Ночное дежурство в полковом медпункте подходило к концу. Санинструктор Галина Бережная отодвинула от себя недописанное письмо, откинулась на спинку стула, легонько постучала по столу зажатым в руке карандашом. Её усталый от долгих размышлений взгляд скользнул по стене, остановился на темном квадрате окна. Из открытой форточки доносился шелест листвы. Ветер озорно пробегал по верхушкам деревьев и затихал в ночной глуши. Потом он возвращался, и тихая песня сада вновь оживала. Ее убаюкивающие звуки шли по нарастающей и, достигнув своего пика, начинали медленно угасать, чем-то отдаленно напоминая морской прибой. Гонимые по воле ветра зеленые волны волнующегося сада сменяли друг друга и несли какие-то свои, неповторимые звуки.
Галина, слегка запрокинув голову, прикрыла глаза. Доносившаяся из окна лесная симфония постепенно успокаивала взбудораженные мысли, не дававшие ей покоя в последние дни. Вставала и ложилась с ними. Несколько минут сидела неподвижно. Слабое потрескивание керосиновой лампы и запах чадящего фитиля заставили ее открыть глаза. Она выкрутила фитиль. Свет в лампе погас, и комната погрузилась в полумрак. Темнота давила, омрачала и без того далеко не светлую и радужную палитру охвативших ее чувств. Галина встала, шагнула к окну, сдвинула по сторонам занавески собственного изготовления и распахнула створки. Навстречу хлынула бодрящая свежесть раннего августовского утра. Наряду с разгулявшимся шумом деревьев в комнату ворвались голоса просыпающихся птиц, пока еще единичные, робкие, не совсем уверенные. В саду забрезжил такой же робкий, едва уловимый свет грядущего дня. С каждой минутой он становился более напористым, осязаемым. Вот уже можно было выделить из темной громады сада отдельные деревья и кустарники. Галина, опустив ладони на подоконник, задумчиво смотрела в окно, за которым рождался новый день. Сквозь редколесье обозначилась ярко-красная полоска неба. Она становилась шире, светлее, теряла прежнюю густоту красок. Подступавшее к дому пространство уже не казалось черной, нависшей над окном глыбой. Распоровшие небо огненные лучи всходящего солнца уверенно отодвигали сумрак ночи в глубину сада, отчетливо выделяя все растущие в нем деревья и замысловато петляющие между ними тропинки.
"Опять не смогла дописать, - с досадой на себя подумала Галина. - Когда же, наконец..." Ее мысли прервал скрип отрывающейся двери. На пороге выросла сменщица Аня. Стрельнув заспанными глазами в сторону окна, скороговоркой выпалила: "Вот и я! Извини, чуть запоздала...". Она плюхнулась на пустовавший стул, снова затараторила: "Ухажеры с третьего батальона объявились. Только за полночь их выпроводили...".
За разговорами и дежурными формальностями санинструкторы произвели прием - передачу. Попрощавшись кивком головы, Бережная неспешно направилась в сторону "женской казармы".
Их полк из пригорода Праги в начале лета 1945 года передислоцировали на летние квартиры, которые обустроили в нескольких десятках километров от города в каком-то заброшенном хуторе. В нем насчитывалось около десятка неплохо сохранившихся строений различного назначения. Два из них отвели под санитарную роту, остальные - под штаб и прочие службы полка. Медпункт оборудовали в некогда жилом доме, а длинный деревянный сарай с высокой двускатой крышей приспособили для жилья женской половины санитарной роты. В полку оно получило название "женская казарма". Личный состав строевых подразделений - батальонов и рот - расположился в палатках и вырытых землянках.
После ночного дежурства полагался отдых. Галина прилегла на кровать поверх одеяла. Раздеваться не хотелось, да и после изнуряющих ночных раздумий, казалось, уже не было сил на это. Отключилась почти сразу. Проснулась от того, что под ее кроватью что-то звонко забренчало. Кто-то из девчонок, собираясь на кухню, уронил пустой котелок. Он с грохотом покатился по полу, завершая свой шумный путь под кроватью Бережной.
- В самый раз, к обеду..., - соседка по кровати Тома Мезенцева мило улыбалась вырванной из сна подруге.
После обеда Галина присела к тумбочке, достала злополучный лист бумаги, карандаш. Она дала самой себе строгую установку: сегодня обязательно дописать письмо. "Почти три недели идут разговоры о предстоящей демобилизации, а я никак не закончу..., - мысленно упрекнула себя. Еще раз перечитала ранее написанное и вновь осталась недовольна. Ей казалось, что содержимое начатого письма не достаточно логично и ложно-пафосно, что в нем преобладают одни эмоции, не хватает требуемой холодности, простоты и ясности мысли. Галине хотелось выбрать какую-то иную тональность повествования, подыскать для этого нужные слова, которые бы, словно звуки в задушевной песне, воспринимались не как фальшивые, а вполне естественные, не достающие, органично вплетающиеся в ее ткань и образующие безупречную гармоничность, цельность и завершенность замысла. Ей думалось, что это письмо, безусловно, должно быть необычным, сродни хорошей песне, прослушав которую, еще долго остаешься во власти ее чарующих звуков, ненавязчиво затрагивающих самые сокровенные струны души. Бережная пробегала глазами по злополучному листу бумаги, отыскивала в тексте фальшивые "ноты", решительно зачеркивала их, пыталась подобрать иные, но они казались не совсем точными, убедительными. Ее словарный запас в эти минуты вдруг сужался до обидно малых размеров, она начинала волноваться, нервно постукивать по тумбочке карандашом. Лежавший перед ней листок отчаянно сопротивлялся, не хотел фиксировать желанные мысли автора.
