Okopka.ru Окопная проза
Поль Игорь Владимирович
Ностальгия

[Регистрация] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Найти] [Построения] [Рекламодателю] [Контакты]
Оценка: 8.90*15  Ваша оценка:


   (c) Игорь Владимирович Поль, 2005
   НОСТАЛЬГИЯ
   Фантастический роман
  
   Часть первая
   ЦЕПНЫЕ ПСЫ
  
   -1-
  
   Над нашей наспех выдолбленной траншеей, где мы сидим на корточках, прижавшись спинами к стене из сухой красноватой земли, летают рои рассерженных насекомых. Поверх брустверов, едва не задевая их осыпающиеся края, сердито гудят трассы очередей из пулеметов пятидесятого калибра. Мы пьем из мягких фляжек теплую воду и молимся своим богам, у кого они еще остались. И под адский грохот начавшейся артподготовки мы засыпаем сном праведников, и все, как один, видим один и тот же цветной сон. В этом сне мы, сосредоточенные и целеустремленные, как муравьи, бежим вдоль траншей к блиндажам, кое-как укрытым рваными маскировочными сетями. В мутной полутьме мы выхватываем из ящиков штурмовые винтовки, набиваем подсумки магазинами, и торопливо, на бегу, цепляем к амуниции штык-ножи и саперные лопатки. Во сне нам совсем не страшно - ведь это все не по-настоящему, мы выбираемся на бруствер и сноровисто перебегаем на первый-третий к рубежу атаки, не обращая внимания на грохот разрывов и рев штурмовиков над нашими головами. Мы видим вокруг на сотни метров, прямо сквозь жирный дым и напалмовые сполохи. Мы слышим шорох мышей в подвале разбитого дома по соседству. Мы получаем инструкции по дешевым маломощным переговорникам и знаем наперед, что будет с нами в ближайший час. И с падением последней мины впереди, мчимся в атаку, прыгая по исковерканной взрывами палубе, стреляя на ходу в горящие скелеты зданий, часто припадая на колено, чтобы выпустить заряд из подствольника. Во сне мы - снова настоящие морпехи, безбашенные убийцы, затычки в каждой дырке, море по колено. Мы бежим прямо на дульные вспышки, которые мелькают из дыма перед нами, навсегда спотыкаясь о трассеры, перепрыгивая через убитых, не обращая внимания на огонь снайперов. И чем ближе к нам оскаленные каменные морды, тем яростнее мы бежим, и вот уже в груди поднимается жгучая волна, и она гонит нас по разрушенным лестницам вверх, и мы швыряем гранаты в обугленные оконные проемы и стреляем в упор по маленьким фигуркам, которые поднимаются нам навстречу из черных глубин, не разбирая толком, кто перед нами. "У-бей у-бей у-бей у-бей" - вместе с кровью стучит в наших головах тяжелый ритм. В упоении мы кидаемся наперерез струям свинца, мы вопим без слов, перекрывая выстрелы криками, и сыплем впереди себя длинными очередями, а когда пустые магазины отлетают в стороны, мы бросаемся в рукопашную и разбиваем легкие приклады наших неженок М160 о чьи-то груди и головы. Мы чувствуем вкус металла во рту от своей и чужой крови. Мы растекаемся по перекошенным плитам коридоров неудержимой волной, мы выхватываем ножи и лопатки и в слепой ярости режем и кромсаем, топчем еще живых, стремясь достичь того, что горит в наших мозгах пульсирующей красной линией. И когда достигаем, то нас не стронуть с этой линии даже танком. Прячась за разбитые кровати, перевернутые шкафы и почерневшие стены, мы вцепляемся в эту линию зубами. И один за одним докладываем о выполнении задачи. И нам так жаль, что приходится уходить, оставлять эту волшебную границу, но уже закованные в броню дружественные фигуры сменяют нас, и вновь хлопают минометы, заволакивая дымом и пылью улицу впереди, и штурмовики один за одним с ревом сваливаются сверху, обрушивая половинки домов и, как соломинки, раскидывая стволы деревьев в сквере.
   Мы возвращаемся обратно, обходя немые фигуры, подбирая своих ненастоящих раненых и не взаправдашних убитых. И бронированные фигуры больно хлопают нам по плечам и спинам и что-то шевелят губами из-под поднятых лицевых пластин. Но мы не можем разобрать ни слова, наши уши настроены только на сигналы наушника, и мы равнодушно обходим сияющих великанов и спешим почистить винтовки и вновь уложить их в зеленые ящики. Ведь мы получили команду "отбой", а даже во сне мы привыкли выполнять все полученные команды. Нам даже доставляет удовольствие выполнять их, ведь это все не на самом деле, и сами мы - ненастоящие.
   Двое морпехов преграждают мне путь. "Дружественные цели" - шепчет кто-то внутри меня. Я обхожу их по большой дуге, но морпехи упрямы. Они тянут меня к себе. Они что-то кричат мне, и мне кажется, что я слышу их крик, словно придушенный подушкой. "Садж! Трюдо!" - орут мне на ухо, и я ухожу прочь, потому что выбился из графика и потому что внутри что-то болезненно отзывается на эти крики.
   А затем мы снова просыпаемся внутри траншей, и запоздалый ужас наваливается на нас. И мы тихо скулим, скорчившись на замусоренной земле, сжав свои головы грязными руками со сбитыми в кровь ногтями. И мы никакие не морпехи, мы больше недостойны этого звания, нас лишили права называться так, потому что мы - оставшиеся в живых бойцы роты "Альфа" третьего дисциплинарного батальона Имперской миротворческой группировки, планета базирования Шеридан.
  
   -2-
  
   Мою подругу зовут Ника. Она моложе меня почти на двадцать лет. Целеустремленная, как пуля, с длинными ногами и потрясающе вылепленным лицом. Ника звонит мне в офис и спрашивает своим прерывистым контральто, при звуках которого у меня сладко щемит в груди: "Ив, чего бы ты хотел на ужин?". Ее лицо среди разбросанных папок с бумагами, мерцающего голодисплея, прозрачных макетов оборудования, кучки сувениров вокруг недопитой чашки остывшего кофе, словом, среди бардака, царящего на моем столе, выглядит, словно неземное видение. Она с улыбкой ждет, склонив голову набок и рассматривая меня своими умными, чуточку ироничными глазами, пока я откинусь на спинку кресла и с хрустом потянусь, закинув руки за голову. Что поделать, я никогда не отличался воспитанностью. То, что мне всегда везло с женщинами, скорее следствие моей дикой необузданности, чем умения сознательно подать себя в выгодном свете.
   - Тебя, моя сладкая, - наконец, мурлычу я, нимало не греша против истины. Нику просто невозможно не хотеть, даже если ты дал обет безбрачия и у тебя не все в порядке с осуществлением желаний.
   - Ну, кто бы сомневался, - довольно улыбается Ника. - А на столе?
   - И на столе, - отвечаю я со смешком.
   - Ну, тогда я закажу мяса. Ужасно соскучилась по свинине. Просто вижу ее наяву!
   - Дорогая, я оскорблен до глубины души! - возмущаюсь я. - Ты соскучилась по банальной свинине! Я ожидал, что ты скажешь что-то вроде "я жду - не дождусь, когда ты вернешься", или "мне без тебя грустно...", или, на худой конец, "я соскучилась"!
   Ника хихикает. Склоняется ближе к экрану. Показывает мне язык.
   - Сначала ужин, - говорит она, смеясь. - И вообще, ты поразительно однообразен! Есть ведь интересные вещи и кроме секса.
   - Например? - притворно удивляюсь я.
   - Например, автомобильная выставка в Паблик-Сити. Отличная тусовка, много музыки, бесплатного вина и нужных людей.
   - Милая, ты же знаешь - любым полезным контактам я предпочту часок-другой в твоем обществе. Тет-а-тет.
   - Увы, дорогой... Именно поэтому твой бизнес - скорее хобби, чем средство для зарабатывания денег. Если бы ты меньше времени барахтался в постели, мы бы уже ездили на "корвете-элит".
   - Что есть, то есть, дорогая, - нимало ни смущаясь, отвечаю я, - Но меня уже поздно перевоспитывать, верно?
   - Наверное, именно за это ты мне и нравишься. В мужчинах так редко встретишь постоянство. До вечера, ненасытное чудовище! - Ника посылает мне воздушный поцелуй.
   - Я тебя люблю, - успеваю я сказать гаснущему лицу.
   Звонок Ники отрывает меня от приятного занятия. Сидя за компьютером, я подсчитываю прибыль от крупнейшей в истории моей фирмы сделки. Пятнадцать лет подряд, день за днем, мухой о стекло я безуспешно бился в своем крохотном офисе с хроническим невезением, а попросту говоря - с собственной ленью и неумением вести дела. Пятнадцать лет жизни, когда я едва сводил концы с концами, делая хорошую мину при плохой игре, мило и победно улыбаясь соседям и банковским клеркам, излучая уверенность, которой в помине не было. Бесконечная череда закладных и банковских векселей, постные лица поставщиков, открывающих мне товарный кредит. Не менее постные лица фермеров и управляющих мелкими фермерскими хозяйствами - моих клиентов, делающих вид, что оказывают мне большую услугу, покупая у меня запчасти к сельхозоборудованию по баснословно низким ценам. И вот, наконец, удача. Каким-то чудом я сподобился выиграть тендер на поставку партии запасных частей одной из крупнейших сельскохозяйственных компаний Английской зоны. Холдингу "TRI". Бессонный месяц, хождение по банкам, получение долгожданного кредита под обеспечение сделки. И вот завтра, строго по графику, я приступаю к отгрузке товара. По самым скромным подсчетам, после уплаты налогов, расчетов с банком и поставщиками, после выплаты жалования и премий персоналу, после погашения задолженностей за аренду земли и еще целой кучи выплат, у меня еще остается около шестидесяти тысяч кредитов. И никаких долгов! Я даже зажмурился, стараясь представить себе, каково это - жить без долгов. Новые программы товарного кредитования и новые входные цены - я автоматически перехожу в другую категорию клиентов, плюс перспектива постоянного сотрудничества с "TRI". Жизнь преуспевающего мелкого дельца. Ну и дела. Ника определенно приносит мне удачу.
   Считать прибыль до завершения сделки - дурная примета. Я суеверен, как колдун вуду. Жизнь научила меня осторожности. Я отталкиваю от себя клавиатуру и иду остудить голову. Весело напевая, спускаюсь из офиса - небольшого стеклянного пузыря под крышей склада, - на ходу оглядывая сверху ровные ряды ящиков, которыми склад уставлен так плотно, что почти не остается места для обязательных по требованиям пожарной инспекции проходов между штабелями. Боком протискиваюсь между ними, стараясь не задевать лоснящиеся свежей краской надписи "Сельхозоборудование Трюдо". Трюдо, это моя фамилия. Согласен, глупое название. Совершенно не звучное.
   - Сегодня еще вернетесь, сэр? - хмуро интересуется из своей выгородки у входа Фред - пожилой охранник, портящий мне настроение своей постной физиономией вот уже пять лет.
   - Не знаю, Фред, возможно, - с улыбкой отвечаю я. Сегодня у меня такое настроение, что даже вечный скептик и недоверчивый зануда Фред не способен его испортить.
   - Хорошо, босс, - кивает охранник и, отворачиваясь, смотрит в сторону, словно меня тут уже нет.
   - Повнимательнее, Фред. Не спи. Если что - дави на кнопку. А там разберемся. Сам видишь, что у нас тут, - говорю я для порядка (хоть какой, а все же босс) и киваю на стену ящиков.
   Фредди не удостаивает меня ответом. Снова молча кивает, по-прежнему глядя в сторону. Как всегда, считает меня неудачником и пустышкой. Хотя это никак не мешает ему каждый месяц получать из моих рук жалование.
  
   -3-
  
   Мой склад снаружи - просто списанный вертолетный ангар с полевого аэродрома, купленный по случаю через бывшего сослуживца. Легкие листы из ребристого пластика, должным образом уложенные вокруг полукруглых шпангоутов, и ничего больше. Дешево и функционально. Ярко-оранжевая краска придает ему какой-то футуристический вид и приятно контрастирует с зеленым рядом кипарисов, ровным строем возвышающихся вдоль шоссе номер семь.
   Запрыгиваю в ослепительно белый "форд-секундо" с открытым верхом. Шикарную с виду тачку, которую при желании можно выдать за прихоть богатого коллекционера стильных машин. На самом деле я купил ее за бесценок на распродаже аварийных автомобилей. Лихо подруливаю к водородной заправке - бело-синему сооружению по соседству. Взмахом руки приветствую улыбчивую заправщицу. Молодая женщина - Марта, кажется, весело машет мне рукой в ответ.
   - Привет, соседка! - кричу я через поднятый верх, - Мне полный.
   Пока ферма заправщика присасывается к машине, успеваю перекинуться с Мартой парой ничего не значащих фраз. Она по-соседски угощает меня колой, такой холодной, что начинает ломить зубы. Жужжащий жучок камеры наблюдения пролетает над нами и Марта, улыбнувшись на прощание, срывается с места. Мелькая своим симпатичным округлым задиком, затянутым в бело-синий фирменный комбинезон: раз-раз, раз-раз, синий-белый, синий-белый, она спешит к следующему клиенту - здоровенному двухэтажному рейсовому автобусу.
   Движение на шоссе сегодня не слишком плотное, так что я решаю рискнуть и веду "секундо" вручную. Нет ничего лучше ощущения скорости, когда машина чутко отзывается на прикосновение к педали. Я обгоняю тяжелый трейлер, подрезаю истошно сигналящий семейный "крайслер" и вырываюсь на скоростную полосу. Движок утробно урчит, разгоняя обтекаемую торпеду до разрешенных двухсот сорока километров. Встречный ветер шелестит над моей головой тугою волной. Я обожаю скорость и с удовольствием добавил бы еще, но чертова автоматика, настроенная на ограничения округа, ненавязчиво душит мой порыв - педаль вдавливается в пол вхолостую, без видимого эффекта. Редкие перелески - жалкие остатки некогда царящих тут субтропических джунглей, пролетают мимо, чередуясь с невысокими зелеными холмами и яркими пятнами рекламных щитов у обочины. Крохотные озерца с голубой водой брызжут в глаза солнечными искрами. Шоссе уходит к горизонту ровной, идеально прямой струной, автоматы четко выдерживают положенную дистанцию между машинами на соседней полосе так, что кажется, будто все они едут на параде, и все вокруг такое яркое, зеленое, чистенькое, подстриженное, прямо-таки до невозможности лубочное, так что я невольно давлю в себе порыв швырнуть за борт пустую банку из-под колы, чтобы хоть чем-то разбавить неестественность пейзажа. Впереди, среди холмов, возникает и ширится белая полоска, она быстро превращается в нестерпимое сияние, которое, по мере приближения, начинает переливаться всеми цветами радуги - Зеркальный город полностью оправдывает свое название. Я с сожалением касаюсь сенсора автопилота.
   - Конечная точка - бар "Треска". - Говорю я машине, и скорость сразу падает, мы сходим с крайней полосы и плавно вливаемся в поток законопослушных граждан.
   Через пять минут я уже качу в плотном уличном потоке по многоярусным развязкам Зеркального.
   - Мне как обычно, Сэм, - говорю я бармену, усаживаясь на высокий вертящийся табурет.
   Бармен, крепкий пожилой еврей по имени Самуил, с улыбкой кивает мне, наливая бокал своего чудесного холодного светлого пива. Настоящего, сваренного из ячменя и хмеля, а не пойла, синтезированного за час при помощи ведра подслащенной воды и брикета закваски из желтых водорослей. В баре почти пусто. Лишь скучает у стойки с полупустым стаканом минералки в руке отчего-то грустная Лейла - девушка для плотских утех, да какой-то расплывшийся клерк за столиком торопливо поглощает жареного цыпленка. Лейла, почувствовав взгляд, с надеждой поворачивается ко мне, и смотрит вопросительно своими черными глазищами, но я с извиняющейся улыбкой качаю головой, и она снова грустнеет, утыкаясь в стакан.
   Сэм включает визор, и я расслабленно потягиваю пиво, вполуха слушая умный спор трех парламентариев и одного лысого ведущего о том, что же на самом деле происходит в Латинской зоне и что, наконец, нужно сделать, чтобы эти чернозадые прекратили перебегать оттуда своими бесконечными тараканьими колоннами и не отнимали работу у добропорядочных граждан, и не насиловали наших женщин, и не похищали наших детей, и не взрывали наши машины, припаркованные у наших же магазинов, и не доставали всех своими гребаными идеями про какую-то волшебную Демократию, вместо того, чтобы пойти и заработать на кусок хлеба для своего выводка, и не висели гроздьями на наших шеях, не заваливали мусором дворы и проезды в своих долбанных Латинских кварталах, не бросали банки с бензином в полицейские патрули, и не требовали от властей соблюдения их национальных традиций в местах их компактного проживания. В общем, все как обычно.
   - Ну, и как тебе это? - кивает Сэм на экран.
   Сэм - жуткий националист и патриот, после того, как ублюдки из НОАШ расколотили ему витрину во время празднования Дня Императора. Просто пальнули по ней из дробовика из окна какой-то колымаги, выразив, таким образом, свой протест. Самуил до сих пор не может понять, как соотносится витрина его забегаловки в недорогом районе с политикой Императора на новых территориях. Зато теперь он внимательно слушает всех этих лысых мудаков в галстуках, которые любят сделать вид, что говорят умные вещи и пекутся о благе народа, хотя их власти не хватает даже на то, чтобы запретить рекламу наркопива возле школ. И еще он принципиально не берет на работу латиносов.
   - Да так как-то, - неопределенно пожимаю я плечами, - По барабану мне, ты же знаешь, дружище.
   Мне действительно по барабану. Я вижу, как толпы худых черноволосых людей загаживают Зеркальный город. Мой город. Как ширятся Латинские кварталы и как раковой опухолью расползается оттуда трущобная дрянь. Как опасно стало показаться на улице в спальном районе, ночью, одному и без оружия. И как забитые, плюгавые латиносы в последнее время стали подозрительно организованы, наглы и предприимчивы. Но мне до кадыка начхать на это, потому что от меня тут ни хрена не зависит. Эти болтуны из парламента Зоны могут трещать сколько душе угодно и сколько угодно могут устраивать показательные процессы над убийцами и террористами, частенько заканчивающиеся смехотворными приговорами, но реальной властью на Шеридане обладает только Император. Его право решать - казнить или миловать. И как казнить. Только ему подчиняется армия и Национальная гвардия. И я понимаю, что время разговоров уже давно прошло, но понимаю также, что у Императора длинные руки - очень много длинных рук, но всего одна голова. И если Император мне прикажет, я возьму штык поострее и посшибаю со смуглых шей эти гребаные кудрявые головы. Еще я понимаю, что думаю так потому, что я бывший морской пехотинец. Кто не служил, тот не поймет. И Сэму это объяснять долго, потому как он не служил, да и не хочется мне. Не хочется сидеть, и переливать из пустого в порожнее, как та четверка на экране. Поэтому я всегда отвечаю, что мне по барабану. Удобная такая формула. "Ты меня не трогай, и я тебя не трону". Я бы мог объяснить Сэму, что нужно делать. Это ведь так просто. Просто завести себе здоровенный такой дробовик, пятизарядную дуру полицейского образца. Набить ее патронами с картечью, и когда в следующий раз чернявый выродок врежет битой по твоей витрине, или выстрелит в нее из машины, схватить эту дуру, и разрядить ее ему вслед. И тогда из каждого бара, каждой парикмахерской, каждого мелкого офиса хлынет поток свинца и сметет с улиц эту шваль, и снова сделает ее незаметной и знающей свое место. Но Сэм - законопослушный гражданин. Ему проще нажать ногой тревожную кнопку, и полиция приедет, куда ей деться? - и пяти минут не пройдет, и устроит показательную погоню по всем правилам, и ни хрена не поймает, и уедет с чувством выполненного долга, а ублюдки с дробовиком приедут снова и с криками "Да здравствует Демократия!" и "Долой имперскую диктатуру!" бросят в дверь самодельную бомбу. И политики вновь будут говорить с экранов об эскалации насилия и о необходимости принять жесткие меры и применить санкции. С такими вот мыслями я и допил свою первую кружку.
   - Сэм, включи чего-нибудь повеселее, - прошу я, и визор шарахает в зал гулким ритмом, запахом мускуса и сладкого пота от извивающейся в танце полуобнаженной смуглой женщины.
   Даже Лейла поднимает голову и заинтересовано разглядывает тропическую секс-бомбу. Я же беру вторую кружку и в три глотка осушаю ее наполовину. Смотрю на часы. Еще час - и можно ехать за Никой. Я представляю, как снова будет вечер вдвоем, она и я, а потом ночь, и от накатившего ощущения ее сильного тела мне хочется броситься в машину и забрать мою кошку из ее офиса прямо сейчас.
   - А ничего, уютненько тут у вас, - звучит над ухом странно знакомый голос.
   Я поворачиваюсь и нос к носу сталкиваюсь с сержантом Корпуса морской пехоты в нелепом штатском прикиде. С Эрнесто Фаром, или с Гусеницей. С Гусом, собственной персоной.
   - Твою мать, Француз, - только и может сказать Гус, и мы крепко обнимаем друг друга.
   В зеркальном отражении за стойкой я вижу, как на нас, двух обнимающихся здоровенных мужиков, исподтишка пялится допивающий кофе клерк за столиком. И Лейла тоже смотрит с нескрываемым любопытством. Она еще не поняла в чем дело, и мысль о том, что я скрытый гомик, для нее чрезвычайно нова и интересна.
  
   -4-
  
   - Гус, сволочь ты этакая, сколько лет мы с тобой не виделись? - интересуюсь я, усаживаясь за столик.
   - Столько не живут, Француз, - весело скалится Гус. Отхлебывает пива, одобрительно кивает, глядя на кружку. - А ты изменился. Помягчел. Спишь на мягком, много мяса потребляешь?
   - Гус, хватит сленга, давай поговорим как люди. Я уже пятнадцать лет, как завязал.
   - Это ты завязал. А я только оттуда. И для меня это никакой ни сленг, чугунная твоя башка, - снова отхлебывает, задумчиво щурится, - Пятнадцать лет... как время летит, епть...
   - Гус, ты как привидение. Я уж позабыл, нахрен, все. Все говно забылось, остались только какие-то картинки яркие. Так бы и прогулялся сейчас по Марву. Тогда все так просто было... Помнишь, как мы жили в Марве?
   - Совсем ты старик стал, Француз. А такой кабан был в поле... Хрена там помнить - дыра дырой. Только пиво там и хорошее. Да девки недорогие. Я только вчера оттуда. А дерьма там и сейчас полно, - говорит Гус.
   Некоторое время мы молчим. Гус сосредоточенно жует острый мясной рулет.
   - Кто ты сейчас - штаб? - интересуюсь я.
   - Да нет, бери выше. Воррент я.
   Гус снова прикладывается к кружке. Я делаю Сэму знак повторить. Качаю головой.
   - Служака, мать твою. Взвод дали?
   Гус кивает.
   - Альфа-три, первый третьего.
   - И давно?
   - Года три тому.
   - Надо же, ты - и унтер. С ума сойти, - я никак не могу представить громилу Гуса в подофицерской форме.
   Сэм приносит нам еще по кружке.
   - Чем занимаешься? Женился, поди? - спрашивает Гус.
   - Не-а. Не женился. Подруга вот есть. Закачаешься, какая, - хвастаюсь я, - Железками понемногу приторговываю.
   - Не женился? А тогда чего слинял-то?
   - Да как тебе сказать. Это сейчас все хорошо вспоминать. А тогда достала меня тупость эта. До печенок, - я кручу вилкой кусочек рыбы на тарелке, - И жена у меня была. И дочь есть, большая уже. Развелся лет пять назад.
   - Тоже достало? - понимающе спрашивает Гус.
   Я неопределенно киваю.
   - Француз, ты как был перекати-поле, так им и сдохнешь, - совершенно беззлобно констатирует Эрнесто.
   Я удивлен. Такие отеческие нотки звучат в его голосе, что меня так и тянет выговориться. Это ж надо, как звание человека меняет.
   - На самом деле, у меня все хорошо, - говорю я, словно оправдываясь. - Есть свое дело, правда, маленькое, есть где жить, с кем спать.
   - Да не то это все, - заявляет Гус, жуя мясо, - Ты как был морпехом, так им и остался. А то, что слинял, ни хрена не изменило. Тут ведь у вас сложно все. Воля, блин. Что с ней делать-то? На хлеб мазать? Так масло повкуснее будет. Что, не так? Не надоело еще свободное предпринимательство? - последнюю фразу Гус произносит с издевательской гримасой.
   - Не знаю, Гус, может ты и прав. Знаешь, старик, а взвод тебя сильно изменил. Солиднее сделал, что ли... Нипочем бы не поверил тогда, что ты вот так говорить можешь. Тебя ж кроме драки и девок и не интересовало ничего.
   - Я повзрослел, мать твою, - Гус склоняется ко мне. - А вот ты - постарел. Чувствуешь разницу, Француз? Но все равно, я рад тебя видеть. Просто чертовски рад. Это ж надо - как тесен мир. Захожу выпить холодненького в первую же забегаловку, и встречаю тебя.
   - Наши-то где?
   - Да кто где. Пораскидало. Взводный теперь уже комбат. Подполковник. Сало в офицерскую школу свалил, белой костью заделался. Кто-то пенсию выслужил. Дарин облажался - на мину наступил. Закопали.
   - На мину? На учениях что ли? - удивляюсь я.
   - На Тринидаде высадку отрабатывали. Какой-то выблядок из местных самоделку на берегу установил. Дарин и вляпался. Ноги напрочь оторвало.
   - Дьявол! - с чувством говорю я. - И до вас докатилось, значит?
   - Что значит, "и до вас"? - подозрительно спрашивает Гус. - С нас оно и началось. В колонны на марше стреляют. Тропы в джунглях минируют. В военном городке снайпер двух баб замочил. Среди бела дня. Из магазина шли.
   - Я думал, только у нас такая каша, - качаю я головой.
   - Она везде такая. И скоро будет еще круче. Все к тому идет. Задницей чую. На Тринидаде часовые уже конкретно оборону держат. Стреляют там каждый день. Боеприпасы оттуда вывозят, склады чистят. Увольнения отменены. Тут еще попроще, у англиков. А у латинцев - полная труба. Ты в курсе, что у них набор запрещен? Больше оттуда ни одного рекрута. И всех, кто оттуда призвался, потихоньку перевели к черту на кулички. Независимо от званий и заслуг.
   - Чего, думаешь, заварушка будет? - я понижаю голос.
   - Тоже мне, тайна, - хмыкает Гус. - Однозначно будет. Все бы ничего, но эти их лозунги "Шеридану - демократическое правление" да "Долой имперских оккупантов"... Сам знаешь, Генрих и не за такое в пыль растирал.
   - Давно пора, однако - задумчиво замечаю я.
   Гус только молча кивает.
   За разговором мы незаметно опорожняем несколько кружек. Приятное легкое опьянение охватывает меня. Я всегда был слабоват на спиртное. Бар постепенно наполняется народом. Голоса, смех, звон посуды и музыка начинают сливаться в неповторимый звуковой фон, присущий небольшим забегаловкам. За этим фоном я не сразу слышу трель коммуникатора. Ника. Я совсем забыл про нее.
   - Ты где, чудовище? - спрашивает она.
   Гус с любопытством косится на ее лицо.
   - Я в "Треске", кошка, - говорю я с улыбкой, - Встретил старого друга.
   - Алкоголик, - шутливо выдает Ника. - Познакомил бы нас, что ли?
   - Конечно, милая. Дорогая, это мой друг Эрнесто Фар. Уорент-офицер морской пехоты. Эрнесто, это Ника Шкловски... мой близкий друг.
   - Рад знакомству, мисс, - склоняет коротко стриженную голову Гус.
   - И я рада, Эрнесто. Вы посетите нас сегодня?
   Все-таки Ника бесподобна. Откуда эта интонация у дочери мелкого имперского служащего? А эта улыбка?
   - Увы, мисс, не сегодня. Через час я должен уехать. Мне очень жаль, - чопорно говорит Гус.
   - И мне жаль, Эрнесто, - цветет улыбкой Ника. Поворачивается ко мне. - Ты заедешь за мной, чудовище?
   - Да, через часок, дорогая.
   - Я уж подумала, ты меня бросил, - хихикает Ника. Улыбается Гусу и обрывает связь.
   - Не дождешься, - говорю я, пряча коммуникатор в карман.
   - Ну, все-таки жизнь твоя не так пуста, - подкалывает меня Эрнесто.
   - А то!
   Оставляю Гусу свой номер. Беру с него обещание позвонить сразу, как только будет в Зеркальном.
   - Слово! - божится Гус.
   Я смотрю в его лицо. Продубленное солнцем, битое морским ветром и песком. На мощные желваки. На морщины вокруг глаз. На седые виски. Гус не то, чтобы сильно сдал, но стал как мореное дерево, что ли. В нем трудно узнать того, прежнего, молодого и бесшабашного Гусеницу. Трудно, но можно.
   - Береги себя, унтер. Не подставляйся, - прошу я его.
   Он смеется в ответ. Глаза его серьезны.
   - Да брось, Француз. За меня теперь в говно лезут тридцать лбов, типа тебя, только умнее. А я знай себе иду тихонько сзади и подсказываю, как не испачкаться. Все будет нормально.
   Мы крепко жмем друг другу руки. Я расплачиваюсь за выпивку. Автопилот выводит машину в расступившийся уличный поток. Мне хорошо и грустно. Гус, старая ты сволочь... Как, однако, тесен мир...
  
   -5-
  
   - Мне понравился твой друг, - сообщает Ника, прижавшись щекой к моему плечу, - Он чем-то похож на тебя.
   - Такой же старый? - уточняю я.
   - Ты не старый. Ты зрелый, - возражает она. - Сколько можно повторять?
   Я легонько прикасаюсь губами к ее лбу. Обвиваю рукой плечи. Ника закрывает глаза и тихонько улыбается.
   - Маленькая лгунья.
   "Форд" уверенно петляет по городским развязкам, приближая нас к дому. Многоцветные зеркальные башни возносятся над нами к самым облакам. Отражаясь от полированных граней, вечернее светило яркими брызгами разлетается по соседним башням, снова многократно дробится и каскадами света сваливается на нас. Сколько живу в Зеркальном, все не могу привыкнуть к этой красоте. Свет слепит глаза и не дает увидеть ничего, кроме ярких разноцветных лучей, скрывающих грязные подножия великанов и многочисленные полицейские патрули вокруг. Огромные рекламные сполохи возникают в воздухе, манят, чего-то обещают, пронзают звучными аккордами, цветут улыбками и довольными лицами. Мы проносимся прямо сквозь них. Некоторые еще и пахнут: духами, пряностями, свежим морским ветром. Иногда банальным пивом или жареным мясом. Каскад запахов обволакивает нас, мы несемся сквозь соблазнительные ароматы, и запах волос Ники смешивается с ними.
   Машина крутит стремительные спирали, спускаясь по огромному серпантину сквозь мешанину транспортных уровней. Автопилот выбирает кратчайший маршрут. Я редко включаю систему Безопасности, не включил и сегодня, и теперь центробежная сила валит нас на мягкие подушки, дурачась, мы барахтаемся на них, пытаясь подняться и освободиться друг от друга, но машина закладывает очередной головокружительный вираж, и Ника снова, смеясь, утыкается мордочкой в мой бок. Движок набирает обороты. Над нами опускается крыша, сразу отсекая шум ветра. Место, где мы едем, не считается безопасным. Здесь могут бросить из окна в проезжающую машину бутылку или чего похуже. Просто так. Без повода. Семидесятая улица, с первого по восемнадцатый уровни, широкой дугой охватывает южную границу Латинских кварталов. Тут нет рекламных голостендов и воздух пахнет отнюдь не пряностями. Цветная ароматная жизнь остается где-то вверху, почти невидимым отсюда пятнышком света. Останавливаемся на перекрестке, пропуская тяжелый мусоровоз. Рядом с визгом тормозит здоровенный открытый джип. Четверо смуглых парней, потягивая наркопиво, белозубо скалятся в нашу сторону. Взгляды их липкие, как патока, они похотливо ощупывают лежащую у меня на плече Нику.
   - Сеньор, не хотите помыть машину? - издевательски спрашивает один из них, перекрикивая звуки заунывной аритмичной музыки.
   Я молча отворачиваюсь. Игнорирую откормленного крысеныша. Под сиденьем у меня разрешенный к ношению короткий автоматический дробовик. И я неплохо умею с ним управляться. Левая рука удобно ложится на отполированную рукоять. Но разборки с местной, прикормленной бандами, полицией мне ни к чему. Чувствую, как напрягается на моем плече Ника.
   - Все нормально, солнышко, не волнуйся - шепчу я ей.
   - Папаша, отпусти дочку развлечься! - вопит другая образина. Глаза его совсем свело в кучу от принятой на грудь ударной дозы, он с хрустом мнет пустую банку и швыряет ее мне под колеса. Идиотское блестящее кольцо свисает с его ноздрей.
   Отпускаю дробовик, выставляю руку в окно и показываю образине поднятый мизинец.
   - Ты на себя в зеркало давно смотрел, урод? - спрашиваю я. - Сходи в зоопарк, там у макаки как раз течка.
   Автопилот трогает вперед. Ускорение вдавливает нас в сиденья. Джип дымит лысыми покрышками, с ревом стартуя следом. Дружный мат озверевших обезьян быстро остается позади. Куда им тягаться с моим "секундо". Еще через десять минут мы вырываемся из мрачных глубин и летим вверх, навстречу цветному водопаду. Полицейский кордон на блок-посту тормозит нас, но усталый коп в темно-синей броне, сам явно из верхнего города, едва взглянув на нас с Никой, машет рукой - "Проезжайте, мистер".
   Дома Ника кормит меня острым салатом из побегов бамбука и свининой в кисло-сладком соусе. Мы запиваем ужин легким вином. Я обожаю смотреть, как она ест. Маленькими кусочками, почти невесомыми. Еда словно тает у нее во рту. От вина губы Ники становятся такими сочными, что я, не в силах удержаться, склоняюсь через стол, и, несмотря на ее отчаянное сопротивление, целую их.
   - Дикарь, - смеясь, она отталкивает мою голову и сует мне в рот кусочек мяса.
   - Вкусно? - спрашивает она с надеждой.
   - Обалдеть! - с готовностью подтверждаю я и старательно жую, хотя меня с души воротит от китайской кухни. Но ради Ники я готов съесть любое национальное блюдо. На фоне того, что нас учили жрать на учениях в Корпусе - жареных на костре личинок да сырых змей, любая кулинарная прихоть моей кошки кажется детской шалостью.
   Едва прожевав, Ника кричит домашней системе:
   - Железяка, музыку!
   - Не "железяка", а "жестянка", - поправляю я.
   - Какая разница, она меня и так понимает, - и, подтверждая ее правоту, комнату заполняют гулкие рокочущие звуки. В этом году в моде какое-то подобие африканских ритмов. Не самый плохой вариант, надо признать. Года два назад молодежь тащилась от "природной музыки" - повизгивания и попукивания под аритмичные звуки инструмента, голос которого напоминает хрюканье лесного кабанчика.
   Поужинав, поднимаемся на верхний ярус смотреть закат. Среди искусственных пальмовых аллей на крыше нашей башни прогуливаются парочки. В зарослях шумно резвится молодняк. Мы с Никой чинно, под ручку, подходим к стеклянному ограждению. Молча стоим, обнявшись. Море красно-зелено-желтого огня цветет вокруг нас до самого горизонта. Верхние ярусы еще брызжут яркими отражениями, но снизу к ним уже подбирается чернильная тьма. Зрелище тонущего огня гипнотизирует даже меня, закоренелого циника.
  
   -6-
  
   Ника уютно посапывает рядом, свернувшись калачиком. Водопад ее волос разметался по подушке. Слабенький свет ночника усиливает черными тенями ее рельефные выпуклости и впадинки. Моя кошка не любит спать в темноте. Я лежу рядом, голова на локте, и любуюсь ее совершенными формами. Тело еще ощущает ее горячие прикосновения. Пряный запах недавнего секса щекочет мне ноздри. Ника не любит принимать душ после этого. "Я хочу чувствовать наш с тобой запах. Он такой настоящий" - сказала она год назад, после нашей с ней первой близости. Я ласкаю взглядом ее матовую кожу, глаза спускаются вниз, на ее чудные округлые бедра, на согнутые в коленях и поджатые к животу длинные, тонкие в кости ножки. И волна желания снова бродит во мне, словно я сбросил с себя лет двадцать, и мне хочется прикоснуться губами к ее розовому соску, и почувствовать ее трепет, и ощутить во рту ее жадный язычок. Но мне так жаль ее будить, мою хрупкую фарфоровую статуэтку, мою приносящую удачу дикую кошку, и я молча любуюсь ее телом и мечтаю, как она, сладко потянувшись, поцелует меня завтра утром.
   Мне не спится. Гус не идет из памяти. Стараясь не разбудить Нику, я осторожно перекатываюсь на спину, закидываю руки за голову, и, прикрыв глаза, тихонько рассматриваю свои черно-белые картинки. Память возвращает меня в Корпус. Черт возьми, неужели это было со мной? Десять лет, от звонка до звонка. Когда-то я мечтал вырваться из однообразной военной рутины. Гус всколыхнул во мне что-то, что, как я думал, давно усохло за ненадобностью. Вспоминаю, как пытался улететь с Шеридана после увольнения. Устроившись в гостинице, три дня я не мог заказать билет - мне вежливо отвечали, что система бронирования временно недоступна. Затем, смекнув, что дело нечисто, я поехал в порт, где купил билет на грузопассажирский рейс, который отправлялся через сутки. И надо же было такому случиться, что на следующий день мое такси сломалось по дороге в порт и диспетчер не смог найти мне свободной машины. Челнок взлетел без меня. И началось. В автобусах, следующих в порт, не оказывалось свободных мест. Бюро проката, все, как одно, не выдавали мне в аренду автомобиль, мотивируя это тем, что я не гражданин Шеридана. Диспетчеры такси извинялись и сообщали, что не могут выполнить мой заказ ввиду непредвиденных обстоятельств. Авиакомпании сообщали мне, что мой рейс задерживается на неопределенное время, а затем извещали о времени регистрации буквально за час до взлета челнока. Военная полиция встречала меня на границе порта и приглашала пройти с ними "для выяснения личности". Полиция задерживала меня для проверки документов за несколько часов до отлета, часто прямо у входа в гостиницу. Мои деньги утекали, как вода, а я все болтался между гостиницей и портом, когда на попутках, когда кружным путем, а однажды даже пешком протопав десять километров от соседней деревушки. Кончилось это тем, что меня перестали пускать и в гостиницы, ссылаясь на отсутствие мест. И тогда мы заключили негласное соглашение. Я и СБ. В очередном дешевеньком номере я сообщил выключенному коммуникатору: "Ладно, засранцы, ваша взяла. Я не уеду с вашей сраной планетки. Как поняли, прием?". Так что полиция резко оставила меня в покое и хотя бы проблема с жильем отпала. Но это было еще не все. Через три месяца после увольнения на меня накатило такое жгучее желание вернуться в свою роту, что я начал надираться по вечерам до беспамятства, лишь бы избавиться от кошмаров, которые снились мне ночами. В них я снова носил сине-зеленую броню и с наслаждением жрал синтетическое мясо из сухого пайка, запивая его горячим эрзац-кофе из саморазогревающейся одноразовой чашки. Надолго это не помогло. Однажды ночью, пьяный в дым, я очнулся у КПП базы от шума отъезжающего такси. Как я тут оказался - ума не приложу. Взбеленился я тогда не по детски. "А вот с этим - хрен вам, ублюдки!" - громко сказал я в ночную темноту, несказанно удивив часового, и пешком отправился до ближайшего городка. Теперь каждый вечер я проглатывал пригоршню транквилизаторов, отключал коммуникатор и проваливался в сон, больше похожий на беспамятство. Иногда я просыпался на полу. Даже однажды у порога номера. Видимо, во сне пытался добраться до своей части. Но ударная доза химии нарушила связь между ногами и мозгом, и тело смогло доползти лишь до двери. Через месяц пытки, уже слабо соображавший, кто я и что со мной, я почувствовал, как меня постепенно отпускает. Очевидно, гипновнушение, понуждающее к возвращению в часть боеспособного обученного рекрута, было рассчитано на короткий период. Вот так я и стал мелким коммерсантом на провинциальной планете с хорошим климатом.
   Ника тихонько возится во сне, устраиваясь поудобнее. Кладет мне голову на плечо, сонно чмокает меня в грудь сухими горячими губами и обнимает мой живот. Я прижимаюсь щекой к ее пушистой макушке. И, улыбаясь, тихо засыпаю.
  
   -7-
  
   Мне снится очень хороший сон о том, как мы с отцом ремонтируем наш старый колесный джип. По меркам Торонто, довольно развитой планеты, наша машина - настоящий раритет. Дорогой и редкий. Мама приносит нам в гараж блюдо с горячими мясными пирожками, и мы поедаем их, усевшись на широкие хромированные подножки, наспех вытерев замасленные руки ветошью. Отец неплохо зарабатывает, и мы можем позволить себе не только солидную современную игрушку с гравиприводом, но и это допотопное чудище на электротяге. Как говорит отец - для души. Хотя кататься на нем в городе довольно проблематично - дорожное покрытие давно не рассчитано на передвижение на колесах. У отца довольно редкая для Нового Торонто профессия - он водитель грузовых гравипоездов. Таких, как он - поискать. Молодежь рвется в колледжи и университеты, мечтает стать инженерами на биохимических заводах и ходить в чистеньких сорочках, наблюдая за контрольными мониторами в кондиционированных офисах. Сутками напролет крутить баранку многотонного монстра, мотаясь между городами, охотников не найти. Поэтому и жалование у отца побольше, чем у дипломированного инженера с солидным стажем, хотя он и иммигрант в первом поколении. Пирожки истекают паром, горячий мясной сок пачкает мне подбородок. Вкус у маминой стряпни такой, что язык можно проглотить. Отец проглатывает очередной кусок и тянется за пивом. То есть я думаю, что за пивом. Но вместо цветной запотевшей бутылки в руках у него отчего-то банка саморазогревающегося пойла из походного рациона. Я даже не удивляюсь, откуда она взялась, - сон есть сон. Пересмеиваясь, мы продолжаем набивать рты грязными руками. Моя сестренка в это время забирается в кабину через распахнутую заднюю дверцу и давит обеими ручонками на кнопку сигнала. Джип протяжно пищит. Я успеваю удивиться, откуда у нашего динозавра такой тоненький голосок и открываю глаза. Пищит мой коммуникатор на прикроватном столике. Панель едва заметно помаргивает красным. Режим тревоги. Ника шевелится, тоже разбуженная комариным зудом. "Все, все, спи, моя хорошая", - шепчу я ей, высвобождая руку и затыкая, наконец, нудный сигнал. Что там может случиться? На цыпочках выхожу из спальни и безуспешно пытаюсь связаться со своим охранником. "Абонент недоступен" - раз за разом отвечает мягкий женский голос. Что за дьявол? Холодея от неприятного предчувствия, набираю номер автозаправки по соседству. "Абонент недоступен". Вот зараза! Ставлю коммуникатор на автоматический дозвон и начинаю быстро одеваться. Целую сонную Нику. - Милая, мне надо срочно уехать.
   - Что-то случилось? - щурится она непроснувшимися глазами.
   - Да нет, ничего страшного. Скоро вернусь. Спи.
   Ночной город пахнет озоном и пылью. "Секундо" летит по пустым виадукам, словно белая пуля. Меня останавливает полицейский патруль. Молодой полицейский проверяет мои документы, пока его товарищ демонстративно целится в меня из дробовика, стоя за ограждением блок-поста. Свет яркого прожектора слепит мне глаза. Во избежание недоразумений держу руки ладонями на руле. Сканер в руках копа тихо пищит.
   - Проезжайте, сэр! - коп возвращает мне удостоверение. - Будьте осторожны, сегодня неспокойно.
   - Спасибо, офицер, обязательно.
   Снова пустые улицы мелькают по сторонам. Опять патруль. На этот раз передвижной. Опять проверка документов. Глухое раздражение заставляет меня нервно барабанить пальцами по панели.
   - Офицер, извините меня, я опаздываю.
   - Перекресток между Шестой и Восемнадцатой закрыт, поезжайте через Восьмую, - говорит полицейский.
   - Что случилось? - интересуюсь я.
   - Как обычно. Латиносы, - раздраженно отвечает коп. Похоже, ему сегодня задали этот вопрос уже раз пятьдесят.
   Сворачиваю налево на ближайшей развязке. Где-то впереди зеркальные башни отражают яркие всполохи огня. Становятся слышны сирены пожарных. Через минуту звуки происшествия проносятся мимо и затихают позади. Оживает коммуникатор.
   - Господин Трюдо? - интересуется мужской голос, не включая изображение.
   - Слушаю вас.
   - Управление полиции, Западный округ. Сэр, это вам принадлежит склад на сороковом километре шоссе номер Семь?
   - Да, мне.
   - Прошу вас срочно прибыть туда. Могу выслать за вами машину.
   - Уже, офицер. Буду на месте минут через тридцать. Может, просветите меня, что случилось?
   - Вам все объяснят на месте. Требуется ваше присутствие на месте происшествия. Всего доброго.
   Коммуникатор пискнул, подтверждая разъединение с абонентом.
   Происшествия? Значит, молчание склада неслучайно. Неприятный холодок в груди растет. "Господи, не дай мне облажаться. Господи, не дай мне облажаться. Господи..."
  
   -8-
  
   Багровое зарево в ночи вижу издалека, за несколько километров. Выжимаю из "секундо" все, что могу. С визгом тормозов останавливаюсь у полицейского ограждения. Красные маячки на нем тревожно перемигиваются, растянувшись вокруг неровной цепочкой. Очень красиво, если смотреть со стороны и не знать, что эти маячки моргают вокруг того, что осталось от твоего бизнеса. На месте склада - полыхающее месиво, из которого нелепо торчат ребра металлических ферм в оплывающих потеках пластика. Несколько пожарных роботов, ослепительно сияя в отблесках огня, топчутся на границе пожара, заливая его потоками пены.
   - Я владелец склада, - кричу я бронированному полицейскому за ограждением, - Мне позвонили из управления.
   Коп опускает прижатый к груди дробовик, с кем-то коротко говорит по радио, разрешающе машет мне рукой. Пролезаю под ограждением. Ко мне спешит какой-то полицейский чин, тоже весь в броне. Мимо, расцвечивая деревья разноцветными вспышками маячков, с гулом проносится здоровенный пожарный автомобиль.
   - Сэр, я лейтенант Саров, управление Западного округа, - представляется полицейский, подняв лицевую пластину, - Могу я взглянуть на ваши документы?
   Я автоматически протягиваю ему пластиковый квадратик удостоверения. Терпеливо жду, пока сканер считает показания моего контрольного чипа на запястье. Все это время я, как загипнотизированный, смотрю на огонь. Роботы продолжают мельтешить вдоль его границы, словно танцуя в дымном пламени. Их стало заметно больше.
   - Сэр, пройдемте со мной, - возвращает меня к действительности голос копа.
   Мы садимся в припаркованный за деревьями полицейский джип. Через матовые тонированные стекла отсветы пламени пробиваются какими-то мутными багровыми разводами. А может, это у меня крыша едет. Лейтенант раскрывает электронный планшет. Снимает шлем. На вид он довольно молод - лет двадцать пять - двадцать шесть.
   - Скажите, когда в последний раз вы были в своем офисе? - деловито спрашивает он.
   - Вчера днем, около четырех часов.
   - Вы всегда покидаете офис в это время?
   - Когда как. Иногда позже, иногда раньше, - я отвечаю механически, не думая. Голос становится глухим, словно мне не хватает воздуха. Внезапно вспоминаю про Фреда.
   - Офицер, в складе был охранник. Он жив?
   - Жив, сейчас его тоже допрашивают, - равнодушно отвечает лейтенант, что-то черкая световым пером, - Продолжим, если не возражаете. Когда вы покидали офис и склад, не заметили ничего необычного? Никаких припаркованных неподалеку автомобилей, брошенных предметов, незнакомых людей?
   Я чувствую, что ему нет до меня никакого дела. Он просто выполняет необходимые формальности. Протоколы, свидетели, осмотр места происшествия... Обычная полицейская тягомотина. Мне от нее ни жарко, ни холодно.
   - Нет, все было как обычно.
   - Ваше имущество застраховано?
   - Да, от пожара, кражи и стихийного бедствия.
   - Ваши финансовые дела в порядке?
   - Офицер!! - вскидываюсь я, - Вы что, не видите, что мои финансовые дела горят ясным пламенем?!
   - Отвечайте на вопрос. Просто "да" или "нет". Если не знаете ответа - так и говорите - "затрудняюсь ответить". Ваши показания фиксируются, - лейтенант говорит, не меняя интонации. С оттенком легкой досады. Типа: "у меня столько работы, а тут ты еще выеживаешься".
   - Мои финансовые дела в порядке, - сдаюсь я.
   - Ваш охранник, который дежурил сегодня, давно работает у вас?
   - Больше пяти лет.
   - Он не употреблял на службе наркотики, алкоголь, расслабляющие препараты?
   - Нет... Не знаю... Нет, скорее всего...
   - Нет или не знаете?
   - Затрудняюсь ответить, - вспоминаю я казенную формулировку. - Я за ним такого не замечал.
   - Он получал жалование исправно?
   - Да.
   - Между вами не было неприязненных отношений?
   - Зараза! Офицер, хватит меня третировать! - взрываюсь я. - Фред не такой идиот, чтобы сжечь свое место работы, как бы он ко мне не относился!
   - "Да" или "нет"?
   - НЕТ!!!
   - Успокойтесь. Я просто выполняю свою работу. Что находилось внутри склада?
   - Запасные части к сельхозоборудованию. К сеялкам, комбайнам, дренажным роботам.
   - Никаких горючих и легковоспламенимых материалов?
   - Нет.
   - Откуда поступило оборудование?
   - От моих постоянных поставщиков. Три оптовых компании.
   - Среди ваших поставщиков были компании, расположенные в Латинской зоне?
   - Нет. Это представители инопланетных компаний.
   - Знаете ли вы кого-нибудь, кто мог бы испытывать к вам чувство мести?
   - Нет.
   Лейтенант терзает меня еще минут двадцать. Я отвечаю на целую кучу бессмысленных вопросов. Ставлю свою подпись на протоколе и прикладываю к сканеру запястье.
   - Лейтенант, - устало интересуюсь я, - может, все же просветите меня - что тут произошло?
   - Взрыв на автозаправке по соседству с вашим складом. Пятый в городе за сегодня. Подозреваем диверсию, - отвечает коп, складывая планшет. Говорит куда-то в сторону: - Марк, передай пожарным, я закончил.
   - В ближайшие несколько дней настоятельно рекомендую не выключать свой коммуникатор и находиться в пределах города. Вы можете понадобиться следствию, - говорит на прощанье лейтенант.
   Равнодушно киваю. Как будто я не знаю, что выключенный коммуникатор - ненадежный способ избавиться от лишних глаз и ушей. В мое запястье имплантирован "стукач" - крохотный биоэлектронный контрольный чип, сигналы которого ежедневно регистрируют миллионы наземных датчиков и целая сеть следящих спутников. Программа распространения "стукачей" началась три года назад, и ее целью была борьба с терроризмом и преступностью. Помню, сколько шума наделало тогда постановление полномочного представителя Императора на Шеридане о правомерности использования показаний регистрирующих устройств в качестве доказательства виновности. Глупо, но даже в такой момент, как сейчас, меня посещает неожиданная мысль о том, что на деньги, потраченные Имперской администрацией на организацию системы тотального контроля, можно было без лишних хлопот решить проблему радикально - просто провести войсковую операцию и перебить половину Латинской зоны к чертям собачим. Или нанести по Тринидаду удар звеном орбитальных бомберов. Или накормить всех голодающих и просто бездельников лет на десять вперед. Что кому больше нравится.
   Тем временем, ночь сюрпризов продолжается. Следующим номером программы выступает щуплый офицер-пожарник, весь покрытый хрустящей зеркальной пленкой. В своей огнеупорной робе, яркими бликами отражающей огни пожара, пожарник переливается, словно уличная реклама синтетического пива "Шпунт".
   - Капитан-инспектор Фарид, - представляется он. - Сэр, я должен задать вам несколько вопросов.
   - Валяйте, капитан, - равнодушно отвечаю я, глазея по сторонам.
   Пока мы общались с полицейским, количество спецмашин вокруг увеличилось в несколько раз. И они все продолжали прибывать. Моргание разноцветных маячков давно превратило окрестности в подобие дискотеки под открытым небом. Скорая помощь, пожарные, полиция, какая-то спецтехника. Даже одна бронемашина Национальной гвардии. Сверху явственно раздавался свист турбин невидимого пока вертолета. И все это хлопало дверцами, приезжало, отъезжало, выплескивало пену, выдвигало из себя какое-то сложное оборудование, подвывало сиренами и сияло прожекторами.
   Пожарный ведет меня к передвижному штабу - красному автобусу, увешанному антеннами и прожекторами. По дороге мы пропускаем нескольких медиков, которые сноровисто тащат закутанные в белое тела с торчащими из-под простыней трубками реаниматоров. Обугленные остатки того, что когда-то называлось ногами, выбиваются из-под белого и покачиваются в такт неровных шагов санитаров. Тут же, неподалеку, вдоль кипарисов со сбитыми и переломанными ветвями, я вижу длинный ряд скрюченных фигур с кое-как наброшенными поверх них пластиковыми чехлами. "Прямо как на войне", - думаю я. Вот так же после боя нас выкладывали рядами в ожидании вертушки. Только вместо чехлов нас накрывали зелеными непромокаемыми пончо.
   - Откуда столько трупов, капитан? - интересуюсь я.
   Капитан оглядывается на ходу:
   - В момент взрыва на заправке находились два автобуса. С пассажирами. Точное число пока неизвестно.
   - Вот зараза... - только и могу сказать я. Происходящее упорно не умещается в моих заторможенных мозгах.
   - Там была заправщица. Марта. Она вечером дежурила. Симпатичная такая деваха, - зачем-то говорю я.
   Капитан только пожимает плечами. И так все ясно. Рваные куски обшивки автобусов валяются тут и там. От здания самой заправки не осталось и следа. Только вонючий дым и кольцо переливающихся маячков вокруг него. Во всяком случае, отсюда я ничего другого не вижу.
   Мы усаживаемся за крохотным выдвижным столиком в углу забитого аппаратурой салона. Капитан расстегивает свой космический наряд и тяжело наваливается локтями на скользкий пластик.
   - Не буду ходить вокруг да около, сэр, - начинает он, закуривая. Я отрицательно качаю головой в ответ на протянутую пачку. - Понимаю, что ваше имущество уничтожено, и понимаю, каково вам сейчас...
   Мне импонирует сочувствие незнакомого человека. Пусть даже такое казенное. Особенно после беседы с корректным роботом-полицейским. Но все равно, я не слишком вежливо прерываю его:
   - Капитан, да уж говорите, как есть. Не надо предисловий. Я уже оценил вашу деликатность.
   Офицер замолкает. Внимательно смотрит на меня своими бездонными в полутьме глазами.
   - Дело в том, что ваш склад был заполнен с нарушением всех мыслимых норм Безопасности. И это зафиксировано пожарной бригадой и системами тушения. Это довольно серьезное нарушение и вам грозит крупный штраф.
   - Понятно, - устало киваю я.
   - Но это не главное. Граница вашего строения на два метра пересекла зону Безопасности заправки. Не знаю, как вам это удалось, но вы не могли получить разрешение на строительство в этой зоне. На вас спустят всех собак. Хорошо еще, что ваш сотрудник не пострадал. В момент взрыва он находился в дальнем конце склада и выбрался через разрушенную оболочку раньше, чем до него добрался огонь. Вам грозит уголовное наказание за незаконное строительство, нарушение правил Безопасности, могущее повлечь человеческие жертвы, и за подлог. Ваш участок по документам на два метра короче.
   - Весело, - киваю я.
   Хотя какое уж там, к херам собачим, веселье. Я прекрасно помню, как пятнадцать лет назад дал в лапу чиновнику мэрии. Мой ангар никак не желал помещаться в границах арендованного муниципального участка. И добрый человек за не слишком высокую сумму подправил в базе данных результаты съемки. Как говорили в Корпусе - "за балдеж надо платить". Дорого бы я дал, чтобы мои старые поговорки оставались просто фольклором. А не тем, чем они являются на самом деле - проверенными жизнью и оплаченными потом и кровью непреложными солдатскими истинами, облеченными в форму веселых хохм.
   - Я должен задать вам несколько вопросов и зафиксировать ваши показания, - говорит капитан.
   Я молча киваю. Судьба, поманив меня призраком удачи, становится на попа и с размаху бьет меня по лбу своею черною изнанкой. "Эх, не надо было вчера прибыли подсчитывать" - вспоминаю я свое суеверие.
   Пожарник извлекает планшет и начинает задавать мне вопросы. Много-много вопросов. После него со мной желает побеседовать представитель прокуратуры. Потом мэрии. Потом офицер Национальной гвардии. Представитель владельца заправки. Офицер СБ. Весь остаток ночи я брожу между автомобилями, каждый раз проходя мимо длинной шеренги накрытых чехлами тел, и механически отвечаю на сотни вопросов. Все твердят мне, что я злостный нарушитель закона. Называют цифры ущерба. Взывают к моей порядочности. Гражданскому долгу. Состраданию. Законопослушанию. Через несколько часов я уже готов подписать что угодно, лишь бы карусель мерзких харь вокруг меня, наконец, прекратилась.
  
   -9-
  
   Выжатый, как лимон, я возвращаюсь домой поздним утром. Квартира, конечно же, пуста. Ника уже сбежала на работу, и, наверное, увлеченно возится сейчас с каким-нибудь макетом очередного рекламного шедевра. На зеркале в прихожей цветет красная розочка - отпечаток ее напомаженных губ. Невольно улыбаюсь, разглядывая алый след. Маленькая экстравагантная стервочка.
   Ополаскиваю лицо ледяной водой в тщетной попытке унять раздерганные нервы. По визору вовсю смакуют события прошедшей ночи: пять взрывов вокруг столицы и три в других городах. Более сорока трупов. Десятки раненых. Пожары. Блокированные магистрали. Бронемашины на улицах. Обращения активистов НОАШ к имперским властям. Листовки на стенах домов. Комментаторы взахлеб обсасывают подробности и выслушивают оценки и прогнозы экспертов. Репортеришки открывают охоту за жареным и раз за разом снимают беканье-меканье невыспавшихся домохозяек, которым повезло оказаться этой ночью поблизости от места происшествия. "Расскажите, что вы делали сегодня ночью. - Я спала. - И что вас разбудило? - Я проснулась от сильного шума за окном. - И что вы сделали? - Я посмотрела в окно... - И что вы там увидели? - Я увидела, как горит дом напротив. - И сильно горело? - Сильно. - Вы испугались? - Да, я сильно испугалась. Так сильно, что даже... - И что вы подумали? - Я подумала...". На фоне этого дурдома мои трудности кажутся просто мелкими недоразумениями. Я падаю на заботливо подставленное домом разлапистое надувное кресло, расслабленно вытягиваю ноги и тупо пялюсь в потолок, пытаясь собраться с мыслями.
   Итак, что мы имеем? Сгоревший вместе с партией готового к отправке товара склад. Уголовное преследование по целому ряду статей. Обязательства перед банком. Обязательства перед клиентом. Обязательства перед поставщиками. Сегодня утром я не смогу отгрузить товар. Следовательно, послезавтра на мой счет не попадут остатки средств от "TRI" в счет оплаты запчастей, а вместо этого начнет тикать счетчик неустойки, оговоренной в договоре. Следовательно, в течение недели поставщики не получат остаток суммы за отгруженную продукцию. А банк не увидит у себя сумму, перечисленную мной в счет погашения кредита. И начнется карусель. Все стороны будут соревноваться друг с другом, пытаясь выхватить у меня крошки описанного за долги имущества. Длинная череда судебных разбирательств, судебные приставы, следователи, долговая тюрьма. Я трясу головой, отгоняя невеселые видения. Корпус научил меня барахтаться до конца. "Мы еще повоюем" - говорю сам себе, не представляя, насколько пророческими и буквальными окажутся вскорости мои слова. Я достаю свой НЗ - непочатую бутылку бренди. Наливаю полстакана пахучей жидкости и пью ее почти залпом. Обжигающий ком сразу проясняет мозги. Страховая компания! Господи, конечно! Я роюсь в папках с документами, разбрасывая ненужные бумажки, и, наконец, нахожу свой полис. Вот он, мой шанс! От избытка чувств я прикладываю глянцевый лист к губам. Глупо хихикаю. Спиртное на голодный желудок действует на меня почти мгновенно. Немного дрожат руки. "Страховая компания "Бремен"" - приказываю я коммуникатору. Пока идет соединение, сижу, в нетерпении барабаня пальцами по коленям.
   - Офис страховой компании "Бремен", добрый день, - дежурно улыбается мне строгая девушка неопределенных лет.
   Я выпрямляюсь в кресле, стараясь выглядеть солиднее, и, кашлянув, сообщаю:
   - Ивен Трюдо. Хотел бы поговорить с агентом Штайнером.
   - Одну минуту, пожалуйста...
   Лоснящаяся физиономия моего страхового агента едва входит в объектив. Штайнер цветет искренней, самой радушной на свете улыбкой.
   - Господин Трюдо, рад вас видеть! - радостно говорит он.
   - Старина, если ты забыл, то последние несколько лет ты звал меня Ив, - отвечаю я.
   - Конечно, конечно, Ив, дорогой! - еще шире улыбается Штайнер.
   - Ты, наверное, уже в курсе, зачем я звоню? - осторожно интересуюсь я.
   - Конечно, дорогой! Половина новостей - о тебе! Не волнуйся, наши эксперты уже были на месте происшествия и беседовали с представителями властей.
   Почему-то это известие меня не радует. Я выпрямляю спину и сжимаю кулаки, подавляя нервную дрожь.
   - Как оперативно! - делано восхищаюсь я.
   - А то! Мы же серьезная фирма, - радуется в ответ Штайнер.
   - Ну, если вы в курсе, - приступаю я к главному, - то когда мы можем встретиться и обсудить наши проблемы?
   - Наши проблемы, Ив? У нас нет никаких проблем, дорогой. Видишь ли, наши эксперты выяснили любопытную деталь. Эту деталь ты скрыл при заключении страхового договора. А именно - размещение склада в зоне Безопасности заправки по соседству. Про нарушение правил пожарной Безопасности я уже не говорю. Поэтому наш юридический отдел готовит сейчас исковое заявление в суд для признания договора недействительным.
   - То есть, денег от вас мне не видать? - уточняю я.
   - Ну, ты же понимаешь, мы солидная компания...
   Я обрываю связь. Дьявол за моим плечом кривляется и корчит страшные рожи.
   - Ну, и что дальше? Вознесение на небеса? - спрашиваю я у него.
   Следующая порция бренди катится внутрь. Я занюхиваю ее рукавом и иду в кухонный отсек найти какой-нибудь закуски. По дороге раздумываю - стоит ли допить бутылку сейчас или сначала дождаться звонка представителя "TRI"?
  
   -10-
  
   Ника сосредоточенно смотрит куда-то в одну точку за моей спиной. Я поворачиваю голову, пытаясь увидеть то, что видит она. Ничего. Пустая, матово-серая поверхность стены. Ника серьезна и на ее губах нет ни тени привычной мне улыбки. Если бы не ком в груди, я чувствовал бы себя так, словно веду деловые переговоры с незнакомым человеком.
   - Значит, ты хочешь сказать, что ты полный банкрот и поэтому просишь меня удалиться? - интересуется Ника. - Я верно тебя поняла?
   Господи, я никогда не слышал, чтобы она говорила таким голосом. Таким спокойным.
   - То есть во мне отпала надобность, как только ты стал оборванцем? - продолжает она свой монолог.
   - Ника, я...
   - ... И ты все решил, ты такой благородный, ты не хочешь меня стеснять, и ты принял единственно верное решение...
   - Ника...
   Она не слушает. Она говорит, не сводя глаз с невидимой точки за моей спиной. Ее глаза серьезны и сухи, ни слезинки. Она слегка щурится, обдумывая каждое слово. Мне так хочется ее обнять, такую неприступную, твердую. Такую чужую. Но она словно отгорожена от меня стеклянной стеной.
   - ... Ты относишься ко мне, как к вещи. Как к постельной игрушке. Ты решаешь, когда нам быть и как. Ты решаешь за меня, что я испытываю к тебе какие-то чувства и делаешь за меня выводы. Ты планируешь свою и мою жизнь, забывая, что я тоже имею на это право. Мне кажется, что ты недостаточно хорошо меня знаешь, Ивен...
   - НИКА! - я встряхиваю ее за плечи и заставляю замолчать, - Не надо искать в моих словах двойное дно! Я люблю тебя, и ты это знаешь. Уже сегодня тут закрутится такая карусель, что только держись. Я не желаю, чтобы ты видела, как меня ломают. Не хочу, чтобы тебя допрашивали, не хочу, чтобы тебя таскали по судам. Не хочу, чтобы ты унизительно доказывала приставам, что твое нижнее белье в моем шкафу - действительно твое! Я не желаю видеть тебя на свиданиях. Такую молодую, свежую. Не хочу знать, как ты выйдешь замуж. Мне сорок три, понимаешь? Если дадут больше трех, меня отправят на рудники. Со всеми вытекающими. Оттуда редко возвращаются. И даже если мне дико повезет и я вернусь живым, представляешь, кем я буду? Ты пытаешься доказать себе, что тетешкаться с престарелым инвалидом, без денег, без работы, харкающего по ночам в подушку кровью, доставит тебе удовольствие? Не смеши меня. Ты красивая, здоровая, молодая женщина. Ты умна. У тебя есть хорошая работа. Ты талантлива. Ты сможешь прекрасно обойтись без меня. Создать нормальную семью. Иметь детей. Быть счастливой. Наша связь не стоит всего того, что я сейчас наговорил.
   - А я, значит, буду довольна и радостна, оставив тебя в покое. Меня это уже не касается, верно? Я закрою дверь и, напевая, пойду обдумывать идею рекламной компании сахарной пудры. Это ведь так перспективно, - говорит она, глядя мне в глаза. Странно, но в ее взгляде нет ни градуса тепла. Совершенно незнакомая женщина. Безликий секретарь из чьей-то дорогой приемной.
   - Мне плевать, на то, что будешь чувствовать ты. Ты молода и вполне сможешь начать все заново. Я этого не хочу, и точка. Мне этого достаточно. Я отвезу тебя домой, - говорю я намеренно грубо.
   - Вот так, значит... - задумчиво тянет Ника.
   - Именно так, милая. Собирайся.
   Она внимательно изучает мое лицо. Словно препарирует прищуренным взглядом. Не двигается с места. Молчит. Пауза висит между нами, словно прозрачный мост.
   - Ника, я не должен впутывать тебя в свои дела. Ты должна это понимать, - я нарушаю тишину.
   - Я понимаю, - кивает она.
   - Поедем, - прошу я ее.
   Она вздрагивает, недоуменно смотрит на меня, оглядывает крохотных кухонный отсек моей квартиры, где нас застал этот разговор, словно оказалась тут впервые.
   - Обойдусь, - наконец, говорит она и, не глядя, роется в сумочке, доставая ключи.
   Связка с потешным брелком, тихо звякнув, опускается на столик над кухонным автоматом.
   - Целоваться не будем? - спрашивает она с иронией, уже на ходу. В который раз я поражаюсь тому, как быстро она может меняться и как мало, оказывается, я ее знаю.
   У двери она останавливается. С едкой улыбкой говорит через плечо:
   - Пока, железный мужчина. Если бы ты знал, как ты меня задолбал рассказами о своем героическом прошлом! Удачи тебе. И не пей больше. Нет зрелища более мерзкого, чем опустившийся алкоголик.
   Она тихо прикрывает за собой дверь. Я молча киваю ей вслед. Я благодарен ей за то, что она не бросилась мне на шею. За отсутствие слез. Если бы она коснулась меня губами, я бы просто сдался. Схватил бы ее в охапку и утащил в спальню. А так я просто чувствую себя, словно кастрированный кот. Ничего не болит и есть не хочется, но чего-то не хватает. И не поймешь сразу, чего именно.
   Я падаю на кровать навзничь, раскинув руки. Лежу с закрытыми глазами.
   - Жестянка, музыку! Ту же, что и вчера, - громко говорю в пустоту.
   Гул барабанов прикасается ко мне, мягко толкает в плечо. "А чего ты ждал, парень? Что она оценит твой благородный порыв и поклянется умереть с тобой в один день?". Мне начинает казаться, что Ника лежит со мной рядом и покачивает ногой в такт неровному ритму. И я боюсь шевельнуться, чтобы не развеять это наваждение.
  
   -11-
  
   Стоя на перроне, в толпе ожидающих пневмопоезд, торопливо жую завернутый в цветастую обертку пищевой брикет. "Вкус говядины" - написано на яркой этикетке. На самом деле брикет имеет вкус наперченной резины пополам с хорошо разжеванной бумагой. Да и откуда ей взяться, говядине, в мешанине из дрожжевого концентрата и водорослей? Зато стоит копейки. Я проедаю свои последние деньги, которые успел снять со счета до того, как его арестовали. Мой старикан "секундо" стоит на площадке для арестованных машин, весь оклееный цветными полосками бумаги, и теперь я передвигаюсь по Зеркальному на пневмопоездах. Вместе с уборщиками, рабочими, продавщицами, горничными, мелкими конторскими крысами и студентами. Я постепенно забываю вкус мяса и возвращаюсь к пище простого народа. Я стал теперь так близок к этому самому народу, мать его, что просто растворяюсь в тесной толпе на перроне и уже не обращаю внимания на плотный дух застарелого пота, лука, чеснока, дешевого дезодоранта и перегара, с которым не справляется вентиляция. И мне уже не кажутся необычными и опасными тысячи людей вокруг - я быстро научился, как себя вести и кого следует опасаться. И на меня самого перестали оглядываться. Я перестал выделяться и стал своим. Я вдруг понял, что нет никакой разницы между учебным батальоном Корпуса, где мне когда-то вбивали в голову непреложную истину "Человек человеку - волк" и этими плотно прижатыми друг к другу людьми. Они такие же волки и каждый из них все время сам за себя. И мне сразу становится легче. Включается выработанный годами муштры рефлекс выживания, я бросаю в утилизатор замасленную обертку и устремляюсь к подошедшему вагону, яростно распихивая локтями толпу и не обращая внимания на тычки и проклятия.
   За мной по пятам постоянно следуют частные детективы - форменные громилы, нанятые "TRI" и "AMB Corp". Они навязчиво следят, чтобы меня не прирезали уличные грабители, и чтобы я не сделал ноги, или не бросился под поезд, не завербовался на отдаленную планету, на астероидные рудники или в армию. Иногда они так близко, что я чувствую тепло их тел и запах их одеколона. Мои кредиторы терпеливо ждут, когда от меня отстанет полиция, чтобы приступить к мерам более радикальным, чем судебные разбирательства. Не знаю, на что они надеются, но мне кажется, что они уверены в том, что у меня есть чем им заплатить. Надо лишь хорошенько убедить меня в том, что я обязан это сделать.
   Я хожу на допросы, как на работу. Против меня возбудили дело по целому ряду статей. Мое имущество и банковский счет арестованы. Мой коммуникатор ломится от официальных повесток. Против меня подано сразу несколько исков. Если бы я не успел снять со счета немного наличных, то сейчас мне было бы нечего есть.
   Сегодня двенадцатое апреля. Я трясусь в вагоне пневмопоезда, возвращаясь с очередного заседания суда, как всегда, плотно прижатый к поручням. Перед глазами стоит крысиная мордочка моего бесплатного адвоката. По виду мой защитник - из недавно переучившихся и сменивших профессию копов. Он так откровенно подыгрывает истцам, что мне все время хочется придушить его собственными руками. Я знаю, что это ничего не решит, но ничего с собой поделать не могу, так чешутся руки. И он никогда не беседует со мной наедине, словно понимая мои чувства. У мелких вороватых адвокатишек чутье на неприятности, как у клопов на кровь. Несбыточность моей маленькой мечты бурлит внутри, перекипая в глухое раздражение. Взгляд мой падает на кучку хмурых мужчин из Латинских кварталов, что оккупировала торец вагона, даже в вечной давке надземки старающихся держаться компактной группой. Я смотрю на этих, преимущественно среднего возраста людей, явно работяг, которым посчастливилось найти какую-нибудь грязную работу в Зеркальном. Сцепив зубы, они смотрят себе под ноги, словно воришки, чьи глаза постоянно бегают от мелкого вранья, и злость внутри меня разрастается и кипит, грозя изойти паром из ушей. Я понимаю, что вот конкретно эти, что сумели зацепиться за чужой берег и могут, наконец, досыта накормить семьи дешевыми пищевыми суррогатами, ни в чем передо мной не виноваты, и что они просто безропотное стадо, которым умело управляют за ниточки невидимые и недоступные мне кукловоды, и что именно эти кукловоды лишили меня работы, денег, Ники, всего, и что мне не стоит затевать драку, когда мы уже почти у границы Латинских кварталов, но уже ничего не могу с собой поделать. Напряжение последних дней достигло максимума, и я тяжело дышу, наливаясь злобой. Ближние ко мне пассажиры, демонстрируя непревзойденный нюх на опасность, начинают тихонько сдвигаться от меня в стороны, каким-то чудом продавливая себе дорогу в людском месиве.
   - Вы, обезьяны! - ору я черноволосым головам и вижу, как они втягивают головы в плечи от моего крика.
   - Что вам тут надо? - спрашиваю я. - Вас сюда звали? Какого хрена вы гадите всюду, где появляетесь? Вам надо работу - вы ее получили. Вы подыхаете с голоду? Хрен когда! Вы бежите со своего сраного нищего Тринидада и учите меня жить. А чтобы я лучше понял, вы взрываете и убиваете все вокруг. Да сами-то вы кто, сволочи, дерьмоеды вонючие?!
   Я ору и ору, надвигаясь на работяг, и те все плотнее сдвигаются, но уже дальше некуда и они начинают затравлено зыркать исподлобья, быстрыми взглядами оценивая обстановку. Чему-чему, а выживанию на улицах они обучены с малолетства. Нам и не снилась их живучесть. А сюда добираются самые упертые из них. И пустота вокруг меня начинает сжиматься. Позади уже поднимается глухая волна ропота, и ледяной дух высвобождаемой ненависти сквозит мне в затылок. Мои извечные друзья-детективы подпирают мне спину и прикрывают с боков от неожиданного нападения, им кажется, что клиент пытается спровоцировать драку и лишить их куска хлеба, но они тертые калачи и кастеты в их руках недвусмысленно говорят окружающим, что с ними шутки не шути. А толпа все и всегда понимает по-своему. Толпа видит, как двое мужиков поддерживают третьего и уже готовы для драки, и ненависть, так долго сдерживаемая, начинает искать выход, и выплеснуть ее сейчас так легко и приятно, особенно от сознания того, что зачинщик - не ты, и что ты - как все, и вообще - бей черных, мочи гадов, валите в свой Тринидад, сволочи, бей их, мужики! И когда краем глаза я ловлю мелькание кулака, я с наслаждением от того, что больше не надо сдерживаться, подныриваю под чужую руку, и моя ладонь заученным движением врезается в чей-то подбородок, и мой локоть идет обратным движением и с глухим стуком врезается в тело, и вот уже я включаю в себе берсеркера и рычу, круша направо и налево, работая лбом, локтями, прикрывая корпус и вкладывая в удары всю душу. Уже мелькают ножи и заточки, кто-то с белыми глазами рассматривает свой распоротый живот, какая-то женщина, по виду или няня, или гувернантка, с перекошенным лицом орудует шокером, а зажатый в угол сантехник отбивается тяжелым разводным ключом. По бокам от меня, тяжело сопя, рубятся детективы и хорошо держатся, сволочи, успеваю отметить я, а толпа вокруг воет и мстит за свой и чужой страх, за взрывы, пожары, за неуверенность в завтрашнем дне, да просто за собственную никчемность и трусость, и вот в невообразимой тесноте мы сминаем отчаянно отбивающихся зверьков и в ярости топчем их тела на скользком от крови полу. И тут система наблюдения, засекшая беспорядок, останавливает поезд, да так, что мы валимся друг на друга и перемешиваемся в кучу-малу со своими оппонентами. Двери распахиваются на каком-то занюханном техническом полустанке, и под бормотание динамиков, обещающих нам кары небесные, толпа в панике выплескивается на перрон, смешиваются свои и чужие, запах крови ударяет в голову, происходит мгновенная перегруппировка, черные из разных вагонов сбиваются в несокрушимую стаю, и вот уже без малого тысяча душ сходится в отчаянной рукопашной под истошный женский визг, сирены полиции и гудение локомотива. И только тут я замечаю, что мы на окраине Латинского квартала, и подкрепления стайками перебегают на помощь латиносам, они лезут из всех щелей, как тараканы, и их с каждой секундой все больше, среди них все больше уличной шпаны и вообще черт-знает-кого, но дерутся и те и другие - мама не горюй. Выломать стойку или поручень из вагона - пустое занятие, только придурки-студенты не знают, что эти поезда специально спроектированы так, что ни стекло, ни обшивка недоступны вандалам, и даже краска из баллончиков бессильными шариками скатывается с вечно чистых стен, и поэтому мы орудуем кто чем - зонтиками, авторучками, отвертками и портфелями против заточек и ножей. Кого-то уже затоптали насмерть, кто-то истошно визжит, пузыря губы кровавой слюной, но ни хрип зарезанных, ни гортанные звуки чужой речи отовсюду не могут остановить обезумевших людей. "Наших бьют!" - ору я и при поддержке детективов возглавляю атаку, мы клином рассекаем толпу, и нам на помощь приходят срочно прибывшие полицейские патрули, которые работают своими шоковыми дубинками направо-налево и бьются прикладами дробовиков, и похоже, им уже плевать на уставы и законность, они - из Зеркального и всеми печенками ненавидят эту шваль, и рады до скрипа зубовного растоптать десяток-другой черных тараканов, и мы тоже воспринимаем их как своих, как неожиданную и долгожданную подмогу, и их все больше, но вот уже подходит полиция с той, с другой стороны, и среди них - тоже смуглые лица, и бой, именно бой, не драка, превращается в самую крутую рукопашную, какую я когда-либо видел. Еще минута, и полиция открывает огонь. Сначала поверх голов, потом в упор, прямо в толпу. Горячая картечь в клочья рвет мясо, толпа взрывается криком, перехлестывает через ограждения, растекается по эскалаторам и трубам туннелей, топчет женщин и просто невезучих, поскользнувшихся на крови. Едкий дым от дымовых гранат стелется под ногами, скрывает колени, превращая свалку в репетицию массовки для поп-шоу с участием популярной группы чернокожих танцовщиков с Нового Конго. Через стеклянную стену виадука я вижу людское море вокруг - я никогда не видел в Зеркальном столько людей на улицах, и море колышется и течет в нашу сторону, и вокруг цветут мигалки десятков полицейских машин и броневиков. Я кашляю от едкого дыма, влага течет с меня, как после душа, слезы невыносимо жгут глаза и от этого их становится все больше, и уже кажется, что и в штанах мокро. И в момент, когда вокруг меня не осталось ни одной мерзкой рожи, когда все вокруг уже извергают из себя остатки завтрака и закрывают рукавами глаза, меня прикладывают сзади по голове чем-то тяжелым, и я валюсь прямо в руки моих бульдогоподобных друзей. Мир сразу теряет краски. И когда через несколько мгновений цвет и звук возвращаются ко мне, я обнаруживаю себя сидящем на жесткой лавке, с забинтованной головой, в разорванной и заблеванной куртке, с разбитыми в кровь костяшками кулаков, и рядом со мной - мои хмурые сопровождающие с распухшими синими физиономиями.
   - Очнулся, наконец, - говорит мне откуда-то сверху недовольный коп. - Хотя лучше бы ты сдох, парень. Всем было бы меньше проблем.
   Коп сообщает мне, что я зачинщик уличных беспорядков, и что есть уже показания свидетелей, систем слежения и материалы видеонаблюдения, и что в беспорядках по предварительным оценкам погибло более десятка граждан и еще несколько десятков травмированы и ранены, что Национальная гвардия бьется сейчас на улицах в Латинских кварталах, и что таких, как я, душить надо еще в колыбели, и долго что-то еще мне выговаривает, пока я не начинаю понимать, что происходит что-то не то. Что я до сих пор не в камере и что на мне нет наручников. Что мне не жгут мозги сканером и не светят в глаза яркой лампой. Что не бьют, скованного, ногой под ребра и не дают потом читать длинный протокол, "подписанный собственноручно".
   - А ты крутой, бычара! - шамкает мне разбитыми губами один из детективов. На его физиономии с трудом проступает страдальческая улыбка. - Как ты на этих черных кинулся! Я думал - кранты тебе. Жалко, премию из-за тебя потеряли. Да хрен с ней...
   Второй детектив ничего не говорит. Похоже, у него сломана челюсть. Он держит ее обеими руками, словно боится потерять. Я пожимаю плечами. Типа: "Бывает, чуваки".
   Полицейский, устав читать мне мораль, роется в компьютере. Что-то находит. Принтер выплевывает красивую глянцевую бумажку, украшенную орлом.
   - Ладно, хватит воду толочь, - говорит коп, протягивая мне листок. - Все равно жопа полная. Объявлена мобилизация. Призыв резервистов. Ты в списке. Вот твое предписание. Повезло тебе, засранец.
   Хлопаю глазами, читая короткий текст.
   "Сержанту Ивену Трюдо, личный номер 34412190/3254. Свидетельствую Вам свое почтение и довожу до Вашего сведения, что не позднее 14 апреля 2369 года Вам надлежит явиться для дальнейшего прохождения службы по адресу: Шеридан, Английская зона, база Форт-Марв Корпуса морской пехоты Его величества Императора Земной империи, строение D-17. Предъявление настоящего Предписания обязывает имперских служащих оказывать Вам всемерное содействие для скорейшего прибытия к месту службы. Подписано: Военный комендант Английской зоны, Шеридан, генерал-лейтенант Карт, 12 апреля 2369 года".
   - Транспортом обеспечить не могу - все машины на выезде, - говорит коп. - Задерживать далее не имею права. Ты теперь не в нашей юрисдикции. Можешь быть свободен. Вали в свою часть.
   - И тебе всего доброго, дружище, - издевательски говорю я, морщась от гулкого эха в голове. Забытое ощущение принадлежности к неприкасаемой военной касте переполняет меня каким-то бесшабашным восторгом.
   - Куда тебя? - интересуется детектив.
   - Морская пехота, - улыбаюсь я.
   - Ишь ты... А я раньше во Флоте служил, - сообщает громила.
   - Не повезло тебе.
   Я киваю на прощанье всем сразу и осторожно, стараясь не расплескать муть в голове, выхожу из участка. Улица глушит меня ревом сирен и далеким, похожим на океанский прибой или на шум стадиона, гулом толпы. Мне на все плевать. Я освободился от суеты и в который раз начинаю жизнь заново. Я поднимаюсь над проблемами и больше не принадлежу этому миру. Водители редких машин провожают меня настороженными взглядами. Еще бы. В приличных районах даже бомжи выглядят пристойнее, чем я. Я медленно бреду по узкому тротуару. Совершенно бесцельно. У меня впереди еще море времени. Хорошо-то как! Сам не понимаю, что на меня находит. Мне вдруг становится легко и привычно. Делай, что должен, и будь что будет...
   Где-то на границе сознания мелькает мысль о том, что неплохо было бы позвонить Нике. Попрощаться. И дочери. Мы с ней так давно не общались. Когда еще доведется? Но вдруг вижу свое истерзанное отражение в зеркальных гранях ближайшей башни. И остатки Ивена Трюдо, предпринимателя, торговца запчастями к сельхозоборудованию, из последних сил протестуют против того, чтобы мои близкие увидели, на кого я стал похож. И затем окончательно растворяются во Французе, сержанте Корпуса, командире отделения морских пехотинцев.
  
   -12-
  
   Наша рабочая лошадка, "Томми", почти не изменилась за время, пока я наедал пузо на гражданке. Корпус - достаточно консервативная организация и в нем не принято выбрасывать на свалку надежные старые железки. Во всяком случае - до тех пор, пока они способны передвигаться самостоятельно. Такое ощущение, что наш старикан вышел как раз из тех самых лет, что и я. Броня его исцарапана, и даже многие слои краски не могут скрыть многочисленные заплатки и зуботычины на корпусе, отчего машина походит на старую бойцовскую собаку. На тупорылого брыластого бульдога. Несмотря на почтенный возраст, коробочка ревет движками вполне бодро, и от ее диких скачков через рытвины полигона наши задницы молотит о жесткие скамейки, как фрукты в гигантском миксере. Если бы не страховочные скобы, плотно сжимающие наши плечи, до точки назначения этот миксер точно размолотил бы нас в питательную смесь с небольшими вкраплениями пластин брони.
   Забранный решеткой плафон в десантном отделении светит исправно, но так тускло, что можно едва-едва разглядеть свои пальцы на коленях. Из-за проклятой тряски мне никак не удается разобрать выражения мотающихся влево-вправо лиц моих бойцов. А мне очень хочется это сделать, потому что я - их новый командир и должен знать, на что способны мои детишки, о чем они думают и что могут выкинуть в следующий миг. А для этого мне нужно видеть их лица. Никакие личные дела и файлы медицинских показателей, вкупе с заключениями психологов, не говорят мне о человеке столько, сколько его лицо. Выражение глаз. Взгляд. Наморщенный в напряжении лоб. Поджатые губы. Если не завтра, то очень скоро нам вместе лезть в драку, а что драка будет, не сомневается никто, ведь не ради простых учений нас срочным порядком собрали со всего Шеридана, и я должен знать, чего ждать от людей, которым буду доверять свою спину. Судя по последним событиям, времени для притирки у нас нет или почти нет, и я использую каждую секунду, днем и ночью, для испытания на прочность себя и своих людей.
   Сверху торчат в арматуре башни ноги наводчика. Вот кому сейчас не позавидуешь. Ежась, представляю, как, несмотря на все хитроумные коконы подвески, бедолагу колотит сейчас о выступы и механизмы башни. Морпехи - вечные мальчики для битья по определению, их суют затычками в самые гиблые дыры, синяки, шишки и переломы им - что белке семечки. Но башенный стрелок - вдвойне морпех, с окончательно сдвинутой набекрень башней, пофигист, которому мозги вытрясает напрочь на первом же марше, и обязательно мазохист, потому что нормальные в такой обстановке выжить просто неспособны.
   - Башня, командиру, - доносится по внутренней связи голос стрелка. - Минута до сброса. По фронту чисто.
   - Принято. Отделение, к высадке! - мы дружно исполняем ритуал подготовки к десантированию: руки в бронеперчатках синхронно взлетают и с клацаньем ухватываются за что положено, корпуса проворачиваются на жестких лавках, ноги скрючиваются. Теперь одна рука лежит на стволе оружия, которое установлено в бортовых захватах, другая - на замке страховочной скобы, у плеча; торс развернут в сторону кормы, насколько позволяют скобы; ноги поджаты и прочно упираются в решетчатую палубу, лицевые пластины опущены. Мы замираем в этих нелепых позах, предусмотренных уставом, в ожидании потока света из десантных люков. Я злюсь на себя, потому что никак не могу сосредоточиться, я научился много думать на гражданке, где надо и не надо, я к этому привык и стал так часто ловить неожиданные глюки, и сейчас, пока тело автоматически выполняет заученные движения, я успеваю увидеть перед собой странный скульптурный ансамбль из одинаковых фигур, скупо освещенных тусклым красноватым свечением, мутные блики играют на металле, и фигуры эти потешно раскачиваются в едином ритме, раскинув руки, и кажется, что они вот-вот оживут и медленно-медленно двинутся строем, качая длинными руками у колен, маленькие неуклюжие механические годзиллы из старинных доколониальных фильмов.
   Мой такблок сыплет зелеными и золотыми искорками, рисует разводы возвышенностей и снабжает светящиеся стрелки комментариями. Зеленый жучок нашего экипажа уверенно ползет к белой линии. Череда цифр у линии - расстояние до точки высадки. И когда мельтешение цифр прекращается, я ору в стекло перед собой:
   - Механик, малый ход! Десантирование! - и сразу, едва брызнули в образовавшиеся щели люков лучики света, - Отделение, к машине! Цепью, марш!
   Мои неуклюжие годзиллы мгновенно преображаются в легконогих кузнечиков. Мы выпрыгиваем под косые струи дождя, со смачным "чпок" приземляемся в размокшую глину, катимся, оскальзываясь, по ней, сразу превращаясь в мокрые заляпанные пугала и, с чавканьем выдирая ноги из грязи, разбегаемся в цепь. Генрих - наш пулеметчик, тезка Императора и пивной увалень, цепляет ремнем пулемета скобу люка, матерясь, волочится вслед за коробочкой по грязи, наконец, исхитряется отцепиться и, весь забитый оплывающей глиной, торопится догнать строй. Мне кажется, что я слышу издевательский хохот от позиций соседней с нами линейной роты. Кадровые служаки любят над нами прикалываться. "Пенсионеры" - так нас называют сопляки с действующими контрактами.
   - Француз, здесь Бауэр, - прорезается голос взводного. - Отставить упражнение!
   - Здесь Трюдо. Принято. Отделение, стой! Ко мне!
   - Француз, минус десять кредитов из оклада. За горючее. Беременные бабы лучше десантируются. На исходную. Повторить марш, отработать высадку. Полчаса на все.
   - Есть, сэр!
   Я представляю, как поджимает губы, выговаривая мне, наш лейтенант. Сидя в командирском отсеке над картой. Пижон. Белая кость. Но это я облажался, не он, и он прав, и я передаю его раздражение дальше. Я не кончал академий, и потому мой язык более выразителен.
   - Крамер, ты мудак!
   - Так точно, садж...
   - Гот!
   - Сэр!
   - Ты второй номер или хрен собачий?! Еще раз прыгнешь впереди старшего, я найду тебе занятие на всю ночь. На пару с Крамером. Сколько раз говорено - придерживай ему сошки на выходе! Как понял, рядовой?
   - Сэр, рядовой вас понял, сэр!
   - Отделение, к машине!
   "Томми" с рыком волочет нас на исходную. По поелам стекают струйки грязной воды с нашей брони. Туда же со смачными шлепками сваливаются куски грязи. Чистим амуницию друг друга и оружие, каждый свое. Подохни, но пушка твоя должна сиять. Хоть во сне чисти, хоть под водой. Это привито нам на уровне инстинкта. Гудит вентиляция, пытаясь высосать из отсека туман дождевых испарений. Пытка обратной дорогой продолжается. Никто не говорит Генриху ни слова. Все и так ясно. Генрих со своим пивным пузом еще не вошел в кондицию. Он угрюмо бычит шею, протирая своего всеядного монстра. Надеюсь, его внутриутробный период закончится раньше, чем нам прикажут куда-нибудь пострелять.
  
   -13-
  
   Косые лучи раннего солнца слепят глаза. Ровные шеренги в новеньких тропических комбинезонах. Ноги на желтых отпечатках вдоль красной линии. Тесный плац с трудом вмещает батальон полного состава. Мы - морпехи, наше предназначение убивать, а не топтаться на парадах, замысловато размахивая начищенной до ртутного блеска винтовкой. Поэтому просторных бетонных площадок, рассчитанных на массовые сборища, у нас нет. Перед строем - командир батальона. Ротные замерли позади него. Сержант из штабного взвода выходит из строя и не прибегая к помощи усилителей начинает читать молитву. Нашу молитву. Он стоит, расставив ноги, массивная тумба, приросшая к бетонной палубе, и хрипловатый рык вязнет в наших плотных рядах.
   - Я - морской пехотинец.
   - Я - МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ... - рокочет вслед ему слитный хор.
   - Я - оружие...
   - Я - ОРУЖИЕ!! - торжественно вторим мы.
   Наша утренняя молитва - наш ежедневный ритуал, непоколебимая традиция, которую не способны нарушить ни война, ни ученья, ни снег, ни ураган. Каждое утро мы читаем ее, стоя на плацу или сидя в окопах, мы декламируем ее, наливаясь восторженной дурью, на палубе десантного корабля, или по внутренней трансляции ""Томми"", или в полевом блиндаже. Где угодно, в каких угодно условиях. Потому что мы - морская пехота, мы написали свои традиции своей и чужой кровью, и они переживут нас и потому Корпус будет существовать вечно. Одновременно с нами тысячи морпехов, свободных от службы, по всему Шеридану произносят:
   - ... Я НЕ РАССУЖДАЮ И НЕ СОМНЕВАЮСЬ, ПОТОМУ ЧТО ОРУЖИЕ НЕСПОСОБНО РАССУЖДАТЬ И СОМНЕВАТЬСЯ... ИМПЕРАТОР НАПРАВЛЯЕТ МЕНЯ... ВРАГ ИМПЕРАТОРА - МОЙ ВРАГ... МОЯ РАДОСТЬ - ВИДЕТЬ СМЕРТЬ ВРАГОВ ЕГО... МОЯ ЦЕЛЬ - СЛУЖИТЬ ЕМУ... МОЯ ЖИЗНЬ - СТРЕМЛЕНИЕ К СМЕРТИ ВО СЛАВУ ЕГО...
   Я выкрикиваю слова-заклинания именно в том ритме и с той силой, что известны каждому морпеху. Впервые за пятнадцать лет. Мы говорим, как единое целое, мы и есть единое целое, большой кровожадный организм с четырьмя сотнями луженых глоток. Я растворяюсь в нем, теряю индивидуальность, я песчинка в бетонном монолите и мне приятно знать, что без меня и сотен других этот монолит - ничто. И я ощущаю это, как никто другой, и я весь тут, и душой и телом, и моя прошлая жизнь осыпается с меня, как сухая шелуха.
   - ... МОЯ СЕМЬЯ - КОРПУС. МЕНЯ НЕЛЬЗЯ УБИТЬ, ИБО ЗА МНОЙ ВСТАЮТ БРАТЬЯ МОИ, И КОРПУС ПРОДОЛЖАЕТ ЖИТЬ, И ПОКА ЖИВ КОРПУС - ЖИВ И Я. Я КЛЯНУСЬ ЗАЩИЩАТЬ СВОЮ СЕМЬЮ, И БРАТЬЕВ СВОИХ, НЕ ЩАДЯ ЖИЗНИ...
   И комбат, и ротные, и офицеры штаба, все, как один, полузакрыв глаза повторяют вместе с нами:
   - ... Я ЗАКАЛЕН И РЕШИТЕЛЕН. Я ХОЗЯИН СУДЬБЫ СВОЕЙ. Я РОЖДЕН, ЧТОБЫ УБИВАТЬ. Я ДОЛЖЕН УБИТЬ ВРАГА РАНЬШЕ, ЧЕМ ОН УБЬЕТ МЕНЯ. ПРИ ВИДЕ ВРАГА НЕТ ЖАЛОСТИ В ДУШЕ МОЕЙ, И НЕТ В НЕЙ СОМНЕНИЙ И СТРАХА. ИБО Я - МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ. Я - ОРУЖИЕ В РУКАХ ИМПЕРАТОРА, А ОРУЖИЕ НЕСПОСОБНО ЖАЛЕТЬ И СОМНЕВАТЬСЯ. И С ЭТОЙ МЫСЛЬЮ ПРЕДСТАЮ Я ПЕРЕД ГОСПОДОМ НАШИМ. АМИНЬ!
   Некоторое время мы стоим, не шелохнувшись. В полной тишине. В такие моменты, если приказать солдату пробить головой каменную стену, он не будет раздумывать ни секунды. Просто разбежится и врежется в нее лбом.
   Первым оживает комбат:
   - Батальон, вольно! Командирам рот приступить к занятиям по распорядку.
  
   Лейтенант Бауэр выглядит, как розовощекий натурщик с рекламных плакатов Корпуса. Крепкий, широкоплечий, с голубыми глазами и квадратной челюстью. Коротко стриженый затылок, переходящий в мощную шею. Именно такими принято изображать идеальных морпехов. Словно его вырастили в инкубаторе по имперским стандартам. Не сразу и поймешь, что ему чуть больше двадцати.
   - Сэр, сержант Трюдо! - докладываю я.
   Лейтенант поднимается, отвечает на приветствие. Подает мне руку. Ощущение, словно пожал деревянную лопату. Для офицера рука взводного на удивление мозолиста. Словно в офицерской школе он только и делал, что долбил окопы и болтался на турнике. Одно это настраивает меня в пользу взводного. Кому охота служить со штабным "сынком".
   - Ты француз, сержант? - спрашивает лейтенант, снова усаживаясь за свой крохотный столик с голодисплеем.
   - Никак нет, сэр!
   - Но кличка-то у тебя именно такая.
   - Так точно, сэр. Наверное, из-за фамилии, сэр!
   - Кто по национальности твои родители?
   - Сэр, мой отец родом из Канады, Земля. У матери в роду были поляки и чехи. Точно не знаю, сэр!
   - В Корпусе нет национальностей и прочей херни. Но я с Рура. И я не доверяю французам. А ты с Нового Торонто. Значит, ты и есть француз, - взводный складывает руки на столе и склоняется ко мне. Должно быть, так его учили вести доверительный разговор с подчиненным. Разве что он забыл при этом пригласить подчиненного присесть.
   Молчу, не понимая пока, куда гнет мой зеленый командир. Решаю, что он пытается вывести меня из равновесия и принимаю его игру.
   - Молчишь?
   - Сэр, сержант не знает, что ответить, сэр!
   Эта игра может длиться бесконечно. Ты начальник - я дурак. Начальник задает вопросы, дурак с честным видом дает на них простые односложные ответы. И так до тех пор, пока у какой-то из сторон не сдадут нервы. Дураку нечего бояться, потому как у начальника на него ничего нет, а начальнику очень хочется поставить дурака в невыгодное положение и навязать ему свое решение.
   - Трюдо, ты единственный сержант во взводе не из кадровых.
   - Сэр, я отслужил в Корпусе десять лет. Из них три - сержантом.
   - Это было пятнадцать лет назад, Трюдо.
   - Так точно, сэр!
   - Твои навыки утрачены.
   - Возможно, сэр!
   - Понимаешь, Трюдо, я хочу, чтобы мой взвод состоял из профессионалов, а не из пузатых пенсионеров.
   Усмехаюсь про себя. Ишь, куда тебя понесло. Хотелось попасть в кадровую роту и делать карьеру, а вместо этого тебя сунули воспитывать кучку резервистов? Да еще и война вот-вот? Хрен тебе тут, а не карьера, дружок. Вслух же бесстрастно говорю:
   - Не сомневаюсь в этом, сэр!
   - Не хочешь подать рапорт о переводе?
   - Никак нет, сэр!
   - А если я тебе прикажу?
   - Сэр, я выполню любой приказ, сэр!
   - Трюдо, я читал твой файл. Ты хорошо характеризуешься по прежнему месту службы. Ничего личного. Я просто хочу, чтобы командиры отделений во взводе были профессионалами.
   - Так точно, сэр!
   - Садись, пиши рапорт о переводе в другое подразделение. На имя командира роты. Это приказ.
   - Есть, сэр!
   Пристраиваюсь на уголке лейтенантского столика. Старательно вожу световым пером по глянцевому листку электронного планшета:
   "Командиру роты "Джульет" Второго полка Тринадцатой дивизии Корпуса морской пехоты. Согласно приказу лейтенанта Бауэра подаю данный рапорт с просьбой о моем переводе в другое подразделение ... "
   Взводный заглядывает мне через плечо. Вырывает у меня планшет и двумя росчерками пера стирает рапорт. Один-ноль, я веду.
   - Ненавижу французов, Трюдо, - говорит лейтенант сквозь зубы.
   - Так точно, сэр, - я вскакиваю и вытягиваю руки по швам. Гадаю про себя, за какие грехи я награжден таким придурком?
  
   -14-
  
   Внешне база Форт-Марв за пятнадцать лет совсем не изменилась. Интересно, а чего я ждал? Бомбовых воронок посреди плаца? Чистые бетонные аллеи, густо обсаженные каким-то невысоким подобием пальм. Между пальмами часто натыканы яркие стенды, с которых на меня, как и раньше, с радостными улыбками пялятся розовощекие здоровяки с закатанными рукавами. "Корпус заботится о тебе!". Все те же "типовые строения номер шесть" вокруг. Невзрачные двухэтажные бараки из грязно-бурого армированного пенобетона. Чего-чего, а уюта в них нет ни внутри, ни снаружи. Самим видом они олицетворяют свое предназначение - держать морского пехотинца в постоянном напряжении. Морскому пехотинцу ни к чему уют и расслабленность.
   Батальонный психолог - "псих" в простонародье, офицер, капитан из кадровых. Психи всегда из кадровых. В этом корпус тоже не изменился ни на йоту. Никаких временных контрактов. Наши мозги промываются на высочайшем уровне и с восхитительным профессионализмом. Психи всегда в количестве, всегда оснащены по последнему слову и всегда вовремя замещают выбывших. Что изменилось, так это нагрузка на них. Теперь уже один псих не справляется с потоком и у него есть два помощника, оба лейтенанты. Да это и не удивительно. Ведь если пятнадцать лет назад нас водили на сеансы "психологической профилактики" ежемесячно, то теперь - каждый день. Без всяких исключений. Выглядит все достаточно безобидно, как ежедневный медосмотр. Взвод сдает оружие, снимает броню и раздевается донага. Все, и мужчины и женщины. Тут нет полов. Все мы одинаковы, пока на нас петлицы. Офицеров с нами нет. Им моют мозги в отдельном помещении. Видимо, у них другая программа. Что поделать - белая кость, не то что мы, мякина. Они так от нас отличаются, что даже дерьмо у них наверняка ароматизировано. Нас по одному вызывают в комнату с низким потолком и мягким приглушенным светом. Рядами мы укладываемся на низкие теплые кушетки, нам прилаживают на головы легкие обручи. "Готовы, орлы?" - задает офицер риторический вопрос и поворачивает ключ на небольшом пульте. "Полетели" - говорит псих и наступает миг острого, ни с чем ни сравнимого кайфа, и калейдоскоп цветных кадров в ураганном темпе прокручивается перед нашими глазами. Я, сколько не старался, ни разу не смог вспомнить, что именно мне там показывают. Судя по тому, что меня не тянет после этого к маленьким мальчикам и вид дождевых червей не вызывает обильного слюноотделения - ничего страшного. Когда мы просыпаемся через десять минут, именно столько длится этот миг, мы бодры и свежи, словно только что проспали целую ночь. "Доброе утро, - издевается псих, и подгоняет нас: - Встали, в темпе. Первый ряд, пошел". Мы, строго по одному, поочередно, ряд за рядом, вскакиваем с кушеток, кладем на них свои обручи и выбегаем вон, навстречу следующему взводу, который уже раздевается в предбаннике.
   - Ну, как кино? - встречают нас смешки. - Баб показывали?
   - А то, - отвечаем мы, быстро напяливая на себя, слой за слоем, свою скорлупу.
   - Ну, и как, никто не кончил?
   - Кончил, кончил, как же без этого.
   - Да ну? И кто везунчик?
   - Псих, кто же еще.
   Предбанник гремит гоготом здоровых откормленных мужиков, у которых в жизни нет других проблем, кроме как вырваться в очередное увольнение и с ходу нырнуть в массажный салон, но вот беда, по случаю повышенной готовности увольнения отменены. Наши женщины смеются едва ли не громче нас.
   Гот в Корпусе всего год, в моем отделении он единственный служит по контракту, а не по призыву резервистов. Может оттого, что он еще форменный салага, он и задает иногда глупые вопросы.
   - Садж, а на кой хрен нас сюда каждый день водят?
   - А тебе что за дело? Денежки на счет капают, знай себе служи.
   - Да нет, я просто беспокоюсь, если в мозгах часто копаться, долго не протянешь, - отвечает Гот, влезая в панцирь бронекостюма.
   На нас начинают удивленно оглядываться из раздевалки соседнего взвода.
   - С чего ты решил, что это вредно? - спрашиваю я негромко.
   - Садж, я... - начинает Гот, но, наткнувшись на мой взляд, тут же поправляется: - Сэр, я просто так спросил, без задней мысли, сэр!
   - Тебе что, плохо после сеанса? - наступаю я на растерявшегося салагу. - Аппетита нет? На девок не стоит? Видишь плохо? Слышишь голоса?
   - Сэр, никак нет, сэр! - вытягивается и делает оловянные глаза Гот.
   - От тебя не требуют "долго тянуть". От тебя требуют исполнять свои обязанности. Тебе ПЛАТЯТ за выполнение обязанностей. Не хило платят, заметь. И этот сеанс - тоже часть твоих обязанностей. И еще тебе платят за то, чтобы ты их выполнял и не задавал вопросов. Прикажут - и вовсе сдохнешь. И не пикнешь при этом! - в полной тишине отчитываю я Гота. Вспоминаю старую присказку Гуса: - Бесплатное тепло бывает только в крематории, салага, понял?!
   - Так точно, сэр!
   - Пятьсот приседаний после отбоя. Трак, проконтролируй.
   - Есть, сэр! - синхронно отвечают оба.
   Капрал Трак, мой заместитель, отбухал в Корпусе четыре срока. Его загребли обратно всего через три недели после увольнения. Как раз тогда, когда он, пройдя курс омоложения, собрался рвануть на курортную планетку, оторваться как следует с экзотическими женщинами. Авторитет у Трака - как у гаубичного снаряда с плазменной боевой частью. Я часто гадаю, почему командиром отделения назначили меня, а не его с таким-то опытом? Но Трак не стремится делать карьеру. Он не держит на меня зла, и мы прекрасно ладим.
   Вопрос Гота не идет из головы. Правда, не совсем то, что он имел ввиду. Меня занимает: какого хрена перед нами разыгрывается этот ежедневный спектакль? Ведь каждый салага знает, что с нами тут происходит - обычное гипновнушение. Его можно провести за полминуты через боевой чип - биоэлектронный имплантат, который присутствует в загривке каждого из нас. То есть достаточно остановить взвод на занятиях у обочины, нажать кнопку - и готово. Никаких хлопот. И еще мне интересно, - что нам так упорно в башку закладывают?
  
