"Три дня и три ночи бились храбрый князь и его воины с коварными карликами, похитившими его невесту Ингрид. Карлам помогали злобные гномы отличающиеся, как известно, своей лживостью и коварством", вот что говорится о гномах в скандинавском средневековом эпосе. Древние барды, скальды или иные сказатели очень точно определили природу этих маленьких, но чрезвычайно злобных человечков... Они живут рядом с нами. И, если не показываются нам на глаза, то лишь потому, что не желают, чтобы их рассекретили".
А. Федоренко.
Глава-1
ЭТЮД В САДУ.
Как-то летом, отдыхая в деревне у родственников, я приобрёл нового необычного друга. Это был весёлый, игривый, ласковый и, как мне порою казалось, вечно улыбающийся кот. Подружились мы с ним при первой же встрече. В отличие от остальных деревенских котов, он обладал особым интеллектом и необъяснимым чувством юмора. Где б я ни был, куда б ни шёл, он постоянно был рядом.В безделье по утрам, кот всегда составлял мне компанию, а побездельничать мы любили частенько. Даже в жаркий полдень, когда я часами бродил по степям с этюдником на плече, мой друг по несколько километров бежал за мной, прыгая за кузнечиками и полевыми мышами. А когда, высунув язык и тяжело дыша, как уставшая собака, он плелся позади, я устраивал вынужденный привал, или брал его, как ребёнка, на руки. Он не был мне обузой, а, напротив, чувствуя мою заботу, благодарно мурлыкал у меня на плече и это нас ещё больше сближало.
Ночами, когда я засыпал в кровати на веранде, кот всегда ложился рядом и громко мурлыкал, вылизывая с себя лунный свет, играющий на его шелковистой спинке.
Нет, конечно же, мы не были привязаны друг к другу верёвкой и иногда он пропадал по несколько часов подряд, но возвращаясь, каждый раз притаскивал в зубах убитую им крысу и, демонстрируя свою храбрость, клал её на самое видное место двора. Храбрость этого котика не имела пределов. Он никогда не мелочился и охотился исключительно на крыс.
Порой размеры его жертв имели такие габариты, что только хвост был толщиной с указательный палец.
Однажды вечером, я сидел в саду и, разложив свой этюдник, писал огромный куст белых роз, на фоне которых, как будто случайно, затесались отдельные букеты красных.
Выбрав правильный ракурс, я поставил перед собой чистый и невинный, как свадебный наряд невесты, холст. Пучок солнечного света, словно театральная рампа, освещающая сцену, указывал мне на главные действующие лица этой композиции. Пять роз в центре, освещённые солнцем, сверкали в окружении, всё глубже и глубже, уходящих в тень, остальных цветов. Я смотрел на розы и вдруг ощутил, как их взгляд встретился с моими глазами. Вы когда-нибудь видели, как на вас смотрят цветы? Птицы умолкли, сад застыл, и лёгкий ветерок в одно мгновение перестал шевелить листву. На миг время остановилось. Розы замерли, как замирают люди перед фотографом, в ожидании моего первого мазка по холсту. Душистый аромат цветов, вперемешку с бархатным запахом выдавленных на палитру красок, тонкой шалью погладил моё горло, пробежал вдоль спины и, рассыпаясь в груди, обнял сердце. Вдруг мне улыбнулась одна из красных роз. Два лепестка как-то особенно выделялись лучами солнечного света, который подчеркивал в них четкие, аккуратные женские губы.
Я мысленно попытался дорисовать к этой улыбке женские черты лица... Нет, женщин с такими прекрасными губами я ещё никогда не встречал, и смело мазнул кистью по холсту, нарушив его целомудрие.
Через пятнадцать минут солнечный свет переместился на другое место, но я продолжал писать то, что уже было начато, почти по памяти. Изредка, поглядывая на натуру, я с виртуозной быстротой и предельным вниманием хватал главные моменты природы, перенося их на холст, что собственно и требует работа на пленэре. Доведя свой этюд до определённой стадии, я положил кисть и, закурив сигарету, вновь посмотрел на розы. Освещение уже было совсем другим, но от этого цветы не выглядели хуже. Ведь цветы, как и женщины, красивы при любом освещении, даже ночью. Если, разумеется, это освещение природное, а не искусственно наигранное, как поведение многих созданий слабого пола.
Вдруг розы вздрогнули, и из куста показалась уже давно знакомая мне задняя часть кошачьей породы. Вытащив себя полностью, мой кот, держа что-то в зубах, подошел ко мне и положил свою ношу на землю. Поначалу я подумал, что это очередная крыса, но увидел кучу пропитанных землёй тряпок, цвет которых определить уже было невозможно. Тряпка по фасону напоминала маленький балахон, сшитый для куклы длиной не более тридцати сантиметров.
- Что в "дочки-матери" играешь? -- улыбнулся я и начал протирать кисточки. Но тут меня насторожил необычный вид моего друга. Он был сильно возбужден и, тяжело дыша, выпучил на меня свои глазищи. Шерсть на спине стояла дыбом и хвост распушился на беличий манер. "Шерсть" тут же стала дыбом и на моей спине, когда я, глянув на тряпку, увидел, как внутри что-то шевельнулось. Вскочив на ноги, я отбежал в сторону и снова глянул на тряпку, пытаясь убедиться в том, что она действительно шевелится. Тряпка лежала неподвижно. Выломав веточку, я подкрался к тряпке и ткнул в неё так, что та сдвинулась с места. Ужас вновь пробежал по всему телу, когда из маленького рукавчика кукольного балахона выглянула чёрная человеческая ручка.
- Точно - кукла! -- подумал я и подцепил тряпку так, чтобы её можно было поднять с земли и рассмотреть поближе.
Взглянув на руку, я удивился, насколько точно и реалистично она сделана. Судя по морщинкам на ладони, это было резиновое изделие с пластмассовыми коготками. Фаланги пальцев, жилы и даже вены на ней были, как настоящие. Пористая кожа и кое-где волоски... Вдруг содержимое тряпки выскользнуло и мокрым шлепком упало на землю. Это были обглоданные останки маленького человечка, верней то, что от них осталось. Без головы, ног и одной руки, туловище было на половину съедено, а из кишок торчали окровавленные ребрышки правой половины грудной клетки, сломанная ключица, лопатка и рука, на среднем пальце которой блестел маленький золотой перстень очень тонкой, я даже сказал бы, микроскопической, ювелирной работы.
- Послушай, крысолов, ты, где умудрился поймать обезьянку? - спросил я у кота и, не дожидаясь от него ответа, тут же поймал себя на мысли, что только редкий идиот будет делать золотой перстень для мартышки.
Я часто слышал о причудах, зажравшихся на Западе буржуев, которые ставят золотые коронки своим домашним животным, покупают для них дорогие украшения, делают маникюры и стригут в шикарных салонах "Собачьей красоты". Там, у них, возможны рестораны для богатеньких собак и кошек, в которых можно отметить день рождения или кошачью свадьбу на сто персон. Капиталистические страны с их материальным благополучием и беспредельным обжорством никогда не вызывали во мне зависть и не являлись примером развития человеческого ума, я, как истинный патриот социализма, не допуская мысли о нравственном падении своих сограждан, версию о советской обезьяне в золотых браслетах сразу же откинул в сторону. Взяв на руки кота, я вышел из сада. Обойдя весь дом с надеждой найти кого-нибудь из своих, дабы засвидетельствовать находку, я обнаружил, что, к моему сожалению ни в доме, ни возле него никого не было. Прождав некоторое время, я решил ещё раз сходить и глянуть на загадочную добычу кота.
Сумерки окутали сад. Со всех сторон доносились громкие трели ночных сверчков и, бесшумно шныряя над макушками вишен, промелькнула первая тень летучей мыши. Подойдя к злосчастному месту, я увидел лежащую под стулом палитру в позе упавшего бутерброда. Разбросанные повсюду тюбики с красками, и кисти, со зверской силой воткнутые в землю так, что, даже вытащив их, они всё равно уже будут ни на что не пригодны. Чьи-то шаловливые ручки уже успели вымазать картину землёй, а главное - ни балахона, ни объеденных останков на месте не оказалось.
