"Нам в какой-то мере повезло, мы жили во времени прошлом, живем при времени нынешнем, мы можем сверять то и это без чуждых вливаний в уши, более того, мы вправе судить всякое время подставив ему зеркала..."
* * *
- Каждый из нас уже жил на этом свете, - втолковывает свою мысль Лешка-Замполит разбитному малому, что играется длинным тонким ножом, пропуская его между пальцев. - И был ты в какой-то из жизней своих не гвардии разведчик ВДВ, не диверсант, и уж не гроза африканского буша и других теплых мест, а вор-щипач. По сути, делам и мыслям - мелкий карманник, не ведающий какого он рода и не желающий знать, что от семени его будет.
- А в рыло? - спрашивает Петька-Казак.
И все, кто присутствует, понимают - что даст. Обязательно, если только его напарник не расфасует мысль таким "панталоном", что не стыдно будет и на себя примерить.
Двадцать лет достаточный срок, чтобы притерлось и то, что не притирается, чтобы разучиться обижаться всерьез на сказанное. Слово - шелуха, дело - все. Первые дни выговаривались за весь год. Работа предполагала высокую культуру молчания, и только здесь - среди своих - можно было высказаться обо всем, заодно приглядываясь друг к другу - кто как изменился. В иной год пяти минут достаточно понять, что прежний, а случалось, замечали тени. Не расспрашивали - захочет сам все скажет. А не расскажет, так ему с тем и жить. Но все реже кто-то светился свежим шрамом на теле и душе - грубом свидетельстве, что где-то "облажался".
Если "истина в вине", сколько же правды содержится в водке? Языки развязывались. Лишь раз в год позволяли себе такое - "выпустить пар". Слишком многое держали в себе, теперь требовалось "стравить" излишки. Не хмелели, больше делали вид. Сказать в подпитии разрешалось многое; это трезвому - только свои трезвые, выверенные мысли, да чуждые неуклюжие словеса... Сейчас слово шло легко. Пили только один день, когда встречались. Поминали тех, кто достоин и... говорили всякое. Это после, даже не завтра предстояло тяжелое - входить в форму. Недели две измота, прежде чем почувствуешь, что "сыгрались", что тело обгоняет мысль. Потом столько же на закрепление и отработку всякого тактического "новья". Может быть, не так азартно, как в прошлые годы. В мутные времена все мутно, все муторно. Может быть, скреблось, загнанное глубоко в себя, подлое - а зачем? к чему? для кого? Но вида никто не показывал, слабины не давал, зная, что подхватит сам процесс. Втянутся! Возьмет под жабры въевшаяся привычка все делать качественно - не "от" и "до", а с превышением, еще один шажок сверх - вот и сработала "мышечная память", а с ней и память предков, что составляет воинский дух. Войдут в "работу", добиваясь той завидной отточености на момент малейшей угрозы, остроты реакции уже не на уровне мысли, а более быстром, для обывателя - мистическом, неком нервном взаимодействии всех, как единого организма, всего того, что среди кураторов, составляло когда-то славу некой "исключительной", из ряда вон выходящей группы...
Чем крупнее подразделение, тем сложнее с ним, труднее удержать в общей "теме", направить точно, заразить "идеей". Еще и текучка... Именно от нее потери, от несыгранности все - тел, душ, характеров, мыслей. Уж на что, казалось, небольшая группа в семь человек, но и ту приходится дробить на три части - звенья. Боевой костяк - тройка и две пары "дозорных" - как бы руки - левая и правая. В самих звеньях притерты до того, что с полумысли друг дружку понимают, потому в большей степени приходилось отрабатывать взаимодействие двоек и центра, чтобы были как один организм.
На службе прикупишь хулей, которых раньше и не знал, и даже не ведал, что такие могут быть. Одному страшно, оравушке все нипочем. Война - работа, где бой - обязанность, которой не избежать. Поддев чистое, - тельник, либо тертую рубаху-перемываху, что носят, пока не начнет расползаться на плечах, да и после носят, самостоятельно, не допуская бабу к иголке с ниткой, лепя на ней - счастливице - неровные заплаты, и словно ставишь заплатки на собственную жизнь, собственным операциям счет потеряешь, но познаешь, что опять будет давить "внутрях" и расползаться горячим, словно завелась там, к груди, жгучая медуза, всякий раз чувствуя ту тоску, которая присуща началу, прохождению невидимого рубежа, когда повернуть уже ничего нельзя, а можно только нестись - само тело ноги несут, голове пусто, душе пусто, а руки делают, как в них заложено.
Жизнь человеческая большей частью пустяшна, мелочна - крупных дел в ней мало. А самых крупных средь них две: рождение и смерть. Меж них может затесаться еще такое серьезное дело как война, где всяк вынужден ставить препоны жизни и смерти, как никогда сблизить, переосмысливать собственный приход и уход из этого мира, признать право на отнятие мира чужого - то право, которое на войне пытаются вменить в обязанность.
Просто знание - шелуха; слово прилепится на время и отпадет, если только жесткостью его не вбивать, не найдется такой учитель. Металл не выбирает кем ему быть. Отольют наковальней - терпит, молотом - бьет. Русский человек таков - просто слово, и пройдет срок - забудется, затеряется среди множества. Знание, подкрепленное конкретными примерами, удержится дольше, но самые крепкие - это вживленные под кожу, в кровь, те, что отметинами по душе, либо по шкуре...
Огнестрельные, осколочные, а только у одного Петьки-Казака ножевые. Но сколько! Мелких не сосчитать. Располосованы руки - большей частью досталось предплечьям, внешней их части, будто специально подставлял под тычки и полосования. Досталось и иным местам. Неглубокие, тонкие белые полоски, словно работали дети, и рванина, словно пришлось нарваться на чужого черта. Сам сухой, жилистый, загар какой-то неправильный - красный, не такой, как обычно липнет на тело слой за слоем, превращая его в мореный дуб, а нездешний, причем не всего и прихватило - в основном руки до плеч и лицо, словно не одну смену отстоял у топки, бросая в ее жерло лопату за лопатой.