   -15-
  
   Принцип "займи бойца делом" исповедуется в любых войсках любых армий мира. Главный его проводник - мы, сержанты. И мы проводим его в жизнь с непревзойденной тщательностью и изощренной жестокостью. Мы заставляем бойца жить по законам Корпуса. Мы добиваемся своего не мытьем, так катаньем. От нас невозможно укрыться. Мы все время рядом. Мы знаем, чем дышит боец. Чем он живет. Что любит. Чего боится. Кто его мать и какие женщины ему по вкусу. Какое упражнение на стрельбище дается ему лучше всего. В какого бога верит. На что копит деньги и куда их тратит. И мы используем каждую крупицу своих знаний для того, чтобы надавить побольнее, прижать, заставить солдата сделать по-нашему. И мы всегда добиваемся своего. Всегда. В этой игре нет запрещенных приемов. Каждый из нас в своем подразделении - безраздельно могущественен. В свое время я овладел этой жестокой наукой в совершенстве.
   Мое отделение сплошь из мужиков. Уж так вышло. Не то, чтобы я был шовинистом - у нас этого нет, но все же командовать морпехами в юбках мне тяжелее. Хотя о чем это я? Какие юбки? Бой-бабу в бронекостюме отличить от мужика можно разве что по табличке с именем на груди. Остальное нивелируется броней до полной неузнаваемости. По стати и росту женщины-рядовые не слишком уступают мужчинам - сказывается программа единых стандартов при подготовке личного состава.
   Мое отделение, это девять лбов, я десятый. Упертый, непробиваемо упрямый Крамер, пулеметчик. Жилистый салага Гот, его второй номер. Мой заместитель Трак, капрал. Молчаливый и малоподвижный, как все снайперы, Кол. Белобрысый Чавес, с языком без костей. Рот его не закрывается ни на минуту и я частенько с трудом сдерживаюсь, чтобы не убавить ему зубов. Паркер. Старший второй огневой группы. Такой же кряжистый бык, как и Крамер. Паркер таскается со здоровенной дурой, словно в насмешку именуемой базукой. И восемью зарядами к ней. На самом деле, его базука калибром и весом скорее напоминает безоткатное орудие. Его помощник - Калина. Рыжий, как медь, с огромными залысинами над высоким лбом. Крепыш Нгава - единственный чернокожий в отделении. Наш санинструктор - док в просторечии, по кличке Мышь. Кроме обязательных в поле лекарств и набора первой помощи, он таскает с собой заправки к аптечкам. В том числе стимы - боевые коктейли, или попросту дурь. Что автоматически делает его уважаемым человеком. Все, кроме Гота, в разное время отмотали в Корпусе по два-три срока.
   Нас приводят в кондицию такими темпами, что впору сдохнуть. Словно хотят за несколько недель наверстать то, что мы пропустили за годы гражданской расслабухи. На штабном языке этот процесс называется слаживанием подразделения. Такое невинное определение, от которого на ум непосвященному приходит разве что тесты на психологическую совместимость. Говоря же простым солдатским языком - нас дрючат минута за минутой, днем и ночью. Испытывают на излом и на разрыв. Сегодня мы совершаем очередной пеший марш-бросок в составе батальона. Часто оглядываясь, я бегу в голове отделения. За мной топает тяжело груженый Крамер. Позади него с хрипом хватает воздух Гот. Трак замыкающим. На занятиях нам не разрешают использовать мускульные усилители, и мы старательно изображаем бег, тяжело переставляя ноги, шаг за шагом, километр за километром. В полной боевой нагрузке мы больше похожи на передвижные скобяные лавки, чем на солдат, столько всего на нас понавешано. Походные ранцы, лопатки, подсумки с магазинами, подсумки для гранат, подсумки для кассет к подствольнику, мягкие фляги с водой, штык-ножи, рулоны пончо, дымовые шашки, одноразовые сигнальные ракеты, фонарики, свернутые пластиковые мешки для создания укреплений... Мы топаем и топаем в едином ритме полушага-полубега, колени подгибаются от тяжести, и тонны барахла на нас поскрипывают, позвякивают, побулькивают, трещит под сотнями подошв валежник, и все это в такт шагам, и от этого звук от батальона на марше такой, словно древний паровоз тяжело катится по просеке, пыхая паром и ломая кусты. Чтобы не давать нам скучать, комбат то и дело подбрасывает вводные. То организовывает нападение на фланговый дозор, то обнаруживает засаду "противника". И тогда, с матами проваливаясь в кротовые норы и цепляя ранцами за колючий кустарник, мы с ходу разворачиваемся в боевые порядки, и цепью контратакуем сквозь частокол подлеска. Демонстрируя тактику огневого превосходства, мы часто стреляем на бегу, и от наших очередей густой кустарник впереди разлетается зелеными брызгами, а путь наш отмечают сотни трупиков отстрелянных магазинов. А потом мы сближаемся настолько, что бой переходит в фазу ближнего подавления, и мы одно за одним зашвыриваем в заросли увесистые металлические яйца, с облегчением избавляясь от лишнего груза. И тут же, примкнув штыки, с яростными воплями, от которых нам самим становится страшно, и которые никто, кроме нас, не слышит за закрытыми наглухо шлемами, стремимся сойтись с невидимым врагом в рукопашную. Но врага почему-то нигде нет, видимо, он в страхе удрал еще при первых выстрелах нашей огневой разведки, и тогда, тяжело дыша, мы останавливается среди переломанных, иссеченных пулями кустов, и пользуясь нечаянной передышкой, жадно хлебаем подсоленую воду из фляг. Бормотание наушников снова выгоняет нас на просеку, где мы пополняем у старшин истраченный боекомплект, и колонной по три двигаем дальше, обгоняя взводы тяжелого оружия, упаковывающие свои бабахалки.
   Мои ребята держатся неплохо. Я бы сказал, получше, чем я сам. Несмотря на ежедневные ударные дозы химии и сброшенные четыре килограмма, я тяжело втягиваюсь в ритм. Видимо, возраст сказывается. Или сладкая гражданская жизнь с ежедневными дозами пива или спиртного. Но мне нельзя показывать вида, я сержант, как-никак, и под пристальным взглядом взводного я топаю и топаю, с улыбкой ему и себе назло, похожей на оскал, и даже умудряюсь на ходу покрикивать на Гота. Если бы не взгляды отделения, которые сверлят мне спину, да не подозрительное подглядывание Бауэра, я бы, наверное, так и сел на подкосившихся ногах под грудой своих тряпок-железок. Упал на спину и лежа балдел бы, бесцельно разглядывая пушистые облака и ощущая, как по ногам перебегают обнаглевшие сороконожки. А так я раз за разом переставляю одеревеневшие ноги, сдуваю с глаз капли соленого пота, проклиная свою слабость, колючие кусты, грязь, змей, тяжелую винтовку, неожиданную мобилизацию, крикливых латиносов, жуликоватых политиков, насквозь коррумпированных чиновников всех мастей, и даже его величество Генриха... хотя при мысли об Императоре голове становится тепло и плохие эмоции куда-то испаряются. Я даже немного удивляюсь этому странному фокусу, на мгновенье забыв про усталость.
   А вечером, перед ужином, нас опять выстроят в санчасти, и наши битые-перебитые тела будут ширять нейтрализаторами жировой ткани, и стимуляторами мышц, и витаминами, и специальными препаратами для роста биочипов и еще черт-те какой дрянью, от которой появляется шум в голове и предметы в глазах теряют четкость. И медичка неопределенного возраста, безучастная, как йог, в халате поверх пятнистого комбинезона, будет равнодушно трогать рукой в холодной печатке мой съежившийся отросток, заглядывать мне под мышки и поднимать мои веки, прикладывать к груди жало автоматического диагноста, а потом прикоснется сверкающим пистолетом к моему заду, или к бедру, и - пшик-пшик, - всадит в меня очередной заряд какой-то химии. И после скорого ужина, где мы проглотим по два обязательных брикета стандартного рациона и запьем их кто соком из концентратов, кто молоком, мы наскоро почистим броню и оружие, и, шатаясь, попадаем на узкие шконки. Чтобы через пару-тройку часов подняться по тревоге и бегом совершить увлекательную двухкилометровую экскурсию по ночному росистому лесу, и выдолбить в мокрой земле пополам с корнями стрелковые ячейки. И пострелять по условному противнику в черных зарослях из всего, что у нас есть. И вернуться в койки и спать аж до самого утра - до пяти часов. Не забыв перед этим почистить оружие, естественно.
  
   -16-
  
   Рев тревожного баззера вырывает меня из предутреннего сна. Они там что, озверели - вторая тревога за ночь? Толком не проснувшись, наощупь просовываю ноги в штанины комбинезона. Скача на одной ноге, выпрыгиваю в коридор, на ходу застегивая второй ботинок. Баззер стихает, и сразу становится слышно, как где-то неподалеку бьет минометная батарея. Частое буханье автоматических минометов перекрывает многоэтажные проклятия, изрыгаемые сержантами. Злобными демонами они мечутся по казарме, пинками и тычками подгоняя полуодетых бойцов. Одеваясь на ходу, по очереди обегаю отсеки отделения. Норма. Мои уже поднялись. "Боевая тревога. Действие по ситуации номер пять" - шелестит бестелесный голос где-то в районе затылка. На бегу нахлобучиваю шлем и щелчком фиксирую разъем питания. Тактический блок тут же включается и диктует мне данные о количестве подчиненных, состоянии их здоровья и статусе вооружения. Слушаю в полуха. Беглого взгляда на череду зеленых точек с отметками комментариев достаточно, чтобы понять - все идет как надо. Расталкивая очередь у оружейной, догоняю своих. Мы двигаемся четко и быстро, выдрессированные многочисленными тренировками, семеним быстрыми мелкими шажками слева направо вдоль ряда распахнутых пирамид. Подбежать к своей пирамиде. Встать к ней спиной, просунуть руки в ремни разгрузки - раз. Руки вместе - два, щелчки карабинов, на груди и на животе - сбруя зафиксирована - три. Переступить влево. Упереться спиной в походный ранец. Руки вверх и назад, ухватить ремни, верхние крючки в плечевые пазы - четыре. Руки назад и вниз. Ухватить ремни, нижние крючки в поясничные пазы - пять. Поворот. Шажок вправо. Двумя руками ухватить нагрудный подсумок с магазинами. Рывок на себя, щелчок, фиксация - шесть. Затем левая рука - поднять клапан кобуры, правая - за кольт в пирамиде. Рывок, клапан кобуры на место - семь. Левая рука - за ствол винтовки, рывок, перехват правой за основание приклада - и М160 в руках поперек груди - восемь. Я могу выполнить все эти движения с закрытыми глазами и не разу не ошибусь. Еще два шага, и из оружейной - долой. Встаю у противоположной стены, лицом к выходу. Пропускаю мимо себя своих бойцов. Пристраиваюсь замыкающим. С момента подачи сигнала тревоги прошло сорок секунд. Норма.
   Ботинки глухо топают по обрезиненным ступеням. В колонну по два быстрым шагом спускаемся в подземный лабиринт, находящийся тут же, под зданием казармы. Тяжелая стальная плита за нашими спинами скользит с потолка и с сочным клацаньем закупоривает проход. Все напряжены и немного на взводе. Ситуация номер пять - отражение наземной атаки базы. Это вам не игрульки с учебными стрельбами. Не успеваем добежать до конца лестницы, как автоматика гасит освещение. Бетонные подземелья, густо раскинувшиеся под всей базой, погружаются в чернильную тьму. Нам она не помеха, а противнику облегчать жизнь никто не намерен. Прицельная панорама превращает всех вокруг в мертвенно-зеленых призраков. Подсветка зеленым контуром вокруг силуэта - признак дружественной цели, только усиливает жутковатое ощущение. Добегаем до отметки, указанной такблоком и по одному падаем на жесткие лавки в бетонных выемках, оружие между ног. Что-то среднее между капониром-укрытием и огневой точкой. От нас тут ни черта не зависит, мы - последний рубеж, мы просто хоронимся тут от огня до времени. За нас все делает автоматика. Где-то над нашими головами, над многометровым слоем почвы и бетона шевелят сейчас длинными стволами автоматические турели и излучатели, беря на прицел свои секторы огня.
   - Здесь Француз, три-два, жду доклада, - на бегу бормочу я в ларингофон. Сердчишко мое усиленно трепыхается, колотится о броню. Волнуюсь.
   Мои отзываются один за одним. Все на месте. В последний раз выглядываю в изгибающийся дугой темный коридор, с редкими, исчезающими в стенных выемках фигурами. Влетаю в свою ячейку. Сел. Зафиксировался. Винтовка между колен.
   - Француз - Сото. Мы на исходной. Прием, - делаю доклад взводному сержанту.
   - Принято. Ждать. Отбой, - отзывается Сото.
   Через несколько секунд все затихает. Приходят в движение скрытые за бронированными задвижками турели оборонительной системы. Пучки коротких стволов щупают бетонные стены. Как всегда, ощущаю себя лишним под взглядами их черных зрачков. Только и остается, что разглядывать картинки, которые транслируют "мошки" из пустых коридоров. Гадаем, что происходит. Мы ждем десять минут. Еще десять. И еще полчаса. Кто-то кашлянул по ротному каналу, прочищая горло.
   - Я - морской пехотинец... - начинает неуверенный голос.
   - Я - оружие... - подхватывают десятки голосов.
   - Я не рассуждаю и не сомневаюсь... - мы сидим в чернильной темноте, тихо, как мыши, и негромко читаем хором свое волшебное заклинание, отгоняющее от нас злых духов неизвестности. И кажется, что автоматические турели внимательно слушают нас, шевеля акустическими датчиками.
   Потом снова ждем, напряженно вслушиваясь в едва доносящееся сквозь слои бетона далекое буханье.
   Через час свет в убежище включается и нам сообщают об отбое тревоги. Все возбужденно переговариваются на ходу, обмениваясь догадками и впечатлениями. Еще бы, сегодня мы как бы побывали на войне. Так романтично и совсем не страшно. Как в голофильме. Еще через полчаса, по дороге на завтрак, узнаем, что ночью один из постов периметра обстреляли неизвестные снайперы. Трое наших из второго полка ранены. Дежурный взвод тяжелого оружия накрыл перелесок, откуда велся обстрел, из минометов и сжег его плазменными зарядами дотла, а Флот прислал звено штурмовиков, и те проутюжили окрестности на пару миль от зоны столкновения. Война словно напоминает нам: "Не расслабляйтесь, ребятки, я рядом".
  
   -17-
  
   Колониальная политика Императора строится на четком разграничении полномочий и обязанностей сторон. Обязанности Империи - найти пригодную для заселения планету, провести ее терраформирование, организовать тендер на право освоения недр и промышленное строительство, осуществить набор и транспортировку колонистов, обеспечить связь, строительство космодромов и последующую охрану планеты силами Имперских вооруженных сил. Обязанности корпораций, выигравших тендер - построить населенные пункты и обеспечить промышленное и социальное развитие новых территорий. И платить налоги Императору, начиная через тридцать лет после начала освоения. Корпорации полномочны создавать местные органы власти и полицию, принимать законы, в целом не идущие вразрез с законами империи, и обеспечивать заселение колонии за счет мигрантов с других миров. Они проводники экономической политики Императора. Они определяют форму правления и учреждают собственные уголовные уложения. Они - безраздельные хозяева планеты в рамках границ, установленных Императором. Единственные, кого не касаются местные законы, - это имперские служащие и обитатели зон имперского правления, таких как военные городки и космопорты. Мы, то есть Корпус - главная опора Императора на Шеридане и других планетах, гарант незыблемости его власти и спокойствия граждан. Обо всем этом нам рассказывает на занятиях по имперскому устройству офицер из штаба батальона. Дамочка-лейтенант с пронзительно-голубыми глазами. В Корпусе все, как на подбор, крепкие и увесистые, даже офицеры. Лейтенант О'Хара - нетипичный экземпляр. Среднего роста, тонкая в кости. Ее женственность пробивается даже сквозь бесформенную скорлупу брони. Какая-то особая стать, пружинка, заставляющая мужчин в ее поле зрения невольно поджимать животы и расправлять плечи. Коротко стриженные русые волосы. Шлем на сгибе руки. Крепкая, но все же изящная длинная шея. А может, все дело в ее голосе? Он не похож на хриплые и низкие голоса наших женщин, перенакачанных гормональными стимуляторами. Ее высокий чистый голос едва ощутимо вибрирует, что в соединении с безупречной дикцией и плавной речью производит на роту гипнотическое воздействие. Усиленный динамиком брони, он долетает до всех концов плаца. О'Хара расхаживает взад-вперед перед бойцами, которые рядами расселись на бетонной палубе, подложив под зады свои свернутые пончо, и говорит, говорит... Рота слушает ее, практически не шевелясь, и рядовые, и стоящие тут же, у своих взводов, офицеры, и только десятки глаз движутся вслед за ее изящной фигурой. Позади нее коробочка компьютера-демонстратора сплетает из воздуха трехметровую картину - голографическую проекцию карты Шеридана. Иногда лейтенант останавливается и тычет в зеленовато-коричнево-голубые разводы лазерной указкой, иллюстрируя сказанное.
   - Наша планета базирования - Шеридан, это землеподобный мир в системе Бета Стрельца. Первый колониальный транспорт приземлился здесь более полутора сотен лет назад - в две тысячи двести восемнадцатом году по Имперскому летоисчислению. Произошло это на юге материка Британика, вот тут. Еще через полсотни лет началась вторая волна колонизации. На этот раз точкой приземления был выбран материк Тринидад, в другом полушарии планеты, - продолжает рассказывать офицер из отдела по работе с личным составом и обводит светящимися кругами указанные места. - Материки Британика и Никель, вместе с архипелагами Восточного океана, отданы для освоения "Дюпон Шеридан" - дочернему подразделению трансгалактической корпорации "Группа предприятий Дюпон". Материк Тринидад взяла в долгосрочную аренду "Тринидад Стил", дочерняя от "Вайо Кемикал Груп". Впоследствии, зоны влияния корпораций стихийно получили название Английской и Латинской. Население Английской зоны этнически неоднородно, но состоит преимущественно из выходцев из Центральных миров - европейской части Земли, Новой Калифорнии, Йорка. Население Латинской зоны на девяносто пять процентов состоит из потомков латиноамериканцев с Земли. Экологическая, демографическая и экономическая ситуация на Земле в то время была такой, что в беднейших регионах корпорации вербовали колонистов просто за гарантию пропитания и минимального жизнеобеспечения, получая взамен фантастически дешевую рабочую силу. Вследствие этого, колонисты Латинской зоны в основном представляли собой малограмотную, низкоквалифицированную массу с чрезвычайно низкой социальной мотивацией. К моменту основания Латинской зоны, "Дюпон" уже построила столицу - город Зеркальный, а также несколько крупных промышленных центров, и приступила...
   Все это я уже слышал десятки раз. И все равно, действуя по привычке (положено - делай), продолжаю слушать лейтенанта, обращая внимание скорее на ее губы, чем на то, что из них вылетает. Ее слова порождают в моей черепушке какой-то параллельный сознанию, фоновый поток полуосознанных образов. Я снова вижу на тротуарах Латинских кварталов попрошаек, оборванных и истощенных донельзя, тянущих к прохожим грязные руки, просящих, проклинающих и гнусаво благословляющих. Вижу угрюмых сантехников, водителей мусороуборочных машин и разнорабочих со смуглыми лицами, вкалывающих за гроши. Сияющие лимузины адвокатов и высших администраторов корпораций с зеркальными пуленепробиваемыми стеклами. Слышу ругань толстых крикливых женщин и шамканье почерневших набожных старух в черных платках. Передо мной - наглые и уверенные в себе и силе своего кошелька лоснящиеся рожи бандитов, назойливые мальчишки, пытающиеся задорого всучить мне синтетический бутерброд или поддельный хронометр, неприметные уличные продавцы смертельно опасной дури, одетые в аляповатые тряпки молоденькие проститутки с глазами старух, продажные патрульные копы с цепкими взглядами, стертые лица безработных, делающих вид, что ищут работу и пропивающих талоны на бесплатное питание, лавочки, набитые подержанной одеждой и неизвестно из чего сделанным спиртным. Меня передергивает от зловония заваленных гниющим мусором и изрисованных похабщиной лестничных клеток. От немытых стекол, обшарпанных стен и разбитых уличных фонарей. От застарелого запаха мочи в переулках. От мутных личностей с серебряными нательными крестиками, негромко и проникновенно рассказывающих о национальных традициях, о народных корнях, о пути в демократическое будущее, где не будет ни богатых, ни бедных, ни Императора. У которых на все вопросы есть универсальный штампованный ответ, а для желающих присоединиться - кусок хлеба. От городских партизан с горящими глазами, сжигающих себя на алтаре Свободы во имя великих идей, рожденных в отделах маркетинга сталелитейных корпораций. Я наблюдаю из окна машины за ярким карнавалом с самозабвенно танцующими под обжигающую музыку курчавыми людьми, за сияющими глазами, белозубыми улыбками, колыханием роскошных бедер и обнаженных грудей, я вижу тысячи счастливых лиц и знаю, что завтра увижу их снова, но уже потухшими, озабоченными, озлобленными или сосредоточенными в поисках пропитания. И тут же передо мной образуется длинный ряд скрюченных от огня тел, накрытых чехлами для транспортировки. Детские трупы с переломанными, как у игрушек, ногами. Сгоревшие остовы машин. Разбитая витрина бара "Треска" и растерянная физиономия Самуила. Сообщения о похищениях, премиях за любую информацию о сыне или жене. Крикливые демонстрации. Листовки с идиотически-возвышенными призывами, уродливыми плевками пятнающие зеркальные грани городских башен. Я вдыхаю запах горелого пластика на останках моего склада. Я целую Нику в тоненькую пульсирующую жилку на нежной шее. Кулаки мои сжимаются до боли.
   - ...в результате усиливающейся конкуренции, борьбы за монопольный контроль над обособленными колониальными территориями, возникает противостояние корпораций. Усиливаются коррупционные процессы. Под лозунгами о смене государственного строя обостряются межнациональные и межрелигиозные конфликты, в которые вовлекается все больше и больше граждан обеих территорий. В итоге нарушается стабильность общества и массовые противоправные действия угрожают существованию Шеридана, как неотъемлемой части Земной империи... - продолжает размеренно диктовать О'Хара. Я внимательно вслушиваюсь. Кажется, я пропустил что-то важное.
   - ...война является политической борьбой, борьбой не только за экономический, но и за полный политический контроль над государством. Эта война уже объявлена. Убийства, похищения, диверсии уносят жизни тысяч граждан. В городах Латинской зоны саботируются решения имперских властей. Нападения на имперские вооруженные силы приобрели массовый и организованный характер. Именно эта ситуация явилась причиной мобилизации резервистов. Император принимает вызов....
   Я осторожно кошусь по сторонам. Лица вокруг уже утратили дежурное выражение внимания. Люди ловят каждое слово лейтенанта. Многие из присутствующих, как и я, испытали эти самые "процессы" и "конфликты" на своей шкуре. Им есть, что сказать для протокола.
   - ... Вооруженные силы должны быть надежны, дисциплинированны и лояльны. Именно такими вооруженными силами располагает Империя. Они - последний аргумент для убеждения тех, кто не желает прислушаться к голосу разума...
   Меня, вместе со всеми, захватывает единый порыв. Эта О'Хара, та еще штучка, она заводит нас не хуже молитвы. Маленькая стерва, она возвышает голос, он дрожит, разносясь над нашими головами, ее лицо порозовело от гнева. Мы медленно втягиваем в себя воздух, боясь пропустить хоть слово, мы забываем моргать, вглядываясь в ее пронзительные глаза.
   - ... На острие штыка нет демократии. Солдат-гражданин волен иметь свои политические убеждения, но имперские вооруженные силы в своей совокупности должны быть и будут политически нейтральными. Они - инструмент в руках Императора, инструмент умелый, холодный и беспощадный. Корпус морской пехоты - элита вооруженных сил. Император рассчитывает на него и верит, что умереть за империю - честь для любого морского пехотинца...
   Нас сдувает с места. Мы вскакиваем, топчем свои пончо, мы набираем воздух полной грудью...
   - Императору... - на невыносимо высокой ноте звенит голос О'Хара.
   - СЛАВА! СЛАВА! СЛАВА! - от нашего слитного рева с деревьев на аллее сдувает стаю испуганных дроздов.
  
   -18-
  
   Несмотря на режим повышенной готовности, нас все же изредка отпускают на выходные в Форт-Марв - военный городок при базе. Сегодня как раз моя очередь - мы чередуемся с Траком. Я не был в Форт-Марве с самой демобилизации. Забегаю в расположение первого третьего, повидаться с Гусом. Глупо - я на базе черт-те сколько времени, а все никак не встретимся. Мне не везет. Гуса нет на месте, и дневальный отказывается мне сообщить, куда его услали. Что ж, не судьба. В нетерпении бегу к КПП - машина уходит в город через пару минут. Как назло, по дороге натыкаюсь на взводного.
   - Трюдо, - говорит Бауэр.
   - Сэр! - отвечаю я, вытягиваясь. Наше общение все больше напоминает мне глупую затянувшуюся игру.
   - Трюдо, вы в курсе, что база находится в состоянии повышенной готовности? - совершенно серьезно спрашивает лейтенант.
   - Сэр, так точно, сэр! - ору я в никуда.
   - Значит, вы знаете, что опоздание из увольнения или дисциплинарный проступок во время пребывания за пределами части могут повлечь за собой суд военного трибунала по законам военного времени?
   Мой грузовик вот-вот уйдет. Как можно более спокойно я отвечаю взводному:
   - Сэр, сержант об этом знает, сэр!
   - Чем вы собираетесь заняться в увольнении?
   Хочу ответить дежурным "сэр-не-знаю-сэр", но черт тянет меня за язык:
   - Сэр, сержант хочет зайти в массажный салон и хорошенько спустить пар со специалистами по особым услугам, сэр! В моем возрасте, особенно в период гормональной перестройки организма под воздействием омолаживающих и стимулирующих препаратов, сексуальное воздержание противопоказано, сэр! - громко кричу я так, что проходящие мимо офицеры удивленно оглядываются на мой крик.
   Щеки взводного наливаются красными пятнами. Сдерживаясь, он негромко, даже понизив голос, сообщает:
   - Трюдо, венерическое заболевание также будет расценено как дисциплинарный проступок.
   Я сбиваю взводного пинком под колено и впечатываю ботинок в его удивленную физиономию. Добавляю по ребрам. С наслаждением опускаю армированный каблук на поясницу. И еще раз. Вот он перекатывается, здоровый боров, пытается подняться, и я укладываю его назад ударом колена в лоб, а потом выхватываю лопатку. Ее приятная тяжесть вселяет в меня уверенность...
   - ... Трюдо, ты заснул?
   Я с сожалением выныриваю из своего сладостного видения.
   - Сэр, сержант будет пользоваться только услугами сертифицированных специалистов, имеющих медицинскую справку о том, что они имеют право по состоянию здоровья оказывать интимные услуги имперским военнослужащим, СЭР! - ору я так старательно, что кто-то из уходящих офицеров прыскает в кулак.
   - Трюдо, я не буду лишать тебя увольнения. Но после возвращения жду тебя к себе, - говорит Бауэр. - А пока - свободен.
   - Сэр, есть, сэр! Спасибо, сэр! - я четко поворачиваюсь, делаю два уставных шага и мчусь к южному КПП.
   Конечно же, мой грузовик уже ушел. Ушли все грузовики. Я толкусь у ворот, перед часовым у шлагбаума и чувствую себя полным идиотом. Все-таки взводный добился своего - в период повышенной готовности передвижения за территорией базы пешим порядком запрещены. Только на транспортном средстве. И где его взять в субботнее утро - ума не приложу. Сержант военной полиции в белом шлеме, потешно смотрящемся в комплекте сине-зеленой брони, внимательно смотрит мне в спину. Ждет, когда я сделаю три шага и пересеку, таким образом, границу базы. Нарушу приказ. Все же сволочной народ, эти военные копы. Поворачиваюсь к нему. Отрицательно качаю головой. Мол - "ничего не выйдет, дружище". Тот пожимает плечами, с серьезным видом разводит руками. "Ну, нет, так нет. В другой раз".
   В этот момент маленький джип козликом выпрыгивает из боковой аллеи и с визгом тормозит у шлагбаума. Часовой встряхивается и идет проверять документы. Автоматическая турель над моей головой едва слышно гудит, разворачиваясь в сторону машины.
   - Вам в Форт-Марв, сержант? - слышу я звонкий голос из джипа.
   - Так точно, мэм! - кричу я в ответ.
   - Садитесь, нам по пути, - отвечает русая бестия О'Хара.
   Перед тем, как запрыгнуть на заднее сиденье, поворачиваюсь к сержанту и делаю ему наиболее пристойный из имеющихся вариантов знака "ну что - съел?". Сержант, словно не замечая меня, смотрит в сторону. О'Хара поджимает губы, скрывая улыбку. Джип рвет с места так, что я чуть не вылетаю кувырком через задний борт.
   - Легче, Курт, у нас гость, - кричит лейтенант водителю.
   Тот кивает круглой макушкой и так вжимает педаль в пол, словно желает продавить его насквозь. На всякий случай я обеими руками ухватываюсь за что придется и крепко упираюсь ногами. Легкую машинку так швыряет на виражах и подъемах, что поездка на ""Томми"" по бездорожью представляется мне сущей прогулкой. Такое ощущение, что штабной водила в принципе не знает, где у его машины педаль тормоза. Но дама с голубыми глазами рядом со мной сидит спокойно, и я смиряюсь, решив, что умирать в присутствии женщины, пусть даже так бессмысленно, нужно достойно.
   - Значит, к девкам собрались, сержант? - громко интересуется лейтенант сквозь шум ветра.
   Кажется, у меня покраснели уши. Мычу в ответ что-то невразумительное.
   - Нет? - удивляется О'Хара, - А пять минут назад вы кричали об этом на всю базу.
   Встречный ветер не в силах остудить мои уши.
   - Я отвечал на вопрос офицера, мэм! - стараясь не прикусить язык от немилосердной тряски, кричу я.
   - Странная тема для беседы, не находите, сержант?
   Я пытаюсь что-то сказать, но вдруг краем глаза вижу ее улыбку. Поворачиваю голову - точно. Лейтенант беззвучно смеется, наблюдая мои мучения.
   - Мне нужно отвечать, мэм? - все же интересуюсь я.
   - Не обязательно, Трюдо. Я пошутила.
   Я улыбаюсь ей в ответ. Все-таки есть в ней что-то притягательное. Что-то, от чего не знаешь, как себя вести в ее присутствии. И дело вовсе не в офицерском звании. Скрывая неловкость, спрашиваю:
   - Мэм, кажется, я знаю, откуда ваш водитель.
   - В самом деле? И откуда же?
   - В Зеркальном есть клуб экстремалов. Они прыгают с верхушек городских башен на паракрыле. Смертность у них - процентов двадцать, не меньше. По-моему, ваш самоубийца как раз оттуда.
   О'Хара смеется. Я улыбаюсь в ответ. Отворачиваюсь, как будто от ветра. Определенно, эта женщина меня смущает. Чувствую ее изучающий взгляд. Заставляю себя разозлиться. Подбор в отдел по работе с личным составом организован что надо. Такая вызнает все, что ей нужно, ты и не заметишь, как.
   - Курт мечтал стать морским летчиком. Летал на малых самолетах в любительском клубе. В военную авиацию не прошел по здоровью. Вот теперь отрывается на нас. Не беспокойтесь, Курт водит быстро, но аккуратно, - громко поясняет лейтенант. Видимо так, чтобы ее слова были слышны водителю. А тот знай себе покачивает своей круглой башкой и продолжает давить на педаль.
   - Не то чтобы я слишком боялся, мэм, но все же за вас я беспокоюсь. Этот маньяк своего добьется, - продолжаю я никчемный треп.
   - Вы преувеличиваете, Трюдо, - она мягко улыбается и одной рукой умудряется поправить свои короткие волосы. - У вас ведь нет родственников в Форт-Марве? Вас призвали из резерва?
   - Так точно, мэм.
   - И что, на самом деле собираетесь в массажный салон?
   - Это ведь не запрещено, мэм. Они для этого и созданы.
   - Мне вдруг стало интересно, что будет делать в городе человек, который не был там пятнадцать лет, - поясняет О'Хара.
   - Вы интересуетесь по службе, мэм, или мы просто болтаем? - на всякий случай уточняю я.
   Она пожимает плечами.
   - Откуда мне знать? Просто интересуюсь.
   - В вашем ведомстве просто так ничем не интересуются, мэм. Я понимаю - служба такая, у каждого своя работа, - быстро добавляю я, видя, как она начинает хмурить брови, - На самом деле, мэм, я обожаю воду. Я сто лет не плавал. Я могу сидеть в воде часами. Если бассейн на Сентрал-Парк еще действует, я хочу искупаться.
   Вертикальная складочка между ее бровями разглаживается. Она с интересом смотрит на меня.
   - В вашем личном деле этого нет, - сообщает она.
   - В моем личном деле, наверное, сказано, что я преступник и зачинщик уличных беспорядков, мэм.
   - Для Корпуса это не важно, сержант.
   - А для вас, мэм? - неожиданно для себя спрашиваю я. И тут же смущаюсь своей дерзости.
   - Для меня тоже, сержант, - она выделяет мое звание, проводя незримую границу.
   Внеслужебные отношения между сослуживцами, а тем более, между начальниками и подчиненными, в Корпусе не приветствуются. Настолько, что можно кубарем вылететь дослуживать срок где-нибудь в охране полярной метеостанции.
   Я прекрасно понимаю намеки. Сгоняю улыбку и отвечаю, насколько позволяют условия, выпрямив спину:
   - Спасибо, лейтенант, мэм!
   - Да будет вам, Трюдо! - она досадливо отворачивается и смотрит на мелькающие мимо нас деревья на обочине.
   До самого Форт-Марва мы больше не произносим ни слова. За КПП я соскакиваю через борт. Отдаю честь.
   - Спасибо за помощь, мэм!
   - Морская пехота своих не бросает, сержант, - улыбается О'Хара. - Счастливо отдохнуть!
   - Благодарю, мэм. И вам того же, - произношу я в корму с ревом стартующего джипа.
  
   -19-
  
   Военный городок Форт-Марв все такой же. Все, как раньше - чистенький, цветущий, зеленые живые изгороди скрывают растяжки с колючей проволокой, разноцветная брусчатка рисует на дороге замысловатые узоры. Вот только вместо увешанных ракетами беспилотников, высоко в небе раньше кружили орлы. Что поделать - состояние повышенной готовности. Усиленные патрули на улицах - в активированной броне, с оружием наперевес. У меня тщательно проверяют документы, держа под прицелом пулеметной турели патрульного джипа. Лица пехотинца под синеватой лицевой пластиной не разобрать. Возвращают жетон. Рядовые отдают мне честь.
   Не спеша прогуливаюсь, разглядывая вывески в поисках знакомых названий. В городе малолюдно. Детей почти нет. Редкие, несмотря на выходной, женщины деловито толкают перед собой гравитележки с кучами съестного из супермаркетов. На крайних улицах среди деревьев в скверах натянуты маскировочные сети. Сквозь колыхание зеленой рванины тускло отсвечивают стволы автоматических турелей. Война дышит в затылок. Ощущения праздника, присущего военному городку в выходные, когда все свободные от службы выбираются отвести душу, нет и в помине. Что ж, попробуем искупаться. Старенькое, но вычищенное до блеска такси в пять минут проносит меня по ухоженным улочкам и высаживает у купола спорткомплекса.
   Я купил в армейской лавке в холле очки для плавания и совершенно отвязные - ядовито-голубые, с алой полосой, ну, сами понимаете, где, плавки. Фосфоресцирующие в темноте, к тому же. Продавец объяснил мне, что в таких плавках со мной ночью на пляже никто не столкнется. Что я мог ему сказать? Других все равно не было. Другие были еще хлеще. Их можно было одевать в стриптиз-клуб для выступлений, но плавать в них в бассейне, да еще там, где почтенных матерей семейства полно - нет уж, увольте. В них все мое скромное хозяйство кажется втрое больше и при том выпячивается так, что лучше уж вовсе голым искупаться. Так что пришлось напялить на себя этот ядовито-голубой с красным флаг. Не возвращаться же теперь в супермаркет.
   И вот я обрушиваюсь в прозрачную прохладную воду и с наслаждением прохожусь до противоположной стенки кролем, потом разворачиваюсь и изображаю брасс, мое тело здорово окрепло за последнее время, я рассекаю воду, словно жеребящийся тюлень, волна от меня, что от торпедного катера. Я не тренируюсь, нет. И не выкладываюсь намеренно. Просто я действительно соскучился по воде. Я прохожу туда-обратно несколько раз. Потом сбрасываю темп и гребу уж совсем лениво, сравниваясь в скорости с почтенной матроной, тихо бултыхающей по соседней дорожке. Она медленно водит руками, смешно надувает щеки и боится опустить голову в воду, чтобы не замочить сложную высокую прическу. Ее большое белое тело величаво дрейфует к бортику, она замечает мой взгляд и виновато, словно извиняясь, улыбается мне, жена какого-нибудь служаки-штаб-сержанта из снабженцев, делающая вид перед мужем и подругами, что плавает для поддержания фигуры. Я демонстрирую ей широкую улыбку, переворачиваюсь на спину и устремляюсь дальше.
   Наш бассейн - для младших чинов и членов их семей. За невысоким бортиком - такой же, но с надписью "для господ офицеров". Ничем от нашего не отличается, но принцип раздельного снабжения для разных категорий служащих соблюдается. Он соблюдается всюду, в том числе и в местных борделях. Попробовал бы рядовой ввалиться в бар для сержантов! И наоборот - сержанту не место среди рядовых. Правило может быть нарушено, если кто-то из имеющих необходимый статус пригласит гостя. С этим смиряются. Поэтому изредка можно увидеть офицера в кафе для младшего состава, а сержанта - в ресторане "только для господ".
   Теплая вода струится по мягкому упругому полу. Шлепаю по ней к расположенному тут же мини-бару с водяными ваннами рядом. Перешагиваю через тело разомлевшего от пива лысого крепыша с полупустым бокалом на пузе. Лысый придерживает его одной рукой, закинув вторую за голову, и с довольной полуулыбкой щурит в никуда осоловелые глаза. Занимаю свободную ванну-лежанку. Откидываю затылок на мягкий высокий подголовник. Закрываю глаза. Теплая вода струится по мне, унося мысли. Хорошо!
   - Что-нибудь закажете, сэр? - раздается голос служащего.
   - Если можно, горячего чаю. С лимоном. С сахаром. Большую кружку, - произношу, не открывая глаз.
   Потом я устраиваюсь полусидя и маленькими глотками прихлебываю горячую ароматную жидкость. Смотрю на резвящихся в бассейне молодых и не очень, мужчин. На их жен или подруг разной степень толщины и изящества. Слушаю веселый смех и не раздражающие слух негромкие разговоры. Тут нет пьяных и крикливых компаний. Этим наш бассейн отличается от своего немного скотского гражданского аналога. Я наслаждаюсь бездельем и состоянием покоя. Такое ощущение, словно мне снова двадцать, мне некуда спешить, я молод и здоров, и ни о чем думать не надо, все давно решено за тебя, и тебе только и остается - делать свое дело и не забивать голову посторонними и ненужными мыслями. "Корпус заботится о тебе" и "Делай, что должен...". Я отбрасываю за борт сотни сомнений и тысячи мыслей, в моем маленьком самодовольном мирке нет ни Ники, ни дочери, нет потерянного навсегда дома и имущества, нет сочувствующих или злорадных взглядов знакомых, нет сомнений по поводу будущего, нет ничего вообще. Я просто тут, я один, и мне хорошо так, словно я только что родился. Я добавляю к чаю рюмку недорогого коньяку. Снова плаваю. Потом ныряю с вышки. Беру напрокат ласты и маску и долго упражняюсь в плавании под водой. Потом устраиваю соревнование с каким-то худощавым типчиком, как выясняется - сержантом из штаба авиакрыла дивизии, в прошлом бортового стрелка, и два раза из трех делаю его. А потом он ставит мне бренди. С жаром вспоминает былые полеты и происшествия и рассказывает мне о своей нервной и сидячей работе. А я ему - о своем отделении. И расстаемся мы слегка навеселе и совсем братьями. А потом я снова плаваю. И лежу в проточной теплой ванной, попивая минералку. И так проходит часа четыре, и уже совсем было собираюсь пойти куда-нибудь и съесть горячего мяса, как вдруг через бортик отделения "для господ" свешивается мокрая голова с короткими волосами-сосульками. И улыбаясь, говорит:
   - Привет, сержант! Расслабляетесь? - и пока я тупо перевариваю увиденное и услышанное, замерев со стаканом бренди у рта, добавляет: - Пригласите даму? Сюда без приглашения офицерам нельзя.
   И выжидающе смотрит на меня, слегка склонив голову набок.
   - Мэм, я... - начинаю я в панике.
   - Будем считать, что вы меня пригласили, Трюдо, - смеется лейтенант и перелезает через ограждение на нашу сторону.
   Смотрит на мое озадаченное лицо и добавляет:
   - Трюдо, если вас смущает мое общество, то я просто выпью глоток и переползу обратно. Не пугайтесь. Я не кусаюсь.
   - Мэм, я, э-э-э, я просто не сразу сообразил, что это вы. Это так неожиданно... - потом спохватываюсь, принимаю сидячее выражение и делаю приглашающий жест рукой. - Прошу вас, мэм.
   Я стараюсь не смотреть на ее фигуру, хотя мне страсть как хочется увидеть, из чего слеплена эта непонятная женщина, и пока она усаживается в соседней лежанке, смотрю на ее лицо, на немного шкодливую улыбку, но краем глаза все равно ухватываю ее длинные, со слегка резковатыми мышцами, но все же великолепные ноги, овал бедер, контрастирующий с сильной, тонкой талией, ее проступающие через мокрый купальник холмики грудей, и мне становится немного неловко, словно я подсмотрел в школьной раздевалке, как одноклассница надевает чулки. Я понимаю, что надо быть вежливым, и злюсь на себя, потому что пребываю в тихой панике, я абсолютно не представляю, что ей нужно от меня и как мне с ней себя вести, тем более, что она - офицер моего батальона, и все это вместе скатывается в моей башке в липкий ком и никак не хочет никуда проталкиваться.
   - Что-нибудь выпьете, мэм? - наконец, когда молчание становится невежливым, спрашиваю я.
   - То же, что и вы, сержант.
   - Это бренди.
   - Отлично. Пусть будет бренди, - она усаживается поудобнее, опускает руки в воду и наблюдает за игрой водяных струй вокруг них.
   Когда бармен подает ей бокал, она делает символический глоток, едва смачивает губы в янтарной жидкости. Говорит:
   - Вообще-то, Трюдо, я просто заскочила сказать вам спасибо.
   - Мне? За что, мэм?
   - Знаете, сержант, мы сейчас не на службе... Если вас не затруднит, называйте меня Шар. Уставом это не воспрещено. Без чинов, Ивен. Видите, мое знание вашего досье избавляет вас от церемонии представления, - она немного отстраненно улыбается.
   - Хорошо... Шар. Прошу извинить, у вас такое необычное имя...
   - Моя мать с индийской планеты. Мое полное имя - Шармила. В переводе с санскрита оно означает комфорт или радость. Мать так назвала меня, потому что была счастлива с отцом и я была зачата в радости, - охотно поясняет лейтенант. - Теперь вот приходится расплачиваться.
   - Черт возьми, - только и могу я сказать.
   В наше время все национальные традиции практически нивелировались и любое их проявление вызывает немалое изумление пополам с любопытством. Как у меня сейчас, например.
   О'Хара делает еще один глоток.
   - Вы так увлеченно говорили о плавании, что я не удержалась и тоже решила искупаться. Тут и вправду здорово. Очень расслабляет. Спасибо вам, Ивен. Правда, я не так дружна с водой, как вы. Я подглядывала за вами, - признается она.
   - Не стоит благодарности, Шармила. И давно вы тут?
   - Пару часов. Ваши состязания выглядели просто потрясающе. Я никогда не видела, чтобы кто-то так красиво плавал. Вы извините меня, Ивен. Мое любопытство не связано со службой, - поспешно добавляет она.
   - Ну, что вы, Шар. Я просто смущен вашим вниманием.
   - Вам тут хорошо? - интересуется она.
   - Не то слово. Прошу извинить за грубость, мэм... Шар, я просто балдел от удовольствия. Тут что-то такое, - я пошевелил в воздухе пальцами, - не описать. Возможно, это все моя ностальгия. Знаете, идеализируешь то, что было с тобой очень давно. Я не был в Марве пятнадцать лет. И эта вода, и люди... все это как-то накладывается. Мне хорошо.
   Лейтенант смотрит на меня с задумчивой улыбкой. Прикасается губами к бокалу. Глаза у нее просто бездонные. Из-за них я никак не могу определить ее возраст.
   - Я вам завидую, Ивен. Хотела бы я быть так же беззаботна.
   - Да нет, Шармила, вы меня не совсем поняли, - начинаю я, и мне так хочется сказать ей, что проблем у меня - как у собаки блох, и что они ждут меня сразу за порогом, и я вовсе не пофигист, который все проблемы решает, просто не обращая на них внимания, но здесь я все как-то позабыл на время, отрешился, что ли. Но, то ли меня смущает ее статус офицера по работе с личным составом - рефлекс, мать его, то ли слов не подберу никак, я мямлю что-то невразумительное под ее внимательным взглядом. И еще эта ее улыбка, черт подери!
   - Я вас понимаю. Не надо ничего объяснять, - спокойно говорит она. Прикасается к моей мокрой руке. Это так неожиданно, что я чуть не отдергиваю руку. - Спасибо вам за компанию, Ивен. Не буду больше вас смущать. Было очень приятно с вами поболтать. До встречи!
   Она отставляет почти нетронутый бокал, легко поднимается, и, улыбнувшись мне на прощанье, грациозно качнув бедрами, переступает через барьер. И я чувствую себя полным болваном, лежа в теплой проточной воде с бокалом бренди в руке. Словно мне дали подержать, а потом отняли красивую игрушку, не позволив как следует ее разглядеть.
   А потом я иду в какую-то недорогую харчевню, где на углях жарят совершенно умопомрачительную, особенно после наших стандартных рационов, баранину, и жадно уписываю блюдо горячего острого мяса, и запиваю его легким вином. И пешком, не доверяя такси, разглядывая знакомые и незнакомые дома, добираюсь до квартала фонарей, и захожу в дверь, которую не открывал так давно, и по-свойски улыбаюсь незнакомой женщине-распорядителю. Под впечатлением имени лейтенанта, а может - просто по неведомому капризу, я выбираю девушку восточного типа - полнобедрую, большегрудую, с тонкой талией и крепкими короткими ногами, словом, такую, которую ни в жизнь бы не выбрал. И девушка Зульфия разубеждает меня в моих заблуждениях, она потрясает меня своим искусством массажа, она смачивает меня душистым маслом и ее сильные ладошки вминаются в мое тело и разминают, разминают, давят и трут его до тех пор, пока мне не становится легко и беззаботно, и я вот-вот размякну и стеку на пол, и одновременно мне неловко оттого, что такие долгие усилия оплачиваются по стандартной таксе. А потом Зульфия омывает меня, расслабленного, как тесто, и вытирает мягкими полотенцами, и зажигает ароматные палочки и переворачивает меня на спину, и под резкий запах пряного дыма делает мне такой фантастический минет, что душа моя отрывается от тела и вместе с дымом воспаряет вверх. И за мгновенье до того, как я разряжаюсь в кольцо горячих мягких губ, я представляю вместо восточной девушки русую голову с необычным именем, и я приподнимаюсь на локтях, чтобы лучше ее видеть, и в этот миг башню мою окончательно срывает под мой победный крик.
  
   -20-
  
   База продолжает наполняться народом. Дивизия разбухает, как на дрожжах. Сегодня мимо нас провели колонну "свежего мяса" - резервистов второго призыва. В отличие от нас, эти ни разу не носили формы. Это сразу бросается в глаза. Просто окончили месячные курсы армейского резерва во время обучения в колледже. Худые, толстые, патлатые, бородатые, словом, разномастные, в свободных цветастых одежках, они расхлябанно телепают не в ногу, идут скорее не строем, а толпой, жуют стимулирующие пастилки и в любопытстве крутят головами по сторонам, не обращая внимания на вопли сопровождающего сержанта. Для них тут все в новинку. И плац, и казармы, и рев ""Томми"" из жерла подземного бокса. Да и мы тоже, в сказочной амуниции, грозные, вооруженные до зубов. Жалкое зрелище! Эти самые курсы резерва - не просто блажь Императора, окончившие их получают специальное пособие из имперской казны, так что тех умников, кто несколько лет получал денежки ни за что и посмеивался при этом, вскоре ждет неприятное открытие - учебный батальон Корпуса. Это, дамочки, скажу я вам - тот еще курорт. При воспоминании о том, как я выжил во время шестимесячного курса, у меня до сих пор мурашки по спине. Учебный батальон, или, как мы еще его называем - чистилище, осиливают не все. Некоторые покидают его вперед ногами. Некоторые - с окончательно съехавшей крышей. Зато оставшиеся запросто могут жрать кирпичи и запивать их болотной водой.
   - Свежее мясо! - хохочут морпехи из ближайшей курилки.
   Они издевательски орут домашним овечкам: "Добро пожаловать, бифштексы!". И: "Попрощались с мамочкой, сладкожопые?!".
   Во втором отделении тоже пополнение. Двое, оба из бывших. Один из них явно из мест не столь отдаленных. Руки, которые еще не успел покрыть медно-красный загар, сплошь в замысловатых татуировках. Парень явно времени зря не терял. Все время недоуменно озирается, словно никак не может поверить, где оказался.
   - Ты откуда? - спрашиваем во время короткого перекура у того, что поприличней.
   - Из Стоуна, - отвечает новичок.
   - Ну, и как там?
   - Полный абзац, - отвечает, - латино совсем на уши встали. Листовки кругом. Полиция даже днем в броневиках катается. Стреляют часто. Без толку. Черные совсем работу забросили, шляются толпами, цепляются к женщинам, магазины грабят. В нашем районе лавочника насмерть забили, когда с ружьем к ним вышел. Ночью на улицу вообще лучше не высовываться.
   - Во, бля, - в сердцах говорит Паркер. - Ну а вы-то что?
   - Народ трусливый пошел, - жмет плечами боец. - Все по домам норовят отсидеться. Кто посмелее, с оружием ходит. Толку мало, правда. Они всегда стаями. И тоже при стволах.
   - Нас так скоро совсем выживут, а мы и не почешемся, - замечает, выдыхая безникотиновый дым, Трак.
   Мы молчим, потому что сказать-то и нечего. Гадаю, куда к чертям подевался за сотню лет тот непередаваемый дух фронтира, всегда присущий новым территориям. И где те дикие, необузданные толпы авантюристов и отморозков, рвавшиеся сюда с переполненных центральных планет? Те, которым пальнуть из револьвера или ткнуть ножом было проще, чем уточнить, чем вызван косой взгляд соседа по столику. Неужто за сто лет, обложившись компьютерами и бумажками, мы так обросли жирком, что даже головы не отвернем, когда нам хлещут по морде?
   - Бойня скоро будет, чуваки, - сообщает второй новенький, тот, что похож на зека. Никак не могу разглядеть его имя на табличке - он все время сидит ко мне боком. - Флот систему закрывает, верняк. У меня земля на флотской базе. Полная блокада. И внепланетные каналы отключили. Еще на той неделе.
   - Значит, постреляем, - резюмирует Кол. - В прошлый раз на Форварде такая же хрень была. Сначала спутники поотключали, потом Флот систему закрыл, а потом нас сбросили.
   - Давно пора, - сплевывает Паркер, играя желваками. - Передавить их всех, на хер. Ненавижу ублюдков!
   Народ поддерживает его одобрительными возгласами. Я тоже молча киваю в знак согласия. Название "Форвард", правда, не добавляет мне настроения. На этой горнодобывающей планетке с поганым воздухом экспедиционная армия, куда вошел и сводный полк из нашей Тринадцатой, здорово села в лужу. Через день после высадки, толком не развернув тылы, наш батальон оказался прижатым к морю у какой-то мелкой деревушки без имени. У них там деревням и поселкам просто порядковые номера давали вместо имен. Ощущение бессилия - вот что мне запомнилось больше всего. Когда по тебе бьют из примитивных минометов осколочными, ты слышишь, как мина сверху воет, и деваться некуда, и ты лежишь в своей высокотехнологичной скорлупе, которая стоит, как хорошая спортивная тачка, и ничего против куска железа с простенькой взрывчаткой внутри поделать не можешь. И пули стригут так, что головы не поднять, а у тебя осталось только пара магазинов, да последняя граната, на случай атаки. И пустые фляги, и хор обколотых анальгетиками, истекающих кровью раненых, которым мы не можем ничем помочь, кроме как сочувствием. А всей поддержки - два измочаленных взвода тяжелого оружия без боеприпасов, потому как наши ""Томми"" все еще болтаются на орбите в брюхе транспорта. Нас выбивали на ракушечном пляже, провонявшем хлоркой, целыми пачками и пулеметным огнем не давали высунуться из неглубоких окопчиков. Мы долбили и долбили мягкий камень под тонким слоем гальки, стараясь зарыться поглубже, матерясь в голос, чтобы заглушить звук приближающейся мины, и набивали мешки камнями, сооружая временные укрытия, но у нас так ни хрена и не вышло ничего стоящего. Нас бы всех и перебили, если бы не поддержка с воздуха. Через почти сутки глухой обороны и бессмысленных контратак, командование нашло-таки для нас время и звено "гремящих ангелов" свалилось с орбиты и выжгло к матери полосу прибрежных джунглей на добрых полкилометра, а мобильная пехота под огнем высадилась и оседлала высотки в тылу у повстанцев. Ух, и оторвались мы тогда! Ротный дал команду на дурь, нас сразу наширяло по самые брови. Поднялись в атаку, кто мог, даже легкораненые, и в клочья порезали штыками всех, кто еще шевелился, а потом с ходу ворвались в ту самую номерную деревушку при руднике, и по ней как надо прошлись, и по руднику, и лес прочесали, и все черные от лесной дряни и копоти через пару часов вышли к точке назначения. Моя винтовка все время норовила выскочить из рук, такая вся была скользкая от крови. По-моему, в той деревушке после нас никого не осталось. В таком состоянии разве запомнишь? А потом на берегу мы выкладывали наши трупы, или то, что от них осталось, рядами, и накрывали их изорванными пончо. Вертушки садились одна за одной, а мы все грузили, грузили... Там я и стал сержантом, потому что в моем отделении я один капрал остался. Потом много чего было - и опорные пункты, и автоматические танки в города пускали, и авиация целые острова по бревнышку раскатывала, и местное новоявленное правительство лапки кверху, и в патрули ходили, и леса прочесывали, но запомнились почему-то только первые сутки. Ряды изувеченных тел на ракушечном пляже. А меня даже не ранило тогда. И мне вовсе не улыбается вот так, снова, в самое пекло. На войне всегда находится мишень, которая в ответ пальнуть норовит. Это, скажу я вам, то еще разочарование для больших мальчиков, обожающих пострелять на свежем воздухе.
   Новичок тем временем продолжает:
   - Я, как откинулся, в дружину вступил, чтобы от копов отмазаться. Мы в нашем квартале с мужиками собрались, по ночам дежурили. Двое копов рядом жили, патруль нам в помощь подбрасывали. Ни одну сволочь к себе не пускали. Пустишь его, вроде почту разнести, глядь - уже мину пристроит в подъезд, сука. Чуть что не так - мы сразу прикладом по репе. Я прямо из окна наблюдать пристроился, у меня улица как на ладони. Один раз, только отчистили стену, гляжу, шкет ихний снова свою дрянь напротив лепит. Ну, я картечью сверху как дал - сшиб гаденыша. Ну, и давай он верещать, и тут их много набежало, у них манера такая - сунут кого вперед, ему по соплям, тут и демонстрация, лезут из всех щелей, и орут и плакаты тащат, а под шумок в магазинах шурудят, машины угоняют и в домах тянут, что где плохо лежит. Да копы их газом закидали сразу и мы дробью добавили. Чего жаль, винтовочки там не было. А уж если пулемет - мы враз порядок бы навели. Такие дела...
   - Черт, куда Генрих смотрит, - в запале говорит кто-то и сразу пропадает настроение трепаться и разговор как-то резко сворачивается. Сидим, глядя в землю, словно виноваты в чем. Боимся глаза друг на друга поднять.
   - Взвод, строиться! - слышится бас взводного сержанта.
   Мы все с облегчением вскакиваем и мчимся на занятия.
  
   -21-
  
   Взводный изучает бумажную карту, делая на ней отметки - чем бы вы думали? Карандашом. Деревянной палочкой с пишущим стержнем внутри. Ох, уж мне эта офицерская кость. Чем, спрашивается, его не устраивает карта в тактическом блоке, или, на худой конец, электронный планшет? Так нет, в последний годы стало модно демонстрировать своеобразный офицерский шик. Одно из его проявлений - мода на бумажную топографию, со стрелками, синими и красными значками и рукописными пометками, которая захлестнула штабы в центральных мирах и, как эпидемия, перекинулась со штабных хлюстов на строевых офицеров.
   - Трюдо, - говорит мне взводный.
   - Сэр! - отвечаю я.
   Что я могу поделать. Ну, не любит наш лейтенант французов. То, что я никакой не француз, роли не играет. Ни намека на звание. Трюдо, и точка.
   - Трюдо, в восемь ноль-ноль выдвигаешься на патрулирование.
   - Есть, сэр.
   - Идешь вдоль просеки до высоты два-восемь. Вот она, - взводный тычет острием карандаша в бумагу с блестящим покрытием. Голова лося на его плече шевелит губастой мордой вместе с движением руки. Как и все молодые и перспективные, он сдвинут на красивых традициях. Вперемежку со страстью к изучению земной фауны, его сдвиг дает причудливый эффект - наше подразделение теперь носит имя "Лоси". Такие здоровые рогатые создания родом из земных лесов. По нынешним временам - твари более диковинные, чем мифические кентавры, которые преспокойно пасутся в прериях недавно колонизированного Нового Конго. Хотя, на фоне всяких гепардов, леопардов, змей, ястребов и прочей хищной братии, мы хотя бы оригинальны. И ничего тут не поделать. В морской пехоте мотивация к службе достигается всеми доступными способами. Материальными поощрениями. Перспективой карьерного роста. Изощренными наказаниями. Созданием репутации, наконец. Репутации солдата. Взвода. Роты. Батальона. Крутая резьба по службе - обычное дело. Режутся все - рядовые, сержанты, офицеры. Соревнование на тему "кто круче", идет постоянно на всех уровнях - от отделения и выше. Служить в именитых взводах или ротах - престижно. Уйти из известного подразделения добровольно - немыслимое дело. Разве что с диким повышением либо по прямому приказу. Духом кастовости мы начинаем пропитываться еще в чистилище. Этот дух, своеобразный гонор, привычка доказывать крутизну окружающим - именно он делает морпехов теми, кто они есть. Драки в увольнениях с "низшими" родами войск, презрительное отношение ко всему, что не в синей броне - обычное дело. К этому привыкаешь. Но лось ... лось все еще режет мне слух. Чертов пижон мог назвать нас хоть "синими аллигаторами" или еще как-нибудь, типа "ядовитый зуб" или "стервятники". Чтобы наши "Лоси" перестали вызывать усмешки, нам надо, как минимум, залить своей кровью половину Шеридана.
   - Идешь по отметкам семь, девять и шестнадцать, - продолжает лейтенант, - С высоты докладываешь. К двадцати ноль-ноль возвращаешься обратно по отметкам одиннадцать, восемь, пять. Поддержка ротного уровня на канале шестнадцать. Время реагирования на запрос - от минуты.
   Он протягивает мне чип с заданием.
   - Свободен, Трюдо.
   Спешу обрадовать отделение. Особых эмоций нет. В последний месяц мы почти не ходим на занятия, мы теперь все больше тащим службу, вроде этой - то патруль, то лес прочешем, то караул на периметре, то оцепление в космопорте. Иногда дальние патрули на броне. Только и успеваем, что по-быстрому пострелять раз в пару дней, да к психам заскочить, когда не на службе. Ритм ежедневной размеренной жизни порушен ко всем чертям, нас могут сорвать по тревоге посреди обеда и ускоренным маршем кинуть в район порта - к прибытию внеочередного армейского борта, или прямо с полигона загнать в дальний патруль, или на целые сутки сунуть в ППН - посты передового наблюдения на лесных высотках в окрестностях базы.
   Слава богу, в ближнем патруле не надо тащить с собой обычную гору барахла, так что идти легко. На три километра вокруг ограждения - зона свободного огня. Управляемые минные поля, мины на земле, на пнях, на стволах, датчики слежения - каких только нет! Электронных "мошек" едва ли не больше обычных насекомых. Лес на полкилометра вокруг периметра вырублен под корень. Под взглядами зрачков автоматических турелей из дотов быстро пересекаем открытое пространство и углубляемся в заросли. Спине неуютно. Не доверяю я всей этой умной машинерии. Топаем в колонну по одному среди густых кустов, молясь, чтобы автоматика не подвела и очередная порция мин деактивировалась при нашем приближении. Иначе никакая броня не спасет.
   Лес вокруг базы - жиденькие субтропические джунгли. Почти без хлюпающей воды под подошвами. Редкие лианы свешиваются между стволами, оставляя проходы у земли свободными. Солнечные лучики, перемигиваясь, прорастают вниз сквозь густые кроны. Много кустов, но непроходимых мест почти нет. Если бы не жесткая синеватая трава по пояс, да не скрытые под ней кротовые норы - сущая прогулка, а не патруль. Трава, которую мы зовем путанкой, стальной проволокой обвивает лодыжки и норовит резко дернуть ногу на себя. Идти по ней, не вырывая со всей дури мускульных усилителей целые пласты дерна - умение, приходящее с опытом. Проходим участки, выжженные нашей артиллерией. Обгорелые спички стволов среди черной растрескавшейся поверхности. Пепел давно сдуло ветром и сбило дождем. Ботинки глухо стучат по пятнам мутного стекла - следам плазменных взрывов. Вездесущая путанка уже пробивается синей щетиной через трещины. Лес постепенно берет свое.
   Через час "мошки" показывают на границе запретной зоны троих нарушителей. Бедные придурки, они все не оставляют попыток уколоть нас булавкой. Наверное, думают, что вот им-то точно повезет. Идут осторожно, след в след. Одеты легко. Брони нет. "Мошки" сигнализируют о наличии оружия. Снайперы, наверное. А может, просто разведка, наблюдатели. Или корректировщики. Еще остается слабая вероятность того, что это охотники. Мне плевать. Некогда мне их сортировать. Трехкилометровая зона свободного огня называется так именно потому, что по каждому, не имеющему опознавательного чипа с актуальным идентификатором, огонь открывается без предупреждения. Что мы и делаем. Пока отделение рассредоточивается по укрытиям и занимает оборону, вызываю поддержку. Я настолько не спешу, что даже успеваю подцепить к каналу целеуказания несколько "мошек", так что наведение осуществляю с хирургической точностью. Пушкари расстарались. Залп стомиллиметровых автоматических минометов раздается через сорок секунд после запроса. Слышим далекое уханье выстрелов. Листва и кусты глушат многоголосый вибрирующий свист. Мысленно вижу, как куски железа над нами распускают стабилизаторы и шевелят маневровыми плоскостями, корректируя траекторию по сигналу целеуказания. А затем мины с системой наведения влетают в просвет между кронами и рвутся над головами гостей тысячами поражающих стрелок, превращая тела внизу в кучи мокрых изорванных тряпок. Мы лежим и пережидаем, пока удары впереди перестанут сотрясать лес.
   - Хорошо, но мало, - комментирует Паркер.
   - Эх, надо было на выстрел подпустить, - отзывается Чавес.
   - Красота! Даже лес не попортили, - это уже Калина.
   - Трое на счет! - Крамер, как всегда, прагматичен.
   - Тишина в эфире! - обрываю я начало возбужденного трепа.
   Редкой цепью движемся вперед. До прибытия группы усиления оцепляем район. Пока лежим по кустам, приняв цвет прелых листьев, высоко над головой вертится робот-беспилотник, среагировавший на столкновение. Наконец, взвод из дежурной роты сменяет нас. Батальонная разведка колдует над трупами, проводя идентификацию. С ними особист, с фирменным нейтральным выражением на физиономии. Иногда мне кажется, что особисты боятся, что их заподозрят в том, что они в чем-то похожи на обычных людей. И потому старательно изображают из себя невозмутимых истуканов.
   Выдвигаемся дальше. На переправе через топкий ручеек оживает наушник.
   - Лось три, здесь Лось-ноль, прием, - бормочет взводный.
   - Лось-три на связи, прием, - механически отзываюсь я, с трудом выдирая ногу из жирного ила.
   - Лось-три, сообщаю, что вы отстаете от графика. Тридцать минут. Отметку "девять" вы должны были пройти полчаса назад.
   Представляю, как лейтенант сейчас щурит свои красивые серые глаза, рассматривая глянец пижонской карты, расстеленной на коленях. Ох, с каким удовольствием я припечатал бы его прикладом по тупой физиономии! Мечты, мечты... Как можно более спокойно, даже с ленцой - пусть побесится, скотина, отвечаю:
   - Лось-три, Лосю-ноль. Вас понял. Имели столкновение. Потерь нет.
   - Лось-три, продолжать движение, - голос взводного раздражен, я своего таки добился - Придерживайтесь графика.
   Что тут можно сказать? В морской пехоте не приняты оправдания.
   - Шире шаг! - командую я. - Чавес головным.
   На высоту два-восемь выходим раньше срока.
  
   -22-
  
   Космопорт - территория под прямым правлением Императора, он для планеты этакий кран с кислородом. Все в порядке - и поток грузов и пассажиров через несколько таких кранов вовсю струится в обе стороны. Малейшая политическая заминка - и краны отчего-то снижают свою пропускную способность, что немедленно вызывает к жизни корпоративные процессы урегулирования. Корпоративные - потому, что вся политика на Шеридане делается руками колониального бизнеса. Советы директоров и топ-менеджеры по-быстрому корректируют генеральный курс и формируют новые установки правительству. Пусть через постановления парламента, что создает видимость вертикали власти, но сути это не меняет - депутаты осознают, кто их выбрал и кто оплачивает их расходы. Деньги, точнее - очень большие деньги, решают все, и Император знает, как найти оптимальный путь к разрешению любого кризиса. Политическое противостояние всегда проще перевести в плоскость экономического дефолта. Мы гордимся своим Императором, своим стариком Генрихом, живи он вечно, что железной рукой крутит себе туда-сюда сотни таких кранов по всей обитаемой Вселенной. И знаем, что когда воздействия крана недостаточно, он запросто крутит шеи. Нашими руками. А что, мы - всегда пожалуйста и с великим удовольствием... Господи, какая дрянь лезет в башку на службе, когда днями напролет торчишь в оцеплении под припекающим солнышком.
   Космопорт "Шеридан-один" имени принца Альберта, в просторечии просто - "Первый", называться гражданским может с большой натяжкой. Больше половины его территории отдано под нужды военных. Стартовые столы для челноков, посадочные полосы, подземные ангары для авиации, точки противовоздушной и противокосмической обороны. Границы порта не видны невооруженным глазом. Они где-то там, на горизонте, за сотнями пакгаузов, грузовых терминалов, пузырей залов ожидания и труб пневмопоездов местного следования. За казармами гарнизона охраны и обслуживания. За рядами колючих спиралей, минных полей, эшелонированных рубежей обороны. Мы рассредоточены по бетонным окопчикам с короткими козырьками над ними, спинами к раскаленной туше грузового челнока, над головами едва заметный сухой ветерок трогает маскировочные сети, и держим под прицелом окрестные бетонно-трубопроводные джунгли. Дополнительный рубеж обороны, временный периметр на время высадки войск. Эти самые войска валятся на Шеридан нескончаемым потоком, так, что нам частенько приходится ночевать прямо тут, в сотнях таких окопчиков, разбросанных вокруг стартовых столов по всему порту, не снимая брони и ужиная сухим пайком. В нескольких сотнях метров от наших позиций прямо на ровной, как стекло, палубе, моргают грозные предупреждающие надписи "Стой! Запретная зона. Стреляют без предупреждения!".
   На этот раз ждем начала выгрузки Триста пятой пехотной. Обхожу посты, слежу за тем, чтобы у бойцов не кончалась вода. В такие часы на первый план выходят какие-то обыденные мелочи, вроде нестерпимого желания облегчиться в самый неподходящий момент. По одному, строго по графику, отряжаю своих в гальюн для персонала, чей заглубленный в бетон круглый колпак торчит от нас в сотне метров. Фигурки цвета пыльного бетона бегом стекаются туда со всех сторон зоны оцепления.
   Бауэр подходит в сопровождении Сото. Демонстрирует ротному свою расторопность и обязательность. Обходит посты каждые два часа. Как будто нельзя все увидеть через командирский такблок, не вставая с места. Меня уже тошнит от его деланно-озабоченной рожи, но доклад делаю четко.
   - Трюдо, твои что, гальюн решили штурмом взять? - ехидно интересуется взводный. - Как не пойду мимо, они все время там.
   - Никак нет, сэр! Облегчаются строго по графику, - отвечаю.
   Краем глаза вижу, как подмигивает мне из-за лейтенантского плеча Сото. Типа: "Не дрейфь, Француз". Сото свой мужик. Из кадровых. Отодрать за дело или для профилактики может - мало не покажется, но попусту своего сержанта не тронет. "Ты делаешь все, как надо - я делаю вид, что меня нет". Не то, что этот резьбовой мудак. Взводный осматривает посты, даже спрыгивает в один из окопчиков, как раз туда, где разложил свою дуру наш Императорский тезка. Иду за ним следом, рядом с невозмутимым Сото, сопровождаю проверяющего, как положено. Мои мужики сосредоточенно пялятся перед собой поверх стволов, старательно изображая повышенное внимание - кто его знает, что этому придурку в голову стукнет? Их порядком достали мои неувязки со взводным, и достается нам из-за этого частенько, но пока парни держатся. Не ворчат.
   Блокада, объявленная Императором, почему-то не касается Английской зоны. Пока взводный ползает по окопчикам, краем глаза отмечаю, как на самой границе видимости с тяжелым рокотом поднимаются челноки "Дюпон Шеридан", раскрашенные в черно-желтые поперечные полосы, словно толстозадые осы. Это наблюдение как-то незаметно оседает в голове, и навязчиво прокручивается в минуты, когда я позволяю себе присесть и глотнуть воды. Получается, Его величество перекрыл кран избирательно. От размышлений о том, с чего бы это вдруг, начинает ломить виски. Определенно, думать на службе - вредно.
   Начало высадки каждой новой части - всегда занимательный спектакль. Наблюдать за ним интереснее, чем за одноногим акробатом в уличном цирке. Когда взводный уходит дальше, с удовольствием пользуюсь своим правом смотреть назад, в сторону челнока. Сначала поступает команда "Внимание всем постам: готовность к высадке". Техники из персонала прикомандированной части прекращают свою суету с трубами и шлангами. Прекращается беготня вокруг гальюна. Все на местах, все готовы нажать на курок, если хоть одна птичка сверху капнет. К спуску в подземную галерею, куда махина челнока втиснута так, что только круглый нос возвышается над бетоном, подъезжает группа наших офицеров. Один из них спускается вниз, прикладывает идентификационную карту к заранее раскрытому техническому лючку. С минуту колдует там, вводя дополнительные коды. Наконец, створки грузового отсека начинают расходиться, открывая тусклое нутро транспорта. Без всяких изысков, со средневековым грохотом, грузовая аппарель рушится на бетон. И вот оно! Под марш Триста пятой пехотной, раздающийся из железных глубин, знаменная тройка в сияющей броне, с опущенными лицевыми пластинами, на деревянных ногах печатает шаг сначала по гулкому железу аппарели, потом, глухо, по бетону спуска. Оловянные солдатики несут в положении "на плечо" свои начищенные до солнечного блеска винтовки с примкнутыми штыками, их ноги синхронно поднимаются и с глухим стуком впечатываются в палубу, синий Императорский штандарт с белым орлом и номером части слегка подрагивает в такт их шагу, они тщательно подобраны по росту - одинаковые верзилы под два метра с прямыми спинами, руки знаменных четко отмахивают влево-к-груди, и они безукоризненным немецким шагом, на прогибающихся в обратную сторону суставах маршируют мимо наших совсем не торжественных, тусклых в своей мимикрирующей броне, усталых и потертых офицеров батальонного штаба, вскинувших руки к вискам в знак уважения к чужому знамени. За знаменной группой маршируют такие же сияющие и начищенные офицеры управления. За ними - почетный караул - малая коробка пять на пять. Триста пятая дивизия приветствует свою новую планету базирования. Знаменные делают четкий поворот, потом синхронно разворачиваются и исполняют танец с оружием - древко штандарта опускается на носок, винтовки взлетают, и с четким "клац-клац-клац-звяк" летают от плеча к груди, от груди в руку, от руки в сторону, из стороны к боку, пока, наконец, не успокаиваются у ноги. И все это время, пока строевые движения и четкие манипуляции с оружием завораживают взгляд, я думаю, какие же мы все-таки разные, мы - морпехи, безбашенные убийцы, сорвиголовы, из всей строевой подготовки только и способные, что ходить и бегать в ногу, и пехота, для которой шагистика не менее важна, чем умение стрелять и рыть окопы, и все равно я любуюсь игрой оружия и четкими поворотами тел, и отдаю должное чужим традициям. Командир батальона, тем временем, докладывает сияющему, ни пылинки, командиру части о готовности к приему войск и трюм начинает одну за одной выплевывать боевые машины, поротно уходящие на марш в сопровождении военной полиции и вертолетов поддержки. Одна из машин на мгновенье приостанавливается у знаменной группы. Рык мотора, и, когда пар выхлопа рассеялся, палуба уже чиста.
   Больше ничего интересного не ожидается. Теперь несколько часов будет одно и то же - разномастная техника, набитая людьми или грузами, бесконечной вереницей выползающая из необъятного брюха и уходящая за горизонт. Я спрыгиваю в окоп и возвращаюсь к своей обычной суете. Те солдатики, что высаживались тут раньше, были твердо уверены, что едут участвовать в масштабных учениях, максимально приближенных к боевой. Интересно, ребята из Триста пятой так же наивны?
  
   -23-
  
   Сидим в дежурке комендатуры. Мне сегодня выпало быть помощником дежурного, О'Хара - дежурный офицер восточного сектора. Мое отделение разбито на тройки, одна тройка - резерв и отдыхающая смена, две курсируют по городку. Наблюдать за почти мирной обустроенной жизнью вокруг, с ее уютными квартирками, работающими питейными заведениями и магазинами, красивыми и не очень женщинами на улицах, за людьми в чистой гражданской одежде, которые пьют-едят по распорядку, когда сам ты на службе и уже забыл, когда в последний раз спал нормально, - радость сомнительная. Наверное, поэтому мои то и дело задерживают бойцов, которые в подпитии или по глупости недостаточно четко отдали патрулю честь. То, что все задержанные - не из морской пехоты, говорит мне о том, что ребятки отрываются по программе вздрючивания побратимских родов войск. Флотских, пехоты, реже танкистов. Технарей авиакрыла, где дисциплины сроду как ни бывало, метут пачками. Видимо, нашли рыбное место, где эти лохи бродят непугаными косяками. Подозреваю, что командиры групп соревнуются друг с другом, кто кого переплюнет. А скорее, народ просто развлекается в рамках дозволенного, у нас в последнее время туго с досугом. Не могу их за это судить да и придраться формально не к чему, поэтому помалкиваю в тряпочку, да улыбаюсь хитро в ответ на каждый новый рапорт. О'Хара ворчит, но исправно отправляет за задержанными джип с прикомандированной командой военной полиции. Эти ребята в своих дурацких белых касках никак не растворяются среди нас. Даже на тесном камбузе, во время торопливого обеда, когда очередной патруль, вернувшийся с маршрута, наспех глотает горячее рыбное варево, они не перемешиваются с нами. Сидят за отдельным столом и стучат ложками особнячком. Видимо, положение обязывает. Мы в друзья особо и не набиваемся. Когда нам случится быть в увольнении, если случится, кто-то из этих хмурых мордоворотов, возможно, будет бить наши головы дубинкой и волочь в комендатуру из-за расстегнутой не по уставу пуговицы. Начистить харю военному копу - во все времена доблесть немерянная. Байки о подвигах отличившихся и сумевших безнаказанно унести ноги, передаются от пополнения к пополнению.
   Вот и сейчас, недовольные копы во главе с капралом, играя желваками, в очередной - тысяча первый раз, погрузились в джип и укатили за задержанным, в душе проклиная этих чокнутых "земноводных", так они зовут нас за глаза. Нам-то что - задержали, сдали и гуляй себе дальше. А старшему команды военной полиции везти задержанных на гарнизонную гауптвахту, писать бумажки и стоять в очереди, ожидая, когда оформят задержанных с других участков. Отдыхающая смена храпит, не раздеваясь, на жестких шконках в кубрике для подвахтенных. И мы остаемся наедине с дежурным офицером. Делать особенно нечего, доклады от патрулей поступают своевременно, происшествий, слава господу, пока нет, и мы развлекаем себя болтовней.
   - Как вас занесло в Корпус, мэм? - задаю я давно вертевшийся на языке вопрос.
   - Окончила курсы офицеров резерва, потом офицерскую школу Корпуса, сокращенный курс, - просто отвечает О'Хара. - С университетским дипломом можно учиться по сокращенному курсу. До этого работала в управлении кадров "Дюпон Шеридан". Три года.
   - Ничего, что я так любопытен, мэм? - осторожно интересуюсь я.
   Мне снова и снова хочется говорить с этой непонятной женщиной. Меня просто распирает от сдерживаемого желания говорить с ней просто так, без повода и темы.
   - Да ради бога, сержант, сколько угодно. Службе это не мешает. Вы ведь все равно не успокоитесь, пока не вызнаете мою биографию. Или пока я на вас не рявкну. Но смотреть потом остаток дежурства на вашу кислую физиономию - нет уж, увольте. Так что спрашивайте, Трюдо, не стесняйтесь. Сегодня вы психоаналитик, - О'Хара с рассеянной улыбкой говорит, не глядя на меня, ее взгляд прикован к пульту дежурного, где на голодисплее высвечиваются движущиеся отметки патрулей.
   Мне немного досадно, что она говорит со мной таким тоном. Мое любопытство совсем другого толка. Меня не интересует ее биография офицера и командира, которую обычно стараются доводить до подчиненных для установления более тесного контакта. Эту информацию каждый подчиненный может свободно получить и сам, воспользовавшись личным терминалом в казарме. Я хочу понять, КАК такая женщина оказалась в корпусе, а не какое военное училище ее выпустило. Но сформулировать вопрос правильно не позволяет субординация. Не хочу быть неверно понятым. Мыслимое ли это дело в Корпусе - флирт на службе?
   Словно почувствовав мое состояние, О'Хара всем корпусом поворачивается ко мне на жестком крутящемся стуле. Перекидывает ногу за ногу, начищенный ботинок почти у колена, обхватывает голень сцепленными в замок руками. В этой откровенно неформальной позе, так несвойственной нашим офицерам, она без тени улыбки спрашивает у меня:
   - А вы сами-то как оказались в Корпусе, Трюдо?
   - Разве вы не читали мое личное дело? - парирую я.
   - Читала. От корки до корки. Очень внимательно. И вовсе не из-за ваших масляных глазок, сержант. В мои обязанности входит изучение личных дел всех вновь прибывших. Но того, что меня интересует, там нет. Итак?
   - Мэм, вы, наверное, и спите в форме? - спрашиваю я, тоже усаживаясь на стул и закидывая ногу на колено. - Вы можете иногда поболтать с человеком просто так, без занесения результатов в файл?
   - Я и болтаю. Просто вы так зашорены, сержант, что относитесь ко мне как к хирургу, который вот-вот располосует вам брюхо. Говоря человеческим языком, я выказала любопытство. Думаете, офицер штаба не может полюбопытствовать без повода?
   - Может, конечно. Извините мэм, - мне становится неловко за свой демарш. Я вообще веду себя в ее присутствии дергано, что мне обычно несвойственно. - Налить вам кофе, мэм?
   - У меня от него глаза на лоб скоро полезут. Плесните просто воды, если не затруднит... Спасибо, Трюдо.
   Я передаю ей одноразовый стаканчик. Наливаю себе крепкой, остро пахнущей бурой жидкости, которую у нас тут называют "кофе". Не знаю, что в нее намешано, но благородным кофейным зерном тут и не пахнет. Зато глаза от напитка на лоб лезут, это точно. Стимулирует он так, что мертвый проснется.
   - Я на Новом Торонто вырос, мэм. Отец - простой водила, здоровые такие поезда водил. Мать - медсестра. Куда там идти было? После школы - или в колледж, или как отец. В принципе, он неплохо заколачивал. Работы хорошей мало было. Грязной - сколько угодно. А я в детстве такой был - что втемяшится - не выбьешь. Неинтересно мне было в колледже, вот и все. Отец прилично за меня вложил, учеба у нас там - закачаешься, как дорого. А мне не в кайф, и все тут. Однокашники сплошь средний класс, детишки белых воротничков, нос воротят, поговорить не с кем. А я - крестьянин крестьянином. Руки в мозолях - часто отцу с техникой помогал. Ну, отучился полгода, экономику я изучал, решил - мир посмотрю. Перед отцом стыдно было - он такие деньги из-за меня терял. Дождался, пока он в рейс уехал, и дернул к вербовщику. Рассудил - коли денег на билет нет, то на халяву прокачусь. Прокатился вот...
   - Обычная история, - покивала О'Хара, - А почему в Корпус? Можно было бы и полегче способ найти. Во вспомогательные войска, или там в Национальную гвардию, к примеру.
   - Да черт его знает... извините, мэм. Вербовщик башку задурил. Тебе, говорит, стандартный контракт, как всем болванам, или мужиком хочешь стать? Ну, вот и стал, - меня пробивает на невольный смех. Поспешно ставлю стаканчик в специальное углубление на столике возле пульта, чтобы не расплескать дымящуюся жидкость.
   Лейтенант тоже улыбается. Улыбка у нее ... стеснительная, что ли?.. Как будто улыбаться не привыкла. Взгляд ее странный и цепкий, я ощущаю, как она короткими уколами ощупывает мое лицо. Отвлекаюсь на глоток кофе, чтобы скрыть неловкость.
   - А не жалеете, что тут оказались?
   - Сначала жалел. Особенно в чистилище. Думал, сдохну. Вам не понять, мэм. Вы извините, я не в обиду. Просто в офицерских школах это как-то без ломки проходит, что ли... А с рекрутами - это же мясорубка. Кто выжил - тот морпех. Я вот выжил. Потом ничего, втянулся. Даже нравиться стало. Жизнь размеренная, четкая. Насыщенная. Делай, что должен, и будь что будет. Квартирка у меня хорошая была в Марве. Уютная. Отрывались с друзьями по полной - здоровье и деньги позволяли. Такая жизнь затягивает. Молодым служить здорово, хотя и жилы на службе тянут - не расслабишься. Потом, в пятьдесят первом, на Форвард скинули, от моего взвода там едва половина осталась за три месяца. Там я и сержанта получил. Там на жизнь по-другому смотреть начинаешь. Когда видишь, как твоя пуля из человека мозги вышибает или как летуны в минуту полгорода поджаривают. Идешь по лесу, треплешься с корешем, он тебя спрашивает о чем-то, ты отвечаешь, он молчит, смотришь - а такблок уже моргает. Был человек, и нет. Снайпер там, или мину проворонил. После Форварда не в кайф мне все стало. Если понимаете, о чем я, мэм...
   - Кажется, понимаю, - серьезно говорит О'Хара.
   Сидим близко, я даже вижу легкие складки по краям ее красиво очерченных губ. Она почти не пользуется помадой, губы едва тронуты чем-то легким, но ей это и не надо. Она слушает меня так внимательно, что мне хочется ей всю подноготную выложить. Я и выкладываю. Еще где-то внутри голосок пищит - "помни, кто она", но мне плевать, меня уже несет.
   - Так вот, вернулся я через три месяца обратно, нас на переформирование кинули, треть роты как слизнуло, я от второго контракта чуть разменял. Почти три года еще впереди. И как представляю, что вот эти лбы, что в моем отделении, кого я каждый день по утрам лично осматриваю, и морды чищу, и всю их подноготную знаю, случись чего - раз - и нет их, куски мяса вместо них, так руки опускаются. Ну, и сам на жизнь как-то по новому стал смотреть. Изнутри, что ли. Лениво все, как во сне. К девкам тянуть перестало. К психам ходил, они мне там что-то в черепке поправляли, сказали про какой-то там синдром. Ерунда, сказали, пройдет. Особо легче не стало. Это знаете, мэм, как раненым обезболивающее дают, боль есть, ты точно знаешь, что есть. Ты фигеешь от того, какая она большая. Просто не чувствуешь ее пока. Так и у меня. Не страх, но что-то такое, без чего невкусное все, пресное. Отсутствие смысла, что ли... Задумываться начал, для чего живу, и прочая фигня. Во имя чего погибаем и людей пачками крошим. Оно конечно - Император, во имя Империи и так далее. Но это все слова. А что на самом деле? Пить пробовал - едва ласты не склеил. Не помогло. Читать начал много. Карьеру забросил. Отделение у меня было - залюбуешься, драл я их по-черному. Делал все от и до. Все, что положено, но не больше. Неинтересно стало. Резьбы не стало, а без резьбы в Корпусе - никуда, вы же знаете. Дух, который нас такими, какие мы есть делает, исчез. Улетучился. В общем, дотянул я до конца контракта. Ротный уговаривал остаться, я ни в какую. Ушел.
   Мы молча сидим, думая каждый о своем. Я прихлебываю свой кофе. До смены патруля еще час, мои успокоились, или надоело им играться на улицах. Лейтенант взглядом проверяет доклады с маршрута. Я переключаю свой пульт на такблоки старших групп, наблюдаю за патрулями глазами их прицельных панорам. Все в норме. Медленно прохаживаются. Не курят, не болтают. На женщин не глазеют. Чуть позже надо будет выехать, обозначить присутствие. Копы где-то застряли, видимо, на гауптвахте все еще торчат.
   - Ивен, - обращение по имени выглядит в этих стенах так неуместно, что я едва удержался от удивленного взгляда. В последний момент опустил глаза. - Скажите, а вам на гражданке никогда не казалось, что вы там лишний? Как будто все вокруг неправильно?
   - Да как вам сказать, мэм. Поначалу казалось. Потом привык, видимо. У меня дружок с тех времен, Гус, взводом сейчас командует в первом третьего. Он мне как-то недавно сказал, что я как был морпехом, так им и остался. Наверное, он прав. Вдруг понимаешь, что все время сравниваешь, как то же самое выглядит в армии. Всюду - в магазине, на заправке. На переговорах с клиентами. И вроде лет прошло сколько, а все равно все старыми мерками меряешь. Но самое смешное, мэм, я вот снова тут, хотя и не по желанию, и все такое знакомое, а я уже другой. Как будто сверху на все смотрю. И все так привычно, что делается почти без моего участия. Словно и не уходил вовсе. И постоянно думаю там, где думать не нужно. Представьте, вот есть дерево. Ты его десять лет каждое утро видишь, и знаешь его до листика. И вдруг однажды замечаешь, какое оно красивое. Зеленое, прохладное. Будто другими глазами на него смотришь. Как думаете, мэм, старость это? Или у меня крыша окончательно едет?
   - Да что вы, Ивен, какая старость, ей-богу... Вы моложе своих лет выглядите, я даже думала, что омолаживание пройти успели...
   Я усмехаюсь.
   - Да нет. Не успел. Не на что было и некогда.
   - Это нормальное состояние, переоценка, - продолжает она. - Говоря простым языком, вы растете. Внутри себя растете. Это здорово Ивен. Некоторые костенеют лет в двадцать, да и живут потом по инерции. Вам повезло.
   Я смущенно улыбаюсь. Кофе мой совсем остыл, превратился в противную бурду.
   - Дух Корпуса в вас есть, Ивен. Стержень. Это сразу чувствуется. Я в таких делах разбираюсь, поверьте. Просто вы с собой не в мире. Пройдет.
   - Мэм, вы просто словами психов говорите, - говорю я с иронией.
   - Извините, Ивен. Психи тут не при чем. Знаете, почему я в Корпус пришла?
   Она делает глоток воды, меняет позу. Теперь она сидит, опершись локтями на пульт. Я наблюдаю ее профиль. Нос ее немного длинноват, сбоку это становится заметно, хотя не портит ее нисколько, даже шарм какой-то придает, тайный изъян. Я даже ее "извините" пропустил: немыслимое дело - офицер сказал сержанту "извините", так мне интересно.
   - Еще когда я в университете училась, тут в Зеркальном, я начала задумываться о том, как вокруг все устроено. Понимаете, все эти корпорации, колониальная аренда, частная полиция, все так перемешано. Люди трех сортов. Имперские граждане, граждане колонии и топ-структуры "Дюпона". Странное правосудие. Когда изучала устройство Империи, поражалась, насколько равновесная система выстроена, устойчивая. Но за счет чего? За счет корпораций. И кто мы? Мы, родившиеся на территории корпорации, мы ее ресурс. Такой же, как руда, как нефть или лес. Иногда я себя собственностью "Дюпон" ощущала. И все тут от этого пляшет. Все продается, товары, люди, законы. Нельзя? Заплати, станет можно. Можешь заплатить? Значит, ты свободен. Можешь больше? Ну, вот ты уже и независим. И наша бездуховность, прагматизм во всем - шахты эти, рудники на каторжном труде, преступников мало, чуть что - формальный суд и рудники, рабсила всегда в дефиците, это все из-за такого странного мироустройства. Потом, когда учиться закончила, отлично училась, кстати, куда идти? В "Дюпоне" меня с распростертыми объятиями встретили. В кадровую службу определили. Так я место в иерархии заняла. И теперь, по ее правилам, должна была вверх ползти. Стоять нельзя - упадешь. Только вверх. Вы думаете, тут, в Корпусе, конкуренция? Чепуха! В департаментах корпорации, вот там конкуренция! Там точно - человек человеку - волк. Все эти бесконечные совещания, улавливание настроения, оценка течений, тенденций, вовремя перейти к сильной группе, бросить бесперспективную, и все вверх, вверх. Я с ума от такой жизни сходила. Фальшивые улыбки, руки жмем друг другу, подарки от компании и от сотрудников на день рождения. Поздравления с повышением. Рейтинг растет. Внутри - пустота. Вакуум. И вот начала я искать, не может быть, чтобы всюду так, не может в пустоте система работать. Противовес должен быть. Политика - если тут, то это один из секторов рынка, не более. Разве что акции депутатов и сенаторов официально не выпускаются, а так котировки известны. Наука? Наука, вещь хорошая. Хоть и под корпорациями, но все же иллюзия свободы там есть. Без свободы не будет продукта. Снова не то. Ты - колониальный гражданин, по сути - собственность колонии. Значит, в метрополию не вырвешься, гражданство надо заслужить. Там своих сытых баранов полно, девать некуда. И вдруг - армия! Закрытая среда, недоступная корпоративному влиянию. Своя иерархия, полная обособленность, государство в государстве. Никакой торговли, только оплата услуг. Граждане - рабы по сути, полностью отдают себя системе, за это система обеспечивает их всем, что нужно, чтобы они исправно функционировали на благо самой системы. Этакий самодостаточный механизм, почти вечный двигатель.
   Боюсь спугнуть ее откровение. Даже дышать боюсь. У нее пересыхает в горле. Тут же наливаю и протягиваю ей еще один стаканчик с водой. Она, благодарно улыбается. Улыбка ее вспыхивает на мгновенье, словно освещая изнутри тонкое лицо. О'Хара сейчас не здесь, она смотрит сквозь меня невидящим взглядом и продолжает:
   - Так вот, смотрю внимательнее. И вижу любопытную вещь - граждане эти могут делать карьеру, конкурировать, они могут ненавидеть друг друга, но одновременно они готовы умереть друг за друга. Потому что эта система - Армия, и есть эти граждане. И она так прочна, что каждая ее частичка защищает себя, других, всех. Всю систему. Они движутся в одном направлении и в едином ритме. Систему не разъедают межкорпоративные конкурентные процессы, коррупция тут как ржавчина, затрагивает отдельные сферы, поверхность, не уничтожая основ. Тут есть механизмы саморегулирования и самоочищения - тестирование, подтверждение квалификации, дуэльный кодекс. Армия - инструмент. Инструмент подавления и защиты. Этот инструмент - только в руках у Императора. И вот, главное - что такое Император? Император, это существо, обладающее властью, имеющее право строить, и разрушать, карать и миловать. На нем сосредоточены все нити управления сообществом, равновесие которого и гармоничное развитие - цель существования имперской власти. Не получение прибыли, не набивание кармана - обеспечение процветания подвластных ему людей - вот в чем суть существования Императора. И тогда все встает на свои места. Империя - это агрегат, управляемый с единого пульта. В нем много деталей, а те детали тоже состоят из других деталей, а те - из других. Детали могут свободно вращаться так, чтобы выполнять свою часть работы, но не должны соскакивать с валов и вылетать за пределы машины. И вся эта система в целом успешно работает, а стены ее и есть Армия. Она не позволяет повредить машину ударом снаружи, корпус ее прочен. Она не позволяет шестерням раскатиться изнутри. Как только шестеренка захочет выпрыгнуть со своего места и нарушить отлаженный ход всего механизма, она упирается в стену. И стена давит ее до тех пор, пока та не встанет на место. И тогда я поняла, что хочу работать в этой честной системе. Хочу быть главной частью машины, а не винтиком маленькой вертящейся детали. И потому я здесь.
   Она замолчала, рассеянно глядя мимо меня.
   - Но почему Корпус, мэм? - напоминаю я о себе.
   - Корпус? - она очнулась, вспомнила о стаканчике в руке. - Корпус, Ивен, это не просто Армия. Корпус, это руки, кулаки. Элита, если хочешь. Он всегда впереди. А я, ко всему, честолюбива. Поэтому, после курсов резерва, я записалась именно в Офицерскую школу Корпуса, хотя и ломают там безбожно. Смотри, во что я превратилась!
   Она разводит руками, улыбаясь, демонстрирует себя. Она явно смущена своим откровением. Я улыбаюсь в ответ. Я бы ей сказал, во что она превратилась, но боюсь схлопотать по физиономии. Не знаю, чем она была до Корпуса, но если сейчас она собой недовольна, то раньше, выходит, ее путь издохшие от восторга мужики устилали. Вместо этого говорю, ничуть не кривя душой:
   - Мэм, если бы вы Господа проповедовали, я бы уверовал. Вы мне просто мозги прочистили, мэм!
   - Знаете, Ивен, вам не идет маска придурковатого сержанта, - замечает она в ответ с легкой улыбкой. - Вы вполне можете говорить, как хотите, вас за это не расстреляют. Ваш принудительный жаргон и искусственно упрощенная речь режут слух.
   - Видите ли, Шар, - наконец, я решаюсь отбросить субординацию, насколько это допустимо. - Пока я отдыхал на гражданке, я старался по возможности не употреблять армейские обороты. А теперь я борюсь с гражданским языком. Не могу же я сказать рядовому: "Генрих, будь добр, сделай это и это, а потом, если тебя не затруднит, доложи мне о выполнении".
   Она смеется, слегка склонив голову набок. Смех ее звенит у меня внутри переливами колокольчиков. Что же ты со мной делаешь, госпожа лейтенант, мэм?
   - Вы вполне способны определить, когда и с кем в каком тоне говорить, - смеясь, говорит она. - Со мной, например, можно обойтись без этих ваших "значится так".
   - Договорились, мэм, - обещаю я.
   На мониторах появляются вернувшиеся копы. Они волочат по полу ногами, словно у них вместо башмаков пудовые гири. Их капрал входит в дежурку и делает доклад дежурному офицеру. Просыпается отдыхающая смена. По коридору начинают ходить. Теперь не поговоришь. До самого окончания дежурства меня не покидает странное ощущение, словно мы с О'Хара обменялись чем-то сокровенным. Не по службе, нет. Это называется - душу приоткрыть. Лейтенант, похоже, ощущает то же самое. Она не понимает, что произошло и иногда довольно резко покрикивает на патрульных там, где можно просто промолчать. Стесняюсь поднять на нее глаза. Словно мы с ней нечаянно переспали друг с другом и теперь не знаем, как от этого избавиться.
  
   -24-
  
   Сегодня, первого октября, назревающий долгие годы гнойник, наконец, лопается. Правительство Латинской зоны (читай - "Тринидад Стил"), объявляет о создании независимого государства Демократическая республика Шеридан, зачитывает декларацию независимости материка Тринидад и прилегающих территорий, сообщает о национализации имперских военных баз и космопортов, расположенных в пространстве зоны, требует от Императора прекратить экспансию против суверенного государства, разблокировать систему и прекратить экономическую блокаду. Одновременно с этим заявлением отряды городских партизан из НОАШ - народно-освободительной армии Шеридана, атакуют имперское посольство в Сан-Антонио, космопорт "Шеридан-два" и две военные базы под лозунгом освобождения своей земли от "империалистических оккупантов". Обе базы, при плотной поддержке авианосца "Гинзборо" из состава Шестого Колониального, заняли глухую оборону и пока успешно отбиваются. Охрана большей части баз снабжения и арсеналов на территории Тринидада смята, склады с оружием и боеприпасами разграблены. Сотни имперских чиновников взяты в заложники. Множество членов их семей и просто состоятельных граждан убиты, их имущество разграблено толпами вышедших на улицы людей. Повстанцы с большими потерями прорывают восточный рубеж обороны порта и закрепляются там. По непроверенной информации, в наступающих порядках герильос замечены хорошо организованные и вооруженные воинские формирования, состоящие из наемников. Действия орбитальной авиации и авиации аэродромного базирования в районе космопорта блокированы ввиду наличия у противника мощных мобильных средств ПВО. Рота пехоты, обороняющая посольство, ценой огромных потерь удерживает позиции, но без поддержки авиации и без боеприпасов вопрос их уничтожения - дело нескольких часов. Полиция зоны в полном составе перешла на военное положение и поддерживает действия герильос. Руководство "Тринидад Стил" сообщило о начале переговоров с новоявленным правительством о передаче активов компании в руки государства и о необходимости всесторонней защиты национальной промышленности, ее объектов недвижимости и инфраструктуры.
   Поднятые по тревоге в четыре утра, мы построены побатальонно на своих плацах и слушаем сообщение информбюро дивизии по общей трансляции. Над головами барражируют беспилотные штурмовики и вертолеты огневой поддержки, все средства обороны базы задействованы, так, что муха не пролетит. Слова все льются и льются, гулкими каплями долбят мозг, мы каменеем в строю, мы даже еще не разозлились, мы пытаемся понять, что, к чертовой матери происходит, и когда нам дадут почесать кулаки и будет ли сегодня завтрак или снова давиться сухпаем на бегу. Немногие из нас понимают, что это война. Та самая, к которой готовились, для которой нас призвали и ради которой весь Никель сейчас забит свежими дивизиями.
   Сегодня, наконец, свершилось. Генрих заканчивает толочь воду в ступе и закрывает границы Английской зоны. Национальная гвардия рассредоточена в портах и на побережье, при поддержке армейских частей создает пограничные посты. Иммиграция из Латинской зоны в Английскую официально запрещена. Нелегальная иммиграция пресекается безоговорочно, с применением оружия. Допускается возврат граждан на постоянное место жительства, да кому там возвращаться-то? Имперские представительства с территории Латинской зоны эвакуируются вертолетами при поддержке мобильной пехоты. Кое-где с боем. Действия средств массовой информации, включая корпункты инопланетных изданий, временно прекращены, за исключением аккредитованных в имперском посольстве. Морская авиация барражирует над побережьем и атакует все неопознанные суда в пятидесятимильной зоне от Никеля и Британики. Иммигрантов из Латинской зоны в трехдневный срок обязали пройти имплантирование контрольными чипами. Латинские кварталы, одновременно с этим заявлением, дружно встают на уши, под руководством опытных дирижеров громят полицейские участки и организуют многотысячные манифестации, сопровождаемые массовым насилием, под лозунгами свободного, неделимого Шеридана и конституции без дискриминации по национальному признаку. Я слушаю эту длинную поэму и до чертиков волнуюсь за Нику, за дочь. Как они там? Кулаки сжимаются, когда я представляю их во власти сальных лап какой-нибудь гогочущей патлатой компании. Я хорошо помню, что такое разъяренная толпа. Там нет ни правых, ни виноватых.
   - Властью, данной мне Императором, я объявляю переход базы Форт-Марв на военное положение, - транслируют, тем временем, голос комдива. - Морская пехота всегда с честью держала удар...
   И прочее в том же духе. О высоких традициях, написанных кровью в незапамятные времена. О несгибаемом боевом духе и яростной доблести. Поднимемся, сокрушим, уничтожим, передушим, размажем... Всей мощью... Без страха и сомнений... Продемонстрируем несокрушимость Корпуса... Утопим в крови... Да здравствует Император... Его величеству Генриху...
   Слитный рев сотен глоток толкает меня. Вместе со всеми, я разеваю рот и ору, независимо от своего желания наливаясь восторженной яростью:
   - СЛАВА! СЛАВА! СЛАВА!
   ""Томми"" выползают из подземных боксов рычащими зверями. Цепочки синих муравьев втягиваются в пасти кормовых люков. Командиры батальонов достают из сейфов командно-штабных машин запечатанные конверты, прикладывают пальцы к пломбам-идентификаторам и с хрустом ломают печати на непромокаемой бумаге оперативных планов под номером таким-то. Вычислители тактических компьютеров сыто урчат, проглатывая задания. Колонны техники стремительно расползаются во все стороны от базы. Сверху, наверное, это очень красиво - огромные бронированные щупальца протянулись во все стороны и хищно шевелятся, выцеливая добычу.
   - Наконец-то! Дадим уродам просраться! - радостно лыбится из-под приоткрытой лицевой пластины Гот. Стиснутый страховочными скобами, он только и может, что крутить башкой по сторонам.
   - Заткнулся быстро, придурок, - сквозь зубы отвечает ему сидящий спиной Крамер.
   Механизм подачи орудия отчетливо клацает за моей спиной, проворачивая элеватор. Башенный проверяет свое хозяйство.
   - Командиры огневых групп, проверить оружие и снаряжение, - говорю я, чтобы не молчать. Чтобы не произошло - займи бойца делом.
   ""Томми"" плавно покачивается, мчась над шоссе. Ровный гул движков действует успокаивающе. Такблок привлекает мое внимание сигналом поступления вводной. Все как обычно. Война так война. Нам не привыкать. Пора отрабатывать халяву.
  
   -25-
  
   Вокруг будто вымерло все. Город Зеркальный, столица Зоны, похож на призрак. Сквозь ажурные фермы виадуков откуда-то тянет едким дымом. Натыканные как попало сгоревшие машины вдоль обочин. Ветер катает по пустым улицам яркие обертки и упаковки резинки - мимо проплывает магазинчик с черными щербатыми провалами вместо витрин. Зеркальные башни словно потухли, превратились в грязно-серые немытые колонны, теряющиеся в небе. Редкие встречные броневики полиции настороженно крадутся, наглухо закупорив люки. Гражданских машин практически нет. Моросит противный мелкий дождик. Низкая серая пелена над головой. Восседаем на броне, ногами на ячейках защиты, спины крепко упираются в раскрытые верхние люки. Вместе с машиной плавно покачиваемся вверх-вниз на стыках и выбоинах покрытия. Длинная колонна БМП позади нас вьется исполинским хвостом, втягиваясь в притихший проспект. Взрыкивание движков на малом ходу мечется между стенами. Иногда ""Томми"" ощутимо потряхивает, когда Рыжий - прикомандированный к взводу механик-водитель, не вписывается в поворот и цепляет легковушку у обочины. Тогда мы сидим и безучастно наблюдаем сверху, как разлетаются прозрачные пластиковые изгибы и с противным визгом рвется металл сминаемого гусеницами авто. Я не узнаю город. Мы все его не узнаем. Половина моих - из Зеркального. Мы сидим, свесив стволы с колен и осматриваемся в поисках знакомых мест. И не находим их.
   Мы проезжаем хмурых людей, опасливо шмыгающих мимо нас в зевы подъездов. На одном из перекрестков, я узнаю его - за углом Восточный Университет, толпа молодняка с жаром приветствует нас. Пацаны с горящими глазами и изрядно навеселе скандируют что-то неслышное в шуме двигателей, поднимают вверх кулаки и размахивают имперскими флагами. У них куски арматуры в руках, импровизированные рукоятки обмотаны липкой лентой, на лбах красные повязки - отряд гражданской самообороны. Их подруги в джинсовых курточках с закатанными рукавами, ленточки в волосах, бросаются к самым гусеницами, пьяно и беззвучно кричат, объясняясь нам в любви, они распахивают рубахи на груди, шалея от своей смелости, они машут руками и швыряют на броню остатки цветов с вытоптанных муниципальных клумб. Потешно бегут следом, лица их раскраснелись от возбуждения, они в первых рядах, и жизнь кипит, им весело и уже совсем не страшно, идет волна, они на гребне, и мама с папой не могут им запретить, мы для них сейчас - рыцари на железных конях с копьями винтовок наперевес, они отстают, и вот уже мчатся навстречу следующей машине, едва не попадая под гусеницы.
   Морпехи - жеребцы приземленные, плевать им на высокие материи, они - сами по себе, завоеватели, которым по прихоти приходится ехать по своему городу, женская титька для них - красная тряпка и любая улыбающаяся женщина - сигнал к ответным действиям.
   - Молчать всем. Кто шевельнет рукой - зубы вышибу напрочь. Командиры групп - следить за людьми, - предупреждаю я. Так, на всякий случай. Какие-никакие, а все же спасители, защитники. Негоже перед соплюхами лицо терять, делая похабные жесты.
   Меня распирает странное чувство. Я себе не принадлежу, я собственность Императора, имперское имущество, я должен выполнять то, что положено, и инструкции у нас вполне четкие - оказание помощи подразделениям Национальной гвардии, без команды не стрелять, применять оружие в случае крайней необходимости или по приказу, ежели случай - стрелять по ногам. Но хреновый я морпех, если не извернусь на пупе и не сделаю все как надо. Потому как я возвращаюсь домой. Мы все возвращаемся домой. Этот дом - наш, он был им и будет, даже если нас потом сгноят в дурке или замордуют в дисбате. Мы слишком долго терпели, слушая умные речи о правовом поле и политкорректности, пока нас самих имели, вне всяких прав все, кому не лень, не стесняясь при этом в средствах и выражениях. Мы рвемся с поводков, ожидая команды.
   Наша колонна упирается в наспех сооруженные блок-посты Национальной гвардии. Я вижу это, когда броня под задницей содрогается и замирает. И сразу становится слышно, как ревут чужие движки, растаскивающие машины вдоль поперечных улиц.
   "К машинам!" - раздается по батальонному каналу, и мы горохом ссыпаемся с брони, выстраиваемся у левого борта. Взводный пробегает мимо, торопливо окинув нас взглядом. Подъезжает БТР национальной гвардии, такой нелепый в своей камуфляжной раскраске среди цветных мостовых. Как крокодил в клочьях тины, по ошибке заявившийся на театральную премьеру. Офицеры-нацики смешиваются с группой офицеров батальона, что-то коротко обсуждают. Внутри меня нарастает возбуждение. Вроде и нет пока ничего вокруг, а ноздри улавливают уже какой-то смутный запах. Будет драка, и мы тут в своем праве, и нас такая силища, что порвем и не заметим. Потому и не страшно вовсе и только неизвестность подстегивает изнутри и бьется раз за разом - "Когда? Когда?".
   Генрих в предвкушении теплой встречи снарядил своего монстра разрывными. Паркер с сожалением оставил базуку и теперь прижимает к груди такую крохотную на фоне его глыбообразной фигуры винтовку. Гот в любопытстве крутит башкой - он, наверное, единственный, кто не был в Зеркальном, деревенщина с какого-то окраинного поселка в степях Никеля. Ему все тут в новинку и все интересно - и башни, и цветные бруски под ногами, и раздавленные броней машины вдоль дороги, и многоярусные виадуки над головой, заслоняющие небо. Подавляю желание подойти к любому из прохожих, что настороженно обходят нас по другой стороне улицы, и попросить коммуникатор на пять секунд - позвонить Нике и дочери. Будь я рядовым - отпросился бы у сержанта и слетал: одна нога здесь - другая там. Но позади меня девять моих лбов, у многих тут тоже родственники, и если мы начнем трезвонить, то будет у нас не отделение, а толпа на переговорном пункте. Гребаная ответственность - я с тоской вспоминаю, как когда-то носил на рукаве шеврон рядового первого класса. "Чистые петлицы - чистая совесть", так у нас говорят.
   Ждем совсем недолго. Офицеры "союзников" спешат к своему бэтээру. Поступает уточненная вводная. Оцепить район по семидесятой и пятьдесят девятой улицам. Осуществлять поддержку Национальной гвардии. Не пропускать за оцепление никого, кроме имеющих разрешение от нациков.
   - Взвод, ко мне! В колонну по три! - кричит голосом, не прибегая к услугам такблока, взводный сержант.
   - Первое отделение... второе отделение...
   - Третье отделение, ко мне, становись, - подхватываю я.
   Насколько хватает взгляда вниз по улице, сине-зеленые фигуры со всех сторон стекаются в плотные коробки.
   - Взвод, за мной! Шире шаг!
   Сото резво трусит в сторону Латинских кварталов. Взводный бежит рядом, придирчиво оглядывая строй.
   Пробегаем мимо блок-поста. Нациков тут, оказывается - видимо-невидимо. Они везде - вдоль стен, в арках домов, за низкими заграждениями, наспех созданными из пенного наполнителя и колючих спиралей. От серой массы отделяются струйки и тянутся к нашим взводам. Пристраиваются союзники и перед нами. Они легкобронированы и вооружены кто винтовками, кто полицейскими дробовиками, вместо лопаток на разгрузках болтаются шоковые дубинки и связки пластиковых наручников, в подсумках - шоковые гранаты, а в остальном - пехота и пехота, разве что броня в боевом режиме не меняет рисунок, как у нас, подстраиваясь под цвет окружающих стен. Низко над головой проносятся десятки механических стрекоз. Они начинают изливать из себя невыносимо громкий голос, голос уносится вместе с ними, возносится на верхние ярусы, отражается от стен. Стрекоз все больше, на бегу поворачиваю голову, посмотреть, откуда они берутся - огромный камуфлированный грузовик с закрытым кунгом, с направляющих на его крыше, как из улья, один за одним выстреливаются все новые беспилотники.
   "Внимание жителям Зеркального. Объявлено военное положение. Проводится акция по идентификации граждан. Пожалуйста, оставайтесь в помещениях, где вас застала проверка. Не пытайтесь выйти на улицу. Попытки несанкционированного передвижения до окончания проверки будут пресекаться. Встаньте лицом ко входной двери и приготовьтесь к проверке ваших контрольных чипов. Тем, у кого нет контрольных чипов, приготовить документы, удостоверяющие личность и держать их в правой руке. Попытки неподчинения действиям властей будут пресекаться. Повторяю..."
   И слева, и справа от нас, а если поднять голову - то и над нами, по десяткам уровней бегут тысячи вооруженных людей. Мы буквально наводнили город. Мы струимся по его улицам и виадукам сплошной рекой. Латинские кварталы - перезревший гнойник. Мы охватили гнойник плотным кольцом, мы лейкоциты, мы бросаемся в грязь, чтобы отщипнуть от нее каждый по кусочку. Боевые машины различной принадлежности ползут позади нас и перегораживают улицы, создавая дополнительный рубеж оцепления. Задранные вверх стволы пулеметов таращатся на окна. Масштабы войсковой операции поражают даже непосвященных. Император демонстрирует свою мощь так, что рубаха трещит на вздувшихся бицепсах.
   Полоска на такблоке пересекается с отметкой нашего текущего положения. Мы на месте. Разбегаемся в цепь поперек улицы, оружие поперек груди. Где-то за изгибом улицы волнами нарастает шум людского прибоя. Латинскому кварталу, чтобы встать на уши, и спички достаточно, а тут - такой шикарный повод... Стены уличного колодца, где мы стоим, уходят ввысь, вершины башен, скрытые транспортными развязками и трубами пневмопоездов, теряются в серой облачной дымке, из-за этого широченный проезд кажется мне узеньким переулком. Встречные машины тормозят перед цепью нациков - те выстроились перед нами, рука через локоть соседа, на сгибе прозрачные щиты, сержанты машут водителям светящимися жезлами, сгоняя их к обочинам, затор постепенно растет и теряет строгость линий, машины отчаянно сигналят, попав в ловушку, но уже не могут выбраться, зажатые сзади и с боков. Через пару часов перед нами море разноцветных крыш, натыканных как попало. Нацики водят сканерами по запястьям перепуганных людей, некоторых одевают в наручники и быстро волокут сквозь наше оцепление к стоящим поодаль огромным белым фургонам с решетками вентиляции под крышей. Ну, чем не фура для перевозки скота?! Интенсивность курсирования туда-сюда все возрастает, только через наше отделение уже протащили человек десять, и продолжают тащить все новых и новых. Гигантское сито начинает работать, пропуская через себя людские тела. Мы выгребаем из Зеркального всю пену - латино без документов, или с просроченным видом на жительство, без разрешения на работу, просто агрессивных или крикливых не понять кого, или проявивших явное недовольство. Не хрена тут ворчать и права качать. Кончилось ваше время, ублюдки. Нацики работают слаженно и быстро. Двое тащат полную женщину с распущенными волосами. Женщина вырывается так, что два бойца едва могут ее удержать. Она так мотает их, уцепившихся за ее локти, что их ноги вот-вот оторвутся от земли. Она визгливо орет на всю улицу на незнакомом языке, частит так, что всякие пуэрто-дьяболо-порра-форендо отскакивают от нас, словно пули. Она рвется из рук гвардейцев, пожалевших на нее наручники, огромной сбесившейся коровой.
   - По башке ее, суку, чтоб не дергалась - негромко советует нацикам кто-то из наших. Калина, кажется.
   - Вот кобыла, так кобыла. Лягнет - мало не покажется, - добавляет еще кто-то.
   - Заткнуться всем, на хер! - обрываю я умника. Некогда мне миндальничать, мы не на танцах.
   - Трюдо! - вырастает за мной вездесущий Бауэр.
   - Сэр!
   - Трюдо, ты в городе, мать твою, отставить выражения, гражданские кругом! - шипит взводный.
   - Есть, сэр! Разрешите доложить, сэр! Сержант уточняет, что это не гражданские, сэр! Это выблядки, сэр! Мы от них этот самый город чистим, сэр! - я изображаю самую крутую стойку смирно, на какую только способен.
   - Трюдо, штраф пять процентов от оклада!
   - Есть пять процентов, сэр!
   - В расположении города приказываю отдавать приказы в корректной форме!
   - Так точно, сэр! - четко отвечаю я и добавляю про себя: "мудило ты гребаный!".
   События развиваются. Миллион с чем-то "мошек" клубится над провонявшими мочой проездами с перевернутыми мусорными контейнерами. "Мошки" лезут во все щели, влетают в квартиры, обследуют лестничные марши и чердаки, проникают в подвалы. "Мошки" считывают показания контрольных чипов и сигнализируют, где этих чипов нету. "Мошки" находят спрятанное оружие и наркотики. "Мошки" - наши маленькие вездесущие стукачи - безнаказанные и неуловимые. Они наводят нациков на все злачное, что смогли обнаружить, тактические компьютеры перемалывают терабайты данных, базы данных растут и от обилия целей сходят с ума такблоки. Национальные гвардейцы муравьиными колоннами вливаются в недра башен. Вышибают двери выстрелами из дробовиков. Закидывают внутрь гранаты с парализующим дымом. То и дело выволакивают назад еще дергающихся или уже обмякших, попробовавших шоковой дубинки, людей с ногами, волочащимися по земле. Переполненные фургоны для скота один за одним отваливают от нашей цепи. Интересно, куда они тащат свой груз? Втайне надеюсь, что просто топят в море. Судя по тому, сколько мы тут торчим и на сколько продвинулись нацики, стоять нам тут еще ой как долго... Где-то далеко хлопают подствольники. Взрывов не слышно - пускают дым для успокоения толпы. Шум людского прибоя за поворотом то стихает, то нарастает снова, но нам он - до лампочки, дойдет очередь и дотуда, да и улица перед нами так забита машинами, что добраться до оцепления можно только прыгая по крышам. Полоса машин перед нами - естественная полоса препятствий. Так мы думали. И прикалывались, глядя, как гвардейцы зачем-то раскатывают впереди спирали колючки и пристреливают к палубе массивные наклонные опоры.
   Относительно мирно мы стоим до самого вечера. Все идет в штатном порядке, нас даже отпускают по одному из отделения перекусить сухпаем в сторонке, даже временные нужники установили. Стрекозы все летают меж башен и все говорят, говорят, хотя за целый день их речи не выучили наизусть только глухонемые. Мы уже немного расслабились, уверовали в то, что вот так, как сейчас, час за часом, мы будем сжимать кольцо оцепления, а нацики так и будут постепенно выцеживать из башен всякий мусор, и так мы и вычистим по-тихому этот гнойник. Но около девятнадцати часов разогретая до кипятка толпа перехлестывает через перекресток между Семидесятой и Трест-авеню и катится в нашу сторону, собирая в кучу и переворачивая легковушки на своем пути.
  
