По большому счёту, это документ. Художественно оформленный документ гражданской войны на Украине. Документ жестокий, страшный и кровавый. В нём есть забытый в подвале ребёнок, чью маму убило осколком, когда она выходила за водой (Александр Цыба, "Умочка"), есть 75-летний старик, шкандыбающий тридцать километров пешком из родной деревни, занятой украинскими карателями (Андрей Кузнецов, "Ангел на плече"), есть говорящая кукла, привязанная колючей проволокой к брустверу передней линии окопа и рыжая детская косичка - всё, что осталось от ребёнка после попадания снаряда (Геннадий Дубовой, "Увертюра к плачу кукол"). В этом документе живут люди, которые пьют водку из гильзы от АГС, и знают, что в эту тару помещается ровно 20 грамм (Анна Долгарева). Есть артиллерист, солдат украинской армии, который отказался возвращаться из плена и остался на Донбассе... не воевать, нет, ухаживать за доживающими свой век стариками, чей дом оказался разрушен. Со страниц дешёвой типографской бумаги (экономили на пафосе, чтобы добрать содержанием) на тебя глядит плотный строй теней: мужчин, женщин, стариков и детей. Глядит и молчит. И от этой тишины становится невыносимо жить.

Наши мёртвые нас не оставят. Ни в беде, ни в покое.

Поразительно, но чего в этом документе нет, так это ненависти. Удивление, боль, непонимание - да! А ненависти нет. Донбасс убивают, утюжат "Градами" и артиллерией, а он стоит, как борец в полуприсяде, и терпеливо ждёт, когда сошедший с ума брат, наконец, вернёт себе разум.

...зачем добро всегда превыше лжи

во благо

затем что мы идём и попадаем в такт

неровно дышим говорим некстати

затем что мы с тобой -

пока что - живы, брат

пока что живы и пока что братья

(Вера Агаркова)

Три жанра вместил в себя этот документ. Стихи. Проза. Драматургия. Три мощных блока, собранные любовно и осмысленно (поклон умелому редактору). Бытует мнение в писательской среде, что любой альманах, будь то хоть поэзия, хоть проза, - это потенциальное кладбище писателей. Его не откроют и не прочитают. И будет он в лучшем случае пылиться на дальней полке провинциальной библиотеки. Отчасти, так оно и есть, но лишь отчасти. Всё зависит от задачи и подхода. И, конечно же, материала. А материал обжигает.

Стихи. Здесь не будет поэтических экспериментов и поиска новых форм, за которыми чаще всего скрывается элементарное бессилие и отсутствие внятного высказывания. В этом сборнике поэтам есть что сказать, потому речь их проста и бесхитростна, но бьёт под дых точностью образа, верно найденного настроения, когда всё в стихотворении сотворено будто бы само собой, находится на своём месте, а ритм, рифма и размер спаяны неделимо в одно целое.

Я помню звон разбитого стекла,

Свист мины, траекторию полёта.

Хотелось мне бежать подобно Лоту,

Смерть пощадила - рядышком прошла.

И я стоял живой средь мёртвых тел,

Похоже, мне выкапывать могилы.

Вон у соседей дом разворотило,

А мой случайно оказался цел.

(Андрей Шталь, "После обстрела")

Если искать... не первоисточник даже, а фундамент, корневую систему, то стихотворения сборника "Выбор Донбасса" ближе всего к лирике поэтов-фронтовиков: Симонова, Твардовского, Иона Дегена, Риммы Казаковой, Юлии Друниной, Слуцкого и Гудзенко. Генеалогия - оттуда, от дедов и прадедов. Пережитое лично или пропущенное сквозь горнило собственных страхов и надежд - проросло новым словом в новой уже войне. Но сила этого слова, а, самое главное, правота, не стёрлась за давностью лет. Это прямая преемственность. И ещё есть одно качество, которое роднит два поколения поэтов. Несгибаемость и вера в Победу.

У преисподней тени нет и света,

Из преисподней злые голоса.

Шахтёр, зажав зубами сигарету,

Стоит, где был, и держит небеса.

(Владимир Скобцов, "Донецкая Иордань")

Тяжело открыть для себя что-то новое, неожиданное, когда добрую половину авторов сборника знаешь лично или по "Фэйсбуку", но настоящим откровением для меня стали стихи Григория Егоркина. Его тексты невозможно разобрать на цитаты, они сюжетные, мужские, основательные, как свежевыпеченный - из печи - хлеб. Они не обволакивают, но проникают в душу разом, одним крепким наскоком, ударом. И тебе самому вдруг хочется этим стихам соответствовать. Егоркин. Пока просто запомните это имя.