К концу лета я вернулся в город, и сентябрь вновь закружил меня в быстром вальсе проблем. Шел тысяча девятьсот восемьдесят девятый год - это был последний, четвёртый год моей учёбы в Одесском Государственном художественном училище имени М. Б. Грекова. С первых же дней я задумался о предстоящей дипломной работе и дальнейших планах своей жизни. Мои родители были простыми представителями рабочего класса и, в отличие от своих сокурсников, чьи папаши и мамаши входили в состав богемы, мне нечего было рассчитывать на чью-либо помощь. Я прекрасно понимал, что по окончанию училища никто не станет хлопотать о моём дальнейшем продвижении на завидное место работы или поступлении в солидное высшее учебное заведение. Я понимал, что мне не только не помогут, а даже не позволят приблизиться к месту под солнцем, уже кем-то забронированное для своего дитяти. Я не стал играть с судьбою в орлянку и, тем более, ждать от неё подарка, а посему решил действовать самостоятельно и намного раньше остальных, дабы уравнять с ними свои шансы. Да, в орлянку с судьбою я не играл. Забегая немного вперёд, скажу одно: всё, что происходило со мной дальше - была действительно не орлянка, а как выяснилось позже, самая настоящая гусарская рулетка. Но об этом я расскажу далее.
Родившись, как говорят, с кисточкой в руке, я уже с детства был влюблён в искусство и не представлял свою жизнь на другом поприще. Я не пытался быть при нём, я рвался в него с головой, всем телом, так как душа моя уже давно была составной частью этого удивительного мира. Я не любил себя в искусстве, я любил искусство в себе. Судьба была ко мне благосклонна и вела не по вымощенной дороге в обход, а по слабо протоптанной, трудной, ведущей сквозь строгие восприятия классического мира, тропе. Мне никогда не нравился, не имеющий приличия, необузданный и хамоватый, как пьяный подросток, авангард. Я ненавижу демократию, которая выпрыгивает за рамки и, нарушая субординацию, превращается во вседозволенность. Я презираю абстракционизм, кубизм, модернизм и прочую наркотическую ахинею, которая словно страницы порно-журналов, оскорбляет и унижает красоту женского тела, превращая трепетный образ женщины в суккуба.
Без излишней скромности скажу, что на этом поприще я достиг немалых успехов. Как начинающий художник, к четвёртому курсу я писал самостоятельно и мог обходиться без назойливых подсказок преподавателей, тем более, что многих из них я уже мог кое в чём обставить и засунуть за пазуху. Это очень сильно раздражало преобладающую массу лиц бездарной еврейской национальности, которые,как саранча, лезут в подобные заведения, пытаясь загрести под себя всё великое и далеко им не принадлежащее.
Ещё в детстве, занимаясь в художественной школе, я обратил внимание, как иудеи нагло лезут в искусство. При этом грубо выталкивая остальных, заявляя о себе как о самой одаренной нации. Ещё тогда я заметил, что равенство с остальными, на уровне мирового искусства, их не устраивает, и всяческими уловками они сбрасывали меня с колеи, тут же запихивая на освободившееся место своих. Мотивируя это тем, что русский человек - это бездарь и далее народного творчества ему делать нечего: "Зачем Ивану скрипка, пусть музицирует на ложках!". В конце концов, когда такой взгляд на вещи был вбит в мою детскую голову, я уже начал с этим соглашаться, и, смирившись, понемногу терял всю надежду и интерес к изобразительному искусству, не видя в себе перспективы. Но тут же, словно по приказу Свыше, невидимая рука ангела подвела меня к тайной двери и, приоткрыв завесу, позволила заглянуть в маленькую щель, где мелькнула обнаженная фигура истины.
В очередной раз, обходя залы художественных музеев, рассматривая полотна великих мастеров различных эпох и народов, меня вдруг как будто осенило!!! Я перелистал все, имеющиеся у меня, каталоги Эрмитажа, Дрездена, Лувра, византийскую живопись, французскую, немецкую, итальянскую и множество остальных гениев изобразительного искусства, перечислять которых можно до бесконечности. В конце концов, хочу справедливо заметить, что ни одного еврея я там не нашел. В результате, я ещё прочней укрепился за место, по праву выделенное для меня Богом, и больше ни какая сила не могла столкнуть меня с колеи. В дальнейшем подобные жидовские штучки на меня больше не действовали. Однажды в Москве, я познакомился с Юрием Никулиным, за год до его смерти. Он, рассказав мне некоторые случаи из своей творческой биографии, сказал: "Бездарных людей не бывает, есть только те, кого заставили поверить в собственную бездарность".
Я был человеком, для которого слова "тише едешь, дальше будешь" не являлись жизненным принципом.
Может, поэтому вокруг меня постоянно плелись интриги, шум, и всевозможные неприятности липли ко мне одна за другой. Жидомасонские преподаватели со своими любимчиками при любой возможности пытались вставить мне палки в колёса, но мой паровоз, набрав скорость, уверенно шел к своей цели, перемалывая всё, что попадало под его ход, вырывая палки вместе с руками. Не размениваясь по мелочам, я пытался меньше обращать внимание на окружающую атмосферу. Со многими сокурсниками я вынужденнопорвал всякие отношения. Когда я заходил в мастерскую, все демонстративно воротили от меня свои морды и, даже при полной аудитории, я находился в одиночестве. В моменты, когда мне нужно было остаться после занятий и поработать над той или иной картиной, жидовня намеренно оставалась в мастерской и, напившись, громко включив музыку, пускалась в пляски, устраивая балаган за моей спиной. Но даже это было не в состоянии вывести меня из себя. В моей душе не было и намёка на какую-то ненависть или злобу. Что можно ожидать от нации, дом которой в своё время покинул даже Бог. Будучи студентом четвёртого курса, я для многих уже создавал серьёзную угрозу. Потому, что в моём лице они видели не просто учащегося, получающего диплом, а уже без пяти минут конкурента, который завтра будет на равных биться с ними за право называться художником-профессионалом и для многих этот бой окажется последним. По крайней мере, я к этой схватке уже был готов и твёрдо стоял на ногах. К тому времени, кроме дипломной работы, у меня было ещё одно, не менее интересное занятие - это работа на Одесской киностудии. Занимаясь мультипликацией и полностью втянувшись в мир кино, я начал задумываться о поступлении во ВГИК на режиссёрский факультет. И даже тут фортуна повернулась в мою сторону и улыбнулась во весь рот. По воле случая я попал в командировку на Киевскую киностудию, где и узнал, о том, что получить режиссёрское образование можно не только в Москве. Подобное учебное заведение имелось и в Киеве. Мало того, по окончанию "Грековского" училища, мне, как способному и подающему большие надежды работнику, предложили остаться на Киевской киностудии, что автоматически давало мне право на поступление в институт и заочную учебу.
Год пролетел быстро, но уже в апреле я был готов к защите дипломной работы, которая должна начаться лишь в июне. В то время, когда остальные только думали, на какую тему им писать, я уже закончил работу над эскизами и приступил к чистовику. Сюжет картины был прост: в роскошном кресле сидит красивая женщина в длинном, плотно облегающем её стройную фигуру платье розового цвета, мода на которое давно ушла и осталась в конце девятнадцатого века. Шикарная прическа, классические линии лица, благородная осанка и слегка уставший взгляд - всё это, уже давало мне право на победный марш. Удивительно, но из тысячи предлагаемых родным городом девушек, я почему-то подошел именно к ней и, как оказалось, не напрасно. В Татьяне, действительно имелись частицы голубой крови, доставшиеся ей в наследство от далёких предков. Итак, удачно подобранная натурщица, взятое на прокат театральное платье и прочие атрибуты того времени натолкнули меня на идею назвать работу "Ностальгия". Дело оставалось за малым - найти соответствующий интерьер с огромным стенным зеркалом в золотой оправе, и из возможных вариантов я остановился на Одесском Оперном театре.
