Она появилась в нашей компании случайно. Мы, двадцатилетние парни, сидели в городском парке, и пили водку. Был теплый майский день. Вся страна отмечала пятьдесят лет Победы. Кругом были ветераны той, большой войны.
Она шла по парку одна, такая стройная и миниатюрная девочка. Кто-то из нас её окликнул, и она подошла, совсем без страха.
-С праздником! - сказала она.
Никто не ожидал от нее такой реакции, и все вдруг стушевались. Увидев такую реакцию, она усмехнулась, слегка улыбнувшись краешком рта. Лишь Гриша, "русифицированный" кореец, душа нашей компании, резко встал и жеманно склонился перед ней в глубоком поклоне:
-Григорий. После полуночи можно просто - Гриша.
И поцеловал её в ручку.
Мы ахнули. Гриша, конечно, был тот еще ловелас, но здесь он превзошел самого себя.
-Лена, - сказала куколка и улыбнулась.
-Вы составите нам компанию? - спросил Гриша.
-Отчего же не составить? Составлю, - она хитро прищурилась, - только я не пью водку.
-Сей момент!
Гриша быстро посмотрел на меня, будто только я из всей компании мог представлять для нее опасность, как мужчина, и, пригрозив мне кулаком, со всех ног бросился к ближайшему гастроному.
Я повел рукой, жестом указав ей на освободившееся место, и она, пригладив сзади плащ, села рядом со мной.
-Отмечаете? - спросила она.
-Положено, - кивнул я. - У меня дед воевал, да вот и я сам не так давно был в горячей точке...
Она окинула меня изучающим взглядом.
-Мой парень сейчас служит в Чечне, в спецназе, - гордо сказала она. - Должен скоро вернуться.
Я сразу возбудился при слове "спецназ".
-В какой части?
Служивые мальчишки любят перед своими подругами красиво называть части, в которых они служат, наверное, желая, таким образом, сильно вырасти в глазах своих возлюбленных. И слово "спецназ" сразу дает кучу очков вперед. Некоторые доходили до того, что добавляли его к таким наименованиям, от которых получалось нечто жутко-страшное и непонятное, как например "трубопроводный батальон специального назначения". Было и такое. Но тут оказался иной случай.
Она назвала хорошо знакомые мне пять цифр условного наименование бригады спецназа нашего военного округа. Когда я служил, в бригаде приходилось бывать часто, знал там многих. И поэтому понимающе кивнул.
-Пишет? - спросил я.
-Пишет, - кивнула она. - Как на вертолетах по горам летают.
-А где стоят?
-Червлёная Узловая, - сказала Лена. - Живут в железнодорожных вагонах.
Пашка, мой друг детства, который полгода назад демобилизовался из погранвойск, из Таджикистана, мял в руке граненый стакан:
-Когда он приезжает?
Лена посмотрела на него.
Паша демонстративно облизнулся, показывая своё отношение к этой милой девочке, случайно оказавшейся в компании откровенных монстров.
-Скоро, - повторила она. - А что? - в ее глазах я прочитал мелькнувший на миг страх.
-Да так, просто интересуюсь.
Паша совершенно неприкрыто осматривал её, как вещь, которая вскоре будет принадлежать ему. Она это почувствовала, и непроизвольно отпрянула.
-Не боись, - улыбнулся Пашка. - Солдат ребенка не обидит.
И я вдруг посмотрел на нее несколько в ином ракурсе, и подумал, что она, такая стройная и красивая, почему-то не вызывает у меня естественного желания. Её заостренное личико с огромными неотразимыми голубыми глазами, её изящная, манящая фигурка, её маленькие ладошки с крохотным серебряным перстнем на среднем пальце правой руки (что бы это значило - подумал я), её кудряшки, в которые так хотелось запустить свою руку... это не могло не манить, не могло оставить равнодушным никакого из противоположного пола. Но... почему нет?
И вдруг понял: всем своим существом, всем сознанием я захотел уберечь эту девочку для того парня, неведомого мне, но который, как и я когда-то, несет сейчас нелегкую спецназовскую службу, и тем более, несет её в горящей Чечне.
Паша потянул к ней свою руку - только что державшую граненый стакан - к ней, к этому милому созданию...
-Руки! - вырвалось у меня.
Пашка с удивлением посмотрел на меня.
-А я занимаюсь танцами, - сказала Лена, явно уловив повисшее между нами напряжение.
