Висевшие на стене часы-ходики мерно отстукивали время. На их циферблате, разрисованном по мотивам знаменитой картины "Утро в сосновом лесу", четко обозначились фигурки медвежат, замерших на поваленном дереве. Рассвет уже вовсю стучался в окна комнаты, выходившие на восток. До сих пор преобладавшие на их стеклах черные тона уступали место сначала темно-алым, а потом нежно-розовым цветам. Недолго покрасовавшись на полированной глади окон, они стали бледнеть и постепенно переходить в обычные дневные краски. Вот и само дневное светило, еще не до конца стряхнувшее с себя ночную дремоту, уже с любопытством заглядывало в оконные проемы, озорно разбрызгивая по стеклам фонтаны веселых солнечных зайчиков, которые игриво прыгали в комнату и шаловливо разбегались по стенам, потолку и мебели.
Яркий солнечный луч, с трудом пробившись через частокол росших в палисаднике молодых деревьев, лихо ворвался в комнату, беззастенчиво обшаривая все на своем пути и возвещая о наступающем дне. На какое-то мгновенье он задержался на неподвижно застывшем на подушке бледном, осунувшемся лице старика с широко открытыми глазами, потом скользнул в угол комнаты, выхватывая из полумрака висевший на стене иконостас, в центре которого отчетливо выделялся строгий лик Христа.
- Господи милосердный, - тихо прошептал лежащий на кровати, - спасибо, что позволил еще один день встретить. - Последовал протяжный вздох. - Дай мне еще сил дождаться внука из армии. Больше ни о чем не прошу....
Старик обвел медленным взглядом посветлевшую горницу, в которую золотым потоком дружно хлынули солнечные лучи. Они напористо пробивались во все закоулки, окончательно прогоняя ночной мрак и заполняя ее до отказа ласковым утренним светом. Громко зажжужала проснувшаяся от зимней спячки муха, с силой ударяясь об оконное стекло и пытаясь вырваться из домашнего плена на свободу весеннего раздолья, пока еще робко обозначившегося сочной зеленью набиравших силу листьев и трав. Рождался очередной новый день, а вместе с ним оживало все сущее на земле, устремляясь к солнцу, свету и освобождаясь от ночного оцепенения. Чуткая предутренняя тишина медленно отступала перед суетой и шумом грядущего дня.
С улицы начали доноситься хорошо знакомые звуки просыпающейся деревни. Вовсю горланили неугомонные петухи, шумно, наперебой гоготали обиженные на кого-то гуси, трубно мычали не доенные коровы, в заливистом лае заходились собаки, сполна выплескивая свою злость в набиравшее силу утро. В этом усиливающемся потоке шумов и звуков все чаще различались заспанные голоса людей, скрип калиток и колодезных журавлей. И, наконец, всю утреннюю какофонию венчал грохот мотора заработавшего трактора. Деревня вступала в свою привычную дневную суету.
Дед Егор нащупал шнур, протянутый от противоположной грядушки кровати к изголовью, взял его свободный конец в руки и, напрягаясь, потянул на себя, медленно приподнимая свое худое, ссохшееся тело и усаживаясь на постели. Потом он также медленно, спустил ноги с кровати, удерживаясь руками за ее край. Эти движения давались ему с большим трудом. От- дышавшись, дед Егор начал неспешно оглядывать окружавшее его небогатое убранство горницы. Оно было знакомо ему до мельчайших деталей еще с детства. За свой век он по сути ничего и не добавил: все его по-житейски устраивало, да и стремленья к приобретениям никогда не проявлял. В этом доме вырос, из него вместе с отцом ушел на фронт, с которого живым вернулся лишь он. Отсюда в последний путь уже как два года проводил жену. Сын вырос, женился и отстроил неподалеку большой просторный дом, на фоне которого отцовская изба уже казалась убогим сараем, потемневшим от времени и глубоко вросшим в землю. После смерти матери он хотел забрать отца к себе, но тот сказал, как отрезал: "Здесь родился, здесь и помирать буду".
Полгода назад дед Егор слег: навалилась серьезная болезнь, превратившая его, еще крепкого и энергичного мужика в живую мумию. Все уговоры сына о переезде в его дом неизменно наталкивались на категорический отказ. Так и продолжал коротать остаток жизни в родных стенах.
