Аннотация: Посвящена моему отцу, его братьям и их боевым друзьям, участникам Великой Отечественной войны.
Земной поклон
Светлой памяти моего отца -
Ручкина Анатолия Владимировича,
дядей: Николая Владимировича,
Александра Владимировича, Василия
Владимировича и всех защитников
Отечества посвящаю.
От автора
Жизнь мчится в каком-то бешеном темпе. Постоянно куда-то спешишь, торопишься, боишься опоздать, хочешь везде успеть, стремишься начать это, продолжить то, завершить еще не оконченное. И несет, несет тебя этот безостановочный стремительный поток, толчешься и толчешься в суете сует. Когда маленький - постоянно торопишь время, хочешь быстрее стать взрослым, не подозревая, каким тяжким грузом он обременен жизнью; когда молодой - счастливо не замечаешь часов в учебе, работе, становлении семьи; когда мужаешь - рвешь себя между воспитанием, обеспечением детей и продвижением по службе, приобретением социально-значимого статуса; потом - стремишься помочь внукам, а если посчастливится - и правнукам. Так изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год, и, как поется в одной песне, "некогда нам оглянуться назад". И лишь когда начинаешь отсчет времени уже по нисходящей ветви жизненной траектории, нет-нет да замедлишь шаг, остановишься, задумаешься над смыслом происходившего и происходящего. Зачем, куда спешишь? Чего достиг? Всегда ли шел правильно и в нужном направлении? Идет невольное подведение итогов жизни. Нет, умирать еще рано, но уже стучатся, стучатся к тебе подобные мысли.
Вот и я дошел до того жизненного рубежа, когда начинаешь невольно подводить определенные итоги. Грех жаловаться на жизнь, я счастливый человек: у меня прекрасная семья: жена, два сына, внучка; я доктор наук, профессор, без излишеств, но на жизнь хватает. Главное, посчастливилось жить в мирное время. Конечно, не обошла меня стороной ратная служба, со всеми ее тяготами, лишениями. Восемнадцатилетним юношей под гармошку, с песней, как уходило в армию не одно поколение парней, проводили на службу на дальнее пограничье. С тех пор, с полугодовым перерывом после дембеля, я почти сорок лет ношу погоны, поменяв прежние, зеленые, на милицейские. Казалось бы, за эти годы жизнь определилась, стала относительно размеренной, спокойной. Живи да радуйся, как говорят в народе.
Ан нет! Иногда в этой определенности, размеренном спокойствии, начинает просыпаться и грызть червоточину в твоей душе какой-то незримый червячок, от чего становится не по себе, дискомфортно, неуютно. Вдруг из сутолоки прошлого на тебе застывает усталый взгляд навсегда ушедших родителей, и тоскливо сжимается сердце, просыпается память. Память о тех, кому обязан рождением, счастливым детством, становлением в жизни. Тотчас начинаешь невольно ловить себя на мысли, что в этой житейской суете, бесконечном беге ты не всегда был к ним внимателен, учтив и справедлив, и, как обычно, торопился, забыв спросить, поговорить о чем-то важном, главном для них. И стыдливое чувство, чувство не возвращенного долга оживает в тебе, становясь со временем все острее, ранимее.
Каждый год, бывая на малой родине, в селе, где родился и рос до ухода в армию, иду на кладбище, на котором лежат мой отец, деды, прадеды, братья отца (кроме дяди Васи, покоящегося с ноября 1943 года в Белоруссии в братской могиле), другие родственники. Как принято, поминаю всех, прошу прощения и подолгу, обычно до поздних вечерних сумерек, размышляю над их могилами. Вырвавшись из городской суеты, из плена каменных джунглей, оказываюсь наедине с окружающей природой, в царстве абсолютной тишины, где все дышит покоем, умиротворением, не мешает плавному течению мыслей. Здесь, у последней черты наших земных скитаний, взгорбившейся могильными холмиками, идет моя напряженная дума о их обитателях, которые когда-то учили меня уму-разуму, выводили в жизнь. "Только додумать ее я не умею, со всем своими институтами и книжками", как писал мой кумир, Великий Мастер слова - Василий Макарович Шукшин, навсегда врезавшийся в память в солдатской гимнастерке, кирзовых сапогах, когда мы, курсанты - первокурсники, в сентябре 1974 года в излучине Дона снимались в массовках в фильме "Они сражались за Родину". Давным-давно, заявив о себе громким младенческим криком на этой земле, мои предки безропотно пронесли по ней свой крест. Не задумываясь, шли на верную смерть, когда поднимались в атаку; кротко и терпеливо сносили невыносимую тяжесть повседневного труда, чтобы накормить и выучить детей; не проклинали и не жаловались на жизнь, когда навсегда уходили из нее. Какая сила заставляла их поступать так? Что двигало ими в этом стремлении? И многое другое я задаю себе и не нахожу ответов. Может быть, от того, что, прервав когда-то ежедневную связь, нить родства с этим затерявшимся в березовых глубинах России и давшем мне жизнь уголком земли, я вкусил от другой жизни, где иная шкала ценностей? И так - вопрос за вопросом, дума за думой, пока совершившее дневной путь солнце не начинает медленно уходить на покой, отдавая последнее тепло всему сущему на земле. Я отвлекаюсь от своих мыслей, иду, угадывая в прорези лесной дороги засветившуюся редкими огоньками деревню. Горизонт обозначен кровавой раной заката, рубиновые отблески которого коснулись длинной цепи облаков, робко выглядывающих из-за верхушек деревьев. Тени на земле начинают расплываться, сливаясь с опускающимися на лес сумерками. Над ним величаво всплывает луна, своим надменно-холодным взглядом бесстрастно созерцая земные картины, медленно заливая все вокруг неровным, голубоватым светом. В его безжизненном мерцании угадывается какая-то незримая гипнотическая сила, заставляя замирать последние шорохи леса. На темнеющем покрывале неба начинают проступать мириады россыпей холодного света. Через весь этот хаос мерцающих огоньков случайным, прерывистым мазком неосторожного художника вырисовывается млечный путь. Нарушая безмолвие отходящей ко сну природы, дует легкий ветерок, отзываясь в лесу тихим шелестом листвы. Временами он заглушается стрекотанием таящихся в траве кузнечиков. Оркестр ночных музыкантов смолкает, и тогда в безмолвии ночного кладбища вновь отчетливо слышится, как о чем-то перешептываются между собой деревья. Справа и слева от дороги темными изумрудными глыбами нависают кряжистые березовые исполины, на фоне которых я кажусь гномиком, невесть как попавшим в дремучее лесное царство. В отдельных местах лесные исполины далеко протягивают свои ветки-руки, как бы здороваясь друг с другом через дорогу, образуя здесь сплошной коридор, освещенный голубоватым полумраком. Неспешно иду с кладбища и в очередной раз обещаю себе написать об отце, его братьях, людях непростой, во многом драматичной судьбы, пока моя память еще хранит кое-что из их рассказов, рассказах о них.
