Аннотация: Продолжение серии рассказов "Земной поклон".
От имени советского правительства...
В школьной мастерской стоял невообразимый гвалт и шум: резко, наперебой, стучали молотки; весело, с надрывом, визжали пилы; приглушенно шуршали по доскам рубанки; разухабисто звенели топоры, лихо вонзаясь стальными лезвиями в дерево. Во все это столярное многообразие звуков звонко вплетались радостные, возбужденные детские голоса. От разных верстаков летели срывающиеся на фальцет возгласы:
-Да не здесь, вот тут держи!
- Куда ты его забиваешь? Он криво, криво идет!
-Говорю же, неровно пилишь, так вот надо!
-Смотри, какая гладкая доска получилась!
-Дай мне на минутку твою ножовку, моя что-то затупилась.
В седьмом классе шел урок труда. Мальчуганы азартно мастерили скворечники, стараясь всячески угодить долгожданным, недавно вернувшимся с чужбины на родину будущим хозяевам их квартир. Ласковое апрельское солнце весело заглядывало в окна, подзадоривая и одновременно подгоняя юных мастеров. Учитель труда - Александр Владимирович, устало присев на табурет у входной двери, молча наблюдал за своими воспитанниками. Иногда он тихо, украдкой улыбался, когда взглядом выхватывал из этого суетливо копошащегося ребячьего муравейника то одно, то другое забавное, еще почти детское, беспощадно забрызганное веснушками личико с невообразимо прикушенным языком и ярким румянцем во все щеки. Потом лицо учителя вдруг становилось сосредоточенным, суровым, в его добрых, голубых глазах угадывались сострадание и жалость: он с горечью в душе замечал на своих школьниках потрепанную, латанную-перелатанную детскую одежонку, нередко перешитую из взрослой. Невольно приходила мысль, что у доброй половины упоенных сейчас радостью творчества пацанов отцы, которых они так и не успели запомнить, не вернулись с войны. Начало отсчет уже второе десятилетие трудной, напряженной мирной жизни. Страна быстро возрождалась из руин, но куда медленнее зарубцовывались нанесенные войною душевные раны.
Невеселые мысли учителя прервал скрип отрывающейся двери.
-Александр Владимирович! На перемене зайдите к директору, - скороговоркой выпалила высунувшаяся из дверного проема голова школьной технички Гали.
Вскоре нудно задребезжал школьный звонок, приглашая всех на перемену. Увлеченные трудом школьники неохотно отрывались от своих поделок, на удивление, не спеша, с шумом высыпать из класса. Учитель тоже не торопился покидать уютную, до отказа наполненную доброй детской аурой, насквозь пропахшую свежим деревом мастерскую.
Как обычно, закончив урок, он, не заходя в учительскую, направился в кабинет директора, слева от входной двери которого висела стенгазета с размашисто выделенными заголовками: " Горячо поддерживаем решения исторического двадцатого съезда КПСС. Осуждаем культ личности Сталина". Директор школы - Николай Семенович, оторвав голову от разложенных на столе бумаг, внимательным взглядом окинул вошедшего.
-Тут вот какое дело, Александр Владимирович,- поправляя сползшие на нос очки, тихо заговорил он. - Недавно из сельсовета секретарь приходила. Сказала, чтобы завтра был в райцентре. В одиннадцать часов ждут в военкомате.
-Зачем туда, не сказала?
-Нет. Там сами объяснят.
-Я понял, Николай Семенович. Завтра уроки, замените меня.
-Конечно, конечно,- поспешно закивал головой директор школы.
-Ну что, тогда пошел...
Александр Владимирович неуклюже повернулся и, слегка сгорбившись, медленно побрел к двери.
В этот же день, ближе к вечеру, он узнал, что завтра, кроме него, в военкомат вызывают еще четверых односельчан. Но самое странное и удивительное заключалось в другом: все они - бывшие военнопленные. Эта мысль не давала покою, вызывала какую-то нездоровую подозрительность, невольно перерастающую в неясную тревогу и волнение. Появлялся неприятный холодок так хорошо знакомого ему когда-то недоброго предчувствия, от которого щемило сердце. Александр Владимирович пытался отгонять посещавшие его тревожные мысли, старался переключиться на другое. Вроде бы череда послевоенных унижений, связанных с пленом, стала постепенно уходить в прошлое, но сегодняшнее известие вновь всколыхнуло его, разбередило уже начавшую зарубцовываться душевную рану.
Александру Владимировичу вдруг мучительно захотелось курить, хотя он никогда не испытывал к курению особого пристрастия. Так, баловался изредка, когда учился в пехотном училище и был на фронте. Зашел за папиросами к соседу, занимавшему вторую половину дома. Тот, не скрывая удивления, молча, протянул начатую пачку "Беломора". Поблагодарив, вышел на улицу и стал спускаться к расположенному напротив дома озеру.
Вечерние сумерки все плотнее смыкались над ним. Ярко-красная полоса заката становилась уже, темнее, игра его отблесков была все менее различимой в оттаявшем прибрежном зеркале воды. И, наконец, слабая полоска света на горизонте полностью растворилась в сумраке наступавшей ночи. На ее черном покрывале начали отчетливо проступать мерцающие огоньки звезд, с каждой минутой плотнее заполняя небосклон и напоминая всему сущему о бесконечности пространства. Слабый ветерок лениво прошелся по веткам прибрежных ив и смолк. Вокруг воцарилась тишина.
Александр Владимирович закурил и опустился на лавочку, когда-то им же поставленную здесь, возле мостков, у старой, раскидистой ивы. От первой глубокой затяжки с непривычки обожгло в груди, слегка закружилась голова. Он стал делать мелкие затяжки, медленно выталкивая у себя табачный дым. Состояние неясной тревоги, волнение постепенно отступали, иногда напоминая о себе лишь мелким подрагиванием тлеющего огонька зажатой в пальцах папиросы. Беспокойные мысли становились менее навязчивыми, не хотелось ни о чем думать. От озера, большая часть которого была еще скована льдом, веяло прохладой. Александр Владимирович только сейчас заметил, что одет налегке, ощущая во всем теле сильную дрожь. Потушив папиросу, быстрым шагом направился в дом.