-Девчонки, почта! - Ворвалось с распахнутой дверью. - Готовьтесь плясать! - Загуляло, закружилось в нарушенной тишине.
Санитарка Мариша сама почти плясала, размахивая над головою двумя треугольниками.
-Галка, пляши! - Юная, румяная, русоволосая непосредственность с сияющими глазами выросла перед Бережной.
Галина, не вставая, машинально протянула руку. Ее отстраненный, погруженный в себя взгляд и заторможенная, неадекватная реакция остановили Маришку, заставили молча протянуть конверт. В ее глазах, продолжающих лучиться радостью, мелькнула тень недоумения. Не сходя с мажорной волны, лихо развернулась к санинструктору Мезенцевой.
-Тома! Твоя очередь...- в руке шумного почтальона покачивался бумажный треугольник.
Тамара сделала несколько вынужденных, неуклюжих приседаний, многозначительно посмотрела на Маришку.
-Какие-то вы сегодня..., - протягивая конверт адресату, обиженно поджала губы и поспешила к выходу.
Обладательницы писем молча переглянулись, зашелестели треугольниками, погрузились в чтение.
-Из дому? - Тихо спросила Тамара.
-Да.
-И мне оттуда же.
Подруги в очередной раз склонились над весточками, полученными от родных.
Мать Бережной писала, что в последнее время ее одолела хворь и трудно тянуть без отца, погибшего на фронте, младших братьев и сестер Галины, и что они считают дни, когда увидят старшую дочь и сестру, будущую опору семьи. Во всех строчках сквозило, что они очень нуждаются в ее помощи.
-Да..., - протяжно вздохнула Тамара. - Нелегко им там приходится...
Галина невольно отметила, что содержание полученных ими писем, вероятно, мало чем отличается друг от друга. Перед глазами сразу ожила одна из встреч с мирными жителями освобожденной Полтавщины весной 1944 года, которая потрясла ее. В память навсегда врезались пожилая женщина и три девочки 14-15 лет, тянущие по полю плуг. Они из последних сил упирались босыми ногами в землю, связывавшие их с плугом лямки глубоко врезались в плечи, из сбившихся на затылок платков выбились пряди волос, по красным от неимоверного напряжения лицам крупными каплями катился пот. Но больше всего Бережную поразили их глаза: в них читались нечеловеческая боль, безысходность и одновременно слабая искорка надежды на лучшее. Когда заходил разговор или сообщалось о тяготах тыла, в памяти почему-то сразу оживала эта картина.
С грохотом распахнулась дверь.
-Ура! Ура! Ура...а...а...! - Рвалось из уст приплясывающей Маришки.
Несколько пар удивленных глаз устремились на нее.
-Ура! - Продолжала она выстукивать каблуками по полу.
-Что перегрелась? - Кто-то зло бросил в нее.
-Ура...а...а...! Из дивизии приказ пришел..., - Маришка не реагировала на закипавших в раздражении подруг и не снижала градус бурлящей радости. - Приказ о нашей демобилизации!
В женской казарме началось невообразимое оживление.
Спустя несколько минут вслед за возмутительницей спокойствия на улицу в направлении штаба полка выплеснулась вся молодежь.
-Глупышки..., - беззлобно обронила Тома Мезенцева, окидывая взглядом оставшихся в казарме "старушек" - Галю Бережную и Тоню Светлову.
Все трое прибыли в полк летом 1942 года. Начинали с санинструкторов рот.
-Девчонки, не знаю...,- обозначила себя слегка дрогнувшим голосом Тоня. - И радостно, и как-то грустно одновременно... - Украдкой смахнула слезу. - Здесь уже всё устоявшееся, понятное, да и после всего пережитого полк стал родным... - Она с трудом подбирала слова. - А что нас ждет там? - Кивнула в сторону двери.
В комнате установилась напряженная тишина. И лишь за стенами казармы шумели деревья, грустя по уходящему лету. В их кронах изредка мелькали желтые пятнышки листьев, напоминая о предстоящих в природе изменениях. Девушки молча смотрели в окна, каждая по-своему воспринимая детали надвигающихся перемен. Главное же в них виделось им одинаково.
Их три фронтовых года были спрессованы в десятилетия. На долгих военных дорогах, неоднократно заглянув смерти в глаза, они в разы острее, глубже ощутили, прочувствовали все человеческие проявления жизни, по иному осознали и саму ее цену. Понятия добра и зла, любви и ненависти, благородства и подлости, отваги и трусости, ранее воспринимавшиеся как абстрактные категории, обрели для них вполне живую конкретику. Фронтовое лихо научило быстро и безошибочно разбираться в людях, на что в мирное время не хватило бы и всей жизни. Тяжелейшие испытания ставили настоящую оценку товарищам. С одними они быстро сближали и роднили, с другими, - разводили навсегда.
