Okopka.ru: Врочек Шимун. Вся сказка Маугли

ВСЯ СКАЗКА МАУГЛИ

I. Вся сказка

1941

Младший сержант Валентин Бисеров расстроен. Сержант думает, что хохол на командирской должности - это кристально чистый, хрустально прозрачный, голубовато холодный, с золотыми рыбками пиздец. И в этот незамутненный пиздец с головой ныряет вторая парашютно-десантная рота ОМСБОН НКВД в полном составе.

- Ну, лягли і поповзли! - командует майор через плац. - До мене!

Вторая рота лягает и ползет.

- Животи пiдтягти! Зад не піднімати! Швидше, суччi діти, швидше! - майор стоит и смотрит.

В "прыжковый" паек входят сухари и кусок комбижира. Теоретически этого хватит, чтобы после выброса проделать марш-бросок на десять километров с оружием, в полной выкладке и не сдохнуть на пороге части.

"Прыжковый" паек давно не выдают; в столовой же кормят - не сказать, что на убой. К тому же они сейчас после десантирования, а значит: потеряли пару килограммов живого веса каждый. Так что, хрен там, думает Бисеров, работая локтями. Подтягивать особо нечего. К моменту пиздеца десантники настолько стройные, что расположение плаца, на котором командует майор Трищенко, можно определить издалека: по скрипу, с которым ребра стираются о бетон.

Но майора Трищенко это не волнует.

- Вторая рота, хазы!

Звонкое украинское "ха" наотмашь лупит по телам в камуфляже. Эффект убийственный. Часть десантников погибает на месте; другие продолжают двигаться, как цыплята с отрубленными головами, пока не понимают, что давно мертвы; затихают. Третьи уткнулись в землю.

Твою мать, думает Бисеров.

Трищенко не улыбается. Майор стоит на крыльце столовой, широко расставив ноги в начищенных сапогах. На нем командирская шерстяная форма - сейчас ранняя осень и довольно холодно; у него красное лицо и пористый алкоголический нос. Майор достает платок и рассеянно вытирает ноздри; глаза не отрываются от плаца. Команда о начале газовой атаки - коронный номер Трищенко: поэтому важно не упустить момент, когда десантники, выматерившись в бетон, сломают себя и начнут выполнять.

Начали. Шевелятся. Лихорадочно открывают подсумки. Через несколько секунд вместо лиц - резиновые хари: глаза-иллюминаторы, и хоботы из брезента.

- ...i поповзли! - орет майор.

Ага, щас. Бисеров ползет. Дышать нечем; локти, похоже, стесаны до мяса. В противогазе жарко, и ни хрена не слыхать (именно поэтому Трищенко так надрывается). Стекла мгновенно запотевают. В ушах - гул, словно нырнул на глубину; а там сидит туберкулезник, который уже выплюнул половину легких и теперь со свистом выхаркивает остальное. Младший сержант с некоторым удивлением отмечает, что этот звук - его собственное дыхание.

Через окуляры Бисеров видит...

Ни хрена не видит, если честно.

Десантники навьючены, как мулы с контрабандой. Автомат ППШ с запасными дисками, газовая маска, регенеративный патрон, нож разведчика, малая лопатка, вещмешок, револьвер или пистолет ТТ по вкусу, гранаты. Слава богу, хоть парашют на себе переть не пришлось; условия, приближенные к боевым. Подняли ночью по тревоге, на аэродром, проверить снаряжение! грузиться в самолет, живей-живей-живей! тряска, еще тряска, ух, взлетели; гул моторов, досыпаем на ходу; вылетаешь из сна, м-мать, как беспризорник из трамвая. Режущий вой сирены, красная лампа мигает, цепляй кольцо... пошел-пошел-пошел!

Бля!!

Падаешь. Сердце сейчас, кажется, остановится...

Рывок.

И два часа (как кажется Бисерову - на самом деле проходит чуть больше трех минут) безмятежного спокойствия. Поля с высоты кажутся серыми. На земле десантников встречает учебным огнем первая рота; подавить, собраться, руки в ноги - и в марш-бросок. Добежали, только животы к хребту прилипли. Теперь десантники ползают по плацу в резиновых намордниках; перед столовой на грани голодного обморока. Кажется, что запахи из кухни, огибая по пути майора, реют над полем, как красный флаг над Пиком Коммунизма. Проклятые запахи проникают даже сквозь регенеративный патрон; в наморднике у сержанта мощно пахнет перловкой с комбижиром. Агрессивные, гады, как самураи в тридцать девятом. Даже угольный фильтр не помеха.

Младший сержант думает, что запах перловки, скорее всего, ему мерещится. Как и крик "А-атставить!".

Бисеров натыкается на препятствие; поневоле останавливается. Судя по тому, что удается рассмотреть (черная поверхность, шляпки гвоздей, цифры 41), это сапоги. Вернее, подошвы. Одна из подошв отдаляется и потом несильно бьет сержанта в запотевший иллюминатор. На стекле остается травинка. Сейчас октябрь, поэтому травинка - желтого цвета.

- Отставить! - наконец слышит Бисеров. С нажимом на "а" это раз за разом повторяет незнакомый голос.

Сержанта подташнивает. Главное - не блевануть в маску. В желудке, кроме кислоты, ни черта не осталось, так что это будет нечто удушающее.

- Снять противогазы!

Наконец-то! Бисеров поднимается на ноги, стаскивает намордник. Воздух обжигает. С непривычки кружится голова. Сержанта качает; его поддерживают за рукав. Вокруг - столпотворение: кто-то лежит, с него снимают маску и бьют по щекам; один десантник на коленях, его выворачивает. Бедняга дергается в спазмах, не в силах ничего из себя выдавить.

- Рота, в две шеренги! Становись! - тот же незнакомый голос. Бля, думает Бисеров устало.