Слава Богу, я, наконец-то, усадил себя за стол, чтобы на примере мужчин простой русской семьи, вернее их отдельных поступках, показать мгновения драматических изломов в истории нашей страны, атмосферу кипевших в те моменты людских страстей.
А прежде - совсем немного о тех, о ком давно должен был написать, а уже по ходу повествования - их друзьях и многих других, таких же, как и они, перед которыми мы в вечном долгу.
Мой дед - Ручкин Владимир Васильевич привез свою семью из Костромской губернии в сытую, как ему тогда казалось, Сибирь в голодном, холодном, вздыбленном гражданской войной 1918 году, когда моему отцу было 8 лет, а его старшему брату - 10. Остальные братья отца родились уже здесь: Александр в 1919, Василий - 1925. Дед жил и кормил свою семью пимокатным ремеслом, к которому с ранних лет приобщал и своих детей. Умер он рано, оставив все заботы о пропитании семьи на старших сыновей.
Бабушка - Ручкина Ираида Семеновна, в девичестве Куликова, родилась в семье священнослужителей и была глубоко верующим человеком, не скрывающим взглядов на свои убеждения, в том числе и на "сатанинское" происхождение создающихся колхозов, за что поплатилась последней коровой и приобрела, со всеми вытекающими для родственников последствиями, статус неблагонадежной. Остается только удивляться и объяснять Божьим промыслом, почему в то смутное время бездушный каток новой власти не раздавил ее.
До войны отец уже имел свою семью - двоих детей. Работал комбайнером, получив за этот нелегкий труд награду - орден трудового Красного знамени. Перед Великой Отечественной семья дважды провожала его на войну - финскую и, как он называл, "бессарабскую". Но ни на одной из них повоевать не успел. В действующую армию был призван в ноябре 1941. До января 1943 воевал на Волховском фронте. После тяжелого ранения несколько месяцев лечился в госпиталях, затем вновь на передовую - Степной фронт, на Курскую дугу, где был повторно ранен. С конца 1943 продолжал воевать в воздушно-десантных войсках. В составе первого эшелона форсировал Днепр, с боями прошел Украину, сражался в Карпатах. С войсками 3-го Украинского фронта освобождал Румынию, Венгрию, Чехословакию, участник боев за Будапешт и Вену. Победу встретил в предместьях Праги. Награжден орденом Славы 3 степени, двумя медалями "За отвагу", "За взятие Вены", "За победу над Германией" и другими.
Старший дядя - Николай Владимирович, застудив в детстве легкие, по болезни к строевой был признан не годным. Призывался в трудовую армию и валил лес на Урале до начала 1945, пока не комиссовали подчистую.
Другой дядя - Александр Владимирович до войны учился в техникуме и с последнего курса перевелся в Тюменское пехотное училище, которое закончил в июне 1941 в звании лейтенанта и был распределен в Киевский особый военный округ. Сполна познал всю горечь отступления первых месяцев войны, получил ранение. Воевал до июля 1942. Попал в плен в Воронежской области, будучи командиром 150 отдельной роты траншейных огнеметов 75-го укрепрайона. Прошел через ад плена, суровую школу выживания и тяжесть унижений - до апреля 1945 в немецких концлагерях, с апреля 1945 по март 1946 - советских фильтрационных лагерях.
Младший дядя - Василий Владимирович в январе 1943 семнадцатилетним ушел на фронт. В этом же году, 29 ноября, погиб, как сказал поэт "не долюбив, не докурив последней папиросы". Его навсегда приютила Витебская земля Белоруссии.
Вот об этих людях, простых тружениках, которые растили хлеб, учили детей, а также всех защитниках Отечества я вспоминаю сейчас с пером в руке, низко склонив голову перед их памятью.
Старшина
Измотанная многокилометровым марш-броском рота далеко растянулась вдоль дороги. Впереди пылили две "сорокопятки" на конной тяге, полевая кухня и две подводы с провиантом, боезапасом и "станкачом" - пулеметом "Максим". Дальше - длинная цепочка усталых, придавленных вещмешками и оружием людей. Командир роты нервничал, срывался на взводных. Перед ним был поставлен приказ: как можно быстрее выдвинуться в район Ахтырки, в направлении которой устремилась немецкая дивизия СС "Мертвая голова", перешедшая в контрнаступление. До совхоза "Ильичевка", где предстояло занять оборону, оставалось еще более пятнадцати километров. Уставшие солдаты уже не бежали, а медленно, как загнанные лошади, понуро брели по пыльной дороге.
-Шире шаг! Шире шаг!- Метался вдоль растянувшей колонны старшина роты Николай Загайный. - Вы что, не поняли? Шире шаг! - Хрипел его голос.
Он кочетом налетал на безнадежно отставших бойцов, матерился, взбадривал их пинком.
-Помкомвзвода Ручкин!
-Я!
-Твои?
-Мои.
-А ну, подтяни их!
Слышались толчки в спину, возбужденные возгласы вперемешку с матом, глухое шлепание то ускоряющихся, то вновь замедляющихся шагов, звон бряцающих об оружие касок, котелков, саперных лопаток и тяжелое, с надрывом, дыхание людей. И так - вдоль всей колонны устремленных в тревожную неизвестность солдат в насквозь промокших от пота и покрытых толстым слоем дорожной пыли гимнастерках.
Раскаленное до бела солнце, уйдя в зенит, беспощадно выплескивало на идущих лавы зноя. Стоял жаркий август 1943 года. Казалось, то, что еще не успела выжечь на этой земле Сумщины война, торопилось сделать солнце. Ничто не радовало глаз: ни серая, истертая в пыль солдатскими сапогами дорога; ни чахлая, пожелтевшая степная трава; ни редкие островки леса с пожухшей, почти свернувшейся в трубочку листвой. Всюду - желто-серый, унылый пейзаж с устремленными к небу клубами пыли, поднятой десятками пар уставших человеческих ног.
-Где твоя каска? - Вновь охрипшим голосом напоминал о себе старшина Загайный.
-Наверно, плохо прикрепил к вещмешку, слетела, - мямлил очередной новобранец.
- А саперная лопата тоже слетела?
-Наверно. - Обезумевший от нечеловеческого перенапряжения и окончательно сваренный неимоверным зноем солдат из молодого пополнения, даже не пытался оправдываться.
-Ты у меня, сопляк, ногтями будешь рыть землю, когда начнем окапываться!
