- А этих-то двоих, освобождённых, куда? - тихонько, сквозь зубы, чтобы не слышали "контрабасы", прошептал он. Похоже, он решил, что у командира есть какая-то задумка по их поводу.
Но командир только матюгнулся про себя. Он-то просто забыл про двух освобождённых ополченцев! Сам же приказал им нишкнуть и тихо сидеть в "буханке" - потому что здоровая паранойя разведчика заставляла не совсем доверять случайным людям. Девчонкам-то верить можно, уж больно натуральная - не разыграешь такую! - ситуация была, в какой их застали. А эти... Мало ли, что за люди.
И вот он про них просто забыл! Блин! Близость своей стороны сыграла опасно расслабляющую роль. Вроде уже дома. А тут близок локоть, да не укусишь! А путь через стылую реку эти ослабленные пленом ребята не выдержат. Да и из его группы - может, справятся ребята, а может и нет. Свело ногу, отстал, в темноте не увидели - и нет человека! А Алексей категорически не хотел терять своих людей. И уж точно - никого из этих дорогих ему парней. За любого из них он сам готов был бы лечь...
И что делать?
Выговорив у кислых контрабандистов пять минут на совещание, они собрались у "буханки". Стресс, вызванный позором, прочистил Алексею мозги, убрал излишнюю эйфорию.. Значит, как звучало задание? Найти, освободить и вытащить к своим четверых журналюг. Всё! Это приоритет, остальное - опции. Значит, этих точно переправляем. Вместо четверых - трое, один, по показаниям, убит. Зато на его месте оказывается ценный пленный, способный много рассказать. Значит, его переправляем тоже. С охраною. То есть выявляется следующий приоритет - вернуть собственную группу. И в качестве охранников, и в качестве бойцов, для республики неизмеримо более полезных, чем три девчонки из Счастья и двое пленных.
И сам он должен вернуться, чтобы доложить об обнаруженных обстоятельствах и целях на вражеской территории, подготовить обоснование для рейда по ним и пробить соответствующий приказ. Это тоже ценнее прилепившихся к ним гражданских...
Но при всей правильности этой логики Кравченко ощущал её подлость. Нет, всё правильно и разумно, но... подло! Не может он их тут оставить! Не по-человечески! Не отмолить потом ни перед Богом, ни перед совестью! Бог - ладно. Он милосерден, как говорят. А совесть - эта точно есть, и милосердия она не ведает...
А тут, словно поддерживая его правильный, но подленький расчёт, ещё и девчонки заныли, отойдя от шока мгновенно и при том постоянно меняющихся обстоятельств. Захотели домой - две к родителям, одна к мужу. И что им в Луганске делать, где ни родственников, ни жилья, ни денег? Отпустили бы их ребята, домой хочется!
Ополченцы молчали, дисциплинированно ждали его решения. А что тут решать?
После резни, устроенной в пансионате, укропы начнут искать всех, кто причастен. На девчонок выйдут? Да обязательно! Когда их брали, документы тоже задерживали. И где-то лежат они в этом пансионате, некогда да и где было их искать. Или кто-то вспомнит обстоятельства, при которых девчонок забирали, пройдут по цепочке. Наконец, опросят людей, и кто-то да поделится наблюдением, что вот у соседей дочка пропадала несколько дней, а тут появилась, да сама не своя.
Нет, о них, бойцах, речи нет - они уже у своих будут. Показания девочек им повредить никак не смогут, даже если и всплывут позывные и имена. Но вот самим девушкам придётся настолько плохо, что даже и представить жутко. Когда вернутся с "передка" дружки убитых бандеровцев. Вон за меньшее - что их предтечи с молодогвардейцами краснодонскими сотворили!
Нет, этих точно надо вывозить. Да и - полезное дело - смогут дать они в прокуратуре показания на нацистов-мучителей своих, объявят тех в розыск - лишняя возможность наказать их за преступления.
А родителей предупредим. А то и в Луганск пригласим. А там, глядишь, или в Россию отправят, или к родственникам куда на Украину. Главное - живы будут, а остальное приложится. Молодые ещё, вся жизнь впереди.
Всё это, как мог убедительнее, он изложил девушкам. И уже более настоятельным, жёстким тоном припечатал:
- Если мы вас отпустим, куда вы пойдёте? До города - десять километров! Да там, поди, уже шухер стоит, или вот-вот начнётся. Каратели по улицам будут бегать, а тут вы - ночью, одни, в камуфляже убитых! Рассказать, что будет, или догадаетесь? Тем более, если даже на машине вас отвезти. Ночь, комендантский час, тревога. Они сперва расстреляют машину, а уж затем в неё заглянут. Может, у вас здесь, в Лобачово, родственники есть? Нет? Всё, короче, решён вопрос!
Теперь вы... - он повернулся к освобождённым ополченцам.
Один из них, тот, что постарше, помотал головой:
- А мы, командир, вот что... Мы эту милицейскую машинку возьмём, да и проедемся тут по тылам гадов. Пока они хватятся, пока что - мы уж далеко будем. И от вас отвлечём, если что. Только оружия нам оставьте, да гранат побольше. Если что, хорошо с гадами посчитаемся...
Алексей посмотрел на него. Вроде нормальные мужики. В спину не выстрелят. Избитые, кровь утёрли, но кое-где ещё осталась. Для подставы укропской чересчур уж натурально побитые. Хватит паранойи! Это просто начинает уже земля здесь пятки жечь - слишком удачно всё идёт. Очень не хотелось бы под конец проколоться на какой-нибудь непредусмотренной мелочи. "У тебя ж одна задача...".
- Смотрите, - сказал. - А то, думаю, сообразим на той стороне лодочку какую, пришлём за вами...
Тот же ополченец покачал головой:
- Ладно уж. Мы лучше вас прикроем, пока переправляться будете. А то мало ли что. А там уж... Бушлатики на нас ихние, обувку парень ваш тоже помог подобрать. Даже вон и документики есть, и телефончики ихние. Доедем как-нибудь. Заодно со следа вашего собьём. А там как Бог даст...
Ну, ладно. Времени уже нет - ни на уговоры, ни даже на обдумывание, как лучше поступить. Имена-позывные мужичков он знает, передаст в штаб Головного. Телефон им только свой нормальный назвать, чтобы отзвонились, когда он уже на своей стороне будет. Пусть звонят по пути, отследить можно, да и помочь вдруг, когда переходить будут. Только едут пусть просёлками, где почва позволит, а ещё лучше...
- Ладно, командир, - сказал ополченец. - Там разберёмся. Ты, главное, сообщи, кому надо, что встретил, мол, и что живы мы...
Гранаты им оставили все. Автоматы, патроны. Дали один ПНВ. Даже гранатомёт оставили.
Нет, танкового взвода, положенного по штатам обычного армейского ОРБ, за ними не прислали. Этого, впрочем, никто и не ожидал - никаких трёх танков в батальоне Перса просто не было. Но бэтр к Крутой Горе подогнали довольно быстро - видать, заранее был выдвинут. Ну да, легко сообразить: Сто первый точно участвовал в назначении времени переправы, после того как Буран отстучал Насте, что одеяла забрал, племянник тоже напросился в гости и что сам он скучает и желал бы немедленно оказаться дома у неё в постельке под бочком.
"Ты всё обещаешь. А я не сплю, тебя жду", - ответила она. И почему-то хотелось искать в этих словах второй смысл. Тот, что только между ними, а не между ними и войной...
Но, в общем, военный смысл тоже был понят правильно. В целом место переправы было согласовано заранее, так что группировка из трёх бусиков и одного бэтра была стационирована в Земляном ещё с вечера. Подтянуться до Крутой Горы - четверть часа. Так что Алексей не успел ещё прекратить ляскать зубами - холодна всё же донецкая водичка в январе, кто бы ожидал! - как вся та же кампания уже жала ему руку.
Ну, полковника Саркисова, правда, не было. Ну да, он же начальник операции, ему по рангу в штабе ждать результатов. Зато гордый, или, если по-русски так можно выразиться, "гордеватый" несколько в жизни ракетчик Перс прибыл встретить подчинённого собственной персоной. Ну, это нормально в армии. Это в очереди за плюхами лучше не появляться. А в очереди за плюшками желательно обозначиться в первых рядах. Впрочем, справедливо - в конце концов, операция успешно проведена силами ОРБ. А значит, в батальоне правильно поставлена боевая и командно-воспитательная работа.
Майор Безуглый, который Тарас, - тоже само собой: он принимал освобождённых журналистов. Ну и подполковник Мешков во главе группы бойцов из ГБ - в тему. И вездесущий Митридат, конечно, рядом со Сто первым и парой гражданских. Интересно, Сто первый тоже, что ли, под кураторством ЦК ходит?
Не задают тут таких вопросов. Мишка и не скажет. Впрочем, и не до них. Алексей знал, разумеется, что Насте тут нечего делать, но с затаённой надеждой всё же шмыгнул глазами по группе встречающих.
Нет, ты же сам знал, что ей тут делать нечего, она в штабе на связи, что ж разочаровываться? Хотелось показаться при ней героем?
А и что? Да, чёрт возьми!
Тихо! А Ирка? И Светка!
Блин, как же всё запутано-то! Не, точно, на "минусе" проще было...
- Человек, который вернулся с "минуса"! - словно услышав его мысль, провозгласил Мишка, облапливая друга. И прошептал на ухо: - Не гляди так. Ждёт. Волновалась очень...
И ночь посветлела.
Но тут же озарилась вспышкой. Начальственного гнева.
- Ох и ни хрена себе! - воскликнул Мешков. - Это кто его так уделал? Какие ироды так с пленным обращаются? Капитан, ты охренел?