- Отделение, становись! - вспоминает сержант о своих обязанностях. Десантники бегут; Бисеров бежит. Сомлевших тащат под руки, укладывают позади строя на траве.

- Равняйсь! Смирно! Равнение на! середину! - это уже ротный.

Бисеров задирает подбородок так, словно пытается проколоть им небо.

- Вольно!

Правую ногу расслабить. Сержант смотрит на плац с удивлением - непривычно видеть его пустым. Хотя... Равнение на середину, вспоминает Бисеров. Там стоят двое: майор (чтоб он сдох) Трищенко и незнакомый командир в синих галифе. Фуражка у него синяя, околыш красный; на рукаве звезда с серпом и молотом и два (нет, три!) красных угольника. Целый капитан госбезопасности! Охренеть можно!

2005

Педиатрия - это, конечно, наука, но покоится она на суевериях. Как земной шар на спине черепахи. Детские врачи в этом смысле напоминают шаманов - каждый камлает по-своему; со своим бубном пляшет. Одни педиатры твердят, что грудной ребенок должен плавать, другие - что не должен. Третьи говорят: больше гуляйте; четвертые предлагают закаливание. Но в целом советчики сходятся: чего-то важного Айгуль не делает.

Самое обидное - и не понимает, чего.

Поэтому в роли матери она чувствует себя, как альпинист на вершине мира. Да, забралась - терпения хватило, спасибо, больше не надо. Флаг родины поставила; надпись написала; на память сфотографировалась. А как дальше жить? Самое трудное (спуск вниз, 8844.43 метра, снег, лед и кислородное голодание) еще впереди, а сил уже нет.

1941

Безопасника зовут Алексей Игоревич Сафронов. Это в НКГБ он капитан, а по армейским званиям - целый подполковник. Бисеров с удовольствием вспоминает, как выглядел Трищенко в газовой маске. Все видели - вся вторая парашютно-десантная рота; повара и даже наряд по столовой.

- Команда "газы", - говорит капитан размеренно. Голос у него только кажется мягким: железный прут, обернутый тканью. - Касается не только рядовых красноармейцев, но в первую очередь - старших по званию. Без командира, как без головы. Верно говорю, товарищ майор? Тогда возьмите.

И вручает Трищенко сумку с противогазом.

Бисеров снова вспоминает лицо майора в этот момент - и ухмыляется.

Потом десантники стоят и смотрят. Майор надевает камуфляж и маску - делать он этого откровенно не умеет, приходится помогать. Ему дают автомат, вещмешок, цепляют на пояс лопатку и гранаты. И все равно майор не выглядит десантником. Никак. Только Бисерову все смешнее и смешнее. Потому что в таком виде Трищенко невероятно забавен. Такой интеллигентный презерватив. Хотя видит бог, думает сержант, ничего интеллигентного в нем нет.

Потом майор ложится и ползет. От крыльца через весь плац - по-пластунски. И этого Трищенко тоже не умеет.

Еле доползает. Капитан идет рядом с ним и молчит. Майор косится на сверкающие хромовые сапоги безопасника, хрипит, делает вид, что изнемог. А может, и в самом деле, думает Бисеров. Сержант даже про голод забыл - с таким-то зрелищем.

Наконец Трищенко сдается. Он лежит на бетоне, как дохлый шерстяной кит. Сафронов подходит и ждет. Минута - нет движения. Вторая...

- Пристрелю, - тихо и внятно говорит капитан. Это слышит каждый из десантников - такая вокруг тишина. Слово падает, как лезвие революционной гильотины.

У Трищенко внезапно открывается второе дыхание.

- А теперь, - капитан улыбается. - Рота, на завтрак, шагом марш!

2005

Айгуль вздыхает и поднимает тазик с бельем. Стирка - это процесс, уходящий в бесконечность. Особенно, когда в доме - ребенок. Георгий сейчас спит - слава богу, мальчики тоже иногда спят. Ураганы должны отдыхать - иначе откуда им взять сил для разрушения?

Одиннадцать месяцев, скоро год, а он еще не ходит. И зубов всего четыре. Гуля почему-то считает, что это ее вина. Я совсем не занимаюсь ребенком, думает она с раскаянием. Мы не читаем книжки. Не играем. И мне надо похудеть. Не есть. Вчера зарекалась, а перед сном напилась чаю с сахаром и съела полкило печенья. Опять.

У Маринки - дочка. Такая смешная. И восемь зубов, еще два режутся. А ей десять с половиной. А нам одиннадцать. Я плохая мать, думает Гуля.

И все-таки он спит. Полтора часа после обеда. Еще два - после полдника. Что-то можно сделать: развесить белье, поставить стирку, помыть полы, убрать игрушки. Что еще?

Не успеваю. Не успеваю.

1941

- Принимай командование, Всеславыч, - говорит капитан. - Это из рублевской разведшколы. Добровольцы.

Младший сержант Бисеров пытается сообразить, в каком месте он доброволец. Краем глаза разглядывает остальных - может, они?.. Хрен там. Десантников трое. И на всех трех лицах - полное офигение.

- Старший лейтенант Филипенко, - представляется тип с залысинами.

И здесь хохол, думает Бисеров. Ну что за жизнь.

2005

Айгуль - лунный цветок

Вообще-то правильно говорить "Айг[ю]ль", где вторая гласная - нечто среднее между ё и ю, и звучит впереди зубов. Произношение - как во французском. Хотя откуда в Башкирии французы?

Какая чушь лезет в голову.

Сейчас полнолуние, поэтому Гоша плохо спит. Просыпается каждые полчаса, плачет испуганно. Даже бутылочка с водой не помогает. И горло красное. Сегодня опять были шаманские ритуалы, вспоминает Айгуль. Очередной знахарь; на этот раз - участковый.

Гулю передергивает.

От этих плясок у нее "крыша" едет, как от мухоморов. Вибуркол, свечи. Виферон, свечи. На ночь, потом утром. И давать побольше жидкости. Временно не купать и не гулять. Наверное, легкая инфекция. Сейчас как раз ходит вирус.

