Посвящаю всем тем, кто служил, служит и будет еще служить под девизом "Никто кроме нас!"
Я пью до дна за тех, кто в стропах! Перифраз культовой песни рок-группы "Машина времени", написанной примерно в то время, когда я начал носил голубой берет.
Казалось бы, тридцать три года (возраст Иисуса Христа: Создатель родился, прошел свой подвижнический жизненный путь и принял мученическую смерть на кресте) минуло с тех пор, а тот день все стоит у меня перед глазами так рельефно и явственно, будто это было вчера. Не в далеком 1977-м, а именно вчера я - восемнадцатилетний пацан - ноябрьским холодным утром вместе со своим лепшим корешем Игорехой Голиковым, упокой Господь его душу, ежимся от всепроникающего осеннего ветра посреди огороженного забором заасфальтированного квадрата. И квадрат этот - плац центрального кишиневского призывного пункта Республиканского военкомата Молдавской ССР.
Впрочем, вынужден оговориться, пацанами-желторотиками нас с Голиковым можно было назвать чисто условно. Исключительно по возрасту. Так как мы к тому времени были уже мастерами спорта. Я по классической борьбе, а он - по дзюдо. И потому стояли с ним в гордом отдалении от остальной суетливой, галдящей и извергающей пары винного перегара пьяной толпы новобранцев (новый урожай винограда в Молдавии уже был собран и теперь и вовсю бурлил в жилах будущих защитников Отечества). Что и говорить, разодета она была пестро, во всевозможные обноски, в которые не поскупились обрядить их напоследок родители, поскольку гражданку-то все равно отберут и поминай потом, как звали, а старье вроде бы и не жаль.
На нас же были дефицитные в то время "нулевые" спортивные костюмы-"олимпийки", потому что мы искренне надеялись на то, что ждет нас веселая и увлекательная служба в спортивной роте, которая наверняка пройдет в бесконечных соревнованиях, исполненных новых побед и рекордов. Представьте себе, какое счастье для двух молдавских провинциалов было попасть, скажем, в ЦСКА. Ведь это было вполне реально. Спортивные вербовщики в погонах во всех уголках страны искали спортивных ребят, перспективных, способных постоять за спортивную честь полка, дивизии, армии, а то и берите выше, всех вооруженных сил страны. А там, гляди, "сверхсрочка", воинское звание прапорщика и участие в мировых и европейских чемпионатах, других международных соревнованиях вплоть до Олимпиад...
Мечты, мечты...
В них провели четверо суток томительного ожидания на призывном пункте два закадычных друга. А на пятый день на призывном пункте объявились два примечательных человека, перед которыми почтительно расступались "покупатели" из числа военных строителей, танкистов и прочей "мабуты". Старший лейтенант и прапорщик - оба как с открытки к 23-му февраля - высокие, статные, в идеально пригнанных шинелях, а на голубых петлицах блестели золотистые "птички"-парашютики - эмблема Воздушно-десантных войск. Окинув цепкими взглядами кучкующихся призывников, эти двое решительно двинулись прямиком к нам.
-Кто такой? Быстро представился! - обратился ко мне старлей.
-Ну, Скрипник, допустим, моя фамилия, - нехотя ответил я.
-Без "ну" и без "допустим", когда разговариваете со старшим по званию! - резко прервал меня он.
-У меня пока нет никакого звания, товарищ старший лейтенант, - посчитал своим долгом уточнить я.
-Допустим, - зло сквозь зубы процедил старлей, несмотря на то, что сам только что отваживал меня от этого слова. - Ты есть новобранец, призывник, и когда к тебе обращается офицер, должен встать по стойке смирно и доложить четко, без лишних слов.
Я вытянулся по струнке и весело отрапортовал:
-Скрипник Сергей Васильевич!
-Вот это уже хорошо! Это по форме! Почти выработанным командирским голосом! - похвалил меня десантник-вербовщик. - Каким видом спорта занимался Скрипник Сергей Васильевич?
-Мастер спорта по "классике", товарищ старший лейтенант! - вновь звонко отчеканил я.