Жена - Таисия Алексеевна, уложив детей спать, беспокойно поглядывала на дверь в ожидании супруга. Он зашел, внося с собой свежесть и прохладу весенней ночи с резким, непривычным для этого дома запахом табака.
-Дети спят? - Опережая ее вопрос, тихо спросил он.
-Да, еле утолкала.
Александр Владимирович разулся, снял пиджак и, поддавшись какому-то необъяснимому чувству, поспешно прошел в комнату, которая была одновременно и детской, и спальней для взрослых. Остановившись у разобранного дивана, куда укладывали детей, невольно отметил для себя ту непередаваемую на словах во всех ее оттенках исключительность минут, когда ты видишь застывшую непосредственность спящих малышей, твою кровь и плоть, твое продолжение и, по большему счету, твой смысл в этой перепутанной множеством хитросплетений и нагромождений и в тоже время до очевидности простой жизни. Умаявшиеся за день в бесконечных детских хлопотах дочь Люда и сын Вася, широко разметав на постели руки и ноги, сбив в кучу одеяла, негромко посапывали. Отец с чистой улыбкой заботливо поправил их одеяльца и тихо вышел из комнаты, притворив за собой дверь.
-Ужинать будешь? - Жена остановила на нем вопросительный взгляд.
Он в ответ отрицательно закивал головой.
-Саша! Ну что случилось такого, что ты весь вечер сам не свой? Ведь не в милицию тебя вызывают!
-Пойдем, посидим на крыльце, - беря ее под руку, вместо ответа сказал он.
Накинув на себя телогрейки, они вышли и присели на верхних ступеньках высокого крыльца. Александр Владимирович, к неудовольствию жены, вновь закурил. Установилась затянувшая пауза. Никто первым не хотел ее нарушать. Клубы табачного дыма, увеличиваясь в размерах, медленно поднимались над головами сидящих, постепенно исчезая в ночной вышине. Сверху весело перемигивались звезды, величественно выплывал из-за крыши дома серебристый рожок месяца, заполняя голубоватым светом все пространство и отражаясь причудливым блеском в блюдцах весенних луж. Снег сошел, обнажив еще не ухоженную, во временном черном трауре землю. Со стороны озера иногда слышался треск подтаявшего льда, и на весеннюю землю вновь опускалась звенящая тишина. Все окрест излучало покой и уют.
-Тась, а помнишь, как я кувыркнулся с этого крыльца в первый день нашего знакомства? - Совсем неожиданно начал Александр Владимирович.
Она бросила на него удивленно-растроганный взгляд, слегка улыбнулась и согласно кивнула головой.
-Как время быстро летит, - продолжал он. - Вон Люде уже восемь лет, а этому сорванцу через год в школу.
Опять наступила тишина, временами прерываемая редким лаем собак.
-Ты знаешь, я иногда думаю: если бы вы были у меня раньше, до того, как судьба нещадно пинала, я бы не смог все вытерпеть, сошел с ума или умер от тоски по вам. Когда один, то сам за себя в ответе. Особо не задумываешься и как-то легче держишь удары.
Он положил руку ей на плечи, обнял.
-А на сегодняшнее не обращай внимание. Просто больно, когда тебе напоминают о еще незабытом прошлом. Но, думаю, хуже того, что было, уже не будет.
-Вот и я тебе об этом же! - Почти выкрикнула она.
-Все, все, все! - прижимая к себе жену, примирительно сказал он. - Пойдем. Уже поздно.
Ночью Александр Владимирович часто просыпался, подолгу смотрел в потолок, усилием воли заставлял себя забыться и вскоре вновь открывал глаза. Вставал, подходил к детям, поправлял их постель и шел на кухню. Курить не хотелось. Глотнув немного морса, искусно приготовленного женой, возвращался в кровать. Наконец, далеко за полночь, измотанный рваным полусном, крепко заснул.
Под утро он увидел сон, который почему-то практически с полной идентичностью копировал все то, что произошло с ним в апреле 1945, и который, как наважденье, преследовал его в первый, послевоенный год.
... Охрана концлагеря разбежалась. Заключенные, обессиленные, худые, как тени, метались по лагерю, без конца натыкаясь на "колючку".
Бесконечные ряды колючей проволоки расступились, обнажился проход. Ошалевший от радости долгожданной свободы поток людей в полосатых робах хлынул наружу. Оказавшись за "колючкой", они впервые забыли постоянно сопровождавшее их чувство голода и безысходности, они как будто родились заново, превратились в неземной дух и плыли, даже торжественно парили над землей. Везде царило невероятное оживление. Со стороны казалось, что произошло массовое умопомешательство. Люди плакали и смеялись, обнимали и поздравляли друг друга, поднимали упавших обессиленных и шли, шли, временами срываясь на бег, в направлении двигавшейся по шоссе колонны советских войск
Александр Владимирович с группой заключенных первыми выскочили на дорогу. Проезжавшая мимо них автомашина, а следом за ней и остальные, затормозила, из кабины вышел майор.
-Кто такие? - В упор спросил он пытавшихся броситься обнимать его людей.
-Советские военнопленные! - Почти хором выкрикнули высыпавшие на дорогу беглецы.
- Я не знаю таких слов, - хлестко ударило по ушам.
Воцарилась гробовая тишина. Люди в полосатой робе изумленно, почти безумно, смотрели на майора, друг на друга. Они как будто на полном бегу наскочили на каменную стену, и удар был такой силы, что все бежавшие потеряли память, забыли, кто они, куда и зачем летели в одном порыве.
