На войне наравне с людьми несли службу тысячи собак: вывозили раненых с поля боя; доставляли боеприпасы и почту; были саперами, связистами и сторожами; обнаруживали снайперов; охраняли границу. Самая тяжелая и трагическая участь выпала на долю собак-истребителей танков. Неизвестный автор написал:
Не буду утомлять читателя многочисленной статистикой, приведу лишь один пример. В составе 28-го отдельного отряда собак-истребителей танков майора А.С. Кунина, прибывшего с Ленинградского на Сталинградский фронт, в августе 1942 года числилось 202 вожатых и 202 собаки, а к октябрю в живых осталось лишь 54 бойца и 54 четвероногих воина. Только за один день боев в Сталинграде псы-смертники подорвали 27 фашистских танков. Командиры немецких танковых подразделений отдавали приказ на отступление, если на поле боя появлялись собаки-подрывники. Напуганные их применением, вражеские солдаты перестреляли в городе всех бездомных собак. Охотиться на них предписывалось даже немецким летчикам-истребителям с самолетов.
К сожалению, жестокое время порождает и жестокие методы борьбы. Считаю неуместной здесь дискуссию о гуманности и не гуманности использования в тяжелейших, безвыходных условиях войны собак для подрыва танков. И все же замечу, что не все бойцы безропотно соглашались с таким методом борьбы с танками. Отдельные из них, как главный герой предлагаемой читателю повести, не могли переступить через свои нравственные принципы, и предпочитали смерти четвероногого друга собственную. Думается, ближе всех к пониманию мотивов таких поступков находятся те люди, которые в силу разных обстоятельств тесно соприкасались с нашими "братьями меньшими" и сумели увидеть и глубоко осознать, насколько они верны и преданы нам.
Мне за свои почти семь десятков лет жизни тоже приходилось тесно соприкасаться с собаками: и во время службы на границе, и на охоте за зверем, и в быту. Одно могу сказать: собака никогда не предаст настоящего хозяина, на нее, в отличие от людей, всегда можно положиться.
В заключение хотелось бы обратить внимание еще на один аспект. К великому сожалению, о собаках-воинах неоправданно написано до обидного мало. Еще меньше воздвигнуто в их честь памятников. Единственный в России памятник собакам-истребителям танков сооружен в моем родном городе Волгограде. Он был открыт на площади Чекистов в день Пограничника 28 мая 2011 года. Каждый год, встречаясь там в этот значимый для меня день с друзьями-погранцами, я подхожу к бронзовой скульптуре собаки, застывшей в напряжении и готовой по команде вожатого немедленно ринуться на смерть во имя Победы. Низко склонив голову, добрым словом поминаю самых верных и преданных друзей человека.
Сегодня Господь сподобил меня еще и письменно отдать должное им и их вожатым, легендарным защитникам Сталинграда.
1.
Занятия в шестом классе сегодня закончились позже обычного. Ваня Белоглазов торопливо достал из-под парты холщовую сумку, вытянул из нее шапку-ушанку, на ее место бросил учебник. Его тут же обступили мальчишки.
- Ваня, Ваня, - неслось со всех сторон. - Ты уже уходишь?
Не дожидаясь ответа, одноклассники продолжали сыпать вопросами.
- Ты не забыл, что у нас с седьмым классом сегодня соревнование?
- Что, не останешься?
- Нет! Домой надо, - отрезал он.
- Ну вот..., - пронеслось разочарованно.
Ваня на два года старше своих одноклассников, ему уже четырнадцать лет. Он был на голову выше остальных, считался среди них физически самым сильным, мальчишки из шестого и седьмого классов относились к нему с почтением. Получилось так, что до восьми лет Ваня рос хилым, очень болезненным ребенком. В школу родители отдали его в девять лет. Как-то незаметно из "гадкого утенка" он стал превращаться в плечистого, рослого, хорошо сложенного подростка, даже можно сказать юношу.
Ваня, закинув на плечо сумку, торопливо вышел в коридор, в конце которого стояла длинная металлическая вешалка, щедро усыпанная разномастной, разнокалиберной детской одежонкой. В этом изобилии изрядно потрепанных фуфаек, пальтишек, тужурок, шубок и полушубков быстро отыскал свой, перешитый матерью из видавшей виды, затасканной до дыр отцовской борчатки, доставшейся ему еще от своего отца. От времени овчина полушубка сильно усохла, снаружи покрылась густой сеткой трещин, изнутри шерсть местами была вытерта, с островками проплешин, от нее исходил слегка кисловатый запах старой залежалой вещи. Ваня не замечал этих огрехов, более того, гордился своим полушубком, считал не четой этим фуфайкам, тужуркам и пальтишкам, в которых на улицу в сильный мороз лучше не соваться, промерзнешь до костей. Застегнувшись на все пуговицы и глубоко, до самых бровей, натянув шапку, шагнул за порог школы.
Недолгий январский день был на исходе. Солнце, лениво отмеряв короткий дневной путь, уже спешило на покой. Еще не заиграли краски заката, но уже четко обозначились от приближающегося светила контуры горизонта, готового вот-вот зажечься от встречи с ним и заполыхать ярко-красным костром.
Ближе к вечеру мороз стал крепчать. Над крышами домов из печных труб то тут, то там высоко поднимались толстые столбы дыма: хозяйки спешили протопить на ночь остывшие за день избы. Ваня ускорил шаг. Путь до дома, расположенного в соседней деревне, предстоял изрядный - восемь километров через сосновый лес, местами перемежавшийся с березовыми колками и небольшими белыми островками заснеженных полей. Дорога хорошо знакома. Вот уже второй год он ходит по ней. В его деревне была лишь начальная школа, а ближайшая семилетка только здесь. Вместе с ним из его деревни учатся еще два мальчика и три девочки, у всех есть родственники в этом селе, им проще. Зимой, особенно в морозные дни, они после уроков остаются у них. Ваня не завидует им. Зачем? В своем доме все вокруг родное, привычное и понятное, чувствуешь себя вольно и раскованно. А восемь километров до него - это так, разминка.
За околицей мальчик заметил, что за ним увязалась сука с щенком, еще совсем маленьким, напоминавшим пушистый колобок. Семеня своими короткими кривыми лапками, он катастрофически не поспевал за матерью, жалобно скулил. Временами щенок по самую мордочку утопал в накануне выпавшем, еще рыхлом снегу. Сука терпеливо ждала, иногда не выдерживала, возвращалась, брала его в зубы и какое-то время тащила. Ваня останавливался и с детской непосредственностью и любопытством наблюдал происходящее. Тогда сука с щенком замедляли ход, садились на дорогу. Две пары настороженных глаз устремлялись на мальчика. В их взгляде угадывались испуг и недоверие. Ваня пытался подойти к ним ближе, но сука, поджав хвост и затравленно озираясь, отбегала. Следом за ней откатывался и щенок. По поведению собаки чувствовалось, что накануне кто-то крепко обидел ее, породив страх перед людьми. Мальчик, разочарованно вздохнув, возвращался и продолжал свой путь. Сука и щенок тоже начинали двигаться следом за ним.
Миновав сосновый лес, Ваня остановился передохнуть на его опушке. Впереди, на сколько хватало глаз, раскинулся укутанный белым саваном квадрат поля, противоположный край которого был окантован узкой полоской подступавшего к нему березового колка. Зубчатые края верхушек берез отчетливо выделялись на фоне заката, малиновым пожаром охватившем весь горизонт. Закат догорал, яркие краски, расплескавшиеся широкой полосой, постепенно угасали, уступая место спешащей ночи. Вот уже первые яркие звезды брызнули на ночном небосклоне холодным светом.
В тишине наступающей ночи отчетливо слышалось, как все громче, жалобней скулил щенок. Его плач больно ранил сердце Вани, не оставлял его равнодушным, невольно вызывал в нем чувство сострадания. Мальчик в очередной раз попытался подойти к суке с щенком. К его великой радости и одновременно удивлению собака подпустила к себе. Лишь в ее овальных, глубоко посаженных глазах застыли испуг и напряжение.