   -26-
  
   - Мы хотим, чтобы к нам относились как к людям!! - орет в мегафон мужичонка, забравшийся на крышу автомобиля.
   - ГА-А-А!!! - отвечает толпа. Машины, казавшиеся нам непреодолимым препятствием, ползут под натиском людской волны, как детские погремушки.
   - Мы хотим жить по-человечески! - надрывается мужичонка. Просто не верится, как его плюгавенькая фигурка с копной кудрявых волос может извергать из себя такой мощный звук.
   - ГА-А-А-А!!!
   - Мы против насилия в любой его форме!!! Наша демонстрация - мирный призыв к тем, кто хочет уничтожить нас, как народ!!! Мы хотим быть услышанными!!!
   - ГА-А-А!! - толпа крушит легковушки, демонстрируя гуманистические устремления и единство с оратором.
   - Наш народ, народ Шеридана - неделим. Мы хотим справедливости!
   - ГА-А-А-А!!!
   Национальные гвардейцы стекаются в сплошной барьер. Национальные гвардейцы опускают щиты. Национальные гвардейцы выставляю перед собой стволы. Среди них тоже много резервистов, это чувствуется, подготовка, что ли у них хромает, и на первый взгляд этого не заметить, но опытный служака различит некоторую нервозность в рядах. Напряжение растет так ощутимо, что кажется - еще миг, и воздух треснет, словно сухой холст. На лицо Крамера страшно смотреть - его всего перекосило от ненависти, просто какая-то оскаленная маска со стеклянными глазами вместо лица. Не дожидаясь, пока вмешается автодоктор, даю команду его такблоку на легкую инъекцию дури. Не хватало еще, чтобы он тут пальбу без команды устроил.
   - Сомкнуть ряды! Штыки - примкнуть! Броню - в боевой режим!
   Слитное позвякивание цепляемых на стволы штык-ножей. В век, когда орбитальные бомберы могут раскатать в пыль половину планеты за половину часа, наши старые добрые колюще-режущие анахронизмы все еще в ходу. Лицевая пластина опускается, отсекая звуки. Только пощелкивание радара да такблок редко пикает, привлекая внимание к изменению оперативной обстановки. Он так изрисован разноцветием меток, что впору писать с него абстрактные картины.
   - Мы хотим быть свободными! Мы требуем соблюдения наших гражданских прав!! Мы хотим свободы!!
   Как же, гражданских прав... Права не работать и сидеть на социальном пособии за счет наших налогов. Права загаживать все вокруг и жить, как все, не прилагая к этому никаких усилий... Свободы... Свободы делать, что вздумается, не делая взамен то, что положено. Так и сидели бы в своем боготраханном Тринидаде и жрали бы свою свободу горстями, чего сюда-то приперлись?
   - Нам запрещают говорить на нашем языке. Это наш язык - язык нашего народа! Мы не желаем говорить на чужом языке!! Народ нельзя заставить замолчать!!
   Это переходит все границы. Руки чешутся снять этого пидора хорошей очередью. Заявились сюда, плодятся, как тараканы, да еще и по-ихнему изволь их обслуживать!! Когда мы жили на Новом Торонто, мать не пыталась объясниться в магазинах по-чешски. Хотя с соседями и общалась на родном языке. Вне своего квартала она говорила только на общеимперском. "Мы пришли в чужой дом. Надо уважать гостеприимных хозяев", - так она говорила мне в детстве. Мамаши обезьян, что беснуются сейчас перед нами, были заняты чем угодно, только не воспитанием своих отпрысков. Понятие вежливости к хозяевам дома для них - пустой звук. Скажи им это - они назовут тебя шовинистом, или имперским прихвостнем, или еще как, но их скудные мозги отказываются принимать очевидные истины. Они - всюду дома, и в квартирах, и на улицах, и на свалках. Их дом - там, где они сейчас. И они тащат с собой свой уклад, не обращая внимания на окружающих. Свобода для них - не пустой звук. Свобода для них - это возможность жить, как нравиться, плодиться, не раздумывая, и гадить, где приспичит. Черт меня побери, почему нацики не стреляют?
   Оскаленные морды все ближе. Они уже что-то скандируют по-своему, потрясая кулаками. Все эти свои "ли-бер-тад" и прочее. Не понимаю ни слова из их галиматьи. Толпа заводится все больше. В руках у многих мирных демонстрантов толстые плети обрезиненного кабеля - импровизированная резиновая дубинка, и обрезки водопроводных труб. Мирная демонстрация накатывается на нас, словно прибой из клыков и когтей. Беспилотники орут над самыми головами: "Передвижение граждан несанкционировано. Массовое мероприятие несанкционировано. Во избежание насилия немедленно остановитесь, поднимите руки и сядьте на землю!". Толпу это только заводит.
   - Солдаты, вы служите преступной власти! Мы - ваши братья! Мы выражаем свою волю! Это мирная демонстрация! - надрывается плюгавый дирижер.
   Видал я в гробу таких родственников. Кровь стучит в ушах. Мирная демонстрация накатывается на заграждения. Мирные демонстранты накидывают на колючие спирали лохмотья и приминают их своими телами. Мирные демонстранты орудуют ломами, выворачивая опоры заграждений. У мирных демонстрантов в первых рядах морды замотаны в мокрые тряпки, чтобы газ на них меньше действовал. Они так близко, что акустические усилители шлемов доносят до нас команды их невидимых командиров, их сержантов и лейтенантов. Они слитно кричат что-то, и мирные демонстранты передают их крики по цепочке. Замотанные рожи выталкивают вперед из своих рядов женщин.
   - Мы хотим, чтобы нас услышали. Мы мирные люди! Среди нас женщины!! Солдаты! Братья! Дайте нам пройти! - еще гремит голос оратора, но уже "аванте, аванте!" - мирные демонстранты устремляются в атаку.
   Слитный залп из подствольников. И еще один. И еще. Словно хлопушки на карнавале, дымные хлопки покрывают все - воздух, замусоренную палубу, толпу людей на ней. Тяжелый дым стелется волнами, призраки проступают из него, они накатываются на цепь нациков, мирные жители, они обрушивают на поднятые навстречу щиты свои дубинки и трубы, они валятся в дым, топчут упавших, бегут по их телам, стремясь вырваться из ядовитой пелены, нацики держат строй, прогибаются под суровым натиском, но держат, еще минута, и страшное давление разорвет, разметает их цепь, мы делаем пять шагов вперед и упираемся плечами в их тела, создаем живые упоры. Ярость бродит в нас, секунда - и мы поднимем тут все на штыки, но газ валит уже и самых наглухо закупоренных и крепких, и они снопами валятся нам под ноги, и через пару минут вся улица - как огромное задымленное поле боя, заваленное телами и искореженными машинами. И мы делимся на первый-второй, закидываем винтовки за спину и вместе с гвардейцами начинаем таскать бесчувственные, пузырящиеся слюной и с мокрыми штанами, тела, складывать их в фургоны почти штабелями. Я надеюсь, что тот, кому повезет подобрать ублюдка-оратора, догадается от души пнуть его между ног.
   К нацикам подходит подкрепление, и муравьиные колонны вновь штурмуют башни.
  
   -27-
  
   Ротный - крутой служака, бронзовые яйца. Когда-то, как и я, он тоже был на Форварде, правда, во втором составе. Еще рядовым. Бойца он чувствует печенкой, этого у него не отнять. Обычно, слова доброго из него не выжмешь. Но сегодня он щедр необычайно.
   - Третий взвод - молодцом! Благодарю за службу! - приходит циркулярное сообщение по ротному каналу.
   Мы все, кто у полевой кухни, с пластиковым котелком в руках, кто в отдыхающей смене, сидя на замусоренной бетонной палубе, спина к стене, кто в карауле, все мы разгибаемся и как один выдыхаем:
   - Служу Императору!
   Мелочь, а приятно. Приятно от того, что твое напряжение сил, выкладывание на полную катушку не прошли незамеченными. Приятно само по себе - тебя оценили, приятно с прицелом на будущее - благодарность командира, плюс в послужном списке, несколько кредитов премии к окладу.
   Сидеть, вытянув ноги, и ничего не делать - очень необычное занятие. Позволяю себе отдохнуть и даже вздремнуть часок, сидя на тротуаре на подложенном под зад пончо. Так чуток помягче. Отделение чистит перышки, кто ест, кто спит, кто с оружием возится. Нгава бдит в карауле, расхаживает чуть поодаль вдоль улицы. Его очередь. Где-то далеко впереди - оцепление, за сутки оно продвинулось в глубины Латинских кварталов. Мы теперь как бы в тылу, только скотовозы, тяжело гудя, продолжают сновать мимо нас туда-сюда, развозят добычу. Мы уже знаем, что задержанных увозят во временные фильтрационные лагеря, разбитые на побережье, в восьмидесяти километрах к югу от Зеркального. Мы будем балдеть еще часа четыре, пока не придет наша очередь сменить первый взвод. Море времени, хватит и выспаться и за жизнь потрепаться. Сидим тихо, даже взводный угомонился, спит, завернувшись в пончо и подложив под голову походный ранец. Редкие прохожие стали появляться, этот район очищен, город постепенно оживает, не может он вечно так сидеть, поджав хвост, и вот уже тянутся в открывшиеся магазины первые, самые смелые, домохозяйки, косятся опасливо, по быстрому обходят нас по другой стороне улицы. Тут все чужие, и те, кого увезли, и те, кто остался, и мы не расслабляемся - Нгава внимательно смотрит вокруг - мало ли - швырнут гранату, или бутылку с кислотой, или просто камень бросят. Но пока тихо. То ли народ не отошел от шока, когда двери квартир вылетали под ударами картечи, то ли в отсутствие самых крикливых запал стал не тот. Маленькая девочка, совсем крошка, шлепает одна-одинешенька. Нгава косится на нее недоуменно, не знает, что предпринять. Вроде не должен никого пускать, но этот карапуз - как его остановишь? И вокруг никого. Девочка подходит к сидящему у стены Крамеру. Генрих разложил на коленях, поверх расстеленной нательной рубахи, детали разобранного М6, любовно протирает их, чистит специальной щеточкой из комплекта ЗИПа. Девочка стоит в двух шажках от него, пялит черные глазки, не решаясь подойти ближе. Во все глаза смотрит за руками Крамера, он совершает совершенно немыслимые для нее действия, собирая из металлических козявок и загогулин что-то черное и большое.
   - Дядя, а ты пушку делаешь? - наконец изрекает дитя.
   Мы все замолкаем, откладываем стволы и ложки, во все глаза наблюдая за пулеметчиком. Верзила Генрих угрюмо сопит из-под открытого забрала. Не отвечает, продолжая собирать пулемет.
   - Дядя, а ты злой? - снова спрашивает ребенок, - Ты не будешь на меня кричать?
   - Крам, поговори с ребенком, от тебя не убудет, - смеется Трак, - Ты, может, ее папаше черепушку намедни проломил, прояви уважение.
   - Моего папу черные дяди забрали. Они такие стра-а-а-шные!! - девочка сделала круглые глазенки и подняла руки, изображая что-то неведомо-ужасное.
   - Наверное, твой папа вел себя нехорошо? - снова смеется Трак.
   - Мой папа хороший! - возражает девочка и садится на корточки. - Мой папа на стройке работает, он сильный.
   Ребенок смешно картавит, не выговаривая буквы. Уже все наши проснулись, уселись у стены, трут глаза. Крамер молча собирает пулемет.
   - Тебя как зовут, девочка? - спрашиваю я.
   - Сильви. А тебя?
   - Меня Ивен. Сильви, а где твоя мама? - меньше всего я хочу услышать, что маму тоже забрали злые дяди.
   - Мама в магазине. Мама сказала, что не хочет зубы на полку положить. Дядя Ивен, а зачем зубки на полку класть?
   - Твоя мама пошутила, Сильви. Взрослые так иногда шутят, - я начинаю понимать, что многие здешние сидят по домам не меньше недели, боясь высунуться на улицу. Революционным массам все равно кого грабить и насиловать в процессе борьбы за всеобщее равенство.
   - Ты покажешь, где мама? - спрашиваю я.
   - Садж, да шугануть ее, пока черные не набежали, - вмешивается Калина. - А то будет нам карнавал.
   Я тяжело смотрю на него. Ничего не говорю. Калина затыкается. Все вокруг молчат.
   - Ты страшный, дядя Ивен, - произносит девочка, пугаясь моего лица, и вскакивает на ноги. - Я тебя боюсь. Мама говорит, нельзя со страшными дядями говорить.
   Девочка улепетывает со всех ног, не слушая моих уговоров остановиться. Не решаюсь двинуться с места, чтобы не перепугать ее окончательно.
   - Вот адово отродье, - сплевывает Калина.
   Молодая женщина выбегает из-за угла. Бежит навстречу девочке. Нгава вскидывает ствол - "Стой!". Женщина останавливается, затравленно глядя, как мчится к ней всхлипывающий ребенок. Под прицелом делает медленный шаг навстречу дочери. Подхватывает ее на руки. Одной рукой держа сумку, неуклюже тащит девочку прочь. Длинные черные волосы растрепались, обвили ее шею.
   - А ну, погоди! - гремит Крамер.
   Женщина обреченно замирает. Девочка уже довольно тяжела для нее, она никак не может удержать ее одной рукой. Крамер тяжело надвигается на нее с пулеметом в одной руке, с вещмешком в другой. Ребенок отчаянно цепляется за шею матери, сползая вниз.
   - На вот, возьми, - Крамер ставит пулемет на сошки и достает из вещмешка трехдневную упаковку сухпая. - Чего уставилась? Поставь ребенка-то, дура, уронишь!
   Он сует сухпай в ее сумку, сразу ставшую похожей на обожравшуюся жабу из упаковочного полиэтилена.
   - Иди, чего встала-то! - прикрикивает Крамер на онемевшую женщину. Та очухивается от оцепенения и исчезает, волоча дочь за руку.
   Под взглядами отделения Крамер усаживается на место, вытягивает ноги и закрывает глаза.
   - А сам теперь чего жрать будешь? - интересуется Калина.
   Крамер молчит. Я роюсь в вещмешке. Достаю свой сухпай. Отламываю суточный паек. Кидаю на колени Крамеру.
   - Держи, Крам.
   Трак присоединяется ко мне. И Паркер. И Мышь. И Кол.
   - Вы чего, поохренели все? - недоумевает Крамер, глядя на кучу жратвы рядом с собой. - Я этот сухпай у старшины зажилил.
   Мы дружно хохочем. Над пустой замусоренной улицей наш смех звучит жутковато. Люди через улицу опасливо косятся на наш гогот.
   - Калина, ко мне! - приказываю я.
   - Здесь, садж...
   - Я тебе не садж. Я тебе "сэр", рядовой.
   - Так точно, сэр! Виноват, сэр! - вытягивается Калина.
   - Ты базар фильтруй, морпех, - говорю я. - Мы, может, к завтрему положим тут всех к херам, но только как приказ выйдет. А пока чахни в тряпочку и рот без команды не открывай, пока я тебе вентиляции в пасти не добавил, понял? Иди, Нгаву смени. Две смены стоишь.
   - Есть, сэр! - скуластая рожа Калины - как подрумяненный пирог, скулы горят пятнами гневного румянца.
  
   -28-
  
   Нас срывают "в ружье" через час. Выспались, называется. На площади Трех вокзалов между Пятьдесят пятой и Шестьдесят восьмой, на нашем уровне - очередной несанкционированный митинг. Взлетаем на броню и мчимся по полупустым улицам. Слава Богу, гражданских машин очень мало, они успевают прижаться к обочине, пропуская колонну.
   Площадь Трех вокзалов - сплошное, шевелящееся людское море. Двойная цепь Национальной гвардии - тонкая черная нить, отделяющая море от нас. Выстраиваем машины в ряд поперек улицы. Бежим со всех сторон - наш взвод и парни из другой роты, гадая, почему нацики до сих пор не закидали все вокруг газом. Строимся в цепь. Подпираем гвардейцев.
   "Мошки" траслируют картинки. Бог ты мой! Тут и дети, и женщины! Какого хрена им тут надо? Или у кого-то совсем голову от рвения свело - путать в разборки детей? Теперь понятно, почему нацики выжидают.
   Толпа уже разогрета. Где-то орет очередной дирижер, заводя толпу идиотскими призывами. Горящие глаза. Гневные лица. Разъяренные женщины вцепляются в забрала национальных гвардейцев, поднимают их, лезут скрюченными пальцами в глаза, в рот. Те мотают головами, не в силах помешать, руки за ремни, локти сцеплены с соседями. Вторая цепь, как может, помогает товарищам, тычет дубинками поверх их плеч, остужая пыл самых шустрых, но уже видно - долго оцеплению не продержаться. Вот-вот толпа начнет свои колебания вперед-назад, прорвет цепь, размечет нас и устремится вперед, растекаясь по улицам и круша все на своем пути. Последствия таких народных гуляний мы видели, когда въезжали в Зеркальный. Мы примыкаем штыки и берем винтовки наизготовку. Где-то там, в Северо-Западном округе, живет с моей бывшей моя дочь. В центре города - квартира Ники. Мне до смерти не хочется представлять, что с ними будет, если эта разъяренная шваль ворвется в город.
   Цепь дрожит под напором толпы. Гвардейцы в центре делают шажок назад. Еще чуть-чуть - и еще шажок. Их теснят, медленно, по сантиметру, но теснят. На бубуканье стрекоз над головами никто не обращает внимания. Так, шумовой фон. Мало ли, чего там говорят имперцы.
   - Нас не считают за людей, у нас нет никаких прав, мы не можем найти работу! - надрывается откуда-то усиленный динамиками голос. Дирижеры хорошо подготовились к спектаклю. - И теперь нас выгоняют из наших жилищ, на верную смерть, на смерть от голода! Мы говорим - нам не нужно ничего, кроме справедливости! Мы говорим - мы хотим равноправия! Мы говорим - долой имперскую диктатуру. Мы говорим - да здравствует демократия и всеобщее равенство! Скажем "нет" нечеловеческому отношению. Мы - люди!
   - НЕ-Е-Т! - выдыхает толпа, - Л-Ю-У-ДИ!!
   Еще шажок. Еще несколько сантиметров назад. Где-то хрипит задыхающийся человек. Давление в толпе таково, что уже невозможно вздохнуть полной грудью.
   - Скажем "нет"...
   - НЕ-Е-ЕТ!
   - ... скажем...
   - НЕ-Е-Е-ЕТ!
   Далеко сзади, расставленные через каждые двадцать метров, командиры групп оппозиции кричат: "Вперед, и-и-и-и-раз! И-и-и-и-раз!". И людская масса раз за разом качается вперед, подталкивает и подталкивает себя в мясорубку, подчиняясь неумолимым законам толпы. Нацики держатся из последних сил. Стрекозы распыляют над краем толпы невидимую взвесь. Вдохнув ее, человек становится все более и более апатичным, ему становится все по барабану, он тупо стоит и хлопает глазами, пока через минут двадцать его не сморит сон. Нам надо продержаться еще чуть-чуть. Но дирижеры не дают нам такой возможности. У них свой сценарий. По нему мы убийцы и народ возмущен имперским произволом. Кто-то из толпы кидает петарду. Та рвется под ногами с глухим хлопком. Еще никто ничего не понял, а уже невидимый снайпер из окна башни, раз за разом выпускает в людскую массу пули из бесшумной винтовки. Брызги от разлетающихся голов летят на соседей, стиснутые телами, мертвые висят среди живых, доводя их до осатанения. "Уби-и-и-л-и-и" - истошно кричат женщины.
   - БРАТЬЯ - НАС УБИВАЮТ! ДОЛОЙ ИМПЕРСКИХ ОККУПАНТОВ!
   - ГА-А-А-А-А!!! - толпа мгновенно переходит в состояние безумия, ярость растекается от трупов стремительными кругами.
   Откуда-то летят заранее припасенные бутылки с зажигательной смесью. Несколько гвардейцев и прижатых к ним демонстрантов вспыхивают живыми факелами. Звериный вой заживо горящих существ быстро обрывается - толпа рвет оцепление и затаптывает упавших насмерть. Рассеянных, проглоченных живым потоком гвардейцев терзают на части. Живой вал стремительно накатывает на нас. Миг - и нас сомнет, закружит, порвет этой всесокрушающей силой.
   - Взвод, огонь! - командует взводный, и мир проглатывается зеленоватым свечением прицельной панорамы. Все мысли, страхи, сомнения отключаются, словно в голове щелкнули выключателем.
   Мы открываем огонь в упор, почти касаясь стволами тел, лицо к лицу, не целясь, очередями. Дульные вспышки поджигают одежду, высокоскоростные пули с сочным чмоканием прошибают горячие тела, частички разлетающейся плоти брызжут во все стороны, мы едва успеваем сделать шаг назад и примкнуть следующий магазин, раненых практически нет, перекрестный огонь крошит людей в фарш, трупы громоздятся перед нами, толпа перехлестывает через них неудержимой волной и толкает нас в ноги упавшими телами. Мы - сила, не слабее той, что нам противостоит, мы - Корпус, мы сделаны из железа, нас невозможно убить. Мы стоим почти плечо к плечу, мне передаются вибрация от выстрелов рядом стоящего Трака, его автоматический дробовик разворачивает кряжистую фигуру силой огромной отдачи, каждый его выстрел прорубает перед ним просеку, которую тут же заполняют живые, картечь вышибает из тел огромные куски, отрывает руки и головы. Где-то слева гулко долбит от бедра непрерывной очередью Крамер. Мы отбрасываем магазин за магазином, мы окутаны дымкой, под ногами скользко от крови и сами мы - словно ожившие чудища из детских страшилок - все в крови и брызгах плоти. Кажется, мы стреляем целую вечность, и когда я вгоняю в винтовку очередной магазин, я вдруг замечаю, что передо мной никого нет. Мы выкрошили авангард, остальная толпа отхлынула и сейчас рассеивается по переулкам, разнося страшную весть о побоище.
   - Третье отделение, прекратить огонь! - кричу я в ларингофон.
   - Взвод, прекратить огонь! - спустя пару секунд доносится голос взводного.
   Мы с трудом выныриваем из боевого режима, прицельная панорама больше не гипнотизирует нас, мы опускаем стволы и удивленно оглядываемся на дело рук своих. Хочется сесть на палубу, но палубы нет - мы по колено в фарше из изувеченных тел вперемежку с оторванными конечностями. Так и бредем к машинам, волоча ноги, словно в болоте. Отвык я от этих дел. Даже на Форварде такого не видел. Больше всего боюсь, что наблюю сейчас прямо себе в шлем за закрытым стеклом. Краем глаза замечаю торчащий из кармана мертвеца коммуникатор. Механически нагибаюсь, сую его в набедренный карман. Обхожу мычащее нечто в дымящейся броне национальной гвардии. Бывший человек еще жив каким-то чудом, он раскачивается, сидя на палубе, бронеперчатки слетели с его рук, и сами руки - черные головешки с сочащимися розовым трещинами. Автодоктор определяет, что мне хреново, и я ощущаю легкий укол под лопатку. Через несколько секунд звенящая тишина накатывает на меня, и я начинаю чувствовать, как играют под кожей мои мышцы. Каждая в отдельности. Я чертовски крутая машинка! Во мне столько всего наверчено! И поди ж ты - все работает, как часы. Сердце ритмично стучит, большой отлаженный насос, гонит кровь по трубам, печень чистит эту самую кровь от всякой дряни, желудок пуст и готов к приему пищи, к наполнению меня новыми силами. Автодоктор явно перестарался. Я бреду и бреду себе, не обращая внимания на многоголосый вой раненых за спиной, я равнодушен, как Будда, я посматриваю по сторонам, проверяя, чтобы мои "Лоси" не отставали, и балдею при этом - до чего же она классная штука, эта дурь.
   Нам навстречу сыплются с машин стаи нациков, они бегут - стволы наперевес, поднимают и переворачивают тела своих, и скотовозы тоже тут, им много придется поработать, но груз будет уже другим, вот и медики подкатили, много медиков, им тоже достанется, они тащат носилки, на нас оглядываются на бегу, отворачиваются, снова оглядываются, не могут отвести взгляд, такие мы - земноводные ангелы смерти, что бредут, не поднимая ног, все черно-красные - с ног до головы. И пятна белых лиц за тысячами зеркальных окон смотрят на нас с окрестных башен, их взгляды скрещиваются на нас сотнями прицельных лазеров, свербят нам спины. Под прицелами этих взглядов мы усаживаемся на броню, пачкая зеленые борта красными полосами. Никто ничего не говорит. Оглядываюсь. Мои все на месте.
   - К отметке восемь. Взвод, вперед, - командует лейтенант.
   Коробочки под нами раздувают юбки и поднимаются над палубой. Броня вибрирует от гула движков. Площадь Трех вокзалов вздрагивает и уплывает назад.
   ... Я ЗАКАЛЕН И РЕШИТЕЛЕН... Я ХОЗЯИН СУДЬБЫ СВОЕЙ... Я РОЖДЕН, ЧТОБЫ УБИВАТЬ... Я ДОЛЖЕН УБИТЬ ВРАГА РАНЬШЕ, ЧЕМ ОН УБЬЕТ МЕНЯ... ПРИ ВИДЕ ВРАГА НЕТ ЖАЛОСТИ В ДУШЕ МОЕЙ, И НЕТ В НЕЙ СОМНЕНИЙ И СТРАХА...
  
   -29-
  
   Целые сутки мы торчим в холле какого-то отеля, с комфортом расположившись среди ковров и вьющихся по стенам растений, пьем пиво, спим да бегаем в гальюн мимо хмурого портье. Нам дают отдохнуть. Нам это не помешает, все это понимают. Мы вроде бы как герои, мы не отступили, мы выполнили приказ, но почему-то приказа о поощрении нет. Не увеличиваются и наши личные счета. Командование как бы забыло про наш маленький бой. "Действия взвода признаны правильными" - вот и все комментарии. Батальонный псих прибывает с набором переносного оборудования, по очереди одевает нам на головы обручи и чего-то колдует над клавиатурой. Впервые за все время службы взводный проходит процедуры вместе с нами, с черной костью. На этот раз никакого кайфа. Легкое покалывание в висках, в голове становится тепло, и все.
   - Следующий, - говорит псих.
   Жители узнают нас на улицах, теперь они отличают морскую пехоту от прочих, наводнивших город родов войск. Но цветов нам больше не бросают. Голоролик ужасного из-за помех качества, снятый оппозицией у площади Трех вокзалов, где мы выступаем в главной роли, транслировали через подпольную станцию. Станцию быстро накрыли, но свое дело она сделала - мы теперь знамениты. И вроде все нормально, мы такие, какими нас сделали, и мы против ничего не имели, мы просто показали, что наша репутация отмороженных убийц, цепных свирепых псов - не просто пиар. Мы такие, какие мы есть и мы не забиваем голову всякой фигней, объясняя на пресс-конференциях зачем мы тут и во имя чего мы стреляем. Корпус просто выполняет приказы. И мы горды своей исполнительностью, и своей свирепостью, и на таких, как мы, и держится Империя, но вот внутри погано, словно обделался на званом приеме, и даже после сеанса у "психа" где-то глубоко остается смутное ощущение чего-то забытого, что постоянно ускользает, стоит тебе сосредоточиться и попытаться вспомнить.
   Комбат навещает нас, выслушивает рапорт взводного. Мы вскакиваем, кто в чем, тянемся смирно, он жестом отпускает нас, мы снова валимся, кто куда. Взводный своего добился. Его "Лоси" теперь на слуху. К его гордости, нас теперь даже называют "кровожадные Лоси". Он держится так, словно в одиночку город взял. Слава наша сомнительна, но, по крайней мере, строевые морпехи перестали за глаза звать нас пенсионерами. Штабные и охрана из штабного взвода сопровождают комбата. Среди них О'Хара, у нее своя работа, она что-то спрашивает у ребят, улыбается, где она - там кружок внимательных мужиков, даже наши бой-бабы не имеют к ней ничего и смеются вместе со всеми. Она что-то спрашивает, что-то рассказывает, и мне не слышно ни слова из моей берлоги между двумя монстрообразными креслами - бормотание визора делает ее речь неразборчивой. Она постепенно проходит вдоль всего холла, наконец, замечает меня. Вскакиваю.
   - Сидите, сидите, сержант, - говорит мне О'Хара.
   - Добрый день, мэм!
   - Здравствуйте, Трюдо, - она присаживается на край широкого подлокотника. - Говорят, ваше отделение отличилось?
   - Можно и так сказать, мэм, - говорю, чтобы ответить хоть что-то.
   Не говорить же ей, что меня до сих пор выворачивает, когда я вижу себя стоящим по колено в мясной каше.
   Она смотрит на меня испытующе. Мягкая улыбка трогает ее губы.
   - Я представляю, каково вам, сержант. Но вы выполнили приказ. Что бы про вас не говорили - вы молодцы.
   - Конечно, мэм, - отвечаю я болван болваном, думая про себя: "Откуда тебе знать, каково мне, дорогуша?"
   - Я действительно знаю, что с вами происходит, Ивен, - говорит она совсем тихо. - Это необходимые жертвы, поверьте.
   Я никак не могу оторваться от ее бездонных глазищ. Я все еще не отошел от вчерашнего, чувствую себя, словно после хорошей попойки, и присутствие О'Хара не возбуждает меня, как раньше, словно я вижу ее во сне.
   - Я верю... мэм. И все понимаю. Я проходил это на Форварде, мне проще, чем ребятам.
   - Мы выполняем любые приказы, - говорит она, словно убеждая в этом саму себя.
   - Конечно, мэм. Мы ведь морская пехота. Прирожденные убийцы. Нас этому и учили. Так что все нормально.
   Она качает головой, слушая мою чушь и глядя куда-то в дальний угол. Вряд ли она видит там взводного, что-то увлеченно рассказывающего комбату. Уж больно ее взгляд рассеян.
   - Ивен, что вы скажете, если я приглашу вас в бассейн после этой командировки? - неожиданно говорит она.
   - Скажу, что удивлен, мэм, - отвечаю я честно.
   - Чем же?
   - Вашим вниманием, мэм.
   - Вниманием офицера? Это так необычно?
   - Вашим вниманием, мэм, - повторяю я.
   - Вы невозможны, Ивен.
   - Какой есть, мэм.
   - Так ваш ответ - нет?
   - Мэм, я с удовольствием поучил бы вас плавать, даже если бы вы проявили ко мне просто профессиональный интерес, - я надеюсь, что мой ответ звучит не слишком двусмысленно.
   - Тогда до встречи, Ивен. И постарайтесь не поломать мою успешную карьеру, обсуждая с товарищами наш разговор, - она пружинисто поднимается, широко улыбаясь.
   - Сделаю все, что в моих силах, мэм, - отвечаю в том же тоне.
   Пока мы валяемся на мягких коврах и креслах, осажденные Латинские кварталы бьются насмерть, отражая придуманное ими самими нападение. Эти гребаные революционеры, незаметные дядечки с тихими проникновенными голосами - они своего добились. Гнусные и безжалостные имперские оккупанты проводят геноцид среди выходцев из Латинской зоны. Герои-мальчишки бросают бутылки с бензином в патрульные броневики национальной гвардии. Толпа шпаны высыпает из всех щелей и добивает дубинками и ножами тех, кто успевает выскочить. Разъяренная потерями Национальная гвардия отвечает огнем на поражение по любому скоплению людей числом больше пяти. Малые беспилотники кружат между башен, атакуют людей с оружием. Снайперы оппозиции гибнут десятками. "Мошки" обнаруживают машины, набитые взрывчаткой, и их расстреливают до того, как они успевают нанести хоть какой-то ущерб. Мы лучше подготовлены. И это наш город. Мы берем его под полный контроль. Жители Зеркального организованы в дружины, они патрулируют свои дворы, подъезды и подвалы в сопровождении вооруженной до зубов полиции. Сдуру появившихся вне своего района латино частенько побивают до потери сознания - у всех в памяти недавние взрывы, пожары, убийства и похищения. Кровь льется рекой. Латинские кварталы окружены сплошной стеной колючих растяжек и блок-постов. Латинские кварталы превращены в гетто. Тут больше нет людей - тут только изгои. Они и были изгоями, пришлыми иностранцами, ими они и остались, только теперь у всех есть повод называть вещи своими именами и не стесняться в выборе средств и выражений. Нация возмущена и сплочена, как никогда. Английская зона испытывает небывалый экономический подъем. Заводы "Дюпон" работают на полную катушку. Челноки едва успевают перевозить продукцию на орбитальные порты. Правительство Союза демократических планет прислало Императору меморандум, в котором выражает озабоченность эскалацией насилия на Шеридане, гибелью тысяч мирных жителей, а так же экономической блокадой Латинской зоны, вследствие чего миллионам граждан грозит голод. Правительство Союза Демократических планет просит Императора разрешить ввоз в Латинскую зону гуманитарной помощи - продовольствия, удобрений и мини-заводов по производству сельхозоборудования. Правительство Союза Демократических планет выражает уверенность, что здравый смысл и вера в общечеловеческие ценности помогут Земной империи разрешить кризис. Наши попивают пиво и лениво обсуждают эти и другие новости, услышанные и увиденные по визору, по правительственному каналу. Я сижу и гадаю - откуда, нахрен, взялся это самый Союз Демократических планет, из какой задницы он вылез и почему я раньше о нем ничего не слышал? И почему бы старине Генриху просто не послать этих гуманитарно-озабоченных туда, откуда они пришли?
   Я оставляю отделение на Трака. Уединяюсь в дальнем уголке холла, за кадками с широколистыми растениями, и достаю трофейный коммуникатор.
   - Слушаю, офицер, - я смотрю на напряженное лицо своей бывшей - Лоры. Она явно не может понять, кто с ней говорит.
   - Лора, это Ивен, - говорю я. - Как у вас дела? Никто не пострадал?
   - Ивен? - она облегченно вздыхает, - Я тебя не узнала. Ты меня напугал. Ты что, снова в армии?
   - В Корпусе, Лора. В Корпусе. Так у вас все в порядке?
   - Ой, да какая разница - армия, корпус... У нас все хорошо. Полиции кругом много, наш квартал беспорядки не задели. Так, пару окон выбили. Ивен, ты так неожиданно пропал. Мари тебя вспоминала. Ходили даже слухи, что тебя посадили. У тебя все нормально?
   - Были обстоятельства, теперь все хорошо. Деньги переведу в ближайшее время, - говорю я. Тема денег на содержание дочери для моей бывшей - больная тема. Сколько бы я ей не высылал, ей всегда мало. - Ты не можешь позвать Мари?
   - Сейчас позову, - она мнется, кусает губы. Добавляет нерешительно. - Ты поосторожнее там, ладно?
   Сказать, что я удивлен - ничего не сказать. Отношения между мной и моей бывшей женой трудно назвать теплыми. Все, что было когда-то между нами (а было ли?), давно растворилось под напором ежедневной суеты. Хочу сказать какую-нибудь резкость на тему того, что если меня убьют, Корпус выплатит пособие на содержание Мари, и что волноваться за мою платежеспособность не надо. И тут же мне становится стыдно за дичь, что лезет в голову - человек, может быть, от души беспокоится за меня, все же не чужие, а я думаю про нее черт знает что.
   - Ладно, - отвечаю я, - ты тоже береги себя. Передавай привет своему Генри. У меня времени мало, зови Мари.
   - Сейчас. Удачи тебе... - она исчезает.
   Пару минут сижу и разглядываю в кадре потолок ее квартиры.
   - Привет, па! - изображение дергается и фокусируется на веселой мордашке дочери.
   - Привет, солнышко! Опять перекрасила волосы?
   - Фу, папа... Мне уже пятнадцать, ты не забыл? Я уже большая!
   - Да уж вижу. Поди и мальчика себе уже завела?
   - А чего? У всех есть, пусть и у меня будет! Не хуже, чем у других! У него отец - шишка в "Дюпоне", между прочим!
   - Класс! - говорю я. - А его счет в банке проверяла? Мужики такие лгуны, так и норовят пустить пыль в глаза. А у самих карманы дырявые!
   Мы смеемся. Мари здорово подтянулась за полгода, что мы не виделись. Настоящая женщина. Даже не знаю, что ей сказать. Вот так скучаешь по человеку, а увидишь - и сказать-то нечего. Остается глупо улыбаться да натужно вспоминать какие-нибудь новости.
   - Не грузись, па. Все нормально у нас. Ты сам-то как? Говорили, тебя фараоны упекли.
   - Солнце, что за выражение!
   - Ой, да ладно, па...
   - Мари, ты уже не пацанка в песочнице. Ты красивая молодая женщина. Веди себя соответственно.
   - Ладно, па. Извини. Я соскучилась. Ты что, снова в армии?
   - Да, котенок. Так вышло. У меня все хорошо. Знаешь, я тоже соскучился. Даже не знаю, о чем говорить-то с тобой. Большая ты стала. Взрослая совсем...
   - А ты не можешь ко мне вырваться? - с надеждой спрашивает меня дочь. - Я тебя с Вацлавом познакомлю. Он клевый, честно!
   - Нет, котенок. Ты же видишь, что творится. А с Вацлавом - в другой раз. Будет приставать, скажи, что папа у тебя в морской пехоте. Придет и оторвет все лишнее.
   - Ух, ты! Ты морпех? Отпад! Па, а это вы черных уделали?! Круто вы их!
   - Все, котенок, мне пора, - меня слегка коробит от того, как легко моя дочь говорит о смерти десятков человек, я воровато оглядываюсь - нет ли начальства. - Я и так заболтался... Я просто увидеть тебя хотел. И не болтай там попусту. Я люблю тебя, милая.
   - Па, я тоже тебя люблю! Па, ты отпросись ко мне, ладно? - она шмыгает носом совсем по-детски. Слезы у нее лежат недалеко, как у матери.
   - Я постараюсь, милая. Пока!
   - Пока! - Мари шлет мне воздушный поцелуй.
   Несколько минут я тихо сижу, зажав коммуникатор между колен. Что ж я за перекати-поле такое? Моя крошка Мари стала просто леди. Скоро выскочит замуж, а я так и буду представлять ее карапузом, что любил прыгать на моих коленях и задавать глупые вопросы.
   Номер Ники долго не отвечает. Я сам не знаю, зачем звоню. Может быть, чтобы просто успокоить свою совесть? Наконец, когда я уже отчаялся дозвониться, мужское лицо появляется в кадре.
   - Да, офицер? - говорит импозантная короткая бородка.
   Я недоуменно смотрю на незнакомого человека. Панель коммуникатора подтверждает правильность соединения.
   - Нику Шкловски, пожалуйста, - говорю я, когда вежливое ожидание собеседника становится невыносимым.
   - Офицер, я юрист. Зачем вам понадобилась госпожа Шкловски?
   "Вот гнида! - думаю я. - Не могла она нормального мужика подцепить, не этого слизняка?"
   - Послушайте, юрист, вас не учили в детстве, что отвечать на звонок чужого коммуникатора невежливо? - интересуюсь я неприязненно. С чего бы это мне растекаться перед этим козлом в любезности?
   - Ваш звонок носит официальный характер? - никак не сдается бородка. Бумажная сила закона впаяна в него насмерть, она заменяет таким, как он, подкожный жир. Меня прикалывает его уверенность в силе печатного слова. Уж я-то знаю цену этим параграфам. Сутки назад мы навылет прострелили сразу десяток статей.
   - Дай мне Нику, и быстро. Не заставляй меня приехать и отбить тебе внутренности.
   Не дожидаясь, пока лицо адвокатишки примет официально-безразличное выражение, добавляю негромким "сержантским" говорком:
   - У нас в морской пехоте не принято пугать. Уж если чего сказали - сделаем. Так вот, гнида, пять секунд тебе - или ты зовешь Нику, или я сейчас приеду и ты сорок раз поскользнешься и упадешь головой в унитаз.
   Говорок действует. Он и не таких, как ты, червяк, пронимает. Бородка исчезает.
   - Дорогая, с тобой хотят поговорить. Представитель военных властей. Не говори ничего, не посоветовавшись со мной, - слышу я далекий голос.
   Мысленно чертыхаюсь. Уж этот-то сможет защитить мою кошку, даже не сомневайтесь. Любого, кто с дуру взломает его дверь, он до смерти заговорит, зачитывая статьи Уголовного и Гражданского кодексов.
   - Ты? - удивленно говорит Ника. При виде ее остро щемит в груди.
   - Конечно я, кошка. А ты кого ждала? - отвечаю как можно более непринужденно.
   Она немного нервно сглатывает. Справляется с собой.
   - Как ты? - наконец, произносит она дежурную формулу, что обычно наговаривают при встрече, не ожидая, в общем-то ответа, знакомые люди.
   - Если тебя не затруднит, попроси своего бой-френда выйти и прикрыть за собой дверь. Разговор в его присутствии напоминает мне разговор на свидании в тюрьме.
   - Это не бой-френд, - тихо отвечает Ника. - Это мой жених, Серж. Он адвокат.
   - Я догадался. И все же.
   - Серж, милый, это личный звонок. Позволь, я поговорю с ним наедине.
   Недовольное бурчание бородки глохнет вдали.
   - Итак, - поворачивается ко мне Ника, - что ты хотел мне сообщить?
   - Да брось ты этот тон, - досадливо говорю я. Меня злит, что я не могу начать разговор, злит то, что Ника так отстранена, злит, что я не могу найти в ее лице ни одной знакомой черточки. - Я просто волновался за тебя. В городе было неспокойно.
   - Неспокойно? - ехидно говорит Ника. - Теперь это так называют? Да тут просто черт знает что творилось! Трупы на улицах убрать было некому!
   - Ты не пострадала?
   - Я - нет. Благодаря Сержу. А ты, я вижу, снова в форме?
   - Да. Призвали вот.
   - Зачем ты звонишь, Ивен?
   - Сам не знаю. Я очень волновался за тебя. Рад, что у тебя все хорошо. Теперь город под контролем, можно не бояться.
   - Да уж, я видела. Вчера по визору была любопытная трансляция. Меня чуть не стошнило от вашего контроля, - неожиданно резко говорит Ника.
   - Ника, это не тема для разговора. Скажи, у тебя действительно серьезно с этим... адвокатом? - я говорю, и слова звучат до ужаса неубедительно. Фальшиво, что ли? Замечание Ники больно царапнуло внутри.
   - Поздновато ты спохватился, не находишь? - иронизирует она. Смотрит в сторону.
   - Ника, у меня стандартный призывной контракт. Всего на год. Он освобождает меня от уголовной ответственности. Все мои неприятности кончились. Мы можем начать все сначала.
   Она молча смотрит мне в глаза. Задумчиво так.
   - Ты изменился, Ивен. Помолодел. Ты на своем месте, верно?
   - Ника, я серьезно.
   - Я тоже. Не нужно было мне звонить, Ивен. В одну реку дважды не входят.
   - Ника, не говори глупостей. Я люблю тебя! - слова мои падают в пустоту.
   - Не звони мне больше, Ивен.
   Изображение сворачивается. Вот так все просто. Стоит отпустить на минуту что-то свое, близкое и родное, как его тут же подхватывают жадные влажные ручонки таких вот заботливых успешных Сержей. Пока ты таскаешься с кучей железа на горбу и жрешь всякую калорийную гадость из жестянки, они моют в лимонной воде пальцы, испачканные соком морских деликатесов.
   Мою меланхолию тревожит Трак.
   - Садж, если ты закончил, дай игрушку, - просит он.
   Надеюсь, он ничего не слышал. Отдаю ему коммуникатор. Возвращаюсь к своим. Укладываюсь на спину под пальмой, подложив вещмешок под голову. Бормотание визора над стойкой смешивается с ленивым говорком парней. По одному они потихоньку уходят потрепаться с семьями. Надеюсь, они там не сболтнут лишнего, а то особисты из меня душу вынут. Лежу, успокаивая себя, что, по крайней мере, у моих все в порядке. Как странно - я продолжаю относить Нику к "своим". Крамер возвращается последним. Чернее тучи. Молча протягивает мне коммуникатор.
   - Херово, старик? - спрашиваю я.
   Генрих кивает. Желваки его закаменели.
   - Сдюжишь?
   - Да хрена мне сделается, - он понимает мой жест, приборчик крошится в его лапах, сыплется в зев утилизатора. Вот так бы и все наши трудности: раз - и в порошок...
  
   -30-
  
   Через неделю любые, даже хорошо организованные митинги стихают при одном нашем появлении. Нас обходят далеко стороной, как зачумленных, наивные агитаторы пытают удачу где угодно, только не среди нас, и никакая сволочь не пытается поджечь наши коробочки. Матери пугают нами малышей. Мы отвечаем на оскорбление ударом приклада в зубы и открываем огонь в ответ на брошенный камень. Морпехи из разных рот словно соревнуются, кто больше настреляет. Мы как волки в овчарне, нас спустили с цепи и мы с лихвой оправдываем свою репутацию безжалостных убийц. Мы расстаемся с иллюзиями, у кого они еще были, и отбрасываем тормоза. Свобода убивать, пусть прикрытая официальной необходимостью - все равно свобода. Зажатые в тиски жестокой дисциплины мы находим себя в этой отдушине. Мы все немного съезжаем с катушек, я начинаю понимать это, когда ловлю себя на мысли, что, глядя на переходящего дорогу человека, непроизвольно считываю с панорамы шлема данные о силе ветра и расстояние до цели. Именно до цели. Все, что двигается в нашей зоне ответственности - просто цели. Психи сбиваются с ног, моют нам мозги так часто, как могут, избавляя от ночных кошмаров, и мы спим, когда выпадет часок, счастливо, как младенцы. И когда прицельная панорама переходит в боевой режим, наши головы выключаются напрочь, мы просто станки для автоматического оружия, идеально приспособленные для стрельбы из любого положения. Латино зовут нас синими собаками. Нам такой пиар - только в кайф, мы такие и есть. Единственное, что нас напрягает - отсутствие огневой поддержки. Дай нам волю, мы запрашивали бы поддержку ротного уровня по нескольку раз за день. Но взводы тяжелого оружия максимум, что могут сейчас дать - дымовую завесу из слезоточивого газа да осветительные люстры ночью, что в темноте смотрятся на своих парашютах посланцами пришельцев из космоса.
   И вот мы уходим из Зеркального. Восседаем на броне, оглядываем с высоты вновь оживленные улицы, разбитые машины уже убраны с тротуаров, пулевые щербины в стенах домов спешно заделываются. Нацики все еще патрулируют улицы, и беспилотников в небе между башнями хватает, но мы уже не нужны. Теперь тут справятся и без нас. Прохожие оглядываются нам вслед, провожают машины долгими взглядами. То ли от них мне неуютно, то ли просто настроение такое, но мне хорошо от того, что лицевая пластина опущена и мое лицо невозможно разглядеть. Мы сделали все, что от нас требовалось, хотя ощущение внутри, словно мы трахнули собственный город. По крайней мере, "они теперь свое место знают", как выразился сегодня Паркер. Кого он имел ввиду - латино, или местное правительство, или еще кого, я так и не понял. Мы все теперь избегаем говорить о том, что происходило в Зеркальном в последние дни. Порядок навели, и точка. Кому надо, пусть выясняет подробности. Мне ни к чему. Моим, судя по их лицам, - тоже. Только взводный катит на головной машине с видом победителя без страха и упрека - забрало поднято, гордый, несокрушимый, чисто выбритый, литой. Словом - кровь с коньяком. "В принципе, неплохой мужик, хоть и мудак", - думаю я. Немного сдвинут на традициях, резьба у него крутая, но кто в Корпусе не режется? Или это на меня так действуют скорый отдых и картины будущих оргий в Марве?
   ""Томми"" рычит подо мной уверенно и привычно, все молчат, даже бормотание наушника по ротному каналу стихло, благодушие постепенно охватывает меня и Зеркальный уплывает назад огромным сияющим кораблем, оставляя в себе наши страхи и сомнения.
   Марв встречает нас, как родных. Целую неделю нас готовят к чему-то, о чем и думать-то неохота. Иначе как объяснить семь дней бесшабашного загула, перемежаемого короткими пересыпами в казарме? Увеселительные заведения военного городка работают на всю катушку, комендантские службы сбиваются с ног, растаскивая драки и собирая пьяных. Жены военных неодобрительно косятся из окон на вакханалию пьяной радости, захлестнувшую обычно тихие чинные улицы и стараются не отпускать детей без сопровождения. Мы стремительно избавляемся от излишков средств, скопившихся на наших счетах. Армейские питейные заведения и учреждения красных фонарей лопатами гребут нехилые комиссионные, словно чувствуя, что после нас им долгие месяцы сидеть на голодном пайке голых окладов.
   - Где были-то? - спрашиваю у Гуса.
   - А, на побережье. Помогали нацикам лагеря охранять. Патрули по берегу, прочесывание лесов, то-се... А вы, рассказывают, Зеркальный на уши ставили?
   Молча киваю. Мы сидим в баре "Цапля". Пьем легкое винцо, чтобы растянуть совместный процесс накачивания до бровей. Виски, или там джин - пойло для молодых, что все делают в темпе. Быстро пьют, как будто опаздывают куда, быстро ввязываются в драки с пехотными, что стекаются в Марв из окрестных полевых лагерей, быстро цепляют девок и не успевают оглянуться, как увольнение закончилось, а всех воспоминаний - краткий миг, пока ты был трезвый, да занавески в номере массажного салона поутру. Мы с Гусом - старая гвардия, мы уже можем позволить себе проделывать все вышеназванное и еще много чего кроме этого, с расстановкой, смакуя детали. Мы и проделываем.
   "Цапля" - заведение для сержантского и подофицерского состава. Ходят сюда все, кому не лень, но в основном его облюбовали технари из авиакрыла дивизии. Ребята они все мирные, и хоть посматривают на нас, полевых просоленых сусликов, слегка свысока - как же, специалисты, мать их, но все же мы их не трогаем. Да и вообще, сержанты в драку лезут не так часто, как рядовые. Положение обязывает соблюдать солидность. Разве что повод шикарный выпадет - ну, там, какой-нибудь техник-оружейник спьяну стул заденет, или пальцем в грудь ткнет, перепутав с кем-нибудь, или просто сдуру, не в силах ни взгляд сфокусировать, ни выматерить как следует. Тогда конечно. Тогда на спектакль сбегаются посмотреть, кому не лень, даже коменданты не всегда спешат вмешаться, ожидая конца представления. Если бы зубы, выбитые здесь у летунов за многие годы, могли прорастать, то сквер за баром представлял бы собой непроходимые бамбуковые заросли. И еще далеко не все сержанты-морпехи такие мирные, как я. Поэтому нас оглядывают свысока только тогда, когда мы отвернулись, а так все больше норовят мимо проскочить, опустив глаза. Иногда репутация отморозков - полезная штука, и помогает общаться с другом без помех.
   - Много на счет записал? - интересуется Гус.
   - Да нет, парочку всего, - отвечаю, прихлебывая терпкую жидкость.
   - Маловато, - сомневается Гус, - Говорили, вы там чуть ли не в капусту черных крошили.
   - Так то черных, - говорю я, - Их начальство за людей не считает. На счет они не идут. Разве что если с бомбой на поясе или с пушкой. А таких мало попадалось - нацики таких и без нас пачками отстреливали.
   - А мы вот в патрулях настреляли дичи, - задумчиво говорит Гус. - Парни мои огребли халявы.
   - Потерь нет?
   - Куда ж без них, - усмехается Эрнесто. - Без потерь народ расслабляться начинает. Потери нам мотивацию обеспечивают. Одного моего снайпер в ногу подстрелил, еще один ловушку проворонил.
   - Выжил?
   - Ему ни хрена, ни царапины, а второй номер его с контузией валяется. Все ничего, да заикается, сволочь. Теперь, пока доклад сделает, партизаны уже кофе дома попивают. "З-з-десь Т-т-т-р-е-н-т. Им-м-м-мели к-к-к-он-т-а-кт..." - передразнивает Гус невезучего.
   Невольно улыбаюсь. Гус - тот еще комик, хотя и повод он выбрал для шутки - закачаешься. Вино пробуждает во мне аппетит.
   - Кэтти, нам бы горячего, - прошу пробегающую мимо официантку.
   - Есть тушеные в сметане овощи, есть телячьи отбивные, есть свинина в горшочках, - отвечает она, выставляя пиво на соседний столик.
   Смотрю на Гуса. "Отбивные?". Эрнесто пожимает плечами - все равно, мол.
   - Давайте отбивные, милая. И еще вина.
   - Хорошо, сержант, - деловитая крепкотелая девушка мчится дальше.
   - Ну, и как тебе тут? Освоился? - спрашивает Гус.
   - Да будто и не уходил вовсе. Все такое же. Взводный только мудак резьбовой, ну да это пройдет - мы у него первый опыт. Сам знаешь, хорошего начальства не бывает.
   - Это точно. Я сам такой, - смеется Гус.
   - А тебе как, не надоело еще?
   - Надоело, не надоело. Какая разница? Выбора-то все равно нет. К тому же немного осталось - еще пара лет, и я пенсионер. Хочу вот омолаживание пройти. Пока служу, половина - за счет Корпуса.
   - На молоденьких потянуло? - ехидничаю я.
   - Да пошел ты, - беззлобно огрызается Гус.
   - Жениться-то не думаешь?
   Гус не спеша допивает стакан. Облизывает губы. Склоняется ко мне.
   - Тут такое дело. Вроде как женат уже я. Неофициально, правда...
   - Сила! И давно?
   - Года три будет. Она администратор в нашем супермаркете. Классная деваха. Что-то такое в ней... - Гус шевелит в воздухе пальцами. - Ну, не передать. Я даже пить почти бросил. Не нужно стало.
   - Зовут-то как?
   - Ильза. Если ухмыльнешься, зубы выбью. Любит она меня, хотя смотрю на себя со стороны - за что вроде?
   - С чего мне ухмыляться? - серьезно отвечаю я. - Ты мужик солидный, не пацан, с деньгами. Таких бабы любят. Просто мы все кобелиться привыкли, а как остановишься - только выбирай.
   - Нет, я тебе точно зубы выбью, - вздыхает Гус, вертя в пальцах пустой стакан. - Как был ты циник, так и остался. Жизни радоваться надо.
   От удивления я чуть не поперхнулся вином.
   - Гус, ты ли это? Мы в Корпусе, не забыл? Тут все циники. У нас ведь все просто: нажал курок - за Императора, и дела нет ни до чего. Ты меня просто поражаешь!
   - Да херня все это. Жизни радоваться надо. Я это с Ильзой понимать начал. Приходишь домой, измудоханый весь, грязный, а она тебя встречает, целует, стол накрыт, и смотрит, как ем, и сама без меня не ужинает. А потом болтаем с ней ни о чем, и так легко, что словами не передать. Мне с ней без всякого траха в кайф.
   Он замолкает, ждет, пока официантка выставляет на стол тарелки. Благодарит ее кивком. Разливает нам вина.
   - Она ребенка от меня хочет. А я все оттягиваю. Боюсь чего-то. Вот так... - признается Эрнесто.
   - Дела... - только и могу сказать я.
   - А ты сам? Как твоя подруга? Ника, кажется? Видишься с ней?
   - Да нет. После того, как обложили меня, поссорился с ней. У нее теперь жених есть. Настоящий, мне не чета. Адвокат. Сытый такой, с бородкой.
   - Жалко. Клевая деваха. Высший класс. Слушай, дурень, а пошли ко мне, а? Я тебя с Ильзой познакомлю. Что мы, у меня не выпьем? - он презрительно качает бокалом.
   - Да нет, старик, извини. Не хочется что-то. Давай уж тут посидим, - меньше всего мне сейчас хочется видеть чужое счастливое гнездышко.
   - Ну, как знаешь, - легко соглашается Гус.
   И весь вечер мы накачиваемся с ним вином, травим друг другу сальные анекдоты и громко хохочем, не обращая внимания на косые взгляды за спиной.
  
   -31-
  
   В одиночестве брести по Цветочному бульвару ночью - только нервы себе тревожить. Среди ярких разноцветных огней льется сплошной людской поток, словно где-нибудь в увеселительном районе Зеркального в ночь на воскресенье, людей так много, что их смех и разговоры сливаются в ровный гул, смешиваясь с шелестом листвы на деревьях. Повсюду довольные лица, беззаботные женщины в вызывающих одеждах, лица вспыхивают улыбками. Если присмотреться - отличия от увеселительного района все же есть - не меньше половины присутствующих носят ту или иную форму, а вдоль тротуара туда-сюда курсируют моторизованные патрули с хмурыми военными копами. Такая их судьба - службу свою поганую тащить, когда все веселятся. Вечер хорош удивительно, легкий теплый ветерок шевелит ветви, небо, чистое от туч, играет переливами Спирального созвездия. И все бы хорошо, да вот не знаю я, куда податься после того, как с Гусом попрощался, а толкаться среди веселой толпы одному - не в кайф. Грустинка какая-то завязла глубоко внутри, хочется посидеть где-нибудь в тихом месте, или поговорить с кем неспешно, по душам, да нет такого места сегодня в Марве. Все заведения забиты до отказа, гул и гомон там такой, что собеседнику кричать приходится, даже в массажные салоны очередь и девочки расписаны на часы вперед. Форт-Марв отрывается напоследок, словно последние дни живет, гудит голосами, наперебой обсуждая недавние перестрелки и зачистки местности.
   Потихоньку схожу с ума. Потому как, несмотря на поздний час мне так не терпится позвонить единственному человеку, кого я сейчас хочу видеть. Госпоже лейтенанту. Господи прости, свинство какое! Я совсем мозги растерял. Так я думаю про себя, а руки, тем временем, достают коммуникатор и набирают необходимый код. Почти полночь! Сердце колотится, грозя продолбить туннель наружу. Что я ей скажу? Каким идиотом буду выглядеть?
   - Лейтенант О'Хара, слушаю вас, - лицо Шар вовсе не сонное, чего я сильно опасался. Она внимательно смотрит на меня. Глаза чуть прищурены. Узнает. - Трюдо? Что случилось? Тревога?
   - Добрый вечер, мэм. То есть, доброй ночи... - я совсем смешался. "Доброй ночи" - вроде как пожелание спокойного сна. - Мэм, ничего не случилось. Простите, что разбудил вас. Черт под руку толкнул. Я уже жалею, что позвонил.
   - Ага, значит, все-таки ничего не случилось... - она заметно расслабляется. - Тогда в чем дело? Давайте без предисловий, Трюдо. Я уже поняла - вам неловко за поздний звонок, и вы обычно более воспитаны. Так что можете перейти прямо к делу.
   - Черт возьми вашу прямолинейность, лейтенант, мэм! - я совсем смешался и уже не соображаю, что несу. Была не была! - Дело у меня простое, мэм. Я решил воспользоваться вашим приглашением в бассейн. Помните, в Зеркальном?
   - Вы большой оригинал, Ивен... - она даже игнорирует то, что я только что послал ее к черту. Или делает вид, что игнорирует. - Бассейн? Ночью? На вас спиртное плохо действует. Не пейте больше.
   Раз решившись, я иду до конца. Теперь меня танком не остановить. Я почти успокоился - самое страшное позади. Набираю воздуха.
   - Мэм, я не пьян. Немного легкого вина - не в счет. Не в моих правилах звонить даме спьяну, да еще ночью. Я прошу вас составить мне компанию. Ночью в бассейне здорово. Вы не пожалеете, мэм. - видя ее удивление, но вовсе не гнев, продолжаю: - Мэм, я понимаю, вы можете быть заняты. У вас могут быть личные причины для отказа. В конце концов, вы можете сослаться на нарушение субординации. Но, если это мне поможет - я очень боюсь, что вы пошлете меня подальше, и молюсь про себя, чтобы этого не произошло. Прошу вас, Шармила!
   О'Хара мотает головой. Ее удивленные глаза, как чайные блюдца. Она тихо смеется.
   - Ивен, вы талантливый командир.
   - Почему, мэм?
   - Вы умеете добиваться своего. Как, по-вашему, после такой речи, я могу отказаться? Кем я буду выглядеть?
   - Так ваш ответ - да? - я не верю такой удаче.
   Она снова смеется, наблюдая за мной.
   - Ивен, вы ведете себя неприлично. У вас на лице все написано. Если мы встретим комбата с такой физиономией, я окажусь в вашем отделении рядовым.
   Тщетно стараюсь сдержать улыбку. Рот у меня сейчас точно до ушей. Представляю, как глупо сейчас выгляжу, и все равно улыбаюсь, словно миллион выиграл в Военную лотерею.
   - Извините, мэм... Шармила. Я сделаю самую постную рожу, на какую способен. За вами заехать?
   - Нет уж. Дайте даме собраться. Не могу же я в таком виде выйти в свет.
   - Осмелюсь напомнить, Шар, для бассейна косметика - лишнее.
   - Отставить пререкания, сержант!
   - Есть, мэм! - дурашливо отвечаю я.
   - Ждите меня там, где стоите. Вы на Цветочном, кажется?
   - Точно, мэм. На перекрестке с Ватерлоо.
   - Ну, вот там и ждите. Постараюсь вас не задержать.
   - Буду ждать, даже если вы к утру явитесь, - заверяю я.
   - Постараюсь до этого не доводить, - она улыбается мне открытой улыбкой, совсем простой, абсолютно не эротичной, но от этого она только ближе становится, будто знакомы с нею давным-давно.
  
   -32-
  
   В ожидании О'Хара с комфортом устраиваюсь на резной лавочке. Мне хорошо виден перекресток, так что ее такси я не пропущу, точно. От скуки разглядываю веселящихся прохожих, стараясь не слишком демонстрировать свое внимание - драка и разборки с военной полицией мне сейчас ни к чему. Встречаются любопытные экземпляры. Вот молодой пехотный лейтенант, судя по полевому комбинезону, из одного из лагерей в округе, знакомится с планетой, вожделенно дефилируя под руку с шикарной полногрудой блондинкой. Все его устремления написаны на простоватом лице, он натужно шутит, блондинка с готовность смеется, вот только облом у него после выйдет - факт, потому что мест в гостиницах сегодня нет как нет, а грудастая - кукла для выхода из категории "для господ офицеров", она не проститутка, хотя за определенную мзду все они не прочь, но апартаментов у нее нету, а для случки в кустах у нее слишком высока самооценка. Так сказать, категория не та. Так что все у них кончится парой бокалов вина в простеньком ресторанчике. Или вот этот пьяненький бравый морпех, что шарит глазами по толпе, выискивая пару. С этим тоже все ясно. Нет тут для него свободной половинки, и с минуты на минуту кого-нибудь ревнивого зацепит его взгляд, направленный на спутницу, и вот уже перепалка, да еще при даме, а там и до кулаков недалеко, потом женский визг, топот патруля, и баиньки на гауптвахте, да еще минус половина оклада. А вот дамочка, стройная, изящная, на шпильках, звонко цокает себе по брусчатке, оглядываясь по сторонам, то ли пару потеряла, то ли ищет кого. Чудо из чудес - одна! Жена какого-нибудь офицера, наверное, стать не чета служебным девочкам. На нее оглядываются. Одинокая красивая женщина в такой вечер - нонсенс, и долго ей быть одной не придется. Скучающий морпех сразу делает на нее стойку, устремляется вперед сквозь поток прохожих. Взгляд дамочки, меж тем, падает на меня, и она машет мне рукой. Мне? Я удивленно оглядываюсь. Рядом никого. Внезапно приходит понимание происходящего. Бог ты мой, это же моя лейтенантша! Вскакиваю, проклиная свою невнимательность. С чего я взял, что она приедет на такси?
   - Добрый вечер, мэм. Я вас не узнал, - говорю я смущенно. И тут же подошедшему морпеху-одиночке: - Извини, дружище. Это за мной.
   Морпех, хоть и пьяненький, все же врубается. Смотрит на О'Хара, на меня. На мои петлицы. Разводит руками сожалеюще. Поворачивается кругом и шлепает себе дальше.
   - Ивен, мы не на службе. Давайте без формальностей, ладно? - улыбается лейтенант.
   - Есть, мэм! - козыряю я шутливо. - Мы договорились, что ваш интерес к плаванию - чисто профессиональный.
   - А что, зерно в этом есть. Я всегда могу сказать, что брала у вас уроки плавания. Морскому пехотинцу не к лицу плохо плавать, верно? - смеясь, она берет меня под руку и увлекает за собой.
   Мы лавируем в толпе гуляющих, и мне изрядно надоедает уворачиваться от встречных-поперечных, только ощущение тепла ее тела рядом искупает все неудобства. В такой обстановке и поговорить-то не получается. Она буксирует меня на параллельную улицу, чудо, какой классный буксир, энергии у нее - через край. Тут народу поменьше. Идем, не спеша, дружно решив не брать такси. Только сейчас до меня доходит, что я, черт меня подери, осмелился пригласить женщину-офицера на свидание. Ибо, если это не свидание - я съем свою шляпу. Ощущение очень необычно для меня. Похоже, О'Хара тоже слегка не в своей тарелке.
   - Шар, вы действительно не сердитесь за поздний звонок?
   - Ой, да ладно вам, Ивен! Сколько можно, - улыбается она. - Если бы я хотела отказаться - я бы сделала это с легкостью, не сомневайтесь.
   - Позвольте считать ваше заявление комплиментом, - шучу в ответ.
   - Ночь - просто сказка, - говорит О'Хара. - Как будто и нет войны совсем.
   - Ночь великолепна, согласен. Только вот война всюду ощущается - и веселье это истеричное, и толпа чужих пехотных невесть откуда. Да и вот те игрушки в мирный пейзаж не вписываются, - я киваю на тусклые стволы зенитного артавтомата, которые матово блестят в свете фонарей.
   - Давайте больше не будем о войне, - просит она. - Мне так беззаботно сейчас. Не хочу настроение портить. А вы правда поучите меня плавать?
   - Чудес не обещаю. Но сделаю, что смогу. Надеюсь, вы послушная ученица.
   - О, я очень старательна! Не люблю учиться, но когда приходится этим заниматься, делаю это просто отлично. Думаю, вы не слишком устанете от меня.
   - Ну что вы, Шар. Не кокетничайте. Разве от вас можно устать? - возражаю я.
   Она смотрит на меня немного искоса. Снизу вверх. Испытующе так. Молчит и улыбается мягко. Рука ее крепка и невесома одновременно. Так бы и бродил с ней всю ночь.
   Шар рассказывает мне, как училась в университете. Как потешно к ней клеился моложавый преподаватель математики. Как с группой сокурсников ходили в походы в карстовые пещеры, и как однажды она отбилась от группы и целый день блуждала одна в подземных лабиринтах, а потом выбралась на поверхность в незнакомом месте. Она говорит и говорит, постепенно забывая, где находится, глаза ее блестят, она улыбается восторженно, словно девчонка, потом она отпускает мою руку и начинает увлеченно жестикулировать. Она теряет постепенно плавную, выверенную, корректную речь, она сыплет совершенно необидными и не пошлыми жаргонизмами, студенческо-корпоративный слэнг из ее уст звучит, словно стихи. Я слушаю, боясь вставить хоть слово, чтобы не прервать ее откровения, не спугнуть ненароком. Раскрепостившись, сняв невидимую броню женщины-офицера, она превращается в живое, очаровательно-непосредственное существо. В восхитительную женщину, к которой так и тянет прикоснуться, чтобы убедиться - она настоящая. "Ей всего-то тридцать. Совсем молодая еще", - думаю я. Кажется, с сожалением думаю, потому что мои тридцать - я уж и забыл, что чувствовал тогда, как жил, и все равно - мои тридцать уже давно позади и на женщин теперь я смотрю все больше созерцательно. И злюсь на себя за это, потому как кобелизм - моя неотъемлемая черта, но вот нет чего-то в башке, хоть убей, и все больше говорить хочется, хотя иногда глазами тайком по привычке ощупываю ее фигуру, цепляюсь за ее выпуклости, и глушу в себе мальчишеский порыв - развернуть ее лицом к себе, прижать грубо, пробежать ладонями по всему ее гибкому телу, измять, как цветок.
   К бассейну приходим незаметно, словно и не прошли полгорода. В этом районе пусто, заведений в округе нет, и город шумит где-то за поворотом, просвечивая разноцветными огнями сквозь кроны деревьев. Сонный дежурный в холле, сразу видно, тут не аншлаг. Быстро переодеваемся, встречаемся у входа в зал. Сторона для рядовых ярко освещена, у бара гуляет какая-то веселая компания, пользуется пустотой, отрывается по полной. Многоголосый смех, я бы даже сказал - гогот, отражается от воды.
   - Может быть, лучше пойдем на нашу сторону? - неуверенно интересуется О'Хара. - Там никого.
   - Если пригласите - с удовольствием.
   Мы перелезаем через невысокое ограждение "для господ". Служащий смотрит на экранчик сканера. Кивает приветственно.
   - Все в порядке, лейтенант. Прошу.
   - Этот господин со мной.
   - Хорошо, мэм. Включить свет?
   О'Хара вопросительно смотрит на меня. Над дальней стенкой царит полумрак. Только редкие светильники у дна, да отсветы из соседнего отделения разбавляют тьму.
   - Оставьте так, если можно, - прошу я. - Так вполне уютно.
   - Только нырять без освещения запрещено, - предупреждает парень.
   - Не волнуйтесь, мы правила знаем, - успокаиваю я его.
   Служащий скрывается в темном коридоре. Остаемся одни в уютном сумраке, если не считать звуки веселья, доносящиеся через бортик. Зеленовато-серая вода, едва разбавленная желтыми подводными фонарями, придает помещению этакий романтический налет.
   - Ну что, поплыли? - спрашивает О'Хара.
   - С удовольствием, Шар.
   Мы опускаемся в воду и плывем по соседним дорожкам. Я неспешно гребу, стараясь не обгонять ее, О'Хара, наоборот, старается показать мне, на что способна. Плавает она, кстати, вполне сносно. Хотя это не удивительно - иначе она бы из офицерской школы пробкой вылетела.
   - Шармила, не нужно выкладываться, - прошу я ее.
   Она сбавляет темп.
   - Почему?
   - Получайте от процесса удовольствие. Вода - ваш друг. Представьте, как она проходит сквозь вас и смывает все печали. Плывите не спеша, но отдавайтесь движению полностью. Распрямляйте тело до конца и скользите.
   Она смотрит на меня удивленно. Пробует. Сбивается на барахтанье. Снова пытается. Тело ее, покрытое почти прозрачным в воде купальником, подсвеченное снизу, тюленем скользит в толще воды. Как могли ее ноги показаться мне суховатыми? Они просто великолепны! Стараюсь на разглядывать ее, точнее, стараюсь, чтобы это не выглядело слишком явно. Темнота помогает маскировать мои жадные взгляды.
   - Еще резче! Спина прямая! Выдыхайте медленно! - подбадриваю я ее.
   Она действительно легкая ученица. Старательная, но не зубрилка. Понимает меня с полуслова. Плаваем от бортика к бортику минут тридцать, пока она не сдается.
   - Передохнем?
   - Конечно, Шар. Вы и так долго продержались.
   - Да ладно вам! Терпеть не могу, когда мне льстят, - полушутя отмахивается она.
   - Я абсолютно честен. Никакой лести. Вы неплохо чувствуете воду.
   - Вы поплавайте пока без меня. Я вымотала вас, наверное, - улыбается О'Хара.
   Я ввинчиваюсь в воду. Лечу в полутьме двухударным кролем. В темпе прохожу туда-обратно, перехожу на брасс. Тело горит и просит добавки. Вода придает мне силы и словно расступается передо мной. Пятна фонарей под водой качаются перед глазами размытыми дугами. Я испытываю настоящий, ни с чем ни сравнимый кайф, словно дельфин, попавший в родную стихию после долгого перерыва. Я играю и кружусь в диком кураже, демонстрируя благосклонной самке свои достоинства. Я рассекаю воду тредженом. Я выпрыгиваю над водой в энергичном баттерфляе. Я ныряю и с десяток метров плыву под водой, и в заключение торпедой выметываюсь на стенку, обрушив на мозаичный мягкий пол поток воды. О'Хара сидит, обняв колени и не спускает с меня глаз.
   - Вы просто артист, Ивен, - наконец, говорит она.
   - Вы преувеличиваете, Шар. Но я рад, что вам понравилось.
   Некоторое время мы сидим рядом, болтая ногами в воде.
   - Знаете, а в Древней Греции человек, не умевший читать и плавать, считался невежественным, - говорю я.
   - Ну, по меркам древних греков, Ивен, вы профессор, не иначе.
   Смех ее задевает внутри меня какие-то струнки, я подвешен на этих струнках, как деревянная суставчатая кукла, и управляет она мною не хуже опытного кукловода. Мне хочется обнять госпожу лейтенанта или просто взять за руку, такая она сейчас близкая. Но я понимаю: это предел, за который лучше не переступать. Как там намедни говорил Гус: "без всякого траха в кайф". Или что-то вроде. Когда я рядом с Шармилой, Ника отпускает меня. Не тревожит больше. Дай ей Бог счастья, за все, что она для меня сделала. Я был с нею счастлив целый год, это само по себе не мало. Добрая память о моей длиннолапой кошке - все, что мне осталось. И мне так легко от этого, что хочется глупости делать. Мы болтаем с Шар просто так, ни о чем. И понимаем, что вот-вот начнем о личном, наши занятия плаваньем - глупейший предлог, наивный обман окружающих, и нас тянет друг к другу, но проклятые условности не позволяют перешагнуть рамки. Нас словно силовой барьер разделяет. Говорить можно, а прикоснуться - никак. И смотрит она на меня искоса так, словно видит насквозь, и улыбается грустно, читая мои глупые мыслишки.
   - Выпьете чего-нибудь? - интересуюсь я.
   - Не знаю. Чего-нибудь легкого. Лучше минеральной воды.
   Бар на нашей половине не работает, так что я пулей перемахиваю на другую сторону и проталкиваюсь между пьяных верзил к стойке. Бармен выслушивает мой заказ с кислой физиономией. Да уж, на мне ты много не заработаешь, парень.
   Мы устраиваемся в проточных ваннах с теплой водой. В этом углу света почти совсем нет. Глаза О'Хара - блестящие точки в полутьме. Я улыбаюсь, глядя на нее.
   - У вас глаза в темноте светятся, Шар. Как у ведьмы. Или как у кошки, - со смешком говорю я в ответ на ее немой вопрос.
   - Ну, знаете, Ивен! Впервые мужчина ухаживает за мной, называя ведьмой, - притворно возмущается она.
   - Ведьма - это комплимент. Вроде породистой стервы. Некоторым женщинам нравится. Очевидно, вы не тот тип.
   - Что с вас взять. Все полевые морпехи - жуткие мужланы! А так все хорошо начиналось...
   Мы смеемся и продолжаем никчемный треп. Просто так. Я будто вне времени, мне сейчас все по барабану. Только бы эта ночь не кончалась.
   - Ивен, у вас ведь есть жена в Зеркальном? Ну, или гражданская жена. - внезапно, без перехода, интересуется О'Хара, глядя на воду.
   - С женой я в разводе. С гражданской - тоже.
   - Мне показалось, вы были чем-то расстроены в гостинице, когда говорили по коммуникатору.
   - Да как вам сказать...
   - Если не хотите, отвечать не нужно, - говорит она, по-прежнему не отрывая глаз от воды.
   - Я с дочерью говорил. Большая уже - пятнадцать ей. Сто лет ее не видел. А потом с Никой.
   - Ника - эта ваша жена?
   - Скорее подруга. Хотя... мы с ней год вместе прожили. Наверное, можно сказать, что и жена, - немного помолчав, добавляю: - Была...
   - Простите, что разбередила вас, Ивен, - тихо произносит Шармила.
   - Я сам ее спровадил, когда полоса пошла...
   - Полоса?
   - Полоса неудач, - поясняю я. - Склад сгорел вместе с товаром, страховка накрылась, потом обвинение в коррупции. Плюс невыполненные обязательства перед партнерами. Покатилось как-то все. Я решил, что ни к чему ее во все это впутывать. Корпус с призывом выручил меня крупно. Я бы сейчас уже кровью в шахте кашлял.
   - Вы ее любите, Ивен?
   Молча смотрю на нее. Она упорно не смотрит мне в лицо. Губы ее чуть напряжены. Я боюсь признаться, что Ника да, она моя, она клок сердца с собой забрала, но вот что со мной сейчас творится, сам понять пытаюсь. И дать однозначный ответ в присутствии Шар - значит выбор сделать. И я проявляю малодушие.
   - Уже не знаю. Она выходит замуж, так что в любом случае - это не важно. Вы по службе интересуетесь, Шар?
   Она, наконец, поворачивает голову. Глаза ее снова отражают далекий свет. Она качает головой.
   - Ну что вы, Ивен. Какая служба, в самом деле. Что же вы такой недоверчивый? Или это просто броня? Не подходи, укушу?
   Я улыбаюсь грустно.
   - Хотите еще поплавать?
   - Попозже. Давайте так еще посидим. Здесь так романтично.
   Она ложится на спину, забрасывает руки за голову. Вода струится по ее телу, купальник снова прозрачен, я вижу каждую ее черточку, даже пятнышки сосков могу разглядеть, если мне в темноте не привиделось. Я поздно спохватываюсь, она повернула голову и смотрит на меня в упор, кажется, она видит в темноте, я смущенно улыбаюсь, застигнутый на месте преступления, что еще остается. Она меня провоцирует.
   - В официальной части вашего файла сказано, что вы не замужем. Это верно?
   - Конечно, верно. Предвосхищая ваш следующий вопрос, Ивен, я живу одна, постоянного сожителя не имею.
   - Что так?
   Удивительно, что ей не приходит в голову послать меня с моими вопросами.
   - Да так как-то. Жила в гражданском браке после университета, муж мой - молодой преподаватель, учился на пару курсов старше меня. Когда в офицерскую школу пошла, он меня не понял. Расстались.
   - Как странно...
   - Что именно? - она приподнимается на локте, смотрит пытливо.
   - Да все. Вы пошли в армию, наплевав на мнение близкого человека. Он остался один, хотя вполне мог жить с вами в служебной квартире.
   - Видимо, мы были недостаточно близки, - говорит она задумчиво.
   - Господи, да куда ближе-то, Шар? Вы ведь не просто соседи! - взгляд ее становится удивленным. Спохватываюсь: - Извините, Шармила. Несет меня что-то...
   - Все в порядке, Ивен. А вы страстный человек. Вы способны удивить.
   - С вашего позволения, Шар, я немного поплаваю, - говорю я и ретируюсь в воду остудить голову.
  
   -33-
  
   Марв немного поутих за пару часов. Праздный народ забился под сияющие вывески. Прогуливаясь под руку, мы медленно идем по цепочке ярких уличных фонарей. Их желто-красные огни, пробиваясь через зелень деревьев, расцвечивают палубу размытыми узорами.
   - Не хотите куда-нибудь зайти, Шар?
   - А вам этого хочется?
   - Если вы не слишком устали.
   - У меня трехдневный отпуск. Отосплюсь завтра. Правда, сегодня все приличные заведения переполнены. Те, что еще открыты.
   Я не знаю, что мне такого сказать и что сделать, чтобы эта женщина побыла со мною рядом еще немного. Так не хочется ее отпускать. Не было у меня таких проблем раньше. Все получалось как-то само собой. А сейчас - будто я наркоман какой. Не могу от нее оторваться, и точка.
   - Вечер получился волшебный, Шармила. Спасибо вам, - говорю я.
   Вместо ответа она прижимается ко мне теснее. И улыбается. Я ее не вижу, ее улыбку, просто чувствую. Иду совсем-совсем тихо, чтобы не разрушить ощущение ее близости. Черт меня возьми, да что это со мной?
   - Вы сейчас на базу, Ивен?
   Я представляю, как упаду на жесткую шконку в пустой гулкой казарме, освещенной тусклым дежурным светом. Контраст с действительностью получается такой, что я даже вздрагиваю.
   - Только не туда, - убежденно говорю я. - У меня законные трое суток, и на базу я - ни ногой.
   Она снова улыбается, думая о чем-то своем, на этот раз я поворачиваю голову и вижу ямочки на ее щеках.
   - Если у вас нет других планов, я могу пригласить вас в гости, - неожиданно говорит она. Бросает на меня быстрый взгляд и добавляет: - Это не то, что вы подумали, Ивен. Спать будете в гостиной, на диване.
   Наверное, моя обиженная физиономия говорит сама за себя. О'Хара заливисто смеется.
   - Я просто расставляю все точки над "i", - поясняет она сквозь смех. - Я вовсе не хотела вас обидеть, Ивен.
   Губы мои растягиваются в улыбку сами собой. Вечер с Шар не кончается - что может быть лучше?
   - Знаете, после такого вечера неплохо было бы подкрепиться. Я чувствую себя обязанной. За урок плавания в особенности. Тем более, что с рестораном я вас продинамила, - "динамила" вылетает из нее настолько естественно, словно я говорю со старшекурсницей где-нибудь в студенческом кампусе. - Так что позвольте я угощу вас домашним ужином. Не лучшее время для еды, моего диетолога хватил бы удар от такого распорядка. Но мы солдаты, нам ведь не привыкать питаться, когда есть возможность, верно? Я решила - приготовлю вам дахи маччи.
   При упоминании о еде, я ощущаю голод. Будто и не ужинал сегодня с Гусом.
   - Это верно. Жуем все, что шевелится. А это, что вы назвали, оно летает или ползает? - осторожно интересуюсь я.
   О'Хара хитро смотрит на меня. Испытывает мое терпение, явно наслаждается моим любопытством.
   - Это плавает, - наконец, отвечает она. - Я с Кришнагири Упаван, с индийской планеты, не забыли? Вы путаете индийскую кухню с китайской. Дахи маччи - блюдо из рыбы.
   - Сырой?
   - Ивен, я похожа на японку? Это не японская и даже не корейская кухня. Это - индийская. Мы не едим рыбу сырой.
   - Вы и на индианку не похожи, Шар, - честно признаюсь я. - А из ваших рук я съем даже сырого ежа.
   - Смелое утверждение, - щурится она. - Надо подумать...
   - Рыба вполне подойдет, не утруждайтесь, Шармила, - быстро добавляю я.
   - Ну-ну. А на закуску, - она продолжает возбуждать мои звериные инстинкты, - я приготовлю пакоры с таматар чатни.
   - Не ожидал от вас, Шармила, - скорбно говорю я.
   - Жареные в тесте овощи с чем-то вроде томатного соуса, только в сто раз вкуснее, - с улыбкой переводит она.
   - Шар, вы просто искуситель какой-то. Но продукты за мой счет, - пробую я поторговаться.
   - Боитесь показаться невоспитанным? Я вас разочарую - специй, которые я использую, тут не продают. Так что придется вам смириться с ролью гостя.
   - Шар, вы специально мною манипулируете или это в вас от природы? С вами, как на минном поле, неизвестно, на что наступишь в следующий момент, - жалуюсь я.
   - Вас это напрягает?
   - Не особенно. Но непривычно как-то. Вы очень необычная женщина, лейтенант, мэм.
   - Это индивидуальная реакция на вас, сержант, - с улыбкой отвечает она. - Терпите. Я еще не решила - нравится мне видеть недоумение на вашем лице, или вы материнский инстинкт во мне будите.
   - Надеюсь, что ни то, ни другое, Шармила, - но сказать я хочу совершенно не то. Вовремя прикусываю язык.
   Она отпускает мой локоть, достает из сумочки коммуникатор и начинает инструктировать домашнюю систему. Я смотрю на нее и слушаю, открыв рот, словно она говорит на другом языке, незнакомом, красивом и ритмичном. Видел я искусных поваров, но такое...
   - ... и не забудь вынуть гвоздику и лавровый лист, после того, как чатни загустеет... - строго выговаривает она автоповару, - ... масло с пакор должно стечь сразу после жарки... лук жарить, пока не станет прозрачным, а не как в прошлый раз... кефир свежий закажи, только не жирный... имбирная паста в третьем контейнере... дахи маччи подашь горячим... чапати сохрани теплым, но не горячим... на десерт - митхи ласси... мед не забудь... готовность - через час.
   Она прячет коммуникатор. Торжествующе смотрит на меня.
   - Вы просто как генерал на поле боя, Шармила, - спешу я выразить ей свое восхищение.
   - Удивляетесь, наверное, что готовлю не сама?
   - Ну, автоповар в простом индийском доме я представляю с трудом, - отвечаю как можно более дипломатично.
   - Правильно не представляете, - вздыхает она. - Если бы я жила на Кришнагири, замуж бы вряд ли вышла. Такая неумеха там не нужна никому, даже в продвинутых белых семьях. А автоповар - умница, я сама его программировала. Иногда я балуюсь вкусностями, к которым в детстве привыкла. Ем и дом вспоминаю. Правда, там я их ела не слишком часто - мама меня держала в строгости.
   Она улыбается немного грустно. Снова берет меня под руку. Патрульный джип медленно катит мимо, освещая нас фарами. Наши длинноногие тени с короткими туловищами прыгают с тротуара на стену и прячутся в ней. Я слышу, как пищит в машине сканер, считывая данные с "пауков" - биочипов у основания шеи. Мы снова одни. За разговором расстояние незаметно. Мы сворачиваем с Цветочного бульвара и через пару кварталов приходим к дому Шар. Уютному четырехквартирному особнячку с отдельным подъездом на каждого жильца. Неотличимому от десятков близнецов, выстроившихся в ряд и теряющихся в темноте скверов.
   - Вот мы и пришли, - просто говорит О'Хара и отпускает меня.
   Я ощущаю себя под прицелом сотен глаз. Дурь, конечно, спят все давно. Воображение рисует лицо комбата, читающего доклад службы наблюдения о нежелательных личных связях и почему-то взводного с прищуренными внимательными глазами. Я готов прикоснуться к чему-то запретному. Настолько запретному, что даже разговоры об этом - табу. Я поднимаю ноги, они оплетены травой-путанкой, я продираюсь сквозь ее заросли, невесть откуда взявшимся на брусчатой палубе, и жалею, что на мне нет брони с ее мощными усилителями мускулатуры. Предатель-фонарь огромным целеуказателем высвечивает мою фигуру на пустом пространстве ночной улицы. Я виден в мельчайших деталях. Мои подленькие устремления и трусливые мыслишки видны в системах слежения, как на ладони. Виски стиснуты ледяной рукой. Я упрямо продираюсь к спасительной темноте мозаичной дорожки у невысокого крыльца. Невидимая рука тянет меня за шиворот. Трудно дышать.
   - Ну, что же вы, Ивен! Входите! - изящная фигура О'Хара четко вырисована на фоне яркого светового прямоугольника.
   Свежий ночной воздух с шумом врывается в мои легкие. Я делаю глубокий вдох и поднимаюсь по каменным ступенькам.
  
   -34-
  
   Непонятная скованность не отпускает меня. Я сконфужен, словно меня поймали на месте мелкого преступления - ну, там, конфету в супермаркете в карман сунул, или что-то подобное. Шар пропускает меня вперед и слегка подталкивает, буквально заставляя идти вперед. Смотрит сбоку снисходительно и немного насмешливо. Или это мне кажется? Я останавливаюсь на пороге и удивленно осматриваюсь. Ее квартира дышит уютом. Нет, не так. Каким-то непередаваемым аскетическим комфортом, смесью рациональности и женского тепла, что ли. Просторная квадратная комната. Дышится легко. Стилизованный под старину грубый дощатый пол. На окнах - шторы из струящегося золотистого шелка. Стены в бежевых тонах. Золотая фигура Будды на полосатом ковре в центре комнаты напоминает мне о суетности жизни. Широкая напольная ваза с водяными цветами. Низкий столик, весь поделенный на узорчатые квадраты, инкрустированный то ли латунью, то ли бронзой. Темное стекло заливает его поверхность, матовые блики светильников играют на нем, сами светильники горят на стенах почти настоящим, живым огнем из витых подсвечников. Большое зеркало в тяжелой резной раме. Низкий диван-ложе с изогнутыми кривыми ножками и полосатыми же подушками. Дальний угол оплели какие-то живые зеленые плети. Между штор проглядывают резные деревянные ставни. Тяжелый книжный шкаф темного дерева, весь потемневший от времени, сквозь забранные стеклом решетки проглядывают корешки настоящих бумажных книг. Чужое жилье - как живое существо, оно осязаемо манит меня к себе, зовет поболтать о глупостях. Мне хочется сбросить свои грубые ботинки и усесться на пушистый ворс ковра, погрузив в него пальцы. Золотой истукан насмешливо смотрит сквозь меня.
   - Ну, как вам мое логово? - слегка напряженно интересуется из-за спины О'Хара.
   Я просто молча развожу руками. Что я могу ответить? Дом способен сказать о человеке больше, чем он сам. Дом - чья-то распахнутая душа. Смотрю на вопрошающее лицо Шармилы.
   - Лейтенант, какого черта вы забыли в Корпусе? - говорю я первое, что приходит на ум.
   Она смеется, подталкивая меня к диванчику. Сбрасывает шпильки и становится похожей просто на гибкую кошку на мягких лапах.
   - Я хочу сесть на пол, Шар. Это не будем невежливым? - мою сорванную крышу без остановки несет бурным потоком. Я раскрепощен донельзя. И близостью Шар, и волшебной атмосферой ее жилища.
   Она сбрасывает на пол у столика пару полосатых подушек.
   - Господи, Ивен! Да будьте же как дома! Я сама частенько пью чай, сидя на полу. Мне так уютно. Можете разуться, если вам так будет удобнее. Эй, дом, накрывай на стол! - произносит она в сторону бамбуковой завесы.
   - Вы не слишком хотите спать? Я вас не уморила? Поскучаете без меня минуту? Осмотритесь пока, поройтесь в книгах, - она сует мне пульт визора и исчезает где-то среди зеленых плетей.
   Я нахожу панель пневмодоставки спрятанной за темным стеклом старинного бюро. Оглядываюсь через плечо, чтобы меня не застали за неприличным занятием. Огромный живой хищник, тигр, кажется, крадется в тростнике, пристально глядя на меня желтыми глазищами с настенного панно, сложенного из разноцветных кусочков дерева. Роюсь в меню, отбрасываю прочь целые виртуальные шеренги призрачных объемных изображений, чертыхаюсь тихонько, продираясь сквозь сотни наименований ассортимента. Армейские супермаркеты есть в каждом военном городке, там можно купить что хочешь, даже слона живого, если блажь в голову взбредет, но вот то, что нужно, искать будешь, пока пальцы не посинеют. Едва успеваю выдернуть из щели считывателя свою платежную карточку, как в комнату вновь впархивает О'Хара. Она уже переоделась. Длинное платье с глухим воротом и открытой спиной оттеняет ее пронзительные глазищи и выгодно подчеркивает породистую шею. Вся она - воплощенное женское начало, такой дух притягательности от нее идет, что желание обнять ее за осиную талию становится попросту нестерпимым. Нервно сглатываю внезапно образовавшийся в горле комок.
   - Ну, вот и я. Не скучали?
   Вопросительная полуулыбка трогает ее губы, она немного смущена, я тоже, я хлопаю глазами, не зная, что сказать, все слова провалились куда-то в желудок, вместе с наконец проглоченным комком, я молча улыбаюсь в ответ, поднимаюсь и жду пока она устроится на диванчике.
   - Ничего, если я сяду по-домашнему? - спрашивает она и, не дожидаясь ответа, сама непосредственность, поджимает ноги под себя.
   - Хотите послушать музыку?
   - Шар, вы меня смущаете, - наконец, справляюсь я с собой. - Я у вас в гостях, надеюсь. И полностью полагаюсь на ваш вкус хозяйки. Могу лишь добавить, что все, что вы сделаете, мне будет приятно.
   - Все-все? - недоверчиво переспрашивает она.
   - Абсолютно, - заверяю я серьезно.
   - Железяка, музыку! - приказывает она.
   Я невольно вздрагиваю. Такие похожие интонации звучат, словно Ника снова рядом. Вот уж точно, карма! Музыка течет откуда-то снизу, растекается вдоль пола и волнами тянется к потолку. Что-то из новой классики. Я в этом совершенно не разбираюсь, но эта мелодия удивительно уместна сейчас. Звуки скрипок обволакивают меня, словно теплый туман.
   - Ужин будет вот-вот. Потерпите, Ивен. Вы не слишком голодны? Выпьете чего-нибудь?
   - Того же, что и вы, Шармила, - отвечаю пересохшими губами. Питье мне и вправду не помешает.
   - Обычно я не пью спиртное. Но с вами, так и быть, - улыбается она. - Железяка, рому!
   Ого! Однако и вкусы у моей визави! Инкрустированный узором из дерева гравистолик подплывает к нам. Вазочка со льдом. Два бокала. Пузатая бутылочка темного стекла с узнаваемой красной, как кровь, этикеткой. Дела... Ром - напиток грубый, точнее, тот напиток армейской поставки, что подают в наших заведениях для младшего комсостава. Этот - аристократ, лучший сорт, выпускаемый у наших заклятых "друзей" в Латинской зоне. Почти весь он идет на экспорт, полторы сотни кредитов за вот такую бутылочку. Работяга-пеон может полгода кормить свою многодетную семью за такую сумму.
   - Держу специально для гостей, - поясняет О'Хара, поймав мой удивленный взгляд. - Надеюсь, вы такое потребляете.
   Наполняю бокалы льдом. Темный густой напиток струится по ледяным кубикам.
   - Была не была! За приятный вечер! - она отчаянно улыбается и делает маленький глоток. Держится мужественно. Лишь распахнутые глаза слегка повлажнели. Она старается дышать ртом, держа марку несокрушимой леди.
   Делаю глоток и я. Ледяная пахучая жидкость катится вниз. Через секунду приходит ощущение, словно глотнул раскаленной лавы. Напиточек-то того, не для всех!
   - То, что вы сейчас сказали, - это шутка, или дежурный комплимент? - спрашивает она, искоса глядя на меня сверху вниз. Я так и не удосужился пересесть на диванчик, оседлав подушку на полу.
   - Что именно?
   - Будто вам приятно все, что я сделаю, - она покачивает бокалом, кубики подтаявшего льда тихо позванивают.
   - Шар, вы ставите меня в неловкое положение... - в замешательстве начинаю я.
   - Да нет же, Ивен, перестаньте, - она досадливо морщится, делает маленький глоток, смотрит пристально и требовательно. Я - бедный кролик, не в силах оторваться от ее гипнотического взгляда. - Мы одни, и отбросьте, наконец, свои представления о межличностных отношениях. Побудьте просто мужчиной, ответьте откровенно. Если можете, - добавляет она.
   - Шар, я действительно в неловком положении. И не по той причине, что вы назвали, - поспешно добавляю, увидев, как брови ее вновь ползут к переносице. - Вы хотите, чтобы я сказал, что вы интересны мне как женщина?
   - Тут так одиноко, Ивен, - неожиданно говорит она, откидываясь на покатую спинку. Взгляд ее жжет, я ничего вокруг не вижу, кроме ее глаз, все, что кроме, словно плывет, теряет очертания. Или это ром старается? - Здесь откровенно не с кем общаться. Понимаете? Любой мужчина, с которым я пытаюсь поговорить хотя бы о музыке, напрягается и кроме "да" и "нет" выдать ничего не может. Или ждет минуты, когда я стану достаточно пьяна, чтобы затащить меня в постель.
   - Я их вполне могу понять, Шармила, - замечаю я.
   Она смотрит гневно. Ноздри ее трепещут. Я жду, когда она откроет рот и вышибет меня вон. Может, так оно и к лучшему? "Не найди проблему на свою задницу" - золотой девиз морпеха. Но она молчит. Опускает глаза в бокал и молчит, сосредоточенно считая ледышки.
   - Во-первых, вы офицер по работе с личным составом. Любой, кто прослужил несколько лет, будет каждое ваше слово воспринимать как проверку, очередной тест, вы для него - не человек. Вы - офицер по работе с личным составом, и точка. Вы видели, как изощряются особисты? А знаете, почему их не любят? Да потому, что они как люди говорить не способны, в каждом их слове подлянка видится, скрытый подвох. И потому они давить начинают, склоняя собеседника к контакту, и психологические приемы в ход пускают, и ловят на слове, но их за это еще больше не любят. И сами они на эту удочку попадаются, накручивают с самого начала, потому что в их искренность не верят, так чего душу открывать? А кому охота по минному полю ходить? Когда любое слово, самая невинная фраза, против тебя может быть использована. И этот процесс бесконечной накрутки, он пока у кого-то нервы не выдержат, или время не выйдет. Понимаете? Вот и с вами то же самое. Вы думаете, почему я с вами откровенен? Ну, или почти? Да мне терять нечего, я контракт на год имею, я призывник, меня не держит тут ничего, а вот если я завтра на пять лет подпишусь, тогда другое дело, Шар. И тогда любая ваша улыбка будет восприниматься как провокация. Это выше меня, как человека, это просто внутри. Это привито, и я с этим сделать ничего не смогу. Я и сейчас на минном поле, я ни черта понять не могу, почему вы со мной тут, я у вас в гостях, и если это ваша работа, тогда вас пожалеть только остается, потому как тогда Корпус у вас последние крохи отнял и вы просто гайка в колесе.
   Ром придает мне смелости, я отпиваю еще.
   - А во-вторых? - спрашивает О'Хара.
   - А во-вторых, Шар, вы в зеркало на себя часто смотрите? Любой нормальный мужик, если он мужик, на вас стойку сделает. Поэтому, если он рискнуть решил и подлянки ваши пропустил, он на поступок идет. Не надо его за животное считать. Он через себя переступает, а что ухаживать не умеет - это его трудности, вовсе не недостаток. И в койке с вами оказаться для него - это событие, которое его карьеру перевешивает, все его благополучие. Женщину тут получить на часок - только выбирай, сами знаете. А вот он вас хочет, не продажную девку. Он ставит все на кон ради вас, а вы его - мордой об стол. Это жестоко, Шар. Если он пьяная скотина, так и нечего ему надежду давать. Сплавьте его на такси. Кстати, я, кажется, тоже того... Ваш ром на пустой желудок - просто динамит.
   Я виновато пожимаю плечами.
   - Спасибо за откровенность, - тихо говорит она.
   - Я глупостей наговорил, извините, Шармила. Или лейтенант, мэм?
   - Да бросьте вы, Ивен, - она опускает ноги на пол. Склоняется ко мне: - И все же, ответьте на мой вопрос. Пожалуйста.
   - Шармила, мне с вами очень хорошо. И... меня очень к вам влечет, - неожиданно признаюсь я. Добавляю, словно извиняясь: - Не только физически...
   Звякает приемник пневмодоставки в углу. Как кстати. О'Хара недоуменно оглядывается.
   - Вы что-то заказали?
   - Откройте, - улыбаюсь я.
   Она послушно приседает перед бюро. Шелестит транспортной упаковкой. В руках ее - шикарная белая лилия. Женщина удивленно смотрит на нее, словно перед нею не цветок, а какая-то экзотическая бомба. Изумление в ее глазах настолько неподдельно, что невольно передается и мне.
   - Что-то не так, Шар?
   - Это... мне? - тихо спрашивает она, бережно держит нежное творение какой-то местной оранжереи.
   - Конечно, Шар. Разве тут есть еще какая-то дама? - улыбаюсь я. - Дамам принято дарить цветы. Во всяком случае, этому меня учила мама. Надеюсь, я не нарушил никаких национальных традиций?
   - Вы не поверите, Ивен, с тех пор, как я в Корпусе, мне ни разу не дарили цветов, - она так и сидит у открытого бюро, осторожно баюкая лилию. Она так смотрит на меня, что я сейчас сотню партизан передавлю без всякого оружия, за такой взгляд любой нормальный мужик всю жизнь ей отдаст, и все равно мало.
   Запах, восхитительный запах прибывшего ужина (или уже завтрака?) вклинивается между нами. Мы всплываем, мы отводим глаза, я словно очнулся от наваждения, если бы не столик с фантастически красивыми блюдами, мы так и сидели бы, глядя в глаза друг другу.
   - Прошу к столу, Ивен, - О'Хара включает в себе радушную хозяйку. - Надеюсь, у вас нет аллергии на острое.
  
