Стоит невыносимый июльский зной. Застывшее в зените солнце низвергает на землю лавину огня. На небе - ни облачка. Испепеляющие щупальца лучей проникают повсюду, и, кажется, нигде от них нет спасения. Все вокруг пышет жаром. Даже слабое дуновенье ветра не приносит облегчения. Наоборот, его горячие приливы напоминают о разверзшемся над головой аде, в пекле которого вот-вот спичкой вспыхнешь ты и все окрест. Временами едва угадывается тихий, почти жалобный шелест листвы берез. Из травы не слышен стрекот кузнечиков. И лес, и трава, и их обитатели оцепенели, замерли в ожидании огненного апокалипсиса. В обжигающем воздухе уже перестают ощущаться ароматы скошенного разнотравья.
В самом разгаре сенокосная пора. На лесной опушке под палящими лучами не суетливо, изредка перебрасываясь словами, копошатся люди. Здесь же, в разных концах пустоши, видны медленно двигающиеся кони. Все устали, работают на пределе сил. Бабы в легких ситцевых платьях с короткими рукавами, с повязанными на головах пестрыми платками сосредоточенно орудуют граблями, сгребая в отдельные кучки подсохшее в валках сено. К ним, мотая головами сверху вниз, фыркая, усиленно отмахиваясь хвостами от наседающих паутов, понуро бредут лошади, таща за собою сколоченные из жердей волокуши, из-под которых доносится шорох пригибающейся под их тяжестью стерни. На конских спинах, вцепившись обеими руками в поводья, сидим мы - деревенские мальчуганы 10-12 лет. Нам оказана великая честь: мы приняты на работу - возить волокуши с сеном. За каждым закреплена своя лошадь, предмет нашей особой гордости и обожания. Мне достался старый, низкорослый, бурый, как медведь, с рыжеватым отливом жеребец, через весь лоб которого, от ушей до морды, тянется белая полоса. Зовут его - Лысанко. Я иногда пытаюсь расшевелить его легкими ударами ног в бока или энергичным потряхиванием поводьев. Он равнодушен, продолжает также медленно брести.
- Он уснул у тебя, что ли? - Кричит дядя Егор, стоящий с вилами в руках у ближайшей копны сена.
Мои пятки моментально впиваются в бока лошади, я начинаю лихорадочно бить поводьями по ее загривку. Лысанко слегка ускоряет шаг.
-Тррр... - Командую я и до отказа натягиваю на себя поводья.
Конь замирает у копны. Дядя Егор привычными движениями в несколько приемов нанизывает ее на вилы, укладывает на волокушу и идет к очередной.
-Но-о, пошел! - Звонко приказываю я и похлестываю коня по загривку.
Он обреченно тащит свой груз, даже не пытаясь ускорить движение.
Впереди и чуть сбоку, наперевес с вилами, идет дядя Егор. Выцветшая на солнце, насквозь промокшая от пота рубашка плотно прилипла к его спине. На лопатках проступает белое, размытое кольцо от соленого пота. Фуражка, плечи обильно покрыты мелкой сенной трухой. Шаги его неторопливы, уверены, широко расставленные ноги надежно ступают по земле, коренастая фигура слегка покачивается сбоку на бок. "Сразу видно, бывший моряк", - глядя на него, невольно вспоминаю слова деревенских мужиков. Дядя Егор человек степенный, надежный, не терпит суеты, но и не жалует тех, кто засыпает на ходу. Во всех его движениях всегда чувствуется основательность, уверенность. Для нас, пацанов, он безупречный авторитет и предмет для подражания. Одно только "Яблочко", которое им лихо отплясывается под гармошку на деревенских праздниках, чего стоит!
И следующая копна умещается на мою волокушу.
- Вези, - коротко бросает дядя Егор.