Алексей оглянулся. А, ну да. Это комендачи гэбэшные выволокли и подвели к общему собранию гада Гадилова.
Хоть было вокруг по-прежнему темно, ибо ночь никто не отменял, в свете фонариков ыглядел тот действительно не очень. Морда в крови, шея, плечо - тоже, когда кляп вынули, стало видно, что передних зубов нет - выбиты. На щёках - дорожки от слёз. А главное - на правой ноге дырка в колене. Выше нога перетянута ремешком от штанов и посинела уже. Это было хорошо видно по состоянию пальцев на ступне, поскольку обуви на Гадилове не было. Оказалось, у грозного командира бандеровцев всего лишь сороковой размер ботинок. Так что обувь ему пришлось пожертвовать одной из девчонок, которой первоначально достались "лапти" упокоившегося караульного. Ничего, после того, как девочки рассказали, что и этот уродский сотник принимал участие в оргиях насилия над ними, ботинки были лишь малой компенсацией за всё...
А плачевное состояние пленного объяснялось тем, что Алексей, километров полутора до Лобачова не доезжая, велел остановиться и с помощью ребят отволок вражину в посадки для экспресс-допроса. Тем более что на своей территории тот ещё пленным не был, а был врагом, так что допросить его можно было, не сильно оглядываясь на конвенции и не жертвуя офицерской честью. Больше возможности его допросить не будет. Что там он будет петь у гэбэшников - вопрос их, а ему надо было точно выяснить, знаком ли Гадилов-Молодченко с бурановскими кровниками, где те базируются, и не по их ли приказу действовал этот урод, распоряжаясь всадить гранату в кравченковскую квартиру, и позже, когда Лысый похитил Ирку.
Ну, а Гадилов попытался поначалу права покачать, позапираться. Дескать, он военнопленный, потому говорить ничего не обязан, и вообще, он, сотник Молодченко, предлагает командиру москальской ДРГ отпустить его, обещает за это десять тысяч евро и три часа не наводить на них погоню. И ещё ерунду всякую плёл. Видать, что-то там обдумал, в мозгу своём крысячьем, пока везли его до этих посадок.
Так что пришлось Алексею его в адекват приводить. Для чего почти буквально выполнить Юркину угрозу с гранатой. Нет, эргэдэшку засовывать пленному в рот Буран не собирался. Языка всё равно надо было сдать позднее своим для компетентных допросов - а нафига им красавцик с гранатой в пасти? Оно, конечно, пока чека на месте, сама граната не опаснее камня. Но мало ли что?
А главное, нужен-то хоть и трясущийся от страха, но говорящий язык, а не трясущийся и мычащий нечленораздельно через гранату в зубах. Точнее, в этом случае - без зубов.
Потому Алексей, не отвечая врагу, молча выстрелил ему в колено. Звук от ПБ, конечно, достаточно хорошо слышен ночью, но вокруг и так было довольно много шума. Громко бухало на северо-западе - это свои исправно выполняли план по шумовому прикрытию группы Бурана. Активно грохали по позициям укропов вокруг Трёхизбенки. Дальше к западу, у Крымского, кажется, тоже что-то булькало, да и сзади, со стороны Станицы, слышен был довольно интенсивный обмен. Словом, один выстрел вплёлся в общую мелодию ночи и растворился в ней бесследно.
Зато Гадилов почувствовал себя не очень хорошо. Ну, поорать всласть ему не дали: при первом же намёке на вопль Алексей врезал ему рукояткой пистолета по зубам, а присутствующий при допросе Злой затолкал подопытному кляп в рот. Была, конечно, опасность, что враг захлебнётся кровью, но Гадилов хотел жить очень сильно, так что справился. Да и Злой был профессионал - не дал бы такому важному языку коньки откинуть. Но больно было вражине явно очень и очень конкретно...
- Учти, гад, - почти ласково проговорил Алексей. - После твоих фокусов моя девочка лежит при смерти в больнице. И я ужасно хочу заставить тебя в отместку умирать медленно и мучительно. И если с нею что-то случится - я своё желание исполню. Только не полностью. А оставлю без рук, без ног, без глаз и языка и дам тебе такому жить дальше. Чтобы даже задницу подтереть сиделка требовалась. Чтобы в детской коляске твой обрубок возили. И чтобы ты каждый день раскаивался в том, что совершил, но будет уже поздно... А для начала...
Он резким движением взрезал ножом мочку уха Гадилова. Для жизни не опасно, но больно и много крови. А главное - очень страшно, ибо вдруг понимаешь, что с тою же лёгкостью нож взрежет и глаз, и сонную артерию, которая вот она, рядом, и вообще что угодно.
После этого Буран приблизил лицо к лицу задержанного, оскалился, показав зубы в буквально волчьей ухмылке, и проговорил:
- Так что ты молись, чтобы я довёз тебя до нашего гэбэ! Они там культурные, на тылах. А пока мы здесь, ты уж очень постарайся сделать мне хорошее настроение. А для этого точно и чётко отвечай на все мои вопросы. И учти: как только услышу фальшь или, не дай тебе божок, враньё, - тут же пальну тебе во второе колено. По плану пойдём, понял? - превращая тебя в безнадёжно больного на всю жизнь...
В чёрно-серой мгле зимней ночи, в лесопосадках, с красным светом фонарика в глаза, который к тому же, знал Алексей, кладёт сейчас страшные тени на его лицо, эти слова должны были звучать весьма убедительно. И они явно звучали убедительно, потому что тут Гадилов сломался: мелко закивал, страдая, но глядя на Алексея с огромной надеждой. Точная примета: почему-то все эти идейные бандеровцы очень любят свою жизнь, и для её спасения на всё готовы. Это вот мужички обычные, нормальные, по призыву или ещё как на той стороне оказавшиеся, упереться рогом могут. По-нашему, по-русски. И будет лежать один на позиции, лупить из пулемёта, не отзываясь на предложения сдаться в безнадёжном своём положении. И умрёт на пулемёте. А потом ещё окажется своим, донбасским. Родину от русской агрессии защищающим, видите ли...
А вот идейные нацики, как только оказываются в ситуации, когда не над мирняком глумиться можно безбоязненно, не ветеранов на 9 мая толпой метелить, - вот идейные нацисты ломались быстро, сразу же. И начинали любой ценой выторговывать себе жизнь свою никчёмную, сдавали своих, планы и секреты, буквально сапоги лизали! Сам Алексей такого не видел - над пленными упражняться он брезговал, а в тылу врага обычно не до воспитательных мероприятий было, когда надо быстро и надёжно допросить, - но рассказывали ребята, как пленные нацики буквально носки берцев лизали, лишь бы в живых оставили...
Зато и рассказал Молодценко очень важные вещи. Во-первых, он действительно знал убийц отца, знал, где они находились и как к ним подобраться. Во-вторых, он действовал по их приказу или согласованию с ними, то есть это значило, что роль Бурана в своём прореживании убийцы представляют теперь вполне отчётливо и подключают к охоте на него особые силы - со связями не только в Луганске, но и в России. А в-третьих, что подобраться к ним можно было в районе Дебальцево, куда украинское командование намерено перебросить основные силы батальона "Айдар". И вот это было куда важнее для всей луганской армии. Потому что переброска казалась не одного только этого карательного батальона. Оказывается, на совещании в штабе командирами был доведено, что по мнению украинского начальства основной целью повстанцев на данном этапе боевых действий будет отвлечь внимание активностью вдоль Бахмутки, у Станицы, у Попасной. В ДНР - аэропорт, Авдеевка, Пески, Горловка. А затем - ударить под основание Дебальцевского выступа, чтобы окружить там группировку ВСУ.
Ну, слишком большой новостью это не было - конфигурация линии фронта сама диктовала подобное решение. А о необходимости устроить укропам новый котёл в Дебальцево кричал едва ли не каждый ополченец, как хватит лишку. Новостью было то, что украинское командование уже перебрасывает подкрепления в Дебальцево, несмотря на давление по Бахмутке. Батальону "Айдар", в частности, назначены место дислокации Чернухино и Авдеевка, где его бойцы должны будут играть роль заградотрядов для нестойких войск ВСУ, а также бороться с ДРГ ополчения и проводить тыловую зачистку мирного населения.
Кравченко, естественно, не был допущен к планам высшего командования, и о том, что оно собирается делать с дебальцевским выступом, мог только догадываться чутьём офицера. Но то, что говорил этот нацик, было очень похоже на правду. И впрямь - не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы не дотумкать, что главной целью своих действий командование ВСН будет ставить восстановление связности между территориями ЛНР и ДНР. И не через Красный Луч - Миусинск, а куда короче. Оно же означает и крайне полезное спрямление линии фронта. Ну и, конечно, повторить летние котлы тоже очень должно хотеться офицерам в штабах Корпуса.
Так что сама информация о том, что ВСУ начинает переброску подкреплений в Дебальцево, даёт достаточно много поводов для выводов, как говаривал Тихон Ященко. Эту информацию надо было донести до своего командования. Так что нацистскому гадёнышу больше терзаний не грозило. Тем более что пел он теперь с готовностью, про будущие пункты дислокации "Айдара" поведал с готовностью, о боевых планах на ближайшие дни рассказал что знал. Остальное пусть дорассказывает тем, кому надо. Лично Кравченко узнал всё, что нужно, а достать убийц отца в Чернухино будет поближе, а значит, и полегче, нежели в этом треклятом Половинкино...