-Честно? - я улыбнулся.
Улыбнулся и Пашка.
-Правда. Вы что, не видели, как утром возле Дворца Культуры танцевали творческие коллективы? Я там тоже была...
Утром мы с Пашей ходили на коленопреклонение, которое традиционно проводилось возле городского обелиска памяти погибших в той, большой, войне. Нам было кого вспоминать и из новых войн, которые во всю уже полыхали на окраинах некогда могущественного государства. Сняв головные уборы, мы с Пашкой стояли в одном ряду с ветеранами, а они негодующе косились на наши медали и красно-желтые нашивки. Хотя, многие из этих ветеранов встречали ту войну в точно таком же возрасте, как и мы - эти.
И мы не видели, кто и как танцевал у дворца...
-А мы на площади были, - сказал Пашка.
Я только кивнул в подтверждение его слов.
В компании с нами было еще два-три человека, но они в общении с Леной участия не принимали, хотя, теоретически, могли видеть, как она танцует.
-Портвейн! - из кустов возник жизнерадостный Гриша.
В его руках была бутылка "три топора" ноль-семь. Он тут же открыл её, и обернулся в поисках чистого стакана. В 1995 году мы еще не знали разовых пластиковых стаканчиков, и потому на подобные мероприятия таскали с собой стаканы граненые, стеклянные. Я подал ему бутылку минералки, и Гриша быстро сполоснул первый попавшийся стакан.
Лена взяла портвейн и окинула нас взглядом, мол, в одиночку пить, или как? Водка в наших стаканах уравняла ситуацию. Мы чокнулись и выпили.
***
Дня три спустя, вместе с Пашей я шел куда-то по городу, и вдруг мы встретили Лену. Она была с подругой, и как-то так получилось, что мы оказались у нее дома.
-Мой Лёшка скоро приезжает, - радостно сообщила она. - Он даже фото прислал. Вот.
И она вытащила из почтового конверта небольшую цветную фотографию, на которой были изображены с десяток бойцов в голубых беретах и новенькой камуфляжной форме. Среди них был и лейтенант, как много позже я узнал, за операцию по присоединению Крыма, получивший по закрытому Указу президента звание Героя России. Но тогда это был ничем ни примечательный группник.
Мы посидели, попили чаю, поговорили ни о чем. А когда на лифте спускались вниз, Паша заявил:
-И все-таки я её подержу за кудряшки. Похоже, она и сама этого хочет...
Спорить мне не хотелось.
***
Может, через неделю, я снова встретил её на улице. Она была не одна. Рядом с ней, нежно держа её под ручку, гордо шагал какой-то парень, чуть ниже меня ростом, весь в веснушках, с короткой военной прической и узнаваемым блеском прошедшей войны в нахмуренном взгляде.
Помню, когда я пришел с армии, мама мне несколько раз говорила, что когда я смотрю ей в глаза, ей становится страшно. Отпечаток пережитого навечно застывает в глазах, которые видели то, что нормальному человеку видеть не надо... и потом эти глаза как будто отдают все те кошмары, которые им довелось лицезреть.
Мы встретились взглядом.
Лена там что-то радостно щебетала, но я как будто её не слышал - я молча смотрел в глаза этому парню. А он смотрел в мои глаза. И так мы стояли несколько секунд, изучая друг друга, сравнивая глаза с теми, которые приходилось видеть каждое утро в зеркале ванной комнаты. И, наверное, мы узнали самих себя. Ведь наши глаза несли совершенно одинаковый отпечаток ужаса, горя и неотвратимой жестокости, которые не так давно довелось пережить, переварить в себе, размазать по всем уголкам своего сознания.
-Алексей, - он первым протянул руку.
-Тёзка, значит, - я пожал его ладонь.
Мы стояли и жали друг другу руки - до боли. И улыбались.
-Узнаю спецназ, - сказал я.
Лены для нас как будто не существовало. Она как будто растаяла, растворилась в суете жаркого майского дня, оставив нас друг с другом наедине.
Спустя минуту я уже знал - это друг на всю жизнь. И он это тоже понял.
***
Мы сидели все в том же парке, где я впервые увидел Лену. На той же самой скамейке. Мы говорили о войне, о Гудермесе, о спецназе. А она встревала с рассказами о своих танцах, о том, что у нее скоро выпускной (а я и не знал, что она заканчивает школу).