   -35-
  
   Я слежу за тем, как и что ест О'Хара, и старательно подражаю ей. Я обмакиваю кусочки жареных в тесте овощей в густую красную массу - соус. Я отщипываю кусочки хлеба - странных обжаренных со всех сторон шариков. Я борюсь с рыбной мякотью, истекающей паром, и никак не желающей удерживаться на кончике вилки. Блюда выглядят необычно. Тонны пряностей придают им желто-красные тона. Есть это без подготовки - самый экстремальный вид спорта из тех, что я знаю. Вкус всего этого - бесподобен, но одновременно жгучие тона специй соревнуются друг с другом, кто быстрее сожжет мой язык и пищевод. Я ем крохотными кусочками, часто прикладываюсь к бокалу с водой, но все равно, в животе моем грядет революция и никакая Национальная гвардия не в силах ее предотвратить. Странное дело, огнеподобный эффект не забивает вкуса рыбы и я сквозь слезы наслаждаюсь нежной мякотью. Я мужественно продолжаю истязать себя, не могу же я ударить в грязь лицом перед дамой? О'Хара, крепкая штучка, ковыряет понемногу того-другого, и непохоже, чтобы она испытывала какое-то неудобство от жгучего вкуса.
   - Шар, вы питаетесь так каждый день? - интересуюсь я после очередного глотка родниковой воды.
   - Ну что вы, Ивен, - улыбается она. - Как можно? От силы несколько раз в месяц. Эта еда напоминает мне дом. Вам не нравится?
   - Что вы, Шар! Все очень вкусно! - заверяю я и в подтверждение своих слов обмакиваю хрустящий шарик в соус и храбро отправляю его в рот.
   Она смотрит на меня недоверчиво.
   - Вам действительно нравится?
   - Обожаю острое, - подтверждаю я, прожевав, и я не лгу, это святая правда, вот только я умалчиваю о том, что самое острое блюдо, из тех, что я ел, все равно что пресная овсяная размазня на фоне того, что сейчас на столе.
   - Я рада, Ивен, - она поочередно показывает вилкой на блюда, как экскурсовод в музее. - Это чапати - хлеб. Вот эта рыба - дахи маччи. Это пакоры - овощи в тесте. Вот этот соус - аналог томатного кетчупа. Только немного другой по составу. Таматар чатни.
   Я наслаждаюсь музыкой незнакомых названий. Так неожиданно встретить в обычном офицере, пусть и очаровательной женщине, такую начинку, пахнущую детскими представлениями о путешествиях и далеких волшебных странах.
   - Расскажите о вашей родине, Шармила, - прошу я.
   Она видит, что дальнейшая дегустация приведет меня на госпитальную койку. Чудо, как она деликатна и одновременно внимательна. Она действительно прекрасная хозяйка. Она делает жест, напоминающий щелчок, и произносит:
   - Десерт.
   Столик с высокими стаканами и прозрачным кувшином с белой пенной жидкостью внутри тычется ей в ноги.
   - Митхи ласси. Молочный коктейль с фруктами и медом. Пейте смело, не бойтесь, - она подает мне душистый сладкий напиток.
   Я делаю осторожный глоток. Недурно. Повторяю смелее. Огонь у меня внутри шипит и гаснет, исходя горячим паром.
   - Очень вкусно, Шар. Вы восхитительная хозяйка, - произношу я простенький комплимент. И я ничуть не кривлю душой.
   Она улыбается. Снова поджимает ноги под себя, устраиваясь поудобнее. Со стаканом в руке начинает рассказ:
   - Я уже говорила, что родилась на Кришнагири Упаван. Обычно говорят просто - Кришнагири. Это индийская планета. Нет, не так, - поправляется она, - планета самая что ни на есть имперская, без всяких там особых статусов и национальных привилегий. Просто заселили ее выходцами из земной Индии. Это что-то жуткое, скажу я вам. Миллионы людей, единственной заботой которых является найти кусок хлеба на ужин, и наплевательски относящихся к тому, что они будут есть на завтрак и будут ли вообще. Несмотря на общее разложение нации, на сильное влияние европейской культуры, вера в перевоплощение в следующей жизни, отсутствие "завтра", жизнь сегодняшним днем - это норма для большинства индийцев. Какая-то особая умиротворенность, принятие жизни такой, какая она есть, карма, что тут сделаешь - так они руками разводят. В следующей жизни, возможно, я стану богатым и уважаемым. Не сейчас. И вот миллионы таких людей, разбавленные кучкой белых специалистов, оказались на Кришнагири. Те, кто от жизни чего-то хотел, они на родине остались, зачем им уезжать. Уезжали те, кому даже на улицах места уже не было. У нас очень красивая планета. Климат в умеренных зонах мягкий, зима теплая, много лесов, субтропики очень дружественны, практически никакой агрессивной туземной флоры. Рай для бездельников и социальных отшельников. В общем, "Бангалор Корп", которой отдали в аренду планету, с треском лопнула лет через пятьдесят. На кой черт работать с утра до вечера в душных цехах, когда можно просто лежать под пальмой в коробке из-под визора и созерцать небо. А когда приспичит - пойти, собрать немного местных кокосов или сесть на улице в надежде обувь кому-нибудь почистить или продукты из лавки донести. Рождаемость у нас такова, что скоро весь умеренный пояс превратился в гигантский мегаполис из лачуг, кишащий нищими и духовными наставниками. Гуру. Мы жили в Нью-Карнатаке, в пригороде для белых, в Прашанти Нилайям. Обитель высшего мира, в переводе на имперский, - О'Хара улыбается немного отстраненно. Неожиданно просит: - Сядьте рядом, Ивен. Пожалуйста.
   Я немедленно перебираюсь к ней, усаживаюсь на противоположный край дивана. Ее колено касается моего бедра, и мне некуда отодвинуться и я сижу, истукан истуканом, и вдыхаю ее чуть горьковатый, с примесью мяты, запах. Я уже погиб, я скрылся под водой ее глаз, мне не хватает воздуха и я обреченно жду своей участи. Она владеет мной безраздельно, маленькая стерва, которая, кажется, даже не замечает моего состояния, а может, замечает, откуда мне знать? Ром на нее действует расслабляюще, она говорит и говорит, и я продолжаю купаться в звуках ее голоса, словно она поет мне песню на неведомом языке. Единственное, чего я хочу - коснуться губами ее нежной шеи, я вижу бьющуюся жилку на ней, она гипнотизирует меня. И еще, чтобы наше не понять что - то ли свидание, то ли полуслужебное рандеву, то ли вообще черт знает что, - не кончалось.
   - Мой отец высокопоставленный служащий в колониальной администрации. Старший брат работал инженером на одном из заводов неподалеку от Нью-Бангалора. Там сохранились остатки империи биоэлектроники под протекторатом колониальных управляющих. Не знаю, кто отец по национальности, он и сам не знал, точно знаю только, что родной язык у него - английский. Он любил шутить, что продолжает делать дело предков - нести великую миссию белого человека в этой прокисшей от радостного идиотизма стране. Мама - наполовину местная, она скорее белая, чем индианка, ее отец женился на своей молодой служанке. Мама даже смуглой не была, и отцу всячески угождала. Осталось в ней что-то от ее матери, какое-то преклонение перед кастой белого человека, отношение как к вышестоящему, недоступному для простых смертных, существу. Наш дом был рафинированным колониальным домом белого. Она старалась ничего от своих корней, от более низкой касты, туда не допускать. Считала, что этим оскорбит отца. А папа, он, наоборот, индийскую кухню любил, и кабинет свой в национальном стиле оформил, и хотел, чтобы мама просто сама собой была. Она его так любила, я словами передать не могу. Просто боготворила его. У нее у самой диплом медсестры был, но она дня по специальности не работала. Она долг перед мужем исполняла. Меня, соответственно, воспитывали, как дочь белого сахиба. Никаких контактов вне своего района. Покупки только в магазине для белых. Не приведи господь проехать на моторикше или в надземке! Только с отцом, на машине, или на такси из нашего района. Это нормальным считалось, никому из местных в голову бы не пришло нас в чем-то обвинить. Вся Кришнагири - это сотни каст, если не тысячи. Это карма - тебе повезло родиться в какой-то касте, в ней ты и умрешь. Белые люди - тоже каста своего рода. Символ недосягаемой удачи, богатства и счастья. Оазис в мире счастливой нищеты на умирающей планете. Когда-то я была счастлива, что смогла уехать. Потом начала понимать, что было на родине что-то, чего нет больше нигде. Такой искренней радости, радушия при встрече с незнакомым человеком, искренней готовности помочь, я нигде больше не видела. Что с того, что про тебя забудут через пять минут с такой же счастливой улыбкой? Ощущение всепроникающего спокойствия, радости, необходимости происходящего, как бы мы от него не отгораживались в своих районах, оно все равно нас пропитывало. Вместе с воздухом. Вместе с водой. Мы жили им, не подавая виду, невозмутимые белые сахибы. Когда я тут, я словно дома, - она обводит рукой комнату, печально улыбаясь, - когда я ем эту чертову еду, которую я дома терпеть не могла, я словно за нашим столом, и вся наша семья в сборе.
   Глаза ее слегка увлажнены. Я слушаю, затаив дыхание. О'Хара, офицер Корпуса, железная леди, непонятная мне сильная женщина, кусок гибкой стали в упаковке из гладкой кожи, она вдруг предстает передо мной беззащитной кошкой, потерявшей свой угол и тоскующей без привычного тепла и ласки. Мне хочется погладить ее по голове, совершенно естественно, без примеси эротики, просто, по-человечески. Она так близка ко мне сейчас, тепло наших тел объединилось, и, то ли под действием рома, то ли воздух у нее такой, а может, чертовы пряности всему виной, я чувствую ее просто человеком, не желанной женщиной, и рука моя непроизвольно ложится на ее локоть, и так же естественно она накрывает мою руку невесомой ладошкой. И сидим мы так, боясь шевельнуться, чтобы не разрушить хрупкий хрустальный мир вокруг нас.
   За окном совсем рассвело. Дом гасит светильники. Утренний свет пробивается к нам, протискиваясь сквозь золотистую ткань, и сам он становится золотым. Я шевелю затекшей рукой и разрушаю очарование.
   - Ивен, я совсем вас заговорила! - спохватывается О'Хара. - Уже утро! Я постелю вам тут, вам поспать нужно!
   Я сопротивляюсь изо всех сил. Я испытываю сильнейшую неловкость от того, что буду спать где-то рядом с этим до дрожи желанным телом без возможности прикоснуться к нему даже пальцем. Я говорю вежливые слова, долго и красиво благодарю за прекрасный ужин, за вечер, за удовольствие общения. Она слушает меня с понимающей улыбкой. Я выдыхаюсь, наконец.
   - Ивен, мне было очень хорошо с вами. Спасибо вам за вечер, - говорит она. - Я даже не знаю, что можно сказать хорошего, чтобы вам стало так же здорово, как мне.
   - Шар, - я набираюсь смелости. Мне снова не хватает воздуха: - Шар, я... могу увидеться с вами еще?
   - Я была бы этому рада, Ивен. Очень, - говорит она тихо.
   Я не спускаю с нее глаз. Молча киваю.
   - Чертова война, - говорю я на пороге.
   Она смотрит мне в глаза, поднимается на цыпочки и прикасается губами к моей щеке. Теплое дыхание касается меня. Она опускает руки. Я большой механической игрушкой выхожу из ее дверей. Я анестезирован от боли и неприятностей по меньшей мере на грядущие сутки. Хмурое прохладное утро кажется мне лучшей погодой на свете. Я иду в сторону квартала психологической разгрузки в надежде найти свободный домик и мирно поспать под хлопоты заботливой хозяйки на кухне. И улыбаюсь бездумно на ходу, вызывая подозрительные взгляды у патруля.
  
   -36-
  
   Почему-то мне снится, как я разговариваю с оторванной головой. Она лежит на залитой черной кровью палубе, я присел перед нею на корточки, чтобы ей удобно было со мной говорить, и мы обсуждаем что-то, не обращая внимания на ее вытаращенные мертвые бельма и розовые кости, торчащие на месте шеи. Мы спорим о чем-то, голова пытается меня убедить в том, что пули ей не страшны, вот только тело ее подвело, а так все нормально чувак, ты больше не стреляй сегодня, лады, а то моя жена не любит, когда я двери кровью пачкаю. Я рассказываю ей о том, что моя дочь живет где-то рядом, и голова радостно подтверждает, что да, и ее дочь тоже неподалеку, она в ячейке революционной молодежи, сегодня она наливала бутылки самодельным бензином, и я с готовностью заверяю - да, видел, ваши бутылки - отпадная вещь, не хуже наших гранат, хотя и в сотню раз дешевле, и хвастаюсь личным счетом, счет у меня идет на сотни, голова уважительно стучит челюстью и подтверждает - образцово, чувак, ты самый крутой отморозок, что я знаю, давай к нам, наш командир товарищ Хосе сделает тебя инструктором, это почетная должность и на работу ходить не нужно. И я проникаюсь стремностью момента, я готов обсудить условия контракта, я начинаю загибать пальцы на руках, перечисляя пункты, что надо не забыть подчеркнуть товарищу Хосе. А потом голова, не дожидаясь моего ответа и не прощаясь, прорастает маленькой девочкой и сучит ножками прочь, весело прыгая через лежащие тут и там мертвые тела. И тела машут ей вслед простреленными руками. "Эй, морпех!" - кричит, убегая, дитя в белом платьице, и голос у него, как у взрослой женщины. "Вот сука-то, - думаю я с досадой, - мы ж почти договорились". И тела сочувственно скалятся мне - да, она такая и есть, но ты не переживай, ты еще потом настреляешь. "Эгей, сержант!!!" - кричит издалека дитя, его уже почти не видно, и я отворачиваюсь в раздражении, чтобы идти своей дорогой, не понимая, кой черт меня сюда занесло, и сталкиваюсь нос к носу с миловидной женщиной.
   - Вы во сне кричали, сержант, - говорит она мне с виноватой улыбкой. - Извините, что разбудила вас. Хотите чаю? Я вашу форму постирала, но можете халат надеть, он вот в этом шкафу.
   - Господи, мисс! - я трясу головой, отгоняя остатки сна. - Простите за беспокойство. Сам не знаю, что на меня нашло.
   - Я Сара. Помните? - женщина снова улыбается, она совсем молода, ей тридцати нет, невысокое пухлое миловидное создание с карими глазами.
   - Конечно, Сара. Спасибо вам.
   - Не за что, Ивен. Сейчас многие во сне разговаривают. Если спать больше не будете, спускайтесь обедать. Я приготовила манты и салат из водорослей. Очень полезно. И вкусно, надеюсь.
   - Спасибо, Сара. Скоро спущусь.
   И она уходит, улыбнувшись напоследок, оставляет меня одного, унося с собой запах ухоженной домашней женщины, она идет на кухню внизу доигрывать роль заботливой хозяйки, готовой на все, чтобы ее мужчине было хорошо и легко. Она постирает его одежду. Она безропотно будет терпеть, пока он будет смотреть по визору повтор футбольного матча. Займет интересной беседой. Выслушает внимательно. Приготовит вкусный обед. Хотя, приготовит, в данном контексте звучит неверно. Скорее - велит приготовить автоповару. А мне не все ли равно? Лишь бы не ненавистный сухой паек, белковая масса из дрожжей и водорослей со вкусом суррогатного мяса, в котором, по утверждению на упаковке, содержатся все необходимые для жизни белки, жиры и витамины с микроэлементами. Составит компанию в походе по магазинам или в какое-нибудь заведение. Поучит танцевать. Потрет спину в ванной. В общем, все, кроме секса, да и то, если по вкусу придешься - столковаться можно, хотя за этим лучше в массажный салон для младшего комсостава. Псевдо-жена в псевдо-домашней обстановке, дарящее псевдо-тепло и псевдо-уют. Одно слово - специалист по психологической разрузке.
   Настроение преотвратное. Сон, что ли виноват? Черт знает что в голову лезет.
   - Капрал Трак! - представляется мне мой заместитель.
   - Как дела? - интересуюсь я.
   - Двое в наряде, двое - отдыхающая смена. Остальные - в увольнении. Без происшествий, сэр! - докладывает капрал.
   - Без чинов, Трак. Что слышно?
   - Разное говорят, садж. Но одно точно - последние деньки гуляем. Вчера морские транспорты подошли. Чего уж теперь неясного.
   - Да уж, понятно... Ладно, тащи службу. Послезавтра сменю тебя. Отбой.
   - Счастливо, Ив.
   Прячу коммуникатор в карман. Вроде и без толку звонил, а все полегче, как будто домой заглянул. Транспорты, значит. Теперь понятно, высадка с моря. Опять пару суток блевать от качки в десантных отсеках. Весело. Но хоть какая-то определенность. Морской десант - это серьезно. Морской десант - это настоящая война. Настоящая война - это трупы, необязательно от огня противника, просто когда копится критическая масса сложноорганизованных войск, смерти идут потоком - то автодоктор с ума сойдет и наширяет какого-нибудь бедолагу до смерти, то самопроизвольное срабатывание ракеты на подвеске, или у кого-нибудь граната в режиме растяжки из рук выскользнет, или летуны с целью ошибутся. Про всякие переломанные люками-аппарелями конечности и говорить не стоит. А уж когда в ответ стрелять начнут - только держись. Галечный пляж у номерной деревушки на Форварде - как голофото отличного качества - насмерть отпечатан в моих мозгах.
   С наслаждением подставляю тело водному массажеру. Душ у Сары оборудован - закачаешься. Остатки тревожного сна исчезают в решетчатом полу, вместе с потоками теплой воды. Тело мое играет мышцами. Война - лекарство от старости. Средство от морщин. Война - удел вечно молодых. Способ открыть личный счет. Приобщиться к великому таинству смерти, и все это - за чужой счет, в режиме бесплатного ознакомления. Приезжай сам, приезжай с друзьями, пошли снимок своей девушке, стань первым по-настоящему крутым парнем в своем городке. Поток вербовочного бреда топит меня не хуже океанского прибоя во время высадки в пешем строю.
   - А вот и я, - объявляю я Саре, спускаясь вниз, в уютную гостиную.
   - Будете обедать, Ивен?
   - Не откажусь, Сара, спасибо.
   Потом мы чинно сидим за столом, и Сара хлопочет надо мной, щебечет что-то, стараясь меня расшевелить. Я ем, не чувствуя вкуса. Механически благодарю хозяйку.
   - Очень вкусно, Сара, спасибо, - говорю я.
   Женщина вспыхивает довольным румянцем, словно я сказал невесть что, улыбается просто, открыто. То ли работает недавно и не привыкла еще, то ли наоборот - опытная тигрица, умеет скрывать чувства и настраивать себя на отзывчивость.
   - Хотите, я вам поставлю новый фильм? - интересуется она. - Нам недавно доставили, "Сага о витязе", очень хороший звук, стопроцентное ощущение присутствия, уровень интерактивности - 60 процентов. Всем нравится.
   - Может позже, Сара, спасибо. - Я наливаю кофе, на этот раз настоящего, не суррогатного, добавляю сливок, откидываюсь на спинку стула. - Все хорошо, не беспокойтесь. Я посижу так, хорошо?
   - Конечно, Ивен, как скажете. Я приготовлю сауну, если будет желание, можете пройти процедуры. Я сама помогала проектировать. Там очень здорово.
   - Спасибо, дорогая. Попозже.
   Она улыбается слегка виновато и оставляет меня одного. Специалисты по психологической разгрузке - чуткие ребята, понимают, когда надо жать, а когда просто дать клиенту отстояться. Попиваю кофе, не понимая, что меня гложет. Что-то внутри засело и никак рассасываться не хочет. Может, ощущение чего-то, что я вот-вот упущу? Желание успеть насладиться жизнью, как последним глотком воздуха? О'Хара пробудила меня, отклеила от какого-то слепого следования вдоль русла. Внутри проснулось что-то живое, казалось, давно истлевшее в пепел. Решаюсь внезапно.
   - Слушаю. Ивен? - О'Хара узнает меня, улыбается немного растерянно.
   - Это я, Шармила. Ничего, что беспокою вас?
   - Ну что вы, Ивен. Я спала, как в детстве. Сто лет так здорово не высыпалась. Что-то легкое снилось. А вам?
   - И мне, - принудительно улыбаюсь я.
   Собираю волю в кулак. Сглатываю немного нервно.
   - Шармила, не обижайтесь на мою прямоту...
   - Да говорите уже, Ивен, - взгляд ее становится немного тревожным.
   - Шар, я... в общем, я очень хочу вас увидеть. Прямо сейчас. Где угодно. Вы ничего не должны придумывать. Если считаете, что это лишнее - просто скажите нет, я вас не побеспокою больше.
   - Ивен, вы уже знаете про транспорты? - спрашивает она.
   - Знаю. Все про них знают. Шар, у меня сейчас крышу сорвет, говорите же.
   - Ивен, милый, приезжайте. Прямо сейчас. Я никуда не хочу идти. Ничего, если я встречу вас у себя?
   - Шармила, вы меня просто к жизни возродили. Я буду так быстро, как могу, - мне становится так легко, словно чугунная плита с груди упала. - Шар... спасибо вам.
   Она только улыбается застенчиво, топит меня в своих голубых озерах. Меня сейчас от пола оторвет и унесет сквозняком в открытое окно.
   - Уже уходите, Ивен? - спрашивает Сара. На лице ее сожаление. Я не заметил, как она появилась в комнате.
   - Да, Сара. Спасибо вам. Простите, что не могу погостить у вас подольше. Мне очень надо идти. Очень...
   Она подает мне вычищенный и отглаженный комбинезон.
   - Вам у меня не понравилось? - я, наконец, понимаю источник ее тревоги. Она до ужаса боится потерять квалификацию, а с ней очередной балл в тарифной ведомости. Специалист, от которого клиенты сбегают через пяток часов, вызывает подозрения. Армия не любит непрофессионалов.
   - Сара, вы выше похвал. Вы - чудесная хозяйка и просто очаровательная женщина. Мне действительно нужно уйти, и с вами это не связано. Если вы позволите, я оплачу полные сутки. С удовольствием зайду к вам еще, если будет время.
   Ее отпускает. Она расслабляется на глазах. Я отстукиваю дополнительную премию на считывателе, вытаскиваю карточку и прикасаюсь губами к подставленной щеке.
   - Вы хороший человек, Ивен, - неожиданно говорит Сара.
   Я даже приостанавливаюсь на пороге от удивления. Улыбаюсь на прощанье и выхожу вон.
  
   -37-
  
   Продавец-консультант в супермаркете убеждает меня, что такой огромный букет роз невозможно упрятать в коробку - у них нет подходящей. Продавец-консультант просит меня взять букет поменьше или выбрать другую упаковку. Продавец-консультант пытается предложить мне готовые цветочные букеты - красочно оформленные композиции в красивом биопластике и с подкормкой корней. Продавец-консультант - немного усталая девушка, изо всех сил старается мне улыбаться, но ее улыбка все больше начинает походить на застывшую маску. Продавец-консультант ненавидит меня - тупорылого упертого полевого морпеха, я для нее - пережиток ледниковой эры, чудом выжившее ископаемое, так не похожее на улыбчивых молодых лейтенантов, перспективных холостых майоров и льстивых полуполковников. Меня окружает армия служащих в форменных одеждах. Они демонстрируют мне сладко пахнущие голограммы. Дело чести для них - клиент всегда прав, это значит, они должны продать мне то, что им нужно, но при этом я должен остаться доволен. Они атакуют меня на первый-третий. Они подключают тяжелую артиллерию - ко мне выходит заведующая отделом. Я непреклонен - я хочу именно этот букет, одиннадцать роз, не больше и не меньше, и я не хочу, чтобы на него таращился весь Марв. Я хочу вот эту красивую, прозрачную с одной стороны коробку и хочу, чтобы розы, шикарные алые бутоны, остались такими же свежими и росистыми, словно их минуту назад срезали. Я хочу, чтобы моя женщина открыла эту коробку вот тут и чтобы бутоны веером высыпали навстречу свету. Да, я понимаю ваши трудности. Я готов заплатить вдвойне. Нет, мне не нужен другой букет. Нет, я хочу именно эти цветы. Нет, меня не интересуют модифицированные тюльпаны из Маленькой Голландии. Нет, мне не нужна доставка. Мисс, я хочу то, что хочу и надеюсь, вы меня правильно поняли. Мисс, я отсюда без них не уйду. Мисс, мой высохший от обезвоживания труп будет вам сниться по ночам. Мисс, вы очаровательны. Я восхищен вашим терпением и профессионализмом. На месте вашего начальника, я бы предложил вам повышение - вы его заслуживаете. Спасибо, мисс. Эта роза - вам, мисс. Когда я делаю шаг на тротуар, я слышу за спиной дружный облегченный вздох.
   Я выхожу из такси за квартал до ее дома. Стараюсь идти не спеша, чтобы унять колотящееся сердце. Представляю, что скажу ей, когда она откроет мне дверь. В голову лезет всякая чушь, вроде "вы сегодня особенно очаровательны, Шар" или "я боялся вас не застать". Патруль проверяет мои документы. Я, не глядя, протягиваю пехотному капралу свой жетон, и в нетерпении переминаюсь с ноги на ногу. Когда я поднимаюсь по ее крыльцу, десятки любопытных взглядов подпирают мне спину. Она открывает мне дверь, уже успела переодеться и подготовиться к встрече, она смущена невероятно, и рада мне до невозможности и одновременно это скрыть пытается и от этого только еще больше смущается. Я даже не успеваю понять, что на ней, воздух исчезает из легких, он мне сейчас не нужен, я не могу оторвать глаз от нее, я как загипнотизированный делаю шаг, она пятится, пропуская меня, я снова делаю шаг, дверь за спиной скрывает любопытные физиономии, я подаю ей коробку, которая теперь кажется мне до ужаса нелепой.
   - Какая прелесть! - искренне восхищается она, когда розы высовывают наружу свои алые мордашки. - Прошу вас, Ивен, располагайтесь. Признавайтесь, где вы спали сегодня? Приютил вас кто-нибудь, когда вы от меня сбежали, или так и маялись на улице?
   - Ну, до этого не дошло, Шар, - смеюсь я. - Я умудрился выспаться в квартале психологической разгрузки, у милой дамы по имени Сара.
   - Ох, Ивен, разобьете вы мое бедное сердце, - продолжает она пикировку. - Пока я тут от одиночества маюсь, вы согреваете бок какой-то посторонней женщине!
   - Что поделать, Шар, я любвеобилен. Если я не уделю своего тепла хотя бы раз в сутки, то внутренний жар меня просто расплавит. Вас это расстраивает?
   - Не то, чтобы мне это все равно было, но все же жаль, когда зря такие ресурсы растрачиваются, - она улыбается, склонив голову набок, она снова владеет собой и излучает обаяние, которым явно умеет пользоваться. Она берет меня за руку и ведет за собой. Я, наконец, вижу, что она в элегантном сером брючном костюме, крохотная золотая брошь на лацкане, холмики ее грудей рвутся из приталенного жакета и волосы - я никогда не поверил бы, если бы мне рассказали, что такие короткие волосы можно уложить в стильную прическу.
   - Это очень важно, что кому-то не все равно, куда ты себя растрачиваешь, - отвечаю немного невпопад и мы садимся, по-прежнему держась за руки, на краешек кривоногого диванчика, сидим с прямыми спинами, глядя в глаза друг другу.
   - Всегда есть кто-то, кому не все равно, надо только уметь его заметить.
   - Что поделать, слеп я сердцем от природы и чутьем волшебным обделен.
   - Это практикой постоянной достигается и тренировками многочисленными.
   - Мне трудно противиться вашему опыту.
   - У меня вовсе нет такого опыта, я сужу об этом по учебникам.
   - Такая очаровательная женщина не может судить о любви по учебникам, - убежденно говорю я.
   - От вас снова веет жаром.
   - Да, мне не на кого было его растратить - отношения с Сарой не вышли за рамки служебных.
   - Тяжело вам приходится...
   - Хоть вы меня понимаете...
   - Это так важно, чтобы хоть кто-то тебя понимал...
   - Мне важно, чтобы меня понимали именно вы...
   - Я смогу, я психолог по образованию...
   - Увы, психология тут плохой помощник... Даже докторская степень вряд ли спасет...
   - Вы меня пугаете...
   - Мне кажется, вы сами себя пугаете, Шар.
   - Нет, я определенно вас боюсь, Ивен.
   Ее ладонь жжет мне руку. Я с усилием отрываюсь от ее глаз и опускаю взгляд на ее губы. Они приоткрыты. Они манят меня нестерпимо. Я сошел с ума. Ложбинка под ее пухлой нижней губой - центр вселенной. Мне уже ничего не страшно и никакие гипновнушения надо мной не властны.
   - Вы боитесь не меня - себя...
   - Чертов искуситель, - грубость из ее губ вылетает чудесной музыкой. - Я уже ничего не боюсь, - добавляет она шепотом. И я касаюсь ее губ. Нам не хватает воздуха - мы забываем дышать. До чертиков неудобно сидеть вот так рядом, склонившись друг к другу, и целоваться, как сумасшедшие, не догадываясь сменить позу и обняться, наконец.
   - Ивен... - произносит она хриплым шепотом, и я пью ее жаркое дыхание и снова впиваюсь ей в губы, я каннибал, тысячи поколений поедателей человеческого мяса бурлят во мне, требуя крови, я жадно покусываю ее податливую плоть, ее язык, я целую кончик ее носа, я впиваюсь в ее шею, я исследую губами ее лоб, ее глаза, когда я касаюсь языком восхитительно нежной мочки, она вздрагивает и снова тянется ко мне, ее горячие прикосновения пронзают мою шею насквозь, молнии простреливают меня до самого паха, и мы уже не видим ничего, она умудряется подняться, она целует меня в поднятое ей навстречу лицо и мои ладони жадно исследуют ее и никак не могут остановиться. И вот уже только жар в голове. Только кровь гулко бухает где-то в огромный там-там. И я что-то шепчу несуразное, и она отвечает мне тем же, мы не понимаем ни слова, мы говорим на разных языках и тела наши переводят то, что мы хотим сказать. Кажется, я рву какие-то кружева. Я рычу, как зверь. Ее стон смешивается с моим. Мы где-то плывем, не касаясь земли. Я не понимаю, что я и где я. Жар от меня растекается, грозя сжечь все вокруг. Я не слышу ничего, кроме биения ее тела. Я выключаюсь к дьяволу, как сгоревший предохранитель, вспыхиваю в дикой вспышке короткого замыкания, свет от меня виден за сотни миль и спутники наблюдения наверняка фиксируют странную аномалию. И приходя в себя среди клубка спутанной одежды, на пушистом полосатом ковре, с прикушенной до крови губой, ноги связаны узлом в штанинах комбинезона, я понимаю - моя жизнь до сих пор - сплошная репетиция и я родился только что и этот новый мир мне нравится чертовски.
   - Ивен, боже мой, - теплая ладонь нежно касается моей мокрой от пота груди. - Что же это такое, Ивен! Так не может быть!
   Ее ладонь прикасается к моим плечам, она едва касается своими длинными пальцами мышц моего живота, гладит шею, ерошит волосы, она исследует меня жадно и пытливо, словно мы не виделись вечность, я понимаю, что так оно и есть, я только что увидел ее, измятую моим диким порывом, она прекрасна в своей наготе, и мне досадно, что я не помню ничего и только хочется снова и снова быть с нею, ощущать ее, слушать ее дыхание и ловить жаркий шепот, невидимая волна подхватывает нас, несет куда-то, в ушах снова шумит и я тону в ее бездонных глазах.
   - Милый... не здесь... - пытается она слабо протестовать, но я уже не понимаю ее, мы тянемся друг к другу и вновь сливаемся в единое целое, слова ничего не значат для нас, мы пьем друг друга, измученные всепоглощающей жаждой, и никак не можем напиться.
   - Я люблю тебя... люблю... - шепот ее, как далекая капель, едва доносится до меня, и я снова превращаюсь в сверхновую.
   Наш путь в ее спальню, на ее шикарную, в колониальном стиле кровать под балдахином, с резными ножками-стойками темного дерева, с белоснежными воздушными перинами, наш путь туда тянется бесконечно долго, каждый сантиметр пути для нас - сокровенное открытие, мы великие исследователи, наши органы чувств - наши измерительные приборы, мы фиксируем наши достижения и покоряем все новые вершины, нам часто не хватает диапазона и мы включаем в себе новые чувства, мы видим себя насквозь, мы дикие, умирающие от голода животные, мы насыщаем друг друга и от этого наш голод только растет. Она совершенно неискушена в любви, я поражаюсь этому, и одновременно это заводит меня все больше, ее страстность искупает все наши огрехи, ее отчаянная решимость, с которой она бросается в омут, смывает с меня остатки разума. И вот мы добираемся до ее белоснежного аэродрома, проваливаемся в волшебную мягкость посадочного поля, пытаемся взлететь вместе, и у нас почти получается, но воздух не держит нас, и мы рушимся вниз, в перепутанные простыни. Я выжат досуха, до последней капли, я уже полный банкрот, и все равно - я никак не могу остановиться. Мы испуганы этим ураганом, Шар истомлена донельзя, но я пускаю в ход свой искусанный язык, и мы вновь бьемся друг с другом в сладкой битве, мы даже стонать уже не в состоянии, мычим невнятно, наконец, язык мой немеет, я лишаюсь последнего своего оружия и мы замираем в полном изнеможении.
  
   -38-
  
   Не в силах больше пошевелиться, мы лежим рядом, глаза в глаза, приходим в себя потихоньку. Цунами пронеслось по ухоженному жилищу, мы удивленно обозреваем последствия, след наш к постели устлан скомканными деталями гардероба, мой ботинок одиноко стоит на пороге в спальню, смотрит гордо - он один в приличном виде, ему в новинку сдвинутые напольные ковры и оборванные бамбуковые занавеси.
   Я никак не могу насытиться ею, я хочу говорить и говорить, и слушать ее шепот, смотреть на запекшиеся губы, я хочу узнавать ее снова и снова. И мы болтаем без перерыва, едва найдя силы открыть глаза, и слушаем друг друга жадно и стараемся рассказать о себе как можно больше.
   - Я поломал твою карьеру, - говорю я.
   - Чепуха, - взгляд ее отсутствует, она сейчас не здесь, она смотрит на меня, пробегает по мне глазами, но не видит. - Какая теперь карьера? Даже если отправят дослуживать в рядовые - это того стоило...
   - Правда?
   - Конечно, глупый... - она медленно проводит по мне пальчиком, провожает его глазами. - Я словно родилась заново.
   - И я...
   - Мужчины лгуны, - убежденно произносит она. - У вас все по-другому. Проще.
   - Только не у меня, - заверяю я севшим голосом.
   - Ты просто стараешься сделать мне приятно, - сомневается она.
   - И это тоже. У меня такое чувство, что в меня зверь вселился. Я хочу тебя до самого донышка. Я даже первый голод не утолил, просто выдохся. Со мной такое впервые. Чем ты меня накормила?
   - Так уж и впервые, лгунишка, - тихо смеется она.
   - Ты мне не веришь? - я становлюсь обидчивым, как ребенок, наверное, это смешно со стороны - здоровенный голый мужик с детским обиженным лицом.
   - Что ты, милый. Тебе верю, - она придвигается поближе, мы легонько тремся носами.
   - Со мной такое тоже в первый раз. Что бы ты не думал, маленький ревнивец, - добавляет она с улыбкой, заметив мои глаза. Когда она говорит, ее губы едва касаются моих, я тихо млею от приятной теплой щекотки.
   - Это все твоя еда, - не сдаюсь я.
   - Обычная еда, клянусь! Немного острая, самые обычные пряности!
   Я улыбаюсь, наблюдая за ее расширенными честными глазами.
   - Тогда магнитная аномалия, не иначе, - шучу я.
   Ее глаза немного тревожны, она больше не сильная леди-офицер, я проник под ее ледяной панцирь и купаюсь в ее тепле.
   - Ивен... ты все еще любишь Нику? - спрашивает она и сама боится ответа, мнет ладонями мою руку, которой я непроизвольно стараюсь дотянуться до ее груди.
   - Шар, солнце мое! - я не знаю, как успокоить ее и одновременно дать ей понять, что дороже ее у меня нет сейчас никого, да и не было, оказывается. - Я только тебя люблю. Одну. Бесконечно. Ты с ума меня свела. Ты будешь моей сиделкой, когда я слюни начну пускать?
   Она жадно слушает меня, не отводя глаз. Кивает с серьезным видом. Тянется ко мне губами. Я легонько упираюсь ладонью в ее грудь, останавливаю.
   - Девочка моя, если ты меня сейчас поцелуешь, я за себя не ручаюсь. Дай мне в себя прийти, сладкая моя... Я пуст, как дырявая фляга...
   Она счастливо улыбается, словно вспомнив что-то, маленький провокатор, тянется ладошкой к моему паху и гладит меня нежно, перебирает пальчиками, просто так, бесцельно, я понимаю, что вовсе не должен играть роль крутого жеребца сейчас, и ей вовсе не этого сейчас нужно, я отдаюсь усталой неге, мне приятны ее прикосновения, и даже боль в моей многострадальной, черт знает во сколько раз перегруженной мошонке - очередное дополнение к волшебному букету ощущений.
   Робот-уборщик нарушает наше уединение, деловито скользит, поправляя ковер, собирая мусор, раскладывая и расправляя нашу одежду. Долго не может сообразить, к чему отнести мой ботинок и куда его пристроить - он в явном замешательстве - ботинки хозяйки меньше и расставлены в шкафу попарно. Мы тихо смеемся, обнявшись, издеваясь над его глупостью. Уборщик не сдается, пристраивает ботинок у стены возле шкафа, чистит и смазывает его, сверяется с базой данных домашней системы, переставляет его еще раз, открывает шкаф, жужжит, в который раз пересчитывая обувь хозяйки, снова ставит его у стены, но уже ближе ко входу, прилаживает на место оборванную завесу из позвякивающих тихонько бамбуковых звеньев, опять кружит с ботинком в манипуляторе, словно глупая собака с хозяйской тапочкой в зубах.
   - Железяка, дай музыку! - приказывает Шармила. - Двадцатый век, блюз по выбору.
   Она не перестает меня удивлять. Она щекой устраивается на моей руке, попутно чмокает ее легонько. Басовые звуки плывут отовсюду, их слегка монотонный ритм цепляет меня за душу, он так кстати сейчас. Звуки трубы сплетаются с гитарными аккордами, выбиваются из композиции, мечутся, не находя себе места, обиженно затихают. И гитара победно ввинчивается в небо, распадается звуком падающей мины, кричит победно и устало плачет, а упругий ритм продолжает хлестать стены, вибрировать внутри тугою волной, и хриплый тоскующий голос рождает внутри меня непонятную ностальгию.
   - О чем он поет? - спрашиваю я.
   - Он тоскует о любимой женщине. Зовет ее назад и говорит, что простит ей все.
   - Это все?
   - Ну, да.
   - Не повезло бедняге, - мы смеемся и я снова целую ее.
   Дом угощает нас горячим бульоном. Не вылезая из постели, мы жадно поедаем тосты с сыром и ветчиной. Мы пьем мокко. Мы смеемся, языком собирая крошки с коленей друг друга, я слизываю сладкие капли с ее подбородка, ее постель - наша крепость и наш дом на века, мы держим в ней круговую оборону, мы делаем короткие вылазки в душ, где не столько смываем с себя запах греха, сколько мешаем друг другу, то и дело сталкиваясь губами, руки наши живут сами по себе, мы возвращаемся назад, бродим нагишом, уборщик уже сменил простыни, и мы вновь приземляемся в душистую белизну, и нас уже не выбить оттуда никакой войной.
   - Господи, я ведь ненавижу секс, - говорит она мне.
   - Кокетка... Ты - лучшая любовница, какая может достаться кому-то. Ты - богиня!
   - Ты смеешься?
   - Я люблю тебя.
   - Это мне ваше гормональное регулирование... Почему, когда вы идете к девкам в массажный салон, они - шлюхи, а вы - клиенты? А когда я пытаюсь идти в тот же салон и купить мужчину на час, чтобы с ума не сойти, почему так устроено, что я все равно чувствую себя шлюхой?
   - Я люблю тебя.
   - Почему, когда надо ползти вверх, надо обязательно дать понять начальнику, этому вонючему козлу с волосатыми ногами, что он - лучший на свете любовник, хотя я отмыться потом сутки не могу? Это называется - карьеру делать...
   - Я все равно люблю тебя, - повторяю я с улыбкой и целую ее в шею.
   - Ненавижу мужчин...
   - И меня?
   - Кроме тебя, - она прикасается губами к моей шее, разряд небесного электричества снова пронзает меня.
   - Ивен, постарайся не дать себя убить, - неожиданно просит она.
   - Сладкая моя, не надо об этом, - я растерян от ее серьезности, уж очень неожиданный переход.
   - Пообещай!
   - Я люблю тебя!
   - Ивен, давай уедем вместе, когда все это кончится?
   - Ты глупости говоришь, хорошая моя. Ты говоришь сгоряча. Ты на своем месте. Ты не сможешь без Корпуса.
   - Я не смогу без тебя, Ивен...
   - Так не бывает, Шар, тростинка моя...
   - Ивен, если ты исчезнешь, я жить не смогу.
   - Я постараюсь, Шар. Я сделаю все, что смогу, лишь тебе было хорошо, - я говорю, и сам себе верю.
   - Ивен...
   - Что?
   - Поцелуй меня... Еще...
   До самого конца нашего отпуска - больше суток - мы не вылезаем из-под балдахина. Мы исследуем друг друга до последней клеточки. Мы лихорадочно наверстываем свои жизни, время, что провели в спячке до этого. Мы говорим о себе, я рассказываю, как выросла моя дочь, какая она красивая, она слушает заворожено, потом она вспоминает, как здорово ей было в университете, и как звали ее парня, и какой он был потешный, и как сбежал на каникулы с ее соседкой по общежитию, и что готовила на обед ее мама, мы говорим друг другу какие-то глупости, и наговориться не можем, она оставляет попытки впихнуть в меня свои вулканоподобные угощения, и мы снова жуем бутерброды.
   Мы едем на базу в одном такси. Сидим тихо на заднем сидении, таксист посматривает на нас в зеркало, наверное, видит что-то такое в нас, хотя мы молчим, и потому он не зубоскалит по привычке всех таксистов, и короткая дорога проходит в мертвой тишине, нарушаемой только шелестом встречного ветра. И у ворот базы мы молча стоим, стесняясь себя, потом я четко отдаю ей честь, поворачиваюсь кругом и иду деревянным шагом, чувствуя спиной ее пристальный взгляд. Я призываю всю свою выдержку, я расправляю плечи, я ухожу от нее по бетонной палубе все дальше и сворачиваю на нужном ответвлении, так и не обернувшись.
   А потом, через пару суток, наши перегруженные экспедиционными припасами коробочки длинной колонной выползают из тех же ворот, и мы покидаем Форт-Марв в направлении южнее Зеркального, туда, где на берегу распахнули свои пасти десантные транспорты. Встречные экипажи, возвращаясь из патруля, спрашивают ненужное: "Куда вас?". И мы отвечаем небрежно: "Да так, на прогулку". И блюем желчью из пустых желудков во время изматывающего океанского перехода, когда "Водомерка" - десантно-транспортный корабль класса "акула" - мелко вибрируя от всепроникающего гула своих сверхмощных движков, прыгает на дикой скорости по океанской зыби, вздымает фонтаны брызг и оставляет за собой длинный пенный след. Этот быстро исчезающий белый след - все, что мы оставляем после себя.
  
   Часть вторая
   ПРОГУЛКА
  
   -1-
  
   Крохотный плафон на переборке отсека почти не дает света. Его тусклое красноватое свечение играет на неуклюжих фигурах, зажатых страховочными скобами, замысловатыми темно-фиолетовыми переливами. Сидим спинами друг к другу, плотно, как сардины в банке, набитые в нутро ""Томми"" - бронированной амфибии, БМП морской пехоты. Десять человек, отделение морских пехотинцев, плюс механик-водитель и башенный стрелок, как один беззвучно молятся своим богам в абсолютной тишине. Только плавное покачивание нашей тесной жестянки говорит нам о том, что мы куда-то движемся. Сквозь многослойную броню корпуса и герметичные шлемы не слышно ни шума волн, ни гула судовых двигателей. Но вибрация мощных машин передается нашим спинам через все слои защитной амуниции и гигроскопичного белья, в которые мы укутаны, словно огромные жуки-переростки с жесткими сине-зелеными панцирями. И мы ловим эту вибрацию, вслушиваемся в нее всем телом, и ждем изменения ее ритма. И он меняется. Качка ослабевает, делается почти неощутимой. Палуба под ногами уже не вибрирует - она трясется мелкой частой дрожью, от которой стучат зубы и зудят кончики пальцев. Без всяких тактических блоков знаем, что десантный корабль включил нагнетатели и поднялся над водой на воздушной подушке. Напряжение в отсеке достигаем максимума. Ложное ощущение Безопасности за многими слоями брони, переборок, корабельных бортов, палуб никого не обманывает. Мы здесь, прижатые к жестким ложементам, как галерные рабы, прикованные к своим лавкам, облаченные в тяжелые доспехи боевых костюмов, навьюченные десятками килограмм амуниции и боеприпасов, ждущие мгновенного перехода от тьмы к свету, и также, как те рабы, мы идем ко дну вместе с нашими высокотехнологичными плавучими гробами и медленно умираем в темноте заполненных прибрежной водой отсеков, дыша через шашки регенерации. Потому что десантный корабль теряет свою маневренность при подходе к зоне высадки, когда поднимает свою тушу над водой на воздушной подушке. Потому что противник обычно ведет интенсивный огонь, препятствуя высадке. Потому что под огнем некому спасать затонувшие суда и эвакуировать морпехов, замурованных в десантных отсеках. Потому что мы знаем, что пока не рухнут на мокрый песок носовые аппарели и зверюга ""Томми"" не вырвется с ревом на свежий воздух из тесноты трюма, мы - идеальные мишени и стопроцентные кандидаты в покойники.
   Включаются тактические блоки. Скосив глаза, наблюдаем за переливами зеленых меток, мельтешащих комментариями. Оживает наушник. Голосом взводного он запрашивает готовность экипажей.
   - Лось-ноль, здесь Лось-три, готовность подтверждаю, - тут же отзываюсь я, разлепив сухие губы.
   - Лось-ноль, здесь Лось-два, готовность подтверждаю. Лось-ноль, готовность подтверждаю, - вслед за мной докладывают командиры остальных отделений.
   - Лось-ноль, Лосям один, два, три. Готовность шестьдесят секунд. Включаю отсчет, - доносится голос Бауэра.
   Тактический блок послушно сыплет белыми числами, стремящимися к нулю.
   - Заводи, - командую механику по внутренней связи.
   ""Томми"" взрыкивает движком, выбрасывая в трюм транспорта струи паровых выхлопов.
   - Экипаж, готовность тридцать секунд, - сообщаю отделению.
   В полутьме возникает смутное шевеление, сопровождаемое лязгом закрепляемого в бортовых захватах оружия. Гудит над головой привод башни, задирающей ствол орудия вверх на максимальный угол. С резким "клац-клац-клац" проворачивается за моей спиной оживший механизм подачи снарядов. Фигуры снова замирают, расставив ноги и стиснув зубы в ожидании зубодробительного удара. Холодный пот пропитывает наши напряженные спины, стекает по лбам.
   - ... Четыре, три, два, касание! - сообщает взводный.
   - Тормоза долой! Подъем! - кричу я чуть громче, чем следовало.
   Утробный рев ""Томми"" заполняет каждую клеточку наших тел. Мы чувствуем, как палуба плывет под нами, как наша бронированная коробочка повисает в воздухе и дрожит в нескольких сантиметрах от стального настила.
   Сигнал открытия отсека врывается в уши нудным комариным писком. Мы не видим, но знаем, четко представляем, как рушится на песок тяжелая аппарель.
   - Механик, вперед! Башня, огонь по готовности! - ору я в ларингофон.
   И ""Томми"" выпрыгивает на свободу. Ревя движками на форсаже, он проносится в воздухе над ребристыми наклонными листами, врезается днищем в берег, так, что у нас клацают зубы и трещат многострадальные позвонки, подпрыгивает, идет бортом вперед, неуклюже покачиваясь, выравнивается, и, крутя башней, мчится прочь от воды. Подальше от замершей у уреза туши десантного корабля, раззявившей черную пасть, из которой выпрыгивают и выпрыгивают все новые коробочки, и в вихре песка из-под юбок нагнетателей расползаются в линию, и ползут к зеленому частоколу джунглей, что поднимается впереди над стеной утреннего тумана.
   И мы, наконец, облегченно выдыхаем регенерированный воздух внутри своих закупоренных наглухо бронекостюмов. Стук и щелчки по внешней броне - на наше счастье не пули и не осколки. Это разлетаются из-под соседних машин мелкие камушки прибрежной гальки. Мы молча сидим, боясь говорить из риска пооткусывать языки, и сжимаем стволы коленями. И только головы наши, похожие из-за шлемов на круглые головы огромных доисторических тюленей, мотаются туда-сюда в такт рывкам и прыжкам нашего транспорта.
   Отслеживаю на тактическом блоке наше положение. Запрашиваю взводного разрешение к высадке.
   - Лось-ноль, Лосям один, два, три. Высадка по готовности, - шуршит голос в наушнике.
   - Отделение - к высадке! Механик, малый ход! Десантирование! - кричу я. - Отделение, к машине! Цепью, марш!
   ""Томми"" дергается, как припадочный, резко сбавляя ход. Распахиваются кормовые люки, впуская в нашу железную берлогу ослепительный утренний свет. Горохом мы сыплемся в сияющее жерло, в рев воздуха под ногами, в пар выхлопов, с ходу разбираемся в цепь и неуклюже бежим, глубоко погружая ботинки в толстый слой разноцветных округлых камушков. С трудом поспевая за нашей коробочкой, волочем на себе кучу всякого нужного и ненужного барахла, дышим ртом, глотаем воздух, как густой кисель, и никак не можем надышаться.
   Слева, справа от нас, немного впереди и сзади уже выстроились и подпрыгивают на бегу вслед за ревущими монстрами такие же редкие цепочки из теряющихся в тумане сине-зеленых жуков с палочками оружия перед собой. Низко над берегом, глуша нас своим грохотом, то и дело проносятся двойки "москито" - штурмовиков из авиакрыла дивизии. Из тумана позади на берег выбрасываются все новые и новые туши китов - десантных кораблей. Распахивая огромные черные пасти, они вываливают на песок длинные стальные языки. И я чувствую себя частью огромной непобедимой машины, и понимаю, что ничего не может противостоять такой мощи, и что я часть этой мощи, и мощь эта имеет имя, и имя ей - Второй полк Тринадцатой дивизии Корпуса морской пехоты его величества Императора Земной империи, планета базирования Шеридан.
   Мы достигаем границы джунглей - нашей точки назначения и согласно вводной спешно зарываемся в землю, сооружая брустверы из набитых песком мешков и остервенело вгрызаясь в твердый красноватый грунт пополам с корнями. Мы с наслаждением сбрасываем с себя в кучу тонны барахла и, обливаясь потом в лучах поднимающегося тропического солнца, под прикрытием пулеметчиков и башенных орудий долбим, долбим, долбим землю стальными лопатками, и рубим виброножами толстые змеи корней, отрываясь лишь затем, чтобы хлебнуть подсоленной воды из мягкой пластиковой фляги. Я вместе со своими бойцами, покрикивая и подгоняя их, расстегнув броню и подняв лицевую пластину, ковыряюсь в земле, больше для поднятия их духа и своего авторитета, чем с пользой для дела, хотя долбить на влажной жаре землю в мои сорок три - удовольствие еще то, несмотря на работающие на полную мускульные усилители. Водители выкатывают из грузовых отсеков страхолюдного вида "кроты", и те надсадно воют, орудуя вращающимися резаками и выбрасывая позади себя фонтаны измельченного грунта. Через пару часов с небольшим наш взвод закапывается по самую макушку, опоясывает свои позиции минными полями и датчиками слежения, оборудует ходы сообщения, устраивает глубокие капониры для ""Томми"". Мы занимаем оборону и лежим в сырых земляных ячейках, напряженно всматриваясь поверх стволов в зеленые сумерки перед собой, а где-то левее и сзади нас, выстраиваясь в колонну, идут и идут в глубину Латинской зоны по проделанной инженерами просеке ревущие боевые машины вперемежку с грузовиками обоза. Это продолжает развертывание наша Тринадцатая, "невезучая" дивизия.
  
   -2-
  
   У морпеха так - где лег, там и дом. Тесное нутро ""Томми"" сейчас похоже то ли на лагерь погорельцев, то ли на цыганский табор. Вдоль бортов на решетчатой стальной палубе, завернувшись в зеленые пончо, сопят носами умаявшиеся за сутки бойцы моего отделения. Отдыхающая смена. Бормочут, разговаривая с кем-то во сне, ворочаясь, пихают друг друга ногами, лежат в тревожном забытьи, сунув под головы вещмешки и слегка ослабив сбрую разгрузки. Воздух наполнен непередаваемым амбре из пота, мокрых носков, металла и разогретой изоляции. За бортом полное безветрие. Серый свет зарождающегося утра ползет в распахнутые десантные люки. Сквозь тихое гудение силового поля доносятся резкие крики ночных птиц. Воздух дрожит и слабо искрится, когда насекомые на полном ходу таранят невидимую преграду. Первая ночь на новом месте. Тревожно мне как-то.
   - Не спится, садж? - раздается над головой тихий голос башенного. Его ноги и нижняя часть туловища свисают с подволока в арматуре башни. Плечи и голова теряются в темном металлическом нутре наверху.
   - Не спится, - так же тихо отвечаю я.
   Башенный - в дежурной смене, ему спать не положено. Наблюдение - не его задача, часовые и посты передового наблюдения и без его участия тщательно просеивают местность на километры вокруг глазами высотных разведчиков. Задача оператора - незамедлительно открыть огонь по указанным координатам. И заняться ему до срока нечем. Вот и мается он от скуки, трет слипающиеся глаза, настраивается на канал "мошек" и рассматривает заросли и берег, а когда надоедает, смотрит себе под ноги, на спящих морпехов. И поговорить ему, бедолаге, не с кем, чтобы сон разогнать. Я для него - шанс скоротать время до смены.
   - Тихо как, - снова негромко доносится из темного провала.
   - Точно, - откликаюсь я, - пойду, посты проверю. Смотри, не засни, Топтун.
   Топтун обижается.
   - Я что, первый год меняю? - После короткой паузы добавляет задушенным шепотом: - Садж, ты бы стимы выдал, а?
   - Обойдешься, торчок хренов. Так потерпишь. Еще даже стрелять не начали, - отвечаю себе под нос, осторожно пробираясь через лежащие тела к выходу.
   Стимы из аптечек я самолично изъял. Не время для дури. Чуть стресс, автодоктор рад стараться - впрыскивает дозу. Привыкаешь к ней быстро, но вот сосредоточиться потом без нее - проблема. Зомби мне в экипаже не нужны.
   Топтун что-то неразборчиво бурчит себе под нос. Одно из тел шевелится. Из кучи зеленых тряпок доносится сонное ворчание:
   - Топтун, если не заткнешься, будешь дежурить еще смену. Я тебе устрою.
   Это Трак. Сказал - и точка. С ним спорить опасно. Башенный обиженно затыкается.
   Выбираюсь наружу, за границу силового щита. Звездное покрывало на светлеющем небе так близко, что, кажется, можно потрогать некоторые яркие лампочки рукой. Укрытый маскировочной сетью ""Томми"" похож на темно-зеленый полупрозрачный холм. Повесив винтовку на плечо, стволом вниз, затягиваю свою сбрую потуже. Вбираю полной грудью пряный влажный воздух, отдающий гнилью. Оголодавшие лесные кровососы, ошалевшие от аппетитного запаха десятков недоступных тел, немедленно атакуют мои позиции. Лезут в глаза, забивают ноздри, путаются в волосах. Обеими руками отмахиваясь от кровожадных пособников местной революции, быстро отступаю назад, под защиту силового поля. С отвращением давлю и сбрасываю с себя шевелящуюся мерзость. Опрыскиваю репеллентом шлем и сочленения бронекостюма. Закрываю лицевую пластину. Звуки лесных обитателей теперь почти не слышны. Прицельная панорама расцвечивает ночь зеленоватыми контурами. Столько оттенков зеленого не снилось, наверное, ни одному художнику. Будь у меня руки правильно прикручены, обязательно нарисовал бы картину с видом ночных джунглей, всю в зеленых тонах.
   Ночью в армии, когда не спишь, в голову лезут всякие ненужные мысли. Размышляешь о каких-то совершеннейших глупостях. Вот и сейчас почему-то подумалось, что у меня кончился одеколон. Я так привык к его горьковатому запаху, что с ним стали ассоциироваться все мои успехи или даже просто удачные дни. Я даже формулу удачи для себя вывел, каждое утро стоя перед зеркалом и приводя физиономию в порядок. Типа, Бог узнает меня по запаху. Поэтому не надо забывать ежедневно напоминать ему о себе. Но теперь вместо привычного "Таро" я пахну пылью, потом и едким средством от насекомых. Как же теперь Господь отличит меня от других? Вспоминаю Шар. Смакую ощущение ее тела. Вот бы сейчас она периметр проверить вышла... Встряхиваюсь, как собака. Гоню ненужные мысли. На войне зевнешь - рот тебе уже в морге закроют.
   Пригнувшись, ныряю во влажную глубину окопа. Туго набитые землей мешки вдоль его края в темноте видятся как пузатые туши убитых морских животных. Сам как большое животное, повинуясь сержантскому инстинкту, брожу от поста к посту, вместе с часовыми молчаливо вглядываюсь в черные заросли.
   Тактический блок моргает красным, выделяя опасный сектор. Здоровенная серая змея запутывается в колючих спиралях ограждения и сигнализация истошно вопит, предупреждая о прорыве периметра. В объективах "мошек" мы видим растерзанное, перепутанное с колючими кольцами тело. Но это потом. А сначала два ближайших поста открывают по месту срабатывания суматошный огонь из М160, длинными очередями расстреливая магазин за магазином. Стрельба застает меня в траншее на полпути к шестому посту. Пристраиваю винтовку на бруствере. Изготавливаюсь к бою. Расстегиваю и поднимаю клапан подсумка, чтобы дергать магазины не прерываясь. Прицельная панорама, однако, не находит достойных внимания целей. На ротной частоте - форменный бедлам. Все чего-то обнаружили и торопятся об этом доложить. Запросы часовых и башенных операторов перекрывают друг друга.
   - Крот-один, здесь Мышь-четыре. Наблюдаю стрельбу на участке Мыши-два. Запрашиваю инструкции...
   - Мышь-пять - Кроту-один. Слышу автоматический огонь с тыла, предположительно на участке Мыши-два...
   - Хлопушка-два, Кроту-один. Цель вижу. Прошу разрешения открыть огонь...
   - Крот-один, здесь Мышь-один. Прорыв периметра на участке два-три. Неприятеля не наблюдаю. Веду заградительный огонь. Повторяю...
   - Тихий-один - Кроту-один. Слышу стрельбу с тыла, предположительно участок два-два, два-три. На мониторах чисто, прием ...
   Вдоль траншей разбегаются разбуженные бойцы. С резкими хлопками в высоте вспыхивают люстры осветительных ракет, ослепительные пятна качаются на крохотных парашютах и превращают пейзаж в тысячи шевелящихся в мертвенном белом свете щупальцев-теней. От этого кажется, что вся местность впереди кишит нечистью, и нечисть эта стремительными бросками подкатывается к линии обороны. С пулеметчиков слетает сонливость, они шевелят стволами, готовые в момент выпустить в темноту тысячи утяжеленных пуль, способных навылет прошибать деревья.
   - Крот-один, циркулярно. Всем заткнуться! Прекратить огонь! Повторяю - прекратить огонь! - пробивается раздраженный голос начальника караула.
   Прибегает полуодетый взводный. Огонь часовых, наконец, стихает. Приходит запрос из батальона - дежурный офицер интересуется причиной стрельбы. Запрашивает координаты для огневой поддержки. Дежурному офицеру не терпится пострелять по этим непонятным джунглям перед нами. Слава богу, это не мой человек облажался. Огромным кабаном мимо проносится сержант Ким. На расправу. Это его люди всех переполошили.
   Постепенно все успокаивается. Только раздраженные голоса глухо доносятся из штабного блиндажа. Матерясь под нос, бойцы расползаются по машинам и блиндажам - досыпать. Сон - ходовая валюта, самая большая ценность тут. Небо все больше сереет. На горизонте разгорается полоска света. Наступает утро. Первое мое утро на этой новой войне.
  
   -3-
  
   За что я люблю Корпус, так это за то, что тут думать не надо. Этакая райская жизнь, где все твои телодвижения на весь день расписаны и четко определены. Одна закавыка - ты свой распорядок представляешь несколько иначе. Но кого волнует твое мнение?
   Примерно в этом ключе высказываюсь перед отделением, пинками выгоняя его на свет божий. Мои не выспавшиеся бойцы, щурясь, выползают на свет с отекшими от неудобных поз физиономиями, на которых красными рубцами запечатлены швы вещмешков, служивших им подушками. К траншеям, укрытым сверху брезентом, выстраиваются небольшие очереди. Наши полевые нужники незамысловаты. Ямы на дне траншеи, да широкие брусья из местного дерева, перекинутые через них. Два раза в день медики сбрасывают в ямы вонючую дрянь - таблетки, содержащие короткоживущие микроорганизмы. После них лесным мухам и другим многочисленным насекомым в яме делать нечего. Переработанные нами сухие пайки превращаются в сухой чернозем.
   После посещения траншеи - обязательная зарядка. С поправкой на боевые условия. То есть полчаса отжиманий в пыли и приседаний с товарищем на плечах. Не снимая брони. Счастливчики-часовые довольно щурятся из своих нор, наблюдая за истязанием собратьев. Их очередь завтра, не сегодня. Балдеж высоко ценится в морской пехоте. Даже если завтра за него заплатишь вдвойне. Уж я об этом позабочусь. Но часовых не волнует завтра. "За балдеж надо платить". Они прекрасно знакомы с этим непреложным правилом.
   Взмокших, кашляющих от пыли морпехов рассаживают вокруг бортов ""Томми"", где они под контролем медиков сначала протирают друг друга влажными дезинфицирующими тампонами, а затем тщательно чистят зубы и растворяют щетину гелем для бритья. Корпус серьезно относится к гигиене. Морпех может помереть во славу Императора, но никак не от кровавого поноса или болотной лихорадки. Морпеху положено помирать героически, как минимум от пули, а еще лучше - от прямого попадания мины, чтобы остатки тащить легче было. Памятуя об этом, пристально рассматриваю ногти и ступни своих великовозрастных детишек. В полевых условиях, особенно в тропических джунглях, грязь под ногтями запросто может обернуться изъеденным червями желудком.
   Не всем детишкам нравится процедура контроля. Некоторые откровенно ворчат, стараясь избежать унизительной проверки. Мало кому понравится стоять в строю полуголым, когда вокруг вьются дневные кровососы, а здоровенный сержант раздвигает пальцы твоих ног и рассматривает мозоли на пятках. Морские пехотинцы - как злобные цепные собаки, все время норовят соскочить с поводка. Дай только повод. Уж так их воспитали - они самые крутые, самые безбашенные, самые беспощадные. Быть сержантом в морской пехоте вовсе не то же самое, что в пехотных частях. Тут приходится постоянно доказывать подчиненным, что ты круче и резче, чем они. Что достоин уважения и имеешь достаточно авторитета, чтобы ими командовать. Дисциплина в бою не одно и то же с дисциплиной в казарме, когда долгие годы службы вырабатывают в человеке непревзойденное искусство взаимоотношений со старшим по званию. Когда малейшие оттенки настроения дают понять, что можно перейти от "господин сержант, сэр" к уважительно-фамильярному "садж". Или просто "Ив". Или даже "Француз". Такая у меня кличка среди моих волчат.
   В этот раз халява проходит не для всех.
   - Крамер, твою мать! - ору я в лицо чернявому громиле. - Какого хрена у тебя грязь между пальцами? Убрать!
   - Садж, я... - пытаясь придать невозмутимое выражение своей звероподобной роже, начинает Крамер.
   Не даю ему договорить. Если в поле слишком часто позволять говорить в строю кому попало, добра не жди. Дисциплина усохнет, как ошметок теста на солнце. Пинаю его в голень ногой, обутой в тяжелый тропический ботинок. Впрочем, сдерживаю удар, чтобы не повредить ему ногу. Добавляю локтем в подбородок.
   - Последний, кто у меня забыл слово "сэр", долго жрал жидкую овсянку, рядовой! Потому как я ему зубы выбил! - ору я в искаженное болью и ненавистью лицо. - Встань в строй, морпех, и приведи себя в порядок! Я хочу, чтобы ты шел под пули, как бык на убой - чистым и здоровым! Понятно, рядовой?!
   - Понятно... садж... - цедит Крамер.
   Уважаю его упрямство. Хороший морпех тот, кто до конца стоит на своем. Крамер - настоящий упертый ублюдок, законченный сукин сын. Такие не верят ни в бога, ни в черта. Я горжусь, что в моем отделении есть такие псы. Но вида не показываю.
   - Вместо завтрака будешь стоять у гальюна и повторять слово "сэр", пока отделение не закончит набивать желудки. Как понял, рядовой?
   - Так точно, садж. Вас понял, - ухмыляется Крамер.
   - ...Сэр - говорю я тихо, в упор глядя в наглые голубые глаза.
   - ...сэр... - эхом отзывается Крамер, продолжая издевательски ухмыляться.
   Провожу последнюю проверку. Пахнущие дезинфекцией фигуры в вычищенной и должным образом обслуженной броне переминаются с ноги на ногу вдоль заглубленного в землю зеленого борта ""Томми"". Ветерок шевелит маскировочную сетку над их головами, играя пятнышками теней на поднятых забралах. Даже на мой искушенный взгляд все в порядке. Тихо говорю Траку:
   - Нанеси мастику погуще. Наши все знают, кто ты, а снайперам это знать ни к чему.
   - Сделаю, садж, - кивает капрал.
   Иду делать доклад лейтенанту. Нахожу его в соседнем, через один от нашего, капонире, сидящего в водительском отсеке, на месте командира машины, и свесившего ноги наружу. Взводный шелестит своей новомодной картой.
   - Трюдо, - говорит мне взводный.
   - Сэр! - отвечаю я.
   - После завтрака выдвигаешься на патрулирование.
   - Есть, сэр. У меня двое в охранении.
   - Обойдешься без них. В семь ноль-ноль выдвигаешься. Да, захвати с полсотни датчиков слежения. Будешь ставить на маршруте следования.
   - Сделаю, сэр.
   - Свободен, Трюдо.
   Топаю назад, к отделению. Над сетчатыми холмами уже витают аппетитные запахи от саморазогревающихся банок с сухим пайком. Сглатываю слюну. Здоровенный то ли шмель, то ли шершень-переросток бьется мне в лицевую пластину. Отваливается, делает новый заход и вновь идет в атаку, гудя, как крохотный бомбардировщик. Далеко, у самой воды, с грохотом падают сходни грузовой аппарели с очередного транспорта. Сейчас мимо нас снова пойдет техника. Надо успеть перекусить до того, как взвод накроет облако густой красной пыли от проходящей колонны. Перехожу на бег.
  
   -4-
  
   Освобожденный от оружия, головной колонны похож на зеленую мельницу, к крыльям которой намертво прикручены виброножи. Его ритмичные движения со стороны кажутся легкими и невесомыми. Головной колонны раз за разом поднимает и с резким "Чох-чох" поочередно опускает руки. "Чох-чох" - так врезаются в стену зелени стальные лезвия. "Чох-чох" - ширится брешь в переплетении лиан и гигантских папоротников. Один за другим бойцы пропадают из вида в глубине сумрачного коридора. Сначала исчезает голова, потом плечи, затем зеленый занавес поглощает спину идущего впереди. "Чох-Чох". Шаг. Ботинок не находит опоры в пружинящем ковре из травы, сучьев, ползучих растений и корней. "Чох-Чох". Еще шаг. И еще. Пауза. Глубокий вдох. "Чох-Чох". Нога глубоко погружается в гниющий мусор. Взгляд влево-вниз-вправо-вверх в поисках снайпера, хищника или мины-ловушки. "Чох-чох". Шаг. И еще. И еще один. Мутная вода наполняет ямы наших следов. Взгляд вперед, вдоль колонны. "Чох-чох" - клубы потревоженных насекомых окутывают нас, словно дым.
   Удовольствие от прогулки по джунглям Тринидада, скажу я вам, та еще штука. Четвертый час, нагруженные водой и боеприпасами по самое не могу, дуреющие от оглушительного птичьего концерта, пробиваемся через сплошную стену зелени. Медленно, шаг за шагом. Меняю головных каждые двадцать минут. По моему приказу мускульные усилители и климатизаторы переведены на минимальную мощность. Экономим батареи. Мало ли что. Батальон с его зарядными станциями и пунктами боепитания остался где-то там, на другом краю земли. Вместе с медиками, огневой поддержкой и дезинфицированными гальюнами. Поэтому и боеприпасов несем по две нормы каждый. По шесть запасных магазинов в заплечных мешках, кроме штатных шести в нагрудных подсумках. Запасной картридж с осколочными выстрелами к подствольнику. Четыре гранаты - по паре плазменных и осколочных. Пара дымовых. Весь опыт моей давней и долгой службы твердит мне: лучший исход любого боя - это когда боеприпасы остаются, а не наоборот. Бойцам моя перестраховка не по нраву. Любая инициатива начальства, даже такого маленького, как я - им во зло. Так уж повелось. Они угрюмо топают вперед, продираясь сквозь заросли, злобные вьючные "Лоси", увешанные камуфлированным барахлом, развесившие рога-стволы по сторонам, болтая хвостами саперных лопаток, с чавканьем выдирая копыта из сочной болотистой подстилки.
   - Француз сбрендил, - сплевывая, переговариваются они во время смены головного.
   Мне их мнение - до вертолета. Я за них отвечаю и делаю это так, как считаю нужным. Я зол, но не показываю вида. Я злюсь на взводного, отправившего нас сюда, хотя и понимаю, что он - пятое колесо у телеги, злюсь на идиота, спустившего приказ о патрулировании по цепочке, просто потому, что так положено по уставу, злюсь на систему, породившую этот устав и того идиота, что отдает такие приказы, система эта работает сама по себе, ни для чего, я никак не могу врубиться в смысл ее существования, заменяющий нормальный здравый смысл. Система питается нашим потом. Система пьет наши силы. Она перемалывает наши кости. Наш патруль - сплошная фикция. Мы не видим дальше своего носа. Мы можем обнаружить партизана, только если он сдуру ляжет поперек нашей тропы. "Мошки" бессильны в этих зарослях, слишком много ложных целей и теплокровных животных. Спутники не в состоянии отслеживать нас через многоярусные густые кроны. Мы неба-то не видим, бредем в сумерках, заживо похороненные под тоннами мокрой зеленой дряни. Нарваться на засаду в таком патруле - раз плюнуть. Пара снайперов, замаскированных в кронах, перестреляют нашу группу играючи. Мне до смерти неохота играть роль живой приманки. Манка, вызывающего огонь на себя в интересах огневой поддержки. Надо бы наставить кругом датчиков слежения, засеять лес авиацией, только так можно реагировать на ситуацию не наобум. Но датчиков нет. Те редкие, что мы вгоняем под кору деревьев каждые несколько сот метров - не в счет. Капля в огромном море. Остальные тоже понимают это, не только я. От этого все мои приказы кажутся им еще более бессмысленными, трудно сообразить, когда бездумно топаешь и топаешь, что я делаю все, чтобы сохранить наши задницы в целости. Настоящая наша цель - пройти по этому долбаному маршруту и остаться в живых. Нам уходить скоро дальше, нас вот-вот сменят на базе, так к чему геройствовать там, где другие рано или поздно сделают все что нужно?
   Ремни винтовок перекинуты через плечи, руки болтаются по бокам зеленых мимикрирующих тел, свешиваясь со стволов и прикладов. Обливаемся потом среди влажной духоты внутри своих тяжелых скорлуп. Выпитая вода тут же выступает на спине и впитывается насквозь мокрым, липнущим к телу бельем. Тяжелее всего пулеметчику - Генриху, с его здоровенной дурой М6 и четырьмя картриджами боепитания к нему. В довесок ко всему, Генрих перепоясан двумя запасными лентами. М6 - зверюга универсальная и неприхотливая. Жрет патроны и из герметичного картриджа и через лентоприемник. В качестве небольшого послабления не ставлю Крамера головным. Больше я для него сделать ничего не могу.
   - Внимание, отделение! - передаю я, стараясь говорить равнодушно и уверенно. - Лось-ноль хочет, чтобы мы вернулись до темноты. Увеличить мощность усилителей на одно деление. Ускорить темп! Шире шаг!
   - Мать твою... - злобно шипят мои "Лоси", налегая на стволы.
   Если телепатия реально существует, взводного сейчас вывернет наизнанку. Вместе со мной.
   "Чох-чох". "Чох-чох". "Чох-чох". Мы прем напролом, словно маленькие танки. Преодолевая боль в натруженных ногах, с трудом разгибая мокрые спины. Заляпаные грязью и липким зеленым соком, в корке издохших насекомых, хрипло дышим, высасывая кислород из едва живых климатизаторов.
   Через три часа, почти по графику, врубаемся в редколесье высоты восемь-восемь.
   С мстительным удовлетворением докладываю взводному о прибытии в конечную точку маршрута. Это тебе за "Француза", сопляк.
   Хотя просека, по которой непрерывно идут колонны тяжелой техники, совсем рядом, мы не слышим ничего, кроме не умолкающего птичьего гвалта. Высоту восемь-восемь обдувает легкий ветерок, остужая наши распаренные физиономии. Сушим ботинки и амуницию, любуясь потрясающим пейзажем девственного леса. Жаль, джунгли красивы только издали.
   - Слышь, садж, разговор есть, - Трак одевает ботинки и поправляет шлем. Словно невзначай касается разъема брони.
   - Сбрось пяток мошек, и дуй во-о-н туда, - я показываю сидящему рядом Калине на пальму с мохнатым кривым стволом, которая торчит на восточном склоне холма. - Кола предупреди, пусть страхует тебя. Гота смени. Следи за лесом.
   Калине не хочется подниматься и идти на перетруженых ногах черт-те куда. И время Гота еще не вышло. Но приказ отдан, хрена рассуждать? Он подхватывает винтовку и топает вверх. Бурчит что-то под нос недовольно. Делаю вид, что не слышу.
   Отключаю броню. Поворачиваюсь к Траку.
   - Чего у тебя?
   - Слышь, Француз, тебя в этот патруль не просто так сунули.
   - Ага?
   - Точно. Сам что, не видишь, мы тут как цуцики слепые, понт один. Херня это полная, а не патруль, они даже датчики еще не сеяли. Взводного вчера к комбату вызывали.
   - Вчера?
   - Помнишь, полосу шторма вчера проскакивали?
   - Ну?
   - Ты блевал пока в гальюне, я слышал, у него шлем открыт, я рядом проходил.
   - И что?
   - А то, они решают, что делать с тобой, - он понижает голос. - Зря ты на телку эту забрался, Француз. Девка она видная, базара нет, только ты не первый день лямку тянешь. Сам знаешь, где можно конец мочить, а где узлом завязать. А у взводного зуб на тебя, так что смекай.
   - Да ладно, дальше войны не пошлют, - отмахиваюсь я. - Тебе-то что? Сержантом станешь, ты кадровый. У Лося на тебя ничего нет.
   - То-то, что война. Потому и решают. Так бы уже вышибли. А отделение твое - к херам собачьим мне такая радость. Мне на своем месте хорошо. Сам знаешь - "чистые петлицы..."
   - Ладно. Спасибо тебе.
   - Да брось, сочтемся, - Трак вгоняет разъем на место.
   "Вот суки", - внутри возникает неприятный холодок. Вдруг представляю себе, что по возвращению из патруля узнаю, что Шармилу перевели. "Вот суки... суки..." - и больше ничего в голову не идет.
  
   -5-
  
   До лагеря остается всего пара километров, когда стена леса содрогается и с развесистых крон на наши головы обрушивается теплый ливень. Разноцветными брызгами рвутся вверх потревоженные птицы. Сквозь непроглядную зелень доносится басовитое "БУ-УХ". Бьют наши гаубицы.
   - Стой! - командую я. - Рассредоточиться!
   Падаем на землю. "Лоси" с треском расползаются по кустам, сливаясь с листвой. Огонь усиливается. Удары впереди начинают звучать размеренно и часто - батарея переходит на беглый. На фоне уханья гаубичных снарядов звонкие хлопки минометных разрывов почти не различимы. Сквозь стену зелени шум боя доносится до нас, словно сквозь вату. Осматриваюсь вокруг и не вижу ничего хорошего. Поганое место для боя. Никакого обзора. Опытный лесной снайпер перебьет нас тут, как кроликов.
   - Лось-ноль, здесь Лось-три, прием, - негромко говорю в ларингофон, шаря взглядом по зарослям впереди.
   - Лось-ноль на связи, - немедленно отзывается наушник.
   - Лось-три, Лосю-ноль. Слышу шум боя перед собой, ориентировочно от километра. Нахожусь в квадрате восемнадцать-двадцать. Запрашиваю инструкции, прием.
   - Лось-три, находимся под огнем. Движение прекратить, находиться на месте. Ожидайте инструкций, - чуть помедлив, сообщает взводный.
   Поворачиваю голову. Нахожу взгляд ближайшего бойца. Прикладываю руку к уху. "Слушать". К бровям. "Наблюдать". Боец кивает, передает жесты дальше. На такблоке пока пусто. Спутник показывает сплошной дым на границе леса. База ведет огонь по джунглям. Картинка нечеткая - облака. В ожидании команды щупаю эфир. На восьмом канале натыкаюсь на скороговорку корректировщика.
   - ... Красный-один, здесь Глаз-два. Лево два, серия пять фугасных, пять плазменных, приступайте ... лево два, бризантные, десять... переключаю на один-три, наведение автоматическое, канал чистый... ориентир восемь, плазма, три ... ориентир три, повторить бризантные, пять ... - почти без пауз бормочет гнусавый голос и, вторя ему, гаубичные снаряды вгрызаются в джунгли где-то впереди нас.
   - Лось-три, здесь Лось-ноль, прием, - напоминает о себе взводный.
   - Лось-три на связи, прием.
   - Лось-три, это Лось-ноль. Смотри вариант семнадцать, повторяю, семнадцать. Направление шестьдесят, повторяю, шестьдесят. Твой партнер - Рысь-девятый. Прием.
   - Лось-три, роджер - понял. Вариант семнадцать, партнер - Рысь на девятом. Приступаю. Прием.
   - Лось-три, - пауза. Шорох и потрескивание в наушнике. - ...Будь осторожен. Снайперы. Конец связи.
   "А то без тебя не знаю, сопляк" - злюсь я на взводного. Но злость смешивается с каким-то незнакомым теплым чувством. "Волнуется за нас, зелень", - думаю я. Хочется верить, что лейтенант волнуется именно за нас, за наши шкуры, а не за то, что мы можем облажаться.
   "Вариант семнадцать" - это действия в составе засадной группы при операции по прочесыванию местности. Цепь морпехов - "молот", движется, загоняя противника на нас - "наковальню". Расползаемся в редкую цепь, насколько это позволяют непроходимые заросли. Усилители давно на максимуме. Пришло их время. Движемся легко, словно тени. Медленно продвигаемся вперед в поисках удобной позиции. Метров через сто Господь снисходит до наших молитв. Мы утыкаемся носами в широкую прогалину, поросшую частоколом местного бамбука. Желтовато-зеленые стволы душат вокруг себя всякую растительность, и рядом нет ни одного ствола-исполина с вездесущими жгутами разноцветных лиан. Видимость все равно аховая, но сквозь бамбуковые заросли уже пробьется пулеметная пуля. И можно запускать "мошек" - зелени тут меньше. Распределяю людей. Крамер пристраивает свою дуру за полусгнившим, покрытым грибными наростами, бревном. Кол, наш снайпер, выдвигается вперед на левый фланг и набрасывает на себя лохматую накидку. Остальные достают лопатки и вгрызаются в сырое переплетение корней и сгнившей листвы, сооружая временные укрытия. Режем тугие стволы перед собой, обеспечивая сектора обстрела. Забрасываем подальше в зеленые просветы активированные в режиме растяжек гранаты. Своеобразное минное поле. Напоминаю всем, чтобы сдуру не пальнули из подствольника, пока бамбук стоит. В тесном переплетении стволов прямо перед нами разрыв плазменного заряда произведет обратный эффект. Никто не зубоскалит над моей перестраховкой. Все сосредоточенно пилят ножами корни и выбрасывают лопатками перед собой лесную дрянь пополам с мокрыми шматками перегноя.
   Волнуюсь, стараясь не показывать вида. Это мое отделение, вот уже полгода, но никого из них я еще не видел в реальном бою, если не считать Зеркального. Но там все же ненастоящие бои были. Так, репетиции... Как они себя поведут, мои "Лоси", попав под настоящие пули? Пока все действуют четко. Немного шкалит сердечко у Гота, самого молодого - год в Корпусе. Остальные вроде ничего, держатся уверенно. Странно, но ответственность за других не позволяет проступить наружу моему собственному страху. Словно я наблюдатель на учениях, который вне игры, и условные пули его не трогают. Показываю своему заместителю на Гота. Трак кивает в ответ, поднимает большой палец - "понял, присмотрю".
   На тактическом блоке проступает череда зеленых точек. Густая россыпь медленно движется к нам.
   - Рысь, здесь Лось-три. Я на позиции. Даю координаты, прием.
   - Рысь, Лосю-три. Принято. Отметку вижу, - узнаю по голосу командира роты "Браво", - будем у вас примерно в девятнадцать тридцать. Дай картинку, прием.
   - Лось-три, Рыси. Транслирую. Прием.
   - Рысь, Лосю-три. Картинка четкая, до связи.
   - Принято, отбой.
   Мы снова чувствуем свою нужность. Бессмысленный патруль приобретает черты хорошо проработанного плана. Сразу и не дойдет, что случайно все это. Мы больше не чувствуем себя одинокими. Мы часть большой непобедимой зеленой машины. Эта машина катится уверенно и точно, подминая всех, кто сдуру окажется на ее пути. Мы - сорвиголовы, затычка в каждой прорехе, куда нас сует Император, чтобы своими телами мы остановили течь. Мы чувствуем гордость оттого, что там, высоко над нашими головами, в черноте пространства плывет громадина авианосца, способного за несколько часов превратить половину Шеридана в гигатонны фасованной пыли пополам с дерьмом, а мы, простые земноводные черви, которые только и могут, что убить за раз не более десятка себе подобных, да и то, если сильно повезет, и все равно мы тут, а он там, и Император доверяет решение своих проблем именно нам, простым смертным. Чувство непобедимости переполняет меня. Я стыжусь этого щенячьего восторга. Я напоминаю себе, что мне уже сорок три, и что я уже далеко не наивный мальчик, и что все, что со мной происходит, запрограммировано и вбито в мою башку годами муштры и многими часами психологической обработки, а попросту - гипновнушениями. И все равно ничего не могу с собой поделать. Батальонный психолог - "псих" - мог бы гордиться своей работой.
   - Мы - "Лоси", - шепчу я вслух по третьему каналу.
   Редкие тюленьи головы вокруг слегка кивают мне из моря травы. Они ощущают то же самое. Мы готовы к бою и ждем его, даже если нам придется лежать в этом зеленом говне еще целый год.
  
   Нам сказочно везет. Никакого года не требуется. Всего через полчаса ожидания "мошки" показывают шесть скользящих сквозь заросли силуэтов. Если бы не тепловое излучение, разглядеть лохматые тряпки крадущихся было бы проблематично. Такблоки высвечивают красные точки. Вычисляют их скорость, направление, оценивают вооружение. Идут прямо на прикинувшегося кучей травы Кола. Щелкаю языком по третьему каналу. "Приготовиться". Воздух сгущается, словно смола. Напряжение сводит пальцы. Запах нашего пота чувствуется за километр. Герильос идут так, что залюбуешься. Скользят сквозь заросли, словно нож сквозь воду. Не треснет сучок, не чавкнет грязь под ногой. Дистанцию держат. Настоящие сукины дети! Идут быстро, на пределе. Отрываются от преследования. Впереди проводник с коротким карабином. За ним трое со снайперками. Замыкающими - двое с автоматическим оружием. Дистанция - пятьдесят метров. Ближе нельзя. Ближе - гранату можно докинуть. Ставлю переводчик огня в режим принудительной автоматической стрельбы. Проводник замедляет шаг. Он не видит нас, он чует нас нутром. Проводник замирает. Проводник поднимает руку. Лохматые силуэты за ним приседают в траву. Проводник медленно, едва заметно поворачивается, зеленая статуя, часть пейзажа, щупает глазами заросли. Кол плавно выбирает свободный ход курка. Кол вышибает проводнику кусок спины. "Огонь!". Заросли взрываются брызгами разлетающейся зелени. Куски полых стволов, не успевая упасть, лопаются в воздухе, разбиваемые в щепки. Бьем так, что залюбуешься, перекрываем нормативы скорострельности. Один за другим отлетают в прелую подстилку отстрелянные магазины. Раз за разом щелкает М10 Кола. Паркер приподнимается над зеленью, сам как зеленый призрак. Огонь вырывается из его здоровенной трубы. Выкошенная зеленка перед нами вспухает ослепительным шаром, брызжет черным дымом, пламя жрет бамбук, с треском катится вокруг, шипит, затухая, на мокрой подстилке. Калина материализуется сзади, загоняет в трубу увесистый заряд, хлопает Паркера по плечу. Оглушительное "ПАМ-ПАМ-ПАМ" справа - Трак садит с колена картечным ливнем, высунув ствол с болтающимися сошками из-за дерева. Джунгли перед нами в ужасе бросаются на землю, тщетно стараясь уйти от губительного огня. Генрих сосредоточенно бьет перед собой длинными очередями. М6 - машинка серьезная. Его утяжеленные пули прошивают заросли, словно бумагу. Генрих гремит и гремит, рассыпая вокруг себя донца безгильзовых патронов тридцать восьмого калибра и где-то впереди его раскаленные посланцы с сочным чмоканьем прошибают стволы и тела. Вот он стихает на мгновенье, и Гот выкатывается из-за бревна, трясущейся рукой пристегивает к пулемету свежий картридж взамен отстрелянного. "Прекратить огонь!". "Прекратить... прекратить..." - катится дублированная команда. "Ждать!". "Ждать... ждать...".
   - Кол, доклад!
   - Цели поражены. Целей не вижу.
   "Мошки" крутятся над мешаниной перебитых бамбуковых стволов и переломанных листьев папоротника, среди густого дыма и чадящих головешек. Одно тело. Второе. Третье. Вот еще. Одного нет.
   - Нгава, Чавес, вперед, - командую я, - Калина, Гот - вторые номера. Мышь - со мной - третья пара. Пошли.
   Две зеленые "Лосиные" туши отделяются от земли. С винтовками наперевес мчатся, оскальзываясь в прокрученной на мясорубке мякоти джунглей. Замирают, припав на колено. Щупают землю прицелами. Вскакивает следующая пара. Мелькают грязные зады. Падают. Моя очередь. Бежать по размолотой мерзости - все равно что по льду, ноги разъезжаются. Первая пара на месте. Контрольный выстрел. Второй. Третий. Из-за исщербленного пулями поваленного ствола, из прелой кучи вылетает зеленое яйцо. Щелчком отстреливается в воздухе предохранительная скоба. "Граната!!!" - мы истошно орем хором, словно наш вопль способен остановить железный шар с рубчатыми боками. "Лоси", оттолкнувшись во всю мощь мускульных усилителей, летят по сторонам, этакие пародии на толстожопых летучих пингвинов, у которых вместо крыльев подсумки, а вместо ласт - грязные копыта. На наше счастье, граната брошена ослабевшей рукой. Пролетев всего десяток метров, она бьется о бамбуковое удилище и падает в мягкую подстилку. "БАМ!". Куски дерна и гнилые листья сыплются сверху на наши головы. Простая осколочная. "А-А-А-А-А-БЛЯ-А-А!" - издает вопль насмерть перепуганный Гот, вскакивая под шлепками мусора, и несется вперед, стреляя на ходу, не разбирая дороги. "А-А-А-А-О-О-У-У" - бешено вторит ему отделение, включая меня. И мы, как один, ломимся следом, поливая землю перед собой струями свинца. Мстя за пережитый страх, мы полосуем кучу длинными очередями, пока она не превращается в зеленый, перемешанный с землей фарш. "Огонь в дыре!!!" - Гот швыряет в кучу цилиндр плазменной гранаты. И мы мчимся назад, спасаясь от крохотного ослепительного солнца, что вот-вот взойдет за нашими спинами.
   - Кол, Французу. Целей не вижу, - остужает наш пыл доклад снайпера.
   Хорошо, что под шлемом не видно моих горящих ушей. Поддался порыву, как первогодок, забыв про наблюдение. Если бы за вражеской группой шел хотя бы один снайпер, нас бы перебили, как в тире.
   - Принято, продолжать наблюдение, - отвечаю я ему как можно более спокойно. - Рысь, здесь Лось-три. Имел контакт с противником. Группа шесть единиц. Противник уничтожен, потерь нет, - докладываю я группе "молот".
   - Рысь, Лосю-три. Принято. Я на подходе, отбой.
   Сажусь на бревно рядом с Готом. Гота ощутимо потряхивает. Мандраж после боя, бывает. Хлопаю его по броне наколенника.
   - Не дрейфь, Гот, не один ты в штаны сделал, - говорю ему. - Главное, что ты хоть и ссался, но от драки не бегал. На вот тебе. Заслужил.
   Протягиваю ему заправку к аптечке. Полностью укомплектованную, со стимами. Гот вщелкивает контейнер в разъем. Через пару минут его отпускает. Да что там отпускает. Гот откровенно ловит кайф. Боевые стимуляторы, по признанию наших медиков - лучшая дурь на свете.
   - Только в другой раз, смотри, дернешься без команды - душу вышибу, - предупреждаю я отеческим тоном.
   Гот кивает, счастливо улыбаясь.
   - Пулеметчик, смотри за своим вторым номером, - говорю Крамеру, вставая.
   - Сделаю, садж, - солидно отвечает Генрих.
   Я не обращаю внимания на отсутствие "сэр". Генрих сегодня молодцом. Заслужил чуток уважения. Все это понимают. Дисциплина от этого не пострадает.
   Через тридцать минут громкий треск возвещает нам о приближении прорубающихся сквозь заросли морпехов роты "Браво".
  
   -6-
  
   Наши враги выглядят неказисто. Никакой брони. Оружие - нарезные охотничьи карабины, простые оптические прицелы, глушители примитивны. Дешевые пластиковые приклады вдребезги разбиты нашими пулями. Металлические фляги с водой в матерчатых чехлах. Одежда - брезентовые куртки с нашитыми на них кусками зеленого рванья. Пятнистые шляпы с мягкими свисающими краями, зеленые сетки свисают с полей, ветки неувядающего хвоща прикручены к ним обычной проволокой. На ногах легкие брезентовые ботинки на резиновом ходу. Мачете за спиной. Патронташ на груди. Вот и все снаряжение. Трупы - невысокие чернявые парнишки, щуплые и жилистые. Точный возраст определить затрудняемся - тела так обезображены, что лица превратились в кашу из костей и мяса. Возбужденные, жаждущие крови морпехи роты "Браво" пинают куски изрешеченного мяса, завернутые в окровавленные тряпки. Хлопают нас по броне. Жмут руки. Предлагают сигареты и стимы из аптечек. Мы сегодня кореша им. Потому как поквитались за их братанов. В Корпусе к таким делам относятся серьезно.
   Пока топаем назад в составе группы загонщиков, узнаем, что произошло. Эти семеро (одного раньше накрыло артогнем) скрытно вышли к позициям роты и выбили два поста передового наблюдения. Два по два человека. Еще раньше ранили снайпера на снайперском посту. Чудом жив остался, несмотря на две пули в легких. Этот снайпер и дал их координаты. Потом открыли огонь по часовым и ранили троих. Один уже умер. Все это за каких-то пару минут. Сколько они наблюдали за нами, определяя цели - одному богу известно. Наблюдатели за "мошками" их откровенно прохлопали. Когда база открыла огонь, они уже отошли. Грамотно отошли. И от преследования уходили грамотно - оставляли позади себя прикрытие и минировали тропу. Замедляли загонщиков конкретно. Двое из группы "молот" схлопотали по пуле, выживут, но воевать уже не будут. Еще один боец наступил на мину-ловушку, которую почему-то не обнаружил тактический блок. Отделался тяжелой контузией - броня спасла, да и заряд маловат оказался. Получается, эти парнишки в брезентовых тапочках и дождевиках с зелеными тряпками, нас круто сделали. Нас, натасканных на крови, по науке вооруженных и выученных, вскормленных мордобоем пополам с вековыми традициями. Всех из себя гордых и непобедимых. Понятно, почему пацаны из "Браво" так дергаются. Если бы мы случайно на дороге не подвернулись, ушли бы ребятишки. Наша удачная стычка - просто случайность. Победное настроение улетучивается. Один Гот на ходу глупо улыбается, отходя от стимов.
   Джунгли на подходах к лагерю - как грядки, по которым прошелся гигантскими граблями великан-огородник. Великан собрал в кучи вековые стволы, сложил из них костры, а в качестве растопки добавил горы ветвей и кустарника. Тяжелая дымная хмарь висит над пепелищем. Вокруг - перебитые, вырванные с корнем, обугленные и измочаленные в щепы стволы лесных гигантов. Бредем мимо них, в обход, петляя между бревнами, как по загадочному черному лабиринту. Ботинки то и дело гулко топают по горячей стеклянной ноздреватой корке - всему, что осталось от земли в радиусе поражения плазменного снаряда. Пепел сгоревших кустарников и сбитых на землю сучьев устилают изрытую воронками местность. Горячий ветер пробрасывает дымом и закручивает пепел под ногами белыми вихрями.
   - Зато паразитов не будет, - глупо хихикает Гот, наподдавая ногой по дымящейся головешке.
   - Заткнись, салага, - одергивает его Крамер.
   Среди дыма бродят саперы. Они сверлят длинными бурами шпуры, закладывают в стволы заряды, взрывают их, и утаскивают обломки куда-то в сторону, зацепив их тросом за гусеничный тягач. "Берегись!" - то и дело раздается в эфире на общей частоте, и зачумленные, обгаженные джунглями и обильно припорошенные пеплом фигуры морпехов лениво подают в сторону, отдавая дань инструкциям и чтобы не подставлять саперов. "БОМ" - летят щепки от очередного обрубка.
   Я думаю, о том, что мы тут всего второй день, и как все за этот день изменилось. Только вчера была высадка, и мы перли вперед, как лавина с гор. А сейчас я чувствую себя так, словно год тут провел. И весь этот бедлам устроила крохотная кучка партизан. С нашей помощью. За паршивых десять минут мы изгадили все вокруг, вывалили в белый свет тонны дорогущих боеприпасов, и все это - ради случайно убитых пацанов в брезентовых ветровках. Какого же хрена мы будем делать, если на нас насядут по-настоящему? Взорвем планету?
   Где-то слева и впереди размеренно хлопает автоматический миномет. Раз за разом, словно метроном. "Пам-ш-ш-ш-ш-ш-пу!" - распускаются позади нас над лесом белые облачка. Это командование расщедрилось на датчики. Теперь ими засеют километр-полтора, не меньше, джунглей на подходах к лагерю. Поздновато схватились.
   - Трюдо, - говорит взводный.
   - Сэр, - отвечаю я устало. Убил бы сейчас этого пижона. Хорошо хоть, в боевой обстановке честь можно не отдавать.
   - Докладывайте, Трюдо, - лейтенант оглядывает моих лосей оценивающим взглядом. Конечно, спору нет, они могли бы быть и почище. Уж слишком не по-уставному они выглядят. Сам взводный, как всегда, чист и подтянут. Белая кость. Высшая офицерская школа Корпуса торчит у него из всех щелей.
   - Сэр, патрулирование окончено. Признаков противника на маршруте не обнаружено. Датчики слежения выставлены. На обратном пути имели столкновение с противником. Уничтожена диверсионная группа численностью шесть единиц. Потерь, больных, раненых нет. Имущество, оружие, амуниция в исправности. Командир патруля сержант Трюдо, сэр!
   - Понятно. Личному составу действовать по распорядку.
   - Есть, сэр! Отделение, в расположение. Трак, веди.
   Пригибая головы, "Лоси" шлепают по траншее к нашему "дому".
   - Трюдо, у вас что-то еще? - интересуется взводный.
   - Так точно, лейтенант, сэр!
   - Ну?
   "Баранки гну, деревня", - хочется сказать мне этому туповатому выскочке, но вместо этого говорю:
   - Сэр, сержант заявляет, что его проблемы личного свойства - это его проблемы, сэр.
   - Как интересно, Француз! - взводный начинает собирать свой пистолет, разложенный на куске брезента. - А что же ты раньше думал? Когда конец свой совал куда попало?
   Это выходит за рамки. Да пускай меня расстреляют, плевать. Выходит, не ошибся Трак? Ай да солдатский телеграф!
   - Что, лейтенант, добился своего, да? - он удивленно поднимает глаза. Так с ним еще не говорили. - Я у тебя заноза в заднице, да? И не я тому виной, пижонство все твое, резьба поганая! Только левая у тебя резьба, дружок. Неправильная. Так в Корпусе жопу не рвут. Я такой морпех, каким тебе вовек не стать. И связью моей ты, гнида, воспользовался, чтобы резьбу свою подкрутить, да? Я только вот что тебе скажу, перед тем, как меня вышибут на хер из твоего поганого взвода, ты О'Хара своим языком гребаным не трожь, мать твою. Тут знаешь, на войне всякая херня случается. Самопроизвольное срабатывание оружия, слыхал про такую формулировку? На Форварде даже полковники людьми были, потому как жить хотели. А кто не был и людей строем в гроб загонял, того быстро находили с потрохами на дереве. А тут бойня будет почище Форварда и жизнь быстро все расставит. Так что хочешь, чтобы я ушел - пиши рапорт, а ребят в патрули без поддержки гонять не смей, гнида. Это тебе не стрелочки рисовать. Это люди живые, офигенно ценное имперское имущество.
   Взводный шумно дышит, раздувая ноздри. Сопляк. Хочет "смирно" мне скомандовать, да только я не из таких, я и так "смирно" стою, не подкопаешься. И броню отключил - не хрена особистам лишний повод для шантажа давать.
   - Значит так вот, Француз? Идешь "ва-банк"? - наконец, выдавливает он.
   - Так точно. Именно так, Лось, - я делаю ударение на ехидном "Лось". - И тебе я не завидую. Война на дворе, а я вроде герой сегодня, как такого за амурные дела накажешь? Взвод тебя не поддержит, лейтенант. Знаешь, что бывает, когда взвод в поддержке отказывает? Тяжко выкручиваться будет, да лейтенант?
   - Ты, Француз, совсем охерел... - гневно начинает Бауэр, он стряхивает с колен брезент с загогулинами от "кольта", встает, надвигается на меня, здоровый бугай. Только я ему не мальчик. Мы такое проходили. Ты еще ссался, когда я людей по струнке строил.
   - Я тебе не Француз, лейтенант. Я тебе - сержант Трюдо. Я это звание кровью заслужил.
   - Я тебя раздавлю, сержант... Я тебя не мытьем, так катаньем... Ты мне сразу не нравился. Неправильный ты какой-то. Мягкий. Ты - позор взвода, ты служить со мной не будешь...
   - Понял вас, сэр! - я вновь перехожу на официальный тон.
   Резкая перемена озадачивает Бауэра. Он недоуменно хлопает глазами.
   - Думаешь отвертеться, сержант? Хрен когда! - лейтенант отбрасывает манеры, его несет, как простого рядового, всякие параграфы о взаимоотношениях - по боку! - Ты мне сейчас столько наговорил - тебе на дисбат хватит. Тебя шлепнуть за это можно в боевой обстановке, понял? И я тебе этого не спущу, даже не думай. Ты еще в Зеркальном, помнишь? Еще там без команды огонь прекратил.
   - Я прекратил огонь, потому что стрелять не в кого стало. А вот ты, лейтенант, глуп. Ты сейчас столько для протокола наговорил, что выселить меня только вместе с собой сможешь. Броню отключать надо, когда такие вещи говоришь, - я усмехаюсь в перекошенное от ненависти лицо. Цитирую: - "Преследование по службе по личным мотивам, использование служебного положения по отношению к подчиненному в корыстных целях...".
   - Пошел вон! - выдыхает разъяренный Бауэр.
   - Есть, сэр! - я отдаю честь, затем включаю броню. - Сэр, сержант просит лейтенанта разрешения на встречу с командиром роты, сэр!
   - Встречу разрешаю! - с каменной мордой цедит сквозь зубы взводный. Желваки его так напряжены, что кожа вот-вот лопнет. Этот раунд за мной, дружок.
   ""Томми"" встречает нас, как родных. Сменившиеся и отдохнувшие часовые вместе с экипажем машины разложили у борта, рядом с ошкуренным бревном, явно позаимствованным у саперов, приготовленные для нас упаковки сухого пайка.
   - Рыжий, докладывай, - на ходу бросаю механику-водителю.
   - Сэр, машина исправна, регламентные работы проведены. Оружие вычищено и исправно. Участвовали в отражении атаки на лагерь. Расход снарядов: фугасных - шесть единиц, плазмы - десять единиц! - докладывает Рыжий.
   - Ясно. Ужинали?
   - Никак нет, вас ждем, сэр!
   - Хорошо, Рыжий. Отделение, привести себя в порядок. Почистить оружие. Ужин через двадцать минут, - делаю долгий глоток теплой воды и иду посетить траншею с брезентовым верхом. Толика комфорта мне не помешает. Не все же под куст ходить, в ожидании, пока змея в отросток вцепится.
   "Лоси" за моей спиной ворчат, стаскивая с себя грязные скорлупы. "Мог бы сначала и пожрать разрешить". "Заткнулись. Француз дело говорит". Это Трак. "Точно. Пожрать успеем". Генрих. Довольно усмехаюсь под своей полупрозрачной пластиной. Ничего, братки, бывают командиры похуже меня.
   Паркер подходит следом. Копается в ширинке, якобы по нужде пришел.
   - Ты это, садж, не дрейфь. Все путем будет. Ты пацан правильный, не резьбовой. Не выдадим... - бормочет он негромко.
   - О чем это ты, Парк? - подозрительно интересуюсь я.
   - Ты не ссы, садж... - оглядываясь, продолжает скороговоркой Паркер. - Ротный сказал: увижу чего - лично этого казанову пристрелю. А так пускай служит пока, мужик он правильный. Ему взводный накапал, так он отшил его. Сам видишь, не до тебя сейчас...
   - Ладно, Парк, - говорю я. - Что-то у меня защитников развелось - пальцев не хватит. Иди, пушку свою чисть.
   - Так я уже. Я Калину озадачил.
   - Ну-ну...
   В тропиках темнеет быстро. Перед самым отбоем нас посещает представительная делегация. Штаб-сержант, топ-сержант, капрал в возрасте и двое рядовых. Все из "Браво". Из "Крысобоев". Киваю Готу - "Сото найди, быстро". То, что сейчас будет происходить - не для офицеров. Это наши дела. Есть традиции, как и бордели - "только для нижних чинов". Рядовые тащат пончо, нагруженное добром. В ожидании Сото представляю отделение. Затем представляются гости. Штаб - старшина роты. Топ - взводный сержант. Капрал и рядовые - друзья погибших. Рота "Браво" делегировала им право выразить нам свою признательность. Возвращается Гот. За ним внушительно шествует Сото. Коренастый, почти квадратный несмотря на свои метр восемьдесят. Поднимает лицевую пластину. Жмет руки прибывшим. Сообщаю, на чей счет записаны вражеские диверсанты. Двое - на Генрихе. Двое - за Колом. Одного поджарил Паркер. Одного, по молчаливому согласию остальных, записываю Готу. Ротный старшина держит речь.
   - Рота отправила нас. Сегодня наши братаны полегли. "Крысобои" не привыкли долги иметь. Вы их сегодня за нас отдали. Как надо, все по совести. Это вам за ребят.
   Рядовые осторожно кладут пончо. Опускают края. Собранное ротой "Браво" добро бугрится внушительной кучей. Чего тут только нет. Упаковки сухих пайков, шоколад, сигареты, витамины, боевые ножи, сделанные на заказ. Среди прочего - прицел от снайперской винтовки М10 в футляре для переноски. Футляр тщательно подогнан и выкрашен маскировочными пятнами. Кол берет его в руки, достает прицел, рассматривает.
   - Я снайпер, - говорит он. Оглядывается на меня. Я киваю на гостей.
   - Бери, кореш. Это от Джона осталось, - тихо говорит один из бойцов. - Любил он это дело - мозги вышибать. Тебе пригодится.
   Выставляем угощение. На расстеленном пончо раскладываем куски консервированной ветчины, сыра, вскрываем и заливаем водой банки с сублимированными фруктами. Гости достают двухлитровую флягу с джином военной поставки. Ни один офицер не посмеет обвинить нас в пьянке в боевых условиях. Даже такой резьбовой, как наш взводный. Сидя кружком, пьем, не чокаясь. Подсвечиваем себе тусклыми красными фонариками. Глинистые стены капонира возвышаются над нами, заслоняя своими неровными краями звездный хоровод - белое на черном. Кол наливает себе чуть выше донышка.
   - Я снайпер, мне нельзя, - словно извиняясь, говорит он товарищу убитого.
   Тот понимающе кивает. "Все нормально, брат".
   По-хорошему, так за одного нашего надо бы положить не меньше десятка "лесных братьев". Все понимают это. Но где их взять? Мы растеряны, как дети. Бессилие рождает злость. Злость никак не отпускает нас, смешиваясь с джином, она растекается внутри и превращается в глухое липкое раздражение.
   С закрытых позиций минометной батареи за нашими спинами раздается громкий хлопок. И еще один. Высоко над деревьями распускаются яркие белые звезды. Они медленно дрейфуют над джунглями, уносимые ночным ветром на своих крохотных парашютах. Ослепительно яркий после темноты свет мечется над нами белыми сполохами. Все вокруг становится двухцветным. Черным и белым.
  
   -7-
  
   Ротный - капитан Франти - "картавый ворон", умудряется устраиваться с относительным комфортом всюду. Даже тут. Блиндаж его, в нарушение всех инструкций, имеет вентиляционные отверстия, забранные противомоскитными сетками. В углу надувной топчан, в другом - раскладной стол и пара складных стульев. Кусок неровной стены стараниями тактического вычислителя превращен в яркое сине-зеленое световое панно с переливами разноцветных значков. Земляной пол устилает пряно пахнущая солома, наверняка обработанная химией от насекомых. Ротный рискует. Дряни в местных джунглях столько, что никакая химия не спасет. Ротный говорит: - Жить надо в кайф. Франти сам из рядовых, и девизы его наполовину сермяжные - этакий солдатский рок-н-ролл. Ротный считает, что риск сдохнуть от укуса многоножки не перевешивает желание половину жизни проводить с максимально доступным комфортом. Именно столько времени человек проводит на работе. Война - его работа. Так уж вышло. Ворон рассматривает меня внимательно, так долго, что пауза затягивается до размеров экзекуции. Устаю стоять смирно под низким потолком, макушка касается затвердевшего пенобетона. Вы когда-нибудь пробовали стоять "смирно", пригнув при этом голову? То-то же...
   - Садись, сержант, - ротный, наконец, решает, что я достаточно проникся и к тому же достоин беседы сидя.
   Осторожно опускаюсь на хлипкий стульчик.
   - Спасибо, сэр.
   - Знаю я, зачем ты пришел, - продубленная ветром и солнцем краснокожая физиономия совсем рядом, я морщины могу сосчитать вокруг его карих глаз.
   - Сэр, я только хотел сказать, что моя связь с офицером не повлияет на мое отношение к обязанностям. Я роту не подведу.
   - Все так говорят, сержант. И все знают, что это не так. И ты знаешь. Ты ведь не мальчик, ты на Форварде в первом составе был, так что понимаешь, что к чему. Как только личные интересы перевешивают интересы службы, подразделению конец приходит. И ты теперь у меня - слабое звено. Оставить все как есть - дать понять всем, что амуры в окопах - обычное дело, традиции похерить и основы расшатать. Дать ход делу - лишить роту сержанта в боевой обстановке, да и офицера хорошего подвести. А она - классный офицер, по убеждению классный, и дело свое туго знает. Ты у нее - первая осечка. Слишком долго ты, Трюдо, на гражданке был, размяк. И в говне мы теперь из-за тебя. И я, и комбат. Что делать предлагаешь?
   - Сэр, я не буду задницу рвать, доказывая, какой я примерный. Делайте что должны. Единственно, о чем прошу - походатайствуйте перед комбатом, чтобы лейтенанта не трогали. Она действительно классный офицер, без лести. Это я виноват. Если вам так проще будет - ну спихните меня рядовым в другой батальон. Все равно передовая, что так, что так - везде стреляют.
   - Ишь ты, лихой какой. "Походатайствуйте..." Раньше надо было благородство показывать. До того, как под юбку залез, - ротный барабанит пальцами по столику, думает о чем-то, невидяще глядя на соцветия меток на стене. - Твоя лейтенантша сама комбату доложилась. Во избежание, так сказать. И согласно уставу. Еще перед погрузкой. Просто не до тебя тогда было. Очевидно, тебя хотела выгородить. Просит на взвод ее перевести, с понижением, значит... Голубки, мать вашу... Комбат в ярости, он ее себе в начштаба прочил, представление на капитана ей дал.
   Я молчу. Что тут скажешь? Я пришел к ротному сам, и теперь остается терпеливо дожидаться своей участи. Все лучше, чем ждать, пока тебя заочно приговорят.
   - Оно хоть стоило того, а, Трюдо? - неожиданно спрашивает ротный. Глаза прищурены, смотрит серьезно. Ни намека на скабрезность.
   - Так точно, сэр. Стоило. Верните назад - я бы ничего менять не стал, сэр. Уставы, традиции, - это все херня, когда рядом такая женщина, сэр. Извините, сэр.
   - Ну-ну... - ротный снова задумчиво смотрит мимо меня на цветную стену. Отмерзает: - Как тебе Бауэр?
   К его неожиданным переходам трудно привыкнуть. Или он так собеседника "вытаскивает"?
   - Нормально, сэр, - говорю как можно естественнее.
   - Да? У меня другое мнение сложилось.
   Ворон смотрит на меня так заинтересованно, словно на моем лице вот-вот ответ сам собой проявится.
   - Да нет, сэр, все в порядке. Молодой он, учится еще. Начальство не выбирают, сэр.
   - Ага... Твои-то как, нормальные мужики?
   - Отделение хорошее. Я в них уверен. Больных, потерь нет. Ветераны, в основном. Капрал Трак меня сменить может, легко. Классные мужики, сэр, все в кондиции.
   - Ты отличился вчера, диверсионную группу положил, - то ли спрашивает, то ли утверждает ротный.
   - Было дело, сэр. Случайно, на самом деле. Они прямо на нас вышли, мы из патруля возвращались. Ребята их как в тире положили.
   - Ясно...
   Молчим. Ротный наливает себе из небольшого термоса ароматного кофе. Вопросительно смотрит на меня. Вежливо отказываюсь. Слежу за тем как он не торопясь попивает горячий напиток.
   - В общем так... - начинает Ворон. Я замираю. - Служи пока, Трюдо. Половину оклада я с тебя сниму, без этого никак. Формулировку придумаю позже. И со взводным грызню прекрати - он мужик нормальный, его из училища хорошо рекомендовали. С комбатом я вопрос утрясу. Все, иди.
   - Понял, сэр. Спасибо, сэр! - я поднимаюсь, снова упираюсь макушкой в потолок, отдавая честь.
   - Вот еще что, сержант, - говорит ротный мне в спину.
   - Сэр?
   - Если увижу, как вы тут амуры крутите, или доложит кто - я тебя расстреляю.
   Он прихлебывает кофе. Голос его спокоен и ровен. Я знаю, что он не шутит. Так и будет. Ворон - кремень мужик, сказал - сделает.
   - Я понял, сэр.
   - Свободен, Трюдо.
   Выхожу из штабного блиндажа со смешанным чувством. Вроде бы и обошлось пока, а вроде и расстрелом пригрозили. Интересно, как там Шармила? При мысли о ней внутри сладко щемит. Я иду, машинально пригибаясь в неглубоких местах, прячу голову. Я в своей жесткой, грубой скорлупе, весь в присыпке от потертостей, с ороговевшей от постоянного трения о швы и узелки белья кожей, руки мои огрубели до состояния подошвы, и все равно я чувствую, как касаюсь ее груди, шелковистой кожи бедер, представляю, как вздрагивает от едва заметного прикосновения ее гладкая спина, и как мечтательна ее улыбка, когда я касаюсь ее губами. Нет, прав ротный - я теперь слабое звено. Я теперь в любом бою - салага созерцательный и кандидат в покойники. И сейчас мне так пофиг это, что совсем не страшно, я смиряюсь и улыбаюсь сам себе, словно вижу впереди что-то невыразимо прекрасное, типа бесплатной поездки на спортивном "магнум-аэро-турбо".
  