Так что он спокойно - с трудом удалось удержать усмешку - отдал Мешкову честь и ответил:
- Никак нет, товарищ полковник, не охренел. С пленным обращались по законам. Немножко помяли во время передвижения по территории противника и предварительного допроса, чтобы добиться добровольного сотрудничества. Эта цель достигнута, сотник батальона "Айдар" Валентин Гадилов, позывной Молодченко, изъявил полную готовность к полноценному сотрудничеству с компетентными органами ЛНР и уже поведал ценные оперативные сведения. Вы ведь готовы к полноценному сотрудничеству, пан Гадилов?
Взгляд свой Алексей сделал предельно открытым и бесхитростным, но "пан" закивал неистово, увидев обращённый к нему взор Бурана.
Кравченко заметил краем глаза понимающую ухмылку Перса и одобрительную - Митридата. Ну да, не хотелось бы, конечно, ссориться с ГБ, если вдруг Мешков этот окажется человеком говнистым и пойдёт на принцип. Но и у Алексея есть друзья, настоящие, боевые, в том же МГБ, которые поддержат его. Да и, объективно говоря, немало он для них, гэбэшников, и сделал за эти дни после Нового года. И подполковника назвал полковником - что, в общем, считается нормальным знаком уважения в армейской среде, а у законников-гэбэшников должно, небось, восприниматься вообще как открытая лесть.
Мешков тоже ухмыльнулся - и не поймёшь, правда, дружески или недобро. То ли лицо такое у человека, то ли и впрямь что задумал. Да и "гуляло" лицо-то в свете фонарика, как и у всех, - хрен разберёшь что по нему!
Но виделось, что прекрасно он расслышал и "полковника", и версию, что озвучил Алексей, к сведению принял, и улыбки Перса и Митридата срисовал. И, главное, оценил "размягчённое" состояние пленного, действительно готового на всё, лишь бы быть подальше от Бурана с его разведчиками.
- Я вас попрошу тогда, товарищ капитан, - проговорил гэбист. - Когда будете писать рапорт вашему командованию, остановитесь, пожалуйста, на этом эпизоде поподробнее...
Блин, ну сука же!..
- О том, как произошло ранение при задержании, писать не надо, - продолжил, между тем, "сука". - Как и об осколке, что повредил ухо задержанному. Просто укажите, что именно говорили ему, чтобы склонить к сотрудничеству. Какие словесные аргументы использовали, - Мешков отдельно выделил тоном определение "словесные".
Алексей не сразу даже сообразил. Глянул на Мишку. Но тот расплылся в такой широкой ухмылке, что дальнейших объяснений не потребовалось...
* * *
- Где досыпать будешь? - хмуро спросила Настя.
Алексей пожал плечами.
- В располаге, наверное. Всё никак не успеваю новую квартиру подыскать...
На автомате ответил. Потом дошло.
Но тут же взыграло ретивое:
- А что? Что-то хочешь предложить?
Старая - да какая, блин, старая, недели не прошло! - обида оскалилась в душе гнилыми своими зубами.
Господи, как же плохо было тогда! На этой дурацкой лестничной её площадке, перед дурацкой захлопнувшейся её дверью! Как было плохо...
Теперь уже Настя пожала плечами. И промолчала.
Они шли по вестибюлю "стекляшки" вслед за водителем, которого от щедрот своих выделил Саркисов, дабы развезти героев дня - так он выразился - по домам. Тем более что было почти по пути: Насте на Будённого, Алексею к себе в ППД батальона.
И кстати, насчёт поисков квартиры, да... Тоже сглупил и тоже на автомате. Потому что квартира, можно сказать, уже была. Это Саркисов пообещал. И поручил кому-то из своих подобрать капитану Кравченко "квартирку нормальную", а то что это, мол, такому хорошему офицеру приходится в кубрике постоянно ночевать. Тем более что и жилище своё он потерял, можно сказать, "на боевой стезе", из-за мести "разозлённого им врага".
На высокий штиль потянуло полковника, действительно расчувствовавшегося после рапорта Бурана и его рассказа о проведённом рейде...
Церемонию встречи у Крутой Горы - Жёлтого затягивать не стали. Всё же - фактически линия фронта, которую, впрочем, редко так называют. Линия соприкосновения. Иногда - "ноль". Ночь выдалась беспокойная, неровён час пульнут укры чем-нибудь взрывающимся. Особенно ежели обнаружат следы работы Бурановой ДРГ в пансионате. Вернее - когда обнаружат. Ума много не надо опросить блок-посты возле пунктов перехода, выяснить, что через них диверсанты не отходили - а никто и не ожидал, небось, не идиоты, - и сделать вывод, что ушли они через реку. А где? А только через Весёлую Гору, Раевку или Лобачово - Жёлтое. Последнее предпочтительнее, ибо там готовая паромная переправа функционирует. В принципе-то перебраться через реку и вне населённых пунктов можно, но с учётом освобождённых гражданских... Словом, обозлённые укры могут и по всем трём населённым пунктам шарахнуть в видах если не накрыть наглых диверсантов, то хоть отыграться на местном мирняке. Они, твари, могут.
Так что задерживаться было не с руки. Очень довольный Мешков со своими спецназовцами из МГБ увёз страдающего Гадилова в свои страшные подвалы, сбросив на Мишку сопровождение девчонок на какую-то из своих гэбээшных квартир. "Разместить, накормить, уложить отдыхать, утром отвезти к врачам", - так прозвучала команда. Тот ответил "Есть", но таким тоном, что Алексею захотелось хихикнуть. Угрюм сделался Мишечка, ему-то, видать, очень хотелось досмотреть "продолжение банкета" между военными. А тут придётся заботиться о бедных девочках, отводить их от психологического шока, который догонит бедолаг, как только начнёт отходить стресс от всех навалившихся событий. И даже хвоста ему своего шармового распустить нельзя будет, потому как девчонки ещё долго не смогут без тошноты смотреть на мужские ухаживания...
Ребят его тоже в УАЗик посадили и отправили отдыхать в расположение, с условием, чтобы "как хотят, - могут сразу писать или пока поспать, а рапорты чтобы к 12-00 лежали у начальника штаба".
Строго было у Перса. Дициплина у него была.
Сто первый со своими тоже растворились сразу вслед за Мешковым, пожав руки разведчикам и виновато прогудев - это сам Сто первый, конечно, в ухо Алексею: "Ты уж прости, братишка, что искупаться пришлось. Но не дали бы укропы второго рейса сделать - заплатили-то им за один. Кто ж знал, что вас так много будет. И так вон на три плота сговорились, вес оружия учли. Запалили бы мы всё вторым рейсом. Догадались бы они, что вы на нас ушли. И так-то, поди, отбиваться придётся...".
А Бурана любезно пригласили проехать в штаб, где его доклада ждёт начальник операции полковник Саркисов. Ну, и Настя. Но это Алексей обнаружил, лишь когда вся их компания - с Персом, Тарасом и тремя журналистами - вошла в помещение, где располагался временный штаб.
Рапорт много времени не занял. Больше пришлось рассказывать и показывать на карте, где что у укропов расположено, каковы подходы к пансионату и станции, о чём успел поведать Молодченко по чисто военной схеме. Очень заинтересовала начальство информация о том самом лагере наёмников под Северодонецком, до которого, к сожалению, не добралась группа Бурана. На эту тему попытались подробнее расспросить писателей, но те мало что могли поведать полезного. Да, были, видели иностранных военных - но не более. Расположение, подходы, схема обороны - этого они, разумеется, не видели. По словам Гадилова, там три КПП, блок-посты на подъезде, секреты и даже, по слухам, долговременные заградительные огневые точки на подходах из "зелёнки". Но насчёт дзотов айдаровец сам не был уверен - наёмники до таких как он схемы своей обороны, естественно, не доводили.
Отдельно поговорили про связь, и это было хорошо, потому что давало повод постоянно поглядывать на Настю. Взгляды эти творили тепло в душе, особенно, когда натыкались на встречный взгляд. Нет, ничего особенно нежного в них не было, да и лицо Анастасия старалась держать непроницаемым. Но не было и той корёжащей душу отчуждённости, с которой она отправляла его восвояси тогда, в прихожей. И это, чёрт, тоже грело!
Наконец, всё завершилось. Писателей отправили в госпиталь - осмотреть на предмет повреждений и снять побои. Перед этим под протокол - "предварительный", как уточнил Саркисов - с них взяли показания про убийство Александра Лето. Предупредили, что на эту тему с ними ещё побеседуют официальные военные дознаватели, особисты, а потом, наверняка, возьмутся ещё и гэбисты с прокурорскими. В общем, первые показания должны успеть оказаться у армейских. Как подозревал Алексей, дело было проще. Корпусу хотелось добиться сразу нескольких результатов: первым зафиксироваться в роли спасителя россиян, закрепить за собой первые итоги расследования происшествия, да заодно и прикрыть себе задницу на случай вопросов, кто и как допустил убийство журналиста.
Убийство журналиста - всегда ЧП, потому существовало даже негласное распоряжение "да хоть собою их прикрывать", отчего, естественно, никто не радовался появлению писак в расположении. Ну, разве что господа командиры и пришипившиеся к ним "пресс-службы" и, как их там, "атташе", которые на том деньги зарабатывали. Ну и эти все Лариочки, Анечки, Гулечки, которые совершенно мистическим образом мгновенно нарисовались возле ополченческих лидеров и стали вертеть у них тыловым обеспечением, деньгами и той же прессой. У того же Головного, у его пресс-дамы муж не просто так где-то, а строго на той стороне, а всё в том же "Айдаре" карательствует. Это как вообще? В смысле безопасности? Когда Алексей впервые об этом узнал, он буквально ошизел. Но сомневаться не приходилось - об этом ему рассказали в родном Алчевске, где эту семью хорошо знали, потому как муж этот, теперь каратель, некогда работал в городе журналистом.