Я начинаю барабанить ногами по бокам лошади, поворачивая ее в сторону уже наполовину сметанного стога. Лысанко, напрягая мышцы в ногах, послушно шагает в указанном направлении. Вокруг меня и лошади тучей кружат пауты. Они просто озверели. Удерживая одной рукой поводья, а другой, сняв с головы фуражку, яростно отмахиваюсь от них. Лысанко также, не переставая, машет хвостом, прядает ушами. Не успеешь отогнать одного назойливого насекомого, как на его место устремляются еще несколько. И так - беспрестанно. Некоторым из них все же удается "просверлить" меня своим колючим жалом. Я невольно вскрикиваю от боли. В этот момент укусы комаров кажутся невинной шалостью. От настырности, наглости этих жадных кровососов порой охватывает отчаяние, хочется спрыгнуть с лошади и бежать, бежать, бежать. Неважно куда, лишь бы бежать и не слышать их опостылевшего жужжания. Усилием воли подавляю в себе это паническое настроение, включаю по полной свое терпение.
Смирившись с паутами, вдруг начинаю остро ощущать тяжесть в спине, онемение копчика: позвоночник устал от долгого сидения верхом на лошади. К этому примешивается ноющая боль от в кровь растертых ягодиц. Седел нам, конечно, никто не дает. В лучшем случае подстелешь под себя фуфайку. Но и она не спасает от многочасового сидения на конском хребте. Начинаю елозить по нему, смещаться то в одну, то в другую сторону, потом отодвигаться почти на круп лошади. Боль не утихает. Но постепенно свыкаюсь и с ней.
Подъезжаю вплотную к зароду. Стогометчиком сегодня трудится дядя Андрей - высокий, жилистый мужик с безнадежно мрачным лицом. Он вечно не доволен, как мы подвозим волокуши: то слишком близко, то далеко от зарода.
- Кудыть тебя угораздило затащить его? - Зло бросает на меня тяжелый взгляд из под мохнатых бровей. -Зенки-то, зенки свои раскрой, - продолжает раздраженно бурчать он.
Я покорно сношу его упреки. Хочется скорее от него отделаться. Наконец, он отодвигает в сторону заднюю поперечную жердь-затворницу, втыкает в землю впереди набросанной на волокушу копны сена длинный черенок своих вил и угрюмо, нараспев кидает: "Па-а-шел".
Я поспешно бью пятками в бока лошади и с облегчением выдыхаю: "Но-о!" Лошадь напрягается и, сначала медленно, потом все ускоряясь, вытягивает волокушу из-под копны сена. Резво дергаю за поводья и направляю Лысанко в сторону ожидающего меня дяди Егора.
Мне все-таки удается расшевелить коня, и я лихо подкатываю к месту назначения.
- Тррр... - Раздается звонкий мальчишеский голос.
- Вон как взбодрил его! - Дядя Егор улыбается, подмигивает мне и кивает на лошадь.
Я тоже улыбаюсь, гордо расправляю плечи и с высоты своего скакуна бросаю довольный взгляд. Вдруг становится легко и беззаботно: мне уже не страшны назойливые пауты, не тяготит ломота в спине, ноющая боль в ягодицах, зависшее над головою раскаленное солнце и нестерпимая жара. Светлый лучик радости на какое-то мгновение вспыхивает во мне.
Волокуша быстро наполняется сеном.
- Повар приехал, на обед, - несется через всю пустошь чей-то голос.
Я начинаю крутить головой, нетерпеливо поглядывать на дядю Егора.
- Сейчас, сейчас, - урезонивает он меня. - Еще одну копну подберем и - баста!
Нехотя направляю лошадь к ней. Последние рабочие минуты перед обедом кажутся мучительно долгими. Не дождусь, когда дядя Егор бросит на волокушу последний навильник. Его движения вдруг воспринимаются неуклюжими, страшно замедленными. Хочется соскочить с лошади, и самому по-быстрому завершить работу.
- Все, вези, - касаются моих ушей такие долгожданные слова.