- Не бойтесь, не бойтесь, - тихим ласковым голосом заговорил Ваня. - Я помогу вам... Я заберу вас с собой.
Щенок перестал скулить, плотно прижался к матери. Ваня наклонился, осторожно взял его в руки. Сука еще больше напряглась и, повинуясь материнскому инстинкту, тихо зарычала, оскалилась. Мальчик, не сводя с нее глаз, невольно отступил на шаг. Собака продолжала сидеть и не проявляла агрессии. Охватившее ее минутное оцепенение ушло, она встала, слегка вильнула хвостом, взгляд ее глаз потеплел, в них уже не угадывалось прежнего испуга и напряжения.
- Вот и хорошо... Вот и хорошо..., - радостно зашептал мальчик.
Он расстегнул на груди полушубок и бережно сунул в спасительное тепло овчины дрожащий от страха и холода живой пушистый колобок.
- Теперь на полный газ, домой! - Раздался в ночной тишине возбужденный детский голос.
Эмоциональный всплеск в настроении мальчика передался и собаке. Она живее завиляла хвостом, энергичнее затрусила за своим неожиданно объявившимся хозяином.
Пройдя поле, Ваня свернул с дороги в сторону стога сена, стоявшего на опушке березового колка.
- Отдохнем немного, а там уже и дом, - обернувшись на бежавшую сзади собаку, тихо обронил он. - Еще километра три топать.
На груди, под шубой, высунув наружу черную пуговку носа, мирно посапывал щенок. Его тельце уже не бил озноб, дрожь постепенно ушла. Мальчик бережно прижимал к себе теплый живой комочек. От осознания того, что он является спасителем и жизнь этого беззащитного существа сейчас полностью зависит от него, наполняло Ваню гордостью. Одновременно в нем появлялось и чувство ответственности за его судьбу.
В стогу сена мальчик сделал неглубокую нишу, приглашая туда суку. В суете неожиданной встречи со своими четвероногими друзьями он не успел детально рассмотреть ее. Ваня пристальным, оценивающим взглядом прошелся по ней. В ярком лунном свете на фоне ослепительной белизны снежного покрова четко вырисовывалась фигура собаки, бросались ее крепкое мускулистое поджарое телосложение, острая морда с раскосыми, глубоко посаженными карими глазами, треугольно стоячие уши и толстый пушистый хвост, завернутый в полуколечко. Отдельно для себя отметил массивную лобастую клинообразную голову с четко выраженными скулами и крепкими челюстями Светло-серая густая жесткая шерсть с мягким подшерстком в лунном свете искрилась, отливала голубоватыми оттенками.
"Похоже лайка, - отметил про себя. - Но не чистопородная. - Продолжал мысленно оценивать он. - Вон и хвост завернут не полным колечком, лежит не на спине... Да и в холке уж больно мелковата, не то, что наш Байкал...". Ваня, как бы перепроверяя себя, еще раз пристальным взглядом окинул собаку. И лишь сейчас он обратил внимание на ее впалый живот и сильно отвисающие, ярко-розовые соски, покрытые корочкой льда. Со стороны они казались сосульками.
- Бедняжка, - невольно вырвалось у него. - Иди, иди ко мне.
Сука уже перестала бояться, смело юркнула в нишу к мальчику и по свойски расположилась рядом с ним. Голодный щенок, почувствовав близости матери, жалобно заскулил.
- Подожди, малыш..., - засуетился Ваня.
Он скинул варежки, наклонился к суке и стал осторожно, бережно растирать пальцами ее соски, выдыхать на них изо рта теплый воздух. Массировать и массировать. Иногда собака от боли вздрагивала и слегка взвизгивала.
- Потерпи, потерпи маленько, - успокаивал ее.
Самым шумным и непослушным оказался щенок. Он рвался из-под шубы на свободу, к матери, его скулеж уже перерос в вой вперемежку с отчаянным визгом.
- Вот же нетерпеливый и бестолковый какой, - в сердцах бросил Ваня, доставая его из-за пазухи. - Видишь, мамкины сиськи сначала надо в порядок привести... Проглот.
Голодный проглот суетливо, с разных сторон пытался прорваться к животу матери. Наконец, сука не выдержала, на ее морде появился оскал, она зарычала и цапнула зубами подбежавшего к ней щенка. Пушистый колобок с громким визгом укатился в дальний угол ниши и замолчал.
Ваня вспомнил, что в холщовой сумке еще осталось полкраюхи ржаного хлеба, который вместе с другим скудным крестьянским провиантом мать каждое утро бережно заворачивала в тряпочку, собирая сына в школу. Отдельно в сумке хранился комочек гусиного жира на случай обморожения лица. Мальчик извлек затвердевшую на морозе горбушку, попытался ее разломить. Удалось отщипнуть лишь небольшой краешек. Сука, почуяв запах пищи, вскочила, судорожно сглотнула слюну и немигающим взглядом уставилась на своего юного хозяина.
- Сейчас... Подожди немного, покормлю...
Он торопливо перекладывал краюху из одной ладони в другую, со свистом выдыхал на нее теплый воздух, усиленно разминал руками. Хлеб стал мягче, податливей. Вытащил из сумки комочек гусиного жира, согрел его в руках.
Из своего убежища выкатился щенок, жалобно заскулил.
- Вот теперь можно, - уверенно произнес мальчик. - Сначала мать, потом ты. - Он повернул голову в сторону щенка.
Ваня отламывал от краюхи небольшой кусочек хлеба, смазывал его тонким слоем гусиного жира и протягивал суке. Она мгновенно проглатывала его и, нетерпеливо перебирая лапами и издавая приглушенный звук, замирала в ожидании очередного. Мальчик мелко раскрошил в ладошке последний кусочек, перемешал все с остатками жира и поднес к скулящему и суетливо снующему вокруг него щенку. Он быстро слизал с ладони крошки, смачно облизнулся и просяще уставился черными бусинками глаз на своего кормильца.
- У меня все, - Ваня для убедительности протянул перед ним обе ладони. - Теперь пусть мамка кормит.
Щенок недоверчиво уставился на протянутые ладошки, лизнул их, потом перевел удивленный взгляд на мать. Ничего не поняв, поплелся к ней, толкнулся носом в соски. Мальчик замер в ожидании ответной реакции суки. На удивление, она не отогнала своего детеныша. Не с первого захода отыскав здоровый сосок, щенок с жадным сладострастием прилип к нему.
Ваня с упоением созерцал эту семейную идиллию. Он, полулежа на пахучем сене, вдруг остро почувствовал, как его накрывает дурманящим ароматом лесного разнотравья, хорошо знакомые, обворожительные запахи лета, нахлынувшая волна тепла и уюта обволакивают его тело, делают невесомым, уносят в далекие неземные дали. Разморенного мальчика из благостного состояния вывели четвероногие друзья. Сука резко вскочила, рыкнула на щенка, дав понять, что "кормушка" закрывается.
Остаток пути они проделали на одном дыхании. Ваня нес щенка также за пазухой. Шел он споро, широким шагом, в отличном настроении, слегка насвистывая мотив недавно услышанной песни. Позади него весело бежала собака. Иногда она вырывалась вперед, что-то вынюхивала перед собой. В деревню входили под громкий лай местных собак.
Во дворе дома началось невообразимое. Байкал - старый кобель чистопородной западно-сибирской лайки белого окраса при виде соперницы рвался с цепи, от туго натянутого ошейника его раскатистый лай переходил на хрип, на загривке вздыбилась шерсть , глаза налились кровью. Он буквально висел на цепи, опираясь лишь на задние лапы. Четко обозначился его длинный, мускулистый, с прямой линией верха и хорошо выраженной холкой корпус с загнутым в кольцо и закинутым на спину толстым хвостом. Острая морда собаки вытянулась еще больше, в злобном оскале обнажились мощные белые клыки.
- Байкал, Байкал, уймись! - Пытался успокоить взбешенного пса Ваня.