На часах - четыре утра.

Я плохая мать, думает Гуля привычно.

Я плохая.

1941

- Сволочь он, этот ваш Трищенко, - Сафронов сложил с себя командирские обязанности и не прочь почесать языком, пока в дороге. Виллис болтает на колее, разъезженной грузовиками. Летит грязь. - В марш-броски с вами, как понимаю, ни разу не ходил?

Бисеров признается, что нигде, кроме как на крыльце столовой, он майора не видел. Даже странно, говорит сержант. Такое ощущение, что Трищенко (чуть не ляпнул: Здрищенко) там и самозарождался, как фруктовая муха в яблоках.

Наконец прибывают. Сафронов, махнув на прощание рукой, исчезает в глубине здания. Хохол-старлей ведет десантников вверх по лестнице.

На складе приказано сменить форму. Усатый старшина приносит груду штанов и гимнастерок - все старое, застиранное, выгоревшее на солнце. Прорехи, дыры; не хватает половины пуговиц. Бисеров, подумав, надевает гимнастерку их самых ношеных, но зато аккуратно заштопанную. В тон подбирает остальное обмундирование. Затягивается ремнем. Меряет сапоги - кстати, тоже не новые. Добровольцы, ага.

Где же?.. Старшина больше не приходит. Бисеров чувствует себя странно - без нашивок и петлиц. Какое у него звание? Какие войска?

- Без знаков различия, - говорит Филипенко. - Привыкайте. Документы и награды потом сдадите мне - под роспись.

Старлей уходит. Тишина.

Десантники переглядываются, но никто не решается озвучить первым. Почему-то смотрят на Бисерова. Тогда сержант говорит:

- Мы, что - штрафники?

Все почему-то чувствуют облегчение. Хоть какая-то определенность.

Только разжалованные носят форму без нашивок. Вполне логично. Но и это предположение оказывается ошибочным, когда Бисеров обнаруживает на пилотке звездочку. И на остальных пилотках тоже.

Бля, думает сержант. А я ведь почти догадался.

2005

- Это мальчик, - обижается Гуля. Как можно спутать? - думает она. Девочки же совсем другие.

- Такой красивенький, - не сдается бабуся. Георгий нахохлился и смотрит с подозрением. Щеки как у хомяка, раскраснелись на морозе. Глаза голубые, брови нахмурены. Вылитый папа.

"Женщины после двадцати семи похожи на Маугли. Почему? Потому что они так же способны жить в браке, как Маугли - среди людей".

Пожалуй, думает Айгуль, за эти слова я злюсь на твоего папу больше всего. Слишком они похожи на правду.

Владлен вообразил себя человеком - и ушел.

Осталась маугли. С человечком на руках.

Айгуль вдруг словно что-то толкнуло в спину. Она повернулась. Моргнула. Показалось, нет? На мосту ей почудился человек в военной форме - как из старого фильма. Несмотря на холод, с непокрытой русой головой. Дыхание окутало человека кисейным облаком.

- Бомжей развелось! - говорит бабуся. - Прости господи.

????

- Какой год?! - орет Бисеров. - Какой, нахрен, сейчас год?!

Сержанта с трудом удерживают вчетвером. У Бисерова темпоральный шок, хотя он и слов-то таких не знает. Ничего, думает Филипенко, скоро оклемается. Мне нужен этот чертов две тыщи пятый год. Мне он позарез нужен.

- Спокойно, - говорит Филипенко. - Спокойно, боец. Сорок первый. Ты дома. Что видел?

- Женщину видел, - говорит Бисеров. - С коляской. Только она, кажется, меня испугалась.

У Филипенко застывают губы.

- С коляской? Красивая?

Сержант внезапно успокаивается. Откидывает голову, смотрит в потолок. Там покачивается на шнуре электрическая лампа. А еще выше, по бетонному перекрытию, идут силовые кабеля.

- Иди ты знаешь куда, - говорит Бисеров и отворачивается.

- Знаю, - говорит Филипенко.

II. Маугли

1942, февраль

- Ви хайст дизэс дорф? - спрашивает младший сержант Бисеров. Слова затвердевают, едва вылетев изо рта. Зубы онемели и звонкие; кажется, на них даже эмаль застыла. Пар дыхания липнет на ресницы.

- Как называется это село?

Бетонная стена лаборатории перед Бисеровым небрежно выкрашена белой водоэмульсионной краской. Или залита слоем глазури, как пасхальный кулич - в зависимости от воображения смотрящего. В животе у Бисерова урчит, так что за свое воображение сержант может быть спокоен. Вообще, это обманка: иней и потеки льда поверх облупившейся бежевой штукатурки, но выглядит... сладким.

Леденец, думает Бисеров. Потом говорит:

- Зи браухн кайнэ анкст цу хабн. Бальт комт ди рётэ арме.

Что в переводе означает: "Вам нечего бояться. Скоро придет Красная Армия". Сержанту не нравится немецкий - говоришь, словно булыжники жуешь. Но слова правильные.

Тем более, что к фрицам Красная Армия уже пришла. Поздно бояться.

- Повторяешь? Молодец.

Бисеров выпрямляется и видит на крыльце старшего политрука Момалыкина, Оки Басаровича.

- Вольно, - говорит Момалыкин. - Валя, слишь, ты утреннюю сводку слушал? Что там?

Бисеров рассказывает. Упорные бои в направлении Дрездена, наши войска форсировали Одер и закрепились на западном берегу. Несмотря на ожесточенное сопротивление противника, взяты и освобождены города: Мюнхеберг, Эркнер... Бисеров перечисляет еще с десяток и заканчивает победно: важный стратегический порт Пиллау!

Слегка озадаченный таким подробным отчетом политрук говорит:

- Э... спасибо.

