Okopka.ru Окопная проза
Волкова Надежда
"Ива-иволга"

[Регистрация] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Найти] [Построения] [Рекламодателю] [Контакты]
Оценка: 9.34*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Трое дворовых друзей-командиров, Лёнчик, Саня и Серый, влюблены в девочку Ленку. Чтобы никому не было обидно, с детства вырабатывают закон: Ленка ничья, и строго его придерживаются. Взрослея, чувства обостряются, а Ленка в первый раз в жизни выпила на Новый год и сказала: "Мальчишки, я вас люблю. Всех. Что делать"? "Вернёмся после армии, тогда и решим", - договариваются друзья и уходят служить.

   Все имена и события вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и событиями случайны.
  
  

Ива-иволга

Роман

  
   Долина реки Чирчик. По правому берегу широко раскинулся Ташкент, по левому тянутся небольшие городки и кишлаки. Чимганские горы окаймляют низовье серо-голубой грядой с белыми мазками на вершинах. Река весной полноводная, серо-коричневая талая вода бурлит, клубится водоворотами, даже смотреть с моста страшно. Летом же иссякает, переливается прозрачной лазурью, оголяет огромные, с блестящими прожилками, валуны. На них лениво жарятся четверо, три пацана и девчонка.

Ленка

Глава первая

   Как только они себя ни называли. Три мушкетера и Констанция - лучший вариант, она представляла себя очаровательной госпожой Бонасье-Алфёровой. Фильм о похождениях бравых красавцев в синих плащах находился на пике популярности и дворовые мусье размахивали шпагами-палками ничуть не хуже французской знати. "Один за всех и все за одного", - выкрикивали при каждом удобном случае. Ступенью ниже - три танкиста и собака (собака - это Ленка), версия так себе, но терпеть можно. И самое мерзкое - было у отца три сына и одна ляга, тоже Ленка. Ляга от слова лягушка, в округе их было навалом и народное детское поверье гласило: потрогал лягушку - жди бородавок на руках. Обидно, она ни разу не видела, чтобы у мальчишек от неё хоть малюсенькая бородавочка вылезла. Но терпела, иначе играть в "войнушку" придётся среди фрицев, а не среди "наших". То же самое в "казаках-разбойниках", а кому охота разбойником быть? Тем более все победы заранее известны: в баталиях всегда побеждали хорошие, правильные, "красные". Те, кем верховодили Лёнчик, Саня и Серый. И Ленка.
   Она их не выдавала даже под пытками. Пытки - это когда твое предплечье сжимают двумя руками и с силой выкручивают кожу в разные стороны. Называется "сделать крапивку".
   - Скажи пароль! - зловеще шипел в лицо десятилетний палач из соседнего подъезда, заведомый фриц.
   - На горшке сидит король, а сзади королева! - презрительно выплёвывала в ответ.
   Рука горела, словно её и впрямь жалили крапивой, но Ленка не пасовала. Она тогда была очень стойкая. Да хоть калёным железом жги, своих пацанов, притаившихся сзади дома в мыльных цветах, не сдаст ни за что. Гордо вскидывала голову, стискивала зубы и ждала, когда в сумерках раздастся долгожданное: "Батальо-он, в атаку-у..., за мной"! Командный голос всегда разный, из троих мальчишек первенство уступать не хотел никто. "По чесноку" решили - по переменке, и очерёдность быть командиром соблюдалась строго. Почему-то Ленка всегда первая попадалась врагу, этот вопрос она задала себе намного позже, через несколько лет. Ответ нашла сразу: военный штаб намеренно отправлял её на заклание, чтобы было кого освобождать. Форсируя кусты, штурмуя гаражи и заборы, уничтожая неприятеля пульками из деревянных ружбаек, мальчишки летели спасать её, Ленку. Их возраста ребятни предостаточно носилось, в каждой семье двое, а то и трое детей, но, сколько она себя помнила, столько и свою четвёрку.
   Пришпиленное пирамидальными тополями белёсое небо хранило их детские тайны, надёжно прятало от чужих глаз и ушей самое сокровенное. Ночью оно опускалось вниз и висело над головой чёрным бархатным пологом. Настоящее сюзане, расшитое серебряными нитями, традиционная восточная вышивка. Азиатское небо словно вышло из-под искусных рук мастериц: густое, звёзды выпуклые и близкие, только руку протяни и дотронься до той, которая понравилась. Костёр в недостроенном бетонном бассейне меж домов отбрасывал отблески на лица, делал их красноватыми и заговорщицкими. Искры взлетали и перемешивались со звёздами, дым струился ввысь, расстилался как млечный путь туманный и непостижимый. Секреты, вышептанные такой ночью, оберегались свято. Клятвы скреплялись крепким пожатием рук с цыпками и жёлтая круглобокая луна свидетельствовала об их нерушимости.
   - Клянусь! Навек! - четырежды звучало над языками пламени торжественно и ритуально. И ни один не сомневался в исполнении обещания.
   Богом клянусь, вот те крест, как перед Господом - эти выражения тогда не использовали. Религия - опиум для народа, об этом знали с пелёнок. На крайняк можно сказать "матерью клянусь", но зачем? Верили слову, данному честному слову.
   - Лена, домой! - отцовский окрик раздался не вовремя.
   - Сейчас! - недовольно ответила она, мальчишки усмехнулись - девчонка, салага. А её обида пожирала, год всего разница. Русый жиденький хвостик выбился в разные стороны, освобождённые из плена прядки щекотали шею, Ленка раздражённо перекрутила волосы, но ни ногой в сторону дома.
   - Лёнька! - следом спасительно зазвенел голос тёти Нади. - Время полдвенадцатого!
   - Ага, - отозвался сын, но с места не двинулся. Сплёвывал смачно в затухающий костёр, слюна шипела на раскалённых углях, туда же летели мелкие камушки из рук Серого. Все ждали. Церемонию по загону детей на ночёвку знали и ребятня и взрослые.
   - Серёг, ложимся уже, дуй домой, - забасил дядь Петя. - С утра усвистал, сколько можно?
   - Иду-у, - крикнул Серый, не поднимая головы. Поджал губы недовольно, поелозил на корточках, но так и остался сидеть, только мелочь полетела в костёр быстрее. Второго приглашения для Серёги лучше не дожидаться.
   - Лена, мать твою! - не выдержал отец.
   Она поднялась, затопталась на месте, глядя на рубиново-алые самоцветы, и медлила с ответом. Пацаны снисходительно лыбились и тоже смотрели на остатки костра. За долгий день умотались все, завалиться бы спать в липкой духоте без задних ног. И хоть слово "авторитет" ещё не знали, но интуитивно его ронять никто не хотел.
   - Ленка, а ну.... Кельмонда! - голос не предвещал ничего хорошего.
   - Хозир келяман!
   - Саня-а! - добродушно подозвал отпрыска запоздавший родитель. - Домой идти думаешь?
   - Уже иду! - победно откликнулся сын.
   Компания с облегчением встала и дружно навалилась на бетонный бортик. Ленка застряла, двое потянули её, в ночи послышалось сердитое "Я сама!", пришлось ждать, пока перекатится. Небрежно бросили "Хайр!" и разбрелись до следующего утра. Щуплый шарнирный Лёнчик, каланча Серый и пигалица Ленка по своим подъездам, коренастый Саня поплёлся за дом. Его семья жила в коттедже с большим двором, хозяйством, садом и виноградником. Таких целая линия, край вселенной, дальше начинались кенафные и хлопковые поля.
   По тем временам их махалля под Ташкентом - явление особенное. Не только сообщество, это образ жизни с прочно сложившимися устоями, смешение рас и культур, и всё мирно и дружелюбно. Отдельными улочками тянулся частный сектор. На земле, в основном, узбеки и казахи, остальных понемногу. Новенькие двухэтажки отстроил местный завод. Трудолюбивые руки быстро разбили вокруг них палисадники, насажали деревья, виноград. Фруктово-цветочный оазис за чертой города. В этих домах селились татары, башкиры, корейцы и русские, их было большинство. Шальные ветра за столетие нанесли в Среднюю Азию этнических русаков с разных концов страны. Началось с присоединения Туркестанского округа к Российской империи, следующая волна осела после революции и борьбы с басмачами. Потом война, Узбекистан как крупнейший центр эвакуации принял миллионы людей. Ташкент - город хлебный, так и оставались под знойным солнцем в тени чинар и тополей, в голодное лихолетье на одном только винограде да кислом молоке выжить можно. И ещё один большой наплыв - Ташкентское землетрясение 1966 года. Восстанавливать узбекскую столицу стекались добровольцы со всех союзных республик. Пленённые богатым и щедрым краем, вживались в него и никогда не делились на национальности.
   А трясло частенько и порядок действий при первых толчках знали все - бегом на улицу. Не успел - вставай под косяк. Как правило, матушка-земля напоминала о своём могуществе либо поздно вечером, либо ночью. В чём застала подземная буря, в том и выскакивали, детей впереди себя выталкивали. Женщины в длинных ночнушках, мужчины в чёрных или синих семейных трусах и майках. Зимой если успевали что-то набросить на плечи - хорошо, нет - значит, нет. Ребятня землетрясений не очень-то и боялась, даже что-то забавное в них находили. Оглянешься вокруг, а вдоль улицы впотьмах голый народ стоит, ёжится. Соседи, одноклассники, друзья, мелюзга на руках и все жить хотят.
   Вот и в тот раз тряхануло в декабре, холодно уже. По телевизору "Зита и Гита" шла. Ленка фильм видела в кинотеатре и легла спать пораньше. Неожиданно кровать испуганно вздрогнула, Ленка спросонок ничего не поняла. Слышала, как задребезжал хрусталь в серванте, заунывно запели оконные стёкла, вплетаясь в непонятный гул. Отцовская рука рывком сорвала одело, выдернула дочь из постели и следом команда:
   - Бегом!
   Что есть силы рванула вместе с сестрёнкой и матерью. Скатывались по лестнице со второго этажа, теряя тапки и подбирая их на ходу, с глухим топотом вылетали соседи. Дом колыхался, ступеньки под ногами вибрировали, спасительная дверь из подъезда нараспашку, кто-то подпёр её кирпичом. Меньше чем за минуту выбежали. Народ толпился за линией молодых дубков подальше от стен. Тётя Надя одной рукой держала болоньевую куртку, другой маленькую Маринку. Лёнчик крутился рядом в трусах и футболке, ботинки на босу ногу. Увидел Ленку, кинулся к ней:
   - Ништяк, да? Во, долбануло!
   - Ага, только уснула. А Серый где?
   - Там, - Лёнчик махнул в сторону соседнего подъезда. - Отец не выпускает.
   - Лёнь, иди сюда, погрейся, - позвала мать. Она накрыла Маринку курткой, сама зябко потирала полные руки.
   - Не, не холодно, - отозвался сын и Ленке: - Чё я, маленький, что ли?
   - Ну, да.
   Ленкин отец накинул на своё семейство одеяло в пододеяльнике, сюда же юркнула тётя Надя. Согрелись. Ноги только мёрзнут, а так ничего. Вездесущий Лёнчик курсировал вдоль дома, приносил сводку как проходит ночное стояние. В первом подъезде на всех один платок пуховый и пальто женское, взрослые сгрудились, детей в серёдку, так и пережидают. В последнем получше: пара одеял, но двое человек босиком, переминаются с ноги на ногу. Лёнчик сгонял в бассейн, оттуда притащил соседям старый картон, с лета валялся. Всё не на голой земле стоять. Рядом Серёгин подъезд, жильцы в норме, обуты и почти согреты.
   - Отец Серого из рук не выпускает, а мать к нему прилипла, - хмыкнул Лёнчик. Буква "р" перекатилась мягко, как ириска, которые он обожал. И у него и у Серого карманы вечно набиты "Золотым ключиком".
   - Что тут смешного? - осадила его тёть Надя. - Ну-ка, иди сюда!
   - Да не замёрз я.
   Лёнчик опять скрылся в темноте. Ленка куталась в тёплые материны руки, обнимала перед собой сестрёнку и переживала: а Саня-то выскочил? Младших у него двое. Родители успели, наверное. По лестнице бежать не надо, шагнул с крыльца во двор и всё. Может, Лёньку отправить, посмотреть? Но тому и говорить не надо, уже слетал и прибыл с докладом в огромной фуфайке:
   - Саня на топчане сидят, пахан из сарая старые курпачи вытащил. Вот, сюда одну передали.
   - Видел, что ль?
   - А то! Тёть Люся и меня хотела утолочь, а я чё, своих брошу?
   В жизни не бросит и даже в голову не придёт. Ещё и помогать всем будет. Лёнчик смылся, потащил курпачу в первый подъезд, а Ленка успокоилась, угрелась и задремала.
   Минут через сорок с опаской втянулись по квартирам. Ленка завалилась на кровать и уже не чувствовала, как мама накрыла чистым одеялом и подоткнула его со всех сторон.
   Так и жила махалля, общими радостями и общими бедами.
   На следующий день в школе только и разговору было о землетрясении. В спортзале трещина по стене пошла, побежали смотреть, а тут и тряхануло опять. Не сильно, но учителя испугались и всех отпустили. Шли домой, волокли за собой портфели и мелюзгу, а Серый вроде как оправдывался в стоянии подмышкой у родителя:
   - Да, отец, блин! С ним поспоришь, что ли?
   Слаженно согласились в три голоса: да, конечно! Какой дурак будет с дядь Петей связываться? Себе дороже. Он шишка какая-то на заводе, руководящая и направляющая. Иной раз Серёгу так направит на неделю под арест в воспитательных целях, тот потом месяц ходит как шёлковый, никуда не влезает, только косится да отказывается.
   А Лёнчик набегался раздетый и заболел. Ничего особенного, простуда да ангина, но болеть ему так понравилось, что он проканителился месяц. Педиатры тогда по домам не ходили, лечили не антибиотиками, а народными средствами: молоко с маслом и мёдом, водочный компресс на горло, аспирин.
   Он филонил, валялся на диване, трескал всё подряд. Перед приходом матери с работы рассасывал кусочек рафинада с йодом и окунал градусник в кружку с горячим чаем. Первый раз неудачно и нагнал сорок два. Мать с перепугу побежала через дом к заводской медсестре, та и всадила Лёньке укол. Он поумнел и стал проверять воду на палец, сам потом рассказывал. Застукал его отец. Из рейса приехал на день раньше, а сын спит с открытым ртом. Рядом кружка с остывающим чаем, в ней градусник торчит. Выписали ему предки по полной и вытолкали в школу. Он от безделья потолстел, команда тут же окрестила его Круглым. Лёнчик хмыкал, но не сопротивлялся. Лишний вес улетучился быстро, а прозвище приклеилось намертво. Да, ещё улыбаться стал на одну сторону. Пересмотрел "Место встречи изменить нельзя" и стащил улыбку у Жеглова, так же как и манеру разговора: мир принадлежит мне, он будет слушать то, что я скажу.
   Родители у них.... А, впрочем, какая разница кем работали родители? О социальных различиях не думали. Верили, все равны и мир, труд, май. Рабочий класс ещё был в почёте, труд облагораживал, мир государство обеспечивало, на худой конец бомбоубежище возле завода отстроили, дорогу к нему знали, а май.... Май наступал из года в год, мимо ни разу не прошёл. Властно вступал в свои права с первой, дорогущей клубникой и черешней, благоуханием распустившихся роз, изумрудной зеленью улиц. Месяц благословенный, уже не холодно, но жары ещё нет. Она придёт позже, изнуряющая чилля, когда на улице термометр показывает под пятьдесят и спастись от неё можно или дома (как усидеть?) или занырнув в окрестные водоёмы.
   Поначалу полоскались в канале неподалёку. Система мелиорации в Средней Азии специфическая, плоскогорье изрезано водотоками для полива. Вода в них грязная, но тогда никто не знал, что для купания не очень подходит. Ныряли с разбега в мутную жижу и были счастливы. Потом обсыхали на грунтовке, выдубленную солнцем кожу стягивало, она покрывалась глиняным налётом, но это ничего. Снова "бомбочкой" или "на головку" разрезаешь серо-буро-малиновую гладь и как новенький.
   А дрейфовать на автомобильной камере вчетвером да с полкилометра? Где ещё такой квест найдёшь? Только там, в Азии. Любо-дорого!
   - Ну, чё, погнали? - вопрос для проформы. Саня столкнул чёрный резиновый круг и сам сиганул следом. Стоит, удерживает двумя руками, ждёт, пока остальные с фонтанами брызг попрыгают.
   Воды в канале ещё много, по грудку. Забрались, уселись, поелозили, поплыли. Мерно покачивается камера, для равновесия четвёрка сидит в обнимку. Ничего делать не надо, ноги в воде, болтай да глазей на проплывающие по обеим сторонам заросли ежевики. Повсюду такая же пацанва неприкаянная барахтается.
   Чья-то чужая рука взметнулась, ухватилась за Ленкин синий купальничек и потянула за трусики, оголяя белую полоску кожи. Она взвизгнула, три рыцаря тут же бултых за борт. Дама равновесие не удержала, кувырок назад и под воду, сверху ещё и колесом накрыло. Пока выныривала, обидчику накостыляли, чуть не утопили и взашей на берег вытолкали. Разумеется, матерились по-взрослому. Камеру догнали, снова умостились и дальше в плавание.
   - Ленк, ты чё, негритянка? - спросил Лёнчик. Против солнца сидел, глаз один сожмурен, к щеке соломинка прилипла. Дунул пару раз скосороченным ртом, не слетает. Рука молниеносно мелькнула, смахнула и назад Серому на шею.
   - Дурак, что ли? - ответила она, убирая с лица прилипшие прядки.
   - Негры чёрные, в Ташкенте видел, - авторитетно заявил Серый. Он чаще всех с родителями в город ездил. Отец прихватывал его с собой на служебном "газике" и Серёга первый во дворе начал козырять такими названиями как Шейхантаур, Тизиковка, Юнусабад. В общем, самый продвинутый и самый культурный.
   - Ленка тоже чёрная, только под трусами белая, - сказал Саня, пацаны засмеялись, а она почувствовала себя и смущённо и радостно. Отчего? Сама не знала. Но неожиданно поняла: они все как один кинулись её защищать, отстаивать честь и достоинство. Слова эти были в ходу после фильма "Три мушкетёра" и Ленка загордилась - настоящая Констанция.
   Рука Лёнчика спокойно лежать никак не могла, дёрнула Серого за ухо. Сразу получил сдачи и грозно-воспитанное:
   - А в лоб?
   Опять засмеялись, доплыли до мостика и вскарабкались на берег, помогая друг дружке. Мимо кладбища, одного из самых больших в Ташкенте, назад пешкодралом те же полкилометра по солнцепёку. Какие панамки или шляпки, кто их носил? Курам на смех. О бейсболках и банданах тогда понятия не имели. Так и брели, солнцем палимые. Ещё и камеру накачанную перед собой катить надо, все по очереди. Констанция ты, не Констанция, кого волнует? Крути по пыли тяжеленное колесо. Пока добредёшь до начала заплыва, умотаешься, пятаков-колючек насобираешь на босые пятки, от мокрого круга грязный с головы до ног.
   То ли день сюрпризов это был, но Ленка его запомнила. Нежданно-негаданно, когда пришла её очередь катить камеру, Серый небрежно отодвинул девчачью руку, отвернулся и сказал куда-то в сторону:
   - Не надо, иди.
   Лёнчик и Саня, до этого момента о чём-то бурно спорящие, в миг замолчали и дальше шли без единого слова. Проверили ниппель, плавсредство опять полетело в воду, сами вдогонку. Раз, второй, третий, десятый, пока у французско-узбекских дворян ракушки на попе не повырастали. Такой курорт. Мальдивы, Сейшелы и Гавайи вместе взятые бледнеют рядом с оросительным каналом твоего детства.
   А Ленке по какой-то молчаливой договорённости колесо катить больше не давали.

Глава вторая

   Море они видели сто раз. Не настоящее, но всё равно. Ташкентское водохранилище так и называлось - Ташморе. А вокруг него в изобилии пионерские лагеря и турбазы министерства мелиорации, в Азии всё народное хозяйство на нём завязано. С путёвками проблем никаких, за счёт профсоюзов стоили копейки и детвора плавно перетекала из смены в смену всё лето. Тоже отдельный мир, и ташкентские и областные дети из года в год одни и те же.
   Махаллинская четвёрка выезжала стабильно. Чаще везло, попадали в один отряд. "Зарницы", походы, межлагерные спартакиады - всё вместе. Казалось, так будет всегда. Но первая подростковая сумятица расцвела именно в лагере, взросление неожиданное, одномоментное и совсем некстати.
   Горка-слон, с него скатывались в неестественно голубую от медного купороса воду. Она ещё и хлоркой воняла, но удовольствие проехать по хоботу и с маху влететь в гущу купающихся лагерников ни с чем несравнимое.
   Ленка выстояла очередь на лестнице, поправила купальник, для девчонок это обязательно. После выныривания стратегические полоски ткани съезжают, главное успеть их руками придержать. Села, вытянула ноги и понеслась вниз. В конце хобота немного подбросило и приводнилась она аккурат рядом с каким-то пацаном. Завалила и его за компанию, под водой вместе выгребались, вынырнули, отфыркиваясь и хохоча. Вдруг мальчишка замолк, Ленка протёрла глаза, от хлорки их режет невыносимо. Напротив застыл Саня, ореховый взгляд его распахнулся, словно какую-то диковинку увидел на уровне её груди. Она опустила голову - новенький оранжевый купальник сбился в сторону, бесцеремонно выставив напоказ малюсенький холмик с розовым пятнышком. Вокруг визг, смех, а они стоят как два придурка. Ленка быстро поправила лиф и сказала заносчиво:
   - Чего уставился?
   - Ничего, - буркнул Саня, шлёпнул ладонью по воде, окатив её веером брызг. Развернулся и рыбкой ушёл в ядовито-синюю глубину, только бордовые плавки мелькнули.
   - Чокнутый, - фыркнула Ленка и поплыла к подружкам.
   Саня сторонился её весь день, а вечером после линейки отправились на турбазу прямо в пионерской форме. Пятница была, родители после работы прибыли, чад навестили, а сами за забором отдыхали в вагончиках. Традиционно заводчане привезли живого барана, его резали на месте. Шашлык, шурпа, лагман - по-узбекски широко и щедро. Из лагеря никто не отпускал, но что стоит перемахнуть через забор и от пуза набиться вкуснющим, жареным по всем правилам, мясом? Шашлык в Узбекистане готовят по своему. Большие куски маринуют в уксусе, много лука и специй. Шампуры длинные, унизанные бараниной, "на рубль" - такая такса по тем временам, и на этот рубль целая гора мяса. Волшебный запах от мангала расплывается на сотню метров, щекочет ноздри, заставляет рефлекторно выделяться слюну. Зубами стягиваешь ароматный горячий кусок и сразу полный рот. Раскусываешь и бараний жир перемешивается с мясным соком, погружая в высшее блаженство. Следом закидываешь тонко нарезанный, приправленный мелко рубленной кинзой, лучок. Неповторимый вкус Средней Азии, и приготовить и хорошо поесть там умеют и делают это красиво.
   Место лаза у бетонной плиты, где кусок отколот и видны металлические прутья. На них да на железную скобу наступаешь, подтягиваешься и садишься на забор. Спрыгнуть с высоты вообще плёвое дело.
   Серый с Лёнчиком сложили руки "стульчиком" и первым закинули Саню. Тот устроился поудобнее принимать остальных. Следующая Ленка. Одной ногой упёрлась в живую ступеньку, другую задрала на решётку из прутьев. Пацаны снизу чуть приподняли, она уже почти уцепилась за Санька, как ступня соскользнула и провалилась в перекрестье мальчишеских рук. Прям голыми ляжками, шорты-то короткие. Другая нога сорвалась с опоры, Ленка подбородком проехала по плите, слыша за спиной бубнёж:
   - Чё ты её лапаешь?
   - А чё я? - огрызнулся Серый. - Она сама свалилась.
   - Держать надо крепче, дебил.
   - Кто дебил? Ты борзый?
   - А в пятак?
   - Не ссышь?
   - Бодаться будем?
   Петухи расходились, но Ленке было не до них. Содранный подбородок болел, это полбеды. Хуже другое: второй раз за день она перед своими мальчишками выглядела по дурацки. Сначала в бассейне, теперь здесь. Лицо горело, шею и плечи как кипятком облили, провалиться бы сквозь землю под этими тополями у забора.
   - Хорош, пацаны, - прикрикнул Саня. - Отбой скоро.
   Кое-как перелезли и гуськом потянулись на свет фонаря. В вагончике мама обработала рану зелёнкой, поругала на всякий случай:
   - Все целые, одна ты опять нашла где-то.
   - Случайно.
   - Не хватало ещё специально. Ты же девочка, Лен!
   - И что? Не человек?
   - Я девочка, - вылезла сестрёнка Света. - Я хорошая девочка, а она плохая.
   - Сама ты плохая, - огрызнулась Ленка. Подбородок саднил, настроения никакого. Отец заглянул в вагончик и сказал: - Долго ещё? Она же не пол головы снесла. Да, дочь?
   - Она на меня сказала - плохая, - наябедничала Светка.
   - Первая не лезь, - отбилась Ленка.
   - Хватит вам, - прикрикнула мама.
   - Сороки! Что за наказание? - вздохнул отец и исчез, крикнув: - Быстрее, вас ждём.
   На топчане вокруг лягана с дымящимся шашлыком все четверо сидели насупившиеся, между собой не разговаривали. Так, родителям фразу кинут и опять жуют. Ленке шашлык поперёк горла встал, исподтишка видела: и мальчишки давятся через силу. В обратную сторону отцы их перебросили и до своего отряда шли вразброс как чужие.
   На следующий день насыщенная лагерная жизнь вроде сгладила шероховатость. Ленка подглядывала за пацанами издалека, всё как обычно: смеются, футбол гоняют, орут друг на друга. Серый, по обыкновению, на воротах. Ринат Дасаев кумир миллионов, но для Серого это ещё гордость, внешне сильно на него походил: высокий, с длинными руками от "девятки" до "девятки" в одном прыжке летал. Она посмотрела немного, успокоилась и села с девочками в беседке неподалёку.
   Вечером пошли на массовку, так в то время дискотека называлась. Она проходила на площадке для линейки, в возраст танцевальный уже вошли, но всё как-то стеснялись. В общем кругу топтались под Пугачёву и Леонтьева, на "медляк" приваливались к изображению пионера на железном листе. Только Лёнчик не танцевал никогда, а Ленку никто и не приглашал, она вечно в окружении троицы верных вассалов. Не потому, что красавица, скорее, сила привычки. Хоть в пух и прах разрядись, кто рискнёт подойти?
   "Море, море, мир бездонный...", - затянул Юрий Антонов. Неожиданно Саня направился к группке девчонок и пригласил городскую Нелю. Вот она красотка, метиска, наполовину узбечка, наполовину русская. С большими тёмными глазами под густыми ресницами, пухлыми губками и гладкими чёрными волосами, подстриженными под "сэссон". Серый с Лёнчиком переглянулись, хмыкнули многозначительно, а Ленка впервые почувствовала укол внутри. Да так больно, как будто кто-то с силой воткнул в сердце здоровенную иголку от растущей рядом акации. Старательно отводила взгляд в сторону, вскидывала вверх, к роящимся вокруг фонаря мошкам. Бесполезно, он неумолимо возвращался к парочке, перетаптывающейся на расстоянии вытянутой руки. Ком обиды застрял у самого горла и выталкивал на поверхность ненужные слёзы.
   Так и этого мало. В конце массовки объявили "белый танец". Неля сама подошла к Саньку, а её подружка Тамара к Серому. И теперь уже двое из трёх мушкетёров, трёх танкистов и сынов одного отца оставили её, Ленку-Констанцию. Она торопливо дёрнула Лёнчика за руку:
   - Идём.
   - Куда? Не-е, не пойду.
   - Я тебя пригласила.
   Лёнчик подчинился и несмело положил руки ей на талию. Она вцепилась в его плечи, а сама.... Сама смотрела на крепкого Саню с густой шевелюрой русых волос, на его пальцы, прилипшие к Нелиным бокам. Перевела взгляд на долговязого Серого. Обычно он состоял из связки мослов, а теперь вдруг одни углы: в локтях, в коленках, в поясе. Тамара низенькая и Серёге пришлось чуть пригнуться, при этом он уставился в небо. Что он там высматривает? Большую медведицу ищет? Ленка держала идиотскую улыбку, а душа заливалась слезами.
   "Не отрекаются любя....", - надрывно выводила Пугачёва, чем только подлила масло в огонь. Они её предали, променяли на городских, так расценила Ленка.
   Разве в неполные тринадцать ты в состоянии понять, что мир тебе не принадлежит? Что у каждого из четверых могут быть свои отдельные тайны? Откуда знать, что происходит всплеск каких-то таинственных гормонов? Твои-то собственные ещё спят и в ус не дуют. Не о сексе речь, о нём если и говорили, то только шёпотом. Вступившим в юношеский возраст пацанам требуется обнимать девчонку, небрежно закидывать руку ей на шею, демонстрируя феодальное право. А Ленка всего лишь лягушка, собака, не пришей рукав.
   Предаваться самоуничижению - дело неблагодарное, но бессознательное. Остановиться невозможно, неустанно выискивается всё отрицательное, что только можно найти. Волосы белобрысые жидкие, стрижка не модная, как подстригли в местной парикмахерской так и подстригли. Глаза обычные серые, нос острый, губы как губы, руки-грабли, ноги длинные с выпирающими коленками в шрамах и вечных синяках. Мышь полевая и дурочка она, дурочка из переулочка.
   - Пошли в отряд, - Лёнчик взял её за руку и потянул за собой, музыка ещё не окончилась.
   Не глядя на мальчишек, они развернулись и двинулись в сторону спального корпуса. Ленка интуитивно держала марку, как кол проглотила. Лёнчик что-то чересчур оживлённо болтал, не умолкая, но она не слушала. Нервы и мышцы напряглись до предела, только бы не споткнуться на плитках. Не знала, смотрит, не смотрит кто вслед, но почему-то считала важным уйти не женой галантерейщика Бонасье, а королевой Анной Австрийской.
   "... Ведь жизнь кончается не завтра...", - вдогонку рыдала Пугачёва, но Ленка не согласилась. Она закончилась сегодня на виноградной аллее с веткой недозрелого винограда в руках, Лёнчик сорвал. Они шли под рассеянным светом фонарей, закидывали в рот пыльные ягоды и молчали.
   На массовку Ленка больше не ходила и с мальчишками почти не общалась. От окончательного распада компанию спасла человеческая глупость. Кому-то из администрации лагеря пришла в голову идея отправить детей в поход с ночёвкой за Ташморе на "семиочковку": вода сбрасывается через семь выпускных шлюзов на плотине и дальше течёт по спокойному руслу с зарослями кустарника.
   Вышли с утра и пешком отмахали километров десять. По прибытии на место накупались и завалились спать на раскинутых покрывалах. Под неистовым солнцем сгорели все до единого вместе с воспитателями и вожатыми. Красные как раки, у многих к вечеру температура поднялась, какая ночёвка? Выдвинулись назад, еле доползли за полночь и к утру покрылись огромными волдырями. Медичка вместе с оставшимся персоналом с ног сбилась, мечась между двумя отрядами, около двухсот человек. В лёжку лежали на животах, не шелохнуться, на спинах вздутые водянистые пузыри. Стоны и вой пионеров разносились по всему лагерю.
   Ленке повезло, она спала в футболке и у нее обгорели только руки и ноги, а на них волдыри не выскакивают. Администрация где-то закупила оптом кислого молока, им то и смазывали не сильно пострадавшие места. Первое народное средство в Азии при солнечных ожогах. Ленку покрыли прохладной белой массой полностью, остальным самые большие пузыри прокалывали стерильными иголками, выпускали с осторожностью жидкость и обрабатывали водкой. Ленка отлежалась, обсохла и поднялась помогать. Конечно, носилась между своими, благо, рядышком лежали. Велено было аккуратно работать, иголку и руки постоянно протирать водкой, она и старалась. Лёнчика чуток полечит, переметнётся к Серому, проткнёт, выдавит, обмажет, Саня на подходе. Треугольник не любовный, но близкий и понятный. Пацаны скрежещут зубами, терпят, а Ленка самая настоящая боевая медсестричка. Провоняла и узбекским кефиром и водкой, как апайка-алкоголичка, но своих не бросила.
   - Лен, а Лен, - позвал Санёк.
   - Чего? - ответила, не поворачивая головы. Пальчиками развозила кислое молоко по ногам Лёнчика.
   - Мы тебя на руках носить будем.
   - Куда? - усмехнулась, но слышать приятно.
   - Да куда скажешь, - тут же вылез Серый. - Хоть до Сквера.
   - Врёте.
   - Клянусь, Лен, - не отставал Саня.
   - А я один дотащу, - подал голос худосочный Лёнчик.
   - Ты-то куда? - она легонько шлёпнула его чистой рукой по затылку и утопила в подушку. - Лежи, чуть-чуть осталось.
   - Потом меня, да, Ленк? - сказал Серый.
   - Чё это тебя? А я лысый? - возмутился Санёк. - Лен, в туалет хочу, меня вторым.
   - Сань, ты дурак? Задницей же к молоку приклеишься, - сказал Лёнчик. (Туалеты на улице с дыркой в полу).
   Пацаны глухо засмеялись, уткнувшись в подушки. Ленка заливалась, прикрыв рот тыльной стороной ладошки, перепачканной скользкой белой жижей. Обгоревшие, дурно попахивающие, но снова были вместе.

Глава третья

   Пионерский лагерь заканчивается в четырнадцать лет, а без мальчишек Ленка съездила на одну смену и больше не захотела. Пересиживали лето дома, у многих кондиционеры появились, они-то и позволяли на целый день обложиться фруктами и книжками и погрузиться в чудесный выдуманный мир.
   Книжными червями не были, по-прежнему допоздна мотались по улице, бывало и в чужие сады по ночам наведывались, иногда сталкивались на кулаках с подростками из соседних домов. Молотили честно, по-взрослому, порой и самим доставалось. Пробовали курить, Лёнчику понравилось больше всех, а Серому отец охоту быстро ремнём отбил. Но и читали всё подряд, СССР вообще считался самой читающей страной в мире. Военные романы сменялись приключенческими, советские детективы Конан Дойлем и Агатой Кристи. Когда опускалась прохлада, четвёрка собиралась на улице, горячо обсуждали "Момент истины" или "Сатурн почти невиден". Книга Бориса Соколова "Мы ещё встретимся, полковник Кребс!" любимая у пацанов, каждый себя так и видел Дробышевым, спокойно и твёрдо поправляющим кобуру с пистолетом. "Мы ещё встретимся, полковник Кребс! Встретимся"!
   В дополнение к этому набору Ленка читала романы про любовь. Ни "Войну и мир", ни "Идиота" так и не осилила, зато с упоением проглотила "Джен Эйр" и "Гордость и предубеждение". А "Таис Афинскую" Ефремов просто с неё списал, только перенёс на тысячелетия назад. Она представляла себя златокудрой гетерой, лихо несущейся в колеснице по древнегреческим улицам. Это Ленка напророчила великую судьбу будущему полководцу и царю, по её указанию сожжён Персеполис. Никто иной, а именно она всю жизнь тайно любила знаменитого македонянина и стала царицей Египта, её слезами у погребального костра оплакана лучшая подруга и верный Менедем. Только Ленка никак не могла разобраться, кто из пацанов есть кто: Александр Македонский, Птолемей и Гефестион. (Неарха отмела сразу, любил других). Бесконечно тасовала колоду, но ничего не выходило - почему-то все должны быть Александрами, а разве это возможно?
   С подобными размышлениями впервые пришла мысль: а с кем бы она хотела идти в поход... в Персию, например? С Лёнчиком, с Саней или Серым? Тоже вопрос из вопросов. Легче найти квадратуру круга, нежели определиться с таким сложным выбором. С Лёнчиком всегда весело, он запросто может раздобыть что угодно, с ним не пропадёшь до самой Персии. С Серым интересно, он читает в сто раз больше, чем они трое вместе взятые, когда успевает только? Почти не матерится, зато дерётся здорово. Мальчишки давно у Сани во дворе тренируются, "грушу" боксёрскую колотят. У Серёги руки длинные, стремительные, такой в дороге очень даже пригодится, охранять Ленку будет. Саня тоже драчун не из последних, немного медлительный и тугодум, но добродушный, как и отец его, и первый красавец на махалле. Так что, просто обязан гарцевать рядом с её колесницей. Да.... Как тут решишь?
   Интересно, вот можно было бы замуж сразу за троих. Отыграли свадьбу вчетвером, на узбекский манер в одном дворе несколько домов отстроили и в каждым она живёт с разным мужем. Они все её любят и работают не покладая рук, потому что Ленка им детей нарожала, всем по два. А сама, знай, двор метёт, поливает да ежедневно плов готовит, кто плов не любит? А малышня вокруг босиком по тёплым лужам носится. Вечером собираются под виноградником, столы ломятся, у мужей вперемешку отпрыски на коленках сидят, все улыбаются и счастливые. И Ленка счастливая как Фёдор Иванович Сухов из "Белого солнца пустыни". Только у него в видениях целый взвод пышногрудых красавиц, а у Ленки пацанов всего трое.
   Вздохнула тяжело, так не бывает, лучше об этом не думать. Что мальчишки её в качестве супруги и матери своих детей в принципе могут не рассматривать, в голову не приходило. Включила кондиционер, одиннадцать только, а пекло несусветное.
   - Ле-ен, Ленка! - с улицы донёсся голос Лёнчика. Она отложила книжку и высунулась в окно: - Чего?
   - Купаться идёшь?
   - Конечно. Кто ещё?
   - Да все.
   - Куда?
   - Куда-куда!.. На Чирчик на пару часов. Давай, быстрей. Пожрать возьми.
   - Ладно.
   Выключила кондиционер, накидала немытых яблок и персиков в монтановский пакет (они тогда появились у корейцев на базаре и были последним писком уличной моды), натянула купальник, коротенькое жёлтое трикотажное платье и сланцы. Не торопясь выплыла из подъезда походкой от бедра под одобрительные присвисты компании.
   - Ничё так ножки, - заценил Саня, оглядывая Ленку сверху донизу.
   - И фигурка отпадная, - вторил Серый, склонив голову набок.
   Она торжествующе усмехнулась, в душе млея от таких изысканных знаков внимания. С мамой они больше двух часов отстояли в духоте ЦУМа за этим венгерским платьем и вот она, награда. Комплименты хоть и не книжные "ах, как вы чудесно выглядите, душечка" и прямо в лоб, но всё равно приятно.
   - У ней и попка классная, - хмыкнул Лёнчик, она шутливо отвесила ему подзатыльник: - Дурак!
   Посмеялись, Ленка немного подумала на чей багажник примоститься, выбрала Саню и на трёх великах покатили почти до Персии, на Чирчик. По дороге купили лепёшек и на целый день увязли на берегу реки.
   Почему в детстве время ползёт медленно? Это после школы оно ускоряется и ты разбегаешься как фляер, лошадь - спринтер, а затем и на галоп переходишь. Привычно мчишься семимильными шагами, оставляя позади переломанные барьеры, не преодолённые канавы и сбитые подковы. Копыта в кровь и ты устал, но время неумолимо несёт тебя к финишной прямой. Хочешь не хочешь беги, пока твоя лента не будет сорвана.
   Азиатское время другое и всегда было другим. Оно ленивое, тягучее, с бесконечно долгим летним днём. Он пропитан белым светом, в знойном размытом мареве застыли минуты, секунды поднялись вверх от раскалённой земли, но высоты не достигли, расплавились под горячими лучами. Жара правит временем и только она вольна определять: один час - это сколько?
   Накупались, побродили по каменистому берегу. Добрались до небольшой песчаной отмели, а песок прохладный, ногам приятно. Разулись, потоптались босиком. Хорошо! Снова в воду, нагретые бронзовые тела с благодарностью принимают ласковое касание живительной влаги. Поныряли и с рук и с плеч, Ленка научилась не хуже мальчишек. Мест глубоких летом на Чирчике не много, но местные их знали. Вдоволь накувыркались в воде и залегли обсыхать на валунах. Именно обсыхать, в Узбекистане специально никогда не загорали.
   Кто первый завёл разговор об армии, уже и не вспомнить, но по тем временам служить хотели.
   - Я бы в десантники, - мечтательно сказал Лёнчик, переворачиваясь на спину.
   - Кто тебя возьмёт? Ростом не вышел, - ответил Серый.
   - Так три года ещё, отец у меня здоровый, дорасту.
   - Ты куришь, а там нельзя, - вставила Ленка.
   - А ты откуда знаешь? Была что ли? - усмехнулся Саня.
   - Читала. И потом, у них там марш-броски всякие.
   - Ну?.. Тупой только про них не знает, - парировал Лёнчик.
   - Да у тебя дыхалка не выдержит, - весомо сказала Ленка.
   Она села на валуне, обняла колени и смотрела на другую сторону реки. Оранжевый "Икарус", длинный как кишка, полз вдоль парапета, ярким пятном выделялся на сером бетонном фоне.
   - Вон, как этот автобус, - сказала она, махнув рукой вперёд. - Позади всех телепаться будешь.
   Мальчишки поднялись, посмотрели, Серый засмеялся и сказал:
   - А я в стройбат хочу.
   - Гонишь! - уверенно заключил Саня, щелчком посылая маленький камушек в воду.
   - Ага, так и поверили, - добавил Лёнчик, отправляя по тому же маршруту следующий.
   - Точняк, - не уступал Серый. - Бетон месить буду.
   - Давай, давай, руками, как последнее чмо. А мы в ВДВ пойдём, да, Круглый? - сказал Саня, легко спрыгнул с валуна, поднял булыжник и со всего маху закинул его в реку. Россыпь искрящихся брызг обдала прохладой подсохшую кожу.
   - Базара нет, - подтвердил Лёнчик и соскользнул вниз. - Пожрём, может?
   Ленка аккуратно слезла с камня и направилась к сложенным под ивой вещам.
   - Лен, - позвал Серый, она обернулась. Он стоял на валуне, расставив ноги, загорелый, тёмно-русые волосы потемнели от воды, зелёные плавки-шортики в облипочку по моде. Лёнчик и Саня рядом, только внизу. Такие же смуглые, одни мышцы и сухожилия. Все трое подсвечены июльским солнцем на фоне бледно-голубого неба.
   - Ну, чего? Пошли, есть охота.
   - А ты нас ждать будешь? - шутливо сказал Серый, вроде смутился, но глаз не отвёл.
   Ленка опешила от неожиданности. В груди заныло сладостно и нестерпимо. Вихрь мыслей пронёсся за секунды - она же не их девушка. И вообще ничья не девушка. А теперь, выходит, троим девушка? А как это? Что делать-то? И целоваться со всеми? Может, не зря она сегодня про мужей думала? Вот, дурочка, не бывает такого, - засмеялась на такую глупость и вслух кокетливо спросила:
   - Всех троих?
   - Через одного, - буркнул Саня, нагнулся, подхватил следующий булыжник и с разворота швырнул в воду.
   Ленка отвернулась и пошла к дереву, переполненная блаженством. За спиной, сквозь зубовный скрежет, слышалось бурчание.
   - Дур-рак, ты Серый! - Саня, звонкий шлепок по голому телу.
   - Да чё, я только спросил, - Серый, ответный удар.
   - Какого фига? Обещали же, - Лёнчик, негромкий стук булыжника и через секунду плеск воды. - Удод!
   - Да, хорош, пацаны!
   Шлепки, гиканье, возня, хруст камней под ногами и через минуту кучей малой завалились на старенькое покрывало.
   Такое оно, счастье - валяться под завесой ивы и поедать выполосканные в реке персики вприкуску с лепёшкой. Вяло перебрасываться словами, грызть яблоки, по очереди травинками щекотать гладкую девичью кожу то с одной, то с другой стороны. Видеть, как Ленка отмахивается, потирает места прикосновения, а потом до неё доходит, что это проделки мальчишек, а не мошкары.
   - Ну-у? Что делаете? - верещит недовольно и щиплет каждого быстрыми болючими щипками.
   Хохот, всеобщая дружеская потасовка и опять покой, растянувшись на спине. Сквозь повисшие ветви проглядывает удивлённое солнце - сорок в тени, чего тут развалились? Не замечали. Счастье вне всего: вне жары, вне времени, вне условностей. Одно на всех.
   Совсем рядом на соседних деревьях завелась кукушка, гулко и протяжно. Ку-ку, ку-ку, да не угомонится никак, старается.
   - Кукушка, кукушка, сколько мне жить? - спросил Лёнчик, птица тут же умолкла. Все засмеялись, Саня обрадовал: - Конец тебе пришёл. Отец башку оторвёт.
   - За что?
   - Время седьмой час, Маринку кормил?
   - Ловить её должен? Сама поест.
   - Вот за это и оторвёт, батю не знаешь? - добавил Серый. - Кранты тебе, Круглый. Погнали.
   - Не, подождём. Кукушка, ты где?
   Та словно одумалась и принялась куковать торопливо, навёрстывая время.
   - Во, поняли? - удовлетворённо сказал Лёнчик.
   - А мне, кукушка, - сказал Саня.
   - А мне.
   - А мне.
   Запросили все, отсчитывали, уже за семьдесят перевалило, а птаху как заклинило. Засмеялись. Свернулись быстро, Ленка натянула платье, восемьдесят один, восемьдесят два. Вдруг над головой взвилась трель мастерская, снизу вверх понеслась затейливо "фьюти-фьюрли-ти-фью". С ювелирной точностью попадая в самые высокие ноты, заглушила кукушку. Та обиженно замолчала. Ни с кем не спутаешь иволгу, повсеместно живёт она в Узбекистане, только увидеть редко кому удаётся. А эта прям над ними концерт устроила, сидит на ветке маленькая, жёлтенькая с чёрными крылышками, и выводит умело.
   - Ох ты! - от восторга Ленка захлопала беззвучно, едва соприкасаясь ладонями. Лёнчик посмотрел на неё так странно, что она смутилась, и сказал: - Классно, да? Ива-иволга. Со мной поедешь.
   Оседлали велики и назад. Ленка крепко держалась за Лёнчика и смотрела то на Серого, то на Саню. Оба выпендривались, делали "козла", она улыбалась и сама себе мысленно говорила вычитанное из книжки выражение "девушка кокетливо улыбнулась". Верила, что так и делает.

Глава четвёртая

   Для выросших в Узбекистане отдельной жизненной канвой проходит сбор хлопка. Даже лозунг такой был - все на сбор "белого золота". Взрослые в обязательном порядке по выходным, студенты на два-три месяца к чёрту на кулички со своими раскладушками, матрасами и одеялами. Ручной сбор следовал за машинным. Тяжёлый рабский труд возлагался и на детей. Начиная с седьмого класса школьников ежедневно вывозили на хлопок. С середины сентября и до конца ноября для старшеклассников приостанавливались занятия. С утра к школе подъезжали смердящие бензиновой гарью "ЛИАЗы", битком набивались и выдвигались в какой-нибудь богом забытый колхоз.
   Ленке везло, её пацаны по головам лезли в автобус занять место, и она сидела почти всегда, что очень значимо. Время в пути порой больше часа, а попробуй висеть на одной руке, стиснутая со всех сторон такими же малолетними тружениками хлопкового фронта.
   Созревший хлопок - это просто вата в высохших колючих коробочках, кустики примерно по пояс. Учителя расставят по полю в шеренгу, у тебя две грядки и правый арык. Далеко впереди воткнут палку со скомканным хлопком - граница, туда и ползёшь по пересохшей земле, гребёшь обеими руками. Ладони изодраны, шершавые, ногти поломаны, пыль набивается в рот, в нос, растопыренные ветки в глаза лезут. Ад! Норма шестьдесят килограмм, попробуй-ка собрать. Это вата, не капуста или картошка, как в России. Спереди на поясе фартук полотняный подвязан, большой квадрат с четырьмя лямками, туда и толкаешь. Мотается между ног до самой земли, вниз тянет, бредёшь как кенгуру с сумкой. Когда набирается так, что тащить на себе уже невмоготу, снимаешь и дальше кучки по арыку делаешь. Потом всё в фартук складываешь и трамбуешь ногами, "солишь", присыпаешь слои хлопка землёй, чтобы вес был. А что делать? Норму требовали. Потом завязываешь длинные лямки крест-накрест, с горем пополам да с помощью таких же бедолаг взваливаешь на горбушку и волочёшь на хирман. Стоит большая телега, около неё примитивные весы из трёх дубин, рядом бабай колхозный и своя учётчица из школы, работница со слабым здоровьем. Ты идёшь по грядкам, придавленный мешком, спотыкаешься, ноги подворачивается, солнце в глаза слепит. Кое-как дополз, взвесил. Ура! Десять килограмм стране "белого золота" заготовил, осталось пятьдесят.
   Но хлопок и своеобразная романтика. "Вот, новый поворот, и мотор ревёт...", - непременно выводили под гитару. Обедали тем, что из школьной столовки на машине привезли да из дома прихватили. Прямо на земле фартук один расстилался, сами вокруг рассаживались. Заботы никому не было, что девочки могут таких проблем огрести, на всю жизнь этот хлопок скажется. Зато дружно и весело. Самые расторопные "партизанили" по соседним полям где ещё хлопкоуборочные машины не прошли. Гоняли за такую самодеятельность, но правило железное: норму выработал - свободен. Можешь и дальше собирать, какие-то копейки за килограмм платили, однако таких дураков мало находилось. А сколько школьных романов завязывалось в это время! Парочки складывались с удара тяжёлым кураком по спине. Какой-нибудь пацан влепил девчонке между лопаток - всё, симпатия. Хоть и больно, но плюс для дамы сердца огромный: джентльмен вместо леди будет таскать её неподъёмный фартук на хирман.
   Ленка трудилась со своим классом, десятый "Б" мальчишек работал дальше. Конец октября, жары уже нет, иногда дождичек поморосит, но тепло ещё. После обеда она с девочками попылила на грядки, вдруг лёгкий удар в плечо кураком. Обернулась, Лёнчик кивает, отзывает в сторону.
   - Сколько? - спросил он.
   - Восемнадцать. (Килограмм).
   - Давай фартук.
   Ленка обрадовалась: "партизанить" пойдут. Сняла с шеи фартук и сунула ему, мальчишки выручали частенько. Сборщица из неё оказалась никакая и на еженедельных линейках ей вечно в нос тыкали. А что она могла сделать? Собирала как все, но получалось мало.
   Примерно через час, когда она уже накидала кучек, а фартука всё нет, кто-то из одноклассников вернулся из дальних кустов и сказал:
   - Там такое мочилово! Наши со второй бьются.
   Вторая школа из их района, на хлопке пересекались часто. Ленка сообразила быстро и, не раздумывая, понеслась на соседнее поле, слыша за спиной голос классухи:
   - Злобина, куда?
   - В туалет! - выкрикнула, не оборачиваясь, и припустила быстрее.
   Добежала до посадки, перемахнула через канаву, упала, поскользнувшись в высокой траве. Поднялась, не обращая внимания на боль в коленке, и полетела дальше. Сзади окрик:
   - Злобина, ты чего тут делаешь?
   Военрук Николай Петрович, в простонародье Коля-Петя, любимец школьных дам и девчонок. Статный усатый красавец нагнал её и тяжёлой ладонью приковал к земле, зычно прогремев над ухом:
   - Куда?
   - Там... там....
   - Стоять здесь, ясно?
   - Да, только....
   - Ещё раз спрашиваю - ясно?
   - Да.
   Он погрозил пальцем, деланно нахмурился, под ровно выстриженными усами спряталась понимающая улыбка. Развернулся и быстрым шагом направился к месту рукопашного боя. На ходу хлестал длинной хворостиной по начищенному армейскому сапогу, колечком сложил пальцы и затолкал в рот. Разбойничий свист чуть не оглушил, ещё один, Ленка прикрыла уши и втянула голову в плечи. Видела, как месиво из мальчишеских тел на мгновение прекратило колыхаться, затем забурлило с новой силой. С другой стороны подтягивались учителя второй школы.
   Меж тем групповая драка нарастала, рубились в сечу и молотили без остановки. Как единый организм, страшный и беспощадный, она дышала ударами, сопела захлёбывающимися кровью носами, чавкала врезающимися под дых кулаками. Кто-то упал, его тут же подняли за шкирку и снова в челюсть. Закон негласный един для всех: лежачего не бьют. Ленка с обмершим сердцем высматривала своих, но разве различишь в катающемся свирепом клубке знакомые макушки?
   Кое-как учителям удалось растащить драчунов. Ещё слышались разъярённые выкрики в обе стороны, битые кулаки взлетали, грозя будущей расправой, остервенело пинались высохшие комья земли под ногами. Но утихали, понемногу накал ослабевал, бойцы принялись подсчитывать потери.
   Подгоняемые хворостиной, двигались прямо на Ленку, тащили за собой пузатые фартуки. Она во все глаза смотрела на мальчишек - ужас! Дрались и раньше, но чтобы сразу одиннадцать человек чумазых, окровавленных? Видела впервые.
   - Пусть не лезут! - строптиво сказал Лёнчик военруку, видимо, отвечая на вопрос. Поплевал на ладонь, отёр ссадину через всю щеку, развернулся и противнику в спину: - Только попадись, гад! Урою!
   Тут же получил подзатыльник от Коли-Пети и снова задиристо:
   - А чё? Они первые начали.
   - Чё, чё.... Обалдуи! Завтра с утра вызовут с родителями. Хотите?
   - Да чихал я на этот хлопок! - сказал Серый, сплёвывая в пыль окровавленную слюну. Потрогал челюсть, сморщился от боли, подёргал зуб. Ленка не к месту подумала - кто, интересно, смог до него допрыгнуть?
   - Расчихался, - укоризненно ответил военрук. - Отцу расхлёбывать придётся.
   Серый угрюмо вздохнул. Последствия известны: массовая драка между школьниками - ЧП местного масштаба, а папа партийный, в горком недавно перешёл.
   Мальчишки Ленку словно не замечали, перевалили через канаву и толпой направились к арыку с водой. Она металась между ними в страстном желании помочь, но все трое отпихивали её - отстань. Саня всучил полный фартук, Ленка волоком потащила его по земле. Николай Петрович забрал и взвалил на плечо.
   Кураж от потасовки сошёл на "нет" и сразу принялись геройствовать.
   - Я Ринату промеж глаз врезал, - бахвалился Саня.
   - А тебе кто? - усмехнулся военрук. - На себя посмотри, заплывёт завтра, не откроешь.
   - А я лысому в пятак, - не отставал Лёнчик. - Здоровый, с-сука.
   - Но-но! Разговорчики! Оправиться, быстро.
   Серый промолчал, а Ленка опять распереживалась: влетит ему по полной, вот не повезло с отцом. Причина таких боёв могла быть пустяковая, о ней забывали сразу, но помахаться за своих дело чести. Только не все это понимают.
   Покидали фартуки, Ленка уселась на них и смотрела на пацанов. Кряхтя и чертыхаясь, воины мылись в арыке, приводили себя в порядок.
   - Злобина, а ты зачем туда бежала? Тоже драться? Или спасать?
   Прищуренный взгляд сверху, усмешка, которую никакие усы не спрячут, и хворостина по сапогу шлёп, шлёп. Фыркнула и отвернулась.
   - Ну-ну.
   Утром Ленка вышла пораньше и тревожно прохаживалась возле дома. Небо захмурилось, заволоклось мрачно-серым, противный мелкий дождик посыпался за шиворот. Она натянула капюшон куртки и спряталась в подъезде. Первым появился Лёнчик с расписным фасадом. Щека наискось прочерчена зелёным на фиолетовом.
   - А я и не заморачиваюсь, - сказал довольно. - Мать не может, отец в рейсе.
   - Ну да. Пока приедет, забудут уже.
   Вздохнули, помолчали.
   - Пошли, что ль?
   - Пошли.
   Выползли на улицу и уныло поплелись к школе. Из соседнего подъезда вышел Серый с отцом. Ленка пискнула:
   - Здрасьте, дядь Петь!
   - Здравствуй, Лена, - окатил её с головы до ног жгучим взглядом, как преступницу, и на Лёнчика переключился. - Хорош, сказать нечего. Один?
   - Угу.
   Серый на них даже не посмотрел. Губы поджаты, нижняя как вареник, запёкшаяся кровь блямбой прицепилась за уголок. Однако маленькие упрямые вмятинки на подбородке от глаз не скроешь - кипит он, зубы сцепил изо всех сил, но против отца не попрёшь. Скула распухшая, почти квадратная, глаза льдистые. Ленка его побаивалась в таком состоянии. Не Серый, а тугой комок ярости за метр восемьдесят ростом.
   Так и шли до школы, Серёга с отцом впереди, Ленка с Лёнчиком сзади переглядываются. А дождь идёт и идёт, тягомотный, унылый. Итак тошно, ещё и хмурь висит. У школьных ворот работяги-хлопкоробы сбились под навесом, нахохлись, наверняка, все как один надеются, что автобусов сегодня не будет и пойдут они домой отсыпаться.
   Саня с отцом на "москвиче" прикатил. Правый глаз у него и впрямь заплыл синевой. Щёлочка, а не глаз, но сам спокойный, только ухмыляется. За него можно не волноваться, отец у Сани мухи не обидит, не то что кого-то из троих детей.
   Папаши отбыли вместе, компания выдохнула и забилась в угол подальше от всех. Серый безмолвно изучал железобетонную плиту над головой, остальные чувствовали себя неловко: как всегда, больше всех ему досталось.
   - Может, не поедем сегодня? Вот здорово было бы! - с юношеским задором сказала Ленка, от собственного тона чуть не стошнило.
   - Ага, по домам, да спать завалиться. Сутки бы дрых и не шевелился, - подхватил с наигранной беспечностью Лёнчик.
   - А у нас манты, мать вчера две мантышницы сделала. Если отпустят, пошли ко мне, - предложил Саня и поморщился, ладонью прижал пострадавшую сторону.
   - Ты как стовосьмой, Санёк, - засмеялся Лёнчик.
   Стовосьмой - выражение, рождённое в Узбекистане. Многие тогда понятия не имели, откуда оно пошло, но его значение знали с детства: ханыга, отёкший бухарик, сюда же подпадали размалёванные шлюхи-алкоголички, подзаборные. На самом деле была статья в уголовном кодексе Узбекской ССР, бродяжничество и тунеядство, оттуда меткий оборот речи и вырос.
   - Сам-то? Фингал на пол лица, - парировал Саня и Серёге: - Да, ладно тебе. Первый раз, что ли?
   Тот склонил голову на бок и обвёл взглядом всех троих, такая тоска стояла в глазах, что Ленка поёжилась.
   - А я не хочу домой, - сказал бесстрастно. Неожиданно улыбнулся, расцвёл и ей: - Лен, как мы тебе?
   - Стовосьмые, - не задумываясь, ответила она, глотая нежность к избитым пацанам.
   Засмеялись и пошли домой. Отпустили.
   Примерно через неделю Ленка с девочками сидели на фартуках между грядками. Погода установилась хоть и пасмурная, но сухая и тёплая. Отдыхали, болтали, конечно же, о мальчишках.
   - И ты что, ни с кем из них ни разу не целовалась? - спросила Галя, татарочка с соседней улицы.
   - Нет, - ответила Ленка.
   - Почему? - поинтересовалась Мира, маленькая симпатичная птичка, она проводила в армию своего парня и очень этим гордилась.
   - Не знаю, - Ленка пожала плечами и почувствовала себя ущербной.
   И, правда, почему? Ни один из пацанов никаких записок ей не писал типа "Давай дружить". Они итак дружили всю жизнь, куда больше? Никто, как и положено, не обнимал за шею, не притягивал за талию на вечернем променаде по махалле. Так и гуляли вчетвером, трепались, прикалывались да шаркали ногами.
   Кстати, о походках и разговорах. Откуда взялась такая манера ходить - тоже загадка. Ни настоящего моря, ни океана, ни шаткой корабельной палубы на тысячу вёрст поблизости не сыскать. Однако передвигались вразвалочку как моряки, вальяжно покачивались с боку на бок и пришаркивали пяткой. А выходцев из Узбекистана и сейчас можно узнать по говору: чёткий, с акцентом на твёрдые согласные, но растянутый как эластичная резинка. Только слова-паразиты да ругательства выплёвываются резко, с оттяжечкой: "Чё ты, борзый? (Блатной, мудрый, дебил). Сленг тоже свой: ништяк, зыковско, шара-бара, бабай, братан, непременное "чёканье". Дурак (дура) сплошь и рядом, скорее обращение, чем оскорбление, и много чего ещё.
   Невесёлые мысли усугубил досужий Лёнчик. С разбега плюхнулся на колени, пощекотал Галю за бок, та прелестно хихикнула и хлопнула его по руке. Он переключился на Миру, но она только презрительно скривилась. Ленка надулась - Мира почти мужнина жена, а с ней никто даже не заигрывает. Так обидно, хотелось треснуть Лёнчика чем-нибудь, но повода пока не подвернулось, поэтому недовольно спросила:
   - Чё пришёл?
   - Надо, пошли, - Лёнчик поднялся и закрыл собой тусклое солнце. Болячка на его лице отвалилась, розовая полоса пролегла от скулы к подбородку. Ждёт, не уходит, руку ей протянул. - Ну, идёшь?
   - Куда?
   - Много будешь знать, скоро состаришься.
   Ленка нарочито медленно вложила Лёнчику ладошку, бесконечно долго поднималась Багирой (во всяком случае, верила в это), неторопливо отряхнула штаны на попе.
   - Скажете, в туалет пошла, - бросила вниз и поплыла вперёд, выписывая кренделя. Наступила на ком земли, нога подвернулась и Ленка тихонько ойкнула, но величаво понесла себя дальше на воображаемый трон. Ни у кого в школе нет троих, только у неё. И она уже давно не Таис Афинская, а Екатерина Вторая. Пикуля к тому времени перечитала, знала, императрица фаворитов меняла как перчатки. Вот и Ленка решила идти по такому же пути.
   Через пятнадцать минут она об этом забыла. Лежала с пацанами в высокой траве, привалившись к испещрённому трещинами стволу. Налитые, вызревшие, больше кулака, такие яблоки называли "Розмарин". Зелёные с тёмно-бордовым бочком и белым восковым налётом, аромат густой и дурманящий. Раскусываешь и рот заливает соком, солнцем и летом.
   Колхозный сад убран давно, а эти одинокие красавцы остались на самой макушке. Мальчишкам их достать как нечего делать, целый фартук набрали. Истомлённые погодой и нудной работой в поле, скинули куртки, на них и увалились. Нога на ногу да поглядывай в небо, на белый маленький диск за пеленой туч, на позднюю паутину, зависшую в осеннем воздухе.
   Саня хрумкнул яблоко с одного бока и протянул Ленке:
   - На, сладкое.
   Она приложилась рядышком. Верно, медовое и свежестью отдаёт, на вкус чем-то на дыню похоже. Серый выхватил, взамен своё сунул, откусил и передал Лёнчику. Удивительно, тогда ничем не брезговали и ничего не боялись. С одних мисок железных ели, в арыке их пополоскали и чистенько. Чай недокипячёный из грязного титана похлебали, фрукты немытые об штаны обтёрли и готово. Но не болели, о кишечных инфекциях и не слышали. Если уж пронесёт, урюковый отвар или настой из гранатовых корок попил, угольными таблетками заел и снова здоров и бодр, иди, работай, приноси пользу государству.
   - Балдеем? - военрук материализовался из ниоткуда с неизменной хворостиной в руках. Возвышается монументом, ухмыляется, морщинки у глаз гармошкой и шлёп, шлёп по сапогу.
   Неохотно перетекли из лежачего положения в сидячее.
   - Яблочко хотите? - спросил Лёнчик и раскрыл фартук. - Выбирайте.
   Пахнуло душистым раем. Николай Петрович присел на корточки, взял первое попавшееся, поднёс к лицу и вкусно втянул ноздрями воздух.
   - Где набрали?
   - Туточки, - Саня ткнул пальцем вверх.
   - Норму сделали?
   Вразнобой ответили - ага, да, почти, одна Ленка как в рот воды набрала.
   - Злобина, чего молчишь?
   Карие глаза в вечном смешливом прищуре остановились на ней, усы приподнялись над улыбкой.
   - Я тоже почти, - вздохнула и встала.
   - Да мы ей соберём сейчас, - не замедлил поддержать Лёнчик.
   - А куда вам деваться? - усмехнулся военрук и сел на Ленкину куртку против солнца. Сочно хрустнул яблоком, поглядывая одним глазом на неё, и спросил: - Как ты ими управляешь? Поделись секретом.
   Пацаны хмыкнули, а она чувствовала, как её маленькую грудь нулевого размера распирает от важности, сзади распускается павлиний хвост, из головы и впрямь императорская корона лезет. И нисколько не тяжело её нести. А с кем целоваться.... Эту задачу она потом как-нибудь решит.
   Вернулись затемно последним автобусом, Ленка задремала на плече у Серого. Подъехали к школе и вывалились в ночную прохладу. Лёнчик яблок Коле-Пете отсыпал, оставшиеся сразу поделили. В свете редких фонарей неторопливо пошли по дороге домой, на плече фартук висит, в руке сумка с посудой и яблоками. Спать охота.
   Кодла вынырнула в конце школьного забора. Из-за домов семь тёмных фигур выросли из плоти, крови и агрессии. Впереди татарин-крепыш, рядом с ним русак длинный, остальные на полшага сзади. Сразу видно - чужие. Свои, махаллинские, просто так на абордаж не пойдут, все друг друга знают, делить нечего.
   - Ринат, - процедил Саня, тормознул, спиной попятился к забору. Лёнчик с Серым поменялись местами, узел сопротивления за годы отработан до автоматизма: высокий Серёга по центру, пацаны с двух сторон.
   Ленкину спину обсыпало каплями, в животе захолодело. Что делать-то? Оглянулась, у школьных ворот никого, Коли-Пети след простыл и улица пустынная.
   Пришлые обступили полукругом и ещё потеснили. Первым начал Ринат, цыкнул слюной в сторону и спросил через губу:
   - Ну, чё, поговорим?
   - Давай, побазарим, - спокойно ответил Саня, а сам ближе к забору придвигается и Ленке: - Иди, догоним.
   - Н-не пойду.
   - Иди, кому говорят?
   - Мы быстро. Держи, - добавил Серый, отдал ей фартук и сумку.
   Она собрала у мальчишек вещи, чужаки расступились, пропуская её. На их усмешки внимания не обращала, лихорадочно думала - все сразу не накинутся, законы уличной драки соблюдается повсеместно. Но если "наши" будут побеждать, то, скорее всего, остальные в запале просто не вытерпят. Тогда пацанам мало не покажется, а ещё прошлые раны не зажили.
   Сердце колотилось как после стометровки, то ли от страха, то ли от влажной спины дрожь сотрясала всё тело. Беспомощно оглядывалась по сторонам, кругом ни души. Перетрусила не на шутку: куда люди подевались? Как назло. Заорать, что ли? Кто услышит? Частные дома вдоль дороги, а до двухэтажек хоть изорись, не долетит. Мимо на скорости промчалась машина, фарами осветила место назревающей битвы. В жёлтом свете Ленкины мальчишки потрясали руками и плечами, разминались. В голове моментально возник фрагмент из любимого фильма "Не бойся, я с тобой". Там в финальной сцене три каратиста спина к спине готовились к бою у пограничного столба и пацаны так же у школьного забора.
   Карате легализовали недавно, им увлекались повально. Откуда-то появились частные тренеры и мальчишки в свободное время учились вырубать противника одной пяткой, ребром ладони ломать кирпичи. Правда, страдали больше руки, а кирпичам хоть бы хны.
   - Чё, Ринат, глаз не вытек? - расплылся Лёнчик. Явно нарывался, пружинил на месте, для него схлестнуться в честном бою одно удовольствие, заводился с пол оборота. Несмотря на невысокий рост, соперник из него опасный, подвижный, лёгкий, азартный. Незлобивый по натуре, в драке преображался, становился отчаянным и безрассудным.
   - А тебя чё мой глаз колышет?
   - Да, вот, думаю, второй подбить.
   - Рискни здоровьем, - осклабился Ринат, свита заржала.
   Порядки Ленка знала, они не лясы точить пришли, реванш взять. Никто никаких разговоров вести не будет, заведомо готовились к мордобою и отвечать надо тем же. "Поговорим" - вводная часть, следом колкости с обеих сторон и до первого удара. Дальше будет пыль столбом, замелькают ноги, кулаки, челюсти.
   Паника нарастала, Ленка с перепугу начала вешать на себя фартуки. Сумки мотались в одной руке, лупили по животу и ногам чем-то круглым, тянули вниз. Опомнилась, начался процесс в обратную сторону. Лямки запутались на шее как удавки, Ленка дёргалась и физически ощущала, как сгущается враждебность над зоной баталии. Фразы резче, голоса зазвучали ниже, в ход пошли маты.
   С горем пополам стянула фартуки, они мягко шлёпнулись на землю, туда же полетели сумки из которых задорно разбежались яблоки. Нагнулась, пошарилась вокруг, нащупала булыжник и почувствовала себя увереннее. Поднялась и застыла с камнем в руке. Дышала глубоко и нервно, думала: "Только бы в своих не попасть". Что может проломить кому-то голову, не сомневалась. Пацанка и рука не дрогнет.
   За спиной послышалось удивлённое "Оп-паньки!" и железной хваткой окольцовано запястье. Болезненный нажим на сочленение с кистью и Ленкины пальцы распрямились без сопротивления. Кто-то аккуратно вытащил булыган из её руки.
   - За это и посадить могут, - наставительно сказал незнакомый голос.
   Обернулась, взгляд упёрся в черноту вровень со зрачками. Сухощавое лицо, скулы высокие, глаза узкие раскосые, волосы смоль смоляная с ночью сливаются. Гера-кореец, старше намного, двадцать три - двадцать пять. Слухи о нём ходили, но никто ничего толком не знал. Наркотиков ещё в открытую не продавали, а вот анашой многие баловались. Мальчишки тоже как-то попробовали у Сани во дворе. Ленки при этом не было, сами рассказали. Серый помялся и отказался, выступил в качестве наблюдателя, Санёк затянулся несколько раз, в глазах поплыло. Развеселился не на шутку, хихикал дурак дураком. Лёнчик, конечно, в первых рядах. Оторвался от души, вывернуло наизнанку и весь двор Сане уделал, шлангом бетон мыли. На этом эксперимент благополучно завершился. Но обкуренных ребят хватало в городке, их по глазам узнать можно: сонный коровий взгляд с поволокой, обладатель таких глаз вот-вот на ходу улетит в нирвану, речь заторможенная, язык вялый, как кашу во рту гоняет.
   Вроде Гера и занимался наркотой. Сморчок с виду, но даже менты местные связываться с ним побаивались. Рядом дружок его Сафрон, тоже кореец. Лицо круглое, приплюснутое, но щёки солидные, на лепёшку за пятнадцать копеек похож. Сколько их в группе никто не знал, и была ли группа неизвестно, но факт остаётся фактом: боялись, держались подальше, потому как ножом пырнуть могли, молва и такое приносила.
   Ленка струсила ещё больше, нелепая мысль билась нещадно "Убивать её сейчас будут, убивать"! Да хоть тем же булыжником тюкнут по голове и готово. Домой-то как хочется! Окунуться в тепло и покой, со Светкой на пороге поцапаться, наскоро помыть руки и за стол. Горяченького чего-нибудь, от яблок в животе революция с марсельезой. А ничего не будет, прикончат посреди дороги как свидетельницу.
   За что, свидетельницу чего - непонятно. Мозг утратил способность соображать трезво и работал в одном направлении: всё, пришёл смертный час. Знала, Гера бандит, а раз бандит, значит, прирежет за что-нибудь как овцу.
   - Хулиганить не надо, - вместо ножа в живот миролюбиво сказал кореец, не выпуская её руки. - И чего делят?
   За спиной слышался гул голосов, угрозы и отборная брань сыпались с обеих сторон. Кому-то припечатали, сдавленное "О-ох!" послужило спусковым крючком и утонуло в первых ударах по мягкому. Ленка непроизвольно всхлипнула и помотала головой: не знаю. Гера усмехнулся, нижняя губа его закатилась в рот, два крупных передних зуба обозначились ровными квадратиками. Высокий протяжный звук взлетел в ночь, звоном ткнулся в уши. Ленка как загипнотизированная смотрела на лицо напротив. Кореец свистнул ещё дважды, она некстати подумала: "Соловей - разбойник", истерично засмеялась и сразу замолкла.
   - Сафрон! - бросил Гера, не поворачивая головы. Тот шагнул вперёд, но происходящего она не видела, прикованная цепкой рукой. Чпокающие звуки, шорох гальки, смачные маты сквозь стоны и сражение затихло, не успев разгореться.
   - Ну и чего не поделили, пацаны? - с любопытством спросил Гера. Он направился к забору, за руку таща за собой Ленку. Она послушно шлёпала за ним совсем как за папой в детский садик. Видела фигуры, но лиц не различала. От осознания, что идёт с бандитом, парализовало, рассудок перестал работать и не выдавал даже глупые мысли.
   - Не твоё дело, - буркнул кто-то, тут же короткий удар справа и голос заткнулся, перейдя на заунывное подвывание.
   - Аккуратнее, им ещё родину защищать, - невозмутимо сказал Гера и кинул вопрос в толпу, подняв Ленкину руку: - Чья?
   "А ничья"! - внезапная одинокая мыслишка проскользнула в голове и улетучилась. Ленка снова неестественно хохотнула захлёбывающимся смешком.
   - Моя! - пара нескончаемых ног выдвинулась на два шага вперёд как из строя на школьном плацу. Ленкин взгляд упёрся в коричнево-оранжевую куртку Серого на уровне груди. Ладонь его уверенно перехватила её руку, потянула к себе.
   - Ты, шкет, смотри за ней, - назидательно сказал Гера. Он, наконец, отпустил Ленкино запястье и легонько подтолкнул её к Серёге, она лбом уткнулась в холодную болонью. - Переколотит ваши головы как орехи. Всё, пацаны, войнушка окончена, по домам.
   А шкет, на полметра выше корейца, надёжно упрятал подмышкой до смерти перепуганную Ленку. То ли чтобы и впрямь от страха никого не поубивала, то ли чтобы никому не отдать.
   За всю дорогу ни слова, натянутость звенела струной, тишиной давила на барабанные перепонки. Беззвёздное ноябрьское небо стелилось низко, осыпалось сыростью на плечи. Дождь, не дождь, в волосах поблёскивала мелкая морось, но так и шли с непокрытыми головами. Друг на друга не смотрели, утонули в своих мыслях. Неподалёку заревел ишак "И-ау, и-ау-у, и-и..."! Заглох на выдохе, не допев лебединую песню. Засмеялись негромко.
   - Лен, мы бы все..., - начал Саня.
   - Да знаю, - перебила она. - Просто у кого-то ноги длиннее.
   Снова усмехнулись.
   - А ты что, и, правда, шарахнула бы? - спросил Лёнчик, потирая то бок, то кулак. Он успел и врезать и получить.
   - Конечно.
   - Офигеть! И сами бы....
   - А как ты нами управляешь? - ни с того ни с сего спросил Серый и с легонца пнул попавший под ноги камень.
   - Никак, - смутилась она и перевела разговор в безопасное русло: - А что там случилось? Ну, Сафрон этот, что делал?
   Пацаны наперебой принялись рассказывать про приёмчики из каратэ и Ленка вздохнула с облегчением.
   Дома отсидела за столом, впопад отвечала на вопросы, вполуха слушала Светку с её нескончаемой трескотнёй. Та оживленно болтала ногами под столом и вещала про гопаки и лезгинки, занималась народными танцами в школьном кружке. Ленка торопливо умылась, залезла под одеяло и долго крутилась с боку на бок, придавленная неразрешимой загадкой: почему Серый?
   Об этом эпизоде больше не вспоминали, жизненный уклад вернулся в привычную колею. Однако каратэ посвящать стали всё свободное время. Сначала бомбили "грушу", затем махали ногами и руками с отрывистым "Ки-йя"! Она тоже училась, мало ли?
   А совсем скоро, через каких-то семь месяцев, школа для пацанов закончилась. Отзвенел последний звонок, откружил вальсами выпускной, разделил рассветным утром юность и взрослость. Они уже там, Рубикон свой перешли, а Ленка на территории детства осталась одна.