Лёха рассказывал, как он разгребал завалы здания, которое похоронило целый отряд спецназа. А я - как мы искали зенитные орудия в горах. Лена говорила о том, что у нее выходит четверка по алгебре. Он говорил о том, как в его день рождения погиб на мине Стёпа Тучков, ушедший в горы вместо него - ведь день рождения, как-никак. Я рассказывал, как меня, контуженного, таскали по этапам медицинской эвакуации. Лена не умолкала о том, какие нынче туфли в моде, а какие нет. Он объяснял, как считал упреждение при стрельбе из ВСС по бегущей цели на триста метров. Я ведал о том, как из СВД высадил магазин по движущейся машине с четырьмя боевиками, незадолго до этого убившими с десяток мирных людей в рейсовом автобусе. Лена жаловалась на то, что ей практически нечего надеть на выпускной бал.
А еще мы с Лёхой пили водку, постепенно превращаясь в Бахуса и Диониса, сбрасывая моральные тормоза, теряя координацию и рассудок.
-Я подписал контракт, - сказал Лёха. - Когда мы прилетели в Чечню, комбат посоветовал всем так сделать. Чтобы денег заработать. И я должен скоро вернуться в часть.
Лену мы отвели домой - дабы не бесить ее родителей. А сами пошли ко мне - допивать водку. Моя мама вздохнула, увидев меня в пьяном виде (через двадцать лет я приду так же, пьяный, и она вспомнит парня (который придет со мной), которого в 1989 году увидела на сцене городского кинотеатра, когда после демонстрации фильма "Груз 300" на сцену пригласили воинов-афганцев...
-Мама, познакомься, это Алексей, - сказал я. - Он две недели назад вернулся из Чечни.
Мама, нарезая нам салат, спросила:
-Страшно там было?
-Страшно, - кивнул Лёха.
-Мой-то ничего о своей службе не рассказывает, - посетовала она.
-Я своим родителям тоже ничего не расскажу, - сказал Алексей.
А потом, допив водку, мы пошли на улицу - нет, на приключения нас не тянуло, нам нужно было пиво. И мы его нашли в ночном киоске: это было жуткое пиво того времени - "Балтика-9", которое выключало любого любителя алкоголя весьма быстро. Мы купили четыре бутылки и пошли к Лёхе. Было два часа ночи.
-Мама, познакомься, это Алексей, - сказал Лёха. - Он год назад вернулся с Кавказа.
Лёхина мама, кутаясь в домашний халат, тяжело вздохнула.
-Ну что ж, проходите.
Нарезая сыр и колбасу, она спросила меня:
-Страшно на войне?
-Страшно, - кивнул я.
-Мой-то ничего о своей службе не рассказывает...
Мамы... они такие одинаковые у всех нас. И ждали всех нас одинаково. Они не спали ночами, в бессильной злобе заливая подушку слезами - не имея возможности что-либо изменить. Каждый раз вздрагивая, когда кто-то звонит в дверь - а вдруг телеграмма. Та, которую лучше не получать...
Помню, когда я вернулся из армии, дома была только сестра. Родители были еще на работе. Какое же жуткое это было время. Мама и папа всегда приходили с работы вместе. Тогда отец был депутатом горсовета, возглавлял одну из служб в городском узле связи, а мама была там же начальником технического отдела - всю жизнь они проработали бок-о-бок. И всегда приходили домой вместе. Я сидел за столом и пил чай. В замке провернулся ключ. Пальцы, державшие кружку, побелели. Я перестал дышать. Первой зашла мама. Она увидели меня, и на мгновение остолбенела. Я ведь никого не предупредил, что приеду. В руках у нее были сумки. И обе сумки полетели на пол, со звоном разбитой банки с подсолнечным маслом. Не в силах что-то сказать, она тихо опустилась на стул.
-Что случилось? - пробасил тогда голос отца.
Он зашел, но сразу меня не увидел. Он взял маму за руку, наверное, пытаясь понять, отчего она бросила сумку с банкой масла.
-Лёшка приехал, - выдохнула она, и тут же разревелась.
Такой реакции я не ожидал. Мы обнялись, все втроём, и тут я почувствовал, как у меня потекли слезы...
И вот, год спустя, я сидел у новоявленного друга, и слушал точно такую же историю возвращения с войны.
-Вот, - Лёха притащил из комнаты видеоплеер. - Сейчас подключим, и будем кино смотреть...