А в пределе стол, а за дощатой стеной теплый день - до вечера далеко. И вот Петька-Казак, погруженный в себя, сосредоточенный, балансируя на мизинце тонкий кхмерский нож - "раздвойку", слушает словоблудия Лешки-Замполита - своего напарника времен Державы и времен сегодняшних - лихолетья, когда каждый рвет свой кусок...
Знание, что ты можешь убить сразу, не задумываясь, не относится к числу успокаивающих, но весьма дисциплинирует характер.
Особенно, если убивал.
Именно так. Сразу. Не задумываясь.
- Ну-ну...
Петька-Казак, хотя не смотрит волком и выглядит даже слишком спокойным, но с него вечно не знаешь - в какой-такой момент взорвется. В свои едва ли не полста, кажется подростком: юркий, непоседливый, а сейчас подозрительно невозмутимый - жди беды, вот что-то выкинет... Все время умудряется "выкинуть". И когда с вьетнамской спецгруппой, не от границ, а высадившись в заливе, осуществляли бросок через горные джунгли Камбоджи по вотчинам красных кхмеров к Пномпеню, и когда топтался по контрактам в Африке - пол континента исходил из любопытства - по самым злачным подписывался, да и сейчас, вернувшийся с очередного... - не берись, опять что-то было, выкинул! Не расскажет, так слухи сами дойдут - за ним обыкновенно шлейф тянется, только никак самого нагнать не может.
- На бесптичье и жопа - соловей! - резюмирует Казак.
Не дерись с лодочником, пока сидишь в его лодке. Не рискует Лешка-Замполит мять тему, что девку уроненную на спину в крапиву, комкает разговор, понимает - хоть и напарник, но все-таки мера к нему... сворачивает мысль (всем заметно), и разом перепрыгивает на иное, словно через изгородь, спрашивает:
- И как там у нас? В смысле - у них?
(Это он про Африку)
Петька немножко думает.
- Либо страшно скучно, либо страшно весело.
- Значит, как обычно...
Африка... Африка... А что, Африка? Тут и коню понятно, в Африке и без войны люди мрут, как мухи. В ближайшей высшей ревизии много недостач будет обнаружено по России, а там совсем оптовые замеры пойдут...
Уже выпили первую рюмку - "завстречную", Вспомнили молодость, когда в суровую метель их сводное подразделение, потеряв связь и дальше действуя по тактической схеме: "А не пошло ли оно все на хер!", в поисках места согрева (тела и души), совершило марш-бросок по замерзшим болотам, и дальше (то каким-то большаком, которого так и не смогли обнаружить на карте, то оседлав две "условно попутные" молоковозки - черт знает куда перли!) ближе к утру вышли-таки к окраинам какого-то городка, где самым наглым образом (под ту же "мать") - это замерзать, что ли? - заняли все городские котельные. И как-то так странно получилось, совпало редкостное, что этим, не зная собственной тактической задачи, решили чью-то стратегическую. Если бы только не нюансы... С одной стороны "синие" бесповоротно выиграли, а с другой стороны - сделали это без штаба и старших офицеров.
Вспомнили "потную страну", когда Петрович, чтобы пристрелить одного надоедливого гада, по песчаной косе (а фактически - зыбуну) заполз на прибитый плавающий островок, а тут стали сыпать минами, и его с этим островком отнесло вниз по реке едва ли не в тьмутаракань - за две границы, да так на тот момент совпало, что это началась военная операция "того берега", и всем стало не до чего остального. В тот день "правый берег", поставив на карту все, начал масштабную операцию, возможно последнюю, которая должна была принести либо успех, либо окончательно его истощить. Как, когда он спустя неделю вышел, удивлялись, потому как давно "похоронили" и даже поделили его немудреные вещички. Впрочем, тогда хоронили не его одного...
А потом дали слово "Петьке-Казаку" - так было заведено - ему начинать...
- Нечто я не человек?
- Ты конечно человек, но баламут - ой-ей! - перечит не переча Леха, одной парой слов отчерчивая характер напарника, а интонациями неповторимость особенностей.
Петька-Казак - пластун от бога, умеющий так прятаться, что, пока не наступишь, и не обнаружишь, в засадах лежать тяготится. - Лучше проникнуться, чем дожидаться, - говорит он, путая слова. Деятельный, неугомонный, страшный во хмелю и "навзводе" - не остановишь, не уймешь, если вошла какая-то бредовая мысль в голову. Мастер ножа. Лучший пластун группы и... седьмой - "последний". Звеньевой той руки, которая рискует больше всего, что подставляется первой. Иной раз генерал в Африке, но вечным старлеем по России - самый младший по званию среди присутствующих. Но специальные части всегда отличала несоразмерность, и козырять званием считалось дурным тоном. Случалось, что командиром разведроты ВДВ (на капитанской должности) был лейтенант и оставался лейтенантом за свою отпетость весьма долго, кроя все рекорды, шагая по ступеням лишь по выслуге лет и грехами своими скатываясь назад.
Никто из них больше не состоял на "государевой службе", все как бы враз остановилось, уморозилась выслуга, исчезли сами, обрезали связи. Не числились "пропавшими без вести", не ходили в школьных примерах ("героических покойниках"), только шепотком в родственных, но уже едва ли схожих подразделениях, говорили примерно так, как принято говорить о недостоверной легенде, о соре в избе, о веревке в доме повешенного...
"Какой водой плыть, ту и воду пить!" - сыскали слова утешения в наемничестве.
Война грязна, там все сгодится, но жить в миру. Потому осваивали - "купались в грязи", но мылись в трех водах до возвращения домой. Заимка Седого - что чистилище. Ходя лишь только самыми первыми контрактами заказывали (надеясь здесь найти) очередные костыли собственным хромым убеждениям, вскоре привыкли и под собственную мысль об этом не спотыкались.
Драчливый не зажиреет.
Казак - лис. Такой, что где бы не прошел, там три года куры нестись не будут.
Казак - тот еще доныра. Иногда состязаются - "кто дольше", "кто дальше". Становятся как близнецы - отчаянные, упорные. Седой ругается - велит страховать, если что - откачивать. Было уже и такое, а часто на грани... Заводные, черти!