Потом говорит:

- Война, слишь, скоро кончится, Валя. А мы с тобой здесь сидим. Обидно. Возьмут наши Берлин - и нет войны. Приедут домой, скажут: чего ж ты, Оки Басарыч, красный кавалерист, совсем Гитлера не бил? Где ты был, Оки, спросят? А мне даже, слишь, ответить нечего! Э, да что тут скажешь? Уфалла!

Политрук в сердцах машет рукой.

Среди ребят ходят слухи, что в гражданскую Момалыкин был заместителем самого Буденного. Так или нет, Оки Басарыч - это нечто особенное. Одни усищи чего стоят. И короткая неуставная папаха из шкуры барашка.

- Я пойду, Оки Басарыч? То есть... разрешите идти!

- Иди, Валя, - говорит старший политрук и вздыхает. Усы качаются, как еловые лапы.

2005, март

Снег падает вниз - плотный, налитый водой. С влажным шлепком разбивается о карниз. Гуля даже не поворачивает головы. Нет, Георгий не проснулся. Наверное. Все равно.

За окном - ранняя оттепель, солнце.

И птицы. Айгуль слышит их щебет - весенний и бодрый. На коленях у неё лежит раскрытый журнал. Фотография девушки в бикини, надпись гласит "Festei". На соседней странице - гороскоп на март. Знак: Водолей.

Пауза.

Трубка зажата в руке - холодный пластиковый кирпич. Слова бьются в нем, закипают прозрачными пузырями: займись собой, займись, тебе уже не двадцать и даже не двадцать пять, у тебя ребенок, ты о нем подумала? подумай, да-да, я понимаю, что мальчику нужен, да, не надо опускать руки, нет, нет, да, не болеет, деньги вышлю, спасибо, я отдам, ничего, ты же знаешь, приезжай, сейчас не получается, ты же моя мама, я твоя...

Айгуль сидит, погрузившись в серое безмыслие, зафиксировав себя неподвижно, словно больную ногу в гипсе. Я так устала, думает Гуля. Трубка в руке истекает пузырями.

- Не обижайся. Ты меня слышишь? Алло, алло!

1942, февраль

От нечего делать Бисеров тщательно мнет желтую газетную бумагу, потом разглаживает и читает:

"Деритесь, как львы!

В радостные дни наступления Красной Армии мы хотим передать вам весточку о нашей победе на трудовом фронте. Колхозы и совхозы Узбекистана вырастили в этом году невиданный урожай и сдали государству на 6 миллионов пудов больше хлеба, чем в прошлом году. Все для фронта, все для победы! -- с этой мыслью живет и работает весь узбекский народ.

Деритесь, как львы, славные воины-узбеки!"

Когда сержант, наконец, вываливается из теплого отхожего места, звучит твердый командирский голос:

- Бисеров!

Сержант против воли подскакивает.

- Я!

- Руки мыл? - Филипенко смотрит на него с усмешкой. Выдыхает пар из резных ноздрей.

- Так точн... Обижаете, товарищ лейтенант!

- За мной, - говорит старлей. Вот хохлятина, думает Бисеров с уважением. Построил меня, да?

Он взбегает вслед за Филипенко по лестнице. Лед со ступеней аккуратно сколот и сложен в кучу. Голубой фронтон с венком и римскими цифрами оброс сосульками, как борода челюскинца. Бисеров проходит между колонн. Колонны раньше были греческие, сейчас просто грязные.

Над крышей со сдержанным величием реет красный флаг.

В доме с греческими колоннами в царские времена находилась электростанция, в гражданскую - картофельный склад (на первом этаже), школа (на втором), сейчас здесь штаб. Метрах в пятидесяти возвышается бетонное здание лаборатории. Бисеров поворачивается и видит вдалеке "беседку Ворошилова", там курят ребята из батальона охраны. За беседкой чернеет лес. За тощими спинами тополей и осин выстроились толстые белые ели. А где-то там, не видно, по лесу тянется колючая проволока, обозначая границы секретной зоны.

Бисеров топает сапогами, стряхивая снег, затем шагает в дверь.

- Держи, - говорит Филипенко и протягивает руку. Бисеров опускает взгляд. Видит жестяную круглую коробочку с надписью готическими буквами. Это же... о!

- Немецкая мазь для альпинистов. Намажешь лицо и шею.

Увидев, как изменилось лицо Бисерова, старлей поясняет:

- Чтобы кожа не облезла. Мороз все-таки.

Да, мороз. Особенно если летишь с высоты полкилометра, вокруг свист ветра и сорок градусов (а наверху и все пятьдесят) обдирают голую кожу ледяной теркой. Но пожрать леденцов после приземления все равно было бы неплохо, думает Бисеров. Эх.

- Спасибо, товарищ лейтенант! - говорит Бисеров искренне.

Сержант готов сейчас думать о леденцах, об уроках немецкого, о сводках Главного командования - о чем угодно, только не о том, что предстоит. О бабах - хороший вариант, но не сегодня. Потому что тогда Бисеров волей-неволей вспомнит женщину с коляской. И понеслась.

2005, март

"Если ты еще не решила проблемы жилья, не изменила свои пристрастия и стиль - спеши. Время способствует и твоим романтическим отношениям: ты привлекаешь внимание. Вернется тот, кого ты считала суженым. Придется выбирать среди поклонников из прошлого".

Что может быть глупее гороскопов? - думает Гуля. И сама же отвечает: ничего.

Просто иногда очень-очень хочется, чтобы хоть что-нибудь из написанного оказалось правдой.

Гуля вскидывает голову - из детской доносится полусонное ворчание.

Георгий проснулся.

1942, февраль

- Да, - вспоминает Филипенко. - Совсем из головы вылетело. Насчет твоего вопроса...

Какого вопроса? До Бисерова не сразу доходит. Точно. Дернул его кто-то в прошлый раз за язык - спросить, как эта штука работает. Циолковский, м-мать, нашелся. Цандер, бля. Но с Филипенко особо не поспоришь. Раз старлей обещал, что объяснит, значит - объяснит.