-Подходяще, - кивнул старший лейтенант. - Хочешь служить в ВДВ?
Я на мгновение замешкался, не зная, что ответить.
-Будешь служить с ВДВ! - утвердительно сказал старлей, дружески похлопав меня по плечу.
Тут встрял Голиков, испугавшись, видимо, что может остаться без товарища:
-А я? А мне?
-Быстро представился, товарищ призывник! - приказал ему офицер.
-Голиков Игорь! Мастер спорта по борьбе дзюдо! - доложил он, чтобы у того более не возникало лишних вопросов.
-И этого тоже оформляй, - кивнул старлей прапорщику, и, уже обращаясь к нам: -А ну, бегом марш в автобус, а то, я вижу, засиделись вы здесь в призывниках.
Мы с Игорем недоуменно переглянулись: "что, мол, за поездка такая - в армию на автобусе!", но через десять минут уже устраивались на заднем сидении ветхого "пазика", которому сто лет исполнилось в обед. В нем уже расположились человек десять будущих десантников.
Едва мы заскочили в него и уселись, автобус задрожал всеми своими разболтанными "членами", зашатался во все стороны, и все свободное пространство от пола до потолка в нем заслонила тень, при одном виде которой могли бы запросто обделаться со страху Геракл и Илья Муромец с Давидом и Голиафом в придачу.
- Привет, пацаны, - издала тень радостный ор и стала расчищать себе дорогу, пробираясь к нам с Голиком через тесное междурядье салона.
Это был еще один наш друг - Пиня - Сашок Пинский, добродушный весельчак, который к своим восемнадцати годам успел раздаться в косую сажень в плечах и достичь веса небольшого слона. Пиня был еврей, и этот факт впоследствии стал предметов постоянных шуток многих наших сослуживцев, которые в один голос утверждали, что еврей-десантник, это будет покруче, чем араб-оленевод.
Итак, мы, три товарища (почти по Эриху Мария Ремарку: как утверждал один прапорщик нашей части - замечательная немецкая писательница, которую он всю прочитал) стали служить в доблестных гвардейских "войсках дяди Васи". Так называют ВДВ сами десантники - в честь прославленного главкома генерала-армии Маргелова (Кстати, на днях в Кишиневе, который тот освобождал от немецко-румынских фашистских захватчиков, установлен памятник Герою Советского Союза Василию Филипповичу Маргелову, и этот рассказ посвящен, в первую очередь, и ему). Его имя по праву считается таким же святым символом этого рода войск, как голубой берет и тельняшка...
...Не стану описывать дорогу в часть, где нам предстояло служить, отмечу только, что с таким уставным понятием как "тяготы и лишения воинской службы" мы познакомились еще до того, как надели военную форму. Автобус наш, древний, как сама заря отечественного автопрома, беспрерывно ломался, и меня, Пиню и Голика, как самых здоровых, заставляли толкать его чаще других. "Пазик" нехотя заводился, кряхтел и, скрежеща всеми деталями, всякий раз попердывал, беря очередную кочку, глох, и потом все повторялось сначала.
Наконец, с наступлением ранних осенних сумерек мы въехали в Болград, бывший бессарабский город, ныне райцентр Одесской области Украины, где тогда дислоцировались основные части 98-й гвардейской Свирской (Ивановской) Краснознаменной ордена Кутузова 2-ой степени воздушно-десантной дивизии. Створы ворот контрольно-пропускного пункта с нарисованными на них "птичками" разошлись, автобус кое-как вкатился на территорию и остановился возле плаца, украшенного огромным плакатом с изображением бравого воина в лихо заломленном набекрень берете. На плакате было написано "Честь и Родина превыше всего!" - официальный девиз Свирской дивизии. Нас слегка ошалевших от дороги и впечатлений, окружили подметавшие плац солдаты, а вскоре вальяжно и неторопливо стали подтягиваться "старики", оттачивающие свое остроумие по поводу прибывшего в качестве пополнения "зверинца".