Помните, были когда-то видеомагнитофоны? А еще были видеоплейеры, которые так же показывали фильмы, но обладали они меньшим количеством функций. Да и размерами они были куда как меньше видеомагнитофонов. Чуть шире видеокассеты. Как раз по ширине рюкзака десантного РД-54.
Лёха так и сказал:
-Это мы на окраине Гудермеса задачу выполняли... захожу в дом, смотрю - видеоплейер лежит. Ничейный. Я трупы разгрёб. Как раз в РД вместился...
До утра мы смотрели американские комедии. И пили "девятку".
***
Вскоре Лёха вернулся в свою часть - дослуживать контракт, а вокруг Лены неотступно стали околачиваться Гриша и Паша. Конкуренты на право обладания красавицей проявляли всевозможные чудеса ухаживания, но Лена оставалась недоступной - я с ней периодически общался, и знал, что служащего спецназовца ждёт вполне защищенная девушка.
Даже, помню, уже осенью, мы втроем, я, Гриша и Лена, забрались на крышу девятиэтажки. Сидели на крыше, и любовались красотами нашего маленького городка. И вдруг Гриша встал:
-Лена! Ради тебя я готов совершить любой подвиг!
-Спрыгни вниз, - улыбнулась она.
Он подошел к парапету, и перегнулся через него так, что даже мне вдруг стало за него страшно.
-Эй, перестань, ты мне еще как друг нужен, - крикнул я.
-Зачем мне жизнь, - спросил Гриша. - Без такой красавицы...
Лена подскочила к нему, схватила, и потянула от пропасти. Гриша поддался, но резко развернувшись, вдруг подхватил девушку на руки, и еще через пару секунд уже стоял на парапете. Под ним было 27 метров неосязаемого воздуха, с твердых асфальтом в конце пути.
-Мама! - крикнула перепуганная Лена.
Крикнула, и застыла, боясь нарушить хлипкое равновесие, которое отделяло две человеческие жизни от вечности.
-Ради тебя я готов спрыгнуть, - сообщил ей Гриша.
Я тоже застыл, мысленно уже попрощавшись с обоими. Даже успел подумать, что мне придется говорить Лёхе, когда он приедет на похороны своей подруги.
-Мамочка... - осторожно всхлипнула Лена.
-Прыгать? - уточнил Гриша.
-Не-е-ет... - проныла она.
Гриша сделал шаг назад, и опустил девушку ногами на крышу.
-Дурак!
Звонкая пощечина стала Грише наградой за такой поступок.
-Надеюсь, - Гриша посмотрел ей в глаза: - Что ты всё поняла.
-Что ты - дурак, - в запале крикнула она. - Это я сейчас точно поняла.
-А мне хочется, чтобы ты поняла другое! - жестко произнес Гриша.
-Что еще?
-Что нельзя так играть чувствами людей!
Она подошла ко мне, и, ища поддержки, кивнув в его сторону головой, спросила:
-Чего он хочет?
-Тебя, - я рассмеялся. - Но не может, ведь ты ждешь из армии парня, которого любишь.
Лена вспыхнула:
-Идите вы все... знаете куда?
-Догадаемся, - ответил Гриша.
***
Как-то поздно вечером дома зазвонил телефон. Отец взял трубку, и спустя какое-то время позвал меня к телефону. На том конце провода, за завесой шипящих и щелкающих помех, я узнал голос Лёхи:
-Здорово, брат, - крикнул он сквозь треск эфира.
-Здорово!
-Слышь, брат, сходи к Ленке, узнай, что там у неё! А то, как не позвоню, так её мать говорит, что Лены нет дома. Даже тогда, когда специально прошу быть, чтобы поговорить! Прямо не знаю, что там...
В этот момент связь оборвалась. На следующий день, выскочив с работы на полчаса, я заглянул к ней. Позвонил. Она открыла дверь.
В её глазах явно читался испуг. Она куталась в халат, и стояла босая, дыша так, как будто пробежала стометровку за пять секунд. В коридоре я узнал Пашкины пакистанские горные ботинки. Ни у кого другого таких ботинок в городе не было. И быть не могло.
-Привет, - растерянно сказала она.
-Привет, - растерянно сказал я.
От нее буквально пахло сексом.
-Лёха просил... - начал было я, но вдруг понял, что никакого значения это уже не имеет.