Больше половины роты составляли молодые, еще не обстрелянные солдаты. Худые, нескладные, полуголодные, после многочасового марш-броска, они еле переставляли ноги. Многие из них бросали по дороге каски, саперные лопатки. Совсем обессилевших сажали на подводы, вели под руки. Человеческие силы и терпение подходили к пределу.
Поравнявшись с очередным островком леса, к которому примыкало картофельное поле, командир роты дал команду на получасовой привал. Дойдя до ближайшей тени дерева или кустарника, бойцы мешком валились на землю, долго лежали неподвижно, жадно хватая ртом воздух. Отдышавшись, также жадно тянулись к алюминиевым фляжкам с водой, стараясь, хотя бы немного, заглушить разгулявшийся пожар жажды.
В небе послышался шум мотора, потом появилась немецкая "рама".
- В лес! Всем в лес, укрыться! - Раздался тревожный голос ротного. - Лошадей, твою мать, тоже в лес!
Все разом засуетились, пришли в движение и вскоре затаились, замерли в спасительном лесочке.
- Гад, если засечет, несдобровать нам, раньше линии фронта откинемся, - цедил сквозь зубы старшина Загайный. - Ручкин, дай закурить, - оторвал запрокинутую в небо голову старшина. - А...а...Ты же не куришь. - Протянул разочарованно.
Самолет немного покружил и исчез за горизонтом.
-Ну, теперь ждать, куда кривая выведет, - нерадостным голосом поддержал разговор Анатолий Ручкин.
Долго лежали молча, тревожно вслушиваясь в небо. Над головами лишь улавливался слабый шум ветра да сухой, противный шелест полузасохшей листвы. Вдруг сверху раздалось громкое карканье невесть как попавшей сюда вороны.
Время, отведенное на привал, уже давно закончилось, но ротный осторожничал, не торопился поднимать людей. Неожиданно затянувшийся отдых шел на пользу. В молодом теле солдат быстро восстанавливались силы. То тут, то там полетели шутки, приглушенный смех, началось оживление.
-Подъем! К маршу! - Послышалась команда командира роты. - Живей, живей! - Поторапливал он.
Всё разом пришло в движение. Бойцы неохотно отрывались от насиженных мест, вскидывали на плечи вещмешки, оружие, выходили на дорогу, строились по отделениям, взводам. Выстроившись в походную колонну, рота вновь запылила по проселку.
-Шире шаг!- Полетел бодрый голос старшины Загайного. - Ты что натолкал за пазуху? - Подскочил он к молодому узбеку новобранцу, сдергивая с него ремень. Из-под гимнастерки на дорогу посыпалась свежевырытая картошка.
-Твоя не кушать, а сейчас быстро-быстро бегать будет, - начал толкать его в спину старшина. - Бегом, арш!
И снова все потонуло в металлическом звоне солдатского снаряжения и тяжелом дыхании бегущих людей.
К намеченному пункту рота прибыла ближе к вечеру. От совхоза осталось несколько полусгоревших домов. На его окраине начали окапываться. Рытье окопов продвигалось медленно. Саперные лопатки звенели, гнулись, с трудом вгрызаясь в сухую, спекшуюся землю.
-Товарищ сержант! - Подбежав к Анатолию Ручкину, начал заискивающе обращаться боец из соседнего взвода. - Не дадите потом лопатку?
-Твоя где? - Нахмурил брови сержант.
-Да на марше потерял,- жалобно тянул проситель.
-Знаю, как потерял, - грозно повысил голос Ручкин. - Разгильдяй!
Боец попятился от него и направился с аналогичной просьбой к копавшему рядом окоп младшему сержанту Тимченко - самому старому из роты бойцу. Неожиданно рядом с ним вырос старшина Загайный.
-Тэкс...Лопатку, значит, захотел, - смерив потемневшим взглядом горе-бойца, почти шепотом процедил он сквозь зубы. - А ну, Захарыч, отдай ему лопатку. Отдай, отдай, говорю. - Разрешающим жестом подтвердил свою команду старшина.
Тимченко, помявшись, протянул свою лопатку.
- А сейчас ты, хрен моржовый, выроешь окоп ему, - Загайный кивнул головой в сторону владельца лопаты, - потом себе и доложишь мне. Ясно?
-Так точно, товарищ старшина.
-Вот так вас учить надо! - Энергично устремляясь вдоль намеченной линии обороны, выдохнул Николай Загайный.
Окапываться закончили, когда солнце, завершив дневной путь, нырнуло за горизонт, расплескав по нему яркие краски заката. Его кроваво-красные отблески отсвечивали на уставших лицах солдат, на уцелевших стеклах домов.
Впереди наспех оборудованной линии обороны роты послышалась ружейно-пулеметная стрельба, разрывы гранат, снарядов, шум моторов. Все тревожно устремили свои взгляды туда.
-Похоже, передовые части эсэсовцев наткнулись и добивают остатки нашей обороны, - невесело заключил командир первого взвода лейтенант Стригунов, обращаясь своему помощнику - сержанту Ручкину. - Дальше не пойдут. - Продолжал он свои мысли вслух. - Ночью немец не воюет. А вот утром заявит о себе по полной. - В подтверждение своих раздумий лейтенант кивнул головой. - Придет по наши души.
Комвзвода грустным взглядом окинул свежевырытые окопы, копошащихся в них бойцов.
-Устал! - Лейтенант вопросительно уставился на помкомвзвода, своего ровесника.
-Да есть такое.
-Глотни немного. - Стригунов открутил колпачок и протянул сержанту резко запахшую спиртом фляжку.
Ручкин выдохнул из себя воздух, делая несколько глотков, и молча вернул ее хозяину.
-Снимает немного напряжение, - констатировал лейтенант.
Анатолий Ручкин согласно кивнул головой, ощущая по жилам растекающееся тепло. Слегка ударило в голову, навязчивые, тревожные мысли стали отходить. Вдвоем с командиром молча наблюдали, как солдаты поочередно ныряли в примыкавшее к левому флангу кукурузное поле, потом выходили из него с обгрызанными худосочными початками в руках.
Начинало смеркаться. В небе замерцали первые звезды. Их количество все увеличивалось и увеличивалось, заполняя от края до края аспидно-черную пустоту ночного небосклона. С немецкой передовой время от времени взлетали осветительные ракеты, раздавались редкие пулеметные очереди. С полевой кухни стали разносить пищу. Молодые бойцы нетерпеливо протягивали свои котелки и жадно набрасывались на еду. Бывалые фронтовики, предчувствуя завтрашнюю "мясорубку", от пищи в основном отказывались.
Как всегда неожиданно появился старшина Загайный.
- О чем грустим, что кислые такие, отцы-командиры? -Пытливо наставил он свои глаза на Стригунова и Ручкина.