В освещенном окне избы замелькали силуэты домочадцев. Спустя несколько секунд в сенях широко распахнулась дверь, на крыльцо выскочила без верхней одежды мать.
- Ванюшка, ты?
- Ага.
- Пошто так припозднился? - Вместо ответа несся лишь неистовый лай собаки. - Он чо взбеленился, не признал тебя штоли? - Она пристально всматривалась в темень. - Погодь... А это че за псина?
- Иди в избу, мороз же, - намекая на раздетый вид матери, уклончиво ответил сын. - Я сейчас, следом... Потом все скажу...
Суку с щенком Ваня решил разместить в пустовавшем, полуразрушенном сарае, на смену которому отец уже начал рубить сруб. Принес несколько охапок соломы, придирчиво осмотрел будущее лежбище. Оставшись удовлетворенным, отыскал старый собачий поводок с ошейником, застегнул его на шее суки, свободный конец поводка накрепко привязал к оголившейся в стене сарая жердине.
- Пока посиди одна...
Мать еще раз выскочила на крыльцо.
- Ну где ты запропастился? - Раздался ее громкий, раздраженный голос.
- Иду.
В избе Ваню окружили сестры. Все, вчетвером. Он был старшим в семье и пользовался у них непререкаемым авторитетом.
- Так долго, Ваня, - обидчиво протянула младшенькая. - Обещал же прийти пораньше... - Она вопросительно уставилась на него.
Брат вместо ответа с загадочным выражением лица жестом фокусника извлек из недр своей шубы серый, с белыми отметинами пушистый колобок, который черными бусинками глаз стал пугливо озираться, потом издал жалобный писк. Картина явления щенка "народу" произвела должный эффект. Сестренки замерли с открытыми ртами и округлившимися от удивления глазами. Даже огрубевшая от беспросветной нужды и ежедневного непосильного труда мать, которую, казалось, уже трудно было чем удивить, чуть не опрокинула в кути удерживаемый ею на ухвате чугунок с картошкой. После минутного замешательства сестры громко, наперебой загалдели, в едином порыве шагнули к брату, протянули ручонки к ошалевшему щенку. Он протяжно заскулил, стал рваться из рук Вани.
- Не бойся, все свои..., - мальчик бережно прижал к груди перепуганного щенка.
- Так... Значит уже свои? - Мать ударом ухвата об пол прервала расплескавшийся по всем углам избы детский гвалт.
Сестренки от неожиданности вздрогнули, съежились, разом повернулись и остановили на ней свои испуганно-удивленные взгляды.
- А я вот не своя! - Прислонив к шестку ухват и подбоченившись, громко, безаппеляционно заявила мать. - Притащил целую ораву псин, и думает, все будут плясать от радости.
Она обвела недобрым взглядом притихших дочерей.
- Ладно, они ишо глупышки, - ее лицо стало наливаться краской. - Ну ты-то поболе их, хоть подумал бы своей дурьей башкой, как всех прокормить. - Тяжелый взгляд матери остановился на сыне. - Вас пять ртов, да собака ишо... И вот нате вам! - Она картинно развела руками. - Ишо целую ораву псин приволок за собой.
- Не ораву, а одну с щенком, - попытался оправдываться мальчик.
- Ну нет..., - замотала головой мать. - Штоб завтра же их духу не было в нашем доме!
- Не бывать этому, никому не отдам! - Дерзко выкрикнул сын, вскинув голову и не сводя с матери потемневшего взгляда. - Сам прокормлю! - Он еще крепче прижал к груди щенка.
Сестренки в знак солидарности с братом ударились в рев.
- Помрет он один, на морозе.... Без еды..., - громче всех голосила старшая.
В самый разгар причитания четырех "Ярославен" с шумом распахнулась дверь в избу, и за порог, заметно покачиваясь, шагнул отец. Он был навеселе, беспричинно улыбался.
- Что за шум, а драки нет?! - Слегка прищуренным, озорным взглядом прошелся по домочадцам.
- Папка! - Бросилась к нему младшенькая, его любимица. - Ваня такого малюсенького принес, а мамка ругает его.
Сын торопливо, на пределе эмоций затараторил. Перескакивая с одного на другое, сбивчиво, путанно обрисовал "текущий момент".
- Понятно...
В разговор вмешались дочери. Перебивая друг друга, бросились с жаром убеждать отца оставить суку с щенком.
- Папка, он такой миленький, - любимица уткнулась ему в пояс. - Ведь помрет без нас...- Ее тонкий голосок задрожал, плечики стали вздрагивать.
- Ну...у...у..., ревушка-коровушка..., - отец ласково погладил ее по головке.
- Папка, ты же сам говорил, что наш Байкал уже старый для охоты, - поспешил на выручку сестрам с веским аргументом Ваня. - Вот ему и будет замена. - Он не сводил почти умоляющего взгляда с отца. - Я в дороге наблюдал за собакой, она хорошо берет след, она что надо для охоты... А этого, - мальчик вытянул перед собой руку с щенком, - натаскаем, он смышленый.
Наступила минутная пауза. Глава семейства нетвердой походкой сделал несколько шагов к стоявшей у входа лавке, грузно опустился. Дети знали, что подвыпивший отец становился добряком, шутил, смеялся, его щедрость зашкаливала. Именно в этот момент они и старались обращаться к нему со своими детскими просьбами, обычно не зная отказов.
- Решено, Иван, будь по-твоему! - Резким кивком головы он утвердил свое согласие.
- Решено..., - нараспев, ядовито подхватила мать. - Залил глаза, и море по колено...
- Будет, мать! - Отец кулаком ударил по лавке, давая понять, кто в доме хозяин.
Жена побаивалась его и с некоторых пор не пыталась возражать. К неописуемой радости детей, так она поступила и сейчас.
Для Вани жизнь обрела новый смысл. Он с головой погрузился в ежедневные, ежечасные хлопоты о свих четвероногих друзьях. Просыпаясь по утрам, первым делом бежал к ним, забывая привести себя в порядок и подобающе одеться. Торопливо воткнув босые ноги в стоявшие у русской печи валенки, с накинутой на плечи шубой, без шапки, как ошалелый, выскакивал в сени, из них - стрелой к сараю. Там две живые души в томительном ожидании уже чутко вслушивались в утреннюю рань, изредка нарушаемую пением проснувшихся петухов. Наконец, скрипучая дверь открывалась, и в предрассветном полумраке вырисовывалась такая знакомая и желанная фигура их юного хозяина. Сколько неподдельной радости, восторга и любви выплескивалось в этот предрассветный час! Сука, виляя хвостом, извиваясь и повизгивая, прыгала вокруг мальчика. Потом, встав на задние лапы, передними упиралась ему в грудь и начинала лизать его лицо. Малыш, путаясь в ногах матери, также с визгом кружил вокруг хозяина, норовил высоко подпрыгнуть. Передними лапками он доставал лишь до голенища валенка и настойчиво, изо всех сил, тянул черный пятачок носа. Хотел, как и мать, благодарно облизать лицо своего благодетеля.
После бурной утренней встречи Ваня первым делом начинал кормить собак. Кроме установленной им хозяйкой дома пище он украдкой от нее добавлял часть своей. Для суки это был дополнительный кусочек хлеба, иногда сдобренный куриным яйцом или не до конца обглоданной косточкой, для щенка - более полная чашка молока с хлебными крошками. По окончании кормежки он довольный шел в дом умываться, есть и собираться в школу.
За столом мальчик торопливо глотал приготовленный завтрак, улыбался своим светлым утренним мыслям, нетерпеливо заглядывал в окно, в котором уже обозначились темно-красные отблески восхода.
- Смотри, не рехнись совсем со своими псинами, - наблюдая, как он загадочно улыбается, ворчала мать. - Одна блажь в голове. - Она продолжала заворачивать в тряпочку его школьный "паек".
Ваня не замечал ее едких слов, мысленно выстраивая планы на предстоящий день, в которых большая часть посвящалась его новым, верным друзьям.