Ну, в общем, тут просто сам Бог велел прикрыться показаниями потерпевших, что ехали они в расположение Головного, по его - или его людей - приглашению, что корпус в известность о том не поставили. И что, главное, одного из журналистов убили до того, как о происшествии узнали военные и успели принять свои такие успешные меры...
На успех Саркисов всё и упирал, формируя, как понял Алексей, из, в общем, провальной ситуации победную действительность. Мол, все вокруг кто спровоцировал инцидент, кто упустил, кто недосмотрел, - а корпус взял и спас! Да как спас! - дерзко, эффективно, остроумно, использовав привходящие обстоятельства и техническое оснащение, показав высокую выучку и боеготовность своих бойцов! В общем, опять же, как обычно в армии: все вокруг в дупе, а ты весь в белом и на коне.
Но ему, Алексею-то что? Ему только лучше. В послужной вписок вклеена большая светлая страничка, буквально требующая, чтобы её дополнительно украсили сведениями о награде. Ему уже приказали подавать представления на своих людей, да намекнули не жаться в щедротах. А чего там "не жаться"? Два ордена всего в республике да пять медалей. Один орден выпадает: "За казачью доблесть" не годится даже казаку Еланцу. Так что ходить им всем с одинаковыми орденами. Но приятно, конечно. Даже Настю распалившийся сам в итоге полковник Саркисов пообещал представить к боевой награде.
Ну, и квартира там, в этом списке, прозвучала...
Теперь Настя сидела нахохлившись рядом на сиденье "Ниссана". Зря он так. Зачем обидел? Она ведь переживала за него, Мишка сказал.
Пронзительно захотелось обнять её, прижать к себе. Но удержался. Не то чтобы постеснялся, но... Но стояла между ними та дверь в её квартиру, что захлопнулась с хищным щелчком. И он остался один на площадке четвёртого этажа, обиженный, оскорблённый, возмущённый... и беспомощный. О господи, как же плохо было!
И теперь он сидел и молчал. Сидел и молчал, чувствуя, что этого делать не надо, этого делать нельзя! То есть нельзя - не говорить ничего! Потому что каждая минута этого молчания разрывает между ними ту ещё не оборвавшуюся до конца часть живой ткани, которая когда-то, казалось, даже не соединила, а - срастила их!
И вот теперь она дорывалась по живому, словно кто-то сильный и жестокий терзал кожу прямо на теле, - и Алексей ничего не мог сделать, чтобы прекратить эту пытку! Он сам себя загнал в ловушку, в которой и потерялся. Он тыкался душою в её стенки, но едва нащупывался выход, как что-то более властное, чем душа, грубо отбрасывал её прочь, уверенно заключая, что и здесь не выход, что и здесь - уничижение и сдача - вместо уверенности и победы. Над кем победы, над Настей? - крутила душа пальцем у виска, но самоуверенный разум игнорировал эти знаки и только набычивался в гордыне и упрямом желании что-то кому-то доказать. И душа вновь отправлялась обстукивать стены ловушки, доискиваясь выхода, с которым согласился бы разум. Слова-то были, они приходили на ум, но Кравченко терялся в словах, никак не находя подходящего, которое разрушило бы эту мрачно-каменную ловушку. И не находя его, этого слова, он не мог решиться и на какое-то действие, боясь дорвать окончательно ту ткань, что ещё тянулась между ними...
Да ещё водила тут! Молчит, но такое ощущение, будто ухо своё через сиденье протянул и водит им как сонаром. Так что Алексей просто с облегчением ощутил, как машина останавливается возле Настиного дома. Что там дальше будет, чёрт с ним, но сейчас от этой жгучей пытки избавиться хотелось неимоверно!
- Проводишь? - ровным голосом спросила Настя.
И снова чёрт дёрнул Алексея за язык!
- А что, Митридат изменил приказ? - бухнул он, изобразив усмешку.
На хрена ты это сказал, кретин?
Настя не сжалась, словно от удара, не глянула на него полными слёз глазами, как про такие ситуации принято писать в книжках. Слишком независимый котёнок. Просто пожала одним плечом и вышла из машины.
Дверь хлопнула.
Водила тронул.
Машина повезла кусок оборванного мира. Отрезанного хлопком двери. Снова двери, чёр-рт его бери!
- Стой! - рявкнул Алексей. - Останови!
Что бы ни ждало там, в будущем, но этому миру рваться нельзя! Иначе зачем всё?
Он выскочил наружу. Метров сто отъехали, блин! Далеко! Сейчас она войдёт в подъезд и всё! Ещё одна дверь, проклятье дверное! Хлюпнет, закроется, отрежет его от неё! А кода входного он не знает! И кого тут ждать, ночью, чтобы впустил?
И он бежал, бежал эту проклятую стометровку, как в училище на зачёте. Бежал, хоть и знал, что не успеет. Что глупо даже надеяться успеть - ей до подъезда пройти было двадцать шагов, за угол только завернуть. Первый подъезд. Она давно уже там...
Время двигалось медленными толчками. Как всегда на стометровке. Потом сам удивляешься, какими долгими были эти двенадцать секунд, как много успел за это время передумать и перечувствовать. Вот и сейчас - пришло в голову, что телефон с собой. Тот, который сдал в штабе перед заданием. Вернули после выхода. Там номеров мало ещё на новой симке, но все нужные есть. И главный - её!
Нет, не ответит. Обиделась. Что вела себя ровно - так на то она и котёнок самостоятельный. Но не могла не обидеться. Он же нарочно её обидел. Нет, не ответит. Ничего, Мишка есть. Ему позвонить, пусть прикажет ей впустить. Глупая мысль. Глупейшая! Кретинская вообще! А плевать! Не хрен было ему прежний приказ отдавать. Мало ли что она сама просила! Она благородством своим мается. Чушь! Она просто благородно поступила. И сама мается. И я. Но я - идиот! И я дебил. И как дебил конченный буду звонить Мишке с этим кретинским требованием велеть ей впустить меня! Лишь бы впустила! А там я ей всё объясню...
* * *
Дверь была, конечно, закрыта. Алексей на каком-то злом излёте подёргал её, от всей души желая выдернуть ручку - злоба его на себя самого искала хоть такого выхода.
Дверь не открывалась, и железная ручка отрываться от неё не желала. Эх, и почему это не его бывший подъезд! Там вечно случались проблемы с замком, так что войти мог любой.
Потыкал в кнопочки. Нет, код нащупать случайно он не тщился. Но номер квартиры знал - 58. Был там домофон? Он не помнил.
Что ж, оставалось только звонить. Нет, ну твою же гвардию! Сел, сука, телефон! Ну да, он уже был наполовину разряжен, когда Алексей сдавал его перед выходом. А ни одна сука в штабе, естественно, не озаботилась поставить его на подзарядку! А он и не посмотрел, когда забирал, - не до того было...
Кравченко понимал, что не прав и не справедлив. Вот в штабе, должно было быть дело до зарядки его телефона кому-то, кроме него самого? Но злость буквально рвала его изнутри, хотелось выплеснуть её. Еле удержался, чтобы не шарахнуть по двери подъезда ногой. Смысла нет - открывается всё равно наружу, а грохот посреди ночи в этом обученном опасностям городе переполошит весь дом...
Он опустился на корточки. Вот же, м-мать, как мальчишка! Вспомнилось, как когда-то в Брянске, в десятом классе, была у него любовь школьная. Ну, или то, что принято так романтично называть. На самом деле - всего лишь неизбежный природно заложенный процесс обучения подростков несложному, в общем, искусству обращаться с собственными гормонами. Вернее, он-то сам ничему не учился, ему просто хотелось влюбиться в девочку со всей дури распираемого жаждой секса организма. Он же ещё не знал тогда, что любовь - не обязательное условие для секса. Ну, а девочка училась своему, женскому искусству - как управлять влюблённым парнем и собою, чтобы держать его при себе, но не отдаваясь до срока. До замужества.
Смешно и мило. Но когда-то, тоже зимой, он так же сидел возле закрывшейся за ней двери её квартиры и ей-Богу! - хотел досидеть так до утра, чтобы утром первым встретить её и обрадовать! Собою, ага! Ведь в тот вечер девочка как раз дала ему понять, что сама очень-очень хочет переспать с ним, и буквально в эти выходные всё будет, когда родители уедут на дачу. И он внутренне подпрыгивал от радости в предвкушении. Какой там дом! Нет, верный рыцарь будет ждать здесь!
Потом всё же хватило ума отправиться домой. Но была уже глубокая ночь, троллейбусы не ходили, и он фактически с улицы Дуки бежал к себе в Новый городок. Да ещё было бы не бежать - декабрь стоял жёсткий, и просто идти пешком было довольно зябко. А главное - сил было до фигища, гормоны требовали подвигов, организм молодой, да чего там и бежать-то было - 12 километров! Он и не знал ещё, что когда-нибудь по шесть километров только на зарядке утренней пробегать будет.
А девочка так и не дала...
От этого воспоминания нынешняя злость куда-то ушла. Ладно, всё это вечные игры между мальчиками и девочками. В конце концов, всё к лучшему. Вон, в больнице Ирка мается. В Москве вообще жена. Чёрт, да! Светка, дети. Взрослый же ты уже мужик, Лёшка! Скоро сороковник треснет. А ты сидишь у подъезда девчонки, как тот десятиклассник. Только тот тогда радовался, получив поцелуй и погладив грудь девушки через дублёнку. А ты тут страдаешь, потому что сам с девушкой расплевался. Глупо как...
Что ж, опять зима, опять не ходит транспорт, значит, опять пробежимся. Хотя с его покоцанной ногой... Но даже такси не вызвать - нет заряда в телефоне. Всё глупо...
