Младший командир Красной Армии, служащий в роте связи Степан Лаптев проверял катушку телефонного кабеля и вполголоса матерился.
Вся работа с утра сегодняшнего дня проходила на нервах. И вчерашние сутки по накалу страстей не уступали. Вообще три последних дня вся рота связи бегала по декабрьскому снегу как ужаленная, прокладывая новые резервные линии связи. Шутка ли - приказ сверху, из-под тех самых больших рубиновых звезд - обеспечить испытания в боевых условиях новых секретных танков. Видел Семен эти "секретные" танки. Даже на фоне внушающих уважение трехбашенных двадцатипятитонных Т-28 они выделялись как огромные каменные глыбы, обтесанные ледником, среди галечного пляжа. Танков было три. Один с огромной башней, другие два - с двумя башнями, поставленными, согласно меткому народному слову, "цугом, по-линкорному". Машины, окрашенные в симпатичный молочный с разводами зимний "камуфляжный" цвет, одним своим видом символизировали мощь бронетанковых войск. Мужики из пехоты сначала с восторгом восприняли появление этих гигантов, появившихся внезапно на передовой с целой свитой меньших собратьев. Все считали, что уж эти железные горы, ощетинившиеся жерлами полковых калибров - разнесут в полчаса всю хитрую и неожиданно мощную оборону белофиннов. Но гигантам не везло. Сразу и по-крупному. Ничего кроме вминания в снег заграждений из колючей проволоки и сваливания гранитных надолбов, те пока хорошо делать не умели. Хотя по вражеским дотам стреляли знатно. Еще бы - благодаря толстой броне безнаказанно выходили на прямую наводку и просто глушили в пять стволов любое движение на финской стороне. Но стоило нашей пехоте вновь подняться в атаку по красной ракете, как финские пулеметы оживали и кинжальным огнем отбрасывали ее обратно. Финны давным-давно пристреляли всю местность перед своими позициями. Еще и родная артиллерия могла иногда "подсуропить" своей же пехоте с запоздавшим или неточным из-за неопытного корректировщика артобстрелом.
Неприятности у "секретных" танков начались с того, что сначала "большеголовому" прострелили ствол, и его после этого отправили на ремонт. Затем командование, имевшее приказ и настойчиво понукаемое руководителями свыше, решило пойти ва-банк. Поставив два оставшихся двухбашенных "секретных" танка во главе колонны, не нашло ничего лучше, как послать их по узкой лесной дороге в прорыв, следуя всем наставлениям по танковой тактике РККА, которые писались под действия на открытой местности, в поле, вроде Халхин-Гола или озера Хасан.
Красная Армия который день подряд безуспешно пыталась взять сильно укрепленный и глубоко эшелонированный финский рубеж обороны, желая во что бы то ни стало вписаться в казенную формулировку "взял сходу". Осознание того, что у финнов не хлипкие японские траншеи и что перед штурмом надо сначала вскрыть огневые точки, затем раздолбить их корпусной артиллерией, после чего выслать саперов, чтоб те разминировали подходы и расчистили проходы в надолбах, а уж потом запускать танки, к высшему командованию РККА придет только во второй половине этого конфликта, названного впоследствии Зимней войной, после пятидесятиградусных январских морозов.
Усиленный бронетанковый отряд пошел вперед без артподготовки и без сопровождения пехоты. Про поддержку авиации никто даже не заикался, хотя артиллерия и пехота могли бы и поддержать, если бы комдив отдал соответствующую команду. Но что взять с комдива, который еще два года назад ходил в капитанах, как и многие нынешние командиры полков, бригад и дивизий. Вдобавок, каждый свой приказ комдив должен был согласовывать с комиссаром, что существенно снижало скорость принятия решений. Красная Армия еще училась воевать, оплачивая свое обучение самой дорогой ценой из всех возможных - ценой жизней своих бойцов.
Сначала все было чудесно, буквально как в пропагандистских фильмах: повинуясь флажкам командиров, зычно взревев авиационными двигателями, танки мощно и неотвратимо, дыша силой и упрямой верой в свою стальную судьбу, пошли в атаку на финские позиции. Выломав очередные метры колючей проволоки, выворотив надолбы и преодолев неглубокий противотанковый ров, колонна танков, ведомая двумя гигантами, рванула вглубь вражеских укреплений по узкой, покрытой снегом лесной дороге. Казалось, вот он - прорыв, стальные хищники наконец нащупали брешь, и пехота, пройдя следом за прорвавшимися танками, закрепит долгожданный успех.
Но тут головной танк, то ли из-за невнимательности механика-водителя, а может, просто по судьбе своей, на лесной развилке наехал на груду каких-то ящиков. Никто потом так и не смог выяснить - были те ящики небольшим финским полевым складом боеприпасов или, что вернее, заранее заложенным фугасом на единственном направлении, куда могли направиться наши танки - но рвануло знатно. Нарвись на этот фугас легкая БТ-шка - порвало бы ее пополам, а так нашему новейшему супертанку только гусеницу сорвало, поломало ленивец, да днище погнулось. Колонна встала. Головной танк передней частью клюнул в воронку - мощный взрыв, несмотря на входящую в силу зиму, растопил и смел весь снег вокруг поврежденной машины. В тот день танкисты прокляли всех своих богов. Все попытки починить или отбуксировать горемычный танк не привели ни к какому результату. Пока чинили первый, чуть не сломался и второй "секретный" гигант. Финны тем временем стянули в этот район артиллерию и все возможные резервы, готовясь к неизбежному для наших застрявших в лесу танков ночному возмездию.