Скрипнула входная дверь и через порог шагнул сын Михаил.
- Доброе утро, как ты тут?
- Да.... Не помер ишо...., - старик едва заметно усмехнулся.
Сын стал молча выкладывать на придвинутый к кровати стол принесенные продукты.
- Ну зачем ты опять понатащил столько? Я вон и вчерашнее не трогал ишо....
- Плохо, что не трогал. Есть надо, хотя бы понемногу. Как же без этого?
Старик вновь слегка усмехнулся.
- Было время, когда очень хотел, да нечего было укусить. Сейчас всего полно, но уже не нужно...- Он в такт своим невеселым мыслям покачал головой.
- Как же не нужно? - Возразил сын. - Откуда тогда силы будут браться?
- Да какие уж там силы.... - Дед Егор махнул рукой. - Скажи лучше, когда Алешка сулится приехать. - В бесцветных глазах старика мелькнула искорка надежды.
- Говорит, приказ на дембель должны подписать со дня на день, ждем.
- Поскорей бы уж.... Так хочется дождаться....
- Дождешься, дождешься, - заверил Михаил, поглядывая на часы. - Мне пора на работу, попозже Зоя подойдет. А ты приступай к завтраку.
Заскрипели половицы под ногами уходившего, потом хлопнула дверь, и дом погрузился в гнетущую тишину. Старик снова остался наедине со своими мыслями. О разном думалось в эти горькие минуты одиночества у последней черты земных скитаний.
Как-то незаметно мысли переключились на внука, которого дед Егор безмерно обожал. Не растраченное в молодости по разным причинам чувство отцовской любви к своему сыну сполна выплеснул на внука Алешку. Он рос смышленым и любознательным. Белобрысый, лопоухий, с большими голубыми глазенками и ярко выраженными ямочками на щеках, мальчик притягивал к себе взгляды окружающих и вызывал у них невольную улыбку. Многие односельчане не могли удержаться, чтобы не погладить его по вихрастой головенке и не сказать ласковые слова. При виде внука у деда Егора лицо неизменно расплывалось в широченной улыбке, на душе становилось светлее, чище, его рука автоматически ныряла в карман, извлекала оттуда конфету в пестрой обертке и торопливо протягивала ее своему любимцу. За это деду частенько попадало от сына и снохи. Он соглашался с ними, но при очередной встрече с Алешкой делал все то же самое. Внук отвечал ему взаимностью: ни на шаг не отлипал от него, всюду мотался за ним как хвостик.
Дед Егор по-прежнему продолжал крутить баранку на колхозном газончике. В конце лета, в уборочную страду, частенько брал внука с собой.
- Затаскал ты уже малого, старый хрыч, - В очередной раз ворчала на него жена - Алешкина бабушка Клава. - Трясется с тобой сранья и до глубокой ночи....
- Неправда! - Задиристо, подобно драчливому петушку, вскидывался на нее внук. - Не затаскивал меня деда, я сам хочу кататься с ним.
Вот и катались они день-деньской, а то и до полуночи, по многочисленным большим и малым пшеничным полям, расцвеченным желтыми копнами соломы. По пути на колхозный ток углублялись в зеленую прохладу березовых колков, останавливались на берегу голубых озер, смывали с себя дорожную пыль, накатывавшую усталость, и вновь спешили за очередной порцией зерна к поджидавшему их комбайну. Алешка просто недоумевал, как это деду удается не заблудиться в бесконечной паутине открывавшихся перед ними степных, полевых и лесных дорог и дорожек.
За время "уборочных странствий" юного человечка, только вступающего на жизненный путь, волновало и вызывало любопытство и многое другое, о чем ему хотелось узнать и услышать от того, кто уже отмерял его большую часть. Внук сыпал и сыпал вопросами, а дед терпеливо отвечал на них. Иногда лаконично, уклоняясь от пространных объяснений. Мальчуган часто расспрашивал о войне. Дед не любил много говорить на эту тему, делая небольшое исключение лишь для внука. Все обычно начиналось так.
- Деда, ты воевал?
- Да.
- Расскажи, как воевал.