- Вы, наверно, нас не расслышали, - вернувшись первым в суровую реальность происходящего, начал объяснять майору Александр Владимирович. - Мы - советские военнопленные.
- Повторяю: я таких слов не знаю, - послышалось неприкрытое раздражение и холодный металл в голосе майора. - А как вы оказались у немцев, разберутся компетентные органы.
На заключенных было больно смотреть. Они разом сникли, сгорбились, почти вжались в землю, безвольно опущенные руки болтались как плети. Но самая страшная перемена произошла в лицах: стоявшие вокруг майора в одно мгновенье превратились в жалких, беспомощных стариков, ожидавших смертного часа, в потухших глазах выступили слезы. Александр Владимирович вновь, как и в первые дни плена, остро, почти каждой клеткой тела ощутил, что для него ход времени остановился, все происходящее напоминало театр абсурда, где он абсолютно бесправный участник с парализованным сознанием, чувствами, эмоциями, самим восприятием жизни. И в этом театре абсурда, под названием "фильтрационный лагерь", обладали абсолютными правами и исполняли первые роли только "особисты".
-Ваша фамилия, имя, отчество? - Откинувшись на спинку стула, на Александра Владимировича смотрело бесцветными, ничего не выражающими глазами, упитанное существо с лейтенантскими погонами на плечах.
-Ручкин Александр Владимирович.
-Дата, год и место рождения?
-30 августа 1919 года, деревня Чумеево, Чашинского района, Курганской области.
- Ваши последнее звание и должность в Красной Армии?
-Лейтенант, командир 150 отдельной роты траншейных огнеметов 75-го укрепрайона.
-Когда, где и при каких обстоятельствах попали в плен?
-Утром, 5 июля 1942 года, наш укрепрайон, состоявший только из дзотов, не соединявшихся между собой траншеями и располагавшийся возле деревни Вязноватка, Воронежской области, вошел в боестолкновение с передовыми наступающими частями немцев. Первую атаку мы отразили. Вторую немцы начали с авианалета. При отсутствии нашей авиации, средств ПВО самолеты противника более часа прицельно бомбили наши позиции. В результате бомбежки мы потеряли больше половины пулеметно - артиллерийского батальона и приданной ему моей роты огнеметчиков, вооруженной только стрелковым оружием. После авиаподготовки вперед пошли немецкие танки, за ними - пехота. Бой был скоротечным. Немцы, не останавливаясь, продолжили наступление. К вечеру этого дня оставшиеся в живых собрались в лесу, на противоположном от деревни берегу реки. К утру следующего дня к нам присоединились танкисты. Около 8 танков. Ночью начали выходить из окружения, взяв всех уцелевших десантом на танки. На следующий день, 7 июля, в полдень, проходя по одному из оврагов, мы нарвались на засаду. Немцы в упор из пушек расстреляли нас. В живых осталось человек 10. Практически все раненные и контуженные. - Александр Владимирович судорожно сглотнул слюну, заново переживая те события, и замолчал.
- Я спросил, где это было? - Вывел из захвативших его воспоминаний заданный ледяным тоном вопрос.
-Судя по всему, где-то в окрестностях села Никольского, Воронежской области. Потому что вскоре немцы нас доставили туда.
-Почему оставили свои позиции без приказа? Почему не застрелились? Вы же были командиром Красной Армии!
Александр Владимирович оставил вопросы без ответа.
-Ты что, оглох? - Хозяин кабинета привстал со стула и, упершись руками о стол, подался вперед. - Тебе напомнить, что согласно приказу N 227 народного комиссара обороны Союза СССР товарища Сталина командиры роты, батальона, полка, дивизии, соответствующие комиссары и политработники, отступающие с боевой позиции без приказа свыше, являются предателями Родины. - Сделав ударение на два последних слова, ненавидящим взглядом уставился на допрашиваемого.
-Этот приказ вышел после того, как я попал в плен.
-Не выкручивайся! Это сути дела не меняет. Ты сдался в плен врагу в самый опасный для Родины момент.
-Я в плен не сдавался. Попал туда раненным. И в той ситуации сделал все, что смог.
-Все вы поете сказки про ранения и контузии. Повторяю: почему не застрелился? - Особист почти вплотную к допрашиваемому придвинул свою голову с начавшими наливаться кровью глазами.
-А ты сам пробовал когда-нибудь застрелиться? - Не задумываясь о возможных последствиях, на вопрос вопросом зло ответил Александр Владимирович.
-Тэ...экс, - особист разогнулся, вышел из-за стола и встал рядом со стулом, на котором сидел допрашиваемый, нависая над ним зловещей тенью. - Ты, гнида, пособник фашистский, уже начал мне тыкать... Пробовал ли я застрелиться... Рано мне, пока еще не всех вас, изменников, предателей Родины вывел на чистую воду. - Он тяжело дышал, почти со свистом выталкивал из себя слова, крылья носа нервно подрагивали, в глазах блеснул кровавый оттенок. - Ты мне сейчас все расскажешь... - Почти пропев последнее предложение, он мощным ударом в лицо свалил Александра Владимировича.
-Отвечай, сука, почему не застрелился и кто ты есть на самом деле? - Загуляло по всем закоулкам комнаты.
Допрашиваемый, покачиваясь, поднялся с пола. Кровь из разбитых губ наполняла рот, стекала на подбородок.
-Ты что, не понял мой вопрос? - Зловеще летело в него.
-Понял. Я командир Красной Армии, лейтенант Ручкин, командир роты огнеметчиков.
-Бывший, бывший! - Прогрохотало над ухом, и очередной удар свалил его на пол.
После второго удара Александру Владимировичу едва хватило сил встать на ноги. Лицо было залито кровью, все кружилось, плыло, уходило из-под него, он тяжело удерживал себя на ногах.