В результате, прикинув все за и против, расстроенное командование отдало приказ на отход, решив оставить сломавшийся "секретный" танк "на съедение". Тем более что финны уже и так, стреляя из леса по специально прорубленным фланкирующим узким просекам в борта наших танков, серьезно уменьшили их численность. Решение на отход пусть было и "соломоновым", но, тем не менее, грамотным приказом, так как оставь колонну в лесу на ночь - к утру от нее остались бы обгорелые рожки да ножки. Финны своими бутылками с "коктейлем Молотова" орудовали профессионально и совершенно бесстрашно. Танк - орудие прорыва. Ему простор для боя нужен, поле. Без маневра, без прикрытия пехотой, зажатый на лесной дороге танк в противостоянии с исступленным финном, у которого "зажигалки" сожгли родной дом в пригороде Хельсинки - обречен.
За ошибки "людей в черном", как за глаза называли танкистов за их внешний вид и постоянную, просто трубочистную чумазость, опять пришлось расплачиваться пехоте. На следующий день после этой неудавшейся танковой эскапады пришел приказ танк отбить и отбуксировать любой ценой. Для чего привлекались изрядные силы в составе двух усиленных рот - стрелковой и саперной, и взвода средних танков Т-28.
С учетом того, что за ходом боевых испытаний "секретных" танков следило самое высокое, обеспокоенное сейчас руководство, подчиненные всех рангов покоя не знали.
Степан не успел перекусить после проверки катушки, как ему приказали взять мотоцикл и быстрее ехать на батарею, чтобы передать пакет с приказом лично в руки комбату. Степан на гражданке имел лихой опыт мотогонок, поэтому быстро донесся до артпозиций на своем "Попробуй Меня Заведи" - ПМЗ-А-750 с коляской. Комбат принял пакет и, взглянув на посыльного недовольным невыспавшимся взглядом, разорался на ровном месте о нестроевом виде и недостаточно чётком отдании чести при приветствии старшего по званию. Затем он схватил Степана за рукав и отволок вглубь командирской землянки, где за ширмой сидел несчастный радист Юрка Шанский у раскуроченных коробов радиостанций.
- Раз связист, то чини, - гаркнул в ухо Степану раскрасневшийся комбат. - Не починишь, под трибунал пойдешь, вместе с этим...
- Товарищ капитан! Ну нет запасных ламп на нашем складе, я в корпусной отправил требование, но машину на дороге белофинны сожгли... - попытался, оправдываясь, встать со своего места Юрка.
- Молчать! Обоих теперь как диверсантов по суд отдам! Нет! Я вас лично расстреляю перед строем. - Капитан демонстративно цапнул темную кобуру с ТТ, висящей на его боку.
От возможного расстрела парней спас зашедший в землянку батальонный комиссар. Степан непроизвольно отметил разницу между вошедшим и комбатом. В отличие от пехотно-серого капитана, комиссар форсил в белом полушубке, и даже личное оружие, наган - и тот находился в светло-желтой кобуре.
- Виктор Геннадьевич! Надо поговорить. О...
- Не здесь товарищ Чости! - Тут же встрепенулся комбат. - Пройдемте к орудию еще раз. Еще раз надо осмотреть.
И они вместе вышли из землянки.
- ... орудию, 152-мм гаубице-пушке, казенную часть при выстреле оторвало. Вот, забегали, ищут на батарее диверсантов и провокаторов, - шепотом, навалившись на стол грудью к Степану, пояснил Юрка ситуацию. - Дело на контроль сам маршал Кулик взял. Вчера с батареи всех к особисту таскали, тот уже чуть ли не пытает, ищет "контру". А сам комбат нервный еще и оттого, что у него жена в Ленинграде осталась. Вот-вот родить должна, а вестей никаких. Ко всем бедам и радиостанция сдохла.
- А я-то тут причем? - резонно, как ему показалось, спросил друга по несчастью Степан. - Твоя рация ты и виноват если что. Я вот, вообще на мотоцикле сейчас донесения развожу.
- Комбата слышал?! Вот! Все, мужик на взводе, ему сейчас все едино - снизу кроют, сверху бьют, дома вообще ситуация каюк. Ему все равно, кто сейчас виноват - лишь бы злость спустить на ком-то, - жарко продолжал шептать собеседнику Юрка. Он решил, для верности, добавить еще новостей с местной кухни:
- Как сумасшедший, спрашивает иногда - ноль или единица. Когда отвечают ноль - шибко злится. Сразу видно - свих мозга от всего этого.
Конечно, отвечал за радиостанцию Юрка, сдохла она в его дежурство, но в одиночку страдать ему ну никак не хотелось. В обычной ситуации они б даже пожалели командира, так как он у подчиненных считался правильным и на своем месте. Но события последних трех дней, обилие на передовой важного начальства, снующие везде "эмки", которые с броневиками охраны почти блокировали всякое движение по местным узким и непролазным дорогам, ранее душевного комбата довели до точки. Тут любой бы сдал, люди не из стали.
- Степ! Хоть посмотри что тут, ты же, все в батальоне говорят - самый головастый. Может, и придумаешь что? Ты же комсомолец! Идейный. Сам с "брони" соскочил, чтоб с завода на войну попасть. Комбат хоть чуток оттает, сам знаешь - он же не сволочь, давят его.
На столе перед радистом, кроме кучи инструментов, находилась в полуразобранном состоянии часть радиостанции 5-АК - приемник 5РКУ-2.