- Садись, - вместо ответа лейтенант указал рукой на бруствер окопа.
-Что-то не вижу ваших котелков с кашей, - продолжал в том же тоне старшина.
-Завтра ее увидишь, и с мясом, - Стригунов слегка усмехнулся.
-Ну, ну, ну. Что так мрачно, товарищ лейтенант? Нам еще польку-бабочку с немками сбацать надо на похоронах у Гитлера.
-Почти с самого начала войны с тобой топаем и ползаем, а все такой же, неугомонный. -Лейтенант внимательно посмотрел на старшину. - Безнадежный оптимист ты, Колька.
-Да уж каким мама родила.
-Будешь? - Стригунов протянул старшине фляжку со спиртом.
-Будем!
Загайный изрядно приложился к предложенному напитку. Оторвавшись от фляжки, помотал головой, шумно вдохнул в себя воздух.
Фу...у...Все потроха насквозь прожигает, не то, что шнапс у фрицев.
-Здесь уж точно слабаки тягаться с нами, - согласно кивнул головой лейтенант.
-А вы, отцы-командиры, не поддержите меня?- Кивая на фляжку, спросил старшина.
-Поддержим, - протягивая руку, сказал лейтенант. - Давай, помкомвзвода, поддерживай. Завтра не до этого будет. - На его лице вновь появилась усмешка. - Да и доведется ли еще?
Пущенная по кругу фляжка вскоре опустела. Сидели молча, и хрустели немецкими галетами, великодушно предложенными старшиной.
По цепочке передали приказ ротного о сборе у него командиров взводов. Лейтенант и старшина встали, пошли на импровизированный КП. Анатолий Ручкин молча проводил их взглядом. Спать не хотелось, не смотря на придавившую его усталость от многокилометрового, изматывающего марш-броска. Он постелил плащ-палатку, лег на спину и стал смотреть в ночное небо. Его черная бездна была пронизана мириадами мерцающих огоньков. Отчетливо выделялся млечный путь, разрезая пополам нависший над головой небосклон. Изредка, в разных его концах, появлялись яркие вспышки длиннохвостых комет. Вспомнились из детства рассказы бабушки о навечно ушедших людях, чьи души всякий раз загораются в ночном небе светом далеких звезд. "Может быть, завтра и моя звезда появится там", - невольно подумал Анатолий. - Да...Особенно сейчас начинаешь отчетливо понимать, как хрупок окружающий нас мир, на какой тонкой ниточке висит наша жизнь. Кто и когда решает, когда порваться ей? Во власти ли это самого человека? Если да, то почему вокруг погибает столько людей, не желающих умирать? Все предрешено свыше, и мы играем здесь заранее отведенную нам роль под названием судьба? И не мне же одному приходят в голову такие мысли. Очевидно, сколько живут на земле люди, столько и задают себе подобные вопросы. Вот так и наши предки размышляли на поле брани перед схваткой. Потом шли друг на друга и умирали. Что, на том и стоит наш мир? Так и будем рожать и убивать? И остановимся когда-нибудь?"
Вернулся лейтенант.
-Не спишь, сержант?
-Нет.
-Вставай, надо обмусолить нашу "задушевную" беседу с ротным.
Лейтенант пересказал суть поступивших от командира роты "указивок". Потом согласовали вытекающие из них решения, сделали необходимые распоряжения во взводе. Один из бойцов принес с полевой кухни котелок с чаем. Сидели и пили его, ведя неспешную беседу.
-Поздно уже, сержант, - подвел итоги взводный. - Давай ложиться. Завтра силы понадобятся. - Немного подумал, склонив голову. - А философия простая, Ручкин: смерть - закономерность, рождение случайность.
Расстелили плащ-палатки, легли. Сон не шел. Лейтенант несколько раз вставал, курил, снова ложился. Только далеко за полночь оба забылись в тревожном сне. Глаза открыли, когда рассвет входил в полную силу. Под напором солнечных лучей на небе гасли последние, самые яркие звезды. Свет нового дня победно шевствовал по всей округе. Величественно всплывшее над горизонтом солнце щедро дарило его выходящей из ночного оцепенения, истерзанной войною земле. Пожар восхода угасал, восток бледнел, прерывая буйство ярких красок раннего рассвета. Все громче раздавались голоса уцелевших, не разметанных войною птиц. Озорно пробежался по земле утренний ветерок и затерялся в кукурузном поле. Стали отчетливо видны изуродовавшие землю темные полоски окопов с ощетинившимися горбами брустверов, разбросанные возле них тела спящих солдат, задравшие в небо стволы двух установленных на огневые позиции пушек, снарядные ящики, полевая кухня с уже дымящейся трубой, повозки с замершими у них лошадьми.
Вскоре все начало приходить в движение. Замелькали в окопах и возле них сосредоточенные лица солдат, послышались голоса переговаривающихся бойцов, приказы командиров, глухие удары о землю саперных лопаток, не успевших вчера закончить свою работу, клацание затворов проверяемого перед боем оружия и многое, многое другое из суеты готовящейся к бою роты..
Напряжение с каждой минутой нарастало. Все с тревогой всматривались и вслушивались в сторону линии фронта. Уже неоднократно прикладывались к карабинам, автоматам и пулеметам, оценивая отведенный сектор огня; с места на место перекладывали гранаты; поудобнее рассовывали по подсумкам и карманам обоймы с патронами к карабинам; в очередной раз доставали из вещмешков и укладывали рядом с собой на бруствер магазины к ППШ; снова хлопали себя по карманам в поисках индивидуального пакета; многократно скручивали самокрутки и нервно курили, курили.
Вначале послышался шум моторов, потом на противоположном склоне длинной, пологой лощины показалось четыре бронетранспортера, за ними - цепь автоматчиков. Чем ближе они подходили к линии обороны, тем отчетливее различались их темные мундиры, глубоко посаженные на головы каски, прижатые к животам пистолеты-пулеметы. По команде ротного первыми открыли огонь по наступающим артиллеристы. "Сорокопятки" задергались, запрыгали, изрыгая из стволов хвосты пламени. Снаряды ложились все ближе и ближе к движущимся целям. Наконец, дернулся и задымил один бронетранспортер, потом второй, третий. Четвертый резко развернулся в обратную сторону и заспешил на исходную позицию. Артиллеристов поддержали пулеметчики. Заработали ротный станкач "Максим" и ручные "ДП- 27". Наступавшая пехота сначала залегла, потом короткими перебежками стала отходить.
-Что, не нравится? - Послышался возбужденный голос старшины Загайного.
-Не торопись ликовать, - пробурчал лейтенант Стригунов. - Вот сейчас для нас самое интересное начнется.