   -8-
  
   Прошло два месяца с момента высадки. Мы слились с зелено-коричнево-синим дерьмом окружающих нас диких джунглей, что живьем пожирают человека, стоит ему расслабиться лишь на минуту. Мы стали частью их и одновременно мы говорим им - вот вы, а вот мы, прошу не путать. Наверное, из чистого упрямства. Потому что на самом деле мы ничем не отличаемся от обитателей зеленого ада. И они, и мы, все мы - просто боремся за свою жизнь. Мы сами превратились в каких-то зеленых безмозглых призраков, чей инстинкт - топать куда-то с утра до вечера, мигрировать вдоль просек, пережидая время от времени в мокрых засадах и секретах, нести почти бездумно свой бесполезный груз, которым, как правило, в нужный момент и воспользоваться-то не успеваешь. И сны наши на мокрой земле, под аккомпанемент неумолкающих птиц и зудение вездесущих насекомых, сны наши похожи на беспамятство, жуткие твари являются нам время от времени, скалят зубы, их морды похожи на головы убитых нами людей, мы говорим во сне с нашими покойниками, и те успокаивают нас - все ништяк, пацаны, все ништяк, держите ноги сухими. За пару месяцев взвод наш потерял шестерых. Из них двоих убитыми. Маркес из второго отделения получил пулю в лицо, прямо под открытую лицевую пластину. Снайпера мы так и не засекли. Пожгли, нахрен, несколько гектар зеленки, превратили ее в дымный винегрет огнем поддержки. Надеюсь, гада того мы достали. Успокаиваешься, когда веришь в это. Второй - белобрысый дылда из первого отделения, не помню, Крис, кажется, нить ловушки зацепил. Этих ловушек кругом нашпиговано - как паутины, броня не все их отлавливать умеет, так что зевнешь - и привет. Крис и зевнул. Смотрел внимательно под ноги и зацепил ее макушкой. Некоторые нити и сделаны из паутины, броня их за природные считает, есть тут такие пауки - размером с голову, птиц жрут и змей. Направленный заряд Крису башку снес, будто и не было. Вартанен - капрал-пулеметчик, наступил на мину, схлопотал тяжелую контузию и частично оглох. Броня спасла. Двое подцепили какую-то гадость - или воду плохо фильтровали, или вдохнули чего, а может, кровососы заразу занесли. Глядя на них, думаешь - лучше уж пуля, чем вот так, собственные кишки с криками переваривать и глядеть, как почерневшая кожа от костей на глазах отваливается. Самый везучий - сержант Ким, провалился в нору травяного шилохвоста. Как орал он, бедолага, пока броня его не отключила, аж мороз по коже! Зато сейчас лежит где-нибудь в военно-морском госпитале, в окружении крепкозадых сестричек, пьет-ест на чистом, новую ногу отращивает взамен ампутированной.
   Моих беда миновала. То ли везет нам, то ли просто выучка спасает. Ну, и я, естественно, старый зануда-Француз, что с маниакальной дотошностью проверяет чистоту промежностей, наличие сухих носков и плотность герметика брони. В общем, мои на меня рычать-рычат, но слушаются беспрекословно. Я для них вроде господа бога теперь, как и обещали когда-то в учебке-чистилище. Или навроде талисмана живого. Идут за мной след в след, словно дети малые, суеверные все стали - жуть просто. Я сам часто в нарушение инструкций головным хожу. Интуиция у меня - что у старой змеи. Я ветер чую. По шевелению травы или по листочку, что цвет изменил, подлянки определяю. Да и броня моя отлажена, дай Бог каждому, оружейника нашего я разве что до истерик не доводил. Круче меня только Кол со своими гляделками. Правда, Калина чего-то бледный третий день, Мышь его диагностом всего истыкал и вакцинами исколол, но все равно ест, как заставляет себя. Вернемся на базу, заставлю в коробочке пару дней отлежаться и к нормальному батальонному медику сходить.
   Мы ведь куда ехали - на прогулку, уток пострелять. Все такие мощные, куча техники, оружия - море. Каждый из нас - арсенал ходячий, один наш взвод в минуту столько огня выдает, как раньше не каждый батальон выдавал. Это не считая башенных орудий, взводов оружия, приданных огневиков, артдивизионов, авиации, флотской и орбитальной поддержки. Вот и оказались на прогулке. Каждый день гуляем по джунглям туда-сюда, прочесываем их частым гребнем, песчинками теряясь в их колоссальных объемах, мы уже и забыли, что морпехи - ударная сила, ярость и свирепость, опустили нас до уровня простой пехоты, и мы с нашей оперативной базой "Зеленые холмы" - просто перевалочный пункт, средство для обеспечения прохождения колонн.
   А в атаку тут ходить негде. Противник наш - он везде. Он есть и его нет одновременно. Так, как вначале, нам не везло больше никогда. Мы постоянно ощущаем его присутствие - в сотнях изощренных ловушек, в следах ночевок, в редких бесшумных выстрелах невидимых снайперов, в сигналах датчиков слежения. Если повезет, и партизан попадает в полосу, густо засеянную датчиками - песенка его спета. Пушкари хлеб жуют не зря - полминуты не пройдет - накроют квадрат. Все джунгли в ближних окрестностях "Холмов" и вдоль просеки-магистрали испещрены горелыми проплешинами - следами их ударов. Иногда приходится давать большой крюк, чтобы обойти сплошную мешанину из расщепленных обгорелых стволов. Чаще всего враг делает точный выстрел и замирает, обмазанный с ног до головы липкой каучуковой или глинистой дрянью, делающей его невидимым для датчиков "мошек". Часто ниоткуда, из-за сплошного ковра зелени начинают лететь мины. Противник невидим, все тихо, "мошки" и датчики молчат и вдруг - мерзкий, леденящий душу свист небольшого оперенного куска железа, и еще, и еще, и лопается повсюду вокруг тебя оглушительно звонко, и сыплются отовсюду подрубленные осколками ветви и сами осколки смачно впиваются в стволы и выбрасывают грязевые всплески из болотистых низин. Минута - и снова тихо.
   - Глаз-пять, я Змея-правый, - лежа в грязи, запрашиваю данные с беспилотника, и тот сканирует несколько квадратов леса вокруг нас и не находит ничего, отдаленно напоминающего человека, а по теплу дульных вспышек дежурное звено "москито" сбрасывает пару кассетных боеголовок, но на месте удара не находим потом никаких тел - только перекрученные стволы дешевых одноразовых автоматических минометов - их просто тащат на спине, собирают на месте, ставят парами, наводят на определенный квадрат и маскируют зеленью, а когда где-то нерадивый морпех заденет паутинку, железки просыпаются, делают по пять-шесть выстрелов и стоят себе в ожидании, пока на них сверху свалятся дорогущие умные бомбы, способные находить дорогу к земле в гуще многоярусных крон. Иногда я думаю, что такие вот игрушки, размолотившие кучу транспорта и покалечившие пару десятков наших, какие-нибудь деревенские кузнецы клепают - так они примитивны.
   Взводный теперь тоже на меня оглядывается. И так сержантов не хватает, так что собачиться сейчас не ко времени. Помня разговор с ротным, стараюсь нашего Лося из себя не выводить. Да и он тоже поостыл. То ли сам до чего допер, то ли Сото ему растолковал - не знаю. Только мой голос для него теперь - не последний. Особенно после того, как я засаду обнаружил. Хотя насчет засады, может я и погорячился, скорее, просто разведку черных или корректировщика спугнули. Помню только, что два куста, что вместе растут, не понравились мне. Вроде зеленые, свежие, густая поросль травы вокруг не тронута. А вот нет - что-то не то с ними. Дозор наш уже вперед ушел, не видит ничего. "Стой, - сигнал подаю. - Дай вон туда", - Крамеру, он за мной шел. Крам и отвесил - только щепки полетели. А оттуда - как даст в ответ очередь неприцельная - поверх голов. И треск, удирает кто-то. Нас просить не надо. Мы для таких вещей обучены. Не дожидаясь пока "мошки" картинку дадут, ответили из всех стволов - выкосили пулями и гранатами метров на тридцать все, до пеньков. Одного под теми кустами нашли. Весь в черно-красной глине, корка толстая, радио при нем и пистолет. Крам ему всю спину разворотил. Второго чуть дальше, метрах в десяти сзади. От него вообще мало чего осталось, на куски разбросало. Только легкий пистолет-пулемет с обгоревшей рукоятью.
   Злость, постоянная злость от того, что не в кого выстрелить в ответ, эту злость выплеснуть некуда, она копится внутри, превращаясь в самостоятельное живое существо, ежедневные изматывающие переходы с ночевками в джунглях, усталость - как каменная плита, никакие мускульные усилители и стимуляторы ей не помеха, жгучее желание вдохнуть полной грудью свежего ветра, которого тут в помине нет, только гнилые испарения от вечно чавкающей под ногами подстилки да облака летучих гадов вокруг головы. Монотонный ритм марша, шаг за шагом, без мыслей, без раздумий, на одном инстинкте, глаза, как радары, шарят по сторонам, замечая малейшие детали, так, что рябить начинает в башке и ночью рубишь и рубишь живые заросли ножом, а они упрямо обвивают твое тело и переваривают его заживо, пока тебя не пихнут в бок, чтобы криком не демаскировал позицию. Каждый вечер одно и то же - остановка, подготовка и маскировка позиций, рытье и обеззараживание неглубокого гальюна, оборудование постов наблюдения, грязь сыплется в мешки, мешки, набитые мусором - нормального песка или глины тут не найти, создают иллюзию брустверов, способных остановить пулю, химия выжигает подстилку, пончо под бок - постель, пончо на куст - крыша, торопливый ужин сухим пайком, кусок не идет в горло, глаза закрываются от усталости, а спать нельзя, ты сержант - изволь проверить, все ли броню обслужили, спиртом обтерлись и ноги посыпали, да про себя не забудь - ты ведь из железа, а потом на совещание к взводному, и уточнение маршрута на завтра, и определение приоритетов, доклад о состоянии личного состава и разбор ошибок, а ночью, когда только заснул, такблок, сволочь, будит тебя, и приходит время посты проверять, и переключаешься на такблоки своих часовых и убеждаешься, что не спят они, для страховки щелкаешь каналами "мошек", убеждаясь, что и там все спокойно, а потом, чертыхаясь, выползаешь на четвереньках из-под мокрого от росы пончо и топаешь обозначать присутствие, а потом снова валишься под куст, и сон твой - черный колодец из древесного частокола, из-за которого света не видно. Сон этот даже гул самолетов на бреющем, от которого птицы замирают, не тревожит - привыкли к нему. Самолеты каждую ночь идут и идут в глубину Тринидада, валят вниз тонны дряни, бьют по площадям - профилактические удары, бьют по деревушкам, в окрестностях которых намедни были стычки - тактика выжженной земли, бьют по данным спутников и воздушной разведки - сносят заводы по производству оружия, разносят остатки наших старых оружейных складов, бьют по районам сосредоточения партизан вокруг осажденных баз и опорных пунктов. Поговаривают, что летуны не брезгуют и жилыми кварталами, если обнаруживают оттуда зенитный огонь. Нам это до лампочки, подумаешь - десятком черных меньше, у каждого своя песня, мы едва успеваем реагировать на нападения колонн в нашей зоне ответственности и всех забот нам - это сможем мы сегодня поспать, или герильос опять примутся за свою любимую игру - обстреливать нас из зарослей.
   Ночь - время, когда мы держим оборону. Мы наглухо запираемся на своих базах, обставившись полосами минных полей, рядами проволочных заграждений и датчиков слежения, минометчики делают ночь светлее, чем день, беспилотники, увешанные гроздьями малых бомб, бесшумно кружат над нами и целая куча дежурных подразделений готова по малейшему сигналу избавить склады от прорвы боеприпасов. Мы торчим среди мешков с лесным дерьмом посреди орущих черных джунглей, притихшие, придавленные величием всепоглощающей темноты, с пальцами на спусковых крючках, разбросав вокруг себя активированные гранаты и развесив мины на деревьях, любопытные древесные ящеры хотят с нами познакомиться и обиженно шипят, получив штыком по бронированной морде. Ночь - время, когда мы сдаем свои позиции и сидим в ожидании, тихо, как мыши. Ночью партизаны выходят на тропу войны. Это их пора, они ставят новые ловушки, лезут на деревья и оборудуют там снайперские посты. Караванами безыдейных носильщиков в сопровождении партийных товарищей они волокут трубы минометов и ящики с боеприпасами. Копают схроны. Подкрадываются на расстояние выстрела к нашим заграждениям, оставаясь невидимыми в черных зарослях. Они молча умирают, укушенные змеей-листвянкой, товарищи вешают на плечи их груз, гигантские муравьи к утру растаскивают их мясо, бесшумные "пираньи" - малые беспилотные противопехотные самолеты, выискивают их среди просветов в листве и на опушках, и они кричат, сжигаемые заживо плазменными вихрями, превращаясь в огромные яркие цветы, и все равно ночь - их время, ночью они вновь и вновь заявляют права на свою землю, забыв про незасеянные поля и чеки, про голодных детей, про саму жизнь, впереди у них - вечность, эта вечность светла и другого пути нет, те, что пошли другим путем - их ставят на путь перевоспитания, они как раз в этих вот носильщиках, что вечно натыкаются на имперские мины и служат добычей лесному зверью. И мы ничего не можем противопоставить их тупой убежденности, их беспросветному упрямству, их демократическому будущему и партийной критике. Мы только и можем - убить их, и мы делаем это так часто, как получается, но они сделаны из окружающей красной грязи, они - сама грязь, их много, черными ручьями они заливают нас, мы - красиво вытесанный монолит, тонущий в грязном море, и это море постепенно точит наши грани. Они заставляют нас обрушивать в пустоту удары, сотрясающие горы, мы бомбим и сеем минами их тропы, но этого мало, и мы сеем железо в их поля. И утром, наскоро позавтракав и вытряхнув дерьмо из мешков, мы выстроимся в колонну по одному и двинемся дальше - снова отвоевывать то, что добровольно отдали ночью.
   Этот патруль мы прошли без потерь и происшествий. Несколько обнаруженных и деактивированных мин да сожженный схрон с продовольствием - не в счет. Мы выполнили нашу задачу - мы живы, а значит - мы победили. База "Зеленые холмы" приветливо шуршит мусором оберток от сухих пайков. Скользкими зелеными привидениями мы зигзагами тянемся между колючих спиралей, по отключенным минным полям, навстречу уютным нужникам, горячей еде и долгожданному комфорту своих "коробочек". База "Холмы" для нас, три дня топавших в зеленом говне, - райский город для избранных. Мы помним о том, что мы из железа, мы идем, расправив плечи, мы - "Лоси", какая-то часть бравады жива в нас и мы гордо шлепаем под взглядами часовых и сержантов других рот, мы поднимаем грязные лицевые пластины и изображаем улыбки сквозь зубы, мы натужно шутим и небрежно закидываем стволы на плечи.
   А ночью, ровно в час, я иду в гальюн соседней линии, я вхожу под брезентовый навес, подсвечивая себе красным фонариком с узконаправленным лучом. Я иду, не вызывая подозрений, и комизм моего похода заключается в том, что я ожидаю встретить в темноте под брезентовым навесом ее - Шармилу, если, конечно, она в этот момент не в карауле или не в патруле - ее таки сунули в роту "Кило" вместо раненого взводного. И нетерпеливой походкой, - влюбленная школьница, - она входит в гальюн с другой стороны, мы поднимаем забрала, мы стоим, держась за руки, и молчим. Наше молчание красноречивее любых признаний. Мы чувствуем друг друга так, что слова не нужны.
   - Как ты, милый?
   - Нормально. Ходили в патруль. А ты?
   - Все в порядке. Эту неделю мы на периметре.
   - Слава богу. Когда ты за периметром, у меня душа не на месте.
   - Не волнуйся, милый, я свое дело знаю.
   - Партизаны тоже.
   - Ты не болен? Ты похудел...
   - Нет, просто не выспался. Как твоя попка - не огрубела?
   - Пошляк, - меня обдает волной тепла, - не дождешься...
   - У вас много потерь?
   - В моем взводе двое за неделю выбыло.
   - Черт... Береги себя. Будь осторожна, как над пропастью, слышишь?
   - Конечно, милый. Не волнуйся так. Я пока еще офицер...
   - В драку не лезь, - настаиваю я.
   - Хорошо, милый.
   - Мне пора, солнышко.
   - Иди... - и мы все равно стоим, глядя в глаза друг другу.
   - Ты первая...
   - Нет, ты...
   Шаги. Ближе. Нашу явку вот-вот раскроют. Она быстро прижимается ко мне, так тесно, насколько позволяет броня. Легко касается носом моего носа.
   - Я люблю тебя, - скорее угадывается по шевелению ее губ, чем слышится.
   Она отстраняется и выходит в звездный прямоугольник. "Черт тебя подери с твоей верностью Корпусу, лейтенант", - думаю я, возвращаясь к себе.
   А утром над нами разворачивается грандиозный спектакль. Десятки "мулов" - вертолетов мобильной пехоты, кружат над нами, вздымая вихри песка и пыли. Чуть выше над ними "косилки" - бронированные угловатые монстры огневой поддержки, крутят обратную карусель. Смена. Мы радуемся, как дети. Словно после опостылевшей гарнизонной жизни за колючей проволокой и мешками с песком нас ждут райские кущи. Но нам по барабану. Мы на все готовы, лишь бы сменить обстановку, лишь бы вырваться из моря зеленого первозданного дерьма. Мы лихорадочно чистим перышки и драим оружие. Через десять минут мы предстанем перед союзниками во всей красе - усталые, измученные поносом и недосыпанием, но грозные, в сияющей броне и с горящими глазами. "Мулы" снижаются над галечным пляжем, и мы наблюдаем спектакль высадки - черные точки сыплются с аппарелей и ошпаренными тараканами разбегаются вокруг, припадая на колено.
   - Всем свободным от службы, построение на своих линиях, - раздается по батальонному каналу.
  
   -9-
  
   Когда монотонный тяжелый гул и тусклое освещение внутри отсека доводят меня до состояния полной обрыдлости, вылезаю на броню. Хоть какое-то разнообразие. Стены джунглей по сторонам узкой просеки черны и непроницаемы. Небо - узкая голубая полоска высоко над нами, далекие кроны окружающих дорогу деревьев почти скрывают его, нависая над просекой. Изредка пейзаж украшают перевернутые сгоревшие машины. Саперы под прикрытием пары бронемашин возятся на обочинах, заравнивая воронки при помощи огромного зеленого бульдозера, перемешивают с землей свежие побеги - джунгли постоянно наступают на нашу территорию. Впереди колонны - обязательный автоматический танк с тяжелым противоминным катком и кучей специальных приспособлений для обнаружения и подрыва фугасов. Из-за него скорость наша не превышает тридцати километров, мы часто останавливаемся, когда конвой обнаруживает что-то подозрительное и утюжит красную почву, и движение нашей бесконечной железной змеи напоминает скорее судорожное подергивание, чем марш к очередному опорному пункту.
   - Осторожнее, садж, - говорит мне башенный по внутренней связи, когда я до пояса высовываюсь через верхний люк, потом сажусь, свесив ноги вниз, и вытягиваю наверх свою винтовку. - Стреляют часто, сволочи. Первый взвод сегодня два раза доставали.
   - Учи ученого, - ворчу я, оглядываясь в непроницаемые заросли. Постоянное напряжение в ожидание неминуемого сюрприза - пули, мины-ловушки или какой-нибудь экзотической заразы, изматывает до полного равнодушия и притупляет чувство самосохранения настолько, что когда надо выбрать - сидеть в невыносимой тесноте и Безопасности железных стен или с риском для жизни глотнуть свежего воздуха - выбираешь последнее. Хотя свежим этот воздух, пропитанный паром выхлопов пополам с густой едкой пылью, от которой на зубах скрипит, несмотря на все фильтры, назвать можно только в сравнении со спертой душной атмосферой под броней.
   Четвертые сутки мы ползем и ползем в глубину Тринидада. Просеки в диких джунглях сменяются полями, иногда рисовые чеки с зеленой вонючей водой тускло блестят на солнце, ползут мимо нищие деревушки - мы обходим их стороной, потом снова джунгли, потом опять поля со скудной растительностью - почва Тринидада плохо родит без специальных сложных удобрений, а где их взять нищим крестьянам? Потом мы вползаем за колючку очередного опорного пункта, выстраиваемся рядами, включаем радужные пузыри силовых полей и обустраиваемся на ночь. Наш контроль над территорией простирается на пару километров вокруг колючих спиралей. Ну, от силы еще на пару, если учесть воздушных наблюдателей. Для тех, кто сдуру или по службе отлучится дальше, начинается волшебная страна, где не действуют законы бытия и где люди бесследно исчезают среди бела дня.
   Сидим вдоль борта ""Томми"", силовое поле вокруг - волшебный щит от окружающей дряни, мы впервые за много часов можем снять шлемы и подышать нормальным воздухом. Ем, не чувствуя аппетита, совершенно механически. Наши рационы, если вдуматься, сделаны из одного и того же, лишь химические добавки придают им подобие разнообразного вкуса, но капризное тело трудно обмануть, усталые вкусовые рецепторы все неохотнее поддаются на нехитрый обман и вот уже мы перекатываем во рту не тунца или курицу, а самое настоящее дерьмо по вкусу и запаху, разве что происхождение этого дерьма искусственное, оно выращено в гидропонных чанах из генетически модифицированных дрожжей в вонючем сложносбалансированном бульоне. То, что наша еда содержит "все необходимое для нормальной жизнедеятельности в экстремальных условиях", не делает ее более желанной.
   - Жрем дерьмо, перевариваем дерьмо, высираем дерьмо, мать его, - ворчит Паркер. - Я только не пойму никак - не проще сразу вываливать его в гальюн, минуя желудок?
   - Не трави душу, - говорит, облизывая ложку, Нгава. - Лучше такое дерьмо, чем пустой желудок. Тебе голодать не приходилось, видимо.
   - Лучше голодать, чем такое жрать, собака ты помоечная, - огрызается Паркер.
   - Посмотрел бы я на тебя, когда ты неделю на воде да траве посидишь, - не сдается Нгава. Его глаза, ярко-белые на черном лице, сверкают в полутьме.
   - Заткнулись, оба! - приказываю я, враз гася начинающуюся перепалку.
   - Смотри туда!
   Нгава тычет рукой в темноту, потом берет свой недоеденный брикет и, широко размахнувшись, зашвыривает его как можно дальше. Пузырь силового поля на мгновенье вспыхивает яркими точками в месте, где пролетает липкий комок. Он падает где-то за заграждением, среди минных полей, и тут же в темноте слышится шум яростной схватки. Возня и сдавленные крики привлекают внимание наблюдателей. Осветительная люстра распускается в высоте, заливая неживым белым светом изрытый траншеями холм над нами. В этом свете мы заворожено смотрим, как расползаются от проволоки - подальше в спасительную темноту, бесплотные маленькие тени - дети из недалекой деревушки. Пулеметчик с вершины холма за нами бьет по ним короткими очередями, то ли выполняя инструкции, а скорее, от скуки, для развлечения. На войне туго с досугом. Одна из теней корчится, прошитая тяжелыми пулями. Тоскливый вой смертельно раненого зверька хватает за душу.
   - Они что, за жратвой по минному полю приползли? - спрашивает удивленно Калина.
   - Нет, на тебя, придурка, полюбоваться, - отвечает Нгава. - Они тут все жрут - крошки с обертки слизывают, банки выпаривают, вот такой объедок, как у тебя - ужин для целой семьи. То, что тебя учили жрать на курсах выживания, для них нормальная еда. Личинки, змеи, лягушки, молодая кора, грибы местные. Это, если повезет.
   - Ни хрена себе... - потрясенно выдыхает кто-то.
   - Интересно, почему часовые их к колючке подпускают? - задумчиво вопрошает Трак.
   - Для прикола, непонятно, что ли? - отвечает Нгава.
   Такие маленькие сценки помогают нам четче понимать то, что мы тут делаем. Стирают последние сомнения. Наши лишения на фоне повседневной обыденной жизни местных жителей - просто легкие бытовые неудобства, мелкие трудности. Мы для местных - грозные посланцы великой страны, где хлеб растет на деревьях, они боятся нас почти так же, как лесных братьев, а ненавидят еще больше - в сознании, задавленном постоянным голодом и ежесекундной борьбой за выживание, нет места для многих богов, туда едва вмещается вера отцов, и острое чувство несправедливости - "им все, а нам - ничего?", оно не позволяет им смириться с неизбежным. И они жрут наши огрызки, вымаливают крошки, а по ночам охотно помогают лесным братьям проходить через минные поля, на которые у них чутье звериное, за горсть гнилых сухарей волокут на себе их груз или копают ямы-ловушки на маршрутах патрулей. И мы тут - вовсе не для мифической "конституционной законности", они и слов-то таких не знают, да и мы тоже, мы тут для того, чтобы, не повредив промышленную инфраструктуру, уменьшить чернявое поголовье до разумного минимума, необходимого для ее нормального функционирования. Трудно расставаться с иллюзиями, и голова от таких мыслей болит нещадно и в сон клонит, но они все равно прорываются, когда видишь, как гравитационная бомба по наводке со спутника превращает трущобную деревушку из пальмовых листьев и упаковочного пластика в воронку с озером мутной лесной воды.
  
   -10-
  
   Басовитый рев тревожного баззера выгоняет нас под дождь. Низкий вибрирующий звук осязаемо плотен, он растекается с холма позади нас, напрочь глушит ночной концерт окружающих джунглей и даже лязг вынимаемого из захватов оружия еле слышен. Толком не проснувшись, разбегаемся по чужим окопам. С ходу прыгаю в черную дыру, ноги проваливаются в жидкую грязь по щиколотку, в попытке сохранить равновесие хватаюсь за мокрую глину бруствера, бруствер не дается, скользит, я самым постыдным образом валюсь на бок, собирая спиной всю осклизлую мерзость, что струится по стенке окопа, и быть бы мне рылом в грязи, но чья-то рука подхватывает меня за плечевой ремень, и я обретаю устойчивость.
   - Не утони, братан! - кричит зеленая мокрая темнота, и я узнаю в ней с головой закутанного в пончо местного часового - база морской пехоты "Маракажу", первый батальон пятого полка, устроившегося ногами на каком-то деревянном обрубке. Ствол его винтовки прикрыт полой, черный приклад торчит под углом в небо, влажно блестит в редких звездных отсветах.
   "Лоси" с матами падают в грязь слева и справа от нас, всюду, куда достает взгляд прицельной панорамы - неуклюжие мокрые туши исчезают с поверхности в прокисших от дождя ямах. На позициях взводов тяжелого оружия позади нас, среди задранных к небу стволов - деловитая суета. Пушкари подкатывают на гравитележках боекомплект. Темнота стоит почти абсолютная - небо скрыто плотными тучами, звезды заглядывают в редкие прорехи, моросит противный дождь, настолько мелкий, что кажется скорее крупным туманом. База не торопится давать верхний свет: свет сейчас - ориентир для вражеских корректировщиков. Минута тишины после оглушительного рева. Звуки возвращаются постепенно.
   - Ну, бля, сейчас начнется! - с досадой говорит часовой и приседает на корточки, полы пончо падают в жижу под ним, он не обращает на это внимания - подумаешь, килограммом грязи больше.
   Темнота вокруг внешнего ограждения периметра - непроницаема. Штрихи колючки на фоне пустой "мертвой полосы" - вырубленных на полкилометра джунглей. Черная стена деревьев вокруг. Вода всюду, перенасыщенная влагой глинистая почва отказывается принимать ее в себя, лужи угрожающе растут, ручейки стекают по стенке окопа, подсумки мокры, ремни разгрузки - холодные змеи, винтовка - живое существо, норовящее выскользнуть из рук, всюду - волны мокрой взвеси. Четыре ноль пять. Собачья вахта. Такблок просыпается, весь в красной сыпи целей, беспилотники, а потом и датчики наблюдения фиксируют приближение противника. Я бы присвистнул, да за закрытым наглухо шлемом все равно не услышит никто - целая армия надвигается на нас из ночной темноты, зеленые сгустки - наши позиции, окружены со всех сторон красным. "Артиллерийская атака" - сообщает тактический блок, и словно сигнал дал, я не успеваю головы пригнуть - "БАМММ" - тяжелый снаряд в клочья рвет участок заграждений поблизости. Миллиметров сто пятьдесят, не меньше. Земля бьет меня в ноги, я подлетаю в своем окопе и неуклюже шлепаюсь назад, в грязь, едва не выпустив винтовку. Слегка двоится в глазах. Шум прибоя накатывает мягкими волнами. Автодоктор колет под лопатку, приводя меня в кондицию. Переливающееся свечение, перемежаемое искрами, раскрашивает вершину высотки, я с интересом смотрю на потрясающе красивое действо - белые росчерки гребенкой разлиновывают небо, медленно тают - я никогда не видел, как работает в темноте лазерная батарея. Чужие гаубицы бьют из далекой дали, где-то над нами их снаряды вспыхивают, разлетаются на куски, иногда взрываются, наткнувшись на луч-перехватчик, разнокалиберные куски металла отскакивают от искрящихся силовых щитов над нашими ""Томми"", мы вжимаемся спинами в стенки окопов, прячем головы в ниши для боеприпасов, мелкие зазубренные кусочки впиваются в землю вокруг нас, шипят в грязи, нам совсем не страшно после порций дури, только удивление от того, что мы под огнем самой настоящей артиллерии. Когда очередной подарок звонко блямкает по моей спине, я до дури хочу иметь такой же силовой щит, как у ""Томми"", и мне пофиг, сколько там генератор весит - я его за собой катать готов, лишь бы от меня так же железо отскакивало. Я злюсь на тупоголовых инженеров, которые уже лет двадцать обещают, что силовой щит будет доступен каждому солдату, злюсь заодно и на тех уродов-пиарщиков, которые треплют об этом на всех углах, превознося растущую мощь имперской армии. Отвыкли мы от настоящих боев, расслабились от череды блошиных укусов в гуще джунглей. База "Маракажу" возвращает нас в реальную жизнь, война, такая, какая она есть, с артподготовками, с самыми настоящими отчаянными атаками, с кровавыми рукопашными, как в стародавние времена, с тысячами изощренных смертей, наваливается на нас. Редкие гостинцы все же достигают земли, нам достаточно и этого, слишком много нас сгрудилось на пятачке, где-то сзади мечется пятно огня, дурными голосами воют раненые, и - "Санитара, санитара!" - кричат те, кому повезло. Такблок рисует оранжевые метки.
   - Это же настоящая война, мать вашу! - кричит Паркер, и я удивляюсь не меньше его - такой неподдельный восторг в его голосе.
   - А ты чего, салюта ждал? - отвечает ему Трак.
   Я не прерываю их - пускай треплются, бравада в такие минуты лучше паники, отвлекает страх, я думаю о том, как нам повезло, что мы под защитой стационарных установок базы с ее системой энергоподачи. Если такой обстрел застал бы нас в поле - туго бы нам пришлось - силовые щиты ""Томми"" не рассчитаны на крупнокалиберные подарки, равно как и активная броня.
   Удары сотрясают и сотрясают воздух, откуда-то начинают бить минометы, лазерные батареи игнорируют их - слишком мелкие цели, мины вздымают вверх мокрые шматки дерна, рвутся на полосах заграждений, нас заволакивает серым дымом кустарной взрывчатки, где-то на "мертвой полосе" с ужасающим треском детонируют противопехотные мины, грязь недовольно шевелится под ногами, мы породнились с нею, веселые головастики резвятся в жиже около моих глаз и вдруг - наступает тишина. Басовитые струны гудят в вышине - воздушная поддержка. Поднимаюсь на ноги под непрекращающийся мат чужого часового. "...боготраханные осклизлые пидоры, ствол вам в жопу, отрыжки ослиные, гандоны, злобовонючие козлоногие мудаки, аборты лягушачие, ваши мамаши - шлюхи ишачьи, козлы дерьмоголовые..." - у парня наступает откат, он яростно орет в темноту. Вонючая жижа стекает по мне, я проверяю винтовку, быстро сбрасываю перчатку и освобождаю ствол от грязи, взгляд на такблок - повезло, мои все целы, делаю доклад взводному. Мутное зарево далеко за лесом - "москито" падают из-за облаков, вгоняют в гроб вражеские батареи.
   - Сейчас полезут, - кричит мне часовой, хотя вокруг тихо и я прекрасно слышу, он явно контужен, трясет головой, словно вода попала в уши, он отряхивает винтовку и раскладывает перед собой шары гранат.
   - Что, не впервой уже? - кричу в ответ.
   - Раза три в неделю щупают, суки. Ночью, как по расписанию.
   Такблоки высвечивают схему отражения атаки. Мне все еще не верится, что партизаны решатся. Атака на базу морской пехоты в обороне, даже на такую маленькую, - гиблое дело, младенцу ясно. Сзади и сверху нас ухает миномет. Шелест раздвигаемого воздуха в высоте. Еще выстрел. Далеко-далеко, едва слышный сквозь шум дождя, слышится глухой удар. Минометчики базы словно пробуют врага на вкус. Еще десять секунд, и батареи переходят на беглый автоматический огонь. Мины распускают оперение над нашими головами, шуршание переходит в нарастающий тягучий вой, многоголосый хор прижимает головы к земле. Вслед за минометами открывают огонь гаубицы, их дульные вспышки раз за разом проступают из мокрой темноты. Их басовитое рявканье ни с чем не спутаешь. Стена огня встает за деревьями, черные стволы просвечивают прозрачными трафаретами. Дрожит земля. Огонь все нарастает, чем ближе красные точки, тем плотнее огненный вал на их пути. Подключаются дежурные беспилотники, они сваливаются из-за низких туч, красивые издалека цветы напалмовых вспышек распускаются на опушке, лес на мгновение исчезает за клубами черного дыма, а когда дым поднимается вверх - леса нет, вековые исполины пылают в ночи черными спичками, а беспилотники заходят снова и цепочка плазменных разрывов рождает в ночи множество солнц. Наши взводы оружия тоже получают вводные, ракеты с шуршанием срываются с направляющих, автоматические минометы хлопают без перерыва, мы в огненном кольце, мокрые джунгли пылают вокруг, тонны смертельного железа над нами стригут воздух, и я начинаю чувствовать себя лишним в этом железном царстве. Ничто не способно выжить перед этим. Мы просто пережидаем в окопах, когда пушкари отстреляют свои упражнения.
   - Цели на одиннадцать часов! - орет сквозь грохот сумасшедший часовой и его подствольник часто плюется дымными струями.
   Я не верю своим глазам. Секунду назад перед нами не было ничего, кроме развороченной снарядами полосы заграждений, и вдруг "мошки" высвечивают красную россыпь. Да что там "мошки" - прицельная панорама уже вовсю классифицирует цели - заляпаные грязью черные полуголые фигуры выпрыгивают из-под земли и молча устремляются в атаку, оскальзываясь в темноте на развороченной глине, они совсем рядом - метров сорок, если такблок не врет, сволочь.
   - Точка пять-восемь, прорыв периметра! - кричу я по ротному каналу, открывая огонь. Я собран и сосредоточен, страх и мандраж где-то там, на заднем плане, руки сами делают то, к чему привыкли, я выпускаю гранаты из подствольника одной длинной очередью, осколочные разрывы раскидывают мягкие тела, но их все больше и больше, они проступают из дыма, подствольник бессильно щелкает механизмом подачи - магазин пуст, противно пищит сигнальный зуммер, огонь по готовности уже ни к чему, я в упор хлещу в набегающие фигуры длинными очередями, проклятые мокрые магазины выскальзывают из пальцев, Калина на правом фланге поливает с плеча, вспышки выхватывают из темноты его голову, бликами отражаются от черного стекла, что-то с размаху бьет меня в плечо, меня разворачивает вокруг оси, левая рука немеет, доктор ширяет меня безбожно, мои глаза сейчас выскочат нахрен из орбит, я вижу, как часовой, открыв забрало, что-то орет беззвучно, швыряя одну за одной гранаты перед собой. Я еще успеваю передать: "Парк, фугасными, два щелчка за мной! Беглый! Крамер! Отсекающий на меня!". Гранаты летят из темноты, дымные взрывы закидывают нас грязью, кувалдой бьют по головам, черные фигуры швыряют в нас плазменные гранаты с недопустимо близкого расстояния, их поджаривает в собственных разрывах, волны жара превращают края окопов в растрескавшиеся глиняные горшки, сплошные вспышки затемняют забрало, я слеп, я стреляю перед собой наугад. И все это занимает какие-то секунды, просто время стало резиновым, растянулось в часы, я даже не осознаю, что смачные шлепки вокруг меня - пули, и вот уже вопящие от страха и ярости черные тени перепрыгивают через мой окоп, я разряжаю остатки магазина в одну из них, тело с маху бьется о бруствер, развороченные внутренности валятся мне под ноги, смешиваясь с грязью на радость червям и головастикам, еще один поднимает ствол, я бью его прикладом под колени, он рушится на меня, всей мощью усилителей я стискиваю щуплое тело, податливо хрустят кости, я отпускаю его, отпихиваю коленом, тянусь за лопаткой, вижу, как набегает на меня безликий призрак в мокрой тигровой панаме, как поднимается мне навстречу провал чужого ствола, боковым зрением вижу, как безвольной куклой трясется от попаданий отброшенное к стене тело часового, я замахиваюсь, я бросаюсь навстречу, предательская грязь сковывает мои движения, я шевелюсь, как обмазанный клеем и тяжелый удар швыряет меня навзничь. Я жив, я хочу дышать, мои легкие сейчас взорвутся, а мой рот словно смолой заклеен и солоно на языке. Словно в замедленной съемке, я вижу, как отлетает в сторону гильза и идет назад поршень помпового ружья, и вспышка слепит меня, хотя этого не может быть, шлем должен включить затемнение, потом огромная кувалда бьет меня в грудь, летят чешуйки внешнего покрытия, я с чавканьем погружаюсь спиной глубоко в грязь и думаю - "теперь точно все", и безмятежность снисходит на меня и странное равнодушие, граничащее с созерцательностью, отключает во мне все желания. Но глаза все еще смотрят через панораму шлема, под писк тактического блока, сообщающего мне о повреждениях, уколов я уже не чувствую, я просто обложен ватой и внутри у меня жидкий огонь, тяжелая плита давит мне на грудь, я вижу, как летят куски из моего мучителя, бывшее тело буквально разваливается на глазах и набором запчастей осыпается на меня, фонтаны мокрой глины пробегают по брустверу - молодец, Крамер, что-то гулко бухает сверху, брызги грязи и мокрой дряни непонятного происхождения падают на стекло, затрудняя мне обзор, проклятый чип посылает свои долбанные сигналы в мозг, меня колотит, как электричеством, воздух медленно просачивается в меня. Я делаю вдох и зажмуриваюсь от боли.
   - Взвод, примкнуть штыки! - пробивается сдавленный крик нашего Лося, в эфире - жуткая какофония, на взводном канале - сплошной непрекращающийся мат, буханье надо мной продолжается, люстры распускаются в высоте, становится светло, как днем, я вижу дымные полосы в ослепительной дыре над собой, догадываюсь - коробочки бьют из миниганов, сверхскоростные пули поджигают воздух, такблок показывает красные пятна аж в трех местах с разных сторон периметра - ни хрена себе!
   - Взвод, вперед! - и помимо своей воли я делаю невероятное усилие, что-то тянет меня прочь из окопа, я слышу хруст в коленном сочленении, я с чавканьем вырываюсь из грязевого плена, поворачиваюсь на бок, опираюсь спиной о скользкую стенку и встаю на подгибающихся ногах.
   Калина отбрасывает от себя чье-то изломанное босое тело, поднимает свою стошестидесятку, слепо шарит на поясе, достает штык-нож. Прилаживает. Выползает на бруствер. Мертвецы шевелятся в неровном свете, тянут ко мне скрюченные руки. Калина подает мне приклад и тянет меня наверх - самому мне не подняться, факт. Оставляю попытку найти свой ствол в грязной мешанине тел. Достаю кольт и медленно шлепаю, качаясь, как пьяный, вслед за Калиной.
   Наши уже далеко впереди, в своей яростной, и в общем-то бесполезной контратаке они уже покрошили в фарш тех, кто еще остался у глубокой дыры в земле с неровными краями, мы подходим к шапочному разбору, когда они, развлекаясь, а может, просто в горячке, одну за одной швыряют вниз плазменные гранаты. С высотки над нами еще полыхает вовсю, треск стоит - дыхания не слышно, минометы из-за спины бухают куда-то в темноту, но уже ясно - отбились мы. Силы оставляют меня, я сажусь на задницу, прямо в грязь пополам с кровавым дерьмом, я дышу и надышаться не могу, но мочи нет подняться, в голове ветер шумит. Бауэр тоже тут, энергично машет рукой, отдает распоряжения. Кругом разбросаны изувеченные тела "туков" - партизан, "Лоси" бродят среди них, грязные, зачумленные, ошалевшие от дури, пинают их, тычут штыками. То и дело звучат одиночные выстрелы - добиваем раненых. Земля качается - орбитальные бомберы растирают в пыль дальние подступы к базе. Через пару часов на десять километров вокруг не останется ничего живого. На десять километров вокруг чудовищные силы перетирают землю в раскаленную пыль на пару метров вглубь. Адский ветер закручивает в воронки и сушит в пар мокрую взвесь, бомберы выжигают кислород, сейчас начнется форменный ураган, мусор, стрелянные гильзы, комки грязи - все катится и летит прочь, цепляясь за обрывки колючки. К заграждениям трусцой тянутся разведчики и дежурные смены с постов передового наблюдения, покидая погибающие джунгли, они наклоняются вперед, пересиливая ветер.
   - Санитара сюда, Француза зацепило! - кричит Калина, и Мышь спешит ко мне, расстегивая на ходу свою заляпанную грязью сумку.
   Мне стыдно до чертиков, я должен сейчас командовать, но в голове тараканы, мысли расползаются, тупая игла сидит в груди, и я проявляю слабость - перехожу на батальонный канал и бормочу непослушными губами:
   - Француз, Лось-три - Мурене-четыре, срочно, вне очереди...
   Я отталкиваю Мыша, который пытается стащить с меня шлем и расстегнуть покореженную броню, я повторяю вызов, грязь передо мной ходит волнами, и взвод Шармилы долго не отзываются, у меня внутри уже не игла - лом раскаленный, как вдруг - скомканная скороговорка в ответ:
   - Мурена - Французу. Не забивай канал. Живая она, живая, не трясись. Отбой...
   Мышь, наконец, стаскивает с меня шлем. Протирает чем-то остро пахнущим мои губы, лоб, тампон становится красным.
   - Рот прополощи, садж, - просит он, и я отхлебываю какой-то кислой дряни, послушно катаю ее языком и выплевываю черные сгустки.
   Мышь расстегивает броню. Тычет в грудь шипящим холодным пневмошприцем. Прикладывает к шее жало диагноста.
   - Это противошоковое. И кровь от дури почистить, - поясняет он.
   - Ты вот что, Мышь, ты меня не вздумай на эвак пристроить, - язык начинает неметь, плохо слушается.
   - Как скажешь, садж. Вообще-то ничего серьезного, - он смотрит на экранчик диагноста, - Небольшая интоксикация, ушиб плечевого сустава, легкая контузия. Легкие немного поприжало, я укрепляющего дам, но пару дней в коробочке полежать придется.
   Я киваю. Меньше всего сейчас я хочу, чтобы меня сгрузили в каком-нибудь флотском госпитале. Найти потом Шар - гиблое дело. Нет уж. Дождусь, пока ее зацепит. Я удивляюсь пришедшей в голову мысли - я только что пожелал Шармиле получить ранение, чтобы выбраться живой из этой мясорубки. Бывает же такое!
   - Трака позови, - говорю Мышу.
   - Я тут, садж. Крепко зацепило?
   - Мелочи, - морщусь я, говорить еще больно. - Ты вот что, Трак, ты людей по быстрому отряди, все приберите тут - батареи, стволы, жратву, патроны, раненым ничего не оставляйте, им все равно ни к чему, трупы проверьте. Гранаты собери. Снабжение отстает, местные вряд ли поделятся - сам видишь, каково тут. Ствол мой найди - там, в окопе.
   - Сделаю, садж, - кивает Трак, кричит на бегу: - Третье отделение, ко мне!
   В эту ночь взвод наш убавился еще на четверых. Кажется, Трака скоро переведут во второе отделение - там некому командовать.
  
   -11-
  
   Через день покидаем "Маракажу" и катим дальше. Догоняем свой полк. Выговариваю на ходу башенному за некомплект боеприпасов:
   - Топтун, твою мать, ты чем отбиваться собрался, слюнями?
   - Садж, больше не было, клянусь! По пять снарядов дали, и то фугаски, да картридж один к пукалке. Местные на мели, сами без снарядов, им вертушки по чуть-чуть скидывают.
   - Ты, зараза, к огневикам бы сходил. Стимы разменял бы. Мне что, учить тебя?
   - Садж, да у нас больше половины боекомплекта еще, стрелять - не перестрелять, - не сдается башенный.
   - Да не "еще", а "уже", лопух долбаный, крыса! - распаляюсь я. - Это нам на десять минут нормальной драки! Ты что, сгубить нас хочешь? Задница не мила? Давно пешком не ходил?
   "Пешком ходить" - самое страшное наказание для прикомандированных экипажей. Тут они вроде как сами по себе, они выше "сусликов", то есть нас, они специалисты, а специалисты в Корпусе - в цене. Но когда коробочку подбивают, специалисты становятся в строй, лишаются сомнительного комфорта своих жестких кресел, спускаются на землю, превращаются в обычных стрелков, в пехоту, и когда еще доведется машину получить, а смертность среди "сусликов" - мама не горюй, можно и не дождаться.
   Настроение преотвратное. На мне места живого нет, грудь - сплошной синяк, левое плечо ноет нещадно, больно глубоко дышать. Броня на мне - словно диковинная хламида в заплатках, у моей полетели демпферы на груди и от попадания картечи в упор внешнее покрытие отслоилось. Левый наплечник - тоже чужой. Ротный старшина от сердца оторвал мне ремкомплект, да наплечник, остальное пришлось снимать с убитых. От этого я себя ощущаю Франкенштейном. Все ниши внутри нашего ""Томми"" забиты барахлом и боеприпасами, даже в отсеках для аварийных средств напихано несколько запасных стволов - мужики постарались на славу. Чего только мы не насобирали - элементы брони, батареи, вещмешки, фляги, пайки, аптечки, лопатки, ботинки... Пришлось даже небольшой бой с местными выдержать - ребята раздели того самого часового, который был со мной в окопе. Местные посчитали, что его барахло по праву принадлежит им. В качестве компенсации отдал им несколько заряженных стимов. Подсумки мои полны, куча дополнительных магазинов распихана по карманам и по вещмешкам, гранаты не вмещаются в подсумки, часть из них пришлось привесить на внешних креплениях разгрузки. Мы все так выглядим, мы все - словно дикари, дорвавшиеся до военных побрякушек, увешаны ножами, пистолетами, гранатами, дополнительными подсумками. Некоторые прихватили трофейные стволы, вот они - торчат в потолочных креплениях, черные, примитивные, убойные. Но не смеется никто. Не до смеха. В ночном бою я высадил четыре магазина, а получил на пункте боепитания - два. Нехитрая арифметика. Через пару таких стычек от тактики огневого подавления нам придется перейти к тактике угрожающего поведения - стрелять нечем будет. Партизаны отрезают нас от баз снабжения, не считаясь с потерями, жгут конвои, редкие порции припасов, что доставляют нам эваки, чтобы не лететь порожняком - не в счет, капля в море. Сюда они тащат патроны и сухпай, обратно - под завязку загружаются ранеными. Мест в коптерах наперечет, убитых уже не вывозят, хоронят их рядом с базами, предварительно сковырнув ножом чип из шеи. Военная тайна, мать ее... Кое-что из барахла не вошло, как ни старались утрамбовать, и взводный приказал поделиться с другими отделениями. Пришлось, скрепя зубы, отдать пару винтовок, пол ящика гранат и почти целый комплект брони.
   В моем отделении - первая убыль. Трака все-таки перевели во второе, теперь он временный сержант, и вот-вот звание ему подтвердят.
   Просыпается батальонный канал. Незнакомый мужской голос. Какой-нибудь сержант-связист, скорее всего.
   - Передаем сводку боевых действий. Обязательно к прослушиванию всеми свободными от службы. При посредничестве представителя Союза Демократических планет достигнута договоренность между полномочным представителем Императора на Шеридане и Председателем Народно-освободительной армии Шеридана о прекращении боевых действий в районе космопорта Шеридан-два. Периметр порта и впредь будет удерживаться имперскими силами, силы НОАШ покинут захваченные рубежи, и космопорт начнет принимать гуманитарные конвои с продовольствием, удобрениями и мини-заводами по производству сельхозмашин, с целью предотвращения голода на Тринидаде. Нашими войсками предпринята операция по разблокированию военной базы Форт-Орельяно. В настоящий момент два батальона мобильной пехоты из Восемнадцатого аэромобильного высадились под огнем герильос и создали плацдарм в их тылу. Воздушный мост, по которому производится снабжение базы, успешно действует при поддержке атмосферной авиации с авианосца "Гинзборо" из состава Шестого Колониального Флота. Наши войска продвинулись в северном и западном направлениях, общая протяженность дневного марша составила около ста пятидесяти километров. Созданы шесть новых укрепрайонов и передовых районов сосредоточения. В ходе боев противник несет огромные потери в живой силе. Отличились Восьмой танковый и Пятьсот восемнадцатый мотопехотный полки. Под городом Сан-Франко они окружили и в ходе недельной войсковой операции завершили уничтожение трехтысячной группировки герильос, на вооружении которой состояли, помимо ручного оружия, мобильные средства ПВО и современная артиллерия. Бойцы Третьего полка Тринадцатой дивизии Корпуса Морской пехоты сегодня штурмовали деревню Вила Хупис, в которой укрепились крупные силы незаконных военных формирований. В ходе ожесточенного боя населенный пункт был освобожден. Командование Имперской войсковой группировкой на Шеридане сообщает, что удовлетворено ходом операции по восстановлению законности и о том, что войска действуют строго по графику.
   Все слушают сообщение с отсутствующим видом. Наслушались уже этой пустопорожней брехни. Это скорее не для нас, а для кучки журналюг, которые еще остались на Шеридане и которым позволено отсылать на родину бодрые новостные коммюнике. Я представляю вид "освобожденной деревни". По каким-то причинам ее решили взять штурмом. По политическим, видимо. Нельзя же, чтобы все вокруг говорили, что морская пехота попросту стирает с лица земли все встретившиеся ей населенные пункты. Скорее всего, сначала деревушку обработала авиация. Ничего особо разрушительного - несколько кассетных боеголовок объемного взрыва. Потом приданные гаубицы создали "огневой вал" по мере продвижения передовых групп. Во избежание неожиданностей "москито" выжгли напалмом и плазмой окружающие леса. Потом по куче обломков проехались ""Томми"". Потом из них высадились победители и воткнули на развалинах флаг с орлом. Зачем вся эта показуха, я никак в толк взять не могу. Ну, сбросили бы несколько дополнительных "подарков", да и дело с концом. "Освободили до основания" - так у нас шутят.
   На ходу обсуждаем, что же все-таки происходит. Надо же о чем-то говорить? О бабах и о жратве - достало уже. Современные гаубицы у босоногих партизан и вполне себе наши, имперские, плазменные гранаты - я надеюсь, что сюрпризов больше не будет. Одно мне ясно - это не банды голодранцев, силы партизан неплохо организованы, они успешно применяют против нас тактику изматывания, распыляют наши силы, даже сама вчерашняя атака - отличная демонстрация тактических способностей их лидеров. Отвлекающее сосредоточение на дальних подступах, скорее всего - малозначимых сил или насильно согнанного населения, одновременное скрытое проникновение через заранее проделанные подземные ходы, очевидно, под шум минометных налетов. Артудар, маскирующий накапливание передовых сил. Их сил было недостаточно, факт, максимум, что они смогли бы - закрепиться на подходах к высоте, под губительным огнем, но мне кажется, что таким образом всем нам демонстрируется одно - мы не сдадимся. Мы будем атаковать вас, не считаясь с потерями. Наш дух крепок, а недостаток оружия искупает решимость. Я прекрасно понимаю намеки. Я это уже проходил. Моя цель теперь - выжить. И сберечь моих мужиков. Шармилу. И все остальное - по хрену, надо лишь вовремя демонстрировать решимость выполнять дурацкие приказы, да ногами шустрость изображать. А спешить под пули не надо. Это всегда успеется. До вертолета мне эти чернявые ублюдки, когда надо будет - летуны расстараются, опустят куда надо гравибомбу, наше дело - навести поточнее. Эта поганая войнушка дурно пахнет, тут нет ничего, за что стоит погибать. Весь это бедлам вполне можно было бы заменить распылением вирусов, которые тихо-мирно разложат в пыль все население с латинскими корнями в течение пары месяцев. Но кому-то очень нужно, чтобы мы проехались по всему Тринидаду на лихих конях и с гиканьем подняли всех на штыки. Знать бы еще - кому. Опять болит голова. Клонит в сон. Встряхиваюсь. О чем это я? Ах да - война... Долбанная война. Кому-то надо и этим дерьмом заниматься. Почему бы и не нам?
   - Садж, а ты что думаешь? - спрашивает Паркер. Он теперь мой зам. Капрала получил.
   - В каком смысле? - я, кажется, пропустил большой кусок разговора.
   - Ну, откуда гаубицы у черных?
   - Известно откуда. Сколько они наших складов захватили. Добра там - на целую армию.
   - Садж, гаубицы - не рогатки, ими пользоваться надо уметь! - горячится Калина.
   - Ну и что? - равнодушно отвечаю я. - Ты что, считал, сколько тут бывших военных живет? Или не понял вчера - не с толпой воюем? Готовились они. Долго готовились. И пушкари у них есть, и ПВО, и разведка, и пулеметы, и пехота. Даже спецназ какой-нибудь гребаный, из самых-самых, и то есть, наверное.
   - Поляжем мы тут. Ни за хрен поляжем. Сколько потерь, а мы все где-то в говне телепаемся, и где этот вонючий Сан-Антонио? - угрюмо замечает Нгава, - Какого тут возиться - скинуть сотню железяк по площадям. Я этих гребаных животных вместе с их зеленкой уже во сне вижу.
   Делаю мысленную зарубку. Нгаву при первой возможности к "психам", на коррекцию. Нам всем она уже не помешает, но кому-то в первую очередь.
   - Не каркай, все ништяк. От крови трава гуще, - парирует Паркер. Новая должность ему явно нравится. Что поделать, война - время крутой резьбы, на ней многие поднимутся. Если выживут.
   Мышь:
   - Нам их рассечь надо. Опорных баз накидать. Никуда потом не денутся. Пара месяцев еще и все, стоять будем, да палить себе через колючку.
   - Мочить их надо, к херам, вот и все дела, - угрюмо замечает Крамер. - Всех подряд. Все они тут днем пахарь, ночью снайпер.
   - Наша задача - выжить, ясно? - веско говорю я, стараясь вложить в свой голос всю убежденность, что у меня есть. - Нас черные измотать стараются, нам им назло держаться надо. Мы и так кладем их без счета, главное - выжить. Поэтому никакой херни с геройством и с обсуждением приказов не потерплю. Скажу "стоять" - стой. Скажу "вперед" - иди. Лично шлепну, кто без команды высунется. Всем доступно?
   Дискуссия завершена. Кто-то согласен, кто-то недоволен, кто-то думает по-другому. Это их трудности. Я за них отвечаю, пока я их командир. Пока. Надо за Парком в оба смотреть - что-то круто он пошел, как бы меня не подставил. Сержантский оклад на пять сотен выше.
   "Коробочку" резко подбрасывает. Головы наши синхронно мотаются туда-сюда. Жужжит привод башни. "Бам-бам-бам" - нас потряхивает от выстрелов пушки. Тянет кислым дымком - изоляция подизносилась.
   - Попадание в левый борт, предположительно крупнокалиберный пулемет, выбита одна ячейка! - докладывает башенный.
   - Ты хрена снаряды переводишь? - вновь ярюсь я. - Взводному сообщи и "птичкам", ковбой херов! Без твоей пукалки разберутся!
   - Виноват, сэр! По башне чиркнул, нервы того, не выдержали, - убито отзывается Топтун.
   - Последнее предупреждение, Топтун. Еще раз лажанешься, пойдешь в "суслики". Вон, у Паркера дуру таскать некому, как раз работка по тебе.
   Я больше не рискую высовываться на марше. Всякой глупости есть предел. Часа не проходит, чтобы по нам, вопреки воздушной разведке, из чего-нибудь не пальнули. Катим себе дальше. Наше дело - ждать. Рыжий включает по внутренней трансляции армейское радио.
   - Доброе утро, Тринидад! - звонко щебечет грудастая сексапилка, пробиваясь сквозь низкий гул движка. - Военное радио "Восход" и я - Шейла Ли, приветствуем настоящих мужчин! Сегодня на восточном побережье пасмурно, ожидаются муссонные дожди. На материковой части в районе сосредоточения номер восемь сухо, солнечно, температура всего тридцать градусов по Цельсию. В районах три и пять временами проливные дожди с грозами, температура воздуха тридцать три - тридцать пять градусов в тени. По просьбе командования Триста пятой пехотной поздравляем ее бойцов с Днем Дивизии и передаем им композицию в исполнении нео-джаз-банды "О-ля-ля"...
   Закрываю глаза. Заставляю себя задремать под аритмичное буханье и визг саксофона.
  
   -12-
  
   Деревня Порту-дас-Кайшас отличается от нищих деревушек, что встречались нам до сих пор. Мы втягиваемся в широкий мощеный проезд между добротными домами. Садики перед входом. Сады за домами. "Франческо" - я узнаю эту старую, но надежную модель, трактор с кучей навесного оборудования, прижимается к обочине, пропуская нас. Любопытные лица из-за занавесок. Дети бегут по домам. Крохотная площадь, на которой стоит настоящий универсальный магазин с одной стороны, и костел - с другой. Порту-дас-Кайшас скорее городок, чем деревня, центр сельскохозяйственного района, богатого по меркам Тринидада, тут выращивают знаменитый тростник и делают не менее знаменитый ром, тут есть даже свой мини-завод по производству удобрений и кукуруза с пшеницей хорошо родят на влажной почве. Улицы от площади лучами расходятся по сторонам, тут немноголюдно - все на работе, колонна проскакивает деревню насквозь и втягивается в рабочее предместье. Мы сидим на броне, готовые десантироваться в любой момент, стволы наши торчат во все стороны, ""Томми"" от этого похожи на слегка полысевших стальных ежей. Священник в обязательных по местному климату шортах выходит на крыльцо, подслеповато щурится на проезжающие машины. Мы предельно корректны - по нам не стреляют, разведка сообщает об отсутствии партизан в этом районе, наш батальонный капеллан - капитан Страйк, с крестом поверх брони, высовывается наружу, уважительно склоняет голову перед чужим храмом - у нас своя вера, универсальная, у нас верят в одно и то же и шииты, и православные, и иудеи, поэтому вид чьей-то настоящей святыни нам непривычен. Священник замечает коллегу, осеняет воздух перед собой двумя пальцами, что-то шепчет, уплывает назад. Завод по переработке тростника соседствует с трактиром - слегка кособоким большим домом с черной вывеской, на которой пляшут незнакомые буквы. Пыльная площадь - просто утрамбованный грунт, едва посыпанный щебенкой, из-под юбок ""Томми"" с ревом поднимаются пыльные ураганы, белая пыль повсюду, мы все словно мукой посыпаны. Какие-то люди-тени перебегают в дымовой завесе, то ли по своим делам, то ли от нас спасаясь. Из взвеси неожиданно проступает черная фигура, она проплывает вдоль борта, и мы тянем головы, дивясь на необычное явление. Женщина, скорее старуха, хотя кто их тут разберет, все в черном, даже пыль ее не берет, лицо - как печеное яблоко, она пьяна до невозможности, ветер от наших машин качает ее, как старое дерево, она шамкает беззубым ртом, упрямо бормочет что-то, насылая проклятия на наши круглые головы, то и дело она угрожающе машет руками и плюет в нас черной слюной. Я пожимаю плечами - еще одна пьяная сумасшедшая, в трущобах Латинских кварталов таких - пруд пруди. Калина что-то орет ей задорное, она косит на него бельмастым глазом, словно может слышать, протягивает к нам свою сухую птичью лапу. Курчавый парень, крепкий, стройный, выбегает откуда-то, возникает из пыли, настойчиво тянет женщину прочь, та вырывается, отталкивает его, оба они скрываются в пыли за кормой.
   Крохотный блошиный рынок - тут продают все - овощи, фрукты, сладости, нитки и мыло, бурлит у нас по левому борту. Торговки хлопочут над своими лотками, суетливо прикрывают их кто чем от пыли - кто тряпкой, а кто просто грудастым телом, покупатели закрывают лица рукавами рубах, кудрявые мальчишки бегут вдоль колонны, белозубо скалясь и толкая друг друга. Мы для них - явление необыкновенное, о нем долго будут рассказывать, самодельные игрушки в виде наших машин будут кататься в пыли. Совсем молодой пацанчик, с огромной корзиной-термосом тянет нам бутылки с колой, ему бросают с бортов мелочь, сияющие брызги разметываются вместе с пылью, он умудряется их подхватить, не потеряв, догоняет машину и, борясь с ветром, протягивает запотевшую бутылку. Мы все завистливо смотрим на нее, во рту у нас собаки нагадили, вода в наших флягах - теплые подсоленые помои, ни у кого мелочи нет, только бумажные деньги, и остановиться нельзя - идем в колонне. Самый догадливый - Нгава, машет купюрой, привлекая внимание разносчика, сует купюру в пачку из-под сигарет, для веса добавляет сломанную зубную щетку, швыряет пачку на обочину. Паренек падает на добычу коршуном, опережая стайку крикливых малолетних бездельников, сует обе руки в термос, достает две бутылки, мы подхватываем их, Нгава счастлив, он открывает пыльное стекло шлема, разом опорожняет половину стекляшки, вторую сует кому-то за спину, пацан дожидается следующей машины и снова мелочь летит с бортов яркими брызгами. И вдруг пацанчик словно устает от своей работы, он стягивает ремень с грязной худой шеи и бросает ящик на дорогу, прямо под наползающую зеленую тушу. Бежит в толпу, мелькая пятками, работая локтями, расталкивает зевак. "БА-БА-М-М" - ""Томми"" взвода разведки, который идет за нами, подбрасывает вверх чудовищным взрывом, он перевернутой черепахой падает на башню, всмятку давя разбросанные тела. Метла из стальных щеток проходит по нашей машине, сдувает всех с брони, мы катимся по обочинам, словно сбитые кегли. Нашу коробочку заносит, она тяжело врезается в дом напротив, гудит натужно, пытаясь подняться, выпускает гусеницы и, взревывая, крушит стену. Суматоха поднимается неимоверная, колонна распадается. ""Томми"" выбрасывают гусеницы, становятся елочкой, ворочают башнями, беря дома на прицел, пузыри силовых полей один за одним вспыхивают над ними, морпехи сыплются с брони, в голове гудит от взрыва, звуки доносятся едва-едва, автодоктор рад-радешенек, ширяет спину, определив стресс. Оглушенные, мы ворочаемся в пыли, подбирая свои стволы. Половина рынка раскидана в хлам, яблоки и бананы безжалостно давятся разбегающимися в страхе людьми, и вдруг - "та-та-та-та-та" - Крамер, шатаясь как пьяный, от бедра проходит по мешанине людей и ящиков длинной очередью. И снова - "та-та-та-та-та", он идет вперед, поливая перед собой огнем, брызги недогоревших донцев фонтаном из-за плеча, кто-то приходит в себя - "Хлоп" - летит граната из подствольника, и еще, плазменные разрывы раскидывают хлипкие деревяшки, пламя катит вокруг стеной, с гулом пожирая сухое дерево, и вот уже сплошной треск М160, и щепки летят во все стороны, и живых уже не видно, самые догадливые лежат под мертвыми и под обломками лавчонок и не дышат, а потом Рыжий вкатывается гусеницами, как слон в посудную лавку, лужи фруктового сока пополам с красным растекаются из-под траков, и Топтун, перепуганный до усрачки, давит на гашетку минигана, и ливень свинца превращает всю улицу напротив в фонтан горящих щепок.
   - Рыжий, стоп! - ору я. - Назад! В строй! Прекратить огонь! Рассредоточиться! Прекратить огонь! Крамер, твою мать, ко мне! Прекратить!
   ""Томми"" тяжело выбирается на дорогу кормой вперед. Топтун нервно крутит башней. Мои ползут в пыли, укрываясь кто где - за обломком скамейки, в выбоине на обочине, кругом голое пространство, особо спрятаться негде. Мышь ползет к раскиданным вокруг дымящейся воронки белым телам, закинув винтовку за спину. Крамер спиной вперед отходит под защиту брони. Медленно идет, щупает стволом дым перед собой. Еще шаг, и он в Безопасности. И - "блям" - его сбивает на землю. Здоровенная туша с маху хлопается о камень, катится сорвавшаяся с крепления граната. Еще одна пуля выбивает рядом с ним пыльный фонтанчик. Кто-то тащит Крамера за ремни под броню. Пулемет его сиротливо валяется в пыли, растопырив сошки.
   "Дзиик!" - пуля с визгом рикошетирует от гусеницы над моей головой. Это уже с тыла.
   - Калина, Нгава, дым по фронту! Всем лежать! Укрыться! Гот, Чавес - дым с тыла! Паркер, готовность фугасным! Рыжий - ставь поле!
   Звук постепенно приходит ко мне. Ротный запрашивает взводных. Взводные по очереди докладывают ротному. Ротные докладывают комбату. "Мошки" крутятся в пыли, разлетаясь по сторонам. Где-то зовут санитара. Редкий неприцельный огонь плещет из-под гусениц - огневая разведка.
   - Здесь Лось-три, попал в засаду, - передаю я. - Снайпер ориентировочно на десять часов, ориентир... ориентира нет, двухэтажные дома напротив, двести метров. Снайперский огонь с тыла, целей не вижу, запрашиваю поддержку. Медика для Размазни-один, их подбили, диверсант-смертник, прием.
   Кол рядом со мной звонко щелкает. Еще раз.
   - Вижу его, садж! Один готов! - докладывает он. - Там их немеряно, вычислитель шкалит.
   - Может, гражданские? - уточняю я.
   - Какие тут, к херам, гражданские? Я их сортировать не умею!
   - Паркер, пара фугасных, по указателю Кола. Огонь по готовности. Топтун, пара плазмы. Пара, не десять!
   Паркер немедленно бухает своим чудищем. Вспышка выстрела на мгновенье проступает из дыма. Над головой дважды рявкает ""Томми"". Еще через десяток секунд взвод оружия превращает улицу по сторонам от нас в ревущий огненный ураган.
   Медэвак зависает над горящей деревней. Медленно опускается над колонной. Пулеметы его захлебываются гильзами - огонь прикрытия, да и нервничают бортстрелки, жить хотят. С воздуха наша колонна - ад сплошной. Мы помогаем цеплять тела разведчиков в раскачивающиеся от ветра люльки. Откуда-то несут еще раненых. Крамер матерится по-черному, не хочет улетать, глупый. Требует назад свой пулемет. Идиот, хоть неделю, да полежал бы в чистых постелях без насекомых. Беспилотники кидаются напалмом, солнца не видно из-за черного дыма, я гадаю, останется что-то от Порту-дас-Кайшас к вечеру, или все же мы ограничимся предместьем?
   Когда пожары немного стихают, мы грузимся, и коробочки окружают деревню со всех сторон. Мы редкой цепью входим с окраин, и никаких любопытных лиц нет за занавесками. Нет вообще никого, все попрятались. Многие попытались сбежать в поля, как только началась стрельба, и зря. Хороший тук - мертвый тук: беспилотники открывают огонь по любому бегущему, разнополые трупы с отстреленными конечностями лежат в межах и в оросительных каналах, мы проходили мимо них, когда разворачивались в боевые порядки. Дым стелется вдоль улиц, дышать без брони проблематично, "мошки" втискиваются во все щели, мы по двое входим в каждый дом и переворачиваем там все вверх дном. Перепуганные хозяева лежат на полу, лицом вниз, сжав затылки ладонями, или скулят что-то на ломаном имперском в подвале. Я не вхожу внутрь, вместе с Паркером мы остаемся снаружи, так положено - пара внутри - пара снаружи. В одном из домов Калина находит спрятанный в подвале дробовик. Хозяина прикладами выгоняют наружу. Избитый крепкий мужик на ломаном имперском божится, что это охотничье оружие. Вводная гласит - мужчин в доме, где будет обнаружено оружие или боеприпасы, расстреливать на месте. Я киваю Калине. Тот поднимает трофейный дробовик и сносит незадачливому хозяину башку. Экономит свои патроны. Стреляет по окнам раз, другой. Рамы вылетают со звоном. Потом вставляет оружие под дверь и с гулом усилителей гнет ствол. Стекла усеивают чистый дворик с лужей крови посередине. Выстрелы хлопают со всех сторон - морпехи вышибают замки. Где-то на соседней улице бухает плазменный разрыв. С треском рушится кровля внутрь полыхающего дома. Калина с Нгавой пинком распахивают очередную дверь. Через дверной проем я вижу лежащих на полу людей. Женщина лет сорока, еще крепкая, с рельефным телом, длинные густые волосы разметались волной, черная юбка задралась на красивых ногах, она в ужасе прижалась щекой к полу, боясь пошевелиться, взгляд ее остановился на мне, я вижу совершенно обезумевшее от страха существо, слеза катится по ее лицу, она судорожно дергается, боясь всхлипнуть. Калина перешагивает через нее, как через вещь, плотоядно оглядывает ее сверху, поднимает за волосы голову лежащей рядом молоденькой девушки, чуть постарше моей Мари, скидывает перчатку, жадно мнет ее грудь - хороша, чертовка! - отпускает, пинает ногой шкаф. Посуда со звоном стекла валится на пол ему под ноги. Он ковыряет штыком внутри шкафа, выкидывает какие-то бумаги, достает и пихает в набедренный карман ворох местных разноцветных денег. Он распален, налет цивилизации сдуло с него, как пепел, он завоеватель в побежденном городе, ему все можно. Он натыкается на мой взгляд, похабно подмигивает, здоровый сытый жлоб, а когда выходит вслед за Нгавой наружу, так и не найдя ничего, и жуя яблоко, что стащил походя на кухне, я говорю ему:
   - Я тебя, ублюдок, расстреляю, если ты еще раз яйца свои тут почешешь, мудак долбанный, ононист, быдло опущенное! Ты, бля, морпех, а не нацик сраный, и не хрена тут броню говном мазать, понял! Встал рядом и в дома не суйся больше! Паркер! В пару с Нгавой вместо этого выблядка!
   Паркер кивает, идет вслед за Нгавой, так и не поняв ни черта, чего я взорвался, смотрит на меня удивленно. Калина ошарашен - как же так, он крутой морпех, все по инструкции, все согласно вводной, мы тут чтобы этих черных мочить, и они наших братанов только что положили, какого хрена этот пижон на меня взъелся? Он сверлит меня ненавидящим взглядом, я поворачиваюсь и смотрю на него в упор, он не выдерживает, опускает голову, играет желваками. И я понимаю, что теперь - все, или я его, или он меня, и спиной к нему лучше не стоять, но эти игры мне знакомы, я эту блядь в первом же бою в говно вобью, тормоза с меня слетают и все это говенное боевое морпеховское братство - сказки для новобранцев в "чистилище", и я - господь бог, я решаю, кому тут жить, а кому помереть, и вот я решаю - эта мразь жить не будет. И что-то такое, наверное, исходит от меня, потому что Калина вдруг опускает забрало и трусит по быстрому вперед, проглотив все, что хотел только что сказать. Остается еще шанс остаться чистым - доложить взводному о недостойном поведении и попытке изнасилования гражданского лица и расстрелять ублюдка перед строем, но я решаю - нет, я сделаю все по-своему. И обратной дороги нет у меня больше.
  
   -13-
  
   - Я просмотрел запись. Вы были не правы, сержант, - говорит взводный. - У нас четкая установка - жесточайшее подавление сопротивления. С максимальной эффективностью. Мы и так действуем слишком мягко, у нас чудовищные потери. Треть взвода выбыло, сержант! Вдумайтесь - треть! Понимаете - было тридцать человек, а осталось двадцать! После этого я не намерен сдерживать своих людей. Они имеют право на месть. В конце концов, чем меньше ублюдков останется после нас, тем больше вероятность того, что стрелять по тем, кто придет за нами, будут меньше.
   - Сэр, я не отказываюсь уничтожать врага. Если это враг - его надо уничтожить. С этим не спорит никто, сэр. Но стрелять в детей и женщин только потому, что они рядом оказались, - это дело нациков, не нас. Тем более насиловать. Мы - морская пехота, сэр. Убийцы. Мы врагов убиваем, а не младенцев, сэр.
   Мы беседуем с лейтенантом в его БМП, без свидетелей. Броня отключена, памятуя прошлое, взводный опасается подлянки с моей стороны. А может, действительно по душам потолковать хочет. С этой войной я совсем параноиком стал.
   - Получается, ты на улице, когда в засаду попал, не стрелял?
   - Стрелял, сэр.
   - Но там же и дети были, и женщины? - допытывается Бауэр. - В чем разница, Трюдо?
   - Сэр, там напали на нас. Мальчишка бомбу бросил. Значит, враг он конкретный. Поэтому и стреляли. Ну, и сгоряча и со страху, конечно, сэр.
   - Вот видишь? Значит, за собой ты право действовать сгоряча оставляешь, а своим подчиненным - нет?
   - Сэр, мы убийцы, не палачи. Понимаете разницу, сэр?
   Взводного передергивает. Он сдерживается, это видно. Устал он до чертиков, проблем у него - море, а тут я - фраер принципиальный. Пересилив себя, он говорит мягко:
   - Трюдо, я раньше не прав был насчет тебя. Ты хороший сержант. Без дураков. И воюешь ты хорошо. И люди твои в порядке, я за твое отделение спокоен. Но вот червоточинка в тебе есть, не обижайся. Что-то, что сломает тебя. У нас негласная установка - больше врагов на счет. Мы обескровить его должны. Это стратегия, одобренная сверху. Ты что думаешь, бомберы тут просто так кайф ловят? Въезжаешь в ситуацию?
   - Конечно, сэр. Не волнуйтесь за меня, сэр. Я не подведу, - мне этот никчемный разговор надоел хуже сухпая, мы говорим со взводным на разных языках. Я понимаю его, раскол во взводе наметился, кто-то решил, что Калина - чувак что надо, кто-то вычислил, что у меня потерь меньше, а значит, я знаю, что делаю, но это не важно. Взвод единым должен быть. И никак я лейтенанту не растолкую - не будет он уже одним целым. Никогда не будет. Мы постепенно в собак бешеных превращаемся, а собаки, сколько их не корми и не дрессируй, все равно за кость драться будут. Нам бы сейчас отдохнуть денек, выспаться, грязь с себя отскоблить, с мягкими девочками поваляться. Да потом в казармы на неделю, к психам в руки, дисциплину подлатать. А так мы все глубже в яму опускаемся, и скоро уже краев видно не будет. Неужели командование этого не понимает?
   Теперь по сторонам пыльной трассы тянутся бескрайние степи. На очередном участке дороги нас встречают приземистые пятнистые монстры. Мы въезжаем в зону ответственности "Победителей грызунов" - Восьмого танкового. Шустрые колесные бронемашины разведки со скошенными пулеметными башнями катят по обочинам, щупают вокруг чувствительными сканерами, беспилотники, как привязанные, парят в высоте над ними, чуть позади прыгают по ухабам приземистые "крабы" - машины непосредственной огневой поддержки. Мы проезжаем мимо тяжелого "тевтона" - грозного монстра, способного генерировать силовое поле на ходу и имеющего лазерную защиту, спаренная пушка удивляет увидевших ее впервые своим калибром, а счетверенные миниганы, способные сопровождать как воздушные, так и наземные цели, заставляют задуматься, какую прорву боеприпасов таскает с собой эта черепаха. За "тевтоном" пристроилась машина-арсенал, низкая, широкая баржа с бронированными бортами, вооруженная просто смехотворно - крохотная башенка с пулеметом для защиты от пехоты и авиации. Баржа именуется скромно - "Геркулес". Над ней тоже переливается пленка силового поля, щебень из-под юбок наших нагнетателей отскакивает от нее, оставляя в воздухе тающие белые точки. Все это вместе зовется мобильной танковой группой. Каждый раз, когда мне доводится близко видеть эти безлюдные гробы, меня посещает легкая паника. А ну как "тевтон" сочтет эти самые камушки враждебными действиями? Или вдруг у нас на десяток секунд не заладится с системой "свой-чужой"? Этого времени исполнительной до невозможности машине хватит, чтобы разнести в прах половину нашей колонны. Его миниганы, на равных говорящие с "косилками" огневой поддержки, враз оставят от нас одни воспоминания. Слухам о том, что эти тупорылые создания сочиняют стихи для своих техников, я не слишком верю. Байки все это.
   Горячий степной ветер сдувает пыльный хвост нашей колонны. Я поднимаюсь наверх, подышать горьким запахом степного разнотравья. Если тут небезопасно, то я съем свой ботинок. Мобильная группа контролирует как минимум километров по пять с каждой стороны. Незамеченным сюда не подобраться ни ползком, ни по воздуху. Хоть и тупые эти железяки, но надежно за ними, как в банковском сейфе.
   - Поздравляем подполковника Густава Виттмана с награждением медалью "Серебряное сердце". По просьбе его боевых товарищей передаем для него марш "Дас Берлинер"... - доносится из люка подо мной бодрый женский голос.
   Далеко в степи пыльные столбы и суета. Оптический усилитель показывает ровные ряды одинаковых домиков. Суетятся строительные роботы, таская с грузовиков полимерные балки. Пара "крабов" застыла на краю стройки, торчат длинные стволы. Одна из новых правительственных деревень для "лояльных переселенцев". Смачно сплевываю в пыль. Единственное, что я понимаю в политике, это то, что я ни хрена в ней не понимаю.
  
   -14-
  
   Император Генрих, наш бодрый старикан, взялся за переустройство Тринидада всерьез. Император Генрих устраняет перекосы колониальной политики. Вчера вечером "психи" вколачивали в наши бедные стриженные бошки новую доктрину завоевания симпатий. "Психи" скоро станут настоящими психами, на коротких привалах и ночами к ним стоят длинные очереди из желающих пройти коррекцию. Добровольно или по представлению командира. Кроме этого, у них еще плановые промывки, вкладывание в нас новых программ тактических приемов и разъяснение стратегии действия войск. Наши головы трещат от обилия информации. Старое и ненужное стекает пеной из наших ушей. "Психи" сбиваются с ног. Работают на износ. Их полевое оборудование барахлит. Они стали похожи на призраков со впалыми щеками и лихорадочно горящими глазами. Они раздраженно орут на нас, как баранов укладывая в ряд на землю. В них словно переходит все, от чего мы стараемся избавиться - животный страх, стыд, мертвая безысходная усталость, ночные кошмары, боль потерь, ненужная жалость, беседы с убитыми товарищами, тревога за близких, оставшихся черт-те где, дурацкие вопросы, на которые никто не знает ответа, выпученные глаза убитых в рукопашной партизан.
   Не знаю, чего там им наплел взводный, только вчера со мной работал сам капитан Кац, не доверяя помощникам. Когда я поднялся с земли, прошло почти полчаса. Ни хрена себе! Столько времени занимает коррекция личности. Долбанный Лось, удружил-таки! Прислушиваюсь к ощущениям. Капитан устало курит, глядя на меня.
   - Нормально, сержант?
   - Вроде бы, сэр.
   - Не дрейфь, личность тебе оставили, - говорит капитан.
   Смотрит на меня с интересом, как на диковинный экспонат. Ежусь от его изучающего взгляда.
   - Сэр, сержант интересуется, почему сеанс длился так долго, сэр!
   - Интересный ты экземпляр, Трюдо, - отвечает капитан. - Если бы время было, хорошая тема для исследования. И вперед, на тихую планету, под ласковое солнышко. На повышение. Только где его взять, время...
   Внутри себя я чувствую что-то необычное. Начинается. Болит голова и дышать тяжело, а тут еще дым капитанской сигаретки шибает в ноздри. Едкий запах вызывает глухое раздражение. Нет, не так. Желание его, капитана, придушить. Почувствовать его жилистую шею под пальцами. Нервно сглатываю.
   - Раздражение испытываешь, сержант? - Кац отбрасывает окурок, встает.
   - Так точно, сэр. Есть немного. Что это со мной?
   - Это пройдет. Какое-то время не сопротивляйся автодоктору, пусть поколет тебя коктейлем. Через пару дней все войдет в норму. Следующий! - кричит он.
   Следующим оказывается Нгава. Зыркает настороженно, голова в плечи. Все мы так - перед сеансом, как перед абортом. Успокаивающе подмигиваю ему. Все нормально, мой черноухий брат, голова кувшином.
   И вот мы посреди раскаленной степи, хлебаем то и дело воду из фляг, которая тут же выступает на спине так, что в штанах мокро. Отрабатываем свою порцию "завоевания симпатий" от имени четвертого батальона на данной территории. Строим оросительный канал, словно какие-то землекопы. Хотя строим - громко сказано. Впереди нас ползет здоровый механический придурок из инженерного батальона, ворочает землю, плюется землей и пылью, оставляя за собой ровную утрамбованную траншею с покатыми стенами, а мы топаем следом и попарно брызжем распылителями на ее берега быстротвердеющую полимерную массу, проникающую глубоко в грунт. Ранцы с этой дрянью тяжелы неимоверно, и воняет она - слепни на лету сдыхают, и вообще, все это прекрасно может делать все тот же бульдозер, что без устали урчит перед нами, он и предназначен для быстрого строительства укреплений, вот и танки для затвердителя и пенобетона у него сзади присобачены, но тут все хитро задумано. Одного бульдозера мало. Надо чтобы именно мы, полевые морпехи, все в броне и с мордами под поднятыми забралами, демонстрировали местному населению усилия для орошения их новых полей неподалеку от новых правительственных деревень. Вот и "местное население" - испуганные худые люди, забитые женщины с коровьими глазами, на всех одинаковые новенькие бесплатные хлопковые робы, стоят поодаль, не понимая, какого хрена от них понадобилось и зачем стоять весь день на жаре без воды под дулами винтовок. Сначала самолеты сожгли их поля и всех, кто там находился. Потом их выгнали из домов. Перестреляли скотину, отравили колодцы. Подожгли дома и сравняли бульдозерами с землей. Расстреляли старосту, учителя и его жену, объявив их партизанскими приспешниками, врагами Императора, хотя все знают, что партизанам помогал одноногий Педро за то, что они давали ему рому, да еще мельник Пепе, который сбежал задолго до появления солдат. Подталкивая прикладами, запихали всех в грузовики с закрытым верхом, разрешив взять с собой только по узелку личных вещей. Привезли в эту непонятную местность, разогнали всех по одинаковым домам в деревне за колючей проволокой и с вышками по углам. И вот теперь заставляют смотреть, как озлобленные морпехи, которые стреляют во все, что шевелится, ломают перед ними комедию. Все это очень интересно, спасибо, сеньор, вода на поля - это здорово, сеньор, только можно мы уже пойдем сеять рис и кукурузу и заодно подсыпать корму цыплятам, а то через пару месяцев мы передохнем с голоду рядом с этими чудесными каналами, сеньор, конечно, сеньор, мы подождем, мы понимаем, сеньор - надо, значит надо...
   Моя очередь. Спрыгиваю с брони, одеваю объемный короб и беру в руки раструб распылителя. Нажимаю кнопку. Гот идет по другой стороне. Стенки канавы блестят, как смазанные маслом, когда затвердитель оседает на красную землю. Наши коробочки ползут на малом ходу далеко позади. Сото, морщась от вони, идет в стороне, жуя травинку. Взводный иногда сменяет его, старательно улыбается, оскалив зубы, машет рукой испуганным хлопковым людишкам. Император не может позволить мочить всех подряд, как на побережье, где проживают нищие отбросы. Императору не хочется везти новых поселенцев на пустые территории - это слишком дорого. Территории вокруг промышленных районов Тринидада должны остаться населенными. Территории должны перейти под контроль Имперских сил. Рыбу надо вытащить из воды. Это значит, что к стратегии обескровливания НОАШ прибавляется стратегия завоевания симпатий. Мы обязаны демонстрировать лояльному населению свою дружелюбность и полезность. Свою заботу о них - верноподданных Императора. Лояльным население становится, когда то, что от него осталось, вывозится из обжитых районов в новые охраняемые поселения - из-под "рыбы" убирают "воду". Это называется стратегией обезвоживания. Оставшиеся территории делаются непригодными для жизни - стратегия выжженной земли. Многовато стратегий для меня. К тому же первая и четвертая как-то не слишком стыкуются со второй и третьей. После ковыряний в моем котелке единственное, чего мне все время хочется, это вышибить из кого-нибудь мозги, мне без этого воздуха не хватает. Вот и кандидаты в сторонке наметились. Который из них выкопает для нас ночью ловушку с кольями?
   - Улыбайся, Трюдо. Улыбайся, - сквозь зубы напоминает мне вынырнувший сбоку Сото.
  
   -15-
  
   Вечереет. Солнце катится вниз, заливая полнеба розовым свечением. ""Томми"" глотает километры, раздувая волны пыли по пустой дороге. Рыжий давит от души, на всю железку. Догоняем батальон на полной скорости. Движки уже не ревут - воют, мы летим километров под сотню, струи пара бьют из бортов раскаленным кипятком, ветер хватает меня за плечи и норовит выдернуть из люка. Густые перелески мелькают по сторонам, "мошки" спят в контейнерах - они отстанут безбожно, пара десятков километров в час - их предел, темп - наша надежда проскочить без сопровождения, наша иллюзия Безопасности, мы стараемся не думать о том, что ракета из пехотного лаунчера свободно берет цель со скоростью свыше двух тысяч километров. Мы в радиусе действия артиллерии базы "Парк-Дос-Авес" - Птичий Парк, черт бы подрал эти местные названия, язык сломаешь, если что - для нас это хоть какой-то шанс отбиться. На горизонте возникает и поднимается навстречу черная полоса - перелески постепенно переходят в континентальные джунгли, это хуже, чем степь, но все-таки лучше, чем влажный зеленый ад у побережья. До Птичьего Парка каких-то сорок километров, почти ничего, одно усилие, и мы на месте, а там уже рукой подать - всего пара сотен километров до Коста де Сауипе, передового района сосредоточения номер восемь, здешнего курортного рая. Где-то там наш полк. О местных женщинах рассказывают просто невероятные вещи. Говорят, они стройны и доступны, разговаривают по-имперски, водят авто, а поцелуй в губы на улице для них - вместо "здравствуйте". Мыслей от таких сплетен больше нет, только в паху горячая волна, сейчас я готов забраться даже на Сантану из первого отделения, девушку ростом метр восемьдесят с ударом правой под шестьсот килограммов - не очень-то помогают эти патентованные витаминки "для снятия сексуального напряжения", которые раздает нам Мышь каждое утро.
   - Дистанция сто метров, - передает взводный, и Рыжий немного отстает от головной машины.
   Так не хочется снова влезать в душное темное нутро, но придется - шутки с зеленкой плохо кончаются. Я тяжело вздыхаю и начинаю процесс неспешного погружения, куда мне спешить? - подаю вниз винтовку, прижимаюсь брюхом к крышке люка, чтобы не цеплялись за края подсумки и лопатка за спиной, медленно, поджав зад, опускаюсь вниз на руках. Деревья надвигаются на нас сумрачной стеной, мы влетаем в узкий коридор, пять секунд - и становится почти темно, закатное солнце теряется за переплетением зелени, сплошная размытая полоса мелькает по сторонам узкой просеки, бьются всмятку о крышку люка какие-то увесистые насекомые и пряный запах лесной подстилки щекочет нос. Так не хочется прятать голову! И я поддаюсь порыву, голова моя макушкой торчит из люка, забрало чуть приоткрыто, я утешаю себя, что на такой скорости не каждый снайпер сможет попасть в движущуюся цель размером сантиметров пятнадцать, к тому же стрелять он сможет только сбоку, что еще больше усложняет его задачу - спереди меня полностью скрывает бронированная крышка. И вот дышу я лесным воздухом, балдею от свежести, которая так приятна после обжигающей степной сухости, и вижу, как замедляет бег наша коробочка.
   - Рыжий, что там? - спрашиваю.
   - Остановка колонны. Взводный распорядился.
   И мы останавливаемся совсем, покачиваемся на месте, раздувая опавшие листья с обочины.
   Заглядываю вперед. Ого! Тут есть на что посмотреть! Высоко через просеку протянут нейлоновый шнур, с которого свисает широкая выбеленная солнцем доска с неровно обломанными краями. На доске кривые буквы, красное на белом: "Вы въезжаете в зону ответственности "Говорящих крестов". Добро пожаловать на Аллею призраков!". Странный указатель манит какой-то мрачной таинственностью. Паркер тоже высовывается из второго люка, удивленно осматривается. Двое леших, с ног до головы покрытых лохматым зеленым камуфляжем, отделяются от деревьев и неторопливо приближаются к головной машине. Такблок определяет их как дружественные силы. Взводный говорит с ними с брони. Прислушиваюсь через внешние микрофоны:
   - Я сержант Гордон из команды спецсил номер пятьсот пять, "Шервуд", сэр. Необходимо посадить несколько наших людей на броню, сэр, - говорит один из них.
   - Зачем?
   - Для вашей Безопасности, сэр.
   - Разве вы не контролируете территорию? - удивляется взводный.
   - Именно поэтому, сэр.
   - Ничего не понимаю... Вы из егерей?
   - Так точно, сэр. Мы прикомандированы к батальону "Говорящие кресты". Сэр, все, что движется без нашего сопровождения, воспринимается нашими людьми как недружественные силы.
   - Я об этом ничего не знаю, - сомневается взводный. А может, просто мнется для вида, тянет время. Мы традиционно не любим этих зазнаек из спецсил, всяких там "шпиенов". И не слишком им доверяем.
   - С вашего позволения, сэр, вам и не положено об этом знать, - твердо, но с некоторой ленцой говорит сержант. - Это наша территория, и мы эффективно контролируем ее. Здесь действуют только наши правила.
   - Ну, хорошо, - решается взводный, - только пусть садятся на нос, перед башней.
   - Как скажете, сэр, - равнодушно соглашается леший. Еще несколько размытых фигур появляются из лесного сумрака. Я удивлен - пока они не начали двигаться, такблок их не обнаруживает.
   Задумка взводного мне понятна - люди, похожие на кучи травы, сидят на неудобной скошенной морде нашего зверюги, спиной к нам, под стволами наших винтовок. Случись чего, мы всегда успеем вышибить из них дух. Мы плавно трогаемся и постепенно набираем скорость. Сержант, который говорил со взводным, оказывается на нашей машине, он сидит, обняв рукой ствол орудия рядом со своим неподвижным спутником. Смотрю по сторонам, раскрыв рот. Обочина по обе стороны уставлена частоколом примитивных крестов - просто грубо связанные пальмовыми веревками жердины. На них развешано то, что осталось от людей. Некоторые по шею закутаны в грубую гнилую мешковину, на ком-то сохранились остатки одежды, у некоторых не хватает конечностей, лохмотья гниющей плоти свисают с желтых черепов. Птицы нехотя поднимаются с крестов при нашем приближении, перепархивают на деревья и сразу же опускаются назад - продолжать ужин. К виду армейских колонн местные обитатели, похоже, привыкли. Я приподнимаюсь из люка повыше. Становлюсь за башней, гляжу вперед - кресты тянутся до самого изгиба просеки, скрываясь в темноте.
   - Что это? - спрашиваю я у равнодушного сержанта.
   - Аллея призраков, - отвечает он, не поворачивая головы. Хотя из-за его камуфляжа и головы толком не видно.
   Я так просто не сдамся. Если мне что интересно - душу выну, а добьюсь своего.
   - Это партизаны?
   - И они тоже.
   - В смысле?
   - Что в смысле? - егерь по-прежнему смотрит прямо перед собой, не удостаивая меня взгляда.
   - Ну, кто на крестах?
   - Белые люди.
   - Белые? Откуда их тут столько?
   - Индейцы племени мандруку всех, кроме себя, считают белыми.
   - Так вы что - всех подряд тут крошите?
   Сержант, наконец, поворачивает голову. Лица все равно не видно. Глаза только и блестят из зеленых побегов. Смотрит на меня снисходительно.
   - Тебе же сказано - не всех. Только белых. Это наш лес. Тут живут только те, кому мы разрешаем.
   - И что, всех, кто входят в лес, вы убиваете?
   - Ну, да. А что такого? - он удивляется так, словно я только что оспорил Первый закон Ньютона.
   - Ну, а местные как же? Всякие там стратегии завоевания симпатий и прочая херня?
   - Нам на стратегии насрать. Нам поставлена задача - создать из местных батальон специальных операций и контролировать территорию. Мы создали и контролируем. Старосты всех деревень в округе и мэры городов предупреждены о том, что тут запретная зона.
   - Круто! - я восхищаюсь непробиваемым рационализмом чужого мышления. Как восторгаюсь совершенными линиями автоматического танка - они функциональны до простоты и потому прекрасны. Теперь я лучше понимаю девиз егерей: "Главное - результат". Достаю фляжку с личным НЗ - бренди.
   - Выпьешь?
   - А что, можно, - спокойно говорит Гордон. Делает изрядный глоток. Возвращает флягу. Я тоже отхлебываю. Паркер смотрит на меня удивленно.
   - Наблюдение организуй, - говорю ему, вытерев губы. Он хмуро кивает. Гот высовывается в правый люк и тупо таращится поверх ствола на улыбки скелетов.
   - Я Ивен. Трюдо. Четвертый батальон Второго полка, - представляюсь я.
   - Сэм Гордон. Команда "Шервуд", батальон "Говорящие кресты". Твоя железка? - кивает он на башню.
   - Точно.
   - Круто на такой кататься, наверное, - очевидно, желая мне польстить, говорит Гордон. - Мы вот все время на своих двоих.
   - Большая у вас территория?
   - Хватает. Весь лес вокруг Коста де Сауипе. До самого Нью-Ресифи. Ну, и район Птичьего Парка тоже наш. Дальше снова ваши, - в интонации сержанта мне чудится легкая издевка. Или это кажется?
   - Ни хрена себе... - я просто раздавлен. Какой-то туземный батальон из полудиких варваров под руководством взвода егерей держит в кулаке территорию, равную зоне ответственности половины дивизии. И как держит - любо-дорого посмотреть! Без всякой орбитальной авиации и артналетов по площадям.
   - И что, каждый день пешком? - допытываюсь я.
   Егерь кивает. Паркер с Готом тянут головы, прислушиваясь к разговору. Напарник Гордона сидит, словно зеленая мусорная куча, невозмутимый, как мамонт в мерзлоте, только винтовочный ствол, обмотанный маскировочной ветошью, покачивается из стороны в сторону вместе с поворотом головы.
   - Это ж сколько надо топать от лагеря...
   - А у нас нет лагеря, - весело отвечает сержант.
   - Как нет? Совсем?
   - Совсем.
   - Где же вы живете? Спите где?
   - Как где? Тут, - он кивает на деревья. - Вот он, наш лагерь. Наш дом.
   - А как же припасы? Поддержка?
   - Боеприпасы и соль нам на дороге оставляют, с очередной колонной, по случаю. Питаемся дичью да фруктами. А поддержка нам ни к чему вроде. Мы сами себе поддержка. Так, иногда попросим огонька на полянку.
   Гота выталкивают из люка. Он пристраивается на броне поближе ко мне, а на его месте уже торчит Крамер. Всем интересно посмотреть на чудо-бойцов в грязных вонючих хламидах, в которых кишат насекомые. Я отхлебываю бренди, чтобы в башке как следует все уложилось. Протягиваю флягу гостю. Тот с удовольствием прикладывается.
   - А что боец твой, не пьет?
   - Ему нельзя. Он воин. Они вообще спиртного не пьют. Только дурь свою местную нюхают. Убойная штука. Понюхаешь, и километров тридцать бежишь, ног не чувствуя. Они тут все дыры знают. От них не спрятаться. Железные ребята, вот только с языком у них проблемы.
   Проезжаем сгоревший остов инженерной машины. Кресты в этом месте расступаются, словно из уважения к железному гробу.
   - Мина? - киваю я на кучу горелого железа.
   - "Говорящие кресты". Инженеры решили без сопровождения проскочить, - в голосе Гордона слышится усмешка.
   - Ну, вы, бля, и беспредельщики...
   Сержант пожимает плечами.
   - Запретная зона... Порядок один для всех.
   - Слушай, и что, никаких партизан тут нет? И не пытаются даже? Нас вот недавно под "Маракажу" так обложили - только держись.
   - Почему нет? Есть. Были, - поправляется он. - Вон они. В основном.
   Мы все молча смотрим на череду крестов. На бывших людей в мешках, которых заживо пожрали насекомые. Мимо плывут детские скелетики, объеденные муравьями дочиста. Скелетики аккуратно привязаны за руки. Никаких варварских гвоздей. Никакого членовредительства. Гот с ужасом смотрит на останки.
   - Это же дети, епть! - наконец, выдавливает он. - Ну, вы и звери гребаные... Шпиены, мать вашу! Ублюдки! - Он с отвращением смотрит на Гордона.
   Тот спокойно пожимает плечами.
   - Был тут такой командир отряда наемников. Дисли Каррейро. Все пытался дорогу блокировать. Снабжали их хорошо. Тропы нам минировал. Людей в Ресифи воровал, заложников брал. И солдат тоже. Пытал их перед объективом. Тактику устрашения демонстрировал. Большой мастер был. Профессионал. Снайперов да разведчиков к нам слал. Никак успокоиться не мог. Уж мы их и так, и этак. Ну, упорный, как танк. Это его дети. А вон та, около секвойи - сестра младшая. Мы по одному их вывешивали. Их у него шестеро. Плюс жена и мать. Пришлось ребят из "Амстердама" попросить, аж из Санта-Бузиоса доставили. А вон там, за поворотом, отец его начальника штаба. Они тут все вперемежку с родственниками. На четвертом сыне сдался он. Ушел. И отряд свой увел.
   Все молчат потрясенно. Рассказанное и увиденное не укладывается в башке. Бойня в Порту-дас-Кайшас и в Зеркальном после этого - шалости в песочнице. Делаю добрый глоток. Гота вот-вот заклинит. Протягиваю ему флягу: "Хлебни, отойдешь. Я сказал - хлебни, а не хлебай".
   - А остальных... куда? - наконец спрашивает Гот.
   - Куда-куда. Отвезли в район Ресифи и отпустили. На кой они нам? Мы же не варвары.
   Что-то в железной логике Гордона не дает мне покоя. А, вот оно:
   - Слушай, Сэм, а не боишься, что ваших тоже, того...
   - Не-а. У нас нет семей.
   - Что, вообще ни у кого?
   - Вообще.
   Дальше едем в молчании. Почти совсем стемнело. Кресты сливаются с окружающими деревьями, потом становятся все реже, пока, наконец, не исчезают совсем. То ли жерди в лесу кончились, то ли белые люди со временем перевелись.
   - Командуй остановку, садж, - говорит Гордон. - Приехали. База через четыре километра. Спасибо за выпивку. Будешь в Коста де Сауипе - загляни в Кваналпо, тебе понравится. Бывай.
   Он легко спрыгивает на землю. Волком бесшумно исчезает в темноте. Такблок тут же гасит зеленую метку. Все метки, кроме наших. Когда я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на его спутника, на броне пусто. Молчаливый индеец исчез, словно растворился в лесном воздухе.
   - Мы тут все гребнемся, как эти егеря! - Гот никак не может успокоиться. - Это не солдаты - людоеды какие-то. Это ж надо - детей живьем на съедение... Суки...
   Я забираю у него винтовку. Перехватываю управление его автодоктором. От ударной дозы Гота плющит так, что он вот-вот выше деревьев прыгнет. Он щурится на звезды, мотает головой, как жеребящийся олень, и, счастливо улыбаясь, повторяет:
   - Нет, это ж надо - кресты! Обхохочешься... Приколисты, бля... Аллея призраков, нах... Сами, как призраки... Муравьев - и в мешок! Ха-ха-ха! Нет, это ж надо - кресты...
   - Крысы в бочке, - неожиданно говорит Паркер.
   - Крысы?
   - Очень давно на флоте было много крыс. Целое бедствие. С ними так боролись - ловили кучу крыс и сажали в бочку без жратвы. Через какое-то время оставалась одна - крысоед. Ее выпускали обратно в трюм, и она жрала только себе подобных.
   - Ну и что? - недоумеваю я.
   - А то, что эти гребаные дикари - те же крысы. Егеря их как крыс на своих натаскали. Самое эффективное оружие. Лучше не придумаешь. Знают все дыры и всюду, где надо, пролезут. Твари дикие.
   Он сплевывает за борт.
  
   -16-
  
   Ночью, на базе, плутая по системе траншей, я пробрался до позиций роты "Кило". Нашел Шармилу. Наплевав на всех, мы уединились с ней в командирском отсеке ее коробочки. Второй взвод наполовину из женщин, авторитет О'Хара среди бойцов такой, что глотку за нее перегрызут, наверное поэтому наше уединение демонстративно не заметили, хотя голову даю на отсечение, хоть кто-нибудь из ее жеребцов, да сделал в темноте похабный жест.
   Сидим рядом, взявшись за руки. Просто сидим. Открыли забрала, отключили броню и улыбаемся, как дети. Большего не то что нельзя - просто я еще не настолько опустился. Стоит мне расстегнуть броню, и запах будет - никакие комары не сдюжат. Подозреваю, что несмотря на всю ее чистоплотность и офицерский статус, у Шар те же проблемы. Какой уж тут, к чертям, секс, когда неделями спишь, не раздеваясь, и белье на тебе от постоянной сырости гниет. Сидя в грязной траншее о женщине можно мечтать, представляя себя в чистеньком номерке после горячего душа или сауны. Но когда до дела доходит, а ты по-прежнему в грязи пополам с пиявками - нет уж, увольте.
   - Мне уже кажется, что мы по-другому и не жили никогда, - говорит она тихонько, - Будто приснилось все - все эти чистые улочки, море воды, мягкая постель. И ты тоже.
   - Нет, я настоящий, - заверяю я, перебирая в темноте ее пальчики. Переливы с командирского пульта окрашивают нас сине-зеленым. Глаза Шар в темноте - белые светлячки.
   - У меня позавчера еще одного снайпер подстрелил. Что интересно - броню на груди пробил. Раньше все больше переломами да контузиями обходилось.
   - Чего ты хочешь - нашим оружием воюют. У нас тоже потери большие. Мои готовы от страха всех подряд крошить. Вы проходили через Аллею Призраков?
   - Да, вчера. Ужасно. Безумие какое-то. Ты знаешь, как индейцы мандруку посвящение в воины проходят?
   - Откуда мне это знать, я же не офицер, - подначиваю я.
   Шар лишь грустно улыбается, не замечая моей попытки.
   - Они одевают на руки испытуемому рукавицы из коры. Внутри - ядовитые насекомые. И в этих рукавицах они все поселение на жаре проходят, и перед каждой хижиной боевой танец исполняют. Ритм очень сложный и движения перепутать нельзя. Кричать тоже. От этого у них все руки в шрамах - после испытания некоторые умирают от яда, у остальных опухоль больше месяца держится.
   - Дикари, что с них взять. Мой зам их крысами в бочке назвал, - делюсь я. - Знаешь, о чем он?
   - Конечно. Я ведь офицер, - она возвращает мне шпильку.
   - Скорее бы вся эта ерунда кончилась.
   - Хорошо бы... - задумавшись, Шармила машинально колупает пальцем край пульта. - Ты думаешь, для чего мы тут, Ивен?
   - Официально - порядок восстанавливаем. На самом деле - поголовье черных в норму приводим.
   Она усмехается.
   - Если бы. Для этого сбросили бы с орбиты пару контейнеров с вирусами-модификантами, и дело с концом. Знаешь, как это делается? Программируешь инкубатор в бомбе, задаешь генетические параметры, пара недель - готово. Можно выкосить всех черных. Или индейцев. Или белых. Можно только женщин. Или мужчин в возрасте от десяти до сорока лет. Как угодно. Кого угодно.
   - Тогда сдаюсь. Я так от этой кровищи устал, что мне по барабану все. Тебе это покоя не дает?
   - По барабану тебе это потому, что ты к психам регулярно ходишь. И кое-что после этого думается очень неохотно.
   - Сладкая моя! - взмолился я. - Я тебя Бог знает сколько не видел, а мы с тобой грязь обсуждаем! Немедленно поцелуй меня!
   Она легонько чмокает меня в щеку. Улыбается отстраненно.
   - Потерпи, пока до воды дойдем. Думаю, скоро на какой-нибудь городишко набредем.
   - О чем ты думаешь на самом деле, Шар?
   - Ивен, я думаю о том, как нам отсюда живыми выбраться. Если бы ты знал, что происходит, может быть, на рожон бы не лез.
   - Милая, ты обо мне слишком хорошего мнения. Я на рожон давно не лезу. Еще с Форварда. Так что береги себя и за меня не волнуйся.
   - Если бы все так просто было...
   - Слушай, да что с тобой!
   - Ивен, я тут прикинула кое-что. Собрала в кучу слухи. Факты сопоставила. Мы ведь тут не за Императора бьемся. Это все лозунги. Нас разменяли, как пешек. Мы рынки сбыта и рыночные доли тут перекраиваем. Мы тут "Морская Пехота Корп" - дочернее предприятие "Дюпон". Вместе с теми дурачками, что в нас палят, - она усмехается грустно.
   - Милая, давай уж лучше о воде мечтать.
   - Ивен, верь мне. Я достаточно информирована, чтобы делать такие выводы.
   - Все страньше и страньше...
   - Ты мне не веришь?
   Пожимаю плечами. Какая разница? Разве это важно? Если ей хочется так думать - это ее право. Моя реакция Шар явно не устраивает.
   - Умные мальчики из аналитических отделов все посчитали - там тоже надо вверх карабкаться. Не хило бы выдавить "Тринидад Стил" - это курс акций здорово поднимет, рынки сбыта расширит и позволит ценами манипулировать. Чистенькие дядечки из советов директоров одобрили и проголосовали. Потом подполье вырастили. Программу национальной независимости придумали. Денег через подставные фонды подкинули. Двинули в парламент зоны своих депутатов. Им нестабильность нужна на Шеридане, под любыми лозунгами. Тринидад на ушах, люди гибнут, гуманитарная катастрофа, блокада космопортов, "Тринидад Стил" терпит убытки, вводятся войска, контроль территории, перевод заводов сначала под временное имперское управление. А дяденьки из "Вайо Кемикал" тоже не идиоты - ситуацию пытаются на свою сторону переиграть. Перекупают руководство герильос, полицию, создают свое правительство, армию наемников, национализируются в кавычках. С Демсоюзом заигрывают. А тем только намекни, у них экспорт революции - самый ходовой бизнес. А это уже сфера интересов моего папочки, - говорит она.
   - Папочки?
   - Я не сказала тебе тогда, извини. Мой папа служит в военной разведке.
   - Дела... Моя возлюбленная - дочь шпиена...
   - Перестань, Ивен, - морщится она досадливо, - пожалуйста...
   - А как же Император?
   - Что Император... Это всего лишь человек. Есть еще аппарат, который анализирует ситуацию и готовит решения. На определенном уровне проводится лоббирование и все - ситуация под контролем. Все на высшем уровне. Все при своих интересах. Шеридан становится единым и более управляемым - Император доволен. "Дюпон" глотает конкурента и растет, как на дрожжах, единая политика цен, полный контроль над экспортом. Вот такая тут главная стратегия, дорогой мой сержант.
   - Так это что получается, слили нас?
   - Еще как слили, милый. Ты не думай об этом - голова сразу заболит...
   - Уже болит!
   - Вот-вот. Думать не надо, блокировка включится. Только не спи сейчас. Ее обойти можно, просто повтори это про себя, гнев свой прочувствуй. Запомни его и не думай. Просто помни. Помни - нам с тобой отсюда выбраться надо. Любой ценой. Я люблю тебя. Я хочу с тобой быть. Мы что-нибудь придумаем, когда выберемся... - она мнет мои пальцы.
   Мне неловко отчего-то. Все, о чем она говорит, мимо меня проходит, не оседая. И я сделать с этим ничего не могу. И не хочу. Может, оттого это, что голова трещит и в сон клонит немилосердно?
   - Я тоже тебя люблю, милая, - говорю я и целую ее в щеку.
   И тут же понимаю, что со мной не так. Умом я понимаю, что хочу с ней быть, что тянет меня к ней. А внутри - исчезло что-то. Знаю точно, что оно было - и вдруг нет теперь. Пустота. Я пугаюсь этого состояния. Прижимаю Шар к себе. Заставляю себя злиться, убеждаю зачем-то - у меня ведь нет никого, кроме нее. Трусь носом о ее висок. Надеюсь, что это пройдет от ее близости.
   - Я тебя не чувствую, - внезапно говорит она, бездумно глядя перед собой. Обнимает меня, шепчет жарко на ухо, - Они и тебя обработали, сволочи. Мы с тобой разные детали. Из разных машин. Работать порознь должны.
   Слезинка катился по щеке моей железной леди. Я глажу мягкий ежик ее волос. Я не знаю, что ей ответить.
   - Я больше не хочу быть частью машины, - говорит она, всхлипывая. Повторяет, как заклинание, - Я люблю тебя, Ивен. Слышишь? Люблю...
   - Успокойся, тростинка моя. Не плачь. Ты же офицер, не забыла? Я тоже тебя люблю, - лгу я.
  