- Кто ты есть на самом деле?
- Лейтенант Ручкин, - забулькало кровью во рту. - Командир роты.
Стоявшее напротив двуногое существо с кровавыми бычьими глазами от вида человеческой крови входило в раж, бесновалось, ему, как ненасытному вампиру, хотелось ее больше и больше.
"Наверно, таких используют лишь в качестве " мясников", на другое они не способны", - мелькнуло в голове Александра Владимировича.
-В глаза, в глаза смотри, гнида! Почему сдался в плен? Кем являешься сейчас? - Вновь угрожающе летело в него.
-В плен не сдавался. Я, лейтенант Ручкин, командир 150 отдельной роты огнеметчиков, 75-го Ура, - вновь кровью забулькало во рту...
Александр Владимирович проснулся и интуитивно провел рукой по лицу.
- Фу..у...у...Сон, - невольно вырвалось у него. И тотчас мелькнула мысль: "Как давно он не снился".
Жена проснулась раньше и уже хлопотала на кухне. Он встал с кровати, подошел к детям. Они лежали, как два плотно сжатых комочка, подогнув колени почти под самый подбородок. Под утро печка остывала, и в доме чувствовалась прохлада. Взяв свое одеяло, заботливо укрыл детей и пошел приводить себя в порядок, управляться по хозяйству.
За завтраком жена указала ему на возвышавшуюся над столом горку пирожков, лепешек и сказала: "Возьмешь с собой в дорогу".
-Ты что, провожаешь меня надолго?
-Да нет, я просто...
-Не надо! - Перебив ее, твердо заключил он. - Ты скажи лучше, что купить детям? - Спросил уже более мягким голосом.
Она одобрительно - понимающе посмотрела на него и начала перечислять самое необходимое.
Поговорив с женой о том, о сем, стал одеваться. Перед дорогой, по заведенной исстари традиции, присели.
- Ну, с Богом, - Александр Владимирович встал, полуобняв, притянул к себе жену. - Ждите с гостинцами!
Направляясь к выходу, невольно повернул голову, заглядывая в полуоткрытую дверь комнаты, где спали дети. Жена молча перекрестила его вслед, с трудом сдерживая слезы.
Возле правления уже толкался народ в ожидании колхозной машины, идущей в райцентр. Кто-то спешил туда по текущим делам, кто-то - за покупками, кто-то - на железнодорожную станцию, а от нее - дальше. Александр Владимирович обратил внимание, что отдельной группой стояли хорошо знакомые ему мужики, как и он, отверженные властью, а теперь, непонятно для чего, приглашенные в военкомат.
Среди них огромной горой выделялся Иван Сечин: высокий, косая сажень в плечах, с кулаками с двухпудовую гирю, настоящий русский богатырь. Он тоже бывший командир роты, успевший повоевать на Волховском и Ленинградском фронтах и попавший в плен в 1943. Его обступали Костя Маржин, Игнат Грачев, Егор Петров, служившие в 1941 срочную на западной границе и оказавшиеся в плену практически в первые дни войны. Все курили, изредка бросая реплики.
- Хо, Сашка! - Пробасил Иван Сечин. - Почему без чемодана?
- Да мы приучены, хоть с чемоданом хоть без него.
- Ан нет! Смотри! - Он вытянул руку. - А Косте жена вон какой собрала. Наверно, с расчетом, чтоб не возвращался.
Прошел легкий смешок. Костя Маржин, смущенно улыбаясь, нетерпеливо переминался с ноги на ногу, не зная, куда деть небольшой чемоданчик в левой руке.
-Что, хоть, натолкала туда? - Продолжал наседать Иван.
К правлению колхоза подъехал видавший виды "Захар", ревя и чихая давно изношенным мотором. Народ, подсаживая друг друга, полез в кузов, устраиваясь поудобней на оборудованных лавочках. Мужики расположились вместе, впятером, в задней части кузова.
Грунтовая дорога, хотя и подсохшая, еще не до конца избавилась от весенних вымоин и колдобин. На ухабах машину резко бросало из стороны в сторону, деревянная кабина нещадно скрипела. Пассажиры судорожно хватались за лавочки, борта кузова, боясь вылететь из него. Машина с надрывом, отчаянно дымя выхлопной трубой, преодолела изуродованную колеей и ухабами низину и стала выползать на взгорок с относительно ровной дорогой. Тряска и мотание по сторонам прекратились. Мужики полезли по карманам, начали прикуривать.
-Александр Владимирович! Ты у нас сельский интеллигент, много читаешь. - Раскурив папиросу, начал разговор Егор Петров. - Как думаешь, для чего нас дергают туда? - Он неопределенно махнул рукой в сторону райцентра.
-А ты не грамотный, не умеешь читать? - Съязвил Игнат Грачев. - Одни и те же газеты читаем, одно радио все слушаем. - Глубоко затянувшись и выпуская из себя облако дыма, продолжил он. - Сейчас другой крен берут, - стряхивая пепел, тянул свои мысли вслух. - Я бы сказал, помягше, выбрали, нежели при Сталине. Думаю, возврата к старому не будет, не станут нас снова на дыбу подвешивать. - Гася о борт папиросу, вынес он свой вердикт.
Все молча согласились с ним. И, все - равно, в их лицах, жестах угадывались какая-то напряженность, ощущалось чувство неясной тревоги.
Дальше ехали молча, иногда перекидываясь ничего не значащими репликами и не встревая в разговоры остальных попутчиков, подозрительно косившихся в их сторону. Так, незаметно, оказались у железнодорожного вокзала. Часть пассажиров со своими баулами выгрузилась, остальные продолжили путь в райцентр, белевший шиферными крышами домов за железнодорожным переездом. Немного попетляв по грязным улицам, подъехали к военкомату, располагавшемуся в одноэтажном деревянном доме. Мужики попрыгали из кузова, прошлись, разминая затекшие ноги. Водитель еще раз напомнил им, что в три часа ждет всех у железнодорожного вокзала, и покатил с оставшимися пассажирами дальше.