Не прошло и получаса, как донесся рев моторов: на склон лощины выползали двенадцать танков. Они медленно приближались, угрожающе покачивая стволами-хоботами и над собою поднимая гусеницами облачка серой пыли, перемешанной с чернотой выхлопных газов. На дальних подступах к окопам они остановились и начали методично расстреливать линию обороны роты. Огонь преимущественно вели по позициям артиллеристов и пулеметчиков. Фонтаны разрывов вплотную придвигались к "сорокопяткам". Артиллеристы, как могли, огрызались в ответ. Один из посланных ими снарядов достиг цели: немецкий танк задымил, закружился на месте. Но поединок был неравен: почти одновременно обе пушки оказались покореженными и перевернутыми. Спустя несколько минут вместе с кусками вывороченной земли высоко в небо взметнулся щиток "Максима".
-Все, амба, пулеметчикам братьям Соколовым, - непроизвольно вырвалось у "старика" Тимченко, стоявшего рядом с Ручкиным.
-Упокой, господи, их души. - Он суетливо перекрестился.
Огонь немецких танков рассредоточился по всей линии окопов. Вокруг стоял невообразимый грохот разрывов. Черные, смертельные всплески то придвигались, то отодвигались от окопов, на дне которых вжимались в землю оглохшие, шокированные происходящим солдаты. Гулявшая по передовой смерть все чаще и чаще нащупывала свои жертвы, заживо хороня их в засыпанных окопах или перемешивая растерзанные тела с землею. Заглянула "костлявая" и в окоп лейтенанта Стригунова. В том месте, где он находился, Анатолий Ручкин между разрывами снарядов успел заметить глубокую воронку.
Постепенно огонь стал ослабевать и на какое-то время прекратился совсем. К танкам выдвинулась пехота, и они стали надвигаться на остатки обороняющихся. После царившего ада, казалось, наступила абсолютная тишина. Из отдельных окопов, которые пока пощадил пронесшийся ураган смерти, стали появляться головы солдат.
-Приготовиться к бою! - Долетел приглушенный голос командира роты. - Танки пропускать, пехоту отсекать.
"Живой ротный!" - Мелькнуло в голове Ручкина.
Два из четырех взводных стали дублировать поступивший приказ. Помкомвзвода Ручкин, принимая командование на себя, тоже отдал соответствующую команду оставшимся в живых подчиненным.
Эсэсовцы, растянувшись длинной цепью, бежали за танками с засученными по локоть рукавами, прижимая к животам свои "машинен-пистоли". Танки на ходу вели беглый обстрел линии обороны роты. Стали уже отчетливо видны кресты на башнях. Ротный медлил с открытием огня. Земля начала дрожать от накатывающихся бронированных махин, встречным ветром пахнуло соляром, все громче и громче раздавался лязг гусениц.
Наконец, по цепочке передали команду "огонь". Разом застрекотали ППШ, гулко заухали карабины, на правом фланге выразительно застучал единственно уцелевший ДП-27. Немецкие автоматчики начали ответный огонь. Их тут же поддержали танковые пулеметы. Вести огонь из орудий уже было опасно для своей пехоты.
Цепь наступающих автоматчиков местами стала редеть. Эсэсовцы залегли и начали продвигаться короткими перебежками под прикрытием трех пулеметов МГ-42, поливавших огнем обороняющихся в центре, с правого и левого флангов. Гораздо большую опасность для роты уже представляли вплотную приблизившиеся к окопам танки. В них полетели противотанковые гранаты. У двух удалось перебить гусеницы, они задымили, закрутились на месте. Остальные оказались на линии окопов и стали "утюжить" их, давя и навечно засыпая землею обезумевших от безысходности и страха бойцов. Крайний по левому флангу обороны танк крутанулся практически в метре от Анатолия Ручкина, полузасыпав его и заживо похоронив соседа - младшего сержанта Тимченко.
Сопротивление по сути было сломлено. Только изредка раздавались разрывы ручных гранат, короткие очереди из ППШ и отдельные выстрелы из карабинов. Все довершили автоматчики. В окопы полетели гранаты. Одна из них упала неподалеку от зажатого в полуобрушенном окопе сержанта Ручкина. Он вовремя успел вжать в землю голову, над которой жаром прошлась взрывная волна. Фугасное действие оказалось сильным, и небольшой контузии избежать не удалось. В голове загудело, из ушей потекла кровь, в глазах появилась так хорошо знакомая пелена тумана.
"Еле от одной откачали в госпиталях, теперь другая досталась", -успел подумать Анатолий Ручкин, проваливаясь в полузабытье. Пришел в себя от непонятых человеческих криков и коротких очередей. Немцы ходили вдоль окопов и добивали раненых. Из разных мест неслись крики: "Апа... Апа...". Раненные, обезумевшие от страха, молодые узбекские мальчишки вслух просили своих матерей спасти их. На голоса несчастных шли дюжие эсэсовцы и наступала варварская, не предусмотренная негласно существующим законом войны расправа. У Анатолия к горлу поступила тошнота, начал включаться рвотный рефлекс. Он закрыл лицо ладонями, уткнулся в землю, снова погружаясь в полузабытье. До него сквозь раздирающий голову звон в ушах все реже и реже долетали звуки выстрелов, они становились глуше, потом совсем прекратились. Ясное сознание вернулось от того, что неподалеку услышал какую-то возню, неясный шум, приглушенный вскрик. Анатолий приподнял голову. Эсэсовцев уже не было. Вдруг в метрах тридцати от себя увидел высунувшуюся из окопа и озирающуюся по сторонам русую голову. "Кажется старшина", - неуверенно отметил про себя Ручкин. Зажатый в окопе, он не мог встать, и начал размахивать рукой. Вскоре к нему подбежал Николай Загайный с перепачканными в крови лицом и руками, в которых держал немецкий пистолет-пулемет. Ворот гимнастерки был разорван, на левом плече болтался полуоторванный погон.
-Во как тебя замуровали, - выдохнул он. - Сейчас вытащу отсюда.
Ему на глаза попалась лежавшая в нескольких метрах на бруствере окопа саперная лопатка. Ею он и откопал сержанта.
-По Тимченко крутанулся, до тебя чуток не дотянул, - сквозь учащенное дыхание выталкивал из себя старшина. - В рубашке родился.
Ручкин согласно кивнул головой.
Они скатились в уцелевший от "утюжки" окоп. Справа от них неподвижно застыл в сидячей позе с зажатым между коленями и обхваченным руками карабином мертвый боец. Пуля попала ему прямо в лоб, и он сполз по стенке на дно окопа.
-Северцев, - тихо сказал Ручкин. - Из моего взвода. - Добавил.