Глава пятая

   По пронзительности с тем летом сравнить нечего. Она понимала - конец, они догадывались - конец. Вместе мотались в Ташкент, бесцельно бродили по городу, догуливали, взахлёб договаривали недоговоренное, как будто чувствовали. Купались на Чирчике, валялись под той же ивой и молчали. Ещё не чужие, но уже не свои. И вроде всё как всегда и всё иное. Назад пути нет.
   Лёнчик и Саня подали документы в Гидромелиоративный техникум, туда шли все кому не лень. На каких мелиораторов учили и не вспомнить, но принимали даже троечников, а после десятого класса сразу на второй курс. Серый в ТашПИ на Общетехнический факультет. И всё сами, за руку никто не водил. Выбрали, поехали, сдали экзамены. Отличительная черта того времени - самостоятельность. А она зашкаливала и развивала ещё большую независимость, способность приспосабливаться к условиям без родительской опеки. Может, потому и выживали в девяностых, что могли адаптироваться к обстоятельствам и рассчитывать только на себя.
   Серый сдавал математику на Шейхантауре в старом здании Мехфака, Лёнчик, Саня и Ленка в ожидании слонялись по Урде. Июль, самая жара. Вышли к набережной Анхора и зависли под чинарами. Неспешно несёт зелёные воды Анхор, головы купающейся ребятни торчат повсюду.
   - А ты куда будешь поступать? - спросил Саня, срывая веточку с дерева.
   - Не знаю, не думала, - ответила Ленка и тоже отломила прутик.
   - Ну, в институт?
   - Куда ещё? - сказал Лёнчик. - Это не мы с тобой, у них с Серым мозгов полные головы.
   - При чём тут мозги? - возразил Саня. - Бабаи в первых рядах идут. Батя сказал, чтобы одного барана в институт пристроить надо десять отдать. Кто откажется?
   - Всё равно, Серый точно в начальство вылезет, как червяк. Мать говорит, у него ума палата. "Вон, на Серёжу посмотри, а ты баран бараном. И Леночка умница", - кривлялся Лёнчик, имитируя материны интонации.
   - Что-то вас на баранов сегодня потянуло, - сказала Ленка, меланхолично разламывая ветку на равные кусочки.
   Помолчали.
   - Через пять лет тут будем сидеть, - Саня плевком в воду указал в сторону кафе "Анхор".
   - Лучше в "Зарафшане", - сказал Лёнчик.
   Засмеялись и начали наперебой вспоминать. Там они были неделю назад на свадьбе одноклассницы Мухаббат. Размах тоя отличался от обычных в махалле, деньгами не просто пахло, ими шибало в нос. Вообще, зачем их позвали - непонятно, но грех на халяву не попасть в самый козырный Ташкентский ресторан. И Ленку с собой прихватили, она не хотела, стеснялась идти незваным гостем, но Лёнчик выдал железный аргумент:
   - Одним больше, одним меньше, кто там считать будет? Той же.
   Любопытство взяло верх и она поехала. Сначала думала, просто посижу, посмотрю. Есть не буду, чтобы не обожрать. Когда увидела угощенья, решила, что от неё никакого ущерба свадьбе не случится и наелась от души. Понятно, что скинулась вместе со всеми в один конверт.
   Столы ломились, не успели "туй палов" попробовать, следом нарын, мелко нарезанная лапша с конским мясом. Чимганскими горами встали ляганы с шашлыком. Только приложились - бедана, перепёлки. Уложенные с перепелиными яйцами, аромат зиры и красного перца щиплет ноздри. Ты набит по самые гланды, но отказаться невозможно. Махонькие, щёлкаешь как семечки, за уши не оттянешь.
   - На горляшек похоже, - заключил Серый, приканчивая третью или четвёртую. В детстве стреляли их из рогаток, неощипанными жарили в яме на кенафном поле, там же олово плавили на грузила для удочек, руки обжигали.
   - Куда в тебя столько лезет? - сказал Саня, сыто отвалился и глазел по сторонам.
   Свадьба пятьдесят на пятьдесят европейско-национальная. Аксакалы в чапанах чинно сидят в рядок, бороды оглаживают. Многочисленная родня и друзья все столы позанимали. Мужчины отдельно, неторопливо водку закидывают, вдогонку бутербродик с чёрной икрой, культур-мультур. Плов, по обыкновению, щепоткой, аккуратно, не обронив ни рисинки. Женщины сами по себе, кишлачные вроде и в современной одежде, но глаза потупили, сидят, вилками ковыряют. Собольи брови вразлёт от переносицы, усьмой выкрашены, косы толстые змеями по спине. Городских сразу видно: причёски, шелка, серьги в ушах массивнее, перстней на всех пальцах чуть ли не на каждой фаланге, да и переговариваются, не стесняются. Одноклассников, как бедных родственников, воткнули в дальний угол.
   Зато когда подвыпили и начался "така-така-тум", Саню удержать было невозможно. Они втроём пытались его угомонить, Лёнчик сказал:
   - Чё ты лезешь? Это вообще не твоя свадьба.
   - Я гость! - с гонором сказал Саня. - А гость в дом - радость в дом! Может, я Мухаббатке радость принёс.
   Переплясал всех, даже приглашённого танцора. Узбекский танец - это ещё одна фишка Востока. В него погружаются с головой, отключая мозг. Ритм берёт власть, руки, плечи, шея от плавных движений переходят к отрывистым. Ноги то чуть выбрасываются вперёд, то топчутся на месте. Лица сосредоточенные, пальцы прищёлкивают в такт. Зажигательно, чувственно, сплошная импровизация.
   Народ прекратил танцевать и собрался в круг. В центре остались танцор и Саня, кто-то на его шевелюру нахлобучил тюбетейку. Жаль, что тогда камер не было, тем более смартфонов. Что он там вытворял, не передать: руку на затылок и ходил фазаном в брачный период, голову втягивал ритмично, чисто по-узбекски, какую-то полную женщину вытащил и на колено перед ней вставал, руку к сердцу прикладывал, а сам плечами играет туда-сюда, туда-сюда. В общем, не Саня, а танцор диско. Гости под тюбетейку да за ремень ему деньги пачками насовали.
   - Ай, маладессс! Баракалла!
   Их-то сегодня и решили спустить в Ташкенте, погулять, в кафе сходить.
   Покидали веточки в воду. Стояли и смотрели как медленно плывут они, кружатся в мутно-зелёных воронках, пропадают в тёмной арке моста. Сонно перекатывает воды Анхор, равнодушно забирает мечты и уносит с берегов канала надежды.
  
   Серому одного балла не хватило, пошёл на вечерний на тот же Мехфак. Обидно, можно бы на следующий год попытаться на дневной перевестись, но впереди армия замаячила. Он апрельский, Лёнчик и Саня мартовские.
   Десятый класс Ленка не помнила, просто пережидала. Никто её на переменах не подкарауливал, на хлопке опять ругали и в хвост и в гриву, а толку? Нотации ей были до фонаря, отвернётся в сторону и смотрит вдаль, думает, скажите спасибо, что вообще ковыряюсь. Николай Петрович как-то поймал её на хирмане и спросил:
   - Что, Злобина, заскучала?
   - Нет, - пожала плечами, отряхнула фартук и повесила на шею.
   - А ну, стой. Как орлы твои?
   - Нормально, в Каршах где-то.
   - И всё-таки, как ты ими управляешь? - попытался пошутить Коля-Петя, ободряюще руку ей на плечо положил.
   - Никак.
   Вывернулась и пошла на грядки. Девчачьи разговоры, секретики - всё это было в её жизни. Подружки и во дворе и в школе, но с ними она не ощущала своей избранности как с мушкетёрами. Последний раз виделись в начале сентября. Тогда показалось: Лёнчик и Саня другие, городские, что ли. Отпечаток взрослой жизни лёг большей развязностью, покровительственным тоном и джинсами "Монтана", показатель статусности и кастовости. Загнивающий запад применил безотказную тактику нанесения превентивного удара через "хэбэшные" брюки. Политически грамотная и морально устойчивая советская молодёжь сдалась без боя. Одежда американских рабочих однажды просочилась сквозь кордоны и за пару десятилетий отвоевала ведущие позиции в стиле "кэжуал". Главное надеть их на нижнюю часть, а верхнюю хоть в рубище обряди, значения не имело. Голубая мечта на выбор была у спекулянтов, но "Монтана" всем джинсам джинсы, никакие другие не шли в сравнение с настоящими монтановскими штанами. Фирменные, так и говорили, они лучше всех протирались в положенных местах, стояли и без человеческих ног, а влезали в них с мылом.
   Ленка обходилась тем, что покупали родители: итальянскими "Райфл" и "Риордой", Серый тоже особо не выпендривался, носил "Вранглеры" и "Ливайсы". С ним она иногда виделась. Он устроился работать на "Ташсельмаш" по профилю и учился по вечерам четыре раза в неделю. Возвращался поздно, из центра Ташкента добираться два с половиной часа, а утром в пол шестого назад. Поспать времени нет, когда гулять? Изредка встречал её возле школы, привалившись к забору. Завидев его долговязую фигуру из окна автобуса, от радости перехлёстывало. Ленка поспешно поправляла прилипшие волосы, плевала на угол косынки и протирала им лицо. Вот и сейчас, ладошками отряхнула старую зелёную куртку с рыжей искусственной оторочкой, потеребила горлышко водолазки.
   - Ну, беги, беги, - сказал Коля-Петя, усы затопорщились добродушно. Снял с её воротника соломинку, Ленка улыбнулась и неторопливо вышла последней из автобуса.
   Шла в сумерках с Серым, болтала и чувствовала себя именинницей. Вот она, минута триумфа! С ней он идёт, а не с какими-то городскими студентками, уж тем более не со школьными девчонками. Саня с Лёнчиком вернутся и тоже с ней будут выгуливаться, а ещё лучше все вместе. А она бы с ними по махалле до самой старости отходила.
   - О чём думаешь? - спросил Серый.
   Ленка украдкой поглядывала на него и оценивала: он, наоборот, говорит спокойнее и увереннее. Расправился, не сутулится, в отличии от Сани подстригся коротко, светлые волосы поблёскивают в свете фонарей. Только ноги в узких джинсах-трубочках как у кузнечика с острыми выпирающими бугорками. Пахнет незнакомо, взросло, и, даже.... Ой, мамочки, бреется!
   - Да ни о чём, - соврала легко. - Я в России хочу поступать.
   - Правда?
   - Да. У нас нет баранов.
   - Каких баранов?
   - Ну, мы когда тебя ждали после экзамена, Саня сказал: националы всё равно вперёд пролезут. Чтобы пристроить одного барана, нужно отдать десять.
   - Точно. И куда собралась?
   - Не знаю пока. Вас всё равно не будет, что я тут одна?
   - Я приеду к тебе после армии.
   - Правда? - Ленка зарделась кумачом.
   - Конечно. Баранов у нас тоже нет.
   Они засмеялись и долго стояли возле её подъезда. Домой идти не хотелось, тепло и ясно, на небе ни облачка. Давнишние приятели-звёзды образцово светили в вышине, вдруг одна оторвалась и стремительно полетела вниз алмазным росчерком.
   - Смотри, смотри, падает, - Ленка пальцем потыкала в ночь. - Загадывай, быстрее.
   - Ле-ена, - как всегда, отцовский голос не вовремя. - Кельмонда!
   Несколько секунд и угасла, сгорела звёздочка.
   - Сейчас, - крикнула в ответ и Серому: - Успел?
   - Да, а ты?
   - Не-а.
   - Нечестно. Подождём, может ещё одна отвалится.
   - Пойду, вставать рано.
   - Пока.
   - Пока, - попрощалась и пошла в подъезд, спиной чувствуя серый взгляд. Улыбалась, но оборачиваться не стала.
   Последний школьный Новый год запомнился смутно и впечатление оставил угнетающее. Отмечали у Сани, его предки оказались самыми понятливыми. Они уехали к друзьям в город, дом оставили в полное распоряжение, в нагрузку к нему младших детей. Пятнадцать и тринадцать лет возраст солидный, можно и во взрослую компанию. После них по годам только Ленка, остальные одноклассники пацанов и дворовые друзья, всего человек двадцать пять. Сама себе она казалась мелочью, но хорохорилась - ей-то чего суетиться? Они-то все пришлые, а она почти дома, у родителей отпросилась на всю ночь.
   С девчонками как смогли шавли наварили, тазиками винегреты-оливье настрогали, праздничной дефицитной колбасы "Сервелат" нарезали. Сыра в Ташкенте сроду не было, огурцы, помидоры маринованные из погреба да самодельное "лечо". Несколько тортов "Сказка", до которых так и не добрались. Запаслись местными напитками "Ок-Муссалас", "Баян-Ширей" и компотами в трёхлитровых банках родительского приготовления. Второй год как страна ускорялась и перестраивалась, нещадно боролась с алкоголизмом не через экономику, а безжалостно вырубая виноградники. Сухой закон работал вовсю, но, зная ходы-выходы, в Узбекистане ещё можно было достать что угодно. Из-под полы Санина мать помогла раздобыть вина производства Ташкентского винзавода.
   Столы накрыли на веранде, под танцы определили зал. Ленка сидела между Серым и Лёнчиком и поначалу смущалась, ни разу в жизни не пила и опростоволоситься не хотелось. Смотрела исподтишка за всеми - выпивают потихоньку, никто не валяется, все весёлые.
   - Давай, Ленк, по глоточку, - Лёнчик не оставил боевую подругу и принялся обучать искусству пития.
   Она набрала полный рот, переборщила и всё сразу проглотить не смогла. По закону сообщающихся сосудов часть незамедлительно вытекла через ноздри. Закашлялась, чихнула, Серый сунул ей под нос кухонное полотенце.
   - Кто за тобой гонится, алкашка? - засмеялся Лёнчик, у самого глазки уже масляные. - Ну как?
   - Кислятина, - честно призналась она.
   - Может, другое налить? - спросил Серый.
   Раз уж села в лужу при всём честном народе, какая теперь разница? Отважно сказала: "Да". Он плеснул на донышко в пустой фужер и она с осторожностью попробовала "Баян-Ширей". Холодненькое, сладковатое, а персиковый компот лучше или вишнёвый. Но не позориться же до конца, тем более пацаны терпеливо ждут её реакцию, в лицо заглядывают.
   - Вкусненько, - сказала небрежно, Серый удовлетворённо кивнул и добавил до краёв.
   Ленка с обречённостью смотрела на массивный хрустальный кубок, встала вместе со всеми, чокнулась и выпила до дна.
   Если бы тогда понимала, что вино бывает разное: столовое, креплёное, сухое и прочая, и прочая, то может быть и не набралась. Цедила бы потихоньку "Ок-Муссалас", вместе со всеми дотянула до утра и на своих двоих доползла до дома. Но получилось как получилось: раз, другой и к танцам она подошла не в меру смешливая и жизнерадостная, хохотала беспричинно, путалась в подоле синего платья из трикотина (мода тогда была ниже колен). Проходила испытание алкоголем.
   Быструю музыку свели на "нет" за полчаса. Собираться шумной компанией без предков, чтобы скакать? Не-ет. Медляк, медляк и ещё сто пятнадцать раз медляк, прижимались вплотную. Парни властные и брутальные все до одного, прилепят ладони под лопатками девчонок, а те и млеют. Доверчиво голову на плечо пацанам положат и сопят им в воротничок рубашки, они, в свою очередь, щекой льнут к дамским ушкам. Так и топчутся, как сросшиеся головами сиамские близнецы, вздыхают в свете ёлочных огней. Вся функция никому ненужной ёлки - таинственно мерцать в темноте, на доли секунды выхватывая жёлтые, зелёные, оранжевые одухотворённые алкоголем лица.
   Даже поддатый Лёнчик танцевал не меньше остальных, а Ленка переходящим синим вымпелом то с ним, то с Саней, то с Серым. Синтетическая ткань забилась между ног, узбекские шаровары, а не подол. Поочерёдно две пары "Монтан" и одни "Вранглеры" упруго тёрлись о Ленкин живот и переднюю часть бёдер. Джинсовые картонные ширинки давили, а она наелась до краёв, да и платье жалко, затяжки будут. Кураж прошёл, в ушах шум, а не "Take on me, take on me", в глазах плывёт и сладко подкатывает к горлу тошнота.
   С Лёнчиком и Саней танцевать приспособилась сразу. Закидывала руки им на шею не в целях пообниматься, а чтобы не упасть, укладывала голову на острое плечо и дремала, уткнувшись в мягкую кожу. Несколько мгновений чувствовала себя так хорошо! Сзади спину греют тёплые руки, пальцы успокаивающе поглаживают, один, самый нахальный, осторожно пробегает по лямочке лифчика. Извечная игра между мужчиной и женщиной во все времена разная. Тогда искусство флирта было более невинным и от этого более волнительным. Но не для Ленки. С закрытыми глазами в голове вихрилось в два раза быстрее, откуда-то лезли несметные полчища мошек и мельтешили, мельтешили. Становилось ещё хуже, она резко распахивала глаза и пустым взглядом таращилась в полумрак, головы не отрывая от спасительного плеча.
   С Серым танцевать сложнее, уложиться невозможно, Ленка не дотягивалась. Держаться за его шею слишком высоко, руки затекают и изнурённо сползают вниз. Он сам нашёл выход, одной ладонью плотно обхватил её спину, другой прижал пальчики к своей ключице. Тут же и лицо Ленкино разместилось, и лбом и носом упираясь в голубой батник. Прильнула всем телом и висела безвольной куклой.
   Серый легко оторвал её от пола, она глупо хихикнула, подняла голову и наткнулась на странную зелёную физиономию, которая тут же пропала. Через мгновенье хищно-красная нечеловеческая морда смотрела на неё и лыбилась. Миг, и мертвецки синяя не сводит глаз, того и гляди рявкнет загробным голосом "Отдай моё сердце"!
   К традиционной молодёжной забаве "бутылочка" Ленка почти спала. Игра по тем временам любимая. Хоть и женихались и целовались напропалую, но кто знает какие страсти в ком таятся? Два конца стеклянной бутылки могли демократично совместить несовместимое: скромнягу с первой красавицей, местного Алена Делона с самой замухрышистой девчонкой. Деваться некуда, вставай и целуйся при всех.
   Разместились по-узбекски на полу. Ленка поджала под себя ноги, сложила руки под грудью, одной подпёрла подбородок. Потихонечку раскачивалась взад-вперёд, чтобы не уснуть. В круг даже не смотрела, кто там с кем не видела. Когда чей-то голос сказал шутливо: "Давай, Саня, в засос", она и не поняла.
   - Лен, - подтолкнула сидящая рядом татарочка Альфия, одноклассница мальчишек. - Спишь, что ли?
   - Не, нормально.
   Поднялась, опираясь на Лёнькино плечо. Напротив Саня стоит, усмехается на одну сторону, глаза щурит, волнистые волосы чуть ниже уха, языком лениво прошёлся по губам. Тогда слово "сексуальный" не употребляли, уже много позже Ленка часто думала, что сексуальнее Сани в жизни никого не видела. Недаром на нём девчонки висли.
   Вполне возможно, будь она трезвая, отнеслась бы к этому трепетно. Как юная барышня до старости лелеет воспоминания о ласках лихого гусара, так и Ленка могла. Но у неё сладость первого поцелуя смазалась портвейном, маринованными овощами и полукопчёной колбасой. Эта мешанина в обоих ртах вызывала рвотный рефлекс, да и партнёр увлёкся. Придерживал Ленкину голову ладонями, мягко захватил губы, язык его вовсю шарился по её нёбу. Она же думала: только бы не стошнило.
   - Хорош, Саня, - с недовольством сказал Серый.
   Ленка, наконец, вырвалась из плена, отошла в сторонку и прислонилась к косяку. Эмоций ноль, одна дурнота и губы пельменями. Сверху вниз туманно смотрела за игрой, отстранённо подумала "Почему Саня?", но тут же об этом забыла. Серый с Альфиёй поднялись исполнить поцелуйное "па", а она почувствовала: всё, больше не могу. Первым приливом пришло "лечо", Ленка прилепила ко рту ладошку, развернулась и поплелась во двор. На выходе её догнал Лёнчик, заглянул в лицо, сказал "Б-бли-ин..." и поволок наружу. Слава КПСС, успели! Новогоднее меню выстреливало в бетонированную уличную колонку, желудок стремился туда же. Лёнчик пригнул Ленку за шею, держал крепко и сам склонился рядом, повторяя:
   - Ещё, ещё, Лен.
   - Н-не могу.
   - Можешь. Два пальца в рот. Толкай глубже.
   - Н-не....
   - Ну!.. Кому сказал!
   Ленка послушно запихнула руку чуть ли не по локоть. Обеспокоенная мысль "Платье бы не испачкать" родилась вовремя, но вертелась безрезультатно, руки заняты животом и горлом. Зато откуда ни возьмись появился кто-то третий, накинул на неё большую куртку и скрутил в гусеницу злосчастный подол. Белка, хорошенькая дворняга, вертелась у ног, подвизгивала, заискивающе виляла хвостом, но положенной ласки не дождалась.
   Когда всё закончилось, Ленка умылась ледяной водой, напилась и с тоской подумала остатками мозга: Позор на всю Европу! Пацаны, все трое, о чём-то переругивались. Она не слушала, хотела одного - спать. И уснула прямо во дворе под виноградником, так ей казалось. Стоя.
   Проснулась на кровати Саниных родителей в трусиках, лифчике и колготках, заботливо укрытая одеялом. Справа, под этим же одеялом, Машка, а поверх него с другой стороны Саня в трусах и рубашке. Левую ногу по-хозяйски закинул на Ленку, рука покоится на её груди. Она обмерла. Ничего себе! Вот это номер!
   Суетливо начала перебирать минувшую ночь, но, как ни напрягалась, ничего из ряда вон припомнить не могла. Хотя.... Там всё было из ряда вон, даже хуже. Её грандиозное подпитие никакому описанию не поддавалось. Не просто хватила лишку, напилась в стельку как самый последний подзаборный ханурик. Стовосьмая!
   Добро бы, если все такие же, тогда не так страшно. "А платье-то где? И время сколько? Родители не приехали? Убраться надо, свинарник кругом, наверное". Соображала нормально и похмельем не страдала, ночью выполоскало дочиста, только во рту и кисло и мерзко. Попробовала вылезти, руку Санину скинула, однако нога его весила центнер и с места не сдвинулась. Ленка поелозила под одеялом, от чего капроновые колготки противно закололи. Плечом аккуратно Саню двинула, тот что-то сонно промычал, обдав причудливой смесью запахов, и снова накрыл её тяжеленной ручищей. Она повернулась на другой бок и выползла через Машку, та и не шелохнулась.
   Босиком на цыпочках ступила на холодный линолеум. Сдёрнула с двери тёть Люсин халат, натянула и отправилась искать платье, на ходу застёгивая пуговицы. Тишина спящего дома разбавлялась настойчивым мяуканьем кошки. Ленка прошла на веранду, животина крутилась у двери и просилась во двор. Выпустила, кошка юркнула в щель на крытое крыльцо, с улицы дохнуло морозно. Ленка огляделась - всё чисто, столы сложены и придвинуты к стене, на них расстелены полотенчики. Вымытая посуда высится горами и поблёскивает глянцевыми донышками тарелок, солнечные лучи затейливо играют фиолетово-жёлтым на резных узорах хрусталя. На полу ничего не валяется, даже кто-то протёр его и аккуратно сложил тряпку у входной двери.
   Ленка вздохнула, одна она оказалась свиньёй. Платье своё обнаружила в ванной, видимо, кому-то пришло в голову застирать подол, чтобы ей не влетело от родителей. Стыдобище-то какое! Сняла платье с верёвки, переоделась, глянула на себя в зеркало - под глазами грязные разводы от туши, от виска вниз сползла розовая подушечная полоса. Сгорая от досады, привела себя в порядок и заглянула в спальни. Пашка спал в Саниной комнате, дальние ребята-друзья в детской. В зале как будто ничего и не было. Потухшая ёлка, отстоявшая новогоднюю вахту, уныло готовилась к следующему этапу через две недели. Несколько игрушек упали и кучкой лежали на журнальном столике.
   Оделась и выскользнула следом за кошкой. Землю припорошило снегом, у колонки она подмёрзла бугристо, чётко обрисовала множество следов. Ленка вспомнила о своих похождениях и нервно вздрогнула. Соскучившаяся Белка подбежала, виляя хвостом, поднялась на задние лапы, передние уложила ей на колени. Смотрит тёмными бусинами, ждёт.
   - Пьяница я, Бела, понимаешь? Пьянчужка, - бормотала сквозь слёзы, гладя тёплую собачью морду. Та жмурилась от удовольствия и кивала: Ещё какая! Конченый пропойца!
   Встретились на следующий день после обеда. Ленка выходить не хотела, но Лёнчик в который раз настырно кричал под окном:
   - Лен, давай быстрей, холодно же!
   - Покоя никому не даст! - в сердцах сказала мама, она только-только прикорнула в зале. - Люди отдыхают. Или иди, или скажи, чтобы не орал.
   Пацаны в полном составе пританцовывали на морозе возле подъезда. Разумеется, без шапок. Ни словом не обмолвились, прикалывались как ни в чём ни бывало и все вместе пошли поедать торты к Сане. Хрустко ломался под ногами тоненький ледок, сверху сыпала белая крупка, иногда ветер швырял её в лицо и она лупила по коже. Ленка прикрывалась с двух сторон капюшоном, пряталась за спинами мальчишек и была почти счастлива.

Глава шестая

   Снова пришёл май. Другой, незнакомый, когда не на чайные розы любуешься, не первой ягодой рот набиваешь, а сидишь дома. Ленка забиралась с ногами в кресло, бессмысленно смотрела на стену, на красный шерстяной ковёр и не понимала, что делать. Ковёр этот висел сто лет, жёлто-коричневый узор "SOOS" она знала до последней ниточки и теперь протирала его взглядом, как будто пыталась сложить из двух букв ответы на свои вопросы. Не получалось. Порой жизнь задаёт такие загадки, на которые ответов не существует. Тут и царица наук, математика, бессильна. Её Ленка любила, может, поэтому ей досталось самое сложное уравнение в истории человечества. Задачка, казалось бы, простая: как из четырёх получить два. Но есть условие - ни вычитать, ни делить-умножать, ни извлекать нельзя. Такой вот интеграл, только сумма бесконечно маленьких частей. И даже буковка "S" на ковре вытянута в длину в виде интегрального значка.
   В последний раз собрались вместе одним днём на вылазку в Чимган. Их четверо, дворовые друзья, одноклассники мальчишек. Шестнадцать человек, пять девочек остальные ребята. Каждый год в мае выбирались за тюльпанами, для ташкентских это традиция. Когда теперь удастся?
   Автобус на заводе родители помогли организовать. Трёхчасовая поездка сопровождалась нескончаемым пением под гитары, тряской по камням и визгом девчонок, косящихся на обрыв. Чимганские горы - жемчужина Узбекистана, Гулькам - бриллиант в этом драгоценном ожерелье. Первозданная природа: скалистые каскады, поросшие джидой и арчовниками, разнотравьем пахучим. По весне склоны алые, полотнами тюльпанными выстелены, куда ни кинь взгляд, пламенеют на серо-зелёном фоне. Прорезаны прозрачными ручьями, а их великое множество, теряются в горных теснинах и вдруг переливающейся стеной встают из-за поворота.
   Снег на вершинах и летом не тает. Зачем-то с места стоянки все обязательно лезли вверх, чтобы дотронуться до него у кромки снежной шапки. Из последних сил тянулись, но эйфория от ощущения триумфа ни с чем не сравнимая, словно немыслимую высоту покорил. Падали обессиленными звёздами на просевший снег и жмурились от яркого солнца. Отлежишься, передохнёшь и на корточках ползёшь вниз, чтобы не скатиться кубарем с крутого склона. По пути цветочки собираешь, а возле снега они и сочнее и ярче, напоенные талой водой. Мальчишки с охапками такие романтичные, выше облаков в юношеских мечтах. А они и впрямь стелятся пушистым белым покрывалом под ногами.
   Запыхавшиеся альпинисты вернулись на базу, растолкали цветы по вёдрам, перекусили и решили сходить к водопаду. Спустились в ущелье по сыпучке и растянулись вдоль речушки. Перескакивали по камням, помогая друг другу, шли около двух километров вверх по руслу.
   Далёкий шум бьющейся воды подстегнул, прибавили ходу, миновали серо-жёлтую слоистую скалу, завернули и ахнули. Красота-то какая! Метров с десяти падает вода, со звоном разбиваясь о камни, тысячи радуг разливаются в мириадах брызг. Небольшая чаша у подножия принимает на себя удар и успокаивает неистовое природное творение. Грех туда не залезть, ты уже пришёл.
   По одному осторожно ступили в озерцо, девочки ногой тронули и назад. Холодная, не рискнули. Но мальчишки все герои, кровь из носу надо сунуться в самое опасное место за стену падающей воды.
   - Пойдёшь? - спросил Лёнчик.
   - Не, боюсь, - ответила Ленка.
   - Не бойся, держать буду.
   Разделись до плавок и купальников, он взял её за руку и уверенно повёл за собой, не обращая внимания ни на переглянувшихся Саню с Серым, ни на ледяную воду. Ленка покрылась мурашками от холода, ступни заломило, хотелось вернуться, но Лёнчик не выпускал. Первыми подобрались поближе, он повернулся и сказал:
   - Голову вниз. Глаза зажмурь и воздух набери. На три-четыре два больших шага. Идём?
   - Идём.
   Пьянящая радость затопила. Ленка посмотрела вверх, начало водопада терялось в безоблачном небе, опустила взгляд на вертикальное зеркало воды. Голова закружилась от собственной смелости, дух перехватило.
   - Три-четыре!
   Опс-с! Она вдохнула глубоко, прищурилась, но подглядывала. Сделала первый шаг, сверху по макушке ударило тугой холодной струёй, залило и глаза и уши. Ленка по инерции открыла рот и нахлебалась. На втором шаге Лёнчик её выдернул и прижал к себе. Развернулись и спинами прилепились к неровной скале. Мамочки мои! Восторг неописуемый! Прямо перед лицом несётся сумасшедший сгусток энергии, неудержимый как, как.... Как Лёнька. От этой мысли бросило в жар. Не чувствовала ни скользкой скалы, ни заледеневших ног. Он придерживал её за талию бережно и твёрдо, словно имел на это право. Повернулся такой счастливый, засмеялся и что-то сказал, она не расслышала в грохоте воды.
   - Что-о?
   - Я ....
   Серый вынырнул рядом с ним и он замолчал. Следом Саня, руками опёрся на скалу, повернулся и встал возле Ленки. Водопад узкий, плотно прижались друг к дружке голыми телами. Такие холодные и такие разгорячённые. Снаружи ребята руками замахали - мол, выходите, все хотят.
   Обратно её Саня с Лёнчиком вытащили. Ноги задубели, Ленка села на горячие камни и принялась растирать голубоватые щиколотки. Лёня опустился рядом и спросил:
   - Замёрзла?
   - Чуть-чуть.
   - Давай сюда, - он взял одну ногу и быстрыми движениями начал массировать. Ленка чуть назад не упала, ещё и покраснела как тюльпан. - Не надо, я сама.
   - Сиди хорошо, кулёма. Не укушу.
   Забиячливый Лёнчик мокрый сидел на корточках, мял Ленкины ножки и, как ни в чём ни бывало, насвистывал "Комарово". Если бы можно было провалиться сквозь скалы, она бы сделала это, не задумываясь. Но нельзя. Послушно сидела, чтобы не нарваться на насмешки, и задавала себе один и тот же вопрос: Почему Лёнчик?
   На обратном пути все подустали, один он неугомонный. Снова собрал громадный букет: розовые, жёлтые, белые цветы, целая копна, такие только в горах растут. Добрались до стоянки голодные, пообедали и отдыхали. Ленка с девочками сидела на покрывале, поджав под себя ноги, мальчишки рядом вяло футболили. Лёнчик забил гол, победно гикнул, потом вытащил из вёдер все цветы, которые собрал за день и уложил их вокруг Ленки. Она не дышала, чувствовала, что опять как свёкла варёная, а он стоял напротив солнца, склонив голову набок. Щурился и улыбался своей кривой улыбкой. Разумеется, нарвались.
   - Тили-тили тесто, что ли? - сказал Ильдар.
   - Ромео!
   - Почему нет? Ты совершеннолетняя, Лен? - спросила Альфия.
   - Да, ладно, вам, - сказал Лёнчик. - Мы в армию уйдём, а девчонки останутся. Слабо их напоследок цветами завалить?
   Конечно, если берут на "слабо", кто отступится? Все как один повытаскивали тюльпаны и дождём высыпали на упивающихся восхищением девчонок. Ильдар за фотик взялся, бегал вокруг, щёлкал "Зенитом". Смех, прикольчики, благодарные женские аплодисменты, а Ленка опять думала - почему Лёнчик?
   С собой тюльпанов не привезли. Доползли затемно уставшие, она сразу домой пошла, а пацаны на улице остались, препирались о чём-то. Спать хотелось до ужаса и Ленка не стала встревать в их разборки. Вполуха услышала, как Саня сказал:
   - Самый мудрый?
   - Да. И тебе никто не мешал, - ответил Лёнчик.
   - Нечестно, - сказал Серый. - Уговор дороже денег.
   - Я ничего не нарушил, но я вам сказал....
   Что он там сказал, она не разобрала.
   Перед проводами вчетвером поехали в "Уголок". Место для Ташкента знаковое, лучшие "цыплята табака" и самое вкусное мороженое с сиропом и орешками. Центр города, народ сюда тянулся со всех концов: погулять по жёлтым дорожкам Сквера в тени буйно разросшихся чинар, покатать детей на качелях-каруселях. Дальше пешком пройтись полюбоваться на изогнутую гостиницу "Узбекистан" в восточном стиле, на закуску "Уголок".
   Отстояли очередь. Блондинистая кассирша с причёской как у Карлсона, густо накрашенными зелёными тенями и толстым слоем морковной помады на губах звучно тренькнула кассой и прихлопнула пухлой ладонью чек.
   - Катта рахмат, апа, - с серьёзным видом сказал Лёнчик.
   Быстрый взгляд из-под нахмуренных бровей и оранжево разъехалась улыбка.
   - Какая я тебе апа? - кассирша блеснула золотыми зубами. - А вы чего лысые? В армию?
   - Ну, да.
   - А девчонка? Одна на всех?
   - Ага.
   - Да уж, не позавидуешь ни вам, ни ей. Ну, служите, солдатики. Возвращайтесь.
   - Спасибо.
   Чужой человек с ходу определил какой расклад, и без того не лучшее настроение испоганилось окончательно. Рядком облокотились на бетонный парапет, зависли друг над другом по ступенькам на второй этаж. Ждали заказ и сумрачно глазели на весенний ликующий Ташкент. Зелень ещё нежно-изумрудная, без пыльного налёта, в небе синь расплескалась, красотища! Мимо кафе прошли две женщины-узбечки в национальных платьях, что-то горячо обсуждая на родном языке. Струится прохладный хан-атлас, всеми цветами радуги переливается сказочной птицей Симург.
   - Лен, а помнишь что обещала? - спросил Серый.
   - Что? - она повернулась. Мальчишки подстриглись наголо по собственной инициативе, не дожидаясь массового армейского бритья. Какой-то бравадой веяло от синеватых голов. У Лёнчика лысина темнее, уши по бокам торчат ещё смешнее, чем в детстве, а глаза-шоколадки серьёзные. Он вытянулся за последний год, почти сравнялся с Саней, оба далеко за метр семьдесят. Резко повзрослел, лицо удлинилось, скулы крутые, щёки впалые, но на губах вечная ухмылка гуляет.
   - На Чирчике, забыла?
   - Нет. Куда я денусь?
   Пацаны с облегчением усмехнулись, а Саня сказал, кривясь самой сексуальной в мире улыбкой:
   - Коленочки у Леночки, идём, что ль?
   Засмеялись и пошли есть вкуснейших в Ташкенте цыплят табака с фирменным томатным соусом. А по мороженому? Да, запросто, дважды.
   Ленка пригорюнилась. Насыщенный романтикой месяц, а она маялась. Бродила по дому неприкаянно и места себе не находила. Экзамены её не беспокоили, оценки в аттестат известны, четвёрка только по физике, остальные пятёрки. Думала о другом. Сказать уверенно "люблю" язык не поворачивался, она не очень-то и понимала что это такое. Но, вросшая в пацанов, разрывалась на части. Никакие заумные мысли и рассуждения не донимали. Раскладывать по полочкам чувства, характеристики, плюсы-минусы тогда не умели. Даже в голову бы не пришло взять бумажку и записать: Лёнчик весёлый и преданный, но обормот, Серый умный и внимательный, но иногда злой как чёрт, даже страшновато, Саня добродушный красавчик, с ним всегда интересно, но тюлень ленивый. Это сейчас набери в интернете "как выбрать мужа" и вывалится целый список советов и рекомендаций. Не доверяешь бесплатным инструкциям? Пожалуйста, от тысячи рублей в час и дипломированный психолог вскроет твоё ну о-очень глубинное подсознание, докопается до того, чего ты отродясь о себе не знал. Растянет эту резину на несколько недель и сумм и даст чёткие указания. Интересно только одно: а куда подевалось сердце? Махонькое, с кулачок размером. По большому счёту, это просто кусок мяса, но почему оно то ноет, то колет, то бьётся сладко и учащённо, то глухо и болезненно? Что делать, если ты одна, а их трое? Кто тут советчик, кроме сердца? Вот оно и насоветовало незамысловато - нужны все. И от этого не спалось, не елось, не гулялось.
   Свадьбы-похороны, выпускные-проводы - для махалли события общие. Не гостями за стол, но обязательно ходили в школу посмотреть на внезапно повзрослевших мотыльков-девчонок в разноцветных платьях. В армию парень уходит, соседи на улицу выйдут доброго пути и лёгкой службы пожелают. На невесту поглазеть тоже со всех окрестных домов высыпали, ну а похороны это похороны, здесь сам Бог велел, и христианский и мусульманский.
   Саня и Лёнчик уходили вместе, Серый на две недели позже, но проводы решили делать сразу тройные. Друзья одни и те же, какой смысл растягивать? Столы накрыли в Санином дворе. Родственники, соседи, молодёжь, детвора, около шестидесяти человек. Между участками огорода за виноградником поставили учак с большим казаном. Рядом табуретка, на ней чашка с мытым рисом. Зирвак для плова бурлит, запах его пряно-мясной перемешивается с древесным дымом и стелется по округе, вызывая кроме аппетита шутливую перепалку:
   - Когда теперь пловешник поедим, а, пацаны? - сказал Саня.
   - Серый за две недели ещё обожрётся.
   - А тебя завидки берут? Я самый маленький.
   - Длинный ты, а не маленький, - снова Лёнчик.
   Ленка с девочками помогала накрывать на столы и прислушивалась. Поглядывала на мальчишек и тоской разъедало сердце. Послезавтра не будет двоих, потом и Серого, а что дальше? Как это рассосётся, образуется? Она же не дура, как подросли, постоянно на себе их взгляды ловила. Боковым зрением видела, как они за спиной кулаки друг другу показывают да перемигиваются. Поначалу льстило и радовалась, потом запаниковала - что делать-то?
   - Ле-ен, - позвал Саня. - Иди сюда.
   - Чего?
   - Иди, говорю. Без тебя не будем.
   Ленка нарочито медленно раскладывала вилки, поправляла салфетки и открытой спиной над ситцевым сарафанчиком чувствовала три пары глаз. Почему-то побаивалась идти, не хотела, чтобы смотрели на неё с этой грубоватой нежностью.
   - Ленк, силком тащить, что ли? - нетерпеливо сказал Лёнчик.
   Она закинула на плечо кухонное полотенце и направилась к пацанам, шлёпая сланцами по грунтовой дорожке. Шла как под прицелом, пялились они на неё бесцеремонно. Высокая вишня у забора обсыпала их пятнышками тени от листьев, от чего лица казались рябыми. Все в джинсах и светлых футболках, стоят по росту такие смешные: лысые, лопоухие и пятнистые. Может, это и спасло, не позволило зареветь в голос.
   - Чего?
   - Рис надо забросить, - ответил Саня.
   - Ну, бросай, а я что?
   - Не-е, давай, как положено, не увиливай, - добавил Серый и привычно поджал губы.
   Она улыбнулась и сказала:
   - Никак нельзя без этого?
   - Никак, - встрял Лёнчик. - Шавля, а не плов получится.
   Узбекский обряд они дурашливо исполняли всякий раз, когда назревали какие-то важные дела. Религия здесь ни при чём, никаких издевательств над национальными традициями в этом не проскальзывало, молодости свойственно находить смешное во всём. Лёнчик напевно бубнил, остальные заунывно гундосили.
   Встали вокруг учака, улыбаются, руки к лицу сложили. Лёнчик затянул:
   - Бисмил-ло-о рахмон рахи-им!
   Подхватили в нос:
   - У-ну-а-йа, у-ну-а-йи....
   Дальше всегда шла тарабарщина. Язык Лёнькин виртуозно выписывал пируэты, складывая на мусульманский манер ал-ля-хи - мал-ля-хи. Шутейно сосредоточенный Лёнчик и собственное гнусавое нытьё обычно приводили к веселью, почему сейчас были серьёзными? Неизвестно. Смотрели как лопаются пузырьки в казане, как утробно пыхтит ярко-оранжевый маслянистый зирвак, и старательно выводили:
   - Бисмил-ло-о рахмон рахи-им!
   - У-ну-а-йа, У-ну-а-йи....
   Никто из них даже представить не мог, что помимо личных драм, будет трагедия огромной страны и миллионов людей. А Узбекистан внезапно забудет о восточном гостеприимстве, о вековом совместном проживании многонационального народа и укажет на дверь детям своим. Чёрной краской напишет на бетонных заборах: "Русские в Рязань, татары в Казань, а корейцев сделаем рабами". Можно сколько угодно говорить о социально-экономических проблемах в целом по стране, но это было. Кому-то понадобилось разжигать межнациональную вражду и делали это умело. Резня в восемьдесят девятом сначала в Фергане, а совсем скоро разгоревшиеся пожары рядом под Ташкентом породили страх: а, вдруг, и нас?
   И плыло над уютным русским двором посреди узбекской махалли тягучее, как патока, муторное пение:
   - Бисмил-ло-о рахмон рахи-им!
   - У-ну-а-йа, У-ну-а-йи....
   "Во имя Аллаха, милостивого и милосердного"!
   "Отче наш, сущий на небесах!
   Да святится имя Твое;.... Спаси и сохрани"!
  
   - Не плачь девчонка, пройдут дожди, - во весь голос взревел Саня, Белка испуганно гавкнула. Он взял чашку с рисом, поставил её на голову и помаршировал с ней вокруг учака.
   - Солдат вернётся, ты только жди! - ухнули ещё двое новобранцев, топая следом и широко размахивая руками.
   Собака крутилась между пацанами, Ленка смеялась, отхаживала их полотенцем и приговаривала:
   - Дурачки! Вот дурачки!

Глава седьмая

   Ленка с лёгкостью поступила в Барнауле на экономический факультет Алтайского политехнического института. Почему Барнаул? Да потому, так решила и всё. Сама поехала с одноклассницей Риммой, сама подала документы и заселилась в общагу. Вступительные экзамены сдала на пятёрки, а Римма завалила, но возвращаться не захотела и пошла в Барнаульский кооперативный техникум.
   Бойкую пацанку Ленку выбрали старостой группы. Она успевала учиться, носилась с разноцветными талонами на продукты, выдавала их под роспись, что-то организовывала, в общем, студенческая круговерть затянула. По единодушному мнению нескольких поколений людей время самое счастливое, беззаботное и запоминающееся. Влюблялись и женились, как правило, именно в эти годы. Почему после окончания института девчонкам задавали вопрос "А что, до сих пор не замужем?", непонятно. Как будто они засиделись в девках и теперь если и сгодятся кому, могут считать жизнь удалась. Неразобранные вековухи двадцати двух-двадцати трёх лет от роду отвечали уклончиво:
   - Нет достойных.
   На самом деле их не было никаких, ни достойных, ни не достойных. Отчего-то среди детей, рождённых в конце шестидесятых - начале семидесятых, девочек оказалось значительно больше. Запрограммированные на жизненный алгоритм "свадьба - воспроизводство - воспитание детей - внуков - счастливая старость", многие оказывались невостребованными. Пункт "карьера" тогда в женской повестке отсутствовал и для исконно девчачьих факультетов проблема из проблем.
   В этом плане Ленке повезло. Три письма с обратным адресом "Полевая почта, в/ч", трогательными надписями на конвертах "Шире шаг, почтальон. Лети с приветом, вернись с ответом", она хранила и перечитывала тысячу раз. Начало и конец как под копирку: "Здравствуй, Лена! С армейским приветом Саша (Лёня, Сергей). В первых строках моего письма.... Жду ответа как соловей лета. Саша (Лёня, Сергей)". В середине про жизнь в учебке: присяги, караулы, зубрёжка, окапывание, стрельбы. У Сани заканчивающейся пастой накарябано: "27 раз подтянулся, лучше всех, даже Круглый 25. Чмошника одного с ним откепали. Не думай, мы по очереди". У Лёньки каракулями без запятых: "Кормят на убой будут на шашлык резать. Чуть не забыл. Мурлу одному насовали. Бывают же гады. Сначала Саня. А эта (чиркушки по матерному слову на букву "С") тварь не понимает. Я добавил". Она читала, улыбалась и представляла, как пацаны навешивают с оттяжечкой бестолковому сослуживцу. Невероятно, но оба попали в воздушно-десантные войска, и не куда-нибудь, а в Чирчик, городок под Ташкентом. Радовались, дома почти. Фотку прислали: стоят в обнимку, панамами прикрытые. Ухмыляются, одна нога согнута в колене, носком ботинка в землю упирается. Шалопаи! У Серого строчки ровные, буквы округлые с правильным наклоном: "Задал вопрос на политзанятиях. Вместо ответа получил два наряда вне очереди и чаще стал отжиматься. Всё равно не понимаю".
   Больше писем не было. Ленка переживала, бегала на переговорный пункт звонить родителям, спрашивала про мальчишек, но ответ один и тот же - служат, что с ними сделается? После первой сессии приехала домой на каникулы, сходила ко всем. Тётя Люся, Санина мать, усадила пить чай, расспросила о студенческом житье-бытье, а потом со вздохом сказала:
   - Под Джалалабадом оба. Сашка писать не любит, на пол странички нацарапает - всё хорошо. Жив-здоров, мама, не волнуйся. Ты же знаешь, Лена, ему верить.... Не служба, курорт. Три письма всего было, и у Нади столько же. Волнуемся, конечно.
   В открытую про Афганистан ещё не говорили, но земля слухом полнится, из махалли двое ребят постарше эту школу прошли. Как не волноваться, когда всё шито-крыто? Ленка и сказала сначала тёть Люсе, а потом и осунувшейся тёть Наде:
   - Не переживайте так. Вернётся, куда денется? Привет передайте.
   У Серёги отец дверь открыл.
   - Здрасьте, дядь Петь.
   - Здравствуй.
   - Спросить про Серёжу хотела.
   - Чего спрашивать? Служит он, служит.
   - А где?
   - В Приморском крае.
   - А-а.... Что-то не пишет.
   - Когда ему писать? Это армия, - резко ответил дядь Петя и закрыл дверь. Успела заметить, за его спиной привидением маячила тётя Лариса.
   Ленка на пацанов обиделась, могли бы и ей пол странички накатать. "Тоже мне, вояки! Ну и ладно, подумаешь. Вот придут, уж я их встречу, всех троих! Упрашивать ещё будут! Не плачь, девчонка? А я и не плачу".
  
   Первым вернулся Лёнчик. В августе. Она снова приехала на каникулы и скоро уезжать, а он и вернулся. Точнее, его вернули. Длинная запаянная капсула, а внутри Лёнчик. Сверху распластанная тётя Надя. Ладони слепо шарят по серому металлу, чёрной косынкой лоб обрисован. Зарёванная Маринка, приклеенная к материному плечу, и отец напротив. Старый-престарый, в одну ночь бороздами перепахано лицо, на коленях кулаки, а суставы белые. На них Ленка и смотрела остановившимся взглядом. И тихий вой на весь дом.
   Тянется на кладбище махалля. Молчит, шаркает за грузовиком. Вдоль дороги люди выходят, стоят и тоже молчат. Общие беды.

Саня

Глава восьмая

   В военкомате оба написали "Прошу направить меня для прохождения службы в ВДВ". Здоровье показали отменное: ни кривой носовой перегородки, ни скрытой "свинки", зрение орлиное. Выросшие на улице, с малолетства бегали, прыгали, плавали, дрались как дышали и получили высшую категорию А1, заведомо элитные войска: ВДВ, морская пехота. На сборном пункте пока ждали, ещё помахаться успели от нечего делать. Рядом старший лейтенант остановился, сигарету мнёт, лицо загорелое, подбородок с ямочкой, рот змейкой изогнут, глаза некрупные, но тёмные и какие-то шалые. Из-под фуражки кудрями коричневый чуб выпадает. Женщины таких любят, термоядерная смесь мужественности, самоуверенности и смазливости. Саня с Лёнчиком прекратили выпендриваться. Старлей прилепил сигарету в уголок рта, зажигалкой чиркнул и затянулся со вкусом. Пыхнул в их сторону клубом дыма и сказал:
   - Чего остановились, каратисты? Продолжайте.
   - Цирк, что ли? - ухмыльнулся Саня, а Лёнчик добавил: - Не нанимались.
   - Фамилия?
   - Мальчиш Кибальчиш я, - задорно ответил Лёнчик, мозгов-то не было. Почему-то казалось, если присяги ещё не приняли, то как со школьным военруком разговаривать можно.
   - Башкой у меня стены крушить будешь, - не повышая голоса, разлил ядовитый мёд старлей, замкомроты Багульник, и целых полгода гонял как сидоровых коз. Только и ловил момент погнобить повеселее. Как на грех, на глаза ему попадались с завидной регулярностью. Устав и у Сани и у Лёнчика от зубов не просто отскакивал, рикошетил шрапнелью, обменянный на отжимание в положении "на костях" (на кулаках), так эффективнее всего запоминается. Багульник не гнушался и простенькими "вспышками", особенно возле скамейки. Встанет напротив, ноги расставит, бросит твою панаму-афганку и ехидно так:
   - Вспышка с фронта!
   Скамейка сзади подпирает, ты носом в асфальт, пока вползаешь под лавку, панама упала. Всё, не успел. Ядерное оружие массового поражения настигло и поразило, а старлей обязательно скажет: "Торчишь, рядовой Черкасов (Николаев), как геморрой из жопы. Руки-ноги оторвёт - ничего, жить можно, а без головы никак". И так до тех пор, пока рыбкой скользить не будешь и во время не уложишься. "Вспышка! Отставить! Вспышка! Отставить"! Сам кривится глумливо и напевает под нос:
   - Где-то багульник на сопках цветёт
   Кедры вонзаются в небо....
   Радости армейской жизни и цену голубым беретам познали с первых дней. Парень был из Воронежа, его сразу Пыхом прозвали за то, что спал и пыхтел на всю казарму "пых, пых". Помимо того, что сами накосячили на призывном пункте, он ещё и помог попасть в любимчики комвзвода Ковалёву. Пых этот и крепкий вроде, и хвастался, что целенаправленно готовился в десантники, но сдулся быстро. Первые три дня новобранцев не трогали, всё смахивало на пионерлагерь для очень взрослых пацанов. На четвёртый день утром побежали кросс пять километров, задыхались, но как-то доползли, а он в хвосте чуть ли не пёхом.
   - Спецназ своих не бросает, ещё два.
   Пацаны, матерясь сквозь зубы, Пыха в середину затолкали. Лёнчик его пинками да кулаками подгонял, Саня и Мурат из Башкирии подмышками подхватывали, когда мешком оседал. После этого забега у всех язык на плечо, сами в мыле, а Лёньке команда - в вещмешок загрузить щебёнку из большой кучи и три круга по территории (один заход метров шестьсот).
   - За что? - он возмутился вслух. Уже знали: лучший рот - закрытый рот, но держать его в таком положении пока не научились.
   - Ещё три. Поясняю - за "ЭН-О", неуставные отношения, товарища бить нельзя, - заокал лейтенант Ковалёв, типичный выходец из средней полосы России. Гхэкающий говор, округлые звуки и лицом Иван Иваныч Иванов. - Вопросы есть?
   - Никак нет.
   - Бехо-омарш! Остальным, вольно! Перекур пятнадцать минут.
   Саня опешил от такого издевательства, тупо смотрел, как Лёнчик с яростью гребёт щебёнку, взваливает на спину вещмешок и бежит по кругу утомлённой савраской.
   - Рядовой Николаев, болтаешься как хавно в проруби! Прибавить!
   Лёнчик выпрямился и побежал быстрее, что-то беззвучно шепча.
   - С-сука! - едва слышно выдавил Саня и тут же голос: - Рядовой Черкасов!
   - Я!
   - Три круха по тому же маршруту! Бехо-омарш!
   - Есть!
   Саня сразу не сообразил и рванул вперёд, но сзади окрик:
   - Куда? Хрузись сначала, куча слева.
   Он заталкивал щебёнку в вещмешок и сыпал маты по-русски и по-узбекски. Потом бежал следом за Лёнчиком как вьючный верблюд, горячий пот струился по лицу, солёно затекал в рот, нестерпимо жгло от пояса до лопаток. Подошвы об асфальт ухают, в глазах круги синие-пресиние, щебёнка за спиной грохочет, вонзается острыми углами. Ногами ворочал и думал: "Мля-я-а.... Куда попали"?!
   В этот же вечер и узнали куда. Перед отбоем спины друг у друга глянули - одуреть! Пацаны вокруг стоят, присвистывают - кожа в лоскуты. Кто-то спросил:
   - А почему спецназ? ВДВ вроде?
   - Потому, - отрезал сержант Жумагулов, командир отделения казах. - Глупый вопрос не задавать!
   После отбоя Саня дотянулся через проход между кроватями до Лёнчика, оба внизу спали, и зашептал:
   - Понял, Круглый? Мы в секретных войсках.
   - Да понял я, понял. Ссышь?
   - Не-а, а ты?
   Лёнчик хмыкнул:
   - Дурак, что ли.
   - Пацаны, я с вами, если что, - сверху голова свесилась, Мурат-Башкир. Он и стал третьим до самого конца.
   Саня отвалился на кровать. На спине лежать не мог, только на боку, но с гордостью огладил грудь с первой порослью, почувствовал упругость мышц. Уже герой, видела бы Ленка! Тешил себя воображением: он идёт по махалле в парадной форме, белым ремнём перетянутый, голубой берет лихо набок заломлен, полоски клинышком разбегаются в разные стороны, справа и слева рядами ордена и медали от самого пуза. На руке Ленка висит счастливая, дождалась! А Серый с Лёнчиком где? Да фиг его знает! С этим и уснул.
   После присяги их проинформировали и проинструктировали: действительно, от ВДВ только форма, они избранные, элита из элит. Это не только честь, которую ещё заслужить надо, но и каторжный труд. А дальше начались запреты: ни говорить об этом, ни в письмах писать нельзя, упоминать фамилии сослуживцев тоже, о видах вооружения тем более. Рот зашить всем. Фотографироваться в спецобмундировании, а также на фоне спецтехники, запрещено. Письма от близких хранить не более двух дней, затем или сжигать, или назад отправлять обратным письмом.
   Дорога из Чирчика прямая "за речку". Ташкентские это знали, как и знали родные Чимганские горы, так близко и бело поднимающиеся сразу за частью. Туда закинут, обратно все ли вернутся? Могучий вопрос.
   Всем взводом от Пыха интуитивно отстранились, но на кроссах предусмотрительно засовывали в середину. Каждый считал своим долгом незаметно предупредить без слов, играя желваками: только попробуй! Он гнилой оказался, здоровый, а вата ватой, ещё и на стрельбах хуже всех себя показывал. Косой как Краморов, зато расплачивались всей ротой, то бег со щебёнкой, то под счёт отжимались до потери сознания, то "джампики" прыгали или гусиным шагом шаркали километр вприсядочку. А это и хорошо, мускулы качаются и качаются.
   Когда в третий раз из-за него спины содрали, Саня не выдержал, навтыкал ему втихаря и пригрозил:
   - Только вякни где-нибудь!
   Отдать должное лейтенанту, он и Пыху спуску не давал. Загонит на турник, тот раз пять подтянется и висит бурдюком.
   - Не можешь - научим, не хочешь - заставим! Упор лёжа при-инять!
   В тот раз по Чимгану скакали в полном обмундировании с камнями за спиной и сухпаем. Сначала марш-бросок на десять километров, потом в вертушку погрузили и в горы. Попрыгали метров с полутора на плато и вверх, как архары. Архаровцами и кликал взводный.
   - Ну, что, архаровцы, сдохли? Курдюки подобрали и вперёд!
   А какой, нафиг, вперёд? За спиной уже с десяток км по ущелью да по вертикальному склону, по нему только ползком и можно. И ползли под расплавленным солнцем как налипшие на занавеску мухи. Пекло за сорок, на зубах пыль скрипит, рот не закрывается, в носу жар печной. И пить, пить, пить.... Всё время пить охота, а уже нечего. Не жрали и не лезло, так сухой паёк назад и притащили. Тренировки дома с "грушей" теперь казались детскими танцами. А Пых вырубился и встать не мог. Кому тащить первыми? Конечно, Лёнчику и Сане, любимчики же. Усталость смертная, сами еле ноги передвигали, ремнями дохлого Пыха к себе прицепили и тянули в гору. Тут команда "Замаскироваться"! Попадали за валун, непослушными руками нагребали камни, выкладывали заградительное сооружение в целях ввести возможного наблюдателя в заблуждение и обезопасить себя, а Пых трупом лежит. Лёнчик пнул его, тот голову поднял, глазами хлопает.
   - Чё уставился? Маскируйся или тут похороню.
   Пых судорожно кивнул и торопливо начал камни собирать.
   - Понимает иногда, - сказал Саня, измученно лёг на бок и подложил руку под голову. Так валялся бы и валялся целый год. Смотрел на пламенеющее закатное небо, слушал чвиканье редких птиц и ничего больше не надо, даже повыделываться перед Ленкой охота пропала.
   Наблюдатель противника, замаскированный под комвзвода Ковалёва, вытащил из сладостных грёз и ботинком разнёс бруствер.
   - Куличики в песочнице строить! Вперёд!
   Подцепили Пыха и дальше поползли. Потом ребята сменили, а под конец опять им досталось. Прибыли в расположение далеко за полночь. Закачивались водой по самое "не хочу" и тут же блевали всё, что выпили. Руки трясутся, ноги по пятнадцать пудов каждая, колени подламываются. Мрак, застрелиться можно.
   Лёнчик отёр запёкшийся рот, пошатываясь, подошёл к Пыху и со всего маху врезал в челюсть. Тот только успел руку поднять для ответного удара, сержант Жумагулов среагировал и перехватил, а Лёнчик выплюнул:
   - Я ещё девчонку на руках не таскал, падла, а тебя должен. Или сам сдохни, или прибью.
   - Рядовой Николаев! - гаркнул за спиной лейтенант.
   - Да срал я! - Лёнчик развернулся, не разжимая кулаков. В глазах муть измождённая, башка вниз клонится.
   - Посрёшь у меня! Три круха бехо-омарш!
   И потащился Лёнчик нарезать круги, правда, налегке. Сказал потом.
   Саня в ту ночь никак уснуть не мог. От перегрузки трясло мелко, веки тяжеленные, а сон не шёл. Озноб внутри, а перед глазами Ленка в колготках. Он тоже не таскал девчонку, хотя целомудрием никогда не отличался, особенно в технаре на хлопке. Не дурак же отказываться, но это так, баловство.
   Когда на Новый год выпало с Ленкой целоваться, чуть не лопнул от радости и тщеславия, куда там кум королю! Сам целован, перецелован, поначалу смутился: Ленка ничья, они так решили давно. Во рту пересохло, губы как наждачка, непослушные, а потом держал её лицо в ладонях и пьяно ликовал: счастье привалило, подарок дедушки Мороза! Она хлопала невыносимыми глазами, смотрела в потолок и ни черта не понимала. Он целовал её долго, целое мгновение, и мысленно твердил: ну, ответь, хоть как-нибудь ответь! И ждал, ждал.... Из-под прикрытых век видел, жилы на шее Серого натянулись канатами, а у самого в голове - я! Я, мне досталось! А ничего не произошло, она никакая была.
   Они чуть не подрались тогда на улице как в детстве. Первый снег сыпал на непросохшую землю, тут же таял, перемалываясь в пакостную чавкающую хлябь. Ленка плескалась в ледяной воде, щиколотки торчали из огромных отцовых галош беззащитно, как прутики. Саня смотрел на них и орал на пацанов, что напоили её. Серый с Круглым наседали на него: кто знал, что так развезёт? Оказывается, она только шампанское в прошлом году пробовала и всё! А кто его просил у всех на глазах её проглотить?
   - Серый, ты бы отказался? Ну, только честно, - спросил Саня, наспех закатывая рукава рубашки. Он конкретно готовился к заварухе и ткнул Лёнчика в плечо: - А ты? Отвернулся бы? Сказал - извини, Ленка, мы с пацанами столковались? Так, что ли?
   - Учить надо? Дотронулся бы и всё, - свирепо ответил Серый, сжимая в руках колбасу из Ленкиного платья.
   - Не гони, то же самое бы сделал.
   - Пусти козла в огород, - отчеканил Лёнчик. Он держал Ленку за шею и откидывал прядки с её лба. Она хлюпала ртом из ладошки, вода разбрызгивалась, Ленка фыркала и тихонько скулила.
   - Чё сказал? - взъярился Саня и снова шибанул его в плечо. - Ответишь за козла?
   - Отвечу!
   Они бы точно передрались, если бы не Ленка. Она разогнулась, повернулась к ним, глаза шальные, блестящие, волосы повыбивались со всех сторон, ободок набекрень сидит. В куртке огромной, как горляшка нахохлившаяся. Негромко позвала:
   - Мальчишки!
   Измученно вытерла забрызганное лицо обеими ладонями, утопила в них щёки и посмотрела немигающим взглядом на всех по очереди. Потом выдала с мрачной обречённостью:
   - Я вас люблю. Всех. Что делать?
   Замолчали сразу, а она медленно-медленно стала оседать на бетонный бортик колонки. Снежинки неторопливо кружились у её лица, над ней, над всем миром, внезапно ощерившимся злобной ухмылкой.
   Серый очнулся первым, поймал Ленку и сказал растерянно:
   - Спит, что ли?
   - Уложить надо, - опомнился Лёнчик. - Куда, Сань?
   - На кровать большую.
   Серый легко поднял её, ухватив под коленями, она сонно пробормотала что-то и обняла его за шею. Куртка поехала вниз, Лёнчик удержал и пацаны с драгоценной ношей пошли в дом, а Саня стоял как монумент. Выбешенный, разгорячённый, ревнующий до смерти и бессильный. Развернулся и под нехотя падающим снегом направился в сарай. Холодные снежинки мягко опускались на лицо, сеялись за шиворот, таяли и стекали мерзкими ручейками. Саня со всей силы двинул кулаком в "грушу", а "груша" врезала ему, но вряд ли он это почувствовал. "Гад, опять её тягает! Прям под коленки лезет! Леночки-коленочки.... И, правда, что делать-то"? И колошматил, колошматил "грушу" трезво, неистово, тоскливо.
   Вернулся в дом и снова чуть не свихнулся от зависти. В полумраке Ленка спала, сидя на расправленной кровати. Наваливалась на живот Лёнчика безжизненно мотающейся головой, тот поддерживал её руками за плечи. Серый возился с пуговицами на Ленкиной спине. Их там целый ряд, пять штук, меленькие, как горошки. Саня все прощупал и пересчитал пока танцевал с ней, мысленно расстегнул раз двадцать. Опять Серый!
   Народ по дому разбрёлся парочками. Казалось, целуются все и со всеми, из зала доносился дружный беззаботный смех малочисленных одиночек, неестественно громкий, освобождённый алкоголем. Саня заглянул, пошарил взглядом в темноте, играть в бутылочку перестали, но так и сидели на полу, травили анекдоты. Машку нашёл в детской за поеданием конфет на пару с Пашкой, телек смотрели.
   - Маш, иди сюда, - позвал он.
   - Ну, чего? Итак сидим как арестованные.
   - Иди, Ленке помоги.
   - А чё она?
   - Ничё! Иди, сказал!
   - Не ори, - огрызнулась Машка и с неохотой сползла с кровати. Пашка следом: - Тож гляну.
   - Я те гляну, сиди здесь!
   За семь шагов по коридору дал указания:
   - Разденешь и спать уложи. Платье у неё грязное, постирай.
   - Чё это я? Она пьяная, да? Ни фига се....
   - Лишнего не болтай.
   - Да, ладно. Влюбился, что ли?
   - Язык длинный? Отрежу.
   Машка ехидно хихикнула, за что получила щелбан.
   В спальне родителей вредина показательно демонстрировала женское превосходство. Командовала неповоротливыми Серым и Лёнчиком, а Саня вновь стоял истуканом, втиснув по четыре пальца в передние карманы джинсов. Молча зверел, видя как Серый держит Ленку вертикально, из её подмышек пальцами так и тянется к маленькой груди. Круглый задрал подол синего платья, выронил и снова коснулся её ног.
   - Чё ты там путаешься, Лёнь? - беззлобно подкалывала Машка, топчась по кровати.
   - Маха, иди сама снимай, - отбился тот.
   - Ага. Мне стирать ещё. Давай, давай, трудись. Просто думай, что это кукла, да, Серый?
   - Отстань!
   Она издевалась, но им было легче. Саня глаз не мог оторвать от блескучих колготок на стройных ножках, от тёмной впадинки пупка за тонкой прозрачной преградой, от ласточкой разлетевшейся линии трусиков. Юность и женственность безвольно изогнулась тонким станом, Ленка что-то прохныкала, когда вытаскивала голову из платья, видимо, зацепилась серёжкой.
   - Серый, ты чё, тоже уснул? Проснись и пой, - засмеялась Машка.
   Больше Саня не вынес. На негнущихся ногах вышел из спальни и поплёлся на веранду. Злость клокотала у горла, перекрывала кислород и не давала дышать. Шарахнул кулаком стену, сдавленный рык вырвался наружу. "Л-лапают, руками везде лезут! Гады! Круглый спецом платье гоняет, пощупать лишний раз. А Серый... всю ночь её тискает, слюни пускает"!
   Саня достал из холодильника отцовскую бутылку водки, зубами потянул за язычок крышки из плотной фольги, дёрнул несколько раз, но открыл. Взял со стола чей-то недопитый бокал, выплеснул остатки в мойку и набулькал до краёв. Засадил половину, не закусывая. Расплавленным оловом залило рот, горло, кишки, ударило в голову. "Гады"!
   Ревность сжирала, подпитанная хмельными парами, урчала и булькала, пережёвывая Санину душу. Он не помнил себя таким, чтобы наизнанку, чтобы выворачивало требуху и одновременно ныло мучительно и сладостно, пагубно.
   Они и раньше сталкивались из-за Ленки, дрались отчаянно, в кровь, потом как-то всё утихомиривалось и опять вместе. Он бы за пацанов не глядя шагнул куда угодно, хоть в преисподнюю, лишь бы её не трогали. А чёрта с два, все такие же!
   Тогда, в лагере, когда шашлык в горло не лез, они дотянули до отряда, дождались, пока Ленка зайдёт в свою палату и за туалетом разборки устроили. Без единого слова под собственное сопение дубасили серьёзно. В лицо бить у них давно запрещено, всё остальное пожалуйста, хоть измочаль. Странная это была драка, треугольная. Саня Лёнчику заедет под дых, тот охнет, даст сдачи, разворачивается и Серому в рёбра. Этот загнётся на минуту, затем долбанёт Круглого и Сане тычок в живот. А он-то свою порцию получит и от души саданёт снизу вверх Серому. И так в обратную сторону. Несколько кругов прошлись, пока додумались - и что? Ну, печёнку друг другу отобьют, а толку? Тогда-то, потирая бока, и выработали закон: Ленка ничья, и строго его соблюдали.
   Пацаны подтянулись хмурые, не спрашивая, налили себе водки и хлопнули как и Саня, стоя и не закусывая. Сели напротив, не проронив ни слова, втроём добили бутылку под чей-то смех, охи и вздохи.
   - Мана сизга результат (вот тебе результат), - невесело пошутил Лёнчик. - И чё теперь?
   В следующую секунду из зала грянул Status Quo с невероятно популярной композицией "In the Army Now", народу надоело мотаться бесцельно и решили оторваться. Топот множества ног и рёв сводного залихватского хора сливался с грохочущим из колонок ритмом.
   "... Now you remember what the draft man said,
   nothing to do all day but stay in bed
   You're in the Army now,
   oh-oo-oh you're in the Army now...".
   "Юринзеарми нау,
   О-у-о юринзеарми нау!" - толпа выводила слаженно, самозабвенно, во весь голос.
   - Вот именно, - вдруг сказал Серый. - Вернёмся из армии, тогда и решим.
   - Как? - спросил Саня. - Голосовать будем? Или в карты разыграем?
   - Зарики кинем, - усмехнулся Лёнчик.
   - Не знаю, - ответил Серый. - Но я....
   - Не ты один, - оборвал Лёнчик, помолчал, а затем добавил: - Зашибись, пацаны.... За-ши-бись.
   Когда девчонки навели порядок и все разошлись, Саня улёгся рядом с мирно посапывающей Ленкой. Она спала на спине, закинув руки за голову и чуть приоткрыв рот, томно и сладко, будто предлагала себя. Он не удержался, просунул ладонь под одеяло и легонько провёл от шеи вниз, пальцами мягко пробежался вдоль лифчика, осторожно примерился к холмику и спустился к впалому животу. Шершаво прошёлся по колготкам, остановился на выпирающих тазобедренных косточках. Вздохнул умиротворённо, с неохотой вытащил ладонь, поправил одеяло и наложил свою печать сверху, и руку и ногу. "Не отдам!" - на этой мысли провалился в сон.
  