- От обратного: не машина времени создает парадокс, а парадокс создает машину времени, - заканчивает лекцию Филипенко. Потом смотрит на сержанта и говорит:

- Вот примерно так. Ты что-нибудь понял?

- Нет, - отвечает Бисеров честно. Потому что даже не пытался.

- Ну и ладно. Готовься к заброске.

Через час все готово.

Посреди класса стоит младший сержант Валентин Бисеров. На нем кирзовые сапоги и масккостюм из белой бязи - поверх полушубка и ватных штанов. Внутренним слоем в луковице - теплое белье и зимние портянки. Лицо сержанта блестит от трофейной мази. На руках - рукавицы, парашют десантный образца 41-го года напоминает толстую пуховую подушку (под которую кто-то засунул немецкий автомат). Еще одна подушка, поменьше, спереди. Это запасной парашют.

Сержант так упакован, что кажется, ему и за кольцо нет нужды дергать. Мягко приземлится с любой высоты.

Филипенко оглядывает подчиненного в последний раз. Вроде все.

- Хорош, - говорит Филипенко. - Прямо принц на белом парашюте. Ну, присядем на дорожку.

2005, март

Колеса с отчетливым скрипом катятся по подмерзшей за ночь земле. Вжж. Вжжик. Серые шины подпрыгивают, когда коляска минует очередной ухаб. Дорога идет мимо трех домов, спускается вниз, к протоке. Георгий при каждом прыжке вскидывает короткий нос. Обалденный нос. Гуле хочется расцеловать его мгновенно, но Георгий такой важный в своей коляске, что она не решается.

Ночью были заморозки. От воды поднимается пар; утки тут как тут, ожидают. Айгуль с Георгием въезжают на мостик - под ногами пружинит асфальт, положенный на металлические трубы и перекрытия.

По ту сторону протоки начинается небольшая полоса леса, голо-черная в это время года. Снег лежит под деревьями. Здесь нет елок, поэтому лес просматривается насквозь. Гуля видит бродячую собаку, рыжую, которая трусит в сторону от дороги, той, что начинается за лесом.

Еще одна собака, черно-белая, лежит на бетонной площадке у канализационного люка. От него стелется легкий, едва заметный след нагретого воздуха. Собака положила морду на лапы, ей тепло.

- Смотри, уточки, - говорит Айгуль сыну. Потом наклоняется. В коляске есть грузовой отсек, Гуля на правах супер-карго достает оттуда корм для уток. Это почти целый батон, нарезной - правда, черствый, с зелеными пятнами - в прозрачном пакете. Когда она выпрямляется, то едва не роняет ношу. Вздрагивает. В горле бьется готовый вырваться крик.

На краю мостика стоит человек. Секунду назад его не было, думает Гуля, впрочем, я не видела...

Человек небрит. Полушубок расстегнут, видна рубашка защитного цвета, перетянутая ремнем.

Бомж?

Гуле становится страшно. Она пытается взяться за ручку коляски, забыв, что руки уже заняты батоном.

- Для уток принесли? Дайте лучше мне, - говорит человек. Гуля пятится, тянет за собой коляску.

Человек насмешливо хмыкает. А потом улыбается.

Это все меняет. Становится видно, что мужчина молод - парень, на самом деле, лет двадцати четырех-пяти. Не сказать, что белоснежная улыбка, зубы темноваты и неровные, но обаятелен. Серые глаза. Чем-то похож на Крючкова из "Небесного тихохода" - такой же среднерусский тип лица.

И в нём совершенно не чувствуется расхлябанности, хамоватого наплевательства на собственное тело, свойственного бомжам и алкоголикам.

Напротив, он выглядит собранным и... сильным. Гуля надеется, что щеки у неё не покраснели - хотя ощущает она их пылающими.

Поэтому, неожиданно для себя, она протягивает человеку дурацкий батон:

- Простите, он...

- Это ничего, - говорит парень. И Гуля вдруг понимает, что это действительно ничего. - Спасибо.

Парень оглядывается и говорит:

- Весна здесь.

Георгий смотрит на пришельца с интересом.

1942, февраль

Филипенко опускает голову на сплетенные пальцы. Н-да. Дел невпроворот, а тут - сиди и слушай.

Все-таки уникальная личность, этот Оки Басарович. Отмахал шашкой всю Первую Мировую, Гражданскую, Польский поход, усмирение казачества, теперь вот опять на западный фронт рвется. Немецкие танки рубить. Филипенко усмехается, отключается на мгновение. Открывает глаза. Черт, так и заснуть недолго.

- Напомню о том, как все начиналось, товарищи, - говорит Сидоров. - Сейчас вы еще раз услышите историческое сообщение Советского правительства от третьего июня тысяча девятьсот сорок первого года...

Он ставит пластинку, заводит граммофон.

Момалыкин сидит, широкоскулый, полуприкрыв глаза и слушает. С недавнего времени выступать ему нет необходимости.

Для речей у него теперь есть младший политрук Сидоров, рыжеватый, тощий - и с прекрасной памятью на лица. Так что фиг два теперь пропустишь хоть одно занятие. К тому же он нудный. Даже не поржешь, увы. Бойцы спят с открытыми глазами; о перлах, которыми сыпал Момалыкин, вспоминают с тоской.

Старший лейтенант слышит шипение. Игла грамофона опускается, бежит, виляет.

- 26-го, а затем 28-го мая, - вещает из грамофонного раструба высокий тенор, - германская военщина, обстрелявшая пограничные войска доблестной Рабоче-Крестьянской Красной Армии артиллерийским огнём, в результате которого имелись человеческие жертвы, не прекращает наглых, бандитских налетов на священную землю страны победившего социализма! Мы заявим, товарищи, этим бездарным германским правителям и лично Гитлеру о том, что мы не боимся петушиных наскоков! Грозную несокрушимую Рабоче-Крестьянскую Красную Армию не разгромить! Она уничтожит молниеносно всякого врага, который попытается напасть на священные земли...