- Ну как воевал.... Как все солдаты тогда воевали, так и я.
- А где воевал?
- В батальоне связи.
- Ты на танке воевал?
- Нет, вот так же был шофером.
Алешка брал паузу и начинал заход с другой стороны.
- Мне папка показывал твои медали, ну там у одной еще танк с башенками и малюсенькими самолетиками над ним нарисован....
- Понятно. Это "За отвагу" называется. Самая дорогая для меня....
- Деда, а почему тебе ее дали?
- Почему.... Наверно, потому что не струсил, не спрятался, а поступил так, как и требовалось тогда от меня.
- А за это дают медали?
- Ну, Алеха.... Да за это не только медали, но и большие ордена дают. - Дед чуть задумался. - Я тебе так скажу: если бы на войне в трудной ситуации все умели пересиливать свой страх, не паниковать, то мы бы, братец мой, не воевали так долго. Я так считаю....
Бывший солдат замолчал, ушел в себя, явно тяготясь дальнейших разговоров на эту тему. Внук, глядя на него, хлопал голубыми, непонимающими глазенками и интуитивно чувствовал, что его дальнейшие вопросы останутся без ответа.
Мудро сказано: "А годы летят и уходят в мгновения". Сегодня дед Егор возвращал из прошлого эти мгновения, связанные с внуком. Лежа на кровати, неспешно перебирал в памяти Алешкины школьные годы. Особенно хорошо запомнились его первые школьные шаги. Забавно было наблюдать, как беззубый первоклашка пыхтел, мычал, краснел и надувал щеки, невпопад складывая отдельные буквы, звуки в слога, а из них слова. Дед сидел у открытого окна с дымящейся в руках самокруткой и искоса поглядывал на внука. Любил курить махорку, и только моршанскую. Эта привычка с фронтовых лет сохранилась у него до старости. Сизая струйка дыма медленно поднималась вверх, причудливо обвивая уже поседевшую голову Егора, потом подхваченная потоком свежего воздуха устремлялась в распахнутую створку. После глубокой затяжки он выдыхал из себя огромное белое облако, в котором на время исчезала его голова. Табачный дым рассеивался, и цепкий взгляд курильщика продолжал держать в прицеле склонившегося над книжкой человечка. Дед со стороны молча умилялся и одновременно потешался над этим "великомучеником от азбуки".
Время неумолимо текло, а с его течением менялось и все вокруг. Внук подрастал, безвозвратно исчезала и так умиляющая взрослых детская непосредственность. Перед завершением своей шоферской "карьеры" дед научил его "крутить баранку". Приятно было видеть, как повзрослевший внук, как и сам учитель, очень основательно, ответственно, уверенно, без суеты, горячности водил автомобиль. Сосредоточенный взгляд внимательно следил за дорогой, окрепшие руки юноши профессионально грамотно выполняли все положенные шоферские действия.
Школьные годы заканчивались. Алешка уже перерос деда, которого Господь не обидел ростом, его считали в деревне мужиком "крупного калибра". Вот так незаметно внук превратился в высокого, стройного, широкоплечего, симпатичного юношу. На него все чаще и дольше стали заглядываться девчонки, но не все ему были интересны. Он неотразимый взгляд своих голубых глаз "положил" на одноклассницу Дашу. Деду Егору выбор внука пришелся по душе, он считал их достойной, красивой парой.
Молодых людей по окончании школы ждала временная разлука: впереди у Алексея была служба в армии, у Даши - учеба в институте. Срок их расставания этой весной подходил к концу, все с нетерпением ждали Алешкиного дембеля, особенно дед Егор.
Долгожданный внук приехал накануне дня Победы. Поезд с демобилизованным прибыл на станцию утром. Встречал отец. Пока тряслись на пути к родному дому по проселочной дороге на старенькой "Ниве", он подробно поведал сыну об удручающем состоянии здоровья деда.
- Да как же так? - Возмущенно воскликнул Алексей. - Вы же писали и по телефону говорили, что не все так плохо.
- Не хотели расстраивать тебя.
- Не хотели.... Получается, врали?
Ответа не последовало. Алешка замолчал, не скрывая своей обиды на такое поведение родных. Молчание затянулось до самой деревни. При въезде на родную улицу он тоном, не терпящим возражения, коротко бросил: "Сначала к деду".