До назначенного времени оставалось полчаса. Мужики бесцельно прохаживались по улице, смоля папиросы и каждый думая о своем.
- Ну, ребята, вроде бы пора, - поглядывая на часы, негромко произнес Иван Сечин.
Вслед за ним, растянувшись цепочкой, потянулись остальные, сначала во двор, затем по крыльцу в дом.
-Так, кто, откуда? - Вопросом остановил их дежурный.
-Из Моршихи, - коротко бросил Иван Сечин.
-Так, так... Ага, есть у меня в списках пять человек. Все прибыли?
-Все.
-Тогда проходите за мной в эту комнату, - семеня по коридору, дежурный вытянутой рукой указывал на входную дверь. - Сейчас доложу ответственному офицеру.
Мужики вошли в просторную комнату и без команды выстроились в одну шеренгу напротив длинного стола, видимо предназначенного для совещаний. Почти следом за ними в комнату вкатился молоденький, пухленький, розовощекий лейтенант.
-Здравствуйте! - Кивнул он аккуратно подстриженной головой. - Да вы садитесь, садитесь! - Указывая рукой на стоявшие вдоль стола стулья.
-Ничего, мы постоим, - громыхнул в ответ Иван Сечин.
-Как вам удобно, - согласно закивал лейтенант.
Чувствовалось, что он волновался. У него слегка подрагивали пальцы рук, веки, на все лицо проступил яркий румянец, он без надобности, часто, поправлял свой китель.
-Товарищи! - Излишне пафосно начал он. - Согласно указанию районного военного комиссара, который в настоящее время находится в командировке, я должен выполнить ответственное поручение.
Он гордо осмотрел присутствующих, придав своей осанке еще большую важность.
-Вы хорошо знаете, - набирая силу, забродил по комнате его звонкий, почти еще мальчишеский голос. - Коммунистическая партия и советское правительство после исторических решений двадцатого съезда партии, с большим воодушевлением воспринятых всем советским народом, взяли твердый курс на исправление ранее допущенных ошибок...
"Зачем он устроил нам эту политинформацию? - Раздраженно размышлял про себя Александр Владимирович. - Без него все это сто раз читали и слышали. Быстрей бы переходил к тому, из-за чего выдернули сюда". Он косил глазами на своих товарищей, не отыскивая на их лицах большого воодушевления.
...Под руководством Коммунистической партии, - продолжало пафосно раздаваться в комнате, - мы смело идем вперед, достигая исторических высот. Партия и народ едины. Советский народ осуждает культ личности Сталина, смело вскрытый на двадцатом съезде. Нашему обществу чужды его проявления. - Юный оратор, почувствовав, что увлекся политической шелухой, сделал паузу и начал переходить ближе к существу дела. - Товарищи! В отношении вас, бывших военнопленных, тоже допускались перегибы. Нельзя всех военнопленных безоговорочно считать изменниками и предателями Родины...
Александр Владимирович вдруг явственно ощутил, что в нем начинает происходить какая-то, пока неясная ему перемена, громче раздаваться удары сердца, разгораться внутренний пожар. По лицам своих коллег он интуитивно почувствовал, что и они начинают переживать подобное.
... И вот, товарищи, - звенело в ушах, - от имени советского правительства я уполномочен принести вам извинения за..., - он осекся, судорожно подбирая слова, - за не всегда взвешенные и справедливые решения, допускавшиеся в отношении вас. И в соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР...
Александр Владимирович отчетливо видел, как открывался и закрывался рот выступавшего, но не слышал, не мог постичь ни одного его слова. В его груди лавинообразно нарастали удары сердца, оно, как загнанная в клетку вольная птица, ошалело металось там, его учащенные толчки болью отзывались в висках, набатом звенели в ушах.
...Я перехожу к торжественной процедуре. - Слова лейтенанта вновь стали воспринимаемы, их смысл понятен. Выступавший торжествующе прошелся по лицам присутствующих и театральным жестом сдернул лежавшую на столе небольшую салфетку, оставшись довольным произведенным эффектом. Пять пар уже много чего повидавших в жизни и сейчас устремленных к столу глаз навсегда запечатлели на нем пять наградных коробочек, положенных на удостоверения.
- Награждается медалью "За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов" бывший командир роты, лейт... бывш... лейт..., - говоривший как будто утратил связную речь, и от того смутился, еще больше покраснел ( Он и вправду не знал, как и сам награждаемый, каков сейчас статус у обладателя медали: лейтенант, бывший лейтенант, лейтенант запаса.). - Ручкин Александр Владимирович, - поправился молодой офицер, подходя и вручая коробочку с удостоверением.
Пожав, как положено, руку, лейтенант выжидательно уставился на награжденного. Александр Владимирович, до боли сжав в руке полученную награду, молча, не мигая, смотрел на юного лейтенанта. Тот повторно смутился.
-Да, да... Я понимаю вас..., - пробормотал он и направился за очередной коробочкой с удостоверением.
У Александра Владимировича сердце продолжало выпрыгивать из груди, от бешеного прилива крови стучало в висках, звенело в ушах, горело лицо. По телу гулял пожар, один сплошной пожар, грозясь все выжечь, высушить. В горле застрял раскаленный ком, перехватывая дыхание. Память о пережитом, вчерашние и, особенно, сегодняшние впечатления хаотично, бессистемно стучались в сознание, порождая сонм наслаивающихся друг на друга отрывочных, фрагментарных мыслей, чувств, эмоций, где нельзя было выделить что-то цельное, ясное, до конца осмысленное.