-Подчистую нас раскрошили, - с каким-то надрывом в голосе заговорил старшина Загайный. - Гады, раненных по окопам добивали. - Он судорожно сглотнул слюну. - Я откинулся в окопе под жмурика, вроде прокатило.
Немного помолчали.
- Когда все прошли, одна мразь отстала и начала шнырять по окопам, - продолжил Николай. - Фляги со спиртом искал, хотел выпить. Вот я его и напоил. Собственной кровью! - Почти выкрикнул старшина.
Он выдернул из висевшего на поясе чехла армейский нож, клинок которого был залит еще не до конца засохшей кровью, и стал резкими движениями счищать ее с клинка о голенище сапога. Глаза его лихорадочно блестели, сам он пребывал в стадии крайнего возбуждения, заново прокручивая в голове, происшедшую здесь драму. Старшина тяжело дышал, часто дергал головой, беспричинно крутил в руках нож. Все накипевшее в нем клокотало, искало выхода.
-Мрази! - Крикнул он, всаживая нож по самую рукоять в стенку окопа.
-Колька, дай закурить.
Загайный отстранено посмотрел на сержанта, потом до него стало что-то доходить.
-Ты же не куришь.
-Сегодня курю.
Старшина захлопал по карманам, вытащил смятую пачку, вытянул из нее две папиросы. Одну протянул товарищу, другую оставил себе. Из того же кармана извлек трофейную зажигалку, дал прикурить, потом поднес огонек к своей папиросе. Откинувшись к стенке окопа, они глубоко затягивались, не ощущая горечи в горле, легких. Их взгляд был устремлен в открывавшуюся из окопа полоску голубого неба, сопровождая глазами проплывавшие по нему легкие облачка. Кипевший в головах вулкан разгоряченных боем мыслей постепенно успокаивался.
-Может быть, по окопам пройтись, еще кого найдем из наших? - Втыкая окурок в землю, вынес на общий суд свои мысли старшина.
Не успели принять окончательное решение, как услышали тихое, потом все более громкое гудение мотора. Вдоль кукурузного поля, мимо них и дальше, к правому флангу уже бывшей обороны погибшей роты, двигалась немецкая танкетка. Метрах в ста пятидесяти она остановилась, открылся люк, из которого с биноклем в руках показался эсэсовский офицер, поднося его к глазам и внимательно всматриваясь в направлении наступавших автоматчиков.
Он вытянул из рук убитого Северцева карабин, положил его на бруствер и стал выцеливать. Ручкин тоже приложился к своему ППШ, предварительно поставив затвор на боевой взвод. Из ствола карабина вырвалось пламя, разнеся гулкий звук. Офицер выронил из рук бинокль, обмяк. Его тут же втянули в чрево танкетки, поспешно закрыли люк.
Эсэсовцы не поняли, откуда стреляли. Танкетка сначала закрутилась на месте, поливая все вокруг огнем из пулемета, а потом продолжила движение вдоль окопов в прежнем направлении.
- Ручкин, бегом в кукурузу! - Раздалась команда. - Пока не нащупали нас. - Летело по ходу.
Когда они уже подбегали к полю, их успели засечь. Над головами противно засвистели пули, справа и слева взметнулись фонтанчики поднятой ими земли. Вбегая в кукурузу, Анатолий почувствовал, как от правого плеча вниз по телу потекло что-то теплое, липкое. Боли не ощущал. Стараясь не отстать от старшины, все дальше и дальше углублялся за ним в спасительное царство кукурузы. Сердце выпрыгивало из груди, рот жадно хватал воздух, глаза застилал пот. Наконец, Загайный замедлил бег, остановился. Оба беглеца тяжело, с присвистом, дышали, стирали ладонью пот с лица, озирались по сторонам. Их взгляды встретились, и они, не сговариваясь, тяжело опустились на землю. Дыхание постепенно выравнивалось, удары сердца становились не такими гулкими. Прислушались. Признаков погони не обнаруживалось.
- Видно, не до нас, - рассудил Загайный. - А что это у тебя за пятно? - Смахивая со лба пот, он кивнул на правое плечо сержанта.
Тот только сейчас почувствовал там слабую боль. Отложив в сторону свой ППШ, расстегнул ремень, и начал стягивать с себя насквозь промокшую от пота и крови гимнастерку.
-О, братец! - Воскликнул старшина. - Да тебя зацепило.
Он встал, подошел к Анатолию, внимательно осмотрел его плечо с обеих сторон.
-Похоже, навылет, - заключил он. - Ну-ка, подергай плечом, вот так вот. - Показал на себе.
Ручкин выполнил его команду.
-Не больно?
-Да не особо.
-Значит в мякоть, кость не задета, - удовлетворенно подытожил Николай. - Сейчас перевяжу.
Он достал индивидуальный пакет, споро, со знанием дела, провел перевязку.
-До свадьбы заживет! - Лихо подмигнул сержанту.- Для начала вот только выбраться бы нам отсюда к своим.
Решили до вечера оставаться здесь. Сделали себе лежанки из стеблей кукурузы, наломали полузрелых початков, погрызли их, утоляя жажду.
-Как у тебя с водой? - Спросил старшина.
-Половина фляги где-то.
-Не богато, - протянул Загайный. - Я впопыхах схватил какую-то. Думал моя с водой, а оказалась этого мерзавца с их вонючим шнапсом.
-Наверно, уже полдень? - Скривив от боли губы, вопросительно посмотрел Анатолий.
-Половина третьего, - сверкнул своими трофейными старшина. - Что, корежить начинает?
-Да есть такое, - ответил сержант. - Плечо терпимо, а вот голова раскалывается на куски. - Потрогал левой рукой лоб. - Граната рванула рядом, осколки мимо, а взрывной волной прошлась. - Уточнил он.
-Везет же тебе на них.
-Да вот же.
Еще поговорили на разные темы и замолчали. Лежали и смотрели в небо, где причудливо меняли свои очертания проплывавшие над ними облака. Одна фигура сменялась другой, еще более забавной, ассоциируясь с изображениями людей, животных, птиц, иногда загадочных, не земных. Это успокаивало, немного отвлекало от суровой реальности происходящего на земле. Оба незаметно впали в тревожный полусон.
Вдруг со стороны откатившейся от них на восток линии фронта послышался неясный гул. Он становился все явственней, различимей. Вот уже можно было четко определить разрывы снарядов, потом пулеметные очереди, отдельную ружейную стрельбу, наконец, шум моторов.
Старшина и сержант привстали, напряглись, все обратились в слух. Волна звуков катилась к ним. Похватав оружие, рванули к краю поля.
Немцы отступали к своим исходным позициям, двигаясь в полукилометре от кукурузного поля. Весь их путь отступления сопровождали фонтаны разрывов.
- Основные силы наших подоспели! - Ликовал Николай Загайный. -
Двинули им под дых!