- Алеш.... Ну дома же мама с Дашей ждут..., - пытался возразить отец.
- Нет! - Окончательно закрыл тему разговора сын.
Перед входом в дедову избу он еще раз поправил на голове голубой берет, скользнул рукой по груди, машинально поправляя выстроившиеся в ряд солдатские знаки отличия, потом толкнул дверь и, сильно пригибаясь, нырнул в ее проем. На него пахнуло особым, до боли знакомым с детства, запахом дедовой избы, где преобладали ароматы сухих степных и лесных трав, пучки которых до сих пор в изобилии висели вдоль стен сеней. В доме за этот год ничего не поменялось, за одним лишь исключением: его пространство, как показалось вошедшему, будто сжалось в разы, выглядело неимоверно тесным, давило, особенно потолок, почти упавший на голову. Быстро сориентировавшись в полумраке кухни, шагнул в горницу.
- Здравия желаю де..., - громкий, неестественно торжественный голос вдруг задрожал, потом говоривший и вовсе осекся, замолчал, его бравый вид как-то разом сдулся.
- Алеша..., - раздался тихий, с хрипотцой голос.
Навстречу вошедшему потянулись две неимоверно худых, трясущихся руки. Алексей взял их в свои, опустился на колени и низко склонил голову перед лежавшим, который сейчас воспринимался им жалкой тенью того, кого он знал перед уходом в армию. Он не мог поверить, до конца осознать, что это его любимый дед. Произошедшая с ним перемена поразила внука, его шокированное сознание отказывалось адекватно воспринимать увиденное. Горький ком подкатил к горлу, по щекам покатились слезы. Все, что думал сказать при встрече, как-то разом улетучилось, напрочь забылось.
- Алеша.... Алеша.... Внучек, - тихим шепотом отзывалось в ответ.
Запредельные эмоции пошли на спад. Овладев собой, Алексей после недолгих расспросов начал рассказывать о своей уже прошлой службе. Дед Егор неотрывно смотрел на возмужавшего внука, не выпуская его руку из своей. В оживших глазах старика зажглись огоньки, в них появился такой знакомый еще с детства характерный блеск.
- Алеша, нас ждут, - поторопил отец. - Мы еще придем сюда, поговорим обо всем.
Они пришли под вечер. Сын и сноха были слегка навеселе, раскрасневшиеся, с плохо скрываемой радостью на лице, Алешка и Даша тоже светились от счастья. Деду Егору показалось, что с их появлением в горнице стало даже светлее, он впервые за долгие месяцы почувствовал облегчение, болезнь на время отступила, состояние благостного покоя охватило его, словно ему удалось прикоснуться к Божьей благодати. Старик был уверен и временами даже явственно ощущал на себе, что исходит она от молодой влюбленной пары, в которой он узнавал себя молодого, безмерно счастливого и свою фронтовую любовь. В его посветлевших глазах угадывались тихая радость и одновременно грусть о давно минувших годах молодости.
За разговорами не успели заметить, как тихий майский вечер начал плавно погружаться в сумерки.
- Пока, дед! - Первым встал Алексей. - Завтра твой праздник - день Победы! Мы с тобой еще сто грамм наркомовских примем.
- Нет, Алеша, - тихо возразил дед. - Праздник у меня сегодня. - Немного подумал. - Завтра так..., - Он остановил взгляд на внуке. - Грустно будет....
Сын и сноха многозначительно переглянулись, молча кивнули на прощание и потянулись вслед за молодыми к выходу.
Старик был рад и одновременно взволнован состоявшейся встречей с Алешкой и Дашей, от общения с ними на душе поселились удивительный покой и умиротворение. Последние закатные отблески заглянули в окно, выхватывая из густеющих вечерних сумерек, заполнивших комнату, висевшие на стене иконы.
- Господи милосердный, - прошептал он, - спасибо, что услышал меня и дал сил дождаться внука. Теперь и помирать можно....
Эта встреча растревожила, разбередила память деда Егора, заставила оглянуться в прошлое, еще раз "прокрутить" отмерянный ему судьбой кусок. С легкой грустью и печалью перебирал он улетевшие журавлиными стаями года, возврата к которым уже не будет. Да, жизнь одна и, как это не печально, когда-то подходит к последней черте, обратно через которую уже не перешагнешь.