- За бессмертие! - поднимает тост глупый и жестокий Лешка-Замполит.
Не поддерживают. Иное время - иное бремя.
- Никто не может быть бессмертен, даже у бессмертного какая-то сущность должна каждый раз умирать, иначе он не живой. То, что живешь, понимаешь только когда умираешь. Каждый раз, раз за разом!
Петька-Казак немножко псих, иногда на него накатывает, и он говорит страшные, но правдивые вещи. Словно действительно имеет чувство умирать с каждым убитым, не упуская случая подучиться. Известно, что всегда оставляет пленнику шанс. Нож и шанс. Нож настоящий, шанс призрачный.
- А бог?
- И бога нет, пока мы есть.
Хмурятся.
- Ты это брось, - суровятя. - Бог есть! Бог, он всегда есть - хоть Аллах он там или Кришна. Он - во что верят, а исчезает с верой - вот тогда и уходит, чтобы вернуться в последний час.
- Бога нет! - упрямится Петька-Казак.
- Бог есть всегда - как бы он не назывался. Везде!
- Тогда бог на кончике моего ножа!
Петька-Казак подбрасывает нож и ловит на средний палец - острое как жало лезвие протыкает кожу, - течет по пальцу, по тыльной стороне кисти, потом к локтю и капает на доски пола, а Петька все удерживает нож, балансирует - веселится.
- А сейчас его там зажало, и он захлебывается моей кровью! - заявляет нагло. - Оспоришь? Или дать ему захлебнуться? Думай! Либо есть, и сейчас там, как вездесущий, либо его нет, и тогда переживать нечего?
- Бог есть и в твоей мозговой дотации не нуждается! - объявляет старший, по обычаю ставя точку в разговоре.
И Петька притихает, по-детски сует палец в рот. Кто-то бросает на капли крови старый веник...
- Не все по морде, иногда и объясни! - бурчит Казак.
И "Первый" ("Змей") говорит еще, будто вбивает гвозди - один в один.
- Мы только за счет веры держимся. Уйдет от нас вера - последнее уйдет. Не в бога верим, и не в половину его лукавую, во что-то покрепче. В то, что до нас было и после нас останется...
- С богом у меня полюбовные отношения, - едва слышно, ни на чем не настаивая, врет Петька. - Я не верю в него, он в меня!
- Кому молится Бог, когда ему самому худо?
- Этого не знаю, но догадываюсь - о чем просит.
- И о чем же?
- Оставьте миру лазейку!
Казак в бога не верит - бог связывает, препоны ставит, сомнения - любит волю и ножи.
Разведчикам дается полная свобода задумок и свобода в выборе снаряжения, чтобы эти задумки реализовать Если считаешь, что облегчит задачу нечто нестандартное, неуставное, то почему бы и нет? Это ему в тылу врага, в отрыве от своих баз, выполнять задание, а какими методами - дело твое, главное, чтобы задача была выполнена. Потому, кроме основного снаряжения, определенного на группу решением командира (по задаче), каждый подбирает себе сам - по любви, по умению. Нож - обязательная принадлежность разведчика. Не штык-нож от автомата Калашникова, чьи изыскания в сторону универсальности превратили этот, когда-то замечательный инструмент, в нечто многофункциональное, но уже совершенно непригодное для основной цели - для убийства человека человеком, а свой особый - нож разведчика.
Казак не единственный, кто носит с собой два ножа. Когда-то, во времена относительно мирные, был и третий - стропорез, крепился поверх запаски. Но с мирными временами исчез сперва запасной парашют, а потом и само понятие выброски. Практически ни одна из боевых задач последних тридцати лет не решалась с помощью парашютного десантирования. В немалой степени по причине, что пришлось бы десантироваться в условиях горной местности, а треть десанта уже на начальном этапе переломали бы себе ноги, но в большей все-таки с прогрессированием наземной техники слежения, с появлением переносных ракет. Проблемы доставки взяли на себя вертолеты, способные идти над самой землей используя складки местности и путать противника - выполнять ложные посадки.
И ни одна техника не способна заменить ножа. Так думается, когда греешь, ласкаешь, поглаживая ладонью гладкость бамбукового обрезка, который плавно переходит на длинный острейший шип, и потом не решаешься с ним расстаться, некоторое время таская с собой. Нож бамбуковый входит в брюхо ничуть не хуже металлического, тут с ним только финка может соперничать - но она вне подражаний, недаром нож разведчика почти полностью ее копирует - легка удачлива, в межреберье входит, словно заговоренная, ничто ей не мешает, сама что надо отыскивает... Недаром первый штык-нож к автомату Калашникова похож на нее лезвием, все-таки еще близко к практике - к большой войне. У Петьки-Казака до сих пор есть такой - переделка. Только рукоять обточена (задник), и шланг резиновый на нее натянут, да от металлических ножен отказался - слишком звучные. Но дульное кольцо, что у самого лезвия, оставил. Сам не понимает - зачем? не для красоты ли? - ладони давно не потеют, не скользят, без упора работает - не нуждается, да и человека знает.
Сунь нож, куда следует, и ни вскрика - охнул, сдулся, осел, мелкой дрожью ноги подернутся, как нежданной рябью средь глади озера, и тут же затихнет, словно не было ничего. Спокоен человек, впервые по-настоящему спокоен...
- Понятненько... Если все время думать о невозможном, то постепенно можно приблизиться к нему на расстояние действенного удара? Так?
- Свеженькие речи! - бурчит Казак. - Я уже сказал - год терплю и объявляю всем войну! А то состарюсь, как все вы, и зафилософствуюсь до мутной лужи. Под "партия - нашу рулевой!"