Он уже поднялся на ноги, как звук шагов заставил его замереть. Знакомый звук! Нет, не знакомый, шаги как шаги, что она - хромая, что ли? Но в том, что это идёт Настя, он почему-то не сомневался. Сейчас выйдет из-за угла и... Но откуда ей тут взяться? Он же сам видел в зеркало машины, как она пошла с улицы во двор!
Но это была действительно Анастасия. С пакетом в руке. В своей этой милой меховой шапочке, в красной пуховой куртке, которая отчего-то не полнила её, а делала вдвойне изящнее. Что это она, где это ходила?
Она, казалось, не удивилась ему, стоящему возле её подъезда. Лишь чуть наклонила голову, остановившись, глядя чуть искоса и исподлобья. Но всё равно - видно было, как лицо её просветлело. И это обдало Алексей каким-то уютным, ласковым, как её ладошки, теплом.
Он сглотнул и сказал - и опять не то, что хотел:
- Я это... подумал, что надо было проводить. А то ночь, темно...
Настя улыбнулась. Ну да, подумал он, что за глупость опять пролепетал - а ночью что, светло должно быть?
- Спасибо, - проговорила она нараспев. - А я тут вспомнила, что в доме ничего нет, утром даже бутерброда не будет. Зашла вот в магазин, взяла молока, хлеба...
Боже, семейный какой-то разговор! А ведь да, точно: с другой стороны улицы магазин круглосуточный, она же рассказывала. Там во дворе, посмеивалась, воинская часть какая-то стоит, так бизнес тут же развернулся: в городе универсамы от сих до сих работают, а тут маленький магазинчик-забегалка и ночами работает, и водочка-колбаска-сырок тут круглые сутки к удовлетворениям потребностей военных, красивых, здоровенных...
И чёрт! - она не выглядела расстроенной или подавленной! В Алексее шевельнулось разочарование. Э, это о чём? Он тут страдает, а она? Может, она ещё и водочки прикупила?
Нет, конечно, ответила она. Я думала, ты не придёшь никогда. А мне одной - зачем?
Ровно так сказала, рассудочно.
Творится-то что?
...хотя, ты знаешь, если ты зайдёшь...
Не понял! Я сюда бежал, чтобы просто потренироваться?
Какой-то серо-чёрный, как снег в марте, гнев начал подниматься в нём. Но Алексей загнал его обратно в тёмные подвалы души, пообещав в следующий раз ему уже не противиться.
...если зайдёшь, то я бы лучше коньячку с тобой выпила. А то, знаешь, как-то до сих пор душа не на месте, как вспомню, как тебя там сопровождала...
Тоже ровно сказано.
Гнев? Нет, сидит у себя, тоже в раздумьях. Кто-то из нас идиот, и, похоже, я увижу его при ближайшем взгляде в зеркало! Чего тебе надо-то ещё, дебил? Она же всё сказала! А что ровно ведёт себя, - так котёнок же, самостоятельный! Перед мужиком характер держит! Или ты хотел, чтобы она с воем и соплями на грудь тебе бросилась? Ах, прости меня, дуру, дорогой мой Лёшечка? Так тебе её любить хочется или покорить? Чёрт, и покорить - тоже! Чтобы любить кого? холопку? Любить тебе её хочется или похолопить? Дерьма ты кусок, Лёшечка, вот что...
- Ты поднимайся, - сказал он. - Я лучше сам сбегаю. Только код подъезда скажи мне...
* * *
Он сидел и ел. Отчего-то проснулся ошеломительной силы голод. Да и то сказать - с полудня ничего не жрали. Как завертелось всё, так и не до того было. Да и картошечка у Насти какая-то необычайно вкусная была. Вроде ничего особенного - сварила да обжарила с колбаской. А от запахов слюной изошёл. Желудок прямо об зубы бился изнутри, вырываясь туда, поближе к кухне, к сковородке.
Но Алексей усмирил себя. Он пока рассказывал про то, что происходило в рейде. Без излишних подробностей, конечно, особенно - кровавых. Больше упирал на забавные детали. Как решали, что больше подходит для изображения безмятежности на украинском блок-посту - то ли в картишки перекидываться - на, да, на украинских-то измождённых дорогах, кто в то поверит! - то ли изобразить бой с пьянством - так о бутылке заранее позаботиться в голову не пришло. В итоге решили просто посадить Шрека напротив двери, чтобы сразу в глаза бросался, а его самого заставили рассказывать истории из богатого жизненного опыта. Про то, например, как какого-то архидиакона возил, весёлого дядьку, любителя выпить, который особо домагательскому гаишнику посулил его заочно отпеть. И когда Шрек изображал, как гаишник лебезил перед попом, чтобы избегнуть такой кары, то спокойствие и безмятежность перед укроповским досмотром изображать уже не нужно было - смеялись все, включая водителя. Укропы смотреть и не стали...
Или как Шрек с Еланцем над девчонками квохтали, уже на отходе, закутывая их от холода и опять-таки отвлекая байками и историями от невесёлой действительности. На лицо ужасные, добрые внутри, называется. Большой и маленький. Мультяшный Шрек с красной мордой и солдат Швейк курносый. Один с криворожским выговором, другой с уральским. "Ой, девчонки, до он вам-то ишо не тово ноболтат... Не токи они морозны-то, туши-от. Тока вот куртку мою-то лучше будет нодеть, а бушлат-от постелить. Хороша куртка-то, синтепонтовая...".
Настя хмыкала с кухни, Алексей чистил пистолет на табуреточке, усмиряя изнервничавшийся желудок, - прямо семейная идиллия. Но что-то точило. А что - он не понимал. Было лишь ощущение недоговорённости какой-то, нерешённости. Ирка? Да нет, с ней он решил сразу, как только на свой берег выплыл. Ещё одеваясь, прикинул примерный план на день - с утра позвонить, успокоить, что вчера не звонил, а вечером заехать с тортом и чаем. Можно ей чай? Да наверняка. Душистого и в самую терцию сладкого, какой Ведьмак делать умеет. Попросит его, как в располагу вернётся. Потом в термос - и в больницу. У врачей узнать, как там у неё с гематомой этой проклятой. А всё остальное решать, что вышло за эти дни, когда она оклемается. По мере поступления. Как Бог даст.
Будет у него, как у Еланчика, три жены. "Не-е, ток я от них и не отказываюсь...".
А потом он, наконец, ел. Настя поклевала чуть-чуть, под коньячок. Сказала, что в штабе закормили её печенюшками с кофе. И бутербродами. И теперь она просто сидела и смотрела на него. И от этого было как-то по особенному, пронзительно уютно. Словно затворилась дверь за прошедшим днём в мрачном укропском тылу, за ночью в Счастье, за этой бойлерной в пансионате. За этим Молодченко, обгадившимся тогда в посадке, когда пулю в колено получил. Больно, конечно, понятное дело. Кому как не Алексею Кравченко про то знать - пусть и не в колено, а в голеностоп ему тогда прилетело, но тоже аж в глазах темно было от боли. Но не обделался же! Впрочем, и некогда было, надо было своих выручать. Ну и себя, конечно, если честно. Себя спасал, любимого. Но так, как учили - вместе со всеми. Даже сначала - всех, чтобы и они - тебя. Мудрая логика солдата, которую армия так умело себе на службу поставила. И учит этому новых и новых солдат - как инстинкт самосохранения и подавляющее всё желание спасти собственную жизнь обернуть на пользу дела, на достижение боевого результата...
В общем, было ощущение, что скалящийся с чёрных небеса череп ночи остался снаружи. За дверью этой квартирки, за фиолетовыми занавесками, плотно закрывшими окна. А здесь было тепло и уютно. Здесь было мирно и вечно. Как у бабушки на кухне в детстве. Когда вот так же ешь картоху, набегавшись, а она сидит напротив и глядит на тебя, выслушивая твои рассказы о прошедшем дне. Глядит с какой-то бесконечной добротой и любовью...
Вот и Настя сидела сейчас напротив него в какой-то вековечной бабьей позе. Немного сгорбившись, подбородком опираясь на ладонь, глядела на своего мужчину. Лицо спокойное, даже чуточку улыбающееся.
Вернее - забывшее улыбку...
Потому что на щёках Насти были прорисованы две мокрые дорожки. И слезинки тихонько стекали по ним вниз...
Алексей похолодел. Такого он никогда не видел. Настя не плакала, не всхлипывала, не рыдала. Она просто сидела и смотрела.
Но по безмятежному лицу её сами собой текли слёзы...
Алексей не подскочил, как дёрнуло было на автомате в первую секунду. Сдержал себя. Бесконечно, казалось, медленно он встал со стула, сделал шаг к Насте. Опустился перед ней на колени. Нежно взял её щёки в ладони и положил голову себе на плечо.
Не сказал ничего. Слов и не было. Просто стал её гладить. Со всей возможной деликатностью. По голове, по спине, которая только теперь начала как-то жалко и беззащитно вздрагивать под его рукой.
- Как я тебя ждала, Лёшенька, - наконец, проговорила Настя каким-то чужим, больным голосом. - Как я молилась за тебя! Они же... Они же никто не верил, что вы вернётесь. Командир приходил, генерал... Ругался, что на верную смерть группу отправили. Из администрации, от главы, Рудик приезжал, ты его не знаешь, советник главы. Тоже говорил... Что будет, мол, зато, чем перед Москвой ответить... Не сидели, мол, ровно, а группу вон положили, выручая писателей...
* * *
А утром умерла Ирка.