...Они бежали по утопающей в майских цветах поляне. Буйство весенних красок раннего утра накрывало с головой, опьяняло, очаровывало, заставляло ликовать и радоваться каждую клетку тела. От ощущения уже почти мирной жизни, молодости, абсолютной свободы и тишины на этом цветущем пятачке земли кружилась голова, сладостно щемило сердце. И еще - хотелось любить и любви, большой, светлой, на всю жизнь. Встречный ветер развевал ее русые волосы, подхватывал и уносил в даль звонкий девичий смех. Он догнал ее, развернул к себе и зачарованно смотрел на разрумянившееся, безмерно счастливое, смеющееся лицо, потом жадно припал к ее пухлым губам.
Они опустились на дружно выглянувшую из земли сочную молодь, покрывшую всю поляну густым, ярко-зеленым ковром. Мягкое, изумрудное покрывало молодой поросли, пробившейся через бурелом серой мертвой травы, создавало необыкновенный комфорт, хотелось бесконечно долго лежать на спине и завороженно смотреть, смотреть и смотреть в бирюзовый простор, нежась в волнах тепла и света, которые им щедро дарило улыбающееся майское солнце, слушать чарующую мелодию весенней песни жаворонка, зависшего в поднебесье, дышать полной грудью и наслаждаться мимолетным земным счастьем, ниспосланным им на эту оживающую от ночной прохлады лесную полянку. Распахнувшийся над головами безбрежный голубой океан завораживал, гипнотизировал, уносил мыслями в безмятежное счастливое далеко, где уже нет места войне. Над ними убаюкивающе перешептывались недавно народившиеся зеленые клейкие листочки молодой березки. Чуть поодаль их манил в свои прохладные просторы уже примерявший на себя зеленый наряд лес. Окружавший их мир трепетал и радовался солнцу, свету, теплу и непривычной еще тишине, нарушаемой только слабым шелестом листвы.
Он и она слились в жарком поцелуе. Сейчас этот мир сузился до двоих, существовал только для них, они слышали и видели лишь себя, ощущая горячий прилив крови своих молодых разгоряченных тел, учащенное, прерывистое дыхание, бешеные удары сердца и лихорадочный блеск глаз. Все вокруг плыло, кружилось в испепеляющем дурмане любви.
Шум моторов пролетавших над лесом самолетов вернул их в реальность бытия.
- Ой, Егорушка, нам уже пора возвращаться, - испуганно прошептала она.
- Эх, Маришка, ну почему мы всегда куда-то торопимся..., - разочарованно выдохнул он, нехотя выпуская ее из своих объятий.
- Мне сегодня заступать на дежурство, - вновь послышался возбужденный девичий голос. - Да и тебе еще не ближняя дорога предстоит....
Они поспешили в расположение батальона. Их отдельный батальон связи после капитуляции берлинского гарнизона дислоцировали на окраине города, к которому вплотную подступал лес. Взвод радиосвязи занимал три крайних домика, выходивших на его опушку. После дымящихся городских руин здесь все дышало покоем и умиротворением, мало что напоминало о кровавой бойне, развернувшейся на берлинских улицах. На новом месте обустроились быстро. Маришка служила радиотелеграфисткой, Егор - шофером-электриком. Они познакомились в канун нового 1945 года. Егора после выписки из госпиталя, как он не сопротивлялся, направили в это подразделение. Пожилой командир взвода, представлявший его личному составу, полушутя-полусерьезно говорил: "Во какого богатыря-красавца нам прислал дед Мороз! - После короткой паузы остановил свой взгляд на радиотелеграфистках, жадно поедавших глазами живой новогодний подарок. - Смотрите у меня, снегурочки, без глупостей!" - Он театрально погрозил им указательным пальцем.
После того, как глаза Егора и Марии встретились, они сразу поняли, что здесь "без глупостей" не обойтись. Это была любовь с первого взгляда. Их отношения развивались быстро, в свободные от боев и службы минуты стремились друг к другу, жили друг другом. В последний месяц они уже открыто строили совместные планы на будущее.