Она протянула руку, чтобы включить свет, и неподпоясанный халат на миг оголил её грудь. Она резко прижала руку к груди.
-Я пойду, - сказал я.
Развернулся и ушел.
Внизу я сел на лавочке, и некоторое время тупо смотрел в асфальт. Я даже стал различать на нём не только трещины, но и муравьиные дорожки, по которым сновали эти неутомимые труженики. Нет, это не меня предали. В то время я еще не познал, что такое предательство. Но за друга мне было неприятно и обидно. Он в неё искренне верил. С её лицом перед своими глазами, с её фотокарточкой в нагрудном кармане, он поднимался в атаку, ходил в разведку, летал на досмотры и рисковал своей жизнью, защищай покой огромной страны. Он знал - это она в его сердце спасает его от смерти, спасает его от сумасшествия от увиденного и пережитого. А она... а она просто посылала ему письма...
Сколько я до этого, особенно находясь в армии, слышал подобных историй о подругах, которые не дождались своих парней... но вот столкнулся с этим так близко впервые. Ведь раньше это были какие-то эфемерные девицы, которые, наверное, на своих лицах сразу носили печать шалавости, и парни просто не рассмотрели эту печать сразу... а оказалось, что они совсем не такие... а именно - красивые, стройные, неотразимые...
Что-то перевернулось в глубине моей души.
Из подъезда вышел Паша. Сел рядом. Закурил.
-Да ладно, - сказал он. - Она сама этого хотела. Лёха не узнает. Если ты не скажешь. А ты ведь не скажешь, ты ведь не хочешь, чтобы твой друг переживал. Ты ведь не хочешь, чтобы их дружба треснула и разлетелась в разные стороны.
-Не скажу, - кивнул я. - Но ты, Паша, козёл.
-А что я? Она сама затащила меня в постель. Ты же знаешь: сучка не захочет - кобель не вскочет.
-Иди ты нахер, Паша, - сказал я.
-Иди ты сам нахер.
Он встал и ушёл.
Я оставался сидеть, не в силах подняться. Из подъезда вышла Лена. Всё в том же халате.
-Зайди, - сказала она. - Поговорить надо.
-О чем? - безразлично спросил я.
-Об Алексее.
Я встал, и вошел в подъезд. Она уже стояла в лифте, придерживая его ногой.
-Ко мне. Чаю попьем и поговорим.
В квартире она повернулась ко мне, и блеснула глазами:
-Ты ему всё расскажешь?
-Не знаю.
-Не надо, Лёша.
-Почему же?
-Это была слабость. С кем не бывает.
-Лена, ты не понимаешь, как человек, который на войне, ждёт и верит...
-А мне это и не надо понимать. Придёт - и я снова буду с ним. А пока его нет... как мне быть без секса?
-Сомневаюсь, - я покачал головой. - Что ты снова будешь с ним.
-Потому что ты ему все расскажешь? Да? Вы ведь друзья... всё расскажешь...
Я промолчал.
-Не надо ему говорить, - сказала она. - Лёша, я его люблю. А Пашка - это так, чтобы не болело...
-Не ври.
-Ну, пожалуйста! Ну что мне надо для тебя сделать, чтобы ты ему ничего не говорил? А? Может...
Она скинула с себя халат. В другой ситуации я, может быть, ослеп бы от той красоты, что стояла предо мной. Но не сейчас. Я повернулся и вышел.
-Ну и дурак, - донеслось мне в след. - Могли бы здорово потрахаться. Ты мне нравишься...
-Я не скажу ему про Пашу, - сказал я, переступив порог и выходя к лифту. - Будь вечером дома. Лёха обязательно позвонит.
Вечером, через все эти жуткие позывные, "Катун", "Боевик", "Докладчик", я таки дозвонился до "дежурного по "Складу", и убедил его вызвать Лёху к телефону.
-Ничего, - сказал я. - Всё нормально. Вечером позвони ей. Она будет ждать...
-Спасибо, брат.
Всю ночь я не спал. Чувствовал себя предателем.
***
В декабре на севере края в склон горы врезался потерявший управление пассажирский Ту-154. Как мне позже рассказывали, найти его удалось только после задействования спутника видовой разведки, у которого оставшийся ресурс составлял всего четыре часа. Спутник свою работу выполнил и умер. Вытаскивать трупы почти восьми десятков пассажиров и членов экипажа был послан отряд спецназа, в котором был и друг мой Лёха.
