Появлению племянника дядя Егор был несказанно рад. Полгода назад он похоронил жену и жил один. Добродушный, хлебосольный, он с утра до вечера пытался угощать Семена разной снедью, не зная, куда его посадить, и говорил, говорил без умолку.
На другой день Егор Тимофеевич повел племянника знакомить со своим лесным хозяйством. Встали еще до рассвета. Наскоро перекусив и прихватив припасенные с вечера рюкзаки и ружья, тронулись в царство леса. Впереди весело бежал Буян.
Был тот предрассветный час, когда природа замирала в ожидании восхода солнца. Вокруг - тишина, покой, умиротворение и какое-то завораживающее оцепенение. В этой встрече дня и ночи чувствовалось нечто недосказанное, таинственное, мистическое. Вот первые лучи с разрумянившегося востока заскользили по макушкам деревьев, играя золотом осенних берез, ранним багрянцем осин и бесследно исчезая в малахитовом царстве елей. Все отчетливее начинали вырисовываться верхушки деревьев, вся крона, наконец, стволы. Постепенно весь лес наполнялся светом. Сумрак ночи покорно отодвигался в лесную глушь.
Семен и сам любил побродить с ружьем по лесу, встречать в нем восходы и закаты, но сегодня он испытывал особенное, умиротворяющее чувство, от которого на душе стало светлее, чище, уютнее.
- Ух, красотища-то какая! - Нарушая величественную тишину леса, почти с детским восторгом воскликнул Егор Тимофеевич. - Считай, весь свой век в лесу, а вот, как дите малое, каждый раз радуюсь, когда вижу это. В лесу, Семен Николаевич, и думается, и чувствуется иначе, нежели на людях. Я бы сказал, как-то чище.
Долго шли молча, каждый переживая и думая о своем.
- Погодь! - Притормозил дядя Егор вырвавшегося вперед племянника. - Нынче я что-то начал сдавать, не так скор на ногу стал. Да и то, восьмой десяток настукивает...
В последнее время старика мучила одышка. Он широко раскрытым ртом жадно хватал воздух, делал глубокие вдохи и выдохи, постепенно выравнивая дыхание.
- Теперь, с богом! - Дядя Егор зашагал дальше, поправляя на ходу рюкзак.
- Я вот все размышляю, Семен Николаевич, - начал он давно наболевший разговор. - На кого оставить свое хозяйство? Так и сяк рядил. А нынче подумал: сама судьба привела тебя ко мне.
Егор Тимофеевич бросил хитровато-вопросительный взгляд на племянника. Семен промолчал.
-Давай, Семен Николаевич, принимай мое лесное царство. Буду спокоен, что в надежные руки передаю. Хватит мыкаться, как перекати поле.
Семен дал уклончивый ответ.
- Да ты не спеши, не спеши, Семен Николаевич, - переводя дыхание, продолжил дядя Егор. - Поживи у меня, подумай. Я тебе еще не все красоты показал. Присядем?
Он опустился на сухую валежину, жестом приглашая Семена последовать его примеру.
- Вижу я, что-то неладное с тобой, парень, - прервал затянувшееся молчание старик.- Никак не определишься в жизни. Что же, бывает такое. А больше молчишь, то в батьку, то не беда.
Прошумел в кронах деревьев легкий утренний ветерок. В плавном вальсе кружились опадавшие листья, устилая землю пестрым ковром. В прозрачном воздухе медленно проплывали паутинки. Над застывшим в осенней задумчивости лесом зависло красноватое солнце. Тихо и плавно струился свет его лучей. Во всем угадывались грусть, смирение и покорная готовность природы к грядущему зимнему сну.
- Вот и ко мне осень подкралась, - в глубоком раздумье произнес Егор Тимофеевич. - Тихо, не заметно. Пора ко сну отходить. Вечному.
Помолчали.
- Подумай над моим предложением, Семен Николаевич, - уже на другую тему продолжил разговор старик. - Сдается мне, здесь ты будешь в ладу с собой, определишься, наконец.
Две недели Егор Тимофеевич исправно показывал племяннику, как и обещал, все красоты своего хозяйства, раскинувшегося на обширной территории с несколькими близлежащими селами и деревнями. К предложению, ранее сделанному племяннику, старик больше не возвращался, терпеливо ждал ответа.
После похорон Санька Семен не мог смириться с мыслью, что нет больше этого чудесного, солнечного мальчугана, неожиданно обретенного и так рано ушедшего от него верного друга. Семен как-то разом сгорбился, начал быстро седеть. Ему казалось, что уже навсегда утрачен интерес к жизни, и ощущал он себя не участником, а ее сторонним наблюдателем, равнодушно воспринимал ее как бесконечную, утомительную череду дня и ночи. Осунувшийся, почерневший от горя бродил он по двору дяди Егора, не замечая себя ни в настоящей и не представляя в будущей жизни. Делал все механически, не осмысленно, как робот. Нужно делать, вот он и делал.
И все-таки надо было жить. И жизнь брала свое. Медленно, постепенно выходил Семен из состояния полной опустошенности и подавленности. Часто вспоминался покойный отец, весь израненный, покалеченный войною, но всегда устремленный к жизни. "Из последних сил карабкался, а я при жизни себя хороню", - начинал стыдить себя Семен.
В такие минуты ему хотелось побродить с ружьем, уйти от горьких дум и душевных терзаний. Он просил дядю Егора выйти с ним в лес и брал с собою Буяна. Егор Тимофеевич подолгу бродил с племянником по до боли знакомым ему и давно не хоженным местам, увлекательно рассказывая забавные охотничьи истории, с огромным удовольствием и теплотой вспоминая детство, юность. Он всячески пытался заново возродить у Семена здоровый интерес к окружающему миру, вырвать его из той прежней, почти убившей в нем веру в себя, жизни. Семен незаметно для себя подпитывался исцеляющей энергией природы, начинал ощущать необыкновенный прилив сил, испытывать особенное, не передаваемое состояние духа.