   Лёнчик приковылял на полусогнутых, стягивал с себя грязную провонявшую робу и что-то бубнил. Саня поднял голову и спросил:
   - Чё, Круглый, мечта сбылась? Ходим красиво, полоски поперёк, береты голубые.
   - Ага.... Аксельбанты забыл. Ноги до жопы стёр, не поднимусь утром.
   Он тяжёло сел на кровать. Руки плетьми висят, голые колени ходуном ходят, глаз в темноте не видно. Посидел с минуту и, еле ворочая языком, сказал:
   - Всё равно эту падлу урою, не я буду!
   Завалился на бок, добормотал: "Надеюсь, Серый также пляшет", и уснул замертво. Спи, солдат, спи....
   Поднялся как миленький, а Ковалёв не выдал и Пыха потом куда-то перевели. Лёнчик всё вызнать пытался, мозг всем выносил, сержант Жумагулов сказал:
   - Тебе зачем знать? Лепёшка возьмёшь, виноград-персик возьмёшь, гости пойдёшь?
   - Сплю и вижу. Не дай Бог, гад, вернётся. А есть какой-нибудь Заполярный военный округ? ЗапоВО типа.
   - Как я знаю? Наш, Туркестанский есть, ТуркВО. Опять, тебе зачем?
   - Туда его надо, оленя к оленям.
   Пацаны засмеялись, а сержант расплылся:
   - И-тит-ти мать! Балямут (баламут)!
   С его лёгкой руки Лёнчик стал Балямутом, но "погремуху" быстро сократили. Рядовой Николаев, он же Круглый, он же Балямут, он же Баля.

Глава девятая

   И Саня и Лёнчик АКМ с закрытыми глазами собирали-разбирали, сколько раз Колю-Петю добром вспоминали. На стрельбах оба лучшие, укладывали кучно, в яблочко, военрук в школе пострелять давал не только из "мелкашек". В рукопашную рубились не хуже других. Когда Пыха убрали, пацаны у них в роте как на подбор оказались, "шлангов" не было. Не рай, конечно, и сачковали порой, но такие гладиаторские бои устраивали, мама не горюй! Сентябрь в Азии месяц ещё летний, до тридцати. Палит солнце и сдаваться не собирается, а тенёчка в части не особо разбежишься. Тренировались на плацу в условиях, приближённых к боевым, никаких матов для мягкой посадки. Все как один по пояс голые, чёрные, блестящие. Ну, а Багульнику вывести на спарринг любимчиков - хлебом не корми, ухмыляется да, знай, напевает и сигарету мусолит.
   - Как бабу мнёт, - сказал Саня Лёнчику в ухо. Они бой закончили, тяжело дышали, но, как и принято, обнялись. От обоих ядрёным потом несёт, мокрые, руки со спины соскальзывают.
   - Не понял?
   - Сигарету тискает.
   Лёнчик ничего не ответил, а на следующий день сказал:
   - Мурло ему начищу перед отправкой.
   - Ты о чём?
   - Замкомроты. В лоб скажу - давай по-честному, без ранжиру.
   - Ага, так и кинется.
   - Плевать. Если не трус, то примет. За всё с ним рассчитаюсь.
   Ни черта Лёнчик не боялся и швырнул бы свою пацанскую перчатку безоглядно. Тем более, сейчас. Чирчикская учебка спецназа ГРУ готовила для Афганистана настоящих волков. Во всяком случае, курсанты так думали и безмерно гордились не только формой, но и умением выполнять любой приказ. Только представить - разведчик! Ещё и стрелок, а не какой-то там водила или связист. Каково для мальчишек? Выше только Бог, в которого не верили. Оно же как: Афган, не Афган, многие побаивались, но это казалось чем-то далёким, а здесь и сейчас ты "рейнджер". Плюс непоколебимая человеческая вера: кого-то коснётся, зацепит, сотрёт, только не меня.
   Когда очухаешься после очередного марш-броска или учебного боя в горах, то просто распирает - это ты сделал, ты, а не качок Шварц! У тебя-то всё настоящее, пусть "банки" меньше по размеру, но они живые и рабочие, чувствуют тяжёлый ритм боя. Руки привычно держат автомат, без колебаний стреляют изо всех видов оружия, ножом вспарывают картонное чучело. Подрывное дело знаешь, как выстоять под танком тоже. Конечно, гоняли и в хвост и в гриву, три шкуры сдирали в буквальном смысле, но восемнадцатилетних мужчин учили выживать. Многие потом с благодарностью вспоминали отцов-командиров. И куда без главной мечты пацанов того времени - прыжков с парашютом. Именно за них ты получаешь вожделенный голубой берет и памятный значок о твоём личном первом подвиге, честно можешь сказать о себе - десантура.
   На этом Саня и лажанулся, да так, что неделю не спал. Теорию знал, колени-стопы сжимал, где карабин находится спрашивать не надо, в голову вдолблено: купол раскроется в любом случае, конечно, если при укладке морским узлом не затянул. С вышки прыгал и приземлялся как положено, считалочка "501, 502, 503, 504, 505, кольцо" на всю жизнь в мозгах засела, а шагнуть не смог.
   - Ну, что, орлята, полетели? - подбодрил лейтенант Ковалёв, сержант у раскрытой двери пас особо нерешительных. - Приготовиться!
   Карабин-то Саня пристегнул, а сам вдруг понял - не орлёнок он, физически не может сделать этот шаг в небо, как последний чмошник. Четвёртым стоял, видел, как пацаны пропадают в открытой пасти самолёта, душераздирающие крики сразу куда-то уносит. У него мандраж суровый, ранец придавил, а в мозгах: "Пусть лучше тут убьют, не пойду". Гусиным шагом телепался, сердце в пятках, хоть ты тресни, ничего не мог с собой поделать. Дальше туман сплошной, чья-то рука на плечо упала и пинок под зад:
   - Пошёл!
   Выскочил пробкой, заорал как резаный, в воздухе крутануло. Саня вопил, рассекая растопыренным телом пустоту, перед глазами круговерть серо-зелёная. Какая там считалочка, напрочь всё вылетело. Потом словно кто-то за шиворот схватил, что-то зашелестело, хлопнуло и его трепануло нещадно. Заткнулся, голову задрал, а там купол полнёхонький! Точно, смотреть же надо и стропы проверять! А они-то ровненькие струны, ничего не закрутилось! Вниз глянул: плывёт земля-матушка прямоугольниками полей. Слева, чуть ниже, шары белые качаются, и вот они, заснеженные вершины Чимгана, рукой потрогать можно. Дикий восторг заполонил, адреналина по горло, какая анаша может с таким кайфом сравниться? Он парил в этой офигительной тишине целую вечность, что-то запел от переизбытка. Не помнил точно, но голос свой, рассеивающийся в воздухе, слышал. Ощущение полёта, покорения себя и неба словами не передать.
   Крышу снесло ему конкретно. Изумленно глазел по сторонам, не осознавал, что не падает, скорее, наоборот. Висел как абажур, пацаны уже парашюты на полигоне сворачивают, толпа в месте сбора кучкуется, что-то кричат, руками машут, а его как переклинило. Головой на сто восемьдесят градусов покрутил - никого вокруг, один болтается. Лихорадочно стал соображать, что случилось? Парашют сломался? Как он мог сломаться, это ж тряпка какая-то, а не БТР. Как на землю-то теперь попасть? Так и будет мотаться вверх-вниз? А почему вверх?
   Опомнился, сообразил, что в восходящий поток попал. "...Путём разворота купола сойти с потока, выполнить скольжение. 3-4 смежные стропы подтянуть на длину до 2 м", - освобождённый от стресса мозг автоматом выдал ответ.
   Приземлился последним. Всё сделал по инструкции: лицом по ветру, ноги напряжённые, на обе ступни, загасил купол. От злости на себя яростно собирал парашют и идти не хотел. "Лох! Кулёма! Как говно в проруби!" - бормотал между рычаниями. Но, хочешь, не хочешь, а топать надо. Натянул ухмылку и вразвалочку поплёлся к месту сбора. Разумеется, замкомроты Багульник встретил первым и не преминул пройтись на его счёт со змеиной улыбкой, растягивая слова и удовольствие:
   - Военная угроза НАТО! Я тучка, тучка.... Винни-пух!
   Все засмеялись, Саня сделал вид, что весело, хотя самого на части разрывало. Лёнчик сунул ему в рот зажжённую сигарету, а он поклялся - перед отправкой тоже старлея на бой вызовет. Сволочь, устанет ещё с ними бодаться.
   Ротный, капитан-афганец, вручил ему коробочку со значком, улыбнулся и сказал:
   - Бывает, солдат. Я первый раз прыгал, тоже завис и испугался. Поздравляю, десантник!
   В тот день только и разговору было о прыжках. Как оказалось, струхнули все, и каждый получил свой пинок, но только Саня висел воздушным шаром. В месте для курения он в бешенстве тянул сигарету за сигаретой, а Лёнчик сказал:
   - Забей, кто угодно мог попасть.
   - Я вообще случайно приземлился, так ничего и не понял, - добавил Башкир. - Только на земле прочухался, за парашютом поволокло. Хорошо, успел стропы подтянуть.
   Через неделю на борту самолёта Саня как на иголках сидел и не мог дождаться команды "Приготовиться"! Знал, даже если ранец будут со спины сдирать, он всё равно шагнёт в стелящиеся под ноги облака. Просто должен самому себе. Когда подошла его очередь, он чуток подпружинил на пятках и с разбега влетел в небесное молоко, отдаваясь упоительному ощущению полёта.
   Приземлился идеально, подошёл к группе. Багульник проводил разбор ошибок, глянул на Саню и сказал:
   - Рядовой Черкасов!
   - Я!
   - Отлично! - чуть выждал, а затем добавил: - Краса-авчик!
   Саню распирало от гордости, подумал: "Ладно, в морду бить не буду, так навтыкаю".
   А "Красавчик" приклеилось накрепко. Ему нравилось, к тому же, есть чем щегольнуть перед Ленкой, если Серый не переплюнет. Он так и написал в письме: "Здравствуй, Лена! С армейским приветом к тебе рядовой Красавчик...". Правда, как это бывает, не закончил и не отправил, руки не дошли.
   Ни он, ни Лёнчик про Афганистан не писали и не говорили, но подозревали, что предки в курсе. О Чирчикской учебке слухи давно ходили, народная молва разное приносила. Родители часто приезжали, до дома рукой подать. Первый раз на присягу, потом просто так, гостинцев привозили полный багажник. С ребятами делились, ничего не тырили. Отцы и матери тревожно пытались узнать, куда отправят, но кто им скажет заранее? Чтобы не спали потом?
   Ленка на присягу не попала, ногу подвернула. Распухла, посинела, она ходить не могла. Они-то козырно выглядели, но оба расстроились, Лёнчик сказал:
   - Блин, нельзя без присмотра оставлять.
   - Точно.
   Потом она уехала на Алтай. Саня думал о ней каждую свободную минуту, но писать не мог. Казалось, он слабее Лёнчика. Тот более дерзкий, безрассудный, рисковый, а ему духу порой не хватало, как с парашютом. На спаррингах они сходились по серьёзному, Саня-Красавчик доказывал в первую очередь самому себе, что он ничем не хуже Лёньки. А тот боец доблестный, отступать не в его правилах, вот и отрабатывали приёмы на совесть.
   Встретиться с замкомроты в рукопашной ни у него, ни у Лёнчика не получилось. За три дня до отправки Багульник зашёл в казарму перед отбоем, солдаты повскакивали.
   - Вольно!
   Прошёлся вдоль прохода между кроватями, посмотрел на всех, возле них остановился. Руки за спиной, лицо серьёзное, губы сузились в нитку, то на Лёнчика, то на Саню взгляд переводит. Они в трусах и тельниках развалились, вольно же. Оба лыбились как идиоты, просчитывали, где накосячили. Что Багульник пришёл напоследок долюбить их в доску, Саня не сомневался. Вроде грехов за собой не нашёл, но кто знает, что у лейтенанта в голове? Начнёт гнобить, тут-то он его и вызовет на бой.
   - Ефрейтор Николаев!
   - Я! - подскочил Лёнчик.
   - Ефрейтор Черкасов!
   - Я! - Саня вытянулся в струну, руки по швам.
   - Баля, Красавчик.... Поперёд всех в пекло не лезть. Не в игрушки играть едете.
   - Как получится, - ответил Лёнчик, а Саня не успел.
   - Отставить! Не по уставу.
   - Так точно!
   - Майли. Надеюсь, все вернётесь.
   - Хоп! - ответили дружно, а Багульник улыбнулся своей дурацкой пренебрежительной улыбкой.

Глава десятая

   То, что они щенки, а не волчары, поняли когда самолёт кругами садился в Кабуле под завесу ракетного заграждения. Сидишь в металлической коробке чуть ли не вверх тормашками, а она пикирует вниз под разрывы. Небо разноцветно окрашенное, страшное, глаза туда так и косятся. Душа в пятках, невольно про Бога вспомнишь. Потом вроде отлегло, дальше на вертолётах, но никто в них не стрелял. Саня-то думал - сейчас приземлятся и сразу в бой, тут-то он себя покажет. Перебросили в конце сентября, втроём напросились в одну часть Саня, Лёнчик и Мурат, ещё несколько ребят из учебки. Как бараны толпились у штаба, с удивлением крутили головами и не понимали где тут война? Вроде как обычно: построение в форме, дневальный стоит, один территорию метёт. Распределили по отделениям, в свой модуль вошли и в первой же комнате обнаружили вопиющее нарушение устава: бойцы днём спят! В учебке по два наряда бы выписали, а тут ничего. Не расположение действующих войск, а турбаза какая-то. Ещё больше поразило, когда вечером торопливо зашёл лейтенант, который их по прибытии встречал. Они-то подскочили и выпалили "Здравия желаю, товарищ лейтенант", а остальные фамильярно: "Здорово, командир", а тот спросил:
   - Кто пойдёт?
   Никакого строя и назначения - ты, ты, ты. С разных концов парни руки небрежно вскидывали, негромко отзывались - я!
   Куда пойдут, зачем, Саня не понимал, а особо никто и не объяснял. Как прошвырнуться собирались. Экстренно ушли в ночь, а он не спал и прислушивался. Нигде ничего не громыхает, не стреляет, цикады на улице стрекочут совсем как в Ташкенте. Домой до жути захотелось, Машка с Пашкой вспомнились, мать с отцом. Вздохнул. Не думал, что так пронзительно будет скучать по ним. От романтики полосато-беретной давно ничего не осталось, но Саня вырос правильным пацаном. Сачкануть, когда другие воют по-настоящему, в голову бы не пришло.
   Ленкин образ расплывался, перемешивался взрослый и детский, единой картины не видел. Смотрел на её фотокарточку, а в голове миллион эпизодов проплывало. Она им одинаковые прислала: маленький квадратик, где Ленка в школьной форме и белом фартуке. Саня никогда не задумывался красивая, не красивая эта девчонка с чёрно-белого снимка для выпускной виньетки. Прямые волосы до плеч, подбородок острый, высокие скулы сглаживает детская припухлость щёк. Губы средние, с явно выраженными вершинками, нос как у лисы, глаза.... Не передаёт фотка этих непереносимых глаз, они у неё странные: небольшие, светло-серые, а по краю тёмные-претёмные, от чего кажутся глубокими колодцами. Саня вглядывался в снимок и не верил, что держал это лицо в ладонях.
   Далеко-далеко то ли собака, то ли шакал завыл, царапнув по душе тревогой, и снова тишина. "На войне. Я на войне", - мысленно твердил, чтобы осознать, но не очень-то получалось.
   - Спишь, Санёк? - громкий шёпот Лёнчика отвлёк.
   - Нет.
   - Тоже хочу с ними. Давай, в следующий раз руки поднимем?
   - Давай, - быстро согласился Саня. И опять мысль: он снова первый, а я?
   - Хорош бубнить, - оборвал сонный голос за спиной. - Кто вас возьмёт? Навоюетесь ещё.
   Взяли его и Башкира только через полтора месяца. Всё это время служили как обычно, пообвыклись, занимались, отрабатывали и нарабатывали, постигали военную науку из первых рук. Поняли: знаки различия тут только на построение увидишь, а когда группа уходит на боевой выход, это и называется "на войну". Наслушаться успели, страшилки в учебке теперь казались цветочками по сравнению с рассказами сослуживцев об издевательствах "духов" над нашими бойцами, о подвигах, об удачных и неудачных операциях, о четырёх гранатах: три для боя, одна для себя. Как тут не бояться? Да, ты "рейнджер", полгода тебя натаскивали воевать, целых полгода! И ты отличник боевой и политической, но тебе восемнадцать. Всего!
   Если Лёнчик смотрел на "старичков", возвращающихся с войны, с завистью, то Саня одновременно и со страхом и с восхищением - волчары самые настоящие. Уставшие, грязные, злые, в красных от бессонницы глазах что-то необъяснимое, не уловить. Как будто они знают больше чем он, чем командиры, чем все люди, с кем Саня сталкивался в жизни. Не понимал, хочет ли стать таким же, но хуже всего был постоянный вопрос, крючком зацепившийся в мозгах: а он-то вытянет?
   Потом, в очень взрослой жизни, Саня часто думал откуда у ребят бралось столько мужества? Неукротимой отваги и бесстрашия, а главное осознания: ты не можешь подвести, рядом такие же пацаны, они надеются только на себя и на тебя. Конечно, и трусы были, боялись все. Но эти, которые прошли ад и которые не вернулись, кто их научил идти до конца? Где рождается сила духа и способность к самопожертвованию? В голове, в сердце, в кишках? Почему один малодушно пьёт "желтушную мочу", чтобы отлежаться в госпитале, а другой в одиночку принимает бой? Ответа не находил.
   Глядя на этих парней, рука не поднималась. При всей мощной подготовке он сопляк, никто, ноль. Они уходят туда, откуда не всегда возвращаются и берут тех, на кого можно рассчитывать. И хоть за этот месяц в роте ни одной смерти не было, только ранения, Саня всё равно нервничал, вдруг сломается и подставит всех? А Лёнчик в уши жужжал:
   - Сколько сидеть можно? Вечные запасные! Так и будем дневалить до дембеля?
   Однажды он поднял руку. В глазах азарт, не Баля, пёс охотничий со вздыбленной шерстью. Старший лейтенант группу собрал, глянул на Лёнчика и отвернулся, тот только что зубами не клацнул от досады. Командир на Саню кивнул:
   - Берём, Михай?
   - Берём, себе возьму, - ответил сидящий на косой табуретке усатый сержант Михайличенко и Сане: - Как тебя?
   - Ефрейтор Черкасов! - брякнул Саня, а Михай сказал: - Выучил уже, слишком длинно. Короче есть?
   - Саня.
   - В курсе. Каждый второй Саня, ещё что?
   - Красавчик.
   - У нас таких красавчиков полроты, - хмыкнул сержант.
   - Ладно, Красавчик так Красавчик, - сказал командир и махнул головой в сторону Мурата: - Этого?
   - Тоже артист какой-нибудь? - спросил один их "старичков".
   - Не артист я, Башкир, - отчеканил Мурат.
   - Ну, всё, вешайтесь, духи, - сказал Михай. - Башкир и Красавчик на тропу выходят по ваши души. К чертям собачьим караваны разнесут.
   Лёнчик был злой как дьявол, только и буркнул:
   - Повезло.
   Группу готовили, отрабатывали возможные варианты на макете. Саня слушал внимательно и запоминал, но полевая обстановка не всегда совпадает с твоими представлениями, тем более в первый раз. Перед выходом командир роты проверил экипировку, дал заключительные указания, наконец, прозвучало традиционное "Ни пуха, ни пера!", "К чёрту!" и погрузились в "вертушки".
   Выбросили на пятачке в предгорье, двадцать три человека. Вот уж где Саня проклял, что на свет родился! Помимо того, что в "зимнике", ещё увешан как новогодняя ёлка: автомат, спереди "лифчик" с автоматными рожками, сзади рюкзак битком под тридцать килограмм весом, к нему три фляжки с водой по полтора литра привязаны, одеяло, плащ-палатка примотаны.
   Боекомплект группы - дело серьёзное и тяжёлое, несут его на себе, никакой машины, тележки или осла. Помимо автоматов, снайперских винтовок и прочего негабаритного оружия ещё три-четыре пулемёта, столько же гранатомётов, пара огнемётов, всё это со станком, вес каждого по частям от двенадцати до двадцати пяти килограмм. Кроме самого оружия пулемётные ленты, каждая по одиннадцать, гранаты, радиостанции и много, много чего ещё.
   Сане станок от гранатомёта достался и ленту сверху набросили, чуть не завалился коленями на камни, Башкиру огнемёт на спину повесили. Они в замыкающих, сзади Михай на контроле и ещё двое.
   Куда идут, в каком направлении, Саня не понимал. Темнотища глаз выколи, сверху чугуном килограммов шестьдесят давит, размазывает по земле. Не просто как-то двигаться надо. На боевом выходе времени только до рассвета и отмахать нужно не один десяток километров. И пусть кто-то скажет - зачем? Кто вас просил? Да никто не просил, им приказали они пошли. Честно выполняли солдатскую работу.
   Саня падал несколько раз, а с таким весом на горбу попробуй-ка поднимись, не верблюд же. Цеплялся руками за жухлую траву, за камни, в какой-то момент понял - плачет. Сопли развесились, дыхалка вот-вот откажет, и сил нет и деваться некуда, все идут и ты идёшь, прёшь как гружёный ишак.
   Башкир впереди ткнулся носом и на бок, Саня в него. Чуток отдышался, спросил:
   - Ты чего?
   - Не могу больше, сдохну, - просипел Башкир и раскатисто шмыгнул носом, как захлебнулся, содрал оружие со спины.
   - Что, спецназ, нагулялись? - сказал Михай, останавливаясь рядом. Непонятно, то ли сочувствует, то ли издевается. - Дай сюда.
   Он протянул руку к Башкиру за огнемётом, тот прижал его к себе как младенца. Глаз не видно, только всхлипывает и головой мотает - не отдам! Михай хмыкнул и сразу команда - привал пять минут. Самые сладкие мгновения в жизни. Упал задницей на камни, унял трясучку в ногах и тянешь в себя чистейший горный воздух. Курорт, хоть закислородься, целых пять минут!
   Потом узнали - так проверяют новичков на "вшивость" и на выносливость. Сваливают на них по максимуму, выдержал, не сбросил, не заныл - молодец, добро пожаловать в спецназ, подставляй башку рядом с остальными. Не смог, сдался, заныл - пинком под зад, руки никто не протянет и второго шанса никто не даст. Потому как бойцам с тобой на войну идти, а если подведёшь? Такое братство. И неписаный закон - живого, мёртвого, но тебя вытащат.
   На днёвку залегли уже на месте. Он в тройке с Михаем, Башкир дальше. Примерно полчаса ушло на обустройство "кладочки" (укрытия из камней). Саня ни рук, ни ног не чувствовал, Михай ему первому разрешил поспать, он в одеяло завернулся и вырубился.
   Перед пробуждением сон пришёл лёгкий-лёгкий: огромная белая комната, а в ней Ленка в зелёном сарафане. Ни дверей, ни окон, но светло как днём, солнечно. Ленка от него убегает и хохочет-заливается, он её ловит, только-только рукой прикоснётся, она р-раз! и выскользнула. Снова поймать пытается, Ленка что-то кричит ему и опять смеётся, а он будто понимает и от этого так радостно. Дотянулся, всё-таки, обхватил руками, гибкость её фигурки подсознанием помнил. Эх, вот оно! Сейчас поцелует и на этот раз она ответит. В следующую минуту совсем рядом прозвучало:
   - Красавчик, подъём!
   Проморгался и ничего не понял: ни белой комнаты, ни Ленки. Грязным заляпанным потолком над головой тяжёлое небо, вокруг серые каменистые склоны в чахлых клочьях травы, рядом Михай с покрасневшими от бессонницы глазами. Другой боец, таджик Джумабаев (Джума), гранатомётчик, только проснулся. Саня сменил сержанта и тот уснул за доли секунды, для сна каждое мгновенье дорого.
   Пролежали до ночи, елозили на животе. Подняться нельзя, засечь могут. От того, насколько хорошо замаскировались, зависит не только успех операции, но и жизни всех. В туалет хочешь? Исхитряйся, а по-большому жди темноты. Пить с разрешения, неизвестно, сколько тут валяться придётся и курить запрещено - духи за сто вёрст учуют, у них своя разведка и тактика партизанской войны. Поэтому "старички" и брали с собой новичков одного-двух, не больше, обкатывали в реальной обстановке. Обуза, не бойцы, но опыт, как известно, дело наживное. Саня и наживал, просто выполнял, что велели и всё. Нет, думал ещё - как они вообще сюда пришли? Как старший лейтенант в этих суровых условиях ночью с точностью до метра вывел группу на точку? В голове не укладывалось. Много позже узнал - каждая операция готовится тщательно, разбирается подетально и поминутно, но всё предусмотреть невозможно. Бывает и в срочном порядке выдвигаются, и накладки случаются.
   Ещё одна мысль не давала покоя - не лохануться бы. Слёзы и сопли высохли, но они были, из головы не выкинешь.
   Во вторую ночь минёры сползли вниз к пересохшему ручью, заминировали и опять на позиции. Тогда-то он и понял, что такое смотреть тропу. Вглядывался в темноту, ни черта не видел, но смотрел, как и положено. Не его задача, однако любопытство брало: что, прям сейчас и пойдёт караван? Теорию знал и не дурак, но отчего-то виделась цепь верблюдов как в фильме "Волшебная лампа Аладдина".
   - Тут пойдут? - шёпотом спросил у Михая.
   - А где? На кой ляд мы тут сидим, думаешь? - чуть слышно ответил тот.
   - Откуда известно?
   - Сорока на хвосте.... В разведке служим.
   - Когда, сегодня?
   - Да хрен его знает. Отвали, спи лучше, пока время есть.
   - Пачиму ты Красавьчик? - спросил Джума. - Такой красивый, думаешь?
   - Не-е.... Налажал я, - сознался Саня и рассказал про первый прыжок с парашютом.
   - А я и не прыгал, - ответил таджик. - И кто теперь? Урод?
   Прыснули негромко в одеяло. Михай шикнул и распределил дежурство по два часа, а Саня уснул спокойным сном.
   И следующие томительные сутки бездействия, от лёжки на камнях бока болели, одеяло не спасало. В горах ночью холодно, днём солнце вывалилось слепящее, но не греющее. Вода ледяная, жратва тоже, напряжение только нарастало. Ожидание хуже всего, лишний раз не шелохнуться, в голову что только не лезло: шашлык-машлык, плову захотелось до жути, дома бы на диване у телека развалиться с большой тарелкой. Потом на Серого переключился, интересно, где он? В наряды ходит, на тумбочке стоит? Что там этот умник надумал, как они Ленку делить будут? Мысли, по обыкновению, сворачивали к ней и отступать Саня не собирался.
   - Тайфун-3, Тайфун-1, пропускаем, - неожиданно послышалось из радио. - Огонь по моей команде!
   - Понял, - отозвался Михай.
   До Сани сначала не дошло, машинально выдвинул голову вверх и сразу получил по кумполу.
   - Ку-уда, мать твою? - просипел в самое ухо Михай. - Баран!
   Самолюбие не выдержало очередного прокола - опять он лох! Убил бы себя, сто тысяч раз повесил и расстрелял, если бы мог. Как он их не заметил? Из-за крайней горы четверо вывалились под луной как на блюдечке, головной дозор. Группа шла уверенно, доносился хруст редкого галечника под ногами. Саня первый раз в жизни "духов" увидел и смотрел во все глаза - две ноги, две руки, одна голова. В них надо стрелять. Не в чучело картонное, в людей.
   Небо очистилось. Чёрное, тугое, звёзды близкие, совсем как в Ташкенте. Саня некстати вспомнил о детских войнушках, могли ли предположить тогда? Тут же одёрнул себя - дурак, о чём думаешь?
   Минуты как столетия, не налажать бы теперь. Нервы натянулись до предела, того и гляди лопнут, пульс отбивал в висках - сейчас, вот сейчас, не пропустить, не опоздать, вместе со всеми! Мысленно подгонял "духов", командира: ну, давай, быстрей, быстрей! Страшно. Успокаивал себя - они-то там, внизу, а ты наверху с ребятами, что может случиться? Дыхание затаил, левая рука привычно держит цевьё, правая прижимает рукоятку к плечу, палец знакомо замер на курке, но он боялся до смерти и презирал себя за это.
   - Зоопарк, - едва слышно донеслось справа, Михай.
   Медленно-медленно, прямо под устроенную засаду вползала вереница вьючных животных, плотно обвешанных тюками. Один, два, три... двенадцать то ли мулов, то ли ишаков, шесть лошадей и двадцать пять человек сопровождения.
   В голове колонны рванула первая мина. Сразу взлетела осветительная ракета, за ней ещё, ещё, праздничным салютом разукрасилось небо, как на ладони подавая мечущихся внизу людей, обезумевшую скотину.
   - Огонь!
   Ночь вспорол отрывистый лай гранатомётов, пальба, всполохи. Зудящий свист рассекал опалённый воздух и пропадал в раскатах подорванных мин. Пулемётная очередь затараторила нескончаемой дробью "та-та-та-та-та", эхо мотало её из стороны в сторону, швыряло о скалы, усиливая на несколько децибел. Преисподняя! В этой канонаде тонули надрывный рёв и ржание животных.
   Среди стылых гор, на затерянном клочке пересохшей земли в окружении каменистых холодных склонов, гремела жара. Быстрая, она мгновенно подняла градус в ложбине, спину окатила потом, погнала ручьями из-под чёрной вязаной шапки. Он струился по вискам, стекал за пазуху, щекотал, колюче пронизывал под тельняшкой. Вытереть невозможно, да и некогда.
   Саня палил, перезаряжал и снова палил. С удивлением понял простую истину: ты стреляешь, они падают. Не люди, фигуры. Кто там, молодые, старые, уже неважно. Внезапно что-то чиркнуло перед носом, крошкой каменной покололо лицо, только глаза успел зажмурить. Пригнулся, рукавом отёрся и словно наяву услышал: "Торчишь, Черкасов, как геморрой...".
   - Где-то баг-гульник на сопках цветёт-т... та-та-та-та.... Где-то баг-гульник на сопках цветёт-т.... та-та-та-та....
   То ли пел, то ли орал, от страха или в горячке боя, поливал и вопил.
   Если удача на стороне спецназа, то всё происходит молниеносно за три-четыре минуты и заканчивается быстро. Вот и сейчас, враз наступила тишина, от которой закладывало уши. Следом пошли редкие короткие очереди.
   - Ты чего орал? - спросил Михай, не поворачивая головы. Он пристально следил за ложбиной, над которой медленно оседали пыль и гарь.
   - Пел, - ответил Саня и подумал: "Чихать! Пусть ржёт, я всё равно это сделал"!
   - Тоже мне, песняры, - усмехнулся Михай. В этот момент радио хрипло скомандовало: - Вниз!
   С осторожностью спустились под прикрытием верхних троек и приступили к досмотру. Кроваво-чёрно-пыльная мешанина повсюду, под ногами катыхи ослиные, от них ещё пар шёл. Запах гари смешивался с вонью дерьма и свежего мяса, человеческого и животных. Сладковато-муторная смесь шибала в нос, тошниловка ещё та.
   В первую очередь добили недобитых, собрали неразорвавшиеся мины, оружие.
   - Как ты, Санёк? - спросил Башкир. Они увиделись впервые за двое суток. У того по лицу грязные разводы намалёваны, тёмная щетина делала его похожим на бабая. Глаза очумелые, шапка набекрень, одно ухо торчит перпендикулярно. Вероятно, и Саня не лучше. Он вытер ладонью запотевшее колючее лицо и честно сказал:
   - Да б-блин... чуть не обосрался.
   - А я серанул, врубись? - хохотнул Башкир.
   - Правда, что ль?
   - Ага. Пёрнул, а оно вылетело.
   - То-то, духан такой, - заржал Саня, Мурат следом.
   - Кончай трепаться, - одёрнул Михай. - В штаны наложили и радуются, чёрт-те что. Работаем!
   Тюки оказались с гашишем, знакомая по Ташкенту анаша. Саня никогда не видел такого, целая гора. На сколько "бабок" потянет, интересно? Сразу забыл об этом. Сваливали мешки в кучу, он старался не смотреть на вывернутые наизнанку кишки, на застывшие тёмные глаза, на бороды, торчащие в небо, на прошитые очередью спины. Видел руки, до последнего мгновения не выпустившие оружия, и они могли выстрелить в него, в Саню. На войне как на войне, не ты так тебя.
   Каким шестым чувством или третьим глазом он среагировал на движение позади себя, и сам не понял. Шкурой ощутить не мог, у него её тогда не было. Просто развернулся и полоснул короткой очередью по камням. Тяжёлый глухой удар о землю, бряцанье металла и конец. Под ноги выкатилась пуштунка.
   - Ну, ты Красавчик, - уважительно сказал Михай. Он подошёл и ногой отфутболил шапку.
   А Сане башню снесло от этой похвалы: его приняли! Волкодавы, битые и повидавшие смерть, вымотанные "рейнджеры", элита, "рэксы" с въевшейся копотью на лицах, они его приняли! И он один из них! Получается, все боятся, не только он. Вон, Башкир вообще....
   От нахлынувших шальных эмоций понесло, а, может, так стресс выходил, но Саня не удержался. Поднял автомат вверх и весь выплеснулся в несколько коротких зигзагообразных "па".
   - Джимми, Джимми, Джимми.... Ача-ача-ача
   Джимми, Джимми, Джимми.... Ача-ача-ача.
   Ребята измождёно засмеялись.
   - Йе, Красавчьи-ик, брата-ан, - сказал Джума.
   Саня, уставший как три коня вместе, замурзанный и потрёпанный, чувствовал себя счастливейшим человеком на земле. Михай посмотрел на него с сочувствием, мол, больной на всю голову, и сказал:
   - Бывает, это пройдёт.
   Он тогда не понял, дошло намного позже.
   - Работаем! - скомандовал старлей. - Быстрей, дома попляшем.
   За такую самодеятельность потом влетело. Убираться с места засады надо быстро, не теряя времени, вопрос выживания. Но тогда он совладать с собой не смог.
   Рванули две здоровые кучи гашиша, собрались, тут и "вертушки" подошли. Загрузились, вертолётные лопасти зарокотали по родному, Саня отвалился к борту и в полудрёме подумал: нормально, жить можно.
   Да, Михай ему ещё денег дал, тоже впервые афгани увидел. Сержант отстегнул, не глядя, от пачки и протянул, а Саня уставился на них как умалишённый.
   - Что смотришь? Не мародёрим, берём помаленьку. На чеки не очень-то проживёшь.
   - Я....
   - В носок затолкай, да пошустрей.
   - А если узна...?
   - Кто? Болтай поменьше. Если что - не брал.
   Как потом уяснили, никто за такую мелочь не трепал. Командиры понимали, да и поговорка с языка не слезала: если разведчик сказал - не брал, значит, не отдаст. Бессмысленно пытать и обыскивать, нету и всё. Они с пацанами потом на эти деньги кроссовки "Adidas" купили в дукане, первый раз в жизни обули голубой трилистник и почти не снимали.

Глава одиннадцатая

   Лёнчик своё нагнал, как рождён был для войны. Зимой боевых выходов не много, и у "духов" и у наших простой, и он везде лез - облёты, засады, досмотры. Первый кураж прошёл, пообтёрся со "старичками", губкой впитывал солдатскую науку, ни разу не налажал и парни платили тем же. Только и слышно - Баля, Баля. "Кто идёт? - Я!" - моментом руку вскидывал. Хладнокровный, умелый, расчётливый, ситуацию прокачивал с лёту, ориентировался на местности не хуже моджахедов. С Михаем ближе всех сошёлся, тот на дембель уходил, пошутил:
   - Ну, вот, есть на кого роту оставить.
   Из прибывших вместе с ними Лёнчик явно выделялся, комроты как-то сказал при всех:
   - Учиться тебе надо, Николаев. Стратег от рождения.
   Лёнчик разулыбался довольно:
   - Троечник я, не поступлю.
   - Подтянешься, рекомендации дам.
   - Правда?
   - Конечно, армия не может такими кадрами разбрасываться.
   Под Кабул перевели, войска выводить начали, ждали - вот-вот и нас. Пока же продолжали обычную работу: караваны с оружием и наркотиками, а их как назло всё больше. Иногда участвовали не по назначению в прочёсывании кишлаков. Саня устал от такой жизни, казалось, он служил здесь всегда и так и останется в этой чёртовой дыре, да и непонятно было - война, не война. Раз выводят, значит, всё? Им повезло, они в Афганистан в конце попали, первые, самые страшные годы, достались другим, но под занавес голову сложить? Осточертело до зубовного скрежета, а Лёнчику хоть бы хны. Ему и Башкиру бороды разрешили отпустить. Чернявые оба, загорелые, обрядятся в трофейную одежду, на голове чалма или пуштунка, форма номер восемь: что одели, то и носим. Один в один "духи", в разведку в первых рядах в составе дозора ходили. Если нарвутся на душманов, те не сразу и поймут, кто перед ними, а у группы время на принятие решения. Саня тоже всё рвался, выпросил, чуть отросло даже, но комроты глянул пристально, усмехнулся:
   - Какой из тебя "дух"? На Деда Мороза похож.
   Пришлось побриться, пацаны смеялись потом: сверху волосы выгоревшие, почти льняные, лицо кирпичное, нижняя часть белая, как в маске ходил.
   Втроём сидели в курилке. Днём жара за пятьдесят, лето в разгаре, пыль забивается повсюду, намертво въедается в выбеленную "песочку", в обветренную кожу, в сто раз хуже, чем в Ташкенте. К вечеру терпеть можно, только сумерек тут не бывает. Вроде светло ещё, солнце лениво клонится на покой, медленно, как будто уработалось. Не так палит и дышать становится легче, потом - р-раз! И нет его, словно кто-то чёрное покрывало набросил на изрытую ранами землю.
   Мурат из ПМП с перевязки вернулся, по ляжке его царапнуло. Больную ногу аккуратно вытянул, отпихнул Лёньку, тот отодвинулся со словами:
   - Будущего генерала толкаешь.
   - Размечтался.
   - А если и, правда, в Рязанское поступлю?
   - Не надоело? - спросил Саня.
   - Нет, я бы на всю жизнь в спецназе остался.
   - Баля, - начал Башкир, дотянул сигарету, прицелился и навесиком отправил бычок в погнутое алюминиевое ведро. - Ты что, совсем не боишься?
   - Конечно боюсь, я же не дурак. Не боятся только Рэмбо со Шварцем. Но если бы от страха хоть какой-то толк был, а так - одна паника. Бояться надо, чтобы осторожным быть. Знаешь, что для меня самое страховое? - сказал Лёнчик. Помолчал, докурил и цыкнул в то же ведро. - Я когда первый раз услышал "боевые потери", никак понять не мог: три дня назад они были Вовчик-Карась и Баха, а теперь - потери. Как это? Слёзы глотал и ни хера не понимал.
   Баха (Баходыр) - рядовой, с ними пришёл из Чирчикской учебки. Вовчик - младший сержант, четыре месяца до дембеля. Саня поднял голову и смотрел на заходящее солнце. Закатное, оно покраснело то ли от стыда, то ли от крови, ненавистное чужое солнце над враждебными горами. Здесь каждый куст и каждый камень стреляют и в тебя и в друзей твоих. Попадают, и с этим ничего не поделаешь. Если повезло - ты груз "триста", раненый, а нет - "двухсотый". Насмотрелись, привыкнуть невозможно.
   - Они же могли уйти, - Лёнчик щелчком выбил из пачки следующую сигарету. - Я потом бой этот сто раз прокручивал. Могли, базара нет.... А не ушли, гадами не стали. Мы-то все выбрались, а они.... Чем я лучше? Ничем.
   - Кончай, - сказал Башкир. - Душу не трави.
   - Не-ет, погоди.... До них сколько было и ещё сколько будет, война-то не последняя.
   - Думаешь? - спросил Саня.
   - Уверен, это же всё "бабки", Санёк, тонны чьих-то "бабок", а пацаны платят, - Лёнчик закипал, по обычаю вслух озвучивал наболевшее.
   - Точняк.
   - Поэтому.... Только ржать не надо - я тоже могу. Не хуже командира понимаю: кого куда, как поставить, как распределить. Вот клянусь!
   - Да верим, верим.... Зря, что ли, медали раздавать будут? - сказал Башкир и поднялся.
   Лёнчик первым получил "За отвагу" и ходил помощником командира группы.
   - При чём тут медали? - ответил он. - Помнишь, как Вовчика несли? Не знаю, о чём ты думал, а я... я бы Пыха по Чимгану на руках таскал и рта бы не раскрыл, лишь бы пацаны встали.
   - Ладно, - сказал Саня. От тяжёлых разговоров старались уходить, самосохранялись как могли. Он в том бою тоже чуть не остался. Взрывной волной на камень отбросило, отключился сразу, лейтенант вытащил. Саня потом несколько дней не слышал на одно ухо, голова гудела и раскалывалась. Ничего, обошлось. Доктор сказал - лёгкое сотрясение. Лёгонькое такое сотрясение от войны. - Пошли, помахаемся, что ли, а то стемнеет. Башкир, посудишь?
   - Не вопрос, зажирели.
   Недели через три с ребятами на БТРе отправились в Кабул. На окраинах сотами по склонам мазанки налеплены, в Узбекистане такие только в кишлаках для скотины строили, а тут люди живут. Почти половина разрушены, обломки глиняных кладок завалили узкие проулки между домами. Ближе к центру пятиэтажки, тоже битых много с рассыпавшимися наружу стенами, зияющими провалами окон. В такие места лишний раз не совались, если только по нужде. Бывало, наши военнослужащие отправлялись за покупками, а возвращались "двухсотыми".
   Чувство опасности не то, что притупляется, с ним свыкаешься. Умение постоянно быть настороже вырабатывается быстро. Хоть не часто, но в Кабул мотались. Закупиться по мелочи: сигареты, жвачку, что-то из сладостей иногда. Очки "Ferrari" у всех троих были, но решили ещё по паре взять. Не попижонить, они, действительно, от солнца спасали. Ну, и Ленке одни, чтобы повыбражала. А фруктов-то как охота! Персиков, мандарин, фиников навалом, только кто ими солдат кормить будет? Деньги всегда водились, разведка же.
   Затарились по максимуму. Помимо прочего взяли три коробки косметики с яркими полосами, две для сестрёнок и одну для Ленки. Выбрали серёжки длинные слюдяные с яркой картинкой, тоже всем троим. Надо, не надо, сами девчонки разберутся. Торг везде в Азии настоящее искусство, виртуозный спектакль между покупателем и продавцом. Лёнчик торговался на кривом узбекском, старик-афганец с длинной седой бородёнкой не уступал, размахивал руками, хмурил брови, наседал, но глаза горели азартом торга. В итоге сошлись, похлопали друг друга по плечам.
   - Харощи шурави!
   - Рахмат, ака!
   Такие же люди, нормальный народ, похожи на узбеков: приветливые, улыбчивые. Но с наступлением темноты этот же старик мог достать из-под полы чапана "калаш" и пальнуть тебе в спину. Это убивало больше всего - что мы здесь делаем? Мы им не нужны, как и они нам.
   Уходить к назначенному времени, а Сане в туалет приспичило. Дуканский ряд закончился, подальше отошли, завернули в развалины втроём, по одному никогда не ходили. Пацаны пакетами с нарисованными джинсовыми задницами обвешаны, по сторонам смотрят, контролируют. Саня очки поднял, огляделся, только растопырился, тут же команда:
   - Ложись!
   Упал на глиняные кирпичи, над головой просвистело, следом шлепок пули о стену. "Не моя", - промелькнуло в голове. Солдатская установка не врёт - твоя пуля не свистит. Свою ты никогда не услышишь, она настигнет втихую, как вор, и украдёт твою жизнь.
   Пока поднимался, штаны застёгивал, Лёнчик уже на завал взлетел, мат-перемат сыплет, а толку? Нету стрелка, растворился в разрушенных лабиринтах. Башкир рядом отряхивается, пакет "Montana" валяется, из него персики россыпью да все всмятку. Самые спелые выбирали, чтобы как дома: откусываешь, а по рукам, по подбородку течёт липко и полный рот сочной мякоти.
   - Ушёл, гад, - сказал Лёнчик. Он вернулся, подобрал пакет, заглянул и с сожалением вытряхнул перемятые персики. Они шмякнулись о кирпичи, разливая в знойный воздух медово-яркий аромат. - Ни одного. Сань, помнишь, как на Чирчике поедали? Ничего вкуснее лепёшки с персиком нет.
   - Да, помню. Сволочь, поссать не дал, ещё и очки грохнул, - Саня со злостью раздавил кроссовкой разбитые очки. - Персики.... В июне вернёмся, как раз первые пойдут. Белые, у нас во дворе два дерева. Башкир, давай к нам на недельку.
   - Можно, - ответил Мурат и Лёньке: - Ну и реакция у тебя.
   - Говорю же, чувствую. Хопчик, погнали.
   На войне в благодарностях не расшаркиваются. Сегодня тебя спасли, завтра ты спасёшь. Живёшь даже не одним днём, мгновением: глаза открыл - ура! Себя чувствуешь, вот они - руки, вот ноги, и дышишь, уже хорошо. Всё остальное неважно и воспринимается по-другому, наносное уходит, отступает, остаётся голая правда.
   Саня ногу натёр, сразу в санчасть не обратился, а потом разнесло. Раздулась как барабан, нарывать стала, простреливает, ноет, не ступить. Прочистили ему, обработали, перевязали, Лёнчик с Муратом прикалывались:
   - Раненая птица, отлыниваешь?
   - Ага, - зажмурился Саня и блаженно вытянул ногу с белой лялькой на конце. - Кошу от армии, шкуру берегу, в кустах отсиживаюсь, что там ещё?
   - Мочу пьёшь, хлорку глотаешь, - добавил Лёнчик.
   - Стреляешься, - Мурат не отставал и кивнул на Санину ногу. - Пальнул?
   Саня мотнул утвердительно головой и закрыл глаза. Больше всего не хватало дома, материного тепла, отцовских шуток грубоватых, рук девичьих. Тонких, Ленкиных.
   Место для курения в расположении части то же самое, что кухня на гражданке. Здесь проходят посиделки, взатяг вместе с никотином вплывают самые сокровенные мысли. Иногда их озвучивают, чтобы не сойти с ума и остаться людьми, а не убойными машинами. Башкир куда-то ушёл, а Лёнчик неожиданно сказал:
   - Санёк....
   - У-у, - промычал, не открывая глаз.
   - Сколько у тебя девчонок было? Ну, я имею ввиду....
   - Считал, что ли? А у тебя?
   Козырнуть захотелось, на самом деле их было всего две. Лёнчик не ответил, Саня открыл глаза и повернулся к нему. Тот смотрел в одну точку, рот его собрался в щепотку и толкался вправо, влево, вправо, влево. С минуту он гонял его от щеки к щеке, сплюнул, посмотрел на Саню и сказал уверенно:
   - А мне зачем? У меня есть Ленка.
   - Чё это у тебя?
   - Даже не рассчитывай.
   - Посмотрим.
   - Посмотрим.
   Лёнькина самоуверенность выбесила, но Саня ничего не сказал. Ленка оставалась в другой жизни, далёкой и пока недосягаемой. Думы, как они будут её делить, мучительные, сосущие и неуместные. Сейчас, познавшие ад, с размочаленными нервами, в линялых "песочках" и тельниках, они были братанами - Красавчик и Баля. Остальное потом, как-нибудь, когда-нибудь....
   Через день Саня всё бы отдал, и себя и Ленку, лишь бы не смотреть отупело в вымотанное лицо Башкира, не видеть так близко забитых грязью пор, потных разводов, трясущейся губы в густой бороде с впутанными сухими травинками.
   - Н-ну?!.. - выхрипел Саня, вцепившись ему в плечи внезапно онемевшими руками. - Ну-у?!..
   Мурат не шевелился, из глаз его, воспалённых от боли и песка, выкатилось что-то прозрачное и поползло вниз, смывая налёт белой афганской пыли. Саня смотрел и смотрел бесконечно, невыносимо, омертвело.
   - Сразу, - подбородок Башкира дёрнулся.
   Дув! - короткий удар по этой бабайской челюсти. Саня развернулся и упруго пошёл к оружейной комнате, не чувствуя ломоты в больной ноге. Кто-то догнал, пытался остановить, но снова разворот и в чью-то морду, ещё в одну, ещё. Кругом лица, лица, он лупцевал безжалостно. Работал грамотно, его хорошо натаскали. Другие там, за пеленой солдатского горя, почему-то разучились биться, только руками закрывались. В удушливом дрожащем мареве откуда-то взялся Чимганский водопад. Оглушил до звона в ушах, ослепил до рези в глазах, хлынул в рот, в нос, Саня чуть не захлебнулся. Сел по-узбекски среди лужи, обтекал и рыдал как конченый, запрокинув голову в проклятое небо.
   Лёнчика убило осколком. Афганцам передали "чистый" кишлак, в брошенном саду пацаны персиков набрали. Дорвались, объелись, снимали бархатную кожицу со спелых плодов и заталкивали в рот, торопились, как будто отнимет кто. Лёнчик всё приговаривал:
   - Ништяк! Лепёшечки бы ещё и совсем как дома.
   Возвращались, он на первой броне сидел с полной "афганкой" персиков, отобрал лучшие для Сани. Откуда взялась мина? Чищено-перечищено всё, но мины, как и дети, берутся из ниоткуда. Бойцов посекло и только Баля - безвозвратная потеря. Навсегда остался в спецназе, как и мечтал.
   Санина война закончилась через четыре месяца. Последнее, что помнил - баба молодая афганская, девчонка совсем, в угол забилась. Холод собачий, а она в лохмотья замотанная. Глаза ланьи, в них страх дикий полощется. "Бачат" двое, одному года три, уткнулся ей в колени, она его птичьей лапкой прижимает. Другой на руках, мамка сиську махонькую в рот ему пихает, чтобы не орал. Он заткнулся, сосок ухватил, а сам на Саню черешневыми глазами косится. Молча.
   Саня развернулся, ногой ведро зацепил, оно громыхнуло и всё. Дальше провал полный. Хаотичная мельтешня, безумная пляска сознания. И война, война, война.... Взрывы в голове, в глазах, в кишках, одни взрывы и вспышки. Бой непрерывный, смертный. "Духи" окружают, лезут со всех сторон. Саня точно знает: засадить в бабаёв надо по самое горлышко и косит их, лупит из разгорячённого пулемёта. Кричит пересохшим ртом "Жри, падла душманская, жри досыта"! Отдачей плечо измолотило, больно, так больно, но Саня всё равно будет стрелять до последнего патрона. Иначе.... Живым не дастся, пофиг уже мать с отцом, Машка с Пашкой, Ленка. Один остался, из всей роты один, но и до него дотянулись. Какой-то неубиваемый амбал близко-близко подобрался. Спутанная борода у лица Саниного, засаленной чалмой клонится, глазами черешневыми насквозь высверливает. Ах, ты ж тварь! Пуля тебя не берёт? Заговорённый, бабой-девчонкой своей замоленный? Руками порву, зубами и за себя и за ребят! Покуда сможет Саня, будет мудохать эту осклабившуюся харю, орущую почему-то не "Аллах акбар!", а совсем другое.
   - Держись, Красавчик!.. Слышь, Сашка?.. На меня смотри! На меня-а!
   Опять мрак. Круги фиолетовые, красные, жёлтые сменяют друг друга, расплываются медленно, как от камня, брошенного в канал. Темнота. Из неё мошкара зароилась, зазудела, но никто не стреляет. Точняк, не стреляют. Следом звон, звон.... То гулкий колокольный, то тонкий комариный до оглушающего писка. Кто-то шибанул в плечо так знакомо до одури, но Саня не видит кто. Слышит. Через кривую ухмылку насмешливый отрывистый голос:
   - Чё припёрся? Вали отсюда, Санёк!
   Саня и не думает уходить. Хочет оглянуться и увидеть его, пацана в синих пионерских шортах. Знает, что он это, знает. Со всей силы толкает назад задеревеневшую шею, но снова удар в плечо и следом мощный пендаль.
   - Пошёл!
   Вылетел пробкой и сразу в белое. Тишь такая, уши закладывает. Одуванчиком кружится Саня, безобидным, невесомым. Щемящее чувство полёта, помнит его, помнит! Белый купол в белом облаке. Вниз, вниз, приближается земля, а по ней бело-розово яблони заневестились.
   - Грузите! - громогласным басом разорвался белоснежный рай. Так хорошо и покойно было, а теперь опять гул. Утробно, надсадно рокочет в ушах. Саня прислушивается - "вертушки" в горах? Ухающее тарахтение отражается от склонов, ближе, ближе, переходит в вой, художественный свист лопастей. За ним летуны, за Саней! А где все?.. Никого, один он, то ли мёртвый, то ли живой. И "вертушек" нет, только размеренный рёв моторов, покачивание и забытьё колыбельное.
   Рука материна прохладная, а тепло от неё. Саня чувствует - она, мама! Откуда здесь, в этом афганском пекле? Призвали? Тоже призвали?!.. Нет!.. Не-ет! Он сам, сам справится! Не троньте! Он мамку афганскую не тронул и его мать не троньте! И строчечкой укладывает тяжёлые пульки из раскалённого пулемёта боец Черкасов. Ошалело, до последней, до изнеможения.
   На краю сознания Ленка. Смотрит, глаз не сводит. Да, Ленка, да! Красавчик я, герой, две медали, лычки сержантские тебе несу, всё тебе! Кричит Саня что есть мочи, а она будто не слышит. Взгляд её прикован к нему странный, мокрый, бездонный. Броситься бы в эти колодцы "на головку", как в Чирчик занырнуть. Поймать губы с отрисованными вершинками, вкус у них.... Помнит его, помнит потрясную мешанину из маринованных огурцов и дешёвого вина. Слаще ничего в жизни не пробовал.
   Впервые Саня осмысленно выполз из наркозной мути в конце марта. Стены настоящие голубой краской выкрашены, сетка под ним пружинит, а самое главное - тишина в голове. Рядами кровати, много, очень много, не протолкнуться, на них пацаны лежат. Какой день, месяц, век - не соображал, целый кусок из памяти вырван.
   Ташкентский военный госпиталь, старейший в Азии, за годы Афганской войны принял тысячи раненых. Полными бортами привозили покалеченных ребят, спасённым жизням счёт тоже на тысячи и одна из них Санина. С тяжелейшей контузией выживший солдат.
   Разве мог он представить в юности, катясь на дребезжащем пятом трамвае от Куйлюка через Госпиталку, что сам будет выкарабкиваться здесь, в этих старых кирпичных зданиях с вековой историей? Несмело делать вторые первые шаги по выщербленному полу, держась за пожилую санитарочку Мехри-апа. Её настойчивое материнское на всю жизнь впечаталось в перевернувшийся мозг:
   - Бир, икки, уч.... Бир, икки, уч.... Ищ-щё, ищ-щё один. Малчик моя, малчик. Ай, баракалла! Бисмилло рахмон рахи-им....
   Саня колыхался, но шёл. Стремился туда, где в тихом госпитальном дворе под сенью столетних чинар отдыхали от войны герои. В синей больничной робе, изуродованные, без ног, с оторванными руками его ровесники. Ещё не отчаявшиеся. Ему повезло, он цел, как огурец, а что голова не в порядке и порой наизнанку выворачивает, так это ничего. Доктор сказал со временем в норму придёт. Возможно, и речь восстановится.
   - Что значит - возможно? - заплетающимся языком спросил Саня.
   - Спасибо скажи, что не парализовало. Везунчик ты, Черкасов. В моей практике впервые, чтобы с такой травмой подняться за короткий срок.
   - Какой срок? - вымычал Саня.
   - В середине декабря поступил. Три месяца всего, а уже бегаешь и болтаешь без умолку.
   Саня закрыл глаза и попытался вспомнить, но только голова разболелась. Уснул спокойно, без снов и без разрывов.
   Здесь же, в госпитале, ребята сказали: месяц назад всех вывели. По единственному на отделение чёрно-белому телеку смотрели, как по "Мосту дружбы" через Амударью идёт последняя колонна советских войск под командованием генерал-лейтенанта Громова. Обнимались, смеялись-плакали, а потом пили, наплевав на больничный режим и боевые травмы. Сухой закон вытравил алкоголь с прилавков, но загнал его ночным таксистам. Купить не проблема, они совместились с жизнью, эти пацаны, поэтому имели полное право.
   Мать с отцом приезжали часто, иногда брали с собой Пашку с Машкой. Невеста совсем сестрёнка, школу заканчивала. Солдатики в больничном дворе на неё заглядывались, а Саня улыбался довольно - ещё бы! Хороша! Хитрюга и кокетка, спецом выгуливалась по утоптанным дорожкам мимо облепленных ранеными лавок. Шевелюра как и у него пышная. Тряхнёт белобрысой волной, вильнёт округлившейся джинсовой попкой и готово, можно синими штабелями укладывать сражённых наповал недолеченных бойцов.
   Если родители одни навещали, то вечером после работы оставались до самого отбоя. Неожиданно Саня понял - мама-то у него какая красивая! Любоваться - не налюбоваться, только морщинками лицо изъедено. Руку худющую сыновнюю не выпускала из ладоней, теребила, гладила, а сама в лицо заглядывала. Даже неловко, как будто больной он. Отец всё по сторонам смотрел на ребят с костылями да в инвалидных колясках, раскачивался и матерился одними губами. Как-то в мае они привезли целый ящик клубники. Старая колонка-качок была в дальнем, затенённом огромными деревьями, углу. Саня её давно заприметил: фыркающая, плюющаяся веерно холодными струями, подвизгивающая ржаво на поршневом подсосе, но вода в ней отменная. Такая вкусная, обпиться можно. Под этой колонкой намыли клубнику, мать обрызгалась вся. Они с отцом пошли с ящиком по дорожке, вода снизу капает, а они идут, родители всех этих отвоевавших увечных детей. Мама страницы от журнала отрывала, вертела кулёчки и пацанам раздавала. Те улыбаются, дурачки, гребут пятернями душистую алую клубнику, на петушиный гребень похожую. Саня глядел на мать, на отца, таких невыносимо счастливых, что сын их жив остался, и думал о Лёнькиных. Как он им в глаза смотреть будет? Как?.. Домой ехать не хотел. Спецназовец старший сержант Черкасов, "рейнджер" с боевым опытом, накрошивший "духов" бессчётно, боялся возвращаться в родную махаллю.

Глава двенадцатая

   Саню выписали в конце мая перед выходными на день раньше, чем планировалось. По сроку чуть до дембеля не дотянул. Он прошёл медкомиссию, получил отметку в военник - непригоден. Не-при-го-ден....
   - И куда теперь? - глупый вопрос вырвался непроизвольно. Подполковник военврач пробежался по его истории, вскинул глаза и спросил: - Местный?
   - Да.
   - Иди домой, всё кончилось. Женись, детей нарожай, отвоевал ты своё, парень.
   А и чёрт с ним! Отвоевал, так отвоевал, пойду жениться, есть на ком. Вышел Саня за ворота госпиталя в парадке, как и положено штатному дембелю. За тяжёлое ранение получил нашивку золотистого цвета и триста семнадцать рублей, карман не тянут. В остальном гол как сокол солдатик. Ни медалей, ни альбома дембельского, ни дипломата выпендрёжного, непременного атрибута воина-интернационалиста. Купить его успел в Кабуле, а вот забрать не пришлось. Налегке отправился в мирную жизнь.
   Пешком прошёлся до Госпиталки. Ташкентский уклад медлительный изначально, но теперь люди казались суетными. Не мудрено, восемьдесят девятый год на дворе, пик повального дефицита и талонной системы. Без маленьких разноцветных бумажек с печатью можно было купить только овощи-фрукты на базаре да хлеб. На них тоже деньги нужны, вот и рыскал обозлённый народ в поисках дополнительных доходов. Как результат, язвенники, трезвенники и бабульки законно отоваренную водку продавали втридорога на всех Ташкентских базарах, на знаменитой Тизиковке.
   Саня покрутился у входа, посмотрел: торгуются, переругиваются на разных языках, тут же нечистоты смердят, кругом грязно, заплёвано. Напротив перерыто всё и деревянным забором огорожено, люди вдоль него бочком пробираются. Не узнать Госпиталку, как в незнакомый мир попал. Саня развернулся и пошёл назад мимо госпиталя, мимо Успенского собора, топал, не отдавая себе отчёта. Ноги сами привели на вокзал. Руки достали деньги и протянули в окошко кассы, мозг послал команду рту - один до Чирчика.
   Туда надо было Сане, не знал зачем, но в первую очередь туда. Выплеснуть куда-то боль, не на мать же с отцом.
   Через полтора часа стоял на "Журавлях", известный Чирчикский памятник погибшим в Великой отечественной войне. Сколько километров намотано мимо этих "журавлей" не сосчитать, где бегом, где в полуприсяде, а где и друг на друге. Вспоминал, как два года назад вместе с Лёнчиком принимали здесь присягу. Помпезно, торжественно, заучили текст и выпалили на одном дыхании. О сути не думали, а получилось точь-в-точь: "... не щадя своей крови и самой жизни...".
   Саня никогда раньше не придавал значения памятникам, их столько стоит по Ташкенту. Ну, стоят и стоят, никого не волнуют. Сейчас же смотрел на замерший журавлиный клин, на погибающего журавля и думал: "Где вы, пацаны? Здесь ли, дома, или души ваши так и остались в Афгане? По горам да по пустыне мечутся неприкаянные, брошенные.... Зачем? Ради чего? Лёнчик.... Что мне делать, Лёнчик"?
   Молчат журавли, и горы Чимганские тоже молчат. Застыли в скорбном безмолвии. А, нет, ответили! Ядовитым мёдом разлилось за спиной:
   - Дембель?
   Саня обернулся. Мать честная, Багульник, собственной персоной! Не сказать, что в дымину, но датый серьёзно. Фуражка форменная на затылке висит, запотевший чуб кольцами ко лбу прилип, погоны так и остались с тремя маленькими звёздочками. То ли карьера не задалась, то ли время не подошло. Смотрит пристально, лоб в гармошку, вроде вспомнить что-то пытается.
   - Здравия желаю, товарищ старший лейтенант! Так точно, дембель!
   - А чего пустой? А-а..., тяжёлое, - сообразил Багульник, опустив глаза на золотистую нашивку. Снова взгляд поднял, шею вперёд вытянул, ноздри как у овчарки дёргаются, словно принюхивается. - Не понял, Красавчик, ты что ль? Как тебя...?
   - Так точно! Черкасов я.
   - Не ори. Да, да, Черкасов.... А дружок твой где?
   - Н-нету.
   - В смысле?
   - Совсем нету, - язык не поворачивался сказать погиб.
   Багульник прикрыл бедовые глаза, выстонал тяжело, накоплено, с силой отирая ладонью потное лицо:
   - А-а-а, сволочи, ненавижу.... Сколько пацанов положили.... Пошли, Черкасов, выпьем.
   - Пошли, Багульник, - не остался в долгу Саня, он ему больше не командир, стесняться нечего. Старший лейтенант хохотнул: - Такой же настырный. Всё правильно, иначе не выжить.
   Устроились под чинарой в чайхане над рекой. Здесь, в верховье, она спокойнее и глубже, чистейшей бирюзы, нигде такой не увидишь. По крутым травянистым берегам рядком ивы развесились, ближе к Ташкенту Чирчик в бетон одет, деревьев мало. Зато там, у дома, вода и теплее и голубее. Нахлынуло на Саню, детство перед глазами заплясало с живым Лёнчиком, Ленкой и Серым. Тысячу лет назад было, таким древним стариком себя почувствовал, да не почтенным аксакалом, а самым что ни на есть старым хрычом.
   Первые сто грамм подняли за погибших ребят и долго молчали. Ледяная водка теплом разлилась внутри, расслабила уставший больной мозг, на время подарила покой.
   Багульник, разомлевший на жаре, подливал и подливал в пиалушки из пузатого узбекского чайника. Сухой закон никто не отменял, чайханщики тоже научились маскироваться в целях сбить противника с толку. Каких сумасшедших денег стоила эта водка, Саня и не помнил, но уговорили они не один чайник, это точно. Щипали лепёшки, закидывали щепотками остывший плов, подёрнутый налётом курдючного жира, и сумрачно закладывали одну за одной.
   - Как звать тебя, Черкасов? - опомнился старлей.
   - Александр, - ответил Саня. Погонял язык во рту, нормально работает, речь восстановилась, на всякий случай повторил: - Ал-лександр-р.
   - Александр, Александр..., этот город наш с тобою, стали мы его судьбою....
   - Это же из "Москва слезам не верит"?
   - Не-ет, это из нашей жизни. Сколько я из этого города ребят отправил? А сколько не вернулось?
   - Ты-то при чём?
   - При том, при том.... Сам их натаскивал. Думаешь, легко научить человека на смерть идти?
   - Не поверишь.... Я тебя сто раз вспоминал с твоим геморроем.
   - Да ты что?
   - Ага, башка вылезет, тут же в ушах вылетает - торчишь, Черкасов.
   Багульник невесело усмехнулся, отёр жирные пальцы о какую-то тряпку, чайханщик подал, и сыто навалился на бортик топчана. Как чай отхлебнул из пиалы раз, другой и сказал:
   - От отца досталось. Я вырос с этим геморроем, чуть что.... Э-эх.... Кстати, я тоже Александр.
   Через дастархан пьяно и крепко тряханули друг другу руки. Под клёкот перепёлок в клетках полились хмельные откровения.
   Потомственный военный, Багульник окончил Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище, о котором мечтал Лёнчик. Вырос в воинских частях и другого пути для себя не видел, но не потому, что призвание. Так сложилось: и дед, и прадед его, и отец, все носили погоны с младых лет. А он писать хотел, всю жизнь втихаря по ночам складывал вирши и прятал подальше. Мужчина должен быть мужественным, сильным и защитником, другой установки в семье не знали. Посекундно его будущее разложили вплоть до генеральских погон и служебной дачи. А Саша тайком отправлял рассказы и стихи по редакциям, несколько из них опубликовали в журнале "Юность". После школы, не оговорив со строгим родителем блистательных перспектив военного поприща, неожиданно (или ожидаемо?) прошёл творческий конкурс в Литинститут, о чём и не замедлил похвастаться в семейном кругу.
   - Клоунов да брехунов нам только в роду не хватает, - осудил инициативу подполковник Багульник, не забыв упомянуть незабвенный торчащий геморрой.
   Почитать старших Сашу приучили с детства, поэтому из славного города Каунас он поехал не в Москву, седлать Пегаса, а в Рязань, прямиком на казённое обмундирование. До тошноты наелся и романтики и казарменной жизни. И ещё одна проблема - уродиться ему довелось на загляденье, весь в отца. Мать с того пылинки сдувала и на сына девахи гроздями вешались. А кто в двадцать лет отказываться будет? Да ещё и десантник-гвардеец с разбойничьим чубом, вместо Устава наизусть шпарящий Есенина и Северянина. Тоску по литературе надо было заглушить, вот он и глушил как мог. К получению лейтенантских погон Саша Багульник числился в неисправимых рязанских Казановах. Среди женского гражданского населения нагрешил и наследил порядком, в отдельном случае похождения бравого курсанта привело к необратимым последствиям в виде кругленького живота почти незнакомой девчонки. Жениться на ней? Это подруга и муза на всю оставшуюся жизнь? Да, Боже упаси!
   Скандал удалось замять, прибывший в срочном порядке полковник Багульник провёл с сыном воспитательную работу, попросту двинул в челюсть, сопроводив действия любимой присказкой. Его супруга и по совместительству Сашкина мать всю ночь плакала и прикладывала компрессы с бодягой к раздувшейся щеке сына. К утру несостоявшийся литератор и будущий генералиссимус, говоря словами Игоря Северянина, "... был готов осупружиться, он решился на всё...".
   За два дня до регистрации брака счастливая невеста, тащившая из проката свадебное платье, наступила на его подол и скатилась по ступенькам "хрущёвки". Как результат выкидыш. Полковник уплатил ей моральный ущерб, в счёт того, что обязательства с отпрыска сняты. Потом орал на сына совсем как разъярённый Фамусов дочери: "В деревню, к тётке, в глушь, в Саратов"!
   Так лейтенант Багульник попал в Чирчик и четыре года писал рапорты, чтобы отправили в Афганистан, но всё бесполезно. Отец распоряжался его судьбой, а не какая-то пресловутая богиня Фортуна. Видеть не мог ни папашу своего, ни армию. Ещё больше убивало, что из лопоухих пацанов, которых он принимал каждые полгода, вернутся не все. Его хотя бы учили воевать, а эти? Возрастом младше, на иного глянешь - дитё дитём, а туда же, хорохорится. Заведомо записывает себя в герои, не понимая, что война ни погон, ни лычек не различает и солдатская удача не витает воздухе, а нарабатывается тяжким трудом. Потому и гонял до потери пульса, чтобы в любой ситуации сработали на автомате, не теряя драгоценные секунды на раздумье.
   - А ты что в старлеях до сих пор? - спросил Саня.
   - Язык у меня слишком длинный. Но литературный, - многозначительно уточнил Багульник, качнув поднятым указательным пальцем. - Хочешь, почитаю?
   - Давай.
   Саня сроду не разбирался ни в ямбах, ни в хореях и стихоплётством никогда не интересовался. Он тоже расслабленно отвалился к бортику, услужливый чайханщик подсунул подушки-валики, а к ним и полнёхонький чайник. Перекатывается неторопливо под боком Чирчик, лёгкий ветерок от воды шебуршит в ивовых прядях, обдувает со всех сторон сто раз перепотевшее от алкоголя и зноя тело, тормошит неустанно, словно требует - да скинь ты эту форму, чего паришься? Да и скинули, остались один в майке другой в тельняшке. Два Александра разлеглись узбекскими баями, только райских пышногрудых гурий не хватает, а так полный набор. Затуманенным мозгом Саня уловил странную мысль - не было ничего: ни Афгана, ни контузии, как с Лёнькой сижу.
   Багульник помусолил чуб, взъерошил его, от чего тот встал торчком, как у Буратино. Саня улыбнулся и спросил:
   - Лет тебе сколько?
   - Двадцать шесть. Биографию мою слушать будешь или стихи?
   Саня хмыкнул, а Багульник уставился в сумеречную пустоту и, чётко проговаривая каждое слово, прочитал:
  
   До тебя мне идти век,
   Оседает на лице пыль,
   Хлопья клеит на глаза снег,
   То ли явь вокруг, а то ли быль.
  