Если стихи сборника вырастают из традиции поэтов-фронтовиков советской эпохи, то с прозой и сложнее, и страшнее. Документально, одним словом. Здесь не пахнет соцреализмом (при всём уважении к методу). Гражданская война на Украине обезобразила всё, к чему прикоснулась своей поганой лапой, и чтобы разгрести эти смрадные завалы, нужно иметь мужество и терпение.

Проза сборника бьёт наотмашь. Обжигает. Крошит зубы. От этой прозы легко прокусить губу до крови. Похожие чувства я испытывал лишь однажды, когда читал "Нюрнбергский процесс", изданный в 7 томах в Советском Союзе. И в этом смысле "Время Донбасса" - абсолютный документ, вещдок, свидетельство кромешного ада, который спустился на эту героическую землю. Свидетельство молчаливого подвига тысяч и тысяч людей: мирных жителей, ополченцев, защитников своей земли, культуры и языка. Это настоящая русская проза, какой она может и должна быть, о которой мы забыли в эпоху затянувшегося постмодернизма, коструктивизма и прочих измов.

Открывает блок прозы пронзительный рассказ Николая Иванова "Свете тихий". Сюжет прост. Два друга-офицера приезжают в подмосковную глубинку, чтобы перевезти в дом ветеранов мать погибшего на Донбассе товарища. История крепкой мужской дружбы, семьи, страны. Необходимость жить за себя и за того парня. Ответственность перед теми, кто ещё не родился, но кому придётся передавать землю в том виде, в котором она тебе досталась от своих предков. Деды и прадеды давно в земле. Они свой путь прошли до конца. Именно это и есть чувство почвы, каким его знает, но не всегда может сформулировать русский человек. Простые деревни. Простые люди. Сложные судьбы. И свете тихий над этой шестой частью суши.

Как и любой тематический сборник, "Время Донбасса" не состоит из одних гениальных рассказов. Художественное слово имеет свои законы, у каждого писателя разный уровень мастерства. Это нормально. Но при этом с радостью хочется отметить, что совсем провальных текстов нет. Литературная составляющая находится на уровне. Отдельно бы выделил Ивана Донецкого, Геннадия Дубового, Андрея Кокоулина, Андрея Кузнецова, Александра Цыбу. Уверен, что у этих авторов впереди заметное писательское будущее.

Позволю себе лишь одно пожелание. На сегодняшний день проза Донбасса освоила рамки рассказа и очерка. Для документа, для вещдока этого достаточно, и свою миссию сборник выполнил на все сто. Но для эпохи этого мало. Эпохе нужен роман. А его пока нет. По крайней мере, я не знаю такого внятного, объёмного художественного высказывания, хотя стараюсь держать руку на пульсе. Будем надеяться, что такой роман пишется прямо сейчас.

В разделе драматургия самым ярким произведением является пьеса Глеба Боброва "Миронова проба". Она закрывает сборник очень верной, дающей надежду интонацией силы и определённости. И, к счастью, эта пьеса не о войне. Она просто является живым свидетельством того, что люди, жившие несколько лет под обстрелами, могут вдруг писать не о смерти.

Ученик выпускного класса Артем Гайтанин пытается в одиночку воплотить в жизнь свой проект по озеленению и рекультивации заброшенной шахты, носящей в народе имя "Мирон". Шахта эта не простая, в годы Великой Отечественной войны она стала братской могилой для двух тысяч человек - семей офицеров, коммунистов, партизан. Вообще эхо Великой Отечественной присутствует в пьесе, но лишь как эхо, отзвук грозных и страшных событий. А простой с виду сюжет становится метафорой восстановления растерзанной войной земли. Школьный проект Артёма вдруг выходит на федеральный уровень. Преодолевая бюрократические барьеры, парень взрослеет, делает себя самого, лепит из глины поступков свою судьбу. И сама пьеса вдруг становится символом последующего возрождения всего региона, когда перекуют оружие на орала и можно будет просто трудиться на своей земле, не думая об обстрелах. А павшие защитники Донбасса станут травой, деревьями, ручьями, воздухом, пшеницей. Из этой пшеницы вырастут хлеба.

И хлеб, егоже Аз дам, Плоть моя есть...

"Время Донбасса". Наши мёртвые нас не оставят.