Закончив торжественную процедуру, лейтенант еще раз поздравил награжденных, обвел их удовлетворенным взглядом, слегка улыбнулся, затем, с напускной важностью нахмурив брови, излишне официально произнес: " Может быть, кто-то из вас хочет выступить, что-нибудь сказать"?
Наступила тишина, в которой чуткое ухо улавливало лишь учащенное дыхание награжденных. Пауза затягивалась.
-Ну что ж, тогда не смею вас задерживать, - подытожил лейтенант. - До свидания, товарищи.
Мужики, словно очнувшись, молча, закивали головами и с какими-то отрешенными лицами потянулись к выходу.
Выйдя за калитку, не сговариваясь, все повернули в сторону ближайшей пивной или официально называемой чайной. Шли молча, сжимая в руке полученный коробочек, каждый по-своему перемалывая и пропуская через себя все произошедшее с ними сейчас.
Народу в чайной было мало. В будни места обычно заполнялись в разгар обеденного перерыва и вечером, по окончании рабочего дня.
Заказали по кружке пива, взяли водку, закуску.
-Давай, ребята, - первым заговорил Иван Сечин, - по старой армейской традиции обмоем их.
Все стали открывать коробочки, вынимать медали, опускать их до колодки с георгиевской ленточкой в доверху наполненные граненые стаканы. Чокнувшись, молча выпили, вынули из стаканов медали, положили на стол, неохотно поковыряли вилками закуску. Разговор не получался. Иван Сечин еще разлил по стаканам, как водится, под завязку.
-Ну что, - добровольно приняв на себя функции тамады, начал он, - выпьем и помянем тех, кто сложил свои головы за матушку Россию.
Гремя стульями, встали, не чокаясь, выпили. Посетители чайной все чаще стали поворачивать головы в их сторону. После этого тоста и вовсе каждый ушел в себя, мысленно окунулся в мир друзей, потерянных на войне, лагерях - немецких и советских.
-Огоньку не найдется? - Подрулил к их столу поддатенький мужичошка.
Никто не повернул в его сторону головы.
-Я, мол, прикурить бы..., - не отлипал он.
-Оставь их. Иди сюда, прикуривай! - С протянутым в руке коробком спичек зычно гаркнула на него буфетчица.
Иван откупорил очередную бутылку, разлил по стаканам.
-Мужики! - Как будто постигнув что-то крайне важное, которое долго силился вспомнить и которое долго ускользало от него, и, наконец, только сейчас он уловил и уяснил его огромный смысл. - Давайте выпьем за нас, за то, что прошли все это, не скурвились.- Иван повернул голову к Александру Владимировичу. - Давай, Сашка, за нас, за тех, кто командовал ротами!
Раздался звон стаканов. И вдруг, спустя несколько секунд, под потолок взвился и загулял по всей чайной баритон, больше драматический. Иван Сечин, обхватив голову руками, пел:
Редко, друзья, нам встречаться приходится,
Но, уж когда довелось,-
Вспомним, что было, и выпьем, как водится,
Как на Руси повелось.
Выпьем за тех, кто неделями долгими
В мерзлых лежал блиндажах,
Бился на Ладоге, дрался на Волхове,
Не отступал ни на шаг!..
Сделав паузу, Иван встал, гордо вскликнул голову, в его глазах блеснули слезы. В чайной, уже почти до отказа наполненной посетителями, все смолкли, установилась мертвая тишина. Люди изумленно и одновременно восхищенно смотрели на певшего. У Ивана был не плохой голос, он часто в застольях с рядом сидящими друзьями пел эту песню. Но сегодня она звучала как-то особенно, неподражаемо. Мужики тоже встали. Сначала нестройными голосами, потом постепенно выравниваясь и попадая в такт, стали ему подпевать.
...Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинграде пробивался болотами,
Горло, ломая врагу!..
Голос Ивана, выделяясь из хора подпевающих, становился все более мужественным, сильным, в нижнем регистре уже приближался к басу.
...Будут навеки в преданьях прославлены
Под пулеметной пургой,
Наши штыки на высотах Синявина,
Наши полки подо Мгой.
Пусть вместе с нами семья ленинградская
Рядом сидит у стола.
Вспомним, как русская сила солдатская
Немца за Тихвин гнала!..
Сегодня Иван пел так, как ему никогда не удавалось раньше. Его баритон менялся в диапазоне от ля большой октавы до ля первой октавы. Он пел и плакал, и, казалось, его голос в текущих по щекам слезах, как будто каплях росы, купался, и от того звучание становилось удивительно чистым, свежим. Вместе с ним пели и плакали его друзья. Пятеро здоровых, сильных русских мужиков, через край хвативших человеческого лиха, отринутых по воле вождя от великого русского народа-победителя, за который он поднимал тост в 1945, не стеснялись своих слез. Посетители чайной заворожено, не мигая, смотрели на поющих мужчин. То тут, то там послышались всхлипывания. Женщины, через силу сдерживая рыдания, размазывали по щекам слезы. Наверное, каждая вспоминала не вернувшихся с фронта отца, мужа, сына, дочь, брата, сестру, друга или подругу.
...Встанем и чокнемся кружками стоя мы-
Выпьем за мужество павших героями,
Выпьем за встречу живых!
Выпьем за тех, кто погиб под Синявино,
Всех, кто не сдался живьем,
Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,
Выпьем и снова нальем!
Когда закончилась песня, женщины уже не сдерживали своих рыданий: они раздавались почти за каждым столиком, неслись по чайной, болью в сердце отзываясь у всех присутствующих. Иван опустил голову. Его взгляд скользнул по столу, потом перешел на лежащую на нем медаль и уперся в рельефную выпуклость Сталина, изображенного на медали.