   -17-
  
   "Доброе утро, Тринидад! В эфире военное радио "Восход" и ваша ведущая - Шейла Ли. Новость дня - Ее высочество принцесса Криста и ее двор прибыли на Шеридан для того, чтобы продемонстрировать войскам свою поддержку и выразить восхищение их мужеством. В свите принцессы несколько фрейлин - победительниц межпланетных конкурсов красоты. Надеюсь, наши доблестные морские пехотинцы и летчики не сдадут своих позиций перед очарованием представителей двора Ее высочества".
   Бодрое щебетание вызывает у меня глухое раздражение. Я думаю о Шармиле. Хотя, казалось, не ко времени совсем. Но прежнего чувства, когда я отрываюсь от земли, ощущая тепло ее тела, нет как нет. Может, и к лучшему оно.
   Выставив гусеницы, бултыхаемся по оврагам и камням. Топтун то и дело бьет куда-то из пушки. Время от времени по корпусу пробегает дрожь от очереди минигана.
   - Топтун сегодня e muito* халявы огребет. Так и шпарит! - подначивает Мышь.
  
   * e muito - много (искаженный португальский)
  
   Словно в ответ снова бухает орудие.
   - А как по-тутовски "халява" будет? - спрашивает Кол.
   - "O muff" - отвечает Мышь.
   - А "трахаться"? - не отстает Кол.
   - "Faca exame de minha parte traseira".
   - Такое короткое слово и так длинно переводится? - сомневается Кол.
   - "Отымей мой зад", вот как это переводится, - хохочет Гот.
   Наш гогот, наверное, слышен снаружи. Пищит такблок. Люки распахиваются, и мы - грязные, злые, невыспавшиеся - валимся наружу и рассыпаемся среди развалин горящих домишек. Мы вышли с юга к предместьям Олинды - рабочего пригорода Ресифи. Наконец-то мы догнали своих. Второй полк в полном составе охватил город полукольцом. Наша задача - очистить его, выдавить повстанцев в поле. Беженцы, у кого хватает ума и сил, валят прочь сплошным потоком. Наши штурмовики то и дело проскакивают на пробу над самыми крышами. Беспилотники огневой поддержки уже что-то куда-то кидают, снизу огрызаются, от коротких плоскостей отлетают куски, дым встает над крышами - разминка. Мы пробуем городишко на зуб. Воздушные разведчики гонят потоки данных, сеют "мошек".
   - Трюдо, к тебе пополнение. Принимай! - Сото.
   - Есть, сэр!
   Крепенькая девушка в новой броне бежит ко мне, втянув голову в плечи. Прячась за забором, отдает мне честь. Ничего особенного - ни то, ни се. Кость широкая, правда, выносливая бабенка, должно быть.
   - Сэр, рядовой Рыба! Прибыла для прохождения службы, сэр!
   - Падай рядом, Рыба. Не мельтеши.
   - Есть, сэр!
   - Еще раз козырнешь - руки вырву. Поняла? Смерти моей хочешь?
   - Так точно, сэр! Никак нет, сэр!
   - Проще будь. Что умеешь?
   - Я стрелок, сэр!
   - Только из учебки?
   - Так точно, сэр!
   Нехорошее подозрение закрадывается в мою недоверчивую башку.
   - Скажи, Рыба, ты сколько времени в учебке была?
   - Три месяца, сэр. Сокращенный курс, сэр!
   Пережидая поток грязи, что льется из меня, девушка еще теснее припадает к земле.
   - Дробовик автоматический знаешь? М87? - наконец, спрашиваю я.
   - Знаю, сэр. Проходили...
   - Там, в коробочке, - киваю я на искрящегося силовой пленкой ""Томми"". Магазинов бери сколько унесешь. И в мешок еще сунь. Гранат пару захвати. Да не беги в рост, лохушка!
   Такблок с радостным писком высвечивает вводную. Красная россыпь украшает карту.
   - Взвод, вперед! - голос Бауэра будничен - морская пехота наконец-то в своей стихии, это состояние привычно, нас именно к этому готовили. Раздел номер восемнадцать Тактического наставления - бой в городе. Вперед, громилы! От крови трава гуще.
   ""Томми"" гудят позади нас, медленно катят следом, их присутствие внушает уверенность, мы движемся перед ними длинными перебежками. Цепь наша - толстожопые агрессивные кузнечики, которые выпрыгивают из-за углов, пинками роняют заборы и снова прячутся среди заброшенных декоративных кустов у калиток.
   - Держись за мной, Рыба! Делай как я. Не высовывайся. Бегай быстро, стреляй, не думая - тут своих нет.
   - Поняла, сэр! - движения ее дерганы, она сначала вскидывает ствол, потом осознает, для чего. Типичное поведение для человека, чьи реакции привиты не тренировками, а кучей ежедневных гипновнушений. На ее показания смотреть страшно - она испугана до чертиков, сердце шкалит, кровь ее - сплошной адреналин. Черт, да у нее же аптечка не заправлена!
   Из далекого подвального окна стучит пулеметная очередь. Нервничают революционеры. Кишка слаба. Пули чиркают по бетонной палубе, выбивают крошку из стен, не причиняя нам вреда. Мы на исходной. Улица Банко Суйо - "грязная лавка", перекресток с Ришауэло. Название соответствует виду улицы, мусор валяется всюду, словно его специально сеяли, стены домов обшарпаны, всюду какие-то ржавые остовы, которые автомобилями назвать совестно, мусорные контейнеры воняют страшно, скрытые под обвалами гнилых отбросов. Видимо, революция отменила дворников. А может, это быдло всегда так жило. От мысли о том, что придется укрываться от огня за одной из таких куч, становится дурно. Где-то, в домах с мутными немытыми стеклами нас уже ждут, готовясь продать свою жизнь подороже. Городские партизаны знают, что мы никого не оставляем в живых. Они знают, что стоит им покинуть город, как птички сожгут их тела до костей. Бухает орудие ""Томми"". Истеричный пулеметчик затыкается. Вставляю в разъем брони моего новичка картридж аптечки. Теперь бы автодоктор не перестарался, а не то кинется моя Рыба в атаку, одна против всех. Такое бывало.
   "Мошки" нарыли в домах кучу информации. Партизан там не то, чтобы много, но все же есть - красные метки тут и там. Взводный не рискует. Взводный вызывает авиацию. Ревущие серебристые птицы не разбирают, кто прав, кто виноват. Удар их хирургически точен, в нашей зоне ответственности - зеленый коридор, волна жара катится к нам, гонит перед собой вспыхивающий мусор, я мысленно показываю пилотам большие пальцы. Пыльная взвесь на месте грязных стен. Взвод тяжелого оружия бухает далеко позади, дымовая завеса смешивается с пылью и остатками мусорного дерьма, витающего в воздухе.
   Как всегда перед боем, выключаются мысли. Я снова - клубок инстинктов и навыков, дикий зверек, полевой суслик, что стоит на задних лапках и обозревает владения, я нюхаю воздух в поисках опасности. Как и суслику, мне ни к чему приключения на свою задницу. В отличие от суслика, я не могу нырнуть в нору.
   - Пик-пик! - такблок сообщает о начале атаки, указывает стрелочками, куда мы должны выйти.
   - Кто мы? - вопрошает взводный.
   - Мы - "Лоси"! - орем в ответ. Автодокторы потихоньку отпускают наши тормоза.
   - Зачем мы здесь?
   - Чтобы убивать!!
   - Не слышу!
   - Убивать! Убивать!
   - Я хочу видеть трупы! Горы трупов! Пирамиды трупов!
   - А-А-А-А-А!!
   - Примкнуть штыки! Взвод... вперед!
   Черно-бело-зеленый мир. Тени растворились. Кровь гудит в ушах. Острие штыка - как компас, указывает путь. С ревом поднимаемся в атаку. Мчимся вперед, обтекая остатки зданий, просачиваясь сквозь них. Главное теперь - ноги в развалинах не переломать.
   - Рыба, не отставай! Под ноги смотри, лохушка! Не видишь - подвал там! Мышь, сунь туда плазму! Паркер,- следи за "мошками"! Держать дистанцию, остолопы!
   Чьи-то ноги торчат из-под завала. Пластиковая кукла таращит на меня присыпанные пылью глаза. Рухнувшая стена открывает вид комнаты в разрезе. Горит деревянная кровать. Из дверного проема выскакивает человек. То есть он думает, что выскакивает. На самом деле он ковыляет, шатаясь. В руках оружие. Вид его ужасен - кровь из ушей заливает его шею, одежда - кокон из мокрых красных тряпок, облепленных бетонной пылью. Он слепо делает пару шагов, раскачивая стволом перед собой. Все это я вижу в секунду, на бегу, походя сшибая его короткой очередью. Как на стрельбище. От вида дергающегося от попаданий тела я чуть не кончаю - настолько острое наслаждение испытываю, видя своего противника лицом к лицу. Что-то новое... Встряхиваюсь.
   - Рыба, ты хрена ворон ловишь! Почему не стреляла, лохушка?
   - Не успела, сэр! Я все поняла, теперь справлюсь, сэр! - автодоктор превратил ее в счастливого человека, от мандража ни следа. Словно подтверждая сказанное, она бьет куда-то поверх моей головы длинной очередью, не догоревшие пороховые стаканчики трухой сыплются ей под ноги. На такблоке гаснет красная точка: - Я попала, сэр! Я в него попала, сэр!
   - Патроны береги, зараза! - в сердцах выговариваю я восторженному ребенку. Вот ведь, что дурь с человеком делает. Только что превратила кого-то в кашу, может быть, впервые в жизни, а радуется, словно легкий билет на экзамене вытащила.
   Герильос постепенно оживают. Оглушенные, вылезают из подвалов, которые мы, походя, забрасываем плазменными гранатами. Пытаются отстреливаться. Некоторые в панике пытаются уйти в дыму, слепо ковыляя вдоль стен. "Мошки" выдают нам цель за целью. Короткие очереди М160 трещат отовсюду. - Убей! - заводим себя, орем дико, только нас не слышит никто, кроме нас самих. - Убей! - Паркер рушит очередную стену, за которой "мошки" обнаруживают несколько целей. - Убей! - Рыба вовсю бухает очередями, безбожно растрачивая боезапас. - Убей! - Нгава отщелкивает скобу плазменной гранаты, закидывает ее в черный провал подвала - Огонь в дыре! - Убей! Убей! Убей! - Крамер бьет в дыму от бедра, крошит всех подряд, и тех, кто стреляет, и кто такблоком не опознан - гражданские, громила-ковбой из древнего фильма, только пулеметов тогда не было. Кол пристраивается среди камней, выцеливает оппонентов-снайперов, изредка коротко щелкает. Развалины вокруг полыхают, как факелы, аж броня нагревается. Из земли вверх - шикарный фонтан, взрывом сбило пожарную колонку, каким-то чудом еще есть давление в магистрали. Лупим по провалам окон из подствольников, обрушивая остатки стен, поджигаем, что еще не сгорело. Коробочки позади крошат гусеницами кирпичи, то и дело брызжут огнем, поддерживая нас. Идем, как нож сквозь масло. Дальше снова уцелевшие дома. И вдруг:
   - Снайпер, снайпер! Санитара!
   - Взвод, стой! Рассредоточиться! Укрыться!
   Мы вышли к намеченному рубежу. Устраиваюсь за плитой рухнувшего балкона. Маню к себе Рыбу. По сторонам еще трещат очереди, гулко бухают разрывы подствольников - остальные взводы подтягиваются. Впереди, в дыму, многоголосо свистит что-то и - БАМ-БАМ! - беспилотники открывают сезон охоты.
   - Ты, дуреха, будешь так палить - без патронов останешься. Поэкономнее будь. Тут еще осталось в кого пострелять, - выговариваю я запыленному забралу Рыбы. - Переложи магазины из мешка в подсумок, пока время есть. Воды попей.
   Рыба кивает, стаскивает вещмешок и начинает суетливо копаться в нем. Теплая вода противна на вкус.
  
   -18-
  
   Наступает ночь. Над городом иллюминация - в высоте распускаются осветительные люстры. Тишины нет как нет, цветные вспышки вспыхивают над домами, гаубицы бьют наугад - беспокоящий огонь, невидимые "пираньи", держась за облаками, охотятся на людей. Время от времени поднимается короткая канонада - подавляем очередного снайпера. Партизаны тоже не спят, где-то там они лихорадочно готовятся к завтрашнему дню - устанавливают мины, маскируя их под битым кирпичом, долбят траншеи, поднимают на чердаки пулеметы. Они наверняка низко пригибаются, перебегая улицы, то и дело оглядываются на ослепительное небо в надежде увидеть падающего сверху беспилотника. Все тщетно, и смерть продолжает выбивать их по одному, находя везде - у окон, под маскировочными сетями, на крышах. Кроме беспилотников, их достают наши снайперы, с наступлением темноты уползшие вперед, рвут на части шальные снаряды и высокоточные малогабаритные ракеты, которые время от времени выплевывают взводы тяжелого оружия по наводке "мошек", и еще "котята". Эти мерзкие механические создания сегодня доставили вместе с боеприпасами: черными тенями они крадутся в темноте, чтобы неожиданно взорваться возле минометного расчета или рядом со снайпером, замаскированным под мусорную кучу, или даже под невезучим бедолагой, присевшим по нужде в темноте сгоревшей бетонной коробки. Стрекозы порхают над самыми крышами, каркают резкими голосами: "Участники незаконных вооруженных формирований! Ваше сопротивление бесполезно. Ваши смерти бессмысленны. Сохраните себе жизнь. Сохраните жизнь своим детям, женам, матерям. Сохраните свой город. Сложите оружие и выходите с поднятыми руками. Всем, кто добровольно прекратит сопротивление, гарантируется жизнь. Вот что говорит один из бывших партизан, который находится сейчас в фильтрационном лагере: Меня зовут Мигеле Фейхо. Я сражался в отряде команданте Маркуса. С каждым днем наше положение все ухудшалось. У нас не было воды. Мы питались крысами, змеями и корнями. Наша одежда сгнила, превратилась в лохмотья. Мы умирали от болезней, раненые кричали от боли, но мы ничем не могли им помочь. Так продолжалось долго, пока..." - и так далее. Утро встретят усталые, издерганные существа, мало похожие на дисциплинированную армию, пусть и партизанскую. Самое смешное - многие из этих придурков искренне и горячо верят в то, что сражаются за родину. Как и мы, впрочем.
   Оставшиеся в живых гражданские обитатели, потерявшие сегодня последние крохи, включая трущобную крышу над головой из непромокаемой пластиковой упаковки, бесплотными озлобленными тенями продолжают истекать сквозь наши порядки - их ощупывают "мошки" в поисках оружия или взрывчатки, потом криками через усилители брони сгоняют в кучи, чтобы пропустить через линию обороны. Они испуганным стадом проходят под прицелом пулеметов, их конвоируют на площадь Санта Новелл, где разбит временный фильтрационный лагерь. То и дело кто-нибудь в темноте подрывается на наших минах и растяжках - мы плотно закрепились, потом из неровной темноты долго раздаются жуткие вопли умирающих людей, я надеюсь, что это партизаны. Спим посменно, не отходя никуда, лежим, обняв стволы, там, где оборудовали стрелковую позицию. Самые везучие - резерв, устроились под силовыми пузырями внутри ""Томми"". Питание опять не подвезли. Начхать, нам не привыкать уже, вскрываем свои неаппетитные жестянки - одна на двоих, жуем кое-как. Всем на все наплевать, глаза слипаются, устали мы запредельно. Я оставляю попытки заставить своих одеть сухие носки - их нет давно почти ни у кого, шепотом матерюсь, добиваясь, чтобы вонючие мокрые ноги все же посыпали антигрибковым и антисептическим порошком, этого дерьма у меня добрый запас, да резинку пожевали - чистить зубы негде и нечем, вода в дефиците.
   И поздней ночью на нас снисходит чудо:- белый гражданский коптер, тихо посвистывая лопастями, опускается на более или менее свободный от обломков участок улицы, отмеченный белым крестом на палубе, где вечером мы принимали медэваки и вертолеты снабжения. Рев турбин высоко над нами - "косилка" сопровождения нарезает круги. Двери съезжают в сторону, на землю опускается удобный трап с поручнем, и караульные в недоумении таращатся на странные создания, каоторые, галдя и толкаясь, толпятся у шикарной машины. Они одеты в гражданское, чистые вальяжные мужчины, женщины в облегающих одеждах, с ними куча аппаратуры, висят футляры профессиональных голокамер, их объединяет одно - они неуклюже обернуты массивными бронежилетами, у некоторых женщин броники длиннее юбок, возбуждающе светятся голые в темноте ноги, нелепый вид гостей вызывает всеобщее любопытство. Просыпаются те, кто лежит поближе, толкают тех, кто продолжает спать. Женщины громко смеются, мужчины закуривают, нарушая светомаскировку. Те из бойцов, кто проснулся позднее, щурятся спросонья: - Неужто шлюх привезли?
   - Кто у вас тут за главного, солдат? - спрашивает блондинка на высоких каблуках у недовольного неожиданным визитом Сото. Броник не сходится на сногсшибательном бюсте, висит на ее выпуклостях тяжелой зеленой распашонкой.
   - С кем имею честь говорить, мэм? - стараясь не заглядывать с высоты своего роста за вырез блузки, интересуется сержант.
   - Разве вы не видите? Мы журналисты. Тут представители нескольких информационных агентств и я - Шейла Ли. Я ведущая радио "Восход". Вас разве не предупредили о нашем визите?
   - Очень приятно, Шейла, увидеть вас вживую. Пожалуйста, отойдите все вот к этой стене и погасите сигареты - тут полно снайперов. Я позову командира взвода.
   Гости неохотно тянутся в тень стены, ворчат, запинаясь о куски битого бетона. Кто-то наступает в темноте на свежее дерьмо, поднимается возмущенный гвалт - нужников нам тоже не подвезли, а долбить дыры в бетоне охотников мало, все и так умаялись смертно, вот и ходим кто куда по ближайшим укромным местам.
   - Это ж надо, в каких условиях работать приходится! - возмущается кто-то.
   - И где обещанная встреча, площадка для съемок? - вторит другой голос.
   - Шейла, черт, куда ты нас привезла?! Я опять в дерьмо наступил! Они тут только и делают, что гадят, скоты! - вопит третий.
   Самые ушлые, не дожидаясь прихода взводного, пытаются взять интервью. Мужчины предлагают солдатам сигареты, хлопают по плечу, говорят что-то доверительно-панибратски, вспоминают анекдоты. Дамы все больше напирают грудью, жеманно улыбаются, дают распахнуться своим бронежилетам. От запаха их духов с примесью феромонов у часовых сперма в ушах клокочет.
   - А вы сегодня много врагов застрелили? - спрашивает роскошная высокая брюнетка у Гота. Бронежилет ее распахнулся, демонстрируя полупрозрачное даже в темноте платье.
   - Я... э-э-э... не считал... Много... кажется... - Бедняга сглатывает слюну, не отводя взгляда от ложбинки между рельефными полушариями.
   - А это страшно - убивать? - брюнетка слегка поворачивается, чтобы ему было лучше видно.
   - Нет, мэм. Совсем не страшно, - отвечает осмелевший Гот.
   - Говорят, у вас есть секретный приказ, по которому установлена норма убитых на человека. И тому, кто не выполнил норму, срезают премию. И чтобы выполнить норму, вы добираете, стреляя по гражданским. Это ведь верно? - главный вопрос. Краешек бронежилета брюнетки касается брони, ползет по ней, вот-вот манящее гладкое колено прикоснется к ноге. И наплевать, что щитки и наколенники! Кто сказал, что через броню ничего не почувствуешь?
   Гот совсем ошалел, он быстро оглядывается поверх сложной прически, ловит завистливые или сочувствующие взгляды, потом сдается, вдыхает полной грудью ядовитый сладкий запах и говорит сбивчивой скороговоркой:
   - Мэм, я вам все, что хотите скажу. Только погладить вас разрешите, мэм. Мы тут без женщин совсем дикие, пожалуйста, мэм. Наши бабы совсем как тумбочки, мэм! Вы такая... такая...
   - Ну, это само собой, - доверительно мурлычет брюнетка, достает пуговицу микрофона, пришлепывает ее себе на шею. - Только сначала дело. Говорите вот сюда, солдат. Как вас зовут?
   Гот склоняется к микрофону. Жадно сглатывает.
   - Меня зовут рядовой первого класса Гот. Третий взвод роты "J", Четвертый батальон Второго полка. Тринадцатая дивизия Корпуса морской пехоты.
   - Ого? - удивляется брюнетка. - А нам сказали, что едем в роту управления Первого полка... Ну, да это не важно. Так тоже неплохо. Так даже лучше - неожиданный визит... Итак, рядовой Гот, что вы можете рассказать о сегодняшнем бое?
   - Сегодня мы... э-э-э... наступали, мэм...
   - Что тут происходит? Кто эти люди? Немедленно отойти от моих бойцов! Какой осел там курит?! Сото!
   - Сэр!
   - Немедленно построить посторонних у вертолета! Приставить конвой!
   - Есть, сэр!
   - Офицер! - звенит требовательный голосок. - Я Шейла Ли, ведущая радио "Восход". Эти люди со мной. Вас должны были предупредить о нашем приезде. Прекратите орать на нас и уберите оружие. Вы ведете себя возмутительно. Генералу Штейну это не понравится.
   - Очень сожалею, мисс, что господину генералу это не понравится, - голос взводного сух и напряжен - баб он, что ли терпеть не может? - Но у меня приказ: все лица, не имеющие специального разрешения и ведущие беседы с бойцами, производящие съемки или звукозапись должны быть немедленно препровождены в ближайшее представительство СБ или уничтожены на месте. - Понизив голос, Бауэр добавляет доверительно: - Только между нами, мисс, я бы выбрал расстрел...
   - Офицер, я подам на вас жалобу! - бушует Шейла. - Как ваша фамилия?
   - Моя фамилия, мисс, лейтенант Бауэр. Личный номер называть не буду из соображений секретности. А теперь, господа, попрошу приготовить ваши свидетельства об аккредитации и ваши разрешения на пребывание в зоне боевых действий. Сото, конвою - огонь на поражение в случае неповиновения или попытки скрыться. Пилота из кабины тоже достань.
   - Есть, сэр! Эй, кто-нибудь, достаньте летуна!
   - Ваши документы? - спрашивает Сото у стриженного налысо мужчины с бородкой.
   - Вот мое удостоверение.
   - Разрешение на право находиться в зоне, пожалуйста.
   - Я... э-э-э... меня, собственно, Шейла пригласила... Я корреспондент "Биржевых ведомостей", меня зовут...
   - Встаньте туда, - прерывает его Сото.
   - Это возмутительно, я заявляю протест! Я известный журналист и добропорядочный гражданин! У меня имперское гражданство! Я знаком с командиром вашей дивизии!
   Удар приклада сбивает мужчину на землю. Двое берут его под руки и волокут к стене, как куль, прямо по рытвинам и кучам дерьма. Ропот стихает. Все вопросительно смотрят на побледневшую Шейлу.
   - Ваши документы? - продолжает Сото. - Спасибо. Вам сюда. Ваши?
   - Я оператор Шейлы. Вот документы. Это разрешение.
   - Спасибо. Вам сюда.
   - Ваши?
   - Я корреспондент агентства новостей "Светский лев", Бриджит Каховски...
   - Понятно, мисс. Вам к той стене.
   - Но я подруга Шейлы, нам обещали интервью...
   - Мисс, мы очень занятые люди. Мои солдаты устали. Не испытывайте их терпение.
   Брюнетка, спотыкаясь в темноте, бредет к стене, испуганно оглядываясь на молчаливых бойцов конвоя.
   - Ваши?
   - Приятель, я тут вообще не при делах - я просто пилот. Мне говорят: - Лети! - я лечу.
   - Понятно. Во-о-н к той стене, пожалуйста.
   Красавчик-пилот в форменном комбезе, сгорбившись, идет куда сказано.
   Размышляю на отвлеченные темы, глядя на спектакль. Думаю о превратностях войны. Странная эта штука - война. Нет создания более лживого и одновременно - более правдивого, чем она. Вот мы - черви, мы и были ими всегда, только не замечали этого. Думали, что жить умели, любили, трахались, вкусно ели. О чем-то мечтали, чего-то хотели, хотя на поверку оказывалось, что мечтания наши сводятся к покупке очередной машины и погашению кредита за предыдущую. Все юношеские устремления привели нас туда, где мы есть, мы оцениваем, сбылись или нет наши грезы, сравнивая толщину счета в банке. Жизнь удалась, если ты кредитоспособен. Даже тут, на войне, мы зарабатываем деньги, нам платят за каждого убитого, мы по привычке хвастаемся друг перед другом величиной личного счета. И вполне нормально себя ощущаем, хотя и знаем - многие из того сытого быдла за заграждениями, которые жируют за наш счет, живут в тысячу раз богаче. Но вот свободней ли? Те, кто пять минут назад летел сюда, сидя в мягких креслах и попивая мартини, кто прикидывал, что можно выжать для себя, общаясь с такими недотепами, как я или, скажем, Гот, мы для них - низший сорт, твари расходные, говорить с нами, все равно что с заключенным перед казнью - интересно, выгодно, но запоминать ни к чему, нас все равно вот-вот не будет и вместо нас вырастят других, а эти все так же будут вальяжно болтать с нашими генералами и обсуждать сплетни на светских раутах, но они так же как мы - лишь тешат себя иллюзией свободы. И вдруг - о чудо! - поворот судьбы. Война берет счастливчиков за шиворот и одним махом переворачивает колесо. И мы теперь - над ними, они трясут бесполезными удостоверениями и клубными карточками, и никак не могут поверить - да, карма, она есть, она существует, это не вымыслы немытых дикарей, и пришла им пора перерождаться. И в толк они никак не возьмут, что их так пугает безмерно, а пугает их на самом деле то, что мы, те самые черви, расходный материал, на выходе оказываемся вершителями их судеб. Не случай, не великая богиня с крылами - Судьба, а простые зачуханные морпехи, для которых в затылок походя выстрелить - как почесаться. Они попадают в ловушку, которую сами подготовили для нас. Любой может нас убить, и мы можем убить любого, и все это - ради их финансовых интересов, и вот мы убиваем их самих, и те, кто остается, радостно потирают руки - какая тема для сенсации!
   Через пять минут все рассортированы. Мужики о чем-то перешептываются. Паркер заключает пари с Крамером. Одна Рыба сидит дура-дурой, крутит головой, не въезжая, что происходит. У стены собрались человек десять без документов. Тихо переговариваются, оглядываясь на часовых. У вертолета всего трое - Шейла и два ее помощника.
   - Сото! - говорит взводный.
   - Сэр!
   - Этих обыскать. Всю аппаратуру изъять. Потом расстрелять. Трупы сжечь - возможны имплантанты. Термита не жалей.
   - Есть, сэр! Козловски! Гот! Чавес! - начинает выкрикивать Сото.
   - Сэр, капрал просит разрешения обратиться, сэр!
   - Что у тебя, Трак? - недовольно поворачивается взводный.
   - Сэр, взвод просит проявить гуманизм к задержанным женщинам, сэр! Зачем добру пропадать? Ребята изголодались, на людей не похожи, сэр!
   Взводный останавливается. Напряженно думает. Смотрит на нас, почти невидимых в темноте. Мы затаили дыхание. Черви мы и есть, и желания наши червивые, приземленные. Ехидная улыбка трогает его губы.
   - Ладно... жеребцы. Сото, под твою ответственность. Женщин обыскать, потом препроводить в фильтрационный лагерь. Два часа на все.
   - Сэр! Спасибо, сэр! - козыряет ухмыляющийся Трак.
   Мы дружно выдыхаем застоявшийся воздух.
   Пленных делят на две группы. Одну осторожно ведут - не гонят, к мыльным пузырям над ""Томми"". Вторую раздевают на месте.
   - Ты это, Трак, спиртом что ли оботритесь... Все же не шлюхи какие, акулы пера... - говорит неуверенно лейтенант.
   - Не беспокойтесь, сэр! Ни царапинки не оставим! Будем чисты, как ангелы, сэр!
   - Сэр! Рядовой просит разрешения обратиться, сэр! - раздается хриплый голос Сантаны из первого отделения. Бой-девка подобралась, как перед прыжком, ноздри раздуваются хищно.
   - Ну?
   - Сэр, мы тоже люди, сэр! Отдайте нам хотя бы вот того дылду. Летуна. Проявите этот, как его... гуманизм, сэр! - выпаливает Сантана.
   Взводный устало машет рукой.
   - Сэр, спасибо, сэр!
   Лейтенант замечает пребывающую в ступоре ведущую.
   - А вы, Шейла, что притихли? Добро пожаловать на войну! Делайте свой репортаж, ребята вас любят слушать. Про музыку не забывайте, Шейла. Больше музыки! Мои, к примеру, джаз обожают и настоящий старый рок-н-ролл. Всяких там "Роллинг Стоунз" и Чайковских.
   - Шейла, ну, чего ты, действительно? - подталкивает ее оператор. - Зря летели в такую даль, что ли?
   - Спасибо, лейтенант, - механически отвечает Шейла, глядя в темноту, где белеют пятна обнаженных тел.
   "Прости меня, Шар, тростинка моя. Нет больше мочи терпеть..." - думаю я, втискиваясь в распахнутый десантный люк. Мне, как командиру отделения, выпала пальма первенства. Сжимаю в кулаке выданный Мышем презерватив. Экипаж по такому случаю выгнали вон, в общую очередь. В тусклом красном свете формы съежившейся на десантной лавке брюнетки еще соблазнительнее. Она плачет, размазывая по лицу водостойкую тушь, закрывает рот ладонями. Лицо ее вовсе не кажется мне красивым. И уж точно не молодым.
   - Вы нас всех убьете, да? - всхлипывая, спрашивает она.
   Я сажусь рядом. Провожу рукой по ее волшебно чистому плечу. Касаюсь груди.
   - Ну что ты, хорошая моя. На тебя даже дышать не будут. Просто потерпи чуть-чуть. Устали мы, как черти. Понимаешь?
   От треска близких очередей брюнетку начинают бить рыдания. Она в ужасе смотрит на меня. Пришла пора становиться другой, красавица. Ты переродишься, как и твои невезучие дружки. Научишься предчувствовать поворот колеса.
   - Все хорошо, милая. Все хорошо... - шепчу я. - Как, говоришь, зовут тебя? Бриджит? Красивое имя. Встань на колени, милая. Пожалуйста...
   - ...С вами ваша ведущая Шейла Ли. Мы ведем наш репортаж с переднего края, из Олинды, города, где наши доблестные морские пехотинцы сражаются с фанатиками из так называемой народно-освободительной армии Шеридана. Чувствуя свой близкий конец, бандиты ожесточенно сопротивляются. Прикрываясь мирным населением, они сражаются за каждый камень. Но морские пехотинцы в очередной раз демонстрируют миру, что такое несгибаемая воля к победе. Вот что говорит командир взвода "Лоси" лейтенант Бауэр...
  
   -19-
  
   Четыре тридцать утра. Улица Поэйра Ди Флор - "Цветочная пыль". Никакими цветами тут и не пахнет. Такая же мусорная вонючка, что и предыдущие. Дома тут почти не тронуты артогнем, так, стекла кое-где выбиты, да стены пулями поистыканы. "Лоси" занимают три дома. Держим улицу под прицелом. Тишина стоит, даже птицы где-то в вышине верещать начали. Не нравится мне эта тишина. Печенка ноет от дурных предчувствий. Уж слишком легко мы вчера сюда вышли. Пяток заминированных дверей - не в счет, "мошки" вовремя их обнаружили. А может, это она от надоевшего сухпая бунтует - вчера вертушка скинула, наконец, пару ящиков вместе с патронами. Жаль, воды нет. Краны в квартирах шипят бессильно, вычерпываем грязную воду из сливных бачков, фильтруем через броню и кидаем в нее обеззараживающие таблетки. Каждому достается примерно по стакану невкусной жидкости. Делаю пару глотков. Ощущение, словно вода впитывается в сухую глотку, не доходя до пищевода. Полжизни отдал бы за литр холодной воды!
   Каждый вечер диктую Сото перечень того, что нам необходимо. Список каждый раз получается внушительный и с каждым днем растет все больше - вода, заправки к аптечкам, сухпай, гранаты к подствольникам, гранаты ручные разных типов, сухие носки, легкое белье, ремкомплекты к броне, витамины, патроны к винтовкам, картриджи к пулемету, патроны для дробовика, снаряды для ""Томми"", модуль такблока для Нгавы - у него броня барахлит после того, как его осколком шваркнуло. Сото все тщательно фиксирует, уточняет количество. Суммирует с запросами других отделений. Вздыхает тяжело. Связывается с ротным старшиной. Сбрасывает ему файл. "Роджер, принял" - подтверждает рота. И к ночи вертушка привозит что-нибудь из заказанного. Если привезут канистру чистой воды, то почему-то без сухпая. Если сублимированные фрукты - то без воды. Патроны - без гранат. Гранаты - без картриджей. Если заряды к базуке - то осколочные вместо плазмы. Патроны к снайперке - со сминающейся головкой вместо бронебойных. Белья мы не видели целую вечность - врагу не пожелаешь влезать в комбез без белья. То, что оставалось, излохматилось и пропиталось грязью до состояния вонючих тряпок, которые в руки взять противно, не то что надеть. Швы натирают нам кожу, мы вечно мокрые, как мыши, потертости гниют, автодоктора ширяют нас лекарствами, пока аптечки не пустеют, спирта у Мыша больше нет, пускаем на протирку все свои НЗ - джин, виски, бренди, ароматические масла Нгавы. Воняем мы страшно, словно мертвецы живые. Позавчера вертушка не прибыла вообще. Рота сообщила, что сбили ее. Старшина божится, что она везла нам все, что заказывали - и спирт, и патроны, даже снаряды и носки он нам добыл. Врет, наверное, сволочь... Зато дымовых гранат у нас - закачаешься. Каждый таскает с собой штук по пять. И еще нетронутые ящики в БМП. Выбросить жалко, применить - некуда. И в каждой новой посылке - опять ящик. Мы встречаем их гомерическим хохотом. И еще - мазь от обморожения. Ее у нас скопилось столько, что запросто можно вылечить целый полк эскимосских десантников, если им приспичит отморозить ноги в местных джунглях.
   Наша линия обороны - хилая редкая цепочка - по неполному отделению на целый дом, да ""Томми"" в резерве на соседней улице. Наши порядки растянуты до предела. Мы давим и давим герильос к окраине, сжимая пружину пресса до последней степени возможного. Мы давим - они послушно отходят. Жжем редкие огневые точки. Выбиваем снайперов. Подрываем их подарки - ловушки тут повсюду. Обрушиваем подозрительные дома. Вот уже дня два я каждую минуту жду подлянки, не может быть, чтобы партизаны не предприняли попытку прорыва - не идиоты же их командиры!
   "Продвигаться вперед как можно быстрее, но все эти кавалерийские атаки - кто кого круче - отставить. Минимизируйте потери. Мы и так обескровлены. Резервов нет. Снабжение запаздывает. Огонь по площадям прекратить - только точечные удары. Авиацией пользоваться только для подавления контратак", - требует комдив.
   "Тринадцатый хочет, чтобы мы продвигались вперед как можно быстрее. Первый полк уже на марше, а мы все еще возимся. Огонь по площадям без повода прекратить. Использовать авиацию по необходимости", - инструктирует командир полка комбатов.
   "Зеленый-два хочет, чтобы мы продвигались еще быстрее. Огонь по площадям. Использовать авиацию", - слышат ротные.
   "Ускорить продвижение! Не вижу темпа! Максимально использовать огневую и воздушную поддержку", - передает ротный командирам взводов.
   "Вы морпехи или девки беременные? Плететесь, как мертвые! Вперед, быстро! Не жалеть огня поддержки!" - орут взводные.
   "Если мы так и так сносим этот городишко к херам, то на кой мы тут нужны? Скинули бы гравибомбу, и дело с концом!" - переговариваются между собой, недоумевая, сержанты.
   И вот настает час, когда пружина распрямляется. Четыре сорок пять утра. "Птичка" сигнализирует о накапливании целей в нашем районе. Докладываем в роту. Рота подтверждает данные. Докладывает в батальон. "Приготовиться к атаке", - следует ответ. "Приготовиться к атаке", - дублирует нам рота. Меток становится все больше - герильос проводят сосредоточение сил. Взводный запрашивает воздушную поддержку. "Извини, Гадюка-три, ваш участок на сутки вперед норму выбрал. Попроси бога войны", - отбрехивается диспетчер летунов. Партизаны продолжают лезть изо всех щелей. Такблоки рябят красным. Как назло, "пираньи" ушли на базу заправляться. Лежим, нервно кусая губы, свешиваем стволы с подоконников.
   - Сердитый-четыре, здесь Гадюка-три, необходима поддержка, срочно, - мы напряженно слушаем переговоры взводного.
   - Гадюка-три, здесь Сердитый-четыре, я пуст, ожидаю заправки. Остались только дымовые.
   - Давай хоть дымовые! Хоть что-нибудь давай! Передаю пакет! - упавшим голосом говорит взводный.
   Беспилотник, нащупавший цель, успевает выпустить только одну ракету. Мы видим, как растет в небе шар огня на его месте - сразу две ракеты "земля-воздух" разнесли его в пух. Взводный тем временем продолжает перебирать огневые инстанции. Запрашивает огонь поддержки у приданого артдивизиона. Тот на марше - передислокация. Добивается канала связи с "Гинзборо". Я представляю, как дежурный офицер авианосца принимает сейчас судорожные запросы от всех взводов нашего батальона - цепочка замкнулась. Ждем, не дыша, надеемся - Флот своих не бросит. "Время подлета - час", - следует, наконец, ответ с орбиты. Взводный докладывает о ситуации в роту. Рота - в батальон. "Отставить атаку. Ждать огня поддержки", - больше мы ничего не слышим - красная сыпь приходит в движение. Нам нечего им противопоставить, кроме самих себя. Запас управляемых "Ос" у наших коробочек давно расстрелян.
   - Взвод, огонь по готовности! - передает Бауэр.
   И мы выдаем огонь. Саперы, которые выбегают из-за угла под прикрытием автоматчиков, валятся, как снопы. Нас атакуют не вчерашние рабочие или крестьяне. На нас по всем правилам лезут наемники - злые, смертельные, равнодушные к смерти. Пули взбивают из стен каменное крошево. Дом наш трясется, как в припадке, из-за крыш поднимаются росчерки ракет, и плазменные вспышки выносят в вихрях пламени целые этажи над нами. Через десять минут нас тут поджарит, как в духовке. Пол подо мной подпрыгивает. Что-то тяжело рушится за спиной. Искры и брызги расплавленной арматуры сыплются сверху, через щели в перекошенных перекрытиях.
   - Покинуть здание! Укрыться на улице! - ору я. - Рыба, не отставай!
   Мы едва успеваем выскочить из окон и рассыпаться на задымленной палубе, как наш дом начинает складываться, как карточный домик, весь в клубах дыма и пыли, языки пламени и искры выхлестывают из верхних окон.
   - Отходим! Первые группы - с левой стороны, вторые - с правой! Занять оборону!
   Свист мины. Падаю в пыльную кашу обломков. Плазменный разрыв волнами расплескивает бетон палубы метрах в тридцати от меня. Раскаленные капли прожигают мне наплечник. Невыносимо горячо спине. Да где же эта проклятая поддержка! "ПАМММ!" - следующее солнце встает позади нас. Вилка. Я чувствую себя ужом на сковороде. Следующая - наша.
   - Крам, Паркер, огонь прикрытия! Отделение, цель - дом номер три, вперед, в атаку!
   Мы вскакиваем и мчимся вперед, бежим по нашим минам. Счастье, что они еще работают. Выхлестываем из-за угла, прямо в опадающий дымный куст фугасного разрыва, и бьем из дыма из подствольников, успеваем зацепить расчет лаунчера, машем винтовками, поливаем очередями в режиме "по готовности", выбивая зазевавшихся или невезучих, швыряем гранаты в окна и вваливаемся следом, как раз тогда, когда ответный огонь залегших наемников начинает выкрашивать стены.
   - Рыба!
   - Здесь, сэр! - моя толстушка успела приземлиться рядом.
   - Не высовывайся. Не стреляй пока. Ты мне позже понадобишься. Если что - бей только в упор, не больше трех патронов за раз.
   - Поняла, сэр!
   - Паркер, даю цель, беглый огонь! - выпускаю пару "мошек", осколочные разрывы лопаются на площадке двора перед нами. - Крам, держи перекресток три-пять!
   Мины продолжают свистеть над крышами. Где-то там, сзади, они поджаривают наши жидкие укрытия.
   - Все, кроме Рыбы, огонь по готовности!
   Мы отходим в глубины комнат и хлещем по окнам скупыми очередями. Наемники снова залегают.
   - Уходим, быстро, все назад, через окна!
   Вышибаю дверь короткой очередью, гранат больше нет, хрен с ним, вкатываюсь в чью-то пустую спальню. Дальше в гостиную. Через коридор на кухню. Взрывная волна срывает двери за спиной - окна накрыли из подствольников. Главное - маневрировать. Нас слишком мало. Только бы поддержка не подкачала...
   На улице - ад сплошной. Горит даже пыль, пропитавшая стены. Горят дома напротив. Палуба вся расплескана раскаленными волнами. Справа от нас - сплошной грохот разрывов - партизаны впервые на моей памяти превзошли нас по огневой мощи. Мы как котята беззащитные в горящем доме. Выстрелов там не слышно - то ли отошел второй взвод, то ли повыбило всех. Красное наводнение устремляется в кипящий котел.
   - Трюдо, поднимай людей в атаку! Бей во фланг! - искаженный наводками, голос взводного неузнаваем.
   - Принял. Оголим фронт, - отвечаю на бегу.
   - Присмотрим, - коротко отвечает взводный.
   - Крам, Паркер - квадрат за вами, - отделение, ориентир триста пять, на первый-второй - вперед!
   И мы начинаем чехарду, каждую секунду ожидая, что по нам врежут с фланга и перестреляют, как в тире. Крамер долбит по фасаду короткими очередями - бережет патроны. Паркер изредка бухает, продолжая засыпать осколками двор. И тут разрывы перед нами стихают, как по мановению палочки. Без всяких перебежек, как на спринтерском забеге, где приз - жизнь, молчаливые фигуры высыпают из-за перекрестка и что есть мочи прыгают среди полыхающего ада. Мы едва успеваем залечь, как уже слышим взрывы плазменных гранат и яростную пальбу - наемники вышли во фланг роте и сминают жиденькую цепочку.
   Мы открываем огонь, крушим их арьергард, Рыба поливает улицу потоками свинца, расхристанные куклы катятся среди дыма, не успев понять, что их убило, мы лихорадочно достреливаем последние магазины и арьергард не выдерживает - залегает.
   - Гадюка-три, здесь Лось-три, срочно, всем, кто есть, даю указатель.
   Дымные следы реактивных гранат. Разрывы так близко, что того и гляди нас самих поджарит. Пара коробочек - наш последний резерв, оставляет позиции и выкатывается на искореженную улицу. Переношу целеуказатель. Снаряды проносятся над головой: подними макушку - и башку сорвет. И тут "мошки" показывают, как красные метки расползаются по дому, возле которого мы лежим.
   - Угроза слева! - успеваю я крикнуть, мы едва разворачиваем задницы, как уже Рыба со страху сносит череп пулеметчику, который появился в окне. Она хлещет и хлещет по окнам картечью, прилипла к палубе, растопырив свои короткие крепкие ноги, ее переклинило от страха, кажется, она орет что-то, ее аптечка пуста, и мне нечем ее привести в себя.
   - Всем назад, тридцать метров! Рыба, Нгава, прикрытие!
   Мы пятимся, под треск очередей, потом я переношу целеуказатель и командую отход группе прикрытия. Нгава семенит к нам боком, но Рыба словно не слышит - она боится отвести взгляд от этих страшных черных провалов, ей кажется - вот только она отвернется и ее тут же разнесут на кусочки, она долбит и долбит, не целясь, вышибает из стен облака каменной крошки, и я ору ей в нетерпении:
   - Назад, дура! Назад! Отставить огонь! - и думаю про себя: "Только бы у нее патроны не кончились".
   Я представляю, как Топтун ждет моей команды в своем железном склепе, припав к прицелу, палец его затек на гашетке, и вот-вот улицу гранатами из окон забросают, как вдруг вместо бубуханья дробовика слышатся только резкие щелчки - дуреха достреляла-таки магазин до железки. И тут же факел ручного минигана выплескивается из окна. Рыбу волочет по палубе, как кучу картофельных очисток. От нее только брызги брони летят. И как только зеленая метка на моем такблоке моргнув, исчезает, я нажимаю кнопку целеуказателя. Коробочка бухает дважды. Половинка дома рушится бетонным водопадом. Куски кувыркаются по палубе, каменная шрапнель хлещет по броне. Улица перед нами - сплошная груда битого камня.
   На такблоке какая-то каша. Роту "Джульет" выбивают. Под ударами лаунчеров и минометов, среди разваливающихся горящих стен, рота откатывается назад, оголяет фронт, пытается перегруппироваться. В эфире какофония - ротный убит. Взводные один и два не отвечают, сержанты принимают командование и тоже гаснут один за одним. Коробочки на второй линии выхлестывают остатки боезапаса, их обстреливают из минометов, активная броня еле справляется с плазменными подарками. Комбат бросает нам на помощь единственный и последний резерв - штабной взвод и взвод разведки. Связисты, секретчики, ординарцы, корректировщики, делопроизводители, офицеры штаба - все мчатся к нам. Соседние роты поддерживают нас огнем, отсекая вторую волну наемников вдоль Писта дос Санфлаверс - Аллеи подсолнечников.
   - Здесь Гадюка-три, принимаю командование за Гадюку, - передает взводный и такблок подтверждает, зажигает над ним командную метку.
   Он вызывает взводы один и два, ему кто-то отвечает в три голоса, даже новичку ясно - мы разбиты, рассеяны, нас выбивают по одному, фронт практически прорван, Бауэр оставляет треть взвода на месте и подтягивает остальных к нам, он отдает команды, которые почти некому выполнять, его никто, кроме нас, не слышит, он разъярен, почти визжит от ярости - теперь это его рота, и мы морпехи, мы - ударная сила, морпехи не отступают, но нас слишком мало, и боеприпасов нет почти, надо оторваться, отступить, выровнять фронт, закрепиться, дождаться авиации и потом смести все к гребаной матери. И я и все остальные понимаем это, вот-вот взводный даст команду на перегруппировку, и мы прикроем остатки роты огнем. Но вместо этого наш горе-Наполеон, наш гребаный молокосос прибегает к последнему средству - срывает предохранительный колпачок и врубает нам режим "зомби". Мы засыпаем, не успев глазом моргнуть. Раз - и вместо грохота разрывов вокруг - только гул крови и еле слышная речь где-то далеко на заднем плане. Я словно мультик цветной вижу, где я - главный Микки-Маус с М160 наперевес. Мы играючи скачем по камням, даже для сказки мы бежим слишком быстро, я уворачиваюсь от гранат, игрушечные трассеры небольно тычут меня в грудь и отлетают прочь сплющенными насекомыми, я стреляю по появляющимся из дыма оскаленным мультяшным рожам, плохиши картинно подтягивают колени к груди, умирая, мне весело, мне надоедает стрельба, я начинаю гоняться по перекошенным полам за увертливыми карликами, насаживаю их на штык, они сдуваются, как футбольные мячи, а потом - ха-ха, штык застревает в какой-то щели, пройдя через очередного карлика насквозь, и я достаю лопатку и мчусь дальше в увлекательный мультик, где мы посреди красивого огня сшибаемся - радостные футболисты, катимся в кучу-малу, мяча нет нигде, но те, кто смог выбраться из кучи, все равно продолжают бежать вперед - так по сценарию положено. А потом мультик кончается, и мы таращим глаза вокруг, не понимая, где мы, растерянная кучка среди горящих развалин - нас всего-то человек двадцать осталось, я весь в говнище каком-то, оружия со мной нет, только мокрая от крови лопатка в руке, и ноги дрожат, словно только что из-под штанги вылез. Такблок захлебывается, сообщая мне о критическом состоянии брони. Я и без него это знаю, мне дышать больно, левая рука - как чужая, наплечник вырван с мясом, плечо жжет, разгрузка с пустыми подсумками болтается на одном ремне, во рту - кровавая каша, кажется, я язык прикусил, и еще я вижу, как такблок показывает приближение звена штурмовиков и район удара. И нас в том самом районе.
   - Воздух! В укрытие! - воплю я, но вместо крика издаю какой-то невнятный клекот, да и ни к чему крик - радио не работает.
   Я бегу-прыгаю-ползу прочь на подгибающихся ногах, расталкиваю еще ничего не понимающих окровавленных футболистов, кто-то пытается меня остановить, я сшибаю его корпусом, я прыгаю в какую-то темную щель в земле, и не успеваю приземлиться, как небо обрушивается на землю. Мне так спокойно сейчас, когда я вижу, как жуки-переростки вокруг вспыхивают и разлетаются малиновыми брызгами, и волна камня, как живая, встает передо мной и катится, готовясь проглотить все вокруг, и нет за ней ничего, нет других волн, как в океане, нет дна, нет берега - только вязкое нечто без цвета, боли и запаха. Закрывая глаза, я вижу почему-то коренастую Рыбу, мою глупую наивную лохушку, которую, в сущности, я и узнать-то как следует не успел, а вот поди ж ты - из всего, что уношу сейчас с собой, я помню только ее, и жалость к ней, и сожаление, что не сумел уберечь. "Посылать людей на войну необученными - значит предавать их", - так говорил какой-то мудрец. Китаец, кажется. "Надо же, китаец, а такой умный", - думаю я, и волна подхватывает меня.
  
   -20-
  
   Первое, что я слышу, когда звон в ушах становится тише, это хриплый голос, просящий у меня чего-то. Глаза с трудом фокусируются на полузасыпанном теле. Это ж надо - Калина. Лежим бок о бок, словно младенцы в кроватке. Я выколупываю изо рта комки грязи пополам с запекшейся кровью. Сплевываю непослушным языком. Нос едва дышит - кровь запеклась и там. Весь низ моего шлема загажен черно-красными наслоениями.
   - Слышь, братишка, у тебя воды нету? - скулит Калина, и я с трудом разбираю его слова на фоне окружающего нас грохота.
   Забрало его перекошено, стекло вылетело из пазов, он смотрит на меня, но вряд ли узнает. Губы его потрескались и черны от запекшейся крови. Глаза ввалились и сверкают белками из невообразимой глубины. Слезы чертят дорожки на грязной коже. Тяжелая балка придавила его ноги, он засыпан щебнем по грудь, и броня его, судя по погасшим индикаторам, сдохла давно. Шевелясь, как под водой, ощупываю себя. Вроде цел. Ничего не оторвано. Фляжки нет, конечно. Ничего нет. Сама скорлупа моя - ископаемая кость, вся в трещинах и выбоинах. Мертвая панель такблока.
   - Нету воды, Калина. Извини уж, - говорю, пытаясь сесть.
   - Ты мне на ноги полей, братишка, слышишь? Ноги у меня горят, погаси ноги, - просит Калина.
   - Нечем мне тебя полить, братан. Узнаешь меня?
   - А? Кто это?
   - Я это. Трюдо. Трюдо, говорю, - кричу в самое лицо ему.
   - А, Француз... А меня видишь, зацепило... Дай воды, садж...
   - Нет воды, - говорю тихо, и Калина слышит меня каким-то чудом.
   - Вишь, как оно повернулось, Француз, - бормочет он в полузабытьи. - Я ж тебя грохнуть хотел сегодня... Совсем собрался... Мудак этот положил нас всех... Ты это, Француз, ты прости меня... - голос его все тише, он еще шепчет покаянное что-то, но я не слышу ни слова, только губы шевелятся, из глубоких колодцев он смотрит сквозь меня, не мигая, и колодцы его полны драгоценной влаги, монолог истощает его, он заходится тяжелым кашлем, тело его бьется в каменном плену, черная кровь толчками выплескивается изо рта.
   Я думаю о том, что действительно странно все повернулось. Час назад мы готовы были в спину друг другу стрелять, а сейчас лежим, почти обнявшись, и Калина мне в лицо кровью кашляет. А мне не то что ненавидеть его - отвернуть голову лениво. И пока я так думаю, Калина прекращает плакать. Только кровь из уголка открытого рта продолжает сочиться тихонько. Неизвестный науке соленый источник с высоким содержанием железа. От жидкости этой трава гуще, верно говорят, не врут. Лучшее на свете удобрение. После дерьма.
   Я осторожно выползаю из каменного плена. Ноги не держат меня, я поднимаюсь, и сразу падаю на корточки, спиной к обломку стены. Опираясь на чью-то винтовку, ковыляю в сторону грохота. Броня моя не работает, а значит - не найдут меня, подохнуть тут - вовсе не то, о чем я мечтал. М160, чтоб вы знали, самый хреновый из костылей. Так и норовит из-под ладони выскользнуть. И штык в камнях застревает.
   Бухает уже вокруг, кажется. Без привычной прицельной панорамы не вижу ни зги. Ковыляю на ощупь. Дышать невозможно, воздух - гарь сплошная пополам с пылью, аж в глотке вязнет. "Меня нельзя убить, ибо за мной встают братья мои, и корпус продолжает жить, и пока жив корпус - жив и я..." - бормочу бездумно себе под нос. Долго петляю вокруг каменных островков, блуждаю слепо. Где-то рядом слышу голос. Показалось? Нет, точно - кричит кто-то. На карачках взбираюсь на искусственный холм из штукатурки пополам с кирпичами. Костыль болтается за мной на ремне. С другой стороны сидит Бауэр, собственной персоной, и направляет мне в рожу ствол.
   - Это я... сэр... - говорю с трудом, понимая, что не слышит он меня. Опознаватель "свой-чужой" не работает, и мой резьбовой взводный сейчас вышибет мне мозги. И я сползаю головой вниз к его ногам.
   - Трюдо, мать твою, у меня винтовку заклинило, - сообщает мне лейтенант, пока я пытаюсь подняться.
   - Ты как, в порядке? - спрашивает он устало, но для проформы как-то. - Давай, некогда расслабляться, дуй вперед, вот за той стеной наши. Прикроешь их, мы в атаку идем.
   - Да, сэр. Так точно, - говорю автоматически и качаюсь, балансирую на каком-то неровном камне.
   Он диктует указания пушкарям. Кажется, нам все же что-то подбросили для поддержки. И свист повсюду - беспилотники подошли. Он собран и деловит. Он в своей стихии. Зеленый гигант на поле брани. Оружие Императора. Хозяин своей судьбы. Только вот с братьями у него напряг. Положил он братьев своих, без счета.
   - Здесь Гадюка, всем, кто меня слышит, тридцать секунд до атаки, ориентир триста шесть, включаю отсчет! Сердитый-четыре, ориентиры триста восемь, триста десять, правее два, огонь по готовности. Внимание, рота!..
   Он вот-вот скажет волшебное "вперед". И мои братаны за той стеной опять полезут под пули потому, что морпехам отступать не положено.
   ...Я ДОЛЖЕН УБИТЬ ВРАГА РАНЬШЕ, ЧЕМ ОН УБЬЕТ МЕНЯ... ПРИ ВИДЕ ВРАГА НЕТ ЖАЛОСТИ В ДУШЕ МОЕЙ, И НЕТ В НЕЙ СОМНЕНИЙ И СТРАХА... ИБО Я - МОРСКОЙ ПЕХОТИНЕЦ...
   - Что ты сказал? - поворачивается ко мне взводный. - Ты еще здесь?
   - Нет, сэр. Меня уже нет.
   Я поднимаю забитый грязью костыль и нажимаю на спусковой крючок. Длинная очередь в упор выколачивает из лейтенанта облако чешуек брони. Или крови? Да какая разница. Лосиная туша обрушивается на камни дырявым мешком. Пустой магазин с писком вылетает из держателя. Сажусь, где стоял. Сото высовывает ствол из-за стены. Узнаю его по пижонской мишени на шлеме.
   - Француз? Лейтенанта не видел?
   - Убило лейтенанта...
   Сото смотрит непонимающе на меня, потом на тело у моих ног. Посмотреть бы на его лицо, да под стеклом не видно ни черта.
   - Ясно. Жди тут. Рота, вперед! - он исчезает в дыму.
   Огонь впереди усиливается. Я ложусь на спину и закрываю глаза. Пыль в них сыпется немилосердно. Как ты там, тростинка моя? Кажется, я сплю. Какие-то голоса звучат у меня внутри. Перекатываются вдоль черепа, толкутся от уха к уху, сшибаются между собой.
   - Подбери винтовку.
   - У нее магазин перекосило.
   - Все равно возьми, на запчасти сгодится.
   - Чертов жмот. Вечно я с тобой, как старьевщик.
   - Не ворчи. Подсумок проверь.
   - Пусто.
   - Сними его, он целый.
   - Белый, внимательнее. По сторонам смотри.
   - Да чисто тут. Авиация поработала. Уходить бы надо.
   - Успеешь...
   Голоса странно двоятся и троятся, иногда мне кажется, что я слышу их наяву. "Как странно", - думаю я, нимало не пугаясь, хотя голоса внутри становятся такими четкими, словно я радио слушаю. Грохот боя впереди усыпляет мою бдительность. Резкий стук камушков по шлему слышу, когда надо мной уже нависает неясная фигура. Ствол смотрит мне в лицо. Я хлопаю глазами, глядя в черный зрачок. "Вот и все", - мелькает в голове, и апатия сменяется желанием во что бы то ни стало продать свою жизнь подороже. Я резко перекатываюсь вбок и пытаюсь подсечь ноги незнакомца. Удар сзади по голове вбивает меня носом в пыль. Гул внутри шлема, гул внутри головы - как эхо в горах. Без действующих демпферов, мой котелок не полезнее, чем допотопная стальная каска, что носили когда-то. Меня бьют еще раз. Для верности. Прикладом, очевидно. Крутят руки за спиной чем-то прочным.
   - Смотри-ка, целый сержант! - радуется голос. Опять двоится в голове. Кажется, я услышал голос за долю секунды до того, как звук коснулся ушей. А может, контуженая башка фокусы творит.
   - Нормально. Две штуки на дороге не валяются, - отвечают ему, - броню его отключи.
   - Сдохла скорлупка, - после короткого осмотра констатирует мой пленитель.
   - Ну что, взяли? - меня подхватывают под локти и сноровисто волокут по камням. Ствол третьего конвоира то и дело тычет меня в спину, подталкивает, напоминая - глупостей не надо, морпех.
   - Грохнуть тебя, дружок, все меньше таскаться, - снова слышу я. И другой голос:
   - Ноги делать надо. Совсем Дикий съехал, под носом у имперцев шляться.
   Удивляюсь, кругом ад кромешный, как я слова-то различаю? Меня тащат вниз по разбитой лестнице. Темнеет окончательно - мы в каком-то подвале. Или подземелье. Конвоир зажигает фонарик. Рассеянный луч выхватывает грубые глинистые стены. К нам присоединяются еще двое. Я ощущаю, как отпускает их напряжение и как испытывают они мгновенное облегчение от того, что больше не нужно торчать в охранении у входа в туннель, каждую секунду ожидая "котенка" или плазменной гранаты.
   - Подарок партийным товарищам, - с иронией комментирует мое появление тот, кого называют Диким.
   Мои попытки идти самостоятельно заканчиваются одинаково - я получаю прикладом между лопаток. Так и волокусь между двух жилистых лбов - ноги по камням. Когда глазам становится больно от напряженного разглядывания неровных стен, я испытываю легкий приступ дурноты. Пространство вокруг идет волнами и исчезает в мельтешении разноцветных искр. Я смаргиваю муть и ошалело таращусь вокруг. Ну и дела. Туннель исчез.
  
   Часть третья
   ИГРА В РЕАЛЬНОСТЬ
  
   -1-
  
   Вот и сбылось - я в Коста де Сауипе, курортной жемчужине Латинской зоны, что возле Мар Азуре - Лазурного моря. Берега внутреннего моря - сплошные пляжи из крупнозернистого красноватого песка. Отели, рестораны, казино - все это сияет и переливается каким-то сногсшибательным калейдоскопом, заливая полнеба заревом, как будто и нет никакой войны вокруг. Все это я вижу мельком, пока наш грубый открытый джип пересекает набережную Роз и углубляется в череду извилистых улиц. Я с удивлением кручу головой, это так не похоже на мои представления о Латинской зоне - тут нет грязи, воздух напоен запахами соли и окультуренных тропических зарослей, которые буйствуют между домами, множество машин вокруг, галдит веселая толпа, люди не похожи на привычных мне плюгавых выродков - они радостны и добродушны, легкие походки, расправленные плечи. Кажется, улица сияет от сотен белозубых улыбок. Сижу, стиснутый с боков двумя расслабленными громилами. Машина петляет между островками зелени, огромные пальмы свешивают над нами свои опахала. Цветной душистый мир проносится мимо меня. Дикий оборачивается с переднего сиденья.
   - Ну что, нравится? - под звуки зажигательной самбы, что выплескиваются с открытой веранды ресторана, спрашивает он. Гордо, словно этот город построил если не он, то уже его отец - точно.
   Я чувствую его искренность, он расслаблен и благодушен, я вполне могу его понять - он вернулся на базу, какое-то время для него не будет ни войны, ни смерти, только вино, море и сногсшибательные женщины. И он уже не здесь, он мысленно где-то на ночном пляже, я вместе с ним чувствую на себе чьи-то обжигающие губы. Мария-Фернанда. Крошка-мулатка с голубыми глазами. И еще я знаю, что он не испытывает ко мне неприязни, - я для него просто две тысячи кредитов, снабженных двумя ногами для удобства транспортировки.
   - Нравится, - отвечаю.
   За прошедшие сутки я здорово привык к голосам внутри черепушки. Пугаться перестал. Более того, сегодня ночью я начал воспринимать еще и эмоции окружающих. Глупости, скажете вы, слушая мою галиматью. Бред контуженного. Не знаю. Какое-то время мне самому хотелось в это верить. А так - или я с катушек слетел, или и впрямь экстрасенсом заделался. Нет, не тем экстрасенсом, что мозги людям пудрят в студиях. Настоящим. Без дураков. Если я напрягусь, то могу прочитать любого из проносящейся мимо толпы. Уродов, что по бокам у меня сидят, читать не интересно. Тот, что слева, постоянно деньги свои пересчитывает. Номера счетов вспоминает. И повторяет без конца последовательность обслуживания четырехзарядного лаунчера "Дымка". Профессионал, мать его. Тот, что справа, Белый, тихо ненавидит Дикого. За то, что командиром группы назначили не его, за то, что Дикий заставляет со мной таскаться, вместо того, чтобы просто пристрелить, за то, что опять проиграл ему пари, и теперь от премии за мою душу не достанется ему ни хрена.
   Водитель давит на педаль, и с визгом покрышек я едва не прикладываюсь физиономией о спинку переднего сиденья. Шикарная смуглокожая женщина улыбается нам обворожительной улыбкой и, качая бедрами, уносит через дорогу водопад черных волос. Водитель провожает ее восхищенным взглядом. Он все еще не отошел от очарования этого странного города.
   - Сколько смотрю на них, все привыкнуть не могу, - говорит он, извиняясь. - Они тут будто из другого теста.
   - Погубят тебя бабы, Треф, - замечает Дикий, смеясь.
   И снова он мысленно прикасается к своей Марии-Фернанде.
   Я отряхиваю с себя липкие мыслишки конвоиров. Господи, неужто каждая женщина чувствует тоже, что и я? Меня передергивает от мысленной вони.
   - Глянь-ка, а морпеху не нравится! - гогочет тот, что справа. - А говорят, голубых у имперцев нет.
   - Тебя б я отымел с удовольствием, сладкий мой, - говорю ему, причмокивая губами.
   Под дружный смех компании Белый бьет меня кулаком в лицо.
   - Так веселее, дружок? - спрашивает он ехидно и добавляет еще.
   - Хватит, Белый, - не оборачиваясь, говорит Дикий. - Замочить мы его и в Олинде могли.
   - А чего, мне понравилось. Горяченький мой.
   Я сплевываю кровь и хлюпаю разбитым носом, стараясь вдыхать помедленнее.
   - Скоро тебе понравится еще больше, - обещает громила. - Герильос любят таких крутых мальчиков, как ты. Сначала ты будешь кончать от счастья и петь им все, что знаешь и не знаешь. А потом они сделают тебе шарф из кишок и подвесят на видном месте, чтобы твои дружки полюбовались. Маникюр тебе сделают - закачаешься! Большие специалисты по ногтям.
   Ухмыляюсь упрямо одеревеневшими губами. Хрен тебе я испугаюсь. То есть боюсь-то я аж до дрожи в коленях - видел я, что эти выродки с пленными делают, да виду не показываю. Все равно не поможет. Ощущаю волну похотливого животного удовлетворения, что исходит от Белого. Представляет, гад, как меня ломать будут, и тащится. Красивые женщины на улицах больше не привлекают моего внимания. Теперь я все больше обращаю внимание на тройки голодранцев в шортах и с повязками на руке - революционный патруль. Патрули смотрятся мятым окурком в блюде с морским салатом. Лучше бы меня в развалинах накрыло. "Ну, и что я тебе такого сделал?" - спрашиваю я Господа. Тот молчит, естественно, старый приколист. От ожидания чего-то ужасного немеют ноги. Заставляю себя разозлиться. Не получается. Тогда начинаю медленно и глубоко дышать. Не время еще помирать. Джип тормозит во дворе старого административного здания. Обвисшая сине-желто-полосатая тряпка колышется над входом. Типа - флаг революционный. По мне, так он скорее на коврик в прихожей похож, а не на флаг. Несерьезный какой-то. Высокие стены почерневшего кирпича вокруг. Ворота за спиной закрываются со скрипом. Часовой.
   - Приехали, сержант, - говорит мне Дикий. - Выгружайте, я быстро. Белый, не убей его, пока я деньги не получу.
   Отдает винтовку водителю. Исчезает за высокими дверями
   - Да о чем речь, - ухмыляется Белый, - вылазь, голуба.
   Переваливаюсь через борт. Шевелю затекшими руками. Осматриваюсь. Часовой у ворот - молоденький смуглый пацанчик в шортах и с охотничьим карабином. На руке - красная повязка. Взгляд его равнодушен и пуст. Насмотрелся уже тут. Привык. Мысли ленивы и холодны. Зверек, мечтающий о наступлении праздника. Скоро Новый год. Женщины на улицах будут целовать всех подряд и красавица Летисия уделит ему внимание. Он специально встанет рядом с нею. От ощущения ее сладких губ в штанах тесно. Испуг. Не приведи Господь - тененте де Насименто Маркус увидит, что часовой мечтает о женщинах на службе. Сеньор тененте - лейтенант - сын содержателя ночлежки. И ухватки у него совсем неподобающие для революционного командира. В прошлый раз сеньор тененте разбил часовому бровь, когда тыкал его головой в ворота. А все оттого, что часовой не вовремя ворота за машиной закрыл. Пацанчик встряхивается и идет в свою будку. Окидывает меня равнодушным взглядом. Мое присутствие его никак не волнует. Будто я воробей на заборе.
   Что-то жгуче-красное надвигается на меня. Едва успеваю шевельнуть головой, как кулак Белого проносится мимо, чуть не сорвав мне ухо. Теперь я знаю цвет агрессии.
   - Попасть не можешь? - спрашиваю ехидно.
   В ответ Белый проводит целую серию. Я уворачиваюсь, как могу, ставлю блоки связанными руками, принимаю удары на корпус, защищенный броней. Меня и так качает всего - зацепило вчера крепко, и от нескольких пропущенных ударов меня ведет основательно. Мой нос, кажется, все-таки сломан. Будут синяки под глазами. Белый доволен.
   - Это тебе напоследок, тля, - скалится он.
   Делаю выпад руками в улыбающуюся харю. Коротко подшагиваю. Белый легко блокирует мой тычок. Отработанным ударом пинаю его в незащищенную голень. Тяжелый армированный ботинок морской пехоты - оружие само по себе. Жаль, усилители не работают, на полном усилии можно легко перебить человеку ногу. Но и так тоже хорошо. Наколенник входит Белому между ног. Локоть врезается в челюсть. Обратным движением с хрустом давит носовой хрящ. Все происходит очень быстро. Хотя и не так, как на тренировках, попробуйте сами с отбитыми внутренностями и сотрясением мозга руками помахать, но все же на троечку я отработал. Щегол перекормленный, да ты никак, в полиции служил. А туда же, в наемники. Куда тебе на морпеха рыпаться. Верзила тяжело падает на задницу, открыв рот. Кровища из перебитого носа льется - что из твоей свиньи. В башке его - только жуткая боль и тупое изумление. Водитель и второй конвоир - Фантик, явно служили не интендантами. Они молниеносно сбивают меня с ног ударами прикладов. С ними мне сейчас не тягаться. Они не злятся даже - так, работу выполняют. Груз шевельнулся, надо бы упаковать. Часовой выглядывает из своей будки на шум. Озадаченно таращится на немую сцену - было четверо, теперь двое стоят, двое лежат в крови. Тупо соображает - сообщить начальнику караула? Или нет? Эти наемники - не пойми кто. Сеньор тененте как-то беседовал с другими сеньорами революционными командирами, так они все кривились при упоминании наемников. Говорили, они такие же грязные империалисты и убивают за деньги, правда, временно на нашей стороне. Не сообщишь - урежут паек. Сообщишь - наорет, дескать по пустякам отрываю. И тоже паек урежут. Пат. Пацанчик тупо хлопает глазами.
   - Разминаетесь? - весело спрашивает подошедший Дикий. - Вставай, морпех, пересадка.
   Меня грубо вздергивают на ноги. Двое крестьян каких-то. Один угрюмый, невысокий, волосы как смоль, руки в мозолях. Второй - то ли бандит бывший, то ли боксер. Хотя одно и то же - рожа зверская. Нос его перекошен на сторону. Тащат к крыльцу.
   - Удачно отбиться, сержант, - желает мне Дикий. Вот же жизнь сволочная: он мне даже сочувствует. Приволок на смерть и соболезнует, солдат удачи хренов.
   - Передавай привет Марии-Фернанде, - говорю я и с трудом поворачиваю шею, чтобы насладиться его изумлением.
   Пока поднимаемся по лестнице, в голове мелькает: а не дать ли тому, кто слева, лбом в переносицу, а тому, что справа, коленом в живот? Потом освободить руки, взять оружие - и вперед, часовой у ворот не преграда. Но трезвая мысль о том, как долго я буду перепиливать проволоку, которой скручен, и что при этом будут делать конвоиры, остужает голову. Решаю ждать удобного момента.
   Биочип в очередной раз сообщает о сбое. Диагностика не проходит. Возможно, я сдохну, когда крохотный паук в моей шее окончательно слетит с катушек. Буду биться в судорогах и давиться от удушья. Или просто сердце разорвется. Самое неприятное - этот гад может не отключить во мне боль во время пыток. Тогда лучше действительно сдохнуть. Интересно, мои новые способности - результат его неисправности? Хотелось бы в это верить.
  
   -2-
  
   Революционная комендатура, так называется тот клоповник, куда меня сунули. Видимо, бывшее учебное заведение, судя по сохранившимся на дверях холла надписях. Все вокруг, похоже, перестроились в соответствии с новым политическим курсом. Теперь все "революционное". Революционное правительство. Революционная армия. Революционные профсоюзы. Революционные рабочие. Революционные крестьяне. Революционная полиция. Проститутки в борделях тоже, наверняка, революционные.
   Вооруженный дежурный за обшарпанным столом у стены. Такой же крестьянин, как и мои конвоиры, только должностью выше. Об этом недвусмысленно говорит почти новый пиджак с красной повязкой на рукаве. Встает лениво. Стоя он не такой важный - на нем, по случаю жары, такие же мятые парусиновые шорты, как и на остальных "бойцах". Мысли его преисполнены солидности. Он думает, что вот какая у него новая жизнь - вчера он был безработным и жил на бесплатные талоны, а сегодня он сеньор cabo - капрал и может приказывать таким придуркам, как эти тупоголовые soldados da volta - солдаты революции. "Сволочь империалистическая", - говорит он мне как можно презрительнее. Я чувствую при этом, что значения произнесенного слова он не понимает. Просто так его научил говорить его первый командир революционной ячейки. Капрал отпирает массивную дверь. Меня толкают в темную арку. Короткий коридор с тусклым освещением, разбитый паркет, переполненный приемник мусоросборника. Революционный мусор. Свиньи и есть, думаю я, задерживая дыхание. Чего бы не коснулась рука революционеров - оно тут же становится липким и вонючим. Истертая каменная лестница в подвал. Считаю этажи. На минус третьем - зарешеченная дверь под пыльным светильником. Крестьянин-боксер стучит ногой по обитой железом двери.
   - Quem vai?* - слышится из-за решетки молодой голос.
   - Говори по-человечески, деревня! - хрипло орет боксер. - Fale em imperial, idiot!**
  
   * Quem vai - Кто там? (искаженный португальский)
  
   **Fale em imperial, idiot! - Говори по-имперски, придурок! (искаженный португальский)
  
   - Кто идет! - доносится в ответ с жутким акцентом.
   - Пополнение тебе. Открывай.
   - Пароль? - старательно выговаривает часовой.
   - Сейчас дам по твоей тупой башке, вот и будет пароль, - обещает боксер.
   После небольшой паузы раздается щелчок замка. Видимо, пароль оказался правильным. Один из конвоиров остается у входа. Технический этаж, судя по трубам и вентилям на одной из стен, превращенный в застенок пополам с гауптвахтой, шибает в нос таким амбре, что задерживать дыхание становится бессмысленным - запросто откинешь копыта. Дышать ртом тоже идея так себе. Какая-то подвальная разновидность джунглевого гнуса клубится вокруг открытых участков кожи, норовя забраться во все щели. Ряд грубо сваренных решеток тянется до самого конца помещения. Часовой с тяжелым многозарядным дробовиком на плече - такой же зачуханый пацанчик, который дежурит у ворот, разве что постарше немного, мысли его тусклы и беспросветны, как и окружающее нас пространство, я не понимаю ни слова - он даже думает по-португальски, а я с детства не полиглот. Португальский я знаю на уровне "quanto este esta?" - сколько это стоит, чтобы можно было спросить дорогу или купить пива в Латинских кварталах. Из-за решеток на нас равнодушно смотрят изможденные лица. Носы заострились на бледных щеках - чисто мертвецы, которые живут по инерции. Скоро и я таким буду. Если повезет. Останавливаемся у дальней стены. Надо же - одиночная камера. Какой почет! Что и говорить, приятно, когда тебя уважают.
   Часовой звенит связкой с примитивными ключами, отпирает замок. Решетка распахивается с противным скрипом.
   - Ваш номер, сеньор, - говорит мне боксер и толкает в спину.
   - А это? - спрашиваю я, показывая скрученные руки.
   - Обойдешься, собака, filho do jackal.
   - Чего? Говори по-человечески, - передразниваю я его.
   - Сын шакала, - боксер хлопает решеткой так, что я едва успеваю отскочить. Пыль сыплется сверху.
   - Твоему начальнику это не понравится, вот увидишь, - зачем-то вру я, сузив глаза со значительным выражением. Хотя вряд ли это движение заметно - синяки и отеки вокруг глаз такие, что я могу даже подмаргивать - никто и не заподозрит.
   - Когда тебя будут пытать, собака имперская, я тоже приду, - говорит боксер.
   Чувствую, как он накручивает свою злость. Как будто неуверен в чем-то. Ах, вон оно что! Он недавно из тюрьмы, где сидел за драку, изъявил желание вступить в ряды революционной армии и потому был отпущен. Тут он пока никто и звать его никак. Вот и режется почище молодого лейтенанта.
   - Я не тот, за кого себя выдаю, - говорю громко. - Развяжи руки, и я на тебя не пожалуюсь.
   Сомнения громилы растут. Уж больно нагло себя этот имперец ведет. Вроде бы к смерти должен готовиться, а не похоже. Как тот шибзик, которого боксер отметелил на прошлой неделе в пивной. Тот что-то пытался сказать, типа "seguranca revolucionaria" - Революционная Безопасность, когда боксер выколачивал из него дух. Когда прибыла революционная полиция, выяснилось, что шибзик, которому боксер разбил физиономию за то, что тот облил его пивом, стукач местной СБ. Едва отмазался. Пришлось отдать ему все деньги, экспроприированные во время обысков у арестованных, и пообещать, что будет еженедельно докладывать о разговорах сослуживцев.
   - Сегуранца революсионариа, - загадочно произношу подслушанную фразу.
   - Ладно, встань спиной к решетке, - говорит громила неохотно. В его мозгах шевелится паническое: "Да что ж за гадство такое! Кому ни дашь по харе - кругом эта гребаная Безопасность!".
   Разминаю затекшие руки. Кивком подзываю боксера.
   - Не болтай, смотри. После договорим, - говорю веско.
   - Ясно, чего там, - совсем скисает громила.
   Он напуган тем, что ему больше нечего мне дать. В загашнике остались пара золотых зубов, что он выдрал у врагов революции перед расстрелом. Вряд ли такая шишка, как я, этим удовлетворится.
   - Эй, Марселинью! - окликаю его через прутья решетки.
   Он подскакивает, словно от пинка. Оглядывается пугливо. "Точно шкура, - думает он, - даже имя мое знает".
   - Не болтай, - еще раз напутствую я, - и кончай зубы у мертвецов дергать.
   Громила уходит, опустив плечи, как на эшафот.
   - Чего там? - спрашивает его напарник, впервые открывший рот.
   - А... - боксер досадливо машет рукой.
   Двери за ними захлопываются.
   Часовой, который по-имперски знает только свое имя - Родригу Рибейра да Сильва Тейшейра Мораис Фильо, видя уважительное отношение конвоира ко мне и не понявший из нашего разговора ни слова, осторожно садится на расшатанный табурет у входа. Ставит дробовик между колен. Погружается в свои невеселые мысли. Я аж вспотел, произнося про себя его имечко. Мои новые способности давно бы свели меня в гроб - мозги просто переклинило от нереальности происходящего, но сейчас я воспринимаю свой неожиданный дар как спасительную соломинку. Уж больно мне не хочется висеть на страх другим на стене, держа в одной руке свои яйца, в другой - голову. Наверное, поэтому я не удивляюсь тому, насколько легко теперь влезаю в чужие котелки. Сажусь на ворох влажной соломы в углу. Вытягиваю ноги. Невесело оглядываюсь. В противоположном углу - кучи дерьма, покрытые плесенью. Типа, гальюн. Справа - стена из монолитного бетона. Под потолком какие-то трубы. Перегородка между камерами - грубая кирпичная кладка. Слева - частокол прутьев из толстой ржавой арматуры. С одной из труб изредка капает, стена и пол под ней отсырели. Это тебе и вода, и душ. Что ж, дешево и функционально.
   В ожидании своей участи щупаю головы окружающих. Оттачиваю мастерство. Вот один из соседей, судя по всему. Я еще не умею определять, кого слушаю, если не вижу "собеседника". Маркус. Лавочник. Его взяли за то, что он неудачно пошутил с покупателем. Сказал, что ему все едино - что революционеры, что империалисты. Лишь бы платили исправно. От ощущения животного ужаса, когда щуплый следователь с рыбьими глазами бьет молотком по стальному шипу, что торчит из моего окровавленного пальца, тошнота подкатывает к горлу. Я никак не могу вырваться из красной пелены, что стоит перед глазами, когда голодные красные муравьи в прозрачном пакете вгрызаются в опущенный туда отросток. "Кто научил тебя так говорить?" - визг следователя смешивается с тоскливым воем Маркуса за стеной. Я выныриваю на свет, жадно глотая вонючий воздух. Вот черт, так и с катушек слететь недолго. Отдыхаю немного, прислонившись спиной к кирпичной кладке. Набираюсь решимости. Если я хочу отсюда выбраться, придется постараться. Надо узнать об этой долбаной Революционной Безопасности как можно больше.
   Сквозь прутья решетки дремлющий на табурете часовой виден расплывчатым пятном.
   Усилием воли вызываю его на контакт. Не могу сказать, как это получается. Просто представляю человека, и все дела. Щемящая тоска захлестывает меня с головой. Надо бы научиться абстрагироваться от чужих эмоций, свои нервы не железные. Я расслабляюсь до предела, впуская в свой мозг поток чужого сознания. В голове у часового прокручивается какой-то фрагмент его скудной жизнешки.
  
   -3-
  
   ... Вместе с родителями я выхожу из церкви Санту-Амару. Низкое серое здание с крестом на фасаде теряется на фоне громады дистрикта Веракруш. Так его называют местные. И я в том числе. На городских картах небоскреб обозначен как "Дистрикт номер триста". Никто его так не называет. Никто в Сан-Антонио не называет дистрикты так, как они поименованы на картах. Кому придет в голову звать огромные бетонные коробки, в каждой из которых проживает около десяти тысяч живых душ, по номерам? Любой местный легко отвечает, откуда он. Салвадор, третий ярус. Или - Сан-Бенто, ярус шесть-ноль. И его так же легко понимают. Так говорят все. Все, кроме жителей пригородов. И приезжих. Наверное, из-за этого и те, и другие относятся к обитателям мегаполиса, как к стаду придурков.
   Ярус, в котором проживает человек, и его месторасположение, говорят о многом. Прежде всего - о статусе жителя. Чем ниже ярус - тем ниже статус. И тем меньше и дешевле жилье. Мы живем в Манаусе. Ярус три. Еще недавно жили на восьмом. Потом мать потеряла работу и пришлось срочно подыскивать квартиру попроще. Нам еще повезло - четверть населения Сан-Антонио вообще живут в минусовых уровнях и неделями не видят солнца. На минус двадцатом, говорят, почти нечем дышать.
   Всей семьей мы чинно идем по замусоренному тротуару. Мама, отец, я и две моих сестры. В плотном потоке таких же, как мы. Не знаю, как в других районах, но в Манаусе и Рефе жители не привыкли пропускать воскресную проповедь. Церкви - единственные здания в Сан-Антонио, расположенные вне небоскребов. Все остальное - магазины, больницы, рестораны, уличные забегаловки, полицейские участки - втиснуто в лабиринты ярусов. Над церквями иногда можно разглядеть клочок неба, сжатый громадами стен. Над ними запрещено прокладывать пешеходные переходы и туннели пневмопоездов. Одно только это подвигает многих приходить сюда по воскресеньям.
   Я не верю в Бога. Уж так получилось. Трудно верить во что-то высшее, когда ежедневно ведешь существование, похожее на жизнь термита. Те, что в минусовых ярусах, при слове "Бог" просто плюют на пол. Или пожимают плечами. Бог - это для тех, кому есть что терять. Для тех, кто выше первого уровня. Но я все равно сюда хожу. Во-первых, чтобы не огорчать мать. Во-вторых, чтобы послушать церковный хор. Красиво поют. Никто из нас в жизни не слышал живой музыки. Только в церкви. И еще нигде не увидишь такого количества красивых женщин. В обычные дни в тесных переходах они маскируются под озабоченных серых мышей, вечно спешащих по своим делам. Одинаковые рабочие комбинезоны скрывают и уродуют их фигуры.
   Испарения из многочисленных вентиляционных каналов оседают на шероховатых стенах вечной росой. Стекают вниз грязными ручейками. Капают с ферм и виадуков. Собираются в непросыхающие лужи и лужицы под ногами. Гремят водопадами в жерлах подземных стоков. Влажная дымка скрывает очертания стен над головой. На первом ярусе всегда сумерки. Даже когда над мегаполисом вовсю жарит тропический полдень. Пятна уличных фонарей проступают сверху мутными пятнами. Света едва хватает, чтобы разглядеть носки своих сандалий. Где-то над головой с воем проносится невидимая череда вагонов пневмопоезда.
   Отец в выходном костюме ведет маму под руку. Я крепко держу за руки сестер. Иду впереди родителей. Мы держимся друг за друга не для соблюдения приличий. В плотной уличной толпе легко потерять друг друга. Одному, вне стен своего района оставаться нельзя. Последствия могут быть самые разные. Ежедневно в Сан-Антонио бесследно пропадают сотни обитателей. Тем, что глубоко внизу, тоже надо чем-то жить. Тысячи недотеп и просто невезучих наполняют собой бордели и подпольные кустарные фабрики. Становятся собственностью банд. Или просто пополняют чье-то меню. Глубоко внизу едят всё. Не только тараканов и крыс. Поэтому отец носит за поясом хорошо упрятанный нож.
   Оружие строго запрещено. За него полицейский патруль может запросто забить до смерти шоковыми дубинками. Все это знают, от мала до велика. И все вооружаются, кто чем может. Потому как полиция обращает на нас внимание крайне редко, а нарваться на облаву какой-нибудь банды или на обкуренного грабителя - обычное дело. И я тоже ношу с собой нож. Маленькое выкидное лезвие в пластиковых ножнах в рукаве рубахи.
   Я уже взрослый. Мне исполнилось семнадцать. Меня зовут Артур Рибейра да Сильва Тейшейра Мораис Фильо. Сан-Антонио - бразильский город. Потомки испанцев, португальцев, креолов, индейцев, мулатов и еще черт знает кого, выгрузившись из колониального транспорта, построили и заселили его больше века назад. И до сих пор цепляются зубами и ногтями за свою давно несуществующую родину, называя своих детей удивительными именами. На улице меня для краткости зовут Артуром. Или просто Артом. Мы все называем друг друга как можно короче. Пока в уличной драке кликнешь помощь, используя наши звучные имена, десять раз получишь заточкой под ребра.
   Всей семьей мы протискиваемся в тесную кабину пневмолифта. Отец твердо стоит в дверях, плечами и корпусом оттесняя желающих пробраться следом. Знаем мы эти фокусы с попутчиками. Я стою за его спиной, положив руку на левое запястье. На случай, если какой-то проныра все же пробьет защиту отца. Выхватить нож и полоснуть по рукам незваного гостя - секундное дело.
   Лифт со скрипом начинает свой разбег.
   В длиннющем коридоре жилого сектора, тускло освещенном потолочными панелями, нам навстречу проскакивает сутулый юркий хорек. Все называют его "сеньор Педро". Каждый мальчишка на нашем ярусе знает, что Педро просто шестерка для мелких поручений. Но - шестерка самого дона Валдемара Жоао Мендеса. Дон Валдемар - "смотрящий" тридцати ярусов дистрикта. И вот-вот он приберет к своим крепким рукам еще один уровень. Война за него с соседним доном близка к завершению. Слишком часто по утрам в коридорах и проездах стали находить трупы чужих боевиков. Полиция не обращает внимания на посиневшие тела, разрисованные татуировками. Это - дела донов. Лишь бы жители не жаловались. Поглядел бы я на того, кто пожалуется копам на дона Валдемара.
   Сеньор Педро на ходу скользит взглядом по моей маме, суетливо кивает отцу. Тот нехотя кивает в ответ. Еще бы - двадцать имперских кредитов - обычная плата каждой семьи "за Безопасность", каждый месяц переходят из мозолистых рук отца в руки этому вонючке с синими щетинистыми щеками. Это не добавляет ему популярности. На нашем ярусе платят все. Лавочники, рабочие, разносчики воды, владельцы магазинов и забегаловок. Всем нужна защита. Все хотят жить.
   У дверей в соседнюю квартиру никак не попадет ключом в замочную скважину наш сосед. Сеньор Эдсон Жоау ду Насименту в стельку пьян. Неделю назад их цех закрыли. Еще пятьсот человек оказались на улице. Спрос на сталь в центральных мирах постоянно падает. Металл с астероидов обходится значительно дешевле планетарного. Заводы снижают производство. Об этом с умным видом говорят друг другу безработные в пивных, перед тем как пропить свои талоны на бесплатное питание.
   Протискиваюсь в свою комнату. Так называется низкая коробка два на два метра с выдвижным столиком и складным стулом. Решетка вентиляции под потолком - единственное, что соединяет комнату с внешним миром. Окна нет. Окна имеют только дорогие квартиры по периметру дистрикта, начиная где-то с сорокового уровня. Все равно - это круто, иметь свою комнату.
   Сажусь на откидной стул. Включаю старенький информационный терминал. Сегодня у меня выходной. Я хочу дочитать "Идущие в ночи". Жуткая история про оборотней. Про людей, которые по ночам превращаются в волков. Мама ворчит на меня за то, что я трачу семейные деньги на пользование сетью. Отец по этому поводу ничего не говорит. Он надеется, что я буду удачливее его. У меня восемь классов образования в бесплатной школе. И я много читаю. Все, что могу найти в нашей сети общего пользования. Я смогу, если найду деньги, учиться дальше. Отец не хочет, чтобы я уродовался на сталелитейном заводе. Равно как и на химической фабрике транскорпорации "Дюпон". Как будто у меня есть выбор.
   Пока же я подрабатываю, где придется. Если повезет - доставляю покупки из местных лавочек. Собираю и сдаю в пункты приема пластиковый мусор. За него приходится драться с постоянными обитателями мусорных коллекторов. Выполняю мелкие поручения местных бандитов. Последить за тем-то, послушать, о чем говорят те-то и те-то. Передать записку. Постоять на стреме. Иногда, когда напивается постоянный уборщик, мою пол в пивной "Веселый лавочник". Все это копейки. Прожить на это нельзя. В Сан-Антонио с хорошей работой трудно.
   Мама говорит - мне пора определяться. Я уже взрослый. Я и сам это понимаю, но никаких ближайших вариантов просто нет. Ежедневное выстаивание длинной очереди на бирже труда заканчивается простой регистрацией в базе и выдачей талонов на питание. Хоть что-то.
   Пора делать выбор. У дона Валдемара безработицы нет. Ему постоянно нужны новые бойцы. Я догадываюсь, почему. Не хочу, чтобы однажды меня нашли с улыбкой от уха до уха. Пару раз я видел, как копы грузили на пневмокар таких "счастливчиков". Даже у меня - привычного ко всему, от такого зрелища мороз по коже.
   Еще можно пойти в армию. Вербовщики обещают золотые горы. Ни разу не видел, чтобы кто-то, завербовавшись, вернулся обратно. Может быть, там, куда они уехали - рай земной, а может быть, их уже черви доедают. Говорят, в случае смерти солдата, его родне платят огромную компенсацию. Вроде не врут. Парни рассказывали, как в шестом жилом секторе одна женщина получила такую компенсацию за погибшего брата. На следующий день соседи нашли ее труп за взломанной дверью. Человек с такими деньжищами ниже тридцатого уровня - не жилец.
   Про имперскую армию рассказывают нехорошие вещи. Да и как-то не верится, что, будучи полным быдлом тут, ты вдруг столкнешься с человеческим отношением там. Наш милый городок быстро избавляет от иллюзий. Сказки же мы иногда смотрим по визору. Герои голосериалов приезжают из глухих деревень в огромные мегаполисы, сплошь населенные добрыми, отзывчивыми людьми; влюбляются, женятся, становятся богатыми. Их идиотское карамельное счастье рождает на лицах наших женщин мечтательные улыбки. В реальности приезжий из деревни мгновенно оказывается рабом в публичном доме или в банде. Где и подыхает, сменив несколько хозяев, через пару-тройку лет.
   Кроме правительства, полиции, армии, донов и бандитов, в Сан-Антонио есть еще одна власть. Все о ней знают. И все стараются не говорить о ней вслух. Для тех, кто еще набожен, городские партизаны - исчадия ада. Они убивают чиновников, полицейских, военных, грабят банки и магазины. От бандитов они отличаются тем, что с ними нельзя договориться. Они говорят, что борются за нашу свободу. Некоторые, особенно те, которым нечего есть, им верят. Но как-то так получается, что каждый день от их освободительных акций в переходах остается больше мертвецов, чем после бандитов, полиции и коммунальных аварий вместе взятых. Их алтарь свободы просто завален трупами. Отец говорит, что партизан финансируют политики из Английской зоны.
   Дельцы из Зеркального пытаются подмять под себя сталелитейные и химические заводы Тринидада. Отец говорит об этом негромко. Если его шепот коснется чьих-то ушей, отец просто исчезнет. У герильос длинные руки. Борцы за свободу, вылезающие на свет из глубин подземных уровней, не любят, когда про них говорят не то, что им нравится слышать. Думаю, что отец не прав. Потому что в Зеркальном тоже есть партизаны. Кажется, они есть везде.
   Ни один дон больше не рискует выступать против городских партизан. С ними предпочитают договариваться. Хотя это трудно. Их верхушка спрятана так, что добраться до нее не сможет и сам Господь. Те из донов, кто договариваются с командирами огневых групп, рискуют быть однажды расстреляны в упор или взорваны в своих лимузинах по приказу командира регионального отряда, если тот сочтет, что его подчиненный проявил слишком много инициативы.
   Никакая охрана не спасает приговоренного революционным трибуналом. Герильос выпрыгивают из самых неожиданных мест, достают из-за пазухи автоматическое оружие и стреляют в упор. Они дерзки и напористы. Они всюду как дома. Им плевать, что судья получает вторую зарплату и в упор не видит состава преступления. Они - сами себе судьи. Самодельными бомбами, набитыми кусками ржавой проволоки, они с истинно революционным энтузиазмом превращают оживленные проезды в грязные мясные лавки.
   Некоторых моих сверстников "пригласили" вести освободительную войну. Они больше не шарят по свалкам, выкапывая обрывки пластика. Они поставлены на довольствие, и им не нужно ходить на биржу. Конечно, если не прикажет командир их группы.
   Обычно, от таких "приглашений" не отказываются. Попасть в список кандидатов в городские партизаны - все равно, что купить билет в один конец. Никогда не знаешь, кто из уличной толпы однажды оттеснит тебя к стене и предложит "поговорить". Может быть, твой бывший друг. Или сантехник в синем комбинезоне.
   Городским партизанам тоже платят. Все крупные фирмы в городе отстегивают на народно-освободительное движение. Что не спасает их от периодических сеансов "экспроприации награбленного". Вы находитесь в третьем секторе второго революционного округа Сан-Антонио. Вы обязаны платить налоги. Революция нуждается в средствах для продолжения освободительной борьбы. Платите? Извините, ваши средства поступают не по адресу. Команданте Себастиан не имеет права принимать ваши налоги. Он из другого сектора. Пожалуйста, откройте сейф, положите руки на голову и лягте лицом вниз... Cтреляем без предупреждения.
   Городские партизаны знают, что делают. Ну, или думают, что знают. Они говорят от имени народа. Они устраивают народный террор. Они организуют этот самый народ согласно революционным наставлениям и рекомендациям авторитетных товарищей, отпечатанных на хорошей непромокаемой бумаге. Функционирование огромной мясорубки под названием "Народно-освободительная армия Шеридана" не прекращается ни днем, ни ночью.
   Контрольный чип у нас зовут "стукачем". Крохотная капсула вводится всем жителям Шеридана в течение трех последних лет. Сразу по достижению четырнадцати лет. Если полицейская проверка не показывает присутствие чипа в запястье, нарушитель может схлопотать солидный по нашим меркам штраф. Повторное нарушение - год принудительных работ. Император таким образом пытается контролировать население планеты. Власти надеются, что с помощью системы спутникового слежения и глобальной идентификации им удастся справиться с проблемой городских партизан. И с организованной преступностью. Единственное, к чему привели такие изменения - это то, что у герильос стали пользоваться спросом мальчики моложе четырнадцати.
   Если бы деньги, что тратит Император на впрыскивание под кожу миллионов "жучков", пустить на закупку продовольствия, то трущобы Сан-Антонио наполнились бы диким количеством страдающих от ожирения. Один только спутник, говорят, стоит несколько миллионов кредитов. Я даже не могу представить, сколько это - несколько миллионов кредитов. Я никогда не держал в руках более десяти.
   Процедура имплантации проста и безболезненна. Ее проводят вместе с выдачей гражданского удостоверения. Равнодушный полицейский офицер подносит блестящий пневмопистолет к твоей руке, пшик - и все. Капелька металла прочно сидит под кожей.
   Тысячи сканеров реагируют на нее каждый день, отмечая наши перемещения. В супермаркетах, лавочках, банках, полицейских участках. Даже в жилых секторах есть датчики. Неприятное чувство, что за тобой все время наблюдают, быстро притупляется. В конце концов, в Сан-Антонио трудно уединиться. Ты все время на виду. Какая разница, когда на тебя смотрит одной парой глаз больше?
   Это кажется странным, но для герильос тотальная слежка не помеха. То ли они научились экранировать свои датчики, то ли подделывать, но случаев задержания полицией кого-то из партизан я не припомню. Скорее всего, они этих чипов просто не носят. Или каким-то образом удаляют.
   Вообще, полицейские не такие идиоты, чтобы за просто так связываться с городскими партизанами. Все знают, сколько проживет коп, поднявший руку на члена НОАШ. И сколько проживет его семья. Иногда полиция все же проводит карательные рейды и облавы на подземных уровнях. Да и то в масках и под контролем имперской службы Безопасности. То ли герильос знают о готовящихся акциях, то ли им просто везет, но облавы обычно заканчиваются впустую. Бывает, отряды копов попадают в хорошо организованные засады. Чего-чего, а стрелять из-за угла и в спину герильос мастера. А копы очень не любят, когда по ним стреляют в упор. И потому на некоторых уровнях полиция не показывается по нескольку лет. Датчики системы слежения там почему-то давно не работают.
   Когда однажды вечером в тамбуре лифта ко мне протиснулся мой бывший одноклассник - Антонио, и сообщил, что со мной хотят потолковать о важном деле очень серьезные люди, мне сразу показалось, что Имперская армия - не самый худший из вариантов.
   - ...Не нужно на меня смотреть, Артур, - предупреждает голос за спиной. Голос спокоен и доброжелателен. Как у капеллана.
   - Хорошо, сеньор.
   Смотрю в выщербленный тысячами ног пол под ногами. Двое ненавязчиво сжимают мои бока, не давая уйти в сторону или повернуться. Через тонкую ткань комбинезона чувствую тепло их тел. От них не слишком хорошо пахнет. Приходится терпеть.
   - Ты знаешь, о чем мы с тобой хотим поговорить? - голос делает ударение на "мы".
   - Нет, сеньор.
   Ручеек толпы обтекает нас. Никому нет дела, что тут происходит. Может, грабят кого-то. Или убивают. А может, пара-тройка друзей встретились и решили поговорить. Всем наплевать. В Сан-Антонио любопытство - ненужное чувство.
   - Тебя рекомендовали кандидатом в нашу ячейку несколько товарищей. Что ты думаешь об этом?
   - Я... не знаю, сеньор. Я об этом как-то не думал. Я просто ищу работу, - горячие бока стискивают меня плотнее. Прижимают к стене. От кислого запаха их тел становится трудно дышать.
   - Правительство не имеет никакой альтернативы, кроме как быть причастным к проведению репрессий. Полицейские облавы, обыски в квартирах, аресты невинных людей и подозреваемых, облавы делают жизнь на Шеридане невыносимой. Имперская диктатура осуществляет массовое политическое преследование. Политические убийства и полицейский террор становятся привычными, - говорит голос.
   Я не понимаю ни слова. Словно человек за спиной говорит на другом языке. Понимаю только, что мне отчаянно хочется жить. Что-то подсказывает мне, что война за светлое будущее затянется надолго.
   Молчание затягивается. Типы по бокам угрюмо сопят. Крутят черными кудрявыми головами. Они что, прямо на помойке питаются? Струйка холодного пота стекает между лопатками.
   - Ну, так что ты решил? - наконец, интересуется голос.
   - Сеньор, я сын простого рабочего. Я не разбираюсь в политике, - лепечу я в шершавый бетон.
   - Это не беда, - успокаивает голос. - Тебя научат разбираться во всем, что тебе понадобится. Нам нужны люди, имеющие светлые головы и политическое и революционное побуждение. Тебя ОЧЕНЬ хорошо рекомендовали.
   - Конечно, сеньор...
   - Скоро ты получишь инструкции и литературу. Человек, который передаст их, назовет себя посыльным от лавочника Розарио. Внимательно изучи их. Никому не показывай. Даже родственникам. С тобой свяжутся. До встречи, товарищ!
   Не успеваю выдавить "Да, сеньор", как вдруг понимаю, что остался один. Течение толпы подталкивает меня вперед. Бреду, механически переставляя ноги. Боюсь оглянуться по сторонам и опознать человека, который говорил со мной. Кто их знает, как они воспримут мое любопытство?..
  
   ...Я делаю усилие и выныриваю из мрачных коридоров огромного людского термитника. Вонючий воздух подземелья кажется мне свежим. Прихожу в себя. Меня зовут Ивен Трюдо, сержант Корпуса Морской пехоты, командир отделения, личный номер 34412190/3254, Третий взвод роты "J" Второго полка Тринадцатой дивизии. Ничего нового про Безопасность я не узнал. По крайней мере, я не буду теперь называть латиносов "черными". Черных среди них мало. В основном мулаты и метисы различных кровей, порой довольно экзотических. Впервые я ощутил, что латиносы не просто кудрявые обезьяны. Такие же бедолаги, как мы. Ничуть не хуже. Правда, придурки несусветные, и имеют их все, кому не лень. Но это тоже бывает. Вот со мной, например.
  
   -4-
  
   На этот раз руки мне не скручивают, а сковывают наручниками за спиной. Воспринимаю это как знак своего возросшего статуса. Тех, кого изымали на допрос до меня, сначала били в морду. Для профилактики. Меня просто выводят из камеры. Конвоир напряжен. Сеньор капитан Кейрош приказал быть внимательным. Без нужды не бить.
   Снова длинный частокол арматурных прутьев. Первое, что строит революция в освобожденном городе - революционную тюрьму.
   - Sucesso, amigo!* - тихо желает мне кто-то из темноты.
   - Para plugged!** Заткнуться! - часовой стучит по прутьям деревянной дубинкой.
  
   * Sucesso, amigo - Удачи, друг! (искаженный португальский)
   **Para plugged - Заткнуться! (искаженный португальский)
  
   Второй конвоир присоединяется к нам на лестнице. Оба они сосредоточены и настороже. Один идет немного сзади. Если я взбрыкну, он всадит мне очередь в спину. У него четкие инструкции. Роберту Велозу - убежденный революционер. Его братья погибли в партизанском отряде два месяца назад. Дядя сгинул где-то в Английской зоне, во время подавления беспорядков. Дальних родственников с юга сожгла имперская авиация, когда они работали в поле. Поэтому он с удовольствием выполнит свой долг. Он ждет, когда я замешкаюсь или проявлю неподчинение. Он думает, что я империалистическая свинья, которая вскоре ответит за преступления оголтелой военщины. Мысли у него - как параллельные линии на занятиях по геометрии. Такие же четкие и простые. И никогда не пересекаются.
   - Меня зовут капитан Кейрош, - представляется мне среднего роста черноволосый человек в традиционных шортах после того, как меня пристегнули наручниками к массивной металлической стойке.
   Я догадываюсь, для чего она нужна, эта стойка. Паркетный пол вокруг нее потемнел и испещрен темными пятнами.
   - Я знаю кто вы, господин капитан, - отвечаю спокойно.
   - Вот как? Интересно, интересно, - приговаривает капитан, обходя меня вокруг.
   Он хорошо пахнет. Чисто выбрит. Ему действительно интересно. Он прикидывает, с чего начать мое истязание. Живой морпех тут - редкое явление, это блюдо поедается не спеша, со смаком. На болтовню придурковатого конвойного, решившего, что я - агент Безопасности, внимания не обратил, конечно. Попадая сюда, многие приписывают себе черт знает какие заслуги и должности. Лишь бы остаться в живых. Наивные дурачки...
   - Вы - капитан Фернанду Кейрош. Занимаете пост начальника революционной комендатуры Третьего революционного района города Коста де Сауипе. До этого были командиром революционной ячейки в Ресифи, потом служили в группе революционного перевоспитания. Нынешнюю свою должность вы получили, передав сеньору Жилберту некую информацию на его партийных товарищей. На основании этих данных означенные товарищи были привлечены к ответственности и прошли курс "перевоспитания". Сеньор Жилберту при этом занял пост начальника штаба Восьмого революционного округа. В настоящее время проживаете на улице Руа де Джозеф холи, в квартире сеньоры Бетании, которую вы силой и угрозами принудили к сожительству. Ее отец расстрелян два месяца назад за связь с подрывными элементами, но сеньора Бетания этого не знает, вы принимаете от нее письма и передачи для ее отца...
   Я читаю мозги перепуганного палача, как грязную засаленную бульварную книжонку. На середине моего монолога он вышибает конвой, ожидающий развлечения, за дверь. Тяжелые створки захлопываются за моей спиной. Он падает на стул и в два глотка выхлебывает стакан минеральной воды.
   - Хотите? - спрашивает он неуверенно.
   - Капитан, я выполнил важное задание Революционной Безопасности и с трудом проник через линию фронта, выдав себя за имперца. Меня необходимо срочно переправить в Ресифи, в региональный комитет Безопасности, - говорю я так уверенно, что сам начинаю проникаться собственной значимостью. - И снимите, наконец, эти железки! Если бы я был морпехом, я бы давно передушил ваших придурковатых конвойных!
   - Сеньор, - пытается сопротивляться Кейрош, - поймите меня правильно, я не могу вас отпустить так просто. У вас нет документов, никто не может подтвердить вашу личность...
   - Капитан, если кто-нибудь подтвердит мою личность, то оба вы будете уничтожены. Я глубоко законспирирован. В лицо меня знают всего трое сотрудников Безопасности в Ресифи. Кодовая кличка - "Француз". Большего вам знать не положено. Для вашей же пользы. Хотя... - я задумчиво смотрю на напряженно вытянувшего шею капитана, - ... теперь вы тоже знаете меня в лицо.
   Я многозначительно умолкаю. Капитан нервно крутит в руках ключ от наручников. Он не знает, что делать. Но он не рядовой дурачок. Он выкручивался и не из таких ситуаций. Он прикидывает, как бы устроить мне попытку побега со смертельным исходом. Ведь меня тут никто не знает. Так почему бы не решить проблему радикально?
   - Не советую вам стрелять мне в спину, капитан. - Сеньор Кейрош нервно вздрагивает и смотрит на меня с выражением почти детской обиды на лице. - Члены моей группы наблюдают за комендатурой. Предлагаю вам произвести мою перевозку в Ресифи под видом пленного, обладающего ценной информацией. Никто ничего не должен знать. Конвоира, который проговорился вам, кто я - расстрелять по-тихому. После того, как я передам информацию своему начальнику, нужно будет организовать мой побег и переход назад, через линию фронта. Никто ничего не должен заподозрить, в том числе мое начальство по ту сторону фронта. Моя работа еще продолжается.
   - Но сеньор Француз...
   - Зовите меня просто - Ивен.
   - Сеньор Ивен, Ресифи отрезан от нашего города! Имперские специальные силы контролируют пространство между городами. В конце концов, это просто не в моей власти! Я просто начальник комендатуры. Может быть, я передам вас в местную Безопасность? Я знаком с ее начальником, сеньором...
   - Вы с ума сошли, капитан! Какая местная Безопасность! Моя миссия строго секретна! Вы что, боитесь взять на себя ответственность? В конце концов... - я понижаю голос, - ... нам известны многие из ваших шалостей. Мы знаем даже номера счетов в банках, где хранятся утаенные от революции средства. Но мы входим в ваше тяжелое положение. Понимаем, что бедному командиру надо на что-то жить. Я полностью разделяю такой подход. Но, если служба делу революции больше не является главным приоритетом вашей жизни...
   - Нет-нет, - машет руками капитан. - Что вы, что вы, сеньор Ивен! Конечно, я сделаю все, что смогу!
   - А я, в свою очередь, буду рекомендовать вас как исполнительного и исключительно преданного делу революции командира.
   - Я сделаю все, что смогу! - повторяет капитан с уже большим воодушевлением.
   В очередной раз заглядываю в его растревоженную черепушку. Делать это не слишком приятно - каждый раз, словно в яму с помоями опускаешься. Как, говоришь, зовут местного начальника Безопасности? Ага... Вот. И как ты с ним связан? Ого! Совместный бизнес по содержанию публичного дома. Неплохо.
   - Кстати, капитан, - говорю, когда наручники больше не жмут запястья, - этот ваш местный начальник Безопасности, сеньор Каимми, кажется?
   - Точно так! Майор Каимми!
   - Так вот, этот самый майор не на лучшем счету у руководства. Вот-вот его сместят с поста и привлекут к перевоспитанию. Представляете, с каким-то мерзавцем из военных он содержит публичный дом, этот грязный имперский пережиток. Советую не водить с ним близкого знакомства.
   - О да, команданте! Какой подлец! - горячо поддерживает меня Кейрош. - Спасибо вам, команданте!
   Несмотря на погань внутри, меня смех душит. Сеньор капитан вот-вот сделает в штаны. Он сучит ногами в нетерпении: надо сматывать удочки, девочек разогнать, дом поджечь, документы уничтожить. Да, деньги срочно в другой банк. Надо же, этот трусливый банкир Бен Жур, уверял меня, что счета банка абсолютно конфиденциальны. Никому нельзя верить. Никому!
   - Кстати, капитан, откуда вы узнали мое звание? Кажется, я вам его не называл.
   - Я сам догадался, команданте Ивен! Надо же, никто не поверит, когда я расскажу, что угощал водой целого команданте! Что ж это я - водой! Хотите кофе, сеньор команданте? Есть отличный ром, коньяк. Я тотчас распоряжусь!
   - Капитан, - я останавливаю его излияния движением руки. Кейрош замолкает, держа руки по швам. - Вы что, с ума сошли? Какой коньяк? Вы меня раскрыть хотите? Дайте чего-нибудь пожевать по-быстрому, потом отведите меня в камеру. Одежду гражданскую подготовьте. В тюке, чтобы не выделяться. Ночью заберете меня на конспиративную квартиру. Подчиненным скажете, что лично меня убили. Где у вас тут казни проводят?
   - Иногда в подвале расстреливаем. Иногда прямо тут, - он, извиняясь и даже смущаясь, вполне натурально показывает на металлическую стойку. - Но это кто не выдерживает. Еще отвозим на крилевую ферму на окраине и в воду сбрасываем. Эти твари даже костей не оставляют.
   - Ферма подойдет. Отвезете меня туда, скорлупу мою в воду бросите, потом оставите меня там и уедете. Я буду ждать вас на конспиративной квартире.
   - Слушаюсь, команданте! Только ночью у нас не слишком спокойно, как бы не случилось чего!
   - Не волнуйтесь за меня. Дадите документ какой-нибудь, и дело с концом.
   - Понял, команданте. Сделаю, команданте! Вы только не забудьте, команданте, моя фамилия Кейрош. Капитан Фернанду Кейрош. Я все сделаю в лучшем виде! Я для революции на все готов! Я...
   - Есть хочу, капитан.
   - Ой, что же это я! Часовой! Как там тебя! Пожрать мне принеси! Умаялся я с этим морпехом!
   - Вы уж не обессудьте, сеньор команданте. Покричите немного для вида. Сами понимаете - конспирация.
   Он громко бьет дубинкой по стене. Хлопает об пол стакан с минералкой. Я тоскливо ору. Мне даже притворяться не надо. От моего воя радостно сжимаются сердца конвоя за дверью. Ори, ори, собака имперская... Мой котелок все больше напоминает чашу с помоями.
  