Тому, кто служил в ВДВ (да и вообще в армии) дальнейшее описывать нет смысла: построение, которое никогда не удается с первого раза, перекличка, ну и, разумеется, помывка в бане, куда нас сопровождали, как телков на бойню, сержанты с презрительно-оценивающими взглядами. Презрительным, потому что отныне мы, - "духи", "салабоны" и "туловища, еще не просравшиеся после маминых пирожков". А оценивающими, так как зоркий глаз старослужащего уже заприметил на ком-нибудь из нас подходящие кроссовки, джинсы или куртку - на случай "самохода", увольнительной или отпуска, в конце концов, дембеля, на который всякому уважающему себя "деду" рекомендуется отправляться упакованным новым "прикидом".
В непритязательном антураже армейской бани молодой солдат представляет собой комичное и одновременно удручающее зрелище, поскольку сталкивается с таким сугубо военным явлением, как выдача обмундирования. Это сродни цирковому представлению, перед сверхъестественной силой превращений и перевоплощений которого меркли волшебные способности все великих иллюзионистов мира - Гудини от Арутюна Акопяна с Дэвидом Копперфильдом.
Не стану утверждать, что так было повсеместно в СССР, но в Советской Армии в те времена наибольшей чудодейственной силой обладали именно службы тылового снабжения. Их доблестные представители - от рядового каптера до главного полкового каптенармуса пользовались необычайной популярностью и обладали огромным авторитетом. Ибо считались всемогущими. На примере простого бойца это "всемогущество" определялось нехитрыми формулами типа "новый берет равняется двум бутылкам водки" или "новая парадная форма равняется дембельскому набору нагрудных знаков" и тому подобное.
А откуда оно бралось - это новое? Разумеется, отбиралось у пополнения, которому неизменно доставалось старье, давно уже списанное, но хранящееся на складах рачительными магами-тыловиками. Это была круговая порука: вышестоящему начальству все было прекрасно известно, но оно закрывало глаза, поскольку само тоже всегда "имело чужой кусок масла на свой бутерброд" в результате подобных манипуляций.
Намеренно делаю столь пространное невеселое отступление, чтобы читатель мог представить себе, на кого мы были похожи в "обновах". Даже самый статный из нас после переодевания походил, в лучшем случае, на оборванца, но большинство казалось бесформенной биомассой в старых, дырявых мешках.
Считаю, что с амуницией мне еще повезло - она была полинялой, но относительно новой, а некоторым из нас достались "полушерстяные изделия" довоенного образца - со стоячими воротничками! Более же всех, понятное дело, не подфартило Пине, который озадачил всех каптеров и самого начальника склада поиском сапог 46-го размера: Такие "лыжи" даже в самый укромных местах здешнего тылового хозяйства никак не хотели находиться! Наконец, рядовой боец Пинский был-таки обеспечен обувкой, на него подобрали шинельку, из рукавов которой его экскаваторные ковши-захваты торчали неприкрытыми минимум на полметра, а все время, пока длились поиски, старослужащие стращали наивных салаг, потчуя их всевозможными байками и побасенками о суровости десантных будней.
- Товарищ командир, - обратился к мордатому ефрейтору, выдававшему тельняшки, кто-то из молодых. - А когда на дембель уходят, то тельняшки домой дают?
- А на х...я? - равнодушно ответствовал "тельников начальник и портянок командир". - На них же нанесена специальная краска: носишь два года тельник и полоски на груди и спине остаются потом на всю оставшуюся жизнь.
-Чё, правда, чё ли? - изумлялся наивный салабон. Или только придуривался, что удивлен.
-Чё-чё? - лениво поучал его мордатый ефрейтор. - Через плечо, и кончик в зубы.
Вообще, замечу я вам, армейский казарменный юмор - отдельная тема, которую можно развивать до бесконечности. Насколько я информирован, изучая его образчики, ученые люди защищали диссертации, становились кандидатами и докторами филологических наук. Хотя, смею утверждать веселого в нем мало. Недаром вполне справедливой считается присказка "кто в армии служил, тот в цирке и на концертах Райкина и Хазанова не смеется". Тем не менее, некоторые шутки и выдумки в солдатской среде передаются из поколения в поколение, приобретают устойчивые фольклорные формы, становятся традициями. Чего стоит один только знаменитый ритуал "посвящения в десантники"!