- За что он нас так нагнул, за что так ненавидел? - Закричал Иван и в бешеном порыве схватил медаль, ударив ею об пол. Удар был такой силы, что колодка вместе с ушком оторвались от латунного круга, а он подскочил, стал на ребро и медленно, набирая обороты, покатился по полу под уклон. И в этом вращающемся круге медали была отчетливо видна маленькая голова Сталина, на которую словно недавно обрушился топор палача и она, отлетев, угодила в этот круг, покатилась вместе с ним. И вдруг в чайной рыдания разом прекратились, народ остолбенел, сжался и замер в ожидании.
-А ну, не балуй, гражданин! - В этой тягучей тишине раздался громкий, начальственный голос.
Рядом с Иваном вырос постовой. Старшина милиции, невысокого роста, насупив рыжие брови, сурово, не мигая, смотрел снизу вверх на него.
-Я гляжу, опять чувствительные попались, - Повторно изрек он.
-А...а...Гражданин начальник... - Как-то недобро, нараспев, произнес Иван Сечин. - Ты что, рыжий вертухай, пришел строить нас?
И в его огромных ручищах тотчас задергался, как выдернутая из воды на удочку рыба, постовой. Правой рукой он судорожно пытался нашарить кобуру с пистолетом. Мужики, преодолев минутное оцепенение, бросились к Ивану, повисли на его руках. Им с неимоверным трудом удалось вырвать у него старшину. У посетителей чайной в округлившихся глазах застыл испуг.
-Если бы не нонешние порядки, - продолжая одной рукой блудить у кобуры, а другой поправлять мундир, почти хрипел от злости старшина. - Да я бы стер тебя в лагерную пыль.
-Иди, иди, милай, - нараспев заговорила подошедшая к постовому старушка в черном платке. - Иди, не вводи себя и других во грех.
Продолжать застолье уже не хотелось. Вдруг разом оборвалась та незримая ниточка, связавшая, сблизившая всех присутствовавших в чайной, нарушив их временное душевное единение. Мужики расплатились и пошли к железнодорожному вокзалу. Да и время подгоняло.
В обратный путь попутчиков, вернее попутчиц, было гораздо меньше - несколько незнакомых женщин. Натужено ревел мотор, шуршали бегущие по дороге шины, сокращая расстояние до родного дома. Встречный поток прогретого весеннего воздуха играл на непокрытых головах пассажиров прядями волос, упруго прыгал по лицам, слабым шумом отзывался в ушах. Неожиданно обрушившаяся на мужиков лавина чувств, эмоций, переживаний постепенно стихала, на душе становилось покойней, уютней, ни о чем не хотелось говорить, каждый погрузился в себя. Мимо проплывали степные пустоши, сменявшиеся березовыми колками. Уже отчетливо виднелись туго набухшие на деревьях почки, готовые в любой момент взорваться зеленым фонтаном клейких листочков. И пахло березовым соком. И все вокруг такое до боли знакомое, родное: и эта убегающая из-под колес дорога, по которой уже сколько хожено-перехожено, сколько разных дум думано - передумано, и веселых, и грустных; и причудливо играющие солнечным светом небольшие лесные озера, освободившиеся от ледяного плена; и чернеющие квадраты полей, с важно прогуливающимися по ним грачами; и стыдливо белеющие, еще не одевшиеся в зеленый наряд березовые колки, беспорядочно разбросанные по серо-желтой степной равнине; и вдруг неожиданно открывшееся из-за поворота родное село, далеко на горизонте тонущее в мареве испарений.
Александру Владимировичу вспомнилось то незабываемое возвращение домой, когда он в марте 1946 прибыл поездом на станцию Макушино из Тайшета, Иркутской области, пройдя череду многочисленных проверок в фильтрационных и трудовых лагерях, помахав киркой в угольных шахтах уже в качестве советского заключенного.
...Потолкавшись на вокзале и убедившись, что попуток ему не видать, решил идти пешком. Крепчавший мороз его не сдерживал. После пережитых бурь и страданий жутко, до боли, хотелось быстрее попасть домой. Он всецело был подчинен этой мысли. Казалось, даже в каждом ударе сердца слышалось одно: " Домой! Домой!". В голове озорно мелькнуло: "Да для меня теперь двадцать пять километров - как для бешеной собаки круг! К вечеру успею дойти".
Накануне сильно пуржило. Санная дорога на открытых, продуваемых местах, была переметена, неприветливо встречая путника оборонительными сооружениями из снежных сугробов. По пояс утопая, он преодолевал их и выбирался на санную колею, местами помеченную редкими пучками соломы, выпадавшей из проезжавших ранее подвод. Кое-где, по бокам от дороги, виднелись корки подтаявшего на мартовском солнце снега. Шел споро, легко. Также легко дышалось и думалось. За плечами болтался вещмешок с нехитрым скарбом. Перешедшее за дневной экватор солнце ласково и приветливо светило в лицо, теплом разливаясь по щекам, зажигая на них яркий румянец. Потом оно озорно играло в первозданной белизне свежих сугробов, искрясь в них мириадами блесток. От этой пролившейся с небес, ослепительной громады света вдруг начинало нещадно ломить глаза, они слезились, их приходилось прикрывать ладонью.
Удивительно солнечный мартовский день постепенно укорачивался, о чем напоминала менее яркая игра света на снегу. Сокращался и путь домой. От долгой ходьбы все чаще начинала ныть простреленная на фронте нога, застуженная в шахте поясница, сильнее ощущаться удары в груди, но ничто не могло омрачить радости возвращения домой. Внутри все ликовало, пело, в голове стучала одна, всепоглощающая мысль: "Я свободен! Я свободен!".
С приближением к дому вместе с усталостью нарастало и волнение. В голове один вопрос, сменял другой, одна тревожная мысль - другую: " Как там все будет? Кто из родных уцелел в этой кровавой круговерти? Как встретят? Да и ждут ли меня?". Чем ближе к дому, тем назойливее стучались они в голову, и невозможно было их отогнать.