Подошло время, и Кочнев дал согласие на предложение дяди.
- Вот и правильно! - Засуетился обрадованный Егор Тимофеевич. - Завтра же съездим в район, порешаем все формальности.
Так, с его легкой руки началась новая страница в жизни Семена. Обосновался он в доме дяди, который когда-то с большой любовью сам срубил этот пятистен. Он одиноко прилепился на склоне косогора, подле самой опушки леса. Со стороны села и проезжей дороги дом был незаметен, прикрывшись от людских глаз тремя вековыми, разлапистыми елями в хороводе молодых березок. Отгороженный от леса приусадебными постройками, окнами он смотрел на речку, делавшую здесь крутой изгиб. От дома к речке, окаймленной густыми зарослями черемухи, протянулся огород, на краю которого стояла банька. Из окон пятистена можно было часами любоваться на открывавшийся взору вид, особенно по весне, когда берега реки утопали в пышных кружевах цветущей черемухи. Этот "уголок забвения", как про себя его называл Егор Тимофеевич, он облюбовал давно. Пленила редкостная красота, живописность места, на нем невольно останавливался глаз прохожего. Шел ли кто по грибы, по ягоды, на охоту или по иной надобности, всегда задерживался здесь. Приворожило, зачаровало оно и Семена каким-то особым уютом, непередаваемой атмосферой душевной теплоты, комфортности. От первозданной природной красоты, неожиданно открывавшейся здесь, разом забывалось об усталости, все мелочное и суетное отходило на второй план, покой и легкая грусть ложились на сердце. И уходил отсюда завороженный путник неизменно с чувством облегчения, в полном согласии с самим собой и настроем на добро.
Семен с головой окунулся в атмосферу новой, доселе неизвестной ему жизни, жизни в полной гармонии с природой. Постоянное пребывание в лесу, в отрыве от людей, воспринимавшееся им ранее уделом отшельников, теперь стало для него вполне обычным делом. Более того, он воспринимал себя неотрывной частью окружающего его мира, уже не мыслил себя вне этой жизни, чувствовал инородным, отторгнутым телом. Быть постоянно сопричастным к большим и малым тайнам леса, его обитателей представлялось Семену вполне естественным, даже внутренне необходимым.
Особое удовольствие доставляли ему лесные обходы с рюкзаком и ружьем за плечами и долгие, долгие думы наедине с собой, когда он пытался осмыслить свою жизнь, вырвать себя из прошлого. Впереди бежал Буян, на осеннем ветру задумчиво качали головами деревья, тихо шуршала под ногами листва. В такие минуты Семену казалось, что он сливался с окружавшим его миром, растворялся в нем, почти физически ощущая органическую связь с ним. Не спеша распутывая замысловатые тропинки, уводившие в заманчивые просторы леса, он перебирал в памяти и доброе, и злое в своей судьбе, все заново осмысливая и расставляя иные акценты. Многое из представлявшегося прежде значимым и заставлявшим его страдать, мучиться, любить и ненавидеть воспринималось сейчас второстепенным, иногда с налетом ироничности, казалось суетным и никчемным, по-другому виделось в заново открывавшихся для него горизонтах жизни. Без большого для себя удивления Семен вдруг обнаружил, что уже не испытывает былой потребности в общении с людьми. В стороне от их глаз, наедине с природой он медленно нащупывал свое тихое счастье, обретал душевный покой, отыскивал ту единственную, свою нишу в жизни. Он бережно относился к этой новой, нарождающейся жизни, дорожил ею, боясь допускать туда посторонних с их ненужными расспросами, ехидством, завистью, злостью, коварством, интригами и притворством. По одному ему известным меркам, почти животным чутьем он научился безошибочно выделять тех, с которыми мог поговорить прямо, откровенно, по душам.
В лесу Семен чувствовал себя самим собой, был раскованным и свободным. Он знал, здесь каждый свято соблюдает неписанный кодекс лесной жизни и изначально ясно, от кого и что ожидать. Всегда с искренней симпатией, порой восхищением он относился к многочисленным лесным обитателям, не переставал удивляться тому, с какой любовью подошла природа к сотворению братьев меньших. Их поведение представлялось ему более благородным, чем иные поступки людей.
Навсегда уйти из прошлого, установить это, пока еще хрупкое, равновесие в жизни Семену, как мог, помогал и Егор Тимофеевич. Отойдя от дел, он начал быстро сдавать, все реже и реже выходить с племянником в свое лесное царство. Болезнь и старость разом навалились на него. Семен видел, как с каждым днем угасал дядя Егор, быстро таяли его силы.
Чувствуя близость своей кончины, старик слабым голосом подозвал к себе Семена.
- Дай мне слово, Семен Николаевич, что не будешь больше пить... Не вернешься в разгульную жизнь... - Он часто дышал, с трудом произносил слова. - Пока Господь не вычеркнул из земных списков, надо ценить жизнь, бороться за нее... Давно до нас сказано: от самого себя не убежишь, пьяным столом не прикроешься от житейских бед и хлопот... Живи и все решай по трезвому, по совести...
Семен молчал. Спазм перехватил горло, на глаза навернулись слезы. Он взял в свои ладони ослабшую руку старика, пожал ее, согласно закивал головой.
Через несколько дней Егор Тимофеевич скончался. Семен похоронил его рядом с женой - Елизаветой Павловной.
И вновь на него из всех углов дома черными, пугающими глазами уставились тоска и одиночество. Семен брал Буяна и надолго уходил в лес. Потихоньку, слабыми шажками к нему возвращалось прежнее равновесие.
Однажды по зиме, в очередной раз обходя с Буяном свое лесное хозяйство, он натолкнулся на свежие волчьи следы, среди которых увидел хорошо знакомый "трехпалый" отпечаток. Судя по всему, выводок ранним утром прошествовал на дневку вглубь болота. Собака занервничала, начала беспокойно метаться. Семен неосознанно сдернул с плеча ружье, стал лихорадочно обдумывать план действий, машинально устремляясь в направлении волчьих следов. "Зачем это я?" - Вдруг пронзило его. И тут же поймал себя на мысли о том, что с ним это уже было когда-то, было в той далекой, прошлой жизни, которая почему-то вернулась к нему помимо его воли, грозя увлечь и унести в ее губительную топь. Семен резко остановился, как будто стараясь стряхнуть ее с себя, избавиться от ее противных, липких объятий, не дать сомкнуться мертвому кругу прошлого.