- Все, Маришка, скоро войне конец, - мечтательным голосом говорил Егор. - Поедем ко мне, познакомлю с матерью. Жаль, что батя погиб, не дождался этого момента...- Он ненадолго умолк. - А мать у меня мировая, сразу тебе понравится.
Последовал нежный поцелуй в щеку любимой, зардевшей от сказанного.
В этот день Егор вернулся из поездки, выполнявшейся по приказу комбата, ближе к полуночи. Быстро исполнив все обязательные формальности, решил заглянуть к Маришке, заступившей на ночное дежурство. По пути к ней задержался в импровизированной курилке, в которой сегодня, не смотря на поздний час, было необычно многолюдно, шумно, дым стоял коромыслом. Связисты из соседнего взвода были навеселе, некоторых из них уже изрядно развезло. Они о чем-то бурно спорили, без конца перебивали друг друга, не желая до конца выслушивать аргументы оппонентов. Брали больше голосом. С раскрасневшимися лицами орали каждый свое, обильно сдабривая пьяные крики трехэтажным матом. Егор курил и молча, с легкой усмешкой, наблюдал за этим пьяным базаром. Вдруг сквозь шум мужских выкриков прорвалось: "Ура! Победа! Ура!". В курилке разом стихло. "Мы победили! Ура!" - Все ближе приближался возбужденный девичий крик.
Егор узнал голос Маришки. Бросив не докуренную цигарку, рванул навстречу ей. За его спиной послышался громкий топот десятков солдатских сапог. В считанные секунды Мария оказалась в центре окружившей ее толпы. Запыхавшаяся, с растрепанными волосами и радостным блеском в глазах она сбивчиво, с нескрываемым волнением тараторила: "Я сначала по рации про это что-то услышала.... Не поверила, думала ошиблась.... Подождала.... Потом по радио передали.... Немцы подписали акт о капитуляции.... Ура! Конец войне!". Все вокруг взорвалось криками ликования. Отовсюду бежал служивый народ, некоторые полураздетые, у всех из глоток рвалось: "Ура! Победа!". Началась стрельба. У кого оружие было при себе, не жалея патронов, палили вверх. Ночной небосвод пронзили пунктиры трассеров, то тут, то там вспыхивали гроздья разноцветных ракет, стоял невообразимый грохот. Девятый вал выплеснулся сегодня на землю поверженного врага. За спиной Егора и Марии с шипением взмывали в небо ракеты. Пьяный солдатик, покачиваясь, вставлял в ракетницу очередной сигнальный патрон, стрелял в небо и истошно вопил: "Ура-а-а!".
Вдруг сзади послышалось неожиданно громкое шипение, Маришка вскрикнула, повалилась на Егора. Он успел подхватить ее на руки. В ее широко раскрытых глазах застыло изумление, с губ сорвалось: "Егорушка...", и она вся обмякла. Только сейчас дошло до Егора, что пьяный "ракетчик" случайно выстрелил ей в спину. Смерть наступила практически мгновенно. Он не мог поверить в это, прижимал к себе ее тело, касался губами ее губ, без конца шептал: "Маришка... Я сейчас... Я быстро... Все будет нормально... Я сейчас... Мы в медпункт... Все будет нормально...". Оказавшаяся рядом медсестра скомандовала: "Положи ее сюда, на траву". Егор выполнил ее команду, опустился на колени. Раздался громкий, наполненный нечеловеческой болью и отчаянием крик: "Маришка! Не уходи!". Его силой оторвали от ее тела. Он налившимися кровью глазами отыскал в толпе виновника смерти своей любимой, разъяренным зверем метнулся в его сторону, подмял под себя и начал душить. Обезумевшего от горя Егора с трудом оттащили от перепуганного, задыхающегося солдатика.
С этого момента жизнь для него остановилась, он замкнулся, ушел в себя, все делал чисто механически, по необходимости, словно робот, эмоциональная составляющая, заставлявшая ранее смеяться, радоваться, огорчаться, грустить, любить, ненавидеть, одним словом, все то, что позволяло воспринимать окружающий мир во всем его многоцветии, умерло в нем в тот страшный день. Внутри него произошел какой-то необъяснимый надлом, возникло ощущение пустоты и равнодушия к происходящему вокруг. Боль утраты любимого человека породила леденящий душу холод, вымораживающий внутри все живое, гасящий всякий лучик надежды вернуться в прежнюю, полноценную жизнь. Полная безысходность, безразличие, внутренняя мерзлота, не утихающая боль разлуки казалось, навсегда поселились в нем.