-Смотри, смотри! - Анатолий Ручкин радостно вскинул перед собой левую руку с оттопыренным указательным пальцем. - Кажется, наши танки идут!
"Тридцатьчетверки", стреляя на ходу, стремительно преследовали немецкие танки, на которых черным наростом прилепились уцелевшие эсэсовцы.
-Что, мрази, получили! - Старшина безрассудно дал длинную очередь в направлении отступающих. - Это вам за убиенных в окопах.
За "тридцатьчетверками" начали различаться человеческие фигурки. Они с каждой минутой все увеличивались в размерах и одновременно становились необъяснимо желанны, дороги стоявшим на краю поля бойцам, которым из всей роты судьба не осмелилась поставить черные отметины.
-Неужели сейчас встретим своих?! - Все не верил происходящему Анатолий Ручкин.
-Моли Бога, сержант, что немцы не через это поле откатываются, - подал голос Загайный. - Если им не удалось отправить нас к праотцам, то наши бы точно перемешали здесь с землей.
В подтверждение своих слов он указал рукой на удирающих эсэсовцев, за которыми катился сплошной вал огня. Несколько немецких танков остановились, задымили.
-Получили! Мрази, вашу мать, - у старшины на скулах заходили желваки.
Картина происходящего с новой силой всколыхнула, взбудоражила все внутри у двух вырвавшихся из преисподней солдат. Нет, в их глазах читалось не только торжество отмщения. Там угадывалось и другое: и всегда подспудно жившая в них убежденность в правоте своего дела; и уверенность именно в таком исходе для врага; и чувство до конца исполненного ими солдатского долга; и гордость за нашу великую русскую силу, которая сокрушила отборные части Гитлера. На фоне клонящегося к закату солнца смердящие черным дымом немецкие танки напоминали потухшие свечи, поставленные за упокой.
-Пойдем, там все ясно, - тихо сказал Анатолий Ручкин.
У него по всему телу пополз озноб: начала зашкаливать температура. Шум и звон в голове перекрывались сильной болью в плече. Старшина посмотрел на товарища, и ему стало все ясно без слов.
-Дай, понесу автомат.
Ручкин снял с левого плеча свой ППШ и молча протянул его.
-Откуда, братцы? - Лихо подскочил к ним юный лейтенант в новенькой форме, похоже только что закончивший курсы "Выстрел" и впервые попавший на фронт.
-Оттуда, где вся рота осталась, - сержант скривился от боли. - Скажи лучше, где ближайший медсанбат.
Лейтенант смутился, виновато заморгал глазами.
- Идите чуть правее, - махнул рукою. - Там сейчас полно войск подтянули. - Он как будто оправдывался, что они не успели вовремя подойти на подмогу погибшей роте.
Николай Загайный подхватил под левую руку товарища, и они зашагали в указанном направлении. Страшно мучила жажда. Вода во фляге уже давно закончилась, жутко хотелось пить. Впереди увидели скопление людей. Обступив что-то плотным кольцом, все стояли, наклонившись, периодически взмахивая над головой руками. Раздавался невообразимый шум, мат. Когда подошли ближе, поняли, что народ толкался у колодца. Кого здесь только не было: и танкисты, и артиллеристы, и связисты, и пехотинцы, и интенданты. Все спешили, всем хотелось пить, у всех находилось оправдание на свою первоочередность. Как только на сделанный из солдатских обмоток веревке вытягивался из колодца котелок, десятки рук пытались его перехватить и увлечь в свою сторону. Наглее всех были танкисты, пытавшиеся оттеснить от колодца остальное воинство.
- Посиди, я сейчас. - Старшина Загайный снял с себя оружие, положил его на землю, вытащил из вещмешка котелок.
Лихо, расталкивая окружающих, он мигом вклинился в гущу темных комбинезонов.
-Куда прешь! Откуда такой наглый взялся? - Понеслись возмущенные крики.
-Оттуда, где вас еще не было! - Рубил старшина. - Раненный у меня!
Толпа дрогнула, потом замерла. Кольке Загайному хватило этого мгновения, чтобы перехватить котелок с водой, перелить в свой, и виртуозно выскользнуть из возбужденно загудевшего, расшевеленного кольца людей.
-Держи, сержант! - Он протянул котелок.
Анатолию показалось, что такой удивительной, животворной воды он еще не пил никогда. Трудно было заставить себя оторваться от котелка, хотелось пить и пить. Прохладная, живительная влага тушила разбушевавшийся внутри пожар, сухость во рту и жар в теле понемногу спадали. Старшина тоже удовлетворенный оторвался от котелка, оставив в нем воды.
-Эй, служивый, - обратился Загайный к проходившему мимо пожилому бойцу с забинтованной головой. - Где поблизости медсанбат?
-Ох, робятки, - поправляя на плече карабин, заокал он. - Думаю, до ближнего верст десять махать - Подумал, почесал затылок. - Туды надо быть вам. - Протянул перед собой руку, показывая направление движения.
Закат уже отыграл. Сумерки быстро переходили в ночь. Засветились первые звезды, озорно и весело перемигиваясь друг с другом. Идти ни куда не хотелось, да и сил уже не было для этого. Сидели молча, низко склонив головы.
-Идем или до утра потерпишь? - Старшина поднял голову.
-Давай до утра, - согласно кивнул Ручкин. - Не дойду.
Народ у колодца постепенно рассасывался, звуки стихали, все вокруг мягко погружалось в ночную тишину.
-Наберу на ночь воды, - начал вставать старшина.
Вскоре он вернулся, держа в одной руке котелок с водой, в другой - уложенные в скатки две плащ-палатки.
-Какие-то раззявы недалеко от колодца оставили, - прокомментировал он. - Нам в самый раз.
Пошли глубже в степь, оставляя колодец, у которого периодически появлялся шумный, военный люд. Выбрали место, где казалось погуще растет трава. Николай Загайный расстелил плащ-палатки.
-Ложись, - он рукой указал на одну из них.
Анатолий Ручкин левой рукой стянул с себя сапоги, размотал влажные от пота портянки, расстелил их на траве. Подложив под голову вещмешок, осторожно, не задевая правого плеча, лег на спину.
-Что не ложишься? - Спросил старшину.
-Что-то не хочется.
Ныло плечо, гудело в голове. Анатолий переворачивался на левый бок, но боль не утихала. Он снова ложился на спину, закрывая глаза и пытаясь заставить себя заснуть. Перед глазами постоянно оживали картины черного для роты дня.
Николай Загайный сидел с неснятыми сапогами, обхватив руками колени и о чем-то напряженно думая. Потом он встал, достал из кармана мятую пачку папирос, закурил. Глубоко затягиваясь, ходил и ходил взад-вперед. Закончив курить, снова сел, посмотрел на товарища, лежавшего с открытыми глазами:
-Тебе-то что не спится? - Бросил он. - У тебя впереди все ясно.