Я резво разворачиваю лошадь и пришпориваю ее по полной программе. И вот он - вожделенный миг: волокуша освобождается от груза, я спрыгиваю с коня, распрягаю его и, удерживая рукой за уздечку, веду в спасительную тень берез.
А все вокруг наполняется дразнящими, неповторимыми запахами наваристого борща, пшенной каши, свежеиспеченного хлеба. Полная, розовощекая повариха тетя Руфа с шутками, задорным смехом ловко орудует черпаком, щедро наливая борщ в глубокие алюминиевые чашки. Над ними столбами поднимается пар. Невольно глотая слюну, спешу навстречу ароматным дарам. Суетливо толкаю в карман ложку, следом - ломоть еще теплого хлеба. Руки подхватывают чашку с горячим борщом, ноги несут меня к друзьям детства, кружочком усевшихся на траве в тени старой, раскидистой березы. Пацаны с раскрасневшимися лицами вовсю стучат ложками, изредка обмениваясь репликами. Кое-кто уже побежал за вторым. Вытащив из карманов ложку, хлеб, начинаю и я полуденную трапезу.
Борщ необыкновенно вкусен. Посреди чашки плавает добротный кусок свежего мяса (На время сенокоса в колхозе не скупились на хорошие обеды). Зачерпнув ложкой порцию борща, усиленно дую туда, но он все - равно обжигает рот. Ждать, когда немного остынет, выше моих сил. Аппетит разыгрался до такой степени, что не могу остановиться ни перед чем. В муках чревоугодия незаметно осиливаю чашку борща и спешу за вторым. Тетя Руфа быстро отмеряет мне порцию пшенной каши, от души сдобренной сливочным маслом. Впридачу к каше беру полную кружку компота из сухофруктов и семеню к прежнему месту трапезы. Усаживаюсь в кружок друзей, большинство из которых уже покончили с обедом и с головой окунулись в веселые послеобеденные пересуды. С трудом доедаю кашу, выпиваю компот и довольный, с надутым, как барабан, животом отваливаюсь на траву.
В бурные мальчишеские разговоры, частенько перерастающие в споры, вступать не хочется. Лежу и с тихим блаженством всматриваюсь в синий клочок неба, не закрытый ветками кряжистой березы. Иногда треп пацанов ненадолго смолкает, и я слышу робкий шелест листвы. Листья тихо, неспешно тоже о чем-то судачат, спорят между собой. Потом их неумолчная беседа снова перекрывается человеческими голосами. Постепенно доносящиеся звуки переходят в тихий монотонный гул, в котором невозможно выделить что-то осмысленное. На душе становится удивительно легко, покойно. Ни о чем не хочется думать. Смотреть и смотреть бы в открывшийся кусок небесной лазури! Незаметно он начинает расплываться, сливаться с зеленым фоном березы, потом все это исчезает, и я куда-то проваливаюсь.
Сквозь дремоту слышу голос дяди Егора: " Ребятишки, пора коней гнать к озеру на водопой". Открываю глаза. Мои друзья уже встают, отряхиваются, идут к своим лошадям. Тоже встаю и направляюсь к импровизированной коновязи. Помогаем друг другу взобраться на своих заждавшихся скакунов.
Верховодит над всеми Валька Чибрик. Чибрик - это прозвище. На редкость отчаянный мальчуган. Способен обуздать и объездить любых лошадей. Кроме них для него никого и ничего не существует. Он не мыслит себя без этих красивых, умных, надежных, выносливых и не заменимых в крестьянском хозяйстве работяг. Практически сутками пропадает на конюшне. Воспитывает его одна мать. Она долго не могла смириться с его выбором. Кончилось тем, что махнула на него рукой, и, если продолжала бурчать, то лишь по инерции.