Рядом, почти целая, лежала "любимая" связистами "эрбушка-горбушка" в алюминиевом корпусе, или по-военному литеру - РБ (3-Р).
- И что ты тут химичишь? - донельзя удивился Степан, разглядывая при свете двух керосиновых "летучих мышей" эту свалку. - В чем проблема у приемника, можешь сразу сказать?
- Да в проклятых лампах, тудыть ее в качель, - страшно выругался радист. - Сдохла лампа в приемнике, резерва нет, вот и пытаюсь из запасной горбушки выковырять и вставить.
Степан задумчиво повертел на свету корпус "давшей дуба" лампы, оказавшейся довольно дефицитной сейчас - тетродом прямого накала СБ-112. Положил ее обратно на стол и стал вдумчиво разглядывать скромные запасы запчастей, которые были развернуты из кульков своим запасливым хозяином и явлены на свет на куске ткани. Было, так скажем сразу, небогато. Три 2К2М и одна, непонятно как оказавшаяся у радиста, лампа для все еще экспериментального миноискателя Кудымова - СО-243. Степан видел эти миноискатели у саперов и даже во внутренности заглянул.
- Тебе лампы из "горбушки" не помогут, - просветил беднягу-радиста Степан, не вдаваясь в расспросы об авантюрной судьбе лампы от миноискателя. - Тебе же совсем другие нужны - сто двенадцатые. Еще тут на триодах, УБ-110 есть. Есть лишняя? Можно у танкистов, накинув сверху "два-кэмэшку", на нужную выменять.
У Степана, как заядлого радиолюбителя, был собственный загашник, сделанный из небольшого железного термоса, с запасом ламп и небольшими качественными инструментами, собираемых по оказии. Но кроме тех же "два-кэмэшек" там давно уже ничего не было. Разошлось.
- Да я сам знаю, что не помогут, - почти закричал радист. - Но, ё-маё-зеленое, попытаться-то я должен. Хоть сижу и вид делаю, что чиню. Буду так без дела сидеть - комбат или как собаку застрелит, или особистов с политруком натравит. А танкисты не выменяют, уюшки. Слышал, как вчера мы танки секретные прикрывали? Доприкрывались. Знаешь, почему пехота к танкам не прошла? Нам приказ дали - каждые четверть часу по одному трехминутному артналету. А связь-то тю-тю. По телефону - нельзя. Пока посыльный добрался - пехота сама решила орден себе заработать. А там сосны, ели. Мы по квадратам бьем - снаряды по стволам втыкаются. Танкам-то хоть что - им все равно какой дождь, а красноармейцам зонтиков не выдали. Когда вдобавок еще и финны из пулеметов добавили, те и отошли. А танки без пехоты в лесу - сам знаешь, горят в полночь, как пионерский костер.
- Тебе не в радисты, тебе в писатели надо идти, - посоветовал радисту Степан. - Ладно, сиди, а я пошел. Крути свое "кино" дальше. Без ламп не починить. С меня и так стружку снимет мой капитан, за то, что долго шляюсь. А твой комбат - мне не начальство, - веско, как ему казалось, добавил Степан, сам удивляясь внутренней уверенности в собственной правоте. С именно такой уверенностью он со скандалом ушел с завода в армию, чтобы лично отодвинуть границы от родного "города трех революций". Белофинны были упертым и непонятным в его понимании народом, к которому лично Степан никакого доверия не испытывал, после всех историй об их вероломных нападениях в двадцатых. Но самым главным фактором для Степки было то, что в Ленинграде жили его мать и маленькая сестра. Жить в самом лучшем государстве в мире с осознанием возможности артобстрела любимых близких со стороны непредсказуемых белофиннов - для Степана было невыносимо. Поэтому, как и многие ленинградцы, он рвался на войну.
На пути обратно Степану пришлось задержаться. Какой-то вредитель, видимо, на командирском танке, сбил своей антенной телефонный провод, пересекавший на вешках дорогу, и теперь лежавший разорванным по обочинам. Пришлось остановиться и, поплевав на руки, взяться за черенок пехотной лопатки, чтоб заново вкопать свороченную вешку, а затем еще и сращивать кабель.
Не успел уставший Степан вернуться в свое расположение, как его тут же неожиданно вызвали к особисту, старшему лейтенанту госбезопасности Ковригину. "Неужели очумевший комбат меня заложил?" - была первая мысль Лаптева. Первая мысль, как оно часто бывает, оказалась правильной. Вторая мысль была о том, что его заложили по тому же проводу, который он сейчас починил. Любое доброе дело не окажется безнаказанным.