- Буян! Назад, ко мне! - Спешно, повелительно выкрикнул он.
Ставшая на след собака не хотела сходить с него.
- Назад, ко мне! - Еще громче и настойчивее прозвучал его голос.
Сбитая с толку собака вернулась к хозяину. Ей казалось, что он ошибся, подал не ту команду, и сейчас они снова устремятся по следам.
- Пойдем, Буянушка, своей дорогой, - уводя собаку от волчьих следов, убедительно говорил Семен. - У нас еще много интересных дел впереди.
Новая работа увлекла Семена. Он с головой окунулся в нее, не подозревая, насколько хлопотное, интересное, важное дело - быть защитником леса, его другом и помощником. Не лучшие времена переживало лесное хозяйство. Воспроизводство леса практически прекратилось. Все было направлено на то, чтобы только брать, ничего не давая взамен. Семен постоянно сталкивался с незаконными порубками леса. Рубили его и на дрова, и на строительство, и на продажу, оптом и в розницу. Люди как будто осатанели, доживали последний день, пытаясь стереть с лица земли целые рощи, оставляя за собой кучи не убранных веток, нещадно поломанную, потоптанную молодую поросль, искореженную, изгаженную колесами машин и гусеницами тракторов землю. Возмущению Семена не было предела Он без оглядки, отчаянно пытался прекратить такую практику издевательства над лесом. Ему предлагали деньги, на него сыпались жалобы, угрозы, но ни что не останавливало его в праведном гневе. Он не мог здесь поступать иначе, чем по совести, как и обещал дяде Егору.
Много времени, внимания отнимало и доставшееся ему домашнее хозяйство. Весь в хлопотах и заботах не замечал, как за днями мелькали недели, за ними - месяца. "Уже второй год пошел, как здесь", - отрывая очередной листок календаря, остановился изумленный Семен.
Перед новым годом к нему пришел почтальон с письмом, на котором стоял штемпель воинской части. Семена охватило недоброе предчувствие: тревожное время было для армии. Заметно подрагивающими руками он взял письмо, кивнул головой уходящему почтальону. Пробегая по конверту испуганными глазами, вновь и вновь вчитывался в указанный на нем адрес. Ноги приросли к полу, руки вдруг стали непослушными. "Неужели что-то с Генкой случилось?" - Леденящим холодом отозвалась в груди тревожная мысль. На ослабших ногах дошел до стола, опустился на табуретку и обреченно смотрел на конверт в руках, боясь его вскрывать. Положил письмо на стол, закурил. "Господи! Только не это, только не это..." - Одно и то же твердил он, отгоняя самую страшную мысль. Усилием воли заставил себя вскрыть конверт и, затаив дыхание, немигающими глазами забегал по строчкам. Постепенно лицо стало краснеть, губы сами собой растягиваться в улыбке.
Командование части, в которой служил сын, прислало благодарственное письмо. Семен ждал что угодно, но только не это. Еще раз прочитав его, отложил в сторону, растерянно заморгал. Охватившее волнение, теперь уже по-доброму поводу, не покидало. Не отдавая себе отчета, Семен встал, вышел во двор, спустил с цепи Буяна и вместе с ним вернулся в дом. Сев за стол, опять стал перечитывать письмо.
- Благодарят за воспитание сыа. Пишут, что службу несет на отлично, честно выполняет свой воинский долг. Вот так, Буянушка, такой у меня сын Генка..., - взволнованно говорил Семен, дрожавшей рукой поглаживая собаку по голове.
От нахлынувших чувств, неожиданно повлажнели глаза.
- А как я его воспитывал? Особенно перед уходом в армию... - Продолжал вслух свои мысли Семен. - Не так бы надо было. Даже совестно подумать об этом. Эх...
Он надолго замолчал, потупив взгляд.
Вскоре за письмом последовало для Кочнева еще большее удивление. Разгоряченный, он стоял у печи и пек блины. Вылив тесто тонким слоем на сковородку, ставил ее на красные, раскаленные угли, затем подхватывал сковородником, виртуозно переворачивал слегка подгоревший блин на другую сторону и опять усаживал в пышещую жаром печь, дожидаясь, пока он не зарумянится и над ним не начнет подниматься дымок со слабо подгоревшим запахом. Семен вынимал из печи сковородку, стряхивал с нее поджаристый блин. Любил есть только такие.
Во дворе еле слышно хлопнула калитка, залаяла собака. Провозившись с очередным блином, Семен с опозданием посмотрел в окно. Собака продолжала лаять, но двор был пуст. Немного постояв, вернулся к печи. Увлекшись своим занятием, Семен не расслышал, как тихо распахнулась дверь, и на пороге вырос стройный юноша в солдатской шинели и лихо сдвинутой набок шапке. Он широко улыбался, не сводя горевших радостью глаз с Семена. Что-то до боли знакомое пахнуло на него, обдало жаром, разлилось по всему телу.
- Генка?! Ген... Ты... - Беззвучно прошептал Семен, роняя из рук сковородку с блином.
- Папка, здравствуй! - По медвежьи, насмерть наваливаясь на отца, громким басом взбудоражил весь дом сын.
Отец и сын, освободившись от объятий, радостно и одновременно смущенно смотрели друг на друга.
- Сынок! - У Семена начали подрагивать губы. - Прости меня! - Он порывисто, неловко уткнулся в плечо сына и заплакал. Генка растерянный, смущенный неуклюже топтался на месте.
- Папка, да ты что... Перестань...
Кое-как совладав с собой, Семен оторвал голову от плеча сына, поспешно вытирая фартуком слезы.