На следующее утро, свернув рулоном эскизы, я отправился в самый знаменитый театр Европы. К моему удивлению, попасть на приём к директору оказалось гораздо проще, чем я себе это представлял. Один звонок с проходной - и моя скромная персона уже находилась в старинном кресле перед антикварным столом огромных размеров, за которым сидел директор театра. Приятный интеллигентный человек средних лет, которому неоднократно приходилось слушать бредовые идеи, с не наигранным вниманием выслушал меня и, рассматривая эскизы, сказал:
-Вы знаете, молодой человек, я впервые сталкиваюсь с таким предложением. Наш театр является строго охраняемым объектом номер один. Даже известные режиссеры, снимавшие в наших стенах фильмы, проходили сложнейшие препятствия по различным инстанциям, дабы получить разрешение на съёмки. А тут художник, который желает писать картину... У нас, признаюсь, это впервые. Хотя, картина - не кино и матросы со штыками по театру бегать не будут. Ваш случай намного проще и я думаю, что здесь можно обойтись без лишних формальностей. Вы меня даже заинтриговали. - Он ещё раз глянул на разложенные перед ним эскизы и спросил:
- А у вас есть с кого писать? Это реальная девушка или пока только плод вашего воображения?
- Да. И натурщица и костюм. Мне надо только помещение и, если можно, кресло.
- Ну, с реквизитом у нас проблем не бывает. Мы даже можем вам предложить весь гардероб и любую натурщицу, если понадобится. Судя по вашим эскизам, художник вы хоть и молодой, но уже очень серьёзный. Так что, буду очень рад вам помочь.
Мы вышли из кабинета и через некоторое время оказались перед мраморной лестницей с лепными перилами, марш которой триумфально венчался огромным зеркалом на стене. Весеннее солнце ослепительно сияло на позолоченных фигурках лепных перил, звонким отражением ударялось о зеркало, и рассыпалось на белых как сахар ступенях, словно брызги морских волн.
- Я думаю, что именно этот интерьер вас интересует больше других. - Сказал директор, и мы отправились дальше.
Он привёл меня в музей театра, жалуясь по дороге, на оскудевшее меню экспонатов. После чего признался, что моя техника исполнения пришлась ему по душе, и предложил остаться после окончания училища в театре как художник - портретист, да и вообще заняться музеем. При этом пообещал, какое ни какое, но жалование, а главное - наличие собственной мастерской, что для многих художников нашей страны до сих пор является недостижимой мечтой.
Мне дали добро, но гарантия моего возвращения в театр заключалась в одном условии. Разрешается писать в стенах театра, если по окончании защиты, мой дипломный холст будет находиться в музее такового, а не храниться в темных и сырых подвалах "Грековского" училища, как требуют правила. Такая участь постигла многие картины, где со временем отсырели и сгинули на горящей мусорной куче внутреннего двора. В лучшем случае, хорошие работы были наглым образом проданы или пропиты, имеющими к ним доступ, преподавателями.
Я шел по улице и, обдумывая свои дальнейшие планы, понял, что фортуна не просто улыбалась, а даже легла передо мной. В моей руке было письменное обращение директора Одесского Оперного театра к директору художественного училища с вышеупомянутой просьбой, где директор училища должен был пригвоздить гербовой печатью собственную подпись, тем самым, подтвердив своё согласие на нарушение незначительных формальностей.
К тому времени уже все судачили о моём удачном продвижении к ступеням Парнаса. "Злобные карлики" метались и верещали за моей спиной, родители которых уже с нескрываемым любопытством врывались в мастерскую, чтобы хоть краем глаза взглянуть на мои работы и лично познакомиться с человеком, слухи о котором многим не давали спать. Самоуверенные мэтры социалистического реализма важно входили в аудиторию и с умным видом, разглядывая работы студентов, щедро раздаривали бесплатные советы. Но, увидев выставленные вдоль стены холсты, с которых мирно и без всякого нервоза улыбались частички моей души, тупо приподнимали бровь и, пожимая мне руку, желали удачи, улыбаясь сквозь зубы. И я их понимал: нельзя отнять у Бога то, что тебе не принадлежит. Дипломные работы их гениальных деток были на таком уровне, что для меня было бы стыдно пройти с ними по улице, не говоря уже о том, чтоб выставить перед комиссией из Киева.
Как всегда меня вызвал директор. Стройный, аккуратный, я даже сказал бы, где-то симпатичный, еврейчик с маленькой бородкой.
Он, молча стоял у стола на котором лежала бумага с почерком директора театра.
- Я слышал, что тебя можно поздравить? - спросил глава училища.
- С чем?
- Ну, как же, приглашение работать в Киев. Оперный театр тоже, говорят, тобой заинтересовался. Но только мне кажется, что ты слишком рано проявляешь свою прыть и ведёшь себя даже нагловато.
- И в чём же заключается моя наглость?
- А как по твоему, продать ещё ненаписанную дипломную работу музею театра за сорок тысяч?
- За сколько? - хрипло выдавил я. - Кто... Вам... Сказал такую чушь?
- У меня на это имеются свои источники информации.
- Виктор Борисович, - обратился я тихим и спокойным тоном к директору, - Ваш источник информации в народе называется одним точным и кратким определением - сплетни.
Директор взял ручку и, черкнув пером по бумаге, поставил печать.
- Ну, что ж.- Улыбнулся он, протягивая мне листок. - Студент ты не плохой, работы у тебя сильные, надеюсь, ты не опозоришь наше училище в глазах театра.
Вручив положительный ответ на просьбу директора Оперного театра, Виктор Борисович пожал мне руку и, улыбаясь, добавил:
- Желаю удачи и, как говорится, в добрый путь.
И он честно сдержал своё слово. Вскоре я таки действительно отправился в свой далёкий жизненный путь. Причём намного раньше, чем сам того ожидал!
Глава-2
ДОБРЫЙ ПУТЬ.
Железные колёса монотонно стучали по рельсам, подобно начинающему исполнителю степа, упорно выбивающего один и тот же шаг, заучивая его до автоматизма. Сквозь этот стук и скрежет металла доносился чей-то омерзительно - писклявый храп. Он то исчезал в шуме колёс, то снова появлялся, пытаясь заглушить вагонную чечётку оригинальной симфонией духового оркестра, дирижёр которого оставался инкогнито. Я поднялся с топчана и, подойдя к настежь открытой рампе, опёрся на перекладину. Это был не стандартный вагон для перевозки пассажиров, он больше напоминал железный сарай на колёсах, внутри которого стояли двухъярусные лежаки из дерева и печкой "буржуйкой". Одним словом - тара для перевозки рекрутов.
Было раннее утро, солнце уже светило, но ещё не грело и, несмотря на третью декаду мая, воздух был сырой и не по-весеннему холодный. Я с грустью вспомнил, что ещё неделю назад лежал на горячем песке пляжа "Аркадия", после чего мысленно пробежал по Потёмкинской лестнице, обошел Дюка, вышел через Горсад на Дерибасовскую и понял, что попал в другое измерение. В измерение, где отсчёт времени начинается с нуля. Где всё, что было до сегодняшнего дня, осталось далеко за невидимым забором. Мой таймер выставлен на два года и стрелка начала отсчитывать новое время. Время неизвестное, загадочное, любопытное, тревожное и утомительно медленное; время, которое можно испытать только один раз в жизни; время человека, надевшего военную форму.И ты хоть стой, хоть прыгай, хоть кричи или не кричи, а стрелки будут тикать чётко и безошибочно отсчитывать секунду, минуту, час, пока не пробьёт ровно семьсот тридцать дней.
От этих мыслей к горлу подкатил горький ком, и на глаза навернулись слёзы, то ли от холодного потока воздуха, то ли от жалости к самому себе и угнетающего чувства неудачника, испытываемого каждым новобранцем, особенно, если служба в армии не входила в ближайшие планы вашей жизни.