Филипенко разминает лицо. Под пальцами оно твердое, как пластилин. Да уж, мы слов на ветер не бросаем. Финляндия и Ирак, Иран, Румыния, Польша, половина Германии - везде мы наступаем, везде идем вперед... Броня крепка и танки наши быстры.

Старший лейтенант с силой опускает руки на стол ладонями вниз. Словно вдавливает их в столешницу.

И наши люди мужества полны.

2005, март

Утиный Перл-Харбор. Куски черного хлеба (от белого у уток случается запор) падают на птичек с небес, как авиационные бомбы в пятьсот килограмм. Взрывы клювов и шей. Ледяные брызги долетают до перил. Белесый пар разрывов тянется над черной кипящей протокой. Клегот.

Адмирал Исороку Ямамото наблюдает за бойней свысока. Плоское азиатское лицо невозмутимо, как честь самурая. В голубых глазах отражаются: перила, далекая черная гладь и презрение к смерти. Рот приоткрыт. Превратился в маленький треугольник - почище Бермудского.

Гуля смотрит на этот ротик (тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить) и говорит:

- Видишь, уточки кушают?

В ответ - высокомерное сопение. Адмирал игнорирует женское мнение в таком важном вопросе, как война.

Откуда она взяла этого Исороку? Гуля уже не помнит.

Но Георгию японо-адмиральское происхождение очень идет.

Утки столпились под мостиком и нетерпеливо вытягивают шеи. Ждут, когда адмирал прикажет продолжить бомбардировку. Увы, хлеба больше нет. Георгий вытребовал себе оставшуюся корочку и теперь грызет - вся рожица перемазана. Адмирал доволен.

Тут Айгуль вспоминает, откуда взялся этот Исороку. Валя вчера смотрел фильм по телевизору: американский, про летчиков. Кричал от восторга и лупил себя по бедрам. Так болел за героев, что...

Нет, не Валя.

Валентин. Суровое мужское имя.

1942, февраль

- У тебя курить можно?

Сафронов придвигает пепельницу.

- Кури. Ты обещал рассказать про машину.

- Это долго.

- А ты короче, - уже звучит как приказ.

Филипенко чиркает спичкой, медленно закуривает. Сафронов смотрит на его руку с папиросой: это красивая рука с длинными породистыми пальцами.

- Понимаешь, машина времени, - Филипенко делает паузу, - люди о ней думали, пожалуй, больше, чем даже о вечном двигателе. И разве что чуть-чуть меньше, чем о философском камне. Если предположить, что океан всемирного разума - ноосфера - существует, то сегмент "машина времени" в нем будет весьма приличным.

Но вот в чем главный вопрос. Почему у меня получилось, а у других нет? Очень просто. Потому что я начал строить. Это самое главное. Да, я одержимый, я знаю.

О машине времени думали очень много умных людей. Но мало кто начинал её строить, эту машину. Понимаешь? То есть, не в теории, а на деле. Не просто думать, как и что, а взять и начать соединять части в единый механизм. А она возьми и заработай. - Филипенко качает головой, потом переводит взгляд на капитана. - Я думаю, Леша: машина времени только и ждала момента, когда кто-нибудь возьмется за реальную постройку. Она уже была - там, в ноосфере, готовая. Её нужно было только оттуда извлечь. Потому что она уже сама этого хотела. Понимаешь?!

Некоторое время капитан ГБ молчит. Потом спрашивает:

- Слушай, Всеславыч, а ты башкой не того? А то, блин, как-то все идеализмом и прочей капиталистической хренью попахивает, ты извини.

- Возможно. - Филипенко с силой втыкает папиросу в пепельницу. - Но ведь работает же, Леша?

- Да мне наплевать. Сделаем так: то, что машина работает - это чистой воды материализм, достижение социалистической науки. Вот отсюда и будем плясать. Хошь в присядку, хошь гопака. Кстати, а что именно должен сделать твой сержант?

- Достать немецкие карты. Именно немецкие, Леша. Они точнее, там обозначено все с детальностью до метра. Плюс нужны записки немецких генералов и наших о войне - особенно о войне на территории Германии. Военные руководства и учебники для командиров. Все, что может дать нам сведения о сегодняшнем противнике. Информация решает все, верно?

Потом Филипенко говорит:

- Даже если будет не совсем та информация, на которую мы рассчитываем...

- То есть? - Сафронов внимательно смотрит на него.

- Это будет возможная информация. С одной маленькой поправкой: другой класс точности. Объясню на примере. Тебе что-нибудь говорит число: 3 июня 41-го года?

- Спрашиваешь! - капитан смеется. - Еще бы не говорило.

- А 22 июня того же года? Ну, напрягись.

2005, март

Бисеров разлепляет веки и видит перед собой голубые глаза вероятного противника. Враг проницателен и не прощает ошибок. Стоило сержанту шевельнуться, как его уже взяли в оборот.

- Гу! - говорит враг довольно. Переворачивается на живот и подползает к ограждению кроватки.

- Здорово, боец, - говорит Бисеров. - Мамка твоя где?

В комнате две кровати: взрослая и детская. Стоят одна рядом с другой, между ними узкий проход. Сержант смотрит на наручные часы: ага, времени в обрез. Он откидывает одеяло и спускает ноги на пол. Пяткам тепло. Для контраста вспоминается неотапливаемая казарма десанта, когда утром просыпаешься за час до подъема - потому что вместо суставов ледяные шары - и лежишь, растирая колени, иначе по сигналу "Рота, подъем, взвод подъем!" можно вообще не встать.

- Гу? - спрашивает Георгий.

- Точно, - говорит сержант. - Тут ты прав, дружище Исороку. Лопухнулся я вчера - что есть, то есть.