После первых прыжков с парашютом в ротах, где они проводились, несколько часов спустя после отбоя начинается бесплатное ночное представление, или как бы его назвали бы сейчас шоу. "Сцена" обустраивается в какое-нибудь подсобке, основные декорации "спектакля" - двухъярусная койка и табуретка. Последняя укладывается подле кровати ножками вверх. Зрители - старослужащие и обязательно санитарный инструктор. Новобранцы вызываются в "ритуальную комнату" по одному. Каждому недвусмысленно, с напускным серьезным видом предлагается с завязанными глазами и связанными за спиной руками сигануть вниз головой с верхней койки так, чтобы попасть темечком аккурат промеж ножек табуретки. Не было еще такого "молодого", у которого бы не затряслись поджилки от такого подкупающего предложения. Его, понятное дело, успокаивают, как могут, убеждают, что все, мол, настоящие десантники через это прошли, и что, прыгая с парашютом разбиться можно вернее, нежели чем во время этого ритуала. А если все же не повезет, и приключится какая-нибудь неприятность, то на этот случай санинструктор имеется, и он окажет квалифицированную первую медицинскую помощь.
Мало кто отказывается прыгать. Ведь в противном случае рискуешь прослыть трусом и навсегда потерять авторитет в глазах своих товарищей. Прыгают на свой страх и риск, на всякий случай смиренно и безропотно попрощавшись со своими родными и близкими, друзьями и подругами, в том случае, если, конечно, те ждут их на гражданке. Разумеется, никому упасть не дают, подхватывают на лету, но заставляют при этом истошно кричать, так, чтобы за дверью слышно было, будто "теплая" встреча черепа с табуреткой все-таки состоялась. Потом санинструктор, естественно, всамделишне перевязывает счастливому новопосвященному десантнику голову толстым слоем бинта со следами ненастоящей крови, после чего молодого отпускают, строго предупреждая, чтобы тот вел себя натурально и не выболтал ненароком секрет тем, кто пока томится в страхе и сомнении, ожидая своей очереди на воздушный таран с табуретом.
Да, шутить в ВДВ любят, что называется, от души. Шутки бывают разные. Одни - беззлобные, когда, например, тебе прибивают сапоги к полу после отбоя, а среди ночи орут над ухом: "Подъем, боевая тревога!" И вся рота уже построена и прется, а ты никак не поймешь спросонок, почему тебя не слушаются ноги. Бывают шутки просто глупые, я бы даже сказал идиотские: насыпают, к примеру, под простыню свежих хлебных крошек, и первые два-три часа сна ты их не чувствуешь, а затем под действием тепла человеческого тела они превращаются в сухари и жалят тебя похлеще клопов.
А бывают шутки нравоучительные. Служил с нами один горячий эстонский парень (или латышский, я уже не помню). Сам спортсмен-парашютист, с высоты своих пятисот с лишним прыжков, надменно поглядывал даже на офицеров-инструкторов. На первом прыжке с АН-2 выпускающий прапорщик легонько так придержал этого спортсмена за ранец парашюта в тот самый момент, когда боец отталкивался. Весь полк потом ржал, когда "кусок" рассказывал, что даже в салоне самолета было слышно, как спортсмен физиономией считает заклепки на фюзеляже "курурузника"...
Впрочем, вернемся к нашим баранам, то есть арабам-оленеводам. После описанных мной выше злоключений Пини, нас отвели в столовку, где Саше отчасти компенсировали понесенный моральный ущерб: его габариты предусматривали по армейским нормативам двойной паек. Забегая вперед, скажу, что радость Пинского была преждевременной и недолгой: когда прием пищи происходил одновременно со старослужащими, которые имели право первого подхода к бачкам с едой, двойная пинина порция превращалась в обычную. Спасали рядового Пинского посылки из дома, с завидной регулярностью приходившие с первых дней нашей службы. Спасали, конечно, относительно, - эти посылки, в большей степени, доставляли радость старослужащим, с которыми тому приходилось делиться, отдавая им едва ли не половину получаемых от родителей харчей. При этом дембеля подходили к Сашке, покровительственно хлопали его по плечу и говорили: "Ты своим домой почаще пиши, пусть побольше присылают!" Пинский вздыхал и садился писать маме очередное душещипательное письмо в стиле "Вышли сала, здравствуй, мама!"