-Девочки, может, я ошибаюсь..., - нарушила молчание Галина. - И все-таки здесь мы были по- настоящему счастливы...
Подруги согласно закивали, их глаза повлажнели.
На фронтовую жизнь у них был и свой, особый женский взгляд. Все эти годы они неизменно находились в центре мужского внимания. На передовой, где каждый день для солдат мог стать последним, для многих женщина являла собою светлый лучик из их прежней мирной жизни, за рамками которой остались любимые, родные, близкие, все самое счастливое и радостное. Он высвечивал в сердце и памяти сокровенное, дорогое, возвращая очарование прошлого, позволяя хотя бы на мгновенье вырвать себя из окопной грязи и жестокой реальности солдатского бытия. Сидевшие в казарме девушки с трудом представляли себя вне этого фронтового, мужского сообщества, в котором были любимы, желанны, востребованы и незаменимы. Притихшие, придавленные думами о предстоящих переменах, они догадывались о своей незавидной участи в грядущей мирной жизни с ее разрухой, нуждой, голодом, практически женским одиночеством. Чем дольше были думы, тем отчетливей виделась им горькая доля - доля рабочей лошади, на которую будет взвален тяжкий, неподъемный груз восстановления всего порушенного в злобе войны. И еще они интуитивно чувствовали, что придется столкнуться с непониманием не воевавших женщин и мужчин, с их несправедливыми упреками и унижением.
За окнами послышались возбужденные, звонкие девичьи голоса, потом они переместились в казарму, и все потонуло в бурном всплеске человеческих эмоций. Когда накал бушевавших страстей пошел на спад, Галина вновь переключилась на письмо. На долгое обдумывание каждого предложения уже не оставалось времени. Без излишней щепетильности, больше доверяясь сердцу, а не разуму, она стала торопливо писать. Поставив точку в чистовике письма, она еще раз перечитала его, решительными движениями сложила вчетверо, убрала в нагрудный карман гимнастерки.
До отправки из полка демобилизованных женщин к узловой станции, на которой формировался эшелон, оставалось двое суток. Галина не находила себе места. Она ждала. Ежесекундно, ежеминутно, ежечасно. Постоянное ожидание до предела обострило нервы. Состояние неопределенности и наивысшего напряжения уже казалось невыносимым. Иногда она порывалась идти в роту, но последним усилием воли останавливала себя.
Андрей пришел накануне вечером, когда оставалась одна, последняя ночь.
-Галка, здравствуй! - Громыхнуло рядом с ней. - Они все же включили меня в число сопровождающих с последующим предоставлением отпуска! - Он был необыкновенно возбужден, светился неподдельной радостью.
В расширившихся глазах Галины застыло изумление, мелькнул едва заметный испуг.
-Ты что...? - Его голос слегка дрогнул, напрягся. - Не рада?
-Нет, нет, Андрюша..., - она торопливо шагнула ему навстречу, уткнулась головой в плечо, потом порывисто обхватила за шею. - Я очень...Очень ждала тебя...
-Извини, Галчонок. Решил, пока не дожму своих командиров, не приду.
-Андрюша, подожди... Я быстро... К командиру роты...
Они гуляли уже больше часа. На западе разгорался закат. Отблески его пожара высоко взметнулись над горизонтом, захватив полнеба. Проплывавшие облака окрасились в багровый цвет. Сила вечернего огня начала постепенно угасать. Он медленно сползал к земле, его краски становились гуще, незаметно растворяясь в плавно опускавшихся на все окрест сумерках.
Молодые люди, взявшись за руки, медленно брели по краю скошенного поля. Очарованные отходящей ко сну природой, они молчали. Под ногами тихо шуршала взъерошившаяся стерня. Ее сухой, монотонный звук иногда заглушался шепотом листы подступавшего к полю леса. Из его темного чрева изредка вырывалось приглушенное ухание филина. Окружающее пространство все сильнее наполнялось сумраком ночи.
На пути неожиданно выросла копна. Поравнявшись с ней, они, не сговариваясь, остановились. Андрей привлек к себе Галину, потом подхватил на руки и стал плавно опускаться в пахнущее хлебом царство соломы. Их губы встретились, сливаясь в долгом поцелуе. Он ощутил горячий прилив крови, бешеные удары в груди. Через бугорки упругих девичьих грудей отчетливо передалось и ее учащённое сердцебиение.
-Андрюшенька...Милый...
Она руками обвила шею любимого, прерывисто задышала, полуоткрытым ртом жадно искала его губы. Её глаза лихорадочно заблестели, по телу прокатился обжигающий вал, оно задрожало в ознобе, все вокруг поплыло, закружилось в обрушившемся вихре испепеляющей любви.
-Андрюша... Андрюшенька... Ты мой... Единственный... Навсегда...