- Германия! - кто-то громко тявкнул мне прямо в ухо.
Подпрыгнув от неожиданности, я увидел рядом с собой брата по несчастью, на котором была новенькая гимнастерка и галифе не по размеру. Его маленькую рыжую голову увенчивала огромная пилотка, свисавшая на уши, как корона у короля из мультика. Я достал пачку папирос, имы молчазакурили, продолжая думать каждый о своём. Никак не могу понять, где же всё-таки находится граница человеческой подлости, и имеется ли таковая вообще. Обыграв в своём воображении последние события года, я пытался найти роковой момент, в котором дал оплошность и позволил жидам воткнуть нож в свою незащищённую спину. Возможно всё, что произошло - было закономерной цепочкой событий, неизбежно вылившихся из моей собственной чаши. Я ушел в мир творчества, не желая оглядываться вокруг себя. Я видел только порядочность, находил исключительную чистоту, не желая замечать подлых, грязных и коварных карликов, которые живут среди нас, едят с нами за одним столом и путаются под ногами, подсекая нас своими крысиными хвостами. А ведь если б я хоть немного надпил, проглотил, лизнул, улыбнулся, то, возможно, эта чаша моих неприятностей не переполнилась. Нет, нельзя жить в обществе и не зависеть от него, тем более, когда общество преимущественно состоит из "серых грызунов". Кстати, для справки хочу заметить, что в годы моей художественной учёбы, всесоюзная перестройка открыла двери храмов и люди без опаски могли выражать своё вероисповедание, но только в "Грековке", по решению педагогического совета, исключали из училища любого, кто осмеливался изображать христианскую символику и выказывать сочувствие к Православию. Делали это по-разному и под любыми предлогами. Могли, без всяких на то причин, не допустить к сдаче семестра, нагло занизить оценки, навязав осеннюю пересдачу, либо создавали такие условия, выдержать которые не в состоянии христианская душа. Лично меня неоднократно обвиняли в краже еврейских этюдников, лишь по тому, что я позже всех покидал мастерскую. Нет, я не воспевал Бога открыто, я был хитрее любого иудея... Прикрываясь ширмой Блока, Булгакова или Гоголя, я писал мистические сюжеты, но, не смотря на это, в каждой моей работе дышала сказка... Говоря словами классика: "Здесь русский дух, здесь Русью пахнет". Тогда мне почему-то казалось, что жиды не смогут просчитать мои мысли, и я успешно выскочу из воды сухим, но, увы, я ошибся. Сегодня мне приходится винить и обижаться только на самого себя и, пожалуй, немного на богиню удачи, которая, расставив фигуры, вскоре ударила кулаком по столу, опрокинув шахматную доску, не дав доиграть удачно начатую мной партию.
Перед нами пробегали однообразные пейзажи Германии. Леса, поля, реки, села - всё было выстроено как по одной команде. Одна панорама менялась на другую, такую же, как третья, четвёртая, пятая... Порой казалось, что мы едем вдоль строя однояйцовых близнецов - эпилептиков, в одинаковых штанах, рубахах, с одинаковыми стрижками и одинаковыми женами - молочницами с большими сиськами, широкими ступнями и поросячьими глазками. Словом, смотреть было не на что, и вся Германия напоминала один огромный газон, выстриженный с точностью до сантиметра. На душе стало ещё тоскливей и вголове, ускоренной съёмкой промелькнули картинки грязных, вонючих улиц средневековой Европы, инквизиция, Гитлер, и ещё такое, от чего я с яростью плюнул в немецкий воздух. Плоды моего гнева искусно выполнили воздушный пируэт и, влетев обратно в вагон, ляпнули в правое ухо ни в чём не повинного бойца, мирно спавшего на втором ярусе дальней лежанки. Он не проснулся, но я, на всякий случай вернулся на своё место где, примостив голову на вещмешок, печально заснул.
Поезд остановился на какой-то станции. На перроне стояли люди и с любопытством рассматривали содержимое вагонов, которое с таким же вниманием смотрело на гражданских. Кто-то из толпы бросил в меня конфету. В несколько секунд я, вдруг, ощутил то, что чувствуют обитатели городских зоопарков, когда туда вваливают толпы посетителей. По перрону пробежало нездоровое оживление. Вскоре, немецкая публика, от маладо велика, открыла перед нами своё истинное лицо. Женщины, мужчины, старики и дети, начали тыкать на нас пальцами и выкрикивать какие-то фразы. Всякими непристойными жестами они пытались высказать свою благодарность потомкам советских солдат, спасших планету от фашизма. В ответ, бойцы непобедимой армии, молча смотрели на аборигенов строгим блеском глаз из темноты вагонов. Ах, с каким бы удовольствием, хотя бы раз в жизни, каждый немец желал бы снять живьём кожу с русского солдата. Прав был Дарвин: не все люди произошли от Адама и Евы. Наш состав потихоньку тронулся с места.
- Вот недобитки. - Тихо послышалось за моей спиной.
Поезд прибавил скорость, и толпа воплем отметила это событие. Затем послышались удары камней об стены вагонов, а через минуту мы снова покатили вдоль строя дегенератов и их толстых жен.
-Товарищ лейтенант, - вдруг обратился кто-то из солдат к сопровождающему нас офицеру, - а это правда, что немцы за столом пердят?
- Не знаю... - Покачал головой офицер. - Я с ними не обедал.
ФРАНКФУРТ НА ОДРЕ.
Огромный плац, расчерченный на квадраты, напоминал колхозный ток, где рассортировывают зёрна по сортам. Одним словом - пересыльный пункт или по-народному "пересылка". Именно тут каждого из нас распределяли по родам войск и отправляли на постоянное место службы. Тысячи лысых парней всех цветов и наций бродили мелкими и крупными группами по всем направлениям, создавая впечатление хаоса. Огромный муравейник цвета хаки, но, как и водится во всех муравейниках, каждый муравей знал зачеми куда он идёт и, если кто не успевал соображать, то его вели или гнали остальные.
Через пару часов, я уже стоял возле отдельно взятой команды новобранцев которых, как нам было обещано, ждёт увлекательная служба.
- Пацаны, а в какие войска мы попали? - спросил я, но в ответ все только пожали плечами.
Проторчав на этом месте всю ночь и всё утро, к нам наконец-то подошел офицер в камуфляже, из-под которого ярким бликом светилась голубая тельняшка.
Стройный, подтянутый офицер среднего роста стоял перед нами, как восклицательный знак, а точнее, как высоковольтный столб с упреждающей надписью: "Не влезай! Убьёт!". Закончив перекличку, он ещё раз глянул на нас, как удавна кроликов, и вдохнул воздух, собираясь, что-то сказать, как вдруг...
- Гав, гав, гав, гав...
Кто-то с яростью начал распинаться в нескольких шагах от нас. Переключив своё внимание на источник шума, мы увидели, как какой-то полковник в петлицах военного строителя, истерически разбрасывал трёхэтажные маты, которые вместе со слюной вылетали из его рта и нежно покрывали стоящую перед ним отару бойцов кавказской национальности. Матюги словно новогоднее конфетти, ложились на их головы, погоны, спины, сыпались по штанам и замирали на ногах, как перхоть на ботинках старого еврея. Закончив своё выступление, полковник приказал отаре следовать за ним. Одноликое стадо из двухсот голов, гылькая на родном языке, двинулось за ним. Подгоняемая овчарками в сержантских погонах, чёрная масса подняла столб пыли и, растянувшись на сто метров, медленно скрылась в сером облаке, как уходящий в туман корабль. В конце этого строя мелькнуло одно единственное белое лицо, которое так напоминало мне смешного короля из мультфильма.
- Значит так, парни. - С интонацией уравновешенного и умственно здорового человека, обратился к нам наш офицер. - Я не буду на вас кричать, брызгать слюной и топать ногами. Я буду говорить тихо и спокойно, как разговариваю дома с женой, детьми и нормальными людьми. Если вы хотите меня слышать - вы услышите, если не хотите, то это ваши личные недостатки, которые позже перерастут в ваши проблемы. За мной, шагом марш.