Перед уходом в школу еще раз заглядывал в сарай.
- Пока! - Помахав рукой, на мгновение задерживался. - Ждите! - Бросал напоследок вставшим по стойке "смирно" собакам.
Зимняя дорога, укатанная полозьями саней с расположенными между ними круглыми углублениями от копыт лошадей, вела на восток, навстречу спешащему на дневную вахту солнцу. Его лучи еще не вырвались на небесный простор. Своим теплом и светом они запалили ярко-красный костер, кровавые краски которого расползлись по всему горизонту. Постепенно темные тона уступали место более светлым, с преобладанием уже розового цвета. Четкие контуры опоясавшей полнеба багряной полосы восхода стали размываться, она становилась шире, все дальше и дальше устремляясь в небесную высь. В верхней границе розовой ленты восхода заиграли голубые оттенки. И, наконец, преодолев толщу утреннего пожара, небосвод начали пронзать первые лучи солнца. Под их мощным напором плавно гасли ночные огоньки далеких звезд, безропотно уступая место дневному светилу. Вот и оно само стало величественно являться миру. Робко, стыдливо обозначив над горизонтом свой огненный краешек, оно плавно, неспешно, как бы смакуя момент истины грядущего дня, показывало свой яркий, гасящий ночной мрак диск. С его появлением все вокруг оживало, приходило в движение, начинало трепетать и тянуться навстречу ему.
Ваня при виде этой картины всякий раз замедлял шаг, иногда останавливался и зачарованно смотрел на всплывавшее над горизонтом солнце. Какой-то скрытый смысл таился в этом моменте. Потом, уже в суматохе предстоящих дел, таинство рождения нового дня, его торжественность постепенно уходили и напрочь забывались, но сейчас эти особенные, благославенные минуты рассвета всецело завораживали, как бы заставляя подняться над земным.
Уроки для Вани тянулись мучительно долго, он потерял к ним былой интерес. Все чаще устремлял мечтательный взгляд в окно, устранялся от происходящего в классе, полностью погружаясь в свои мысли. С нетерпением ждал лишь одного - звонка технички после очередного урока. Он торжественно возвещал ему о приближении самой интересной, желанной части дня - об окончании разлуки с его верными друзьями, предстоящей встрече и сладостных минутах общения с ними.
Происходящие с ним перемены стали замечать учителя и одноклассники. На их вопросы он отвечал невпопад, а то и вовсе молчал. Хорошие и отличные оценки уступали место сначала тройкам, потом и того хуже - двойкам. Первой забила тревогу классный руководитель - "математичка". Разговор с ней имел краткосрочный эффект. Оставалась крайняя мера: подключать родителей.
К великому удивлению, а еще больше - неудовольствию Вани, в один из воскресных дней "математичка" нарисовалась в их доме. Ее обстоятельный разговор с родителями происходил в его присутствие. Пришлось держать ответ по полной. Самым обидным и больным для мальчика оказался итог "задушевной" беседы: в снижении успеваемости виноваты его новые четвероногие друзья, вернее его нездоровое увлечение ими, исключающее всякий интерес к учебе.
- Я знала... Я говорила ему, эти псины не доведут до добра, - постоянно повторяла мать.
Отец был лаконичен.
- Не исправишься, не видать тебе, Иван, собак, как своих ушей, - он сурово сдвинул брови. - Понятно?
Щеки мальчика запылали кумачом, разом пересохло в горле, пропал голос. Вместо ответа закивал головой. Он знал: у отца слова с делами не расходятся.
К концу третьей четверти Иван не только наверстал упущенное в учебе, но и показал по успеваемости один из лучших результатов в классе.
В бесконечных школьных и домашних хлопотах и заботах мальчик не успел заметить, как пришла весна. В первые мартовские дни сильно вьюжило, зима еще бодрилась, надувала щеки, в бессильной злобе рассыпала и заваливала все вокруг снежной пылью. И все же в этом неистовом бесовстве уже угадывалась ее обреченность. Едва заметные признаки весны начали робко проявляться в природе, возвещая о ее пришествии: и бездонная высь небесной синевы; и более яркое, лучезарно улыбающееся из ее просторов приветливое солнышко; и звенящая, хрустальная тишина предрассветной рани, все чаще нарушаемая необыкновенно звонким петушиным "ку-ка-ре-ку"; и кусты в палисадниках, густо усыпанные серыми пятнами не в меру расшалившихся воробьев; и первые, свисающие с крыш домов сосульки; и яркие веснушки на лицах девчонок и мальчишек. О ее скором приближении свидетельствовала и громче обычного шумящая живность в крестьянских дворах, с утра до вечера наполненных мычащими, блеющими, гогочущими и прочими звуками.
Наиболее нетерпеливой в ожидании весны была детвора. Всем жутко надоело долгое домашнее заточение, все рвались на улицу, чтобы с головой окунуться в оживающие, волшебные просторы природы, насладиться сполна неповторимым духом ребячьей вольности: пробежаться по хрусткому весеннему ледку; отправить в бурные потоки звенящих ручьев свои кораблики, с восторгом наблюдая их веселый бег; послушать журчащие звуки заливистой песни скворцов; увидеть и испытать многие другие прелести просыпающегося и обновляющегося после зимней спячки окружающего мира. Чаще и чаще мелькали в окнах вихрастые головенки пацанов, напряженно всматривающихся и пытающихся понять, почему не грядут на улице желанные перемены. Однако зима всячески сопротивлялась, словно дразнила и испытывала их детское терпение. Временами казалось, что под ее напором весна сдалась и навсегда заблудилась где-то в бескрайних сибирских просторах.
В конце марта, наконец-то вырвавшись из цепких объятий зимы и решительно ломая ее устоявшиеся законы, она громко возвестила о своем приходе. Ослепительно белый, искрящийся снег потемнел, уплотнился, стал ноздреватым, потом превратился в ледяную корку, изрезанную многочисленными журчащими ручьями талой воды. По ночам отчетливо слышался шум оседавшего наста и гулкий треск льда на реке. Днем в эту весеннюю симфонию вливались звуки звонкой капели. Под напором яркого солнечного света, щедро льющегося из безбрежных просторов голубого океана, то тут, то там черными пятнами обнажались дрожащие в мареве испарений проталины и сверкающие на солнце блюдца луж. Вдоль дорог, почти освободившихся от снежного плена, горделиво вышагивали грачи, что-то громко выкрикивая. Небесную высь расчертили плывущие на север треугольники птичьих стай. Все вокруг наполнялось теплом, светом, неповторимым весенним многоголосием, все начинало трепетать, радоваться и тянуться к живительному солнцу.
В один из ясных весенних дней по возвращении из школы Ваня с разрешения отца мастерил собачью будку. На улице заметно потеплело, держать собак в сарае уже не имело смысла. Скинув с себя верхнюю одежду, он лихо орудовал топором. Доски были непозволительной роскошью. Взамен них для пола и крыши будки приходилось стесывать до середины одну из боковин напиленных отрезков толстых жердей. Заготавливали их с отцом еще по осени. Кривые шли на дрова, что по прямее - откладывались для строительных целей. Рядом крутился подросший щенок. Назвали Громом: уж больно звонким и оглушительным показался его первый лай. Его притупленная щенячья мордочка начала вытягиваться, заостряться, круглые бусинки глаз приобретали овальную форму, их темный цвет сменялся на карий, короткие кривые ножки заметно вытянулись, полукруглые уши превращались в треугольные, пуговка носа значительно увеличилась в размерах, обещая в будущем перерасти в большой мясистый черный нос, туловище заметно удлинилось, хвост стал толще, длиннее и круче завернутым. Грудь и бока у щенка выдались белыми, все остальное как у матери - светло-серого окраса. С трудом представлялось, что три месяца назад это был жалобно скулящий маленький пушистый колобок.