Пока мы неуклюже усаживаемся на своих коней, Валька уже лихо гарцует на молодой, недавно объезженной кобылице Буланке. С трудом оторванная от вольной жизни в табуне, она нет-нет, да проявляет свой норов, взбрыкивает, пытается сбросить с себя седока. Другой бы уже давно слетел, но только не Валька. Он словно прикипел к ней, стал ее естественной частью. Почуяв это, кобылица присмирела, стала послушно выполнять все команды юного наездника. Раздается громкий, озорной свист нашего предводителя и его короткая команда: "Рысью, за мной!" Ватага вихрастых наездников, пришпоривая пятками своих скакунов, со свистом и гиканьем вываливает на дорогу и по ней срывается к озеру, расположенному в километре от покоса.
Лошади вначале бегут укороченной рысью. Наездник из меня не ахти какой, но при таком аллюре я держусь достаточно уверенно. Ближе к озеру, почуяв воду, давно непоеные кони постепенно переходят на размашистую рысь. Скорость заметно увеличивается. Все чаще и чаще мелькают по обочинам дороги белые стволы берез, темно-зеленые шары кустов, крохотные придорожные полянки, ярко расцвеченные полевыми цветами. От сплошного мелькания, рвущегося справа и слева от дороги, начинает рябить в глазах, кружиться голова. От быстрого бега меня мотает сбоку на бок. Боясь упасть, я выпускаю из рук поводья, судорожно хватаюсь за гриву лошади, припадаю к ней, потом снова беру в руки поводья и натягиваю их, пытаясь приостановить бег коня. Он непослушен мне, не хочет отставать от табуна, расстояние до которого с каждой минутой все увеличивается. Мой старичок - коротконожка не поспевает за другими лошадьми, зло фыркает, становится абсолютно неуправляемым. Как я не натягиваю поводья и не кричу "Тррр...", эффект получается нулевой. От охватившего отчаяния еще хуже держусь на лошади. Меня, как мешок с трухой, подбрасывает взад, вперед, я клонюсь то на один бок коня, то на другой. К отчаянию прибавляется чувство страха. Дрогнувшим голосом начинаю кричать: "Пацаны, остановитесь... Да остановитесь же...". Меня никто не слышит.
За поворотом вдруг блеснуло зеркало озерной глади. Лошади как будто взбесились, перешли на галоп. Пошел "в разнос" и мой Лысанко. Мне еще ни разу не доводилось скакать верхом на лошади галопом, и меня тотчас накрывает панический страх, от ужаса глаза округляются и почти выползают из орбит. По краям дороги одно сплошное мелькание, впереди - яркие, все увеличивающиеся в размерах, причудливо играющие блестки на водной поверхности озера и рвущийся навстречу поток горячего воздуха. Временами кажется, что я уже не касаюсь, спины лошади, а постоянно зависаю над нею, мотыляюсь вдоль и поперек ее хребта в самых разных направлениях. Страх, один сплошной страх вселился в меня, парализовав разум и волю. Вопреки здравому смыслу перестаю плотно прижимать ноги к бокам лошади, туго натягивать на себя поводья и балансировать телом в такт прыжкам. Более того, я все делаю с точностью да наоборот. Панически бросив поводья, обхватываю руками шею коня, прижимаюсь к его загривку. Кричать уже нет сил. После очередного галопирующего прыжка чувствую, как начинаю сползать со своего непослушного скакуна. В какой-то момент мои руки разжимаются, я лечу вниз и кубарем прокатываюсь по дороге. Мое счастье, что не попадаю под копыта.
Сгоряча не ощущаю боли. Обхватив руками колени, сижу ошарашенный на обочине дороги и бессмысленно блуждаю по сторонам. Через несколько секунд появляется пульсирующая, саднящая боль. Мой взгляд натыкается на разодранные, на коленках брюки. Из зияющих дыр виднеется кровь. До меня начинает доходить, что при падении "свез" локти и колени. И тут даю волю слезам. Чем обильнее проступает кровь из ран, тем горючей мои слезы.
Оплакивая свои "боевые" раны, даже не замечаю, как меня окружают подбежавшие пацаны.
- Витька, что с тобой? - Первым вопрошает Валька Чибрик.