Особист, в нынешних обстоятельствах роющий сразу под всех, с простым, самым младшим командиром Красной Армии долгих церемоний вытанцовывать не стал. Невыспавшийся вид его был страшен и суров. Еще бы - все командование дивизии бегало последние двое суток как наскипидаренное из-за этой эпопеи с "секретными" двухбашенными танками. Еще и орудия сами себе казенники отрывают. Радиостанции в части ломаются. Тут уже, по совокупности, за то, что не углядел, и самого товарища старшего лейтенанта сковырнуть могут с отчаянной формулировкой. Приедет комиссия Военного Совета, пропишут рецепт. А затем поставит перед бруствером горячо любимое и самое справедливое в своей беспощадности начальство - и самолично, его персону - "ага". Особист, действуя напористо, как носорог, тут же выложил претензию комбата, который страшно обиделся, что какой-то связист посмел от него удрать без разрешения, и в отместку наябедничал прямо куда надо по полевому телефону открытым текстом. По словам ст. лейтенанта госбезопасности, тут было не меньше чем "измена Родины" и "саботаж" вместе взятые. Степан отбивался как мог. Он твердо держал линию, что он по должности связист, а не ремонтник, и просто не знает, как чинить радиостанции, тем более без ламп. Так и не пробив пассивной защиты Лаптева, старший лейтенант выложил главный козырь: почему отделенный командир доблестной и непобедимой РККА не донес на своего начальника, старшину Ничуренко, когда тот хаял командира 44-й Краснознаменной стрелковой дивизии им. Щорса, товарища Виноградова? Что де знал его старшина еще как командира среднего звена, и что тот "еще наломает дров". Степан поначалу опешил. Сдал украинца-старшину явно кто-то из своих, из связистов, при чужих таких слов битый жизнью старшина не позволял. Крамолы особой, по своей совести, тут Степан за Ничуренко не увидел. Ну в центральной газете напечатали фото очередного "выдвиженца", прыгнувшего чуть ли не из лейтенантов в комдивы, ну нашелся сослуживец с нелестной характеристикой. Но причем здесь "контра"?
Степан твердо встал на позицию "не видел, не слышал, починял примус". Он чуть было не ляпнул эту фразу, но вовремя прикусил язык.
Разговор завершился неожиданно. Внезапно особист, почуяв, что клиент уперся и вины за собой не ощущает, переключился на день грядущий. В любом случае он красноармейца Лаптева "прокачал" и видел его насквозь.
- Надоели вы мне все. Один через буханку в себя стреляет, второй пальцы на левой руке оттяпывает, третий, целый командир роты, финские золотые часы себе хочет намародерить, а четвертый так вообще лампы ломает в радиостанции, - высказал особист толстый намек в сторону то ли Юрки-радиста, то ли Степана в конце своей обвинительной речи.
- Личное дело у тебя - загляденье. Доброволец. Комсомолец. Призы на мотогонках. С техникой дружен. Командира старшину - не сдал, друг у тебя командир. И если не слышал его слов - тут другой коленкор. Уже после победы над белофиннами будем разбираться. Недели три, максимум месяц у тебя есть подумать, пока мы Хельсинки не взяли. Но есть дело для тебя, прямо сейчас, что смоет все обвинения. Завтра пойдешь к "секретному" танку, потянешь провод связи прямо до него. Задача твоя следующая - как в танк залезешь - срисуй, что там будет из радиооборудования. Внимательно срисуй. Если наши славные танкисты там что-либо оставили из документации или секретных приборов - подберешь все до бумажечки, целое раскурочишь. Там саперы будут работать, а ты, значит, как связист со своей стороны все проконтролируешь. Если танк опять не эвакуируют - радиостанцию сам подорвешь, понял? В пыль ее, в порошок. А докладную на тебя - в клочки сам порву.
Ошалевший от такого перехода Степан даже дал петуха в голос и переспросил:
- Радиостанция? Подорвать?! Как?!
Ответ особиста был непечатный. Мгновенно перед носом у радиста оказалась связка ручных осколочных гранат РГД-33 без оборонительных рубашек.
- .... об косяк, и подорвешь всю секретную радиоаппаратуру. В отчете танкисты написали, что разбили аппаратуру прикладом ППД. Хорошо еще не написали: прикладом винтовки да с примкнутым штыком. Вот ты поэтому пойдешь, проверишь, проконтролируешь и, если надо, сам исполнишь! А потом придешь ко мне и напишешь: что, действуя под моим руководством, уничтожил секретную радиостанцию, шифры и бумаги. И тогда я забуду про слова Ничуренко и отмажу тебя от капитана и сломанной т-о-б-о-й рации. Ясно?!
Степан, не будь дурак, понял, к чему был этот спектакль, вскочил, выпрямился в струнку, лихо отдал честь - и буквально прокричал, преданно поедая глазами особиста:
- Есть, товарищ капитан госбезопасности!
- Старший лейтенант! - поправил его особист, при этом разрубив воздух отрицательной отмашкой ладонью, вроде как энергично, но в тоже время сделав это движение несколько вальяжно. Стало видно, что случайная оговорка пришлась ко двору. - Будем считать, что я тоже сейчас оговорился, товарищ младший комвзвод Красной Армии.
Вымотанный Степан вернулся в землянку радистов. Все знали, что к особисту просто так открыто не вызывают, поэтому вокруг бойца тут же возникла зона отчуждения, которую в целях собственного спокойствия находящиеся сейчас в землянке красноармейцы из роты связи опасались сейчас преодолевать. Они даже тихонько, один за другим, потянулись на выход, чтобы пошушукаться о произошедшем. Но законы психологии стаи кое-кем в этой землянке были глубоко презираемы и публично попираемы ногами. Ведь речь шла о дружбе и доверии, а не о скисших варениках со сметаной. Сначала перед Лаптевым появилась кружка с горячим чаем, рядом легла пара сухарей, а на них, благоухая самым смачным сейчас запахом на земле, легли два кубика сала, отрезанных от обмазанного перцем куска. Напротив Степана сел старшина Ничуренко и поглядел прямо в глаза другу и соратнику.
- Ну что, хлопчик, ни сдав командира? - прямо, в упор, как выстрелил из противотанковой пушки, спросил старшина. Степка взгляда не отвел. Старшина-украинец был ему тут как отец, как-то сразу они сдружились, перед этим здорово, чуть не до драки поцапавшись по какой-то мелочи, пока старшина "обламывал интеллигента". Город и деревня, жизненный опыт и лоск образования сошлись вместе и неожиданно для всех зауважали друг друга.