Генка впервые видел отца таким. Его смутил, обескуражил жалкий, потерянный вид некогда грозного родителя, от увиденного больно сжалось в груди сердце. Он опять притянул отца к себе, невольно отмечая про себя произошедшую с ним за последние годы перемену. В свои неполные пятьдесят, он выглядел на много старше. Особенно выдавало лицо: оно без всякой пощады вдоль и поперек было испахано морщинами, от прежней шевелюры остался седой ежик редких волос, еще резче обозначились непомерно крупные уши.
- Ты, Гена, это... не суди меня строго... Много на сердце накопилось за эти годы, - скороговоркой, извиняясь начал Семен. - Вот и выплеснулось сейчас.
Он начал поспешно стягивать с себя смешно сидевший на нем фартук, сконфуженно глядя на сына.
- Да что мы все стоим здесь? - Всплеснул руками покрасневший Семен. - Давай, раздевайся и - к столу. - Тут же замельтешил, засуетился. - Вон я и блинчиков напек. Как чувствовал, что будет дорогой гость.
Он бестолково закрутился возле сына, стал неуклюже размахивать руками, указывая, то на вешалку, то на умывальник, то на тапочки. Проворно нырнул из избы в горницу и вернулся с чистым полотенцем. И не на минуту не смолкал радостный, возбужденный голос, необычно, по-особенному раздаваясь во всех уголках дома. Как когда-то его дядька, он не мог наговориться, нарадоваться дорогому гостю. Нес и нес к столу все новые и новые угощенья.
-Пап! Да уже на стол не умещается, - пытался остановить его сын.
- Ничего, ничего, разместим, разложим. Сегодня такой день, такой день! Сам Бог велел все на стол. Смотри, какие грибочки! А варенье какое? Твое любимое, земляничное. - Весело ворковал Семен, колдуя над столом.
Мало по малу он угомонился, усадил сына на самое почетное место, стал подкладывать и придвигать к нему, не реагируя на возражения, одно за другим угощения. Вдруг сорвался с места, исчез в сенях, возвращаясь оттуда с бутылкой наливки.
- Как это я упустил? - Оправдывался Семен на ходу. - Солдату и не налить за встречу. Это любимая наливочка покойного Егора Тимофеевича.
Поставил перед сыном рюмку, до краев наполнил ее.
- Держи, Гена. За встречу!
- Пап! А ты?
- Я?! - Изумился Семен. - Что ты, что ты, Гена. Я свою бочку уже выпил, - затараторил он, отрицательно мотая головой.
- В одного как-то не удобно, - начал оправдываться Генка.
- Ты на меня не смотри, Гена, не стесняйся.
Сын выпил, закусил соленым груздем и отодвинул от себя рюмку.
- Оно и правильно. Ничего хорошего в этом нет, - одобрительно закивал головой отец. - Сегодня баньку протоплю, попарю тебя.
- Давно я в нашей деревенской бане, с веничком, не парился, - мечтательно протянул Генка.
- Да что я все о себе, да о себе? - Вдруг спохватился Семен. - Давай-ка, рассказывай, что ты, где ты, как.
Настал черед говорить сыну. Первым делом он сообщил, что прибыл в краткосрочный отпуск на десять суток, который ему предоставило командование части за успехи в службе.
- Молодец, молодец! - Одобрительно кивал головой отец. - Я и благодарственное письмо из твоей части получал. Молодчина, сын!
Генка стал увлеченно рассказывать о своей службе, с особой теплой отзываясь о своих друзьях, командирах. Отдельно остановился на том, как поначалу тяжело привыкал к тяготам воинского быта, а теперь воспринимает его обычной повседневностью. Заметно повеселевшим голосом сообщил, что до дембеля осталось чуть меньше полугода.
Семен с любовью и гордостью восхищенно смотрел на повзрослевшего сына, в котором уже не угадывался прежний мешковатый, наивный деревенский мальчуган. На Генке ладно сидела военная форма, бросалась в глаза хорошая выправка. Во всех его действиях просматривалась аккуратность, чувствовалась уравновешенность, рассудительность, уверенность в себе. Семен не мог налюбоваться сыном. Хотелось бесконечно смотреть на него и слушать его уверенный, чуть басовитый, с хрипотцой голос.
- Пап! Как ты думаешь, может после дембеля попробовать в институт? - Вывел Семена из этого благостного состояния вопрос сына.
- Конечно, конечно Гена! - Воодушевленно поддержал он. - Пока молодой, надо обязательно учиться, получать образование. Ты не беспокойся, я завсегда материально помогу, есть чем. Мне-то что надо? Живу в лесу, всего в достатке.
Постепенно от армейской темы перешли на обсуждение текущих дел.
- Ко мне-то надолго заскочил? - С затаенной надеждой спросил Семен.
- Пап, не обижайся, денька на три задержусь. Больше, честно, не могу. Я у мамы с бабушкой только два дня побыл и к тебе. Сам понимаешь, ждут.
Над столом повисла тишина.
- Пап, может быть, к маме вместе заедем?
Вопрос сына застал Семена врасплох. Он склонил голову, начал теребить уголок скатерти.
- Виноват я перед ней, сынок. - Нарушил он неловкую паузу.
Немного подумав, добавил: " Поеду. Не сейчас".
Еще немного посидели и пошли во двор смотреть хозяйство Семена, топить баню. С гордостью и особой теплотой в голосе представлял сыну своего верного друга - Буяна.
- На редкость умная, бесстрашная собака, - заключил он.
- И даже волков не боится? - В глазах сына мелькнула едва уловимая хитринка.
- Да какой там боится! - Запальчиво ответил Семен. - Любого порвет!
- Пап, может, поохотимся на них? - Вдруг уцепился за эту идею Генка. - Будет что рассказать ребятам после отпуска!
Семен пытался перевести разговор на другую тему, но Генка продолжал настаивать на своей просьбе. Боясь обидеть сына, ненароком оттолкнуть его от себя и разрушить неожиданно свалившееся счастье, Семен сдался.