Отряд, в котором все без исключения прошли Чечню, приступил к работе после того, как на максимально возможное близкое расстояние их высадили с вертолетов. Парни разбили палатки, заготовили дрова, начали искать подходы к груде металла, которая лежала на крутом склоне горы Бо-Джауса. А потом начался настоящий ад. Вместе с горсткой подоспевших спасателей, спецназовские мальчишки таскали то, что осталось от людей - всего они собрали триста килограмм останков. Чтобы было что хоронить...
А к новому году Лёха принял окончательное решение уволиться из армии. Командование бригады этому не препятствовало, и в те дни больше сотни контрактников оставили часть.
Лёха вернулся в город, где его ждала "любимая".
В марте нас, участников новых постсоветских войн, собрали в администрации города. Мы, два десятка "чеченцев", "приднестровцев", "таджиков", "абхазцев" и прочих "...ев", сидели в большом зале администрации, и откровенно не понимали, зачем нас сюда пригласили. Какой-то прилизанный юноша в красном галстуке, который торчал у него из-под пиджака, говорил нам о том, какие нас ждут перспективы в новой, послевоенной жизни. Его лилейный голосочек заставил многих усомниться о правильной половой принадлежности, о чем, практически в открытую, стали обсуждать участники боевых действий. Убедившись, что речь идёт о нём, парень густо покраснел и, не попрощавшись, вышел.
Вместо ушедшего полупарня, перед нами выступила серьезная тётка, которая сказала, что "чеченцы", нуждающиеся в жилье, получат квартиры. Тут возмутились все остальные, но ей нечего было сказать в ответ.
Через пару дней о нашем собрании написали в местных газетах, не забыв упомянуть про раздаваемые квартиры.
Через час я уже был у них дома. Лёхин отец сидел хмурый, периодически повторяя что-то типа "позор, какой же это позор". Мать утирала слезы.
-Сказали, что он кого-то изнасиловал, - сообщила она.
Информации было мало, можно сказать - вообще никакой, и я пошел к Боре Реброву, с которым познакомился месяц назад, когда был направлен от телекомпании, где я тогда работал, снимать сюжет об уголовном розыске.
-За друга пришел хлопотать? - спросил Боря, играя наручниками.
-Да, - я посмотрел ему в глаза. - За друга.
-Дело темное, - сразу сказал мне Боря. - Я бы сказал - мутное. Кто-то на адрес вызвал наряд, и когда наряд прибыл, в аккурат из квартиры выскочила с криками раздетая девушка. Мол, насилуют, и все такое. Друг твой был одетый, следов борьбы на нем не было, разве что был он пьян в доску, и ничего не помнит. Но девушка, все как по заученному, говорит. Прямо подозрительно мне. Я бы её вмиг на правду расколол, но, к сожалению, она еще несовершеннолетняя. Ей семнадцать лет. Восемнадцать через месяц будет. И поэтому она либо с родителем должна быть на допросе, либо с представителем. А это, сам понимаешь, уже не допрос.
-И что же делать? - спросил я.
-Будем работать, - Боря хмыкнул. - А там посмотрим, как и что.
Боре явно было не до меня и моих проблем. В те дни в городе шел передел сфер влияния, и криминальные авторитеты чуть ли не ежедневно умирали не своими смертями. И Ребров носился, как угорелый, безрезультатно растрачивая время, силы и ресурсы (эти пять трупов будут раскрыты только через четыре года, когда один из исполнителей вступит в сделку со следствием).
-А её случайно не Лена зовут? - вдруг скользнула противная мысль.
-Лена, - кивнул Ребров и назвал ее фамилию. - Там еще свидетель есть, ее одноклассник. Он, якобы, видел, как твой друг с ней ругался, и обещал ее отыметь...
-Боря, так Лёша с этой Леной уже скоро год как встречается. Она его с армии ждала. Какое еще изнасилование?
-Ну, это понятно. Завтра он очнется, поговорим с ним. Он в дрова пьяный. Но от нее поступило заявление, а так как она несовершеннолетняя, то дело обратного хода не имеет. Никакого примирения быть не может... таков закон.
Обо всем этом я рассказал родителям Алексея.
-А я знала, что эта Ленка ни к чему хорошему Лёшку не приведет, - сказала мать.