- Ни, - ответил по-украински ленинградец. - Меня завтра все равно к "секретному" танку, что у белофиннов застрял, зашлют. Так что повалял меня с разных сторон, как котлету на сковородке, да выпустил. Даже гранатку дал. Пойду до танка с проводом, вот бумага для комроты. Кстати, у тебя лампы сто двенадцатой нет? Там Юрка на батарее вешается - приемник радиостанции полетел.
- Вот чего нет, того нет, - развел руками старшина, не удостоив каламбура со словом "батарея" даже тенью улыбки. - Сам знаешь наше хозяйство, кроме "эрбушек-горбушек" у нас другого и нет ничего. Приказ идти до танка еще не поступил, но особист на то и сидит, чтоб все знать раньше всех... Раз до танка идешь, ты в нем и пошукай, танкисты - они народ богатый.
По-украински неспешный и по-ленинградски обстоятельный разговор двух сослуживцев прервал вбежавший в землянку радистов вестовой.
- Красноармеец Лаптев! К политруку! Немедленно прибыть!
Степан быстро, одним судорожным глотком выпил полуостывший, забытый за разговором чай. Тут же крякнул, так как в заварку чья-то заботливая рука подмешала толику спирта, засунул за щеку сухарь с одним кубиком сала, а второй сухарь завернул уже на ходу в вощеную бумагу и положил карман своего зеленого армейского ватника, надетого под серой шинелью. Свою пайку перловки он опять, можно сказать, не дождался.
В землянку, где обитали политруки, часовой Степана не пустил. Дернул за хитрый шнур. В глубине землянки сквозь гул голосов, где часто и звонко прорезывался счастливый девичий смех, раздался переливчатый звук колокольчика. Труба, торчащая из крыши землянки, искрила чуть ли не на километр, служа наглым вызовом всем финским арткорректировщикам и непосредственно командиру части. Если редкий, но меткий огонь финнов, изредка посылающих свои свинцовые приветы, еще не начали уважать, то на просьбы командира дивизии товарищи политруки откровенно чихали. Тот им был не указ.
Накинув на китель шинель со звездами на обшлагах, из землянки вышел товарищ политрук Стеценко. Так получилось, что этот журналист, сотрудник одной из самых известных газет в стране, запомнил фамилию красноармейца-связиста, что протянул провод полевого телефона к ним в землянку. И вот теперь, при случае, тренированная память профессионального газетчика оказала владельцу услугу.
- Степан, правильно? - легко вспомнил вдобавок к фамилии бойца еще и его имя газетчик. И неожиданно подал руку красноармейцу. Степан, задержав взгляд на трех кубарях в петлицах цвета запекшейся крови, нерешительно пожал протянутую ладонь. Политруки дело знали туго и умели, когда надо, завоевывать симпатии простодушных красноармейцев. - Не робей! Вот ты мне, брат-боец, и нужен. Помнишь, я твою биографию все выпытывал, пока ты мне телефон в землянку ставил? Хочу статью теперь написать о комсомольце-связисте. О трудных буднях, с катушкой за спиной и винтовкой в руках, обычного паренька-комсомольца, который вместо спокойной работы на заводе выбрал тяжкую и опасную долю - нести освобождение угнетенному капиталом братскому народу Финляндии. Нужен штришок к статье - агитация. Вот, возьми пачку агиток - распространишь на той стороне, у белофиннов. Пусть читают и переходят на нашу сторону.
С этими словами Стеценко торжественно передал "брату-бойцу" перетянутую бечевой стопку свежеотпечатанных листовок на финском.
Степан просто потерял дар речи. Мало того что ему уже надавали "как самому свободному" кучу поручений, так еще теперь должен и эти листовки "распространить". Бегать, что ли, как мальчик-газетчик, между финских дотов и вручать агитацию под роспись?
Стеценко, не затрудняя себе вопросом, а нужно ли красноармейцу Лаптеву все это, по-барски пообещал:
- И на будущее - будешь когда в партию заявление писать - пиши мое имя как поручившегося, характеристику тоже напишу - слово даю.
С этими словами, блеснув на заходящем солнце начищенными яловыми сапогами, политрук Стеценко развернулся и растворился в недрах прокуренной до состояния сизого дыма землянки. Из глубины подземного прифронтового бомонда вновь раздался притягательный и задорный девичий смех.
Часовой, немой свидетель всего этого разговора, смачно харкнул на стылую, утоптанную многочисленными посетителями землю.
Тут надо сказать, что в дивизии вообще было сразу три совершенно самостоятельных ветви власти - особисты, командиры и политруки. Руководство молодого, но очень амбициозного государства, Советского Союза, в муках искало тот нерушимый сплав из идеологии, военного ремесла и контроля, из которых и должна быть выкована непобедимая, оснащенная самым современным оружием Рабоче-крестьянская Красная Армия. Обычно, конечно, эти три силы как-то договаривались, но после вчерашней танковой авантюры позиции комдива, казалось, пошатнулись. Вдобавок, самые активные политруки почти все были как месяц призванные штатские журналисты и писатели. Их и взяли на эту войну - за хорошо подвешенный язык и активную жизненную позицию.
Они не назначались на должности ротных или батальоных политработников, а напрямую подчинялись комиссару дивизии, ведя иногда "боевые листки" и являясь его личной агитбригадой, а заодно и штатными сотрудниками военных газет.