Лукавит. Когда-то подобные фразы казались ему трескучими, шли неким фоном, едва ли не шелухой. Но, должно быть, и правда - ценишь, когда теряешь. Майские лозунги выкрикиваемые диктором на демонстрации под нестройное "ура", транспаранты, настолько привычные, что глаз едва замечает, а мозг вовсе не задумывается над смыслом написанного... Поколения, которому не было с чем сравнивать, воспитанные на лозунгах общей справедливости, не представляли, что может быть иное, потому как справедливость была рядом - за окном, старое же, то что было до них, не только научилось с этим жить и как-то управляться с собственной памятью. При хорошем здоровье - плохая память на "болячки" прошлого. Надо всерьез заболеть, чтобы терзаться настоящим, прошлым и будущим - жить не впуская в жилы усталое равнодушие, что готово моментом опаутинить душу, заключить ее в серый мешок и уже никогда не отдать.
Можно ли говорильней выиграть войну? Да, если ваша говорильня отражается эхом по миру, если ее тут же вливают в уши жителей, которых следует покорить. Для того, чтобы человек почувствовал, что он стал жить лучше, его достаточно убедить, что раньше он жил хуже. Этот иллюзионный трюк проходит едва ли не идеально, когда удается заморить основных свидетелей от ушедшего "плохого" времени, вручив нумерованные микрофоны сводному оркестру прикормленных лгунов и циников.
Что требуется для полной дезориентации? Белое называть черным, черное - белым, доблесть - фанатизмом, веру - пережитком, честь, долг, достоинство - вещами несуществующими, и осмеивать их ежечасно, ежеминутно. Предшествующую историю объявить парадом подонков, здоровые порывы - отклонением, отклонение - нормой...
Враг побеждает бесповоротно, когда заставляет и вас поверить в то, что он о вас говорит.
Легендарная неприхотливость русского солдата сошла на нет, когда вместо деревенских парней, которые издревна составляли костяк русской армии, простых и прямых рассудком, взращенных на природном, стали все больше поступать подростки рабочих окраин и "сотого километра", что, как заразу, внесли в армию замашки приблатненные, прихватили пены, не отсидев (с отсидками в армию не брали), внесли - впервые в истории русской армии - деление на касты: "дембелей", "дедков", "салаг" и прочих, едва ли отличающуюся от уголовной иерархии воров: "паханов", "мужиков", "сук" и "опущенных".
До 70-х никто не мог вспомнить факта так называемых "неуставных отношений" старослужащих к молодому призыву. С уходом ветеранов Отечественной постепенно исчезла практика прикрепления молодого солдата к старому, который полностью отвечал за него, в том числе и за адаптацию и индивидуальную подготовку - что обеспечивало преемственность передачи навыков, неких секретов мастерства, лучшее прохождение нормативов.
Чем дальше государство отшагивало от социальной справедливости, того, что объявило своим стержнем, за которой держалось, тем более это корежило, опускало армию.
Власть истребляла армию во все время реформ, действовала в этом направлении вполне осознанно, потому теперь ей осталось только поддерживать состояние постоянной "неготовности" многочисленными структурными изменениями и системными издевательства, которые отчасти носили и инстинктивный характер. Рабоче-крестьянская армия капитализм защищать не будет, а угрозу ему представляет.
Удар по Армии был двойной, хотя били со всех сторон. Был момент, что главным казался материальный. Он разложил ее вверху и внизу, униженное оскорбленное среднее звено стало таять. Верхнее и нижнее сошлось на общем интересе - на воровстве. Впервые прапорщики сравнялись с генералами... Солдаты выстраивали собственные "линии справедливости": едва ли не нормальным, уж во всяком случае привычным, стали голодные обмороки, поступления в госпитали с диагнозом "дистрофия" - солдаты-первогодки попросту недоедали, за их счет выживали те, кто прослужил дольше, считая это вполне справедливым, естественным и даже, едва ли, не законным. Ведь разве они сами не прошли через это?.. Скотское отношение друг к другу, а государства к офицерству, давление прессы, кующей собственное "общественное мнение", в 90-е взявшейся брехать с подвываниями на армию, чтобы остальным, враз определившись - "против кого сегодня дружат", было легче ее рвать. Словно разом спустили с привязи сотни осатаневших шавок. Тщательно замалчивалось общее: причины и следствия, но про всякий единичный случай в более чем миллионной армии молодых людей в военной форме - скопления, большей частью (во всяком случае - ночью) предоставленных самим себе, воодушевлял пламенных борцов за свободу и демократию петушиного корреспондентского пера. Землячества, переродившиеся в кланы, групповщина, деление на касты, и как следствие - сведение счетов с сослуживцами и собственной жизнью... пусть меньшее в процентах, чем в тот же период на "гражданке", но каждый случай подхватывался "демократической прессой" и давал повод давить и давить Армию. Армия перестала быть Советской...
Можно ли воздержаться от суждений о дурном, называя дурное дурным? Но во все времена к этому требуется смелость. Это ломает карьеры... Уже обросли цепями, называли их "собственностью", горделиво носили и хвалились друг перед другом - чьи тяжелее.
Но все что ты есть - это история твоей судьбы.
Судьбу дубинами не отгонишь. Да и не на судьбу надо бросаться, не ее склонять, равнять к прочим, да причесывать, как принято представившемуся расчесывать волосы и прошлую жизнь, а характер, который куется поступками. Выковать можно с самого малого удара молотком, удара по характеру, по собственной трусости. Скажи дерьму, что оно дерьмо - считай ударил. Брызг от дерьма не бойся. К характеру, который выковывается, они не пристанут. Не плавай впредь средь дерьма, не води хороводы со сволочью. Поддержи того, в ком видишь зачатки характера...
Человек! Ты гол! Все, что ты есть - это история твоей судьбы, остальное мусор, которым ты пытаешься заслониться, прикрыть наготу. Лишь душа, да дела одевают тебя в одежды, которым не сотлеть - лишь они уйдут с тобой!
В пустое эти речи... Давно пусто там, где должно быть наполнено.
После большого отступления, каждый клочок земли и веры, что отвоевываешь, дается тяжело. Могли ли когда-нибудь подумать, что сохраняя верность Присяге - клятве, которую давали миллионы - сути и букве ее, всего каких-то пара десятков лет, и можно оказаться одними из немногих, едва ли не единственными ее держателями, не по причине гибели всех остальных?..
