Okopka.ru: Брыков Павел. Допрос

0x01 graphic

ДОПРОС

Лёшу подвели к черте. Он не видел, что было за забором, так как к железным прутьям ворот крепились щиты, какие используют бойцы ОМОНа для разгона демонстраций. В узких щелях между дюралюминием виднелся камуфляж, оружие, но, сколько там находилось человек, было непонятно. Стоящий позади Леши боец крикнул:

-- Эй, телись быстрее.

В дежурке открылась дверь, послышались шаги.

Сейчас раздастся щелчок, откроется замок, и цепь змейкой соскользнет с прутьев. Створка ворот с противным скрипом уйдёт внутрь и придется переступать невидимую линию, разделяющую обычный гражданский мир и запретную охраняемую территорию. У Лёши пересохло во рту, и всё же он удивился своему спокойствию. Когда-то давно, отслужив год в армии, он получил отпуск. Домой ехал не один, с земляком. На перроне в Хмельницком их взял патруль: прицепились к какой-то мелочи. Лёша до сих пор помнит пережитый им тогда ужас, когда он вдруг осознал, что все отпущенные десять дней отпуска проведёт не дома, а на "губе" незнакомой ему воинской части. Это на своей "точке" всё было известно. Там каждый офицер, как двоюродный старший брат, и понятно, кого стоит опасаться, а кто безобиден. У себя в роте Лёша был частью привычного для него мира, но в комендатуре стал бесправным объектом для чего-то желания выслужиться. Тогда повезло -- земляк домой вёз ОЗК, им-то они и расплатились за свободу...

Сейчас Лёша был один, у него не было ОЗК или чего-нибудь равноценного. У него вообще ничего не было: перед воротами стоял почти голый, в очках и коротеньких шортах. Ну, знаете, футболисты в 70-х играли в форме подобного кроя. Лёшу сопровождали два бойца. С оружием. У них даже красные повязки на рукавах имелись с надписью "патруль". Тогда, в молодости, в подобной ситуации ему было страшно до рези в кишках, но почему сейчас он почти спокоен? За воротами его ждёт новая вселенная и, скорее всего, там вообще нет устава. Там у всех в руках оружие. Не в специально отведенной комнате с амбарным замком, металлическими прутьями на окнах, сигнализацией и журналом выдачи под роспись, а...

Щелчок, лязг, похожий на тарахтение якорной цепи, и щиты дёрнулись, ушли вглубь двора -- так земля уходит из-под ног.

-- Вперед, -- ствол автомата больно уткнулся пониже лопатки.

Один шаг, второй. Всё, линия пересечена.

Слева дежурка с широким окном. Скамейка. На ней сидят бойцы. У каждого по автомату: в ногах, на коленях. Светлячки тлеющих сигарет греют пальцы. Из окна домика, слепя глаза, струится электрический свет, поэтому лиц не видно, только поясными мишенями темнеют черные контуры их фигур. Притихли. Рассматривают "гостей".

Широкая, уходящая вглубь двора, площадка. Вдали, прячась в тени, притаился огромный "Урал" с брезентовым тентом. Слева, за высокими берёзами, углом выступает коробка здания прокуратуры. В луче яркого света кружатся мошки, мушки, моль и бабочки. Справа навес для стоянки служебного транспорта и чуть дальше -- гаражи. На их крыше прожектор.

Вдруг движение.

Лёша скосил глаза вправо и...

Труба подпирает крышу стоянки. Эту железяку устало обнял человек. Брюки, рубашка, сандалии. Наручники. Пожилой -- голова седая. Худой. Смотрит прямо на Лёшу, но в глазах нет никакого выражения. Пустота вакуумная. Набросок, а не человек. Недоумение и воловью усталость выдают только скорбные росчерки морщин на измождённом лице.