Многие были "с именами", известны всей стране по статьям в центральных газетах, а некоторые вообще знакомы с высшим руководством. Трогать таких людей какому-то комдиву, вчерашнему капитану, было не с руки и гарантировало огромные неприятности в будущем. Но землянка политработников, что сейчас в СССР были цветом коньюктурной интеллигенции, сама собой стала центром местной светской жизни. Женщин, которые в дивизии числились на полугражданских и медицинских должностях, туда тянуло как пчел на мед. Поэтому любой вечер в землянке политсостава, в большинстве своем коллектива веселого, остроумного и молодого, превращался в вечер творческий, с песнями, плясками, стихами и жаркими обсуждениями на любые темы. В компании прекрасных дам, разумеется. А там уж как кому повезет...
Только спустя три часа, в 19-00, наконец пришел приказ о вылазке и эвакуации "секретного" танка.
- Кого возьмешь? - неожиданно спросил комроты связи у Степана, который ухитрился мало того что за полсуток оказаться в курсе предстоящей сверхсекретной операции, так еще и имел две бумаги - от особиста и от политрука о содействии в выполнении спецзадания. Закон парных случаев издевательски отработал на полную катушку по персоне никому доколе неизвестного связиста. "Пусть сам себе напарника выберет" - здраво рассудил комроты связи: - "ну его нафиг".
- Юлдашева! - выпалил Степан.
- Он башкир! Из непонятно как к нам попавшего свежего пополнения! Откуда в ЛенВо башкиры? Дело вообще пока не знает - его год учить! - неожиданно для самого себя взорвался комроты. - Почему не Свиткова?
- Зато стреляет как снайпер! А с проводом я сам разберусь, - отстоял предложенную кандидатуру на неожиданном для Красной Армии демократическом совещании с самим комроты, какой-то совсем зеленый отделенный командир. Комроты махнул рукой и ушел. Пол-подразделения было свидетелем, что Лаптев сам выбрал в напарники не лучшего телефониста Свиткова, а лучшего стрелка роты башкира Юлдашева.
Развесив обмотки и портянки у печки, и пригрозив дневальному карачуном, если тот опять их сожжёт по недосмотру, связист посчитал подготовку к завтрашнему дню законченой. Свои же катушки с проводом Степа проверил еще с утра, а потому со спокойной совестью, вымотавшись за день, завалился спать.
Рассвет он встречал у надолбов и в компании нервно скалящего белоснежные зубы Юлдашева. Старшина, перед расставанием, почти в открытую их перекрестил и, кроме брезентовых сапог, выдал две новеньких белых накидки, выменянных на непонятно что у разведчиков.
Взвились и опали высоко в небе три ярко-алых цветка сигнальных ракет. Танки, широко выдохнув отработанными бензиновыми парами своих двигателей, вновь пошли первыми. Пехота и саперы следом. Передний край финской обороны ожил и расцвел вспышками выстрелов. Из-за леса прилетели первые гостинцы от вражеской артиллерии. Сводный отряд, не обращая внимания на раненых и убитых бежал изо всех сил следом, за вновь ушедшими вперед без оглядки на свою пехоту трехбашенными танками.
Честно говоря, финны не ожидали от Красной Армии после вчерашнего, на этом узком участке такой самоубийственной прыти, поэтому по-первости разрывы мин вздыбились уже за спинами пробежавших опасный участок красноармейцев. Но через полтораста метров, под шквальным огнем второй линии обороны финнов пехота была вынуждена залечь. Так как сводный отряд был наполовину саперным - русские солдаты и так знающие шанцевое дело хорошо, закопались в землю за несколько минут и, отрыв по положенной Уставом ячейке, следом, даже не остановившись ни на секунду, стали тут же соединять их ходами сообщения. Капитан даже попытался поставить дымовую завесу, но сильный в тот день юго-западный ветер, снес ее в лес.
Это полезное качество русской пехоты, серьезно окапываться при любой остановке, всегда безмерно удивляло флегматичных, ярко выраженных индивидуалистов финнов - от рядовых до фельдмаршала. Финн в такой ситуации обычно отползал, затем вскакивал своими пьексами на лыжи и давал деру через лес, а чаще просто делал круг, и в составе малых групп атаковал обидчиков с фланга или с тыла.
Финский командир, получив донесение от корректировщика, сидящего в люльке между ветвями густой елки, смачно выругался на русско-финском :
- ... перкеле, чорт возьми, скажите Тойво, пусть тащит сюда свою тощую задницу - мне нужны его тяжелые минометы. Без них этих "рюсся" с дороги не выкурим. Мать их...
Танкисты первые обнаружили, что с дороги исчезли два подбитых в прошлом бою наших Т-28. Судя по всему, финны их ночью как-то по-тихому эвакуировали к себе в тыл. Можно сказать, увели стальных коней как опытные конокрады, прямо с переднего края. Но дорогу они минировать почему-то не стали, видимо, надеясь, сволочь к себе на ремонт и оставшуюся у нейтральной полосы еще одну подбитую трехбашенную машину.
Танки, поливая лес в обе стороны пулеметным огнем, на максимальной скорости проскочили к пригорюнившемуся на перекрестке брошенному "старшему брату" и встали вкруг, огрызаясь на любое движение в лесу.
Из остановившихся танков выскочили саперы и бросились к люкам "секретной" двухбашенной машины. Раздался мат - финны уже успели снять крышку верхнего люка, да и следы вокруг танка явно давали понять, что и его пятидесятипятитонную железную тушу, как тушу убитого мамонта, финно-угорские охотники в форме шюцкора пытались тоже уволочь в свои озерные дали. Но добыча оказалась им не по зубам, эволюция современных боевых мамонтов, отрастивших к тому же вторую голову, надежно переплюнула их возможности по транспортировке.