Чуть поодаль сидела сука, щурясь от яркого солнечного света. За это время она несколько раздобрела, у нее исчезла впалость живота, отчетливее обозначился крепкий мускулистый корпус с подтянутой линией низа и хорошо выраженной холкой. Младшая сестренка Вани настояла на том, чтобы назвали собаку Жулей. В другом углу двора, ближе к входной калитке, была вотчина Байкала. Он неподвижно сидел у своей конуры, не сводя глаз с суки. Стоило ей встать и попытаться передвинуться, как он резко вскакивал, весь напрягался, его глаза начинали фиксировать любое ее шевеление. Иногда с его стороны раздавалось грозное рычание. Он уже перестал реагировать на ее появление неистовым лаем, как это делал в первые дни. Однако окончательно так и не смирился с соперницей и не принял ее в свой круг. Его агрессивное поведение в отношении новых "жильцов" продолжало сохраняться, проявляясь лишь в новых формах.
К первомаю будка была готова. Собачье "новоселье" прошло торжественно, при самом активном участии Ваниных сестер. Они радовались больше самих новоселов. Вся эта процедура происходила с детской выдумкой, фантазией, какой-то трогательной непосредственностью.
Май лихо, на полном скаку ворвался в прохладную апрельскую полудрему. Он пришел с первыми грозами, теплыми дождями и по-настоящему жаркими днями. За пару недель все вокруг преобразилось, стало неузнаваемым. Под майским теплым, живительным дыханием природа окончательно стряхивала с себя последние зимние оковы, решительно устремляясь к обновлению. Набухшие на кустарниках и деревьях почки дружно взорвались зелеными фонтанчиками миллионов крохотных клейких листочков, которые ежечасно увеличивались в размерах, набирали силу. И вот уже зазеленели, закудрявились березовые колки, примеряя на себя весенние сарафаны и пряча под ними свою зимнюю наготу.
В такие дни невозможно усидеть в доме, неудержимо тянет в лес, на речку, в поле. Ваня в сопровождении Жули и Грома отправился на прогулку, желая попутно ознакомить их с окружавшими деревню угодьями, понаблюдать за поведением собак. Да и просто порезвиться со своими друзьями.
Шел он по обыкновению быстрым широким шагом. Дышалось легко, полной грудью, все ликовало в нем от ощущения абсолютной свободы, от накрывшего его с головой буйства майских красок, все радовало глаз и трогало до глубины души. На степных участках сквозь бурелом покрывавшей их серой мертвой травы упорно тянулась к солнцу сочная молодь. Местами молодая поросль, дружно пробившаяся из земли, устилала ее необыкновенно густым, ярко-зеленым ковром. Ваня скидывал с себя сапоги и мчался босиком по мягкому изумрудному покрывалу народившейся травы. Следом за ним с веселым лаем устремлялись собаки. На мальчика вдруг накатывал безотчетный озорной смех, он начинал кувыркаться, громко выкрикивать первые, пришедшие в голову слова. Потом, широко раскинув руки, он лежал на спине, устремив в бирюзовый простор счастливый безмятежный взгляд. Жулька и Гром налетали на него, лизали лицо, отбегали и с заливистым лаем начинали кружить хоровод. Ваня, изловчившись, хватал щенка, бережно прижимал его к груди и начинал кататься с ним по траве. Гром рычал, вырывался из рук, пытался острыми зубками достать своего хозяина, впавшего в буйную шалость. Жулька неистово крутилась вокруг Вани, налетала на него, с рычанием, игриво хватала за одежду. Вдруг она легла на траву и тоже стала кататься по ней.
Сверху им широко улыбалось майское солнце, щедро посылая волны тепла и света. Неожиданно в этом потоке волн, сначала едва различимо, потом все явственней послышалась журчащая, мелодичная песня жаворонка, черной точкой застывшего в поднебесье. Птаха, зависнув в безбрежном голубом океане, искренне радовалась открывшейся ей картине мимолетного земного счастья веселящихся на оживающем степном просторе, сполна одаривая их чарующей, волшебной мелодией весенней песни.
Дивен май в своей красе, но скоротечен его бег. Одним мгновением он пролетел для Вани Белоглазова. Весело прозвенел школьный звонок, напоминая радостной ребятне об окончании последнего урока. Позади шестой класс, впереди - выпускной седьмой. А пока долгожданные летние каникулы!
2.
Приближалась макушка лета, самая сенокосная пора. В ее разгар в деревне оставались только малые дети да немощные старики. Все, кто мог косить, держать в руках вилы и грабли, убывали на покос. Травостой в этом году выдался богатый. Денечки стояли жаркие, сухие. Косили на дальних от деревни угодьях. Когда-то, еще до образования сельхозартели на них располагалась "пашня" семьи Белоглазовых. Сейчас это колхозная собственность, сено здесь заготавливает бригада Ваниного отца.
Давным-давно уже повелось и стало неписанным правилом выезжать из деревни на дальние покосы и жить там во время страды. Терять драгоценное время на переезды считалось непозволительной роскошью. Иногда, лишь в субботние дни, почти вся бригада убывала по домам, чтобы помыться в бане и запастись продуктами.
Старшие жили в приземистой избе на две половины, рубленной еще Ваниным дедом. Молодежь приспособила для жилья старый ветхий сарай, стоявший чуть поодаль. Ребятня помельче соорудила для себя два шалаша, натаскав туда душистого сена из лесного разнотравья. Рядом с ними протянулся загон из жердей, в который на ночь определяли лошадей. Один край загона примыкал к навесу, крытому камышом. Там стояли телеги, конная сенокосилка и другой сельхозинвентарь. Несколько на отшибе в окружении берез и осин располагалась "погребушка": глубоко вырытая яма для летнего хранения продуктов с сооруженным над ней низеньким строением - маленьким квадратным, покосившимся от времени срубом.
Вставали до рассвета. Позевывая и ежась от утренней прохлады, тянулись к бочке с водой, умывались. Прихватив кто чем богат, рассаживались за общим длинным столом, сколоченным из грубо обструганных досок, потемневших от времени. В ходе завтрака бригадир проводил "наряд" на работы. Ваня горделиво взирал на сверстников, когда его отец степенно, без лишних слов объяснял присутствующим о предстоящих на день делах, кто и на какие работы "наряжается". Иногда следовали уточняющие вопросы и ответы на них.
После завтрака мужики доставали свои кисеты и начинали неспешно крутить из заранее нарезанных полосок бумаги "цыгарки", наполняя их махоркой или самосадом. Вскоре над столом всплывало седое облако табачного дыма. Подхваченное свежим утренним ветерком оно медленно уплывало в сторону пустоши и растворялось в небесном просторе. Во время перекура заводился разговор на общую тему, мужики неторопливо перебрасывались словами, иногда колкостями в адрес друг друга, сопровождаемыми незлобивыми смешками.
- Ну все, мужики, - первым вставал Ванин отец. - Коси коса пока роса.
Следом за ним, делая последние затяжки, тянулись из-за стола остальные.
Через полчаса все здесь начинало крутиться, вертеться, наполняться шумом собирающейся на покос бригады. В глухие мужские голоса вплетались звонкие бабьи выкрики и веселый ребячий смех. Потом этот людской гомон дополнялся позвякиванием уздечек, ржанием запрягаемых лошадей, звоном загружаемых в повозки кос, вил, граблей, бидонов с водой и прочей утвари. Наконец, разгулявшееся многоголосие постепенно шло на спад, и в утренней тишине отчетливо слышался скрип колес и глухой топот конских копыт. На бригадном стане оставались дед Митрофан да повариха Глаша. Дед сторожил стан, отбивал косы, чинил конную упряжь и справлял мелкий ремонт поломанного инвентаря. Главным же своим делом и одновременно страстью он считал рыбалку. На выделенной ему кляче вечерами выезжал на ближайшее озеро ставить сети, которые снимал в ранние утренние часы. Уловы были приличными, служили хорошим подспорьем для бригадного стола. После рыбалки, развесив для просушки сети, Митрофан садился с поварихой, толстой, в преклонных годах бабой, чистить и потрошить пойманную рыбу. Только после этого он приступал к исполнению всех прочих обязанностей.