Мы отправились к воротам КПП сквозь не осевшую до сих пор пыль, где нас уже ждали грузовики.
Глава-3
НАЙТИМЕН.
Ехали мы сравнительно недолго по узким и изгибающимся, как змеи, дорогам. Ветки деревьев переплетались над головой так плотно, что казалось - машины ныряют в глубокий тоннель, лишь изредка выныривая на свет, чтобы схватить глоток солнца и вновь исчезнуть под волнами листвы.
К вечеру на батальонном плацу выстроилась шеренга из тридцати зелёных и необстрелянных призывников. Перед строем важно прохаживали старшие офицеры и, вглядываясь в глаза каждого из нас, перелистывали папки с нашими личными делами. Потом тихо обменивались друг с другом мнениями и продолжали ходить вдоль строя, как привередливые покупатели на одесском Привозе вдоль рыбных прилавков.
-Товарищи офицеры...
Все замерли, вытянувшись по швам, и на передний план вышел командир бригады Ильин.
-Товарищи призывники, - начал он. - Если кто ещё не понял, куда он попал - сообщаю: вы находитесь в "Третьей, Краснознаменной, Ордена Суворова третьей степени, Гвардейской бригаде специального назначения". Иными словами - спецназ Главного Разведывательного Управления. Смысл этих слов вы поймёте, и я надеюсь, оцените в ближайшем будущем. Но хочу сразу предупредить, что не каждому из вас выпадет честь остаться в нашей бригаде до конца своей службы. В течение месяца после тщательной физической, психологической, умственной и прочих проверок, с некоторыми из вас, к сожалению, а может и к счастью, нам придётся расстаться. Всё.
Он повернулся в сторону офицеров:
- Командиры батальонов, можете продолжать!
Продолжение было очень странным: все засуетились, загалдели и, перемешавшись как лотерейные шарики, высыпали на дорожку, ведущую к штабу. Мы остались одни. Маленькими, всеми позабытыми птенцами, мы сбились в стайку, изредка попискивали, предчувствуя что-то ужасное и необратимое. Каждый ощущал на себе сотни взглядов проголодавшихся хищников, искусно засевших в засаде, где-то рядом. Невидимый хищник только и ждал подходящего момента для прыжка на жертву и этот момент настал. К нашей стайке со всех сторон, осторожно и не спеша, вышли старослужащие или, выражаясь на армейском жаргоне, "Барсы спецназа".
- Дембеля! - сразу же догадались мы и почувствовали внутри дискомфорт. Они, как тараканы, медленно выползали со всех щелей и, переваливаясь с ноги на ногу, ленивой походкой жирных котов подходили всё ближе и ближе. Не фыркая и не шипя, бывалые коты, виляя хвостами, осторожно, дабы не спугнуть уже и без того дрожащих от страха, котят, только что попавших в незнакомую обстановку.
- Художники есть? - вдруг, неожиданно для всех, спросил один из "барсов" и добродушно улыбнулся, сверкнув золотой фиксой.
Я слышал, что любой человек, едва умевший правильно держать в руке карандаш, был в армии на вес золота. И это не удивительно, ведь спрос на народное творчество почему-то особенно вырастает именно в армии.
Оформление дембельскихальбомов, наглядной агитации, праздничных плакатов и всякой всячины неизбежны во все времена. Даже в самое худшее для страны время, спрос на творческую интеллигенцию оставался прежним. Я с ужасом представил изнурительные дни и бессонные ночи, проведённые с кистью в руках и, понимая, что рано или поздно меня разоблачат, всё же оставался нем, как рыба.
- Есть! - радостно сказал один из наших.
- Слава Богу! - подумал я. - Нашелся ещё один... - И с моих плеч рухнула половина ноши, которую мне предстояло нести.
- Ты, что ли? - спросил "фикса".
- Нет. Вот! - произнёс тот и, с кристально чистым взглядом Павлика Морозова, ткнул в меня указательным пальцем.
К нашему удивлению, знакомство со старослужащими прошло довольно радушно и интеллигентно. Сержанты терпеливо объясняли нам все подробности службы и на личном примере учили нас кодексу чести воинов специальной разведки. Дни шли беззаботно и весело. Ничего сверхъестественного от нас не требовали. Офицеры по-отцовски вникали в проблемы каждого, никто не оставался без внимания, и вскоре мы почувствовали себя членами огромной и дружной семьи, в которой нам отводилась место младших детей у строгих, справедливых и любящих родителей.
Моя персона, естественно, была у всех на первом плане, как профессиональный художник - живописец. С легкостью, воплотив своё АРТ - творчество в чей-то дембельский альбом, слава обо мне расползлась по всей бригаде, подобно капле бензина, в мгновение ока покрывшая лужу тонкой и радужной плёнкой. Вечерами толпы любителей живописи приходили со своими просьбами и желаниями, и в обиде не оставался никто, даже я. Пропадая в "каптёрке", я, подобно Моцарту, забежавшему в пьяный ресторанчик, развлекал восторженную толпу звуками легкой и задорной музыки, играя её ногами. Из-под моей кисти, в течение десяти минут, под дружные вздохи изумлённых зевак, вылетали симпатичные картинки на тему армейских будней. Кстати, некоторые из них иногда нравились даже мне самому. Приличные сигареты, конфеты и прочие сладости армейских излишеств были у меня в достатке. Задушевные беседы со старшими товарищами проходили за тёплой кружкой чая и плиткой шоколада. Я узнавал от них более новые и полезные сведения, которые пригодились мне в дальнейшей службе разведчика. А главное то, что я был прямой связью между моими сослуживцами и старослужащими, а значит, мог позволить себе просить за своих о том, о чём они не решались сами.
Боец Машкин, это как выяснилось позже фамилия того самого "Павлика Морозова", как бывший барабанщик какой-то сельской рок - группы, целыми днями валялся на траве с гитарой в руках и в окружении дембелей во всю глотку вопил последний хит группы ЛЮБЭ - "Атас". Менее одарённые гении большую же часть своего времени проводили в районе туалетов со шваброй в руках. А тем временем наши ряды пополнялись всё новыми и новыми новобранцами.
КАРАНТИН.
Через неделю были сформированы четыре роты молодого пополнения, в каждую из которых входило не более сорока человек. В течение месяца нас гоняли на стрельбы, стадионы и медкомиссии. Мы проходили психологические опросы и собеседования. Каждый день нас посещали всё новые и новые люди, которые по нескольку раз задавали одни и те же вопросы. Они упорно просили рассказать некоторые события из личной жизни с точностью до миллиметра. Иногда задавали такие вопросы, смысл которых мне до сих пор остаётся непонятным.
- Как Вы относитесь к кошкам? - спросил меня один из особистов на очередном опросе.
Нет, вопрос был бы понятен, если б я устраивался на работу в зоопарк, но в армии...
- Ну... - Промычал я. - Если быть откровенным, то это мои самые любимые животные.
Он долго что-то записывал в свою папку и, не отрываясь от писанины, спросил:
- А какого цвета инопланетяне?
- Вот - те раз, я что, их красил? - возмутился я. - Говорят, что зелёные.
Он оставил папку в покое и, глянув на меня, спросил:
- Кто Вам это говорил?
- В газетах так пишут.
- А... - С пониманием простонал он и, опустив голову, заскрипел пером по бумаге.
- Как у нас с физической подготовкой? Проблемы со спортом есть?
- Да вроде бы никаких. Вот, может, только с бегом не очень. Часто на зарядке в конце строя плетусь.
Он дописал до конца листа, поставил точку, и, захлопнув папку, сказал:
- Это для нас не проблема. Беговых лошадей мы из вас сделаем сами. Нас больше интересует от вас то, что человеку даётся только Богом - мозги!
Я вышел из кабинета и почесал затылок.
- А если Бог и этого не дал, можно вернуться домой?