Двое из семи саперов, оказавшихся на самом деле водителями- механиками этого стального чуда, сопровождающими его с самого рождения, и пошедшими на войну добровольцами, быстро осмотрев отсек, удивленно отметили, что финны ничего не скрутили и даже нигде не заминировали. Видимо, посчитав, что русские сюда никак уже снова не доберутся, они очень хотели получить на изучение работающий танк, со всеми остатками приборов внутри.
Степан с Юлдашевым, прикрытые клочьями рукотворного тумана от снесенной ветром в лес дымовой завесы, вминая кабель поглубже в снег, ползли не спеша. Передвигаться пришлось между деревьями, чуть в стороне от дороги. Степан здраво рассудил, что безоглядный рывок до цели по дороге кончится плохо. Тише едешь - дальше будешь. Но напарник Степана все-таки ухитрился по пути, из положения лежа, подстрелить две неосторожные фигуры в балахонах, попытавшихся пробраться на лыжах к дороге со стороны финских окопов.
Башкир Юлдашев так никогда и не узнал, что в тот день он ранил венгра и шведа, которые в качестве волонтеров прибыли в "страну озер" помогать финнам. Добровольцев на войну, воевать против СССР, собиралось от каждой страны по горстке, но в целом, для масштаба этого конфликта, прилично - почти вся Европа, играющая сейчас на линии Мажино в "странную войну", да плюс целый пароход из Америки. Такие выверты геополитики, в виде классического противостояния Востока и Запада, были обычным делом для декабря 1939-го.
Когда проделав нелегкий путь под пулями, связисты подползли к своим танкам, от боекомплекта в машинах оставалось меньше половины. Белофинны активно перегруппировывались, но контратаковать не решались, ограничиваясь пулеметным обстрелом, так как наша артиллерия била по квадратам вокруг "секретного" танка, похоже, даже не особо задумываясь, или, что вернее, не зная, что где-то там застряла своя же пехота. Взаимодействие родов войск пока, на первом этапе войны, оставляло желать лучшего. Тем временем, финские минометы начали неторопливую и экономную пристрелку по позициям двух основательно окопавшихся рот.
Саперы, подведя трос к одному из Т-28, за истекший час не смогли даже сдвинуть с места поврежденный двухбашенный танк. И теперь, согласно приказу, по его нежелательному второму варианту, нужно было удостовериться в уничтожении секретного оборудования и подорвать отсек экипажа. Полномочия на это были у капитана сводного отряда, застрявшего на дороге в самом начале, из-за сильного огня финских пулеметов. Тут-то и пригодилась прямая связь, проложенная только что приползшими связистами. На том конце провода минут пять мялись, передавая ответственность все выше и выше, пока не дошли до самого Тимошенко. Тот соплей жевать не умел и приказ был тут же подтвержден на командно-матерном в самом высоком приоритете.
Во всей этой кутерьме, полезшего на "броню" проверять радиостанцию Степана, чуть было не пристрелили свои же за лишнее любопытство. Спасла взятая с собой бумага от особиста. Проверив на всякий случай по тому же телефону полномочия связиста, Степана допустили в танк через открытый нижний эвакуационный люк, и дав ему на все про все всего пять минут. Никого не волновало что танк полсуток простоял в глубине финских позиций, и что про секретность можно уже забыть - закон есть закон. В танке оказалось сумрачно и темно. Ни фонаря ни свечки у Степана с собой не было. Только коробок с десятью спичками. Но смекалка связистов преград не знает. Лаптев, вздрагивая от щелкавших по броне шальных пуль, стал быстро осматривать отсек, вытащив сверток скомканных агиток от политрука и поджигая их одну за другой. Никаких бумаг он, как ни искал, не нашел. Сама же раскуроченная радиостанция обнаружилась довольно быстро. Та действительно была разбита вдребезги чем-то тяжелым. А вот приемник, судя по останкам, похоже был 71-ТК-3, стандартным для всех наших современных танков. Но целых ламп в нем, судя по расплющенному виду, сейчас точно не было. Степан, конечно, немного расстроился, но потом подумал, что загашник у танкистов-то должен быть. Танк - командирский, шел головным. Запас всех важных радиодеталей просто обязан быть на борту. "Надо пошукать", - вспомнил совет старшины Лаптев. И он стал искать.
Степан обнаружил заначку с лампами в одном из ящиков, приделанных к стенке отсека. Их хитро спрятали, положив сверху грязный и изорванный комбез. Бережно засунув сверток с бесценными лампами в тубус из-под найденного как-то на набережной Невы металлического термоса, Степан спешно покинул супертанк через лишенный крышки верхний люк. Саперы не успели и рта открыть, как неторопливый, но обстоятельный с виду паренек, только что неожиданно вылезший из танка, выхватил из-под полы гранату и швырнул ее в глубину люка.
Народ, сообразив что сейчас рванет боезапас, от машины кинулся врассыпную, пытаясь чуть ли не залезть под стоящие вокруг танки, прикрывающие работу саперов огнем и броней. Жахнуло внутри "сухопутного линкора" хорошо, но и только. Боезапас не сдетонировал, он вообще был расстрелян в тот же день, когда танк подорвался на загадочных ящиках. Остатки бензина ночью слили финны. Так что все обошлось грязными штанами у самых впечатлительных. Выбравшись из-под танка, лейтенант саперов лично поставил фингал Степану, при этом пообещав следующей гранатой, которую тот посмеет взять в руки, серьезно расширить границы сексуального опыта.