-Галка... Галчонок... Любовь моя..., - доплывали до нее короткие, нежные волны слов.
Во всепоглощающем дурмане близости слова стали лишними: всё передавалось и тонко улавливалось каждой клеткой тела, все происходило на подсознательном уровне.
Потом они лежали опустошенные, с блаженными улыбками на лице. В их широко раскрытых, еще не до конца остывших от пожара любви глазах, отражалось звёздное небо. Разгорячённые тела не чувствовали ночной прохлады. Он и она продолжали пребывать в неземной благодати, высокие, неповторимые мгновения остановились для них.
Двурогая луна из-за облаков украдкой, с нескрываемым любопытством подсматривала за влюбленными.
-Галчёнок ты мой..., - Андрей убрал с ее лба прядь волос, нежно заглянул в глаза. - Помнишь, какой нескладной худышкой с тяжелой медицинской сумкой через плечо первый раз появилась в роте?
Вместо ответа последовала улыбка.
-Ты со своим острым носиком, забавно торчавшим из-под черной челки, действительно, походила на галчёнка. Тебя все так и прозвали...
-Ну, Андрюша..., - она прикрыла ладонью его рот.
-Я сразу положил глаз на тебя, - он привлек ее к себе, поцеловал в кончик носа.
Она вновь улыбнулась.
-Решил с первого дня всех отшить...
-Помню, помню, бравого комвзвода лейтенанта Андрея Белова в лихо сдвинутой набок пилотке. Петухом вышагивал передо мной...
-Ну, так уж и петухом...
-Петухом, петухом, Андрюша, - она негромко засмеялась.
Незаметно окунулись в воспоминания. Словно заново перелистывая книгу, перебирали в памяти сблизившие их минуты. И разными были они на огненных вёрстах войны.
-Галка, я всегда помню...,- в его голосе появилась иная тональность. - Я обязан тебе жизнью...
-Андрюша, не надо об этом...
-Нет, Галка, об этом нельзя забывать... Непозволительно, я бы даже сказал, подло...
...В феврале 1943 года полк от обороны перешёл в наступление. Их роте была поставлена задача выбить немцев из ближайшей деревни, располагавшейся в трех километрах от передовой. Гитлеровцы превратили ее в хорошо укрепленный пункт обороны. Все наши атаки успешно отбивались ими. Плотный пулеметный огонь из дзотов, оборудованных на окраине деревни, буквально выкашивал ряды наступающей пехоты. Оставшиеся в живых зарывались в снег, боялись поднять головы.
Ближе к вечеру остатками роты предприняли последнюю попытку овладеть деревней. И на этот раз атака захлебнулась. Санинструктор Галина Бережная уже потеряла счёт раненым. К концу дня заканчивались перевязочный материал и медикаменты для первичной обработки ран. Раздавленная неимоверными перегрузками, она передвигалась с трудом, как пьяная, пошатываясь из стороны в сторону. Во время последней атаки находилась в расположении взвода Андрея Белова. Постоянно думала о нем, заставляла себя верить в благоприятный исход, отгоняла черные мысли, про себя молилась за него.
Она была почти уверенно, что и на этот раз беда обойдет его стороной. Поэтому полученному сообщению, что он не вернулся из боя, не поверила. Заученными движениями рук продолжала оказывать первую помощь очередному раненному. Ее выдавала лишь крайняя бледность лица. Закончив перевязку, решительно шагнула к солдату, принесшему чёрную весть, расспросила о подробностях боя.
Всё происходящее потом воспринималось как в тумане. Галина бежала туда, откуда не вернулся ее Андрей. Позади всё приглушённей становились крики бойцов, впереди - всё тревожней ощущались гнетущая тишина и неизвестность. Неожиданно громко ударил пулемёт. Впереди взметнулись фонтанчики белой пыли. Она упала в снег и, переждав несколько секунд, поползла. Пулемёт выплеснул навстречу ей очередную порцию свинца. Галина вжалась в снег, замерла. Мысль об Андрее заставила забыть о своей безопасности. Скатившись в ложбинку, короткими перебежками рванула вперед. Смертельные щупальца очередей пытались отыскать в снегу дерзнувшего идти навстречу им. Они справа и слева, впереди и сзади вспарывали белое покрывало, но отчаянный безумец продолжал оставаться неуязвимым. Пулеметчику в надвигавшихся сумерках вести прицельную стрельбу становилось все труднее. "Он ранен... Он ждёт меня... Я должна помочь ему...", - только этими мыслями жила Галина. Она проползала мимо убитых, еще на расстоянии однозначно определяя, что Андрея среди них нет. "Не может быть... Не может быть..., - стучало в ее голове.
Отыскала его вблизи небольшого островка низкорослых кустов на краю пологого склона неглубокого овражка. Он лежал ничком, уткнувшись головою в снег. "Был ранен, пытался ползти в кусты", - профессиональным взглядом машинально отметила про себя. Затаив дыхание, бережно перевернула его на спину. "Не может быть... Не может быть..., - продолжало тревожно пульсировать. По едва заметным признакам Галина определила, даже скорее интуитивно почувствовала, что Андрей без сознания, в нём ещё теплится жизнь. "Он жив! Он жив!" - Током пронзило ее.