В Российской армии демократическими нововведениями принцип "отрицательного отбора" был доведён до абсурда. В армию, за редкими исключениями, попадали те, у кого не хватало возможностей от неё уклониться. Призыв стал питаться частью и человеческими отбросами. Величайшее "достижение" демократии -- это призыв в армию людей, имеющих судимости. Раньше дело невозможное кроме специальных строительных батальонов. И эта категория людей стала формировать армию как организм. Но что гораздо страшнее, сложившаяся среда стала формировать и офицеров, чьим обязанностям выставили роль санитаров в заштатном сумасшедшем доме.
Войсковая разведка бывает разная. Назначение ее - специальное. Общее у всех - умеет мыслить. Иным дано тактическое, другим видеть не только собственную частность, но и общее - картинку, и по ней предугадывать, какие частности произойдут в тех или иных местах. Части ВДВ создавались так, словно хотели увидеть войсковую разведывательно-диверсионную во всей ее мощи, расширить ее силовое значение. Не все получилось, но ВДВ - личный резерв верховного - наиболее боеспособные воинские части хотя бы в психологическом плане. Осознание принадлежности к элите создает и братчину, хотя некоторые ее проявления со стороны и кажутся уродливыми, но и это - традиции направленные не в ту сторону.
И спрос на славян (прошедших собственную школу) на всех закрайках не такой уж большой планеты был и остается.
- Эй, Африка! Про Африку рассказывать будешь?
Африка! Локальных войн не бывает (сие выдумано либо журналюгами, либо манипуляторами, что над ними), все "локальное" не война, а дворовая разборка. Всякая война - вне рамок, она вовсе не думает удержать себя в границах неких правил или некой территории, она пылает так, как ей "горится". Ей необходимо топливо, а также те, кто это топливо будет шевелить...
Под более низкие расценки на жизнь (за какие "европейский пассионарий" курковым пальцем не шевельнет), русские и украинцы бросились в этот африканский котел с воодушевлением, внеся сумятицу в умы африканцев. Предназначенные воевать за отдельные корпорации, которые, споря между собой, выторговывали главное - чтобы 3 процента населения и дальше прожирали 40 процентов мировых ресурсов, появившиеся там славяне, внесли некую новую струю в африканские войны, где до сих пор воевали ни шатко ни валко - без особого ожесточения, если не считать, конечно, периодически вырезаемые до единого человека поселки крестьян - но и тут исключительно "по делу": религиозному, национальному, либо клановому признаку - что в общем-то происходило всегда. Русские и украинцы же на тех территориях и друг против друга воевали так, будто защищали собственную родину - бросались под танки со связками гранат, прикрывали командира собственным телом, не сдавались в плен, подрывая себя... Из-за чего они казались африканцам дикими, нецивилизованными пришельцами.
До чего же интересно: переставь акценты и ты уже дикарь в глазах тех же африканцев.
Когда же это началось, что столь ожесточенно не в собственных войнах?..
Народились пассионарии! Приднестровские казаки... Что им было до той, уже позабытой, войны армян с азербайджанцами? Однако, пришли, воевали, как деды, да и полегли все, только остались две девушки санитарки...
- Кина про это не будет! - бросает реплику Лешка. - Выдумают про брошенную на произвол судьбы "девятую роту" - курвы!
- Не всяк Бондарчук - Бондарчук.
Кто смотрит в небо из колодца, видит далеко, но лишь отпущенный ему кусочек. Это и есть узкая специализация - знать не более своего сектора обзора.
Ирак, Афганистан - мастерские по подготовке кадров именно к будущим карательным мероприятиям, тем самым, которые пока еще стоят в плане. Пройдут ли они по телу России? Желания медведя и охотника расходятся, но случается добычей становится охотник. Новая страна - иной бардак. Россия в своем бардаке все еще непредсказуема. Это пугает всякого иностранца, и пока еще является, пусть призрачной, но защитой... Русские над пустым гробом не молятся - им нужно обязательно кого-нибудь туда положить...
В заброшенном поле сорнякам привольно. Русское поле... В иные времена - Дикое, другой полосой всеобщей жизни - Благодатное. Каким бы ранее здесь не был "татарином", но сегодня ты - русский человек. Без этого тебе не выжить. Это не кровь, это - видение мира. Гляди вдаль, живи поперек. Вширь живи, а не в щель из колодца - на все стороны. Держись Правды. Гляди на обычаи. Сбиваться в кодлу против не имеющего шансов - нерусский обычай.
Велико хлебало, а всего света не заглотишь. Сегодняшние войны таковы, что стократное преимущество считается уже недостаточным, но если сам не сдашься до боя, то вынудишь врага искать себе другую жертву.
Начнется ли что-нибудь на рубеже 2012-2015 дело туманное, но ясно одно, что определять это будут "ротшильды", просчитав собственную экономическую выгоду. Следующая Мировая не будет последней, как считают многие (сколько их уже было - этих "последних", "окончательных" войн, оборачивающихся бедствиями для одних стран, прибавлением для других!), но только одно остается неизменным - прибыль клана.
Когда-то страх не ядерного взрыва, а цепной реакции "ядерных взрывов", страх получить такой хаос, что сохранение собственного уровня жизни, да и даже самой жизни, станет воистину сомнительным предприятием, установил негласные границы войн, перенес их на периферию - в страны "третьего мира". По отношению к "третьим странам" дозволено многое, едва ли не все, нужно только это обосновать так, чтобы выглядело логично. Правота не нужна, американский зад прикрывает конституция, которой нужна лишь "обоснованная уверенность". Уверенность ложная и даже лживая, но всяк штатовец адвокат, потому уверенность памперсная, обоснованная на всю ширь предмета.
Отличительной чертой современных "конфликтов" является то, что все заявляют, будто стреляют без предубеждения.
А не остановишь, так на территории России в середине века звучать диалогам вроде следующего:
" - Признать территорию не полностью умиротворенной. Понимаете, о чем я?
- Это означает, что там кто-то еще жив?.."
Удивительность последних войн в том, что они могут начинаться и заканчиваться, а население страны так и не будет в курсе, что проиграло очередную, поскольку телевидение, уже вражеское, ничего им об этом не сообщит.
- Теперь за то, чтобы осиновый кол Меченому в жопу!