   Сто железных башмаков стёр,
   Десять каменных хлебов сгрыз,
   Запалил я не один костёр,
   То ли трезв был, то ли пьян вдрызг.
  
   Сквозь дремучий лес один брёл,
   По пустыне без воды полз,
   Слов бездарных кружева плёл,
   В утешение для чужих слёз.
  
   Как младенец, пред тобой гол,
   Забери меня, скорей, в плен.
   Не гони, я до тебя дошел,
   Псом останусь у твоих колен.
  
   - Классно! Особенно про пса. Тоже Есенин?
   - Какой тебе Есенин? Багульник это, понял? Ба-гуль-ник!
   Указующий перст снова покачался наставительно.
   - Да понял я, понял. Большая любовь была?
   - Не было у меня никакой любви. Просто стихи.
   - А я ничего не хочу, ни стихов, ни песен, ни танцев.
   - Почему? Радуйся, что жив.
   - Не могу. Наливай, что ли? А то уйду, - скривился горестно Саня. - Давай, за Лёнчика теперь.
   Выпили и растворились в немой отрешённости. Сколько так просидели - неизвестно. Неожиданно где-то высоко-высоко запела иволга. Не спится ей, укрылась в чинаровой кроне и выводит искусно. Заслушались. А птаха-то расстаралась "фьюти-фюирли-ти-фью", переливчато, звонко. В кой-то момент замрёт, передохнёт и снова на свистящей ноте заходится "фьюти-фюирли-ти-фью", даже перепёлки примолкли. Тихим шелестом аккомпанирует ива, не стоном и не плачем, светлой грустью перебирает аккорды.
   - Ну, надо же! Талант! А ты говоришь - не хочу.
   - Ива-иволга.... Лёнчик придумал, на Чирчике так же....
   Саня начал сумбурно, но потом всё стройнее и стройнее рассказывал о махаллинской четвёрке, о Ленке, об их договоре, таком наивном теперь. Что стоит любовь по сравнению с человеческой жизнью? Жизнью друга. Ничего.
   - Неправильно, - сказал Багульник. - Тебе повезло, ему нет. Где она сейчас, ваша Ленка?
   - В Сибири. Приедет в августе. Мать сказала, все каникулы со мной просидела в госпитале. А я чувствовал, врубись? Может, меня одного всегда любила?
   - Да кто их знает, баб этих. У меня-то все проходные. Но не отступай, ты же боевой, хоть и раненый на всю голову.
   - Это точно.
   Саня уже с трудом улавливал нить разговора. В голове звенело и гудело, знакомо подрывались снаряды, перед глазами туман расстелился. Нельзя ему пить, врач при выписке строго-настрого запретил на полгода. А как удержаться? Когда вот он - нарыв, вздувается, пухнет и нужен хороший душевный хирург со скальпелем, чтобы вскрыть ноющую рану. Никаких реабилитационных центров не было, после войны к миру никто не адаптировал. Выжил ну и ладно, приспосабливайся как-нибудь. Багульник и сыграл роль лекаря, а потом и громоотвода, потому как после исповеди Саню на подвиги потянуло. Ночь на дворе, а он требовал хоть какую-нибудь берданку у старого чайханщика. Сполз с топчана и руками убедительно изображал стрельбу, чтобы до того лучше дошло. Пытал, грозно хмурясь:
  
   - Автомат бор? Та-та-та-та-та. Автомат бор? Шундыми?
   Тот испуганно отнекивался, вскидывал крестом руки:
   - Йок, йок.
   - Ах, йок?.. Куда заныкал, "дух"? Лучше отдай по-хорошему, - бушевал Саня, ухватив трясущегося дедка за грудки.
   - Всё, всё, Красавчик, - увещевал Багульник.
   Он маленько протрезвел и оттаскивал Саню от ни в чём неповинного старика. Только надо очень хорошо постараться, чтобы оторвать опытного "рэкса", вцепившегося бульдожьей хваткой. Но старлей тоже "профи", перетащил на себя и Санины руки, и извергающийся поток матов вперемешку с поставленными тактическими задачами. Саня выстреливал ему в лицо типа "мать-перемать", а следом:
   - У тебя есть пулемёт? А лучше гранатомёт! Есть, знаю.... Тащи, лейтенант, не жмись. Мы сейчас их тут всех уложим аккар... аккурат-нень-ко, вот..., вместе с перепёлками.
   - Хорошо, хорошо, яхши. Идём, где живёшь?
   - Дома я живу!
   - Где твой дом?
   - Где, где.... В Караганде!.. Там, - Саня махнул рукой в сторону реки и враз обмяк. - Отсюда доплыть можно. Давай на кам-мере махнём? Вместе. Найдём колесо-малесо, в воду кинем, а сами сверху. Как эти... как их там... мо-р-ряки. А?.. Не дрейфь, почти до порога докатимся. Мы в детстве так....
   - Давай, давай, пошли колесо искать, - потолкал Багульник на выход. Саня отпихнул его руку, вывернулся, выгреб всё из карманов и смято сунул чайханщику со словами: - Прости, отец.
   - Хоп, хоп, - старик похлопал его по плечу, взметнул сморщенную ладонь - жди! Сбегал в кандейку и сунул запотевшую бутылку "Столичной". - Майли.
   - Рахмат, ака, - Саня слезливо-сентиментально облапил дедка и повис на нём, задушив в благодарных объятиях. Вероятно, тот взывал к пророку, лишь бы поскорей эти пьяные русские свалили. Но многолетний опыт общения с десантниками вкупе с восточными традициями не позволяли вытолкать взашей набравшихся под завязку парней. Оставалось только мудро ждать.
   Саня с Багульником добрели до автобусной остановки и на испещрённой надписями лавке оприходовали заключительную бутылку. Пьянющие в хлам, там же и побратались. К середине ночи на пару штурмом брали серебрянкой выкрашенные ворота Саниного дома. Пожилой таксист устроил перекур после долгой поездки и попытался вразумить: мол, милицию хозяева вызовут, но Саня послал его по назначению и от души дубасил родную калитку. Тот плюнул, развернулся, вжикнув колёсами, и убрался от греха подальше в свой Чирчик.
   Багульник старший по званию, он и командовал, вернее, орал как оглашенный:
   - Рота к бою! Короткими... огонь!
   Четыре молодецких кулака колошматили что есть силы. Металлом громыхали ворота, истерично заливалась во дворе старенькая Белка, вплетаясь в грохочущие разрывы в Саниной голове. Короткими, огонь! Длинными, огонь!.. Уничтожить, всех перетереть в труху, но уцелеть самому, потому как очень захотелось жить. У него есть Ленка.
   Расхристанный как вокзальная проститутка, с болтающимся белым ремнём на шее и пожёванным беретом в кармане, взмыленным скаковым конём явился домой солдат. Пусть стовосьмой и в стельку, пусть на куски рвёт башку, но от стратегического алкогольного манёвра на душе полегчало. С остальным Саня как-нибудь справится.
   Где придумывают людские судьбы? В каком заумном учебнике написано, как сплести в единый узор невозможное? Кто он, этот мастер-ломастер, который неутомимо крушит и месит человеческое племя и лепит из него всё, что заблагорассудится? Хотелось бы посмотреть на него, заглянуть в бесовские или ангельские глаза и задать главный вопрос - ты что творишь, парень? Хотя.... Ответ заранее известен и закономерен: так надо.
   Наперекор всем математическим законам пересеклись две параллельные линии. На следующий день старший лейтенант Багульник подставил плечо Сане. Вместе с ним пошёл домой к Лёнчику и на равных принял на себя родительские слёзы. Через неделю он приехал из Чирчика на выходной и первым принёс в махаллю весть о взорвавшейся погромами турков-месхетинцев Ферганской долине. Ещё через полтора месяца прожжённый бабник и гусар увёз в часть Машку, всю жизнь называл ненаглядная моя и осыпал стихами. И он же, братан и зятёк, помогал Сане.... А, впрочем, об этом позже.

Глава тринадцатая

   Дипломат дембельский Саня обнаружил на письменном столе в своей комнате, на радостях забыли родители сказать. Из военкомата передали. Открыл, а там.... Медали его, остальное всё одинаковое: три новеньких замшевых футляра с очками "Ferrari", три упаковки косметики, три пары серёжек в шуршащих иностранных пакетиках, фотокарточки Ленкины и армейские. Всё на двоих, только письма разные. Перебирал, сидя на полу, никто его не тревожил, мама неслышно прикрыла за собой дверь. В тишине Саня уносился мыслями в духоту и пыль афганского неустроенного быта, в леденящий холод зимних гор, когда перемёрзшие пальцы покалывает до боли. Слышал разноголосое ржание молодых бойцов-жеребцов, плещущихся в жаркий полдень у кишлачного арыка. Туда его потянуло мучительно, до одури. Причины пока не понимал. Башкир собрал и его и Лёнькины вещи, в этом Саня не сомневался. Найти бы. Сашку Багульника попросить надо. А без Ленки он отдавать девчонкам ничего не будет, Лёнчик бы его поддержал. Сёстры сёстрами, а она главнее.
   До её приезда Саня напился ещё однажды. Опять как сапожник и снова колодками грудь сдавило, не продохнуть. По возвращении он пошёл к Серому домой, узнать когда вернётся, а там узбеки живут. Не понял, дождался родителей с работы, спросил. Ужинали как раз, они переглянулись, мать как-то виновато-безразлично сказала:
   - Уехали давно уже, года полтора.
   - Куда?
   - В Кемерово, вроде, родственники у них там, - глаза опустила, вилкой бесцельно недоеденную картошку загоняла по тарелке.
   - А Серый?
   Томительная тишина зависла в воздухе, тревожная. Слышно только поскрёбывание зубцов по керамике да назойливое жужжание мухи, бьющейся о стекло.
   - Надо тюль старую на дверь повесить, - бросила мама отцу, не поднимая головы.
   - Да, давай, сейчас и повешу, - подскочил тот, второпях зацепил миску с зеленью и краснобокой редиской. Грохнулась об пол, раскололось напополам тарелка. Букетом рассыпались на пол веточки кинзы и укропа, мячиками раскатилась редиска. Мать кинулась собирать, приговаривая:
   - А, и ничего, на счастье.
   - Не понял, что с Серым? - предчувствуя беду, надорвано спросил Саня. Переплёл пальцы, сдавил до хруста. Нет!.. Если ещё и Серый....
   - В колонии он, на поселении, - выдавил отец, тяжело опускаясь на стул.
   - Ты чё, бать?.. Серый?
   - Да, сынок.... Серёжа, - мать кинула черепки в мусорное ведро, положила руки Сане на плечи. Отбросил.
   - За что?
   - Наркотики, - глухо сказал отец, крутя в руках солонку. И сыпал, сыпал горькую соль и в свою тарелку и на Санину израненную душу.
   - Да, не-е.... Серый в жизни никогда.... Фигня какая-то! Не-ет, не верю!
   - Сам Петьку с Ларисой в Термез на суд возил.
   - Кранты! - Саня навалился на стол, обхватил руками голову, пытаясь удержать нарастающий шум. - Как?
   - Не знаю, не спрашивал. Кто такие вопросы задаёт? Вроде, тоже в Афганистан готовили, а у него нашли.
   - Не может быть!
   - Ой, сынок.... Как мы думаем, не хотел он туда идти, вот и.... Перед самой отправкой, - мама обняла Санину голову вместе с прилипшими к ней руками, забаюкала, зашептала горячо возле уха. - Может, это и лучше, а? Кто знает? Иначе бы как Лёня.... Каково родителям пережить? Сами измаялись, пока ты.... Ничего, это всего лишь колония, отсидит, зато живым выйдет.
   - Только не ляпни где-нибудь. Не знает никто, вроде, - сказал батя, помолчал и добавил: - Хотя, слухами земля полнится.
   Скинул материны руки, опрометью бросился во двор, ударившись бедром о дверной косяк. Метался, крушил, что под руку попадало и рычал. Серый! Умник, и отличник Серый трус и ссыкун! Пока они с Лёнчиком под пули шли, шкуру свою спасал! Как?.. Как?.. Вот паскуда! Убил бы, задушил голыми руками! Выйдет уголовником, но живым! Сдохнуть можно! Обхохочешься прямо, оборжёшься! Ну и дерьмо Серый! Тварь поганая!
   Мать с отцом следом бегали, на руках Саниных висли. Их добродушный покладистый сын бешеным вернулся. Знали, а как уберечь от правды? Лучше самим, не дай Бог, от чужих услышит. Хорошо, младших дома не было, не видели налитых кровью Саниных глаз, искажённого пенящегося рта. В запале рубанул кулаком по стойке виноградника, чуть не обрушил вместе с разросшимися плетями. Снова орал в беспамятстве:
   - Сволочь!.. Найду, убью!
   Перепуганная Белка устало ковыляла за семейством. Собачья душа, она такая: беззаветная, чувствующая. Как бросит хозяев в беде? Любые удары судьбы примет отважно, разделит по-честному, не прячась. Тёплой мордой ткнётся в лицо, гладким языком оближет-обслюнявит, заглянет в самую глубину, словно спросит "Легче"? Собачушка беленькая, с плешивой от времени спинкой, натружено по-стариковски лаяла из последних сил, закрывая маленькой грудью запертую калитку. Туда ломился Саня, на волю. Неизвестно каких бы дел наворотил и никто бы не остановил, ни мать, ни отец. Захлебнулась визгом Белка, замертво на бок завалилась. Пятнадцать лет на посту отстояла, но сохранила и защитила любимого хозяина.
   Сел над ней на корты Саня и утонул в слезах безысходных. Медали "За боевые заслуги" и "За отвагу" получил за личное мужество, за умение вести бой, выбраться самому и вытащить других, но мирная жизнь била и ломала похлеще, чем война. Делала это по-снайперски хладнокровно и прицельно.
   Потом пили вместе с отцом, только так пожар загасить и можно было. Мама за руку ухватила как в госпитале, снова вглаживала в сына силу свою материнскую. Саня заливал и оплакивал и Белку и троих глупых щенков из далёкого времени, разбрасывающихся клятвами и связанных дворовым братством. Никого у него не осталось, одна Ленка, а у неё он.
   Ждал её, жил этой встречей. Оклемался, съездил в технарь и перевёлся на заочный. На завод работать пошёл, хоть какие-то деньги. Мать помогла документы протолкнуть, тогда ещё воинам-интернационалистам квартиры давали. Привыкал потихоньку, но всё как в дыму казалось, отрешённым и чужим. Отдушиной стала стремительная любовь Багульника и Машки. Смотрел на них и поражался - надо же как бывает. В лёт с первого раза и наповал. Саня поначалу сказал сестрёнке:
   - Старпер он для тебя.
   - Бестолочь ты, Сашка, - усмехнулась она, обняла его за шею и дохнула сладко, по-женски. - А если это любовь?
   - Так быстро?
   - Думаешь, у всех как у тебя должно быть?
   - А что я? - ответил он, а самому слова её бальзамом на душу.
   - А то! Любовь до гроба, дураки оба. Что вы все в ней нашли, не понимаю?
   - Тебе и не надо.
   - Тоже мне, специалист!
   Саня промолчал. Что говорить и объяснять? Годами вынянчена его любовь, выстрадана, отвоёвана у жизни, у смерти и у судьбы. Даже в голову не приходило, что у Ленки быть кто-то может. Пусть в другом мире жила она эти годы, но преданно сидела у его больничной койки. И ждать обещала. А ей он верил бесконечно, как самому себе.
   Дождался, знал, когда приедет. У родителей её спросил. Весь день на работе сердце заходилось неугомонными перестуками, из рук всё валилось. Пятница как раз была, целых два дня впереди вместе, Саня распланировал: завтра в город поедут, в "Уголок" обязательно. В воскресенье на "Бахт" купаться, глазами своими увидеть такую желанную Ленкину фигурку.
   Домой прилетел, бегом в душ, нафраерился, облился с ног до головы туалетной водой от местного фарцовщика. Оглядел отражение - не придраться, всё при нём. Узкие бёдра джинсами обтянуты, под ними мускулы читаются, вот-вот разорвут дерюжную ткань. Мощный качаный торс новой футболкой облеплен, "банки" на руках - не обхватишь. Всё честное, потом и кровью заработанное. Накануне подстричься успел, сейчас выбрился, как отполировался. Лицо похудевшее, с первыми болевыми морщинами, но хорошее мужское лицо. Прищурился, багульниковскую фирменную улыбку спионерил, навесил старательно. Так самому себе казался дерзновенным и независимым. Дурак, не понимал ещё, что всем своим существом зависит от единственного человечка, метр шестьдесят четыре ростом с прямыми светлыми волосами и странными глазами.
   - Привет, Лен!.. Лен, привет! - репетировал у зеркала, но всё какая-то ерунда выходила. Хотелось сказать: любовь моя жданная-пережданная, Леночки-коленочки, жизни никакой нет без тебя! Скучал, изнывал до боли по губам твоим. Не твоим, моим, всегда моим....
   Ужинать отказался. Неторопливо вышел из ворот, переполненный упоительным блаженством, миновал гаражи. Сейчас пройдёт сбоку двухэтажки сорок два шага, завернёт за угол и через подъезд её окна на втором этаже.
   Не успел, как подгадал кто. Вынырнула навстречу и никого вокруг. Увидела Саню, узнала, на секунду притормозила и снова решительно пошла вперёд. Его это Ленка, его! Сам чуть не рванул к ней, и про улыбку приклеенную забыл и про весь остальной мир. Зашумело в голове от волнения, легонько встряхнулся - отстань, не тронь, только не сейчас! Шаги считал, чтобы не впустить пелену контужную. Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать.... Всю охватил жадным взглядом: любовь его тоненькая, волосы до плеч, заколочками с обеих сторон подхвачены. Сарафанчик знакомый зелёный из снов Саниных, ключицы над ним выпирают трогательно и наивно. Прямо на него идёт, в упор расширенными глазами смотрит, нервно рот дёргается. Двадцать два, двадцать три.... Подхватил, оторвал от земли, закружил изнеможённо. Наконец! Он, он должен её на руках носить, не Серый! Прутики-веточки шею Санину обвили доверчиво, о них мечтал, ими грезил на боевых, ими и выжил.
   Припал к Ленкиным губам как шальной, рехнулся от счастья. Вбирал в себя тёплую упругость их персиковую, задыхался и ей дышать не давал. В голове треск, звон-перезвон, а не оторваться. Ответила ему Ленка! На этот раз ответила! Соскученно, неумело, но щедро выплеснулась в Санином поцелуе. Глаза застит, говорят, счастье? Так и есть, никак не иначе, Саня на себе испытал. Открыл их, лоб в лоб уткнулся, затуманенным взглядом в колодцах утонул.
   - П-привет, - на выдохе вышептала Ленка.
   - Привет....
   Заграбастал, прижал к себе и говорить не хотел, да и какие слова нужны? Худенькая, деревце, а не Ленка. Выскочило откуда-то - ива-иволга. Сейчас только дошло - о ней Лёнчик тогда, о ней.
   - А... а... ты....
   - Что?.. Что? - бормотал дурнем безмятежным. Гладил по волосам, натыкался ладонью на заколки, всхлипывал смешливо и смотрел, смотрел. Видел, не знает, что сказать. Оглушена, как и он. Замерла на мгновенье, потом вроде как нашлась, встрепенулась птичкой. Улыбнулась так щемяще и так растерянно:
   - А..., а Серёжа не знаешь где?
   - Ч-что?.. Какой Серёжа?
   - Н-ну, наш Серёжа.
   Опрокинулся мир, полетел в тартарары, и не поймать его и не догнать. Воздуха не хватало, вдохнуть не мог. В висках набатно застучало: " Серёжа? Наш Се-рё-жа"? Оттолкнул её, головой мотнул, стряхивая и шум, и боль свою, и Ленку как наваждение. Пальчиками дотронулась до оголённой руки, током шарахнула, близко-близко заглянула в глаза.
   - Сань, Сань?.. Слышишь?
   - Ах, Серёжа?.. Он Серёжа, а я Саня, да?
   - Ты что говоришь такое?
   - Что, что?.. Я рожей не вышел, да, Ленк?.. Так?
   Отбросил руку её. Как бес вселился и веселился ухарский нахальный бес.
   - Ты... ты зачем....
   - За-атем! Серёжа, да? Наш Серёжа?
   - Дурак! - вылепила припухшими губами, а не отстаёт. Как мать гладит по руке, словно убогого. Перехватил ручищей хрупкое запястье, зажал и чуть не раздавил. Швыранул с силой, Ленка покачнулась, но устояла. Мозг Санин взорвался, не выдержал.
   - Да пошла ты со своим Серёжей!
   Ладошка её к губам взлетела, в глазах нет укора, одно страдание. Развернулась и пошла от него, как и велено. Нет бы, дебилу, кинуться вслед, спеленать, припрятать от всех, чтобы никто не смел даже . Но стоял столбом, в голове огонь шквальный, сердце в разлом, а перед глазами зелёные лямочки на Ленкиных лопатках. За угол завернула, не оглянулась.
   Жалкими останками дополз до дома, исступленно молотил в сарае пыльную "грушу". Безнадёжно. Тьма непроглядная и в голове и в жизни. Обречённо повис на облезлом снаряде, одними губами пробредил, промолил: "Спаси меня, Ленка"!
   Старая деревянная балка разломилась с треском, рухнул Саня в обнимку с "грушей", сверху чуть крюком не прибило. Спаси меня, Ленка....

Глава четырнадцатая

   Саня два дня промаялся, не ел и не пил, ни с кем не разговаривал. Не мог. Мать не понимала ничего, но никого к нему не подпускала. Дом тишиной застыл. Саня в потолок смотрел пустыми глазами и не знал, как жить дальше. И зачем?
   Багульники прикатили в воскресенье с утра за Машкиными вещами. Сестра повзрослела быстро, тут тебе и муж-офицер, и персональный армейский "газик" с водителем, всё как по заказу. Заглянула к Сане, увидела обездвиженного и быстренько впихнула в комнату исповедника - новоиспечённого супруга.
   Пока суд да дело, пока Сашка вытянул у Сани трагедию всей жизни, за полдень перевалило. Вытолкал из дома, сам рядом пошёл и всю дорогу мозги вправлял. У подъезда Ленкиного Света встретилась, сестрёнка её.
   - Привет, а Ленка где?
   - Привет. Уехала.
   - Куда?
   - В Барнаул.
   - Когда?
   - Сегодня, в 14-40. Предки провожать поехали.
   - Почему? Она же только....
   - Не знаю. Сказала, что-то в деканате случилось. Срочно вызвали, вот и укатила, - пожала плечами Света и подалась по своим делам.
   Всё. Теперь всё. Опоздал. Сбежала, не захотела подождать, пока в себя придёт. Или испугалась его, на всю голову контуженного. А может... и не любила никогда? Серёжу своего....
   Сел на скамейку у подъезда опустошённый. Над головой сводом хмель пахучий заплёлся, шишечки виноградными гроздями висят. За низкими заборчиками буйно разрослись сирень, ирисы, розы чайные пышут сладостью в летний зной. Шланг чёрный из прорези Лёнькиного окна на первом этаже перекинут, журчит потихоньку водичка, не даёт иссохнуть оазису. Сколько раз он коротал тут дни и вечера с пацанами и Ленкой? Миллион. И что? Ну, что в итоге? Ноль, абсолютный ноль и лох.
   - Езжай! - не отставал Багульник. - Слышишь? Плюнь на всё и езжай.
   - Нет.
   - Дур-рак! На брюхе ползи.
   - И что скажу?
   - Что, такой стеснительный? Смотрите, какая барышня-институтка! Значит, не любишь. Тогда не придуривайся и не строй из себя жертву обстоятельств.
   - Да пошёл ты...
   - Хрена с два! Давай, Красавчик, ты же "рейнджер". Спецназ не сдаётся.
   - Да что ты говоришь?.. Потащусь через пол страны, чтобы услышать - Серё-ожа! Серё-ожа!
   - Трижды дурак! Сопли до пупа развесил....
   - Сказал - нет! - отрезал Саня, поднялся и пошёл прочь. - Отвали лучше, не доводи до греха!
   - Не дождёшься!
   Не винил Ленку, совсем не винил. Бессильная злость на себя закипела, заглушая воспалённый разум. Гнев на Серого всколыхнулся с новой силой, распирал грудную клетку и требовал выхода. Благо, Багульник оказался под рукой и вороном каркал в ухо:
   - Расскажи ей всё, только не отступай. Борись, Красавчик!
   - Ты больной? - взревел Саня и прихлопнул его по плечу.
   - Что?
   - Что-о? Приеду весь такой расхороший, да?
   - Да! И скажешь, что....
   - И скажу: а знаешь, Ленка, Серёжа твой говно полное! Гнида недодавленная, а я герой с медалями. Так, что ли?
   - Почему нет?
   - Потому-у!
   Как объяснить, что есть кодекс пацанской чести, через который не переступить? Ты не можешь выпятиться вперёд, развернуться во всю грудь, гордым лебедем вышагивая вокруг самочки. Просто не можешь это сделать и всё. Однажды дал слово - все равны, и плясать на костях поверженного Серого дурацкое самолюбие не позволит. Если бы по-честному, тогда да. Саня бы не раздумывал и бился вусмерть, а так.... Такое воспитание и такое время.
   - Засунь свою гордость куда подальше. Это на войне друг за друга, сам погибай, но товарища выручай. В любви и в жизни каждый за себя.
   - Да? - остановился Саня и пристально посмотрел на зятька. - Тогда зачем ты со мной?
   - Без понятия. Сам не знаю. Вечно ты торчишь, Черкасов.
   - Знаешь что? Я в Афган хочу.
   - С ума сошёл?
   - Нет. Там всё было честно, понимаешь? Есть друг, есть враг. Есть подлец и есть герой. А я не тот и не другой, где-то посередке, но там я свой. Сво-ой! И там я на месте, а здесь.... На хер никому не нужен!
   - Не дури, Сашка. Мать, отец, Маш....
   - Всё, не лезь в душу. Отвали. Пошли, выпьем лучше.
   Выпил и два года не просыхал. Бормотуха для него первой подругой стала. В вине топил вину свою и тоску. Квартиру однокомнатную мать выхлопотала за пять автобусных остановок от дома, обставили по минимуму, туда Саня и съехал. Беспробудно бухал, с работы выгнали, жить не на что, но разве бросят родители? А он всё пропивал, профукал и шмотки свои фирменные и часть мебели. Шалман устроил, какая алкашня у него обитала неизвестно, половины из них не знал. На скелета походил, удаль молодецкая схлынула вместе с разумом, в котором бой не прекращался ни на минуту. Спал не спал, забывался ли в пьяном угаре, бодрствовал ли, но бесчисленные огневые залпы прошивали мозг без передыха. Автоматными очередями сложилась жизнь его: напился - отстрелялся, свалился, в голове пальба. Вынырнул на короткое время из сумрака алкогольного, оглянулся - что это? Бред какой-то. Не хочу ничего, и снова за бутылку. Где брал? А нигде, дружки-ханурики приносили, шакальё возле упавшего льва собирается быстро. Они же пенсию по ранению у него выгребали на пропой. Мать руки заламывала, рыдала над ним как над мёртвым, а у него один ответ: не хочу. Отца отпихивал, с Багульником подрался несколько раз, когда тот собутыльников в шею выталкивал. Короче, пьянь подзаборная Саня, конкретный стовосьмой. Ни Машку, ни Пашку не видел всё это время, да и не нуждался. И только в зыбкой прорези прицела она. Как морок, как чертовщина какая-то, как искушение.
   В одну из редких минут просветления сидел на диване и тупо смотрел на заросшего мужика напротив. Ханыга незнакомый пялился на него, глаз не отрывал.
   - Ты кто? - спросил Саня, тот что-то сказал, он не расслышал. - Чё жуешь там? Говори громче.
   Губами шевелит пришлый, а не слыхать.
   - Немой, что ли? Выпить есть?
   Что-то бормочет тот, напротив.
   - Хрен с тобой, сиди, - махнул рукой Саня и ему машут.
   - Не п-по... не понял....
   Поднялся, колыхался как ковыль степной, пошёл вперёд и тот на него идёт, не отступает. Снова руку поднял, и алкаш повторяет, словно издевается.
   - Сволочь!
   Прилепился к холодной поверхности Саня, впритык смотрел на того, который напротив.
   - А-а-а.... Ленка! Лен-ка-а!
   Кулачищем долбанул вдребезги, вразлёт, в кровь. Одиночным выстрелом убил и себя и Ленку. Нету больше ханурика перед глазами. И на мушке прицела тоже никого.
   Оглянулся, девка какая-то с задранным подолом калачиком свернулась на диване, даже не шелохнулась от грохота. Волосы разлохмаченные, платье короткое в обтяг, острыми шипами позвонки выпирают, трусы застиранные серые, на ногах разводы.
   Подошёл к ней Саня, сел рядом, потрепал по плечу. Кровь с битого кулака на платье замурзанное накапала. Она отмахнулась как от мухи - отстань!
   - Что тут делаешь? - спросил и рванул на себя. Она глаза разлепила, карие, знакомые, зевнула сладко, как у себя дома. Платье не поправила, ничуть не смутилась, рысью смотрит. Скрутила ладонью Санину футболку на груди, к себе тянет. Он приблизился, не к губам её, нет. Всматривался, вглядывался, пытаясь сосредоточиться, но бестолку. Что-то мельтешит в голове, а не вспомнить.
   - Ты кто такая?
   - Забыл, что ли? Иди ко мне.
   И тянет, тянет, залезла под футболку, облапила. Мерзостью прёт то ли от неё, то ли от него. Отпрянул, головой потряс.
   - Ты чего, Сань? Да Марина я.
   - Какая Марина?
   - Николаева. Сестра Лёнина.
   Зашибись.... За-ши-бись.... Саня обхватил свою непутёвую гудящую голову руками и завыл по-волчьи протяжно, с тоскливой безысходностью.
   - Плохо, да?.. Выпить надо, - засуетилась Маринка. Руки Санины разжимала, извозюкалась в крови, головой лохматой в лицо лезла. - Деньги есть? Давай, сбегаю, у люлишек куплю.
   Обнял её и закачался из стороны в сторону.
   - Пусти! Что делаешь, дурак?!
   Не пустил. Затихла, прильнула к нему не падшей шаромыжкой, а девчоночкой Маринкой. Так и плыли по тяжелым похмельным волнам два потерянных человека в донельзя уделанной квартире. Вместе собирали и осколки зеркала и жизни свои чуть не загубленные. Ему двадцать два, ей восемнадцать. В прошлом мае родители погибли, а на дворе ноябрь метёт ветрами да ливнями. Маринка даже экзамены в школе не сдала. Отец шоферил, с деньгами совсем плохо стало, со здоровьем ещё хуже. На "Камазе" груз повёз в Андижан, мать с ним. На Камчикском перевале сердце прихватило, вдвоём вниз навернулись. Сиротой горемычной осталась Маринка. Попыталась устроиться куда-нибудь, а некуда. Ни работы, ни денег, талоны тоже выкупать надо на что-то. Соседи помогали, делились, чем могли, с огородов подкидывали, с хозяйств маленьких пяток яиц принесут и то хорошо. Все тогда нуждались. Вот и покатилась Маринка с горы да в обрыв.
   Остатками воли Саня вытаскивал и себя и её, спасибо Багульнику, не бросал. Сам довольствие не получал месяцами, перебивался с беременной Машкой, и Саню тянул. В части имущество распродавали направо-налево, им денег не давал, боялся пропьют. Продукты привозил, одел обоих, мебель подкинул со склада. Через отставного полковника Маринку затолкал в частную баню работать. Хоть что-то. Так и выкарабкивались.
   Но ещё удивительнее оказалось другое. Пока Саня горе заливал да в норму приходил, страны не стало. Капитан Багульник его и просветил.
   - Не понял, как это?
   - Очень просто. Разодрались сёстры, все пятнадцать. Волосы друг другу повыдергали.
   - Какие сёстры?
   Багульник посмотрел на него пронизывающе, челюстью с ямочкой вправо-влево погонял, а Саня вдруг заметил, что кудрей у него на лбу нет. Куда делись? И глаза совсем не блудные, глубокие, серьёзные. Сколько же Сани не было под азиатским солнцем? Целую вечность.
   - Красавчик, у тебя точно с головой нормально?
   - Бывает иногда, но терпимо. Так что там про сестёр?
   - Пятнадцать республик - пятнадцать сестёр.
   - Думал и, правда, кто, а ты мне с речёвками.
   - Не речёвка, лозунг.
   - Какая разница?
   - Ну, да, уже никакой. Независимые все теперь и рапорт писать некому. Я, хоть и не хотел, но Советскому Союзу присягал, а не каким-то....
   - Шутишь? А что есть?
   - Ничего нет, горит всё. Как под Ферганой вспыхнуло два года назад, так и полыхает. Моя Прибалтика первая отделилась.
   - Не понимаю я....
   - Что ты не понимаешь? Нету СССР, нету-у! Пить надо меньше.
   - Не зуди, сказал же, завязал. И кто мы теперь?
   - Никто и звать никак. Тут чужие и там не свои. Рвать отсюда надо, пока не поздно. Я в Подмосковье собираюсь, в Дедовск, поедешь?
   - Уволился?
   - Без понятия. Бардак кругом. Мне уже без разницы. Так, поедете или нет?
   - А родителей на кого?
   - Ну, вспомнил. Не прошло и два года.
   - Да, хорош тебе!
   - Майли. Ну, если надумаешь. Слушай, у тебя нет сигарет? Уши пухнут, я Марусе бросить обещал.
   Саня достал пачку "Голубых куполов", вышли на открытую лоджию. Багульник как куколку сигарету понянькал, видать, Машка крепко его подмяла. Затянулся с наслаждением, Саня тоже чиркнул зажигалкой. Долго стояли, не ёжась, под пронизывающим ветром. Серым аляповатым полотном затянуло небо, грозно нависло оно над головами людей, которые уже паковали вещи и с корнями выдирались из родной земли. Большинство ехало в никуда. За бесценок продавали жильё, нищие, лишённые привычного уклада, потянулись птицами перелётными. Контейнерами тащили за собой скарб, у многих и разгрузить его было некуда. Иные не оправились после переезда, ментальность азиатская другая, годами врастающая в душу. Так и сгинули на широких просторах российских.
   Саня продал квартиру и вернулся в махаллю. В Маринкиной жили, соседом Ленкиным родителям стал. А кругом бедлам полнейший и анархия, наркота чуть ли не в открытую продаётся, каждый пятый или на игле или на анаше сидит. И мрут, мрут пацаны помладше. Кто замёрз пьяный в подъезде, кто в канаве от передоза, а кто и в поножовщине. Были и такие, кто со школьной скамьи за решётку шёл. Видел Саня, всё видел, заорать бы - люди-и! Вы что творите, люди?! Что же вы, делаете, дебилы? Без войны и себя и друг друга гробите. Он-то смог выбраться, у него за спиной такая школа, щеглам этим неоперившимся и не снилось. Ещё больше в Афган хотелось. Недобитые караваны прямиком пришли к нему домой с тюками "дури" и выкашивали целое поколение. Воевал ночами, снами отрывистыми, беспокойными. Сердце вскрикивало, просыпался в поту холодном и подолгу смотрел в потолок, боясь растревожить посапывающую рядом Маринку.
   Тянуло "за речку" невыносимо. Чувствовал, осталось в чужих горах что-то, что делало его прежним. Саней-Красавчиком был там, не ведающим страха, неубиваемым и отважным. И там был Лёнчик, как немой укор и как мерило человеческих поступков. Бескомпромиссный, прямой, так и не научившийся ни хитрить, ни прятаться за чужие спины. Как бы сложилось всё, если бы он тогда вместе с ребятами ушёл на задание? Может, и не вернулся бы или Лёнчик живым остался. Себя винил в его гибели. Вместе они всегда выкручивались, прикрывали друг друга, не раздумывая. Теперь Саня прикрывает: Маринка - его ответственность, никуда от этого не уйти.
   Покидали махаллю все, с кем он вырос, с кем по дворам носился, дрался и пел под гитару. Саня провожал и хоронил, хоронил и провожал. Дошла очередь и до Ленкиной семьи. Накануне вечером с её отцом курили на скамейке у подъезда, он и узнал - завтра приезжает она помочь с переездом. На следующий день из-за шторы смотрел, как идут они рядом с чемоданом в руках. Такая же худенькая, стройная, в джинсах и курточке лёгкой. Только подстрижена коротко под мальчика. Ей идёт. Ей всё шло в этой жизни, или глазами любящими смотрел, потому так казалось? Зашли в подъезд, к шагам по ступенькам Саня прислушивался: отцовские грузные, её лёгкие, шероховатые от кроссовок. Боялся встретиться, лишний раз из дома не выходил. На работу на час раньше выезжал, возвращался затемно, лишь бы не увидеть. Но если суждено, никуда не денешься и не спрячешься.
   В субботу с дочкой на руках собрался к родителям, только из дома вышел, сверху из открытой двери донеслось звонкое:
   - Мам, может коробок ещё попросить?
   - Штуки три, больше не надо.
   Понятно, в магазин идёт. Саня хотел вернуться, но не успел. Шлёп, шлёп, шлёпанцы один пролёт отмерили и замерли. Стоит напротив, сверху вниз смотрит невыносимыми глазами, замешкалась и снова шлёп, шлёп на него.
   - Привет, Сань.... Саш.
   - Привет, - охрип, в ребёнка вцепился, чтобы удержаться.
   - Ой, папина доча, как на тебя похожа!
   - Д-да, все так говорят, моя копия, - плёл околесицу, лишь бы не молчать. А дочка возьми да и потянись к ней, загукала смешно, два зуба напоказ выставила.
   - Ну, иди, иди ко мне! А кто у нас такая девочка папина? Кисочка маленькая зубастенькая, пушистенькая, - заворковала Ленка. Улыбалась, тетёшкалась, а Саня глазами её ел. Каждую чёрточку запоминал, впечатывал в себя вершиночки губ, носик остренький, чумной ободочек зрачков. Понимал, не увидит больше. Дошли сейчас стихи Багульниковские: подох бы у ног её, но счастливым. Не получится, ему семью кормить надо.
   Вскинула глаза на него, спокойные и... или показалось ему? Влажные. Чуток совсем, но....
   - Куда собрались? - спросила она.
   - Да, к своим пойдём. Давай сюда, обслюнявит сейчас.
   - Пусть посидит. Пахнет вкусно ребёночком, - улыбнулась, прищурилась, как и не было влаги. Не замужем она, Саня почему-то радовался этому, как дурак. Ленка пошла вперёд, он следом поплёлся.
   Возле скамейки остановились. Он уходить не хотел, памятником бы вечным стоял и смотрел, как шутливо целует она пухлые детские щёчки, как заливается смехом его ребёнок.
   - Ого, вот они какие! - бравый голос Коли-Пети согнал наваждение. Саня с военруком за руку поздоровался, Ленка отозвалась:
   - Здравствуйте, Николай Петрович!
   - Привет, привет Злобина! Ох, прости, Черкасова.
   Саня слюну сглотнул и на Ленку покосился. Невозмутима, рот только нервно дёрнулся. Военрук сделал дочке "козу рогатую", усами поиграл перед её личиком, она сразу скуксилась, вот-вот заплачет. Ленка обняла ласково, принялась успокаивать:
   - Тих-тих-тихо, кисочка, это хороший дядя, только очень строгий.
   - Ну, здорово, молодёжь! Не знал. И родить уже успели. Молодцы!
   Ленка смущённо улыбнулась, а Саня.... "Да, Николай Петрович, да! Об этом думал целых десять минут с ней! И врать себе бесполезно, так всю жизнь представлял семью свою, и никак не иначе. Спасибо, что вслух сказали".
   Улетела ива-иволга, птичка-певунья жёлтенькая. Насовсем. Осталась на руках у Сани Леночка, так на него похожая. Или на неё?
   Возвращалась снами бессвязными вперемешку с артиллерийскими раскатами. Щебетала, трелями разливалась, спасая от ночных кошмаров. И только когда родился второй ребёнок, Саня отпустил и войну и Ленку.

Серый

Глава пятнадцатая

   Откуда взялся Студент не знал никто, но он появился в конце восемьдесят девятого и прочно занял место в криминальной иерархии у патриаршего престола. В лицо его мало кто видел, поговаривали, на Кая похож: молчаливый, холодный и глаза-лёд. Папик, как за спиной называли свои, расположение к Студенту питал особое, поэтому никто даже из самых ревнивых и отслуживших под началом Папы не один год, глупых вопросов не задавал. Себе дороже, не ровен час дойдёт до хозяина, языком поцокает, глазами, как ночь, чёрными сверкнёт, сразу забудешь, какого ты роду-племени и зачем на свет появился.
   Папик - это отнюдь не престарелый толстобрюх, набитый "баблом" и поддерживающий за бескорыстную любовь молодую, но бедную, как церковная мышь, красотку. Папа Римский, ни больше, ни меньше. А, может, всё-таки, больше, потому как в отличии от плеяды великих понтификов руки кровью ни разу не замарал и войн никаких не вёл. В остальном один в один классический первосвященник Вселенской церкви: ровный голос, безоговорочная власть в своём мини-государстве, издание обязательных законов, по которым жила братва. Влияние на окружающий мир в отдельно взятой Свердловской области имел серьёзное. Конклавом не выбирался и в интронизации не нуждался. Сам себя назначил и, как бильярдный шар в лузу, идеально вошёл в криминальный мир Урала.
   В чужие разборки за право опекать районы, стоянки, рынки и прочие хлебные места, не лез. Папика не интересовал традиционный промысел группировок - крышевание, рэкет, проституция и многое другое из отраслей мафиозного народного хозяйства. У него был свой бизнес, который он обкатал ещё под Ташкентом. Хаос повсеместно, раздрай во власти формировали его потребителя от подростков до убелённых сединами номенклатурщиков, от рядовых братков и проституток до богемной тусовки и депутатов с кандидатами. Товар исключительно первой необходимости: героин, кокаин, марихуана. Святая троица.
   Студент выполнял при нём функции и казначея и советника по финансовым вопросам. Чем они связаны, интеллигентный на вид длинный парень и едва доходящий до его плеча Папа Римский, тоже тайна за семью печатями. Но доверял он ему и даже кто-то слышал, как несколько раз называл почти ласково "Шкет".
   - Рассчитывал на тебя, - при первой встрече дружески похлопал Серого по плечу Папик, Гера-кореец. - Не передумал учиться?
   - Нет.
   - Лады, закинем документы. Может, сразу диплом готовый?
   - Нет, я как все.
   - Ну, ну.... Как все.... Как все овцы в отаре, а ты волк. Ты их грызёшь, не они тебя.
   - Всё равно.
   - Ладно, отдыхай пока, устраивайся. Неделю хватит?
   - Не устал, хоть сейчас могу.
   - Сейчас не надо. Погуляй по городу, присмотрись.
   - Хорошо.
   - И вот ещё.... Не мельтеши тут, глаза не мозоль. Народец кругом гнилой и ушлый, мало ли что, а ты мне нужен. Сам найду. Сафрон, - Гера повернулся к верному соратнику. - Определи его, деньжат там.... Порешай, в общем.
   Папская резиденция находилась в частном секторе неподалёку от парка 50-летия ВЛКСМ. Аскет по жизни, Гера довольствовался малым. Серый никогда раньше не видел вросшие в землю дома, потемневший от времени брус вызывал ассоциации с фильмом "Вечный зов".
   В лёгкой болоньевой куртке он вышел в темноту и безлюдье чужого города. Ни шапки, ни обуви зимней, ничего не было. В чём освободился из зоны, в том и приехал. На дорогу от Узбекистана до Урала потратил почти всё, на оставшиеся гроши нанял такси от вокзала. Хрустко звенел под ногами утоптанный снег, морозно клубился пар у лица, порывом ветра обдало голую шею, хлестануло по ушам. Серый поднял воротник и закутался поплотнее.
   - Оденься первым делом, не Ташкент, - посоветовал Сафрон, сам упакованный в тулуп. Коренастый невысокий кореец утонул в нём по самые пятки, сверху шапка-ушанка из неизвестного зверя на глаза надвинута.
   - Спасибо.
   - Спасибо потом скажешь. Четвёртый год уже, а мёрзну тут, не могу. Как они здесь живут?
   Вот и все слова, которые услышал от него Серый на несколько месяцев вперёд.
   У калитки здоровая кавказская овчарка волчьего окраса. Зашлась остервенело, металась из стороны в сторону, лязгая цепью. Надрывистый лай разносился на всю округу и эхом тонул в затихшем тревожным сном районе.
   - Чак! - прикрикнул на пса Сафрон, вскинув повелительно ладонь. Собака замолчала, села и нервно заперебирала передними лапами, подвизгивая от нетерпения - как это? Чужак на территории, а она должна помалкивать? Но повиновалась беспрекословно.
   Натужно скрипнула калитка, вышли со двора в заснеженный переулок. Никого. Тишина такая, что слышно как мороз поскрипывает в ветках окоченелых берёз. Над крышами домов белый дым курится, столбами поднимается вверх и рассеивается в высоком небе, сплошь утыканном звёздами. Ясно, холодно и странно. Что он здесь делает, Серый?
   Два коротких, один длинный свист вонзились в разреженный воздух. Метрах в тридцати вспыхнули фары, заурчал негромко мотор, внося жизнь в замершую ночь. Белая "шестёрка" остановилась возле них, проскулив заезженными тормозами. Серый обжёгся голой рукой о перемёрзший металл, нырнул внутрь машины и облегчённо выдохнул. Не-ет, он здесь долго не выдержит.
   Ехали минут десять и припарковались у девятиэтажки. Поднялись на лифте на последний этаж и остановились возле обитой листовым железом двери на лестничной площадке.
   Не раздеваясь, Сафрон прошёлся по комнате, выглянул на лоджию, проверил ванную. На кухне аккуратно положил на стол пачку в рублях и пятьсот долларов, придавил ключами. Развёл руками, окинув пространство, мол, чем богаты. В тулупе, с болтающимися меховыми ушами до плеч он больше походил на корейского деда Мазая, чем на правую руку наркобарона.
   - Спасибо, - сказал Серый.
   Сафрон поднял пятерню, развернулся и, не торопясь, пошёл на выход. Так неспешно-уверенно ходят люди, которые точно знают, что именно они правят миром. Легко подчиняют себе суетных человечков, собак, крутят в бараний рог строптивых и придавливают ногтем слабых. Серый тонкостям психологии научился, жизнь заставила. Он запер дверь и впервые за два года остался один.
   Неслышно обошёл владения. Непритязательный советский интерьер: сервант, забитый разномастной стеклянной посудой, вытертая софа, телевизор "Шилялис" цветной, на стене бордовый ковёр. На кухне гарнитур в мелкий цветочек, старый холодильник "Зил", плита газовая. В санузле стиральная машинка "Фея", новенькая клеёнка над ванной, всё по-домашнему обстоятельно. Высунул нос на открытую лоджию, большая, но сразу захлопнул, вдохнув ледяной воздух.
   Скинул одежду на софу, достал из кармана куртки нехитрое имущество: расчёску, зубную щётку, станок бритвенный и пачку лезвий "Восход". Долго стоял под горячим душем, с наслаждением подставляясь тугим струям. Коричневым обмылком выскабливал из себя намертво въевшийся запах неволи.
   Выбрался, мокрой рукой отёр запотевшее зеркало и, наконец, встретился с собой. Чужой, незнакомый. Впалые щёки с проступившей светлой щетиной делали лицо измождённым, над переносьем залегла вертикальная рытвина, заметные морщины навечно поселились в уголках глаз. Приблизил лицо к отражению, покрутил головой и так и эдак, пытаясь спрятать кадык на тонкой шее. Бесполезно, торчит неестественно. Откинул мокрые медово-горчичные волосы, пером белого турмана зацепилась седая прядь над высоким лбом. В двадцать лет почти старик. И только глаза непокорные, отливающие свинцом, недоверчивые и злые. Глаза загнанного зверя.
   Намылился тем же хозяйственным мылом и выбрился тщательно, языком помогая себе изнутри выскрести микроскопические щетинки вокруг рта. Чистоплюйство у него в крови, не отнять. Босиком прошлёпал в комнату, в серванте нашёл застиранную простыню и старое шерстяное одеяло, ничего больше. Аккуратно застелил софу, выправляя каждый уголок, лёг на спину и застыл, слушая тишину.
   Сон навалился быстро, затяжелил веки, вытаскивал из подсознания запретные картинки. Серый встрепенулся, пытаясь отогнать видения, и широко раскрытыми глазами сверлил пустоту. Он похоронил себя заживо два года назад и любые воспоминания пресекал на корню, но царство Морфея неподвластно никому. Владыка грёз норовил ковырнуть побольнее и подсовывал призраки прошлого: Саню с живым Лёнчиком, вечно прикалывающихся беззаботных охламонов. В их разудалом гоготе Серый слышал и отзвуки своего смеха, а он давно забыл, что это такое. Но тяжелее всего, когда в мальчишеское трёхголосие вплетались девичьи переливы. Ленкины. После таких снов Серый просыпался ещё злее. Нелюдимый, ожесточённый и мёртвый.
   Обмануть не удалось, они пришли все трое. Взрывались хохотом, подхрюкивали, подвизгивали, в лёжку лежали на топчане в Санином дворе, насквозь пронизанные солнцем. Не прозрачные, нет. Просто такие светлые, ослепительные, аж глаза режет. Будто со стороны видел Серый исчезнувшие во времени кадры.
   - О-ой, не могу..., держите меня семеро, - продавил Лёнчик, скрученный в три погибели. Катался из стороны в сторону, рук не отрывал от живота в припадке истерического смеха.
   - А чё, не так, что ли? - захлёбывался Саня, валяясь на спине и отирая пальцами проступившие слёзы. - Весь мир хотелось залюбить. А-а.... Круглый, ну мы и дубы.
   - Дубы-колдуны, - веселился Серый, сидя по-узбекски и подперев рукой голову. Сквозь прищур поглядывал на пацанов и, заикаясь, проблеял: - П-придурки. Я-то сначала не понял, что из тебя так любовь лезет. Целоваться ко мне сунулся, Брежнев, блин. Подумал ещё: где он радугу видит? Дождя три месяца не было.
   - Как это, Сань? Са-ань..., - теребила за руку Ленка, лёжа на животе рядом с Сашкой и болтая у Серого перед носом пыльными пятками. Хихикала, но он видел - обиделась, что без неё вчера эксперименты с анашой проводили. Пропустить тако-ое? Кошма-ар для Ленки! Она должна знать о них всё, иначе невозможно.
   - Как, как... каком кверху, - ответил Саня.
   - Не-е, в такой позе Круглый метался, - сказал Серый, опять дружно захохотали во всё горло. - Зелёный, как инопланетянин. Один раз увидишь, на всю оставшуюся жизнь охоту отобьёт.
   - Может, попробуешь? - спросил Лёнчик.
   - Ни за какие деньги.
   - И даже за миллион?
   - И за миллиард. Близко не подойду и тебе не советую.
   - Не зарекайся. Это только снаружи фигня, а внутри кайф.
   - Кайф твой полдня шлангом мыли.
   Зашлись опять. Немного отсмеялись, а Лёнчик никак не угомонится. Ущипнул Ленку за бок и спросил:
   - А ты хочешь?
   - А-ай! Что делаешь? Сдалась мне ваша травка, на дурачков бы посмотреть, любопытно же. Ну-у, Сань, как это?
   - Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, - сказал Лёнчик и принялся щекотать Ленку. Та заверещала, отбрыкивалась и вопила: - Отстань Лё-онь..., отстань! Сашка, кому говорят: говори говорю!
   Серый глядел на мелькающие загорелые руки и ноги в коротких шортиках и проваливался в блаженную нирвану. Смотреть на неё мог бесконечно, но, как только Ленка замечала, опускал глаза. Вот и сейчас, разлохмаченная и раскрасневшаяся, она приподнялась и нечаянно коснулась взглядом Серого. Хотела сказать что-то, но Саня обхватил её за шею и повалил на себя, приговаривая:
   - Любопытно, да? Любопытно?
   - До сих пор ещё не отошли, что ли? - бубнила Ленка, пытаясь вырваться, но руки её держали длинные и крепкие.
   - Нет уж, послушай.... Сама напросилась. Всё вокруг становится цветным и красивым. Помнишь мультик с ромашками? Медведь с косым зайцем ромашки разбрасывают? Облака-а, белогривые лоша-адки....
   - Точняк, под косяком они, - засмеялся Лёнчик.
   - Ага, так же хочется подпрыгивать, цветочки раз.... А, ну, не трепыхайся! Разбрасывать и весь мир любить.
   - И отдельно взятых девочек, - хохотнул Лёнчик и снова принялся доставать Ленку.
   Серый улыбался искусственно, день пошёл насмарку. Странное дело, когда Лёнчик дотрагивался до неё, он как-то справлялся с раздражением, но если Саня.... Сознание переворачивалось в секунду, Серый тут же выходил из себя и настроение портилось. Хмурился, мог ни с того ни с сего наехать на пацанов, лез на рожон. Долго не понимал причину, а понимать надо обязательно, так он устроен.
   Читал Серый много, даже классику, что для шестнадцатилетнего парня в принципе неприемлемо, и диагноз себе поставил точный. Опираясь на отцов-основателей русской литературы, выписал на тетрадный листок:
      -- Арбенин - Нина - подозрение, неспособность прощать. ( А я смогу)?
      -- Катерина Львовна - Сергей - страсть до безумия, прикончила всех. (Не смогу точно).
      -- Карандышев - Лариса - Так не доставайся же ты никому! (Дебил, но любил).
   И таких пунктов двадцать. Глубокий анализ собранных данных подтвердил подозрения - ревность в чистом виде. Не испугался Серый, наоборот, даже приятно стало, почувствовал себя героем наравне с Анной Карениной (пусть!). Может, и о нём роман кто-нибудь напишет? Эта мысль рассмешила, но и утвердила в правильности определения патологии. Взял ручку и ровным округлым почерком вывел:
   21. Серый - Ленка - на веки вечные любовь до гроба.
   Ревность его была какой-то избирательной, к Сане вплоть до невменяемости, к Лёнчику терпимая. Почему? Вопрос мощный, настойчивый и пока безответный.
  
   Сон пропал. За тонкой бетонной стеной слышалось истеричное поскрипывание рассохшегося дерева, глухие стоны сменялись сдавленными вскриками. Люди самозабвенно расслаблялись на раздолбанной кровати, не заботясь о превосходной слышимости и нескольких нервных мгновениях для впечатлительных соседей. Серый поднялся, завернулся в одеяло и вышел на балкон. Стыдно признаться, но он до сих пор не знал женщин. Весь сексуальный опыт у него сводился к обсуждению с Саней и Лёнчиком тонкостей интимной игры. Слово "прелюдия" Серый почерпнул лет в тринадцать из припрятанной дома книги "Что надо знать до брака и в браке". Оно до того всем понравилось, что физиологический процесс представлялся красивой театральной постановкой. Много позже Саня, первым прошедший крещение сексом, весомо сказал:
   - Не так всё, башку сносит, торопишься. Какая там прелюдия? Сам не успеваешь.
   В разговорах на щекотливую тему Ленкино имя ни разу не звучало, словно она слеплена из другого теста и пикантные подробности её не касались. Говорили о ком угодно - об одноклассницах, шалавах, актрисах, но Ленка была освобождена от пороков и похоти. Как вознесли её на недосягаемую высоту ещё в детстве, так и остались коленопреклонёнными мушкетёрами.
   С высоты девятого этажа Серый угрюмо разглядывал мрачный город. Безликие дома, сугробы с крыш свисают, белым выстелена земля. Совсем другая земля. Чужая. С усилием подавил предательски подступающий к горлу спазм, поёжился зябко и вернулся в комнату. Накрылся с головой и, наконец, уснул.