Вчера он с трех утра скрытно перебрасывал собранные материалы к объекту "Мама". Потом готовился: отрывал обложки (лишний груз), собирал книги в пачки, закрывал пленкой и перематывал скотчем (офигенная штука!), потом взвешивал на огромных весах. 104.81 килограмма - разрешенная масса. И лучше бы за нее не выходить. Бисеров вымотался как собака, зато подготовил к переброске три партии. Он сам - четвертая. Потом пришел к Гуле, поел и упал замертво. Сержант думает: вот я дурак.

- А-гу, - соглашается Георгий. Он вообще соображает гораздо лучше Бисерова. - Му-а. Гу.

Что по всей видимости означает: "не стой столбом, действуй, мне все время за тебя думать?". Бисеров хмыкает. Посчитав свою задачу выполненной, Георгий отворачивается к стенке. Через минуту слышится только ровное сопение. Хор-роший мальчик. Приятно офигев, Бисеров на мягких ногах выходит из детской.

Айгуль скорчилась, натянув одеяло до глаз, и ровно дышит. На первый взгляд - всё хорошо. Но сержанта не проведешь. Бисеров осторожно дотрагивается до её носа. Блин. Нос - ледяной просто. Похоже, вся она, как персидская княжна, никак не может согреться. Сержант нащупывает запястье девушки - точно. Знакомый ледяной шар.

От прикосновения сержанта Гуля вздрагивает, но продолжает спать.

Вот я дурак, думает Бисеров. Она же как ледышка, бедная. А я вчера...

Поэтому сержант снимает исподнее, залазит под одеяло и прижимается к Гуле. Разница в температуре тел велика настолько, что воздух едва ли не шипит и не брызжет. Бисеров начинает терпеливо растирать девушку, греть собственным раскаленным телом, чтобы она оттаяла, стала вновь мягкая и гибкая. Он делает это с потрясающим терпением. Он напоминает сам себе разогретый докрасна чугунный шар, который не жжет, но медленно прогревает комнату. Бисеров проводит ладонями по её груди - гладкой и твердой, словно она вырезана из дерева. Сержант почти целомудренен. Он трогает её между бедер - но только, чтобы поделиться внутренним жаром. Он прикасается к гулиным застывшим губам - но только затем, чтобы вдохнуть туда тепло.

И Гуля начинает оттаивать. Медленно, но верно.

И наступает момент, когда она удивленно вздыхает, глядя на него глубоко-глубоко. И тут же пружинисто, сильно обхватывает его бесконечными ногами, упирается в ягодицы. Откидывает голову. Он вбирает губами её губы, её шею, тонкий вкус её ключиц.

Наконец-то, шепчет Гуля. В меня. В меня.

Над головой сержанта с резким хлопком раскрывается купол. В животе - провал. Охрененное ощущение.

Это напоминает прыжок с парашютом - только без парашюта.

Гуля кричит.

За стенкой обиженно плачет разбуженный Георгий.

1942, февраль

- Иди ты, - говорит Сафронов без выраженной интонации. Из чего Филипенко делает вывод, что задел капитана до печенок.

- Я серьезно, Леша. Здесь война началась 3 июня - и нашим наступлением. Что получилось, ты знаешь. В первый месяц войны мы разгромили немецкую кадровую армию, захватили полутора миллиона пленных и вплотную вышли к границам самой Германии. И сейчас наши войска стоят у стен Берлина.

А там все получилось наоборот. Как в зеркале.

3 июня не было ничего. А 22 июня в 4 часа утра, - Филипенко переходит на металлический бас: - без объявления войны германские регулярные войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбардировке города: Житомир, Киев, Севастополь...

- Вот черт, - говорит Сафронов.

2005, март

- Зачем? - интересуется Айгуль.

Затем, что выбросить тебя может на высоте от минус пяти метров до полутора километров (Минус пять, это как? Под землей, что ли? - спрашивает Бисеров у Филипенко. Ага, - отвечает тот). И лучше бы сделать поправку, чтобы оказаться не под слоем грунта и не в качестве живого кирпича в стене здания, а где-нибудь под облаками. Для того и парашют.

Но Гуле сержант этого не рассказывает. Он говорит:

- Я спортсмен вообще-то.

И улыбается. Так, что Айгуль от смущения прячет глаза.

1942, февраль

- Объект "Мама" находится вот здесь, - Филипенко разворачивает карту. Карта 40-го года, а не 2005, но это уже не так важно. - Замаскирован под коллектор теплоцентрали. Смотри, Леша. Здесь мост через протоку, - он чиркает карандашом: раз и два. - Вот здесь дорога, лес, здесь жилые дома. А вот сам объект.

- Что там, на объекте "Мама"? Ты знаешь?

- Я не знаю, я предполагаю - с определенной степенью уверенности.

- Хватит вилять, Всеславыч! Что там?

- Как что? - говорит Филипенко спокойно. - Машина времени.

- Твою... - Сафронов вынужден сделать паузу, чтобы справиться с голосом. - Еще одна?

- Ну, конечно. А ты сомневался?

2005, март

Айгуль ушла гулять с Георгием, так что у сержанта есть полтора часа. Парашюты он подготовил заранее, осталось подбросать вещи в пакет и исчезнуть. Скорее всего, навсегда.

Домой еду, думает Бисеров.

Мысль почему-то не радует. Сержант проходит по комнатам, заглядывает в кроватку - словно мог что-то забыть. В кроватке лежит фиолетовый заяц с одним глазом. Здорово, боец. Жизнь-то тебя, смотрю, основательно потрепала. Поедешь со мной?

А что бы сейчас сказал Георгий? "Гу" или даже "А-гу"?

Да, дурак. Что делать.

В шкафу Бисеров находит альбомы с фотографиями, садится на пол и листает. Мелькают лица: Гуля, Гуля, какие-то незнакомые лица, Гуля. Потом, без перехода: Георгий, Георгий, Георгий.