Вообще, первый месяц службы запомнился мне двумя неотвязно преследующими меня желаниями. Вся жизнь казалось борьбой - до обеда с голодом, после обеда со сном. Чувство недоедания и недосыпания - постоянные спутники каждого молодого солдата. Тут уж волей-неволей научишься дремать даже во время марш-бросков и кроссов уже на второй неделе службы.
После первого ужина нас строем повели в казарму, как принято говорить сухим языком устава внутренней службы, в расположение роты, где, как мне тогда представлялось, рядовому Скрипнику предстояло служить еще 729 дней. Близился час отбоя, нам показали наши койки, тумбочки и табуретки, "по-отечески" объяснил, как правильно складывать обмундирование. Особенно усердствовал в этом деле "дед" с сержантскими лычками, воспитывавший меня с какой-то особой злостью в голосе.
-Запомни, дух бестелесный! - сказал он мне грубо, цедя слова сквозь зубы. - Армия тебе отныне - мать, а "дедушка", то есть я, - отец родной! И у тебя теперь одна радость в жизни: тебя е...ут, а ты радуешься и крепчаешь духом.
- Меня вообще-то пока никто еще не е...ал, - с достоинством ответствовал я. Я - бывало. Девок. А меня покамест нет.
Мы стояли, пристально глядя друг другу в глаза, как боксеры перед схваткой, и это не сулило ничего хорошего. Именно в этот момент я понял, что здесь мне придется ежедневно отстаивать свое право на уважение и достоинство. Стычка "дедушки" с борзым, "потерявшим всякий нюх" салабоном тут же привлекла внимание других старослужащих, сразу же обступивших нас плотным кольцом.
-Слышь, дух, ты еще ходил, путаясь в соплях, когда я уже в стропах висел, - не унимался задиристый сержант.
-Да и я тоже в стропах висел, - пытаясь сохранять спокойствие, продолжал я. - В парашютной школе ДОСААФ.
-Да ты, я посмотрю, выежистый дух, никак не угомонишь, Ты у меня кровью харкать. Да что там харкать?! Ссать ей будешь! Выкакивать вместе с поносом. Ты у меня на первом же марш-броске сдохнешь, как подопытная крыса во имя науки.
-Посмотрим, - с внутренней собранностью, не выдавая волнения, ответил я.
Меня явно провоцировали, проверяли "на прочность", и таких "экзаменов" было еще великое множество, однако об этом чуть позже.
Мне с Пиней досталась одна койка на двоих, только ему определили верхний ярус. Видимо, смеха ради: ноги-то ему по причине нестандартности габаритов фигуры приходилось просовывать сквозь прутья, и они торчали на полметра в проходе как раз где-то на уровне человеческого лица.
...Наутро я искренне поблагодарил Господа за то, что он создал меня физически крепким парнем. Поскольку после крика дежурного "рота подъем!" на меня, полусонного, обрушилось с верхнего яруса и чуть ли не оседлало, как тягловую лошадь, тело ничего еще не соображающего Пинского. Так начался мой второй день службы в "крылатой гвардии". Начался, как и у всех, с постижения мудреной науки подшивания подворотничков, виртуозной заправки койки так, чтобы край одеяла обязательно был с "кантиком".
Признаюсь, это было не самое интеллектуальное занятие. Кантик "набивался" при помощи табуретки, поставленной на одеяло ножками вверх, и пряжки ремня. Зацепивший меня накануне сержант, который, к тому же, оказался командиром моего отделения, не замедлил приступить к выполнению данных мне накануне обещаний. Подшитый подворотничок всякий раз срывался, ибо не соответствовал предусмотренному уставом армейскому стандарту: то край выступал на миллиметр выше стойки, то стежок шва оказывался неровным. Моя постель после очередной попытки набить "кантик" неизменно сбрасывалась на пол...