Глава шестнадцатая

   После Нового года Серый пошёл на второй курс Свердловского института народного хозяйства. Первый курс ТашПи ему зачли, дисциплины были общеобразовательные. Занимался тоже на вечернем, параллельно прихватывал юриспруденцию в библиотеке. Общаться с членами группировки кореец запретил, да он и не стремился. Для контакта с валютчиком раз в месяц ему выделялся автомобиль с водителем и в напарники Сафрон. Деньги меняли чемоданами. На самом деле так и было: оборотная тара из двух матёрчатых клетчатых чемоданов, полный оставляешь, пустой забираешь. Столько "бабок" и во сне не снилось обычным работягам, в первый раз у Серого глаза на лоб полезли. Ещё больше поразило, когда здоровый мордоворот Сеня-Капуста принял их в своей квартире, обыденно жуя бутерброд с колбасой. Рукой махнул - идём. Они прошли на кухню, хозяин открыл подвесной шкафчик, а там битком набито долларами. Отсчитал десять пачек, кинул на стол, их чемодан с рублями сунул за холодильник, не открывая. Никто никого не проверял, в таких кругах не принято было размениваться на "кидалово". Криминальный бизнес - честный бизнес, и законы здесь намного жёстче. Это не государственная власть, которая может позволить себе вешать народу лапшу на уши из года в год. Один раз рыльцем в пушок ткнёшься - из доверия выпадешь в лучшем случае. В худшем голгофа дорогой в рай покажется, если выживешь, конечно.
   Так и прожил Серый год без особых потрясений. Учился, занимался учётом "товара" и денег, больше Гера его никуда не привлекал. Берёг для каких-то одному ему известных надобностей. Однажды Серый случайно забрёл на концерт камерного оркестра, притомился сидеть, но уйти было неудобно. Оркестр умолк и через мгновенье случилось что-то невероятное. Девушка в длинном фиолетовом платье вышла вперёд с дудочкой и заиграла, а Серый оцепенел от неожиданности. Пичужка зачирикала лёгкая, заливистая, весёлая, словно где-то совсем рядом пела.
   - Мне больно, - прошептала сидящая рядом дородная женщина. Он непонимающе посмотрел на неё, закрыл рот и понял, что со всей силы сжимает её руку на подлокотнике. Смутился и сказал: - Простите. А что это?
   - Где?
   - Ну, вот, - кивнул в сторону сцены.
   - Сергей Прокофьев, "Тема птички" из сказки "Петя и волк". Руку отпустите?
   - Ой, извините. А инструмент как называется?
   - Флейта. Можно я послушаю?
   - Да, конечно.
   Это не просто потрясло. Он слышал совсем не флейту, а живую иволгу и видел смеющуюся девочку в жёлтом платье. До конца сезона не пропустил ни одного концерта, осенью почему-то их не возобновили, но флейтовая песнь иволги навсегда запала в сердце.
   В конце января следующего года шоковая терапия ударила первой лечебной процедурой. Купюры номиналом 50 и 100 рублей образца 1961 года изымались из обращения. Объявили об этом по телевизору под вечер. Буднично, как спокойной ночи пожелали, а люди ко сну уже готовились. Куда бежать? Да ещё и обменять "старые" деньги на мелкие купюры можно было в трёхдневный срок не больше тысячи рублей. Озлобленный народ толпился у сберкасс, пытаясь спасти хоть что-то из своих сбережений, получали отметку в паспорт и второй раз сунуться с кровными не получалось.
   Гера рвал и метал, сгорали горы "бабла". Рубли, пятёрки, десятки всегда меняли на крупные, иначе грузовиками бы возить пришлось. Ещё вчера он миллионер, сегодня банкрот. Хуже, что могла рассыпаться вся цепь поставок.
   Они сидели в известном свердловском ресторане и ждали Сеню. Единственный раз, когда Серый вышел на публику. Ресторан по тем временам популярный среди криминала, в нём назначались "стрелки", проходили мирные переговоры между группировками, все новости стекались сюда же. Если расходились полюбовно, то банкет продолжался, если нет, то раскатисто громыхали стулья, порой братки хлопали друг друга по щекам почти дуэльно. Зал был набит до отказа качаными телами. Мажористо жили, простые люди брали что дают, эти что хотели. По смрадным кабакам жизнь просаживали, чужую ни в грош не ставили. Прикид штатно-быковский: костюмы, галстуки, часы дорогущие. Если бы не стрижки под "ноль", тёмные очки круглосуточно и выражение непомерной заносчивости на лицах, то съезд партии, не иначе. Кого тут только не было: шулеры, блатные, уголовники со стажем, сдувшиеся спортсмены. Гул и дым такой, хоть ножом режь спёртый воздух, но проблема на всех одна - дензнаков как грязи, а сгорают как порох. Этим и обусловлен сегодняшний сходняк.
   Гера ритмично постукивал вилкой по столу, и без того узкие глаза его превратились в щелочки. Он отрывисто пояснял, быстрыми кивками указывая то в одну, то в другую сторону:
   - Напёрсточники, шулеры из крупных. Там уголовники со стажем. А туда аккуратно посмотри, мастера спорта. Опыта зоны ноль, но физически сильнее. И со всеми дружить надо.
   Серый впервые в жизни увидел такое скопище бандюков на воле. "Надо же! И никому дела нет. Одну гранату бы на всех". Что сам среди них не думал, игрой всё казалось, какой-то странной и мрачной забавой.
   - Шо будымо пыти? - разошёлся в благосклонной улыбке Сеня-Капуста, с грациозностью коровы усаживаясь напротив Геры.
   - Пыти будэмо воду, - в тон ответил кореец.
   - Шо такэ?
   - Сеня, ближе к делу. Сколько хочешь, ящик, два? Поставлю, не заржавеет.
   - А ты мэни ни понукай, ни впряг ещё.
   - Тебя понукать себе дороже.
   - От шо тэбе твоя корэйска мати учила? Уважать старших сотовариш-щей, - осуждающе покачал головой Сеня. Чуть за сорок на вид, но поседел рано. Белый "ёжик" топорщился над круглым цветущим лицом, глаза тёмно-зелёные смешливые, ни дать ни взять школьный учитель по труду, любимый у подростков.
   - А я и уважаю. Твои седины - предмет моего поклонения. Ночь не спал, решал, бюст твой из малахита заказать или сразу из золота?
   Сеня расхохотался громогласно, заразительно. Заколыхался всеми слоями живота, всплёскивал руками и восторженно хлопал ими по ляжкам. Гера бровью не повёл. Вилку ровненько положил возле тарелки, сцепил ладони и ждал. Самообладание зашкаливает, Серый смотрел на него и учился выдержке. У корейца земля под ногами горела, на счётчик "партнёры" посадят без сомнения, рушилось дело всей жизни, а он только щурился и терпеливо ждал.
   - О-ох.... Гэра, Гэра..., порадовал, - сказал Сеня, отирая слёзы. - Так шо ты хотэв, парубок?
   - А то ты не знаешь?
   - Знаю. Тольки мэни никто нэ просив.
   - Поклониться до земли?
   - Клонись. Нэ переломисся.
   Гера, ни секунды не медля, встал и, театрально взмахнув рукой, согнулся в земном поклоне. Невозмутимо вернулся на своё место и, не мигая, смотрел на валютчика.
   - О цэ добре, - удовлетворённо хмыкнул Сеня, красноречиво вскинув толстый указательный палец. - Ты слов на вэтир нэ бросив, и я нэ брошу. Пятьдесят.
   - Мало, восемьдесят.
   - Ни-и.... Звиняйте. Кому та макулатура теперь нужная?
   - Ты меня знаешь, Сеня, я....
   - Потому и казав - пятьдесят, - перебил валютчик и огляделся. - За половину сих бугаёв и мараться бы нэ стал. Я до тэбе зо всим уважением. Хлопчики твои зазря стволами нэ щёлкают, бойню нэ разводят.
   - На добром слове спасибо. Так что? Семьдесят.
   - Да нэ торгуйся ты со мной, Гэра! Момэнт нэ тот. Казав тэбе пятьдесят, или ты глухой?
   - Хорошо. Сейчас? Не успею.
   - Ни-и.... Куда торопыться? Нэ на пожар. Ни поисты тэбе, ни попыти.
   - Когда?
   - Так с утречка и подъезжай.
   Всю ночь сортировали и пересчитывали спешно собранное по области, перетягивали резинками пачки и укладывали стопами. В восемь утра "девятка" с мешком никому ненужных денег в багажнике припарковалась у дома Сени. Гера, Сафрон и Серый поднялись втроём, хозяин в полосатых пижамных штанах и белой вытянутой майке, позёвывая, встретил в прихожей. Махнул рукой в угол, небрежно бросив:
   - Туда скидавайте, рэбята заберут. Сор, всё сор.
   - Спасибо, - сказал кореец, получая назад свой же дипломат с "баксами". Курс госбанка официальный 1,75, на чёрном рынке 30, математика простая.
   - Спасибо в карман нэ налывают.
   - Ты, жук! Шкет, ящик на переднем сиденье, неси.
   Серый обернулся быстро. Сеня улыбнулся довольным моржом, вытащил из ящика бутылку коньяка "Двин", покрутил, на свет посмотрел.
   - Добре, - сказал удовлетворённо, поскрёб волосатую грудь под майкой и добавил: - Запомни, Гэра, и пацаны твои пусть крэпко на ус намотают, шобы нэ слэтало. С нашим государством ни в какие игры нэ играй. Завсегда продуешься. Нэ потому, что играть нэ умэешь.
   - Правила поменяют? - высунулся Серый, Сеня кивнул: - Именно! Далече пийдешь. Накатим по пятьдесят?
   Поддержали, сняли напряжение двух суток.
   - Надо будет, и на колени встанешь, и не отвалятся, - в машине сказал Гера то ли им, то ли себе, а Серый урок прочно запомнил. С этого дня менять рубли на доллары стали еженедельно, а в голове на всю жизнь уложилось: если деньги, то только валюта и только в своём кармане.
   Всё устаканилось со временем. Второе лечебное впрыскивание в подыхающую экономику 2 апреля 1991 года, названное в народе "чёрным вторником", Гериного бизнеса коснулось вскользь. За сутки цены взметнулись в три раза, гигантские очереди теперь расползлись и за хлебом. Уставший от бесконечных потрясений народ метался не в поисках зрелищ. О них уже не думали, досыта наелись нахлынувшей со всех щелей правды и о стране и о партии. Ограбленные государством, люди ни во что не верили. Выжить бы, что-то закупить, чтобы не пропали последние гроши. Но "дурь" для наркомана тот же хлеб, Гера попридержал продажи на время и тоже задрал цены. Кому надо купят за любые деньги.
   Серый так и жил, ни друзей, ни врагов. Один как сыч, зато никто не приставал с расспросами, не лез в душу. Он поправился, отоспался, одевался не пижонисто, но непременный атрибут начала девяностых, косуху, носил, не снимая, с весны до поздней осени. Дело не в моде, настолько удобной оказалась эта кожаная куртка со множеством карманов, где укладывались не только блокноты с конспектами, но и вся его бухгалтерия. Вместе с Герой разработали систему кодировки, которую кроме них не знал никто. В потайных недрах косухи прятались непонятные значки и цифры, а в ненасытном до знаний студенте невозможно было угадать воротилу стотысячных, а потом и миллионных оборотов.
   Его день для посещения неприметного домика в переулке установился в воскресенье после двенадцати. Сначала тренировка то с Герой, то с Сафроном, затем составление отчётности за неделю. Серый усаживался за крытый клеёнкой стол посреди комнаты, проверял выручку, рассчитывал зарплату. Всё как положено в крупной компании. К маю девяносто первого численность группировки только в Свердловской области составляла около трёхсот человек. Рядовые торговцы, бригадиры, агенты, осведомители, блок охраны из самых отъявленных и беспринципных. Помимо этого сеть в Узбекистане и Таджикистане, которую тоже надо было контролировать. Своего рода, транснациональная корпорация. И каждый раз Серый ловил себя на мысли: Гера до сих пор его прощупывает. Проверка на "вшивость" состояла из не полностью сданных денег за наркотики кем-нибудь из бригадиров. Вопрос сам или кто-то из его подчинённых решил поживиться за счёт Папы, к Серому не относился. Его задача выявить, а такие подставы случались. Пока он вычислял денежный эквивалент грехов провинившегося, кореец невозмутимо пилил ногти или негромко перекидывался редкими словами с Сафроном.
   - Двое, - заключил Серый, аккуратно закрывая и свой и Герин гроссбухи. Учёт вёлся в двух экземплярах.
   - Кто?
   - Штанга и Салим.
   - Сколько?
   - Шестьсот пятьдесят и тысяча.
   - Точно?
   Серый ничего не ответил, усмехнулся самодовольно - ему одного подсунули, а он реальную "крысу" нашёл. Для него все эти люди не значили ничего, всего лишь клички, иероглифы и цифры. Кто они, каким боком прибились к наркобизнесу, его не волновало. Он тоже не мечтал с детства заниматься криминалом, поэтому путь у каждого свой. А куда ещё? Работы нет, волна забастовок после двух денежных реформ захлестнула страну. Вслед за шахтёрами замерла металлургическая промышленность, машиностроительная, а это Урал в первую очередь. Снежным комом нарастали безработица и напряжённость в стране. Не от хорошей жизни люди шли под пули и статьи, потом привыкали. "Зарплата" братвы в разы превышала честно отпотевшие копейки в литейном цеху, и те не выбьешь.
   Сафрон вышел, а Гера сказал, задумчиво оглядывая отполированный ноготь:
   - Удружил. Я Салима из такого дерьма вытащил. Люди неблагодарны, с этим ничего не поделаешь.
   - Что с ним будет?
   - Как думаешь?
   - Платить придётся.
   - Соображаешь. В этом мире за всё надо платить.
   Про второго Серый спрашивать не стал, подсадная утка, однозначно. Понял, сам тоже на крючке. Все они у Папы как полудохлые рыбы в садке бултыхаются. Каждого, кто повыше рангом, он загарпунил и привязал к себе накрепко. И его не зря грузил ещё с колонии. Чем больше знает, тем меньше шансов соскочить, это Гера и не замедлил подтвердить:
   - Ну, что, твой выход, комсомолец-доброволец. Скоро время ткачих и звеньевых из колхоза "Правда" у власти закончится, а мы не у дел. Надо успевать, да и устал я от этих встрясок.
   - Что делать?
   - Пристрою в местную ячейку, пооботрись пока. Слов нахватайся, увёртливости поучись. Начнёшь с низов, а там посмотрим куда эта бодяга вырулит. Реформа не последняя, чую, ещё какую-нибудь хрень изобретут.
   - Правда?
   - Кривда. Кругом одна кривда, но что имеем, то имеем. И ещё..., - Гера замолчал и проницательно посмотрел на него. Он выдержал, но про себя отметил: взгляд как штык, чем реже будет видеть его, тем лучше. Кореец продолжил: - С одним человечком тебе познакомиться надо. Не хотел, но больше некому. Шкет, ты должен понимать....
   - У меня на лбу написано "дурак" и ты это читаешь? - перебил Серый. Гера засмеялся и сказал: - Иначе бы тебя тут не было. Ладно, мента из о-очень высоких на "бабки" подсадил. Областной. Крышует "крыши", скажем так. Будешь ему получку выдавать. В разговоры не вступать, отвёз, отдал, ушёл, остальное не твоего ума дело.
   - Вопрос можно?
   - Давай.
   - Они же, вроде как, бороться с нами должны. В Узбекистане ещё я понимаю, но, получается, здесь то же самое?
   - Наивны-ый. Чем отличается? Везде одинаково. А бороться они борются, ещё как искореняют. А мы им помогаем, чтобы боролись хорошо и правильно.
   - Понял. Куда ехать?
   - Позже узнаешь.
   Вернулся Сафрон, коротко бросил: "В порядке", и снова уселся в кресло с невозмутимостью сфинкса. Никаких сомнений, что по Салиму приказ уже отдан. Сам виноват, такой расклад.
   Дальнейшее походило на обычные мужские посиделки. Увлечённо играли в нарды на вылет, ставили на кон мелочёвку совсем как в махалле. Люди имели огромное состояние, а рубились на десятики и пятнашки и огорчались, когда проигрывали. На ужин из узбекской харчевни доставили пышущий жаром шашлык с ещё тёплыми лепёшками, всё чин чинарём. Даже не подумаешь, что этот покосившийся пятистенок в центре Свердловска средоточие преступного мира всего региона. Ни один из них не употреблял и братва, в основном, состояла из "чистых". Порядок во всём, у Папы не забалуешь.
   Странно, но Серый чувствовал себя хорошо в этом доме. Отступала безысходность, рассеивались воспоминания, порой становился сентиментальным, что непозволительно. Всему виной Чак. С кавказцем у них сложились особые отношения. Серый с детства мечтал о собаке и с первых дней нашёл к нему подход. Здоровый как лось, почуяв его приближение, пёс беспокойно метался у калитки. Лаял оглашено, скулил, от нетерпения пару раз сдёрнул с места тяжеленную будку. Как только Серый входил, Чак садился и описывался от счастья. Пришёл! Пруд под собой прудил, но в глазах такая любовь и преданность, какую у людей не сыскать. Серый присаживался на корточки, пёс облизывал его слюнявым языком, клал большую тёплую голову на плечо, тяжело вздыхал и затихал. Видимо, с детства мечтал о своём человеке.
   - Чак! Чекушечка, хороший мальчик, хороший, - приговаривал Серый, оглаживая крепкое мускулистое тело животного. Пёс снова вздыхал, соглашаясь, и благодарно мусолил его ухо. Пакетами гостинцы с рынка приносил ему, любимые сахарные косточки.
   Стемнело, Серый попрощался, потрепал возле будки собаку и пешком отправился домой. Затяжной моросящий дождь сыпался как сквозь дырявое решето мелко, мерзостно и нудно. Отвратная погода, зимой он никак не мог привыкнуть к морозам, весной к постоянной сырости. Богом забытый край, казалось, тепло за уральскими горами не раздают. Втянул голову, поглубже затолкал руки в карманы, скукожился и широким шагом пошёл через разлившиеся лужи. Перед перекрёстком миновал машину с тремя охранниками, на противоположной стороне точно такая же неприметная "девятка". Благодаря Гере на пятистах метрах старинной улочки царило спокойствие, хотя по Свердловску уже вовсю велись нешуточные бои. Банд было в избытке, суровые крепыши не знали куда себя пристроить. Не испорченные интеллектом, коптили небо недолго, но вонюче. Кто поупорнее и с мозгами поднимались по служебной бандитской лестнице до бригадиров, иные и до верхушек добирались если доживали. Самонадеянные сколачивали свои шайки и, как слепые кутята, тыкались повсюду. Но пирог уже начали кромсать, а лишние рты они завсегда лишние. Так что, кто не успел извольте под мрамор.
   Серый прошагал почти половину пути, когда наткнулся на такую чересчур амбициозную шоблу в чёрных кожаных куртках. Четверо, сразу не заметил. Прорезались из-за разлапистой ели у подъезда точнёхонько под желтовато-тусклый свет фонаря. Стандарт того времени: бритые головы провалены в плечи, угрожающе сведённые брови, в карманах треников свёрнутые к бою кулаки. Нахохлившиеся, мокнут под дождём в поисках приключений. Серьёзные банды зря по городу не шлындали и народ без надобности не пугали. Эти же отморозки, им всё равно кого зацепить, лишь бы территорию пометить. Обойти негде, улица с двух сторон зажата пятиэтажками, а между ними только вплавь.
   "Грачи прилетели", - успел подумать Серый, понимая, что он единственный кандидат на личный досмотр, попросту шмон. Перегородили тротуар, не вытаскивая рук из карманов, набыченные головы набок завернули. Крутые пацаны, что тут скажешь?
   - Гуляем? - спросил напористый здоровяк, видимо, главный.
   - Ага, перед сном.
   - Спишь плохо? - усмехнулся маломерок с левого фланга, обнажая ряд крупных лошадиных зубов.
   - Сны страшные.
   - Шмару купи, быстро уколыбелит, - сказал главный, остальные захохотали.
   - Учту. А ты поболтать вышел?
   - И поиграть. Время девять, а на хозяйстве непорядок. Чингиз я, не слыхал?
   - Ну, почему же.... Айтматов или хан?
   - Чего-о? - замутил взгляд центровой. - Ты дурку не гони. Сам сдашь или потрясти?
   Серый оглядел воинство, готовящееся к развлечению. Лет по семнадцать-восемнадцать на вид. Холодные дождевые капли не остужали кипящую адреналином плоть. Бицепсами поводят, разминаются в предвкушении сладковатого запаха крови. У "лошади", так обозвал мелкого, взгляд стылый, наркошный, наверняка, сам ханку варит, на большее не хватает. Биться будет за любые деньги, за ту же косуху на плечах Серого. Мать родную продаст, лишь бы на дозу найти. Рядом типичный гнус чуть покрупнее, прыщавый, подобие бородёнки в несколько волосинок делали его похожим на козла и глаз колючий исподтишка. Такая порода людей на гадость и подлость завсегда в первых рядах. Один на один не сунется, а в толпе сам себе героем кажется. Третий побогаче и на мышцы и на извилины. Подбородок квадратный, рот жёсткий, взгляд оценивающий. Среди шпаны самый опасный, примеряется с кем тропы свели, будет осторожничать, но пойдёт в авангарде, потому как за авторитет бьётся. Ну, и Чингиз, монголоидное лицо, бурят, скорее всего. Морда по циркулю, в ней ноль рассудка, беспредельщик стопроцентный. Пытается выбиться в тузы, поэтому без тормозов. Не братки, шантропа из подворотни. Рэмбо у них в большом почёте, зато в глазах одни дурные намерения.
   На всё про всё у Серого ушло меньше минуты. Трясти его будут по любому, к бабке не ходи. Повезло ещё, что всего четверо. Если спину не оголять и высечь первым главаря, то с остальными справится.
   Серый вскинул голову и поджал губы, постоял немного, ладонью отёр мокрое лицо и вздохнул разочарованно: вот, мол, огорчили вы меня, ребятки. Спать пора, а тут непредвиденные хлопоты. Молниеносно ткнул пальцами в узкие глаза Чингиза, тот даже моргнуть не успел, так скрутило. Всхлипнул, зашёлся нытьём, разбавляя его матами, и плюхнулся на тротуар потирать повреждённые глазницы. Квадратный успел среагировать, вскинул руку, но Серый дёрнул его на себя. Развернул в рывке, заломил назад локоть и лбом приклеил к его же коленям. Тот дурниной заорал:
   - А-а! Сломаешь..., отпусти! Отпусти-и!
   - Догадлив не по годам. Конечно, сломаю.
   Хруст кости и квадратный поперхнулся криком. Серый толкнул его носом в лужу, тот завалился на бок, заскулил и как ляльку прижимал к себе руку. А Серый вдруг понял - ему это нравится. Он давно не дрался по настоящему, тренировки не в счёт, а кураж боя высвобождает внутреннюю энергию. Приливной волной приходит возбуждение такой силы, сродни бурному экстазу. Он мог убить не потому, что хотел, а по случайности. Как ребёнок ломает игрушку, а потом ревёт во весь голос "Я нечаянно"! И жалости не имел к этим приблатнённым пацанам. Его жизнь не щадила и он спуску никому не давал. Всё справедливо, но за себя испугался - никуда не годится! Съехать с катушек проще простого, назад вернуться трудно, практически, невозможно.
   Вероятно, это открытие и сыграло злую шутку, притупило чувство опасности. До этого момента и Лошадь и Козёл стояли неподвижно, как выпали из суровой реальности. Наркоша даже рот раскрыл от удивления и бессмысленно смотрел на Серого, вытянув шею вперёд. А козёл он и есть козёл, энергично тряс головой и, видимо с перепугу, пырнул ножом когда Серый уже собирался похлопать его по щеке и просто пожурить. Треск лопнувшей кожи, лезвие упёрлось в блокнот, съехало в бочину и там застряло. Резким движением Серый обхватил обоих, шарахнул друг об дружку висками, развернул незадачливых хулиганов и отправил дышать свежей весенней хвоей. Один повис, зацепившись за пышную лапу ели, но почти сразу сполз на раскисшую землю, другой аккуратно проскочил между веток и идеально вписался в толстый ствол, шаркнув по нему половиной лица.
   Дело сделано, тишь, гладь да Божья благодать. Спите, люди, спокойно, Робин Гуд обеспечил ваш сон. Усмехнулся и только тогда ощутил нестерпимое жжение в левом боку чуть повыше пупка. Опустил глаза - рукоятка так и торчит, еще пять минут назад не было, а теперь вот она, как тут и сидела. Обычная деревянная рукоять кухонного ножа. Крови почти нет, голова ясная, но во рту начало сохнуть. Серый облизнул губы, примерился в какую сторону ближе идти, к себе или к корейцу. Маршрут изучен как свои пять пальцев, единственный телефон-автомат на углу Отто Шмидта покорёжен. Стучаться в окна, кричать бесполезно, никто из добропорядочных граждан не рискнёт высунуться ночью в бандитском Свердловске. Определённо, к Гере ближе, охрана его в лицо знает. Как-нибудь доползёт. Главное теперь нож держать, чтобы не выскочил, иначе потеря крови и конец.
   В тысячу километров и в тысячу лет сложился путь длиною в полторы улицы. Серый брёл по лужам и ловил дождь широко раскрытым ртом, не в силах удержать в нём распухший язык. В глотке саднило, глаза пеленой застилались, от режущей боли в боку нога занемела. Не шёл, волочился, не давая себе упасть. Удерживал сознание думами о Ленке.
   В тот Новый год весь вечер казнился, что с Лёнькой её напоили. Потом так разволновался, чуть руки не отнялись когда нёс, да ещё и пуговки на платье выпало расстёгивать. Забыл обо всём и счастлив был как жених перед первой брачной ночью. Руки деревянные, пальцы корявые, а сердце колотит в ушах мальчишеским безумством. Как он удержался, чтобы снова не подхватить её и не утащить в нору какую-нибудь, живую куклу обмякшую, пьяную, любимую, не помнил. Водка заглушила всё, примирив троих свихнувшихся на одной девчонке пацанов. Домой с Лёнчиком брели, еле ворочая ногами, трезвые и злые, и тот сказал:
   - Как хочешь, Серый, а я не отдам.
   - Не начинай. Мы же решили.
   - Да что хотите себе решайте. Итак всю жизнь делю.
   - Это мы ещё посмотрим.
   - Даже смотреть не буду. Сказал - не отдам, значит, не отдам.
   Обычно благодушный Лёнчик в подобных разговорах был непоколебим. Откуда такая вера? Знал только он сам, а, может....
   Серый не додумал, почти дополз до Гериного переулка, когда из-за поворота на бешеной скорости выскочил дьявол. Огромный, тёмный и лохматый, воплощение ада, он летел на него, расплёскивая под собой лужи. В фонтане брызг, в прозрачной дымке дождя шёл на таран прямо на Серого, гремя цепью.
   - Ч-чак!..Ча-ак....
   Собирая остатки сил, ухватился за мокрый загривок, поддерживал закоченевшими пальцами рукоятку ножа и доверился собаке. Чак вёл медленно, уверенно, то и дело поворачивал умную голову и косился на Серого влажными чёрными глазами, проверял - ты в порядке?
   - Хорошо, Чак.... Мо-молодец, п-потихоньку....
   И опять бесконечный, изнуряющий путь в полубредовом состоянии. Пёс угрожающе зарычал, Серый попытался сосредоточиться, но мозг не слушался. Расплывающиеся очертания "девятки" обрисовались в кромешной тьме переулка, чёрные силуэты рядом с машиной, стая таких же то ли грачей, то ли воронов. Собака глухо гавкнула.
   - Спок-койно, Ч-чак, - непослушным языком сказал Серый, всем телом наваливаясь на него. Негромкий присвист и следом до затухающего сознания донеслись обрывки фраз:
   - Студент, что ли? Пьяный или обколотый?
   - Не, не употребляет вроде.
   - А чего тогда?
   - Хрен бы его знал. Может, вызвать?
   - Да, ну! Греха потом не оберёшься.
   - Не скажи.... Сам слышал как Папик завернул - цены парню нет, лет через пять....
   - А если на нас потом спишет?
   - А если в баксах отсыплет? Шкет - это он, а не ты и не я. Папа на него большие виды имеет. Вызывай!
   Через короткое время послышалось отрывистое:
   - Первый, первый, я третий! У нас тут....
   Серый отключился. Как потом узнал, Чак беду чуял, метался и вырвал цепь вместе с колышком. Верный пёс так и не подпустил к нему никого. Стоял, поливаемый дождём, грозный и вселяющий ужас великан. Рычал и скалился, но ждал, на чьи плечи сможет переложить ношу и позволил подойти только Сафрону.
   Баловнем судьбы Серого никак не назвать, но на этот раз ему крупно повезло. "Косуха" и небольшой блокнот с обложкой из кожзама приняли удар на себя, отклонив траекторию ножа на четыре миллиметра от селезёнки. Ни один внутренний орган задет не был, кончик лезвия выскочил со спины, насквозь проткнув косые мышцы живота.
   Поправлялся быстро, особенно поправляла медсестричка с красивым именем Инга. Точёные ножки на быстрых каблучках, пышная фигура, обтянутая белоснежным накрахмаленным халатиком. Взгляд карих глаз и зовущий и ждущий, истосковавшийся по мужской ласке. Аппетитная, не оторваться. Расслабленный болезнью, Серый повёлся на чаровницу, она стала его первой женщиной и первой нелюбовью. А любовей у него теперь две - Ленка и Чак. Она - недосягаемая мечта. Досталась Сане, в этом не сомневался и принял как справедливость, но любима ещё крепче за недоступность и невозможность. Он - единственный друг в сумасшедшем мире, преданный, бескорыстный и по-прежнему разливающий ручьи счастья при его появлении.
   По поводу Чингиза и компании Серый глупых вопросов не задавал. У тех, кто жил по понятиям, были ещё и свои личные принципы и для Папы дело чести. Из-под земли достал, но обратно туда же отправлять не стал, просто покалечил. Сафрон рассказал, когда от Сени возвращались, и добавил сумрачно:
   - Может, так живы останутся.
   Случай этот повлёк большие изменения в жизни Серого. Легонький, как пёрышко, пистолет "Глок" занял место во внутреннем кармане новенькой "косухи". Личный водитель-охранник на блестящей серебряной Тойоте дремал или под окном у дома или дожидался возле института. Видавшая виды машина потрясла - пропасть между двенадцатилетним "японцем" и новым "вазом" бездонная и непреодолимая. Однажды, спустя год, Серого занесло. Непонятно с чего захотелось выпендриться перед Ингой. Он необдуманно сел с ней на заднее сиденье, ничего особенного, но видеть восхищённое лицо девушки доставило удовольствие: вот он какой, круче только Уральские горы! На следующий день был вызван в резиденцию, где получил такой нагоняй, что неделю с Ингой не встречался.
   - Домой, хотя бы, не приводил? - спросил разъярённый кореец.
   - Нет, - не виноватясь, ответил Серый. Он застрял в дверном проёме, ни Гера, ни Сафрон пройти в зал не пригласили. Стоял как нашкодивший школьник перед педсоветом.
   - Как мозгов хватило? Учти, не блат-хата.
   - Понял.
   - Понял, чем старик старуху донял! Не ожидал от тебя.
   - Она ничего не....
   - Влюбился, Шкет?
   - Нет.
   - В этом мире ни за кого нельзя поручиться. Совпадут цена и случай подставит каждый.
   - Не верю, я....
   Кореец оборвал, прыжком подлетев к нему от стола.
   - Это не вопрос веры! Это вопрос моей, твоей и его жизни, - он потыкал в каждого, включая бесстрастного Сафрона на диване. - Дорогой жизни! Я вложился в тебя, и я жду, что ты не напакостишь.
   - Не переживай.
   - Я не девка переживать! - снова вспылил кореец, обжигая взглядом. Росточком метр с кепкой, он смотрел на людей сверху вниз всегда. Ни гонора, ни барских замашек во взгляде, только превосходство над всеми, словно знал, что будет завтра. - Иди!
   Серый вышел в тихий июльский вечер со стрёкотом цикад и лёгким дуновением ветерка, принёсшего запах давленных ягод. Давно забыл, как пахнет нормальная жизнь, другая и далёкая. В ней мать хлопочет на кухне и раскладывает по банкам его любимую толчёную клубнику с сахаром.
   - Поешь, сынок, - звала она. Непременно оставляла Серому пиалушку алого густого лакомства, а он с лепёшкой уплетал за обе щёки. Ничего вкуснее в жизни не ел, да и вряд ли уже попробует.
   Серый приласкал Чака, собачулища от переизбытка чувств поднялась на задние лапы, передние положила ему на плечи, дохнув ароматом псины. Понимающе заглядывала в глаза, словно подбадривала: и я на цепи, видишь? Сорваться смогу, убежать - нет. Да, и куда бежать?
   Машину ему заменили на старую неприметную "Волгу", а Инга.... Серый утром одевался у неё, смотрел на розовое упругое тело, на сбившуюся к груди простыню, на милое лицо довольной кошечки, сладко потянувшейся в томной неге. Улыбнулся и подмигнул ей, застёгивая рубашку.
   - Когда придёшь? - сонно спросила она.
   - Не знаю.
   - Дежурю завтра.
   - Помню.
   - Отосплюсь, давай пораньше, ладно?
   - Хорошо, спи.
   Он нагнулся и поцеловал Ингу в аккуратный носик. На выходе из квартиры положил в её сумочку две тысячи долларов. Знал, не придёт больше. Что мог ей дать? Ничего. Нелюбимая, но нужная, а он так и остался на острие большого кухонного ножа. Дела затевались серьёзные и его сольная партия началась.

Глава семнадцатая

   Серый год как работал при горсовете десятым секретарём, не бог весть какая должность, но для начала политической карьеры вполне себе. С развалом СССР исчезли исполкомы, вместо них создавались администрации. Перестраивались на ходу, шквальный ветер перемен сносил и кружил головы, мало кто понимал: а что дальше? В который раз дивился Гериной проницательности, депутатский корпус наполовину состоял из людей, не имеющих никакого опыта управления, без элементарных экономических и юридических знаний. Рабочие, врачи, учителя, военнослужащие, даже студенты, как они могли принимать жизненно важные для региона законы? Он ничего не имел против них, но кесарю кесарево, иначе бардак. Как-то он озвучил вопрос Папе, на что тот посмотрел на него испытующе и сказал:
   - Ты думал, почему в хлам развалили всё? И наверху такие же сидят. Это неизбежность.
   - А как же после революции страну подняли? Мощная же была и в войне победили. Там тоже Совет рабочих и крестьянских депутатов.
   - И солдатских. Матчасть знаешь, тенденции не улавливаешь. Идею потеряли. Спроси сейчас у кого-нибудь из них за что, товарищ, тут штаны протираете? Ни один не ответит, потому как и сам не знает. Его выдвинули, он и сидит. Твоя задача, Шкет, проявить себя. Я помогу, но сюда больше не приходи, никаких контактов ни с кем. Работай на благо новой отчизны, даже женись, на пользу пойдёт. Ты чистым выходишь как агнец Божий. Кстати, теперь это модно, не чурайся и поклоны в церкви побить.
   Разорванные межреспубликанские связи с Узбекистаном окончательно похоронили судимость Серого. Гера освободил его от всех денежных дел по передаче взяток, обмену валюты. Зажил как буржуа. Спал, ел, учился, работал. Своя "тойота" появилась, гонял на ней в удовольствие. В общем, розовощёкий херувим, а не Серый. Жениться не собирался, обязательства на себя вешать ни к чему. Мог квартиру купить в центре уже Екатеринбурга, но не стал. Его устраивало, обставился, на всякий случай поменял замок на крышу. Дом тихий, спокойный, район сонный. Но всё чужое и ничего с этим не поделать. Долгими вечерами стоял на балконе и с высоты смотрел на бандитский город, чаще затянутый хмурыми тучами да завесой дождя. И у него в душе вечно серая тоскливая непогода.
   Скучал по Чаку. Нутром рвался в тихий переулок, в столетний двор, где на привязи сидел большой пёс. Прижаться к нему, в собачье ухо нашептать, как устал он быть таким же прикованным цепью, от беспроглядного одиночества, от тоски звериной по теплу человеческому, женскому. Ленкиному. Занозой сидела в сердце. Клял, ругал себя за эти мысли, но миллион раз представлял их с Саней свадьбу. Вся махалля должна была гулять, не иначе. По-прежнему ревновал и в беспокойных снах видел её в платье белом. Просыпался раздражительный и наперёд злой. Чтобы заглушить боль, попытался к Инге вернуться. Просидел у её дома больше двух часов, навалившись на руль. Видел, как пробежала, процокола каблучками, красавица писаная, но из машины выйти не смог. Или не захотел.
   Единственная связь с Герой осталась ночная. Тот сам приезжал раз в неделю и всегда с Сафроном. Серый ставил чайник, заваривал зелёный чай и пили из пиалушек. Гера не признавал кружки, оставался верен узбекским традициям. Сплетничали, так кореец называл доклады Серого по обстановке в регионе, по пришедшим из Москвы бумагам. К ваучерной афёре они подошли подготовленными финансово и юридически.
   - Вот, жуки! Мало им, сначала людей ободрали, теперь на народное добро позарились. А Рыжий не дурак, провернуть такое - мозг должен быть не хилый, - усмехнулся Гера.
   - Обставили красиво, - кивнул Серый и прихлебнул душистый чай.
   Он уже хорошо разбирался в экономике, закон "Об именных приватизационных чеках и вкладах" изучал, но ловкость рук небезызвестного вдохновителя "ваучеризации" не сравнится ни с одним иллюзионистом. Массовая раздача государственного пирога дело вроде бы и благое, но уж больно соус к нему намесили пикантный. Обезличивание бумаги, так многообещающе обозначенной "приватизационный чек" номиналом десять тысяч рублей, привело к простому алгоритму. Громкое "получил ваучер" сменялось на незнакомое "вложил", а чаще на привычное "продал". При средней зарплате пять-восемь тысяч сумма солидная, тем более простые смертные понятия не имели, что с ними делать.
   Вот где Серый развернулся, в раж вошёл. И Гера увлёкся. Его люди на каждом углу скупали непонятные государственные бумаги, а Серый обменивал их на акции предприятий нефтегазового комплекса. Он настоял на этом, кореец помялся, но согласился. Понимали оба: хаос в стране рано или поздно закончится, а наркотики дело хоть и сверхприбыльное, но сиюминутное и уголовно наказуемое. Куда интереснее положить в карман законно выкупленную часть заводика, буровой установки или нефтяной вышки.
   - Шкет, а?.. Как мы на этот раз угадали! Продуманы, ну, продуманы!.. Лет десять и всё утолчётся, тогда и нам придёт пора лавры пожинать, - сказал Гера, довольно потирая руки. - Голова у тебя варит не хуже чем у Рыжего, не ошибся я.
   Они вновь сидели у Серого на кухне, он отчитывался о вложениях. Толстая общая тетрадь в клетку, аккуратно разделенная на столбцы, заполнилась до середины. Всё на имя Головина Сергея Петровича. Время хоть и смутное, опасное, но интересное. Конечно, если ты понимаешь, что происходит и владеешь информацией. Для Серого скупая похвала Геры имела высочайшую цену. Даже Сафрон, всегда немногословный, поднял вверх большой палец и сказал:
   - Башка! Кто бы мог подумать, Шкет ворочает "бабками" в России.
   - Погоди, мы его ещё в депутаты затолкаем. Мыслишка у меня одна крутится, - разошёлся Гера. - Но это потом. Урал, Урал.... Слияние Европы и Азии, завязано много и деньги тут мощные пойдут. Шкет, не налажай только.
   - С чего бы? - засмеялся Серый. С тех пор как он попал в поток приватизации, состояние эйфории не покидало. Ещё недавно чужие слова "инвестиции", "финансовые инструменты", "активы" стали обыденными и понятными, чувствовал себя в этой сфере как рыба в воде.
   - Да кто знает? Всколыхнёшься, хотя.... Не-ет, в тебе уверен. Слушай, надо бы и в местные заводы пролезть. Поднимется Урал рано или поздно. Со времён Демидова металлургия сильная, и пушки и ядра отливали, а мы....
   - Уже, - перебил Серый.
   - Что - уже?
   - Послезавтра заеду, заберу документы. В три завода по крупному вложился.
   - Во дела! - восхищённо сказал Гера и повернулся к Сафрону. - Нет, ты видишь, что он вытворяет?
   Тот поцокал языком, подмигнул и вдруг сказал:
   - Может, и мы спокойно заживём?
   Гера пристально посмотрел на него и спросил:
   - Ты чего?
   - Не знаю. Надоело. Покоя хочется. Детей не видел три года.
   Серый изумлённо повернулся к Сафрону, сроду не знал, что у него семья.
   - Что смотришь? - вскинул тот брови на приплюснутом лице. - Да, двое. Старшему пятнадцать. Безотцовщиной вырос.
   - Сюда привези.
   - Не так всё просто, - покачал головой Гера. - Сейчас здесь пороховая бочка, там безопаснее. Надеюсь, со всеми столкуемся.
   - О чём ты? - спросил Серый.
   - Да-а..., тебя не касается.
   Они уехали около двух часов ночи. Серый вышел на балкон и всматривался в разбросанные по городу огни. А ночь июльская душная и влажная. Обволакивала липкой тревогой и навевала тяжёлые, как гранитные глыбы, мысли. Не нравились ему последние слова, ой как не нравились!
   Непонятная штука жизнь. Если отбросить наркотики, то оба, и Гера, и Сафрон, нормальные люди. До их порядочности многим думцам не дотянуться, без повода никакой расправы не затеют, никого не подставят. Не мясники, но и не бараны, не ангелы, но и не демоны. Свой моральный кодекс выработан давно, но время такое, что чистоплотность между людьми не в чести, обесценилась как и дензнаки. Давно, когда он только приехал в Свердловск, как-то вспылил и сказал Папе про грязные деньги, на чужой смерти сделанные. На что тот расплавил его взглядом и отпечатал, чеканя каждый слог:
   - Никто не заставляет людей садиться на "дурь". Дело добровольное. В отличии от твоего Николаева, они сами на смерть подписываются. Подумай и переоцени. А деньги не пахнут. Не мы, так другие продадут, желающих много.
   Не согласен, но он Гере не только жизнью обязан, и всем, чего достиг. "Кто владеет информацией, владеет миром", - знаменитая фраза банкира Ротшильда, она же коронная фраза Папы. Ради этого он столько лет тащил за собой его, Серого. И лучше бы эту информацию не знать.
   Пёстрый, как восточный базар, криминальный мир Екатеринбурга начал масштабный передел зон влияния. Два года как в открытую бряцали оружием, кичились не только бандитскими атрибутами, но и жестокостью. Зачем? Просто так, ненаказуемо же. В средствах не стеснялись, шмальнуть могли и из лёгкого пистолета и из гранатомёта, бомбы рвались как на передовой. Стрелки-перестрелки повсеместно, стравливали, убивали друг друга азартно, а потом помпезно и с размахом предавались скорби, хоронили красиво. Гибли без разбору авторитеты, бизнесмены, братва, "афганцы", случайные прохожие. Пока крупные группировки выясняли отношения, Папа исхитрялся лавировать между ними. Но чаша весов в пользу бывших спортсменов резко пошла вниз, что опасно единовластием.
   Через три дня Гера с Сафроном приехали снова, само по себе уже необычно. Встревоженный не на шутку, кореец сунул ему немецкий чемодан с кодовым замком и сказал:
   - Припрячь.
   Код знали трое. Чемодан не маленький, в нём хранился "общак". Чтобы Папа его так открыто привёз к нему домой, должно было случиться что-то из ряда вон. "Сплетничать" не остались, тут же уехали. На пороге Гера оглянулся и бросил:
   - Непонятки какие-то. Если что сам найду.
   Уже в лифте Сафрон криво усмехнулся, поднял руку и закольцевал большой и указательный пальцы - всё в порядке. Вжикнули створки, скрадывая два смуглых узкоглазых лица. Лязгнули подъёмные механизмы, заскрежетала металлическая коробка, унося в шахту единственно близких людей во всём мире.
   Серый до утра глаз не сомкнул, простоял-просидел на балконе, чутко вслушиваясь в глухое бормотание ночи. Справа изредка шорохом шин отзывалась большая улица "8 марта", слева пьяные выкрики потонули в густых кронах сосен и клёнов. Затихло всё, вдруг хлопок, как пробка от шампанского шарахнула. Ещё один. Слушал напряжённо - нет, нет, позади вроде. Вглядывался в сторону парка, но, кроме крыш многоэтажек, ничего не увидел. А вот совы заухали, закликали профессиональными плакальщицами. Им в ответ потерянно закаркали вороны и снова тишина. Ожидание смерти подобно, Серый пожалел, что не курит. Сколько литров кофе выпил - не сосчитать.
   С рассветом задребезжали трамваи, разогнали ночную дрёму. Солнце высунулось первыми лучами, прощупало померкшие звёзды и вспыхнуло, залило ласковым светом просыпающийся город, но тревога не исчезла. Нервы канатами, на душе тоска серая, одурь черная. Предчувствие. Отгонял назойливые мысли, да всё бестолку. Не в "фантики" играли, сколько веревочке не вейся.
   День обещал быть жарким. Серый собрался быстро: тонкая батистовая рубашка, простенькая на вид, брюки чёрные, прямиком из Штатов на Урал прибыли, туфли летние итальянские. Кожа мяконькая, как тапочки. По высшему разряду одевался, слабость к хорошим вещам появилась. С превеликим удовольствием ощупывал ткани, проверял швы, каждый раз сравнивал с советским ширпотребом. Не переставал удивляться - как так? Почему у нас одно дерьмо производили? Даже по блату таких шмоток не достать было.
   Дорога до работы заняла нервозных двадцать минут. Только там он мог собрать информацию, о происшествиях в городе узнавали первыми. Серый припарковался у здания администрации, глубоко вдохнул-выдохнул несколько раз и спокойно вошёл в прохладный вестибюль. Кто бы мог подумать, лоб в лоб столкнулся с высоким ментовским чином, которого снабжал "благодарностями". Сухощавый, среднего роста, с цепким карим взглядом, далеко за сорок по возрасту. Мзду всегда принимал молча. Серый "забывал" пухлый конверт на столике в забегаловке, служивый чуть кивал надменно и он сразу уходил. Сейчас, при виде Серого, тот смешался на доли секунды.
   - "Зачищать" будут, - мимолётно бросил мент и быстрым шагом вышел на улицу. Он следом. Плевать на работу, на конспирацию, на всё.
   "Тойота" рванула с места, взвизгнув тормозами. Серый мчался, невзирая на светофоры, на пешеходов, вылетающих из под колёс распуганными голубями. Не обмануло предчувствие, липким страхом заволокло сердце, не за себя, за них. Робкая надежда брезжила одинокой свечой - Гера травленый зверь, к себе не подпустит. Наверняка, знал загодя и перво-наперво пытался договориться. Либо силы неравны, либо подстава, третьего не дано. Но не будет же сидеть дома и ждать, когда к нему завалят братки, увешанные оружием как профурсетка дешёвыми драгоценностями. Да и Сафрон калач тёртый, охрана бы давно под ружьём шеренгами стояла. Непонятно. Мозги вразнос неслись, Серый не успевал соображать.
   За автобусной остановкой гаишник махнул перед лобовым стеклом полосатым жезлом. Чёрт! Серый выругался и притормозил. Пятьсот рублей ему в окно просунул, а тот молодой и упёртый наехал:
   - Взятка при исполнении?
   - Прости командир, - пошёл на попятный Серый, а сам подумал: знаем вашего брата, служебный долг остался далеко за бортом, с рук едите. - С матерью плохо, вот, скорую вызвал. Отпусти.
   - Документы, - повысил голос мент.
   Серый достал из бардачка документы, беззвучно чертыхаясь. Что там читать можно? Тот с важностью повертел, глянул с обеих сторон и, не возвращая, направился к капоту. Присел, что-то высматривая. Пришлось выйти.
   - Говорю же, мать у меня, - протянул умоляюще. Мент словно не слышал, неторопливо прошёлся вдоль машины, с интересом разглядывая. Остановился возле багажника.
   - Открывай!
   Серый нажал кнопку, крышка бесшумно взлетела вверх. "Запаска" и домкрат, ничего больше, идеальная чистота. Глаза у парня блеснули восхищённо.
   - Классная тачка! - совсем по-детски не удержался он. - Крутой, что ли?
   - В администрации работаю.
   - Что сразу не сказал?
   - Никто не спрашивал. Держи, потихоньку насобираешь на такую же, - Серый достал ещё пятьсот и протянул гаишнику. Сволочь, забирай и отвали!
   - Скорость превышаешь, - наставительно сказал тот, деньги взял и быстро сунул в карман. - Поаккуратнее, жалко такую машину.
   Ещё бы! Не людей, железо жаль. Вслух сказал:
   - Постараюсь. Лейтенант, отпусти, пожалуйста.
   - Да езжай ты уже.
   Минут десять-пятнадцать потеряно, два перекрёстка впереди. Или у них день сбора податей сегодня? Серый метнулся за руль, медленно отъехал и, сдерживая себя, поплёлся на шестидесяти. Перед последним поворотом резко затормозил, шины вжикнули, в салон просочился запах гари. Или не от шин? Стойкий душок палёной резины перемешивался с древесным дымом. Серый завернул и остановился. Перекрыто не братками, омоновцами на двух машинах, новая структура в милиции. Автоматы наперевес, натасканные на подавление, ни разу не сталкивался, но наслышан. За ними посреди переулка дымина валит не понять откуда. Серый вышел из машины и подошёл к парням.
   - Здорово, ребят. Что происходит?
   - Кто такой?
   - Да к матери надо, приступ у неё сердечный. Пятый дом с зелёной крышей, - Серый махнул рукой в глубину переулка.
   - Не положено. Там как раз пожарные работают.
   Серый только сейчас разглядел красную машину аккурат возле Гериного дома, вернее, возле его останков. Мигом спина залилась потом, приклеив к себе брендовую рубаху, внутри заклокотало. Невозможно, у него же всё куплено! Кто посмел? Ушёл кореец, скорее всего, ушёл.
   - Не стой тут, отгони, нечего народ собирать, - махнул автоматом служивый.
   - А что случилось-то?
   - Не суй свой нос в чужой вопрос, целее будешь, - рявкнул омоновец.
   Серый убрался, сглатывая на ходу и колючку в горле и ощущение беды. Развернулся и поехал в объезд со стороны парка. Та же история - оцеплено, послали его на три весёлых буквы. Хотел удостоверение вытащить, да вовремя сообразил, что светиться ни к чему. Чей заказ неизвестно, но воняет от него за три версты. Понятно, что ОМОН не сам явился, либо операция, тогда навёл кто-то, либо прикрывает. Что хотели? Устранить конкурентов или отжать бизнес? Вопрос большой. Крупняк по городу знал: Папа Римский мирный, никогда не лез в чужие разборки. Да и спокоен Гера был, только последнюю неделю нервничал, но не паниковал. Значит, рассчитывал уладить. Тогда кто?
   Серый медленно ехал вдоль парка, внезапно из кустов выскочил тёмный ком и бросился под колёса. Ударил по тормозам, визг железа и собаки слились воедино.
   - Ча-ак!.. Чак! - заорал, выскочил из машины. Как он забыл? Как?..
   Перепуганная животина кидалась на него, ластилась, вылизывала лицо. Обнимал кавказца, пропахшего тем же запахом гари, с болтающимся на шее огрызком цепи, и лепетал:
   - Чак! Собачуля, Чекушечка, хороший пёс, молодец, молодец.
   Оторвать не мог от себя, чуть с ног его не повалил бугай этакий. Кое-как угомонился и описался по привычке, доверчиво и с облегчением заглядывая в глаза.
   - Поехали, - скомандовал, открывая заднюю дверцу. Тот запрыгнул, не медля, и всю дорогу до дома не снимал головы с его плеча. Вздыхал.
   В лифт заходить, а Чак упёрся. Втолкнул его, пока поднимались, гладил, за ушами чесал, успокаивал:
   - Всё, всё. Не бойся, не один. Мы быстро.
   Пёс жмурился согласно и снова вздыхал: ну и жизнь!
   Серый не думал, что и за ним придут. Сошка невелика, мало кто о нём знал, но бережёного Бог бережёт. Пока Чак с опаской изучал квартиру, он переоделся в джинсы и футболку, накинул косуху. Собрал всю канцелярию, полный дипломат набил, еле застегнул. Герин чемодан в руки, оглядел квартиру, вроде всё.
   - Идём, Чак.
   Пёс завилял хвостом, Серый напоследок на балкон высунулся. Каким чутьём толкнуло туда - неизвестно, но заворачивающую во двор тёмно-зелёную легковуху распознал сразу. Нагло въехала, по-хозяйски покрутилась на пятачке и задом поползла прямо к его подъезду. Ждать нечего.
   Отпрянул назад, балконную дверь на щеколду и опрометью кинулся из квартиры. Путь только наверх. Прислушался, вроде, тихо.
   - Чак, за мной!
   По сварной лестнице поднялся на техэтаж, пёс не отставал, осторожно пристраивал большие лапы на узкие ступеньки. Серый открыл тесную дверь своим ключом и проскользнул на пыльный чердак вместе с собакой. За спиной судорожно дёрнулся лифт и, скрипя несмазанной телегой, поехал вниз. Серый аккуратно притянул дверь и запер изнутри.
   - Тс-с..., - прижал палец к губам, глядя на Чака. Тот сидел спокойно и с любопытством смотрел на него. Благодаря итальянским сапожникам ступал Серый неслышно, отошёл подальше, пёс следом.
   - Лежать! - скомандовал негромко, вскинув руку как Сафрон. Чак послушно подчинился, улёгся рядом с чемоданом и дипломатом, голову набок склонил, язык развесил - так? Правильно? Охранять ему знакомо, в отличии от лазания по чердакам.
   - Умница! Тс-с....
   Серый тенью вернулся к чердачной двери и застыл. Минуты две, не больше. Лифт догромыхал до девятого этажа и снова дёрнулся. Створки заскрежетали, выпуская на площадку голоса:
   - Да откуда я знаю? - первый небрежный, жёсткий. Скорее всего, обладатель его распальцован и привык разговаривать через губу. За ним звенящий на высокой ноте совсем мальчишеский: - Мы шестерим, Бурый? За каким в говно это лезем?
   Короткие шаги и отдалённо затрещал дверной звонок. Серый его терпеть не мог, вздрагивал всякий раз, когда кто-то из соседей пытался пробиться к нему в товарищи. Они потом отцепились, больше звонить было некому, а ужасающий сигнал так и остался.
   - Не наше дело. Велено пробить, вот и пробьём.
   - Мы пробьём, нас пробьют.
   - Не каркай, слюни подотри.
   - Не каркаю, но....
   - Заткнись.
   Звонок трещал и трещал настойчиво, палец с кнопки не снимали. Серый посмотрел на Чака, пёс, после нескольких стрессов подряд, свернулся клубком и уснул. Хорошо. Если ещё бабка напротив хай поднимет, было бы отлично. Времён коллективизации старуха, но дотошная, мышь не проскочит. Иногда казалось, она так и живёт у себя в прихожей, не отрываясь от глазка. Не ошибся. Скрипучий голос заверещал на весь подъезд:
   - Хватит звенеть, оглоеды! Милицию сейчас вызову.
   - Так мы и есть милиция, - сказал переговорщик номер один, который покруче.
   - Не похоже. А ну, пошли отсюда!
   - Бабуль, а хозяин-то где, не знаешь?
   - А ты кто такой спрашивать?
   - Сказал же милиция.
   Бабка что-то пробубнила, видать, решила себе дороже высовываться с инициативой и проорала:
   - Чего надо? Нету его. С утра как ушёл на работу, так и не было.
   - А машина?
   Серый не расслышал ответ, зато номер два пояснил:
   - Говорил же, надо на работу сначала. Может, бензин кончился.
   - Без нас проверят.
   Звонок понадрывался ещё минут пять, старуха погрозила ментами, президентом, тюрьмой и на этом иссякла.
   Шорох подошв и дальше неразборчиво, разговаривали как люди, которые перекидываются словами ни о чём. Серый подождал ещё немного, но не улавливал даже обрывки разговора. На цыпочках отошёл от двери и сел на дипломат. Чак сонно поднял голову, посмотрел влюблёнными глазами и умостил морду ему на колени.
   Кто? Чьи? Почему? Вопросов море, ответа ни одного. Серый машинально гладил собачью голову и думал. Менты маловероятно. Что бабке в глазок удостоверение могли сунуть, так любую ксиву сейчас слепить не проблема. Если "Уралмашевские" сковырнули Геру, то он сам им зачем? Невелика птица. Что "общак" у него знать не могли, да и вряд ли бы просто на деньги позарились. Да, сумма немаленькая, но они почти весь город под собой держат, смысл? Непонятно. Тогда, что? Или кто-то из мелочи? Так их почти не осталось. Если только пытаются вес набрать за счёт наркоты. Но Папа всегда играл на опережение, его агентурная сеть работала без сбоев. У него вообще всё как швейцарские часы отлажено. Было. Или, всё-таки, милицейская операция? Мент же предупредил. Не-ет, сомнительно, что омоновцы разъезжают на легковушках как лихие станичники на двуколке. Да и разговорчики - пробить, велено.... По нему конкретно приказ отдали, знали, что близок к Гере. Кто?.. Капуста? Ему зачем? Своё имел стабильно, обороты у Папы только росли. Непоня.... И Гера сказал - непонятки какие-то! Какие?.. Какие непонятки? Что за хрень? Ушли они?
   Верить, что повязали или обоих в живых нет, не получалось. Не те люди. Кореец хитрый лис, изворотливый и напарника ни за что не бросит. За много лет как братья стали. Ему "общак" доверил, не Сафрону, видимо, тот сильно понадобился. Значит, дело Серого хранить, вот и всё. Такая верность бандитскому долгу. Кроме того, не быть дерьмом - норма жизни, с этим и выросли. Гера найдёт. Где бы ни был, но отыщет и Серый сдаст до последней "зелёной" бумажки. А в Екатеринбурге оставаться нельзя, однозначно. Охота на него только началась и загонять будут как корову в хлев, неторопливо, но умело.

Глава восемнадцатая

   Первые томительные сутки прошли в бесконечных раздумьях. Времени навалом, хоть трактат философский пиши, а лучше по Герцену "Былое и думы". Одно из любимых произведений. Ему есть что вспомнить, о чём рассказать, о ком сожалеть.
   Иногда Серый бесшумно подходил к двери и напряжённо вслушивался в бубнёж на лестничной площадке. Голоса те же, уходить братки не собирались. Плохо. Наверняка, не баклуши бить с ним явились и стрелять будут на поражение. Пальба средь бела дня вошла в обыденность, никто не высунется под чужие пули. Сам бы, может, и выкрутился, но у него Чак. Придётся выжидать, не век же им под дверью сидеть.
   Он перебрался подальше. Запыленный чердак и на него и на собаку действовал одинаково. В носу щекотало невыносимо, Серый тёр переносицу, чтобы не чихнуть, а Чак отоспался и фыркал беспрестанно.
   Ближе к вечеру вылезли через небольшой люк на крышу, выстеленную потрескавшимся рубероидом. Серый вдохнул полной грудью тёплый воздух. Пёс потоптался рядом и, неторопливо обогнув вентканал, направился обходить временные владения. Искусно лавировал между зарослями антенн, нос собачий тыкался в каждый угол в поисках еды. Голодный, Серый покормить его не успел, да и самому есть охота. Хотя, больше пить. Воды бы ведро. А дома квас в холодильнике остался, почти полная трёхлитровая банка. Он любил с большой жёлтой бочки на разлив. Терпкий, ядрёный, ледяной, так хорошо утоляющий жажду.
   Серый подошёл к краю крыши. Держась за низенький металлический поручень, попробовал разглядеть зелёную легковуху у подъезда, но чуть не вывалился. Слететь туда подстреленной птицей, что ли? Брякнуться с высоты и сразу в лепёшку, что мешает? Ничего. Только Чак.
   Исследовал весь чердак в надежде, что в одном из подъездов дверь открыта. Тщетно. Запирали не только от местных подростков, но и от наркоманов, которых расплодилось как крыс. В подъезде частенько можно было увидеть использованные шприцы, даже в почтовые ящики подбрасывали. Однажды возвращался поздно, а в лифте торчок обкуренный расселся. Притулился в угол, пузыри пускает, ни войти, ни выйти. Серый брезгливо поморщился и пошёл пешком.
   Ночь провели на крыше. Мечта оголтелых романтиков - сны под звёздами, только не спалось. Лежал, навалившись на мягкую собачью спину, и перебирал в памяти жизнь свою неудавшуюся. Разрешил себе порыться там, куда вход запрещён красным сигналом "стоп".
   Первые слёзы из-за несправедливости связаны с белым щенком. Сколько лет тогда было, пять, шесть? Не помнил, а тяжеленный ком, застывший в груди, врезался в память вместе с бессонной ночью. Как там, этот маленький кутёнок? Один в темноте и никого рядом нет. Кто его подкинул в их палисадник - неизвестно, но нашёл Серый. Прижал к себе тёплый скулящий комочек и счастливый поднялся по ступенькам домой.
   - Куда тащишь? - спросил отец, когда сын плечом открыл дверь. Он застыл, уперев руки в боки. Здоровый, строгий, Серый его всегда побаивался.
   - Ну, что ты, Петь, - вступилась мама, выглянув из кухни с чашкой в руках. - Смотри, какой хорошенький.
   - Блох ещё не хватало в доме. Собака во дворе жить должна, отнеси где взял.
   Серый чувствовал, что дрожит вместе со щенком мелко и обречённо. Умоляюще посмотрел на маму, она беспомощно улыбнулась и попыталась ещё раз:
   - Так у многих дома живут и ничего. Иску....
   - Я сказал, - не поворачивая головы, отрезал отец и ушёл в зал.
   Мама пожала плечами, словно извинялась, обняла Серого и поцеловала в макушку.
   - Так надо, сынок.
   Он глотал слёзы и допоздна сидел в палисаднике рядом с собачкой. Мать вынесла молока в железной миске, присела на корточки, гладила мягкую шёрстку и вздыхала, приговаривая:
   - Может, кто-нибудь подберёт его во двор? А, Серёж?.. Для него-то так лучше.
   А для Серого хуже. Первый камень неприятия прочно вцементировался в душу.
   Щенку и, правда, повезло. На следующий день его забрал Саня и стал он общей любимицей Белкой. Серёга часто забегал поиграть с ней и завидовал, видя, как Санин отец ласково ерошит собачий загривок. Белка радостная прыгает на него, виляет хвостиком-крендельком. Хозяева у неё добрые.
   Бить отец не бил, пару раз и то не больно, но давил морально. Чуть что не по его, полоснёт свинцовым взглядом из под нахмуренных бровей, через зубы выплюнет: "Я кому сказал!" и на этом разговор окончен. Маленького за шалости арестовывал по-взрослому, запрещал из комнаты выходить. Книг насуёт - изучай! Чем болтаться по улице с такими же обормотами, лучше Тома Сойера почитай. Как-то Серый из чувства протеста сказал:
   - Том Сойер тоже хулиганил!
   - Ничего ты не понял, читай ещё раз.
   Что он там должен был понимать, в этом незнакомом озорном мальчишке, до Серого так и не дошло, зато жуть как захотелось найти свой мешок с золотом, стать богатым и навсегда избавиться от отцовского давления. Маму ещё забрать.
   После драки на хлопке, когда родителей в школу вызвали, отец впервые в жизни ударил по-серьёзному наотмашь. Скула раздулась именно от этой оплеухи, а Серый чуть сдачи не дал. Мать повисла на его руке, умоляюще запричитала:
   - Сынок, не смей! Слышишь? Не смей!
   - Ну, давай, давай..., - подзуживал отец. - Что, кишка тонка?
   - За что ты меня ненавидишь?
   - Господи, Серёжа, ты что? - мать вскинула на него глаза. Огромные, неверящие, с болью и непониманием. Густые ресницы затрепетали, зрачки увеличились и перекрыли серую радужку как у сына.
   - Кого я вырастил? - скривился отец.
   - Ты один, да?.. Один? Она ни при чём?
   - Перестань, пожалуйста, - упрашивала мама и оттаскивала его от взбешённого отца.
   - Уйди, Лариса, - скомандовал тот. - Я сказал, уйди!
   Мать потрясла головой, слёзы по её щекам покатились ручьями. Она всхлипывала, но держала руку сына, не выпуская ни на секунду. Отец ругнулся и раздетый вышел из дома, хлопнув дверью.
   - Нельзя так, - вполголоса сказала мама, обеими ладонями вытирая мокрое лицо.
   - Ему можно, да?!.. Ему всё можно!
   - Всё равно, он отец.
   - Он и тебя и меня всю жизнь гнобит, - презрительно бросил, не думая. - Что ты в нём нашла? Ну, что?
   Она снова заплакала и обессилено пошла на кухню. Села на табуретку, какая-то старая, бесцветная, как моль. Он презирал её за эту рабскую покорность, свирепел на себя за такое отношение к матери, годами топил ненависть к отцу, но в тот раз прорвало. Серый кричал на неё, размахивал руками, а потом поймал себя на мысли: ведёт себя также как и он. Слова сказать не даёт. Разом сник и сел рядом с мамой на пол. Притулился к стене, обхватив голову руками, и услышал негромкое:
   - Он любит тебя. Больше, чем ты думаешь. Просто человек такой.
   Какой? Како-ой?.. Хотелось заорать, но промолчал. Хватит с них обоих.
   Когда он не поступил на дневное отделение, отец предложил затолкать его за взятку. Для кого-то это было бы хорошо, для Серого категоричное "нет". Неосознанный детский протест перешёл в вызывающее неповиновение, в семнадцать лет он сам в состоянии решать куда, как и с кем идти.
   По большому счёту, примирились только перед армией. Непривычно было чувствовать отцовские руки на своей спине, добродушно похлопывающие под рокочущее напутствие:
   - Не опозорь фамилию, сын.
   - Не опозорю, - усмехнулся Серый от такой неумелой ласки, но обнял его ради матери. А её-то глаза лучились счастьем. И тревогой.
   Да-а....
   Проблесками зари расцветилось небо. Серый поднялся и подошёл к краю, Чак пристроился рядом. Зрелище с высоты необыкновенное. Ччернота таяла на глазах, розовато подсветились крыши соседних домов, кучерявой зеленью проложили дорожки липы и клёны, стрелами пронзили рассвет старые ели. Другое здесь всё, так и не привык Серый ни к проклятию уральских зим, ни к унылым дождям без передыху, ни к внезапности летних гроз. За четыре года не смог приспособиться и к людям. Честно признать, рад, что всё закончилось. Что будет дальше, не думал. Выбраться бы сначала.
   Тёмно-зелёная легковушка затёрлась между старым "уазиком" и "запорожцем". Кто-то заставил перепарковать, или уезжали, а он упустил? Хотя, какая разница? Здесь они, никуда не делись, ну и мы посидим, места навалом.
   Серый сглотнул вязкую слюну и посмотрел на Чака.
   - Что делать будем? Пить охота, да, Чекушка?
   Пёс глянул умнющими глазами и негромко гавкнул в ответ.
   - Э-э, нет, так не пойдёт. Нам ни лаять, ни петь, ни плясать нельзя.
   И ещё один день и одна ночь и снова день. Солнце словно обезумело, распалилось, вспучившийся рубероид лип к брендовым итальянским мокасинам. Отсидели на душном чердаке пекло и лишь в наступающих сумерках выползли в прохладу, изнемогая от удушающей жары и жажды. Оба, и человек и собака. А в подъезде злые вусмерть чьи-то янычары. Брань их отборная гремела эхом, отталкиваясь от стен. Тоже притомились ребятки, но теперь только кто кого.
   Весь в пыли Серый, пот градом катил, откуда брался только. Третьи сутки без воды, ни пакета нет, ничего, чтобы хоть какую-то влагу собрать. И Чак вялый, ему хуже с такой-то шубой, еле лапы передвигает, бедолага. Серый сел на бетонный выступ, обхватил пса за шею и зашептал ему в ухо пересохшим горлом:
   - Терпи, друг. Чуть-чуть ещё, уйдут они. И мы уйдём.
   Чак изнеможенно лёг у его ног. Не роптал, не скулил, с философским спокойствием принимал обречённость. Серый сам задыхался, но частое дыхание собаки беспокоило больше. Вытянет ли? Хоть граммулечку бы ему, хоть какой-нибудь захудалый дождичек. Ненавистный, ливневой, жиденький, любой. Как же хочется домой в махаллю! Под дворовую колонку Санину голову сунуть, захлёбываться водой и пить, пить.... Сил нет никаких. Перед глазами мгла стелется, желтизной круги разбегаются. Пожалуйста, ну хоть что-нибудь, брызни ты на нас с Чаком! Небо, слышишь, небо?.. Тебе хриплю, сжалься. Никого у меня не осталось, ни семьи, ни друзей, ни Ленки. Один Чак, такой же бесприютный и горемычный. Проиграл я, всё проиграл. "Бабок" целый чемодан за глоток воды бы отдал, если бы мог. Жизнь отмотать назад "общака" бы не пожалел, лишь бы.... Увидеть всех, забыть страшное, мимолётно прикоснуться к единственной.
   Мысли теснились, ворочались неповоротливыми тюленями, какая-то случайная ненадолго завладела мозгом: а ведь она Лёньке должна была достаться. Так правильно. Потому, что.... Почему? За что? Потерял нить и сразу забыл.
   Серый облизал спёкшиеся губы и только сейчас заметил, что со стороны площади 1905 года надвигается чернота. Налитая туча тяжеленная, разбухшая, вот-вот прольётся дождём.
   - Иди сюда, пожалуйста, - замолил, засипел. Опустился на колени, руки к груди сложил. В разрез с новой модой в Господа не верил, с его-то прошлым тем более, но кого просить ещё? - Донеси! Хоть несколько капель, умоляю.... Не для меня, для него.
   Первый раскат грома раздался словно из бочки. Серый вздрогнул. Гроза! Боялся всегда, мальцом под стол забирался, мать выманивала на конфеты, а он так и сидел, закрыв уши ладонями. Вот Лёнчик любил. Ему всё нипочём было. Светопреставление, а он босиком носился, вразлёт выплёскивая майские лужи. Звал в окно: "Идём, Серый, не бойся"!
   Ещё один громыхнул, молнией перечеркнуло тучу. Серый смотрел как зачарованный, не в силах ни подняться, ни спрятаться, и только шёпот колючий летел в грозовое небо.
   - Давай же, давай! Вылей на нас! Здесь буду, клянусь, не уйду!
   Рядом гавкнул Чак, также хрипло и измученно. Серый повернул голову, пёс сидел как питерский каменный лев, или ленинградский? Давно переименовали, а он так ни разу не был и не видел, только в кино и на открытках. А как хочется, чёрт возьми! Как хочется жить, и видеть, и любить! Всего-то двадцать четыре исполнилось.
   - Не ленись, толстая! Иди к нам! Вот они мы, ну?.. Давай, ливани со всей силы!
   Последние слова унесло порывом ветра, в следующий миг туча наскочила и сверху шарахнуло так, что Серый чуть не оглох. Зажимал уши руками, боялся до ужаса, но не уходил. Чак заскулил тонко, по-щенячьи, врываясь высокими нотами в барабанные перепонки. Серый обнял собаку, вдвоём не так страшно, и одними губами вымолвил:
   - Лей! Лей же!
   Канонадой разорвалось над головой, заметались зарницы, небо разверзлось и высыпалось градом. Размером с горошину, под шквальным ветром шарики колотили по лицу, Серый ловил ладонями и закидывал в обмётанный рот. Не вода, но всё-таки!
   - Спасибо! Спаси... бо....
   И снова жменьку ледяшек в шершавое горло. Чак слизывал языком с усыпанного белым рубероида и заглатывал жадно, градины позапутались в его шерсти. "Белка, моя Белка", - подумал Серый и захохотал как сумасшедший впервые за много лет. Свихнуться - самое правильное в этом безумном перевернувшемся мире.
   Ливень ударил стеной, сметающий всё, очищающий, неистовый и такой желанный. Серый ринулся в люк на чердак, выглядывал оттуда, полными пригоршнями набирал дождь и пил, не мог оторваться. Закачивался водой впрок и уже знал, что делать дальше. Он волк и он грызёт, а не его грызут. Так сказал Гера, не только криминальный авторитет и босс, но и учитель. Понял это сейчас.
   Отгремела гроза. Отзвуки ещё слышались, доносились затихающими перекатами. Серый вылез на крышу обновлённый, голодный и решительный. Глотнул чистейший воздух, глянул на часы - половина десятого. После полуночи начнёт.
   - Да, Чак? - повернулся к ожившему псу. - Пойдём, что тут сидеть?
   Чак согласно мотнул головой, встал на задние лапы, передние грязные попытался уложить Серому на плечи, но тот удержал. Пёс вздохнул огорчённо и ткнулся мокрым носом, с тобой хоть на край света!
   Время пришло. Серый прислушался. Давно затихли разговоры в подъезде, лифт успокоился до утра, ни шороха, ни звука. Приказал Чаку сидеть подальше и с превеликой осторожностью открыл дверь с чердака. Юркнул ящерицей, бесшумно спустился на три ступеньки, склонился и увидел у своей двери спящего караульного с тяжёлой американской челюстью. Лет двадцать пять, не больше. Вероятно, номер один. Устроился с комфортом на ящике, не поленился, притащил. Ноги вытянул и десятый сон видит. На цыпочках подобрался к нему, на корты присел рядом, тот почуял, глаза вытаращил, в них испуг недетский. Дёрнулся, Серый рот ему ладонью прихлопнул, исполнил Герин коронный номер: пережал сонную артерию. Спи глазок, спи другой. Секунд десять и обмяк, завалился на бок вояка. Обыскал, достал пистолет "ТТ", самый популярный у братвы, с другой стороны "Беретта". Солидно, по-взрослому. Напарник должен быть ниже на подстраховке. По ступенькам соскользнул через два пролёта. Так и есть, между седьмым и восьмым этажом куртку под себя подложил и дрыхнет. Умотался за трое суток. Сосунок совсем, семнадцать - восемнадцать от силы. Румянец на щеках играет, но голова выбрита, на пухлой руке татуировка "Дима".
   Серый легонько потрепал его по щеке, тот спросонок захлопал синими глазами.
   - Чьих будешь, Дима? - спросил негромко, предплечьем зажимая парнишку в угол.
   - М-морозов.
   - Послал кто, спрашиваю, Морозов?
   - Митрич.
   - Кто такой?
   - Н-не знаю, ши-шишка какая-то.
   - Зачем?
   - Убрать. Т-тебя.
   - Ясно. Ещё есть кто? В машине?
   - Н-нет.
   - Вот и хорошо. Поспи, Дима, а я сам уберусь.
   Р-раз! Димины глаза закатились сонно. Серый прислонил его поудобнее, из-за пояса тоже "ТТ" вытащил и поднялся наверх. Номер один так и сидел, приоткрыв рот. Дышит ровно, ну и ладненько. Серый взлетел на чердак, на ходу рассовал оружие, подхватил вещи, бросил: " За мной, Чак!" и бегом назад. Спустились по лестнице, заодно проверил - спят как новорожденные, хорошенькие такие, безвредные. И народ спит после трудового дня, ни сном ни духом, что объявлена охота на человека. А добыча оставила за собой право выскочить из ловушки.
   Полтора часа пешком шёл до вокзала по ночному Екатеринбургу. За домами прятался, за три версты огибал перекрёстки. Пружинил шаг по непросохшим дворам, измотанный Чак не отставал.
   Серый купил билет в СВ и около четырёх утра садился в поезд до Москвы. Проводница, заспанная бабёнка лет тридцати, собаку пускать не хотела.
   - Послушайте, как вас зовут?
   - Ольга.
   - Ольга, пожалуйста, я устал и он тоже. Лучше поесть нам сообразите что-нибудь, хорошо? - сказал, как приказал, Серый и сунул ей пятьдесят долларов.
   Та расцвела, Чака залюбила как родного и назвала "чудесной собачкой". После отправления поезда сбегала в ресторан и принесла каких-то судков. Серый проглотил котлету, Чак умял три и оба завалились спать без задних ног и лап под размеренный перестук. Остался позади неуютный город с его распоясавшимися группировками, собственным взрослением и сплошной неизвестностью. Хотя, и впереди неведомое. Перекати поле, вечно гонимый скиталец и волк-одиночка Сергей Головин, Серый.

Глава девятнадцатая

   - Приличных мужчин ни днём с огнём, ни ночью с фонарём, - сказала Алла, принимая пакеты с деликатесами. - Сам придёт весь холёный, вкусный, ещё и с собой принесёт.
   Серый улыбнулся и приложился к тёплой ухоженной женской щеке. Любил побаловаться и Аллу приучил. С путешествиями в жизнь ворвались неведомые раньше понятия: дор блю, хамон, артишоки. Ему всё было интересно. Колесил по миру безоглядно, пальцем тыкал куда податься, брал билет и улетал на пять дней, больше себе не позволял. Чак тосковал без него, чем старее, тем сильнее. Сроднились, срослись сердцами и хвостами: пёс облезшей с годами метёлкой, Серый оставшимся отростком у человека в процессе эволюции. В его отсутствие Чак терпеливо принимал заботу Семёныча, заядлого рыбака, фотоохотника и любителя живого мира. С соседом несказанно повезло, участки рядом и когда Серый обносил кирпичным забором территорию, врезал между ними калитку.
   Тринадцать лет назад он купил заброшенный дом неподалёку от Истры, зато земли полгектара. Через год поднялся особняк в два этажа с балконом. Для кого? Неизвестно, но проект разработал сам, по нему и отстроился. У Семёныча тогда жена ещё жива была, имя красивое носила Полина Евграфовна. Она то блинов, то пирогов напечёт да мужа отправит к Серому, обычай исконно азиатский соседей угостить. Они переселенцы из Киргизии, на что хватило денег, то и купили - завалюху бревенчатую в две комнатушки. Дети в Москве на заработках по квартирам ютились, из Истры не наездишься. Серый строиться начал, материалов брал заведомо больше. Под предлогом "осталось, девать некуда" подсовывал соседям. Знал, просто так не возьмут, гордость ещё тогда в людях сидела. Семёныч поначалу отнекивался:
   - Деньжищи-то какие! Продай, народ строится, всё купят.
   - Вы, Серёжа, не разбрасывайтесь так, - вторила жена. - Копейка рубль бережёт, знаете такую пословицу?
   У него этих копеек, рублей и долларов выше крыши, на сто лет вперёд припасено. Точнее, он себе взял только на строительство и зарплату брал ровно тысячу долларов, сколько Гера ему платил. Остальное так и лежало в чемодане.
   - Полина Евграфовна, я не коммерсант, продавать не умею. Всё равно выкину, весь участок завален, а мне деревья сажать надо. Только я другое ещё знаю: дают бери, бьют беги.
   - Да кто ж вас бьёт?
   - Никто. Так заберёте или выбросить?
   - Конечно, заберём, - сказал Семёныч. - Я при руках, сам и перетаскаю. А ты, сынок.... Спасибо тебе.
   Так и подняли домик кирпичный рядышком. Единственные люди, с кем Серый общался охотно, даже дружил. Позже близость к Москве взметнула цены на землю в деревушке и замысловатые коттеджи с пилястрами, башнями и витражами стали расти как грибы после дождя.
   А чемонданчик вроде как есть не просил, но, экономист по образованию, Серый тяготился мёртвым капиталом. Заученный постулат "с государством ни в какие игры не играть", работал. Череда "чёрных вторников" в девяносто втором, девяносто четвертом (почему всегда вторник выбирают?) только укрепила в этой уверенности. К этому времени деньги обесценились настолько, что их таскали сумками. Слово "миллионер" потеряло смысл и говорило лишь о более-менее приличной зарплате.
   Девяносто седьмой, девяносто восьмой годы сопровождались неуклонным падением курса национальной валюты, одно правительство уходило, другое приходило. Суетно пытались что-то предпринять, но ни кредиты МВФ, ни спекуляция на госбумагах, ни скупка валюты не принесли результата.
   Люди-то наверху не менялись, грамотнее от нахлынувшей свободы и рыночной экономики не стали. Четырнадцатого августа Ельцин твёрдо и чётко заявил, что девальвации не будет, и в тысячный раз обманутое население замерло в тревоге у закрытых обменников. Семнадцатого августа государство признало неспособность платить по долгам и объявило дефолт. Курс рванул вверх, цены прыгнули вдвое. В сентябре ещё раз, а к концу года посыпалась банковая система, лишённая кровеносных артерий в виде межбанковских кредитов. Спасибо тебе, Сеня-Капуста, за науку. А кругом хаос, массовое обнищание простого люда, хотя, куда уже беднее?
   На этой волне рухнул рынок недвижимости и Серый решился. Зная, какие деньги платят за съём в Москве соседские дети, почти всю долларовую наличность вложил в покупку квартир. Скупал ближе к центру и средние и первые этажи. В марте девяносто девятого попал в метущий ветрами Санкт-Петербург и влюбился безоглядно как в женщину, изысканную и загадочную. Город Петра стал третьей любовью в жизни. Не раздумывая, купил и там. Одну на набережной Канала Грибоедова приберёг для себя. За полтора года Серый приобрёл шестнадцать объектов в Москве и четыре в Питере. Гордился проделанной работой, Гера будет доволен. Когда объявится, а он продолжал в это верить, то Серому есть что предъявить, капиталы приумножил.
   Деньги от сдачи в аренду позволяли не только не работать, но и жить в удовольствие, снова и снова инвестируя в недвижимость. Серый хорошо усвоил - это единственное, что никогда не испортится и не подведёт. Если, конечно, не грянет какая-нибудь очередная революция и не начнут раскулачивать. Со временем и акции, приобретённые ещё в Екатеринбурге, начали приносить стабильный доход, чему он несказанно удивился. Какие-то предприятия обанкротились, но нефть и газ неуклонно росли в цене, промышленность потихоньку выбиралась из кризиса. К две тысячи шестому году Серый был настоящим миллионером. Незаметным, нигде не светился, такой вот одинокий богач со старой собакой, семидесятилетним соседом и удобной эмансипированной Аллой в центре Москвы.
   Из значимых приобретений небольшой домик неподалёку от Ливорно вдали от туристических троп и неистребимая тяга к животному миру. В первом случае он бы там и остался, если бы не Чак. Марио-Алонзо, бывший капитан торгового флота и его итальянский сосед-приятель держал небольшую ферму и яхту среднего класса. В сезон работал на побережье, возил туристов, остальное время она стояла на приколе в эллинге и если позволяла погода, то Серый выходил с ним в море. Восторг детский, когда беленький вёрткий кораблик летит по тёмно-синим волнам, подпрыгивает, а ты за самый настоящий штурвал держишься и он крутится. Управлять научился и гордился собой.
   С животными Семёныч надоумил. Рыбалку Серый не полюбил, но в паре с соседом с удовольствием зоревал на Истре. А того не переслушаешь, повидал немало, геологом по партиям мотался. С его лёгкой руки Серый побывал и на Баренцевом море и на Балтике, слышал, как ревут тюлени. С большим интересом наблюдал, как мать обучает белька выживанию. Всего несколько недель и уйдёт малыш в самостоятельную жизнь. Был и на Суматре, видел самку орангутанга. Здесь другой порядок: мать восемь лет опекает детёныша индивидуально, не воспитывают в колонии. И в Новой Зеландии побывал, и на Аляске, а снимков сколько для Семёныча привозил! Тот каждый раз восхищался разумностью природы и обязательно добавлял:
   - Любая животина потомство оставляет, а ты бобыль, кого после себя оставишь?
   Серый не любил говорить об этом. Семья не для него, просто наплодить наследников ума не надо. Он подозревал, что за независимостью Аллы кроется обычное женское желание создать крепкую пару с детьми и вечерними посиделками, воскресными вылазками на природу, шашлыками и весёлым смехом. Только на её условиях, а что-то диктовать себе Серый не позволял никому. Поэтому шестой год отношения дальше гостевых визитов не заходили и то, он к ней на Таганку ездил, она к нему нет. С молодости урок Герин запомнил - дома ни лишних глаз, ни ушей быть не должно.
  