- Хорошо, Гена. Поговорю с нашим егерем Петром Смолиным. По-моему, он с Василием Терехиным, да ты его знаешь, на днях собирались окладывать волков. Думаю, не откажут.
- Вот бы здорово было! - С неподдельной радостью вырвалось у Генки.
Лошади по морозу бежали резво, оставляя за собою шлейфы искрящейся снежной пыли. Глухие удары копыт смешивались с монотонным, усыпляющим скрипом саней. Время от времени лошади громко всхрапывали, заставляя мерно покачивающихся в розвальнях людей вскидывать головы. Поведя вокруг осовевшими глазами, люди еще теплее кутались в овчинные тулупы, полушубки и опять впадали в дремотное состояние. Лишь ездовые не позволяли себе расслабляться. Отворачивая раскрасневшиеся на морозе лица от летящих из-под копыт снежных комьев, они лениво пошевеливали вожжами. Третья, замыкающая подвода, груженая веревочными мотками с тряпичными развесками кумачового цвета, часто отставала. Замедляя ход передних саней, ездовые туго натягивали вожжи.
Из-за соснового бора навстречу едущим выкатывалось огненно-красное солнце. Оно лениво отрывалось от макушек сосен, не спеша уходить по извечно заведенному маршруту. Золотые щупальца лучей протянулись высоко в небо, утыкаясь в уснувшие над горизонтом облачка, заскользили по деревьям, заискрились на снегу. Алая полоска над лесом стала бледнеть, уступая место голубым тонам. Все вокруг заполнялось слегка розоватым светом, принимая привычные, дневные очертания. Вот уже заблестела дорога, заискрились по обочинам сугробы.
Не доезжая займища, на развилке, сани остановились. Накатанная дорога резко отклонялась в сторону и уходила в поля. Влево от нее, огибая займище, вел одинокий санный след. Ездовой передних саней Василий Петрович Терехин соскочил на дорогу и, разминая затекшие ноги, несколько раз присел. Следом за ним из розвальней вылез его племянник Юрка, потом, кряхтя и чертыхаясь, - Серега Карташов. К ним потянулись остальные: путаясь в длинном тулупе, торопливо семенил Михаил Ракитинский; медленно, вразвалку, оглядываясь сонным лицами по сторонам, брели дальние родственники Терехина братья Зыряновы - Николай и Михаил; похлопывая руками, бодро вышагивал Петруха Смолин, рядом с ним - Семен и Генка Кочневы.
- Ну что, Петрович? - Нетерпеливо выдохнул Ракитинский, уставившись на Терехина бегающими глазками. - Все остается в силе? Волки мои, деньги ваши.
Василий Петрович усмехнулся и вместо ответа приложил к губам указательный палец. Когда все собрались, он, обращаясь к Смолину, тихо сказал: "Если их не спугнули, то должны быть здесь". Терехин махнул рукой в сторону займища и взглядом прошелся по лицам собравшихся.
- Надо бы со следами определиться, - после некоторого молчания ответил Смолин, поглаживая широкую бороду и всматриваясь в окруженный кустарником темный остров леса.
- Давай осторожно объедем по кругу, поглядим, - согласился Василий Петрович. - Ты как, Семен, с нами?
Тот молча кивнул головой.
На передних розвальнях они тронулись по санному следу вокруг займища. Остальные свернули к опушке ближайшего осинника и стали ждать. Генка расчистил ногами снег под стоявшей особняком осине, прислонился к ней спиной и неотрывно смотрел на дорогу, идущую от займища. Когда от яркого света глаза начинали слезиться, он на короткое время опускал голову и тут же нетерпеливо вскидывал ее. Братья Зыряновы и племянник Терехина - Юрка лежали в санях, зарывшись в пахучее лесное сено, и тихо переговаривались. Ракитинский сидел в соседних розвальнях, зажав в зубах соломинку. Рядом с ним, кряхтя и охая, стоял Серега Карташов. От него сильно разило перегаром.
- Отойди ты от меня! - В очередной раз зло бросал ему Ракитинский.
- Мишаня, будь человеком, плесни, - состроив на лице страдальческую гримасу, канючил Серега.
- Отстань!
- Мишаня, ну опохмель, - на одной ноте продолжал жалобно тянуть Серега.
- Ох... хо... хо, - тяжело вздохнул Ракитинский, грузно переваливаясь через веревочные мотки и усаживаясь с другой стороны розвальней.
С минуту потоптавшись на одном месте, Серега Карташов сделал новый заход.
- Ну, Мишаня... - Мишаня молчал. Не удостаивая просителя взглядом, он нервно покусывал соломинку.
- Нет, ты посмотри, посмотри на них! - Протягивая перед собой трясущиеся руки, повысил голос Серега. - Как я смогу стрелять?
Братья Зыряновы и Юрка замолчали и с любопытством воззрились на Карташова. Ракитинский тоже с не меньшим любопытством уставился на него.
- Опохмель, Мишаня! - Тыча дрожащими руками с растопыренными пальцами в лицо Ракитинскому, наседал Серега. - Ведь не смогу стрелять. Уйдут твои волки!
Последние слова заставили Ракитинского призадуматься. Выплюнув изо рта соломинку и облизав заветренные на морозе губы, он растерянно заморгал.
- Эт... Это почему уйдут? - С глуповатым выражением лица он продолжал смотреть на Карташова.
- Да потому, что во все облавных охотах волки всегда выходят на меня, - видя замешательство невольного собеседника, начал с жаром убеждать его Серега. - И сегодня выйдут! А видишь вот...
Он вновь продемонстрировал перед носом Ракитинского жалкий вид своих рук.
- Подлечи, Мишаня, а я уж не промахнусь, - додавливал его Серега.
- Зачем было нажираться? - Заворчал Ракитинский. - Знал же, что предстоит охота.
- А... В твою душу мать! - Выругался Ракитинский. - С вами, алкашами, одно мучение и убыток.