-В каком смысле?
-В смысле госпиталя, - усмехнулся старшина.
Помолчали.
-Раз не спишь, - начал Загайный, - давай шнапсу примем. - Немного подумал. - За наших ребят.
Анатолий сел, достал из своего вещмешка котелок, протянул его старшине. Тот снял с него крышку, плеснул в них из фляги. Выпили молча. Для них, прошедших испытание смертью, слова были лишними. Николай еще налил, и снова выпили молча.
-Будешь? - Он протянул пачку папирос.
-Давай.
Огонек зажигалки прошелся по папиросам и к горьковато-полынному настою степи примешался резкий, терпкий запах табачного дыма. Тлеющий огонек раскуриваемых папирос выхватывал сосредоточенные лица сидящих солдат. Сверху струился голубоватый лунный свет, а вокруг стоял неумолчный стрекот кузнечиков. В этот хор ночных музыкантов иногда органично вплетался легкий шум ветра, ласково трепавшего степную гриву. Изредка раздавался крик ночных птиц. Потом все смолкало, обволакивая звенящей тишиной привольно раскинувшуюся степь, накрытую ярко-звездным, темным покрывалом ночного неба. Казалось, и не было прожитого дня, насквозь пропитанного человеческой кровью, страданиями, бессмысленной жестокостью, варварством, безумством, все было кошмарным сном в этой бесконечной ночи с такими захватывающими, милыми сердцу, далекими от войны запахами и звуками.
-Такая вот арифметика, сержант... - Качая головой, задумчиво произнес Загайный. - Два здесь, сто двадцать там...
Не успев погасить одну папиросу, закурил другую. Чувствовалось, что его мучит, не дает покою какая-то скрываемая от других мысль.
-Ты ложись, тебе нужно поспать, - глянув на бледное лицо Анатолия, сказал он. - Я еще посижу немного.
Ручкин лег. Выпитое немного сняло боль, накопившееся напряжение. Незаметно провалился в зыбкий сон. Проснулся от клацанья затвора и резко сел. Тревожный взгляд сразу выхватил в лунной ночи рядом валявшуюся с отвинченным колпачком пустую флягу из-под шнапса, дальше, в десятке метров, стоявшего старшину с немецким пистолетом -пулеметов в руках. У его ног валялась скатанная плащ-палатка.
-Ты что, Колька? - Полетел взволнованный голос.
-А...а...
Старшина поднял с земли плащ-палатку и, слегка покачиваясь, подошел к Анатолию, сел. Резко запахло перегаром.
-Тебе Ручкин, не понять меня, - глухо заговорил. - Ты у нас в роте недавно. Пришел из госпиталя и вернешься туда же. А как мне...С кем воевать дальше? - Он вскинул голову и стал сверлить глазами. - Где ротный, где лейтенант, где другие, с которыми я с сорок первого? Что молчишь, сержант? - Последние слова криком унеслись в степь.
В старшине произошел какой-то надлом. Пришедшее сейчас осознание пережитой трагедии, утраты близких ему людей, с которыми ходил на смерть и делил последнее, в кровь обнажившаяся, стоящая перед глазами и не уходящая из памяти бойня роты вывели его из равновесия. Обостренное алкоголем восприятие происшедшего открывало запредельный простор эмоциям и поступкам.
-Мне надо...надо время придти в себя, - продолжал он. - Без них я не могу...не могу сейчас идти туда. - Последовал кивок головой в сторону линии фронта.
Старшина встал, намотал на левую руку скатанную плащ-палатку, в правую взял немецкий МП-40.
-Молчать будешь? - Повернулся лицом к сержанту.
До Ручкина только сейчас дошло, что удумал его товарищ.
-Прежде, чем пальнешь себе в руку, - резко встал Анатолий, - ты еще раз вспомни ротного, лейтенанта, Тимченко, наших сопливых пацанов. - Он не отрывал тяжелый взгляд от стоявшего напротив.
Старшина отвел в сторону глаза, несколько раз поднимал и опускал руку с оружием, потом бросил его, тяжело осел на землю, обхватил голову руками и заплакал навзрыд. Анатолий Ручкин опустился рядом с ним, положил левую руку на плечо.
-Ну, будет, будет, Колька! С кем не бывают такие минуты, особенно после такого...
Старшина убрал с головы руки, стал размазывать по щекам слезы.
-Ничего, Колька, мы сильные, все переживем, - Анатолий погладил его русые волосы. - И за ребят наших еще надо отквитаться. Только мы остались...
-Клянусь, сержант, сколько буду жить, столько у этих мразей будет земля под ногами гореть. - В голосе старшины зазвучал металл. - За наших и вообще...
-А сейчас спать, старшина!
Встали с первыми лучами солнца. Степь ожила, заволновалась разнотравьем на свежем утреннем ветерке, наполняя все вокруг чарующими запахами с преобладанием полынной горечи. Повсюду зазвучали звонкие голоса птиц. Дышалось полной грудью, и не верилось, что рядом идет война.
Нехотя пожевали немецкие галеты, запили колодезной водой и направились в сторону медсанбата. На половине пути тормознули попутку - расхристанного "Захара", спешившего в медсанбат по хозяйственным делам. Натужено гудя, чихая, поднимая клубы пыли, он через полчаса вырулил к чахлому кустарнику, в котором виднелись палатки. Водитель объяснил куда идти. Вскоре Ручкину сделали первичную обработку раны, перевязали.
-Ждите, сержант, в полдень придут грузовики, отправят дальше в тыл, - усталым голосом сообщила врач, женщина уже пожилых лет.
Выйдя из палатки, Анатолий увидел старшину с незнакомым лейтенантом медицинской службы.
-В общем понял, старшина, куда идти? - Вопросительно глянул на него лейтенант. - Всех, кому оказали первую помощь, и не требуется лечение, я сейчас соберу. - Добавил он.
-Все ясно, товарищ лейтенант.
Старшина подошел к Ручкину.
-Подлатали? - Кивнул он на плечо. - Что дальше?
-В полдень на грузовиках в госпиталь.
-И я тоже убываю. Только в противоположном направлении. Получил приказ: сопроводить пешим порядком в штаб полка всех, кого слегка пощекотало. - Загайный кивнул в сторону группы бойцов, которых строил лейтенант.
-Когда уходишь?
-Прямо сейчас.
Они крепко обнялись.
-Не обессудь и не поминай лихом, сержант, - глядя ему прямо в глаза, сказал старшина. - Бог даст, свидимся еще. - С надеждой в голосе добавил он.