   Алла вильнула крепким тридцатидвухлетним задом в тонких домашних леггинсах, через плечо бросила:
   - Пицца как раз готова. Как съездил?
   - Отлично. Даже не ожидал, что в августе народу мало будет, - ответил Серый. Разулся и с наслаждением пошлёпал по прохладной плитке. Жара в Москве, смог, пока добрался на своём внедорожнике по пробкам, десять раз пожелал на Байкал вернуться. Исходил там звериными тропами с проводником, сплавлялся на байдарке и обоснованно решил: места в России запросто могут конкурировать с заграницей. В порядок бы привести, денег влить и поедет народ. Красота такая, дух захватывает.
   - Ох, ты, что за рыбина? - сказала Алла, доставая из пакета гостинец.
   - Омуль байкальский.
   И ей и Семёнычу в подарок привёз. Алла поднесла к лицу здоровенную, с полметра, вяленую тушку, принюхалась. Тонкие ноздри затрепетали, лицо заострилось, глаза загорелись. Уважает она рыбку, мясо не ест, а вот рыбу очень даже. Шикарная женщина, на рыбий крючок её и поймал на испанской Ривьере. Выбирал презент для Семёныча из снастей и она там крутилась. Позже понял - это Алла его поймала. Разбрасывала приманку: умело расстёгнутую пуговку, случайно оголившуюся ножку в разрезе длинной летящей юбки, сексуально изогнутую спину и изящный наклон головы в попытке рассмотреть какую-то мармышку. Хоть и не падок был на женские прелести, мог уклониться легко, но поддался. Ну, да какая разница? Им хорошо вместе и ладно.
   Положила рыбу, подошла к нему, опутала зелёным взглядом. Красивая. Обвила руками, гибко прильнула тёплым телом, близкие глаза затянулись поволокой. Серый припал к пухлым губам, невольно подумал, может, когда-нибудь и женится на ней. Потом, через сто лет.
   - Есть сильно хочешь? - оторвалась от него Алла.
   - Да, оголодал, - улыбнулся Серый, удерживая её у груди. Ладонью огладил по спине, прошёлся по бёдрам.
   - Сыр застынет, невкусно будет.
   - Пусть.
   - Не пусть. Не люблю.
   - Ладно, давай твою пиццу. Сосиски положила?
   - Положила, Сосисочник.
   Сосиски Серый предпочитал любым деликатесам. Видимо, с детства запомнилось как что-то самое вкусное, раз достать можно было с трудом. Мать специально ездила на Госпиталку и отстаивала длиннющую очередь в гастрономе.
   Алла хлопотала на кухне, накрывала на стол. Натура художественная, свободный дизайнер, сервировала всегда красиво. Кипельно белые накрахмаленные салфетки, такая же белоснежная посуда из Франции, его подарок, какие-то лютики-цветочки на столе. Алла и сама словно с обложки глянцевого журнала сошла, и в квартире всё идеально подобрано и в цвете и в гармонии. Хозяйка замечательная, питание здоровое, калории считает, из простых продуктов порой такое наготовит и не поймёшь, что это цветная капуста или баклажаны. Хотя, как все выходцы из Средней Азии, Серый любил обычную баклажанную икру. Мама сразу целый казан делала, а он наворачивал с хлебом и сладким чаем. Что только не перебирал по разным странам, подсел как наркоман на кулинарные изыски, но сравнить с забытыми вкусами детства нечего. Подобные мысли всё чаще лезли в голову, резче стали сны. Из-за этого и сбегал к чёрту на кулички, лишь бы не думать, не видеть, не вспоминать. Взрослый, состоятельный, уверенный мужчина всё глубже тосковал по далёким временам, по себе другому и по одной девочке. Алла - отдушина, где забывался в пылких объятиях опытной женщины.
   - Не выспалась сегодня, - сказала она, доставая пиццу из духовки.
   - Почему? Заказ новый?
   - Нет. Сайт такой интересный "Одноклассники", я там неделю назад зарегистрировалась. Своих нашла и школьных и институтских друзей, представляешь? Интересно, по полночи теперь переписываемся.
   - Как это?
   - Не слышал? Хотя, в тайге, наверное, ни один медведь об этом не знает, - засмеялась Алла и покрутила пиццу, поворачивая сосисочным краем к Серому. Он улыбнулся машинально и спросил: - Покажешь?
   - Конечно. Ешь, потом посмотришь.
   Огромный, пышущий жаром, кусок улёгся перед ним. Серый повёл носом - обалденный запах, но есть не хотелось. Смутное чувство, то ли тревога, то ли волнение, захватило целиком. Чтобы не обидеть хозяюшку, маленькими кусочками потолкал пиццу в рот, не ощущая вкуса.
   - Спасибо, итальянцам до тебя далеко, - сказал, складывая на пустую тарелку столовые приборы. Алла просияла как девчонка, в такие минуты вся эмансипация куда-то улетучивалась и она становилась милой и домашней.
   - В следующий раз лазанью приготовлю.
   Для него старается, кухню итальянскую он любит. Эх, женщины, женщины.... Зачем вы надеваете маски и примеряете на себя чужие наряды? И культура, и склад у нас иные, хранительница очага, мягкая, уступчивая, но сильная и нежная. Хотелось так сказать, но никогда бы себе не позволил. Сам-то вырос в сложной семье, а среда вместе с литературой наложили свой отпечаток.
   - Обожаю лазанью, особенно из твоих рук. Посмотрим?
   - Что?
   - Ну, про что ты там говорила? Одноклассники, вроде.
   - Ты же десерт хотел, - игриво сказала Алла, поднимаясь из-за стола, и принялась складывать посуду в посудомоечную машину.
   - Чтобы не отвлекаться потом. Любопытно.
   Оранжевый цвет сайта притягивал внимание, цвет аппетита и радости. Без интереса смотрел на незнакомых мужчин и женщин, Алла увлечённо рассказывала - Машенька, вот Васенька, этот толстопуз бывший отличник Владик Иванов.
   - А мою школу найти можешь? - спросил Серый.
   - Попробую.
   Он всматривался в список людей, вглядывался в лица и не видел главных. Возбуждение нарастало.
   - Поищи Черкасов Александр, Черкасова или Злобина Елена.
   - Друзья? - спросила Аллочка и поелозила мышкой, но результат нулевой. - Может, у них компьютера нет? Мои, в основном, на работе общаются, а время восемь уже.
   - Ладно, понял. Нет так нет.
   Он кое-как дождался когда Алла остынет, утонув в скомканных шёлковых простынях, и засобирался домой.
   - Не останешься? - обиженно-удивлённо спросила она, томным движением убирая гладкую прядку с лица.
   - Чак приболел. Ветеринара вызывал, надо вечером лекарство дать.
   - Собака для тебя важнее, - надулась Алла и намеренно выставила круглое упругое бедро.
   - Не начинай. Я позвоню.
   Он чмокнул её в нос, погладил по ягодицам и вышел в ночную Москву. На самом деле, пёс вызывал всё больше беспокойства. До столь почтенного для кавказца возраста дотянул только усилиями Серого и потеря собаки значила потерю себя. Витамины, таблетки, которые Чак норовил выплюнуть, иногда капельницы. Старичок тянул свою жизнь, уставший от неё и беспредельно влюблённый в хозяина.
   По опустевшим дорогам Серый добрался быстро. Первым делом проверил собаку, она мирно спала в своём "дворце", построенном Семёнычем. При виде него навострила уши и вскинула голову.
   - Лежи, лежи, Чекушка.
   Почесал пса за ушами, тот по-стариковски повздыхал и поднялся.
   - Со мной пойдёшь? Ну, идём.
   В большой гостиной на первом этаже Серый расположился с ноутбуком на диване, Чак улёгся ему на ноги. Взвинченность не проходила. Может, переехали? В поисковом окошке написал "Черкасов Александр" и вывалилась целая лента незнакомых людей. То же самое с Ленкой. Нервничал, отмерял шагами дом, двор, Чак мотался за ним, чувствуя напряжённость. Серый сел на качели-скамейку, закинул руки за голову и всматривался в ночное небо, но перед глазами стояло другое: низкое, чернющее, безбрежное. Не ностальгия, нет, люди держали крепче оков и перед ними чувствовал невольную вину. Подхватился, влетел в дом и снова уткнулся в ноутбук. Чак приплёлся следом, осуждающе посопел - сколько можно? Еле лапы таскаю. Занял законное место на ногах Серого.
   Нашёл. Не Саню с Ленкой. Альфия, одноклассница. Так обрадовался, словно миллион в лотерею выиграл, хотя, что ему все лотереи мира? Расплылась, трое детей рядом. Надо же! Кто бы мог подумать, что увидит когда-нибудь? Не задумываясь, написал: "Привет. Это Сергей Головин".
   До утра не уснул, как дурак, ждал ответа. И весь день заглядывал, проверял. К вечеру восторженное сообщение: "Ой! Привёт, Серёжа! Я так рада! Выложи фотографию".
   - Позже. Как ты?
   В переписке полились воспоминания и новости. В основном, все уехали, и она с семьёй в Татарстан собирается, уже квартиру продали. Серый ждал, что сама напишет, знает же, что дружили крепко, а она на семейные вопросы переключилась. Не выдержал.
   - Про Саню Черкасова не знаешь?
   - Здесь он, детей двое, девочки.
   - Понятно.
   - Они с Мариной в родительский дом переехали.
   - С какой Мариной?
   - Жена его, сестра Лёни Николаева. Он в Афганистане погиб, знаешь?
   Остолбенел Серый. Как?!.. Как?!.. Как же так, Саня? Почему?!.. Простонал глухо, Чак вскинул голову недоумённо. Бессознательно погладил собаку, смотрел и смотрел глуповато на экран, перечитывал бесконечное количество раз. Саня, Саня.... Почему?
   "- У тебя сколько детей? Где живёшь? Не вижу на твоей странице.
   - Серёж, ты здесь?
   - Ты вышел"?
   - Здесь я, здесь. Извини. Не знаешь, Лена Злобина где?
   - Не знаю. Мы не общались особо.
   Что-то ещё писал, но мысли были заняты другим. Как же так? Ни себе, ни людям. Саня, ты не имел права! Никак не должен был.... Что произошло? Что-то случилось, не иначе. Санёк бы ни за что не отказался. Замуж вышла, скорее всего, Ленка. Не дождалась. Детство и юность легко разбрасываются словами, не чувствуя за ними ответственности. Тут же воспротивился - нет, кто угодно, только не Ленка. Она не могла, не хотел в это верить. Сердце, неутомимый труженик и лакмусовая бумажка, чувствовало другое. Наполнялось надвигающимся безумием, ритмом отбивало: Лен-ка, Лен-ка.
   В Барнауле училась, помнил. В поисковой строке Яндекса забил "Злобина Елена Алексеевна" и от неожиданности обмер. Всемирная сеть услужливо подсунула - кандидат экономических наук, кафедра экономики АлтГТУ, фотка маленькая в уголке. Увеличил, расплылось изображение. Но узнаваемая, почти такая же, как на снимке со школьной виньетки, в армию ему присылала. Хранил всю жизнь как великую драгоценность. Она. Ленка Злобина, ива-иволга, одна на всех птичка отважная.
   Подскочил, нечаянно наступил Чаку на хвост, тот заскулил обиженно.
   - Прости, Чекушечка. Лежи.
   Заметался Серый. Километры наматывал по дорожкам во дворе, то и дело ловя себя на том, что почти бегает. Нахлынуло, память отбросила на десятилетия в другой мир, бесцеремонно стучалась в сегодняшний день яркими кадрами из прошлого.
   Бессонница угодливо дарила Ленку в ассортименте. Маленькая, щекастая, он, Саня и Лёнчик с трёх сторон плотно обжимают, ограждая от махаллинской ребятни. А это подросшая, вытянулась, косица мышиная белобрысая мотается, колени ободранные как у них. Упадёт, не плачет, а пацаны дуют по очереди на эти коленки. Леночки-коленочки.... Вот лет двенадцать, совсем не воображала, всегда с ними на проказы. Они по чужим садам яблоки, персики обрывают, она на шухере. Свистеть научилась. Четырнадцать-пятнадцать возраст, у её ровесниц уже грудь наливалась, у Ленки прыщики через футболку просвечивали. А тут фигурка сложилась аккуратненькая, тоненькая, они глазами за неё цеплялись, а она, знай, хохочет. Зальётся, прищурится, потом как распахнётся взглядом-омутом. А заигрывать никогда не умела, кокеткой не была. Да и зачем? С потрохами ей принадлежали, а она за них кидалась, не раздумывая. Понимала ли, что творит с ними? Ленка, Ленка....
   По адресу в интернете нашёл детективное агентство. Кое-как дождался утра и рванул в Москву. Нанял сыщика и следующие три дня застыли в мучительном ожидании. Алла звонила несколько раз, глухо отвечал "заболел" и сразу прощался. Она обижалась, он извинялся и отключал телефон. Потом с ней как-нибудь, потом. Всё чепуха и блажь, неважно, неуместно и ненужно. Во флигеле, оборудованном под спортзал, тягал штангу, отчаянно колотил "грушу" и рядом слышал голоса пацанов, таких же неуёмных драчунов. Ленка перевернула мир, вторглась в мозг, в душу и заполонила собой. Расцветила красками, отодвинула чуждое и на передний план беззастенчиво вытолкнула себя и его, Серого. Заранее предчувствовал отчёт, но до смерти боялся ошибиться.
   "Не замужем и никогда не была. Детей нет. Преподаёт в техническом университете. Родители неподалёку в Новоалтайске, сестра там же, разведена, один ребёнок". И адрес. Волк, давно отбившийся от стаи, вдруг понял: она нужна ему. Прописалась в душе навечно.
   - Держи за меня лапы крестиком, - счастливым олухом тискал Чака у "дворца", со всему маху переплетая собачьи передние лапы. Нос в нос клеился к родной животине, смотрел в понимающие мудрые глаза. - Не один приеду, вот увидишь. Только жди нас, ладно? Ты в неё влюбишься, её нельзя не любить.
   Пёс испустил тяжкий вздох, словно сказал: спятил, совсем спятил хозяин. Не мальчик уже, а туда же.
   Утренним рейсом Серый улетел в Барнаул и через шесть часов стоял у её подъезда в центре города. Его не волновало, есть у Ленки кто-то, нет. Он приехал забрать своё, остальное не имеет значения. Сомневался в ней? Ни на секунду. Знал, убедить сможет, главное увидеть.

Глава двадцатая

   Старые, заросшие липами и клёнами, дворы по улице Советская. Надо же, название сохранили. Почему-то приятно было это осознавать. Обычная деревянная лавочка у хрущёвки, выкрасили недавно сотым слоем. Ещё не сошёл глянец с боков, а сверху тусклая. Старушки любят на таких скамеечках дни коротать.
   Серый нашёл квартиру на втором этаже, с разбегу ткнул пальцем в дверной звонок. Мелодичное треньканье разлилось в глубину и рассеялось. Ещё раз, никого. Сообразил: рабочий день, наверное. Спустился вниз и сел на скамейку, рядом пристроил маленький саквояжик и ветровку. Руками в лавку упёрся, по-простецки скрестил ноги, носки итальянских (обязательно итальянских!) туфель ткнулись в край палисадника. Слушал себя. Он сто лет не сидел на таких скамейках, даже забыл, что они существуют. Похожие в махалле у каждого подъезда стояли. Сколько заноз нацеплено, сколько переговорено на них и пересмеяно, сколько звёзд пересчитано от новолуния до полнолуния и обратно. Тысячелетия с тех пор минули в холоде ночей, даты перелистаны размытыми страницами. Пустые, все пустые.
   Узнает ли её? Со временем девичье лицо начало ускользать из памяти, казалось, теряется что-то важное. Мучился, а потом нашёл его в Берлинском музее. Невыносимо прекрасная Симонетта Веспуччи, любимая муза Сандро Ботичелли. Тот же овал лица, губы, глаза, грудь маленькая. Венера и Мадонна, Ленка. Дорогая репродукция "Портрет молодой женщины", купленная в Италии, заняла своё место в холле его дома в Подмосковье, только в Ленкином взгляде озорство сплошное.
   А, вдруг, обиделась она? Он же обещал к ней приехать, точно! Вот дурак, даже цветов не догадался купить. Серый подскочил как ужаленный, дошёл до угла дома и опомнился: пока искать будет, пропустит, а каждая минута без Ленки теперь потеряна. Вернулся на скамейку. Завалит её цветами, но потом. Вспомнил Чимган, как сыпали с ребятами тюльпаны на счастливых девчонок, а он до последнего на Ленкину голову.
   С дороги слышался редкий гул машин. Центр, а тихо. Но роящиеся в голове мысли никак не хотели выстраиваться стройно. Весь мир ей покажет, от Северного полюса до Южного. Хочет экватор? Пожалуйста. Гренландия, Австралия, пингвины, кенгуру? Не вопрос, все бриллианты мира к её ногам, любой каприз, ибо всё закономерно. Его неизбывная чудо-любовь нуждалась в драгоценной огранке. А он то....
   Треск сверху отвлёк. Голову поднял, потемнело кругом, время только к семи подбирается, а сумеречно. Сквозь густые кроны деревьев увидел почерневшее небо, на грозы ему везёт. Усмехнулся и сразу в голове: а она? Зонтик-то взяла? Разволновался, поднялся и бестолково заметался вдоль хрущёвки, высматривая Ленку то с обеих сторон, то между поперечными домами. Где же она? Притормаживал на мгновенье, снова ускорялся, с тревогой поглядывая на небо. Сейчас как врежет, вымокнет, бедная. Может, на такси приедет? Деньги-то у неё есть, у преподши? К чёрту работу, дома сидеть будет взаперти, чтобы не заходилось беспокойно его сердце, вскачь не неслись назойливые думы.
   А небо взорвалось пушечными выстрелами. Серый еле успел спрятаться в подъезд, как ударило ливнем. Сплошным, шелестящим камерно по листьям самой чарующей в мире музыкой, потому, что из-за угла соседнего дома выбежала она. Напротив по тротуару буковкой "Т" летела любовь. Прикрывала голову сумочкой, съёжившаяся, перескакивала через вмиг разлившиеся озёра. Серый стоял в дверях и не мог шелохнуться, взглядом вбирая в себя женскую фигуру на каблучках. В платьице до колен лёгком белом, как невеста. Его невеста. Узнал бы из миллиона.
   Очнулся, подорвался с высокого старта навстречу прямо в ненастье. Пацаном-то вроде негоже, а сил терпеть никаких. Ах, как яростно и слепяще чиркали молнии, как неудержимо тарахтел над головой гром, с неба лилось что-то неважное! Он на ходу развернул куртку, добежал, растянул над Ленкой.
   - С-спасибо, - кинула, не глядя, а он для себя её спрятал от всех.
   Домчались до подъезда, ввалились в предбанничек. Она запыхалась, но смеялась, заходилась высокими нотами, ничуть не севшими. Всё та же.
   - Спасибо вам, - продавила сквозь смех.
   Бросил куртку на перила, прижал Ленку к стене, коснулся ладонями лица. Вскинулся серый взгляд с ободочками тёмными недоумевающий, но не испуганный.
   - Вы что?.. О-отпустите.
   - Не-а. Здравствуй, Ленка.
   Округлились глаза, прищурились, рот приоткрылся, губы близкие, нервные. Первая мысль: "Зрение у неё. Ничего, поправим", и потерялся. Припал жадно, требовательно, бесстыдно. Пил счастье, смаковал первый поцелуй любимой женщины. Нежный, неуверенный, упоительный, подарок капризной судьбы.
   - Ленка, Ленка.... Люблю, всю жизнь любил.... Одну, - лепетал бессвязно, гладил вымокшие сосульки до плеч, суетно заглядывал в набухшие глаза. Узнавал, осыпал поцелуями милое лицо, губами собирал то ли слёзы, то ли капли дождевые.
   - Ты, ты.... Откуда?
   - От верблюда. Курица моя мокрая.
   Не мог оторваться, налюбоваться, нарадоваться.
   - П-пе-ерестань....
   - Нет.
   - Леночка, ты что ли? - изумлённый старческий голос донёсся из глубины подъезда. Ленка вывернулась, отёрла лицо рукой, как наваждение сгоняла, и немигающе уставилась на Серого. Бросила в сторону:
   - Простите, Софья Александровна. Это..., это друг детства. Идём, что тут....
   Повернулась и пошла вверх по ступенькам. Белая ткань прилипла к её телу, обернула как мокрой промокашкой, обозначила маленькие трусики. Видел он уже это, видел! Да пусть говорит, что хочет! Друг?.. Какой друг? Сказала давным-давно люблю, значит, люби! Не стареет и не умирает любовь, если это, конечно, она.
   Серый пошагал следом мимо высунувшейся из двери любопытной бабульки. Та опиралась на палку и смотрела оценивающе из-под толстых очков с бифокальными линзами. Казалось, даже седая "дуля" на её макушке сканирует незнакомца: рост, вес, материальное и семейной положение. Цербер местный, племя вездесущее и вездеживущее.
   Ленка непослушными руками целилась в замочную скважину, Серый обнял сзади, вдохнул запах назревающей очередной бури. Прям почувствовал, плечиком повела, сбрасывая его руки, да не на того напала. Он свои грозы давно прошёл, на молекулы разложится, но её получит.
   - Может, бандит, Ле-ен? Террорист, - послышалось снизу. - Взрывчатку подбросил в трат... тратиловом эквив-валенте. Милицию сейчас вызову.
   - Какую взрывчатку? - громко спросила Ленка.
   - Да баул тут какой-то. Его, что ль?
   Забыл совсем. Клюнул Ленку в макушку, на ушко шепнул "Я сейчас" и через ступеньку поскакал вниз. Бабка выползла из квартиры и облезлой клюшкой тыкала в его эксклюзивный саквояжик ценой в тысячу долларов, грозно спрашивая:
   - Твоё?
   - Моё, моё, спасибо. Не террорист я.
   Дверь наверху хлопнула, Серый подхватил саквояж, ветровку и уже собрался назад, как старуха прицельно воткнула палку точнёхонько ему в позвонок на пояснице. Боль пронзила до мозгов. Обернулся, бабка поманила скрюченным пальцем, "дуля" угрожающе качнулась, выцветшие глаза-бинокли высверливали насквозь.
   - Не будь идиотом, - погрозила она.
   - В смысле?
   - Точно, кретин. Не упусти, таких мало.
   - Ни за что! - расцвёл и от переизбытка приложился к морщинистому лбу.
   - Да.... Давно меня мужчины не целовали. Хоть бы и в лоб, а всё равно хорошо. Ну, давай, паренёк. Удачи!
   - Спасибо!
   Малюсенькая кухонька, у окна мокрая Симонетта Веспуччи. Нахмуренная, подготовившаяся, обняла руками себя, закрылась от него. Кинулась в атаку первая:
   - Не врывайся в мою жизнь. Я всё переболела, пережила. Сколько воды утекло, сколько слёз прожит....
   - Тс-с..., - ладонью прикрыл дрожащие губы. Другой рукой притянул за талию, чуть выше плеча его Ленка. Смотрит вроде исподлобья, а надежда в глазах. Чуть не умер, окунаясь в эту надежду. - Прости, что долго шёл. Не знал, думал с Саней ты.
   - Вот именно. Не знаешь ты, ничего не знаешь. Время вспять....
   - Я без тебя не могу. Остальное дым и химеры.
   - Нет. Вы все... .
   - Руки заламывать буду, Лен. Выкручивать, на коленях ползать, как тебе больше нравится? Почти двадцать лет жизни в пустоту, в прах. Понимаешь?
   - Нет!
   - Да!
   - Н-нет....
   - Да!
   Закружила любовь, завихрилась в бешеном танце прохладным телом, горячим телом. Ненасытно, неистово, сумашедше. Снимал с неё, рвал одежду с себя. Слова пихались в голове как чумные, спотыкались на выходе и высыпались какой-то заполошной бормотнёй:
   - Леночки-коленочки.... Люблю всегда.... Одну. Ива-иволга... .
   Подхватил мокрющую, всю в слезах, всхлипывающую девчонку из ташкентской махалли. Как в горячке рыскал взглядом куда, куда? Нужна вся целиком от макушки до запыленных детских пяток.
   - П-пусти.
   - Не-а.... Не шуми.
   Каким макаром добрался до единственной комнаты, не помнил. Ногой растянул диванчик-раскладушку, положил бережно. Пальцы побежали, понеслись изучать, запоминали навсегда тонкие щиколотки, живот девичий, плечи острые. Забирали в вечный плен единственную с блуждающими, неверящими глазами, припухшими от поцелуев (его поцелуев!) губами. "Сколько ты рук познала, Ленка?" - остро кольнуло ревностью, задохнулся, не выдержал больше. Толкнулся в неё и остолбенел. Девственница, тридцать пять годочков! Девочка моя! Жизнь они ей сломали, все трое1 А взгляд напротив как взрыв: ошалелый, напуганный, жаждущий.
   Страсть моя, боль моя, любовь моя, Ленка! Мы всё поправим! С великой нежностью распечатал, а потом расплющивал, вжимал в себя, стискивал, впитывал дыхание её рваное, руки тонкие мечущиеся. То ли липа, то ли сосна диванная не вынесла такого напора, хрястнула разломленным треском.
   - Дурак! - Ленка хихикнула на взлёте. Рухнул, раздавленный счастьем. - Да!

Глава двадцать первая

   - Меня ждала ты, - вышептал в остренький носик, расплываясь в блаженной улыбке. Щека Ленкина уютно лежала на его ладони, сама она к нему припаянная. Ни на мгновенье не выпускал из рук. Ночь на дворе, по комнате уличный свет фонарей рассеялся, нет-нет да прорвётся блуждающий огонёк припозднившихся фар.
   - Всех вас ждала, - вздохнула, взгляда не отвела, глаза в глаза смотрела. А он дышать перестал, только сейчас понял: они-то её делили, а она на троих делилась. Как же ты вынесла, бедная моя? Всматривался, первые тоненькие лапки к вискам её легли. Защемило сердце, душа заплакала. Сколько лет потеряно! Ленка спросила:
   - А ты где был?
   - Не знаю. Мотался по миру неизвестно зачем.
   - Не можешь серьёзно?
   - Серьёзно, не помню этих лет. Туман и сон, - сказал и рассмеялся свободно, от души.
   - Что?
   - Ничего. Ты - сон, лучший в мире сон.
   - А мне другие снятся, - ответила, даже не улыбнулась.
   - Какие?
   - Странные. Словно голос детский слышу. Не голос, крик. "Лё-оня-а!" и в ответ "Иду-у!". Потом тихим эхом пропадает. Поначалу боялась, теперь жду этих снов. Ты про Лёню знаешь?
   - Да. Это память, Лен. Она кричит. Он мне тоже часто снится, вечно смеющийся, помнишь?
   - Конечно.
   - И ты, и Сашка. Почему ты не с ним? - не совладал с собой, спросил всё-таки. - Прости, не хочешь, не говори. Просто, я всю жизнь думал... .
   Посыпались второпях вопросы-ответы, хрипы-шёпоты. Наболевшее, накипевшее рвалось наружу, чтобы быть услышанным.
   - Глупая была. Знаешь, пресловутая женская гордость. Вернее, гордыня. Он с тяжёлой контузией полгода в госпитале....
   - Да ты что?
   - Да. А я.... Он сорвался, когда встретились. Как ты сегодня, а я не поняла. Он же всегда добряк был, увалень такой, а тут злой. Не испугалась, но.... Всё ждала, догонит, придёт. А он, наверное, справиться с собой не мог. Пил потом по-страшному два года.
   - Сашка?.. Не верю!
   - Сашка, Сашка.... Санёк наш. А я опять со своими обидами носилась, дурочка. Не понимала, что нужна ему, а потом поздно было. Там просто кошмар начался. Спивались, наркоман на наркомане, умирали. Зараза эта расползлась как кускут. Хорошо, что мы уехали, видеть это ужасно. Он с Мариной....
   - Знаю.
   - Думала, не выживу. Как будто право на вас имела. Девчонкой за троих замуж собиралась, - она усмехнулась незабытой горечью, и дальше понеслась торопливо. Выплёскивала на него муку свою мученическую. - Одним двором по-узбекски хотела. Мечтала, всем детей нарожаю, ненормальная. Только по-другому всё вышло, сначала Лёнчик, потом Саня. Ты пропал, никто ничего не знал, родители уехали. Страшно. Думать боялась, не дай Бог как Лёня. А ты? Расскажи. Откуда взялся на мою голову?
   Прижал её к себе, теплом в шею ему дышала, а он комья глотал и чувствовал, как она вздрагивает. Встревожено пытается освободиться, а он только обхватывал плотнее, молчал и раскачивался вместе с ней, баюкал обоих. Что сказать?.. Ну, что сказать? По ссылкам да по каторгам как декабрист? Про зону? Про грузовики с деньгами в обмен на чьё-то горе? А если не поймёт? Вдруг ненавидеть будет? Не-ет, не мог он. Иначе ему конец и ей тоже, только-только оттаяла ледыха его гладенькая. Ладони гуляли по её спине, бёдрам, снова сходил с ума, считывая ложбинки и выпуклости.
   - Что молчишь, партизан?
   - Дай нанежиться тобой. Потом расскажу.
   - Ладно, врун ты никакой, помню. У тебя уши первым делом краснели, а сейчас?
   - Не знаю, навру и проверим.
   - Надо же, не думала, не гадала.... И седой ты, Серёжка. Так странно, вроде вчера расстались, а у тебя целый клок уже белый. Откуда? А шрам? Что это? - приподнялась на локте, пальчиками погладила рубец на боку.
   - Да-а.... Времена тёмные были, из института поздно возвращался, малолетки подрезали.
   - Ой, у нас тут тоже такое творилось! Вечером после восьми на улицу не выходили. Барнаул, наверное, самый бандитский город был. То постреляют кого-нибудь, то подожгут. Сволочи!
   - Везде через это прошли.
   - Ну, да. Пусти-ка.
   - Не.
   - В туалет хочу.
   - Хоти.
   - Ты что, дурачок?
   - Скажи ещё.
   - Что?
   - Дурачок.
   - Дурачок, - смешками полилась ему в грудь. Зашёлся счастливым вдохом. - Скажи - мой!
   - Мой, мой. Теперь пустишь?
   - Только не закрывайся.
   - Точно, дурак! У меня щеколды нет, от кого прятаться? От кошки?
   - Кошка? Где? Не видел.
   - Сныкалась от тебя. Да пусти ты! Описиюсь сейчас.
   - Сныкалась.... Словечки-то какие нашинские. А у меня собака, Чак. У нас, то есть.
   - Не могу больше, - оттолкнула, помчалась в туалет, босыми ногами шлёпая по голому полу.
   Серый развалился морской звездой, утомлённо и дурманно смотрел в потолок. Мог ли мечтать ещё неделю назад? Что произошло в мире, коли жизнь выкинула такой кульбит? Не иначе, наконец-то вспомнили о нём на небесах, понадобился зачем-то. Тут же одёрнул себя: балбес, не случайно всё. О ней кто-то позаботился, не о тебе, чтобы одна не осталась. Что сказать-то ей? Ну, что? И говорить в темноте надо, вот уж не думал об ушах, а Ленка про него всё помнит. Замурлыкал довольно. А где она? Взвинтился, прислушался. Звук льющейся из душа воды сработал как стартовый пистолет, подстреленным подскочил и бегом. Ввалился беспардонно, по-свойски. Не успел, выбралась уже, полотенце в руках. Выдернул, отшвырнул, любуясь бриллиантиками на её коже.
   - Обманула, да?
   - Сумасшедший, - прохрипела, у самой глаза расцвечены искрами, улыбка смущённая и такая манящая. Всего-то несколько часов понадобилось, чтобы вырвалась на волю Женщина и повела свою извечную соблазнительную игру. Рывком повернул её к запотевшему зеркалу, отёр ладонью, зашептал горячо:
   - Смотри, смотри туда.
   Обнял, показал ей себя необыкновенную, а Ленка залилась краской с головы до пят. Нетронутая красота её расцвела, ослепляла. Она взлохмаченная, он нечёсаный, у обоих под глазами круги синевой отливают, губы распухшие. Истомлённые любовью, а на лбах семиэтажными буквами счастье написано. Краше пары в жизни не видел. И так бывает.
   Как выяснилось, зелёный лук с огурцами и помидорами без хлеба самая вкусная в мире еда. Никакие пармезаны и белые трюфели с ней не сравнятся, искусно приготовленные каракатицы и осьминоги - тьфу и растереть. В магазин Ленка не успела из-за грозы и сто пятьдесят раз сетовала, что нечем его покормить. Извинялась, а он клял себя, безмозглого. В жизни с пустыми руками ни к Семёнычу, ни к Алле не являлся. Кто такая Алла? Не помнил. Ругал себя последними словами: как он мог прийти без ничего? Ленка что привезла в воскресенье от родителей, то и лежит в холодильнике. Укроп, петрушка, кинза метёлками по-узбекски. А вчера, оказывается, понедельник был. Серый потерялся во времени. В четыре часа утра сочно хрумкал огурцом, хрустел луком, не спускал с коленей Ленку и твердил, что они теперь дети понедельника. Она с не меньшим аппетитом наворачивала зелень, кивала с набитым ртом и чуть переиначивала - взрослые понедельника, переростки. Молодец, хорошая девочка, всё как и положено в правильной семье: женщина соглашается, но по своему. Целовал её бесконечно в луковый рот, не в силах оторваться, а в голове глупость какая-то вертелась каруселью: "У кого-то горе луковое, а у нас счастье". Об этом ей и сказал. Рассмеялась, ладошкой отёрла его губы, пристально в глаза посмотрела и выдала так серьёзно:
   - Не оставляй меня, счастье луковое.
   - Ты что? Не-ет. За тобой приехал.
   - Куда я? У меня работа, родители. Ой, а твои-то как? Даже не спросила.
   - Нету никого, умерли. Один я.
   - Как жалко, молодые ещё, вроде. Всё равно, не могу, Серёж.
   - Можешь. Я твоя работа.
   - Я же серьёзно.
   - И я. Дом у меня огромный, у нас, - неизменно поправлялся. У него теперь всё во множественном числе, и от этого и гордость распирала и радость заливала. - Места всем хватит. Ты же хотела по-узбекски? Одним двором. Вот и будет у тебя. У нас.
   - Ты богатый? - нахмурилась, губы облизнула, как пересохли вмиг. Спина напряглась.
   - Да. У меня есть ты.
   - Дурачок!
   - Твой.
   - Мой, конечно. Так, где ты был?
   - В армии в больницу попал с пневмонией, долго лежал. Потом про Лёнчика узнал, вернуться не смог, да и некуда было, родители переехали, - врал напропалую.
   - А я? Почему не писал?
   - Ты.... Уверен был, что с Саней. Завидовал. В Екатеринбург после армии с другом поехал, институт там закончил. Потом как-то пошло потихоньку. В Подмосковье перебрался. В долларах подкопил, а тут дефолт. Я в недвижимость вложился, по дешёвке скупал. А ты? Расскажи, - поспешно перевёл разговор, чувствуя, что уши и впрямь начинают гореть.
   - Что я? Обезьян продавала.
   - Каких обезьян?
   - Обыкновенных, мягких. Есть-то каждый день надо. Римму помнишь?
   - Нет.
   - Одноклассница моя. Она в "Детском мире" работала, а тогда всё дефицит было: продукты, одежда, игрушки, особенно деньги. Нам-то зарплату не платили. Римма обезьян на себя выписывала, потом вместе на рынке торговали. Как вспомню сейчас.... Ужас! Они тяжеленные, в шесть утра первым трамваем в любую погоду, с собой две штуки тащишь. Грязь под ногами, игрушки вниз тянут, на ходу спишь. А что делать? И в субботу и в воскресенье ходили, без выходных жили. Одна вон осталась, сидит как напоминание, так и не продали.
   - Этот урод на диване?
   - Он самый. Почти год мы с ними провозились. Ну, а что? Как все, маргарин ели. Потом родители в Алтайку переехали. Участок небольшой, но полегче стало.
   Простонал аж. Он в деньгах купался, ни в чём себе не отказывал, а она каких-то дурацких обезьян таскала. Совсем как в узбекской поговорке: один ест мясо, другой рис, а в итоге плов. Стиснул её опять, поймал себя на мысли, что раздавит скоро, от Ленки ничего не останется, и сказал твёрдо:
   - Забудь всё. Ничего не было. Собирайся.
   - Да не могу я, Серёж! Родители старые, кошка у меня, Света с Настюшкой здесь.
   - Кто ещё? Бабка, дедка, внучка, жучка?
   - У меня нет внучки, - в голос засмеялась, он приник, задышал часто, выпаливая в ушко: - Будет, всё будет. Кто остался, мышка, моль? Заберу всех.
   Рассмеялась опять, а он эту флейтовую песню иволги мог слушать бесконечно. Посерьёзнела Ленка, окатила взглядом.
   - Я так Саше завидовала. Дочка у него, а у меня.... Леночкой назвал, представляешь?
   - Представляю, - обхватил крепко-прекрепко, а сам мысленно в тысячный раз Саню благодарил.
   Ленка, видимо, оголодала сильно и снова принялась за огурцы. Вдруг как начала смеяться, подавилась, он хлопнул её по спине. Хохотушка, как и в детстве.
   - Убьёшь меня, - прокашлялась и вновь залилась безостановочно, сжимая в кулаке надкусанный огурец.
   - Ну, что? Говори, я тоже хочу.
   - Не-а....
   - Колись, сказал!
   - Неудобно, - промямлила сквозь смех.
   - Точно, убью! Ну?.. Кому говорят: говори, говорю! - откуда-то всплыла дворовая скороговорка.
   - Ой...., - ещё больше зашлась Ленка. - И я о том же. Полна жопа огурцов, помнишь? У нас с тобой сейчас.
   Уткнулся в неё и хохотал до изнеможения. Обоим смешинка в рот попала. Его это мир, его и Ленкин, "у нас с тобой...".
   На сломанном диване она плотненько к нему прилипла, ногу на него закинула, сказала, чтоб не сбежал, и уснула моментально. Он никак не мог. Объятий не расцеплял, то переживал, вдруг проснётся, а её нет, то о Сане думал. Сколько же на его долю выпало? Сволочью последней себя чувствовал. Лихорадочные рассветные мысли покоя не давали, но решения не находил. Боялся увидеться, взглядами встретиться. А она.... Прошла ли любовь к нему? Глаза-то темнеют, когда вспоминает, лицо болью затягивается. Как же запутано всё и как им обоим теперь со всем этим жить?
   Ленка что-то пробормотала про работу через три часа. Серый поцеловал всклокоченные волосы, сказал "никаких работ" и, наконец, забылся сном лёгким и светлым, убаюканный летним дождём.
   Проснулись к обеду. Сквозь оконное стекло отчаянно светило солнце, бликами отражалось от мокрых крыш. Ленка потянулась рядышком, сладкая ото сна, томная, Серый даже зажмурился от неверия. Она его в нос чмокнула и свинтила, засуетилась, приговаривая:
   - Бежать надо. Успею до двух.
   - Сказал же, никаких работ.
   - Я так не умею.
   - Научишься. Сейчас соберёмся, поедем, уволишься.
   - Не верю, Серёж. До сих пор не верю, что ты здесь.
   - Тебе придётся.
   - Постараюсь. А всё равно, есть хочу, как крокодил. Или бегемот? Нет, волк.
   Барином лежал самодовольным, руки под головой сложил. Смотрел, как пошарилась она в шкафу, влезла в платье на голое тело, трусики натянула.
   - Куда собралась?
   - В магазин.
   - Так пойдёшь?
   - Как?
   Соскочил, в один прыжок возле неё очутился, ладонями по призывной груди провёл и сурово спросил:
   - Что это?
   - Ты бабай, что ли?
   - Да! Не вздумай даже!
   - Ой, Серёжка..., от смеха с тобой умру, - снова зашлась. - Да куртку накину. Я быстро, тут рядышком через дом.
   - Напугала. Нет, одевайся нормально, в ресторане поедим.
   - Какой ещё ресторан?
   - С едой и официантами. Давай, десять минут на сборы. Такси заказать можно?
   - Можно, но....
   Долгим утренним поцелуем приложился к ней, с трудом отклеился и распорядился :
   - Поприличнее надень что-нибудь, чтобы не просвечивало.
   - Паранджу ещё, может? - буркнула, облизывая губы.
   - Надо будет - и паранджу, и штаны цветные с кисточками, - засмеялся и пошёл в ванную, оглянулся и сказал: - И не соблазняй меня, иначе с голоду помрём.
   Герина школа помогла снять все вопросы в один день. Ленка с удивлением смотрела, как Серый уверенно ориентируется в чужом городе. После ресторана на такси поехали в универ, она написала заявление, он о чём-то потолковал с завкафедрой один на один. Ей сказал "Жди" и оставил в коридоре. Через пять минут вышел с нужной визой. Ещё через полчаса Ленкина трудовая книжка с единственным местом работы легла в задний карман его джинсов. Из универа прямиком в ЗАГС, за пятнадцать минут до закрытия она стала Головиной Еленой Алексеевной. Двери за ними щёлкнули поворотом ключа, на крыльце ЗАГСа Серый обнял её и вздохнул успокоено - всё. Его жена. Её муж.

Глава двадцать вторая

   С того дня, как табором прилетели из Сибири с обезумевшей от стресса кошкой в перевозке, четвёртый год пошёл. Всех забрал Серый, никого не оставил. Спорить с ним бесполезно, упёртый, как бык. А ему огромное удовольствие доставляло видеть, как бабский батальон этот понимающе-заговорщицки перемигивается за его спиной: мужчина, который взял на себя ответственность за всех. Дед, как давно обозначили дядю Лёшу, левой пяткой перекрестился, что такая обуза с него свалилась. То рыбалил с Семёнычем, то с ним же байки травил у мангала. Шашлык в доме должен быть каждую субботу, как закон.
   Роль покровителя Серому нравилась безмерно. Да, он заботится и любит всех, они часть её, а он часть них с тех пор как вошёл впервые в небольшой домик на окраине Новоалтайска. Тётя Вера изумлённо глянула, узнала сразу и обняла по-узбекски, хлопая по спине. Он держался и чувствовал, как все эти годы ему не хватало рук маминых. Тёща, никак не мог привыкнуть, что у него теперь и тесть и тёща, перед тем как пироги в духовку ставить, бормотала негромко:
   - Бисмилло рахмон рахи-им....
   И чай из синих пиалушек с белым узором "пахта" и золотой каймой. Свой он среди них, окутанный теплом дружной семьи, которой у него никогда не было. А дед тогда подвыпил и сказал:
   - Серёга, не понимаешь ты, во что ввязался. Бабьё одно.
   - Ой, пап, можно подумать, не за маминой спиной всю жизнь просидел, - фыркнула Света.
   - Здра-асьте! Я вас породил!
   - И ты же убьёшь, - засмеялась Ленка, семейство подхватило женским многоголосием. Шутливые перепалки не иссякали, Серый влился органично, как будто всю жизнь так и жил. Трещал без умолку, себя не узнавал.
   Они встретились, Чак и Ленка. На одну неделю. Самые дорогие существа на земле признали друг друга сразу. Старичок облизывал лапы, ноющие на непогоду. И впрямь, дожди обложные обещали. Она присела рядом, руку ему протянула, сказала:
   - Здравствуй, Чак!
   Пёс внимательно посмотрел на неё, на Серого даже не глянул. Тяжело поднял лапу и вложил в маленькую ладонь. Ленка улыбнулась, до слёз растрогалась, погладила, почесала за ушами:
   - Какой же ты умничка!
   Она помогла пережить эту потерю, как с рук на руки приняла его, нашёптывала по ночам:
   - Другого ничего в мире нет, все уйдём. Сейчас его время.
   Забывался в её любви, по-прежнему не верил, что всё это у него: дом, наполненный смехом, запахом выпечки, плова, суетой вечной, коробочками с прокладками в каждом туалете, расставленными рядами кремами-помадами. Просыпался средь ночи и вглядывался в Ленкины трепещущие веки, вслушивался в размеренное дыхание. Невзначай нога её куда-то денется с его живота, он подтянет и вернёт на место - тут она должна быть. Ни дураком, ни смешным себя не чувствовал. Одиночества наелся на десять жизней вперёд, а дерьма нахлебался на все сто. Его время пришло счастье пожинать и в снопы увязывать.
   Вечерами собирались в гостиной, они с дедом в нарды, женщины, как и водится, за сплетнями. Света на работу устроилась в Москве, коллега ухаживать за ней стал. Она, не стесняясь, обсуждала кавалера: не так подстрижен, уши торчат, живот подтянуть надо, в его возрасте ещё иметь не положено. Жена и тёща лезли с непременными советами, а Серый посмеивался.
   - Понял? - вскинулся дед. - Я тебя предупреждал. До конца дней моих как осы жужжать будут.
   - Осы не жужжат, только пчёлы, - встряла правильная третьеклассница Настюха.
   - Видал? Ещё один грамотей на мою седую голову.
   Серый свечой плавился от умиротворения, сиропом растекался, глядя на своих женщин. В путешествия не тянуло, только из-за них. В тёплые края всех вывозил, неизбалованные сервисом и нарядами, наши пенсионеры с изумлением глазели на ровесников в шортах и маечках, а Серый умилялся и обряжал их то в респектабельных немецких старичков, то в раскрепощённых испанских. Противились поначалу, потом привыкли. С женой почти всю Европу объездили, она с горящими глазами впитывала незнакомые красоты, а он млел - всё для неё, весь этот мир создан только того, чтобы она им любовалась. Марио-Альфонзо дал ей порулить. Встал рядом помочь, а она аккуратно руку его убрала и сказала твёрдо:
   - Я сама.
   У Серого выстрелом в голове: лет пять-шесть ей. Отец мяч футбольный ему купил, с пацанами у дома гоняли, а её не брали. Ленка насупилась, руками обняла себя, дождалась, пока мяч в её сторону покатится и бегом за ним.
   - Давай, Лен, поставлю, а ты пнёшь, - сказал Серый, протягивая к ней руки. Потный весь, игра в разгаре, а эта мелочь под ногами путается. Мяч вываливается, она прижимает к себе и с гонором так: - Я сама!
   Доковыляла, положила на асфальт, пнула сандаликом, мяч медленно-медленно покатился ярким жёлто-чёрным пятном, аккурат между двумя булыжниками-воротами вошёл.
   - Го-о-ол! - взорвалась пацанва, а она в сторону отошла и с важностью подбоченилась.
   Это торжествующее "я сама!" звучало звонко, когда вдруг понимала, что они её мелюзгой считают.
   Справилась со штурвалом, итальянец восторженно заходился комплиментами на двух языках, "Мамма миа" слетало безостановочно и неслось над Средиземным морем. Эмоциональное причмокивание, прищёлкивание пальцами, а Серый лопался от гордости. Ленка повернулась, глаза потемнели как вода за бортом, сравнялись по цвету с ободочками и выпалила на одном дыхании:
   - С Ташморем не сравнить! Ещё хочу!
   Полюбила Италию сразу, как и он, а его домой тянуло. Там тепло, не в чужих краях, не на Канарах и не на Ибице. Его рай в кряхтении стариковском, в мурлыканье забытых песен, в блинах с пылу с жару. Ленка специально для него через день стряпала, обожал со сковородочки. Баклажанная икра дома теперь не переводилась, тёща чистила овощи и затягивала негромко:
   - А ты такой холодный
   Как айсберг в океане... .
   - Мам, давай что-нибудь повеселее, - кто-то из девчонок обязательно переключит тумблер. - Как нищего за душу.
   - Не волнуйтесь тётя, дядя на работе, - тёща тут же выдаст, не растеряется. И снова смехом зальётся дом.
   Почему у него не было такого в детстве? Почему всегда чувствовалась натянутость между родителями? Не узнать уже никогда. Может, если бы мама была немного увереннее, а отец хоть на каплю мягче, его жизнь сложилась по-другому. Хотел бы? Не знал. Боялся, что таким же тираном будет и окунался в круг близких, как кислород заглатывал.
   Микроавтобус купил. Оравой по России ездили, Семёныч с ними непременно, член семьи. Дружно восторгались: смотреть, не пересмотреть матушку. То бревенчатую, то каменную, с тяжёлыми пышными соборами или церквушками деревенскими. Не наглядеться на поля её золотые, стелящиеся где-нибудь под Орлом или на клубящиеся леса под Владимиром. Поездка в Санкт-Петербург потрясением для всех стала. Начитанные, с огромной библиотекой, ещё на советские книжные талоны собранной. Единственное, что от Ташкентского наследства осталось. Впервые в жизни увидели Питер и обомлели. Родина Узбекистан, а душа русская. Сплелось всё в людях и как это разделить? Никак. Возил по местам любимым. Пока старики потихоньку ползали по парковым ансамблям, вчетвером успевали обежать всю округу. Ночной Невский покорил, тёща чуть ли не каждый дом руками прощупала, слёзы восхищения вытирала. Смешные, трогательные, а Серый своих вспоминать стал.
   Свету замуж выдали за Игорька, этого лопоухого с животом. Тише стало дома и тягостно. Она сразу забеременела, а у них детей так и не было. Ему не сильно-то и нужны, ни с кем не хотел Ленку делить, да и вряд ли сможет хорошим отцом стать. Всего хватало в жизни, даже о Гере не вспоминал, придёт так придёт, давно уже ничего не связывает, а Ленка переживала. Он сам кучу анализов сдал, её по академикам таскал, только руками мудрецы разводили: вроде, всё нормально. Окончательный диагноз бесплодие неясного генеза.
   - И что делать? - разозлился на медицинского светилу. Как будто надеялся положительное заключение за деньги получить.
   - В вашем случае только ЭКО. У нас бы я не рекомендовал. Попробуйте в Германии.
   Первый раз оба эмбриона прикрепились и выдержали двадцать два дня, во второй и того меньше. Ленка закрылась от него, ни разу не заплакала, но и не смеялась больше. Сердце кровью обливалось, теперь его тревожные ночи наступили. Целовал сухие губы, вытягивал на себя трагедию женскую, а она ни в какую.
   - Ничего, Леночка. Мы ещё попробуем.
   - Нет, хватит с меня. Сорок скоро.
   - Времени навалом. Бог троицу любит.
   - С каких пор ты стал верующим?
   - Я не стал. Я в тебя верю и в себя.
   - Нет, Серёж. Мне уже всё равно. Если так сильно хочешь, давай из детдома возьмём.
   Заорать хотелось - да не нужны они нам, ни свои, ни чужие! Итак хорошо, не мучайся ты, душа разрывается! Только не ври, не всё равно тебе. Узбечка ты по нутру своему, дом с детьми - базар, дом без детей - мазар.
   Уломал, она полугодовалого Матвейку на руках таскала, а в глазах пытка. Серому хоть в петлю лезь, не вынести. Вечером в спальне на колени встал.
   - Умоляю!
   - Перестань!
   Прижала к себе, он в ноги её уткнулся, обхватил тёплую, родную, выдохнул:
   - Пожалуйста!
   - Дурачок.
   - Мой, - с первых дней слово это требовал. Щенком подобранным себя так чувствовал, нужным и важным.
   - Мой, мой, чей же ещё. В последний раз.
   - Спасибо!
   Взлетело счастье, осыпалось лепестками-поцелуями, страстью безудержной, жаркой. Жизнь моя, Ленка!
  
   На этот раз выбрал Израиль, мировой лидер в области репродукции человека. Серый списался с клиникой в Иерусалиме, дома готовились, все рекомендации выполняли. Казалось, семейство живет одними гормонами и подсчётами. Всем колхозом в аэропорту провожали, вроде смеялись, но и смущённые и нервные. Старичьё, включая Семёныча, только что руки молитвенно не сложили.
   - Получится всё, - Света сжала его ладонь. - Я к Матроне пойду, просить за вас буду. И ты иди.
   - Ладно.
   - Иди обязательно, понял, Серёж? Она ни за что в жизни не пойдёт, такая же барануха как и ты.
   - Да, понял я. Пора нам.
   - Нет, обещай.
   - Глупости не говори. Мы в клинику едем, не к Господу.
   - Он там рядом.
   - Светка!
   - Тебе трудно?
   - Обещаю, послушница Марфа, - усмехнулся, к щеке душистой приложился мимолётно.
   - Давай, с Богом.
   Оглянулся из "Green zone", стоят толпой, а мать со Светой вслед незаметно крестят. Ленка головы не повернула, притянул к себе, в висок поцеловал и подумал: Ива-иволга моя, хоть Бога, хоть чёрта заставлю. Я свою душу давно продал, пускай должок возвращают.
   Номер премиум класса сняли неподалёку от клиники в фешенебельном районе Иерусалима. Небольшой отель-вилла в тихом спокойном месте, и погулять есть где и поесть нормально. Затенённый дворик с металлическими столиками, украшенными по кругу ажурной вязью, стулья такие же. Уютно, прохладно, а погода жаркая под тридцать. Пока диагностику проходили, консультировались, гуляли постоянно. Ленка воодушевилась, впитывала израильские древности, одинаково увлечённо рыскала и по каменоломням Царя Соломона и по лавчонкам, битком забитыми всякой всячиной. Приставала к нему в Старом городе:
   - Сердце Святой Земли, Город Мира, Пуп земли, представь? Это всё о нём. Я вот сразу представила - земля, а у неё дырочка такая, внутрь утопленная. Или выпуклая, как думаешь?
   - Никак, ты мой пуп, фантазёрка.
   Засмеялась, рот ладошкой прикрыла, головой покрутила. Взгляд повсюду натыкался на характерную желтоватую кладку.
   - Тут, наверное, смеяться нельзя, - сказала негромко и покраснела, словно нашкодила.
   - Почему?
   - Ну, святыни кругом, даже неприлично как-то.
   - Посмотри, столько народу, и никто не хмурый. Думаешь, Иисус, Моисей, Мухаммед не смеялись?
   - Не знаю, любопытно.
   - А мне другое интересно. Смотри, - Серый развернул путеводитель и поводил пальцем. - Христианский, мусульманский, еврейский, армянский кварталы, как они уживались на таком клочке земли? Для трёх религий квадратного километра даже нет.
   - Тогда по-другому было, потом всё равно разодрались. Просто походим, посмотрим.
   Они в молчании бродили по узким лабиринтам улочек, чувствовали отшлифованную веками кладку под ногами, дотрагивались до тёплых стен. Оба любили погружаться с головой в настоящую Италию, с её балкончиками на расстоянии вытянутой руки, в замысловатый рисунок старинных городков. Здесь было другое. Вроде обычная жизнь небольшого туристического центра. Толпы зевак, торговцы-арабы в лавках с запредельными ценами смазывали впечатление, толкотня и неумолчный гвалт раздражали, но Серому казалось, зачем-то он должен тут быть.
   Дождались вечера в небольшом кафе и, когда схлынула волна народа, прошли по Крестному пути от мусульманского квартала по Виа Долороса. Ориентировались по карте и по знакам остановки Христа, с них уже поснимали тряпьё для продажи. Непонятные ощущения, то ли правда, то ли самая массовая мировая мистификация. Притормаживали у каждого Стояния и всякий раз Серый чувствовал себя неуютно, словно в замочную скважину подглядывал. Притихшая Ленка всю дорогу о чём-то думала, а он спрашивать не стал. Время от времени сжимала его ладонь, как мысль какую-то фиксировала. Они вообще всегда за руки ходили, Света смеялась, а ему было всё равно, так надёжнее. Постояли у Храма Гроба Господня. Он уже закрылся, может, это и хорошо. Серый бы туда зайти не смог, а любознательная Ленка обязательно бы потянула.
   Это была самая длительная экскурсия за всё время пребывания на Святой земле. Через десять дней после подсадки эмбрионов каждое утро начиналось тревожным вопросом:
   - Как ты, любовь моя?
   - Нормально, не нервничай так. Сидят, друг за дружку держатся.
   Шутить ещё исхитрялась, его отвлекала. А у него голова была забита мудрёными словами: рецептивность яйцеклетки, имплантационное окно, анализ крови на ХГЧ. После первого выдохнули. Чувствовала себя Ленка хорошо и врач Михаил, чуть постарше возрастом, сказал на чистом русском:
   - Отлично, продолжайте принимать препараты, гуляйте больше. Сейчас погода хорошая, не жарко. Хотя, для России почти Африка,
   - Мы привычные, из Ташкента, - ответил Серый, с облегчением поглядывая на довольную жену.
   - Да вы что? А я бухарский, ТашМИ закончил. Да-а, поразметало всех, кто бы мог подумать.
   - Наших везде хватает.
   - Это точно.
   Они немного поговорили, вспоминали Узбекистан, он дал визитку и распрощались на две недели.
   Двадцать второй день минул, оба дыхание затаили, легли спать вечером и долго не могли уснуть. Шептались как юные влюблённые, только им половой покой назначен. Часы за полночь перевалили, Ленка вздохнула и, наконец, засопела. А Серый на обеих руках пальцы крестиком сложил, с ними утром и проснулся. Двадцать третий, двадцать четвёртый.... Следующий анализ ХГЧ уверенно показал - да, беременность, протокол ЭКО удачный.
   - Можете ехать, все бумаги с переводами подготовлю, - Миша улыбнулся. - Рожать к нам приезжайте.
   - Спасибо, - сказала Ленка, а у самой не глаза - звёзды. Только ради этого Серый готов был сдавать бесконечные анализы, сперму, слушать ни свет ни заря заунывно-искреннее пение муэдзина, призывающего на утреннюю молитву.
   Засобирались, соскучились по своим. Не нужен ни город Святой с его храмами и мечетями, ни погода уютная с мягким осенним солнцем и невесомым ветерком по вечерам, ни изыски гастрономические. Надоело, всё равно чужое. Душа стремилась в осеннюю Москву с её расквасившимися от ненастья дорогами, в родной двор с клёнами, разбросавшими золотисто-красные пятерни. На огромную кухню ковырнуть из банки варенья вишнёвого или клубнику толчёную из холодильника достать, тёща большая любительница что-нибудь на зиму позаготавливать. С дедом нарды погонять. Родители звонили ежедневно в строго установленном графике, Света постаралась. Сказала, чтобы не надоедали и не переживали лишний раз.
   Домой не вышло, в утро перед вылетом проснулись, Ленка пошла в туалет и вернулась серая. Сердце оборвалось.
   - Что?.. Лен, что? - подскочил, лицо её в ладони свои укутал. Она руки его отодвинула, сама никакая, вымученную улыбку нацепила и села обессилено на смятую постель.
   - Всё, Серёж.
   - Нет!
   - Успокойся, я в поря....
   - Нет!
   Время половина седьмого. Лихорадочно шарил в бумажнике, никак не мог визитку Михаила отыскать. Нашёл, набрал, тот сразу въехал без разговоров, только спросил:
   - Большое пятно?
   - Не знаю.
   - Так узнай.
   - Какое? Пятно какое? Маленькое, большое?
   - Маленькое, - ответила равнодушно и легла, калачиком свернулась.
   - Вези, через час буду. Только не пешком.
   На руках вынес, сосед по номеру на пробежку вышел, увидел, разулыбался: "Окей, окей"! Ещё бы, вряд ли англичане своих жён по утрам как младенцев таскают.
   Семь месяцев постельного режима, только в туалет и помыться. Она жила в клинике, он остался в отеле. Каждый день с раннего утра приходил как на работу и уходил в сгустившихся сумерках. Не видел ничего, кроме бледного лица жены на подушке. Она улыбалась, называла себя принцессой, а он возвращался в номер тёмными улицами и бормотал: Слава Богу, ещё один!
   За каждые сутки боролись вместе, чтобы матка не отторгала так настырно прицепившихся к ней эмбрионов. Капельницы, гормоны, массажи, иначе мышцы забудут о своём предназначении. После ухода профессиональных массажистов Серый пересаживался и сам растирал ей спину, ноги. Ленка пыталась его выгнать, жалела, а у него сил было немеряно. Он мог всё и даже почти любил тех, которые жили в округлившемся животе и вытягивали из неё все соки. Она казалась ему матрёшкой, это было выше его понимания и он доставал расспросами Мишу. Тот частенько заходил поболтать по-свойски, усаживался рядом с кроватью, закидывал одну громадную ногу на другую, ручищи как у мясника на груди сплетал и пояснял. Серый возвращался в отель и полночи изучал в телефоне плацентарную недостаточность, предлежание и всё, что связано с беременностью. Радовался, что их эмбриончики не разделились и не надо проводить редукцию. Профессором стал, сам запросто мог рожениц вести.
   Пока Ленка днём спала, бегал на рынок, закупал фрукты, орешки, финики, хлеб разных сортов только из печи. Ей, то есть им, полезно полезности. Однажды сладостей восточных набрал целый мешок, она любит, но Миша покачал головой и сказал:
   - Не надо, сам ешь.
   - Почему?
   - Нельзя. Три-четыре финика в день хватит, лучше овощей побольше, - к Ленке повернулся: - Как ты с ним живёшь? Не муж, а суматоха.
   - Сама не знаю.
   Рассмеялась почти как раньше флейтовыми переливами бальзамом на сердце. Пришлось на пару с доктором поедать да медсестричкам растолкать, а Ленка хрустела зелёными яблоками и опять огурцами.
   На каждое УЗИ ездили лёжа на каталке. Никому не доверял её Серый, сам перекладывал, укрывал, простынку поправлял. Миша как-то сказал ему:
   - Я столько в своей жизни повидал, но такое в первый раз.
   - И у меня в первый. И в последний. Я её с пяти лет добивался.
   - Ничего себе!
   - Да. И ждал ещё восемнадцать.
   У Ленки в животе два обнявшихся мальчика бултыхались, а Серый смотрел на экран и ничего не чувствовал. Ради неё фальшиво радовался, а она на вершине мира была от счастья.
   С двадцать девятой недели отекать сильно стала, с каждым днём хуже и хуже, давление поднялось. Ноги как у слонёнка, они на подушке постоянно лежали, а всё равно батончиками, и руки, и лицо поплыли. Дышала прерывисто, за животом огромным и не видная почти. Тяжёлая форма гестоза. Снимали медикаментозно, какие-то сумасшедшие слова вошли в жизнь Серого - кислородное голодание плода, задержка жидкости в организме, нефропатия, преэклампсия. Места не находил от беспокойства, а Михаил при Ленке неизменно улыбался. В карих, чуть навыкате, глазах смешинки скакали, но один на один ему сказал:
   - До тридцати двух дотянуть надо.
   - Завтра тридцать один будет,- ответил спешно, у него каждый день на учёте.
   - Да, а ты всё портишь.
   - В смысле?
   - Лицо это убери. Не видишь, она за тебя переживает больше, чем за себя.
   - Какое лицо?
   - Наркоманское. Когда последний раз спал нормально?
   - Не знаю. Да я хорошо себя....
   - В душ и спать, иначе запрещу приходить.
   - Ладно, может, ты и прав.
   Серый осторожно к Ленкиному фарфоровому лбу приложился. Сухой, кожа шелушится, губы растрескавшиеся и негритянские какие-то, лицо пятнами коричневыми обсыпано. Такая красивая, невозможно. Пальчики поцеловал и сказал:
   - Миша меня выгнал, завтра попозже приду.
   - И правильно сделал. Не приходи, пожалуйста. Я в порядке, Серёж.
   - Нет.
   - Да! Иначе разговаривать с тобой не буду, понял?
   - Шантаж?
   - Да. Обещай, что выспишься и поешь нормально.
   - Высплюсь. Поем, попью, пописию, покакаю, что ещё?
   - Ничего, - засмеялась утомлённо. - Это, хотя бы, сделай.
   - Сделаю, принцесса. Люблю.
   - Видишь, во что превратилась от этой любви? Такая большая, как КАМАЗ.
   - Нет, Мадонна. А ты почему не сказала?
   - Что?
   - Люблю.
   - Ой, Господи, уйдёшь ты или нет? Зарычу сейчас!
   Кое-как вытолкал себя. По дороге купил какую-то еду, всухомятку сжевал, принял душ и спать завалился. Сутки проспал. Проснулся к ночи лёгкий, отдохнувший и первым делом в телефон. Ничего. Растерялся поначалу. Что случилось? Сразу смс-ку Мише отправил, ей звонить боялся. Минут двадцать не выпускал аппарат из рук, сидел и смотрел на экран.
   "Успокойся. Дежурю, присмотрю за ней. Жена твоя от тебя отдыхает", - и смайлик прилеплен в конце. Сразу же Ленке позвонил. Пошутила сонным голосом:
   - Думала, ты уехал.
   - Куда?
   - Домой.
   - Ты мой дом и моя вселенная.
   Засмеялась тихонечно, а у него камень с души.
   - Серёжка.... Серый, если бы знала в детстве, что такой зануда будешь, в жизни бы с тобой не играла.
   - Куда бы ты делась? Я же не виноват.
   - А кто? Купи мне бялу и два персика. Так охота, не могу.
   - Ещё что?
   - Ничего.
   - Ладно, сам посмотрю. Как ты?
   - Терпимо, спина только.
   - Завтра помассирую. Спи сейчас.
   - Спокойной ночи.
   - Сладких снов, радость моя.
   Он дождался гудков, положил телефон и почувствовал, что улыбается. Сама попросила, ела через силу, только потому, что надо. Какой аппетит может быть, когда выворачивает через раз и носу не высовываешь из клиники? Поперёк горла у неё больничный интерьер, запах ионизатора и медикаментов. Ничего, немного осталось. А маленький хлеб "бяла" лепёшку узбекскую напоминает, только с луком или маком посередине. С персиками самое то. Десять штук куплю.