Обозленный и недовольный полез в рюкзак, доставая из него армейскую алюминиевую фляжку. Покрутив ее в руках, к неудовольствию Карташова, стал долго рыться в поисках стаканчика. Не найдя его, протянул Сереге фляжку со словами: " Пару глотков и - хорош"!
Серега, словно пиявка, присосался к фляжке с вожделенным напитком. Мишаня остолбенел от такого нахальства. Запоздало сообразив, какую не простительную оплошность он допустил, метнулся к Сереге, вырвал из его рта изрядно полегчавшую фляжку.
Серега, бесшабашный, счастливый, с озорным огоньком в заблестевших глазах, потопал к братьям Зыряновым и Юрке, весело потешавшимися над произошедшей сценкой.
Все встали и в нетерпеливом ожидании начали прохаживаться.
Первым из саней лихо соскочил Петруха Смолин.
- Здесь, голубчики! - Довольно потирая руки, радостно сообщил он. - Выходных следов нет. Будем завешивать круг.
Он весело подмигнул Юрке. Тот весь засветился, бестолково засуетился.
- Остынь! Остынь! - Пряча усмешку, остановил племянника Василий Петрович. - Сейчас рассудим, все распределим.
- Что тут судить-рядить? - Задиристо начал Серега Карташов. - Мы с тобой, Петрович, идем на номера, а остальные - в загон. За милую душу наваляем их! Пусть Мишаня только успевает оттаскивать трофеи и отстегивать нам капусту.
Раздался одинокий булькающий смех. Семен вздохнул и отвернулся от Сереги.
- Сергей, я просил тебя не выпивать, - пристально посмотрев на весельчака, холодно произнес Василий Петрович. - Хотя бы на время охоты. А ты...
- Я чуток, Петрович, - стал оправдываться Серега. - Так, для твердости рук и меткости глаз.
- Что думаешь, Петро? - Обратился Терехин к Смолину.
- Что думаю? - Почесав затылок, на вопрос вопросом раздумчиво ответил Петруха Смолин. - Думаю, стрелков поставить на входных следах. На номера встань сам и еще тройку человек на свое усмотрение прихвати. Шнура на полный круг не хватит. Завесим фланги и линию стрелков с четырьмя разрывами у номеров. Через загонщиков, вряд ли, они рискнут прорываться...
- А что? Резон есть в этом, - встрял в разговор Серега.
- Да обожди ты! - Зло толкнул его в плечо Ракитинский.
- Я и Юра будем окладывать, - продолжил Петруха. - Потом присоединимся к загонщикам, и цепью - вперед!
- Годится, - резюмировал Василий Петрович. Остальные согласно закивали головами.
- Петрович, кого берешь на номера? - Спросил Смолин.
Кочневых и Михаила, - кивнул Терехин на одного из братьев Зыряновых.
- А меня? - Обиженно выдавил из себя Серега.
- Ты своими ароматами будешь дышать в затылок волкам и выгонять их пьяных на номера, - под всеобщий смешок ехидно заметил Ракитинский.
Охотники, оживленно переговариваясь в полголоса, облачались в масхалаты, разбирали ружья.
Петруха Смолин и Юра на санях, груженных веревочными мотками с развесками, повезли стрелков на номера.
- Лошадей, не доезжая, оставьте в ближайшем перелеске, - Перед тем, как тронуться, Петруха еще раз напутствовал загонщиков. - К займищу идите на лыжах и ожидайте нас. Смотрите: осторожно, не шуметь! К какому месту выходить, понятно?
- Да понятно, понятно, - раздраженно ответил Серега, поудобнее усаживаясь в розвальни.
Под скрип полозьев охотники стали разъезжаться.
Солнце уже довольно высоко стояло над горизонтом, ярко освещая снежную пустыню с темнеющими на ней островами леса. Из красного оно превращалось в золотистое, постепенно уменьшаясь в размерах. Под его лучами заискрился снег, наполняя пространство ослепительной белизной и первозданной чистотой.
Застоявшаяся на морозе лошадь поначалу шла ходко. Вскоре она замедлила бег и совсем перешла на шаг. Петруха энергично понукал ее вожжами. Убедившись в тщетности своих попыток расшевелить клячу, он махнул на нее рукой. Ехали молча. У кустов, длинной цепочкой протянувшихся от займища к дороге, лошадь остановилась.
- Здесь, - тихо сказал Смолин. - На номера расставишь, как договорились.
Он легонько подтолкнул Василия Петровича в спину и добавил: " Ни пуха вам...".
Стрелки, закинув за плечи ружья, друг за другом потянулись в займище.
- Ну, Юра, как они встанут на номера, наша работа начнется, - шепнул ему Смолин, вынимая из саней веревочные мотки. - Я буду распускать шнур, а ты за мной развешивать по веткам. Где-то на такой высоте...- Вытянутой рукой обозначил расстояние.
Сгрузив часть мотков, они встали на лыжи. Петруха глянул на часы и одобрительно кивнул головой. Это означало, что наступил черед работы окладчиков.
Юрка, весь потный, с пунцовым лицом, еле поспевал за Смолиным. Шнуру, казалось, не было конца. Не успел развесить один, как егерь вставлял в петлю клячик очередного. И опять в глазах рябило от кумачового мелькания развесок. Юрка уже перестал ежиться, а потом и вовсе замечать, когда с веток ему за шиворот сыпалась кухта. Тяжело дыша, упорно следовал за егерем. В короткие остановки он стягивал с головы шапку, стирал со лба пот, застилавший ему глаза. От обнаженной головы валил пар. Петруха подбадривающе мигал пацану. У того открывалось новое дыхание, и гонка продолжалась.
- Вот и все! - Спасительно прозвучали для Юрки слова Смолина. Юрка разогнул занемевшую спину, слегка потянулся и полной грудью облегченно вздохнул. Смахнув со лба пот, зачерпнул полную пригоршню снега и растер себе лицо. Потом зачерпнул еще одну и стал жадно глотать снег.