Спустя год Егора демобилизовали, и он после долгой разлуки оказался в родных стенах. Мать искренне радовалась долгожданной встрече с сыном и одновременно огорчалась. Огорчалась от того, что он сильно изменился за эти годы, заметно постарел, начал седеть, а главное - воспринимался уже не тем Егоркой, а каким-то другим, сторонним, потерявшим к жизни интерес человеком. Она интуитивно чувствовала материнским сердцем, что с сыном произошла пока необъяснимая для нее перемена, случился внутренний надлом, изменивший его прежнее отношение к жизни. От ответов на все расспросы матери либо уходил под разными предлогами, либо однозначно отвечал: "Война, мама, нагадила...".
Остался работать в своем колхозе шофером на убитой донельзя полуторке. Первое время приходилось дольше лежать под ней, чем ездить. Набрался терпения, серьезно подлатал ее, и стала она без прежних капризов исправно катать своего седока и разные грузы по пыльным дорогам родной стороны. Егор избегал активного людского общения, особенно не терпел шумных компаний с присущими им разухабистостью и беспардонностью поведения подвыпивших, назойливостью расспросов, жеманством и пустозвонством. Куда комфортнее чувствовал себя за рулем своей "полуши". Он с тихой радостью на сердце колесил на ней по заповедным уголкам своего детства. На глазах постепенно разматывался серый клубок дороги, руки привычно крутили баранку, плавно текли мысли, и никто не мешал их спокойному течению. Любил и ценил эти минуты, всякий раз стремился повторить их.
Девятое мая для Егора было черным днем. Ранним утром он брал заранее собранный рюкзак, удочки и на сутки уходил в тихое, укромное место, туда, где речка в лесу делала крутой изгиб. Здесь в детстве с друзьями ловили рыбу и здесь же, на берегу, варили уху. Давным-давно кто-то поставил на этом месте небольшую избушку, сохранившуюся до сих пор. Закинув в речку удочки, Егор выкладывал на берегу принесенные им продукты, откупоривал бутылку водки и начинал "глушить" навалившуюся на него тяжким грузом смертельную тоску и грусть. В этот день потревоженная, обострившаяся до предела память обнажала с новой силой незаживающую рану утраты любимой. Нестерпимая боль разлуки безжалостными когтями рвала и рвала на части душу, погружала в беспросветные сумерки. Напивался до беспамятства, чтобы забыться, уйти от давивших его черных воспоминаний.
Прошло уже несколько лет, как Егор вернулся с фронта. Он по-прежнему продолжал замкнутый образ жизни. Его матери - Степаниде было больно смотреть на терзания сына, она тяжело переживала за него. Мать знала о фронтовой любви Егора и той трагедии, которая случилась в день окончания войны. Она разделяла его горе и, в то же время, умудренная жизненным опытом, понимала, что так не должно продолжаться постоянно. Мать неоднократно заводила разговоры о будущем сына, которое сильно волновало ее.
- Пойми, Егор, - в очередной раз говорила она, - нельзя жить только прошлым. Поверь уж мне, пожилому человеку, жизнь проходит быстро, а ты все мыкаешься бобылем. Потом оглянешься, ан никого за спиной нет. Так уж повелось от веку: нас родили, и мы должны после себя свою кровиночку оставить. Да и я уже старая, хотелось бы напоследок внучат понянчить....
На короткое время замолкала, смотрела на сына, горестно вздыхала.
- Жизнь-то идет своим чередом, ее не остановишь, - продолжала она прерванный разговор. - Смотри, сколько девок вокруг засматриваются на тебя. Возьми вон Клаву, все при ней: и обличием ладная, и работящая, и покладистая. Чем тебе не жена?
