Январь 2015 г (голова раскалывается, соседка, дура конченная, что-то орет в распахнутое окно, обстрелы не прекращаются, ухожу в запой).
Акакий собирает пазл.
Праздник Крещения не задался с самого вечера. Точно обреченные зэки, затылок в затылок, шаг в шаг, дыхание в дыхание, ложились снаряды на землю. А тут еще собака Пиксель в исступлении, если не войну отменить, то хотя бы обстрел, оглушает лаем ночь. Причем "истерит" песик из-под одеяла, улица крадет у него храбрость, жмется к моим ногам, ушами задевает лужи. В собачьей душе жива великая смелость труса!
Залп тяжелый
скрежещущий, ночь царапающий,
отвоевывая территорию, как
зверь свои железные иглы,
переворачивая землю,
небо наизнанку
калечил, ломал
тела, голоса и души.
Не подходить к окнам,
не выходить на улицу,
повсюду страх.
И в церкви
освященной воды, снарядом убитой,
не зачерпнуть.
Для меня Крещенская ночь, это великая хода ангелов, когда отворяются тайные двери, сшивая небо и землю воедино тонким серебряным шнуром. Просвет сияет, освещая дивные сады, из которых спускаются люди с золотыми крылами, с продолговатыми бирюзовыми глазами, то и дело вспыхивают среди звезд их развивающиеся знамена, наполняя ароматом. И ты задыхаешься даже не от сладости его, не от вида тонких босых ступней небесных див, нет, от безмерной любви, которая проливается звенящим потоком на твою голову.
С ними я ближе к бронзовеющим ликам, к свечению, из которого текут потоком Серафимы и Херувимы, и Бог, глазастый парень, смотрит на нас, людей, дерзких и жалких одновременно.
Звездность выпирает, прогибая тонкий звон колокола, подернутый прозрачным морозным ветерком, и в этот момент так хочется верить в сказку высокого неба, в торжественность Божьего промысла. И проповедь нагорная звучала гордая во мне.
Под утро в дверь настойчиво звонили, я открыл, а Наташку не узнал. Вдвойне обидно, что все эти годы я помнил, как мне казалось, запах ее тела. Наташка, из студенческого общежития, из нереальных летних вечеров, мягких голосов, сытого, обласканного мира.
Коса русая густая пахла яичным желтком и крапивой, невысокая, румянец во всю щеку, улыбчивая, приторно подвижная; потное, молодое, полное сил тело. Я, как последний болван, страдал по ней, писал эсэмэски в стихах, атаковал у подъезда. В ней было смешение жанров: похоть и стыдливость, желание и отторжение, искушенность и наивность. В ней было все то, без чего я не мог жить.
А сейчас передо мной стояла упитанная женщина, раздавшаяся в плечах, с крепкими мужскими икрами в сапогах цвета серой фольги, в полосатой вязаной шапочке. Осталась челка неизменная, не выцветшая за годы жития челка на щекастом лице. Все остальное чужое губастое.
- Я к тебе, - сказала она. - Сыграем в игру, соберем пазл! - Обожгла взглядом. - Ну, соглашайся.
- Почему я?
- Потому что все остальные отказались. Не думай, не из страха, - торопливо пробормотала она, - нет, просто они люди и этим все сказано.
- А я?
- Ты другое дело.
Я взял пальто и мы пошли. Наташка привела меня в подвал, где пахло плесенью, люди, сгрудившись, сидели на деревянных ящиках и тихо переговаривались. Мне отвели место, женщина присела рядом.
- Ждем, - сказала она. - Как только закончится обстрел, начнем собирать.
За горой.
За домом с трубой.
За лесом, за полем,
за улицей в три тополи
жил человек
После взрыва снаряда в доме.
Я его собирал.
Кружил по Наташкиному двору и собирал,
складывая в коробку.
Палец. Уши.
Руки, что били баклуши.
Следы, губы и зубы.
И в кого превратился,
как щебетал, когда брал игрушки в плен
целовал.
Я собирал пазл из Наташкиного сына,
а она, как шальная, смотрела на меня глазами пришибленной собаки
и не мог я понять ?
то ли молится мать,
то ли просит у ангелов небо повыше поднять.
А потом мы пили, и я похлопывал дрожащей ладонью по широкой Наташкиной спине.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