- Эй, со снегом поосторожней! - Тронул его за рукав Петруха. Юрка никогда не думал, что снег может быть таким желанным, аппетитным. Он с трудом подавил в себе искушение глотать и глотать его, утоляя палящую внутри жажду.
- Перевел дух? - С улыбкой спросил его Смолин. - Теперь пойдем, пополним славные ряды наших загонщиков!
Юрка ответил ему широченной улыбкой.
Загонщики, скукожившись от холода, стояли в условленных местах, поодаль друг от друга. Завидев Петруху с Юрой, не сговариваясь, бросились им навстречу.
- Что так долго? - Возмущенно и обиженно спросили в один голос.
- Долго?! - Удивленно вскинул брови Петруха. - Посмотрел бы я на вас, как вы быстро затянули оклад.
Юрка тоже хотел возмутиться, но промолчал.
- Ладно, слушай инструктаж, - примирительно сказал егерь. - Идем цепью. Номера загона: Михаил - первый, Серега - второй, Николай - третий, Юра - четвертый, я - пятый. Вперед не вырываться и не отставать. Вдоль цепи не переходить. Держать интервалы. Команды и прочее передавать по цепи по порядку номеров загона. Категорически запрещается стрелять по линии загонщиков, а в конце загона - в направлении стрелков на номерах. Стрелять только по видимой цели! Облаву начинать по моей команде. Громко не кричать! Пошумливать обычным голосом. Можно постукивать по деревьям. Зарядить ружья!
Еще раз уточнили свои места, направление движения и разошлись. По сигналу егеря цепью тронулись в займище.
Стрелки, не двигаясь, стояли на номерах в ожидании облавы. Время приближалось к ее началу. Семен, предусмотрительно утоптав под ногами снег, замер под небольшой раскидистой березой, сливаясь с ее стволом. Справа, метрах в сорока, заканчивался фланг оклада. Через прогал с редким кустарником виднелись развески шнура. Огненными язычками они колыхались на ветру. Слева и чуть сзади, на расстоянии ружейного выстрела, начинался оклад по линии стрелков, крайние флажки которого смутно угадывались сквозь редколесье.
Не поворачивая головы, одним движением глаз Семен внимательно всматривался в простиравшийся перед ним участок леса. Задумчиво склонившись под тяжестью снежных шапок, зелеными пирамидами возвышались ели. Их робко обступали, тесно прижимаясь друг к другу, стройные березки в белоснежных кружевах кухты. Темными колобками выделялись кустарники. Из-под снега повсюду пробивалась молодая поросль осинок с множеством заячьих следов вокруг них. Напротив застыл куст боярышника. С его веток свисали скованные льдом гроздья ягод, сверкая рубиновыми каплями. День был в разгаре. Низкое январское солнце периодически выныривало из-за облаков и щедро разливало свет, все вокруг наполняя обилием зимних красок. Игра света гармонично дополнялась лесными звуками. В придавленных снегом кустарниках оживленно сновали синицы, звонкие голоса которых врывались в тишину леса и быстро, неожиданно смолкали. Не надолго восстанавливавшееся в лесу безмолвие вскоре уже нарушалось веселым перестуком дятлов, бойко выискивавших личинок в коре деревьев. Из глубины займища пулеметными очередями доносился озабоченный стрекот сорок. По морозному воздуху шумно прошлась стайка тетеревов. Где-то испуганно пискнула мышь. Сухо прошелестели на ветру задержавшиеся до зимы листья осин. На смену одним краскам и звукам приходили другие, уже многократно виденные и слышанные, такие обыденные и хорошо знакомые. И все-таки Семену казалось, что в этом была определенная закономерность, какой-то свой особый, потаенный, не до конца понятный человеку смысл. Он перевел свой взгляд на ружье и невольно подумал о том, что, возможно, сейчас в окружавший его мир природы грубо, противоестественно ворвутся звуки выстрелов, и он замрет, сделается еще более закрытым и недоступным для человека.
Волки спали, свернувшись в крутые клубки. Их носы глубоко утонули в пушистых хвостах. Под лучами солнца, пробивавшимся в лесную чащу, ворсистый мех зимних волчьих шуб отливал серебром. Сторожевой волк - матерая волчица - время от времени поднимала голову и крутила ушами, напряженно прослушивая стылую лесную глушь. Лес жил своей обычной жизнью. Волчица опускала голову и вновь сворачивалась в клубок. На сытый желудок спокойно, крепко спалось.
Очередной раз вслушиваясь в звуки, доносившиеся из округи, матерая уловила тревожные шумы. Потом она различила среди них приближающиеся человеческие голоса. Волчица встала, заострила уши, потянула встречный воздух. Следом за ней поднялись остальные и замерли в напряженных позах. Треск веток, глухие удары по стволам деревьев, голоса людей медленно, неотвратимо накатывались на стаю.
Волки начали уходить двумя группами. Матерый с переярками, крадучись, обходя подозрительные предметы, пробирался через заросли, стараясь выйти к заросшей кустарником перемычке между займищем и близко подступавшим к нему небольшим отлогим оврагом. Шум загонщиков торопил волков. Открытые участки они проходили на махах. Нырнув в заросли, волки замедляли бег. Матерый приседал, вслушивался в доносившиеся до него звуки, стараясь точно определить, откуда они исходят.
Постепенно голоса людей стали слышаться глуше и в стороне. Звери почувствовали себя спокойней и уверенней. Преодолев прыжками узкую просеку, они остановились и внимательно осмотрелись. Впереди, между кустами и деревьями, замаячили просветы: приближалась опушка леса. Волки напряглись, сделались сторожкими. Последний рывок - и они уйдут краем оврага! Вдруг волк заметил слабое движение между кустами: на ветру заколыхались развески шнура, протянутого по опушке. Порыв ветра усилился. По всему фронту крайних кустов устрашающе обозначились раскачивающиеся красные огоньки. Волки отшатнулись в испуге и пошли вдоль опушки. На их пути все время появлялись эти пугающие огоньки. Прошли мимо оврага, а они не кончались. Впереди угрожающе надвигалась цепь загонщиков. Отчетливо слышался скрип снега под их ногами. Беспокойство зверей усиливалось.