Алексей узнал об этом только после обеда, когда уладив все дела в подразделении, решил заглянуть в больницу, не откладывая этого дела на вечер. Хотел обрадовать Ирку внеплановым посещением.
Обрадовал. Вернее - его.
Главврач не то чтобы отводил глаза, но и прямо как-то не хотел смотреть. Словно страдал каким-то странным косоглазием: вроде глядел в глаза, но взгляда его поймать не удавалось.
- Очень сожалею... Искренне сожалею, - говорил он. - Но медицина не всесильна. Помните, я говорил, что всё зависит от её организма? Внезапно началось ухудшение состояния. Стали готовить операцию. Сделали трепанацию, но...
Он развёл руками. В глаза так и не смотрел.
Сами зарезали, что ли? А теперь испытывают чувство вины?
В душе начала подниматься злоба.
- Когда вскрыли, было уже поздно, - продолжал тускло выдавливать из себя врач. - Сосуды... Такое ощущение, словно она сильно напряглась. Давление прыгнуло и...
Алексей всё глядел на него хмуро и остро.
- Мы не успели, - сказал врач более уверенно, но так же тускло. - Вторичное внутристволовое кровоизлияние... Если бы не стресс, полученный больной при известных вам событиях... Я имею в виду похищение. Мы ведь не знаем, в каких условиях она содержалась. Надеялись на позитивное течение, но...
- Хотите сказать, что если бы её тогда не дёрнули, то всё могло быть иначе?
Врач опять развёл руками.
- Точно сказать нельзя - мы ведь МРТ не сразу сделали. Но симптоматика была вполне положительной. Ушиб головного мозга - распространённая травма, особенно в условиях войны. Если бы ей был гарантирован полный покой... Мы не знаем, как с ней обращались... похитители. Опрокидывание, тряска в машине, возможные удары - всё могло повлиять. Примите мои самые искренние соболезнования...
Остальное была - чернота. Посмотреть на Ирку не дали: "Знаете, лучше не надо - сами понимаете: операция, вскрытие...". Он, впрочем, и не настаивал. Почему-то вдруг захотелось вовсе не видеть её мёртвой. Вроде бы пока не видишь - она живая. Рядом, но просто временно не до встречи с ней.
Не хотелось встречаться и с матерью Иришки, которую больница уже известила, и которая сидела в фойе, вся чёрная, с красными клубками набухших глазных сосудов. Алексей её всё-таки увидел, сочтя себя не вправе просто пройти мимо. Но сказать было нечего, когда она глянула на него устремлёнными куда-то в собственную глубину глазами. Да и что скажешь фактически незнакомому человеку? Мать знала, конечно, что Ирка встречается с офицером, ночует у него, - так что ж с того? Взрослая уже, сама мать малыша. Но сама к знакомству не стремилась, а Алексей - так и вовсе... Один раз и виделись - когда заезжал к Ирке домой после того взрыва, забирал вещички её для больницы...
Посидел рядом, сказал ей что-то. Малоутешительное, наверное, потому как самому нечем было утешиться. Да, знал он - даже не верил, а знал, ибо нередко чувствовал сам присутствие отца рядом, - что смерти нет. Нет смерти. А есть просто переход личности за грань нашего восприятия. Знал он ещё также, что душа - есть. Ибо достаточно навидался того, как тускнеют мёртвые тела, как некрасивы они становятся. Безобразны. Без-образны. Без души. А значит, душа есть, и это именно она покидает тело, переходя просто на другую грань существования, ибо бессмертна.
Всё так, конечно, но откуда столько боли! Боли по Ирке, по этой веселушке, по девчонке, не ломавшейся под жизненными передрягами, всегда умевшей находить положительное и замечательное в самых сложных обстоятельствах. Господи, она ещё и завещание ему оставила - Настю! Как она сказала? - "если меня не будет, возьми Настю"... Что-то уже тогда чувствовала?
И вот он был с Настей в эту ночь, и Ирка наутро умерла... Может, что почувствовала? Душою той же. Вылетела из тела, устремилась к нему, Алексею, почувствовав мощный выплеск душевной его энергии во время сложного и рискованного выхода. А застала его уже с Настей. Посмотрела на них, плюнула на всё и решила не возвращаться?
Получается, это они виноваты в её смерти? Да не они, а он! Ведь это был его выбор. Пусть Ирка не знала ещё, но ведь он-то внутренне действительно ушёл к другой женщине! А Ирка пусть и не знала, но чувствовала ведь! Сама говорила тогда...
Так и просидел он с матерью Иркиной минуты две, пустея душой от осознания неисправимой уже вины своей. Потом всунул ей все деньги, что были с собой, - надо потом заехать, отдать ещё, из тех, что хранились в долларах на будущий обмен, - и пошёл прочь...
* * *
Ирку хоронили через день. Как положено - на третий. Чёрный микроавтобус - почти такой же, на котором их группа выезжала на крайний выход - долго стоял возле морга, словно не решаясь подступить к чёрному своему долгу - отправке человека в последний путь. Небо время от времени светлело, пытаясь разродиться солнышком, но потом, словно вспоминая о траурной церемонии, снова мрачнело и хмурилось. Издали изредка побабахивало - сводка с утра извещала о встречных боях в Станице Луганской и Счастье. Какие могут быть встречные бои в Счастье, было не очень понятно, - разве что принять в расчёт Куляба с Ведьмаком, что позавчера были отправлены в Станицу на разведку и, похоже, наворотили такого, что бой идёт там до сих пор. Можно было бы пойти самому в тыл укропов, чтобы дать выход всё копившемуся гневу, но Бурана с ребятами освободили на эти дни от службы ввиду особых обстоятельств. Да и должен он был отдать последний долг Ирке и её семье...
Алексей всё же увидел Ирку мёртвой. Нет, не стала она некрасивой. Лежала, как будто просто заснула. Даже хотелось дунуть ей в носик и сказать: "Проснись, засоня!". И душа её словно не отлетела, а просто тоже - заснула. И сейчас пошевелится от лёгкой щекотки, проснётся и улыбнётся светло Иркиными губами, как умела та светло и радостно просыпаться по утрам...
Но нет, не шевелилось Иркино лицо. И души её рядом не чувствовал Алексей. И от этого ещё больше заполнялось его сердце тоской и... злобой. Злобной такой чёрной тоскою...
В тот день, когда Ирка умерла, он позвонил Митридату.
Вернее, сам день начался со звонка как раз Мишки. Тот, почему-то довольный, рассказал о довольно серьёзном обострении в районе Станицы Луганской. Оно и верно - буханье взрывов было ночью ощутимо, ещё когда Алексей сидел, а потом лежал с Настей. Проблема, однако, состояла в том, что было непонятно, с чего вдруг укропы возбудились настолько, что сами стали стрелять по своей же территории. А там действительно - зажгли ДК, попали в детский сад, разрушили сколько-то домов. Вот Мишка и хотел уточнить, не отправлял ли Буран тех двух освобождённых ополченцев на Станицу.
Потом с тем же вопросом обратился Перс, когда уже в расположении Алексей сдавал ему рапорт. Здесь удалось выяснить некоторые подробности - в объёме, в каком их довели до командира ОРБ.
Оказалось, уже на исходе ночи в близком тылу укров, как раз в районе ДК, началась интенсивная стрельба. По звуку - стрелковка с гранатомётами. Что там могло быть, оставалось непонятным: дом культуры в Станице Луганской был обычной "стекляшкой", к обороне не очень пригодной. Совсем, то есть, не пригодной.
Затем укропы открыли огонь даже артиллерийский, причём частично - по нашим позициям. В ответ наши стали отвечать, а отдельные подразделения выдвинулись вперёд и завязали бой. В Валуйском вроде бы встречный бой идёт, есть потери. Но поскольку там стоят казаки Головного, толком ничего не известно. Самого Головного уже вызвали в штаб, но тот в своём Алчевское, скорее всего, сам ничего не знает. Во всяком случае, по телефону отвечал невнятно. Так что разведбату поставлена задача послать туда группу, чтобы всё увидеть и оценить профессиональным оком. Он, Перс, собирается отправить группу во главе с Кулябом, если у зама по боевой к нему замечаний нет, а заодно вот и интересуется, не те ли освобождённые пленные устроили кипеш в Станице по приказу Бурана?
Против Куляба возражений у зампобою не было, первое негативное впечатление о нём сменилось на вполне хорошее - молодой, но хваткий и грамотный парень, чуток горячий, но это пройдёт с опытом. По поводу же устроителей кипеша в Станице ничего определённого сказать не может, поскольку никаких отдельных задач и приказов казачкам не ставил, а просто отпустил в последний момент, как и сказано в рапорте. Но он, Буран, не исключает, что это действительно могли быть его "крестнички", поскольку вполне могли себе подумать прорываться к своим же "призракам" через свою же казачью Станицу Луганскую.
Примечательно было также, что прилетело по Весёлой горе и Жёлтому, есть раненые, перебит газопровод. Скумекали укропы, как ушла Бурановская ДРГ? На "контрабасов" вышли, задержали кого? Не исключено. Даже - скорее всего. И теперь по своей карательской манере действуют: не догоню, так хоть через мирняк отомщу. Значит, передали свои горячие пожелания здоровья заряженные Бураном покойнички в пансионате? Это уж наверняка!
Доппакетом каратели обстреляли Славяносербск, Пришиб, Смелое. По площадям били, суки, не по позициям - из "Градов" и миномётов. Чтобы чисто террор навести. Наши дали ответ по позициям "Айдара" в Трёхизбенке.
На 31 блокпосту стреляются из танков. По всей Бахмутке бои. Ну, это тоже косвенно из-за Бурана: как начались ночью мероприятия по прикрытию его выхода - так и втянули в себя всё вокруг. Зато наметился успех возле Крымского, есть шанс зацепиться за село.