- Упал с лошади..., - размазываю я по щекам слезы. - Гад он, непослушный... Летел, как очумелый... - Начинаю оправдываться перед всеми.
Не могу унять слезы, хлюпаю и хлюпаю носом.
- Ладно, не реви, - похлопывает меня по спине Валька. - Идти можешь?
В ответ молча киваю головой. Мне помогают встать, и я в плотном окружении друзей ковыляю к озеру.
- Сейчас искупаемся, перевяжем тебя, - искрометно бросая взгляд на мои кровоточащие коленки и локти, продолжает Валька.
Вдруг он срывается с места, пересекает обочину и начинает что-то искать вдоль дороги. Потом наклоняется, рвет какую-то траву и возвращается назад.
- Вот, подорожник, - показывает мне. - Все зарастет, как на собаке. - Кивает на мои раны.
На берегу раздеваюсь вместе со всеми, захожу в воду, осторожно обмываю раны, потом несколько раз окунаюсь с головою в живительную прохладу озера.
- Давай сюда, быстрей, - нетерпеливо машет мне с берега Валька. - Сейчас перевяжу, и посиди пока.
Он достает из кармана брюк перочинный ножик, раскладывает его, начинает им обрезать по локоть рукава своей ситцевой, латаной - перелатаной рубашки.
- Валька, ты че? - Останавливаю на нем свой удивленный взгляд.
- Да... - Неопределенно машет он рукой. - Летний фасон сделаю, с короткими рукавами. - Подмигивает мне и заразительно смеется.
Я тоже не могу удержаться от смеха.
Отрезанные рукава Валька рвет на широкие ленточки.
- Вот и бинты тебе, - удовлетворенно хмыкает он.
Приложив к ранам подорожник, быстро и ловко обматывает мои колени и локти сподобленными им "бинтами".
- Сиди, - коротко бросает мне и стремительно летит в воду к резвящимся в ней пацанам.
Я покорно сижу. Рядом мирно пасутся наши скакуны. Их передние ноги спутаны снятыми уздечками. Косо посматриваю на своего строптивца. Он иногда вскидывает голову и, не удостоив меня взглядом, пошевеливая ушами, смотрит на озеро. Оттуда летит задорный смех, довольные возгласы, вода бурлит и вздымается фонтанами от барахтающихся в ней тел.
Мои друзья, забыв обо всем на свете, гоняются друг за другом, ныряют, плавают наперегонки, не уступают, схватываются в словесный перепалке, и снова пытаются демонстрировать перед соперником свое мастерство и превосходство. И всюду - смех, смех, смех. Заливистый, неподражаемый, счастливый. Рвется и рвется из воды необузданная радость детства.
От наблюдаемой картины у меня захватывает дух. Быстро вскакиваю и начинаю нервно ходить вдоль берега.
- Валька! У меня уже не болит, - во все легкие кричу я. - Можно мне купаться?
- Посиди еще! - Летит мне в ответ.
- Ну, Валька... - Начинаю громко хныкать.
- Ладно, - соглашается он со мною. - Только размотай коленки и локти.
Я благодарно киваю головой, поспешно, дрожащими от нетерпения руками, бестолково сматываю "доморощенные" бинты. Вот покончено с последним, и я, сломя голову, лечу в воду в гущу барахтающихся тел. Невообразимый восторг охватывает меня, память напрочь вычеркивает наличие каких-либо ушибов и ссадин. Я бегу в воде, падаю, и снова бегу к своим друзьям, которые с широченными на лице улыбками весело приветствуют меня.
- Салют! - Совсем рядом раздается чей-то громкий, озорной голос.
Не сговариваясь, мы становимся кругом, начинаем ладонями загребать воду и подбрасывать ее над головами. Высоко вверх взметаются фонтаны брызг. Под пронзающими стрелами солнечных лучей в них вдруг вспыхивает рукотворная радуга, яркая, сочная, с отчетливо выраженным спектром всех составляющих ее цветов. Радуга, какую я видел только летом!
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