Пока лейтенант проводил воспитательную работу с проявившим по его мнению дурную инициативу красноармейцем, саперы еще раз визуально проверили танк, а затем его основательно заминировали.
Степана и Юлдашева запихнули в разные машины, и танковая колонна, без устали поливающая свинцом лес вдоль обочины, устремилась обратно, откуда пришла. У позиций окопавшейся пехоты головной танк остановился и лихо развернулся. Из люка показался лейтенант саперов и бодро отрапортовал, внезапно появившемуся перед ним, как суслик из норы, пехотному капитану.
- Тащ капитан! Задание выполнено! Сам Тимошенко приказал! Отходим!
- Добро! Связистов, мать их, не видел? - заорал капитан, пытаясь прокричаться сквозь рев моторов, взрывы мин и трескотню выстрелов.
- Туточки, эти гаврики, под броней, но дел наворотили... - улыбнулся, уже чумазый как танкист, лейтенант.
- Потом! - прервал его капитан. - Валите уже отсюда, мы следом.
Из верхнего люка командирского танка высунулась рука с флажком и энергично замахала в сторону наших позиций. Танки, дружно выстрелив в лес, снова взревели двигателями и понеслись в указанном направлении. Следом за ними, поставив мощную дымовую завесу, отошел и сводный отряд пехоты. Мины финской батареи тяжёлых миномётов, накрывшие этот участок дороги через три минуты, опять не нашли себе жертв.
Если у русских попадался инициативный командир "с огоньком", ухитрившийся наладить взаимодействие с другими родами войск, да с саперными навыками, финнам не светило ничего. Но таких командиров было пока мало или они еще только учились воевать. Сводный отряд потерял только четверых убитыми и три десятка ранеными, несмотря на кинжальный огонь пулеметов и шквальный обстрел из легких минометов.
Вернувшийся из этой экспедиции Степан, не откладывая дела в долгий ящик, выпросив у старшины сухую одежду, переоделся и, перемотав обмотки, пошел с докладом к довольному особисту, который уже знал о "громких" успехах своего "порученца".
Ситуация сложилась так, что самому высокому начальству, которое отметилось на передовой, теперь было выгодно и полезно для здоровья, признать всю операцию по обкатке свежих сверхтанков как успешную. Поэтому сверху, на всех участников уже готовился пролиться дождь из наград и поощрений.
После обстоятельного разговора с особистом Ковригиным, Степану неожиданно предложили поесть. Накормили супом, даже с плавающими там кусочками конины. По итогам трапезы, сделав окончательную оценку качеств связиста, по-старинному рецепту - степени эффективности работы ложкой, Ковригин заявил Степану, что ясно видит его дальнейшую карьеру в НКВД. Без пяти минут капитан госбезопасности, по примеру старших товарищей, решил начать собирать свою собственную "команду".
Уже с совсем другим настроением, выйдя из землянки особого отдела, Степан Лаптев сел на мотоцикл и помчал на командный пункт артиллеристов выручать своего товарища. Вдвоем, да с набором нужных ламп взятых из танка, приемник радиостанции починили вмиг. Будучи настроен благодушно, Степан от щедрот своих, даже подарил радисту еще одну лампу, как запасную, на всякий пожарный.
Юрка тут же установил связь со штабом корпуса и радостно обменялся позывными. Степан хотел еще встретиться с политруком Стеценко, но война для того, по ходу закончилась. Политрук очень зря сменил серую шинель на красивый полушубок и в нем отправился на передовую нести нужную для высокого боевого духа простых бойцов пропаганду. Финны, совершенно обосновано считая, что все их нынешние беды - от политруков, мало того что в каждой листовке призывали их вздергивать на сук, так, для верности, еще и пытались выбить снайперским огнем. Раненного в плечо Стеценко с почетом отправили в армейский госпиталь, где он вдобавок к вынутой пуле, еще потерял руку и сердце, украденные навеки одной из красавец-медсестер. В семейном плане, конечно, приобрел. Как говорится, чтобы надеяться хоть что-то найти, нужно не бояться перед этим что-то потерять.
Ближе к утру, советская сторона неожиданно начала сильнейший артобстрел финских позиций. Недовольные и невыспавшиеся дети Суоми потом целый оставшийся до рассвета час костерили отборным русским матом советских артиллеристов, попытавшихся нащупать и буквально наизнанку вывернуть их доты, обстреливая из гаубиц, которые сами финны метко прозвали "молот Сталина".
Они даже не догадывались, что только что заступивший на свою четырехчасовую смену, Юрка-радист принял неожиданную шифрованную поздравительную телеграмму из того самого, под самыми большими в стране рубиновыми звездами, дома, в котором ночью никто не спит. Ее ретранслировал штаб корпуса всем подразделениям, принимавших посильное участие в испытаниях нового грозного советского оружия.
А после нее, Юрка принял еще одно послание, лично для комбата.
Текст был следующий: "Снегурочка здорова, передает привет. Плюс один, товарищ комбат. Наши поздравления!"
Получив эту загадочную шифровку, комбат поднял батарею, уточнил текущие данные разведки и, согласовав со своим комиссаром, без лишних объяснений приказал открыть огонь.
Упертые и злые финны не знали, что этим морозным утром, двадцать три пушки корпусного калибра дали салют в честь рождения сына у командира непобедимой Красной Армии.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