Выезжавшая на покос бригада к работе приступала с восходом солнца. Под мощными утренними потоками его света лесные пустоши оживали, стряхивая с себя остатки ночной дремоты. Трава была густо усыпана капельками росы, и вся эта щедро разбросанная бриллиантовая россыпь в лучах всходящего солнца начинала сверкать и переливаться мириадами ослепительных блесток. Волшебная игра света заполняла все пространство, невольно завораживала присутствующих. Люди на мгновенье замирали, очарованные божественной красотой, не в силах оторвать свои изумленные взгляды. В реальность бытия их возвращал громкий пересвист перепелок. Ночная прохлада и дымок утреннего тумана, легким облаком распластавшегося над пустошами и полями, уплывали в лесные чащобы. Из их темных глубин все настойчивее, веселее рвалось пение проснувшихся птиц, в слаженном хоре которых отчетливо выделялся неподражаемый голос иволги. Иногда в эту раннюю лесную симфонию диссонансом грубо врывалось уханье филина да карканье ворон. Все окрест оживало, настраивалось на грядущий день.
Бабы в возрасте и ребятня помельче разбирали грабли и вилы, остальные вооружались косами. На конной сенокосилке, запряженной парой лошадей, работал Ванин отец. Ранее скошенная им и не полностью подсохшая трава сгребалась в валки, в которых она доходила до нужной кондиции. Потом обладатели граблей и вил переключались на валки с уже просохшей травой, оставляя после себя ряды копен, которые позднее будут укладываться на волокуши и свозиться к месту будущего стога сена.
Вручную косили по лесным опушкам, небольшим полянкам и болотистым низинам, где не управиться сенокосилкой. Рассевшись кружочком под раскидистым деревом, мужики перед началом работы традиционно курили "по маленькой", как всегда ведя неторопливую беседу. В ее завершение бригадир еще раз напоминал присутствующим о предстоящих делах.
- Никитич, - повернув голову в сторону крепко скроенного, уже в годах мужика, негромко произнес он. - В общем, как договорились: пройдитесь по краям пустошей и прогалам. - Бригадир кивнул в направлении редколесья, через которое просматривался небольшой, густо поросший травой лесной пятачок. - Я на своих гнедых буду гарцевать, где поровнее и просторнее.
- Сделаем, Филипп Иванович! - Последовал уверенный ответ.
Никитич, косая сажень в плечах, встал и шагнул в сторону молодой березы, на одной из веток которой висела коса.
- И сегодня порадуешь стишком? - Кто-то из числа сидящих язвительно бросил ему вслед.
- Как всегда!
Взяв в руки косу, Никитич молодецки расправил плечи, набрал полные легкие и громким басом выдохнул:
"Раззудись, плечо!
Размахнись, рука!
Ты пахни в лицо,
Ветер с полудня!
Освежи, взволнуй,
Степь просторную!
Зажужжи, коса,
Как пчелиный рой!"
Со смешками, шутками и прибаутками мужики разбирали косы и разбредались по распределенным между собой участкам. До полудня, с небольшими перерывами звенели косы на опушках да закрытых лесных полянах. Пройденный косарями путь расчерчивался слегка извилистыми прокосами, утыкающимися в зеленый забор леса. Местами они огибали встречные молодые деревца, кустарники, теряясь в глубинах лесных прогалов. Все вокруг было наполнено неповторимым, пьянящим до одури ароматом свежескошенного разнотравья.
Солнце уходило в зенит, и ближе к полудню начиналась нещадная жара. Его раскаленный шар, зависший над головами, словно из вулкана, низвергал лаву обжигающего зноя. Испепеляющие щупальца лучей, проникающие даже в самые темные, сокровенные закоулки леса, казалось, способны выжечь все живое на земле, дрожащей в мареве испарений. Вокруг ни дуновения. Воздух плотным горячим покрывалом накрыл одурманенные многодневным зноем леса, поля и пустоши. Попрятались птицы, смолкли их голоса. Лишь один степной орел продолжал кружить. Распластав крылья, он зависал в поднебесье темной точкой. Продолжали работать и люди. Вдруг в тишине замершего от полуденного июльского зноя леса послышались возбужденные голоса. Волнами катилось, отдаваясь эхом, долгожданное, спасительное слово: "Обед!".
"Полевая кухня" - телега с расставленными на ней бидонами, кастрюлями и прочими кухонными принадлежностями стояла под толстой кряжистой березой, высоко взметнувшей к небу свои ветки-руки, прикрывая ими присутствующих от прожигающих насквозь лучей. Грузная, под стать березе, повариха ловко орудовала черпаком, разливая из дымящегося бидона первое по мискам и котелкам подходящих к ней.
- Глашка! - Никитич устремил на нее ехидный прищур. - Ты чо нас, как кошек, одной рыбой потчуешь? - Он, не мигая, продолжал смотреть на повариху. - Твоя уха у нас уже из ушей капает!
- Еда как раз для тебя, кота мартовского!
- Нет, ну правда, все уха да уха, - кто-то из мужиков недовольно пробурчал.
Глафиру будто кнутом огрели. Взметнув над головой черпак, она безостановочно понесла в народ свое возмущение.
- Все уха... уха... Да кабы не Митрофан, вы бы одной жиденькой похлебкой свое брюхо грели... Где я наберусь для вас мяса, как его хранить по такой жаре? Солонину и ту боязно долго держать... Все съели в первые дни.
- И то правда, - сочувственно кивая головами, загалдели бабы. - Надо бы в деревню, уже остатки подъедаем...
Наступила пауза, все стали отыскивать глазами бригадира.
- Как, Филипп Иваныч, смотришь на это? - Озвучил Никитич от имени присутствующих повисший в воздухе вопрос.
- Правильно смотрю, - бригадир неспешно вытер ладонью усы. - К этой субботе, думаю, косить закончим, и перед сенометкой на денек отъедем по домам, в баньке помыться да едой запастись. Да и других дел набежало...
По опушке прокатилась волна одобрительного гула. Бабы, перебивая друг друга, возбужденно затараторили, мужики довольно закряхтели. Оживление пронеслось и среди ребятни: послышались радостные возгласы и смех.
Покончив с обедом, народ группками, по интересам разбредался вдоль опушки, отыскивая места поудобнее и прохладнее. Многим в полуденный зной хотелось вздремнуть в теньке. Уставшее от физических нагрузок, измученное невыносимой жарой тело после обеда в лесной прохладе невольно расслаблялось, груз тяготивших забот незаметно улетучивался, на душе становилось удивительно легко и покойно, с ног до головы накрывало какой-то неземной благодатью. Плоть становилась воздушной, невесомой, начинала расплываться, растворяться в окружающем пространстве, зримые образы исчезали и уносились в причудливый мир сновидений.
Вторая половина дня тянулась для Вани мучительно долго. Нестерпимо хотелось скорее вернуться на стан к своим друзьям Грому и Жульке. Его будоражила мысль о том, как он, зануздав с мальчишками коней, будет мчаться с ветерком под веселый лай собак на озеро, чтобы на полном скаку ворваться в водную благодать, окунуться и попасть в ее прохладные объятия, ощутить самые блаженные мгновенья уходящего дня. Он все чаще и чаще смотрел на солнце, с нетерпением ждал, когда оно зависнет над горизонтом, разольется по нему красной полоской, отчетливо выделяя макушки деревьев темнеющего вдали леса. Заметил, что и его друзья также нетерпеливо, с надеждой устремляли свои взоры в сторону горизонта.
И, наконец-то, этот вожделенный миг настал!
По прибытии на стан Ваня с мальчишками, как обычно, помог сгрузить сельхозинвентарь, и, сломя голову, побежал к собакам. Завидев его, дед Митрофан спустил их с поводков. Радость встречи беспредельна! Извиваясь, повизгивая, виляя хвостами, они кружат вокруг мальчика, высоко подпрыгивают, норовя лизнуть в лицо. Потом собаки пританцовывают на задних лапах, преданно заглядывают ему в глаза, с нетерпеливого повизгивания срываются на лай.