Видимо, постоянные разговоры матери на эту тему, а может быть и сам ход времени заставили Егора оглядеться вокруг и попытаться разорвать тот круг, в котором он крутился все эти годы. Говорят, время лечит. Во всяком случае, если уж и не вылечивает до конца, то, однозначно, притупляет раны прошлого.
Через год он женился и привел молодую жену Клаву в родительский дом. Еще через год у них родился сын, которого назвали в честь погибшего деда - Михаилом. Степанида была на седьмом небе от счастья. Но ненадолго хватило Егора для новой для него семейной жизни. Он стал все чаще замыкаться в себе, сидеть в сторонке от всех и молча курить, сосредоточенно думая о чем-то своем, сокровенном.
- Опять чудить начал, - упрекала его мать. - Ну чего тебе не хватает?
Градус раздора повышала и жена Клава. Сразу после рождения сына начала корить мужа, что он не думает для семьи строить новый дом, старый стал тесен для нее.
- Меня и этот устраивает, - холодно бросал он в ответ и уходил.
Егор старался дольше задерживаться на работе. При всяком удобном случае напрашивался на дальние командировки, где ему было гораздо комфортнее наедине с самим собой, своими мыслями.
Такое поведение мужа злило молодую жену, выводило из равновесия.
- Егор, - взрывалась она, - ты живешь со мной, а думаешь о другой. - Начинались слезы. - Ладно я, ты хоть о сыне подумай. Ты ведь почти не занимаешься им, все на бабку Степаниду свалил.
Егор, низко опустив голову, молча выслушивал жену и даже не пытался возражать. Да и что тут скажешь в ответ? Действительно, сыну он уделял минимальные порции отцовского внимания.
Иногда Клава не выдерживала, забирала сына и уходила от мужа. Благодаря уговорам свекрови, вскоре возвращалась назад.
Время текло, незаметно делало свое дело, срабатывала сила привычки и семейные страсти пошли на спад. Жили, потому что нужно было жить, растить сына.
Для Егора многое открылось и поменялось с рождением внука. Во истину сказано: "Дети - это дети, а настоящие дети - это внуки". Дед был по-настоящему привязан к внуку, все свободное время посвящал ему. Егор не переставал удивляться тому, как быстро растут и меняются внуки. С каждым годом он отмечал во внешнем облике и характере Алешки что-то новое, все чаще отыскивал в нем общие с собою черты. Одни из них уже явно просматривались, другие - только угадывались. Это общее сходство еще больше привязывало его к внуку. В повзрослевшем Алешке дед уже отчетливо видел свое отражение.
- Чудно устроен мир, - размышлял он. - Как все повторяется в нашей жизни, и начинаешь замечать это в своих детях, внуках и правнуках.
Всю ночь дед Егор не сомкнул глаз, о многом передумал. Под утро почувствовал, что силы покидают его. Он стал впадать в полузабытье. Перед ним постоянно возникал размытый, уже плохо узнаваемый образ Марии. Она шла и манила его за собой, но он никак не мог догнать ее, прикоснуться к ней. Потом она неожиданно исчезала, он звал ее и не слышал собственного голоса. На какое-то время сознание возвращалось, и старик не мог до конца понять, где он находится.
К обеду у кровати умирающего собрались все близкие. Старик то бредил, то вновь осмысленным взглядом осматривал присутствующих, отыскивая среди них Алешку и Дашу, подолгу задерживаясь на них. На слова внука уже не было сил отвечать, лежал и молча смотрел на него, иногда переводя взгляд на Дашу. Томительно тянулось время.
На закате дня наступили последние минуты. Старик повел вокруг глазами, сделал подобие вдоха, за которым последовал протяжный выдох и в комнате отчетливо послышался тихий шепот: "Встречай, Мария...". Его взгляд остановился, лицо замерло и на него легла бледная маска смерти. Замкнулся жизненный круг земного странника Егория, ушел на вечный покой.
Алешка от последних слов деда вздрогнул и изумленно произнес: "Почему Мария?". Потом перевел вопросительный взгляд на отца.
Михаил молчал, наблюдая, как по окнам горницы скользят лучи уходящего на покой солнца, уходящего временно, чтобы завтра с первыми лучами вновь заявить о рождении нового дня и новой жизни, по которой предстоит идти, падать, подниматься и снова идти вперед.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