   -5-
  
   Далеко слева переливается заревом огней никогда не засыпающий город. Крилевая ферма на поверку оказывается старым покосившимся причалом, уходящим далеко в море. Единственный источник света - звездная россыпь в ночном небе, да ее отражения в едва шевелящейся маслянистой воде. Пластиковые щиты под ногами все перекошены, кое-где чернеют дыры, там, где настил сорван непогодой. Едва не наступаю в один из таких провалов.
   - Осторожнее, команданте! - поддерживает меня Кейрош, - Если упадете налево - не страшно, просто вымокните, а вот вправо нельзя, там криль.
   Молча киваю. Быть заживо пожранным безмозглыми созданиями размером в два пальца в мои планы не входит. Ряды буйков смутно белеют справа, деля залив на неровные полосы. Интересно, из чего там сети сделаны, чтобы эти твари их не погрызли?
   - Не возражает хозяин фермы против "подкормки"? - спрашиваю я.
   В ответ волна самодовольства захлестывает меня.
   - Попробовал бы, - говорит капитан, ухмыляясь. - Мы его быстро самого в качестве корма пристроим. К тому же криль от нашей подкормки растет лучше. Да и вообще не мы это придумали. Местная мафия издавна тут концы в воду прячет. Можно сказать, в буквальном смысле.
   - А вы, значит, эстафету приняли? - ехидничаю я.
   - Что вы, сеньор команданте! Это же сколько времени и средств экономит! Ни тебе расхода боеприпасов, ни похорон. Чик - и готово. Ну, и как средство убеждения тоже неплохо.
   - Долго нам еще идти? - спрашиваю.
   - В принципе, пришли уже. Отсюда машину не видно. Можете переодеваться, сеньор команданте. Только присядьте на всякий случай.
   - У ваших людей нет средств ночного наблюдения, капитан?
   - Да что вы, сеньор Ивен, откуда! - я чувствую, что он не врет.
   Моя скорлупа с плеском падает в воду. Вслед летят ботинки и истрепанный комбез. Вода на мгновенье вскипает - твари пробуют подарок на вкус, но быстро теряют к нему интерес. Что меня беспокоит сейчас больше всего, куда этот ублюдок приспособил "жучка" на одежде, которую я сейчас напяливаю на себя. Как я быстро выяснил, глядя на нервничающего сеньора капитана в машине, он не преминул перестраховаться, сбегав для беседы тет-а-тет к своему приятелю майору Каимми. Вдвоем они быстро решили вопросы, касающиеся реорганизации совместного бизнеса и долго обсуждали все плюсы и минусы возникшей ситуации. К счастью для меня, майор капитану поверил, хотя и назвал того тупоголовым солдафоном. И приказал приладить к моей одежде сигнальный датчик. "Пригляжу пока за твоим гостем, а там и информация из Ресифи подоспеет. Есть у меня там пара знакомых" - сказал майор на прощанье. И вот теперь я трясу каждую деталь, делая вид, что брезгливость моя перевешивает осторожность, и старательно избавляюсь от несуществующих насекомых.
   - Не волнуйтесь, сеньор команданте, одежда чистая. Почти новая. И по размеру должна подойти.
   Наконец, когда я трясу шорты, его напряженное ожидание выдает его. Пылинка-передатчик где-то в них. Запомним. Неожиданная мысль приходит мне в голову. Я даже перестаю шнуровать смешную обувь - открытые кожаные сандалии на резиновой подошве и со шнурками. Мысль эта так необычна, что я уверяю себя - вот теперь я точно слетел с катушек. Что ждет меня, когда я перейду через линию фронта? Снова бесконечные стычки, драка за дракой, пока медэвак не увезет меня, завернутого в пончо. Я внезапно вижу шанс перекантоваться тут если не до конца войны, то уж пропустив большой ее кусок. В конце концов, с чего я вдруг настроился помирать? Я еще не распробовал как следует мою сладкую булочку. Мою Шармилу. Да и Коста де Сауипе не зря слывет городом счастья - грех не попробовать местных запретных плодов. И чего бы мне не попытать счастья тут? Это всяко лучше того идиотского плана, что я выдумал на ходу в кабинете для допросов. Мои новые способности кружат мне голову. Я решаю рискнуть. Меня переклинило окончательно. Я никогда не подозревал в себе склонности к авантюризму. Во всяком случае не в таких масштабах.
   - Что-то не так, сеньор команданте? - беспокоится капитан. Он нервно оглядывается в сторону темного берега.
   - Надо выстрелить пару раз в воздух, капитан. Солдатам и так подозрительно ваше поведение - ночью, один вы идете топить морпеха. Всегда по трое, а тут - один. Они не поверят, что вы в одиночку меня столкнули. Давайте вашу пушку. Все должно выглядеть достоверно.
   Неясное подозрение бродит в шакальей голове. Он никак не может решиться. Что-то останавливает его.
   - Ну же, капитан! У нас мало времени. Представляете, как вас будут уважать подчиненные? Ночью, один, сеньор капитан вывел здоровенного морпеха и ноги ему прострелил, а потом скинул в садок, - я старательно хихикаю.
   - Да, пожалуй вы правы, сеньор... - рука его тянется к кобуре, лихорадочно ковыряет магнитную застежку.
   Он не успевает понять, почему настил бьет его в спину, как пистолет перекочевывает из его руки в мою.
   - Снимите шорты, капитан, - приказываю, взводя курок.
   - Что вы... за что... команданте? - все его подозрения прорываются в перепуганные мозги и мечутся там, мыслишки его расползаются в разные стороны, я не успеваю отследить что-то связное в их броуновском движении.
   - Не нужно было ходить к майору Каимми, дорогой мой. Я же вас предупреждал, - мои слова окончательно сбивают беднягу Кейроша с толку. Он совсем запутался: кто я - шпион, морпех, или сам дьявол. - Раздевайся, быстро!
   - Я не хотел, сеньор, меня заставили... Я хотел вам помочь, сеньор... Вы ведь понимаете, я простой комендант, я не смог бы... - он быстро вылезает из шортов.
   - Последняя услуга тебе, вонючка, - прерываю я.
   - А? Что? - непонимающе таращится капитан с коленей.
   Я спускаю курок. Тело с развороченной башкой падает в воду. Поверхность мгновенно вскипает белыми бурунчиками. Приятного аппетита, крошки. Вот дурак, надо было сначала обыскать его, денег у него добыть. Снимаю свои шорты и влезаю в капитанские. Тесноваты, но сойдут. Приятная неожиданность - бумажник в заднем кармане.
   Пригибаясь, чтобы не выдать себя ростом, возвращаюсь к машине. Конвойные развалились на сиденьях, задрав ноги на панель, и с увлечением пускают дым колечками - кто кого переплюнет. Винтовки их небрежно лежат рядом - чего бояться, они у себя дома. Скоро наступит демократия, всякие обязанности перед ненавистным государством отменят, и не надо будет отдавать честь революционным командирам. Их тоже отменят. Так они думают, лениво споря о том, разрешит ли сеньора Марта революционному патрулю попользоваться услугами ее заведения бесплатно.
   - Такая жила, - говорит один, - удавится, но не даст девочку, даже если та не прочь.
   - Собака империалистическая, - отвечает второй, - как будто ей работать. Так и норовит последнюю копейку вытянуть из трудового народа. Ткнуть ей в морду ствол и попросить вежливо. Никуда не денется. Сказано же в книге - от каждого по способностям, каждому по потребности!
   - Нельзя, - вздыхает революционер, - пожалуется карга сеньору капитану, он тебе морду разобьет. Получится, что мы виноваты в нарушении революционного порядка. Хотя убей меня, не пойму, как может проститутка вписываться в революционный порядок? Получается - она вне революции, чуждый элемент, а значит - вне закона. И любой революционер вправе ее искоренить. Так что деваться ей будет некуда. А, товарищ? Как думаешь?
   Товарищ не успевает зачитать свою реплику. Пока он подыскивает цитату из революционного Талмуда, я наставляю на них ствол.
   - Привет, салаги, - говорю им, высунувшись из-за заднего борта. - Службу тащим? Пошли со мной, сеньор капитан просил вас привести. Будем учить вас революционной бдительности.
   Убежденный революционер Роберту Велозу хватает винтовку. Убежденный революционер Роберту Велозу пытается развернуть длинный ствол в тесном пространстве между пассажирским сиденьем и ветровым стеклом. Двумя выстрелами - что поделать - в спину, я прекращаю его революционный путь.
   - Ты! Быстро взял его и тащи вперед, - приказываю второму, высоко вздернувшему руки. - И шутить не вздумай, я тебя насквозь вижу. Рыпнешься - буду тебя живьем в воду опускать. По кусочку. Понял?
   - Понял, сеньор, - лепечет гроза контрреволюции. Косясь на ствол пистолета, шустро обегает машину и вытаскивает труп на песок.
   - Поживее, Роберту, - тороплю я.
   Потея, солдат волочет тело товарища к причалу. Он так испуган, что даже не обратил внимание на то, что я назвал его по имени.
   Позднее, через несколько дней, когда я пытался собраться с мыслями и понять - на кой мне все это надо, я так и не вспомнил: почему я решил ехать на трофейном джипе именно в комендатуру. Ночью, на угнанной машине, практически не зная дороги. Но, как говорится, пьяным и дуракам везет. Так как я в тот вечер не пил, вывод напрашивается сам собой.
   Когда я еду по ярким улицам, сознание мое выкидывает странные фокусы. Вот я выруливаю из-за перекрестка, вижу людей, выходящих из сияющих стеклянных дверей, и вдруг рябь наползает на глаза. Искры какие-то вокруг, как помехи на прицельной панораме. Мгновенье дурноты - и вот я снова в расшатанном джипе, но уже совершенно в другом месте. Я дивлюсь капризам моего зрения, но путь мой, тем не менее, продолжается без приключений. После очередного приступа дурноты я вижу ворота комендатуры. Чудеса, не иначе. Возникает и впоследствии крепнет ощущение, что меня ведет кто-то, как на веревочке. Я лишь кукла, которая послушно открывает рот и дергает конечностями.
  
   -6-
  
   Сонный часовой открывает ворота, даже не удосужившись посмотреть, кого нелегкая принесла. Фары слепят его. Нетерпеливо сигналю. Щурясь и прикрывая глаза рукавом, он растаскивает тяжелые створки. Одна мысль крутится у него в голове: доложить сеньору тененте сразу по возвращению сеньора капитана. Спрыгнув с машины, дожидаюсь, пока он с жутким скрипом закроет решетчатые произведения колониального искусства. И только потом бью его ногой в солнечное сплетение. Наручники из джипа сильно пригодились - пристегиваю хватающего воздух широко раскрытым ртом парнишку к металлической скамейке караульной будки. Из слетевшего с головы берета получается прекрасный кляп.
   - Если будешь сидеть тихо - останешься в живых, дурачок, - говорю в испуганно вытаращенные глаза. - Сейчас дам тебе в морду, кровь не вытирай. Скажешь, что на тебя напало сразу несколько человек, и ты храбро бился, пока какой-то враг революции не ударил тебя по голове и ты не потерял сознание. Понял? Кивни - понял или нет!
   Парнишка в трансе. Еще не отошел от жуткой боли в животе. Как загипнотизированный, он качает головой. Мне вовсе не хочется быть убийцей младенцев. Хотя к этой гребаной корпоративной революции у меня счетов поднакопилось. Хлестко бью его в глаз. Голова на тощей смуглой шее мотается, как неживая. Кровь из разбитой брови струйкой стекает по лицу. Кажется, перестарался немного, пацанчик в глубоком нокауте. Увешанный чужим оружием и подсумками поднимаюсь по каменным ступеням. Весь караул - не больше отделения. Дежурный в холле. Часовой в подвале. Отдыхающая смена в комнате на первом этаже. Дежурный по комендатуре - лейтенант Маркус, в комнате напротив дежурного. Патруль из трех человек на маршруте. Возвращается через пару часов. Трое с сеньором капитаном - комендантом, уехали на "операцию". Больше в котелке паренька ничего обнаружить не удалось. Ну, что ж. Я, может, и псих чертов, но морпехом все же остался. Знакомое состояние отрешенности от происходящего, смешанное с азартом атаки, охватывает меня. Я улыбаюсь хищно так, словно снова иду в строю и за спиной - надежная броня ""Томми"", готового открыть огонь прикрытия в случае малейшей необходимости. Я толкаю створку тяжелой двери, и она распахивается неожиданно легко. Капрал-дежурный отрывает сонную голову от жесткого стола, я не вижу его, я только смутно ощущаю его силуэт в темном углу, я поднимаю ствол и пересекаю холл в три прыжка. В тот момент, когда капрал зажигает настольную лампу и произносит: - Кто здесь? - я нажимаю на спусковой крючок. Тяжелый дробовик гулко бухает почти в упор, и сеньор cabo умирает, не успев даже помыслить о сопротивлении. Картечь опрокидывает его со стула на спину, и он замирает на полу кучей окровавленных тряпок. В ответ на выстрел что-то падает в одной из комнат - не иначе, кто-то сверзился в темноте с нар, разбуженный грохотом, но я уже у дверей, я вышибаю ее тремя выстрелами в упор, картечь насквозь прошивает облицовочный пластик, и тут же я закатываю в стонущую темноту рубчатое яйцо - трофей, снятый с пояса пламенного революционера на берегу у крилевой фермы. И в момент, когда остатки дверей вылетают в коридор вместе с яркой вспышкой, я стреляю через дверь комнаты дежурного. Один раз, второй, третий. Щелчок. Помповик опустел. Бросаю его на пол и снимаю со спины винтовку. Вкатываюсь в пахнущую порохом и пылью сбитой штукатурки полутьму. Тусклое дежурное освещение высвечивает стонущего на полу человека. Видимо, картечь его задела, когда он подбежал к двери. Не повезло вам, сеньор тененте. Не приближаясь, добиваю его выстрелом. Быстро осматриваю комнату. Больше никого. На всякий случай стреляю в коммуникатор армейского образца на столе. Больше средств связи в комнате не обнаруживаю. В ящике стола нахожу фонарь. Пятно света упирается в дымную взвесь, наполняющую караульное помещение. Может и остался там кто, мне рисковать ни к чему. Гранат всего две, да и шум от них такой, что вот-вот сюда сбегутся революционеры со всей округи. Жаль, "мошек" нет. Без привычного оснащения чувствую себя, словно голый.
   Все во мне вопит и протестует: "сматывай удочки, болван!" Ругая себя последними словами, бегу в подвал. Часовой уже у дверей. Выстрелы отсюда не слышны, но вот сотрясение от взрыва заставило его поволноваться.
   - Что случилось? Имперцы? - тревожно спрашивает он.
   - Открывай быстрее, амиго. Нападение.
   - Пароль скажи, - требует бдительный часовой.
   Подавляю желание прошить его через дверь. Кто ее знает - возьмет ли ее граната? Ожидаемый пароль, который полуграмотный солдат революции бесконечно перекатывает про себя, чтобы не дай Бог, не забыть, читаю, словно с листа.
   - Тухлая рыба!
   Скрежет замка. Дверь распахивается. Выражение бесконечного удивления застывает на физиономии часового, когда я бью его прикладом в лоб. С этим выражением он и приземляется на пол, с лязгом и звоном раскидав свое оружие и ключи. Господи, да это ж детский сад какой-то! Если тут все такие, какого хрена батальон мобильной пехоты не сбросить? Они ж тут всех как кроликов гонять будут!
   Звеня ключами, наконец, открываю первую камеру. Удивленные и настороженные лица. Все столпились у дальней стены, только один, видимо, уже двигаться не может, лежит на куче соломы, прижимая руки к животу.
   - По-имперски говорит кто-нибудь?
   - Все говорят, - отзывается небритый мужик со впалыми щеками. - Чего надо-то?
   - Вот ключи, камеры откройте. Сваливайте все, и быстро. По домам не разбегайтесь - накроют сразу.
   Я кидаю ключи на пол. Сначала медленно, словно не веря, а потом все быстрее, люди-тени выползают на свет. Они все поголовно босы. Волосы их свалялись в засаленные колтуны. Худые тела прикрыты гнилыми лохмотьями.
   - Скорее, враги революции, - тороплю я. - Пока патруль не вернулся. Нашумел я прилично, вот-вот товарищи понаедут.
   Кто-то медленно ковыляет к выходу. Кто-то ковыряется с замкам камер. Двое дерутся за ломоть кукурузной лепешки, найденной в тумбочке часового. Стою у стены, наблюдая этот бедлам. Все новые люди выползают из камер. Косятся недоверчиво на меня - не провокация ли?
   - Быстрее, черт вас подери! Быстрее! Расстрелять вас и без меня могли! Поднимайтесь! Живо наверх. Прячьтесь. По домам не расходитесь, вычислят.
   Мой резкий голос подхлестывает некоторых. Бряцанье железа за спиной - кто-то поднимает дробовик часового.
   - Не пойду я! Они подумают, что я действительно виноват! - отбивается какой-то толстяк с выбитыми передними зубами.
   - Хрен с тобой, жиртрест, - сплевывает лысый, сухой, как плеть мужичок среднего роста. - Подыхай тут!
   Вместе со всеми проталкиваюсь к выходу. Я свое дело сделал. Под подошвой мокро чавкает. Какой-то доброхот перерезал бесчувственному часовому горло. Черная кровь растаптывается босыми ногами по пыльному бетону. Та же картина во дворе. Ворота настежь, пацанчик свешивает на плечо размозженную голову. Не пригодилось алиби тебе, юный пособник революции. Черные тени растекаются по улице. Где-то слышится вой сирены. Наверное, по нашу душу. Далеко за домами слышится выстрел. Еще один. Бегу вместе со всеми по тротуару, прячась в тени густых живых изгородей. Понимаю, что сваливать надо и от толпы отрываться как можно быстрее, но дальше разгрома комендатуры план мой не простирался. Я абсолютно беспомощен. Фары выехавшего из-за поворота джипа слепят меня. Патруль открывает беспорядочную пальбу. Пули высекают каменную крошку из мостовой. Кто-то визгливо кричит, умирая. В домах напротив вспыхивают окна. Любопытные свешиваются с балконов. Высокий парень впереди хватается рукой за бок и валится мне под ноги. Действую автоматически. Падаю за еще теплое тело и открываю огонь длинными очередями, бью по свету фар. В глазах мелькают разноцветные пятна. В наступившей темноте я слеп, как котенок. Патруль или полег весь, или лежит под машиной - не привыкли солдаты революции к сопротивлению. Семеню куда-то, слепо шаря одной рукой перед собой. Вокруг быстрые шепотки. Стонет кто-то жалобно. Где-то сзади - опять длинная очередь. Рука хватает меня за локоть.
   - Слышь, морпех! Давай за мной, - узнаю я голос того самого сухого мужичка. - Не дрейфь, не выдам.
   Мысли его - как тугой трос, он собран и целеустремлен. Он знает, что делать. Я киваю головой и позволяю ему увлечь меня за собой. Снова искры и рябь в глазах. Сглатываю подкативший к горлу комок.
   - Морпех, с тобой все нормально? - я удивленно оглядываюсь. Дьявол снова играет в свои игры. Улица исчезла. Сижу на полу чьей-то богатой квартиры. Молодая женщина держит передо мной таз теплой воды и губку. Давешний мужичок требовательно трясет меня за плечо, заглядывает в глаза беспокойно.
   - Да чего мне сделается? - отвечаю спокойно. Отвожу взгляд от глубокого выреза склонившейся надо мной женщины.
   "А он даже побитый ничего, - думает черноволосая бестия. - Надо будет узнать у Леонардо, женат ли он".
   - Теперь вижу - нормально, - хрипло смеется мужичок. Смех его переходит в сухой кашель.
  
   -7-
  
   - Зовите меня Леонардо. Можно просто Лео, - представляется мужчина, выходя из ванной.
   Сбрив щетину, вымывшись и переодевшись, он становится похож на обычного обывателя Зеркального, какого-нибудь там мелкого клерка или пожарного инспектора в домашней обстановке. Легкая светлая рубаха с коротким рукавом и традиционные шорты делают его моложе.
   - Ивен. Можно Ив, - представляюсь я и жму протянутую руку. Судя по поведению Лео, он тут не впервые. Вот и одежда для него нашлась. - Лео, нас тут не накроют? Я имею ввиду, ты тут не впервые, кажется. Обычно ищут дома, у родственников и знакомых.
   Он отрицательно качает головой.
   - Кстати, это Мария, - представляет он женщину, что катит перед собой тележку с едой.
   Я глотаю слюнки от умопомрачительных запахов.
   - Очень приятно, Мари, - вежливо говорю я, стараясь не таращиться на блюда, что она выставляет на стол. - Можно, я буду вас так называть?
   - Конечно можно, Ивен, - улыбается женщина, и я чувствую, что можно не только это, правда, при соблюдении всех необходимых приличий, на которые, как мне кажется, времени у нас в ближайшем будущем не будет.
   - Прошу к столу, - приглашает Мари. - Приношу извинения за скромный стол. Не знала, что у меня будут гости.
   - Не скромничайте, Мари! Судя по запаху, вы просто волшебница, - выдаю я дежурный и довольно неуклюжий комплимент. Впрочем, звучит он вполне искренне - я умираю с голоду.
   - Давайте перекусим, а уж потом обсудим наши дела. Идет? - говорил Лео, разливая по рюмкам кристальную кашасу - тростниковую водку.
   - Как скажете, Лео.
   - Ваше здоровье, Ивен. У меня не было случая поблагодарить вас за помощь. Спасибо. Если бы не вы, меня так и забили бы до смерти, - Лео поднимает рюмку. К моему удивлению, Мари пьет с нами на равных. Никак не могу определить ее статус. Что-то между бывшей возлюбленной и вынужденным товарищем по конспиративной работе.
   Некоторое время я жадно насыщаюсь. После месяцев однообразной пищи и пережитых приключений еда кажется мне восхитительной. Леонард не отстает. Мари жует понемногу, скорее из вежливости, чтобы поддержать компанию. Я проглатываю креветки под жгучим соусом, ем их так много, что это выглядит, на мой взгляд, неприлично, и тогда я переключаю внимание на другие блюда. Мари ухаживает за мной, она отбирает мою тарелку и наполняет ее рассыпчатым рисом, а потом обильно приправляет его чем-то густым и пахучим.
   - Это эмбалайя - рагу, - поясняет она с улыбкой. - Ешьте смело, оно не слишком острое.
   - Благодарю вас, Мари. В жизни ничего похожего не пробовал.
   - В Английской зоне многие считают нас тупыми пожирателями кукурузы. Надо приехать в Коста де Сауипе, чтобы попробовать настоящую бразильскую кухню. Жаль, что не могу угостить вас по-настоящему. Вы ведь оттуда?
   - Да, Мари. Я из Зеркального.
   Мне немного неловко оттого, что привлекательная молодая женщина считает меня неотесанным дикарем. Хотя скорее - не слишком воспитанным ребенком. Какая-то грустная нота преобладает в ее мыслях. К тому же я привлекаю ее своей необузданностью. Она чувствует во мне страстную натуру. Мне бы ее уверенность в этом... Волосы ее блестят черной волной на округлых плечах. Когда она улыбается, на смуглых щеках проглядывают смешные складочки. Я утыкаюсь в тарелку.
   - Что думаете делать дальше, Ивен? - спрашивает меня Леонардо, когда мы насытились. Мари тактично оставляет нас вдвоем. Уходит готовить кофе.
   Я шарю в его голове и в очередной раз удивляюсь тому, как четко и рационально он мыслит. Вся наша беседа расписана у него на много ходов вперед, расписана, разложена по полочкам и сохранена. Еще больше меня удивляет то, что он член НОАШ. Бывший, очевидно. Потому как две недели назад он был арестован и помещен в комендатуру для выяснения его политических пристрастий, которые явно шли вразрез с генеральным курсом местного руководства. Самое непонятное для меня то, что НОАШ, которую я представлял себе монолитной революционной организацией, на самом деле состоит из сообщества мелких партий и политических, а часто и уголовных, групп, объединенных под единым командованием. И что борьба между этими самыми группами идет нешуточная. Порой вооруженная. Если сторонников какой-либо партии в конкретной местности больше, чем остальных - руководство местными силами проводит генеральную линию именно этой партии, подавляя конкурентов. Единственное, в чем едины эти собачьи стаи - смерть имперцам, долой имперскую диктатуру и нет власти Императора над Тринидадом.
   - Вы неправильно ставите вопрос, Лео. Правильный вопрос: что собираетесь делать вы? И для чего вам я? Попробуем начать с этого, хорошо?
   - Ну, что ж. Давайте рискнем. - Он откидывается на спинку стула. Морщится. - Почки побаливают, застудил на сыром полу, - говорит, оправдываясь.
   - Лео, хотите, я сэкономлю вам время? - спрашиваю напрямик.
   Он смотрит слегка насторожено.
   - Что вы имеете ввиду?
   - Лео, мы можем долго ходить вокруг да около и терять время. Я предпочел бы обсудить конкретный план совместных действий и хорошенько выспаться - я контужен, знаете ли. Постоянно спать хочу. Поэтому я изложу все, что на мой взгляд вы хотите мне сказать и заодно изложить свое виденье этого плана. Вы согласны?
   - Пожалуй, - отвечает он. Я вижу, как его мозг прокручивает мое поведение. Ай, до чего ушлый мужичонка мне подвернулся!
   - Итак, Лео, вы руководитель революционной ячейки под романтическим названием "Мангусты". Под вашим командованием около роты личного состава, если выражаться армейским языком, и до батальона тех, кого условно можно назвать сочувствующими или резервом, - я поднимаю руку, призывая собеседника к молчанию. - Не нужно опровержений и протестов, Лео. Я не шпион Безопасности и к другим разведкам тоже не имею никакого отношения. Я действительно простой морпех. Сержант Ивен Трюдо, Второй полк Тринадцатой дивизии. Позвольте мне закончить. Итак, вы намерены мне предложить совместную борьбу с другими революционными группами Коста де Сауипе. В качестве кого я мог бы быть вам полезен? Прежде всего, в качестве инструктора по боевой подготовке. Именно это вы имели ввиду на самый минимум. Скорее всего. Неплохой вариант, учитывая уровень подготовки ваших бойцов. Второе: я мог бы стать вашим заместителем, правой рукой. Своего рода начальником штаба. При условии, что я разделяю ваши взгляды, а именно программу Радикально-Демократической партии Шеридана. Мой боевой опыт и опыт командования в этом случае мог бы быть очень полезен. И третий вариант - использовать меня в качестве посредника для переговоров между вашим отрядом и армейской разведкой. Очевидно, вы хотите, чтобы город не был взят штурмом и разрушен. Ваши намерения - создать своеобразную пятую колонну имперцев, взорвать ситуацию изнутри и взять город под контроль до ввода регулярных войск. При этом, естественно, вы становитесь имперским союзником и получаете возможность играть в свои игры и дальше, добиваясь какой-то мифической независимости зоны еще более мифическим демократическим путем. Ну, или вам сохраняют жизнь, что уже само по себе немало. Последний, и самый нежелательный вариант нашего сотрудничества - меня сдают местной Безопасности, предварительно накачав дезинформацией о вашем подразделении, либо отправляют в самоубийственную силовую акцию для проверки моей благонадежности. Дорогой Лео, я готов обсудить с вами все варианты, кроме последнего. Уверен, мы сможем изыскать компромисс.
   Я усаживаюсь поудобнее и внимательно слежу за одуревшим революционным командиром. То есть вида он не показывает, выдержке его позавидовал бы самый крутой дипломат, но в голове его временно царит каша.
   - И еще, Лео. Не нужно пытаться меня убить. Того, что я сказал, не может знать ни одна из разведок. Отбросьте стереотипы и уберите руку с пистолета. Я так сыт и благодушен сейчас, что умирать в такой момент - чистой воды кощунство.
   - Вы просто seu majesty e o diabo - его величество дьявол, - говорит, наконец, Лео. И я понимаю, что контакт установлен. - Не знаю, как вы это проделываете, Ивен, но вам удалось меня удивить. Продолжайте, пожалуйста.
   Мари вносит поднос с кофе. Никаких тебе новомодных гравитележек. Простой деревянный поднос. Нет ничего лучше, чем аромат свежезаваренного кофе, который смешивается с ароматом подающей его женщины. Округлое лицо Мари серьезно, она встревожена и смотрит на Лео вопросительно. Он едва качает головой. Голову даю на отсечение - Мари улыбается мне виновато, снова оставляя нас вдвоем. Пока мы будем разговаривать, женщина будет тихо сидеть в соседней комнате, а если разговор пойдет не туда, она принесет нам бисквиты и чай, а потом выстрелит в меня из небольшого бесшумного пистолета отравленным дротиком. Мари - не профессиональный киллер и убивать меня ей не хочется. "Он такой забавный",- думает она, проверяя пистолет в маленькой кобуре под складчатой юбкой.
   - Итак, Лео, начнем по порядку, - я подношу чашечку к подбородку и вдыхаю бесподобный аромат. В чем мы действительно варвары, так это в способности приготовления кофе. Будучи непрофессионалом и уж точно не будучи гурманом, я понимаю - то, что я сейчас обоняю, отличается от всего, что носило название "кофе" до сих пор, так, как отличается современный десантный катер от прогулочного водного велосипеда.
   - Пункт один мне не нравится, - заявляю я безапелляционно. - За тот короткий промежуток времени, что у нас есть, из ваших бойцов не сделать элитное подразделение. Да и нет у меня таких навыков. Я морской пехотинец, а не спецназовец.
   Лео утвердительно кивает, не сводя с меня внимательных карих глаз.
   - Пункт два - возможно. Правда, не знаю зачем. Времени у нас почти нет - имперская армия вот-вот начнет штурм города. Кроме того, ваших нелепых идей я не разделяю. Не в силу того, что они бессмысленны, нет. Просто я аполитичен по сути. Мне сорок три, и играть в политику мне уже лениво. Я приучен к выполнению приказов, а это не лучшее качество для политика.
   - Вы глубоко заблуждаетесь на этот счет, - с улыбкой замечает Лео, и делает маленький глоток. Я следую его примеру. Волшебный вкус.
   - Третий вариант. Интересная комбинация. Видите ли, Лео, я испытал последствия штурмовых действий на своей шкуре. И не хотел бы, чтобы ваш городок увидел то, что видел я. Я попал сюда из Олинды. Это недалеко отсюда. Думаю, что сейчас Олинда уже захвачена. Только назвать то, что от нее осталось, городом затруднительно. Так, отдельные здания на фоне развалин. Про жертвы среди мирных жителей я уже не говорю.
   - Олинду обороняли отряды "Красных волков" и наемники, - словно оправдываясь, говорит Лео.
   - Не знаю, может оно того стоило, - в сомнении отвечаю я, - но мне ваших устремлений не понять. Мы все равно захватили город. Как захватим ваш и все остальные. Мне непонятно, ради чего вся эта бессмысленная оборона.
   - Тут много политики, Ивен. Людей сознательно ставят в такие условия, когда им некуда деться. Ну, а когда они в окружении и огонь уже ведется, им только и остается, что умирать с оружием в руках. Все знают, что имперцы пленных не берут. Поэтому предпочитают умереть за идеи демократии, благо все равно выбора нет, так уж лучше за идею, чем как собака под забором, верно?
   - Не знаю, не знаю... - мне приходят на ум сотни безымянных бедолаг, которые в кромешной темноте среди пыли и грязи стали жертвами мин-ловушек или "котят". Вряд ли они успели подумать, за что умирают. - А в чем тут политика, Лео?
   - Нас поддерживает Союз Демократических планет. И "Тринидад Стил", естественно. Демсоюз готов биться с Императором до последнего солдата революции. Таков у него стратегический план. Воевать чужими руками. Товарищи с компьютерами вместо мозгов готовы поставлять нам оружие и поддерживать нас материально ради слова "Демократический" в названии партии или в содержании лозунга. Если идеи укоренятся и партия закрепится на местности, впоследствии путем денежных вливаний и идеологической помощи ей придадут необходимые "истинно демократические" формы. Ну, а затем, партия разложит общество и подготовит базис для "демократических" преобразований. А еще через какое-то время планета изъявит желание присоединиться к Союзу. То есть, чем больше имперских сил отвлекают на себя повстанцы, тем больше размер социальной нестабильности и масштабы гуманитарной катастрофы. Соответственно, это вызывает еще большую военную и материальную помощь руководству повстанцев, а так же повод для вмешательства в имперские дела под видом оказания гуманитарной помощи вначале, и ввод наблюдателей и "миротворцев" - в случае благоприятного развития ситуации. Как вы сами понимаете, миротворческие силы будут препятствовать "этническому и религиозному геноциду" и фактически способствовать развитию и укреплению "демократических" течений в своей зоне ответственности.
   Я перестаю чувствовать вкус кофе. Все как-то не укладывается в голове.
   - А "Тринидад Стил"?
   - Тут еще проще. "Дюпон" вытесняет их с рынка и стремится взять под контроль их предприятия и Латинскую зону соответственно. Для этого и были созданы несколько политических партий с нелепыми программами, направленными на дестабилизацию обстановки. Дальше предполагался очаг нестабильности, невозможность урегулирования, так как выдуманные партии не способны к диалогу и по сути, являются просто деструктивными образованиями, нарастание межэтнических конфликтов, ухудшение экономической ситуации в Латинской зоне, что еще больше обостряет все противоречия и ведет к социальному взрыву. Затем ввод имперских сил, миротворческая операция и переход заны под имперский протекторат. Потом, соответственно, под единое управление "Дюпон". Ситуацией не замедлил воспользоваться Демсоюз. Ему спешить некуда. Рано или поздно планета сама упадет к нему в руки. "Тринидад Стил", естественно, тоже не сидит сложа руки, с ее подачи в боевые действия вмешиваются хорошо оснащенные наемники, причем не только местные, многие партии перекупаются, создаются новые, Демсоюз выглядит в глазах совета директоров временным и весьма полезным союзником, происходит частичная консолидация интересов, и вот в этой мутной воде ловят жирную рыбу миллионы заинтересованных людей. По обе стороны.
   - А вы к какой из сторон относитесь, Лео? - задаю я провокационный вопрос, хотя давно знаю ответ на него.
   - К заинтересованной, дорогой Ивен. Я просто один из тех, кто ловит рыбку, - просто отвечает он.
   - Приятно, что вы не пудрите мне мозги псевдореволюционной чушью, Лео, - криво усмехаюсь я.
   - Я уже убедился, что для того, чтобы работать с вами, недостаточно красивых слов.
   - А вам хочется со мной работать?
   - Очень, Ивен, - признается Леонардо. - Кроме того, вы спасли мне жизнь.
   - Оставьте, Лео, - отмахиваюсь я. - Разве не вы планировали меня ликвидировать в случае, если ни один из вариантов меня не устроит? Вы ведь профессиональный революционер. Тот же наемник, только грязнее. Те просто воюют за деньги, а вы за деньги отправляете на убой других. Полных придурков, к тому же.
   - Мы все еще не договорились о вариантах, Ивен, - напоминает он.
   - Вы со мной подозрительно откровенны, Лео.
   - Что поделать, дорогой Ивен. Мы в одной лодке, хотите вы того или нет.
   Я вижу, что он действительно искренен со мной. Ну, почти. Мутное нечто, откуда прорастают строго выстроенные мысли собеседника, не располагает к глубокому погружению. Я и не лезу глубже, чем нужно. Не хватало еще с катушек слететь.
   - Мне кажется, - говорит Леонардо, - с вами можно быть только откровенным, Ивен. Верно?
   - Верно, сеньор Лео. Не стоит со мной лукавить. А теперь, перед тем, как мы окончательно договоримся, попросите очаровательную Мари убрать руку с пистолета и приготовить еще этого чудесного напитка. Думаю, готовить кофе ей более приятно, чем стрелять в мужчин.
   - Вы как всегда правы, - задумчиво и с некоторым замешательством разглядывая меня, произносит Лео. - Мария, если тебя не затруднит, приготовь нам еще кофе.
   - С удовольствием, Леонардо.
   Мы понимающе ухмыляемся друг другу.
   - Коньяку не желаете? - спрашивает меня командир "Мангустов".
   - Как вы думаете, Лео, на кой хрен мне лезть в вашу войну, когда я только-только выбрался из своей?
   - Все мы на войне, - философски замечает он. - Причем, на общей. Просто время от времени меняем место службы.
  
   -8-
  
   Революционный отряд "Мангусты" в полном составе, кроме тех, кто сбежал после ареста своего командира или был арестован, переходит на подпольное положение.
   - Нам не привыкать, - заверяет меня Лео. - В этом мы собаку съели.
   Решаю не вмешиваться в дела, в которых ничего не понимаю. Для моей охраны за мной днем и ночью постоянно ходят, наступая мне на пятки, трое громил, увешанных оружием. Кроме непосредственно охраны, им поручено расстрелять меня при попытке к бегству. Капитан Сарамагу - Лео, верен себе - перестраховывается, как может.
   - Хочу познакомиться с бойцами, - требую у него.
   - Тебе стоит только приказать, - следует немедленный ответ. - Ты мой начальник штаба, это вполне в твоих силах.
   - Где я могу увидеть их всех?
   - С этим сложнее. - Лео мнет подбородок. - Видишь ли, в условиях подполья сбор большого количества не то что вооруженных - просто боеспособных мужчин затруднителен. Привлечет внимание стукачей Безопасности или патруля. Обычно мы собираемся численностью не больше ячейки, да и то перед самой акцией. Кроме того, в целях конспирации бойцы одной ячейки не должны видеть бойцов другой.
   - Расскажи мне о структуре отряда.
   - Это товарищ тененте Ян, - представляет Лео своего заместителя по Безопасности. - Он посвятит тебя во все подробности.
   Товарищ Ян, сам как мангуст быстрый, подвижный, с цепкими черными глазками. Пожимаю его руку, словно тугую плеть из колючей проволоки - товарищ Ян запросто может гнуть пальцами гвозди.
   - Рад знакомству, сеньор Ивен, - улыбка его змеиных губ меня не обманывает. Товарищ Ян в момент перегрызет мне глотку, если я хоть на йоту отойду от генеральной линии. Товарищ Ян не нуждается в исполнителях. Если он решает, что член отряда достоин смерти, он просто стреляет ему в затылок. Никто не задает ему вопросов: если тененте решил кого-то расстрелять, то это, ясно-понятно, из-за того, что этот кто-то нарушил революционную дисциплину. Наверно поэтому при его приближении бойцы стараются не поворачиваться к нему спиной.
   - Сеньор тененте...
   Он протестующе машет рукой:
   - Прошу вас - просто Ян.
   - Ян, мне нужно знать структуру подразделения.
   - Нет проблем, тененте Ивен.
   Забыл сказать: на время совместных действий мне присвоено звание лейтенанта. Как при такой схеме присвоения званий в революционной армии остаются рядовые, сержанты и лейтенанты, для меня остается загадкой. Что мешает капитану Сарамагу присвоить себе звание полковника - команданте? Ответ нахожу в мозгах вездесущего товарища Яна. Те, кто платит деньги за участие в акциях, платит их не за дутое звание, а исключительно за обязанности, которые выполняет индивидуум. Будь ты хоть трижды команданте, но если ты заместитель командира отряда, получишь ты всего лишь за звание лейтенанта.
   - Отряд разбит на ячейки, - рассказывает Ян. - Каждая ячейка - самостоятельная тактическая единица, но в полном составе она действует редко. Ячейка состоит из нескольких групп...
   Организация отряда представляется мне вполне разумной. При командире - группа управления, состоящая из нескольких революционных офицеров типа меня или Яна, а также нескольких стрелков - они же посыльные. Ячейки - аналог наших взводов, группы - аналог имперских огневых групп. Отделений нет. Бойцы разбиты по группам согласно специфике. Как правило, в группе от двух до пяти человек. Есть группы подрывников. Снайперские группы. Стрелковые. Группы связи. Пулеметные. Даже тяжелого оружия, но в "Мангустах" таких всего две ввиду дефицита этого самого оружия. Они таскают с собой небольшие 40-мм реактивные гранатометы. По идее, ячейка должна включать в себя по крайней мере по одной группе каждого вида. На практике стрелковых групп всегда несколько, а специальные комплектуются по мере приобретения или захвата необходимого вооружения - его постоянно не хватает. Стрелковые группы вооружены кто чем - от дробовиков до автоматических карабинов и трофейных винтовок. Вместо пулеметов применяются полицейские автоматические винтовки AR-150 с увеличенным магазином и съемными сошками. Своеобразный эрзац ручного пулемета.
   - Расскажите о применяемой тактике, Ян, - прошу я.
   - Я не специалист в военном деле, - извиняется он.
   Еще бы. Тебе бы только в упор из пистолета палить да иголки под ногти загонять.
   - Расскажите в общих чертах то, что знаете.
   - Обычно мы производим нападение из засады. Группы подтягиваются по одной незадолго до начала акции, по одному бойцу, чтобы не привлекать внимания. Действуем мелкими группами. Группы выбираются, исходя из специфики акции. Если надо кого-то взорвать, то участвует группа подрывников и группа прикрытия из стрелков. Иногда групп прикрытия несколько. Особенно тогда, когда после взрыва необходимо уничтожить кого-то, например, солдат, вылезающих из броневика. Тогда еще участвуют и пулеметчики. Если надо напасть, к примеру, на полицейский участок, то сначала подбираются необходимые квартиры с окнами на нужное здание, за полчаса до акции они захватываются стрелками. Потом там садятся гранатометчики и снайперы. Сначала гранатометчики высаживают ворота, потом снайперы не дают высунуться никому из окон, стрелки забрасывают караул гранатами и врываются в участок. Ну, и так далее.
   - Насколько подготовлены бойцы? Насколько хорошо знают матчасть, как часто упражняются в стрельбе из закрепленного оружия?
   Тененте Ян опускает глаза. Ответ ясно читается в его голове.
   - Оружие чистят регулярно, разбирать тоже умеют, - говорит он, чтобы сказать хоть что-то.
   - Ясно, - отвечаю я.
   Куда уж яснее. Патронов постоянно не хватает, стрельбы устраивать негде, стрелять учатся во время редких акций и на макетах, щелкая курками при пустых магазинах. Упор в бою делается на внезапность и на огневую мощь на предельно близких дистанциях. Каждая акция репетируется в подвалах и на пустырях, где старая мебель, камни и пучки бурьяна обозначают укрытия и цели. Рукопашному бою никто не обучен, да и некогда его проводить - акция редко длится больше трех минут. Взорвал - обстрелял - отступил. Зато бойцы сильны в конспирации, скрытном проникновении, просачивании на вражескую территорию. Многие из них родом из трущоб и нижних уровней мегаполисов, это умение каждый из них впитывает с молоком матери. С такой вот кавалерией мне и предстоит поставить уютный городок на уши.
   - Что еще можете рассказать о тактике и особенностях отряда, Ян?
   - Тененте Ивен, вот это может вам помочь.
   "Руководство городского партизана" - читаю я. Все как в нормальной армии. Даже свой аналог Боевого устава есть.
   Открываю первую страницу. Надо же, хорошая непромокаемая бумага. Брошюрка удивительно ладно скроена, такую можно таскать и за пазухой, и в подсумке, ни черта ей не сделается.
   "Городской партизан является человеком, который борется против диктатуры с оружием в руках с использованием нетрадиционных методов. Будучи политическим революционером и горячим патриотом, он является бойцом за освобождение своей страны, другом народа и свободы. Область действия городского партизана находится в городах... Городской партизан характеризуется своей храбростью и решительным характером. Он должен быть хорошим тактиком и стрелком. Городской партизан должен быть человеком большой проницательности, чем он компенсирует тот факт, что он не оснащен в достаточной степени оружием, боеприпасами и оборудованием...". Надо же. Я начинаю думать, что у меня все же что-то получится с этим сбродом. Если честно, даже спортивный азарт какой-то появился.
  
   -9-
  
   Мои сопровождающие промеж собой зовут меня не иначе, как дьяволом. За три дня я затрахиваю их до смерти. В первый же день я решаю избавиться от ненужного балласта. Уж коли мне суждено всюду видеть эти звероподобные рожи, так пусть уж они будут моим личным резервом. Зову их "первый", "второй" и "третий". Плевал я на их собачьи клички. Будут откликаться так, а не иначе.
   - Ты, - упираю палец в грудь первому телохранителю. Кудрявая образина тупо хлопает глазами. - Когда обращаюсь, изволь принять стойку "смирно" и тихо сказать: "Первый, сеньор тененте!". Понял?
   - Э-э-э, нет, сеньор тененте...
   Бью врага его же оружием. Открываю революционный Талмуд. Зачитываю:
   - "...никогда не бояться опасности, вести себя одинаково как днем, так и ночью, не действовать порывисто, иметь неограниченное терпение, оставаться спокойным и хладнокровным в самых плохих условиях и ситуациях..." Понятно?
   Герильос таращит глаза. Если он скажет "нет", я сообщу об этом тененте Яну. Тененте Ян не будет разбираться, в чем проблема. Тененте Ян не допустит, чтобы революционный боец не понимал требования революционного наставления. Ясно вижу - боец боится пристальных глаз Яна больше имперского танка.
   - Итак, "ты"?..
   - Э-э-э-э, Первый... сеньор...
   Я дрессирую их, как крыс. Люди, стоящие у меня за спиной, должны стрелять так, чтобы я был спокоен за свою шкуру. Они должны действовать не думая, и действовать правильно.
   - "Смысл существования городского партизана, основное состояние в котором он действует и выживает, заключается в том, чтобы стрелять. Городской партизан должен знать, как хорошо стрелять, потому что это требуется для его типа боя", - читаю вслух. - Все трое. Каждый день ровно по два часа в подвале учиться целиться и спускать курок. Целиться вот по такому куску бумаги, - я показываю грубо вырезанный из старой газеты силуэт с нанесенными на него черными угольными метками. - Через три дня приму зачет лично. Кто не сдаст - расстреляю. Мое слово верное, клянусь Девой Марией.
   Упоминание святой не оставляет моим палачам шанса. Если человек так клянется, значит так и сделает.
   - Все понятно?
   - Понятно, сеньор тененте, - вразнобой отвечают мои гориллы.
   - Если кто забудет вытащить магазин перед упражнением, лучше пусть сам удавится. Потому как казнь ваша будет ужасной. Я НЕ ПОТЕРПЛЮ НАРУШЕНИЯ РЕВОЛЮЦИОННОЙ ДИСЦИПЛИНЫ! - внезапно ору я в их небритые рожи.
   Бедные мозги, упрощенная модификация - одна извилина, перекашивает от напряжения. Я их непосредственный командир. Я могу карать и миловать. Я могу приказывать. И меня надо застрелить, если я буду действовать неправильно. А как определить, когда правильно, а когда нет? А если выстрелишь не в нужное время? Тогда сеньор Ян выстрелит из своего ужасного пистолета. Или сам этот тененте-дьявол извернется и забьет до смерти. И вообще, как можно выстрелить в революционного командира? Тем более, в такого знающего и грозного как этот. Непонятно... Лучше спросить у него, как и что. Он наорет, но он умный...
   "Так-то, сукины дети. Я вам объясню, что такое дисциплина" - самодовольно усмехаюсь я.
   Совместные действия для привлечения внимания имперской разведки решаем начать с нападений на комендатуры. Запереть врага в его логове. Заставить его держать оборону. Первую акцию назначили на 20 декабря. Время поджимает.
   - Скажите, Лео, ваши бойцы не будут задавать вопросов? Все-таки стрелять по своим придется.
   - Да какие они нам свои, - усмехается он. - Свои - это "Мангусты", а остальные так, конкуренты. К тому же они не разделяют концепцию Радикально-Демократической партии.
   В который раз поражаюсь его цинизму. Ну, да союзников не выбирают.
   - Предлагаю начать с комендатуры на Ареа да Либертаде, - Лео внимательно смотрит на меня.
   Я никогда не был начальником штаба. Не знаю, что надо говорить в таких случаях. Я всего лишь простой сержант, командир отделения, просоленый полевой суслик. Лео ждет моих вопросов. Он не желает действовать наобум. В конце концов, он хочет на деле проверить, чего я стою.
   - Почему именно там?
   - Эта комендатура одна из самых удаленных от казарм наемников. И тамошний район хорошо нами изучен.
   - Я так понимаю, наемники - главная сила при обороне города? Какова их численность? Вооружение?
   - Численность около трех батальонов. Вооружение неизвестно. Могу организовать наблюдение за их казармами.
   - Если это возможно, Лео. И надо бы начать разведку территории вокруг остальных комендатур. Желательно также - вокруг Отделов Безопасности и полицейских участков. Все скрытые подходы, особенности местности, места, пригодные для засад и закладки фугасов, маршруты патрулей надо нанести на карту. Численность охраны, вооружение - тоже. Это реально проделать за месяц?
   Лео достает карту. Раскладывает ее на столе, отодвинув чашки с кофе. Очень неплохой подробный план города. Исполнен также на непромокаемой глянцевой бумаге. В который раз удивляюсь продуманности партизанского оснащения.
   - Думаю, возможно. - Он кивает Яну. - Займись этим.
   Тот молча делает пометку в маленькой записной книжке.
   - Наблюдение не должно привлечь внимания. Бойцы не должны знать, для чего оно организовано.
   Лео смотрин на меня слегка снисходительно. То, что я вижу в его голове, далеко от моих представлений о скрытном передвижении и разведке в городе. Выражаясь простым языком, он в этом собаку съел.
   - Ивен, я ни в коей мере не оспариваю твоей компетенции, но в этой области...
   - Извините, капитан, - не даю ему договорить, горят уши. - Я не учел вашего опыта. Больше не повторится.
   Продолжаем, как ни в чем ни бывало.
   - Что на твой взгляд еще необходимо, Ивен?
   - Численность и состав группы, а так же план боя представлю после того, как изучу объект. Дай мне два часа. Можете достать пару легких минометов?
   - Минометов?
   - Перед началом атаки, минут за двадцать, было бы неплохо организовать незначительный огневой налет в другом конце города. Минометы хороши тем, что могут вести огонь с закрытых позиций и достаточно мобильны. Выстрелов по десять с двух стволов, особенно термитными зарядами, наделают достаточно шуму и отвлекут на себя дежурные силы.
   - До сих пор без них обходились, - с сомнением замечает Ян.
   - У нас нет опыта их использования. Точность стрельбы будет никакая, - поддерживает его Лео.
   - Нам не нужна точность. Нам необходима стрельба по площадям, плюс-минус сто метров, причем с закрытых позиций, чтобы группа могла незаметно исчезнуть. Кроме того, нам все равно понадобится оружие для беспокоящих ударов. Для этого лучше минометов не найти. Ну а минометчика найти не так уж сложно. Наверняка кто-то из вашего резерва примерно знает, как ими пользоваться.
   - Понятно. Сделаем. Ян - займись этим.
   Невозмутимый заместитель снова черкает записную книжку, стараясь не показать своего недовольства. А оно в нем есть. Он мне не доверяет, я для него - чужак и потенциальный враг, за которым глаз да глаз. И никакой я для него не революционный командир. Так, ширма одна. Игра.
  
   -10-
  
   Для акции, я отобрал две группы из десяти наиболее крепких парней, вооруженных автоматическими карабинами, по две группы пулеметчиков и тяжелого оружия, и одну подрывников. Времени мало. Всего несколько дней осталось. Лично проверяю, как бойцы разбирают и собирают оружие. Добиваюсь автоматизма, насколько это возможно в стесненных условиях. Лазерная указка, прикрученная к стволу липкой лентой, указывает мне точку прицеливания. Показываю командирам групп упражнения. Разномастное воинство старательно приседает на колени, выкатывается из-за угла, щелкает курками, целясь в газетные мишени, развешанные по опорным колоннам полутемного подвала.
   - Ты куда на курок жмешь, боец? У тебя не пистолет, у тебя в руках пулемет, точнее, то, что исполняет роль пулемета. Это оружие, которое останавливает врага на дальних подступах. Как ты собираешься стрелять из него стоя? Ты не пастух, ты - революционный боец. Ты должен выпустить очередь во врага, а не в белый свет. Из какого положения я учил тебя открывать огонь?
   - Лежа, сеньор тененте, - потупясь, бормочет кряжистое дитя природы.
   - А ты почему стоя стреляешь? - продолжаю наседать я.
   Остальные с любопытством прислушиваются к нашему разговору. Как ни странно, эти полуграмотные крестьяне проявляют к учебе больше естественного интереса, чем мои морпехи.
   - Дык я это, не успел лечь...
   - Если ты не успел лечь, то прислони ствол к стене возле угла. Толку все равно будет больше. Лучше опоздать, но открыть эффективный огонь, чем со страху выпустить магазин в воздух и подпустить врага. Понял?
   - Понял, сеньор тененте.
   Боец подхватывает ствол и бежит на исходную за угол.
   - Командир пулеметной группы!
   - Здесь, сеньор тененте!
   Я с удовлетворение вижу, как моя муштра приносит плоды. Капрал вытягивается "смирно".
   - Отработать выход пулеметчиков на исходную. Через два часа - занятия по отработке акции. К этому времени пулеметчики должны падать, как подкошенные и вести прицельный огонь, а вторые номера быстро менять магазин и прикрывать тыл. Заодно отработайте эвакуацию раненых. Разрешаю применять физическое воздействие. Выполняйте!
   - Да, сеньор тененте!
   Вскоре я уже слышу смачный шлепок по чьей-то физиономии. Революционные бойцы так и прыгают вокруг меня, выкатываются из-за колонн, перебегают от укрытия к укрытию, учатся прикрывать друг друга огнем, бросают в положенный набок мусорный бак гранаты с вытащенными запалами, волокут на спине раненых. Я хожу среди этой муравьиной беготни этаким средневековым сенсеем. Меня продолжает поражать революционное рвение практически безоружного сброда с кашей из лозунгов в голове. Приходится признать, что мотивация у "Мангустов" - что надо. Вот что делают с человеком неясные обещания светлого будущего и кусок хлеба для голодающей семьи.
   Лео заглядывает в подвал. Стоит в сторонке, наблюдая за тренировками. Чувствую его изумление. Бойцы косятся на него на бегу, подталкивают друг друга локтями, кивают на командира.
   - Работать, работать, не отвлекаться! - покрикиваю я. - Стрелять с близкой дистанции, сближаться, сближаться как можно теснее с противником!
   Ошеломляющий огонь в упор - наш единственный козырь. Стараюсь довести его до совершенства. Лео отзывает меня в сторонку.
   - Минометы купили. Мин мало, всего 30 штук, все осколочные. Термитных не достали.
   - Минометчиков нашли?
   - Двоих. Больше нету. Да и те максимум на что способны - установить миномет в боевое положение.
   - Ясно. Значит так: по три человека на ствол. Наводчик, заряжающий, подносчик. Обеспечь людей. Завтра с утра найди отдельное помещение, займусь с ними. Жаль, что я не минометчик. Но кое-чему научу.
   - Понял. Подготовим. Как тебе бойцы?
   - Лучше, чем я думал. Было бы у меня времени с месяц...
   - У нас всего несколько дней. Имперцы рядом. Ресифи бомбят.
   - Ладно, что-нибудь, да получится, - успокаиваю я капитана, озабоченного скорым прекращением вольной жизни.
   Добытые минометы оказались примитивными гладкоствольными конструкциями калибром 81 миллиметр, собранными, похоже, на тех самых минизаводах по производству "сельхозоборудования", что щедро поставляются Демократическим Союзом. "Дешево и сердито", - основной принцип оружия, производимого для партизан. Вспоминаю все, что знал из базового курса малых артсистем поддержки. Ничего похожего у нас не было, конечно, ротные взводы тяжелого оружия оснащены автоматическими стомиллиметровками на самоходных шасси, но миномет - и на Тринидаде миномет. Принцип действия тот же. Ствол, казенник с бойком, шаровая пята, опорная плита, сошки. Мины с уменьшенным вышибным зарядом для уменьшения дальности. Дальность, очевидно - 3-5 километров. Для нас с избытком. Минимальный угол возвышения - 45 градусов. С увеличением угла дальность падает. Никаких баллистических вычислителей конечно нет. Равно как и дальномера в комплекте. Никакой системы наведения с корректировкой по спутнику, стратосферному наблюдателю или локальному целеуказанию. Ладно. Дальность и направление определим по карте - точность вполне достаточна. Краткая таблица стрельбы выгравирована на верхней части плиты.
   Наводчики - низкорослый толстяк Гинле и худосочный юноша со странной фамилией Лула, наблюдают за мной с некоторой опаской.
   - Справитесь с этими зверями? - спрашиваю их.
   - Надо, значит, справимся, - отвечает Гинле.
   - Если революция потребует - умрем, но справимся, сеньор тененте, - заверяет Лула.
   - Ты вот что, юноша, - гашу я его порыв. - Ты пойди в сортир и удавись там тихонько, коли смерти ищешь. Мне твой прыщавый труп не нужен, мне надо, чтобы эти минометы стреляли куда скажу, ясно?
   - Ясно, сеньор тененте! - вспыхивает ушами пламенный революционер.
   - Подберите себе корректировщиков из групп связи, спросите, кто сам вызовется. Скоро потребуется стрелять не просто так, а в конкретную цель. Неделю даю. А пока начинаем тренироваться. Отрабатываем развертывание в боевое положение. Вы двое - чего уставились? Сюда, быстро. Это ваш командир группы. А это ваш.
   Теперь у Лулы вспыхивают и щеки. Такого неожиданного повышения он не ожидал. Рассудительный Гинле довольно крякает.
   - Не сомневайтесь, сеньор тененте, все будет как надо. Ты, дылда, топай ко мне. Хватай плиту. Да не так, гнилой початок! Спину сорвешь, пес блохастый. Как зовут-то тебя?...
   Поздно вечером моя прилипчивая троица, держась на почтительном удалении, сопровождает меня на конспиративную квартиру. Номер в скромной гостинице - трехэтажном здании, окруженном тропической зеленью. По ночам пальмы уютно шелестят в раскрытое окно своими опахалами. Миленькая смуглая горничная не прочь обслужить меня лично.
   - Сеньор турист желает чего-нибудь еще? - спрашивает она с вежливой улыбкой, складывая руки на животе, что здорово подчеркивает ее красивый бюст за накрахмаленным белым вырезом.
   Горничная вне политики. Она мечтает купить крохотный двухместный автомобильчик. Она привыкла обслуживать богатых постояльцев, а не всяких босоногих скотов, как она называет зачастивших в номера революционеров. В спокойную ночь она не прочь подработать дополнительно. Она не проститутка, Боже упаси! Она просто любит богатых и уверенных в себе мужчин. Приработок даже доставляет ей удовольствие. К тому же делает ближе заветное двухместное чудо с открытым верхом.
   - Спасибо, сеньора, - вежливо улыбаюсь я. - Больше ничего не нужно.
   - Спокойной ночи, сеньор.
   Горничная ничем не показывает своего разочарования. Моя мягкая усталая улыбка волнует ее. Она усаживается за столик в своей каморке и представляет, как этот высокий белый мужчина с грустными серыми глазами целует ей шею. И к черту автомобильчик! Но скромность не позволяет ей сделать первый шаг. И она запирает дверь и оглаживает свои тугие бока. "Жаль, что я не в его вкусе", - думает она с легким томлением.
   Я же вытягиваюсь на просторной мягкой шконке и представляю на ее месте Шармилу. Чувствую ее запах. Тепло кожи. Легкое прикосновение губ. Запах парного молока во время поцелуя. Легкая грусть смешивается во мне с тревогой - как ты там, тростинка моя? Жива ли? Течение крутит меня в диком водовороте событий. Я плаваю, как щепка, то ныряя, то вновь выскакивая на поверхность. Я уже давно не властен над течением своей жизни. Больше всего я боюсь того счастливого дня, когда меня выбросит на берег. Что я буду делать? Сможет ли Шар пойти со мной? Смогу ли я позволить ей это? Хочу ли я этого, наконец? Что ждет нас после того, как мы сползем с постели? Что мы умеем, кроме как убивать?
   - Спокойной ночи, милая, - шепчу я в подушку и проваливаюсь в сон.
  
   -11-
  
   Как говорил когда-то Калина: "первый блин комом". Что такое "блин" я понятия не имею, видимо, что-то из очередной национальной кухни, но что наша дебютная акция вышла комковатой, это точно. Началось с того, что группы выдвинулись на исходные не вовремя. Минометчики уже начали палить в белый свет, как в копеечку, стараясь попасть по зданию городского управления Революционной Безопасности, и отстрелялись успешно, а мы продолжали торчать в подвалах и квартирах вокруг комендатуры, под их далекое буханье, дожидаясь, когда прибудет второй номер одной из пулеметных групп. Все бы и ничего, да только у потерявшегося бойца при себе были магазины к пулемету, а начинать атаку без запланированного прикрытия я не хотел. Наконец, когда ожидание превысило все мыслимые нормы, скрепя сердце я разделил между пулеметами боекомплект второй группы.
   - Огонь с предельно близкой дистанции и только короткими очередями, - инструктирую я приунывших пулеметчиков. - Услышу, что бьете длинными, пристрелю как собак.
   - Ясно, сеньор тененте, - нестройно отвечают они.
   - Вперед, на исходные. На стрельбу с флангов не отвлекаться. Что бы не происходило, ваш сектор огня только перед вами.
   - Сеньор тененте, у второй группы тяжелого оружия проблемы, - докладывает запыхавшийся посыльный из группы связи, - у гранатомета села батарея, стрелять смогут только одиночными и без точного прицеливания.
   - Передай группе оружия, пускай выдвигаются на расстояние 50 метров от ворот. По моей команде - огонь по воротам прямой наводкой.
   Хозяин захваченной квартиры, в которой я расположился вместе с первой группой гранатометчиков, испуганно улыбается мне сквозь неплотный кляп. Сидит в глубине комнаты, скрытый от окна массивным шкафом. Веревки опутывают его, словно диковинный кокон. Убивать его, как это обычно делается при силовых акциях, не стали. Я настоял.
   - Мы и так минометным огнем кучу посторонних покрошим, давайте уж обойдемся без лишних трупов, - заявил я при подготовке.
   - Подумаешь. Лес рубят - щепки летят, - непонятно отвечает Лео.
   - Лео, мы готовим захват города, не забыл? Хочешь, чтобы после прихода имперцев вас отлавливали, как бешеных собак? Я в этом не участвую.
   - Хорошо, убедил, - нехотя соглашается он. - Никаких лишних жертв.
   Я вижу жалость ко мне - мягкотелому имперцу. "Тоже мне - убийцы, - мелькает в его голове. - Мои "Мангусты", вот кто настоящие убийцы. Кровь обновляет прогнившее общество. К тому же нам платят не за справедливость, а за страх и хаос".
   И вот теперь перепуганный до полусмерти хозяин, прекрасно осведомленный о методах революционеров, исходит предсмертным потом и улыбается мне жалко, лихорадочно размышляя - помогут ему свернутые в трубочку акции "Тринидад Стил", которые лежат в тайнике в ножке шкафа, если их предложить мне - неподкупному революционному командиру, или его смерть - решенное дело? Он мучается, борясь с кляпом, и одновременно всем своим видом старается показать - это не то, что вы думаете, сеньоры революционеры, я понимаю правила, только вот пару слов тихонько сказать хочу. И еще он боится на меня смотреть: первое правило террориста - убирать свидетелей, знающих его в лицо.
   - Успокойся и сиди тихо, - говорю в окровавленное лицо - кровь стекает с разбитого лба, куда его приложили кастетом, как только он открыл двери "посыльному". - Тебя не убьют. У тебя алиби, тебя оглушили и связали.
   Он часто-часто кивает головой, не сводя с меня повлажневших по-собачьи преданных глаз. Группа оружия не обращает на хозяина ни малейшего внимания. Щепки. Отработанный материал. Стул, на котором тот сидит, и то более полезен, чем этот перепуганный бифштекс. Расположившись у окна за поваленным набок столом, бойцы с хлюпаньем смакуют холодное баночное пиво, найденное в холодильнике. В головах у них пустая безмятежность. Это их привычная жизнь.
   - Всем группам выдвигаться на исходные, сигнал к началу атаки прежний, - диктую прикрепленному ко мне посыльному. - Давай, вперед.
   Паренек убегает, громко топоча башмаками по ступеням. Засекаю время. Через пять минут начинаем. Как странно, я впервые в жизни командую боем, и вооружение мое - курам на смех, а мандража нет. Спокоен я, как корова на лугу.
   - Эй, Сабао! - окликаю гранатометчика, - хоть у тебя-то все нормально?
   - Я готов, сеньор тененте, - откликается дюжий мужик и высасывает остатки пива из банки.
   - Ну, давай, бери двери на прицел. Как пущу ракету, вышибай их. Потом пару гранат через проем. Помнишь? - кажется, я начинаю заново инструктировать людей. Одергиваю себя. Даже если кто-то запутается, теперь уже поздно.
   - Готово, сеньор тененте.
   Сабао пристраивает трубу на ребре стола.
   - Ну, с Богом, - шепчу я себе тихонько и высовываю ствол в окно. С этой гребаной жизнью поневоле станешь верующим.
   Зеленая ракета с шипением вырывается из подствольника и красиво плывет в высоте, отбрасывая с деревьев дрожащие тени. Сабао тут же хлопает своей трубой. Ему вторит выстрел с улицы. Сорванная взрывом створка ворот с противным скрипом повисает на одной петле. Сабао бабахает еще раз, куда-то в дым. Едкий чад выхлопа валит из окон. Нечем дышать. Скулит и кашляет, задыхаясь, связанный хозяин. Высовываюсь из окна чуть не по пояс, силясь разглядеть что-нибудь в дыму сквозь слезящиеся глаза. Черные тени устремляются к воротам. Бухает граната. Еще одна. Теперь вперед. Вперед! Идиоты! Кто там еще швыряет?! Первые бойцы проскальзывают сквозь дым, и прямо перед ними рвется последняя граната. Крики, чей-то вой. Кто-то пятится назад, схватившись за голову. В воротах - куча-мала.
   - Вперед! Вперед! Быстро! Не останавливаться! Вперед! - ору, кажется, на всю улицу, свешиваясь так, что вот-вот вывалюсь к чертям.
   Меня слышат. Раненого грубо сталкивают с дороги. Черные тени устремляются дальше, через двор.
   - Сабао, последнюю!
   И тут же - хлоп - звон в ушах. Вспышка из дыма в глубине дома. Попал-таки! Тени взбегают на крыльцо. Гранаты в окна. "БУХ! БУХ!".
   - Убью мерзавца, если еще раз кинет позже, - бормочу про себя.
   Пламя выхлестывает из окон. Поразительно - слышу хруст стекла под подошвами. И тут же - очередь. Еще одна, глуше, изнутри. И пошла пальба. Тени исчезают внутри. Представляю, как бойцы сейчас закатывают гранаты и врываются в заранее оговоренные помещения. Вроде все отрепетировано, план дома заучен назубок, каждый знает, куда и как бежать до автоматизма, но все равно на душе неспокойно.
   - Сабао, вниз, на позицию! - и сам бегу, прыгая в тусклом парадном через три ступени. Тройка моих телохранителей топочет сзади. - Связь, не отставай!
   На улице вижу залегшую у стены пулеметную группу. Оглядываюсь: пулеметчик без второго номера тоже на позиции. Парнишка-связной с маху тычется мне в спину, чуть не выронив карабин. Тяжело сопят чесночным духом телохранители. Очереди и взрывы гранат из здания продолжаются. Валит из выбитого окна на втором этаже пена - сработала система тушения. Двор задымлен, не видно ни черта. Ворота, наконец, отламываются и с громким звоном падают на мостовую. Посыльный подпрыгивает от неожиданности.
   - Не дрейфь. Все путем, - громко говорю ему. В полутьме лицо его - белое пятно с черными провалами.
   - Первый! Второй!
   - Здесь, сеньор! - отделяются от стены мои громилы.
   - К воротам! Как выскочит последний из наших, бейте по дверям и окнам, пока не скажу уходить.
   - Не видно ничего - дым!
   - Бейте наугад. Как крикну "прикрытие", так и жарьте короткими. Вперед, олухи! Вперед!
   Верзилы, пригибаясь, трусят к воротам, смешно рыская стволами перед собой.
   Огонь в доме усиливается. Видимо, успел кто-то забаррикадироваться. Весь план летит к чертям. Вторая зеленая ракета взлетает в звездное небо. Ныряю в дым.
   - Связь, за мной!
   За воротами чуть не падаю - запинаюсь о чье-то тело. Стремясь сохранить равновесие, с маху тычусь рукой о палубу. Руку обжигает. Стекло, черт. На крыльце подхватываю под руку командира подрывников - "держись за мной".
   В холле ад кромешный. Хлещет откуда-то вода, сыплют искры перебитой проводки, пыль кругом - дыхание перебивает. Кашляя, натягиваю на рот мокрую маску. В самом центре - дымящий провал в полу с разлохмаченными щепками по краям. Ориентируясь по звуку, тащу свою кавалькаду вперед. Стрельба впереди: группа стрелков с азартом лупит куда-то за угол. Ответные очереди выбивают щепки из косяка.
   - Что тут у вас?
   - В конце коридора сидит, гад! Гранатой не достать его! - откликается ближайший боец и снова палит в темноту.
   - Остальные где? Где остальной караул?!
   - Все там, - боец тычет себе за спину и машет рукой в сторону развороченного дверного проема, - накрыли гранатами.
   - Внимание, отходим! Стрелки, отход! - ору я и толкаю разгоряченных людей к выходу. Дергаю за локти, грубо пинаю по ногам.
   - Уходите, быстро! Время! Где вторая группа?
   - На втором этаже!
   Пули выбивают крошку из стены передо мной. Глаза режет - запорошило.
   - Связь, быстро наверх - всем уходить! Минута на все! Пошел! Подрывник, давай!
   Стрельба стихает. Из глубины коридора кто-то отчаянно хлещет в коридор. Определяю по звуку - два ствола. Кидаю гранату как можно дальше. Взрыв выбрасывает в холл волну пыли и паркетных щепок.
   - Тененте - больше не взрывать, опасно! - не поворачиваясь, кричит подрывник. Весь он внутри наполнен липкой коричневой жижей - страхом. Не сдается, заноза, упрямо продирается сквозь него, заставляя пальцы двигаться плавно и четко.
   Вместе с помощником он колдует над двумя большими пластиковыми канистрами. Осторожно переливает жидкость из одной в другую. Доливает что-то из флакончика. Закручивает пробку. Мягко качает, перемешивая содержимое. Осторожно, не дыша, пристраивает емкость у стены. Совершенно безопасные до этого жидкости превращены теперь в жуткую гремучую смесь. Этакий кустарный бинарный заряд. Топот позади - стрелки тянутся на улицу. Кто-то матерится отчаянно - ногу подвернул в темноте. Кто-то явственно ковыляет, опираясь на ствол, подволакивает ногу - не иначе задело. Подрывник вставляет запал. С хрустом перегибает трубочку.
   - Уходим, тененте! - пригибаясь, осторожно движется к выходу, подталкивая помощника.
   - А ты чего тут? - ору на тень своего телохранителя. - Сказано - все вон! Пошел!
   Высовываюсь в коридор. Даю прощальную очередь. Цевье странно скользит в руках, словно маслом смазанное. За спиной вспарывают стены и двери ответные пули. Из нескольких верхних окон уже выхлестывает пламя. Темнота мелькает яркими красными мазками. Пыль от взрывов почти осела, красные отсветы мечутся вокруг, яркими точками отражаются от окон дома напротив. Кто-то из верхних окон хлопает из пистолета мне вслед, высунув руку вслепую. Отчаянный, сволочь.
   Голова сейчас разорвется от напряжения. Шепчу под нос на бегу, перебирая последовательность действий. "Проверить раненых и убитых. Распределить носильщиков. Пересчитать людей. Собрать оружие. Снять наблюдателей...". В суете как-то не думаю о себе. Эх, дури бы сейчас! Пускаю еще одну ракету. Сигнал к отходу основной группы.
   - Прикрытие, огонь! Прикрытие, мать вашу!
   Мои лбы спохватываются, лупят из-под ворот, не дожидаясь, пока я проскочу. Пуля от неугомонного стрелка сверху вышибает искры из мостовой под ногами. Чуть не задел, сука! Едва успеваю выскочить за ворота, как от упавших створок со звоном рикошетируют пули - автоматчики, не целясь, бьют длинными из окон второго этажа.
   - Группа один, доклад! - кричу на бегу через улицу. Краем глаза замечаю светлые пятна за стеклами дома. Неискоренимое чувство - любопытство! Никакая опасность ему не страшна!
   - Все на месте, тененте!
   - Раненых всех собрали?
   - Всех!
   - Вторая группа! Вторая, черт вас дери! Пабло!
   - Убили Пабло! - кричит в ответ кто-то.
   - Все в сборе?
   - Все вроде. Пабло только нет.
   - Вы что, суки, бросили его?
   Натужное сопение на бегу. После разберемся. Смотрю на часы - четыре минуты. Время. Хозяева города еще не спохватились. Пулеметного огня не слышно. Ну, и чудненько.
   - Прикрытие, отходим! Связь, заслону отходить! Красную ракету! Красную!
   И только успел сказать, как даст что-то по затылку! Ну, подрывники! Ну, постарались! Окна дома надо мной брызжут звенящим водопадом. Сверху дождем сыплются кирпичи и куски черепицы. Часть кирпичного забора осыпается, как песчаный замок. Волна пыли выкатывается на улицу, заполняя все вокруг удушливой пеленой. Здания комендатуры в дыму не видно. Кто где - поднимаемся с земли, сбитые с ног, тяжело тянемся в спасительные подворотни, подталкиваем тех, кто ошалело трясет головой, вытряхивая из ушей несуществующую воду. Комариный писк в ушах. Перестарались с зарядом, черти. Красное сияние с небес тускло раскрашивает пыльную взвесь.
   - Первый! Второй! Третий! - кричу в дым.
   - Тут мы, тененте! - отзываются. Слава Богу.
   Хочется убедиться, что все в порядке. Подождать остальных. Уйти последним. Нельзя. Каждый знает, что ему делать. С моими способностями могу запросто заблудиться в темных подворотнях. Телохранители подталкивают меня, на бегу направляя в нужную сторону. Вой сирен, кажется вокруг нас. Переулки чередуются яркими улочками, наполненными нарядными обывателями. Люди пьют кофе на открытых террасах, танцуют. Большинство смотрят и показывают друг другу пальцами на крыши за нашими спинами, где уже поднимается зарево, поэтому не сразу замечают перебегающих полосу света грязных людей с оружием. Выбегая из очередной арки, чуть не сбиваю с ног высокую девушку в спортивной майке. Аллея просто забита состоятельными людьми, молодыми и не очень, вышедшими на вечернюю пробежку. Город продолжает меня удивлять - война на пороге, бои вокруг, а эти удивительные люди продолжают наслаждаться жизнью, как будто ничего не происходит. "Чертовы обнаглевшие оборванцы" - неприязненно думает упругая сеньорита, морщась от моего потного запаха и возобновляет моцион. Ничто на свете, похоже, неспособно отучить жителей Коста де Сауипе радоваться жизни. В одной из подворотен суем винтовки выступившему из тени человеку. Тот, держа их как поленья, исчезает в темной арке. Наконец, перебежав очередную улицу, тяжело топаем вниз по подвальным ступеням. Первый зажигает фонарь. Спотыкаясь, долго бредем под переплетением труб. Потом быстро переодеваемся, достав мешок с одеждой из трансформаторной будки. Вешаем на место замок на дверях и выходим из подвала уже на соседней улице. Проходим череду дворов. Третий прячется за живой изгородью. Внешнее охранение, на всякий случай. Если что - шумнуть успеет. Поднимаемся к себе, в снятую на сутки временную квартиру. С балкона свисает белая простыня - знак, что все нормально. Скинув грязные ботинки, сажусь прямо на пол. Только сейчас замечаю, что сменная одежда на мне - вся в красных пятнах. Удивленно смотрю на свою кровь, что капает с изрезанной ладони на пол. Из всей акции на ум почему-то приходит только скользкое цевье винтовки.
   - Ну, мы им и дали! Только щепки полетели! - возбужденно говорит Первый, выходя ко мне с банкой пива. Округляет глаза, увидев капли крови на полу. - Вы ранены, сеньор тененте? Сеньор Ян мне голову оторвет!
   - Не боись, не выдам. Руку порезал, только и дел-то. Дай-ка пива.
   Единственное достоинство этой мочи, зачем-то разлитой по банкам, - она холодная. Сделав пару глотков, смачно сплевываю на пол. Черный шлепок, в котором пыли больше, чем слюны, выделяется на чистом нежно-желтом паркете не хуже моей крови. Наконец-то я могу дышать. Делаю еще глоток. Стена в цветастых обоях странно плывет в глазах. А вот и искорки... Реальность опять скручивается в жгут.
  
   На следующий день наблюдатель за одной из комендатур сообщает о задержании патрулем бойца, которого мы напрасно ждали к началу акции. Руфуса, который замешкался и поздно бросил гранату, убив одного и ранив другого бойца, назначают помощником подрывника. Черная работа. Такие долго не живут. Хотя явственно вижу, что он рад. Дешево отделался. Бойцу по кличке Лобо - Волк, который бросил возможно убитого командира группы, товарищ Ян хладнокровно стреляет в затылок. Что самое неприятное в этом, я не ощущаю в Яне никаких эмоций. Ни тебе удовольствия садиста, ни упоения властью, ни гнева праведного. Ничего. Словно он робот. Раз - и раздавил таракана.
  
   -12-
  
   Новый год в Коста де Сауипе - праздник почти священный. На три дня город превращается в рай земной, где нет войн, мафии, бедных и просто несчастных. Отряд "Мангусты", хоть и состоит наполовину из всякого отребья, также не рискует вести боевые действия в святые дни всеобщего праздника. И я устраиваю себе шикарные трехдневные каникулы. С благословения Яна, естественно.
   Молодые обитатели бедных районов тянутся в центр, где можно поживиться в толпе пьяненьких богатых приезжих. Обитатели районов побогаче устремляются на набережные, плавно переходящие в пляжи. Оркестры и оркестрики перекрывают друг друга так, что не слышно собеседника. Рокот барабанов плывет в душистом, благоухающем ночными цветами воздухе. Условно одетые мулатки в бешеном ритме самбы и макулеле вибрируют очаровательными крепкими попками, касаясь обнаженными животами белозубых кудрявых бесов. Волна веселья и беззаботности подхватывает меня и волочет по ночному городу. Пара моих сопровождающих - Первый и Третий, непривычно чистых, выбритых, чтобы не выделяться, одетых в белые шорты и ослепительные майки, едва помнят обо мне, они стреляют глазами в людском море, весело перекрикиваются с продавцами пива и сладостей, толкают друг друга, перемигиваясь с улыбчивыми девушками и с сожалением оглядываются на помосты с танцующими, проталкиваясь за мной следом. Течение несет меня куда-то, и я совсем не управляю своим курсом, меня кружит в водоворотах и вот-вот выбросит на берег. В буквальном смысле, потому что живая гомонящая река выплескивается с набережной на широченный, украшенный разноцветными фонариками пляж и растекается по нему, словно впитываясь в песок. Какой-то шустрый невысокий юноша в толпе пытается лихо сдернуть мой коммуникатор. Операция эта у него отработана до автоматизма. Схватить двумя руками за запястье, одна рука продолжает удерживать клиента, вторая резко рвет гибкий браслет, стягивая полезную вещицу через ладонь. Миг - охотник растворяется в толпе и передает добычу сообщнику. Со мной так не выходит. Настороженное внимание к своей персоне ощущаю задолго до начала события. Словно комариный зуд брони, обнаружившей захват поисковым радаром. Так что уличный охотник успевает схватить меня за руку, но вместо моего коммуникатора получает ощутимый тычок локтем в живот. Следующим движением шлепаю его тыльной стороной ладони по пухлым губам. Удивление и боль отражаются на лице представителя трудового народа, а потом он с криком бросается за мной с явным намерением поквитаться. Мои телохранители ловят пролетария за штаны и весьма чувствительным движением пасуют им в толпу. Возникает заминка, в процессе которой стороны, отдавившие друг другу ноги, вспоминают странные случаи множественных межвидовых сексуальных связей родственников оппонента и его самого с различными представителями животного мира. От слов стороны переходят к делу, и вот уже я забыт, меня подталкивают подальше от катаклизма, а позади уже кипит, расширяясь, настоящая уличная драка, в которой соседствуют и шпана, и почтенные отцы семейств, и революционные полицейские, которые как были, так и остались обычными копами, продолжающими служить в надежде на возвращение старых добрых времен, по привычке проталкиваются к дерущимся со всех сторон, где извиняясь, а где прикладывая непонятливых шоковой дубинкой. На их фуражках эмблема с орлом заменена революционным триколором, и больше никакой разницы я не замечаю. Поддерживая на словах и по приказу начальства новую власть, они стараются не вмешиваться в разборки революционных отрядов друг с другом, предпочитая оставлять это дело на совести революционных комендатур. Они абсолютно правы своей вековой мещанской мудростью - власти приходят и уходят, а полиция остается всегда.
   Пляж окончательно глушит меня грохотом музыки. Юноши, дети, старики, молодые женщины с завлекающе-томными улыбками и солидные корпоративные менеджеры, развязавшие свои клубные галстуки, все самозабвенно отплясывают на песке вокруг оркестровых площадок, часто босиком, разгоряченные, возбужденные, огненные. Они прерываются на пару минут, чтобы хлебнуть ледяного пива или колы тут же, поблизости, у ближайшего передвижного бара, и снова расправляют плечи и закатывают мечтательно глаза при совершенно невозмутимой физиономии, так что становится видно, как бурлит в них сдерживаемая лава желаний. Они так красивы и вдохновенны, что ничуть не ассоциируются с теми угрюмыми озлобленными отбросами, которые живут у нас в Латинских кварталах, но в танце они становятся так похожими на них, и я сразу вспоминаю разнузданный карнавал в Зеркальном, и таких же детей, еще вчера голодных, немытых, а сегодня счастливых и радостных, и людей, которые не имеют других забот, кроме главной - радоваться жизни, и нет у них ни безработицы, ни нищеты, ни счетов за коммунальные услуги, ни нудной череды беспросветных буден. Вокруг на много километров сейчас нет ничего - нет революции, нет политики, нет супружеской верности и измен, нет погибших или пропавших родственников, разграбленных домов, брошенных имений, нет собачьих бегов и торговли сексуальными рабами, сейчас всем плевать на курс тринидадского реала и на очередное поражение сборной города по футболу. Потому как - Новый год, и жизнь продолжается, и она, несмотря на новые законы и рост цен, прекрасна. Грохот и разноцветные вспышки над морем - не огонь нашей артиллерии, это разминаются многочисленные салютные команды, пристреливаясь своими фейерверками к ночному небу.
   По совету своих бодигардов я покупаю у разносчика несколько белых гладиолусов в комплекте с крохотной лодочкой. Лавируя между гуляющими, пробираюсь к воде. Длинные пологие волны облизывают песок у моих ног. Шелест их не слышен - так громка музыка вокруг, и мне жаль, что нельзя просто посидеть в тишине на этом чудесном теплом песке, опустив босые ноги в набегающие волны. Парочка моя все еще рядом, но вот-вот они растеряют остатки революционной сознательности и потеряют меня среди толпы. И что им сейчас гнев Лео или тененте Яна? Новый год! Жизнь прекрасна. Третий уже притопывает ногой в такт музыке ближайшего оркестрика. Первый умоляюще смотрит на меня: можно, сеньор Ивен? И щедро тратит выданную на расходы мелочь - покупает большую бутылку пива и в три долгих глотка из горлышка опорожняет ее наполовину.
   - Надо положить цветы в лодочку и отправить ее в плаванье. Это подношение богине моря - Йеманже, - подсказывает мне Первый, в то время как Третий уже вовсю отплясывает возле ближайшей площадки в окружении юных черноволосых див.
   Пока мой спутник прикладывается к бутылке, я сбрасываю сандалии и по примеру многих вокруг вхожу по колено в теплую воду. Лодочку подхватывает волна. Растворяясь постепенно в темноте, белые цветы светятся крохотными габаритными огнями. Богиня приняла мой дар. Рядом со мной молодая женщина в короткой юбке опускает в море крохотный плотик с такими же гладиолусами и зажженной свечой. Мягко толкает его от себя. Волна поднимает и несет подношение обратно. Женщина вновь подталкивает подарок, и вновь Йеманже дует губки и отворачивается от нее. Женщина не сдается. Она твердо намерена получить счастье в наступающем году. Она вновь и вновь повторяет свои попытки, и легкая досада борется в ней с почти детской обидой на капризную богиню. Она ловит мой взгляд и немного виноватая, совершенно не кокетливая улыбка светится на ее смуглом лице. Я говорю: - Позвольте, сеньора! - и, подталкивая ладонью, провожаю ее плотик дальше в море. Так далеко, что спохватываюсь только тогда, когда вода намочила края моих коротких белоснежных шорт. Покачиваясь и трепеща под легким ветерком, огонек медленно дрейфует в темноту, вливаясь в россыпь своих близнецов.
   Женщина хлопает в ладоши, смеется и шагает мне навстречу. Я не успеваю увернуться от ее напора, как она налетает, словно душистый ураган, и крепко целует меня в губы.
   - Спасибо, сеньор! У вас легкая рука! - говорит она, смеясь.
   Ошалевший от жгучих мягких губ, я неуверенно острю:
   - Должно быть, ваша богиня принимает подношения только от представителей противоположного пола. И никогда - от таких прекрасных конкуренток.
   В мыслях ее только детская радость, ничем не замутненная, и - увы, никакой эротики, во всяком случае, по отношению ко мне. Поцелуй в губы ничего не значит для этой прекрасной смуглой леди-вамп, она просто выразила мне искреннюю признательность и поделилась своей радостью самым естественным способом. Нет никакой надежды на еще одно повторение столь чудесного подарка. Она ослепительно улыбается в ответ на мой комплимент и тут же забывает о моем существовании, выходя на берег, где ее тут же окружает смеющаяся компания.
   Когда я выбираюсь следом, то обнаруживаю, что мои сандалии волшебным образом испарились. Санта-Клаус чудит, не иначе. Оглянувшись вокруг, обнаруживаю, что большинство присутствующих передвигаются босиком. Ну, что ж, невелика потеря. Брожу бездумно, глядя по сторонам, наслаждаясь шелковым песком под ногами. Ласковый пляж льнет к ногам теплым котенком. Радость окружающих постепенно пропитывает меня, смывает сомнения и страхи, жизнь, со всеми ее опасностями, несуразностями и проблемами странным образом перемещается в какой-то не наш, параллельный мир, и мне ее ничуть не жаль. Я даже не замечаю, что мои сопровождающие исчезли в неведомом направлении. Плевать. Я не верю, что в этом мире существуют революционные патрули и Безопасность. Ну, а полиции на меня вообще плевать. Я для нее - просто приезжий, к тому же белый, а значит, наверняка состоятельный. Я пью в минибаре на берегу холодное пиво, на этот раз вполне неплохое, перекусываю каким-то странным произведением из копченых мидий, кажется, и оглушающая музыка уже не давит на мои многострадальные уши вибрирующим прессом. Сидя на жесткой пластиковой лавке, я любуюсь россыпью огней и радостных улыбок. И когда взгляд мой становится задумчивым и отстраненным, а огни начинают двоиться в глазах, на меня накатывает знакомое ощущение. Появляются искорки, сначала редкие, потом их становится все больше, они заполняют все вокруг и шум ночного праздника начинает отдаляться, смываемый рябью перед глазами. "О нет, только не сейчас!" - возмущенно протестую я, и мир вокруг внезапно взрывается. Огонь и грохот вокруг, небо извергает потоки разноцветной лавы, выстрелы сливаются в грохот настоящей артподготовки, но люди не падают на песок в поисках укрытий. Они прыгают и вопят, они обнимаются и целуют друг друга, они пьют шампанское и пиво из небьющейся посуды и сам я обнаруживаю себя стоящим по щиколотку в воде с бутылкой вина в одной руке и прозрачным пластиковым бокалом - в другой. И женщины вокруг целуют всех на счастье, и мужчины обнимаются, и - "Feliz Ano Novo!"* - меня обнимает и целует какое-то волшебное создание - очаровательная девушка, почти ребенок, она упруго прижимается ко мне своими остренькими грудками, повисает на шее, я с удовольствием отвечаю на поцелуй, и она бежит дальше.
  
   * Feliz Ano Novo! - С Новым Годом! (искаженный португальский)
  
   А ко мне устремляется полногрудая дама лет сорока и тоже с жаром целует...
   - Feliz Ano Novo! - говорю ей, переводя дух, и она смеется, и ерошит мой ежик на голове.
   И потом я сам, осмелев, обнимаю и целую каких-то совершенно отвязных полуобнаженных красавиц, и их мужья и парни хлопают меня по плечам и белозубо смеются. И я понимаю - это Новый Год, он наступил, и толпа вокруг извергает радость, искрящееся нечто сводит меня с ума, потоками разливаясь в воздухе. А потом новая волна фейерверков взрывается над головами и сыплются потоки разноцветного огня с крыш отелей, и люди счастливо воют в каком-то вселенском экстазе, и губы мои вскоре немеют без должной тренировки от жгучих прикосновений таких женщин, каких можно увидеть лишь в сладком сне. Я пьянею без вина, но и вино пью, как воду, и мне кажется, если я узнаю, что умру завтра, то не расстроюсь ничуть - я впервые по-детски, беззаботно счастлив. И горькая капля яда, ненависти примешивается к моему безоблачному небу. Я готов порвать на куски всю ту шваль, что затеяла революцию во имя банальных денег, и ту рвань, которая верит идиотским революционным призывам, и все они вот-вот ворвутся и разрушат этот Эдем, этот остров радости и чистоты, оплот игривых и сексуальных богов, и мне отчаянно хочется помешать им, но я не знаю как, потому что я не хочу насилия, оно чуждо мне сейчас. И я снова пью вино и желаю всем революционным патрулям в округе: просто умрите от счастья, сволочи. Будто в ответ на мой призыв я слышу характерный утробный вой пикирующего беспилотника, он где-то рядом, но его трудно, практически невозможно увидеть в темноте, реактивные выхлопы срывающихся с его подвесок ракет чертят ночное небо белыми гребенками и далеко за домами я вижу яркие вспышки - имперская армия проверяет ПВО наемников. Никто вокруг не замечает налета - музыка маскирует гром, а сполохи салюта не дают выделяться зареву от горящих казарм. И праздник продолжается. Но вино уже становится кислым, рот вяжет от его терпкого вкуса, женщины становятся все на одно лицо и я бреду в каком-то отупении, и проклинаю своего жестокого бога - бога войны, что испортил мне самый светлый праздник в моей жизни. И щемящая грусть поселяется внутри. Я беру еще бутылку виноградного, босая мулатка с распущенными особым образом длинными волосами прикладывается к моим мокрым от вина губам и смеется заразительно, и я целую ее со всей своей белой незрелой страстью, и вместо ее губ чувствую губы Шармилы.
   - С Новым годом, тростинка моя, - говорю я, и мулатка охотно угощается вином из моих рук, а потом бросается в водоворот танцующих и растворяется в нем.
   Я с удивлением обнаруживаю, что у меня даже не украли деньги из нагрудного кармана, хотя подчистую вытащили мелочь и ключи от квартиры из карманов шорт, и удобно устраиваюсь на открытой террасе какого-то ресторанчика, увитую лозой, нисколько не стесняясь своих босых ног, испачканных песком - тут все такие. Я вижу поджарого сильного мужчину моих лет, что мягко улыбается мне из-за соседнего столика. Как только я занимаю столик, он поднимается и неторопливо подходит ко мне. Все его движения выверены и неспешны.
   - Вы позволите мне присесть ненадолго, сеньор? - вежливо спрашивает он, и я мгновенно настораживаюсь и быстро оглядываюсь вокруг, с трудом напрягаю мои затуманенные мозги, и то, что я вижу, убеждает меня, что я сплю. Ибо этого не может быть.
   - Садитесь, майор, чего уж там. Простите, что не называю вас сэром. Очевидно, это было бы нарушением конспирации, - говорю я. - Хотите вина?
   - Не откажусь, - говорит мужчина, тщательно скрывая свое изумление, и делает знак официанту.
   Я молча рассматриваю его узкое волевое лицо. Серые глаза. Резкий подбородок. Расслабленная поза, за которой прячется скрытая сила. Он не один. Его прикрывают. Двое за столиком у входа. И он совершенно не боится меня. Не опасается окружающей обстановки. Он изучает меня в ответ. Совершенно спокойно и не маскируя намерений. Отмечает мой возраст. Сильные плечи. Линию подбородка и ширину лба. Ему нравится огонек ума в моих глазах. Надо же - никогда бы не подумал про себя такого. Перебрасывает в уме варианты признаков, по которым я смог его опознать. У него ничего не сходится. Ему это сильно не по душе - он привык контролировать ситуацию.
   - Не знаете, с чего начать разговор? - подбадриваю я.
   - Да нет, просто гадаю, тот ли вы человек, что охмурил мою наивную крошку Шар, - неискренне отвечает Генри О'Хара, майор военной разведки. Отец Шармилы.
   - Именно тот, Генри. Вы позволите мне вас так называть?
   - Да чего уж там. Давайте, Ивен. Новый год, все-таки.
   Я разливаю вино и поднимаю бокал.
   - С Новым годом, Генри!
   - С Новым годом.
   Мы звонко сталкиваем бокалы. Волна радостных криков доносится сквозь музыку - новые букеты огней распускаются в полнеба.
  
   -13-
  
   - Я попытаюсь облегчить вашу задачу, Генри, - довольно развязно говорю я. Вино расслабило меня до состояния сырой глины. - Вы ведь сюда не о вашей дочери поговорить пришли. Времени у вас - кот наплакал, следовательно - "горячий" подход, прямая вербовка, побудительный мотив, скорее всего - страх наказания за убийство некоего человека, убивать которого мне не следовало. Кроме шантажа, видимо, значительную роль будет играть ваш статус человека, являющегося родственником женщины, которую я люблю. Это здорово стимулирует доверие, верно? Закройте рот и улыбнитесь, Генри. Где ваша хваленая выдержка, черт вас возьми!
   - Не знал, что программа подготовки в Корпусе затрагивает такие сферы, - наконец, говорит Генри.
   Он берет себя в руки и улыбается открытой улыбкой поверх бокала, глядя мне в глаза. Но вот незадача, я вижу, что улыбка эта - просто часть правил установления контакта. К тому же он элементарно тянет время, заново выстраивает линию разговора, так некстати разрушенную моей непосредственностью. Он лихорадочно перебирает в памяти данные моего досье, я удивляюсь мимолетно - ого, сколько насобирали! - тут и мой послужной список, и характеристики непосредственных командиров, доклады службы наблюдения СБ, перечень негативных контактов и медицинские показатели, описание склонностей и способностей, полицейские досье и материалы уголовного дела, здесь же сведения о всех женщинах, к которым я когда-то так или иначе прикасался, о друзьях, знакомых, о семье. Подробно описываются круг моих контактов во время, до и после службы, мои привычки и пристрастия, сорта пива, которые я употребляю, состояние моих финансовых дел и даже протоколы судебных заседаний с моим участием. Я поражен даже не тем, каков объем энциклопедии, посвященной моей вполне серенькой персоне, а тем, как обычный в общем-то человек смог за сутки переварить бескрайний океан информации. Эта способность и колоссальная работоспособность собеседника вызывает во мне невольное уважение. Сейчас О'Хара уже сомневается в своем прежнем выводе о возможности моей вербовки. Я даже вижу крючок, которым он собирался меня зацепить - убийство офицера. Беда этих господ - обладая прорвой информации об объекте, они не могут хотя бы попытаться отойти от заученных схем. Их улыбки, доверительный тон и внешняя респектабельность не более, чем следование раз и навсегда утвержденным правилам игры в кошки-мышки. Дьявол тебя подери, майор, да будь ты просто человеком - скажи, что тебе надо, и для чего, и как это сделать, и я расшибусь в лепешку, чтобы помочь такому парню, как ты! В конце концов, ты единственный, кто сейчас может помочь мне выбраться из этой задницы! И майор удивляет меня. Потому что вдруг говорит то, что думает.
   - Моя крошка не зря выбрала вас, Ивен. Теперь я вполне понимаю ее, - произносит он и сует в рот тонкую сигарету. - Курите?
   - Вы же знаете, что нет, - усмехаюсь я. - По-моему, в моем досье это зафиксировано. А вы вовсе не зеленый новичок, который пропускает такие сведения.
   - Да бросьте вы ерничать, - он прикуривает от массивной дорогой зажигалки. Глубоко затягивается и выпускает в потолок ароматный дым. - Моя девочка всегда отличалась нестандартными поступками, - делится он. - Сначала переезд на эту дыру - Шеридан. Потом - офицерская школа. Венец всему - связь с вами, вызов окружению, нарушение табу, карьера псу под хвост, причем с риском для жизни. Скажите, дружище, у вас это серьезно?
   - Вы меня удивляете, Генри. Разве вы тут для того, чтобы поговорить с будущим родственником?
   - И все же. Строго между нами. Я понимаю, Шар очень привлекательна сексуально и дело может быть только в этом...
   - Да нет, Генри. Дело вовсе не в этом. Точнее, не только в этом.
   - Значит, серьезно, - подводит он итог.
   Мы молчим некоторое время. Пьем вино и любуемся условно одетыми красотками, заразительно смеющимися в компании пары отвязных мачо с золотыми цепочками поверх теннисных рубах. Генри явно прошел курс омоложения, средства позволяют - вид молодых аппетитных тел будит в нем далеко не отцовские желания. Старый ты жеребец, майор. Мы смотрим друг на друга и понимающе улыбаемся. Натура разведчика неистребима - несмотря на искренность, он краем сознания фиксирует, что контакт установлен и можно переходить к делу.
   - Хочу поговорить с вами откровенно, Ивен, - начинает он.
   - Ну, никак не можете без штампов, Генри! Давайте уж, выкладывайте, что вам от меня нужно, и покороче. Я вовсе не настроен вас динамить.
   - До меня дошли сведения о несколько нестандартном поведении одного из местных отрядов. Анализ показывает, что это не обычная партийно-уголовная борьба.
   - Продолжайте. Или перейдем на вашу конспиративную квартиру?
   - Нет, тут вполне безопасно. Итак, некий отряд поставил себе целью дестабилизацию обстановки в городе. Разрушение системы обороны изнутри. Правда, не совсем ясно, как этот отряд справится с наемниками - главной действующей силой, но в целом цель вполне благородна. Очевидно, таким образом руководство отряда пытается привлечь внимание со стороны Имперских сил.
   - Пока интересно. Продолжайте, пожалуйста.
   - Кроме того, - О'Хара снова глубоко затягивается, - организацию акций, тактическое руководство отрядом обеспечивает неплохо подготовленный человек. Видимо, вы. Определенно вы. И я хочу задать вопрос этому человеку: чего на самом деле он добивается и не могут ли наши планы взаимопересекаться? К обоюдной выгоде, естественно.
   - Ну что ж, Генри, ставлю вам "отлично". Впервые вижу шпиена, который способен казаться нормальным человеком. Шармила очень похожа на вас, - кажется, я начинаю получать удовольствие от возможности изъясняться ничего не значащими обтекаемыми фразами.
   - Ну-ну. Не перегибайте палку, юноша.
   Генри вполне может помочь мне, а может и в момент сдуть меня с лица земли, если я покажусь ему чрезмерно осведомленным.
   - В целом вы все верно описали. И цели у нас одни. Первой цели мы достигли - вы вышли на меня. Странно, что не на командира отряда.
   - Мне показалось, что с вами мы быстрее найдем общий язык, - признается майор.
   - Вы не поверите - мне хотелось бы остаться в памяти этих женщин, - я с улыбкой киваю на красавиц вокруг, - великим альтруистом. Спасти город от того, что я видел в Олинде. Ну, и вытащить свою задницу из огня, естественно. От вас я жду программы совместных действий. Красивая высадка десанта в город, занятый своими дрязгами, захват ключевых точек - что может быть лучше?
   - Что-то подобное я и предполагал, - признается майор. - Наша сторона тоже заинтересована в сохранении города. Он ценен сам по себе. К тому же, у меня есть что вам предложить в обмен.
   - Да ну? - притворно изумляюсь я. - Неужто все забудут про геройскую смерть лейтенанта Бауэра?
   - Вы или полный отморозок, Ивен, или у вас прирожденный талант разведчика. Так легко заявлять об инциденте, который гарантированно поджарит вашу задницу... - задумчиво щурится майор. - Довольно странно, что такие качества не отражены в вашем досье. Но, тем не менее, я действительно помог бы разрешить это недоразумение. К тому же, мне представится случай в кои-то веки сделать Шар подарок, от которого она не сможет отказаться.
   - С чего начнем, Генри?
   - Со связи, естественно. Вот, возьмите, - он протягивает мне зажигалку. - Останетесь один - приложите к загривку и нажмите вот тут. Данные будут переданы на ваш чип. Там все: места, где будете оставлять донесения, данные об отрядах, которые вам трогать не нужно, ну и еще по мелочам. Потом поставьте зажигалку в пепельницу - она сильно нагреется на некоторое время. Дальше можете пользоваться ею как простой зажигалкой. Все необходимые данные от меня будете получать прямо на свой чип. Технология проверена и надежна. Ну что, еще вина? Новый год, все-таки.
   - С удовольствием, Генри. Знаете, терпеть не могу родственников своих женщин.
   - Знаю, - усмехается он.
   - ...Но знакомству с вами я рад. Честное слово. Возможно, просто обстоятельства так сложились.
   - Возможно, - улыбается майор, - но все равно, добро пожаловать в команду, Ивен.
   Я задаю давно мучающий меня вопрос:
   - Генри, а как вы на меня вышли? - и читаю ответ до того, как он обретает форму слов.
   - Очень просто. Половина сотрудников этой их бутафорской Безопасности работают на Демсоюз, половина - на нас. Когда начальник местного отделения в панике вышел на связь и потребовал, чтобы мы обеспечили ему неприкосновенность от лап начальства ввиду их осведомленности о некоторых его делишках, я быстро выяснил, откуда дует ветер. Сопоставил факты. Сверил донесения. Представляете, как я был удивлен, когда узнал, что вся эта буря в стакане - из-за вас? Вам повезло, что вы познакомились с Сарамагу. Могли подохнуть ни за грош.
   - Ну, уж нет, Генри, - довольно скалюсь я. - Только не я. Я везучий.
   - Ну-ну, - недоверчиво бурчит "папочка".
   - Кстати, Генри, не видели моих телохранителей?
   Он презрительно хмыкает. Кривит губы в усмешке.
   - Телохранители, мать их... Не смеши меня. Один сейчас спит на песочке возле площадки "Эстрелла прайя". Метров триста по берегу на восток. Узнать легко, у них фонарики в виде большой неровной звезды. Не надо было смешивать наркопиво с алкогольным. Второй сейчас накачивается ипиокой у мини-бара где-то возле танцпола "Пес брилхантес". Ты-то чего волнуешься за этих олухов?
   Прикладываюсь к бокалу. Не чувствую вкуса. Искорки возникают в ночном воздухе. Кажется, я начинаю привыкать к этим странным перемещениям во времени. Рябь накатывает цветной волной.
  