Дальнейшие действия санинструктора Бережной были быстрыми, предельно четкими, выверенными, профессионально безупречными. Она ощутила необъяснимый прилив сил, от прежней усталости не осталось и следов. Сняла с себя шинель, подложила под раненного и волоком потащила свой бесценный груз по дну овражка в сторону своих окопов. На истерзанную войною землю опустились спасительные сумерки. Немцы периодически пускали в небо осветительные ракеты. Галина проявляла максимальную осторожность, особенно когда выползла на равнину. Здесь она уже не чувствовала себя в безопасности. Больше боялась за Андрея. После всего пережитого было бы непростительно глупо, даже преступно с ее стороны, "засветиться" перед фрицами. Со вспышкой ракеты вдавливала себя в снег, замирала. Почти с каждым пуском простреливались из пулемета подозрительные места. Иногда пули ложились совсем рядом. В такие моменты Галине хотелось прикрыть Андрея своим телом, но она усилием воли подавляла возникавшее желание, заставляла себя лежать неподвижно. "Нет, гады, не возьмете нас, - тихо шептала Бережная. - Раньше не смогли, а теперь и подавно...".
Вскоре со стороны нашей передовой послышался шум, потом стали различимы ползущие к санинструктору бойцы. Она выиграла этот поединок со смертью.
...Галина плотнее прижалась к Андрею, положила голову ему на грудь.
- Галченок, а твои волосы хлебом пахнут..., - медленно, нараспев, произнес он, прикоснувшись губами к ее растрепанным прядям и глубоко вдыхая их запах. - Война закончилась... Ты даже не представляешь, как мы с тобой заживем...- Мечтательно продолжил.
- Андрюша, не будем об этом...
- Чудная ты, Галка. Не надо, не будем... И про то, как спасла меня на фронте, и про жизнь нашу после войны...
Наступила затяжная пауза. Установившаяся тишина нарушалась лишь слабым шелестом листвы.
- Вы, можно сказать, уже гражданские люди, а следом и мы, мужики, по домам разъедемся...
- По каким, Андрюша...?
- Не понимаю тебя..., - в его голосе снова засквозила тревога.
- Смотри, смотри, Андрюша! - С детской непосредственностью воскликнула она и подняла над собою руку. - Звезда упала, быстрей загадывай желание!
- Загадал!
- И я!
- Сказать какое? - Нет, - теплая ладонь прикоснулась к его губам. - Пусть останется тайной... И эта ночь... Она наша... Не хочу ни о чем думать... Только любить и любить тебя, Андрюшенька!
Он ощутил ее горячее дыхание, нежное прикосновение подрагивающих губ, плавный изгиб обвивающих шею рук. Жар и озноб ее тела передались ему, от прилива крови полыхнуло огнем лицо, застучало в висках.
- Андрюшенька... Любимый мой...
Сердце рвалось из его груди, не хватало воздуху. Запах ее волос, тела, учащенное, со всхлипыванием дыхание еще сильнее будоражили молодую кровь. Он тонко чувствовал малейшие движения ее гибкого тела.
- Галка... Ты самая прекрасная... Я очень... Очень люблю тебя...
Они лежали, запрокинув головы в ночное небо. Желтоглазая луна снова с нескрываемым любопытством выглядывала из-за облаков, заливая все вокруг неровным голубоватым светом. И земля, и небо были охвачены завораживающим покоем. В ниспосланной свыше тишине неожиданно зазвучал негромкий женский голос. Галина проникновенно запела старинный русский романс. И в этом пении как будто распахнулась ее душа.
Я ехала домой, душа была полна
Не ясным для самой, каким-то новым счастьем.
Казалось мне, что все с таким участьем,
С такою ласкою глядели на меня.
У нее был не очень сильный голос теплого тембра, способного всколыхнуть сердечную мягкость и душевность русского человека.
Я ехала домой... Двурогая луна
Смотрела в окна скучного вагона,
Далекий благовест заутреннего звона
Пел в воздухе, как нежная струна.
Задушевный голос, полный внутреннего надрыва, передавал всю гамму охвативших ее чувств. От нарастающих в высоте и силе звучания фраз исходила какая-то магическая сила. Особенные, неповторимые тембровые голосовые вибрации поющей трогали до слез.
Я ехала домой сквозь розовый вуаль.
Красавица -заря лениво просыпалась,
И ласточка, стремясь куда-то вдаль,
В прозрачном воздухе купалась.
Исходившие от нее живые, трепещущие, волнующие чувство звуки казались одухотворенными и таили в своем существе огромный эмоциональный заряд.
Я ехала домой, я думала о вас,
Тревожно мысль моя и путалась, и рвалась,
Дремота сладкая моих коснулась глаз.
О, если б никогда я вновь не просыпалась...
Ее голос был до краев наполнен и безысходной тоской, и страхом разлуки с любимым человеком, и горькими воспоминаниями. И отдельно звучала в нем большая, сильная, всепобеждающая любовь. Последнюю строчку Галина речитативом повторила дважды. Рассыпавшиеся по соломе волосы темною каймой окружали бледный овал лица, в глазах блестели слезы.