Матерый предпринял последнюю, отчаянную попытку выйти из круга и снова натолкнулся на непреодолимый красный барьер. Через кущери и буреломы он повел остальных в глубь займища. В чащобе, на стыке номеров загона, волки затаились. Слившись с кустами, чутко следили за приближавшимся к ним загонщикам. Матерый терпеливо выжидал. Еще немного - и он незаметно за спинами охотников уведет за собой молодняк.
Звери находились почти на одной линии с загонщиками, когда один из них изменил направление движения. Огибая бурелом, он прямо зашагал на запавших в кустах волков. Расстояние неумолимо сокращалось. В десятке шагов человек остановился. Сквозь узкие просветы в кустах хорошо виднелось его румяное лицо с широкой заиндевевшей бородой и сосульками на усах. Молодые волки дрогнули и в паническом страхе бросились в сторону, к небольшому прогалу. Человек вскинул ружье. Матерый мгновенно метнулся за молодыми по прямой к прогалу, подставляя себя под смертельную россыпь свинца. Раздался оглушительный дуплет, и острая, пронзительная боль прошила его тело. Волк ткнулся мордой в снег, в последние секунды успев заметить переярков, уходивших вдоль цепи загонщиков. Он уже не слышал, как прозвучали еще два выстрела, а потом - произнесенные срывающимся на визг голосом, негодующие слова: " Ушли! Ушли под самым носом! Пьянь поганая!".
Матерая с прибылыми выходили на линию стрелков. Из глубины займища до них докатилось слабое эхо выстрелов. Волки пошли быстрее. Преодолев густые заросли шиповника, они остановились перед небольшой пустошью. Матерая потянула носом воздух, прислушалась. Лес отозвался тишиной и покоем. Ничто не предвещало беды. Звери прыжками перемахнули через пустошь и направились в кусты тальника, опоясывавшие займище широким кольцом. Старая волчица, утопая по грудь в рыхлом снегу, шла первой. Неожиданно она замерла. Натыкаясь на нее, прекратили движение остальные. В открывшемся прогале заалели развески шнура. Раскачиваясь на набиравшем силу ветре, они напоминали кровавые язычки пламени, зависшие над снежным покрывалом. Волки, боязливо оглядываясь на флажки, изменили направление и двинулись по кругу. Шнур то терялся в глубине зарослей, то неожиданно открывался в промежутках кустов, преграждая путь зверям, рвущимся из заколдованного круга.
Вскоре заросли кустарника стали редеть, на пути появилась небольшая поляна, вдоль и поперек исчерченная заячьими тропами. Матерая, с опаской озираясь по сторонам, приметила, что шнур в этом месте обрывался. Волки опрометью кинулись в обнаруженный разрыв. Впереди блеснул вороненый ствол ружья и одновременно, раз за разом, из него вырвалось два огненных снопа. Резкий звук выстрелов громким эхом загулял по лесу. Матерую сильно толкнуло в грудь, обожгло изнутри. Разгоряченная бегом, она не почувствовала боли. Инстинкт самосохранения заставил действовать на пределе сил. Волчица мощным прыжком ушла в сторону и, прикрываясь ближайшими кустами, на махах повела за собой молодняк.
Быстрому бегу мешал выпавший на неделе снег. Местами звери глубоко проваливались и увязали в его толстом, рыхлом слое. Прокладывая путь, матерая раненной грудью оставляла на снегу широкие мазки. С каждым метром прыжки зверя делались короче, а кровавые мазки шире и насыщенней. Силы постепенно покидали волчицу. Она все чаще старалась выходить на открытые места с надувным настом, хорошо держащим зверей. Бежать становилось легче, меньше беспокоила рана. Иногда корка наста проламывалась под волчицей, и она снова испытывал жгучую боль в груди.
Звери перешли на шаг, потом остановились. С навостренными ушами и вытянутыми мордами оценивающе осматривались по сторонам. Из глубины леса до них донеслись человеческие голоса. Волки свернули в другую сторону. Перескочив низину, вышли на опушку. Впереди кумачом засветились знакомые им флажки оклада. Волки испуганно уставились на них. Изменивший направление ветер донес до зверей запах человека. Матерая тут же уловила в стороне слабое движение и различила под раскидистой березой стоявшего охотника, медленно приподнимающегося с корточек. Она сразу узнала этого человека. Семен тоже опознал в матерой свою давнюю знакомую. Охотясь скрадом и подолгу разглядывая волчицу в бинокль, он цепко ухватил и ни при каких обстоятельствах не мог спутать ее лобастую, остроухую голову с желтыми, слегка прищуренными, косыми глазами.
В глубине леса повторились человеческие голоса, уже громче, отчетливей. Волки оказались зажатыми в клещи. Спасение было только там, за красным кругом. И матерая решилась! Она повернула к шнуру и сильным прыжком преодолела его. Молодые волки устремились за ней, но в последний момент животный страх перед магической силой шнура остановил их. Они замерли в двух прыжках от него, боязливо поджав хвосты. Матерая волчица, не слыша за собой шума прыжков, оглянулась. Прибылые, сгрудившись, трусливо топтались на одном месте. Волчица вернулась. Перебрасывая свое слабеющее тело через зловещий шнур, она сбила его с веток молодой осины и упала вместе с ним на снег. Прибылые тотчас кинулись в открывшуюся брешь и исчезли за кругом.
Сильная боль и слабость мешали матерой встать на ноги. Сжавшись, она затравленно смотрела на охотника, направляющего на нее стволы. Взгляды волка и человека встретились. Их немой поединок продолжался несколько мгновений. Человек опустил ружье. Матерая, собрав остаток сил, поднялась и мелкими прыжками стала уходить по следам молодых из страшного, красного круга людей, окрашивая снег кровавыми пятнами, которые быстро заметала разыгравшаяся в полях поземка. Впереди была свобода и надежда на жизнь.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