Глава двадцать третья

   Серый с утра забежал на рынок и в клинику, толкнулся в палату, а там никого. Словно под дых ударили, забыл как дышать, ноги ватные, по спине холод мерзкий пополз. От страшных предчувствий не двигался, словно врос в пол. В туалете, может? Три неуверенных шага до двери уборной, побелевшие пальцы сдавили дверную ручку, а сердце уже знало. Потянул, пусто.
   Чернявая медсестричка вошла в палату, за руку потеребила и что-то сказала на иврите, он не понял.
   - Come with me. She was operated three hours ago. Your boys are good, only very, very small boys.
   Он понимал по-английски сносно, но как в ступоре был. Какие "ваши бойс"? У него только Ленка и всё. Где она? Что значит "воз оперейтед"? Рано ещё.
   Он шёл по белым коридорам и не соображал ничего. Почему? Она же сказала нормально, и Миша тоже. Почему они остановились у блока, над которым ярко светится красным надпись "Reanimation"? Сжимал в руке пакет с фруктами и хлебом, смотрел на эту надпись и умирал, совсем как тогда, в колонии.
   Дверь открылась, вышел Михаил, огромный и уставший человек-гора, рядом с ним женщина около пятидесяти в такой же голубой медицинской форме. Они поговорили о чём-то, она приветливо кивнула Серому и ушла.
   - Стремительное развитие, - не дожидаясь его вопросов, сказал Миша. - Почки отказывать начали, давление подскочило, преждевременная отслойка плац....
   - Ты сказал - нормально! - кое-как провернул Серый внезапно ставшим шершавым языком. - Ты сказал.... Почему?
   - Возьми себя в руки! Никто не знает, но спасали и детей, и её.
   - Что значит спасали?
   - То и значит! Она сильнее и мужественнее тебя. Улыбалась до последнего, только Серёжу не напугай, просила.
   - Где она?
   - Здесь, в реанимации.
   - Можно?
   - Нет. Она в коме.
   - К-какая кома? Что ты несёшь?
   - Медикаментозная, ей так легче. Прекрати, больше чем сделано, не сделать. Она стабильна и она борется, понимаешь? - он крепко сжал его за плечи и встряхнул. Смотрел выпуклыми, как линзы, тёмными глазами, а у Серого кулаки чесались от бешенства и беспомощности. - Ну, ты понял? Я спрашиваю, ты понял? Слышишь меня, Сергей? Я здесь буду, никуда не уйду. Завтра пущу тебя, ей отдыхать надо.
   Серый сунул ему пакет, развернулся и пошёл, ничего не видя перед собой. Надо было выплеснуть бурлящую на поверхности злость, что-то сделать и с собой и с этой невозможной любовью. В ней нет места каким-то непонятным детям, ненужным "вашим бойс", которые отбирали у него Ленку. Нет, нет! Миша сказал она сильная. У неё сил на четверых, а у него?
   Где ходил не видел и не помнил. Ноги куда-то несли, ни на минуту не останавливались. На ходу ответил Свете "она в порядке, спит", и отключился. Принимал одну и ту же смс-ку от Миши "стабильно, без изменений". "Лучше не стало, но и хуже тоже", - додумывал воспалённым мозгом и шёл, шёл. Глухой ко всему, слепой и потерянный. Уставший от ударов человек под древним иудейским солнцем, всевидящим оком Господнем.
   Чуть не попал под машину на каком-то перекрёстке. В несколько голосов обрушились ругательства на английском, добавились на родном русском, потом какие-то слова на непонятном языке. Тоже, скорее всего, матерные. Серый подождал, пока утихнет пыл, пробка рассосётся и продолжил путь в никуда. Странное ощущение от странного города. Несуетно, липким мёдом перекатывается день, мешанина людей, языков, культур совсем как в Ташкенте, улицы широко разукрашены цветистыми мазками как в Италии, а это дурацкое слепящее солнце другое. Оно не похоже ни на что, словно и впрямь кто-то рассматривает его, Серого, под лупу. Фокусирует на нём лучи и терпеливо ждёт - вот-вот вспыхнет он. В какой-то момент понял, что бубнит под нос:
   - Не дождёшься, не дождёшься, не дождёшься.
   Кого или что имел ввиду, не знал, просто талдычил как заведённый на грани помешательства пока не пришла ночь. Волшебница, сплетница, мучительница - это всё о ней. То тревогу нагнетает, то мурлычет да нашёптывает чудные сны, то кошмаров полную голову насуёт, то в колдовское одеяло любви спеленает. На этот раз накрыла и упрятала Серого от преследования солнца. Только ночь здесь тоже другая, блёклая, выцветшая, с подслеповатыми звёздами и круглой, словно маслянистой белой луной. Настигла стоящим у какой-то светлой кладки из разномастных прямоугольных блоков. Высоченная, голову вскинул Серый, а верха не видно. Солнца тоже. И тогда он вспыхнул, со всей силы въехал кулаком в эту шершавую стену и заорал:
   - Сбежал я! Сбежал! Отстань от меня, а?.. Чего ты хочешь? Ну, чего?.. Ты есть или тебя нет?.. Что тебе ещё надо?.. За какие грехи? За ка-кие?.. Всю жизнь покоя мне не даёшь! Что я такого сделал? Ну, что-о?.. А?.. Где ты, слышишь или нет? Может, скажешь тогда, зачем я родился? Чтобы мучиться, да?.. Какое ты имеешь право?! Или ты и сам не знаешь?
   Кровь стекала с разбитого кулака, а он всё колотил, не чувствуя ни боли, ни слёз, ручьями скатывающихся по измученному лицу. Плакал третий раз в жизни.
   - Ты, ты.... Если ты есть, возьми, что хочешь. Деньги, квартиры, всё.... Их забери, они мне не нужны. А, хочешь, меня?.. Хоть сейчас, ты же никогда не церемонился. Всех, всех, только её не трогай. Слышишь?.. Что я должен сделать?.. Ну, что-о?.. Скажи-и! Ответь, ну?.. Или тебя нет?
   - Есть. Кричать не надо, он итак слышит.
   Серый вздрогнул, кулак не долетел до стены и опустился. Голову повернул и рядом увидел полицейского. Пожилой мужчина в голубой форменной рубашке, ничем не примечательный кроме значка и фуражки.
   - Откуда сам? - спросил он.
   - Из Москвы, - ответил Серый и с удивлением посмотрел на окровавленную руку.
   - На, замотай, - полицейский достал из кармана пачку влажных салфеток и протянул Серому.
   - Вы кто?
   - Человек. С первой волны ещё здесь, из Борисполя. А ты в Бога не веришь, да?
   - Да.
   - И не надо. Ему твоя вера не нужна, и ничья не нужна. Только вражда между народами, сколько живу тут, столько и делят.
   Серый пожал плечами. Своих забот полон рот, ему арабо-израильский конфликт сто лет ни сдался, кому принадлежат территории и святыни, палестинцам или израильтянам, вообще не его дело. Вытирал салфеткой руку, она тут же напиталась кровью, скомкал и в карман сунул.
   - Там мусорка есть, - махнул в сторону полицейский. - Хочешь угадаю? Думаешь, на каждом углу едят, пьют, музыка гремит по ночам, намусорено. Какой тут может быть Бог, правильно?
   Серый промолчал, выслушивать чью-то доморощенную философию ни сил ни желания не было. А музыка, действительно, надрывается. Огляделся и поразился: у Стены плача он.
   - Только не меняется ничего. Это всё люди, бьются за землю и её же поганят. А земля эта всех переживёт. Идём, - сказал полицейский и, не дожидаясь, пошёл прочь.
   - Куда?
   Незнакомец головы не повернул, а Серый, не отдавая себе отчёта, поплёлся следом. Шли недолго под ритмичную песню на английском и смех людей. Огорчаются, радуются, плачут, живут обыденной жизнью из века в век.
   - Тут школа сейчас, - сказал полицейский, останавливаясь рядом с белой вывеской с затейливой арабской вязью.
   - Мы были здесь, правда, днём. С женой.
   - Не уверен, что вы что-то почувствовали. Лучше приходить ночью или рано утром. Но интересно, да?
   Серый снова пожал плечами. Странно, но стало легче. То ли выплеснулась накопленная ярость, то ли со слезами вышла и боль. Не понимал, зачем он тут, но не хотел, чтобы чужой человек уходил. Нуждался в чьём-то ненавязчивом участии, сказал:
   - История всегда интересна, но не сейчас.
   - Именно сейчас. Я тут много людей повидал. Отчаяние убивает.
   - И что?
   - Ничего. Когда-то и сам был таким, жена умерла четыре года назад. Дети взрослые, живут в Тель-Авиве, внуков трое. Я прихожу сюда после работы и пытаюсь хоть кому-то помочь.
   - Чем вы мне поможете? - сказал Серый, доставая последнюю салфетку. Кровь на ребре ладони сочилась и сочилась, зажал покрепче и посмотрел на полицейского. Внешние уголки тёмных глаз опущены вниз, взгляд глубокий и мудрый. Взгляд Чака. Содрогнулся от этой мысли. Действительно, надо брать себя в руки, иначе свихнуться можно.
   - Пока не знаю.
   - Зачем вам это надо?
   - А Ему?
   - Я же сказал - неверующий.
   - Верить не обязательно, просто послушай. Его привели сюда на рассвете. Там, внутри, небольшой дворик. Раньше здесь была римская крепость Антония, где прокуратор Понтий Пилат судил людей.
   - "Мастер и Маргарита".
   - Что?.. Да, да, я читал. Так вот, с тех времён всё изменилось, но осталось само место. Именно сюда в канун Пасхи в полном составе пришёл синедрион. Они стояли здесь во главе толпы. В преторию не вошли, чтобы не оскверниться, пришлось прокуратору выйти. Он спросил: "В чем вы обвиняете Человека Сего"? "Если бы Он не был злодей, мы не предали бы Его тебе", - так ответили они. Игемон понимал: они не суда хотят. Им нужно, чтобы он утвердил приговор синедриона. "Невинный, если не будет обвинён, не может быть осуждён", - таково римское правосудие, поэтому он сказал: "Возьмите Его вы, и по закону вашему судите Его".
   Серый слушал спокойный голос, а мысли уносили далеко. Не рассеянное свечение редких фонарей на улицах Старого города видел, а яркое мерцание люминесцентных ламп, бросающих мертвенно-белый свет на людей в маленьком зале военного суда. Руки свои, неподвижно лежащие на коленях, в первом ряду лицо материно, отёкшее от слёз.
   Полицейский продолжал:
   - "Какое же зло сделал Он? Ибо я ничего достойного смерти не нашел в Нём"? - сказал Пилат, но толпа скандировала: "Да будет распят"!
   "... Подсудимый Головин, признаёте себя виновным"?
   - Распни его, распни! - требовала толпа. Но Пилат искал способ, как отпустить его. "Если ты отпустишь его, ты не друг кесарю", - кричали иудеи. А он не видел вины измученного человека, который долгие часы принимал побои и унижение с кротостью и смирением. И сказал Пилат: "Се, Царь ваш!", "Нету у нас царя, кроме кесаря!" воскликнули первосвященники и он испугался власти кесаря. Не хотел навлечь на себя гнев, но и взять грех на душу тоже не мог. Он прилюдно омыл руки и сказал: "Я не буду виновен в смерти Праведника сего, кровь его на ваших руках, вам и отвечать за неё". "Кровь его на нас и на наших детях", - вскричала толпа.
   "...именем Узбекской ССР.... Приговорил: признать Головина Сергея Петровича виновным.... Назначить ему наказание в виде лишения свободы на срок два года, с отбыванием наказания в исправительной колонии общего режима". Серый стоял у скамьи подсудимых и опирался бесчувственными руками на отполированный бортик. Перед глазами плыло, приговор не воспринимал, только слышал.
   - Претория напротив, они там разговаривали. Как думаешь, хотел ли Иисус другой участи? Задавал ли себе вопросы - за что?
   - Не знаю. Но я обычный человек, и я....
   - И он тоже.
   - Разве он не Сын Божий?
   - Да, но и человек. Понимаешь, о чём я?
   - Стоять и ждать, пока распнут - не для меня. Я не претендую на его роль.
   - Это не роль, судьба. И тебе не нужно быть смиренным, он сделал это за нас за всех.
   - Извините, я далёк от религии.
   - Ничего страшного, рано или поздно каждый найдёт свой путь к Нему. Монастырь Бичевания, - полицейский указал рукой на светлую стену. - Если будет время, обязательно туда зайди. С одной стороны церковь Бичевания, там его раздели, привязали к столбу и римские воины казнили его. Он вынес тридцать девять ударов плетьми. Бичевали по голой спине, но ни жалоб, ни стонов никто не услышал. После они накинули на него красный плащ, на голову водрузили терновый венец и дали в руки скипетр. Глумились над ним, падали на колено и кричали: "Радуйся, Царь Иудейский!". Плевали в лицо, били по голове, шипы вонзались ему в кожу, а он истекал кровью и молился за них.
   Неожиданно, всё так абсурдно и непонятно. Серый видел перед собой лица, искажённые страхом и злобой. Ожили картины, которые он старался забыть и которые пропали только с возвращением Ленки в его жизнь. Сейчас они всплыли во всей своей грязной и жестокой прямоте: вокруг толпа, а он один против всех. Дрался отчаянно, на смерть.
   - И что? Ради чего он? - с неприязнью спросил Серый.
   - Ради того, чтобы мы с тобой здесь шли сегодня. Ради того, чтобы спасти от вечной смерти род человеческий. Такова воля Отца его.
   - Да вы что?!.. Разве хороший отец отправит сына на гибель ради спасения чьей-то души?
   - А ты бы смог? - полицейский остановился и пристально посмотрел на Серого. И снова взгляд его собаки, от которого не уйти. - У тебя есть дети?
   Серый отвёл глаза. Вопрос застал врасплох. Есть ли у него дети? Вчера ещё не было, сегодня.... Он не готов принять их как своих детей, не задумываясь, отдал бы обоих ради её спасения. Выходит, он ничем не лучше?
   - Сложно всё, поэтому нам позволено быть слабыми и делать ошибки, - вздохнул, словно прочитал его мысли, полицейский. - Там же, в монастыре, небольшая церковь Осуждения и Возложения креста. "И когда насмеялись над Ним, сняли с Него багряницу, и одели Его в одежды Его, и повели Его на распятие". Как ты считаешь, он мечтал о такой участи?
   - Не думаю.
   - И я не думаю. Только представь: согнувшийся под тяжкой ношей, с огромным крестом на разодранной спине, потом и кровью заливает глаза, а он идёт. На последнем пути, здесь, по этим улицам. Вокруг него римская когорта, а следом толпа и ей нужны только зрелища.
   - Разве это доказано?
   - Это не требует доказательств. Следы можно встретить везде, даже если путь сохранён неточно, можно почувствовать его муки отовсюду. Иначе, зачем ты здесь, да ещё ночью?
   - Не знаю.
   - Знаешь. Надеешься на него. Не веришь, но надеешься, потому как больше не на кого. Так?
   Серый задумался. Он верил в медицину, верил в современные технологии, но разве не они допустили, что жена его сейчас в коме? Что стоило сказать - нет, лучше не рисковать? Хотя, это он её уговорил, вина только его. Неожиданно для себя, сказал:
   - Так.
   - Это хорошо. Прислушайся и услышишь его.
   - А он меня? - спросил Серый. Необычный разговор и нравился и раздражал одновременно. Они остановились у невысокого белого портика с барельефом упавшего Христа.
   - Он о тебе знает всё, не сомневайся. Здесь он упал в первый раз. Посмотри, он держится из последних сил, но держится. Крест его был очень тяжелым, больше человеческого роста. Может ли человек хотя бы представить такую ношу? Но он поднялся. Ни о чём не говорит?
   - Мы все так живём, падаем и поднимаемся.
   - Да, и поднимаемся лишь потому, что ноша для нас посильна. Господь не даст больше, чем можно вынести.
   - Зачем?
   - Никто не знает в чём Промысел Божий. Кому-то истина однажды откроется, кому-то нет.
   - От чего зависит? От веры?
   - Не обязательно. Он сам выбирает по делам человеческим. И это ещё одна ноша, но и награда - понимать, для чего ты живёшь.
   - То есть, я должен стать праведником, чтобы найти смысл жизни?
   - Ты тот, кто ты есть, - улыбнулся собеседник. - Может, ты ему просто симпатичен, раз он привёл сюда.
   - Любопытная у вас философия, особенно для полицейского.
   - Это не философия, я так чувствую. Идём. Люди впечатлительные, с хорошим воображением могут увидеть и услышать рёв толпы, крики воинов, плач женщин. А самое главное - его надломленную поступь. Говорят, это впечатляет. Попробуй, вдруг получится.
   Как ни старался Серый, ничего подобного с ним не случилось. Однако что-то незримое витало на ночной улочке, сдавленной с двух сторон старыми постройками. Непонятная смесь запахов: нечистот, крови и пота. Он принюхался несколько раз, но запах точно был.
   - Это не канализация, именно то, что ты ощущаешь.
   - Не может быть.
   - Может. На мой взгляд, это самый трогательный момент, - сказал полицейский, останавливаясь у неприметной светлой двери вровень со стеной. Он поднял голову и Серый следом за ним увидел в полукруге барельеф Девы Марии и сына её с крестом за спиной. - Она обогнала процессию и отсюда смотрела за его страданиями. Только подумай, что значит это для матери. Их последняя земная встреча.
   "... Серёженька, сынок..." - у него было всего несколько секунд, чтобы почувствовать мамину ладонь на своей руке. От этих воспоминаний ноющей болью сдавило сердце. Как же так?.. Ей-то за что? Она всю жизнь была покорной и смиренной, выходит, тоже свой крест несла?
   - Многие, кто осмысленно проходит Скорбный путь, примеряют его на себя, - сказал полицейский, словно опять услышал его мысли. - Но мне кажется, в жизни каждого из нас можно найти совпадения с этой дорогой. Хотя бы отдельные эпизоды. Как считаешь, почему?
   - Не знаю, я Библию не читал.
   - Моя версия - каждый из нас в какой-то степени повторяет этот путь, таким образом идёт к спасению.
   - А как же люди счастливые, у которых всё хорошо и никогда не было серьёзных проблем?
   - Ты много таких знаешь? Я - нет. Ни одного. Иначе не будет смысла в человеческой жизни.
   - Хотите сказать, мы все должны пройти через страдания?
   - Да. Другого пути нет.
   - Вам преподавать надо, - впервые за весь день чуть заметно улыбнулся Серый.
   - Мне нравится моя работа. Как полицейский я тоже помогаю людям. Вот ты сейчас улыбнулся, а я понял, что не зря прожил день.
   - То есть, вы приобщаете людей к религии и получаете от этого удовольствие? Миссионер, своего рода.
   - Нет. Я помогаю им найти силы, а их больше, чем кажется. Пятое Стояние, - полицейский остановился. - Симон Кирениянин, знаешь о нём?
   - Почти ничего.
   - "И когда повели Его, то, захватив Симона Киринеянина, шедшего с поля, возложили на него крест, чтобы нёс за Иисусом". Человек случайный, вошёл в город на праздник Пасхи. Скорее всего, воинам надоело, что процессия двигается медленно, а он попал под руку. Но опять Божий Промысел - почему именно он? Искупительный Подвиг - дело Бога, а не человека, почему Иисус доверил ему?
   - Я запутался, так он Бог или человек?
   - И то и другое, прежде всего Бог и прежде всего человек. Един, союз Бога и Человека. Так почему, как думаешь?
   - Не знаю. Может, хотел, чтобы простые люди тоже как-то приняли участие.
   - Как раз о том, о чём я говорил: разделить с Ним Его страдания и Его Воскресение. Здесь отпечаток ладони Христа, когда он в изнеможении опёрся на стену, - полицейский указал на небольшой прямоугольник на стене справа от входа в часовню.
   - Да, я знаю. Хотите сказать, что это на самом деле Его?
   - Кто знает? Но даже если это не так, за два тысячелетия сколько людских рук оставили ему своё тепло? Здесь каждый камень - история, Его история. Потрогай.
   Серый приложил ладонь к неровной поверхности. "Нагрелся за целый день на солнце, вот и тёплый", - только успел подумать, как полицейский сказал:
   - Как угодно можно говорить, но он есть, как и есть отпечаток стопы на Масличной горе.
   Музыки больше не слышалось, Старый город засыпал. Наглухо закрытые окна и двери, словно и не кипела здесь бойкая торговля, от этого возникало удивительное чувство погружения в другой мир. Серый словно шёл за Ним. Нет, он не слышал ни голосов, ни плача, ничего подобного, но всей кожей чувствовал гнетущее бремя неизбежности и опять непонятный запах. Жутко на самом деле, реальность отодвинулась за пределы городских стен, а здесь был он, полицейский и незримый третий. От такого ощущения передёрнуло.
   - Да, со многими это случается, - сказал спутник, останавливаясь на шестом Стоянии. - Жилище Святой Вероники. Она следовала за ним в толпе женщин, а он снова упал здесь под тяжестью креста. Тогда она подбежала к нему, напоила водой и отёрла лицо Его от пота и крови. После обнаружила, что на платке запечатлелся лик Христа. Плат Вероники, Спас Нерукотворный.
   - Слышал. В Ватикане, вроде, хранится.
   - Да, так и есть, - сказал полицейский, посмотрел проницательно и неожиданно спросил: - Что у тебя случилось?
   Как на духу выложил Серый, словно только и ждал этого вопроса. Сумбурно, не подбирая выражений, рассказывал о своей беде. Не заботясь, что пытается переложить груз на чужие плечи, хотя никогда не позволял себе ничего подобного. Вслух казнился за Ленкину беременность, а в заключении сказал:
   - Они мне не нужны, понимаете? Мне нужна моя жена и я их не хотел.
   - Дети уже родились и они твои, просто ты ещё не осознал. Он подарил великое чудо, нужно принять. Всё в руках Господа, молись.
   - Я не умею.
   - Как умеешь.
   - Но вы же сказали, Он итак всё знает.
   - Да, но нас много, а он Один. Хочешь быть услышанным, проси. И я помолюсь за жену твою. Мне пора, утром на работу. Мы только шесть Стояний прошли, а их четырнадцать.
   - Знаю.
   - Пройди, прочувствуй, и станет легче.
   - Спасибо. И, всё-таки, как вас зовут?
   - Человек, - полицейский снова улыбнулся и откозырял. - До свидания.
   - До свидания.
   Серый остался один. Сбиться с Крестного пути невозможно, шёл дальше и пытался представить, что видел Он. Только брусчатку под ногами, ничего больше. Толком не знал, зачем идёт, но ноги сами туда несли.
   Всю ночь просидел на плитах у Храма Гроба Господня. Навалился спиной на тёплую стену и смотрел на небо, как гипнотизировал. Но звёзды не соизволили сложиться в какое-то знамение, а луна перекатилась вправо, такая же белая и молчаливая. Мирозданию не было дела ни до него, ни до его жены.

Глава двадцать четвертая

   "Стабильна", "стабильна", "стабильна", - телефон был забит одинаковыми смс-ками, за которыми надежда.
   Ива-иволга моя, ива-иволга.... Как он так мог, Лёнчик?.. Как?
   В отличии от Серого, читать не любил, только начало и конец, чтобы умно козырнуть с пацанами. Две книжки осилил про полковника Кребса и капитана Алёхина, его это было: шпионы, агенты, разведчики. Но придумывал легко, походя. Констанция, три танкиста и собака Жулька, Жулька быстро отвалилось, осталась просто собака. Царевна-лягушка переросла в Лягу. Серый подкован был богато, русским языком владел и его сочинения на олимпиадах побеждали. Но почему не мог как Лёнчик? Всякий раз раздражался, когда очередное меткое словцо приклеивалось к Ленке. Почему?.. Не он, не Саня, неисправимый троечник Лёнька сказал на Чирчике ива-иволга, а Серый сразу понял о ком. Столько нежности звучало в мальчишеском голосе, не передать. Он-то сам всю дорогу до дома пропсиховал, но согласился полностью: птичка жёлтенькая, яркая, но скрытная, необщительная, в стаях не летает, только в одиночку или в паре. Может, и правда, троих как одного принимала? Сказала же люблю всех. И смех её точь-в-точь как песня иволги, ни с кем не спутаешь. Мелодичная, самую высокую ноту возьмёт и вниз, вдохнёт и снова вверх. Почему?.. И Лёнька, всегда Лёнька первый рядом с ней.
   Он-то на Новый год из себя выходил, видя как Саня Ленку пожирает, а даже не заметил, что плохо ей. Ревность затмила всё, а Лёнчик подхватил, вытащил, снова спасал от них, бестолковых. Почему? Ну, почему всегда он?.. И на Чимгане Серый видел, как загорелись Ленкины глаза, когда Лёнчик её за собой под водопад повёл. Ему-то и в голову не пришло и он давился ревностью, а Саня ему в ухо сказал: "Вот, гад"!
   Да просто всё! Дурак, вот дурак, не понимал никогда, Лёнька её чувствовал, с малолетства ею дышал, потому и дрался бесконечно, не подпускал никого. Они-то с Сашкой больше соперничали, ничего не соображая. Поначалу просто баранье упрямство, а потом затянуло, не выбраться.
   Спутанным сознанием приходил к самому важному пониманию в жизни: Лёнькина она должна была быть, так правильно. И он бы принял и смирился со временем.
   Серый постоянно ловил себя на том, что бормочет, словно рассказывает о ней. Кому? Предрассветным сумеркам, затухающим звёздам, стенам, так плотно обступившим пятачок земли, на котором застыло одиночество. Память выдернула годы без Ленки, остро кольнула прежней безысходностью и невыразимой пустотой.
   - Не трогай её, прошу.... Пожалуйста, всё отдам без сожаления, только сделай что-нибудь.
   Раздался скрежет открывающейся двери и первые верующие потянулись в Храм. Серый смотрел на них, но следом пойти не посмел. Сказал негромко:
   - Ты же можешь! Если ты есть.
   Трое невыносимых суток тянулись как три столетия. В пять часов утра Серый приходил сюда, к воротам. В первый раз просто втолкнул себя в прохладу и полумрак Храма. Невзрачный снаружи, изнутри величественный и святость его не оспорил бы самый прожжённый скептик. Здесь всё дышало и скорбью, и пониманием, и утверждением жизни. От неожиданности Серый замер в тишине чужих молитв. Простоял какое-то время, собираясь с мыслями, так ничего и не придумал и просто сказал:
   - Здравствуй. Помоги ей, пожалуйста.
   Сразу вышел и отправился в клинику.
   Ленка, хрупкая птичка с кислородной маской на осунувшемся лице, с катетером на худенькой ладошке, опутанная трубками, спящая красавица с аппаратом искусственной вентиляции лёгких. Серый держал её за руку и мысленно разговаривал с ней. Хулиганистая девчонка, выросшая на улице, ей нравилось поспорить с ним на высокие темы, особенно о любви. Никогда не использовала чужие цитаты, литературные приёмы, только своё честное от сердца.
   Почему мы любим одних и равнодушны к другим? Миллионы людей вокруг, но что-то происходит и мы вдруг понимаем - это он или она. Что? Химия, физика, математика, какие процессы запускаются, после которых назад пути нет? Или это дар?.. И любовь не всегда счастливая, но даже в страдании она приносит успокоение. Почему? Кто-нибудь знает в этом мире? И куда она уходит? Разрывается какая-то важная цепь и любовь ускользает. Или это была не она? Выходит, не всем везёт в жизни? "Мы избранные, ты и я. Зачем-то".
   - Она не слышит, - сказал Михаил.
   - Слышит, - ответил Серый и оглянулся.
   Доктор вошёл в сопровождении женщины, которую он видел в первый день. Она осмотрела Ленку, что-то проверила на приборах, поговорила с Мишей и ушла.
   - Что она сказала? - спросил Серый.
   - Всё стабильно.
   - Это слово у меня уже в печёнках сидит.
   - Это хорошее слово. Многие бы хотели его услышать. А жена твоя боец.
   - Она никогда другой не была. Так что?
   - Подождём, время ещё есть.
   - Сколько?
   - Двое суток. Идём, детей покажу.
   - Нет.
   - Ты что? Она ради них....
   - Я сказал - нет!
   Мир не изменился на следующее утро. Также стояли люди у порога Храма: кто-то из любопытства, кто-то с последней надеждой. Серый прошёл налево от входа. Никто на него внимания не обращал, но он опять чувствовал неловкость, словно в чужие одежды обрядился. Стоял среди каких-то икон и вспомнил вчерашний разговор с Мишей. "Нет! Я сказал - нет"! - отцовские слова и интонации вырвались непроизвольно, он даже не заметил. Боялся этой самоуверенности и непримиримости всю жизнь, но гены дадут о себе знать, если ты слаб. "Я справлюсь, - шептал чуть слышно, глядя на плачущие образы. Ничего не знал о них, но клялся как матери своей. - Я смогу, вот увидишь! Стараться буду, только спаси её"!
   Тоненькая голубая венка пульсировала на Ленкиной шее, эту связь с жизнью Серый не выпускал из виду весь день. Изредка переводил взгляд на спокойное лицо на высокой подушке и снова возвращался к едва заметной ниточке. Крещёная она или нет? Не знал, надо же. Разговор об этом никогда не заходил. Он сам покрестился ещё в Екатеринбурге, Гера настоял. Бывшие атеисты быстро и рьяно уверовали в Господа и воспылали любовью к ближнему. Серый по должности обязан был стоять в церкви рядом с замаливающими грехи народными избранниками. Маловероятно, что кто-то из них понимал обряды, а Серый чувствовал себя ряженым. Все стояли и он стоял, неумело крестился и шевелил губами. Молодой. Дурачок. Ленкин.
   - Завтра, - сказал Миша, а он не стал спрашивать.
   Опять не спал, отмерял шагами иерусалимскую ночь и к четырём утра как на посту дежурил у дверей Храма. Настроенный решительно, дождался когда откроют и одним из первых вошёл внутрь. "Терять нечего, не выгонят", - сказал себе и направился в центр к Камню Помазания. Крестики купил накануне, простые серебряные с обычными гайтанчиками. Наблюдал за людьми и понял, что вроде как освящают у этого камня иконки, крестики, свечи. Жёлто-розовый, он благоухал под светом неугасимых лампад. Пожилая женщина в платочке стояла на коленях и прикладывала к нему фотографию девушки. Серый выполнил в точности и ладонями прижал крестики к поверхности камня. Поднялся и двинулся справа налево.
   Огромный комплекс поразил, но не только размерами. Дыхание единого организма для Одного и ради миллионов, прошедших здесь за века. Удивительное место, в котором нет национальностей, деление на конфессии условное, общее служение Ему. И даже суетность людей, щёлканье затворов фотоаппаратов, неумолчные разговоры не в силах разрушить невидимую связь Бога и Человека.
   Серый настолько осмелел, что отстоял минут пять в очереди и вошёл в Кувуклию. О религиозной символике читал давно, на камень Ангела в Приделе Ангелов даже не взглянул, спешил к Нему. Теснота маленького помещения потрясла. Тихая печаль на лике Богородицы у сыновнего гроба словно отгораживала Его от внешнего мира. Не по себе стало, опять ощущение, что он подглядывает. А дальше произошло непередаваемое: и внезапный страх - не выбраться отсюда, и следом ликование - я здесь, рядом! Или Он со мной?
   Сзади уже подгоняли, Серый быстро прикоснулся рукой к белой плите, пробормотал: "Помоги!" и вышел. Не задерживаясь, покинул Храм и до госпиталя почти бежал. Телефонный звонок услышал случайно, стоя на перекрёстке. Сердце сжалось - что ещё? Звонила Света. Отлегло, немного успокоился и включил связь.
   - Привет, Серёж. Что ты голову морочишь? Родители испереживались.
   - Привет. Нормально всё, говорю же. Как только можно будет, дам ей трубку, не волнуйтесь.
   - Ладно. Тут у нас... .
   - Что?
   - Семёныч ночью умер.
   - Да ты что? Как?
   - Во сне, лёгкая смерть. Дочь позвонила, суббота же сегодня, она приехала рано утром с детьми, а он.... Родители ещё не знают.
   - Сделай всё, Света. Всё, что нужно.
   - Да, конечно, - она помолчала. - Сергей, Лена точно в порядке?
   Сглотнул слюну и уверенно сказал:
   - Точно. Я перезвоню.
   В клинике он подкараулил Михаила и сунул ему крестик, молча вытащил из-под футболки свой и показал: "Мы вместе". Доктор похлопал его по плечу, сказал "Сделаю" и пошёл выполнять свою работу.
   Нескончаемые часы ожидания в кресле неподалёку от медсестры слились в одну длинную ленту-фильм, где главным героем был Семёныч, ставший и отцом и другом. А он даже проводить его не мог.
   Воспоминания затопили. Когда Миша вышел из реанимации и махнул рукой, Серый сразу и не сообразил. Медсестра улыбнулась и кивнула ободряюще, а он соскочил с кресла и в одно мгновение оказался у двери палаты.
   - Не бросайся на неё, совсем слабая ещё, - предупредил Миша, он мотнул головой, запахнул одноразовый халат и шагнул как в Храм, держа дыхание у горла.
   То ли выпросил, то ли выменял, то ли вымолил. Увидел. Без кислородной маски, глаза прикрытые, а на бескровных губах полуулыбка Мадонны. Сел рядом.
   - Здравствуй, Ленка, - сказал чуть слышно, ладонь её к щеке своей прижал и зажмурился крепко-крепко. Здравствуй, страсть моя единственная! Здравствуй, любовь моя! Тосковал без тебя, не оставляй меня больше, счастье моё луковое!
   Пальчики её отозвались, вздрогнули, а он небритый! Придурок, даже не подумал, поцарапает её. Целовал ладошку, давился подступающими комьями, но выдержал. Тут его рай сейчас, в больничной палате за тысячу вёрст от дома, в едва заметном самостоятельном дыхании жены. "Я сама"!
   Ленка пробыла в клинике ещё два месяца. Серый кормил её с ложечки, помогал заново учиться ходить, обтирал, расчёсывал, книжки вслух читал, а она.... Слушала, принимала, но душой стремилась к тем, кого вылежала так тяжело. "Я же здесь, с тобой! И я скучал!" - сердце кричало, но Серый улыбался и резал для неё яблоко на маленькие кусочки.
   - Ты видел их? - спросила она, как только начала нормально говорить.
   - Нет, без тебя не хочу, - соврал легко.
   - Спасибо. Мы вместе, да?
   - Конечно, - поцеловал ладонь, пахнущую лекарствами и яблоком.
   Только через две недели добрались до детского отделения. В халатах и масках, она в кресле-коляске, он сзади, Миша рядом. Огромный смешливый доктор, творящий чудо на земле.
   - Ну, что, знакомьтесь со своими богатырями, - сказал он, открывая дверь реанимации.
   Что это? Серый запнулся. Рядами прозрачные колпаки над маленькими столиками-приборами, а внутри красные червячки в памперсах и голубых шапочках. Гномы.
   - Угадаешь, папаша? - спросил Миша.
   - Нет.
   - А ты, Лен?
   - Не томи, ну..., - выдохнула Ленка.
   - Успокойся, тебе нельзя волноваться, - сказал Миша и быстро пошёл вперёд.
   Серый катил коляску и смотрел как заворожённый внутрь кювезов. Там были люди. Крохотные, беспомощные, но люди. Появились они и живы только благодаря медицине. Какой ещё Бог? Мысль внезапная, но завладела сразу и не отпускала, взбудоражила. Серый чуть не забыл где он и с кем. Отогнал с усилием, не желая думать сейчас. Остановились в самом конце по правой стороне. Рядышком лежат братцы, страшные, мелкие, ручки раскинули, ножки раскорячили, по кило восемьсот каждый. Это их дети? Жесть просто! Смотрел то на одного, то на другого и снова ничего не испытывал.
   - Какие красивые! - прошептала и вскинула на него свои омуты, подёрнутые влагой. Такое счастье на исхудавшем лице, что ничего не оставалось как сказать: - Не то слово. Ангелы.
   - Назвали уже?
   - Назвали, - сказала Ленка, хотя не обсуждали ни разу из суеверия. - Саня и Лёнчик, да, Серёж?
   Он растерялся. Понимал, что по-другому быть не могло, и он двумя руками "за", но теперь должен до конца дней своих её с ними делить. Промолчал, а Ленкина ладонь накрыла его руку и потребовала подтверждения слабым пожатием.
   - Да. Леонид и Александр.
   Он получил свидетельства о рождении в Российском консульстве и перед выпиской ждал приезда всего семейства. Длинный и трудный путь остался позади, рядом должны быть самые близкие. Кроме того, верил, не верил, очень хотел, чтобы они увидели и почувствовали. Может, ему просто не дано? Или нагрешил так много, что сомнения не покидают?
   Гуртом вывалились в аэропорту, шумные как воробьи. Тёща с дедом с любопытством озирались по сторонам. Игорёк с подросшим Матвеем на руках, живот куда-то пропал, наверное, Света добила супруга. Сама точёная и не скажешь, что мать двоих детей. Настюша девушка совсем, демонстративно у неё руку выдернула. Говорили все одновременно, погрузились в нанятый микроавтобус и насыпали сто вопросов в минуту. Он отвечал и улыбался как "рыжий" ковёрный, даже не думал, что так соскучился.
   Неделя промчалась ураганом в суете и экскурсиях, с утра в клинику и понеслись. За два дня до отъезда Серый с тёщей и Светой шёл ночью по Крестному пути, уже подкованный знаниями. Он видел их лица, погруженные в себя, задумчивые и одухотворённые. Ясно осознавал - с ним что-то не то, если так и не в состоянии или окончательно признать или сказать категоричное "нет".
   Негромкий размеренный голос позади о чём-то говорил на английском. Таким знакомым показался, Серый остановился и оглянулся.
   - Ты что? - спросила Света.
   - Идите, я сейчас.
   Полицейский с глазами Чака поднимался от третьего Стояния рядом с женщиной лет сорока. Она высокая, но сгорбленная, как раздавленная горем. Лёгкий газовый шарфик покрывал голову, уголки губ вниз опущены.
   - Здравствуйте, - сказал Серый.
   - Здравствуйте.
   - Не помните?
   - Нет.
   - Я с вами тут.... Два месяца назад. Дети у меня родились тогда, жена в реанимации лежала.
   - А, да, да. Как же, помню. Как они?
   - Всё хорошо, спасибо. Но я не о них, если можно.
   - Что случилось?
   - Не знаю, глупо, наверное, но.... Он всё-таки есть или его нет?
   " - Если увижу - поверю, - сказал человек.
   - Если поверишь - увидишь, - сказал Бог", - подумав, ответил полицейский. - Каждый решает сам.
   Долгожданный момент наступил. Почти год прошёл. Оставляли Землю обетованную и возвращались в дождливую августовскую Москву. Серый усадил всех, затолкал ручную кладь наверх и пробрался на своё место к окну. Половину бизнес-класса рейса "Тель-Авив - Москва" занимала его беспокойная родня. На первых местах Лена со Светой, перед ними подвешены две люльки с беленькими гладкими младенцами. Они теперь тоже часть семьи. Десять человек, только одного не хватало. Маленькая отдельная вселенная, в которой его, Серого, принимают любого. И ему с ними спокойно.
   Лайнер взмыл, спустя полчаса выровнялся и словно завис в молочной голубизне неба. Серый хотел прикрыть шторку иллюминатора от яркого солнца, протянул руку и замер. Оглянулся на своих, все чем-то заняты. Крутятся, шебуршат упаковками, посмеиваются, негромко переговариваются. Незаметно, прижимая к себе ладонь, он легонько помахал в окошко и едва слышно сказал:
   - Спасибо, Бо... Бо-г.

Глава двадцать пятая

   Быть хорошим отцом одно, а любить своих детей - совсем другое. Первое Серый выполнял легко: купал, гулял, играл, заваливал игрушками, таскал на руках и всё прилежно, ответственно. Второе не получалось. Хоть что с ним делай, не умилялся их складочкам на ножках, первым зубам, шагам, "гуканью" и безудержному смеху обоих. Он сыновей даже не отличал. Ленка ему вталкивала:
   - Серёж, посмотри только, Санька, он же как медвежонок, а Лёнчик юла. И взгляды у них разные, Санёк мечтательный, а Лёня только и думает, что бы такое нашкодить.
   Он смотрел, кивал, но ничего не замечал. Она оставила попытки, обиделась и растворилась в двойняшках. Серый штудировал Януша Корчака "Как любить ребёнка" и делал всё правильно, но результат нулевой. Он не любил детей в принципе. Точнее, был равнодушен к ним, а к своим примешивалась и ревность. Думал, такое отношение к детям передалось от отца. Ленка отдалялась от него, куда делась сплочённость - неизвестно. Видел, она мучается, сам изводился, но себя пересилить не мог. А дом и домочадцы попали в подчинение двум карапузам с тугими щеками и толстыми попками. С рук не спускали ни бабушка, ни дедушка. Баловали все, а малышня в ответ радостно щипала носы, лезла пальцами в глаза, в уши, изучала мир. И только на руках у Серого становились тихими и пережидали как наказание, чувствовали нелюбовь.
   В их первый Новый год оба неотрывно смотрели на большую ёлку в гостиной, приоткрыв розовые рты. Глаза материны, одинаково широко распахнутые, жадные до нового, двойняшки всхлипнули несколько раз от восторга и потянулись руками к игрушкам. Один у бабушки на руках, другой у дедушки. Серый снимал их на камеру и нечаянно поймал Ленкин взгляд в объектив. Она сидела на диване, только смотрела на детей и смеялась, а тут вмиг замолчала. Глянула на него с такой горечью, что он отвернулся и быстро перевёл камеру на Свету с семьёй. Едва не крикнул: "Что мне сделать, что?.. Скажи! Я не умею! Как заставить себя"?
   Он вышел ночью на улицу и долго стоял на утоптанной дорожке, затолкав руки в карманы. Повсюду взрывались петарды, небо расцвечивалось диковинными павлиньими хвостами, слышался чей-то смех и крики "С Новым годом! С Новым счастьем!", а у него кошки на душе скребли. Ну, что ещё надо? Всё есть, всё, только счастье куда-то пропало.
   Рождество отметили и сидели в гостиной, смотрели телевизор. Тёща хлопотала на кухне, дед вышел покурить, а Света не приехала, приболели. Ленка возилась с двойняшками на диване, мягким фоном сопение, кряхтение, да смех флейтовый мамин и заходящийся детский. Только и слышно "Санечка, Лёнечка, Лёнечка, Санечка", всю жизнь его дворовые друзья рядом, никуда от них не деться. Как получилось, что одна девчонка детской рукой навсегда стиснула три сердца? Три!..
   А сыновья подрались, один другого по лицу ладошкой ударил и получил сдачи. Оба скуксились, брови покраснели, глаза полные слёз, вот-вот заревут в голос. Серый смотрел с интересом, что сейчас будет? Кто кого, Саня или Лёнчик?
   - Лёня, не хулигань! - Ленка погрозила сыну пальцем. - Вот засранец, вечно провоцирует.
   "Как ты ими управляешь, Злобина? Поделись секретом", - словно наяву послышался насмешливо-добродушный голос Коли-Пети. В чём её секрет? Что она сейчас сделает?
   - Мирись, мирись, мирись, - детская "мирилка" отвлекла малышей от надвигающегося рёва. Слепленные мизинчики раскачивались в такт словам, мордашки менялись на глазах, улыбки по два зуба на каждую растягивались на пухлых щёчках, а Серый дыхание затаил - вот оно!
   Только в махаллю переехали, пять лет ему. Он вышел на улицу, как раз асфальт клали. Возле соседнего подъезда два мальчика, а между ними девчушка в панамке розовой и смешных трусиках до колен на резиночках. В его сторону даже не повернулись, на дорожный каток смотрели. Серому хотелось в компанию, а его не звали. Долго перетаптывался на месте, и так и сяк себя показывал, косился на троицу, всё бестолку. Потом пацаны вслед за катком направились, а девочка осталась. Серый не растерялся, подошёл к ней, взял за руку и куда-то повёл по утрамбованной щебёнке. Она пошла с ним без разговора, только посматривала на него из-под панамки. Почти до угла дома дошли, как удар в плечо сзади:
   - Не твоё - не трогай! - сказал задира-Лёнчик. Серый повернулся и, не медля, тоже в плечо ему отвесил.
   - Это наша Ленка! - сощурился пухляк-Саня, демонстративно упираясь руками в бока.
   Первая драка назревала, порох тлел. Ещё чуть-чуть и не остановить, шесть рук мельницами начнут молотить воздух.
   - Как дам! - звонко сказала Ленка, намахиваясь на Лёнчика и незамедлительно на Серого. - Как дам!
   Быстренько мизинчик выставила в середину. С неохотой, но все трое протянули свои мизинцы и полилось в приказном порядке картавым девчоночьим голоском:
   - Ми-ись, ми-ись, ми-ись, и бойше не ди-ись....
   Своими "миисями" связала их накрепко, а он навсегда прикипел к этой мелюзге, которая так властно ввела его в дворовое сообщество.
   - Мои детоньки.... А Лёнечка маму поцелует? - ворковала она. - Умничка, мальчик мой золотой! А Санечка? Санечка маму любит?
   Серый смотрел на крохотных человечков, что-то крутилось в голове, но поймать мысль не мог. Неожиданно один из двойняшек, вроде Лёнчик, повернулся к нему и посмотрел словно оценивал. Под этим взглядом Серый смутился, а сын вдруг стал падать. Как в замедленной съёмке его голова неотвратимо летела виском на мраморный пол, накрытый тонким индийским ковром. Ещё чуть-чуть и разобьётся как плошка. Позабытая реакция голкипера сработала, Серый очнулся и в доли секунды поднырнул с кресла аккурат под падающего малыша. Ударился плечом, но поймал, прижал к себе и выдохнул с облегчением. А тот даже не успел испугаться и сосредоточенно принялся изучать его лицо.
   - Господи, Серёжа.... Думала, умру, - сдавленный голос жены совсем рядом. Почувствовал, как она опустилась на ковёр, но лица не видел. Лежал с закрытыми глазами и ловил непонятное ощущение, разрастающееся изнутри. Детский пальчик пытливо обследовал лоб, ковырнул глаз, спустился к щеке. С другой стороны проявился точно такой же любознательный и неугомонный. Два мокрых рта почти одновременно прилипли с обеих сторон и Серый утонул в этой слюнявой любви.
   Сжимал два хрупких тельца, вдыхал молочно-сладкий запах, носом тыкался в шёлковистые светлые волосики и млел. Его дети. Открыл глаза и увидел её. Привычным жестом прикрыла рот ладонью и тихонько раскачивалась из стороны в сторону. Его Ленка.

Глава двадцать шестая

   Счастье катится быстро, сметает дни, недели, годы. Это горе и одиночество растягивают время, а счастье кубарем с горы.
   Серый наслаждался семьёй. Вновь обрёл страсть к путешествиям, показывал сыновьям уникальный мир, доступный не каждому. Были и на Сихотэ-Алине и на Брянщине, медведицу с медвежатами совсем рядом видели, на Галопосских островах гигантских черепах, в пустыне Калахари больше всего впечатлило слоновье семейство. Также одинаково раскрыв рты и вытаращив глаза, подросшие мальчишки смотрели из крытого джипа на величественное спокойствие великанов. А Серый смотрел на них, на Ленку, застывшую в детском восторге, и думал: "Я могу им дать всё. Значит, не зря". К восьми годам его пацаны объездили полмира.
   Закрытый бассейн к дому пристроил, плавал вместе с сыновьями. Летом во дворе огромный устанавливали, батут надували и он скакал на равных, падая и хохоча. "Груша" каждый день в обязательном порядке, обоих пристрастил. Различать научился не хуже Ленки: Саня посачковать любит, только и ищет куда бы смылиться. Лёнчик наоборот, хлебом не корми, дай ввязаться в какую-нибудь заварушку. Так и стреляет глазами, где бы набедокурить.
   Привет из прошлого ударил как обухом по голове. Серый вечером щёлкал каналы по телевизору и наткнулся на "ОТВ". Шла какая-то передача, где молодой ведущий интервьюировал убелённого сединами полковника милиции. Лицо смутно знакомое, кого-то напоминало, но память молчала. Серый всматривался в выразительные черты, украшенные импозантными морщинами, вслушивался в голос, но никак не мог понять.
   - Переключи, Серёж, - попросила Ленка. Она сидела на диване, поджав под себя ногу, и перебирала собранную малину. - Региональный канал?
   - Да, Екатеринбург. Посмотрю немного.
   Кристальной честности взгляд с экрана смотрел на Серого в упор, абсолютной правдивости рот вещал о борьбе с преступностью и коррупцией. Полицейский-милицейский время от времени возвращался в девяностые и приводил убедительные примеры о спецоперациях по ликвидации банд, в которых он принимал личное участие.
   - Спасибо за откровенный разговор, - завершил встречу ведущий.
   - Всегда рад, - чуть заметно кивнул собеседник, словно одолжение сделал.
   - Напомню, сегодня у нас в гостях был полковник милиции в отставке Дмитренко Валерий Геннадьевич.
   Тот снова кивнул в своей манере, а Серый, наконец, узнал его. Этого кивка, как служке из трактира, он удостоился получить раз двадцать. Дмитренко, Дмитренко.... Дмитрий.... Митрич.... Сволочь! Вот сволочь!
   Пазлы сложились. От внезапного понимания далёкой ситуации Серый чуть не подскочил, буркнул что-то невнятное.
   - Ты чего? - спросила Ленка.
   - Ничего.
   Показательно неторопливо поднялся по лестнице на второй этаж в свой кабинет. С улицы доносились задорные крики: "Косой, что ли?", "Сам ты косой, Роналду"! Роналду, конечно же, Лёнчик. Какие нормальные пацаны могут жить без футбола? А как он мог жить без них?
   Серый включил ноутбук, забил в поисковой строке "Дмитренко Валерий Геннадьевич Екатеринбург", информация вывалилась лентой. В настоящее время преподаёт в Уральском университете. В июле 1994 года подполковник Дмитренко получил звание полковника и возглавил один из отделов Уральского РУОПа. Просто как дважды два: что случится, если всплывёт связь с криминальными структурами? Подчинение-то федеральное. На чаше весов страх перетянул щедрую финансовую помощь Геры и Валерий Геннадьевич себя обезопасил. Вероятнее всего, сделал это не руками сотрудников внутренних дел, а через одну из банд, с которой впоследствии тоже успешно поборолся.
   Гера, фактически, был чист, против него доказательств никаких. Что он мог выложить на допросе? Неизвестно, поэтому легче убрать. Неожиданная встреча в фойе администрации обескуражила, но решение полковник принял мгновенное: Серого не предупредить отправил, а на смерть как ненужного свидетеля. Ведь точно знал время проведения операции, скорее всего, сам её и готовил. Специалист же, мать твою! Ан, нет! Господин Случай в виде дотошного гаишника уберёг от погибели. Но почему так быстро за ним приехали? Герин дом ещё вовсю дымился, сколько и чьих трупов там неизвестно. Почему?.. Да всё просто: Серый сам засветился с обеих сторон переулка, а ответственный милиционер Дмитренко ОМОН контролировал, ему и доложили, что крутился тут один длинный на "Тойоте". Гад! Всё просчитал, одного не учёл - сотрудники органов обученные, они бы его точно взяли, а братки та же шпана, только с оружием и понтами. Да уж.... А не искал потом почему? Пробить по федеральной базе паспортные данные не трудно, хотя.... Тогда ещё компьютеров не было, а слать запросы банально руки не дошли, 94-95 годы самый пик борьбы с преступностью. Надо же, вот сволочь! И, всё-таки, чьи трупы там были?
   Жив или нет Гера, этот вопрос всплывал всё реже, столько лет прошло. Пока Серый был один, значения не имело, но у него семья. Окончательную точку ставить нельзя пока ответ наверняка неизвестен. Что будет, если кореец однажды придёт? Серый не сможет ему отказать, обязан всем. Без Геры не было бы ни его, ни Ленки, ни двойняшек. Жизнь, построенная с таким трудом, она сломается, и только один человек может прояснить. Как? Подойти и спросить в лоб? Ну, ответит, а затем его за что-нибудь повяжут. Полиция у нас работу добросовестно выполняет: главное наехать, а там разберёмся.
   Серый прокручивал варианты в голове, но идеальной линии не складывалось, то одно вылезает, то другое. Навязчивая идея не отступала, Екатеринбург притягивал неодолимо, Дмитренко Валерий Геннадьевич нарушил покой и сон. Хотя, может, зря всполошился? Может, Геры давно нет, а он душу рвёт. А если есть? Жить как на вулкане?
   - Что-то случилось? - спросила Ленка, укладываясь рядом на кровати.
   - Нет, с чего ты взяла?
   - Я же вижу, сам не свой.
   - Конечно не свой, твой, - засмеялся негромко, прижал к себе тёплую, родную. Как он может этого лишиться? Ни за что на свете!
   - Врёшь и не краснеешь, - она попыталась выкрутиться.
   - Провидица-кудесница, не вертись. Любить тебя буду.
   - Ну, я серьёзно!
   - И я....
   Оружием ему пригрозить или вообще пристрелить, что ли?.. С этим и проснулся утром, Ленки рядом не было. Бестолковая мысль засела в голове. Он никогда бы этого не сделал, вырубил бы одним ударом старика или коронный номер - пережать сонную артерию на минуту и все дела. Но взрослый мужчина Серый почему-то представил себя с пистолетом в руках, медленно вытягивающим руку и презрительно нажимающим на курок. Кино. Картинка эта немного развеселила, Серый поднялся и направился в кабинет.
   Этот единственный уголок он оставил для себя, чтобы изредка побыть в одиночестве, табу для всего семейства. Отголоски прошлого всплывали неожиданно, порой такое мерещилось, что он торопливо уходил наверх и закрывался. Волком отлёживался в логове. Его не беспокоили, домочадцы знали - папа работает, а папа с трудом собирался с мыслями и потерянно твердил себе "Всё позади, это всего лишь миражи". К тому же, оружие, привезённое из Екатеринбурга. Его хранил немецкий чемоданчик с кодовыми замками. Несколько раз Серый порывался утопить его в Истре, но всегда что-то останавливало. Хорошие игрушки, жалко - свой суперлёгкий "Глок", два трофейных "ТТ" и красавица "Беретта". Изредка доставал, любовно смазывал, тщательно заворачивал в бумагу и снова прятал в чемодан и в сейф.
   Серый открыл крышку и приценился: чтобы выбрал на этот случай? "Глок", однозначно. Он вынул самый маленький свёрток и взгляд остановился на конверте. Большой самодельный серо-коричневый конверт из упаковочной бумаги, старательно проклеенный по краям. На ощупь тонкий, пол сантиметра, не больше. Серый нашёл его в самом низу под пачками долларов когда занялся недвижимостью. Никогда не пытался открыть, Герины тайны это Герины тайны.
   Канцелярским ножом аккуратно разрезал плотную бумагу и вытащил шесть чёрно-белых фотографий. С интересом изучил, как хронику прокрутил. Вот он сам заходит в забегаловку, на следующей мент небрежно сидит за столиком, рука лежит на чашке. Тут Серый стоит рядом и ладонью придавливает конверт с деньгами. На другой честнейший подполковник накрывает этот же конверт своей рукой, а курьер Серый ещё в кадре. Блестяще, Гера! Ты всех держал на крючке, и мальков и акул. И Дмитренко.
   Он спустился на кухню, жена готовила завтрак.
   - Мне нужно уехать на пару дней, - сказал ей на ушко, обняв за талию. Она не погрузнела с годами, наоборот, стала ещё краше. Бёдра округлились, чуть прибавила в объёме, грудь потяжелела, осанка так и осталась царственная. Не оторваться от этой неувядающей женственности. Ленка вместе с ним занималась на тренажерах, плавала с детьми. Хоть сейчас отправляй всех четверых на конкурс "Папа, мама и я - спортивная семья".
   - Куда?
   - Да в Питере с одной квартирой надо разобраться.
   - Что так срочно?
   - Агент позвонил, дом исторический, под капремонт попадает. Зачем-то моя подпись нужна.
   - Ладно. Серёж....
   - Что?
   - Может, всё-таки, и в Ташкент как-нибудь выберемся?
   - Может как-нибудь. Вернусь, поговорим.
   Ленка не в первый раз затевала этот разговор, но Серый придумывал сто уловок, только бы не ехать. Подспудный страх встречи не только с Саней, но и с собой другим не оставлял вариантов. Её просьбы раздражали, она чувствовала это и замыкалась, а он плёл околесицу про ностальгию, про безвозвратно ушедшую юность и эмигрантскую тоску по родине. Ленка хмурилась ещё больше, а он злился и целовал её до изнеможения. Сейчас было не до этого. Задача номер один Екатеринбург, а заодно и напомнить отъявленному борцу с коррупцией о собственных грехах. Вылетел ближайшим рейсом.
   Город юности изменился. Когда-то полностью индустриальный и унылый, сейчас он выглядел молодым и дерзким, с взметнувшимися ввысь стекляшками на Набережной городского пруда. Разлетелся широкими ухоженными проспектами, ярко расцветился старинными отреставрированными зданиями. Серый ехал на такси из аэропорта "Кольцово" и не узнавал его. Супер современный и, в то же время, исторический русский город. Даже не верилось, что двадцать лет назад здесь творился такой беспредел, Чикаго отдыхает. Но желания побродить по нему не было, чужой остался чужим.
   Серый переночевал в отеле, в пентхаузе. С открытой террасы смотрел на расстелившийся внизу мегаполис. Весь в праздничных огнях город другого мира. Двадцать три года прошло с той ночи, как стоял на крыше девятиэтажки с Чаком. Изменился ли сам? Готов ли опять прыгнуть с высотки, чтобы оставить позади страхи и сомнения? Нет, с ними бороться можно, пока побеждать удавалось. И сейчас он выиграет, пусть шантаж дело и грязное, но бескровное. Он должен подстраховать себя и семью.
   С утра поехал в университет. Рассчитывать, что Дмитренко в сезон отпусков будет поджидать его на кафедре, глупо, но чем чёрт не шутит? А он и не шутил. Самого полковника не было, но хорошенькая девушка из расторопных студенток-аспиранток проглотила легенду о бывшем сослуживце проездом из Китая и с гордостью выдала военную тайну:
   - Валерий Геннадьевич дачник заядлый, я под его руководством диплом писала, была в гостях несколько раз.
   - Правда? Так и солит огурцы?
   - Сам, что ли? Не знала.
   - Сам, особенно урожай собирать любит.
   - Да, я помогала. Привет передавайте от Инны.
   - Обязательно, спасибо.
   Инна, Инга.... Интересно, как она?.. А, впрочем, к чему?
   Через час он стоял у добротного металлического забора по Ново-Московскому тракту. Ни единой щелочки, законопатился полковник серьёзно. Серый нажал чёрную кнопку на массивных зелёных воротах, он мгновенно отозвался в глубине хрустальными переливами. Надо же, любит изящное и красивое. Мент-эстет. Надавил ещё раз.
   - Иду-у, - бодрый голос, совсем не стариковский, послышался вдалеке. - Кто там?
   - Здравствуйте! Валерий Геннадьевич, я служил под вашим началом.
   - И что?
   - Да ничего, просто свидеться хотел. Вы мне дорогу в жизнь дали.
   - Из комсомольцев?
   - Да.
   - Адрес где нашли?
   - В университете.
   - Что за молодёжь! Болтун - находка для шпиона.
   "Точно!" - успел подумать Серый, как лязгнула щеколда и прорезная калитка отворилась. В шляпе пасечника с сеткой на лице, но никаких сомнений - он, Дмитренко Валерий Геннадьевич. Митрич. Медок любит. Тот откинул сетку и посмотрел, как просканировал живым цепким взглядом. Серый улыбался, ни один мускул на лице не дрогнул, Герина школа.
   - Проходите, - сказал Дмитренко и пропустил перед собой. - Хотя, я вас не помню, но раз уж пришли. Чаю?
   - Нет спасибо. У меня фотографии есть, хотите покажу? Сразу вспомните.
   - Много вас было.
   Молодцеватый полковник направился вглубь сада по ровным каменным плашкам. Дорожка затейливая, не копеечная, дом за пышными кустами сирени и ирги прячется совсем не дачный, настоящий двухэтажный терем. Сделано с любовью. От этого проснулась злость: сволочь!
   Дмитренко сел за крытый новенькой клеёнкой садовый стол и жестом предложил Серому. В тени развесистой яблони они уютно расположились как старые друзья.
   - Так что у вас? - спросил полковник. - Ну, служили и служили, что дальше?
   - Я не совсем под вашим началом служил. Мной другой человек командовал. Вот, посмотрите.
   Серый веером разложил фотографии и взгляда не отводил от лица напротив. Дмитренко сощурил глаза и рассматривал снимки. Раз, другой, затем сложил аккуратной пачкой и постучал о стол. Губы свернул трубочкой и начал негромко насвистывать. Серый ждал. Полковник свистел и свистел, а он невозмутимо ждал.
   - Я вас сразу узнал, - сказал Дмитренко.
   - Я понял, иначе бы не пустили.
   - Ну, и? Чего хотите?
   - Правды. Ваша проделка была?
   - Время такое....
   - Не время - люди, - отрезал Серый.
   - Ваш Папа Римский преступник.
   - А вы?
   - Это уже не важно.
   - Для вас. Для меня важно, может, ещё кто заинтересуется.
   - Шантажируете?
   - Вы проницательны. Что там произошло?
   - Обычная операция.
   - Я же сказал: пришёл за правдой.
   - Ничего особенного, официальная версия - борьба между группировками.
   - А неофициальная?
   - Ну, раз вы здесь, значит, догадались.
   - Выходит, я прав?
   Дмитренко пожал плечами и снова принялся беззаботно насвистывать, но напряжённые руки выдавали внутреннюю бурю.
   - Кто-нибудь выжил?
   - Один.
   - И кто же? - Серый насторожился. Гера! Ему всегда казалось, что лис ушёл, залёг где-нибудь в Южной Корее, туда многие рванули после развала Союза.
   - Вы.
   - И всё?
   - И всё, моя недоработка.
   - Да.
   Серый поднялся и пошёл на выход. Взгляд в спину прожигал рубашку, кожу, казалось, пламя старого дома в глухом переулке добралось и до него, но шёл уверенно. Мразь эта не посмеет, время не то.
   - Сколько вы хотите? - голос Дмитренко потерял окраску и сменился на придушенный. Серый обернулся. Тот так и сидел, постукивая ребром сложенных фотографий, но плечи ссутулились, сетка с одной стороны съехала на лицо, он словно не замечал этого.
   - Сколько стоит человеческая жизнь? - ответил Серый. - Моя? У вас денег не хватит. Оставьте себе на память.
   - У вас же ещё есть?
   - Правильно, мы поняли друг друга. Теперь вы бойтесь.
   Он вышел, аккуратно прикрыв за собой калитку. Красивое место, повсюду рассыпаны яркие пятна цветов, берёзки о чём-то шелестят, где-то вверху сварливо ругаются вороны. Небо синее и чистейшее, к деревенской идиллии завершающим штрихом натруженное жужжание пчёл. Жизнь продолжается. Жизнь свободная без оглядки назад.
  
   Серый загнал машину в гараж, скинул пиджак и немного поиграл в футбол с пацанами. Забил два гола, Роналду психанул, а Месси было наплевать, он быстро разделся и бултыхнулся в бассейн. Серый засмеялся, они такие разные и забавные.
   Разноцветный надувной круг на изумрудном стриженом газоне как радуга после неожиданной грозы. Серый постоял, навалившись на упругий бортик, посмотрел как Саня делает стойку на руках. Сын вынырнул, отёр лицо и крикнул:
   - Ну, как, пап?
   - Отлично! Молодец! Роналду с собой забери, а то раздулся.
   Но Лёнька уже забыл про обиду и вылезал из шорт. Мгновение, и мальчишеское тело перевалилось в бассейн, окатив фонтаном брызг. Серый снова рассмеялся и направился в дом.
   Ленку нашёл на кухне. Не повернулась на его приветствие, но поцелуй в щёку приняла. Он сразу почувствовал холодность по закаменевшим плечам её, по склонённой набок голове, как будто отстранилась от него. Спросил:
   - Что случилось?
   - Ничего.
   - Точно?
   - Да, детей зови, обедать будем.
   - А старики где?
   - У Светы гостят, на недельку поехали.
   - Лен, что случилось?
   Серый повернул её за плечи. Глаза потемневшие, такое случается в минуты сильных переживаний. Смотрела, как в первый раз увидела, и в лоб спросила:
   - Кто такой Дмитренко Валерий Геннадьевич?
   - Да, старый знакомый, - он опешил и лихорадочно просчитывал где прокололся. - Ничего особенного. А тебе зачем?
   Она вложила ему розовый квадратный листочек, на котором его рукой было выведено имя полковника. Записал машинально, забыл на столе, скорее всего.
   - Ты была в кабинете?
   - Да, а что? Запрещено?
   - Я же просил не заходить туда, - Серый с трудом сдерживался, чтобы не накричать.
   - Ты к нему ездил?
   - Да. Мне нельзя?
   - Ну, почему же. Врать зачем?
   - Так получилось.
   - Ты не умеешь. Я ещё в Барнауле видела.
   - Что?
   - Врал. Уши у тебя покраснели.
   - Надо же! И молчала столько лет. Интересно, почему?
   - Боялась.
   - Меня?
   - Нет. Правду услышать боялась.
   - И что бы она изменила? Разлюбила бы?
   - Не знаю.
   - Даже так.... А теперь не боишься?
   - Когда-то же она должна прозвучать. Кто ты, Серый?
   - Твой муж.
   - Мой муж наплёл с три короба, подхватился и помчался в Екатеринбург. Зачем? Затем, что увидел по телевизору отставного милиционера.
   - Тебе в НКВД работать.
   - Крыть нечем, да? Поэтому злишься.
   - Прости. Это старая история, я не хочу о ней говорить.
   - А я хочу. Откуда у тебя столько денег? Все перебивались кое-как, один ты удачно устроился.
   - Лен, что за допрос?
   - Ну, ответь? Ты сын Рокфеллера? Нет, дядь Петин. Так кто ты? С кем я живу столько лет? Ты не Серёжка Головин, кто-то совсем другой. Зубами скрипишь по ночам, стонешь, а потом говоришь - всё замечательно!
   - Послушай, я же сказал - я не хочу это обсуждать!
   - Масонские тайны?
   - Лена!
   - Что - Лена? Что?.. Может, время пришло? Так и будешь в себе держать?
   - Прекрати! Я тебя люблю, этого мало?
   - Для любви - много, для жизни - мало. Я никогда не лезла, но происходит что-то грязное и ты далеко не белый ангел. Я не хочу, чтобы моя семья пострадала.
   - Не беспокойся, я всё делаю для этого.
   - Что - всё? Что, Сергей? Мы должны прятаться, бежать, да?
   - Не говори глупости.
   - Ну, так объясни, твоё состояние, откуда оно? Что за странный друг юности в высоких погонах? Кто кого на мушке держит?
   Серый взорвался:
   - А то ты такая наивная?!.. Как думаешь, откуда у людей деньги? У сидельцев думских, у олигархов, не знаешь? Манна с неба? Наследство от американского дядюшки? Ты же умная, кандидат наук.
   - Не юродствуй!
   - Ну почему же. Ты хотела знать - знай. Миллиардные состояния не на токарных станках вытачивают и не в поле по колоску. Так не бывает, Лен. Оттуда всё, из девяностых.
   - Криминал?
   - Как угодно, другого способа не было. Ясно?
   - Ясно.
   Она обогнула его как столб и пошла на улицу. Серый запрокинул голову и устало отёр лицо руками. Вот и всё. Прошлое настигнет в самый неподходящий момент и никуда от него не денешься, сбежать невозможно.
   Он поднялся в кабинет, сел в кресло и бездумно крутился в нём несколько часов. Ленка ужинать не позвала, а он сам не пошёл. Допоздна просидел, дети по очереди прокричали "Спокойной ночи, папа!", а она так и не заглянула.
   Дом затих. Ощущение непереносимого одиночества вернулось, но не одно. С ним вместе тупая обречённость: он бежал за счастьем всю жизнь, пытался его нагнать, а оно дразнило и вновь ускользало. Какой-то неправильный сериал. И надо теперь собраться и всё уладить, но сил не осталось. Что ж ты делаешь, Ленка, Ленка....
   По тёмной лестнице Серый спустился вниз, на кухне наполосовал громадный бутерброд и пошёл в гостиную. Её забытый ноутбук на столе давно погас, синяя точка мерцала одиноким фонариком. Хотел выключить, нажал клавишу, экран вспыхнул и гордо выставил текст чёрным по белому. Всего два листа, он читал и жевал всухомятку. Некстати подумал, что она бы его поругала за такой перекус.
   "Долина реки Чирчик. По правому берегу широко раскинулся Ташкент, по левому тянутся небольшие городки и кишлаки. Чимганские горы окаймляют низовье серо-голубой грядой с белыми мазками на вершинах. Река весной полноводная, серо-коричневая талая вода бурлит, клубится водоворотами, даже смотреть с моста страшно. Летом же иссякает, переливается прозрачной лазурью, оголяет огромные, с блестящими прожилками, валуны. На них лениво жарятся четверо, три пацана и девчонка".

Глава двадцать седьмая

   - Доброе утро, - Серый как ни чём ни бывало вошёл в спальню одетый, выбритый и спокойный. Ленка только-только проснулась, эти минуты он любил больше всего - тепленькая, полусонная, мягонькая. Он зарывался в неё и дышал запахом своей женщины. Она ерошила его волосы, гладила как ребёнка, давая время насладиться собой.
   - Доброе.
   - Собирайся.
   - Куда?
   - В Ташкент.
   - Серьёзно? С чего вдруг?
   - Просто поедем. Вылет через пять часов.
   - Почему?
   - Ты же хотела. Давай, бегом, я детей подниму.
   Наспех покидали вещи, на ходу что-то перекусили и понеслись в аэропорт. Странно, всего восемь часов отделяют настоящее от прошлого, детство от взрослости, радужные мечты от сокрушительных поражений. Но где-то же должен быть им конец? Где-то же есть место, где исчезают малодушие и ночные кошмары и возвращаются силы? Где тот пуп земли? Нет, не в Храме Гроба Господня, у каждого он свой. Привязаны мы к нему крепко, хоть о нём и не думаем. Там мы настоящие и к нему необязательно лететь, но Серый летел. Балансируя на грани, чтобы не сорваться, стремился к одному человеку и не знал как с ним разговаривать.
  