Тост у Петьки-Казака, как всегда, незатейливый, но душевный, потому выпивают и за это.
- В вукоебину их всех! - адресует по-сербски Казак. - Там и порешить!
...Не проси у серба ни спичек, ни курицы - это слова матерные. Сербы знатные матерщинники. Трудно средь врагов без мата. "Не глуми ты мне голову!" - говорит серб, и не один русский, а может даже и не одна тысяча мужиков в пределах все еще необъятной России в тот самый миг, словно эхо, отвечает на всякую хрень этими же самыми словами.
- Сволочь этакая, не глумите голову!
"Глумиц" - актер по-сербски. "Глумиться" - играть. То есть лгать, зная, что лжешь. Нет больших лжецов, чем актеры. И суть всей политики - актерское лицедейство. Цирк. Не под всяким куполом храм божий.
--------
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
"Нации, как и женщине, не прощается минута оплошности, когда первый встречный авантюрист может совершить над ней насилие..."
"Карл Маркс/
(конец вводных)
--------
По животу корм, по уму - разговор. Какой водой плыть, ту и воду пить. Разговоры шли от одной реки: про смысл, про жизнь, про Россию... Потом свернули в протоку.
- Между прочим, этот фетишист до сих пор тельняшку свою хранит, едва ли не с первого года службы! - к чему-то говорит Замполит, указывая на Мишу-Беспредела.
- Точно, что ли? Это не ту ли, у которой ты рукав оторвал, когда уходили налегке, и Сеню ранило?
- Ну.
- Что, так и без рукава носишь?
- Ну.
- Всерьез?
- Ну.
- Во, занукал, блин. Сопрела уже, наверное? До дыр застирал?
- С собой ношу. Одеваю, может, раз-два в год, когда сложности предвидятся - счастливый тельник. Помогает.
- Точно, что ли?
- Но ведь живой...
- Вот дает!
- А сами-то?
- Что сами?
- А хотя бы и ты! У кого пуля мятая в кармане?
- Так то пуля! То случай! То везенье!
- Так у меня тоже - случай.
- Знаете, а я тоже... того, - вдруг сконфуженно сознается Седой.
- Чего того?
- Ну... Этот... Как его... фетишист? Я по первым своим армейским трусам скучаю. Классные были трусы! Просторные. Помню, если что не так, если на пляже, если западет какая - во какая! - показывает Седой большой палец, - в самые мысли западет и еще кое-куда, так со стороны выглядит, будто ветром надуло - не так заметно.
- Ну, твое хозяйство и сейчас не больно заметное!
- А ну повтори?!
- Э, хорош, мужики! Сейчас опять начнете концами меряться, не тот возраст, не солидно.
- Что, возраст - это когда животами стучатся?
И только Петька-Казак, встрепенувшись, предлагает в прежнюю тему:
- Давайте сходим к бабам!
Если по мужскому делу к девкам, то семь верст не крюк. Но не с бани же?
- Пока теоретически! - поправляет "Первый", вспомнив, что до ближайшей дойки напрямик километров двадцать, большей частью лесом, потом полями, заросшими самосевкой так плотно, что не проломиться, да и на той дойке осталось, что баб, что коров, да и те похожие - пока дотопаешь, можно по ночному делу и попутать.
Как сказал Гоголь в "Тарасе Бульбе", описывая знаменитое совещание казаков Запорожской Сечи: "Пьяных, к счастью, было немного, и потому решились послушаться благоразумного совета..."
- В 1995 году, - вспоминает кто-то, - одно из подразделений, направлявшихся в Чечню, предварительно тщательно обследовали специалисты-медики. Все военнослужащие были распределены на четыре группы по степени психофизической готовности к ведению боевых действий: от "первой" - абсолютны готовы, до "четвертой" - вовсе не готовы,. По просьбе ли тех самых медиков, случайно ли - лично я не верю в подобные совпадения, но подразделение оказалось в эпицентре боев в Грозном. Через месяц в строю осталось менее четверти военнослужащих, остальные выбыли по понятным обстоятельствам: убитыми, ранеными, пропавшими без вести или отправлены в тыл по болезням... Провели повторное обследование... Практически все, кто уцелел, как раз входили в ту самую первую группу "абсолютная психологическая готовность" к боям.
- Все равно - уроды! - заявляет Казак. - Мальчишек после такого точно придется лечить.
Лешка-Замполит пытается удивлять - рассказывает о новой разработке бронежилета, где защитный слой жидкий.
- Нанотехнологии! - козыряет мудреным словечком.
Казак тут же оживает, допытывается - почему "нано", но вразумительного ответа так и не получает. Но Леха горячо, со всей внутренней убежденность в правоте, уверяет, что технологию эту, даст бог, удастся использовать для создания пуленепробиваемых брюк - можно будет самое больное сберечь - потому как, в основе особая жидкость: полителен-глюколь, что сохраняет текучесть в нормальном состоянии, а когда бьет пуля, мгновенно затвердевает...
А Петька-Казак все пытается представить, что будет с человеком, у которого на бегу мгновенно затвердеют брюки и (неугомонный!) спрашивает:
- А че делать, если надолго затвердеет? И не раствердеет больше?
- То и делать! - огрызается Леха. - Гранату себе под жопу!
И Лешка-Замполит, по второму прозвищу "Щепка" (маскирующем "Заноза в заднице"), также "Балалайка" или "Балаболка", тихонько, под нос себе, рассыпает словесами непечатными, включая в них слова философские - наводит "тень на плетень"...
Хозяин бани к матерной речи относится неодобрительно - предубеждение "о перерасходе" на этот счет имеет железное, многих перевербовал, доказывая собственную правоту. Леха срывается, а Казак категорически неисправим, оба постоянно огорчают Седого.