Какого черта я делаю? - думает он, но все равно продолжает листать. Зачем мне это?

В первый момент Бисеров даже не понимает, что увидел. Машинально уходит на пару страниц вперед. Потом его будто по голове бьют. Пыльным мешком.

Он отлистывает назад. Ну, где?!

Вот.

Сержант сжимает зубы. Кажется, это уже слишком. Черно-белый снимок, но очень четкий, глубокий, таких у нас не делают. Еще не делают.

Обычное фото. На снимке пара. Девушка, несомненно, Гуля. Рядом с ней...

Сержант долго рассматривает фото, поворачивая его то так, то эдак. Бля, думает он. Нет, ну бля же, иначе не скажешь.

1942, февраль

Безопасники привозят его на "эмке", в закрытом кузове - небритого и веселого. На щеке алеет свежая царапина. Все дорогу он хохочет и травит байки. К концу путешествия он лучший друг ребят из охраны, пусть даже форма на нем без "лазоревых" петлиц. Бисеров спрыгивает, держась за борт; легко прихрамывая, идет к Филипенко.

- Товарищ старший лейтенант, по вашему прика...

Филипенко не дослушивает и стискивает Бисерова в объятиях.

- Живой?

- Так точно, товарищ лейтенант. - Бисеров улыбается. Ему кажется, что он лет двести не был дома. Здесь, в своем времени. От этого сержант немного рассеян и постоянно вертит головой. - Получили от меня посылки?

- Две уже, третью ищем. Найдем, Валя, не волнуйся. Чего хромаешь-то?

- Приземлился неудачно. Ногу подвернул. Ерунда. У вас как дела? Берлин взяли?

В казарме его отлавливает Момалыкин. Торжественно вручает книжицу карманного размера, молча пожимает руку и уходит.

Озадаченный, сержант смотрит политруку вслед, затем открывает подарок и читает:

- Уот из дзы нэйм ов дзыс вилледж? Как называется это селение?

Бисеров думает: э? Читает дальше:

- Эвритсинг тэкен бай дзы Рэд Арми фром дзы инхэбитэнтс уил би пэйд фор. За все взятое у жителей войска Красной Армии заплатят!

Ничего себе. Это с какого языка? Сержант закрывает книжицу, смотрит на обложку. Там написано:

"Краткий русско-английский военный разговорник", Воениздат, 1942 год, тираж 100 000 экз.

Ну, дела. Мы пока вроде даже до Франции не дошли?

Значит, дойдем.

Бисеров сует книжицу в карман и выходит.

2005, май

- Знаю, чего хочу.

Айгуль стоит с тряпкой в руках и смотрит. В сто двадцатый раз, наверное. Надо бы домыть пол, но по телевизору - "Красотка" с Джулией Робертс. Фильм, всего лишь глупый фильм.

- Чего же ты тогда хочешь? - спрашивает Ричард Гир.

- Я, - говорит Джулия, - хочу всю сказку.

У Гули в этот момент замирает внутри. Даже не сердце, а где-то там, в низу живота. Словно она в воздушную яму падает. Сладко и страшно. И мурашки по коже. Стоит вся в пупырышках, как гусыня, и плачет.

Потому что она тоже хочет всю сказку.

1942, февраль

Филипенко не успевает отвернуться. В руках у сержанта фотография - не та, на который Гуля и Филипенко стоят, обнявшись. Другая. Здесь Гуля - одна. Но и этого вполне достаточно.

Старлей молчит. Что-то страшное с его лицом.

- Красивая? - спрашивает Бисеров. - Ведь правда?

- Да. Красивая. - слова идут с трудом. - Откуда у тебя это? Ах, черт. Глупый вопрос.

Сержант усмехается.

- Что, хохлятина, обидно?

- Как ты сказал?

Филипенко трясет головой, словно в ушах у него вода.

- Валя, у тебя шок, - говорит старлей.

- Объект "Мама" построили вы, верно? Вторую... вернее, самую первую Машину времени. Можете не отвечать. Я не спрашиваю, такая штука. - сержант прячет фотографию в нагрудный карман. - Так кто это?

Филипенко долго молчит, прежде чем сказать:

- Это моя жена.

- Какая еще жена, товарищ лейтенант? - удивляется Бисеров. - Ничего не знаю. Уехали вы от жены, нет вас в две тыщи пятом. Я проверял.

До Филипенко, наконец, доходит.

- Убью, - говорит старлей.

- Это само собой, - легко соглашается Бисеров. - Жить мы с ней не можем, а вот убить за неё - запросто. Главное, напрягаться не надо. И не надо мне объяснять, товарищ лейтенант, что у вас было важное дело и цель жизни! У меня, блять, тоже важное. И тоже цель жизни. Можете мне поверить. А сейчас у меня цель жизни набить тебе морду, сука. Нет, не за неё. За себя.

Он расправляет плечи. Сержанта учили драться и убивать, но сейчас он не хочет никаких "уклонений от удара" и прочих "захватов на болевой". Сейчас его вполне устроит обычный бокс.

Он даже позволяет Филипенко ударить первым. Бум. Мир темнеет, уплывает вбок, возвращается. Во рту - соленый привкус крови.

Сержант выпрямляется. В голове приятно шумит. Ну, все, понеслась.

Комментарии: 1, последний от 14/08/2021. © Copyright Врочек Шимун (vrochek@mail.ru) Размещен: 07/12/2015, изменен: 07/12/2015. 47k. Статистика. Рассказ: Великая Отечественная, Фантастика Скачать FB2	Оценка: *3.567** Ваша оценка:
Аннотация: Автор должен заранее предупредить, что не разделяет теорий Виктора Суворова. Рассказ -- чистой воды фантастика, любое сходство с реально существующими людьми и событиями -- случайно.

Врочек Шимун Вся сказка Маугли

Врочек Шимун
Вся сказка Маугли