Но важнее умения подшиваться и заправлять спальное место было освоить искусство правильного наматывания портянок. Малейшее отклонение "от нормы", и на марш-броске ноги стираются до кровавых пузырей...
С обучения всем этим премудростям и начинается комплекс, который в армии с некоторым излишним пафосом называется КМБ - курс молодого бойца. Плюс множество дисциплин, которые в него входят: физическая, тактическая, строевая, а также специализированная воздушно-десантная подготовка, стрельбы, рукопашный бой и так далее. Но в ВДВ первейшая наука - это когда тебя с первых дней службы учат взаимовыручке. Учат сурово, зато, что это такое - запоминаешь потом на всю жизнь.
Мне легко было выдерживать ежедневные физические нагрузки, в том числе семикилометровые марш-броски с полной выкладкой - это еще килограмм двадцать дополнительного веса, который несешь на себе - автомат, рюкзак десантника, саперная лопатка и прочий "солдатский инвентарь". А вот крупногабаритный Пиня, который спортом никогда не занимался, а брал исключительно живым весом, на первом же марш-броске "сдох", едва преодолев километр.
-Кто его друзья? - только и спросил комвзвода.
-Мы! - сразу отозвались в унисон я и Голиков.
-Тогда, - приказал сурово и тоном не терпящем возражения, - тащите этого борова на своих горбах.
И мы с Игорем, проклиная все на свете, тащили бегемотообразного Пинского со всей его амуницией, и делали до тех пор, пока тот ее научился справляться с положенными физическими нагрузками сам...
Или другой пример: кто-то один в отделении не успевает уложиться в норматив по команде "отбой". И тогда все отделение вместе с ним выполняет эту команду до полного одурения, до дрожи в мышцах, пока этот один не станет проявлять перед сном должную прыть и сноровку. Упаси тебя Бог, получив посылку из дома, не поделиться, слопать ее втихаря самому под одеялом! Тогда все отделение вместе с тобой будет от отбоя до подъема ночевать в позе "сушилки". Это когда руками обхватываешь одну перекладину койки, а ногами упираешься в другую. И висишь так над кроватью, пока не начнут мелькать в глазах разноцветные круги. Вот так воспитывается солдатская взаимовыручка. Кто-то скажет - жестоко, мол, все это бесчеловечно. Не буду возражать, соглашусь. Но другого способа привить это чувство за столь короткий срок я, например, не знаю. И никто не знает, А ведь многих ребят эта прививка впоследствии не раз спасала в сложных, подчас безнадежных боевых условиях.
Впрочем, это уже лирика, а проза армейской жизни заключалась в том, что уже к концу первой недели службы пацаны выли, проклиная "продуваемые всеми ветрами войска", вынашивая планы о том, как бы поскорее отсюда свалить.
-Меня заберут в спортивную роту, меня заберут в спортивную роту, - бубнил, как заклинание, Голиков, совершая очередной изнуряющий марш-бросок.
-Меня комиссуют, я заболею, меня родители заберут, - ныл, как бы вторя ему, толстый еврейский мальчик Саша Пинский.
А я, преодолевая все эти невзгоды, равнодушно и обреченно молчал, считая, что мне все равно деваться некуда, поэтому придется тянуть лямки парашютного ранца до конца...
Но случилось так, что вскоре подозвал меня к себе замкомвзвода и неожиданно завел разговор.
-Скрипник, я тут твое личное дело просмотрел. Так ты, оказывается, на гражданке уже прыгал?
-Так точно, было дело, - отвечаю. - В школе парашютного спорта ДОСААФ.
-А почему тогда значки не носишь? - не унимался "замок". - Положено по уставу.
И сам же собственноручно мне мелком на груди две точки поставил, чтоб строго в уставном месте, я проделал в своем "пэша" дырки и надел и нацепил значки. "Замок" наш был командиром справедливым и совестливым, одним словом, хороший мужик - сам мастер спорта по дзюдо, и к "своим" относился по-особому.