- Мат в разговорной речи - профанация, дешевка! - в который раз втолковывает Седой - зачитывает свою лекцию, воспитывает, учит непутевых. - Таких людей сразу рассматриваю, как очень дешевых, когда-то в детстве подсевших "на понты" и не сумевших соскочить. Мат - секретное оружие русского человека, другим это не дано ни понять, ни освоить. Это как некое "кий-яй!" японского каратиста, только для экстремальных ситуаций, для сброса стрессового напряжения, это как обезболивающее, если нет иных средств, это резерв! Мат - это когда удержать плиту, придавившую напарника, либо для атаки, безнадежного броска - тогда он поможет. Но если материшься постоянно, резерв не включится. Матерящийся без повода - дешевое тело с дешевым духом!.. И не надо вдумчиво! Мат - это духовное, это "само собой". Нельзя размениваться в обиходе. Трепло ходячее! - говорит Седой и строго смотрит на Леху. - Я с того времени, когда за матерное слово из троллейбусов выставляли - и ни какие-то там дружинники, а сами пассажиры. Это сегодня явление уже не лечится - некому, трусоват стал народ, закуклился на собственное "я". Вот Казак, казалось бы "сходил к хозяину", а не выучился... Вернее - недоучился! А там-то мог понять цену словам, научиться говорить неторопливо, вдумчиво...
- Седой! Есть в тебе все же что-то северное, - уверяет Петька. - На хер моржовый похож!
--------
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел)
"...Анализ военных действий второй мировой войны обнаружил, что командный состав союзных войск, как правило, быстрее принимал решения и отдавал команды, чем японцы. Данная закономерность обуславливается тем, что средняя длина слова у англоязычных народов составляет 5,2 символа, когда у японцев 10,8, из-за чего на отдачу приказа уходит на 56% меньше времени. В бою этот фактор имел немаловажную роль, иногда решающую. Проведенный одновременно анализ русской речи показал, что длина русского слова составляет в среднем 7,2 символа, однако в критических ситуациях русские переходят на ненормативную лексику, где длина слов способна сокращаться более чем вдвое - до 3,4, при этом некоторые словосочетания и даже фразы заменяются одним таким словом. Так например, фраза: "Шестнадцатый, я вам приказываю немедленно уничтожить вражеский танк, который продвигается в сторону наших позиций" превращается в следующую: "Пуд! - Е...ни этого х...я!"
Одновременно выявлено, что в других ситуациях значение "х...й" может обозначить вовсе не танк. То, что русские при этом прекрасно понимают друг друга, должно быть, выработано особым укладом жизни и происходит едва ли не на интуитивном уровне.
По приведенным причинам перехват оперативных разговоров русских периода ведения боевых действий не может считаться целесообразным - их дешифровка займет слишком много времени и, весьма вероятно, окажется неточной..."
(конец вводных)
--------
- То есть, с матерной точки зрения мы вполне готовы? - переспрашивает кто-то.
Седой ругается...
- Разжуйте мысль, пожалуйста, - просит Михаил.
- Про что жевать?
- Вчерашнее. Мне, например, про русских не понравилось.
- Русских нет и никогда не было, - со вздохом повторяет Сергей-Извилина. - Существовали кимряки, владимирцы, суздальцы, тверитяне, муромцы, ярославцы, угличане, ростовцы, мологжане, рыбинцы, нижегородцы, арзамасцы, кинешемцы, ветлужане, холмогорцы, кадуевцы, пинежане, каргопольцы, олончане, устюжане, орловцы, брянцы, рязанцы, егорьевцы, туляки, болховитяне, хвалынцы, сызранцы, смоляне, вязьмичи, хохлы, усольцы, вятчане...
- Тормози! Закружил!
- Каждые со своим национальным характером, который большей частью определялся их бытом. География и соседи - вот и характер. Псковичи - так эти характером даже делились на северных и южных. Южные псковичи от белорусов большое влияние получили, переняли с соседства, северные пожестче будут. Есть еще москвичи или москали - вовсе нечто отдельное. У каждой свое сложившееся узнаваемое лицо - линия поведения. Потом все перемешали. Петр Первый - первый отмороженный на голову революционер - первым и начал, после него подобных по масштабу дел натворила только советская власть. Русские - это не национальность, это котел, который когда-то бурлил, а размешали и разогрели его силком, сейчас он остывает, и что с этого блюда сварганилось - никто не знает, меньше всего сами русские. Это общность, которую когда-то пытались называть - советский народ, еще раньше - славяне. Это то, что так и не стало партийной принадлежностью, хотя пытались и даже всерьез, как Сталин после войны, и в какой-то мере даже Брежнев - в те свои годы, когда был еще неплохим "начальником отдела кадров" на главном посту страны. Хорошая идея - достойная, но если идею нельзя убить, ее можно опошлить. Опошляли идею по всякому, больше чрезмерностью, уже и в сталинские времена, совсем чрезмерно в брежневские, хрущевское даже в расчет не беру, меж всякими временами существует собственное безвременье...
- В России все - русские! - в который раз прямит свою линию. - Русский казах, русский грузин, осетин, татарин... А если он не русский, значит, оккупант, либо гость. А вспомнить того корейца, который в грудь себя стучал: "я - русский офицер", а кому втолковывал, кого стыдил? Помните того московского? И кто из них двоих больше русский был?
- Да уж! - кряхтят.
Всем чуточку неловко, словно тот "московский гость" опозорил всех разом.
- Можно я скажу? - выпрашивает Лешка-Замполит.
- Только если только меж двух тостов уложишься., - соглашает Петька-Казак. - Не каждой птице-говоруну положено слово давать, но мы можем, и исключительно по той причине, что всегда готовы ощипать ее на гриль, как бы цветасто не заговаривалась.
- Спасибо! - сердечно благодарит Леха. - Сперва про бога. Я так понимаю, земля русская вся под Богом. Этого никто не отменял. Но от недавнего времени либо сам бог обмельчал, съежился, либо, как воскликнул когда-то какой-то немецкий урод - "Бог умер!", и уроды местные, неместные и вовсе непонятные, поняв свою безнаказанность, подхватили, с ожесточением взялись резать русского бога на куски. Многорукому бы, типа какого-нибудь Шивы, лишние руки, считай, с рук, но бог Русь - это бог-человек, языческий ли, христианский, никогда не мутировал, отличался лишь собственными размерами и столь же несоразмерным отношением ко всему: любить, так любить, драться, так драться, прощать, так прощать. А жив он был - что, собственно, заставляло биться его исполинское сердце - верой, что является исконной принадлежностью земли русской - для всех ее обитателей, и неделим, как она сама.