   -14-
  
   Можно сказать, что Лео доволен. Некоторая его нервозность понятна: его беспокоит то, что все контакты с отрядом производятся через меня. Но в остальном, все идет как надо. Деньги он теперь получает от дочернего банка "Дюпон", оружие и боеприпасы у отряда в достатке, больше не надо считать патроны перед началом акции и устраивать нападения на патрули в погоне за очередным стволом. Мы даже парой портативных огнеметов для зачистки зданий обзавелись. Очень удобная штука в закрытом помещении. Будущее Лео теперь если не светло, то, во всяком случае, и не так беспросветно, как во время нашего знакомства.
   За прошедший месяц многое изменилось. Коренные горожане больше не смотрят на революционные патрули как на досадное недоразумение. Их легкое презрение к красным повязкам сменилось глухой враждебностью. Пока эти деревенские оборванцы и отребье из трущоб Сан-Антонио просто бродили по улицам, цеплялись к женщинам и гадили в темных углах, их брезгливо терпели. Теперь же, после того, как город погрузился в хаос ночных нападений, перестрелок и взрывов с множеством жертв среди населения, все изменилось. Революционная Безопасность и патрули устраивают массовые облавы в поисках подрывных элементов. С ростом количества и масштабов диверсионных акций увеличивается и масштаб облав и обысков со стороны революционных властей. Новые хозяева испытывают на себе последствия подрывной тактики, которую когда-то с успехом применяли сами. Репрессии набирают обороты. Озлобленные и часто перепуганные "бойцы" загребают в комендатуры всех и все. Количество ограбленных, избитых и изнасилованных в результате таких облав приводит к тому, что революционерам попросту объявили войну. Мафия, уличные банды, портовые профсоюзы, даже респектабельные торговцы и лавочники, потерявшие доходы из-за исчезновения туристов, объединяются в некое подобие боевых дружин и при финансовой поддержке бизнес-элиты города теперь уже без нашего участия поджигают дома, где живут революционные боссы. Патрули постепенно исчезли с улиц. Днем все делают вид, что ничего не происходит, но с наступлением темноты патрули отходят от комендатур не далее, чем на квартал - дальше опасно - из любой подворотни может прозвучать выстрел или прилететь бутылка с бензином. Снабжение города ухудшилось. Имперцы охватили город полукольцом. Попытки властей организовать карточную систему потерпели крах. Владельцы магазинов и лавок попросту попрятали продукты и продолжали продавать их через хорошо охраняемую сеть уличных распространителей. Вооруженные отряды то и дело вламываются в подпольные склады с продуктами, но теперь уже не для поддержания законности - они их попросту грабят, поддерживая таким образом свою систему довольствия. Каждую ночь мы обстреливали очередную комендатуру. Часто даже две. Лобовых атак больше не предпринимаем - комендатуры теперь превращены в мини-крепости с окнами, заложенными мешками с песком и с минами и колючими заграждениями на подходах. Кроме нашего, в городе действует еще два подобных отряда, завербованных имперской разведкой. Теперь уже патруль не выходит на маршрут с численностью меньше десяти человек. Дезертирство из революционных отрядов постепенно превращается в водопад из перепуганного и озлобленного отребья. Бывших товарищей часто находят удавленными - спрятаться на окраинах, подконтрольных мафиозным кланам, проблематично. Достается и наемникам. Они по-прежнему остаются единственной действенной силой. Беспокоящие минометные обстрелы их казарм стали правилом. Десяток выстрелов из пальмового скверика или двора особнячка - и расчет благополучно рассасывается в подворотнях и переулках. Со временем мы начали практиковать тактику засад, и расстреливать из пулеметов и базук отряды быстрого реагирования, спешившие на выстрелы, выбивая их практически подчистую, так что обстрелы теперь проводились нами очень обстоятельно. Все окрестные улицы вокруг казарм наемников и их укрепленных районов превратились в залежи замаскированных самодельных мин. Дворники и коммунальная служба объявили забастовку и прекратили работу по всему городу после того, как несколько человек погибли при попытке убрать валявшиеся на тротуаре кирпичи или кучи грязных тряпок. Вонь мусорных баков еще больше подстегнула и без того озлобленное население. Стрелять в комендатуры и патрули начали уже и днем.
   Еще через месяц революционные силы передвигались по городу только большими отрядами. По ним беспрестанно били снайперы, управляемые фугасы разносили припаркованные на их пути старенькие легковушки, мобильные отряды хлестали по ним из пулеметов в упор, высовывая стволы из окон пролетающих на полном ходу автомобилей. Революционные силы перешли на казарменное положение. Мы заперли их в комендатурах и укрепленных административных зданиях. Полиция устранилась от процесса и теперь демонстративно ловила только уголовников и мелких жуликов, вылезших из окраинных трущоб в надежде поживиться под шумок. Красная повязка теперь не спасала грабителя, и если выдавался случай, копы с удовольствием арестовывали мелкие группы революционеров, отбившихся от основных сил, применяя оружие на поражение при малейшей возможности. Впрочем, задержанные все равно скоропостижно умирали в камерах от острой чахотки или внезапного сердечного приступа. Глядя на посиневшие лица и вывалившиеся изо рта языки, полицейские медицинские эксперты только качали головой, подписывая заключения о смерти.
   Теперь уже сматывают удочки не просто рядовые герильос. Тайком оставляют свои посты и, переодевшись в рванье, набитое драгоценностями, уезжают старшие сотрудники Безопасности, руководство полиции, революционной мэрии. Оставшиеся трясутся возле своих сейфов в глубине казарм и комендатур.
   И вот настал день, когда наемники подожгли свои казармы и начали отход из города. Ощетинившись стволами, они двигались по всем правилам - разведка на колесных мотоциклах, моторизованный авангардный отряд, саперы, основные группы и обозы, фланговое и арьергардное охранения. В них не стреляли на этот раз - просто издевательски свистели из окон. Они уходили на Северо-Запад - шоссе на Нью-Салвадор было услужливо оставлено открытым. Но имперской авиации не удалось поживиться - в западном предместье наемники подожгли и бросили всю технику и растворились среди домишек, мелкими группами просачиваясь через перелески в джунгли.
   Мы уже перестали менять квартиры каждую ночь - город практически наш. С относительным комфортом я устроился в отеле "Копакабана" под надежной охраной целой стрелковой группы. Я хожу на службу, как на посменную работу. Буднично и без страха. В отсутствии постояльцев персонал отеля рад и таким клиентам, как мы. Единственное неудобство - вот уже пару недель нет горячей воды и обед из простой овсянки в ресторане стоит дороже прежнего банкета, но мне плевать - я счастливый обладатель имперской наличности, что регулярно поставляет мне служба майора О'Хара. Каждую ночь после возвращения из очередной стычки, я снимаю стресс и напряжение посредством жарких объятий черноволосых бестий с восхитительно мягкими губами. Посредством этих объятий я пытаюсь передать Шармиле свою страсть и любовь. И крепкозадые смуглянки с благодарностью воспринимают мою искренность, удивляясь самим себе и еще больше - необычной для белого страстности.
   И все-таки я продолжаю чувствовать себя неуверенно. Как-то подозрительно хорошо все идет. Весь мой скудный опыт гласит - если сейчас тебе спокойно - жди беды. Жизнь солдата - сплошные качели. Если не наступил на мину в патруле, не торопись радоваться - завтра снайпер прострелит тебе ногу. Если нарвался на засаду, не падай духом - завтра подвезут свежий сухпай и даже пиво. Убили товарища у тебя на глазах - ну что ж, тем больше шансов за то, что пиво окажется холодным. Я привык быть суеверным. На войне суеверие не самый большой недостаток. Если тебя пнули, - не беда, радуйся, что не сломали ногу, если же пинка удалось избежать, смотри под ноги - где-то тут должна быть свежая куча. Может быть, я потому и жив до сих пор. Дурные предчувствия копятся внутри меня в холодный ком.
   И вот, наконец, на мой чип падает распоряжение.
   "Приступить к выполнению плана "Снегопад". Блокировать объекты номер шесть, семь и девять и любыми доступными средствами удерживать находящиеся в них силы до подхода дружественных сил", - гласит мыслеграмма.
   "Началось, твою мать", - думаю я и срочно связываюсь с Лео. Все то время, пока идет соединение, я витиевато и бездумно матерюсь себе под нос, раздувая злость назло мерзкому холодку в животе.
  
   -15-
  
   Рано утром, в четыре часа, отчаянно зевая, мы выползаем из своих нор и открыто собираемся на позициях. Чтобы отличаться от революционеров, на наших руках белые повязки. Впрочем, разъяренным жителям все равно, кто мы. Для них мы такие же бандиты, что и с красными повязками. Та же шваль, которая разграбила, загадила их город и распугала богатых отдыхающих. Поэтому от греха подальше передвигаемся отрядами покрупнее. Над городом уже вовсю трещат выстрелы, звуки доносятся со всех сторон, вот откуда-то начинает хлопать миномет, потом, словно примериваясь, стучат короткие очереди ручных пулеметов. К моменту, когда мы выбиваем выстрелами двери квартир близлежащих к нашим объектам домов, очереди и взрывы вокруг гремят непрерывно.
   Наша комендатура на Руо до Банко - бывшая трехэтажная школа из потемневшего от времени и солнца кирпича. Подходы заставлены примитивными противотанковыми "ежами", сваренными из обрезков рельсов от городских трамвайных путей. Сплетения колючки превратили проходы во двор и заборы в уродливые колючие страшилища из фильмов ужасов. Из окон верхнего этажа сквозь разнокалиберные мешки с песком торчат пулеметные стволы. На заборе грубо намалеванная надпись: "Не подходи - мины!" Двор пуст. При первых звуках стрельбы комендатура изготавливается к бою. Бухает тяжелый фугас где-то слева - революционеры подрывают заранее установленную в доме напротив мину. Саперы прохлопали подарок. Еще один взрыв. И еще, теперь уже справа. Словно почувствовав последнюю схватку, герильос хоронят под обломками готовых к бою врагов вместе с десятками обывателей. Жутковатое ожидание взрыва витает в воздухе. Господи, не дай мне сдохнуть, как крысе! Господи, только не в этом клоповнике! Господи... БАММ! Пол уходит из-под ног. Бесшумно падает с потолка люстра. Вылетают стекла. Двери вываливаются из пазов и замирают, перекосившись, как в картинке из комиксов. Отряхиваю пыль от осыпавшейся штукатурки. Стоять непривычно, но можно. Пол перекосило. Наша часть дома устояла. Бойцы у окна поднимаются на четвереньки, плюются пылью, отряхивают оружие. Губы их шевелятся - благодарственная молитва.
   - "Мангустам", здесь Старший-три. Группы два, четыре и пять, доложить о потерях, - говорю в коммуникатор.
   - Группа пять. Дом обрушился, ничего не видно, пыль кругом, остались минометчики и пулеметы на улице - отзывается кто-то срывающимся голосом.
   - Группа два. Сильный взрыв, много раненых. Командира засыпало.
   - Группа четыре. Пару человек засыпало, остальные целы.
   - Внимание, группам два, четыре, пять. Старшим групп принять командование, доложить.
   Бой еще не начался, а от моего авангарда уже здорово убыло. Хорош, нечего сказать. Мог бы и догадаться, что товарищи не идиоты и жить хотят. Я бы именно так на их месте и поступил. Теперь придется импровизировать на ходу и попотеть. Отчаявшиеся осажденные могут рискнуть на прорыв и запросто пробиться из города. Остановить их некому, все силы задействованы. Если же они имеют остатки централизованного руководства и связь - то прорвавшаяся группа легко прорвет кольцо окружения вокруг какого-нибудь соседнего объекта. Хотя это вряд ли - как только революционеры вырвутся из мешка, то скорее всего, постепенно начнут бросать оружие и расползаться по щелям.
   - Группы два, четыре, пять. Снайперов на позиции. Огонь по пулеметчикам. Минометам открыть огонь. Группы два и пять - пулеметчикам внимание на ворота. Бить по любому шевелению.
   Не успеваю договорить, как уже свистят мины и со звоном лопаются одна за одной с большим перелетом где-то за деревьями. Пулеметы революционеров открывают бешеный огонь по своим секторам. Пули с противным треском дырявят массивный шкаф позади меня. Обрушивают пласт штукатурки. Кирпичная крошка летит от окна.
   - Слышь, Барбос, это Масляный, давай ближе один, - слышу из коммуникатора подобие корректировщика. Мины снова свистят, и одна из них удачно бьет в верхний край бетонного забора, выбив в нем здоровущую дыру.
   - Лево чуток, Барбос! - кричит корректировщик и снова - "Вжи-и-и-и-и-бум-бум".
   - Так держать, Барбос! Дай зажигалок! - свист и грохот в ответ. Размеренное буханье перекрывают пулеметный огонь. Бой разгорается и идет своим чередом.
   - Ой! - вскрикивает совершенно по-детски гранатометчик у крайнего справа окна, словно его шершень в шею укусил, и что-то разглядывает на себе удивленно. И, привалившись к стене, так и остается сидеть с выражением крайнего удивления в стекленеющих глазах. Кирпичная пыль курится над его головой красной дымкой.
   - Группы два, четыре, пять. Гранатометчикам, огонь по окнам. Смена позиции после каждого выстрела, - и второму номеру убитого, который лежит под соседним окном: - Чего разлегся? Хватай трубу и бей по окнам, лапоть!
   Слово "лапоть" мне очень нравится. Я не знаю его значения, но вот поди ж ты, прицепилось откуда-то. На мгновенье высовываю нос в разбитое окно и тут же ныряю обратно. Во дворе красивыми брызгами горящего фосфора рвутся зажигательные мины. Одна удачно падает на крышу комендатуры и вскоре оттуда уже поднимается столб черного дыма. Умолкает один пулемет - четко слышу нарушение ритма ответного огня.
   - Группы два, четыре, пять! Всем стрелкам, беспокоящий огонь! Пулеметчики, не вмешиваться - внимание на ворота!
   Гранатомет рядом со мной хлопает оглушительно, заполнив комнату вонючим выхлопом и пылью. Высовываюсь на мгновенье - вспышки сквозь дым на фасаде.
   - Меняй позицию, - кашляя от пыли, кричу гранатометчику. - Не зевай!
   Выкатываюсь на перекосившуюся лестницу, закрывая нос рукавом. Моя троица вся тут. Внизу беспокойно топчется резерв - группа стрелков. Гранатометчик, молодой дюжий мулат, неуклюже толкается в соседнюю дверь.
   - Отойди, деревня! - важно говорит ему Первый и парой выстрелов из дробовика сшибает дверь с петель. - Вот как надо, - скалится довольно, ожидая похвалы.
   Оставшийся без командира гранатометчик перепуган до усрачки. Ноги у него как ватные. В голове туман. Надеюсь, он хотя бы себе под ноги не пальнет. Парень проталкивается в дверь, и вскоре дымный выхлоп выстрела выплескивается на лестницу.
   - Все вниз! - командую своим. - Резерв, держаться за мной!
   Прыгаю по ступеням. Нижний пролет обрушился. Осторожно держась за арматуру, спускаюсь на руках в груду обломков.
   - Группы два, четыре, пять! Почему не слышу наблюдателей?! Наблюдатели, мать вашу, живы?
   - Я жив, - говорит кто-то сквозь треск.
   - Ты - это кто? - злюсь, перескакивая на очередной каменный островок.
   - Я - Сито. Четвертая группа. Я на крыше, только тут провалилось все, одно только окно на чердаке свободно.
   - Ты вот что, Сито, не забывай докладывать, что видишь. И стрелять не вздумай! Только смотри и докладывай. Понял?
   - Понял. Вижу взрывы. Пулемет справа бьет. Левый затих вроде. С нижних этажей тоже стрелять начали.
   - Понял тебя, Сито. Раз в минуту докладывай. Вторая и пятая, наблюдателей назначить, срочно. Докладывать каждую минуту!
   - Сделаем. Ясно, - нестройно отзываются командиры.
   Высоко над головой грохот. Вылетает дверь в дыму. Прыгают вниз обломки, стучат по стенам вокруг.
   - Из гранатометов садят! - возбужденно кричит Первый, мой телохранитель.
   Нашего новоиспеченного гранатометчика накрыло, похоже. Дьявол, говорил же ему - меняй позицию!
   - Это Сито! Бьют из гранатометов!
   - Ясно. Не пропусти, как выбегать начнут!
   - Не пропущу.
   - Это Ясный, вторая группа. У нас тихо, только с чердака постреливают, - докладывает наблюдатель с тыла.
   - Давно затихли?
   - Минут несколько. Мы им из труб хорошо дали.
   - Понял, наблюдай дальше. Группы два, четыре, пять, внимание, возможно, сейчас пойдут на прорыв.
   - Ясно. Поняли. Ага.
   Вместе с резервом выбегаю во двор. Кто-то присвистывает удивленно: правая сторона дома - одни стены, остальное провалилось к чертям. Двор закидан обломками. Кто-то лежит под кипарисом, не разобрать, кто именно. Жилец, видимо.
   - Это Ясный! У нас затихло все, не стреляют больше.
   - Это Сито. У меня стреляют. Пулеметы снова лупят. Оба.
   Выбегаем за угол. Свист мины. Разрыв осколочной прямо перед воротами. Звон осколков по камню.
   - Резерв, ложись! Занять оборону! Все внимание - вон туда. Ты и ты, лечь здесь, наблюдать за тылом, - кричу своей своре.
   Бойцы расползаются по земле. Щелчки затворов. Страх, неуверенность, азарт, любопытство, жадность, желание свалить ко всем чертям - чего только не льется в мой многострадальный котелок.
   - Не дрейфить! Покажем им! Целиться лучше! - подбадриваю криком, который почти не слышен из-за грохота вокруг.
   "Ага. Щас... Шнурки поглажу... Шустрый какой... А ничего пацан, не ссытся... Разбежался... Ща как дам по башке..." - от многоголосого мысленного хора хочется закрыть уши руками.
   - Бегут! Бегут, командир! - истошный вопль Сито.
   - Гранаты к бою! - приказываю и в коммуникатор: - Пулеметчики, готовсь! Прорыв!
   И тут же грохот, свист осколков, пламя над головой - залп из гранатометов впереди. Ручные гранаты летят из-за забора, лопаются на середине улицы. Сильный взрыв раскидывает плети колючки - видимо, детонирует какой-то управляемый фугас. И из дыма выныривают неясные фигуры. Одна, две, много...
   - Огонь! Огонь! - ору истошно, посылая перед собой длинные очереди. Дьявол, как же мне не хватает автоприцеливания сейчас!
   Со страху и потому что в упор, мой резерв лупит так, что залюбуешься. Искры рикошетов от мостовой. Пулеметные трассы чертят дым вдоль улицы. Огонь в упор косит отчаянно бегущих людей.
   - Гранатами огонь! - и сам выхватываю рубчатое яйцо и срываю кольцо.
   Ворота скрываются в дымных вспышках. Чей-то отчаянный вопль на высокой ноте. Огонь стихает. Впереди никого. Только продолжает выть раненый за забором. Скулят рядом. Первый. Смотрит виновато, зажав плечо рукой. Зацепило напоследок. Мысли его - собачья вина. "Подвел я тебя, тененте-дьявол". Боль. Ему так больно, что он только и может, что скулить сквозь зубы.
   - Эй, кто тут! Медик есть? - спрашиваю.
   - Я медик, - черный, как смоль, коновал разрезает куртку Первого.
   - На, прижми, - говорит, подавая марлевый тампон. Все, что он может сейчас сделать.
   - Вторая, четвертая, пятая, продолжать беспокоящий огонь!
   - Понятно. Сделаем. Ладно.
   К выстрелам примешивается какой-то низкий гул. Показалось? Нет, вот снова. Теперь уже все удивленно оглядываются. Гул давит на уши. Огонь постепенно стихает.
   - Огонь не прекращать! Огонь! - кричу в коммуникатор.
   "Вжи-и-и-БАМ-М-М!!" - огненный росчерк вспухает ослепительным шаром на месте комендатуры. Боль в глазах - плазменный разрыв. Крики вокруг. Боль. "Как больно! Глаза! Мои глаза!" Многоголосый мысленный вопль вот-вот разорвет череп. Тень мелькает над землей. Рев пригибает меня к земле.
   - Имперцы! Десант! Продали нас, суки! Валим! Они везде! - несутся суматошные вопли.
   Мутная пелена сквозь искры в глазах. Что-то огромное заслоняет свет. От его поступи дрожит палуба под ногами. Яростно тру глаза. Смаргиваю слезы. Рев многоствольного пулемета разрывает мне перепонки. Да это же КОП! Комплекс огневой поддержки мобильной пехоты! Наши!
   Стальной верзила с пушкой-конечностью справа и многоствольным пулеметом слева снова с визгом раскручивает ротор. Гремит длинная очередь. Куда он бьет? И тут же понимаю - куда. Бойцы моего резерва, кто где, разлетаются брызгами плоти. Кто-то еще бежит в дым, кто-то со страху или от отчаянья выхлестывает в грудь истукану остатки магазина, искры со звоном разлетаются от его груди. Сопло щелкает коротко, и струя огня вырывается из человекоподобной фигуры. Звериные вопли сжигаемых до костей живых существ. Я бы рад закрыть свой череп, но не могу. Чужая боль врывается мне прямо в мозг. Смертный ужас. Ненависть. Ярость. Леденящий страх, лишающий воли. Снова боль. Не выразить словами, как больно. Тонны боли! Километры боли! Гигаватты боли! КОП снова переступает, разворачивает торс. Реактивный выхлоп справа. Яркая вспышка дальше по улице, там, где лежали наши пулеметчики.
   - Мы свои! Союзники! - отчаянно кричу, размахивая руками над головой.
   Первый опрокидывается на спину, прошитый чьей-то короткой очередью. Неясные быстрые фигуры прыгают в дыму.
   - Свои! Союзники! Отряд "Мангусты"! - ору, прыгая навстречу десантникам.
   КОП гудит сервоприводом, стремительно разворачиваясь ко мне. И за мгновенье до того, как он испепеляет меня высокотемпературной смесью, я понимаю жуткую правду.
   "Шпиены гребаные! Суки! Мы так не договаривались!" - хочу крикнуть и, вспыхнув свечой, погружаюсь в глубины доменной печи.
   Я вижу откуда-то, как горит, чадя, мое скрюченное тело. Как переступает через мои обугленные ноги десантник в легкой броне. Вижу, как сквозь дым проступают еще силуэты, как принимают они цвет битого кирпича, сливаясь со стенами.
   - Красный-восемь, здесь Камень-третий. Сектор зачищен, - доносится глухо из-под лицевой пластины.
   И рябь наваливается на меня, размывая картинку.
  
   -16-
  
   Первое, что вижу, открыв глаза, хмурое вечернее небо. Небо качается. Хрустит щебенка. Поворачиваю голову. Получилось. Шевелю руками. Слушаются. Но как-то вяло. Как чужие. Щупаю пальцами под собой. Брезент. Носилки. Меня несут куда-то. Не может быть. Я же сгорел. Умер. Превратился в жареное мясо.
   - Где я? - спрашиваю в никуда.
   - Все нормально, сэр, мы вас вытащим, - говорит молодой голос со стороны ног. - Мы с эвака. "Белые грачи". Инъекция сейчас подействует. Потерпите.
   - Белых грачей не бывает, - зачем-то говорю я. - Где я?
   - В Олинде, где ж еще, садж! - второй голос, со стороны головы. Выворачиваю шею, как могу. Кошу глазом. Вижу только припорошенную пылью броню на спине. Спина качается.
   - Как в Олинде? Я же в Косте был...
   - Не, брат. В Косте ты быть никак не мог. Косту еще полмесяца назад взяли. Ты в Олинде, не сомневайся. Не дрейфь, выкарабкаешься, братан. И не таких откачивали.
   - Какое число сегодня? - спрашиваю.
   - Десятое декабря. Вам вредно говорить, сержант, - пыхтит молодой голос со стороны ног.
   - Десятое... - мир качается вместе с носилками. - Шутник, блин...
   Снова говорящая спина:
   - Садж, помолчи. Нельзя тебе трепаться. Стас, кончай треп, видишь, бредит чувак.
   Олинда. Десятое. Хохма. Ну и глюки. Как настоящее все. Точно, чип с катушек слетел. Брежу. Почему брежу? Какой, нахрен, чип? Я же сгорел. Поджарился, как на сковородке.
   Свист лопастей. Далекие выстрелы. Одиночные. Темнеет. Край неба розовый сквозь хмарь.
   - Задвигай! - меня обхлестывают ремнем, чтобы не болтался дерьмом в проруби. Вталкивают в полозья и вкатывают в темное нутро вертушки.
   - Норма! По коням! - пандус за мной с гудением поднимается. Мягкий гул давит на уши. Качает. Взлетели. Зажигается свет. Справа, куда так и смотрю на вывернутой шее, чья-то улыбка. Сытый из первого отделения. Глаза его пусты - накачан дурью до бровей. Голова его торчит из застывшей бурыми комками реанимационной пены. Но меня узнает.
   - Привет, Француз! - бормочет он.
   Отворачиваюсь. Не хватало еще с призраками болтать. Слева чье-то лицо. Край пончо, который накрывает его, сполз набок. Что-то знакомое. Кровь запеклась на подбородке. Это же... Калина! Мать моя женщина, да что это такое! Дергаюсь резко, пытаясь отползти от жуткого соседства.
   - Э, нет, садж, - веселый голос, - потерпи, братан. Скоро приедем. Девки, солнышко. Все дела... Все, как раньше. Что-то дурь тебя не берет. Стас, вкати ему боевого.
   Холодное прикосновение к шее. Коротко пшикает инъектор. Пончо с жестким шуршанием закрывает лицо мертвеца.
   - Слышь... док ... там лейтенанта рядом не было?
   - Был, был, - успокаивает голос. - Аккурат рядышком с тобой лежал. Извини, его следующим рейсом заберем. Ему спешка ни к чему уже.
   Я снова поворачиваю голову. Сытый все еще улыбается устало, но глаза его уже закрыты. От этого кажется, будто покойник скалится. В башке плывет все. Десятое декабря. Олинда. Коста де Сауиппе. Новый год. Майор О'Хара. Струя из огнемета.
   Вдруг понимаю, что в голове моей только я. Никаких чужих мыслей. Напрягаюсь, нащупывая сознание медика. Пусто. Я опять нормальный. Да где я, черт возьми! Кто я?! Что со мной?! Олинда. Десятое декабря. Я начинаю смеяться. Сначала тихонько, чтобы не разбудить Сытого. Потом громче. Я никак не могу остановиться. Слезы брызжут из глаз. От смеха. Конечно от смеха. Я давлюсь хохотом, хлюпая носом.
   - Ну-ну, садж. Все нормально, - совершенно как ребенка, утешает меня медик. - Надо же, как коктейль тебя разбирает.
   Со стоном начинает метаться какой-то раненый. Медик отпускает мою руку и спешит к нему.
   Успокаиваясь, я тихо всхлипываю, купаясь в волнах тепла. Мягко качается палуба. Я закрываю глаза. У меня только что украли несколько месяцев жизни, в которой я спас целый город. Десятое. Олинда. Бауэр. Все нормально. Я просто спятил нахрен.
  
   Часть четвертая
   РАСХОДНЫЙ МАТЕРИАЛ
  
   -1-
  
   Передовой район сосредоточения номер восемь. Авиабаза Коста де Сауипе. Километры площадок складирования, заставленных ящиками, контейнерами, техникой. Бесконечные бетонные взлетно-посадочные полосы и рулежные дорожки перемежаются гигантскими коробками складских ангаров. В сопровождении конвоя иду по широкой аллее, которую уже успели обсадить развесистыми кустами, новенькие казарменные бараки - как увеличенные во сто крат пищевые брикеты, пехотный сержант без брони, в одном тропическом комбезе бегом гонит мимо меня толпу салаг с распаренными красными лицами. "Малышка Мэри любила меня, Малышка Мэри вся из огня, Малышку Мэри не любила родня, Малышка Мэри - всё для меня..." - задыхаясь, речитативом декламируют салаги. На перекрестке небольшая очередь в армейскую лавку, продают всякую дрянь - тропические вкусности, дезодоранты, средства от насекомых, презервативы. В очереди сплошь довольные жизнью и собой тыловые крысы, те, что выстрелы слышат только со стрельбища неподалеку - снабженцы, технари, летуны штабные. Гомоня, выбираются из свежепостроенного борделя, похожего на склад, счастливые морпехи, видно им халявы отвалили - кинули на переформирование. Все, как в Форт-Марве. Цивилизация наступает. Персонал борделя почти полностью из местных жительниц. Стратегия завоевания симпатий в действии. Мы их настолько завоевали, симпатии, что местные толкутся у внешнего ограждения косяками, стремясь угодить господам военным и попасть на любую работу. А может, им просто детей нечем кормить. Был я в этом борделе. Ничего особенного. Сплошь забитые серые мыши какие-то с приклеенными улыбками.
   Никакой войны вокруг. Будто во времени назад перенесся. Только пузатые транспортники низко над головой один за одним с ревом на посадку заходят - снабжение группировки не прекращается ни на минуту. Никто не обращает на них внимания. К грохоту двигателей над головой привыкаешь быстро. В госпитале я перестал обращать на него внимание уже на третью ночь. Меня там так основательно подштопали, что я теперь как новенький. Сплю, как убитый и ем с удовольствием. К тому же психи так поковырялись в моей черепушке, что теперь любая мысль или реакция на что-то для меня - целое открытие. Будто влез в тело чужого человека. И привыкаешь к нему постепенно. Даже тяга к жизни какая-то появилась. Тоже мне - подсолнух на помойке. Коррекция личности, вот как это называется у психов. Прямо при выписке на меня и напялили наручники, едва успел влезть в новый комбез. Пока я валялся на чистой шконке и горстями жрал всякую химию, военным следователям вполне хватило времени нарыть против меня приличную кучу дерьма.
   - Нам сюда, сэр, - говорит один из конвойных, пехотный капрал, показывая на поперечный проезд.
   Надо же. Барак, где расположен военно-полевой суд, расположен наискосок от борделя. Очень символично. Меня сразу проводят в зал, мимо череды клеток с сидящими рядом конвоирами. Капитан с петлицами военного юриста - председатель суда. Выглаженный до стрелок на рукавах и чистый до неприличия полевой комбинезон смотрится в помещении с неровными бетонными стенами неестественно. Сверкающие ботинки. Надраенные наградные колодки. Плесень штабная. Пара членов суда. Сержант-морпех и лейтенант-артиллерист. Оба чувствуют себя не слишком уютно в непривычной обстановке. Сразу видно - недавно с фронта. Сбоку, на жесткой лавке - военный следователь. Молодой чернявый лейтенант с щегольскими усиками.
   Меня пристегивают наручниками к вертикальному металлическому поручню. Усаживают на лавку. Что-то мне этот поручень напоминает. Никак не могу вспомнить, что именно. Крутится в голове что-то неосознанное.
   - Заседание военно-полевого суда военной базы Коста де Сауипе открыто. Слушается дело номер 5678-473. Сержант Ивен Трюдо, личный номер 34412190/3254, командир отделения роты "Джульет", Второго полка Тринадцатой дивизии Корпуса морской пехоты. Обвиняется по статье 302 Военного уголовного уложения - убийство офицера в боевой обстановке, - каким-то тусклым бубнящим голосом зачитывает председатель, даже не поднимая на меня глаз.
   Заседание военно-полевого суда совсем не похоже на те суды, на которых я присутствовал в Зеркальном. Тут нет защитника, нет обвинителя, роль живых свидетелей исполняют обобщенные и подготовленные для наилучшего и быстрейшего восприятия записи допросов сослуживцев и выжимки из различных регистрирующих устройств - такблоков брони, показаний тактических вычислителей, систем контроля и наблюдения СБ. Собственно, мое преступление в этих записях зафиксировано, выделено, обосновано и уже доказано. Сам суд - простая формальность. Вся процедура упрощена до предела.
   - Члены суда, прошу ознакомиться с записями, - не меняя тона, продолжает бубнить капитан.
   Члены суда послушно надевают голошлемы и втыкают в стол разъемы. Минут пять они сидят в напряженных позах. Председатель щелкает своим пультом. Снимает шлем первым. Нетерпеливо барабанит пальцами по столу, дожидаясь своих помощников. Наконец, те заканчивают сеанс.
   - Доказательства неопровержимы, - бубнит председатель. - На записи тактического блока бронекостюма лейтенанта Бауэра четко видно, как сержант Трюдо открыл ничем не спровоцированный огонь по офицеру, повлекший его смерть. Ранее сержант Трюдо испытывал неприязненные отношения к своему командиру, службой контроля зафиксировано несколько конфликтов между ними. По заключениям психологов подсудимый склонен к конфликтным ситуациям. Подлинность записей удостоверена технической службой суда. Решение на передачу материалов дела в суд принято командиром батальона ввиду неопровержимости собранных следователем улик. Предлагаю мерой наказания избрать расстрел. Члены суда, высказывайтесь.
   - Вопрос к подсудимому, ваша честь, - говорит лейтенант, неприязненно глядя на меня.
   - Задавайте, - разрешает председатель.
   - Подсудимый, вы подтверждаете, что убили своего командира?
   - Да, сэр, - я неловко поднимаюсь - стойка и наручники здорово мешают двигаться.
   - Зачем вы это сделали?
   - Не знаю, сэр, - я сама искренность. Я действительно не знаю, за что я грохнул эту скотину. Или не помню. А в общем, один хрен - туда ему и дорога.
   - Не знаете или не помните, сержант?
   - Сэр, я только что из госпиталя. Я имя-то свое с трудом помню. Психи в моем котелке так покопались, что себя в зеркале не сразу узнаю.
   - Сержант, выбирайте выражения - вы в суде, - стучит молотком председатель.
   - Извините, ваша честь, сэр, - механически отвечаю, одновременно представляя, где и в какой позе видел я его суд и его самого.
   - Вы перенесли травму? - допытывается лейтенант. Поворачивается к следователю: - Сэр, пожалуйста, расскажите об обстоятельствах инцидента подробнее.
   Следователь встает. Достает свой электронный планшет. Начинает рассказывать, как мы отбивали атаку, как наемники прорвали фронт, как погиб ротный, как Бауэр кинул остатки роты в контратаку и как мы попали под удар дружественной авиации. Зачитывает результаты вскрытия тела лейтенанта, выдержки из моего диагноза, заключение госпитального психолога, перечень процедур, что я перенес. Из его речи следует, что я вполне отдавал отчет в своих действиях.
   - Благодарю вас, сэр. Сержант, ваши преступные действия ничем не оправданы, - и председателю: - Поддерживаю расстрел, ваша честь.
   Председатель кивает. Смотрит на большие часы за моей стеной. Поворачивается к сержанту.
   - Ваше мнение, сержант?
   - У меня вопрос к подсудимому, ваша честь.
   Капитан снова смотрит на часы. Недовольно - график, кивает сержанту.
   - Сержант Трюдо, скажите, по вашему мнению, приказ на контратаку, который отдал лейтенант Бауэр, был верным?
   - Он был абсолютно бессмысленным, сэр, - отвечаю спокойно.
   Офицеры переводят удивленные взгляды с меня на сержанта. Председатель мрачнеет все больше.
   - Тем не менее, вы его выполнили, - уточняет сержант.
   - Да, сэр. К тому же выбора не было - нас перевели в режим "зомби".
   Что-то мелькает в глазах сержанта.
   - Это в деле не обозначено, - говорит он, глядя на следователя.
   - Этот факт имел место, но не вошел в описательную часть ввиду того, что он не имеет решающего значения для прояснения мотивов преступления, сэр.
   Готов поклясться, что сержант с трудом сдержал ругательство.
   - Как, по вашему, должен был поступить командир роты в сложившихся обстоятельствах?
   - Сержант, мы тут не для обсуждения вопросов тактики собрались, - резко говорит председатель.
   - Сэр, я в состав суда не просился. Меня назначили. И уж коли я тут, прошу разрешения прояснить суть дела, - набычивается сержант.
   - Продолжайте, - председатель откидывается на спинку кресла и препарирует холодным взглядом своего строптивого помощника.
   - Благодарю, ваша честь, сэр. Итак, сержант?
   - В сложившихся условиях необходимо было сохранить остатки роты. Отойти под прикрытием приданных БМП, перегруппировать силы и нанести авиационный удар. Затем вновь занять прежние позиции. Оборонительная линия была растянута до предела, а приданные средства оказались не готовы к огню поддержки ввиду нехватки боеприпасов. К тому же батальон уже выслал нам на помощь резерв - более двух взводов.
   - Тем не менее, исполняющий обязанности командира роты предпочел контратаку, да еще включив режим "зомби", - задумчиво говорит сержант. - И что произошло дальше?
   - Дальше мы выбили наемников и попали под удар своей авиации.
   - Это был случайный удар? Сошедшая с курса бомба или что-то подобное?
   - Это был ранее вызванный огонь поддержки, скорректированный до начала атаки. Просто никто не удосужился внести поправку для авиации, - устало отвечаю я. - Бомберы точно отработали.
   - Сколько человек погибло при контратаке и при последующем авиаударе?
   - Я не имею таких данных. Думаю, большая часть тех, кто шел в атаку. Мне просто повезло.
   - Ясно.
   Сержант думает о чем-то. Поднимает голову. В его глазах - понимание. Ну, давай, сукин сын, покажи морпеховское братство.
   - Сержант, в момент, когда лейтенант Бауэр получил смертельное ранение, ваша броня была исправна?
   - Никак нет, сэр. Броня не работала, сэр.
   - Вы подтверждаете это, сэр? - интересуется сержант у следователя.
   - На момент убийства лейтенанта Бауэра на его тактическом блоке метка сержанта Трюдо отсутствовала. На момент эвакуации сержанта Трюдо его бронекостюм не работал. Показания тактического блока сержанта Трюдо прервались за полчаса до смерти лейтенанта Бауэра.
   - Спасибо, сэр. Сержант, в момент гибели офицера вы были ранены?
   - Да, сэр.
   - Вы подтверждаете, сэр?
   Следователь:
   - Подтверждаю.
   Физиономия председателя постепенно наливается пятнами на щеках. Он играет желваками.
   - Скажите, сержант, в момент смерти офицера боевые действия еще велись?
   - Я слышал выстрелы неподалеку, сэр.
   - То есть, при отключенной броне и будучи раненым, вы не имели возможности увидеть противника с достаточной дистанции?
   - Нет, не имел.
   - Какова была видимость в момент смерти офицера?
   - Плохая. Сильное задымление, сэр.
   - Следствие подтверждает?
   - Подтверждаю, сэр.
   - Не могли вы, скажем, находясь в заторможенном состоянии, увидеть за спиной лейтенанта Бауэра противника и открыть по нему огонь в режиме ручного прицеливания?
   - У меня была чужая винтовка, сэр. Броня не работала. Если я и мог стрелять, так только вручную, сэр.
   Сержант смотрит на меня внимательно. Кажется, даже не мигает. Куда он клонит?
   - На вашем личном счету более шестидесяти противников. И более сорока - за прошлую кампанию. В том числе есть убитые вами в рукопашном бою. Получается, вы опытный боец, сержант?
   - Получается так... сэр.
   - Вы видели за спиной лейтенанта противника, сержант? Вы открыли огонь по противнику и случайно зацепили офицера, стоящего на линии огня?
   - Не помню. Я был контужен. Возможно, сэр.
   - Вы СТРЕЛЯЛИ по противнику, сержант?
   - Да, сэр. Стрелял, - говорю тихо.
   - Вопросов больше не имею. Ваша честь, прошу квалифицировать смерть лейтенанта Бауэра как неосторожное убийство.
   - Поддерживаю, сэр, - неожиданно встревает лейтенант-артиллерист. Все удивленно смотрят на него. Он и сам, похоже, удивлен.
   - Детский сад какой-то, - шипит себе под нос председатель. - Год дисциплинарного батальона, первая категория, без права помилования.
   Члены суда:
   - Поддерживаю. Поддерживаю.
   - Сержант Трюдо, вы приговариваетесь к прохождению службы в дисциплинарном батальоне сроком на один год. На время пребывания в дисциплинарном батальоне вы лишаетесь звания. Вам понятен приговор?
   - Понятен, сэр.
   Капитан бьет молотком так, что едва не ломает его.
   - Конвой, увести арестованного. Следующий!
   На ходу оглядываюсь. Ловлю взгляд сержанта. Грешным делом я и сам теперь почти уверен, что стрелял в партизана, а не в эту мразь. Спасибо тебе, братан. Даст Бог, сочтемся.
   Меня запирают в одну из клеток. Наручники не снимают. Капрал просит меня снять знаки различия.
   - Не положено, сэр, - словно извиняясь, говорит он.
   Сижу в сырой полутьме, безучастно уставившись через прутья на некрашеную коридорную стену. Туда-сюда продолжают водить арестованных. Да тут целый конвейер! Поточное производство. Слышу знакомый голос. Показалось? Нет, точно знакомый.
   - С арестованными говорить не положено, сэр, - сообщает кому-то охранник.
   - На положено член положен, - отвечает ему Гус. - Уйди с дороги, сынок, пока я тебе твои яйца в уши не забил. Чего уставился? Сегодня там, завтра тут. Никто не застрахован. Посторонись.
   Часовой сдается. Оглядывается по сторонам.
   - Только недолго, сэр. Ничего не передавать.
   - Учи ученого... Ну что, Француз? Опять в говне по шею?
   - И я рад тебя видеть, Гус, - улыбаюсь я.
   - Штрафбат?
   - Ага. Год первой категории.
   - Это жопа, чувак, - резюмирует Гус.
   - Я знаю, дружище.
   - Бабу твою в два-два перевели. Железная девка.
   - Цела хоть?
   - Тьфу-тьфу. Твоих пораскидали, кто остался. Я их найду. И подругу твою тоже.
   - Ей не говори. Просто привет передай, больше ничего не говори.
   - Как будто сама не узнает. На вот, пригодится, - он достает из-за пазухи блок сигарет и сует сквозь решетку.
   - Я же не курю.
   - Бери, там все курят. Пригодится. - И часовому: - Ты не видел ничего, понял?
   - Понял...
   - Спасибо, что забежал, Гус.
   - Да все путем будет, Француз. Ты везучий, сукин сын. Может и выберешься.
   - Удачи тебе, Эрнесто.
   - И тебе семь футов, амиго...
  
   -2-
  
   Времена, когда свежеиспеченных штрафников, приучая к новому для них статусу, неделями держали стоя по колено в ледяной воде в бетонном колодце - карцере, канули в лету. Больше никаких издевательств и насилия над личностью. Не в прифронтовой полосе, это точно.
   - Значит так, солдат, - втолковывает мне усталый топ-сержант в возрасте, - забудь, кем ты был раньше. Все свои заслуги и звания забудь. Удаль свою и дурь тоже. Кем ты был? Морпехом? Тем более прижми задницу. Тут все равны. Как перед Богом. Отлучка без разрешения командира далее пятидесяти метров от расположения наказывается болью. Свыше ста метров - автоматически. Драки, неуставные отношения, крамольные речи - болью. Невыполнение распоряжения - болью. Нерадивость по службе - болью. Чтобы ты перестал ухмыляться, дружище, я покажу, что такое боль.
   Сержант щелкает кнопками на небольшом пульте на рукаве своей брони.
   - Присядь-ка, солдат, - требует он и тычет пальцем в рукав.
   Жгучая лава окутывает меня со всех сторон. Я вдыхаю воздух, но вместо него в легкие течет расплавленный свинец. Боль разрывает меня на кусочки. Расчленяет тело. Раскладывает по полочкам мои органы. Трещат от огня пересохшие кости. Я в океане огня. В сердце звезды. Я горю внутри и снаружи и никак не могу сгореть полностью, осыпаясь пеплом, я снова поднимаюсь во плоти, чтобы снова окутаться пламенем. Нет мыслей. Нет воли. Только боль. Вселенский ужас внутри. Тело - пучки раскаленных добела струн. Вой раскаленного ветра в ушах. Белый свет врывается в глаза ледяным потоком. Я с хлюпаньем втягиваю живительный воздух, прерывая вой. Дрожат ноги. Горит грудь. В глазах красное мельтешение. Я судорожно дышу, скорчившись на стуле.
   - Теперь понятно, что я имел ввиду, солдат?
   - Так точно, сэр! - я неуклюже вытягиваюсь смирно.
   - Ты станешь идеальным солдатом. Ты выучишь устав назубок и без всяких там гипноштучек. Ты будешь в бой ходить так, что твои друзья-морпехи обоссутся от зависти.
   - Так точно, сэр!
   - Остальное тебе взводный расскажет. Твой командир взвода - рядовой Краев. Третий взвод роты "Альфа". По плацу направо, третья палатка - столовая. Найдешь командира там. Сейчас как раз обед по распорядку. Двигай.
   - Есть, сэр!
   - У нас тут все передвижения только бегом, - говорит топ мне вдогонку.
   Плац - просто выровненная вручную и посыпанная щебенкой и кирпичной крошкой грунтовая площадка. На бегу представляю, сколько усилий приложили штрафники, чтобы обустроить среди развалин свой временный лагерь. Края плаца выровнены, как по ниточке. Палатки натянуты так, что не найти и морщинки. Ни соринки кругом. И никаких ожидаемых вышек с охраной. Хотя зачем они? Наши "пауки" - универсальные штучки. Сержант только что продемонстрировал мне, на что они способны. Строй сосредоточенных бойцов без оружия пересекает плац с другой стороны. Останавливается у столовой. По одному бойцы исчезают внутри. Дождавшись, пока последний окажется внутри, вхожу следом. Три длинных стола, окруженные легкими складными лавками. Бойцы чинно сидят и дожидаются, пока дежурные по столу раскидают по пластиковым мискам хавку - брикеты универсального полевого рациона. Потом складывают руки перед собой, как примерные детишки и начинают читать молитву. Комбинезоны у всех потрепанные, но чистые и выглаженные, словно только что из прачечной. Отмечаю численность отделений - пять-шесть человек, не больше. Что-то не нравится мне в этой арифметике. Все сосредоточенно смотрят в столешницу перед собой.
   - Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое;
   Да приидет Царствие Твое;
   Да будет воля Твоя и на земле, как на небе;
   Хлеб наш насущный дай нам на сей день;
   И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;
   И не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.
   Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки.
   Благослови, Господи Императора нашего, Вооруженные силы его и всех, кто служит в них. Аминь! - несется негромкий размеренный хор.
   Я внутренне содрогаюсь. Это вовсе не та молитва, что мы, заблудшие во тьме мятежные хищные волки, духи смерти, читаем каждое утро. Представляю, как буду бормотать трижды в день эту овечью чушь для слабаков и снова зябко повожу плечами. "...ОРУЖИЕ НЕСПОСОБНО ЖАЛЕТЬ И СОМНЕВАТЬСЯ. И С ЭТОЙ МЫСЛЬЮ ПРЕДСТАЮ Я ПЕРЕД ГОСПОДОМ НАШИМ..." - звучит у меня внутри. Господь в представлении моем что-то абстрактное и великое, не имеющее ясного лица и чем-то напоминающее Императора.
   - Не нравится молитва, рядовой? - обращается ко мне штрафник с крайнего стола. Бывший офицер, как пить дать.
   - Никак нет, сэр! - чеканю.
   - Я твой командир взвода. Будешь в первом отделении. Садись за мой стол, солдат.
   - Есть, сэр! - так непривычно обращаться к рядовому как к начальнику. Придется привыкнуть - тут все рядовые, кроме командира роты и его заместителя.
   После обеда взводный провожает меня в мою палатку.
   - Это твоя койка, солдат - говорит мне Краев, указывая на легкое парусиновое изделие со скатанным к изголовью грубым одеялом.
   - Ясно, сэр.
   - Порядок в тумбочке должен быть идеальным. Щетка и зубная паста слева, бритвенный гель и мыло - справа на верхней полке. Устав и документы для изучения - на средней полке, устав сверху. Принадлежности для ухода за одеждой и обувью - на нижней, причем щетки справа. Снаряженный ранец - в изголовье под койкой.
   - Понятно, сэр!
   - Вот еще что, солдат.
   - Слушаю, сэр!
   - У тебя первая категория. Это значит - без права помилования. Никакого искупления кровью. Значит - весь срок. Не вздумай соскочить. Если кончаешь жизнь самоубийством - умирает все твое отделение. Если нерадиво относишься к своим обязанностям - сначала наказывают тебя. Повторное нарушение - страдает все отделение. Свыкнись с этим. За тобой будут наблюдать в десять глаз. И ты сам наблюдай, коли жизнь дорога.
   - Ясно, сэр!
   - Порядок у нас простой. Один день - работы в расположении, изучение устава, строевая подготовка и так далее по распорядку. Один день - участие в боевых действиях. Это означает, что сутки мы сидим в окопах на переднем крае, и когда приходит нужда, получаем оружие и идем в атаку. В режиме "зомби", естественно. Так что откосить не получится.
   - Понятно, сэр! - облизываю пересохшие губы.
   - Друзей тут нет. Только командиры или сослуживцы. Невыполнение приказа автоматически влечет наказание болью. Топ-сержант уже показывал тебе, что это значит?
   - Так точно.
   - Если командир не наказывает тебя, наказывают его. Или подразделение. Тебе придется стать идеальным солдатом, рядовой. По-другому тут не бывает.
   - Ясно, сэр. Рядовой просит разрешения задать вопрос, сэр! - я вновь начинаю чувствовать себя салагой в "чистилище". Казалось, навсегда забытое состояние.
   - Задавайте.
   - Есть ли шанс у идеального солдата выжить, сэр?
   - Как у всех. В бою все одинаковы. Все идут в атаку. Так что смерть тут - лотерея.
   - Ясно, сэр.
   - Получи у моего заместителя свое имущество. Через тридцать минут желаю видеть твою койку, тумбочку и тебя самого в идеальном состоянии.
   - Есть, сэр!
   Командир взвода Краев слегка медлит. Оглядываясь, спрашивает тихо:
   - Ты из морпехов?
   - Так точно, сэр. Сержант, командир отделения. "Джульет"-три, четвертый второго, - так же негромко отвечаю я.
   - Я тоже из Корпуса. Капитан. Командир разведроты. Первый полк. Тут много наших. Убийство?
   - Неосторожное убийство офицера, сэр.
   - Знаю я эти неосторожности, - усмехается бывший капитан. - Держись, морпех. Может, и повезет тебе.
   - Спасибо, сэр! - на мгновенье мне становится легче. Я не один тут такой.
   Через полчаса от морпеховского братства не остается даже запаха. Я корчусь на земляной палубе от разрывающей каждую клеточку тела боли. На первый раз - всего три секунды. Рядовой Краев, командир взвода, находит заправку моей шконки не идеальной. А комбинезон мой недостаточно выглаженным. В течение получаса сеанс повторяется трижды, пока я не начинаю четче представлять образ идеального солдата. А потом в течение долгих четырех часов я в составе взвода марширую по щебенке плаца, отрабатывая доселе незнакомые строевые приемы. То и дело я падаю на палубу, разрываемый дикой болью. К вечеру я непроизвольно сжимаюсь от страха уже при одном приближении командира.
   - Ничего, братан, - шепчет мне перед отбоем сосед по кубрику. - Живут и здесь. Привыкнешь. Я вот уже три месяца чалюсь.
   Я молча киваю ему.
   - Взвод... отбой! - я прыгаю в койку, словно в воду с горящего борта. Одеяла взмывают над нами, как паруса, и саваном накрывают вытянувшиеся смирно тела.
   Тропический дождь обрушивается на лагерь. Туго натянутая парусина полощет под порывами ветра. Барабанный шум ливня над головой глушит слова команды.
   - Молитву... начинай!
   - Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твое... - гудит по палатке монотонный хор идеальных солдат.
  
   -3-
  
   На следующий день после завтрака - строго по распорядку, рота бегом выдвигается на передовую. Наш лагерь от нее недалеко, пара километров всего. Непривычная стальная каска в матерчатом чехле основательно грузит шею. Пустые подсумки на разгрузке. Вместо брони - легкий бронежилет, весь в заплатках. Занимаем позиции в наспех выдолбленных неглубоких траншеях, перегораживающих улицу. Впереди, слева, сзади - сплошная пальба из легкого оружия. Дома вокруг почти целы, лишь кое-где выбиты окна да стены пулями исщерблены - Нью-Ресифи берут штурмом аккуратно. Авиацию и артподдержку применяют точечно. Город просто нашпигован промышленными объектами, разрушать которые команды не было.
   Пули поют над головами на разные голоса. Без брони и оружия чувствую себя как таракан в будильнике. Во все глаза наблюдаю за соседями - если они выжили, получится и у меня. Сидим в узкой неглубокой траншее на корточках, изо всех сил стараясь не высунуть макушку и одновременно не испачкать спины в мокрой глине - потом придется долго и нудно отстирывать комбез вручную. Пьем воду из фляг. Многие на полном серьезе молятся, склонив головы и шепча с прикрытыми глазами. Жаль, я не научился общаться с богом, сейчас бы самое время. Устав от бессмысленного ожидания, тихонько бормочу свое:
   - Я - морской пехотинец. Я - оружие...
   Сосед удивленно поднимает голову. Смотрит на меня непонимающе. Будто я в сияющий храм во время проповеди на ""Томми"" въехал. Потом осмысленное выражение появляется в его тусклых глазах.
   - ...Я не рассуждаю и не сомневаюсь, потому что оружие неспособно рассуждать и сомневаться, - начинает он шептать вслед за мной.
   Сидящий за ним навостряет уши.
   - ... Моя семья - корпус. Меня нельзя убить, ибо за мной встают братья мои, и корпус продолжает жить, и пока жив корпус - жив и я... - через минуту уже несколько человек вокруг меня негромко декламируют заклинание силы.
   Я говорю и говорю, и привычная уверенность входит в меня, и я снова не один, со мной Корпус, и значит, я действительно буду жить вечно, и сейчас, как никогда, мне хочется верить в это, и я верую всей душой, как никогда ранее.
   - ...И с этой мыслью предстаю я перед господом нашим. Аминь! - звук затихает в сырой глинистой дыре.
   Мы удивленно переглядываемся.
   - Я Крест, - представляется сосед. - Первый третьего.
   - Француз. Третий второго.
   - Не надейся, Француз, тут обычная халява не пролезет. Лучше молиться. Вроде помогает. Тут мы все у Бога на разделочном столе. Кого выберет, того и в котел. Конкретное чистилище. Будешь молиться искренне, бывает Он слышит. И тогда пронесет нелегкая. Именно так, чувак.
   Морпех снова опускает голову. Глаза его вновь тускнеют, будто высыхают. Через минуту вижу, как его губы снова начинают беззвучно шевелиться.
   Закрываю глаза. Молитва на ум не идет. Видимо, я еще не в той кондиции. Пытаюсь вспомнить что-нибудь хорошее. Стараюсь абстрагироваться от грохота пулемета из соседнего здания. Вспоминаю, как Ника кормила меня с рук какой-то полусырой дрянью и заливисто смеялась, когда я выталкивал корм языком. Ее солоноватые губы. Жаркое дыхание. Мысли плавно перескакивают на Шармилу. Как странно, я по-прежнему не ощущаю ее частью себя. Понимаю умом, что долбанные психи вычистили мою черепушку. Выхолостили меня, как мясного кабана. Но сделать ничего не могу. Потому что не знаю - что. Вынуждаю себя вспомнить нашу последнюю ночь в Марве. Вновь обнимаю ее за изящные бедра. Собираю губами крошки бисквита с ее коленей, касаясь шелковистой кожи. И понимаю вдруг, что думаю о Шар по привычке. Как будто назло себе. Или им. Им - кукловодам, что подвесили меня на невидимых лесках. Прошлое не вернуть никогда. И никогда мне уже не испытать такого неземного кайфа, как в те дни. Даже если чувства ушли, я бы все отдал, чтобы насладиться музыкой ее тела еще раз. А может, это я себя обманываю. Не будет ничего, если воспринимать Шар просто как сексуальную бабенку. Такое не повторяется. Такое бывает только раз. Как в бреду, вспоминаю, как разговаривал с Шармилой в госпитале. А может, я и был в бреду. И не было никакой Шармилы. В том бреду она сидела рядом, положив руки на колени, и пристально, без улыбки, смотрела мне в глаза. А я рассказывал ей о встрече с ее отцом. Даже описал, как он выглядит. Странно, Шар даже не удивилась тогда. Просто сказала:
   - Да, это он. У него именно такой шрам на левом виске.
   И больше мы ни о чем не говорили. Просто молчали, прикрыв глаза. У меня еще голова сильно кружилась, и я боялся, что меня при ней стошнит. Я понимаю, что Шар приходила прощаться. А все же было ли это? Или это такой же бред съехавшего с катушек контуженного, как и мои похождения в Косте? При упоминании Косты де Сауипе сразу и отчетливо вижу женщину по колено в воде, безуспешно пытающуюся поднести подарок богине моря.
   - Вводная! Вводная! Выдвигаемся! - доносится справа. Звук двоится, похожий на многоголосое эхо. Приближается ко мне. Меня толкают. Открываю глаза.
   - Вводная! Выдвигаемся, - говорит мне Крест.
   Я киваю и передаю сообщение дальше по цепочке. Поднимаюсь и семеню вслед за всеми.
   Длинной змеей мы тянемся трусцой, сгорбив плечи и втянув головы, огибая дом.
   - Быстрее! - кричит, высовываясь из-за угла, ротный - капитан Дэвидсон. - Темп!
   Командиры взводов тычками и криками подгоняют свою паству. Длиннющая нелепая многоножка быстро перебирает конечностями в ботинках на шнуровке. Пули от невидимого пулеметчика выбивают искры из мостовой. Многоножка идет зигзагами, тело ее скомкивается, рвется, освободившиеся конечности бросаются за спасительную стену.
   Выбежав из-за угла, еще успеваю заметить обычный армейский грузовик у тротуара напротив и сержанта Гейбла возле него в сопровождении нескольких пехотинцев. И тут же меня бросает в уже узнаваемое состояния сна наяву, двумерного мультика без теней, в котором я играю главного героя. Нет никаких чувств, кроме сосредоточенного внимания и желания выполнить порученное дело лучше всех. Я готов расталкивать локтями и рвать зубами массовку впереди, что задерживает получение оружия, но невидимая веревочка внутри цепко держит меня, направляя мою энергию в нужное русло. Я не знаю, откуда мне это известно, и нет у меня никакого желания вдумываться в это - вперед, скорее, но в голове уже пульсирует незримая граница, которую я должен достигнуть быстрее всех. Я знаю, что я буду делать и как. Рубеж атаки отпечатан в мозгу призрачными контурами зданий. Жажда крови сводит скулы. Ноздри трепещут, вбирая влажный пыльный воздух, пахнущий пороховыми газами. Я торопливо распихиваю по подсумкам магазины и гранаты, что подает мне из грузовика бронированная фигура с мутным неразличимым лицом. Пристегиваю штык-нож к стволу. Уже на бегу вставляю лопатку в заплечный чехол. Дикое нетерпение, граничащее с азартом, подгоняет меня. Ноги сами приносят меня к позициям взвода. Откуда-то я знаю, что это именно мой взвод, хотя все лица мультяшных людей мутны и одинаковы. И бормотание невидимого режиссера в наушнике переговорника под каской позволяет нам перейти к следующему этапу - выйти на рубеж атаки, и мы в нетерпении скачем по избитой палубе, неохотно приседая на колено, пропуская напарника вперед, и я точно знаю - единственно правило в этой увлекательной игре без правил - слушаться режиссера. Он выше нас. Наш рефери. Футбольный тренер. Отец и мать. Господь Бог. Его шепот воспринимается не ушами - сердцем, я скриплю зубами, чтобы не завыть от восторга, когда слышу его голос, и тело движется само по себе, без моего участия, стремясь угодить гласу с небес. И само падает на замусоренную палубу, узрев знакомый пейзаж. Палуба пахнет камнем. Гарью. Пылью. Собачьей шерстью. Потом. Старыми ботинками. Машинным маслом. Я кручу головой, ожидая, да когда же эти соседние взводы выйдут на рубеж! Шепчу в нетерпении, подгоняя их. Безликая фигура рядом со мной содрогается и тычется носом в бетон. Каска глухо звякает о палубу. Красивая красная лужица натекает с простреленной головы. Ноздри мои заполняет восхитительный запах свежей крови и я дрожу от возбуждения - оборотень с винтовкой, жаждущий смерти. Каменные брызги больно жалят мне лицо. Я понимаю, что это бьют по нам снайперы и скриплю зубами - сейчас, сейчас, скоро я до вас доберусь, сволочи, я выпущу вам кишки, я буду стрелять в вас в упор, я расколочу ваши черепа, как гнилые арбузы, я выткну ваши черные глаза, отрежу уши, раздроблю прикладом пальцы и прострелю колени. Я трясусь, как в лихорадке и запах крови от умирающих вокруг статистов усиливается и сводит меня с ума. И когда пальба над головой - огонь прикрытия, усиливается до нестерпимого грохота, прекращается свист с неба и голос режиссера коротко произносит - "вперед!", тогда я срываюсь с места и наперегонки с другими мчусь в дымное марево. Мне больше не нужно сдерживаться, воздух льется в меня холодным водопадом, я прыгаю, не чувствуя ног, большая заводная игрушка, Питер Пэн, умеющий летать, резиновый Микки Маус, не боящийся высоты, морды домов впереди страшатся моего горящего взгляда и раздутые до предела легкие открывают свои клапаны и я издаю вой непобедимого существа, веселого супергероя, которому можно все. Страх мелких никчемных людишек впереди ощущается всеми фибрами моей волчьей души, винтовка в руках дергается от очередей - я бью, не целясь, по дульным вспышкам из окон. Я прыгаю через упавшие тела без лиц, я радуюсь - мне достанется больше, дымные кусты минометного огня покрывают палубу, горячие воронки жадно открывают пасти, но вот уже близко, вот она - волшебная граница, дождь стальных яиц летит в распахнутые в ужасе оконные рты и я вваливаюсь в каменную крепость и топаю изо всех сил вверх по бетонным трапам. Я нахожу людей по запаху пота. По страху, который сочится из пор. По шуму их дыхания. Магазин давно отстрелян - мне нет до этого дела - зачем мне патроны, я молнией врываюсь в тесные клетушки и жизнь перепуганных существ течет, течет в меня нескончаемым ручьем через штык, через ствол, через руки и плечи, и я пьянею от этого и, отталкивая резиновых мультяшных собратьев, рвусь дальше, бросая гранаты в темные углы, вышибая ногами двери. И, наконец, на чердаке я со звериным рычанием настигаю снайпера - лакомую дичь. Я быстр, как мангуст. Время размазывается вокруг меня тягучим киселем. Играючи отбивая стволом сонное движение чужого приклада, я ударом ноги в грудь отшвыриваю тело щуплого зверька в темный угол. И сосредоточенно вонзаю в него штык. Много-много раз. Штык звякает о палубу, насквозь пронзая дергающееся тело. "Номер 34412190/3254 - задача выполнена" - тороплюсь сообщить о своей радости режиссеру. И глас Божий отвечает мне: "Занять оборону, удерживать позиции до подхода дружественных сил". Я вгоняю в скользкую от чужого праха винтовку свежий магазин. Прямо с чердака, через узкое слуховое окно поливаю огнем улицу перед собой, с радостными восклицаниями сбиваю на землю маленькие фигурки, что отчаянно бегут навстречу своей смерти. Черепица вокруг меня разлетается сухими брызгами, я скалюсь в ответ, сердито гудящие шершни пролетают надо мной, я отмахиваюсь от них нетерпеливым кивком головы. И вот, наконец, режиссер сообщает всем задействованным о конце съемок. Я топаю вниз по бесконечным трапам, помогаю тащить чье-то невесомое тело с простреленной ногой, груда брони на палубе второго этажа устраивает пулеметную позицию, странно - у этого тоже нет лица и голос его искажен, будто его пропустили через шифратор. На улице полным-полно ненастоящих трупов. Некоторые еще шевелят конечностями. Таких собираем и тащим на исходную в первую очередь. Я горд и значителен. Радость распирает меня. Я раз за разом возвращаюсь на изрытую воронками улицу, чтобы подобрать очередной тряпичный манекен. Я - настоящий. Остальные - игрушки. Все настоящие выполнили задачу. У игрушек кончился завод. Сели батареи. Мы собираем повсюду их тушки. Война - способ отсеять из наших рядов все ненастоящее, игрушечное. Я небрежно опускаю на палубу у грузовика очередное тело. Бегу чистить оружие. Потом следую в траншею - ожидать дальнейших распоряжений. Сажусь на корточки. И просыпаюсь, будто выныриваю с того света. И страх, которого я не испытывал во время боя и который никуда ни делся, который просто ждал своей минуты, спрессованный в невидимый слиток, страх обрушивается на меня. И я вжимаюсь в сырую глину, я изо всех сил вцепляюсь в нее скрюченными до боли пальцами и тоскливо скулю, придавленный дымным воздухом. Я не могу, не хочу видеть свет, мне хочется букашкой забиться в укромный уголок и я ложусь на дно траншеи, не обращая больше внимания на грязь. Благо места теперь полно.
   Незнакомый боец рядом жадно хлебает из фляги. Трясущиеся руки не слушаются, вода льется ему на подбородок, на грудь, он с хлюпаньем ловит ее губами и мотает головой.
   - Где Крест? - спрашиваю его.
   Он молчит. Смотрит на меня удивленно и настороженно. А потом отворачивается и снова присасывается к фляге. Я понимаю, что задал не тот вопрос. Лучше бы мне спросить, как часто здесь дает осечку истовая молитва. Похоже, тут становятся не только истинно верующими. Встречаются и атеисты. Переворачиваюсь на спину и, глядя в зенит, на лету придумываю антимолитву, адресуя послание верховному существу.
   - Господи, создал ты нас по подобию своему на потеху себе. Пожирают друг друга чада твои, аки пауки неразумные, и нет покоя и мира в мятежных детях твоих. За что нам доля твоя, Господи, за что наградил ты нас разумом и способностью мыслить? Не для того ли, чтобы тешили мы тебя игрищами кровавыми на потеху твою и ангелов твоих? Молю тебя, Господи, вселись в раба своего, дабы испытать на себе все то дерьмо, которое хлебаем мы по милости твоей. Здесь чадо твое, Ивен Трюдо, Господи, сукин ты сын, прием!
   Высшее существо не отвечает на мою мыслеграмму. То ли на разных частотах мы с ним, то ли код мой не подходит, то ли меньше чем епископу, до него не докричаться.
   - Живой, морпех? - спрашивает кто-то.
   Поворачиваю голову. Надо мной возвышается взводный. Весь в копоти, в земле и крови. Спрыгивает в траншею рядом.
   - На себя посмотри, - говорит Краев, поймав мой взгляд. - Ща капеллан придет. Будет душу лечить. Чего расслабился-то? До обеда далеко. У нас на сегодня еще пара вылазок.
   Кажется, я уже жалею, что меня не приговорили к расстрелу. Там умираешь один раз, а тут - по три раза на дню.
   Когда капеллан затягивает молитву, я упрямо стискиваю зубы. Бойцы вокруг хором повторяют за священником:
   - Упокой, Господь, души усопших рабов Твоих и прости им все грехи их, сделанные по собственной воле и помимо их воли, и дай им Царствие Небесное...
   Меня хватает на пару минут, не больше. Ослепительная боль скрючивает меня на дне траншеи и выворачивает наизнанку. Приходя в себя, я жадно глотаю воздух и под буханье адского молота в ушах повторяю вместе со всеми:
   - Спаси, Господь, людей Твоих и благослови принадлежащих Тебе, помогая им побеждать врагов и сохраняя силой Креста Твоего святую Церковь Твою...
  
   -4-
  
   - Доброе утро Тринидад! - доносится из распахнутого люка стоящего неподалеку бронетранспортера. - В эфире военное радио "Восход". У микрофона ведущий Кен Ямомото. Главная новость часа: сразу две партизанских группировки, действующие на западной окраине Нью-Ресифи, в результате переговоров с представителями имперских властей согласились сложить оружие в обмен на гарантии сохранения жизни. Командиры отрядов получили распоряжение прекратить огонь сегодня после полудня. Партизанские лидеры изъявили добровольное желание обратиться к руководителям других незаконных формирований, действующих в этом районе. Они призвали их зарыть томагавки в землю и сойти с тропы войны. Кроме того, в своем обращении руководители оппозиции призвали всех добровольцев принять активное участие в развитии политических и демократических программ, применяя при этом исключительно мирные методы. Это действительно замечательная новость, и мне остается только сожалеть о том, что она запоздала по крайней мере на полгода. С другой стороны, ха-ха-ха, как иначе смогли бы проявить свою доблесть солдаты Империи? Наша несравненная Шейла Ли сейчас находится в районе боевых действий, в самой гуще событий. Она передает всем свою любовь и восхищение мужеством наших солдат, этих несгибаемых борцов за торжество закона и справедливости. По ее просьбе для отличившихся в Ресифи бойцов Второго полка Тринадцатой дивизии морской пехоты передаем отрывок из концерта оркестра "Звездные пастухи"...
   - Сдадутся они, как же, - бурчит себе под нос Краев. - Их прижали со всех сторон. Им деваться некуда. Там даже дети стреляют. Все равно мы всех подряд мочим. Куда ни кинь - всюду клин.
   - Мне больше понравилось это - "политических и демократических программ", - передразниваю я голос ведущего. - Они там сплошь мясо тупое, они слов-то таких не знают, епть...
   Свист приближающейся мины заставляет нас заткнуться и плотно прижаться к палубе.
   Прошел целый месяц. Мы давно прошли Ресифи насквозь, рассекли его надвое, и теперь добиваем остатки фанатично сопротивляющихся партизан. Больше всего хлопот нам доставляют наемники - отчаянные, профессиональные, изворотливые как черти, они маневрируют, внезапно контратакуют, кладут нас пачками. Настоящие духи войны. Уважаю таких. Это не голоштанный сброд с дробовиками. Их новая тактика изрядно попортила кровь штабным деятелям - во время нашей атаки они минируют и оставляют свои позиции, оставляя только пулеметчиков, а затем бьют во фланг сменяющей нас и не успевшей закрепиться пехоте. Некоторые улицы мы берем по два-три раза. Вокруг меня почти нет знакомых лиц. Все, кого я успел узнать из своего взвода, кроме, пожалуй, Краева, давно повыбиты в непрекращающейся мясорубке. Пополнение льется непрерывным ручейком - кто заснул на посту, кто украл пайку, кто струсил, да мало ли поводов найдется? - но новых лиц я не запоминаю. Ни к чему. Я уже привык к тому, что люди тут - просто песок в старинных песочных часах. Свыкся с этим. И просто жду своей очереди. Как-то так получается, что пока мне удается остаться наверху. Несмотря на все пополнения, наш взвод редко бывает укомплектован больше, чем наполовину.
   - Слышь, взводный?
   - Чего тебе?
   - Мне вот все не дает покоя - кто мы такие? - спрашиваю я тихонько.
   - Тебе не одинаково? - без паузы отвечает он, будто ждал вопроса. - Ты все равно что покойник уже. Какая разница, чего не успел и чего не понял? От тебя больше ничего не зависит.
   - Да как-то, знаешь, не дает покоя. Именно поэтому. Вроде жизнь кончена, а оглянуться не на что.
   - Как не на что? У тебя женщины были? Дети есть? Пил-гулял? Получал удовольствие? Вот и думай об этом.
   - Дети есть. Но не ради же удовольствия живем?
   - Ты в Корпус-то чего поперся?
   - По дурости, - честно отвечаю я.
   - А я по убеждению. И тут я по ошибке. По собственной глупости. Но все равно, я офицер. Мне сомнения ни к чему, понял?
   - Понял, сэр, - уныло отвечаю. Взводный загремел сюда из-за связи с собственным ординарцем. По его словам - обычной женщиной, ничего особенного. Он дважды ранен, до конца срока ему всего (или еще) два месяца. Даже эта бойня не способна выбить у него палубу из-под ног. Даже то, что его взвод за месяц полностью обновляется.
   - Да брось, Француз. Без чинов.
   Я вижу, как ему неловко из-за его резкости.
   - Все нормально, взводный, - свист очередной мины опять прижимает нас к земле. На этот раз бухает где-то недалеко.
   Смерть становится привычной, как завтрак - строго по распорядку. И ничего я поделать с этим не могу. А значит - чего рыпаться попусту? Как ни странно, лучшее время для раздумий - ожидание атаки. Это единственное время, когда мы сидим себе тихо-мирно и до поры нас никто не трогает.
   Я часто думаю о смысле жизни. Звучит слишком высокопарно, согласен. Но по-другому выразить то, что бродит внутри, не могу. Я размышляю о том, кто мы. Зачем живем. Кого защищаем. Императора? Кто такой Император? Это Империя. Империя - это люди. Мы защищаем людей. Почему, защищая людей, мы должны их убивать? И как можно защищать тех, которые ненавидят тебя, и кого ты презираешь? И если презираешь их - презираешь Империю, а значит и Императора, а как можно быть готовым умереть за того, кого считаешь грязью? И разве можно быть верным по инстинкту, а не по убеждению? Наши речевки - все эти "Убей" - не более, чем собачьи команды для развития агрессивности породы. Нас выводят, словно псов для собачьих боев. Мы прослойка между обывателем и властью. Мы смазка, что предотвращает взаимное трение. Расходный материал. Нас льют на жернова истории. Теперь я знаю, что означает летучее выражение "историю пишут кровью". Странно звучит, но тут, на краю преисподней, я впервые ощущаю себя свободным. Течение моих мыслей ничем не нарушается. Командование не считает необходимым тратить силы на гипнокоррекцию штрафников. Все равно они погибают раньше, чем успевает закончится курс внушений. Редкое явление - я помню то, о чем думал вчера, позавчера, неделю назад.
   - Слушай, взводный, как ты думаешь, зачем мы живем? - снова тереблю безучастного Краева. Он поднимает глаза. - Я в смысле - разве можно быть преданным не по убеждению? Мы ж не роботы какие, в конце концов?
   - А чем мы от них отличаемся? - спрашивает он с интересом.
   - Ну как, мы во плоти, мы мыслим, решения принимаем самостоятельно... - я сбиваюсь с мысли, замолкаю.
   - Решения принимаем, говоришь? - ехидно интересуется он. - Мы от них отличаемся только строением тела. Модификацией. Процессами обменными. Мы просто другая модель, понял? Роботы не думают. Они выполняют порученную работу. И не озадачиваются, зачем живут. Так кто мы, по-твоему?
   - Роботы и есть, - уныло соглашаюсь я.
   - Думай о том, зачем нам поручена эта работа. Помогает.
   - Знаешь, капитан, как раз в это я больше всего не могу въехать. Иногда мне кажется, что нами играет кто. Как солдатиками из коробки. Никакого смысла не вижу. Вообще.
   - Кто-то из древних сказал: "Права или не права моя страна, но это моя страна". Если вдуматься, мы те, кто спасает мир от хаоса.
   - От хаоса? Ну, ты сказал! Сила! Ты что, отличником в училище был?
   - Краткий курс военной истории все офицеры проходят. Мы ж костяк. К тому же мысль здравая, - словно извиняясь, говорит взводный.
   - Слушай, капитан, а ты уверен, что эта мысль пришла тебе в голову сама по себе?
   На этот раз Краев молчит. Через полчаса молчаливого сидения поступает вводная. Поднимаем задницы и тянемся получать оружие.
   Через тысячу лет, а может, через час, когда я волоку простреленную куклу к пункту эвакуации, весь целеустремленный и собранный, двое морпехов преграждают мне путь. "Дружественные цели" - шепчет кто-то внутри меня. Я обхожу их по большой дуге, но морпехи упрямы. Они тянут меня к себе. Они что-то кричат мне, и мне кажется, что я слышу их крик, словно придушенный подушкой.
   - Садж! Трюдо! - орут мне на ухо, и я ухожу прочь, потому что выбился из графика и потому что внутри что-то болезненно отзывается на эти крики.
  
   -5-
  
   - Эй, братаны! Не положено сюда! - кричит часовой громилам-морпехам, которые тащат пулемет к нашим позициям.
   - Ты кого братаном назвал, крыса позорная? - огрызается один из них. - Ты, щенок, винтарь свой правильным концом держать научись, собака помойная!
   - Не положено! Запретная зона!
   Часовой поднимает винтовку.
   Сидим на палубе, спиной к стене какого-то обгоревшего дома. Смотрим бесплатный спектакль. Нам психологическая разгрузка не положена. Морпехи рассыпаются по палубе, сноровисто втыкают сошки в щебенку. Под прицелом частокола стволов конвоир отступает за выступ пожарной колонки. Опускает ствол.
   - Не положено, ребята. У меня приказ, - бормочет он почти жалобно.
   - Мы тебе не ребята. Ты, салага, по пуле соскучился? - гремит бас здоровенного сержанта в измудоханной осколками броне. - У меня приказ занять оборону. И я его выполню, даже если придется пару таких крыс, как ты расстрелять! Понял?
   - Сэр! Так точно, сэр! - орет, становясь смирно, конвоир.
   - Еще раз вякнешь, прикажу расстрелять за нарушение субординации, - уже более спокойно говорит сержант. - Встань там и не мельтеши под ногами. Подойдешь ближе двадцати метров, пеняй на себя, тут наша зона ответственности. Доложи своему командиру - Третий батальон Второго полка морской пехоты занимает оборону согласно вводной.
   - Есть, сэр!
   Часовой шустро отбегает назад и начинает бормотать под опущенным бронестеклом. В отличие от нас он полностью экипирован.
   Что-то знакомое чудится мне в голосе грозного сержанта. Я наблюдаю за тем, как двое морпехов наполняют мешки быстротвердеющей пеной. Устанавливают пулемет. Пристреливают к палубе сошки. Еще двое, пригибаясь, волокут ящик с картриджами. Со стуком бросают его на бетон и ложатся чуть позади нас, выставив стволы из-за декоративных деревьев, побитых пулями. Броня их, мимикрируя, сливается с серым рисунком тротуара. Пара бойцов перебегают, таща за собой патроны к дробовику. Неполное отделение морской пехоты деловито и быстро занимает оборону.
   - Слышь, Француз? - лежа, поворачивает ко мне голову сержант. Лицевая пластина его поднята. - А классно ты в атаку ходишь. Прямо идеальный морпех с охеренной мотивацией, от которого пули отскакивают. Не иначе, роту тебе дадут за заслуги, как из дерьма выберешься.
   Он скалится в широкой улыбке. Мать моя - Паркер! Уже сержант. Это его отделение.
   - Ты тоже ничего, Парк, голос командный выработал, - отвечаю негромко, стараясь не привлекать внимания часового.
   - Это взводный мой. Капитан. Разведрота первого полка, - спохватываясь, представляю Краева.
   - Здравствуйте, сэр. Я Паркер. Командир отделения. Третий второго. Я этого засранца знаю, - он кивает на меня.
   Взводный рискует. Но делает вид, что все нормально. Кивает едва: "Недолго, сержант".
   - Само собой, сэр! Вот, Француз, чуваки тебе барахла собрали, - он подвигает ко мне ногой ящик с запасными картриджами. - Ты не дрейфь. Морская пехота своих не бросает.
   Быстро разбираем подарки. Передаем по цепочке, прячем под комбезы. Сигареты, стимы, шоколад, витамины. Кто-то сразу жадно запихивает сладкое в рот. С хавкой у нас туго - все, что положено, и ни калорией больше. Стандартного рациона, по замыслу командования, вполне достаточно. Тут не курорт. Стимы - это хорошо. Стимы - шанс уколоться после атаки, чтобы не свихнуться к чертям. Жаль, с собой не пронести. Но хоть сегодня перебьемся.
   - Давай еще стимов, Парк, - прошу я.
   - Док, ко мне! Все стимы выгребай. Держи, Француз.
   Я передаю пару упаковок взводному. Пару оставляю себе. Остальные передаю дальше.
   - Кто из наших цел?
   - Крамер тут, Гот. Коробочку нашу расколотили к херам. Рыжий с Топтуном в нашем взводе, простыми сусликами. Нгаву и Мышь подпортили слегка, где-то по больничкам чалятся. Трак тогда еще накрылся, когда ты мудака этого уделал. Со взвода человек с десяток осталось. Из других и того меньше - под корень выбило.
   Крамер от пулемета поворачивает голову. Подмигивает мне. Уже капрал. Растет. Делаю усилие, подмигиваю в ответ. Что-то щемит внутри, грозя прорваться слезами. Чушь какая. Морпехи не плачут. Дьявол меня разбери, ради одного этого чувства стоит жить. Всем мудакам назло. Какая-никакая - это моя семья. Родня. Другой нет у меня. Я снова часть гранитного монолита. Море мне по колено.
   - Вы что, действительно тут обосновались?
   - Да ну, брось. Наши позиции метров сто впереди. Мы за вами сегодня ходим. Второй волной. Взводный разрешил к тебе сползать. Нормальный чувак, из рядовых. Говорит, знает тебя. Сало. Слыхал?
   Киваю молча. Мир тесен. Гот подползает ко мне.
   - Привет, садж. Как ты?
   - Нормально, салага, - улыбаюсь.
   - Ты это, садж... Ты не дрейфь... Мы это... - он мнется, не зная, что такого хорошего сказать человеку, которого уже нет. - Ты классный чувак, садж, - наконец, рожает он. - Ребята тебя уважали. У тебя потерь было меньше всех и к людям ты, как человек. Я бабу твою видел. Зацепило ее. Сильно. В Марв ее отправили. Чуваки говорили, обгорела, как головешка. Жалко. Классная телка...
   Я не слушаю больше. Чернота накатывает изнутри. Не дает дышать. В глазах жжет. Кровь грозит выплеснуть через стиснутые до боли кулаки. Не видно не зги. Тараканы прозрачные мельтешат перед глазами.
   - Придурок ты и есть, Гот, - плюется Крамер. - Придурком и сдохнешь...
   Больше я ничего не слышу. Чернота, клубясь, затапливает мозг.
   - Гребаная Империя! Гребая бойня! Гребаная жизнь! Гребаные латино! Гребаный Император, мать его, козла кривоногого, - бормочу, как во сне. И ослепительная боль смывает мысли. Я снова - комок нервов, опущенных в кислоту. Угорь на раскаленной сковороде. Кусок кокса в глубинах домны. Еще! Больше огня! Жарь, сука! Давай! Расплавь меня! Еще!
   ... Я открываю глаза. Вечереет. Саднит лицо. Костяшки кулаков сбиты до крови. Грязный чехол на бронежилете располосован, сквозь прорехи проглядывают полоски металокерама. Вокруг вжимаются в палубу остатки взвода. Лихорадочно нащупываю во внутреннем кармане стим. На месте ли? Пуская слюни от ужаса, вонзаю толстую иглу прямо через рукав. Мир обретает краски. Тупо сижу, раскачиваясь, как китайский болванчик. Оглядываюсь в поисках взводного. Нет его нигде. Капеллан, пригибаясь, трусит к нам. Укрывается от снайперского огня за покосившимся рекламным щитом.
   - Помолимся, дети мои, - басит, вытаскивая крест поверх брони.
   "Хрен тебе, святоша!" - зло думаю я.
   Боль крутит мои суставы. Выдавливает глаза из орбит. До хруста сводит мышцы живота. Раскаленные капли падают с меня на палубу и поджигают высохшую живую изгородь. Я выдыхаю пламя как маленький зеленый дракончик и рисую в воздухе узоры раскаленным добела пальцем. Я смеюсь в голос, и капеллан удивленно смотрит на меня, продолжая размеренно читать.
   - ...Да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе... - плывет над припорошенными пылью касками.
  
   -6-
  
   У нас новый взводный. Второй по счету после Краева. Нудный ротный старшина из инженерного батальона. Бывший, конечно. Что-то там у него с ревизией не срослось. Сидим, лежим, стоим рядком вдоль улицы. Единственное требование конвоя - не менять места в строю. Пинаем балду. Уже и обед миновал, а атаки все нет. Начинаю думать, что обойдется на сегодня. А жаль. Я определенно начал сдвигаться с катушек - человеком я себя чувствую только тогда, когда засыпаю и оказываюсь в нестрашном мультике, где можно вволю порезвиться.
   Сегодня что-то расшалились беспилотники. И бесшумные "пираньи", и стремительные грохочущие "орланы", и увешанные ракетами "грачи", все они мельтешат в высокой голубизне крохотными серебристыми мальками, резвясь, иногда опускаются к самым крышам, глуша нас грохотом, и вновь кувыркаются в высоту, рисуя замысловатые послания инверсионными следами. Впереди и левее нас часто и основательно бухает. Высокие дымные грибы растут из-за крыш. Догадываюсь, что где-то прижали и теперь выбивают большую группу партизан. Ниточки ракетных следов время от времени поднимаются к небу и очередной малек сплевывает в ответ чем-нибудь гремучим, и тогда палуба под ногами подбрасывает наши задницы, а с соседнего дома с грязным облупившимся фасадом дождем сыплются стекла.
   Отделение пехотинцев сопровождает пеструю группу. В центре ее возвышается улыбчивая штабная крыса-полуполковник из отдела по связям с общественностью. Холеная морда его цветет в обаятельной дежурной улыбке, идеально подстриженная ниточка усов, короткий образцовый ежик на голове, он как заправский экскурсовод показывает руками туда-сюда, и сопровождающие его пестро одетые гражданские послушно крутят головами. Журналисты. Кому-то еще интересно смотреть батальные репортажи с переднего края, сидя в безопасном уюте домашнего кресла, и взахлеб тыкать пальцем в голокуб: - "Смотри, смотри - этого убили. И еще одного! Смотри, как ракета пошла! Налей мне еще пива!"
   Стрелки из отделения охраны окружили группу со всех сторон. По двое впереди и сзади, по трое с флангов. Настороженно оглядывают окна через прицелы. Внимательно смотрят на нас - сброд без брони и оружия, в бронежилетах, испрещенных пятнами заплат.
   - Взвод, смирно! - подает команду взводный, когда полковник проходит мимо. Увлеченный, он не удостаивает нас внимания.
   - Дамы и господа, - он сверяется со своим электронным планшетом, - вот в этом здании еще два дня назад находился штаб партизанского отряда "Красные муравьи". Вот тут и тут находились пулеметные точки. "Котята" - такие маленькие самоходные мины, пробрались прямо на их совещание и уничтожили всех, кто там находился. А через полчаса морская пехота - Третий батальон Второго полка - внезапной атакой с двух направлений окружил и уничтожил потерявших управление партизан. Как видите, здание почти не пострадало. Имперская армия не производит разрушений больше, чем это необходимо.
   Он говорит, и сам себе верит. Рассказал бы я тебе, крыса, сколько разрушений производит Имперская армия, да ты все равно не поверишь, говнюк. Этих данных нет в твоих коммюнике.
   - Подполковник, а сколько партизан было уничтожено в результате атаки? - спрашивает упитанный мужчина с круглым загорелым лицом.
   Секундная заминка - гид сверяется с базой данных, недолго соображает, как дипломатичнее ответить: сказать, что уничтожено много и поголовно - нельзя, сказать, что отряд был небольшой и почти без боеприпасов - еще хуже, получается, морская пехота убивает безоружных. Это не согласовывается со стратегией завоевания симпатий. Свист с небес заканчивается грохотом взрыва. Снова дрожит палуба, и сыплются сверху стеклянные дождинки. На мгновенье улыбка подполковника становится резиновой, он быстрым взглядом оценивает расстояние до зоны огня. Тревожно охают дамы. Подполковник вновь берет себя в руки.
   - Все в порядке, дамы и господа. Наша авиация производит точечные удары. Ситуация под контролем. Отвечаю на ваш вопрос, сэр, - до двух взводов живой силы было уничтожено. Число сложивших оружие и взятых в плен сейчас уточняется, - улыбаясь, говорит он.
   Группа деловито семенит дальше. Чуть позади ее топают нагруженные аппаратурой операторы, осветители, прочая техническая братия.
   - А кто эти солдаты, подполковник? Почему они без оружия? - показывает на нас пальчиком особо въедливая особа, которая не без оснований полагает, что их водят за нос и, как всегда, вешают на уши лапшу.
   И тут же все взгляды устремляются вслед за наманикюренным пальчиком.
   - Это? - Крыса морщит лоб в раздумье. Кричит: - Бойцы, из какого вы подразделения?
   - Третий взвод роты "Альфа". Третий дисциплинарный батальон, сэр! - вытянувшись, кричит взводный.
   - А, это штрафники. Преступники, - машет рукой полуполковник. - Прошу вас, пойдемте дальше, господа, у нас мало времени.
   - Нет, подождите, подполковник! - не сдается дамочка. - Вы должны нам рассказать про дисциплинарные батальоны. Неужели в армии столько преступников? За какие преступления сюда отправляют?
   Из группы технарей уже тянут шеи, внимательно вслушиваясь в происходящее. Берут ретивую журналистку на карандаш. Больше ты по передовой шляться не будешь, милочка. Писать тебе сплетни о сексуальных похождениях колониальных управляющих. СБ чутко держит руку на пульсе. Подполковник нервно смотрит назад, на соглядатаев. Пытается выкрутиться.
   - Мисс Горн, это не уголовные преступления. Дисциплинарный батальон призван исправлять нарушения воинской дисциплины. Это не преступники в привычном понимании этого слова. К сожалению, задачи, выполняемые этим подразделением, специфичны и не подлежат оглашению. Все вы предупреждены о границах доступной информации. Прошу вас, впереди нас ждет осмотр позиций морской пехоты.
   И "операторы" напирают сзади, ненавязчиво подталкивая вперед своих подопечных. Женские лица, как видения из потусторонней жизни. Отголоски волшебных запахов наполняют рты слюной. Неужто это все по-настоящему?
   - Господин подполковник. Я бы хотела взять интервью у этого солдата, - раздается рядом со мной.
   Высокая брюнетка в брючном костюме останавливается возле меня.
   - Мне очень жаль, мисс... э-э-э... Каховски, но у нас мало времени.
   - Ничего, я вполне могу пропустить часть программы, - отвечает брюнетка спокойно. - Карл, готовь аппаратуру.
   - Мисс, самостоятельные передвижения по зоне боевых действий запрещены. К тому же я не смогу гарантировать вашу безопасность, - мямлит сопровождающий.
   - Ничего, я подожду вас тут, - не сдается журналистка. - Вон тот часовой вполне справится с нашей защитой. К тому же, разве не вы уверяли нас, что здесь абсолютно безопасно?
   - Подполковник, нам обещали показать передовую, - требовательно произносит кто-то из толпы.
   - Действительно, офицер. Мы не можем вечно выдумывать подробности. Покажите нам войну! - поднимаются новые голоса.
   - Мисс Каховски, мы вернемся через двадцать минут. Ожидайте нас тут.
   Крыса отряжает одного из пехотинцев для охраны строптивой. Солдат отделяется от своих и занимает позицию у стены. Оглядывает улицу в обе стороны.
   - Итак, дамы и господа, впереди вы видите воронки. Это следы от разрывов мин. Теперь вы видите, что нам противостоит прекрасно вооруженный и жестокий противник, а вовсе не те беззащитные дети, что часто изображаются на вражеских карикатурах... - Голос гида постепенно удаляется.
   Из группы технарей на нас внимательно пялятся неприметные личности. Наконец, исчезают и они.
   Бриджит Каховски спокойно разглядывает меня. Оператор за ее спиной устанавливает треногу с аппаратурой. Подбрасывает в воздух передвижные голокамеры. Крохотные жучки повисают, мягко жужжа.
   - Вряд ли я смогу рассказать вам что-то интересное, мисс Каховски. А если и смогу, вы все равно не сможете это использовать, - говорю я, чувствуя себя чудом природы - на нас, не скрываясь, таращится весь взвод, не исключая конвоира.
   - Будьте добры, - обращается Бриджит к конвоиру, - господин подполковник из штаба группировки разрешил взять интервью у этого солдата. Не могли бы вы отвести остальных солдат немного дальше? Нам нужно пообщаться наедине.
   Конвойный кивает, даже не ухватив сути вопроса. Оглядываясь, бойцы плетутся к соседнему дому.
   - Карл, ты тоже постой в сторонке.
   - Ясно, Бри.
   Запах ее духов будит внутри забытые ощущения.
   - Знаете, Бриджит, вы по-прежнему здорово пахнете, - говорю зачем-то.
   - Вижу, вы меня узнали. Как вас зовут?
   - Ивен Трюдо, мисс Каховски. Третий взвод роты "Альфа" Третьего...
   - Это лишнее, - останавливает она. - Достаточно имени.
   - Глупо звучит, но я рад, что вы сумели выбраться из лагеря, Бриджит.
   - Это было что-то ужасное, - признается она. - Нас лапали все, кому не лень. Кормили раз в день какой-то баландой. По малейшему поводу били прикладами и ногами. Спали на земле. Я пробыла там целую неделю. Потом едва уговорила дознавателя связаться с пресс-центром группировки. Тогда нас вытащили. Мне кажется, что я пробыла там целый год.
   - Война - жестокая штука, мисс. Вовсе не то увлекательное приключение, как вы пишете, - говорю, чтобы что-то сказать.
   - Как странно. Мне даже не хочется вас убить, Ивен, - говорит женщина отстраненно.
   - Так бывает, Бриджит, - заверяю я. - К тому же смерть тут - не наказание.
   - Представляю себе, - говорит она.
   - Не мелите ерунды, Бриджит. - Она удивленно смотрит на меня. - Вы не можете этого представлять.
   - Вы так думаете?
   - Уверен. Зачем вы решили поболтать со мной? Эти типы из Безопасности вам теперь из пресс-центра высунуться не дадут.
   - Плевать. Все равно нам тут лапшу на уши вешают. Настоящая война где-то там. Какая разница, откуда врать?
   - Вам так хочется написать правду, Бриджит?
   - Иногда, - тихо говорит она.
   - Думаете, кому-то в мире интересна эта кровавая грязь?
   Она пожимает плечами.
   - Надеюсь.
   - И вы полагаете, что ваш материал пропустят? Не смешите меня, мисс. Зачем вы тут? Хотите отомстить?
   - Откуда мне знать, - досадливо отвечает она. - Все так перепуталось. За что вас сюда?
   - Убийство офицера, - говорю. И после паузы: - По неосторожности.
   - Надеюсь, вы убили того, о ком я думаю, - тихо говорит она.
   - Именно так, мисс.
   - Есть в мире справедливость...
   - Да бросьте вы. Нет ее, и не было никогда. А та, что есть, всегда за чей-то счет.
   - Все равно я рада.
   - А я рад, что вы остались живы, Бриджит, - говорю совершенно искренне.
   Она смотрит на меня, задумчиво прикусив нижнюю губу. Изменилась. Сменила прическу. Кажется, чуть похудела. Похорошела. А может, просто для меня любая женщина теперь - богиня. Штрафники-женщины содержатся отдельно от нас. Я придумываю детали, которые толком не успел рассмотреть тогда, в темноте. Говорю почти неосознанно.
   - Вы очень красивы, Бриджит. Нет-нет, это не домогательство. Часовой пристрелит меня, если я к вам просто прикоснусь. Просто там вы были похожи на сексапильную сучку. Сейчас - нет. Завидую вашему мужу.
   - У меня нет мужа, Ивен.
   - Хотите, я вам действительно расскажу чего-нибудь? Просто для интереса?
   - А что, давайте, - оживляется она. - Карл, включай!
   - Не буду вам плести про мужество и беспримерный героизм. Этого добра вам та штабная крыса с три короба насыплет. Просто расскажу про маленький случай. Наблюдал его с неделю тому.
   - Хорошо, Ивен. Продолжайте.
   - Мы вот так же сидели, атаки ждали, - начинаю я, и ожившая картина вновь прокручивается перед глазами, словно голофильм плохого качества.
   ... Мы сидим за уложенными в ряд мешками с песком. Беспилотники поджигают дома на другой стороне площади. Через наши головы проносятся гудящие железяки от танковой группы в конце улицы. Пехота из соседних с нами зданий лупит куда-то из окон. Ответного огня нет. Просто "мошки" кого-то там обнаружили, вот и перестраховывается народ. Крыши домов полыхают, как факелы. Куски стен разлетаются брызгами. Мрак сплошной. И все это рядом, метров с полсотни от нас. Видно все, как на ладони. И вдруг среди этого ада - красная пожарная машина. И за ней еще одна. Взрывы продолжаются, а пожарные высыпают, раскатывают свои шланги, выгружают роботов и начинают тушить. Я глазам своим не верю. Какой-то бранд-майор надтреснутым голосом подгоняет своих подчиненных. Они заливают пеной огонь. Бросают цилиндры газовых бомб. Иней оседает на стенах. Беспилотник делает новый заход, снова скидывает зажигалки. Фосфор так и брызжет дымными струями. Кто-то кричит, даже через выстрелы слышно. Пожарные выносят раненого. Кладут рядом с машиной. Бранд-майор снова гонит их в огонь. Они опять бегут в трещащее по швам здание. Танковый компьютер определяет пожарного робота, как недружественный объект. Разваливает его на запчасти. Пожарные переходят на другой этаж и тушат огонь вручную, поливая пеной из брансбойдтов. Настоящие бойцы. Бронзовые яйца. Кого-то сбивают из пулемета - я ясно вижу фонтанчики от пуль на стене и сразу после этого - крики. Раненого выносят к машине. Огонь усиливается. Пожарные стоят у машины, беспомощно глядя на то, как их город превращают в груду горящего щебня. Брандт-майор хватает тяжелый наконечник и с матами бросается в огонь. По одному, его экипажи присоединяются к нему. Беспилотник превращает пожарную машину в расплавленные брызги. Пожарные переключают и тянут рукава к оставшейся. Обвешиваются ранцевыми пеногенераторами и вслед за последним роботом устремляются в атаку. Вторая машина превращается в шар огня. Муравьи в серебристых робах работают ручными пеногенераторами, почти в упор отбиваясь белыми хлопьями от ревущего огня. Беспилотник скидывает еще серию зажигалок. Крыша проваливается в вихре искр. Истошный вопль. Танки обрушивают верхний этаж. Пехота, соревнуясь, бьет по окнам. Пожарные, пригибаясь, отступают из погибающего дома. Волокут раненых товарищей. Грудятся поодаль, опустив тела на землю. Пытаются оказать первую помощь. Брандт-майор выходит последним. Останавливается у входа и упрямо льет пену в дым. Его силой волокут прочь. Он вырывается. Пена кончается. Двое оттаскивают его в сторону. Он с маху бросает опустевший короб на землю. Яростно потрясает кулаками. Кажется, он рыдает, посылая проклятия. Пехота прекращает стрельбу. Беспилотники переносят огонь на другой дом.
   - ... такая вот история, мисс, - заканчиваю я.
   Бриджит потрясенно молчит.
   - Неужели так бывает? - наконец, спрашивает она.
   - Еще как, - заверяю я.
   - Вот это репортаж, - говорит она с расширенными глазами.
   - Черта с два вы это дадите, - усмехаюсь я.
   - Кто знает, - задумчиво говорит Бриджит Каховски.
   Когда крыса-полуполковник ведет назад свое стадо, она подходит ко мне совсем близко. Протягивает руку. Я торопливо вытираю грязную потную ладонь о штанину и осторожно пожимаю изящную узкую ладошку.
   - Удачи вам, Ивен Трюдо, - говорит она, заглядывая мне в глаза.
   Я молча киваю. Живые мертвецы у стены, сглатывая, провожают взглядами ее высокую фигуру с прямой спиной. Цокая каблуками, она присоединяется к разноцветному рою. Откуда-то знаю, что она оглянется перед тем, как повернуть за угол.
  
   -7-
  
   Сегодня я вижу, как ходит в атаку краса и гордость - тяжелая пехота. Мы почти на окраине, в удали теперь упражняются все, кому не лень. Наивные. Как будто мало городов еще осталось.
   Тусклые фигуры - настоящие ходячие танки, движутся с удивительной грацией. Их вес уменьшают портативные гравигенераторы. Они тащат на себе безоткатные орудия, тяжелые пулеметы и скорострельные гранатометы. Головы их похожи на уродливые угловатые наросты из-за обилия аппаратуры. Ячеистая броня легко держит очередь из пехотного пулемета. Оружие на сложных станках, кажется, растет прямо из их тел. Массивные оболочки с бледными червяками, впаянными в набитое оборудованием нутро. Они с ходу разворачиваются в боевые порядки и вмиг уносятся куда-то в дым. Поднимается немыслимая пальба. Избиение младенцев. Ничего из ручного оружия неспособно причинить вред этим псевдоживым монстрам, в которых железа больше, чем живой плоти. Через полчаса монстры возвращаются, лишь слегка подкопченные. Грузятся на свои открытые транспортеры с многоцелевыми спаренными скорострелками. Смотрим на них, как на исчадия ада. Не дай Бог нарваться на такого в рукопашной. Правда, сейчас мне на этих уродов начхать.
   Мутная пелена который день подряд колышется перед глазами. Живу по инерции. Какие-то лица - знакомые и не очень, возникают из памяти и исчезают вновь. О чем-то спрашивают. Смотрят вопросительно. Ждут ответа. С удивленным выражением растворяются, чтобы уступить место другим. Молчу, стиснув зубы. Мне нельзя отвечать. Почему-то я твердо знаю это. Я сижу с глупой улыбкой и бросаю камушки, стараясь попасть в жерло разбитого уличного утилизатора. Иногда мне это удается. Я делаю вид, что всецело поглощен этим занятием. Нет ничего важнее на свете. Я прислушиваюсь, но никак не разберу, о чем говорят со мной существа без шей. Я снова улыбаюсь, делая вид, что меня это не касается. Скорее бы активировали "паука" в моем загривке. Я жажду снова стать сильным и непобедимым. Хочу в мир, где нет проблем. Хочу быть всемогущим и напрямую общаться с богом через переговорник. Бог меня ценит. Очередное лицо улыбается мне обугленным ртом. Кровь сочится из растрескавшихся черных губ. Я даже не могу разобрать - мужчина это или женщина. Я уважительно прищелкиваю языком, наблюдая, как лицо пытается что-то сказать, преодолевая жуткую боль. Мое прищелкивание окружающие воспринимают как выражение удовлетворения - камушек гремит в черном зеве. В яблочко. Извиняясь, пожимаю плечами. Нельзя мне с тобой говорить, брат. Нельзя, чтобы взводный заметил, как я с катушек слетел. Мне уже нечего бояться, смерти нет, жизни нет, боли нет. Ничего нет. Но я хочу собой остаться. Тем, кто я сейчас. Понимаешь, братан? Пока, дружище, держи хвост пистолетом. О, какая встреча! Я вас знаю, милочка? Неужели? Ах, какая досада. Говорите громче. Я вас не понимаю, милая. Кричите на ухо. Громче. Да что за черт! Что ж вы все такие тупые! Слышь, братан, чего она сказала? Что? Громче! Камушек звякает, не долетев до цели. С тобой все нормально, Трюдо? Кто это говорит? Неужто я вас слышу? Взводный? Здесь, сэр! Все в норме, сэр! Или мне показалось? А, братан? Помнишь, как мы гудели в Марве? Трюдо, брось придуриваться! Есть, сэр! Это я дурачусь. Точно, братан? Тут неподалеку есть заводишко. Хрен его знает, что там производят. Уверен, партизан там - как грязи. Завод бомбить не станут. Значит, нас отправят. Скорее бы. Хочу в настоящий мир, не в это дымное говно! Хочу дышать полной грудью. Мне тут воздуха не хватает и рука болит под повязкой. А еще я ноги вчера сбил. Хочу бежать быстрее всех! Трюдо, мать твою, заткнись! Есть, сэр! Подмигиваю улыбающемуся лицу. Знаешь, каково это - лететь, не касаясь земли?
   Адская боль. Хочу туда, где боли не бывает. Призраки исчезают. Глупые, боятся боли. Это совсем не страшно. Хотите попробовать? Вводная? Или мне показалось? Нет, точно вводная. Меня трясут за плечо. Вскакиваю и мчусь, не разбирая дороги. Уже скоро. Потерпи, братан. И ожидаемое просветление опускается на меня.
   Гранат в этот раз нам не дают. Зарядов к подствольнику тоже. Там нельзя ничего взрывать. Опасно. Завод необходимо сохранить. Это еще более увлекательная игра, чем предыдущие. Дымовая завеса затягивает палубу - чьи-то взводы оружия стараются вовсю. Прыгаем, как резиновые зайцы. Играем в чехарду, прячась в дыму. Бог подсказывает нам дорогу через наушник. Веселая пальба вокруг. Треск как в новый год на пляже в Коста де Сауипе. Новый год - это здорово. Я люблю праздники. Я вбегу в эту дверь первым и Бог похвалит меня. Кто-то старается опередить меня. И еще. Сколько вокруг желающих быть первым - уму непостижимо! Неужели они не понимают - Бог любит только меня одного?
   Солнечные зайчики брызжут в дыму. Одна за одной резиновые игрушки нелепо подпрыгивают и катятся по земле. Я бегу навстречу ярким лучам. Я стреляю в упор. Это так прикольно - зверьки с человеческими лицами разлетаются брызгами. Я первый! Остальные - не в счет. Я бегу по темному коридору, пахнущему кровью, порохом и горячим железом. Мне нужно наверх. Я должен удержать позицию. Господь поддерживает меня. Меня никто не способен догнать. Я буду жить вечно. Я меняю магазин за магазином. Пули мои живут самостоятельной жизнью. Я выпускаю их, не целясь. Рои встречных насекомых мне не помеха. Я выплевываю горячие куски свинца. Я радостно смеюсь, купаясь в радужных волнах. Ноздри трепещут от запаха свежей крови. Так пахну я - кровь сочится из меня через простреленный бронежилет. Палуба качается, словно спина морского животного на вдохе. Я снова стреляю по упрямым черным фигуркам, что лезут из всех щелей. Я до вас доберусь. Никто не способен бегать быстрее, чем я. Они стреляют в меня. Пули звонко барабанят по моему нарисованному телу. Я бессмертен! Мне никогда не было так легко! Я делаю шаг и воздух передо мной становится упругим, словно пружина в магазине. Дружественные цели протискиваются мимо меня в радужную пленку. Волны расходятся от того места, где они пробили невидимую преграду. Яркие точки разрывают ее поверхность. Тонкими лучами тянутся в черную глубину. В ответ тоже тянутся лучики - много-много лучиков, радужная пленка не выдерживает тысяч булавочных уколов и лопается сияющими голубыми брызгами. Я вижу, как пули буравят воздух. Даже лежа я пытаюсь стрелять, и у меня почти получается. Но потом винтовка становится похожей на бревно и выскальзывает из моих ослабевших рук. И Бог подстегивает меня, он приказывает, нет - он просит - держать позицию. И тело мое из последних сил в экстазе повинуется невидимому голосу. Я достаю лопатку. Ползу вперед по скользкой железной палубе. Ползти легко. Кровь, как смазка, позволяет мне скользить неслышно и стремительно, как жуку-водомерке. А потом смазка кончается и я замираю, как пришпиленный. И начинаю выскальзывать из цветного сна.
   Нет. Не хочу. Я не хочу просыпаться! Я сопротивляюсь, как могу. Я раскрываю глаза как можно шире, стремясь сделать тускнеющие краски как можно более яркими. Я открываю рот и пытаюсь крикнуть грозно, чтобы Бог услышал меня. Но лишь невнятный клекот вырывается из меня. Я роняю голову. Железо пола кислое и соленое на вкус. Тысячи лиц уговаривают закрыть меня глаза. Я хочу стиснуть зубы. Лица просят не делать этого. Я вбираю в себя воздух. Лица недовольно хмурятся. Воздух совсем не содержит кислорода. Я не могу им дышать. Так нечестно! Лица согласно кивают. Я не хочу назад! Лица становятся виноватыми. Прячут глаза. Собираются в хоровод. Их танец превращается в сверкающую воронку. Сухой вихрь подхватывает меня.
   Свет. Много света. Я ввинчиваюсь в прохладную воду. Я рассекаю ее мощным телом. Я разгоняю волны по сторонам. Я в своей стихии. Вода - это жизнь. Жизнь - это... Жизнь, это все, что вокруг. Я растекаюсь струящейся рекой. Я извиваюсь по волшебной стране. Берега ее наполнены людьми, которых я когда-то убил. Я знаю их всех поименно. Они опускают в меня руки. Играют с камушками на моем дне. Они ждут и зовут меня. Они не испытывают ко мне ненависти. Я их брат, навеки. Мне больше не нужно притворяться. Тут не бывает боли и страха. Эта волшебная страна, она манит меня своим голубым безоблачным небом, своими шелестящими рощами, где нет змей и хищников. Меня тянет к ней, я тут родился, я останусь тут навсегда, ностальгия по несуществующей родине подхватывает меня желтым листком и кружит над землей.
   Моя крошка Мари совсем дитя. Я качаю ее на коленях. Она весело визжит, отбиваясь от щекотки. Мама подает мне блюдо с исходящими паром пирожками. Отец вытирает замасленные руки. Я прижимаюсь щекой к прохладному животу Шармилы, ее пальчики нежно теребят волосы на моем затылке. Я целую ее колени. Она грустно улыбается в ответ. Ника подает мне блюдо с неземной пищей. Бриджит размазывает тушь по заплаканному лицу. Император - маленький несчастный старичок, виновато пожимает плечами. Гус, Крамер, Гот, Бауэр, Паркер, Мышь, Нгава - все они становятся в очередь, торопясь пожать мою руку. За ними еще лица. Тысячи лиц. Тысячи рук. Тысячи слов.
   Я отталкиваю ногой чемодан с миллионами ненужных вопросов. Слова кружатся в воздухе, уносимые ветром. Я отдаюсь течению. Я отрываюсь от земли и устремляюсь домой. Это в невообразимой дали кто-то сжалился и добил мое опустевшее тело.
  
   Конец
  
   Благодарности:
  
   Эта книга создавалась при активной поддержке многих людей. Алексей Дорохов из далекой Тасмании и его жена Наташа высказали огромное количество ценных замечаний и пожеланий, проделав трудную и неблагодарную работу - вычитывание новых глав по мере их написания. Писатель Андрей Земляной поддержал меня в момент, когда, казалось, писать дальше не было сил. Моя супруга Нина, моя любимая длиннолапая кошка, которую я безбожно использовал в роли подопытного кролика, просматривала сырые куски. Своей жаждой видеть мир будущего светлым, Наталия Ольхова, хороший друг и прекрасный журналист, будила во мне вдохновение. Множество других замечательных людей присылали мне письма и пожелания, поддерживая меня во время работы.
   Спасибо им всем. От души.
  

Оценка: 8.90*15  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019