Прошел месяц, и всеобщий ажиотаж резко сменился тишиной. Три дня нас не посещали представители военной музы. Три дня были прекращены выходы на стрельбы, полигоны и комиссии. От этого нарастало напряжение и тревожное чувство. Все понимали, что где-то сейчас решается дальнейшая судьба каждого из нас. Годных и желающих служить в спецназе было гораздо больше, чем нужное для бригады количество бойцов, а по сему, как нам было обещано - с некоторыми придётся попрощаться навсегда.
День был, как и предыдущие, жарким и утомительным. Молодые бойцы сидели на табуретках, выставленных вдоль длинного прохода казармы, и с каким-то туповатым вниманием слушали очередную сержантскую чушь. Я глянул на сидевшего передо мной рядового Тутова. Умный, красивый и добродушный богатырь, который уже и сейчас мог бы дать фору любому, был на виду у всех командиров рот. Это высококачественное сырьё для изготовления первоклассного бойца спецназа, на фоне которого я растворялся как капля воды в бочке спирта. Он был одним из тех, за которых командирам рот приходилось немало бороться между собой, чтоб заполучить такого человека к себе. Я же чувствовал себя чернильным пятном на мятой промокашке рядом с живописными портретами Крамского. И случай моего зачисления в бригаду воспринимался бы мной на данный момент, как чистая случайность.
Внезапно распахнулась дверь, и в казарму вошли два офицера. Они о чём-то оживлённо спорили, размахивая руками и, судя по всему - один о чем-то уговаривал другого, на что первый отрицательно покачивал головой и самодовольно улыбался.
- Тогда давай так! - предложил уговорщик, и они остановились посреди коридора. - В мою роту попал Тутов, так я тебе за Симору даю Тутова и ещё любого по списку, в кого пальцем ткнёшь.
- Нет. Не дам. - Ответил капитан Домащенков, и оба зашли в кабинет.
От услышанного я был в шоке. Поначалу даже не поверил своим ушам. Разыгравшаяся перед всеми сцена говорила о том, что я был вне конкуренции и моя доля уже решена. Результаты проверок сделали своё дело, и я почувствовал необъяснимую любовь к Советской Армии, которая по достоинству умеет выявить и оценить интеллектуальные данные своих граждан. Я поднялся со стула и, расправив грудь, медленно пошел в сторону "курилки". Во взглядах моих товарищей была видна белая зависть и обида за неопределённость собственного положения. Кто-то поздравительно похлопал меня по плечу,и ещё несколько рукопожатий окончательно вогнали мою умную, аглавное,скромную персону,в красную краску. В казарму влетел ещё один офицер и, уточнив место нахождения счастливца Домащенкова, пробежал мимо нас. С лицом человека, опоздавшего на поезд, он ворвался в кабинет, где, судя по шуму, уже давно шли торги.
- Симора, подожди!
Окликнул меня сержант и, поравнявшись со мной, положил руку на моё плечо. Подыскивая правильные слова, он медленно поднял указательный палец вверх и открыл рот... Но тут раздался телефонный звонок.
- Рота молодого пополнения, дневальный, рядовой Машкин слушает! - представился в трубку стоящий на "тумбочке" боец.
- Ага, понял, сейчас... Товарищ сержант! Дежурный по столовой спрашивает, что мы хотим на ужин вареники или пельмени?
- Положи трубку, идиот! - засмеялся сержант, имы вышли на улицу. В казарме послышался громкий хохот. Машкин хлопнул трубкой по аппарату и, не скрывая улыбки попавшего впросак простачка, сказал:
- Тьфу, козлы!
ВОЙСКА.
Как и было обещано, не все прошли отбор, и из ста шестидесяти претендентов четверть была отсеяна. За время длительной службы ещё многим, столкнувшимся с трудностями, пришлось перевестись в другие рода войск. Кто по состоянию здоровья, кто по собственному желанию, кто ещё по какой причине, а оставшиеся счастливчики, наконец-то сменили свои общевойсковые "кирзаки" на десантные ботинки. Попав в четвёртую роту, я и несколько моих одногодок уже были знакомы с традициями и порядками этого подразделения. С утра до вечера мы метались и шуршали, как мыши, по всей казарме, наводя в ней порядок. Я, наверное, за всю гражданскую жизнь не убирал в собственном доме так, как приходилось убирать, мыть, чистить и натирать за эти дни.
Ровно в десять утра вся бригада вышла на главный плац. Одетые в парадную форму, офицеры поблёскивали боевыми орденами и медалями на груди. Старослужащие срочной службы сверкали знаками отличия и, к моему удивлению, у многих тоже имелись медали, подобные тем, что звонким лязгом давали о себе знать на офицерских мундирах.
Я стоял перед боевым знаменем части, которое досталось бригаде от наших дедов по наследию и, немного прищурившись от солнца, держал в руке папку с текстом, строки которого читал первый и последний раз в жизни. Выстрочив, почти на одном дыхании Военную Присягу, я, подтвердив своё причастие к сказанному подписью, вернулся в строй. Но уже не просто как гражданин, попавший в армию, а как полноправный, несущий ответственность за свои действия, боец Советской Армии.
Голубой берет с красной звездой, голубые погоны с ярко-жёлтыми буквами СА, автомат на груди и петлицы, на которых изображён парашют и два самолёта, ввинченные ввысь, говорили о том, что я стал частицей одного целого монолита, дававшего о себе знать всему капиталистическому миру. Монолита - в сравнении, с которым любые армии, любых стран, напоминали жёлтых карликов, суетящихся вокруг Гулливера.
- Товарищи разведчики! - громким эхом прокатилось над всей бригадой.
- Равняйсь...! Смирно...! - опять эхом раздалось в небе.
- Слово предоставляется командиру бригады, гвардию полковнику Ильину!
К микрофону подошёл офицер, которого я так и не смог рассмотреть, то ли из-за солнца, то ли из-за тени деревьев, в глубине которых стояла трибуна.
- Товарищи молодые бойцы! - обратился он. - Вы вступили в элиту Советской Армии и, с этого дня и до конца своей жизни, являетесь разведчиками диверсионных сил спецназа! Отныне вы считаетесь полноправными членами семьи, имя которой - разведка! А разведчик - это не просто военная профессия, но и образ жизни. Так будьте же достойны этого звания, и не дай вам Господь когда-нибудь оказаться живой собакой среди мёртвых львов! Потому, что по поступкам каждого из вас, взятого отдельно, будут судить о нас всех, взятых вместе!
И, под торжественную мелодию гимна Союза Советских Социалистических Республик, кто-то спёр у меня автоматный шомпол. После нас дружно отвели в солдатскую столовую, где накормили домашними пирожками и кусочками торта, испечённого офицерскими жёнами, что заменило родительскую заботу не попавших, по понятной причине, мам, пап на присягу своих сыновей.
Начался учебный период. В течение трёх месяцев мы проходили теорию и практику диверсионно-подрывной деятельности в тылу условного противника. Маскировка, засады, подножный корм и выживание в глубоком тылу врага, стрельба из отечественного и иностранного видов оружия, оказание первой медицинской помощи, допросы и пытки военнопленных в полевых условиях, снятие часовых и взятие языка. Захват заложников, секретных документов, терроризм и организация партизанской войны. Полоса разведчика, хождение по азимуту, бег на выносливость, минирование, рукопашный бой по системе Кадочникова и снова бег - всё это входило в единую систему обучения под названием тактико-специальная подготовка (ТСП). От этого бешеного темпа терялся ориентир во времени, числах календаря и днях недели. Если б кто-то сказал мне на гражданке о существовании таких нагрузок и неестественной, чуть ли не мистической выносливости человека, в условиях которых находился я - то, ей-богу, ни за что на свете никому не поверил. Но, как бы там ни было, а всё шло впрок. В конце концов, я стал замечать, что всё реже и реже плетусь в конце строя. Конечно, было необъяснимое чувство сонливости, то есть постоянно хотелось спать, днём и ночью. Иногда были случаи когда "духи" засыпали на ходу. Потом споткнувшись, падали, просыпались, догоняли строй и снова засыпали. Старослужащие с пониманием относились к такому и, улыбаясь, успокаивали нас тем, что через такое проходили все в период адаптации. Только по воскресеньям нам удавалось немного прийти в себя, чтобы с новыми силами начать новую неделю.