- Ух! - выдыхает кто-то. - Хорошо сказал!
- А то ж! - слегка рдеет Леха. - Сейчас про нас скажу, про нацию, дозволяете?
- Валяй! Только чтобы насерьезе, без выпендрежа.
- Здесь Извилина прав - нации нет, пока нет идеи. Есть идея - есть нация. Озвучивает идею царь, или какой другой генсек, он же ее проводит. История народа принадлежит Царю - заявил как-то Николай Карамзин. И тут я с ним согласен на все девяносто девять!
(Леха как всегда, оставляет себе процентик на отступление.)
Русская история способна увлечь за собой, но не в болото, не в бездну, какими бы сусанинскими тропы не пытались плестись и вести за собой историки, чистых родников никак не миновать, на них натыкаешься повсеместно, умереть от жажды невозможно - истинных чистых проявлений человеческих характеров несть числа...
- История слоиста ...
- Черта-с-два! История дырява! Она настолько дырява, что кажется состоит из одних дыр и непонятно на чем держится. Сами дыры сшиваются наживую стороной заинтересованной. А как - просто диву даешься! Дела славные либо замалчиваются, либо выворачиваются наизнанку, в других прискорбных сделано все, чтобы скрыть истинного виновника.
- Если что и нужно, так это приказ: "Ни шагу назад!", и все к нему сопутствующее, включая штрафные роты, - всерьез говорит Седой. - Без этого, скажем прямо, хана России...
--------
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
"...Каждый командир, каждый красноармеец и политработник должны понять, что наши средства не безграничны. Территория Советского Союза - это не пустыня, а люди - рабочие, крестьяне, интеллигенция, наши отцы и матери, жены, братья, дети. Территория СССР, которую захватил и стремится захватить враг - это хлеб и другие продукты для армии и тыла, металл и топливо для промышленности, фабрики, заводы, снабжающие армию вооружением и боеприпасами, железные дороги. После потери Украины, Белоруссии, Прибалтики, Донбасса и других областей у нас стало меньше территории, стало быть, стало намного меньше людей, хлеба, металла, заводов, фабрик. Мы потеряли более 70 млн. населения, более 80 млн. пудов хлеба в год и более 10 млн. тонн металла в год. У нас нет уже преобладания над немцами ни в людских ресурсах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше - значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину. Каждый новый клочок оставленной нами территории будет всемерно усиливать врага и всемерно ослаблять нашу оборону, нашу Родину.
Поэтому надо в корне пресекать разговоры о том, что мы имеем возможность без конца отступать, что у нас много территории, страна наша велика и богата, населения много, хлеба всегда будет в избытке. Такие разговоры являются лживыми и вредными, они ослабляют нас и усиливают врага, ибо если не прекратим отступления, останемся без хлеба, без топлива, без металла, без сырья, без фабрик и заводов, без железных дорог.
Из этого следует, что пора кончить отступление. Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв.
Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности. Наша Родина переживает тяжелые дни. Мы должны остановить, а затем отбросить и разгромить врага, чего бы это нам ни стоило..."
Народный комиссар обороны И. СТАЛИН
(Из приказа N 227 от 28 июля 1942 г)
(конец вводных)
--------
Петька, сварганив коктейль Б-52, пытается цедить его через соломинку, сердясь, что они то и дело загораются.
- Карай неправду! Пусть рыло в крови, а чтоб наша взяла!
Сумасшедшему всяк день - праздник. Является ли это проявление его сумасшествием или высшей мудростью не дано знать никому, но врать будут всякое.
Драчливый не зажиреет. Петька видом сухопарый, жилистый, словно не тело, не кость, а узлы на узлах вязали и мокрыми растягивали, пока не ушла вода. Завтра не будет! Петька-Казак привык просыпаться, разминаться объявлять себе именно это: "Завтра не будет!" и ему следовать. Не оттого, что все надо сделать сегодня и гордиться этим днем, а... Просто не будет "завтра", и все! Прожить день нескучно, чтобы день ко дню сложилась нескучная жизнь...
Если можешь справиться с четырьмя, справишься и с сотнею, надо только быть храбрее на пару секунд дольше - этого для победы вполне достаточно. Сирано де Бержерак - реальное историческое лицо, поэт и забияка, однажды, не по прихоти, а в порыве праведного гнева (что все меняет, что заставляет делать несусветные вещи тех, кто черпает силы в собственной правоте), самоотрешенностью духа и чего-то там еще, что выхватил лишь в известном ему, вызвав на дуэль разом около сотни человек, разогнал их всех до единого своей шпажонкой - ему даже не пришлось особо убивать и ранить... так, какой-то десяток или полтора.
Если человек не боится смерти, он уже храбрее. Нет, не так! - стоит поправить себя. - Лишь храбрый знает, что когда смерть в глаза смотрит, она слепа. Смерти и боли боятся все, каждый из нас, только порог у всех разный. Не столько боимся, как досадуем об ней. Смерть - это досада, последняя неприятность, за которой их уже не будет. Потому спрашивать себя надо так: "Готов ли ты к смерти? Если готов, то пусть она тебя не страшит. Потому как здесь, тысяч поколений русов, в той забытой памяти, что смотрит на тебя и надеется, что находится в тебе самом, за миг до собственного порыва, словно вдогонку, складывается следующий вопрос, уж не требующий ответа: - "Готов ли ты напугать смерть?"..
Петька - человек храбрый, но умный, как все храбрые люди, прошедшие определенный возрастной рубеж.
Есть храбрость отчаянная, и храбрость от отчаянья, и они не равны друг другу. Азартная и безысходная, и они не родственники. Нет лучше храбрости расчетливой, но она не награждается. Медали штампуют храбрым крайностям - именно они удивляют.
Чтобы поймать смерть, нужно подойти к черте. На черте черти, они ее и составляют.
- Хрен на блюде, а не люди! - поминает кого-то недобрым и неласковым Казак.