В это время в дверь позвонили. На пороге стояла Лена со своей мамой. Хорошо, что я успел шагнуть на кухню, и подать знак, что меня нет. Они прошли в зал, где состоялся разговор. Говорила мама Лены:
-Значит так. Ваш Алёшенька, этот выродок рода человеческого, этот убийца чеченских детей, изнасиловал мою крошку, мою кровинушку. Это страшное, очень страшное преступление! Он избил Леночку, и лишил её девственности в самой извращенной форме! Вы понимаете, что он натворил?
-Да, - выдохнула мать Алексея, хватаясь за сердце.
-Значит так. Сядет он надолго, лет на семь. И знаете, что с ним там будут делать зэки? Они его самого будут насиловать там за растление несовершеннолетней! Назад он вернется моральным уродом, если вообще вернется! И знаете, это будет торжество справедливости! Таким, как он, руки которых по локоть в крови, нечего делить землю с нормальными людьми. С такими, как моя кровинушка...
-Господи... - едва слышно пролепетала Лёшкина мать, сползая на кресло.
-Значит так. Есть у вас крайне малая возможность исправить ситуацию! Вы, как я вижу, люди не богатые. Да нам много и не надо. Если хотите, чтобы Алексей не сел, и чтобы Леночка забрала из милиции свое заявление, предлагаю квартиру, которую ваш Лёша получил от администрации города, переписать на меня. Это можно сделать за один день. Завтра. И завтра вечером вы уже сможете снова увидеть своего сына. - Вымогательница с победным выражением лица стояла посреди зала, осматривая квартиру, как свою собственность.
Я вышел из кухни.
Надо было видеть лицо Лены.
Из притягательно-милой, в одно мгновение оно превратилось в убогожественно-жалостливое.
-Девственница, а ты мне ничего не хочешь сказать? - спросил я. - Например, про Пашу.
Я отчетливо увидел, как у нее задрожали руки.
-Ты кто такой, что бы так разговаривать с моей дочерью? - накинулась на меня её мать.
Я лишь взглянул на нее, и она отпрянула.
-Разжиться на его страданиях захотели? - я уже смотрел на обеих. - Вы хоть знаете, через что ему пришлось пройти?
Они обе молчали. Лена, было, дернулась на выход, но Лёхин отец загородил собой проход из комнаты.
-Квартиры вы никакой не получите, - сказал я. - Потому что это были только слова, и реально никто квартиры "чеченцам" не давал, и давать не будет!
-Ну, он же говорил... - пролепетала Лена. - Сказал, что получил документы...
-Удостоверение участника войны он получил, а не на квартиру! - чуть не крикнул я.
-Значит... - что-то попыталась сказать её мать, но осеклась.
-Значит, что вы обе, курицы безмозглые, совершили самую страшную глупость в своей жизни, - сказал я. - Вы имитировали изнасилование, которого не было. Любая экспертиза это докажет. Ты, Лена, получишь срок за заведомо ложный донос. Но самое страшное, что вы не смогли понять - даже если вы заберете заявление, то Лёшку все равно уже не отпустят. Ты несовершеннолетняя, а это не подразумевает мирное разрешение вопроса. Его все равно запустят по всем этапам следствия... Дуры, вы, дуры...
И мне вдруг так захотелось дать им обеим между глаз. Вот чтобы ногами, чтобы так, как есть в кино. Еле сдержал себя.
Они ушли. Лёшкиной маме вызвали "скорую". Лёшкин отец пожал мне руку.
-Ты - мужик. - Сказал он.
***
Как и ожидалось, следствие довело дело до суда, и по той, еще 117-й статье, Лёха получил три года за "попытку изнасилования несовершеннолетней". Отбывать наказание его отправили на зону в поселок Приморский - на самом юге Приморского края.
Мы переписывались. Я часто был в гостях у его родителей, и даже как-то помогал им выкапывать на огороде картошку, управившись со своей. Лёшкина мать жаловалась мне на свое здоровье, рассказывала, какой Лёшка был в детстве. С его отцом мы таскали мешки, полные картошки, и смеялись, если меня перекашивало от тяжести.
Пару раз его отец наливал мне самодельного вина, и я пил его, а он расспрашивал, как там, на войне. Я рассказывал ему какую-нибудь героическую ересь, а потом бежал вниз, с их пятого этажа, чтобы поблевать где-нибудь в тёмных кустах - мой организм не принимал самодельное вино.
А потом его мать предложила мне вместе с ней съездить к Лёхе на "свиданку".