До дома оставались считанные километры. На горизонте замаячили хорошо знакомые ему с детства очертания села, заставляя сильнее биться сердце. Вот уже можно было выделить контуры отдельных изб, из печных труб которых высоко в небо уходили столбы дыма. Александр Владимирович невольно замедлил шаг, пристально всматриваясь в открывавшуюся картину. Вдруг боковым зрением уловил шевеление в подступавших к дороге кустах. Три серых тени метнулись по сторонам. Спустя несколько секунд впереди, на дорогу, метрах в двадцати, выскочил волк, чуть сзади, справа и слева, появились еще два. В первые мгновенья Александру Владимировичу подумалось, что это галлюцинации. Но волки не исчезали. Он начинал идти, и они вместе с ним, не нарушая выбранного ими порядка. Только передний, пробежав по дороге, периодически садился, то на правой, то на левой обочине. Человек останавливался, останавливались и волки. Их желтые, с прищуром глаза внимательно следили за каждым его движением. Александр Владимирович нащупал в кармане перочиный нож, раскрыл его. Иногда он метал в их сторону заледенелые куски снега. Волки отбегали и вновь шли на сближение с ним. Так человек и продолжал движение в сопровождении волчьего эскорта.
-Господи! - Невольно вырвалось у него. - За что мне еще и это?
Как никогда хотелось жить, и как никогда был близок родной дом!
Передний, матерый, чего-то выжидал. Шедшие сзади и чуть сбоку два переярка нетерпеливо внимали ему. Все ближе и ближе становилось село, все явственней слышался лай собак, все нетерпеливее проявляли себя молодые волки, но матерый продолжал сохранять спокойствие.
Волки так и не решились напасть на человека. Может быть, матерый, много повидавший и претерпевший на своем волчьем веку, увидел в шедшем такое же, как и он сам, голодное и измученное жизнью существо, пусть в образе человека.
В село Александр Владимирович входил вместе с красками вечернего заката. Его дом был первым, слева от дороги. Распахнутая в ограду калитка слегка покачивалась на ветру. Он вбежал в родной двор, с силой толкнул дверь и нырнул в сени, оттуда, рывком распахнув очередную дверь, перескочил порог родного дома. У окна в лучах закатного солнца за столом сидела старуха-мать, подслеповато щурясь на человека, вошедшего в наполнявшуюся вечерними сумерками избу. Неодолимая сила остановила его у порога, ноги почему-то перестали передвигаться.
-Вы к кому, мил - человек? - Продолжая также подслеповато щуриться, тихо спросила мать.
-Дак... Я же..., - Отрывки слов полетели в ответ.
Спазмы перехватили горло, лишили его связной речи. "Она не узнала меня. Она не узнала меня", - Одна и та же мысль пульсировала в голове. Александр Владимирович опустился на печной приступок.
-Посиди, посиди, милок, погрейся. Эвон, мороз-то какой, - одобрительно закивала она головой. - Сейчас Коля, Шура придут. Немного помолчав, добавила слегка огорченно: " Что-то Зина с ребятишками припозднилась".
Вошедший в родной дом уже давно забыл, когда плакал, а сейчас по его щекам текли слезы, дергались плечи, и он не мог совладать с собой. В какой-то момент он неимоверным усилием воли заставил себя подняться и сделать несколько шагов к матери.
-Мама! Ты не узнаешь меня? - Спросил чужим голосом.
Старушка вздрогнула, напряглась, ее глаза стали округляться, она начала приподниматься, суетливо крестясь и интуитивно прижимаясь к стене.
-Не может быть... Не может быть... - Тихо шептала она побелевшими губами. - Са...Санейка?! - Обронила полувопросительно, полуутвердительно.
Наконец-то, сыну удалось преодолеть последние шаги, он крепко прижал мать к груди и гладил, гладил ее седые волосы.
-Мама...Мама...Мама.., - Беззвучно шептал он, чувствуя, как ходуном заходили ее плечи.
-Коля, Шура, Зина с ребятишками...- Сквозь рыдания говорила она. - Толя с Нюрой и ребятишками придут... Только Васенька не прибежит... Похороночка на него пришла...
Громкий скрип тормозов прервал неожиданно нахлынувшие на Александра Владимировича воспоминания.
-Вода в радиаторе закипела, - раздалось из кабины. - Перекур!
Все повылезали из кузова на дорогу, стали прохаживаться вдоль машины. Теплый апрельский ветер нагонял со степи слабый запах прошлогодней полыни и прелой, мертвой травы. Настойчиво пробивая ее заторы, к весеннему солнцу и свету упорно тянулась молодая, сочная зелень. И вдруг в тихом, весеннем благоухании дня неожиданно громко зазвучал голос жаворонка. Все запрокинули в небо головы, отыскивая застывшую в нем точку. Часто-часто порхая крыльями, вернувшаяся с чужбины птаха, самозабвенно пела об открывавшейся ей с высоты полета красоте и величии родной земли. Напряженные, суровые лица мужчин стали расслабляться, добреть, на губах появляться легкая улыбка, глаза лучиться теплым светом.
А вокруг все тонуло и причудливо дрожало в мареве испарений, исходящих от прогретой, набухшей и готовой к новой жизни земле, которая ждала своих сыновей и на которой нужно было пахать, сеять и убирать хлеб, любить, рожать и воспитывать детей, и делать многое, многое другое, что до них делали их предки и что будут делать их дети, внуки, правнуки.
От автора.
В Книге памяти Курганской области (погибших и пропавших без вести в Великой Отечественной войне) командир роты, лейтенант Ручкин Александр Владимирович значится в списке пропавших без вести в 1942 году. Судьбе же угодно было перевести его в список живых, и он прожил после войны почти шестьдесят лет. Долгие годы работал школьным учителем. Оставил после себя внуков, правнуков и много, много благодарных учеников
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