- Громушка, Жулька, - поочередно обнимая собак, нежно, с нескрываемой любовью в голосе приговаривает Ваня.
Ему с трудом удалось уговорить отца взять их сюда, и только при одном условии: они должны быть на привязи и под присмотром деда Митрофана.
- Ванюшка, ты не серчай, - раздается за его спиной. - Я их весь день на привязи держу. - Дед Митрофан оправдывается и одновременно улыбается от увиденного. - Как почуяли тебя, думал поводки порвут, вот же какие... - Он не отводит потеплевшего взгляда. - Без привязи им ноне никак нельзя... Увяжутся за тобой, а там и по лесу будут шастать, пакосничать, молодняк у всякой живности душить. Ох как с этим строго было в старину! Помню, нас, парнишек, шибко пороли за непослушание. - Дед на мгновенье умолк, собираясь с мыслями. - И мне веселее... Как ни как, а три живые души вместе. Ну и для дела польза, все ж таки не одна, три пары глаз стерегут добро.
В пятницу работали до вечерних сумерек, заканчивали покос на самых дальних пустошах. Запрягали лошадей и грузились на телеги по темноте. Малиновый закат уже отыграл. Уставшее, как и люди, солнце под вечерний отчаянный пересвист перепелок торопливо нырнуло за дальнюю полоску леса, уходя на покой. Вместе с последними отблесками его лучей исчезали и едва заметные краски догорающего заката. Все вокруг плавно погружалось в пучину ночи. На ее темном покрывале стали повсеместно проступать яркие огоньки звезд, сначала крупных, потом мелких, причудливо разукрашивая ночной купол неба. В этом хаосе мерцающих фонариков все явственнее проступала широкая полоса млечного пути, опоясывая небосвод.
Не смотря на усталость, люди были на подъеме: завтра с рассветом предстоял отъезд в деревню и короткая передышка. Бригадир объявил об этом накануне. Возвращаться должны рано утром в воскресенье. Никто не роптал на короткий отдых, все понимали, пока стоит вёдро, дорог каждый день, который потом и кормит целый год.
На стан прибывали под нетерпеливый лай собак. Ваня торопливо сгружал с телеги вилы, грабли, косы, готовый уже сорваться к своим заждавшимся друзьям. Неожиданно его и Кольку Сизова бригадир отвел в сторону.
- Тут вот какое дело, ребятишки, - несколько интригующе начал он. - У деда Митрофана бабка сильно хворает, просится завтра со всеми до дому, а потому прошу вас остаться, постеречь стан до воскресенья. - Отец внимательно посмотрел на сына, затем перевел взгляд на его закадычного дружка. - Думаю, не забоитесь, да и вон собаки будут с вами...
Пацаны уже мысленно были дома, и неожиданная просьба их смутила.
- Ну нет, не забоимся..., - после минутного замешательства заговорил Ваня. - С собаками-то точно нет, - уже уверенней заключил он.
Колька согласно закивал головой.
- Вот и молодцы! - Отец немного подумал. - Ну и чтобы совсем не заскучать, подлатайте за субботу грабли, у многих зубья поломались, а на носу сенометка. Дед Митрофан заготовки приготовил.
Ребятам не в первой заниматься ремонтом деревянных граблей, уже многим крестьянским премудростям по хозяйству обучены.
- Справитесь?
- А что тут справляться, - самоуверенно заявил Колька. - Выбивай из гнезд поломанные, а на их место сажай новые.
- Лады! - Закончил разговор отец.
Рано утром бригада в приподнятом настроении отбыла в сторону деревни, оставив на хозяйстве пять живых душ: ребят, собак да старую клячу Рыжиху, приданную в "оперативное" управление деду Митрофану. За дальним поворотом исчезла из виду последняя телега, оглашавшая округу противным скрипом колес. Стан погрузился в тишину.
- Давай, сперва займемся граблями, - предложил Ваня своему другу. - Потом по очереди на Рыжухе смотаемся на озеро искупаться.
Возражений не последовало. Они одногодки, живут по соседству, знают друг друга с горшка и понимают с полуслова. Колька в прошлом году закончил семилетку, учиться дальше не пошел. Семья, как и у Вани, многодетная, надо помогать родителям ставить на ноги младших.
Разобрав из дедова столярного сундучка инструменты, друзья приступили к ремонту ранее отобранных для этого граблей. Коля выбивал из гнезд поломанные зубья, Ваня подгонял по размеру новые, потом сажал их взамен старых. Работа спорилась. В делах и за разговорами время летело незаметно. Рядом крутились Жулька с Громом. В минуты коротких перекуров они усаживались справа и слева от Вани и преданно заглядывали ему в глаза. Он поочередно трепал их по загривку, гладил по голове. Собаки, обласканные его вниманием, вставали, виляли хвостом, норовили лизнуть руку хозяина.
К полудню с ремонтом граблей было покончено Первым купаться отбыл Колька. В ожидании его время тянулось медленно. Ваня уже сходил в лес за хворостом, несколько раз обошел с собаками вокруг стана, подолгу задерживаясь на дороге и пристально всматриваясь в сторону березовой рощи, за которой пряталось вожделенное озеро. Друг все не появлялся, волнение нарастало. Вдруг собаки повернули головы в сторону дороги, потянули носом, напряглись, заострили уши. На опушке рощи обозначилась фигура всадника, медленно приближавшаяся к стану. Собаки рванули навстречу.
Колька появился под недовольное фырканье Рыжухи.
- Что так долго? - Иван не скрывал своего раздражения.
- А я то причем..., - обиженно протянул друг. - Ты сам попробуй на этой кляче разогнаться. - Он со злостью воткнул пятки в ее бока. - Вот, даже ухом не ведет, паразитка.
Действительно, вскоре Ваня и сам убедился в скаковых возможностях этой "паразитки". Как только он не изощрялся, чтобы расшевелить Рыжуху! Рвал на себя поводья уздечки, до боли пришпоривал пятками, обзывал самыми обидными словами, но кляча не реагировала. Она лишь мотала головой, недовольно фыркала и продолжала понуро брести по дороге. Расплескав свой гнев, всадник смирился. Он мерно покачивался на хребте лошади в такт ее шагам, гоняя взгляд по сторонам дороги с медленно проплывающими мимо деревьями. От длительной жары кроны некоторых уже потеряли былую сочность, листья на их верхушках, обожженные солнцем, начали скукоживаться, утрачивать прежнюю яркость зелени, отдельные ветки расцвечиваться золотом осенних красок. По обочинам лесной дороги трусили Жулька с Громом, которых, не смотря на уговоры друга, Ваня не оставил с ним. В такие минуты он просто не мог представить себя без них. "Ну и пускай злится", - мысленно подвел окончательную черту в разладе с другом. Собаки поочередно ныряли в лесную чащу, возвращались и, глядя на хозяина, начинали нетерпеливо лаять.
- Ну не разгоню я ее..., - Ваня от досады разводил руками и с силой молотил пятками в бока непослушной клячи.
За поворотом блеснуло зеркало озерной глади. Легкий ветерок обозначился на ней мелкой водной рябью, которая на солнце начинала играть мириадами блесток. Их яркий свет ослеплял, заманчиво притягивал.
Стреножив Рыжуху, Ваня, срывая на бегу одежду, летел в окружении собак в манящую водную пучину, с головой окунался в нее, и вновь с наслаждением, азартом нырял и нырял в освежающую прохладу озера. Восторженным взглядом отмечал не отстающих от него, плавающих кругами Жульку и Грома. Над водой забавно торчали их клинообразные остроухие головы с непомерно вытянутыми мордочками и глубоко посаженными, раскосыми глазами. Мальчик выбирался на берег, ждал плывущих туда же собак. Потом вместе с ними срывался и с беззаботным, счастливым смехом мчался вдоль берега, взрывая воду фонтанами брызг. Его смех тонул в оглушительном, радостном лае Жульки и Грома.