Занимательно и то, что хохлы с утра объявили, что теперь - точнее, с завтрашнего дня - въезд и выезд на Украину будет осуществляться исключительно по семи назначенным транспортным коридорам и только с целым набором документов - заявлением с указанием маршрута, подтверждение необходимости поездки, ну, паспорт, естественно, и так далее. Видимо, пропёрли, каким образом Бурановская ДРГ въехала на их территорию, или бандюки Лысого проболтались. Или, скорее всего, какой-нибудь крот укровский среди них есть. А то и не один. Даже, может, и не догадывались об истинном назначении пассажиров, а просто рассказали, что контрабандистов провезли, - а там уж СБУ местная два и два сложила...
В общем, навёл ты, Лёшка, шухеру, хлопнул его по плечу командир. Прямо война из-за тебя началась!
Алексей с театральным возмущением отпарировал, что началось всё с укро-долбодятлов, которые ни с чего захватили русских писателей, а нам за нашу великую литературу стоять ещё учителя в школе завещали. В ответ на что Перс так же шутливо попрекнул его, что Буран опять во время выхода опять предался своей порочной страсти и занялся художественной резьбой по "айдарикам", так что тоже виноват, - и Кравченко вышел от него в довольном расположении духа. Эх, сейчас бы ещё доспать, а то ведь в Настиной постели всего часок и удалось прикорнуть...
Вот эта мысль и вызвала решение вместо сна поехать в больницу к Ирке. Купил конфет, апльсинов, шоколадку. Звонить заранее не стал, решил сделать сюрприз. Вот и сделал...
Чёрный микроавтобус с гробом выехал из ворот и отправился к кладбищу. Недалеко - до Острой могилы. Надо же, символика какая... Рядом с его располагой будет лежать Ирка. Через дорогу...
Небо по-прежнему силится заплакать, но как раз силёнок на это и не хватает - и сквозь тонкие облака смутным пятном просачивается солнце. Тянутся дома, вдоль них тянутся прохожие. Всё словно замедленное. Проехала назад разбитая детская площадка. Ну да, Хрящеватое рядом. Когда 16 августа нацисты "Айдара" в очередной раз напоролись на вязкую оборону ополченцев - вязкость которой в меру небольшого тогда ещё авторитета помогал повышать Алексей, - укропы, потеряв 25 человек, начали обтекать его, просачиваясь как раз в эти места...
Ехали и молчали. Алексей всё же сел в Мишкину машину - в бусике места не было, да и кто он? так, любовник... Приглашение Митридата принял, умом понимая, что прав Мишка и что ссориться с ним было неправильным. Но на сердце было тяжело, словно билось оно в каком-то вязком болоте... Вот и не говорилось...
Тогда, когда Ирка умерла, и даже сердцу стало ясно, что это уже не исправить, Алексей отправился сразу к Митридату в МГБ. Надо было узнать, где находится Лысый - выпустили ли его уже, как обещали, за содействие "правоохранительным органам". Потому что Бурану, взявшему тогда же три дня отпуска для организации похорон, хотелось посвятить их на самом деле покаранию гражданина Чупрыны. Потому что какая там ни есть вина Кравченко, что он не имел достаточно характера разобраться со своими женщинами, а всё ж непосредственной причиной смерти Ирины был подонок Лысый с его приказом похитить девушку из больницы.
Но Лысого покарать не дали. Мишка заявил, что тот всё ещё содержится на подвале и будет содержаться, покуда окончательно не перейдёт на "светлую сторону силы". А потом, когда Алексей, раздражённый неуместной шуточкой, рассказал о смерти Ирки и о намерении спросить за неё с Лысого, Митридат всё стукал себя кулаком по лбу, пытаясь внушить другу, что никто ему гэбэшного подследственного не отдаст. Не говоря о том, что это просто незаконно, Чупрына - полезный ключик к контролю за движениями организованной преступности в республике, и на свободу он выйдет только тогда, когда ему окончательно докрутят яйца на предмет радостного и предупредительного сотрудничества с МГБ. Тем более что осталось чуть-чуть, ибо гражданин с погонялос Лысый уже осознал, насколько много всего рассказал и насколько серьёзно влип в глазах той стороны, предоставив свой "метр на границе" луганской ДРГ. "Надеюсь, ты не собрался его завалить прямо в МГБ? - мрачно поинтересовался Митридат, зная решительность Кравченко в похожих вопросах. - В разум вернись, а?".
Алексей тогда сильно вспылил. Не наговорил, конечно, как это пишут в книгах, всяких злых и ненужных слов своему лучшему другу на этой войне - ибо мужчины оба, и мужскому разговору меж ними только и быть. Но всё же от души прошёлся по "интересам следствия", которые не дозволяют покарать заведомого убийцу. Потом встал и вышел, и с Мишкой в эти дни не разговаривал.
Тот, впрочем, и сам не рвался на контакт с другом. Чувствовал, что Алексею сейчас ни до чего.
А Кравченко действительно маялся, всё терзая себя виной за то, что ночевал у Насти, когда Иришка помирала. Вроде бы положено в такие моменты хотеть напиться вдрызг - но не хотелось. Надо было что-то делать, чтобы забыться. Он пытался что-нибудь сообразить для организации похорон. Для Иркиной матери, для маленького Макарки. Но оказалось, что практически всё было перехвачено Митридатом. Тот, ничего не говоря Алексею, развил крайне полезную деятельность по всему тому, что было связано со смертью Иришки.
Во-первых, он нанёс визит Лысому на подвал, во время которого и поведал тому, что случилось из-за его бандитской выходки с девушкой капитана Бурана. И что теперь хочет сделать с ним капитан Буран в отместку. И как он, Митридат, только что защитил жизнь гражданина Чупрыны, за что тот, естественно, стал ему, Митридату, должен. А в качестве выплаты долга оный гражданин Чупрына должен передать оному старшему лейтенанту ГБ Митридату денежную сумму в размере 30 тысяч долларов.
Лысый признал, что дёшево отделался, дал соответствующую команду своим, и Мишка, согласовав соответствующие действия со своим ведомством - или даже с ЦК, этого он впоследствии не уточнял, - передал всю сумму Иркиной матери. На прожитьё и воспитание внука. Причём сказал, что это от Алексея и друзей.
Во-вторых, Митридат подключил комендатуру как реальную административно-хозяйственную власть в республике, и та помогла обеспечить всю возможную организацию для хороших похорон в прифронтовом городе.
В-третьих, он позаботился о Макарке. Будь тот постарше, можно было бы его пристроить в кадетский корпус и процентов на 90 быть спокойным за его судьбу. Но с пятилетним малышом ничего подобного не сделаешь. Не в детский же дом его отдавать! Да и мать Иркина вцепилась во внука мёртвой хваткой, упрямо набычиваясь при каждом варианте, что предлагали сам Алексей и Мишка с Настей, приехавшие её проведать независимо друг от друга.
Первую глупость сморозил, конечно, Кравченко сам: предложил перевезти ребёнка или в Брянск к его родителям, или в Москву, к своей семье. Мол, двое своих живут, проживёт и третий. Просто порыв души такой был. Лишь уловив сразу два странных взгляда от женщин - от Насти и Иркиной матери, - он ощутил, что сказал что-то не то. Но только ещё через несколько мучительных секунд поисков объяснения этим странным взглядам догадался: ну да, это уж какой-то перебор - везти в семью ребёнка любовницы. И даже не своего. Как это всё жене объяснять прикажете?
Но в любом случае бабушка Макара и слушать не желала ни о каких вариантах пристроить его на стороне. "Усыновлю, - твердила она. - Будет у меня хотя кровиночка дочечкина!"...
Согласилась лишь на то, чтобы ближе к весне ("Вот сорок дней справим, провожу душеньку её в рай - тогда и говорить можно") поехать с Макаркой в Крым, посмотреть там на варианты устройства. Варианты крымчанин Митридат обещал приискать. Пристроить их при каком-нибудь пансионате - будет тут и заработок, и жильё, и кормление. И ребёнку хорошо. А здешнюю квартиру можно вон под комендатуру сдать, будет командированных офицеров селить. Всё какая-никакая, а денежка.
Словом, без Мишки было бы совсем плохо. Это Алексей понимал отчётливо. Как и то, что иметь такого друга - счастье редкое. Не из-за пробивных способностей Митридата. Нет, - просто вот из этого неафишируемого благородства: просто взял и впрягся в, общем-то, совсем чужие для себя хлопоты вместо обиженного - и обидевшего его! - друга.
Понимал всё это Алексей. Но... застрял! Просто застрял душою в том вчерашнем положении, когда окончательность потери уже осмыслена, а сделать что-нибудь, чтобы выплеснуть эту чёрно-зелёную кусачую слизь, что заполнила сердце... некуда, не на кого её выплеснуть! Лысого, сволочь, убить теперь нельзя и по той причине, что против него формально-официально возбудили ещё одно уголовное дело - это уже по больнице юридическая машина задвигалась. Смерть Ирины ведь наступила в результате действий насильственного характера, как ни крути. Или, по крайней мере, её можно таковой изобразить.
И потому ещё нельзя убить Лысого, что это же уголовное дело другим своим концом задевает непосредственно самого Кравченко. Тут уже за него должно взяться следствие МВД, что неминуючи означает прокуратуру. А у той и так охотничий азарт играет: расширяя круги подследственных по делу Бэтмена, Рауф очень сильно выигрывает и в глазах главы республики, и, что, может быть, и важнее, в глазах кураторов. Потому как от тщательности и убедительности его следствия по делам бэтменовских ребят зависит то, как хорошо будет закопана истинная подоплёка убийства Сан Саныча. Которая - кто бы там ни выплыл на том конце, где... заказчиками их не назовёшь, скажем - "интерессанты"... Которая, в общем, никому по-настоящему раскрытая не нужна.
