Аннотация: Завершение цикла рассказов "Земной поклон"
В конце февраля 1981 года, взяв отпуск по семейным обстоятельствам, я ехал навестить тяжелобольного отца. Накануне получил тревожное письмо от матери, в котором она сообщала, что его дни сочтены. После двух суток пути с тяжелым сердцем перешагнул порог родного дома. Навстречу мне первым вышел отец, обнял слабыми руками, коснулся небритой щекой, уступил место матери. Как старый солдат, он до последнего держался на ногах.
Возбуждение первых минут встречи стало спадать, мы присели за стол. Мне больно было смотреть на отца. За полгода моего отсутствия в родных для меня стенах с ним произошла разительная перемена: он не просто похудел, а весь высох, казался живым скелетом. Я старался долго не останавливать на нем свой взор. Что-то говорил, говорил, натянуто улыбался. Отец молча слушал, кивая головой. Мимолетным взглядом уловил, что в его грустных, до отказа заполненных безысходностью и отрешенностью уходящего в вечность человека глазах, зажегся живой лучик. Он был несказанно рад встрече со мной. Умом понимал, что она последняя, но сердцем радовался.
В расспросах, ответах, разных разговорах о том и сём незаметно прошел зимний день. Отец периодически ложился, потом снова вставал, садился рядом со мной. Брал со стола привезенную мной первую фотографию моего двухмесячного старшего сына, подолгу всматривался в нее.
- Слава Богу, и от тебя внука дождался, - говорил он и шел к кровати.
Управившись с матерью по хозяйству, пораньше лег спать. Сон не шел. Невеселые мысли роились в голове, не давая ей отдыха. Я отгонял их, старался переключиться на что-то другое, переворачивался с одного бока на другой. Слышал, как в соседней комнате отец тоже не спит. Мой сон окончательно пропал. Устав лежать, надел спортивный костюм, пошел на кухню. Тихо прикрыв за собою дверь, присел у русской печи, достал сигареты, закурил. Табачный дым, не успев подняться вверх, подхватывался потоком воздуха и вытягивался в трубу через приоткрытую мной задвижку. Тлеющий светлячок сигареты мелко подрагивал в моей руке. Одна затяжка сменялась другой, даже не успел заметить, как в зажатых пальцах остался обжигающий окурок. Потушив его, продолжал сидеть с неутихающим в голове роем взбудораженных мыслей. Я испытывал острое чувство вины перед отцом от своей беспомощности, не способности помочь ему одолеть свалившийся на него смертельный недуг. Прикурил вторую сигарету. А в голове горел и горел пожар мыслей. Скорее интуитивно почувствовал, чем услышал, как медленно распахнулась дверь на кухню. Обернулся и увидел привыкшими к темноте глазами фигуру отца. Он включил настольную лампу, присел.
- Что не спишь? - Спросил меня.
- Немного покурю и пойду.
- Зря ты начал курить, - он внимательно посмотрел. - Я иногда баловался, но всерьез, нет, не курил, даже на фронте.
Наступила продолжительная пауза. Отец взял стоявшую на столе кружку с водой, в очередной раз попытался отпить из нее. Вода так и осталась у него во рту. Рак пищевода привел к полной его непроходимости, и отец умирал мучительной смертью. Наибольшие страдания причиняла жажда, она просто сжигала его дотла. Все эти невыносимые муки сопровождались дикими болями, которые нечем было заглушить. В те годы получить соответствующие обезболивающие препараты в российской глубинке - дело нереальное. Уже тогда нашлись в государстве "мудрые" деятели, по указанию которых позакрывали практически во всех деревнях и селах больницы, по сути оставив один на один с болезнями простой народ, особенно старшее поколение, безропотно вынесшее все тяготы и лишения, своим трудом и беспримерным мужеством создавшее и защитившее могучую державу. Теперь оно стало обузой, отработанным материалом. Отец не брюзжал по этому поводу, стоически, по-солдатски, переносил выпавшие на его долю мучения.
Сделав еще одну безуспешную попытку глотнуть воды, он подальше отодвинул от себя кружку и, обхватив руками голову, сидел молча. Я старался не смотреть в его сторону, жадно курил и курил.
- Да, сын..., - протяжно вздохнул он. - Если есть ад, то он здесь, сейчас и для меня.
На глаза навернулись слезы, я ничем не мог его утешить. Да и любые слова, сказанные мною, казались бы сейчас фальшивыми, дежурными.
Отец встал, походил по кухне, снова присел за стол.
- Все естественно: старые умирают, рождаются новые поколения, - начал он с хрипотой в голосе. - Таков закон природы. И хуже, когда он нарушается: родители хоронят детей. - Посмотрел на меня. - Не расстраивайся, сын. Я прожил дарованное мне свыше, пришло время уходить. - Закончил свой короткий монолог.
И опять наступило тягостное молчание. Отчетливо слышалось завывание ветра в печной трубе. Его резкие порывы разбивались об оконные стекла, бессильно оседая вниз снежной пылью. На стене отмеряли ход времени так хорошо знакомые мне с детства часы-ходики.
- Конечно, в жизни всякое бывало, особенно на фронте, - первым заговорил отец. - Некоторые моменты, так сказать, заново не перепишешь.
Он задумался, глубоко погружаясь в себя.
- Я никогда не рассказывал вам об одном случае в моей фронтовой жизни. - Его взгляд с небольшим прищуром остановился на мне. - В последнее время все чаще и чаще вспоминаю о нем.
Чувствовалось, у отца настал момент, когда ему захотелось открыть для других то, что долгие годы было только личным, исключительно "для внутреннего пользования". И он, заметно волнуясь, стал рассказывать.