Ну, я, понятное дело, значки нацепил, - маленькую латунную капельку парашютиста-любителя и с гордой надписью "Мастер спорта СССР" - и в таком парадном облачении засветился в курилке, где отдыхали перед дембелем и, по обыкновению, рассуждали о женских прелестях "старики"...
Увидев духа со значками на гимнастерке, те оторопели от такой наглости. Один, который по наущению командира отделения больше всех на меня наскакивал и явно провоцировал на драку, наконец, добился своего. Двинувшись на меня, о уже предвкушал быструю расправу. После того, как он, описав в воздухе дугу, рухнул от приема классической борьбы на пол курилки, я понял, что теперь меня будут бить все, не исключено ногами. В этот момент почему-то вспомнилась ситуация из любимых "Двенадцати стульев" Илья и Петрова, в которой едва не оказался мелкий жулик Паша Эмильевич. А я вот оказался. За посягательство на "деда" огреб я тогда, что называется, по полной программе.
После отбоя я уже вынашивал тактические планы, кого из стариков и каким способом я буду убивать, но на следующий день в мои планы вмешался случай. Я так думаю, тут без замкомвзвода не обошлось. Мне предложили доказать свое право носить значок "МС" в спортзале, по-мужски, один на один. Помню, вышел против меня здоровенный детина-белорус. Сделал я из него тогда клоуна, и больше никто из стариков, в том числе, сержант-командир отделения меня не цеплял и не трогал. Можно сказать, что со всеми ними у меня установились "теплые" дружеские отношения.
Надо сказать, воздушно-десантные войска, несмотря на всю суровость их жизни и быта, я полюбил сразу. Понял: это - мое, это - мужское. И был на хорошем счету у начальства. Уже через месяц после начала службы замещал командира отделения, того самого прыткого сержанта, в его отсутствие и, к тому же, стал помощником инструктора по воздушно-десантной подготовки, укладывал купола без проверяющего.
После этого служба у меня пошла как-то сразу. И командир роты написал рапорт о моем целевом переводе в сержантскую учебку. Целевой перевод - это когда ты заканчиваешь учебное подразделение по подготовке младших командиров и возвращаешься в свою же часть уже сержантом-специалистом. Тогда основной состав младших командиров готовили в прославленном учебном центре в Гайжюнае. Том самом, где снимали культовый советский боевик "В зоне особого внимания". Кто из мальчишек после его просмотра не бредил десантной романтикой?! В общем, ждал я присяги и перевода, а присяга затягивалась. Дело в том, что в ВДВ уже с середины семидесятых годов прошлого столетия стояла острая проблема по укомплектованию частей пополнением, пригодным по физическому и психическому здоровью. Вот и ждали у нас, пока заполнятся батальоны, роты и взводы "согласно штатному расписанию".
Но уже через пару-тройку дней меня все же вызвали в штаб, где представили незнакомому офицеру в десантной форме. "Ну, думаю, вот и моя сержантская учебка подоспела!" Мы действительно отправились с ним в учебную часть. Но не в литовский Гайжюнай, а в подмосковный город Солнечногорск, и не в десантную учебку. То была учебная часть спецназа, но это уже совсем другая история...
Может, кому-то и странными покажутся эти воспоминания о сорока днях моей службы в ВДВ. Но кто знает, как бы сложилась моя дальнейшая судьба, если бы тогда, осенью 1977-го, не приметили меня на кишиневском призывном пункте так и оставшиеся для меня безымянными старший лейтенант и прапорщик из Свирской (Ивановской) дивизии? Кто знает, отдал бы я армии полжизни, если бы не те сорок дней, которые я провел в "крылатой гвардии", нося голубой берет, и которые перевернули всю мою жизнь?
И потому, как всегда, 2 августа, в День Воздушно-десантных войск, я подниму стакан за тех, кто в стропах. Помяну Игоря Голикова, которого уже нет в живых, и мысленно - через океан - чокнусь с Сашей Пинским, который давно живет в Америке. И также в думах своих - с тысячами настоящих мужчин, служивших Отечеству в голубых беретах. За тех, кто в стропах! Никто, кроме нас, мужики! Никто вместо нас.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