Андрей был изумлен и тронут до глубины души. В голове лихорадочно мелькали обрывки мыслей, которые не мог собрать воедино, выстроить в логический ряд. Сложные, противоречивые чувства обуревали его в этот момент.
Он и она несколько минут лежали молча. Каждый по-своему переживал происходящее с ними. Предстоящая резкая перемена в жизни, сегодняшний бурный всплеск чувств и эмоций заставили как-то по-особому задуматься над тем, что накопилось в душе, что сблизило и удерживало их вместе.
-Да... Жизнь прожить - не поле перейти, - первым нарушил затянувшееся молчание Андрей.
Вновь воцарилась тишина. Он о чем-то напряженно размышлял.
-Я вот думаю..., - его раздирали непростые чувства, с трудом удавалось подбирать слова, чтобы точнее выразить ими свои мысли. - Только здесь, на фронте, понял, что такое настоящая любовь... - Он сглотнул подкативший к горлу ком. - Не берусь судить за всех, но до войны, наверно, мы руководствовались эмоциями, а не разумом. Выбирали то, что блестит по ярче... А вот не всё золото, что блестит...Безглазые... - Тяжело и протяжно вздохнул.
Девушек в полку провожали домой тепло и душевно. Сквозь радостное оживление постоянно прорывалась грусть расставания. Все они плакали. По разным причинам. Военное лихолетье тесно сблизило, породнило с боевыми друзьями, сделало их неотъемлемой частью собственной жизни. Многие из отъезжающих встретили здесь свою неповторимую любовь, нередко первую и последнюю, с горечью утраты любимого. Большую часть демобилизованных составляли медперсонал и связисты. Командование полка не утомляло долгими и пафосными речами, проводы прошли как-то по-домашнему.
В дивизии было уже по- иному. Состоялся митинг, на котором звучали длинные, казенные речи политработников. В проводимом мероприятии напрочь отсутствовала прежняя "полковая" теплота проводов.
На станцию отправления прибыли во второй половине дня. Там царили неразбериха, отсутствие чётких организующих начал. На перроне было не протолкнуться. Из человеческой толчеи неслись надрывные крики, мат, смех, слезные причитания. Поступавшие команды практически игнорировались. Люди рвались к вагонам, но оказывалось не к тем. Хаос потревоженного муравейника казался недостижимым образцом порядка для буйствовавшей
на перроне толпы. Расплескавшаяся вдоль состава людская река бурлила, кипела, шумела на все голоса, искала выхода. Наконец, он был найден. Кому-то хватило ума и воли втиснуть этот бурлящий поток в организованное русло. Быстро разобрались с вагонами, началась посадка. Она закончилась, грянул оркестр. Под звуки "Прощание славянки" и гудок паровоза состав дрогнул, стал медленно набирать скорость. За вагонами побежали провожающие, что-то выкрикивая на прощание. В дверях "телячьих" вагонов заколыхался лес человеческих рук. Вскоре все потонуло в перестуке колес. Крутиться, скрипеть и стучать на стыках им предстояло до Харькова.
В вагоне Андрея, располагавшемся через два от Галининого, однополчане продолжали активно звенеть кружками за отъезд и добрую дорогу. Летели громкие, возбужденные голоса, постоянно раздавался смех. Такое радостное оживление, почти разгульное веселие, живой, счастливый блеск в глазах товарищей запомнились лишь в день, когда объявили о капитуляции Германии.
Он сидел у открытой двери вагона и курил. Изредка посматривал на коллег, а больше - на проплывавшие мимо дома, сады с пригнувшимися под тяжестью плодов яблонями, застывшие в предосенней задумчивости перелески, убранные, но еще не вспаханные поля, слегка схваченные желтизной луга с пасущимся на них скотом.
- Ротный, почему игнорируешь? - Из общего хора вырвался басовитый голос лейтенанта Соколова. - Не уважаешь боевых друзей?
-Уважаю, Коля. Докурю и буду дальше уважать.
Раздался смех.
"Уважение" затянулось надолго. Продолжаться могло и до утра, если бы не замечание ответственного по эшелону офицера.
Поезд прибыл на одну из узловых станций. До этого делал лишь совсем короткие остановки на небольших полустанках. Из вагона высыпали практически все. Ярко горели фонари, щедро освещая платформы, стоявшие на путях составы, вокзал, примыкавшую к нему площадь. Андрей без головного убора, в расстёгнутой гимнастерке, раскрасневшийся ступил на перрон. Не задерживаясь, двинулся к вагону Галины. Походка была не совсем уверенной, слегка покачивало.
-Товарищ старший лейтенант... Какие гости..., - театрально заломив руки, протянула Тома Мезенцева. - А главное, с нарушением формы одежды...
Андрей смутился, начал неуклюже застегивать верхние пуговицы.
-По какому поводу прибыли? - Продолжалось в том же духе.
-Повод понятен!
-Галка, и тебе тоже? - Хихикнула Тома.