...В 1944 году после очередного ранения, на этот раз легкого, в числе других выздоравливающих попал в санитарную команду. Его и еще одного бойца прикомандировали к особому отделу. Выполняли в основном распоряжения хозяйственного характера. Но сержанту Ручкину пришлось однажды исполнить и такое, воспоминая о котором он всю жизнь отгонял от себя, а уж тем более не хотел посвящать в него других.
- Сержант, зайди! - Проходя мимо дома с ведром воды, услышал Ручкин.
Оставив ведро, поднялся по высокому крыльцу, шагнул через порог распахнутой двери и оказался в просторной комнате. Справа от входа за столом сидели два офицера, напротив них стоял пленный немец.
- Отведи подальше, - кивнул один из офицеров в сторону пленного. - И - в расход.
От неожиданно поступившей команды Ручкин растерялся, беспричинно задергал рукой ремень висевшего на плече автомата.
- Сержант, что так туго соображаешь? - Повысил голос офицер. - Никогда не стрелял в них? - Он презрительно скривил губы.
- Почему же... Стрелял, но по-другому.
- По-другому..., - хмыкнул второй, сидевший за столом. - Вот такая у нас работа, не для чистоплюев. - Его маленькие, колючие глазки пристально обшаривали сержанта. - Выполняй приказ!
- Есть.
Ручкин вывел пленного из дома и указал ему рукой на окраину поселка. Тот остановился и широко открытыми, немигающими голубыми глазами уставился на своего конвоира.
- Шнель, шнель! - Приподнимая ствол автомата и избегая взгляда пленного, громко сказал сержант.
Немец послушно зашагал. Его высокая, когда-то стройна фигура, сейчас разом сгорбилась, ноги спотыкались, почти волочились по земле, руки повисли вдоль туловища. Иногда он, словно пьяный, непроизвольно покачивался из стороны в сторону.
"Видимо, понимает, куда веду", - подумал Ручкин.
В подтверждение мелькнувшей догадки пленный остановился, повернулся к конвоировавшему, правая рука скользнула во внутренний карман кителя и извлекла фотографию.
- meine Familie...- почти прошептал бескровными губами немец. - Frau, Sohn, Tochter... (Моя семья. Жена, сын, дочь.)
Он сильно побледнел. Цвет лица практически слился с белокурыми волосами, и казалось, что его голова покрыта белой маской. В протянутой руке дрожала семейная фотография, с которой внимательно смотрели два таких же удивительно белокурых малыша: мальчик и девочка, сидевшие справа и слева от красивой русоволосой женщины. Сержант сразу вспомнил своих дочь, сына, жену, резко отвернул взгляд от устремленной навстречу фотографии.
- meine Familie... - продолжал тихо говорить пленный, - sie...Warten...Nicht tЖten...( Моя семья. Они ждут. Не убивай.)
К горлу подкатил горький ком, сержант судорожно сглотнул.
- Шнель, - бросил, с трудом ворочая сухим языком и не глядя в глаза пленному.
Немец повернулся и снова послушно зашагал, слегка размахивая рукой, в которой была зажата фотография.
Они уже давно вышли на окраину поселка, а Ручкин все не мог заставить себя исполнить отданный ему приказ. Он несколько раз прикладывал к плечу автомат и опускал его. Какая-то неодолимая сила останавливала его, онемевший указательный палец замирал, потом соскальзывал со спускового крючка. Он понимал, что приказ подлежит безусловному выполнению, но тянул и тянул время. "Вот здесь", - говорил себе и опять шел дальше.
Интуитивно почувствовав происходившую в конвоире борьбу с самим собой, пленный обернулся и хотел что-то сказать. Ручкин неожиданно для себя махнул рукой вперед и крикнул: "Беги! Шнель!"
В глазах немца блеснула искорка надежды, он на пределе сил рванул вперед. Сержант, поборов себя, вскинул автомат и, почти не целясь, дал короткую очередь. Пленный дернулся, по инерции сделал еще несколько шагов и, прежде чем упасть, оглянулся назад. Их взгляды встретились. Сержант увидел, как в глазах пленного сначала застыло удивление, потом - немой укор.
...- Лучше бы я не смотрел ему в глаза, - раздалось в тишине комнаты. - Как тяжело убивать... - Отец протяжно вздохнул и замер, погруженный в себя.
Тогда, по молодости лет, мне показалось, что отец излишне драматизировал по поводу рассказанного им.
"Война же была", - думал я.
- Как тяжело убивать..., - послышалось повторно.
Я посмотрел на отца, удивленно приподнял брови.
- Нет, нет, - опережая мой вопрос, начал отец. - В бою я убивал, не один раз, но вот так... - Его ссохшиеся от болезни крупные кисти рук, лежавшие на столе, напряглись. Сквозь бледную кожу темными пятнами отчетливо проступали не извлеченные во время операции во фронтовом госпитале осколки немецкой гранаты, разорвавшейся под ним в далеком 1943 году.
Сейчас, когда время все ближе и ближе придвигает меня к возрасту отца, я начинаю по-другому понимать его. Часто вспоминаю чьи-то мудрые слова: "Совесть - голос Божий в человеке". Отец был человеком совестливым. И мне иногда думается, что у таких людей, уже занесших одну ногу за последнюю черту, этот голос оживает с новой силой, заставляет их еще глубже всматриваться в себя, страдать, мучиться, раскаиваться, оценивать свои земные шаги уже совсем по иным меркам, как бы со стороны, из предтечи вечности, перед которой нужно предстать с измученной, но чистой душой.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