Это Алексею поведал уже Томич, заехавший на следующий день в ОРБ посочувствовать и распить с ним "по горькой рюмочке", как сам же сказал. А ещё он сказал, что с Олегом Хорнетом ("Кстати, сам позвонил, зацени!") договорились разойтись полюбовно: сейчас тебя, Лёша, из МВД дёргать никто не будет, а как похоронишь девушку свою, вызовем мы тебя в комендатуру, как военнослужащего, нам подведомственного, где в нашем присутствии тебя следаки МВДшные опросят по обстоятельствам похищения Лапиной Ирины, приведшего к её смерти. После этого и Рауфу особенно дёрнуться будет некогда. Если только в порядке надзора, но там всё чики-чики - очень на пользу лежат те бумаги, что мы с тобой подписали перед штурмом "Тетриса". Не бандитствовал у нас Буран, получается, а вместе с комендатурой пресекал преступление. И то, что Лысый до сих пор болями в паху мучается, никого не интересует, потому что получил травму из-за собственной попытки сопротивляться при задержании. Вот, а ты всё хмыкал про вербовку, мягко попрекнул Алексея Томич. Ты же и так наш, видно же офицера правильного и человека хорошего. А своих мы не бросаем...
А потом в кубрик заглянул Куга, неодобрительно втянул ноздрями висевший в воздухе запах, но ничего не сказал, кроме того, что командир зовёт. Томич распрощался, почти непочатую бутылку - действительно только по рюмочке опрокинули, не чокаясь, - вручил Алексею "на поминки" и убыл.
А у командира опять была делегация не делегация, депутация не депутация... В общем, народ был разный у командира. Глаз тут же выхватил довольного Куляба, сосредоточенного, как всегда, Ведьмака и - сюрприз! - одного из тех казачков, что они освободили из плена, а потом отпустили самостоятельно добираться до своих. Тот, что помладше, молчаливый. Виктор, как его... Коваленко. Позывной Стамбул. Ещё тут было трое казаков в кубанках, довольно боевого вида.
Вытащили парня!
Да, так и оказалось. Ранен, правда, голова обвязана, что у того Щорса, но живой и даже весёлый. И способный рассказывать, что с ними двумя было.
Действительно, эти два беглеца и устроили локальное обострение в Станице. Как после объятий и восхищённых восклицаний поведал казак, им действительно почти удалось добраться до своих. Счастье обогнули по дуге, по лесной дороге, дальше по промке на Петровку. Там покрутились, чуть не заплутав, между тамошних одноэтажных домиков. Потом тоже перекрутились как-то под Нижнетёплой, вывернулись мимо блок-поста - спасибо, брат Буран, за карту! - и с шиком ломанулись на Станицу. Тут везение кончилось, потому как на тамошнем блоке укропов кто-то возбудил, и два долбака не дрыхли в караулке, а решили остановить ночных проезжих - правильно, в общем-то, ибо комендантский час на дворе. Стамбул, который как раз вёл машину, и фарами помигал, и голосом проорал, что, мол, не видите, селюки, что ли, кого останавливаете, но те были непреклонны. Хорошо, что "змейку" из бетонных блоков успели почти миновать, - смутила их всё же милицейская машина с пропусками "Айдара". Так что когда началась пальба, удалось быстро смыться, обойдясь почти без попаданий. Петровичу, правда, второму казаку, прилетело по касательной по ноге, не не опасно, ерунда, как он сам сказал.
Ну, а дальше всё закипело у укропов, начали они гоняться за казаками. Так и отжали к Дому культуры, где уж машину пришлось бросить, потому как один хрен не прорваться было через блок-посты перед мостом. Тут и выяснилось, что рана-то у Петровича только показалась тому ерундовой, а так-то бегать он не мог уже. Пришлось занять оборону прямо в ДК. Так-то неплохо шло, долго сидели, потому как укропы боялись наперёд лезть. Оружия и патронов пока хватало - опять же спасибо Бурану. Но уж когда уж нацики, троих своих лежатьоставив, из артиллерии шмалять начали, - напоровшись на кинжальный огонь, видать, решили, что "сепары" в силе прорвались, - то казаки решили уходить. Знали, что в Валуйском уже свои будут.
Почти до зелёнки добрались - прилетело Петровичу ещё раз, уже хорошо, по боку. Приказал он тогда Стамбулу отходить, а сам остался прикрывать. Сказал, что, мол, с дыркой в боку, да без перевязочного материала, который извели уже на ногу, да Витьке на голову, потому как его ещё в ДК осколком приголубило, - в общем, сказал, только свистеть дыркой в боку сможет, а с нею да на полутора ногах до Валуйского один хрен не доберётся. Лучше он ещё с укропчиками посчитается, пока кровью не изошёл, да брата-казака прикроет. В общем, так и прикрыл..Сныкался Петрович в огородах возле домиков - с красной крышей там один был, по ней найти можно, - и стал отстреливаться.
А Коваленко за это время в зелёнке за ручьём сховался. Но на звук боя в Валуйском не пошёл, а пробрался по ручью и огородам в тыл укропам и врезал от души. Те, видать, решили, что к казакам подкрепление подошло, сдриснули назад. Пока пауза нарисовалась, Стамбул споро сползал к Петровичу. Но тот был уже совсем бледный, еле держался. Приказал валить, на хрен, к своим, а ему всё едино конец, так хоть за дурака Коваленко не беспокоиться. Так и пошёл. А там, где Петрович остался, снова бой начался. Петрович прилично ещё стрелял, минут десять. Ушёл Стамбул хорошо, не преследовали его. А дальше уж группу Куляба встретил, что тоже в зелёнку углубилась, а тот и к своим вывел. Ну и вот - приняли. Голову в больничке заштопали, к Головному свозили рассказать, как и что. А теперь вот к Бурану заехали, поблагодарить его с Кулябом, что помогли, да пригласить к казакам выпить за это дело, коли начальство позволит.
Начальство, зная состояние Алексея, возражать и не думало - пусть, мол, сбросит тоску смертную... а есть такое, про то бывалые солдаты знают: затоскует ежели боец, то тут и жди - прилетит ему. Странный, но верный закон. А там, глядишь, разменяет Буран тоску свою на туман в мозгу, растворит в водочке, выручательнице русской. Похоронит девушку свою - и только с удвоенной злостью воевать станет.
И надо бы было так и сделать Алексею, но... Но не хотелось. Не то у него было состояние, чтобы вот так запросто тоску свою на выпивку разменивать. Нужна была эта тоска Алексею, жить он в ней хотел, дышать ею. Не хотел он уходить от Ирки, хотя бы и в водку. Пока тосковал он по ней - вроде как и жива она была. Не здесь, далеко уже, но - жива. В нём жива...
И вот теперь она уходит совсем. Навсегда. Под серым небом января. Под крики ворон.
И всё - как в тумане. Хотя по форме и не так. Всё Алексей видел нормально, остроты зрения и восприятия не терял. Не первая смерть рядом. Но и не так, как отца хоронили. Там вот этой непонятной пелены между ним и миром не было. Хоронили солдата. Павшего в бою с врагами. С фашистами. Сделавшего в том бою максимум, что мог сделать безоружный, - плюнуть фашистам в лицо. И завещать тем самым отомстить за себя. И Алексей уже тогда воспринимал отца как однополчанина, как боевого товарища, за которого врагам будет отомщено. Потому что плевка в лицо - мало. Он, сын и однополчанин, должен стать тем оружием, которого не было в руках отца во время его последнего боя. И стал, будем надеяться. Раз фашисты на трусливые теракты перешли. Впрочем, им привычно...
А Ирка... Ирка погасла. И ведь никогда ничего они друг другу не говорили про будущее. Знали оба, что будущего у них как пары нет: он женат, дети, война кончится, он уедет. Или убьют. На этот счёт он мыслил совершенно спокойно - война. А вот теперь вышло, что убили не его, а Ирку, и не на передовой, а, можно сказать, дома. И вот лежит она теперь в гробу, поставленном на две деревянные табуретки перед чёрной ямой, и - словно спящая, только погасшая. И что с этим теперь делать, непонятно. Не даёт понять эта пустота внутри и этот туман вокруг. Из-за него девушка погибла. С которой, вроде бы, и не было особой любви - так сожительство. А вот её теперь нет, осталось только тело, которое закрывают крышкой гроба, - и вместо души у тебя какой-то слипшийся комок, который хочется выкрутить, смять совсем, до конца, и выбросить...
Солнце снова приоткрыло за облачной пеленой свой мутный глаз. Просветлело всё вокруг - как раз под последний звук молотка.
- Доченька моя! - мать падает на колени и утыкается лицом в красную бязь на месте, где минуту назад было лицо Ирки. - Доча, доня моя! Как же мы без тебя?! Как же не увидеть-то тебя больше?!
Рядом с ней чуть ли не басом заревел Макарка. Вряд ли он уже понимает бесконечность смерти, но маленькое сердечко чувствует всё безнадёжное горе взрослых. Играет желваками Митридат. Утирает слёзы Настя. Плачут две девушки - подруги Ирки. Сурово кривится дядька - представитель с работы её. Подвывают какие-то тётки - подруги матери, наверное. Священник ясными глазами смотрит на всех, размеренно, но мелко кладя кресты. Как это он сказал только что? - точно как-то сказал... "Бог принимает души в любви"...
Кладбищенские рабочие начинают опускать гроб в могилу.