Рота бежала по лесной тропе. Извилистой змейкой, почти вплотную друг за другом, солдаты петляли вокруг сосен и, стараясь не издать ни звука, всё крепче и крепче прижимали к груди автоматы. Впереди оставалось всего четыре километра и, несмотря на пройденные шесть, чувство финиша придавало силы, и каждый из нас всё быстрей и быстрей прибавлял шаг, словно хищник унюхавший добычу. Пробежав несколько сот метров, мы остановились у полигона.
- Становись!
Тяжело дыша, прохрипел сержант, и все замельтешили, спотыкаясь, и толкая друг друга. Через секунду перед ним стояла шеренга, выстроенная по ранжиру.
- Вольно! Разойдись.
Мы рухнули в траву и замерли, как убитые. Сержант снял рюкзак, отдернул мокрую от пота куртку "мабуты", которая прилипла к спине, и пошел в сторону машины. Возле грузовика стояли несколько офицеров.
- О! Уже прибежали. - Обрадовался командир нашей роты, увидев своего бойца.
- Нам куда? - спросил сержант.
- Миша, хватайте ящик с патронами и идите к первому этапу. Там вас уже ждёт прапорщик Кононенко.
Этап номер один. Над стрельбищем загудела сирена, давая разрешение на открытие огня. Через полминуты, робко, как будто стесняясь, раздались три выстрела. Их подхватили ещё два автомата, затем ещё, ещё и... Над огромным полигоном, в радиусе пяти километров, поднялся грохот, подобный раскатам грома. Стреляли из автоматов, пистолетов, гранатомётов и снайперских винтовок.
Где-товдали,почти в конце полигона, с промежуткомдесять минут, разрывалисьмины, грохот которых содрогал землю и заглушал всю канонаду огнестрельного оружия. Это баловались минёры.
Я шёл по тропинке, плотно прижав приклад автомата к плечу. Чуть позади шагал прапорщик с красным флажком в руке и всякий раз, взмахивая им как волшебной палочкой, передо мной выскакивали картонные дурилки зелёного цвета. Силуэт мишеней напоминал человека в немецкой каске, которого, с быстротой змеиного укуса, я должен был подстрелить из своего оружия. Уложив четверых фанерных фашистов, я попытался прибавить шаг.
-Не спеши! Не спеши! - предупредил меня волшебник с флажком. - Дыхалку собьешь, а впереди самое главное. Так, внимание... Достань гранату.
Я достал учебную гранату гладкой формы и вставил в неё запал.
- Сейчас из окопа появятся две мишени.
- А где окоп? - испуганно спросил я.
- Чуть левее, метров тридцать вперёд. Видишь?
Я остановился и, вглядываясь вдаль, увидел кустик, какую-то трубу, и две автомобильные покрышки.
- Не - а...
- Да вон там, возле красного цветочка!
Чуть дальше от трубы торчало что-то напоминающее мак, возле которого внезапно появились две зелёные головы. Выдернув кольцо, я метнул гранату. В воздухе хлопнул запал, и упавшая на землю граната закатилась прямо в окоп. Для пущей правдивости я плюхнулся на землю и услышал взрыв.
- Ты чего разлёгся?
- Вхожу в роль. Как в бою.
- Ну, это лишнее. Во-первых, граната попала в окоп, а во-вторых, осколки наступательной гранаты РГД-10 разлетаются не дальше десяти метров. Я не понял, ты чем на занятиях занимался, спал? Пришлось встать и, обтряхнув колени, идти дальше.
Лёжа на пригорке, я приготовился к стрельбе по движущейся машине, которую мне пообещал прапорщик. Кусок зелёной фанеры, отдалённо напоминающий грузовичок, виднелся в двухстах метрах от моего ствола.
- Готов? - спросил прапорщик.
- Всегда готов! - чётко ответил я.
- Где ж готов? Планку переставь, пионер.
- Ой! - и я быстро выставил прицельную планку на нужный метраж.
Фанера задрожала и, долго сопротивляясь, вдруг рванула с места со скоростью реактивного самолёта.
- Ну, ни фига себе, грузовичок.
Сказал прапорщик и, повернувшись назад, крикнул:
- Сапожник! Что это было?!
- Сейчас! Подожди! - заорал кто-то из пункта управления и, щёлкая кнопками на пульте управления, добавил. - Поехали!
Из кустов, со скоростью шестьдесят километров в час, выехала всё та же злосчастная фанера. Не дав ей проехать и десяти метров, я быстро всадил в неё жменю пуль, и грузовичок опрокинулся на бок.
- Молодец. - Пробубнил прапор.
Ещё бы! Мой автомат был в отличном состоянии, да и вообще всё оружие нашей бригады было пристреляно с точностью, которую могут себе позволить только разведчики. И было бы смешно, держа в руках такое оружие, посылать пули в молоко. Вскоре, на том же расстоянии, появилась последняя и главная цель.
Из подземной шахты выехала мишень, имитирующая ядерную ракету на старте.
- Целься в боеголовку.
Посоветовал прапорщик, который, на данный момент, заменял временно отсутствовавшего ангела - хранителя. Я выпалил последние патроны, и ракета уползла обратно.
- Нормально... Четвёрка. - Сказал прапорщик Кононенко.
- А почему четвёрка? Я же ни разу не промахнулся.
- Ты не попал в боеголовку. Но в любом случае корпус был обстрелян, ракета заблокировалась, а значит, уже никуда не полетит.
Загудела сирена, требующая прекращения огня. Грохот стих, всё умолкло, кроме мерзопакостного звона в ушах, который будет продолжаться ещё несколько дней.
Наша рота, поменявшись местами с другими, перешла на следующий этап. Здесь все отстреляли из пистолетов отечественного и импортного производства. Ещё немного помучив иностранное оружие, кто-то в очередной раз поломал американскую винтовку М-16 и нас прогнали на другой рубеж подготовки. Эту винтовку, на протяжении всей моей службы, то ломали, то чинили, но, вскоре плюнув на неё, использовали как реквизит для позирования перед фотокамерой, кривя дурацкие рожи для дембельских альбомов, пока не привозили новую.
Пройдя через все тренировки по стрельбе, мы вышли на последний, за сегодняшний день, рубеж. Этап, на котором нас поверхностно знакомили с различными взрывными устройствами и их применением в диверсионной практике. Поверхностно - потому, что для более углублённого изучения этого дела существовала отдельная рота нашей бригады - рота минирования. Тут были всевозможные взрывчатки, закамуфлированные под наручные часы, электропровода, верёвки, шнурки от обуви, пишущие ручки, папки, кошельки, магнитофоны и обыкновенные булыжники.
Особое внимание уделялось всяческим минам - ловушкам, которые, как правило, в практике применялись против разведчиков. Обнаружить такую ловушку невозможно, её можно только предугадать, и смысл нашего обучения заключался лишь в том, чтоб попавший в западню боец смог быстро и с наименьшим уроном для себя выйти из затруднительного положения. "Теория - хорошо, а практика - надёжней", таков был принцип нашей подготовки. Поэтому, основное время занятий мы проводили в полях. Государство не скупилось на наше образование, и Министерство Обороны поставляло все необходимые материалы в любом количестве, какими бы дорогостоящими они не были.
- На прошлом занятии мы с вами закончили изучение наиболее чаще встречающихся "подлых" мин. - Сказал капитан Ерёмин.
Он стоял перед строем бойцов и, держа руки за спиной, медленно покачивал корпусом, переваливаясь с пяток на носки.
- Что мы выяснили на прошлом занятии? - офицер ткнул пальцем в первого попавшего солдата и попросил, чтоб тот говорил коротко.
- На прошлом занятии мы...