Галина поспешила навстречу объявившемуся гостю, уводя его подальше от любопытных глаз подружек.
-Андрей, почему развесёлый-то такой? - В голосе промелькнули нотки недовольства.
-Галка, ты же знаешь почему...
-Завтра бы пришел.
-Зачем завтра, если можно сегодня, - он попытался ее обнять.
-Не надо, Андрей, - отстранилась она.
-Вот опять не надо..., - Андрей резко остановился и уставился на нее. -Я не совсем понимаю тебя в последние дни.
В хмельную голову полезли подозрительные мысли. Одурманенный алкоголем, он начал легко заводиться, забывая о присущих ему выдержке и такте.
-Что ты все увиливаешь от конкретного ответа? - Перешел на повышенный тон.
-Андрей, не кричи, на нас смотрят.
-А мне плевать на всех! Я сделал все возможное и невозможное, чтобы быть сейчас, и завтра, и послезавтра, и всегда с тобой! Что же тебя не устраивает?
-Андрей не дави и не кричи на меня.
-Я хочу узнать...
-Узнаешь, узнаешь, Андрюша, - перебила его. - Всему свое время... - Она заставила себя улыбнуться.
Раздался длинный гудок паровоза.
-Андрюша, мы опоздаем, быстрее к вагону!
В ее глазах на мгновение обозначился детский страх. Поборов его, она громко засмеялась, ухватила Андрея за руку, потянула к вагону. В ней мелькнуло такое родное для него: и забавно сморщенный носик, и открывшиеся на щеках ямочки, и свисающая на глаза челка. Это было именно то, что всегда выделяло ее, делало единственной, неподражаемой, любимой.
-Андрюша, до завтра!
-До завтра, до встречи! - Помогая ей подняться в тронувшийся вагон, сказал он.
На следующий день к ранее состоявшемуся разговору не возвращались. На одной из станций, где была длительная остановка, они, взявшись за руки, гуляли по дубовой аллее, растянувшейся вдоль перрона.
-Скоро наша граница, - голос Андрея выдавал напряжение.
-Даже не верится. Как там все сложится...
На пограничной станции встречали торжественно. Вокзал украшало обилье цветов. В глаза бросался кумачовый транспарант, на котором было выведено крупными буквами: "Слава доблестным воинам героической Красной Армии, Армии победительнице!". Прошел митинг. Это был долгожданный праздник возвращения на родину.
Галина проснулась задолго до прибытия на конечную станцию. Лежала с открытыми глазами и часто поглядывала на светящийся циферблат трофейных часов. Время близилось к рассвету. В оконцах, прилепившихся к самой крыше вагона, обозначились первые признаки грядущего дня.
Она села, нащупала свои сапоги, обулась, придвинула ближе подготовленные с вчера вещмешок и чемоданчик.
-Тома, вставай, - еле слышно прошептала. - Том..., - рука уперлась в бок подруги.
Та села, зевнула, потерла глаза.
-Уже...
-Да.
Разбуженная подруга согласна кивнула, подняла заспанные глаза на Галину.
-Том, не забыла, когда встречаемся у военкомата?
-Помню.
-Похоже, скоро тормознет, сойду...
-Не передумала?
-Нет.
-Галка, не горячись...
-Том, не будем... Я решила.
-Решила...Ты же этим решением на всю жизнь определяешь свою судьбу.
Подруги замолчали. В вагоне отчетливо послышалось посапывание спящих, скрип качающихся в такт движению нар и неумолчный шум колес. Вскоре их перестук пошел на спад, стал еще реже, потом раздался скрежет тормозных колодок.
-Мне пора..., - Галина встала, взяла в руки свою нехитрую поклажу.
Она шла навстречу рассвету. За ночь небо очистилось от облаков. На его заметно посветлевшем своде еще отчетливо просматривались звезды. Под напором рвущегося из-за горизонта потока света они начали меркнуть, темный фон постепенно уступать место голубому. Сквозь малиновую зарю уверенно пробивались золотистые стрелы лучей. Они все глубже и глубже пронзали небо. Над горизонтом обозначился краешек долгожданного солнца, гася холодный свет последних звезд. Оно торжественно, величаво всплывало над землей, разгоняя последний сумрак ночи. Таинство рождающегося дня завораживало, заставляло тянуться к солнцу все живое. Галина почувствовала на лице теплое прикосновение солнечных лучей, невольно замедлила шаги и зачарованно смотрела на восход. На первый послевоенный восход на своей родной, многострадальной земле. Бывший санинструктор Бережная, как и все живое на земле, тоже держала равнение на солнце. Шла легко, с чувством исполненного долга. После непростых размышлений, терзаний, сомнений приняла свое решение. Главное - она несла в себе частичку любимого. Наступило душевное равновесие. Навсегда оно пришло к ней или временно, не задумывалась. Новая жизнь, к которой уже сделала первые шаги, рассудит.
Андрей, словно что-то предчувствуя, на конечной станции, не дожидаясь полной остановки поезда, выпрыгнул на перрон, поспешил к вагону Галины. Через минуту состав замер, тяжело, со скрипом на полную раскрылась дверь вагона. Из него посыпались веселые, возбужденные девчата. Все вокруг стало заполняться громкими, радостными голосами, звонким смехом, шумом гремящих вещей.