Вдоволь насладившись водными процедурами, Ваня обессиленно опускался на песок. Широко раскинув руки, с наслаждением вытягивал на горячем песчаном покрывале уставшее тело, закрывал глаза и блаженно замирал. К нему тотчас подбегали верные друзья, шумно, с фырканьем стряхивали со своих мохнатых шуб воду, ложились рядом. И небесная благодать опускалась сюда, освобождала от грешной земной суеты, позволяла ощущать окружающий мир по другим, не здешним законам и правилам.
Обратный путь уже не казался Ване таким долгим и утомительным. Всю дорогу он остро чувствовал блаженство проведенных у озера минут, пребывал в плену ниспосланной на него благодати, заново переживал яркие мгновенья отдыха. Впереди мелькнули знакомые силуэты строений. Рыжуха зашагала веселее, временами даже срывалась на бег. Колька стоял в молчаливом ожидании, насупившись.
- Хватит тебе обижаться, - примирительно бросил Ваня. - На обиженных воду возят.
К вечеру ребята уже забыли о своих обидах, что-то весело рассказывали друг другу, смеялись, потом обговаривали предстоящие на ночь планы.
С наступлением вечерних сумерек закадычные друзья запалили костер.
- Посидим, поболтаем, время скоротаем, - изрек Колька, явно повторяя чьи-то слова, услышанные им.
- Потом печенки сварганим, - дополнил Ваня.
Ребята сидели молча. Языки пламени озорно перепрыгивали с одной хворостины на другую. Яркие всполохи костра, негромкое потрескивание прогорающих веток расслабляли, магически притягивали взоры к веселой пляске огня. На душе становилось тепло и уютно. Вот так бы сидеть и сидеть у костра и, не отрываясь, зачарованно смотреть на его волшебный свет. Вечерние сумерки уступали место ночи. Она подкрадывалась тихо, плавно погружая все окрест в пучину мрака. Стали плохо различимы обступавшие деревья и кустарники. Лишь иногда всплеск пламени выхватывал из непроглядной тьмы их причудливые тени. Сгущающаяся темень ночи давила, невольно порождая у мальчишек какие-то не ясные страхи и опасения.
- Вань, тебе не страшно? - Колька придвинулся к другу.
- Не особо...
- Может "поджиги" свои достанем, зарядим?
- Да можно...
Года два или три назад друзья вместе с другими деревенскими мальчуганами активно пробовали себя на "оружейном" поприще, точнее его самодельном производстве. Колька стащил из запасников своего отца, работавшего на тракторе СТЗ, медную трубку, в чем так и не сознался ему и, как следствие, был нещадно порот. Но трубка стоила таких жертв! Ее разрубили пополам, и из этих половинок с соответствующими конструктивными добавлениями вместе с другом Ванькой смастерили на зависть остальным пацанам свое "чудо-оружие" - дульно-зарядные пистолеты. Припасы для стрельбы организовал Ваня. Он незаметно из охотничьего сундучка отца отсыпал в бумажный кулечек дымного пороху, стырил с десяток самодельно катанных картечин, которые потом с Колькой подогнали под диаметр медной трубки, служившей стволом. Контрольный отстрел готовых "изделий" в основном прошел успешно: главное - остались целы пальцы на руках и глаза. По результатам испытаний в конструкцию внесли необходимые изменения. Усовершенствованные самопалы и припасы к ним хранили втайне от всех. Доставали их оттуда, когда шли в лес или на рыбалку. Отъезд на покос тоже посчитали весомой причиной.
Друзья извлекли припрятанные самопалы, припасы к ним, и у костра начали процесс заряжания. Прочистили и продули стволы, затравочные отверстия, привязали ниткой у отверстий по паре наполовину укороченных спичек, засыпали в стволы имеющейся меркой заряды пороха, запыжевали, с усилием протолкнули картечины по стволу до пыжа. Коробок спичек у каждого в кармане. Все, теперь вооружены, пусть трепещет зверь и враг!
Заткнув за пояса свои готовые к бою самопалы, повеселевшие друзья удобно уселись у костра и повели оживленную беседу. Приятели вспоминали разные курьезные истории из своих мальчишеских похождений, иногда заразительно смеялись. Над их головами во всю ширь распахнулось ночное небо, темная бездна которого была до отказа заполнена нагромождениями звезд. Казалось, в этом мерцающем хаосе огоньков нет свободного места, все утыкано пульсирующими бликами холодного света. Медленно догорал костер. В сгущающейся темени стал отчетливее проступать Млечный путь, разрезающий ночной небосвод на две половины. Справа и слева от него угадывались хорошо знакомые контуры отдельных созвездий.
-Колька, смотри, как вызвездило небо! - Ваня запрокинул голову вверх. - Интересно, можно сосчитать все звезды на небе?
- Вряд ли.
- Почему?
- Так в книжках пишут...
- Каких?
- Про астрономию.
- Вам в седьмом классе на уроках рассказывали про звезды?
- Да на уроках совсем маленько, - Колька о чем-то задумался, отмахиваясь веткой от наседавших комаров. - Я вот в школьной библиотеке интересную книжку про звезды нашел, целый месяц изучал.
Пацаны замолчали, устремив мечтательные взгляды в ночное небо. В наступившей тишине слышалось дружное стрекотание кузнечиков да тихий шелест листвы, перешептывающейся о чем-то на слабом ветерке.
- Хочешь, я тебе покажу созвездия? - Колька встал и отошел от догорающего костра.
- Покажи! - Ваня тоже встал.
- Вон видишь Большую Медведицу... Ну или ковш из семи звездочек. - Рука друга взметнулась в небо.
- Ну...у...у..., кто ж его не знает, - разочарованно протянул Ваня.
- Нет, ты смотри, смотри дальше. Вон чуть левее и выше расположена Малая Медведица. Ну такой... Как бы знак вопроса.
- Ну вижу...
- Хорошо! А теперь смотри правее и выше, как бы по прямой линии. Там расположены созвездия Кассиопея и Персей.
- Какие-то чудные названия...
- Видишь?
-Ну так себе...
- А над ними маленько выше и чуть левее Андромеда.
Наступила пауза.
- Вань, с первого раза не уловишь, - успокаивающе заключил доморощенный астроном. - Надо по рисункам в книжке их сперва изучать, а потом сличать с небом. И то сразу не получится.
На том друзья и сошлись, продолжая изучать ночное небо. Ваня первым оторвал от него взгляд и перевел на тлеющий костер.
- Пошли за картошкой, - спохватился он. - Самое время для печенок.
Они удались на славу! Мальчики палками разгребали еще не до конца остывшую золу костра и выкатывали оттуда почерневшие, полуобугленные картофелины. Не дождавшись, когда они остынут, поспешно брали в руки, перебрасывая их с одной ладони в другую, разламывали и усиленно дули на горячие, дымящиеся половинки. Нетерпеливую возню с ними усиливал и разыгравшийся аппетит. Трудно устоять перед хорошо знакомым с детства ароматом свежеиспеченной картошки! Обжигая руки, счищали подгоревшую корку и торопились откусить от вожделенной, дымящейся картофелины.
Вокруг них суетливо крутились собаки, взбудораженные аппетитными запахами. Они то садились, преданно заглядывая в лица мальчишек, то вновь вскакивали и начинали кружить. Поведя носом, вставали на задние лапы, нетерпеливо повизгивали в ожидании вкусных подачек.
- Колька... Горячее... Не давай..., - лихорадочно гоняя во рту раскаленный кусок, Ваня с перерывами выталкивал из себя слова.
Мальчишки жадно поедали печенки, постоянно косясь друг на друга. Вдруг разом взорвались смехом: их рот, нос и щеки были густо измазаны угольным цветом. Сытые, довольные, покормив собак и затушив остатки костра, начали вечерний обход бригадного стана. Поравнявшись с погребушкой, приспособленной дедом Митрофаном под сторожку, Ваня остановился.
- Коль, мы где будем? - Он вопросительно уставился на друга. - В сторожке или у себя в шалаше?