- Непонял? - прервал его капитан. - Что это было?
Боец быстро сделал шаг вперёд и, выйдя из строя, громко крикнул:
- Гвардии рядовой, разведчик Томасов!
- Ах, вот оно что. А я думаю, кто это там губами шлёпает. Ну-ну... слушаю.
- На прошлом занятии мы выяснили, что... это... ну, в общем, самой опасной миной является мина самодельного производства!
- Почему?
Ерёмин указал пальцем в мою сторону, и я вышел из строя.
- Гвардии рядовой, разведчик Симора! Эти мины считаются опасными потому, что они кустарного производства и не имеют определённого стандарта. Такие мины невозможно обезвредить!
- Ну, практически невозможно! По крайней мере, для вас. - Вернув меня в строй, добавил офицер.
- Но самая прелесть таких мин в том, что на них, как правило, чаще всего подрываются сами "Кулибины", которые их же и устанавливают. Сегодня я продемонстрирую вам несколько таких взрывных устройств, которые можно изготовить из подручного материала.
Офицер подошёл к столу, с заранее приготовленнымикомпонентами, и показал как легко и быстро они изготовляются. Это были различные химические элементы, смешанные друг с другом в определённых порядках, которые могли приходить в действие при ударе или нажатии, при попадании на них воды, бензина, пара, мочи и просто при встряхивании. Причём для приобретения этих химикатов не нужно было грабить химические фабрики. Компоненты можно заменить доступными порошками, таблетками и жидкостями, имеющимися в любой аптеке, а также раздобыть их, раскурочив внутренности домашней электроаппаратуры, либо посетивмагазин химических товаров. Ну, уж в самом крайнем случае - нанести визит в химическую лабораторию любой средней школы в ночное время. По этическим соображениям, я не буду вдаваться в подробности и расписывать формулы, дабы мой рассказ оставался в рамках художественного произведения, а не превратился в краткий справочник для начинающего террориста.
Скажу лишь одно - горка смешанного порошка или пасты это ещё не мина.
Нужно рассчитать соответствующее детонационное устройство, а главное - подобрать соответствующую упаковку и привлечь к ней внимание потенциальной жертвы.
Это может быть пустая коробка из-под обуви, лежащая на пешеходной дорожке, соблазняющая своей новизной к футбольному пинку по её хрустящему, белому боку. Это может быть пустой пакет из-под молока, лежащий вздутым пузом кверху. Это может быть соблазнительно большой грецкий орех, начиненный смертью, половинки которого склеиваются клеем. Трудно пройти мимо, не топнув по нему ногой, или поднять и хлопнуть об асфальт, да и просто с силой поддеть носком, зафутболив его далеко вперёд. Это может быть марлевый свёрток, накрытый газетой, илежащий под забором у пивного ларька без туалета. Но и этого ещё не достаточно. Нужно учитывать психологию человека, потому как, вряд ли выходящий из автомобиля министр будет пинать ногой коробки, или мочиться на развёрнутую газету. Для этого контингента существуют другие приманки. Мы называли это профессиональной наживкой, учитывая повадки человека той или иной профессии.
Существуют предметы, на которые прохожие не обратят внимания, но которые обязательно заметит, проходящий мимо, патруль.
Есть вещи, мимо которых проскользнёт взгляд самого любопытного человека в мире, но куда обязательно ткнёт пальцем КГБист или ковырнёт ногтём врач, либо поднимет профессор. Но существуют такие предметы, которые при каких бы то ни было обстоятельствах, использовать запрещается!!! Это детские игрушки. Таков кодекс чести советского диверсанта.
- Существуют различные виды взрывов. - Продолжал капитан Ерёмин. - Да, прошу запомнить, что все виды подрывов можно поделить на две категории - это диверсионные и террористические.
- Товарищ гвардии капитан. - Обратился кто-то из солдат. - А какое между ними различие?
- Различие огромное. Диверсия - это что-то вроде благородной дуэли одного государства против другого. Ставится конкретная цель, конкретный объект и смысл диверсии - выиграть схватку незаметно, без кровопролития, тем самым решить исход масштабной войны, а порой предотвратить её вовсе. Согласитесьс тем, что проще сломать болтик у нефтеперерабатывающего агрегата, чем потом гоняться за танками на поле битвы, разрушая при этом целые города. Легче взорвать один автомобиль, в котором едет какой-нибудь Гитлер, чем потом бомбить всю Европу. Для этого и существуют такие войска, в которых вы на данный момент служите. А терроризм - это открытый, грязный шантаж правительства в корыстных целях. При этом требующий массу крови и невинных жертв, легко доступных среди беззащитного населения страны.
Ерёмин закончил фразу и о чём-то задумался.
- Так вот. - Будто опомнившись, продолжил он. - Продолжая тему терроризма, хочу подчеркнуть, что существуют различные виды взрывов. К примеру...
- Товарищ гвардии капитан. - Обратился всё тот же неугомонный солдат. - А если мы, как вы сказали - "благородные диверсанты", то зачем нам изучать террористические акты?
- А за тем, дурак, чтобы уметь отличить диверсию от бандитизма и делать соответствующие выводы. Любой, даже самый хреновенький диверсант, сумеет устроить профессиональный теракт, а самый профессиональный террорист не сможет сделать даже самую хреновенькую диверсию. Так вот, продолжая тему... Кстати. - Обратился капитан к солдату. - Если ещё раз перебьешь, дам по лбу... Понял?
- Так точно!!!
- Это я так, на всякий случай. Чтоб потом не говорил, что я тебя не предупреждал. Так вот, взрывы существуют "бьющие", "толчковые", "режущие" и "ударные". Бьющие и режущие - это из области индивидуальных или направленных. Направленные взрывы рассчитаны на определённую цель. При правильной установке такого взрыва гибнет один человек или группа людей, не нанося увечий посторонним. Толчковые и ударные взрывы - из массовых или общественных. Такие взрывы более мощные и поэтому мины такого типа, как правило, начиняются битым стеклом, гвоздями, шурупами, гайками, щебнем и прочей ерундой.
- Товарищ гвардии капитан. - Рискуя получить в лоб, обратился всё тот же зануда. - А зачем такие сложности, не проще ли установить технически усовершенствованную мину с дистанционным пультом?
- Проще. Но её нужно привезти, пронести, доставить к месту назначения, при этом вас в любой момент может обыскать военный или милицейский патруль. Конечно, мину можно приобрести и в тылу врага, но для этого вам необходимо входить в контакт с местным криминалом, а это уже чревато разоблачением. Существуют, правда, заранее подготовленные тайники и захоронения, но это пока не для таких как вы. В разведке есть люди посерьёзней вас. Да и задача у вас здесь - стать за два года людьми, чья голова, с приобретёнными в ней знаниями, уже является страшнейшим оружием для врага, в тыл которого вы попадёте даже налегке.
Ерёмин опустил голову и задумчиво глянул на носок своего ботинка, потом, вздрогнув, как будто от холода, возмущённо крикнул:
- И вообще! Что ты ко мне доколупался?
Он блеснул глазами, пробежав взглядом по всему строю.
- Студенты среди вас есть?
- Есть! - раздались из строя сразу несколько голосов.
- Тогда ответьте мне, что пьют студенты, собравшись дружеской компанией?
Ответы были разные: от "Портвейна" до "Марочного", но суть была в одном - это было исключительно вино. Причём - в немереных количествах.
- А почему? Что, на водку денег не хватало? Не проще ли взять пять бутылок водки вместо ящика вина? - спросил офицер.
Студенты объяснили, что во время распития вина развиваются темы, споры, умные беседы, а водка быстро превращается в источник агрессии. Вообще, водка у студентов считается пижонством.
- Так вот! В спецназе полагаться исключительно на технические возможности тоже считается пижонством, - улыбнулся офицер и добавил. - А при распитии вина... Тьфу ты, блин... При работе с подручным материалом развиваются темы, споры и умные мысли.
После этого капитан растянул улыбку на ширину приклада и самодовольно погладил себя по груди.