- Галка, Галка где? - Закричал, едва завидев Тому Мезенцеву.
- Где ваше здравия желаю, товарищ старший лейтенант? - Попыталась она перейти на шутливый тон.
- Здравия и только здравия желаю, - скороговоркой бросил он, напряженным взглядом отыскивая Галину в людской толчее.
- Вот за здравие и поговорим...
Эти слова насторожили, его взгляд стал еще более напряженным.
- К чему предисловия... Где она? - Из-под нахмуренных бровей нацелились два немигающих глаза.
Тамара поняла, что дальнейший шутливый тон неуместен.
- Отойдем в сторонку, - взяла Андрея за локоть.
Он, не мигая, продолжал смотреть на нее.
- Просила передать..., - протянула ему вчетверо сложенный листок.
- Зачем это? Где она сама?- Оставил без внимания протянутую к нему руку.
- Бери, бери, там все узнаешь...
Сидя на лавочке на привокзальной площади, старший лейтенант Белов уже в который раз вчитывался в содержание письма.
"Андрюша! Прости меня и постарайся понять. Я давно пыталась внести ясность в наши отношения. Но ты не захотел либо не смог услышать меня. Или я была недостаточно настойчива и убедительна. Убеждать же сейчас, находясь рядом с тобой, выше моих сил. Решила окончательно сказать в письме. И не подумай, что мне совестно смотреть тебе в глаза. Я любила, люблю и буду любить только тебя. Мое чувство к тебе никогда не остывало. Я ни о чем не жалею. Благодарна судьбе, что встретила тебя. Спросишь: тогда в чем же дело? Андрюшенька, милый! Я не смогу переступить через себя, не хочу строить свое счастье на несчастье других. У тебя есть семья - жена и сын. Пойми, кроме чувства любви есть еще и чувство долга перед семьей, родными, близкими. Опять спросишь: разве с самого начала наших отношений не знала, что я женат? Не хочу оправдывать себя тем, что была глупой, наивной девчонкой, которую война заставит потом на многое посмотреть по- иному. Я предельно откровенна: вспыхнувшая тогда любовь к тебе затмила все. Любовь слепа. Я это поняла. Позднее поняла и другое. Андрюша! Вспомни октябрь 1943. После форсирования Днепра от нашей роты осталась горстка ребят, и мы несколько суток на последнем пределе сил удерживали плацдарм на правом берегу. Отбив последнюю атаку немцев, мы сидели вчетвером в окопе и говорили: если нам суждено выстоять и дойти до Победы, то после войны обязаны жить и за себя, и за полегших друзей, и жить только по совести, по правде. Андрюша! Мы дошли до Победы, наступило это долгожданное время! Я не хочу начинать его со лжи, с воровства чужого счастья. Для чего тогда воевали и прошли через все муки фронтового ада? Я убеждена: в этой кровавой мясорубке уцелели лишь избранные. Мы с тобой, Андрюша! Не для того Господь (на войне я перестала быть атеистом) даровал нам жизнь, чтобы мы распоряжались ею неправедно. Андрюшенька! Ты сильный человек! Тебе хватит воли, разума понять меня и согласиться с моим решением. Спасибо тебе, моя любовь, за дни, что были вместе. Это самое светлое время, самое большое счастье в моей жизни. Думаю, и в будущей тоже.
Прощай и не суди меня строго. Твой повзрослевший Галченок."
Андрей Белов отключился от внешнего мира, сидел оглушенный, подавленный, с потухшим взглядом. Невидимая пружина гигантской силы вдавила его в лавку, стиснула грудь. Неимоверно тяжело дышалось. Железным обручем сдавило голову, внутри поселился холод, сковывая и вымораживая все живое. На глаза непроизвольно навернулись слезы.
- Дядя солдат, ты с войны пришел? - Откуда-то издалека дошло до него.
Перед ним стоял с удивленно распахнутыми голубыми глазенками белобрысый, чумазый мальчуган, лет семи, одетый в давно нестиранную, латаную-перелатанную одежонку.
- Ты почему плачешь? Солдаты же не плачут...
- Иногда..., - Андрей отстраненно глянул на любопытного, ему показалось, что в ответ прозвучал не его голос.
- Ты моего папку не видел на войне?
Сидевший на лавке машинально покачал головой.
- А он придет ко мне?
- Придет, - последовал поспешный, не до конца осознанный ответ.
Вопрос мальчугана встряхнул, задел за живое, заставил осмысленно реагировать на происходящее.
- Обязательно придет, - после некоторого раздумья уверенно повторил Андрей.
Он силой заставил себя улыбнуться присевшему рядом мальчику, развязал вещмешок, придвинул к своему соседу.
-Бери, все что захочешь.
Мальчуган, преодолев секундную стеснительность, запустил ручонку в неожиданно открывшийся перед ним клад и с восхищением извлек из него кусок сахару, вкус которого уже давно забыл.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