   Ташкент дохнул в лицо забытым ароматом жары, плотной и сухой.
   Гостиница "Узбекистан". Ах, отель, простите! И, всё-таки, гостиница. Та самая, на которую приезжали поглазеть подростками. Кто бы мог подумать, что они когда-нибудь остановятся в люксе на последнем этаже? Как на ладони раскрылся Ташкент. Глаза всматривались вдаль, выискивая знакомые места, и не находили. От этого возникало неясное чувство обмана. Где Сквер? Где его заросшие чинарами тенистые аллеи? Нету, лысое всё, геометрически правильное, ухоженное и пустое, инопланетный пейзаж, а в центре зачем-то всадник стоит.
   Серый посмотрел на Ленку, и на её лице разочарование написано. Они так и не разговаривали, но он чувствовал её каждой клеточкой. Махнул в сторону поблёскивающей ленты Анхора:
   - Пойдём, прогуляемся.
   И снова то же ощущение: да, красиво, современно, стрижено и прилизано, почти Европа, но нету того Ташкента! Нету!.. И хоть что с этим делай, он никогда больше не станет родным.
   Они стояли на набережной канала. Всё окультурено под одну гребёнку, но очарование "звезды Востока" пропало. Обычный город, каких множество по всему миру. Дети лазили по округе, а Серый подумал: "Не надо было. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку".
   - Может, потому, что мы другие? - сказала Ленка, словно услышала его мысли. Она хмуро смотрела на неспешно перекатывающиеся зеленоватые воды Анхора. - Втроём здесь стояли, прям на этом же месте.
   - Когда?
   - Ты экзамены сдавал, а мы тут ждали. Помнишь?
   - Конечно. Люблю тебя, Лен.
   - Знаю. Только..., любовь, это ведь ещё и доверие, правда?
   - Вот и верь.
   Она усмехнулась и повернулась к нему. Смотрела долго, внимательно, словно старалась прочитать, что внутри, а он так невыносимо соскучился. Век к ней не прикасался, не целовал, на руках не носил. Сколько помнил себя, столько и чесались руки подхватить её и куда-нибудь умыкнуть.
   - Есть хочу, когда будем? - спросил Лёнчик, с разбегу врезаясь сзади и разгоняя романтику.
   - Пешком пойдём? Далековато, правда, - ответил Серый, обняв сына.
   - Не-ет, у меня в животе бурлит.
   - Давай на такси, они же толком не ели, - сказала Ленка. - В "Уголок" хочешь?
   - Да.
   Махонькая надежда увидеть кусочек старого Ташкента ещё теплилась, но ожидания не оправдались. Ничего не осталось от уютного легендарного "Уголка". Взяли фирменных "цыплят табака", но это всё ерунда, рядом не стоят, как и мороженое. Неудовлетворённость нарастала, вместе с ней и раздражение: что будет завтра? То же самое. Или не ехать в махаллю? Чтобы разговаривать с человеком по душам, нужно его знать, а они чужие друг другу почти тридцать лет. И какой смысл? У каждого своя жизнь.
   - Даже не знаю.... Может, и правда, зря приехали? - сказала Ленка перед сном.
   - Мы уже здесь. Спи.
   Отвернулся и пол ночи промаялся бессонницей, готовил какие-то слова, но всё ненужная шелуха. Он не обязан встречаться и уж тем более отчитываться. Просто пройдут по махалле и забудут навсегда.
   Мы думаем и планируем одно, а случается совсем по другому. В такси оба повернули голову на старый Куйлюкский мост. Огромные металлические арки, старичок пешеходный ещё с их молодости. Резко защемило сердце и не отпускало, болезненно сжалось в тугую пружину-комок и замерло. Серый незаметно потёр грудину. И опять всё кругом до боли знакомое и непривычно чужое.
   Вышли в начале махалли и немного постояли, оглядываясь по сторонам.
   - Как пойдём? - спросила Ленка, а у самой вид потерянный. - Через коттеджи?
   - Нет, по дороге.
   Серый через Санин дом идти не хотел. Не ровен час столкнутся лицом к лицу, а им ни к чему видеться, бередить душу всем троим. Тротуара на этом участке так и нет, как привыкли местные сто лет назад ходить по дороге, так и ходят. Неторопливо шли под августовским солнцем. По календарю чилля уже закончилась, но у природы свои законы. Время двенадцать, а жара далеко за тридцать. Раскалённый воздух окутывает тело, земля как мартен, её горячее дыхание пышет зноем. Серый не догадался шорты надеть, теперь будет париться. Надо побыстрее отсюда выбираться.
   - Куда, пап? - двойняшки обернулись одновременно, дойдя до поворота.
   - Туда, туда. Направо и почти до конца.
   Ленка впервые за всё время взяла его за руку. Ладонь её пульсировала часто, он крепко сжал, подбадривая, хотя сам волновался не меньше. Сколько вёрст отмеряно этой дорогой? И зимой и летом променад один - нарезать круги мимо домов, вот и все развлечения. И были счастливы. Но сейчас махалля сжалась до размера спичечной головки, страшные облезлые двухэтажки, проплешинами выбита дорога. Выжженная солнцем сухая трава и редкие деревья. Дыра дырой, а поди ж ты, сердце заходится.
   - Господи, как мы здесь жили? - сдавленно сказала Ленка и помотала головой, словно не веря своим глазам. - Всё какое-то маленькое, убогое.
   - Как-то жили. Не думал, что огорчусь больше, чем обрадуюсь.
   - И я.
   Двадцать, пятнадцать, десять метров до родного дома. Всё. Пришли и встали.
   - Куда, пап?
   - Второй подъезд мой, третий мамин.
   Ноги помнили, глаза, сердце хранили то, чего давно нет. Машина времени неумолима: нет тех палисадников, другие, но не те, нет людей, нет шумной ребятни, круглосуточно тусующейся на улице. Только дубки, посаженные их родителями, возмужали, кронами раскидистыми набросали тень на выщербленный асфальт. Его первый этаж, Ленка выпустила руку и пошла к своему подъезду. Он повернул голову, белые рамы на её окнах, а были синие. Он простаивал под ними часами, когда не хотел идти домой. Нет, ни в коем случае нельзя было возвращаться. Только горечь и досада. То последнее, что бережно стерегла память, рухнуло, стёртое ластиком времени. Зачем мы приехали? За-чем? Подошёл к Ленке и взял за руку.
   - Пап, куда дальше?
   Серый повернул голову. Его мальчишки дошли до угла дома и остановились возле двух мужчин. Он окликнул:
   - Саня, Лёнчик! Никуда не ходите, мы сей....
   Осёкся и с силой сжал Ленкину руку, цепляясь за неё как за спасательный круг. Она глянула на него с недоумением, обернулась и дёрнулась. Да, она рванула к нему! Любит! Любит!.. Так и любит его!
   Он шёл на них, тараня пузом воздух. Располневший, похожий на стаффордширского терьера, Сашка Черкасов. Походка та же, чуть тяжеловатая, но небрежная и пришаркивающая. Брови сомкнуты к переносице, непонимающий взгляд ореховых глаз метался между ним и Ленкой. "Знает, не знает"? - мысль обожгла. Серый так и не выпускал Ленкиной руки, его собственность, его жена. И пусть она хоть сто раз бросится ему на шею, не отдаст! За считанные секунды в голове переплелось всё: страх и радость, ревность и победный триумф.
   - Здорово! - сказал Санёк и обнял Ленку, словно не замечал его. Сграбастал как медведь, а она утонула в его руках, но держалась за мужа. Серый услышал негромкое "Ленка! Леночки-коленочки!" и в ответ судорожный всхлип. Его разрывало изнутри, но Саня протянул ему руку без колебаний, по-узбекски обнял: - Ну, дела! Вы откуда?
   - И-из Москвы, - ответила раскрасневшаяся Ленка.
   - Вместе, что ль?
   - Да, - сказал Серый, мысленно твердя себе "Только не лапай её и без бабайских замашек"! Вслух сказал, махнув рукой вперёд: - Дети наши.
   - Я понял. Саня и Лёнчик, значит?
   - Да, Саш, - ответила Ленка.
   - Ну, спасибо. Пойдёмте, - Санёк уверенно взял её за руку и повёл знакомой дорогой. Оглянулся и сказал: - Серый, ты чего как не родной? Вперёд, Маришка моя как раз домламу делает.
   Маришка моя.... Уже легче. Вытерпеть можно и он вытерпит. А Саня, скорее всего, не в курсе и незачем трясти своими заплесневелыми скелетами. Дошли до угла, остановились.
   - Ну что, пацаны, знакомиться будем? Кто из вас кто? - Саня с интересом рассматривал двойняшек и протянул руку одному из них. - Дядь Саша.
   - Я тоже Саша, - сказал Санька, важно подавая ладошку. - Александр Сергеевич.
   - Тёзка значит, - Саня усмехнулся добродушно и переключился на второго отпрыска. - А ты, Леонид Сергеевич, правильно вычислил?
   - Нет! Я Роналду! - ответил сын, но руку протянул и тряханул со всей силы.
   - Ясень пень! Какой же ты Леонид? А папка твой Дасаевым был, знаешь такого?
   - Да, папа рассказывал. "От Москвы до Гималаев король воздуха Дасаев".
   - Точно. Классные парни, - сказал Сашка и расхохотался глубоко и вкусно. Так смеются люди, которым нечего таить, они как на ладони, простые и честные. Таким и Серый был когда-то. И завидно стало и от сердца отлегло.
   В Санином дворе почти ничего не изменилось. Гараж, топчан на месте, колонка бетонная, виноградник ломится от налитых гроздей, слева огород, чуть поодаль сад. Время здесь словно замерло. Казалось, только вчера тут стояли длинные столы, отплясали на проводах, отсмеялись и ушли. Вернулся один.
   - Неудобно как, мы с пустыми руками. Даже не взяли ничего, не думали, - сказала Ленка, и Серый себя неловко почувствовал.
   - Да брось ты! Сами вы подарки. Ну, блин, молодцы, даже не мечтал, - Саня снова оглядел обоих, головой потряс, словно глазам не верил. Повернулся и крикнул в открытую дверь, занавешенную тюлем: - Марин! Маришка!
   Выглянула, охнула и выскочила босиком. Объятия, поцелуи, а на Лёнчика-то как похожа! Те же глаза карие, смуглая, скулы высокие. Вся сбитенькая, пышечка сдобная, самый цвет сорок два - сорок три. Фартуком клетчатым подвязана, запах домашний от неё, пряный и сладкий вареничный одновременно. За матерью две девушки вышли и с любопытством рассматривали гостей. Постарше с животиком небольшим, младшая спортивная, подтянутая. В обеих удивительным образом сплелись родительские черты - тёмные глаза и светлые волнистые волосы. Улыбчивые, переглядываются между собой, о чём-то переговариваются. Дочки, Леночка и Надюшка. Серый взглядом охватывал всю картину и купался в этой искренней радости.
   Женщины засуетились, накрывали на стол во дворе. Саня с огорода целую чашку огромных юсуповских помидор нарвал, Ленка помыла один под колонкой и с наслаждением вонзила в него ровные зубы.
   - Ешь, у вас таких нет, - подтолкнул Саня.
   Серый откусил, рот залило сочной мякотью, настоянной на солнце. Точно, таких нигде нет, только здесь, дома. Одёрнул себя - дом твой на берегу Истры, здесь ты гость.
   - Пошли, пацаны, - сказал Саня и потащил за собой двойняшек. - Персиков нарвём.
   - Можно, пап? - обернулся Саня маленький.
   - Можно! - скомандовал Саня большой. - Со мной можно.
   Серый улыбнулся и с удовольствием откусил помидор, Ленка с таким же полным ртом сидела на топчане и болтала ногами. Девчонка!
   Расселись, наконец. Выпили по чуть-чуть за встречу. Сыновья поели, получили мяч и пошли футболить на улицу возле ворот.
   - Только далеко не ходите, - сказал Серый.
   - Да успокойся ты, это же махалля, куда денутся? - хмыкнул Саня.
   Вернулись за стол и полился разговор нейтральный: общие знакомые, почти никого не осталось, поразъехались люди. В их квартирах узбеки давно живут, они Маринкину тоже продали, деньги нужны были. Саня ремонтом машин занимается у себя во дворе, на жизнь хватает. Машка в Москве, трое детей, муж сценаристом работает на каком-то канале. Приезжают каждый год, неделю назад уехали. Леночка там же, замуж вышла, к родителям на побывку прибыла. Надюшка институт заканчивает, тоже в Москву собирается. Пашка в Подмосковье стройкой руководит.
   - А сами чего сидите? - спросила Ленка.
   - Куда нам ехать? Здешние мы, тут у нас всё, - ответил Саня. - Могил на кладбище сколько, как оставишь? И Маришкины и мои рядом лежат.
   - Нельзя держаться за кресты, - сказал Серый.
   - Ну, кому как. Причин много.
   - А сейчас тут спокойно? - спросила Ленка.
   - Да улеглось всё. Простым людям делить нечего, как жили бок о бок, так и живём.
   - Нам ехать пора, - сказал Серый, уже темнеть начало.
   - Куда это?
   - Мы в гостинице останови... .
   - Какая ещё гостинца? Не-е, не пойдёт, здесь останетесь. Даже не придумывайте со своими российскими заморочками. У нас так не положено или забыли?
   - Не забыли, - ответила Ленка. - Давай, завтра на кладбище сходим?
   - Не вопрос. Только на машине ехать надо, проход с нашей стороны заварили, пешком не пройти.
   - А мостики на канале? - спросил Серый.
   - Что им сделается? На месте, железо оно и есть железо.
   - Двадцать восемь лет, - задумчиво сказала Ленка. Все сразу примолкли, объяснять не надо. Лёнчик. - Расскажи, Саш.
   - Не люблю вспоминать. Что говорить о войне?
   - Пожалуйста. Я его взрослым не знала. Так скучала.
   Он помедлил, а потом сказал:
   - Всю жизнь себя виню. Был бы рядом, может, и беды бы не случилось.
   - Перестань, - Маринка обняла мужа, в глазах и жалость и любовь. Санёк дотронулся до её руки: - Я нормально, не переживай.
   Да, в этом доме любви много и она повсюду: во взглядах, в жестах, в именах ласковых. Сжились, срослись друг с другом и общем горем и общими радостями спаянные, а Серый успокоился.
   Он слушал армейские байки и представлял Лёнчика с его неудержимым порывом быть всегда первым, с неприкрытой прямотой и мальчишеским желанием выкинуть что-нибудь этакое. Саня рассказчиком оказался изумительным и Серый явственно видел Лёньку с бородой, увешанного автоматами и пулемётными лентами. Его это стихия была. Кто знает, кем бы он стал, Лёня Николаев? Не ниже генерала, это точно.
   - Он охотник знатный был. Перед операцией командир с ним всегда советовался. Вроде и младше по званию, а Лёнчик за версту опасность чуял. Караваны с оружием, наркотиками, а он первый мастер по засадам.
   Сцепив зубы, Серый думал: по разные стороны они оказались, от этого снова волной поднялось недовольство. Хорошо, что не вывалился со своими исповедями.
   Девочки убрали со стола, уже выпито сто чайников чая и ночь укутала плечи. Вот они, сапфиры и изумруды, руку протяни и выбери. Низкое небо Азии. Сонные мальчишки притулились с обеих сторон к отцу, а Ленка как приросла взглядом к Сане, так и не отрывалась. Каждое слово ловила, а тот нет-нет, да возьмётся за голову.
   - Хватит, пап, - сказала Леночка, протягивая ему таблетку и стакан с водой.
   - Не учи учёного, - ответил Саня, но таблетку проглотил. - Время сколько?
   - Первый час уже.
   - И, правда, мне на работу утром, - поднялась Марина. - Надеюсь, погостите у нас?
   - Спасибо, с удовольствием, - ответила Ленка, не спрашивая мужа. А Серый галочку поставил: у Сани всё на узбекский манер, женщин много, все шёлковые и послушные, а у него одна с железным характером.
   - Мариш, принеси-ка фотку, - сказал Саня.
   - Какую? Чимганскую?
   - Да.
   Она сходила в дом и вернулась с чёрно-белой старой фотографией, протянула мужу. Он посмотрел на неё, покачал головой и сказал:
   - Смотрите. Ильдар уезжал когда, на память оставил.
   Серый с Ленкой склонились над снимком, она ахнула, он присвистнул. На любительской фотке на фоне гор хохочущие девчонки закрываются руками от дождя из тюльпанов. Ленка под себя ноги поджала, вокруг целая клумба. Ребята цветы кидают и только Лёнчик стоит в стороне на небольшом камне и смотрит на всех. Хоть и некрупным планом снят, но хорошо заметна его улыбка насмешливо-снисходительная. Словно знал, что будет дальше. Угол над ним чёрный, засвеченный.
   - Господи, - прошептала Ленка и подпёрла лоб ладонью, прикрывая глаза.
   - Да. Одна всего фотка, Ильдар всю плёнку засветил, ничего больше нет. Ладно, пацанят уложите, спят совсем.
   Серый растолкал детей и пошёл с ними в дом. Пока укладывал, пока Марина им в зале постелила, время прошло. Он хотел вернуться во двор, но остановился на веранде, глядя в окно. Свет одинокого уличного фонаря падал на двоих. Ленка пересела к Сане и склонила голову ему на плечо, тот крутил в руках пиалушку и смотрел прямо перед собой. Выходить Серый не стал.
   Разделся и лёг на диван. Был тут сто раз в детстве, когда-то большой дом теперь тоже казался маленьким. Как они тут все поместились на Новый год? Уму непостижимо. Память выуживала сцены сначала по крупицам, потом как с цепи сорвалась: танцы, полумрак, огни, пьяная Ленка целуется с Саней. Вот картина на улице: все трое наэлектризованы, только тронь и распадутся на искры. А это в спальне, он её держит под мышками, руки трясутся, а в дверях Саня побелевший от злости.
   Где она? Почему не идёт? Что они там делают? Снова вперемешку уколами то беспричинная зависть, то благодарность, то дьявольская гордыня, то покаяние. И на всё сердце реагирует, комок плоти то сожмётся, то расслабится, потом как заколотит со всей силы, в ушах резкими ударами отзовётся. Серый лежал, подложив руки под голову, но сна не было ни в одном глазу. Время третий час, четвёртый, пятый, а её все нет. Рассвет забрезжил за окном серо-голубой, мутный, первые петухи близко пропели. Пришла, наконец, Ленка. Спящим притворился. Она разделась и скользнула рядышком, обняла, прилепилась к его груди и мгновенно затихла. Он выдохнул, притянул жену поближе и уснул.

Глава двадцать восьмая

   На кладбище поехали втроём на Санином "Шевроле", машина не из дорогих и не новая. По всему видно, что семья не барствует. Марина на работу ушла, дети с девочками остались. Саня остановился у магазинчика, зашёл и быстро вернулся, держа в руках пакетик с конфетами. Сунул Серому в руки и сказал:
   - Ешь, ириски. Твои любимые. И Лёнькины, я ему всегда привожу.
   - Я давно конфет не ем.
   - Почему? Форму держишь?
   - Да так, просто не ем.
   Старое кладбище встретило прохладным покоем, высоченные тополя сошлись верхушками, закрывая небо. На погостах растительность пышная, щедро унавоженная человеческим удобрением. Что-то неуловимое в таких местах, что заставляет лишний раз задуматься о скоротечности жизни. Если повезёт, в последнее мгновение груда бездарных дней свернётся в одну короткую мысль: а жил-то зачем? И был ли счастлив? Не повезёт, значит, так и уйдёшь, не ведая, зачем приходил.
   Шли узкими тропами, забито всё, а Саня пояснил:
   - Тут не хоронят сейчас, мест нет, за городом кладбище.
   Знакомые фамилии на табличках и памятниках, а молодых-то сколько - девятнадцать, двадцать, двадцать два.
   - Ужас! Как жалко ребят, - сказала Ленка.
   - Да, наркота всё. Её тут валом было, Пашку кое-как удержал. Сейчас поспокойнее.
   Серому снова ножом по сердцу. У родительских могил постояли. Чистенько, ухожено, цветочки растут, Саня конфеты положил. Вот и к Лёньке пришли. Чёрный мраморный памятник с выбитым портретом. Тельняшка, берет, аксельбанты. Николаев Леонид Владимирович, 07.03.1969 - 12.08.1988. Оградка кованая со звёздочками по периметру.
   - Друг наш приезжал в прошлом году из Уфы, - сказал Саня. - Сами с ним оградку новую поставили, покрасили.
   - Башкир? Про которого вчера рассказывал? - спросила Ленка.
   - Да. Прикиньте, отыскал меня через военкомат.
   Он вошёл внутрь и положил на мраморную плиту ириски и три персика. Ленка села на скамеечку и застыла, сложив руки на коленях. Серый смотрел на Лёнчика и в который раз ненавидел себя, выть хотелось.
   - Я, всё-таки, скажу, - Саня повернулся к нему, в глазах и боль и гнев, и не уйти от ответа. Понял Серый: знает он всё, терпел, виду не подавал. Ну что ж, он тоже этого хотел. Момент выбран правильно, здесь и сейчас, и пусть он станет точкой невозврата. Серый всю жизнь терял, такой у него удел.
   - Скажи, - ответил пересохшим ртом.
   - Всё пытаюсь понять, Серёг, почему один трус, а другой герой? Одинаково же росли.
   - Кто трус?
   - Пальцем ткнуть?
   - Ну, ткни.
   - Почему ты... .
   - Ты о чём, Саш? - Ленка поднялась и смотрела в недоумении то на одного, то на другого.
   - Не знаешь? Ну, извини, если я не в строчку вывалился, - Саня закипал, нагнулся, поднял комочек земли и принялся крошить его пальцами.
   - Только не здесь с вашими разборками, - сказала она и нахмурилась.
   - Здесь, именно здесь. Мне-то соврать можно, - ответил Саня, отшвырнул остаток земли в сторону и кивком указал на памятник. - А ему?
   - Балаган не устраивай, - сказал Серый, сжимая кулаки. Нет, он не собирается ничего терять. Это его битва и за себя и за семью, и он готов.
   - Его жизнь - балаган? А твоя? - сказал Саня.
   - Что ты знаешь о моей жизни?
   - Ну, так расскажи. Может, я пойму, не дурак.
   - Рассказать? Рассказать?.. Я..., я в армии шесть рапортов написал.
   - Каких рапортов?
   - О переводе, каких ещё? Шесть!
   - Куда?
   - Ну, угадай, ты же не дурак.
   - В Афган, что ли?
   - Молодец! С первого раза и сразу в цель.
   - Зачем? - спросила Ленка.
   - Затем! - сказал Серый. - Он знает зачем. Я же в Ковров попал, мотострелковые войска. Вы-то в Чирчике были, гадать не надо куда дальше отправят, а я.... Рапорт, второй, третий, а мне отказы один за одним: единственный ребёнок, не положено. А я добился, понимаешь? Шестой одобрили. Уроженец Азии, акклиматизацию проходить не надо, вожу, стреляю на "отлично".
   - Ты что, больной? - спросил Саня.
   - Мы все были больны, а я так до сих пор болен.
   - Господи, что ты говоришь? - сказала Ленка. Этот её вечный жест ладошкой прикрыть рот, он невыносим, как будто терялась она и обессиливала. Но сейчас чертовски плохо всем и через это надо пройти.
   - Ты же знала. Как поделить? Ну, как?.. Ты одна, а нас трое. Сань, ты думал, что с этим делать? Я всю голову сломал. Самый геройский герой получит, без вариантов. Остальные просто сольются, даже не рискнут.
   Она села на скамейку и закрыла лицо руками, Саня облокотился на оградку и задрал голову вверх, словно там искал ответы на вопросы, и только Лёнчик смотрел на всех и улыбался кривой улыбкой. Серый отрывисто продолжал:
   - Помнишь отца моего?
   - Дядь Петю?
   - Кого ещё? Хотя, был и другой, Лена его знала. Отец же и меня и мать давил как хотел. Оказалось, это любовь у него такая, понимаешь? Поздний ребёнок. Я поздний. Мои дети тоже поздние, но я отцовские уроки на всю жизнь запомнил.
   - При чём... .
   - При том! Меня в Термез перевели, родители приехали, уговаривали не дурить. Мать так плакала, словно предчувствие какое-то было. Отец потом один на один сказал: "Мать пожалей, не дай Бог, что случится", а я ему: "Какой Бог? Ты же партийный". Он меня сопляком обозвал, а я ушёл. Перед отправкой он ещё раз приехал. А я..., дурак был молодой, не понял его спокойствия. Он спросил: "Не передумал?", а разве я мог передумать? Он же знал, что не отступлюсь, но всё равно своё гнул. Потом....
   Серый замолчал. Дальше начинался ад, который возвращался снами. Он просыпался в холодном поту и смотрел в потолок. После, когда появилась Ленка, искал защиты у неё. Зарывался в грудь, в волосы, чувствовал тепло и успокаивался. Сейчас она была далеко, целых полтора метра, спряталась за ладонями и что там - неизвестно.
   - Хватит, я понял.
   - Нет, не хватит. Ты понял, я нет. До сих пор так и не понял, как у него рука повернулась. Приехал за два дня до отправки, посылку привёз. Помнишь, раньше пакетов не было, в бумагу серую заворачивали?
   - Помню.
   - Да.... Я-то сразу не глянул. Завтра грузиться, а нас обыскивать начали.
   - Всех обыскивали, нас тоже за сутки обшмонали.
   - Обычное дело, только у меня в кульке эти чёртовы ириски нашли, а там пакетик. Маленький такой, в нём два грамма анаши.
   Ленка убрала ладони от лица и проткнула Серого непонимающим взглядом, а Саня присвистнул:
   - Отец, что ли?
   - Да, я поначалу не понял.
   - Из-за такой дозы?.. Не может быть, тут многие травкой баловались. Мы же сами пробо....
   - Миллион раз думал, только ты времена те вспомни. Узбекское дело на контроле Москвы и каждый выслужиться хотел. Это я потом узнал, Гера сказал.
   - Какой Гера?
   - Не перебивай, я и сам собьюсь. Так вот, завтра выезжать, машины проверили, к вечеру досмотр. У меня из кулька пакет выпал. Комроты спрашивает: чьё? "Не знаю", - говорю, а меня из части сразу в СИЗО. Я вообще того дня не помню, мрак сплошной. Ребята "за речку" ушли, а я.... Талдычил как попугай - не моё, знать не знаю, подбросил кто-то. Следователь узбек молодой, головой мотает и одно и то же: "Гиде брал, скажи? Кому прадавал, скажи"?
   - Охереть!
   - Не то слово. Суд быстрый, никто разбираться не стал. Как же, позор! Советский солдат-наркоторговец. Сбыт и хранение.
   - Что за фигня? Да в Афгане многие покуривали. У нас в разведке строго было, а у соседей точно знаю.
   - То Афган, а то Союз. Разнарядка у них была или кто прогнулся, мне не докладывали. Сначала не дошло, откуда ветер. Две недели как в тумане. На суде уже мать увидел, а она.... Понимаешь, она же слабая всегда была, я из-за этого на неё злился, а тут вдруг испугался. Думал, не выдержит. Отец всё в сторону куда-то смотрел. Потом приговор. Слушал и не понимал: признать виновным, кому это говорят? Два года колонии поселения, максимальный срок.
   Серый облизал пересохшие губы, пить хотелось ужасно, как и тогда. Обеими руками вцепился в оградку, и глядел на Саню, тот стоял неподвижно и застывшим взглядом смотрел в одну точку. Ленку боковым зрением считал: мумия с огромными глазами жена его.
   - Мимо них из зала выводили. Отец так странно сказал, как будто торопился: "Я тебя вытащу". Но я и тогда не догадался, о матери думал. Она только рукой дотронулась и всё, больше не видел. В Джизаке от звонка до звонка.
   - Ладно, хорош, Серый, - сказал Саня.
   - Нет!
   Как татуировками душа его исколота. Выплёскивал боль свою выношенную, невысказанную и остановиться уже не мог. Страшные воспоминания, от которых ртутью вскипала кровь и Серый в неудержимом порыве обрушивался на всё, что попадало под руку. "Груша" поначалу только для этого и служила.
   Тогда он совсем пацаном был и берегов не знал. Выброшенный судьбой-шизофреничкой в бурлящий горный поток, отстаивал право быть личностью. По прибытии в джизакскую колонию безрассудно ляпнул местному смотрящему в ответ на вопрос:
   - Смазливый.... В армии ещё не "опустили"?
   - Проверять будешь?
   - Надо будет - проверю.
   Ночью в бараке навалились восемь человек, как гиены вцепились в спящего. Серый спросонок не понял, что с него штаны тянут. В СИЗО как-то не столкнулся с "петушиным" обрядом и порядков не знал. Кого-то пнул, кому-то врезал, в темноте одной рукой поддерживал трусы, другой дубасил во что придётся. В одних носках бился, все пальцы на ногах ему подавили, но боксёрские навыки, наработанные с пацанами во дворе, и элементарные приёмы каратэ в ту ночь спасли. Какому-то вёрткому чижу припечатал в нос, тот отлетел к обшарпанной стене и сполз без признаков жизни. Оставшиеся озверелые зэки на миг застопорились, но, сопя и матерясь, набросились вновь. Правда, пыл поумерили, а Серый осатанел. Почувствовал почву под ногами - боятся. Боятся грубой физической силы. Не целясь, молотил куда придётся, сам получал и по почкам и по голове, в какой-то момент ощутил солёный привкус во рту, но ни боли не чувствовал, ни каких-то мыслей не улавливал. Понимал: главное удержаться на ногах. Если упадёт, забьют до смерти, здесь джентльменские принципы про лежачих не работают. Волчком крутился, как ему удалось развернуть спиной к себе щуплого мужика из нападавших, не знал и не помнил. Одной рукой ухватил его за волосы и откинул голову назад, другую руку впихнул ему в рот и с силой потянул нижнюю челюсть к груди.
   - Порву!
   От него отстали, кулачники подобрали сопли и перебитых, но пригрозили:
   - Парашу жрать будешь! Прощайся с жизнью!
   Серый поднял вытоптанные спортивные штаны и трясущимися руками натянул их на потные ноги. Окровавленным кулаком свернул в узел шерстяную ткань на животе, запечатался и только тогда сел на жёсткую кровать. Колотило как в лихорадке, наизнанку выворачивало на грязный бетонный пол, туда же сплёвывал кровь и зубы. В голове треск, оглохнуть можно. Что-то тёпленькое потекло из уха по шее. Мазнул рукой - тоже кровь. Единственная мысль пульсировала в висках: не дамся! Сдохну, но не дамся! Ни на минуту глаз не сомкнул, та ночь стала самой длинной в его жизни. Страх не притуплялся, если бы хоть кто-то спину прикрывал, куда ни шло, а одному справиться невозможно. Почему-то до боли хотелось жить, до тошноты, до какого-то дикого звериного осознания - выживу! Хотя, зачем? Причины не было, но больше всего боялся, что опять застанут врасплох и ему уже не выкрутиться. Из тридцати человек в бараке ни один не шелохнулся не то, чтобы помочь, хотя бы спросить - ты там живой? Всем по барабану.
   Серый комом держал штаны омертвевшей рукой, напряжённо таращился в ночь, размазывал по избитому лицу слёзы и ждал рассвета. Вместе с первыми лучами тусклого ноябрьского солнца проклюнулась и седая прядь в слипшихся от пота и крови волосах, но об этом он ещё не знал.

Глава двадцать девятая

   К Серому весь день никто не подходил, только слышал за спиной: "Бешеный"! И страх и уважение звучали в этом слове. Понимали все: не жилец он.
   Что важно, это всего лишь колония поселения, не зона и не тюрьма, где порядки давно установлены и десятилетиями поддерживаются паханами. Отбывали срок здесь, а говоря уголовным кодексом, исправлялись, не самые отпетые рецидивисты. Неумышленные преступления, не тяжкие, не представляющие общественной опасности, переведённые за хорошее поведение из колоний общего режима. Без охраны, но под надзором, передвижение свободное в пределах территории от подъёма до отбоя. Одежда гражданская, деньги, посылки - пожалуйста. Своего рода пионерлагерь в исправительной системе. И с женщинами проблем не было, при желании пропуск на волю можно было сделать по работе или учёбе. Мзду заплатил начальству и выходи, а найти бабёнок, желающих отдаться неистовой страсти с "зэком", труда никакого не составляло. Проститутки, алкашки, вековухи - на любой вкус в каждом городе ассортимент представлен.
   Серый обо всём узнал позже, пока же по глупости пришёл в медпункт, где ядрёная сорокалетняя бабища Нина Рустамовна (Ниночка, как звали её в колонии), любовно обработала йодом ссадины на его распухшем лице. Белая шапочка с красным крестом кокетливо сидела на обесцвеченной химической причёске, мельтешила перед носом безостановочно. В полуобморочном сознании всё слилось в единое розовое дрожащее пятно. Медичка заставила снять и куртку и фланелевую рубашку, ненасытными пухлыми пальцами изучала каждый квадратный сантиметр на груди и спине Серого. Отпихнуть попытался, но она оскалилась хищно, блеснув золотыми зубами, и сказала:
   - Медосмотр у нас. Я обязана проверить здоровье осужденного Головина. Снимай штаны.
   - Не буду.
   - Охрану позову, тебе помогут. Лучше сам. Пока только проверю, не повредилось ли что у такого симпатичного мальчика.
   - Не повредилось.
   - Мне лучше знать, я медик. Ну?
   Безразличие накатило волной, даже униженности не ощущал. События последних дней, нереальные и тягостные, поставили крест на всей его жизни. Ни прошлого нет, ни будущего. Какая теперь разница? Кроме брезгливости и омерзения Серый не чувствовал ничего. Отрицательно мотнул головой, Ниночка потянулась за кнопкой. Что было бы дальше, подчинился бы или врезал этой тётке, шумно дышащей в лицо вожделением, неизвестно. Чёрной плёнкой затянуло перед глазами, нарастающий в ушах шум оглушил и.... Очнулся на полу. Дебелая грудь перед носом рвёт пуговицы тесного халата, мясистые круглые колени в капроновых колготках совсем близко у лица, от нашатыря слёзы наворачиваются.
   - Оклемался? Уф-ф.... Напугал. Сотрясение у тебя, наверное. Отдыхай сегодня, а завтра в это же время на процедуры, - ласково сказала, как пригрозила, Ниночка и провела похотливой ладонью по его ногам.
   Серый выполз из гадюшника, точно зная, что завтра для него не будет. Повеситься - самый простой выход. Как раньше в голову не пришло? Можно скрутить жгут из штанов, перекинуть через потолочную балку и готово. Страх прошёл, равнодушный и готовый к смерти, Серый миновал первый барак.
   - Оп-паньки! Шкет, ты что ли? - раздалось знакомое справа.
   - Я.
   - Ничего себе, контора пишет! Какими судьбами?
   - Злодейскими.
   - А зубы где?
   - Нету, выбили.
   - Ты даёшь! Кто тебя так расписал? А ну, пошли, расскажешь.
   Вот уж кого меньше всех ожидал увидеть, так это корейца. Первый раз с ним столкнулся, когда дрались возле школы после хлопка. Серый тогда чуть не свихнулся, не знал, что делать: и с пацанами биться надо, и Ленка застыла с булыжником в руке. Испугался за неё, она по жизни отчаянная, за каждого кинется без оглядки. Кореец появился вовремя. Гора с плеч, когда увидел мягко опускающуюся Ленкину руку. После, когда Гера спросил "Чья?", неожиданно для себя сказал - моя, и сам в это поверил. А тот его запомнил, такого длинного, решительного и влюблённого. Потом дважды пересекались, ночью Серый возвращался после занятий и пешком шёл через Куйлюкский мост. "Оп-паньки, Шкет!" - неизменно звучало всякий раз доброжелательно и удивлённо. Судьба по какому-то чертовскому наваждению сталкивала их, но не для противостояния. Как две гильзы в двустволку загоняла рядышком, плотно засаживала друг к дружке для прицельного выстрела и ждала момента.
   - Который тут местными рулил? Дружок у него был, круглолицый такой, - сказал Саня, он сел рядом с Ленкой, ошарашенный этой исповедью, и взял её за руку. Она словно и не заметила, смотрела на Серого с таким состраданием, что он отвёл глаза.
   - Он самый, Гера. Второй Сафрон, правая рука его.
   С момента ареста Серый никак не мог упорядочить мысли, разбегались как тараканы по углам. Гера помог разложить их по полочкам.
   - Отец, конечно. Тебя в Афган зачем понесло?
   - Надо было.
   - Ну ты и дурак, Шкет! Он спасти пытался, пнули бы из армии и все дела, не велика персона. Тебе просто не повезло.
   - От чего спасти? От жизни?
   - У него спроси.
   А Серый ничего спрашивать не стал и от свиданий с родителями отказался. Гера за наркоту откупил его у смотрящих. Невысокий кореец разговаривал с главным, а тот чуть ли не цирковой болонкой перед ним выплясывал. Серый сидел на лавке под портретом вождя, смотрел и поражался: как у него так получается?
   - Шелуха, просто борзые, понты и ничего больше, - сказал Гера, когда полновластным хозяином уладил все дела на территории и пристроился рядом. - Этого Эдика перевели сюда на досрочное. Вёл себя хорошо, пионер, всем ребятам пример.
   - А кто он?
   - Домушник средней руки. На зоне с ним никто знаться не будет, а тут среди шелупони баем себя почувствовал. Затолкать назад?
   - Не надо.
   - Правильно. Приручить можно даже стервятников, неизвестно когда сгодятся.
   - А если нет?
   - Что - нет?
   - Если не сгодятся?
   - Так не бывает. Да, они падальщики, шавки, глотку перегрызут друг другу, но ради одного раза вполне подходят. Слышал про камикадзе?
   - Нет.
   Кореец вразумил по многим вопросам. Обучал профессиональному каратэ, заплатив начальнику колонии за тренировки. Как известно, деньги помогают держать глаза, рты и уши плотно закрытыми. Гера покупал главное - людей. Педантично запоминал каждого, как дрова в поленницу складывал ровными рядами информацию о своей покупке. Мега-мозг, умнейший человек, блестящий организатор, манипулятор и психолог. Появись он в этот мир лет на двадцать - двадцать пять позже, цены бы ему не было как передовому государственному деятелю. Но он родился тогда, когда родился и шанса подняться наверх не имел. Гера не был ни сыном прокурора, ни крупного партийного босса, обременённого "заслуженными" орденами. Для простых смертных лестница в высокие чертоги перекрывалась шлагбаумом, обмотанном колючей проволокой. Парень из обычной рабочей семьи с неординарными способностями, он нашёл единственный путь для самореализации: стал одним из тех, кого позже назовут криминальными авторитетами.
   Первый срок Гера получил девять лет назад по неопытности и больше ошибок не допускал. Сейчас подставился намеренно, чётко определил судье границы дозволенного - один год. Столько требовалось, чтобы пересидеть не вдали от дома и не рядом. Под гремевшее который год "узбекское дело" расторопные хлопцы из центральной прокуратуры мели без разбору, а у Геры уже был налажен трафик на Урал. Понятно, что прикрывали и сверху и менты. Может, и не самого высокого полёта птицы, но кто знает, а если под мясорубку правосудия попадут? Потерять сейчас, когда только-только пошли не просто деньги, а мешки денег, он не мог себе позволить. Из колонии контролировал малейшее дуновение ветерка в безупречно отлаженной системе, знал каждый шаг от таджикской границы до Свердловска.
   Кореец и Ниночку ненасытную приручил. Она хоть и смотрела на Серого плотоядно, но, с воистину материнской заботой, пеклась о его здоровье, сделала ему назначение в городскую поликлинику на физиопроцедуры. Там же зубы ему вставили пластмассовые, Гера профинансировал. Серый подлечился и вместе с ним работал на строительстве дома на окраине Джизака. Не переставал изумляться: тот, который мог себе позволить купить этот пятиэтажный дом на четыре подъезда, трудился обычным каменщиком. Он уже много знал о корейце, но ни разу не задал себе вопрос: а зачем он его приближает и посвящает в тонкости наркобизнеса? Для чего исподволь, капля за каплей преподносит информацию, за которую можно получить серьёзный срок? Чем он, Серый, отличается от остального людского товара? В конце концов, попросту, почему он с ним нянчится? По наивности думал, мы же почти с одной махалли, поэтому принимал как должное опеку старшего уголовного товарища.
   Как-то в выходной день они закончили тренировку и Серый спросил:
   - Ты же мог просто тренировать?
   - Банально и скучно. Мне другое интересно, какую империю я смогу построить.
   - Зачем?
   - Власть, только она правит миром.
   - Разве не деньги?
   - Нет. Деньги всего лишь средство, их дают оружие и наркотики. Первое мне не подходит. Не поверишь, с детства не выношу драк и крови боюсь.
   - А я грозы, - усмехнулся Серый.
   - У каждого свои страхи. Все чего-то боятся, даже герои. Кстати, с твоей улицы одного недавно похоронили.
   - Кого?
   - Не знаю. Парень из Афганистана в цинке вернулся.
   - Узнай, - спросил Серый, чувствуя, как изнутри подымается колючий холод и леденит душу.
   Четыре дня отгонял дурные мысли, работать не мог, не спал ночами, тревога покоя не давала. Перебирал свой класс, параллельный, ребят на год младше, старше, всех. Но шестое чувство подсказывало страшное. Кто?
   Утром шли на работу по пыльной дороге, уже подходили к стройке, когда плюгавый мужичонка на велосипеде передал Гере послание с большой земли. Он сунул в карман сложенный лист бумаги и отошёл за угол дощатого забора, огораживающего стройплощадку. Серый не отставал, затаив дыхание, смотрел на корейца. Не знал, что там, в плотно исписанном шариковой ручкой тетрадном листе, машинально сжимал и разжимал кулаки, боясь услышать дурные вести. Гера прочитал письмо и подпалил его спичками. Дождался, пока пламя съест лист, на кончике пальцев подбросил последний пепел и сказал:
   - Николаев, знаешь такого? Я про погибшего в Афгане.
   Серый закаменел, не в силах осознать услышанное. Чугуном налилось сердце, ни руки, ни ноги не шевелились. Дышать не мог, ртом хватал воздух в беззвучном крике. Лё-ончик!.. Лё-онька!.. Нет! Нет!.. Не-ет! Закрыл лицо мозолистыми руками и застонал. Как?.. Как? Лёнчик!
   - Шкет!.. Шкет!
   Серый мутно глянул на Геру, развернулся и со всего маху шарахнул по необструганным доскам. Ещё раз, ещё, сильнее, жёстче. Колотил и колотил неистово, собирая на кулаки занозы и проклиная и себя и эту чёртову жизнь. Ярость бессилия, в которой так грозно и зловеще накопились собственная беспомощность, непонимание, ненависть и скорбь, выплеснулась на волю и сносила на своём пути всё. Проломленные доски заваливались внутрь стройплощадки, в их шершавом грохоте рваными звуками доносились крики людей, но остановиться Серый не мог.
   - Серёга!.. Шкет!
   Внезапный захват под горло, железная рука сковала в замок и запрокинула голову назад. Он попытался вывернуться, но получил удар под коленную чашечку и стал оседать. Голубое утреннее небо покачнулось, глаза непроизвольно закрылись. В горле саднило, Серый закашлялся, ладони судорожно рвались к шее, но тщетно. Последнее, что почувствовал, как его осторожно опускают на утоптанный грунт и негромкий голос возле уха:
   - Полежи, отдохни.
   Смерть Лёнчика убила и его. Даже зыбкого пути назад в махаллю не осталось, как и не было шанса хотя бы на шаг приблизиться к Ленке. Он не имел права, понимал это и осознавал: нет никакого смысла и дальше ползать по земле навозным червём. Неумолимый рок, чья-то злая воля отписали для него всего-навсего девятнадцать лет. О жизни не жалел, в любую минуту мог распрощаться с ней, накинуть петлю на шею или перерезать вены. Возможно, кто-то расценил бы это как малодушие, но когда у человека не остаётся ничего, что держало бы на этом свете, его не волнуют оценки недалёких обывателей. Однако, интриганка и невротичка судьба похохотала и не позволила. Беременная одной прихотью сплести воедино в грязь истоптанную жизнь пацана и амбициозного, но выпадающего из общественных норм, авторитета, она распорядилась по-другому.
   Гера отмазал его от начальства и делу ход не дали. Всё шито-крыто, кто там переломал забор, по какой причине, неизвестно. При чём тут осужденный Головин? Ему просто стало плохо, приступ эпилепсии, так Ниночка записала в личное дело и выдала заключение. А то, что вместо души у него чёрная дыра, никого не касается.
   Через неделю, когда Серый мало-мальски оклемался, они работали на четвёртом этаже и в ожидании раствора сели передохнуть на бетонное перекрытие. Гера бездумно швырял перед собой каменную крошку, Серый хмуро смотрел за взмахом его руки. Туда-сюда, вверх-вниз, вверх-вниз.
   - Я чему тебя учил? - начал Гера. - Не умеешь себя контролировать.
   - Зачем?
   - Затем. Впаяют ещё три. Вспыльчивый, снова нарвёшься, плюсом пять получишь. Так и проведёшь всю жизнь на зоне.
   - Какая разница?
   - Не скажи, большая разница. Кулаками и на воле махать можно, если так нравится. Пойдёшь ко мне? Для начала на охрану поставлю.
   - То-то думаю, что ты со мной носишься? Тебе просто боец нужен, да?
   - Не смеши. У меня и без тебя легионеров хватает. Я, может, Мать Тереза.
   - Отец ты, Папа Римский.
   Гера усмехнулся, отобрал три камушка покрупнее и принялся играть ими как в ашички, не обращая внимания на Серого. Увлечённо предавался процессу какое-то время, а потом сказал, перекидывая их с ладони на ладонь:
   - Вот что мне больше всего в тебе нравится, Шкет, так это смесь необузданности и образованности. Мустанг под седлом. Бывают такие, как думаешь?
   - Не знаю, не интересовался.
   - Книжек много читал?
   - Много.
   - Молодец, - сказал Гера, прекратил играть и вытащил из кармана газету "Известия". Протянул, а сам опять за камушки взялся. Серый пробежал глазами и спросил:
   - И что?
   - Вслух читай. Особенно, где подчёркнуто.
   - Закон о кооперации в СССР. Я в этом не понимаю.
   - Ничего, научишься, не боги горшки обжигают. Сказал, читай.
   - "Вмешательство в хозяйственную или иную деятельность кооперативов со стороны государственных и кооперативных органов (союзов, объединений, кооперативов) не допускается. Союзы (объединения) кооперативов имеют право создавать хозрасчетные отраслевые или территориальные кооперативные банки". Мне это зачем?
   - В Чимкенте первый коммерческий банк открылся, - оставил вопрос без ответа Гера, отряхнул руки и повернулся к Серому, буравя взглядом. - Знаю этих ребят, с трёх грузовиков лука целый банк и всё законно. Как тебе? А у меня денег на десяток наберётся, но даже не в этом дело. Политическая система меняется, понимаешь? Мне свой игрок нужен.
   - Да я-то при чём?
   - При том. Ты чистый, у тебя на лице написано: пионер-революционер с красным флагом, галстуком и горном. Умный, независимый, а грамоте обучим. Так сказать, свои кадры вырастим.
   - Во-первых, у меня судимость, во-вторых, я в наркотические игры не играю.
   - А тебе и не надо. Говорю же, мне нужен абсолютно незапятнанный борец за идеалы перестройки. Прожектор нам путь осветил, по нему мы и пойдём в светлое будущее. А судимость и снять можно.
   - Как это?
   - До сих пор не усвоил? Любой вопрос - всего лишь его цена.
   Серый тогда ничего не понимал ни в Гериных многоходовочках, ни в его возможностях. Но то, что в двадцать семь тот мыслил глобально и прокачивал ситуацию на несколько лет вперёд, делало его исключительным. К такому человеку невольно потянешься, подпадёшь почти в наркотическую зависимость от невероятной силы личности. За всю свою жизнь Серый подобных людей больше не знал. Если только незабвенный Ильич, ещё не свергнутый с постаментов, но с ним персонально он знаком не был.
   Наживку Серый заглотил. Не потому, что захотел стать великим махинатором или каким-то мутным ставленником корейца неизвестно где и для чего. Понятия не имел с чем едят такие заумные слова, но врождённая любознательность взяла верх и он ответил:
   - Подумаю.
   Гера улыбнулся, поднялся, отряхнул робу и взялся за работу. Насвистывал что-то под нос, положил первый кирпич, второй, третий, обернулся и сказал:
   - Пока ты не банкир, может, помашешь мастерком? Раствор застынет.
   - Тебе-то что?
   - Мне - ничего, тебе - да. Хорошая репутация нужна, и не хулигань тут без меня.
   Серый с неохотой встал и принялся за дело.
   После освобождения Геры он ещё год оставался в колонии. Не общался ни с кем, изредка с Эдиком, когда кто-то из новеньких пытался качать права. Серый решал проблемы не церемонясь, отработанный приём пятернёй в чужой мягкий живот быстро ставил на место несговорчивых. На этом всё, как правило, и заканчивалось. Много читал, брал книги в городской библиотеке и проглатывал одну за другой. Последняя из прочитанных "Преступление и наказание". За месяц до выхода через того же плюгавого велосипедиста получил конверт. В нём новенький паспорт без всяких отметин и открытка с видом старого Свердловска, где с обратной стороны указан адрес. И даже выйдя из ворот колонии, Серый ещё сомневался, принимает он предложение или нет.
   В Средней Азии есть такое понятие "благодарность". За удачные роды свекровь несёт доктору отрезы дорогих тканей, за пристроенного в институт безмозглого отпрыска отец гонит баранов, за малейшую полученную помощь положено отблагодарить. Это не взятка, не плата за услугу, именно благодарность, чтобы не чувствовать себя обязанным. Серый чувствовал. Не только обязанным, но и зависимым. И всё бы ничего, при его нынешнем моральном состоянии можно было бы наплевать на вбитые с детства в голову условности, но Фёдор Михайлович Достоевский встрял вовремя со своим шедевром. Выбор Серого целиком на его совести: "А коли не к кому, коли идти больше некуда! Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти. Ибо бывает такое время, когда непременно надо хоть куда-нибудь да пойти"! В этом видел он трагизм не только бывшего титулярного советника, но и собственный. Ему податься было некуда, как и несчастному Семёну Захаровичу Мармеладову, отцу всемирно известной Сонечки. И он тоже бывший, когда-то школьный отличник и студент мехфака Головин, в недавнем прошлом друг и сын, просидел на автостанции минут десять и решительно направился на Урал.
  
   - А родители? - спросил Саня. Он давно вышел из оградки и отмерял шагами дорожку у могил. Как маятник туда-сюда, туда-сюда. Это успокаивало, не давало сорваться на крик.
   - Под Кемерово уехали, там родня отцовская. Деревня какая-то, не знаю. Отец через три месяца умер от инфаркта, не вынес. Всё в кучу: я, партия, оказывается, далеко не ум, честь и совесть, да и привыкнуть не смог. Кому он нужен был в сибирской глубинке? Это здесь пост занимал, а там никто. Мать письмо прислала "ушёл непрощённым" и опять его жалела, а я взбесился. Два слова огромными буквами вывел: "Бог простит"! Только она не прочитала. Умерла через две недели после него, тётка написала.
   Серый рассказывал и рассказывал, на Ленку не смотрел. Нечаянное осознание как озарение: к нему он стремился столько лет, к этому крепкому коренастому человеку Сане Черкасову, челноком мечущемуся на старом кладбище. Его слово важнее всего на свете и от него будет зависеть, как жить дальше. Выложил всё без утайки как перед Господом. Закончив, невольно потянулся к крестику и затеребил его.
   - Веришь, Саня?
   Тот остановился напротив, руки в карманах, головой потряс и сказал:
   - С-сука! Вот жизнь грёбаная!
   - Сань! Веришь, нет?
   - Да верю, верю.
   Мгновенно пришла слабость, ноги не держали. Выдохшийся и растерзанный памятью, Серый навалился на оградку и накрылся руками. Лёгким ветерком подуло, всколыхнулись над головой тополя, изгоняя муть из души.
   - Ты чего? Слышь, Серёг?.. Серый..., - Саня опустил руку ему на плечо. Тяжёлая и тёплая, она легла и замерла. Оба не шевелились. - Все мы налажали по жизни, не ты один.
   Тишина вокруг. В густой кроне вдруг запела иволга. Залилась и захлебнулась. Потом горлышко прочистила и взметнулась к самой высокой ноте "фьюти-фюирли-ти-фью". Добралась до верху, вдохнула и снова филигранно высвистывает. Спряталась от всех, а сама раз, другой, третий. Чистым голоском выводит сольную партию, выпевая каждую нотку до конца. Маленькая птичка, чарующая флейта Азии. Ива-иволга.
   Влезла между ними, протиснулась, перепоясалась двумя мужскими руками, Сани и Серого. Прижала к себе обе. Стояли, слушали пение в мелодичном шелесте листвы и смотрели на пацана в чёрном голубом берете. Спи, солдат, спи....
   - Прости нас, Лёнчик, - сказала его жена, его любовь, его луковое счастье.
   - Прости, Круглый, - сказал его друг.
   - Спасибо тебе, Лёнька, - сказал Серый и, наконец, почувствовал себя освобождённым.
  
   На обратном пути заехали на Куйлюк. Красочный восточный базар, самый сезон, всё свежайшее, ночью ещё на бахче да на огородах сидело. Овощи, фрукты горами навалены, огромные полосатые пузаны-арбузы по земле грядой тянутся, следом толстобокие жёлтые и зелёные дыни как поросята, рядом знаменитые мирзачульские медовые "торпеды". И над всем сладкий запах солнца, лета и неуловимое дыхание Узбекистана.
   Саня хотел мясо на плов взять, но Серый не позволил, скупил половину базара. Сметал всё подряд, Саня его осаживал, но дело это бесполезное. По узбекским обычаям ты не можешь пустым в гости прийти, а они явились как снег на голову.
   - Есть всё дома, угомонись, - злился Саня. - Миллионер, что ли?
   - Сиксиллионер. Вреда не будет, отстань.
   Специи втроём выбирали, перетирали между пальцами, принюхивались, с умным видом заключали - не, не пойдёт.
   - Пачиму не пайдёт, дарагой?- возмущался продавец-узбек. - Наша всё, не Турция.
   Они прикалывались. Уторговали у него же. Полный багажник продуктов натолкали.
   На учаке плов развели во дворе. Пополз знакомый аромат зирвака, приправленный дымком. Семьи дружно умывались арбузами и дынями с лепёшечкой, а у Серого ещё одно дело осталось, примерялся с какой стороны подойти. Но в голове глупость кружилась вертолётом и не давала сосредоточиться: "Без друзей меня чуть-чуть, без друзей меня чуть-чуть, а с друзьями много...", даже забубнил под нос:
   - Что мне снег, что мне зной, что мне дождик проливной... .
   - Ты чего? В детство впал?- спросил Саня, помешивая зирвак. - Пойдём, помахаемся лучше, не забыл?
   - Нет, у меня дома есть.
   Они подошли к столу и съели по ломтю арбуза.
   - Мои все боксируют, - сказал Саня, отирая рот ладонью.
   - Мои тоже, - ответил Серый.
   - Может, стенка на стенку?
   - Перчаток хватит?
   - Найдём.
   - Что, девчули, пошли? - кивнул своим Саня.
   - Да ну тебя, - сказала Марина и Ленке: - Пока всей округе носы не переломает, не успокоится. С пяти лет девчонки приёмы отрабатывают, мужика любого завалят и глазом не моргнут.
   - А что, я хоть сейчас, - поддержала Лена-маленькая.
   - Ты-то куда?
   - Так я же не животом, кулаками.
   Все засмеялись.
   - Ладно, сидите, болельщицы, - сказал Саня.
   Они направились в сарай. Новенькая "груша" висела на законном месте. Натянули перчатки и вышли наружу. Немного поразмялись, попружинили ногами, плечами поиграли. Серый оценил противника: тяжёлый, неповоротливый, на пол головы ниже. Сам-то он поджарый, до сих пор гибкость сохранил. Покачался взад-вперёд, всё, готов. Тут же получил от Сани. Удар молниеносный, прямой левый, джеб. Понял, отсечь его от ближнего боя надо. А тот, на удивление, подвижный, ноги упругие и лёгкие. Серый держал его на мушке и не давал подойти. Саня только дёрнулся, он ему и впечатал.
   - Молодец! - крикнула Ленка. - Давай, папа!
   Двойняшки вместе с ней закричали "Ура!", группа поддержки противника взметнулась скандированием:
   - Па-па! Па-па! Па-па!
   Сразу полетели советы:
   - Он длинный, пригнись. Снизу бей, пап! Уводи его, уводи!
   Они с Саней плясали друг вокруг друга, женское разноголосие звенело в ушах, сыновья вторили "Папа, давай! Мочи его!", что-то в этом было. Мысль какая-то промелькнула, но Серый пропустил свинг правой в корпус и она вылетела мгновенно. Сосредоточился на бое и отыграл позиции. Чувствовал руку профессионала напротив, сокрушительную и уверенную, весь подобрался, но пропустил апперкот.
   - Гонг! - крикнула Марина. - Идите, плов посмотрите, а то сгорит.
   Обнялись потные, запыхавшиеся, Санёк довольный.
   - Не обольщайся, - сказал Серый. - Первый раунд.
   - Ну-ну.
   Закинули рис и сели передохнуть. Двойняшки подобрали перчатки и скакали друг против друга. Надюшка ими руководила, а беременная Леночка и впрямь натянула перчатку и показывала как правильно выполнять апперкот. Серый смотрел на них и опять какая-то ускользающая мысль мозолила в голове, но, взбудораженный боем, поймать её не мог.
   - Приезжайте к нам, - сказала Ленка.
   - Можно, только мы на следующий год в Уфу хотели съездить, - ответил Саня, развалившись на стуле и положив руку жене на плечо.
   - А вы насовсем, - сказал Серый.
   - Смеёшься? У нас всё продать, на халупу и то не хватит.
   - Да не надо продавать. У вас есть где в Москве остановиться.
   - Ага. У Машки полно народу и мы ещё до кучи.
   Серый сходил в дом и вернулся с большим конвертом. Сел напротив Сани, протянул ему и сказал:
   - Зачем у Машки? У вас своего навалом.
   - Не понял?
   - Это ваше.
   Саня открыл конверт, заглянул туда и непонимающе посмотрел на Серого.
   - Что это?
   - Я же сказал - ваше. Три квартиры, акции. Списки, копии документов, надо переоформить. Дети родились когда, я на четверых поделил. Счета у всех отдельные, правда, на моё имя, но я ничего не трогал. Туда и деньги от аренды идут и дивиденды. На жизнь хватит.
   Зависла пауза. Марина смотрела на Серого широко раскрытыми глазами, Ленка положила руку ему на колено и сжала со всей силы. С правой стороны доносился командный голос Леночки:
   - Ты кто? Лёня? До конца руку выпрямляй. Смотри, вот так. А у тебя в локте согнута.
   - А у меня?
   - Ты молодец, у тебя хорошо.
   - Понял, Роналду? Я лучше!
   Саня положил конверт на стол и разгладил руками. Поднял глаза спокойные и насмешливые, сказал:
   - Я не....
   - Корейцев поможешь найти? Кто-то же остался.
   - Помогу. Ребят поспрашиваю. Ты кем себя возомнил, фон-барон?
   - Всё по-честному. Вы за меня отвоевали, я за вас отработал, скажем так.
   - Мы не можем, Серёж, - возразила Марина.
   - Ещё как можете, - ответила Ленка и снова сжала его коленку. "Скажи - да! Ну, возьми, Саня", - мысленно твердил Серый, а вслух сказал: - Хорошо. Это не тебе. Это двум пацанам, Сане и Лёнчику, и их детям.
   Сашка помолчал, посмотрел на Ленку и выдал:
   - Вот сволочь, а? Самый хитромудрый всегда был.
   Она засмеялась, взяла мужа под руку и прильнула к нему.
   - А что молчал столько лет? - спросил Саня.
   - Не знал как подойти. Думал, не поймёшь.
   - Да куда уж мне! Только знаешь что, Серый? Я давно понял: никто не знает как правильно жить. И судить никто не вправе.
   - Тогда зачем сказал? Ну, на кладбище.
   - Так ты же мялся как девка на смотринах.
   - В смысле?
   Саня снова глянул на Ленку и скривился в глумливой улыбке. Серый опустил глаза на жену, она исподтишка показывала Сане кулак. Смутно начиная прозревать, спросил его:
   - Развели?
   - Ну, зачем так грубо? Чуток подтолкнули.
   - И ты с ним заодно? - Серый повернулся к жене.
   - Не угадал. Это я с ней. Лен, почему-то я всегда думал, что он умнее.
   - Я тоже.
   - Прикончу обоих!
   - Полегче на поворотах, - сказал Саня. - Женщин и детей обижать нельзя. И вообще, боец ты так себе.
   - Что-о?
   - Что слышал. Левая слабая, корпус открываешь. Отдышался? Пошли, что ль, натаскаю.
   - Ты? Тоже мне - спец!
   - Наз! Спец-наз. Это я снаружи солидный, а внутри "рейнджер".
   Они прогостили у Сани неделю. Ездили купаться, гуляли по махалле. Странно, теперь она не казалась такой захудалой и жалкой. Родные дома старенькие, но в них кипит жизнь: кто-то по-узбекски выкрикивает из окна заигравшихся "боласят", тут же подростки загоняют мяч в ворота из двух булыжников, две пожилые апайки о чём-то судачат у Ленкиного подъезда. Центральная дорога широкая, вдоль неё тянутся аккуратно выкрашенные четырёхэтажки. Глаза привыкли к жёлтой сухой траве, по-другому никогда и не было. В школьном дворе разросшиеся деревья, они их сами сажали на субботнике.
   Зашли в гости к Николаю Петровичу. Старый учитель обрадовался и прослезился, Ленка его поддержала. Он оглядел всё семейство и сказал:
   - Опять у тебя трое? Как ты, всё-таки, ими управляешь, Злобина?
   - Не знаю, - засмеялась она.
   Вечерами тут и там слышалось: "Кисля малляко-у!", узбечки-торговки кислым молоком и куртом предлагали свой товар. Память незамедлительно подсовывала кричалки: "Деньги даллеко-у"!
   Уютный малоэтажный мир вдалеке от больших городов. Живёт себе потихоньку размеренной жизнью под щедрым узбекским солнцем. Маленькая махалля дала много больше, чем все страны и континенты вместе взятые. Серый смотрел на ночное небо, обнимал детей, жену и точно знал: таким наполненным счастьем он не был никогда раньше.

Лёнчик

Глава тридцатая

   "Здравствуй дорогая Лена! С армейским приветом к тебе сержант Николаев. Извини что долго не писал. О чём писать? Война она и есть война. Хорошего мало. Как твои дела? Как учёба? Как погода? Тут жарко. Апрель здесь другой не как у нас. А в горах красиво. Мы с Саньком на прошлой неделе в засаде лежали. Вспомнили как на Чимган за тюльпанами ездили. Помнишь? Вернёмся все вместе на водопад рванём. Ты знаешь что наш Саня Красавчик? Кликуха у него такая с учебки".
   Дальше другим стержнем.
   "Никак не могу тебе дописать. Получил старшего сержанта и вторую медаль. Даже не думал а мне дали. С ребятами отметили. Я в военторге на чеки набрал печенья и сгущёнки с Саней торт слепили. Сожрали (зачёркнуто) умяли с пацанами в один присест. Всё время сладкое охота блин. Ирисок бы чтобы к зубам липло. А Сане звание не дали. Только я не хвастаюсь. Или хвастаюсь. Ну и пусть. Хочу в Рязанское военное училище поступать. Командир сказал даст рекомендацию. Мне надо подтянуться по матеше и по русскому. Поможешь? Будешь женой офицера. Я справлюсь Лен. Прогонял балду в школе придётся нахрапом брать. Но девятнадцать лет это не много. А я смогу не думай. Мне пора потом допишу.
   Вчера вернулись злые как собаки. Зазря пролежали четверо суток духи не у нас прошли. Их всё равно накрыли а мы сгорели под ноль. Я ещё ничего у меня борода а Саня как полковое знамя. А как хочется майской грозой да по лужам.
   О чём в письмах пишут? Не знаю. Что писать то? Ну вот помнишь в школе по истории про средневековье проходили? Оказывается оно как раз тут. В Кабуле получше в аулах нищета народ забитый даже жалко. А всё равно живут и детей по многу рожают. По ихнему бача по-узбекски бола. Похоже да? У нас тоже дети будут. Двое. Нет трое (чиркушки жирным крестиком и рядом цифра 4). Два мальчика и две девочки. Согласна? Потому что дети по любому должны рожаться хоть что творись на земле. Только ты не смейся я и взаправду так думаю. Иногда мне кажется что я совсем старый. 35 лет. Или даже 40".
   По клеточкам старательно проведена черта от руки, где-то извилистая, где-то почти ровная. Под ней ряд маленьких сердечек и цветочков, какие рисуют в классе на уроках. Паста фиолетовая уже выцветшая.
   "Лен-ка Лен-ка Лен-ка. Нецелованная мною Лен-ка. Откуда ты взялась Ленка? Знаешь где я тебя нашёл? Возле подъезда в синей коляске сидела. А платочек на голове белый. Вместо машинки катал. Не помнишь? Я и сам не помню. Только шорох камней под колёсами слышу и как мама твоя говорит Лёня не урони. А я бы ни за что не уронил. Коленочки у Леночки кто придумал знаешь? Я. За руку тебя вёл дороги ещё не было а сзади матери наши мне говорят. Осторожно Лёня держи крепче разобьётся. Вправду думал разлетишься как пиалушка об пол и держал изо всех сил. Ты всё равно упала а я испугался. Отряхивал тебе коленки и говорил не плачь Леночка. Я подую на коленочки подую. Они смеялись я дул а ты так и не заплакала. Леночки-коленочки. (Сердечко и цветочек нарисованы).
   Помнишь как звала меня? Выйдешь из дома и кричишь сверху Лёня! Только услышу и пулей на выход. Иду! Мать дразнила беги женишок.
   Потом хомяк Саня появился. Другую твою руку взял и я ему врезал. А он мне. Меня мать отругала ему отец по заднице надавал. Только он всё равно за тебя хватался. Кое как поделили. Потом Серый переехал а рук у тебя больше не было. Он длинный гад сзади ходил впритык. Только мы с Саней отпустим он тебя сразу за подмышки тянет. Знаешь сколько он за это получал? Ну и мы тоже.
   Только всё равно...".
   На этом письмо заканчивается.

ЭПИЛОГ

   В аэропорту сдали багаж и расположились в кафе. Дети съели по мороженому, взрослые просто сидели. Саня дождался, когда мальчишки выскребут остатки, кивнул в Ленкину сторону и сказал:
   - Можно, Серый?
   - Что ты у меня спрашиваешь?
   - Ты же муж.
   - И что? У неё спроси.
   Саня повернулся к Ленке, она улыбнулась, а у него глаза остались серьёзными.
   - Пойдёмте, на самолёты посмотрим, - сказал Серый, забрал сыновей и пошёл к окну. Оттуда оглянулся.
   Санёк наклонился к Ленке, лоб в лоб к ней приклеился, рукой за шею обхватил, как и положено. Смотрел и молчал. И она молчала. Серый перевёл взгляд на взлетающий лайнер.
   - Давай, брат, - сказал Саня, обнимая его перед зоной вылета. - Береги её.
   - Конечно. Всё-таки, подумайте. Дети там, что теперь?
   - Подумаем, подумаем. Спасибо.
   - И тебе.
   Заняли места в бизнес-классе. Задраены выходы. Самолёт медленно попятился назад, развернулся и покатился мимо гигантских букв "TOSHKENT".
   "Добрый день, уважаемые пассажиры! Авиакомпания "Узбекистон хаво йуллари" рада приветствовать вас на борту аэробуса А 320".
   У Ленки на коленях пакетик.
   - Что это? - спросил Серый.
   - Не знаю, Саша дал. Сказал, от них с Лёней на память.
   Она достала запечатанную коробку с косметикой, дешёвенькие серёжки в прозрачной шелестящей упаковке, чёрный замшевый мешочек с надписью "Ferrari". Сложенный вдвое пожелтевший тетрадный листок, на нём фиолетовой пастой нарисовано пронзённое сердце. С одной стороны над стрелой надпись "Лена", с другой "Лёня". Серый отвернулся.
   Самолёт легко оторвался от земли и сделал круг над Ташкентом. Белое солнце полоснуло по глазам, но закрывать иллюминатор Серый не стал. Смотрел на квадратики домов, нашёл телевизионную башню, стадион "Пактакор". Надо бы вернуться сюда, толком и не видели город.
   - Прочитай, - Ленка протянула ему листок. - Саша сказал, Мурат привёз в прошлом году, у Лёни под матрасом нашёл.
   - Зачем? Это же тебе.
   - Да. Но что я без тебя?
   Каракули на полтора листа без единой запятой. Знаки препинания для него не существовали, впрочем, как и любые препятствия. В конце большими печатными буквами выведено с нажимом, кое-где даже бумага порвалась: "Не умею я писать письма Ленка! Только люблю и всё"! Пять восклицательных знаков.
   Серый аккуратно сложил письмо, прошёлся пальцами по сгибу, ещё раз. Повернулся к окну и чуть слышно сказал:
   - Здравствуй, Бог! Извини, что так фамильярно, но я всего лишь махаллинский пацан и я всё понял. Спасибо.
   Он повернулся к жене. На ней были раскладные очки "Ferrari" и она смотрела на солнце. Громадное, безмятежное, оно рассыпало блики на голубые воды Чирчика, на белые валуны с золотистыми росчерками. Переливалось россыпью алмазов на загорелых мальчишеских фигурах, ореолом стояло за их головами. Лёнчик, Саня и Серый. И Ленка.

   Кишлак - селение в Средней Азии
   Кельмонда - иди сюда (узб).
   Хозир келяман - сейчас, иду (узб).
   Хайр - до свидания (узб).
   Махалля - часть города, с преимущественно мусульманским населением
   Курпача - тонкий ватный матрас.
   Чилля - период 40-дневной безветренной жары с 25 июня по 3 августа, температура воздуха устанавливается свыше +40
   Шейхантаур, Тизиковка, Юнусабад - районы в Ташкенте
   Ляган - большое блюдо
   Апа - женщина старшего возраста (узб.); апайка - разг.
   Сквер - Сквер Революции в Ташкенте
   Хирман - место в поле, где принимают хлопок.
   Курак - недозрелый хлопок, зелёная нераскрытая коробочка чуть поменьше яйца.
   Урда - район в Ташкенте.
   Анхор - большой оросительный канал, протекает через центр Ташкента.
   Той (туй) - большой праздник в честь важных событий.
   Чапан - национальная одежда, стёганый ватный халат широкого кроя.
   Усьма - растение для окрашивания бровей в Средней Азии.
   Баракалла - молодец (узб).
   Шавля - неудачный плов.
   Катта рахмат - большое спасибо (узб).
   Учак - небольшая печь, приспособление круглой формы для установки казана.
   Зирвак - основа для плова: обжаренные куски мяса с луком, морковью и специями.
   Зарики - кубики для игры в нарды.
   Майли - ладно, хорошо, пусть (узб).
   Хоп - ладно, договорились (узб).
   Пуштунка - головной убор из шерсти.
   РЭКС - разведчик экстра класса
   Дукан - небольшая торговая лавка
   Песочка - комплект полевой летней формы военнослужащих Вооружённых Сил СССР
   ПМП - пункт медицинской помощи.
   Рязанское - Рязанское училище ВДВ
   Рахмат, ака - спасибо, отец (узб).
   Бача - мальчик (перс).
   Госпиталка - Госпитальный базар в Ташкенте
   Бир, икки, уч - раз, два, три (узб).
   Чайхана - чайная и столовая в Средней Азии
   Дастархан - скатерть прямоугольной формы, сервированный стол, накрытый для трапезы.
   Стихи Н. Волковой
   Бор - есть (узб).
   Шундыми? - понимаешь? (узб).
   Йок - нет (узб).
   "Бахт" - озеро на окраине Ташкента
   Люлишек - узбекские цыгане-люли
   Кускут - повилика, паразитное растение.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
  
Оценка: 9.34*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019