Лёша делает усилие, чтобы отвернуться и забыть увиденное. Забыть навсегда. Да, такое в природе случается: гиены, ураганы, цинга, оковы. От гиен можно убежать, от урагана улететь, цинга лечится лимончиком. Наручники... А ты не попадайся! А ты... Но Лёша попался. Он ещё и сам не знает, как тяжко и насколько попался. Что ж, скоро всё станет ясно. В груди начал растекаться постадреналиновый отходняк -- последствия от пережитого несколько минут назад шока. Наверное, его скоро скрючит. Крепко скрючит. Так крестьянская баба простынь выжимает. Его взяли! Его взяли! Во дворе своего дома, почти на пороге! Отошёл каких-то двадцать метров от подъезда! В груди вдруг заколотило. Это не сердце перфоратором, это по рёбрам начал бить колокольный язык накатывающей паники. Но вдруг ангелом небесным, противоядием, уколом успокоительного, снизошло яркое воспоминание! Усатый ведь сказал: "Мама во всём разберется". Мама. Женщина. Женщина решит его судьбу. Решит, отпустить или вот так -- на ночь в обнимку со столбом.

В одних шортиках.

Мама.

Пухлые руки, мягкость форм, добрые, всё понимающие, всепрощающие глаза. "Лёшка, ты покушал?". Прочь страхи. Он ни в чём не виноват. Разберутся. Отпустят. Обязательно отпустят. Подумаешь, на 15 минут нарушил комендантский час. Когда они подошли, было 21:15, он это точно помнит. Это же такая мелочь! Это каким надо быть отморозком, чтобы прицепиться к этим проклятущим минутам! Почти рядом с квартирой взяли. Шпиона поймали, ага.

Безумное шараханье мыслей вдруг прервал вопрос:

-- За что его? Решил лысого погонять возле детского садика?

В ответ -- гогот.

Лёша невольно подумал, что шутка-то хорошая, точно смешная. Он почти голяком, а тут...

Раньше, в этом здании был детский садик. Во дворике, где сейчас ходят бойцы с автоматами наперевес, когда-то гуляли малыши-карапузы. В 90-е сад закрыли. А прокуратуру открыли. Теперь, вот, получается, прокуратуру закрыли и... Что открыли?

Недели две назад сюда заехали тягачи, из которых выпрыгнули ополченцы. Смертельно усталые загорелые до черноты лица, змейки потёков на потных шеях. Шевроны с триколором. Чёрный. Синий. Красный. И орёл о двух головах. На улице июльская жара, а они в беретах, кепках, платках, камуфляже, и поверх формы жилетки, разгрузки, пулеметные ленты, как у матросов из "Ленина в октябре". На груди, плечах, даже на спине накладные карманы, пояса, сумки, подсумки. Высокие берцы, наколенники, нажопники -- такие плоские дощечки с ремешком. Как там в "Колобках"? Гражданин с табуреткой.

В руках оружие. У всех в руках оружие.

-- С двумя телефонами взяли, - ответил усатый.

Сидящие на скамеечке бойцы присвистнули, а один даже добавил: "У-у-у-у-у". Это когда губки в точечку и чудится: ой, как тут у нас всё запущено, батенька, ампутировать придётся.

Усатый -- он крепкий, среднего роста. Лет тридцать пять. С настороженным прищуром. Его руки в наколках и рубцах. Они тоже синие из-за въевшегося в шрамы угля. На голове чёрный берет. Чёрная кокарда и триколор косым вымпелом. Белое, синее, красное. Георгиевская лента пришита рядом с шевроном в виде красно-синего Андреевского флага. Над ним белым по чёрному "Новороссия". Горка. Из нагрудных карманов разгрузки торчат три запасных магазина. У тех, что на лавке, комплекты камуфляжа разные, но партизанами не выглядят. Опрятные, постиранные.

Со скамейки встал один -- автомат на плечо. Рукава закатаны. Уши переломаны многократно. Шрам у виска. Свежий. Со следами швов. Видно, какой-то портняжка-неумеха наспех стягивал. Из заметного -- потемневший от пыли бинт на предплечье. Этот повыше усатого будет и в плечах шире. Подошел к Лёше, уставился в упор. Самый что ни есть ялтинский загар, когда на югах от мая до бархатных деньков на пляжике с бухлишком каждый день, да стройные девочки рядом хихикают. Когда валяешься на песочке, одуревший от лени, не зная, какой солнышку ещё подставить бок. Такой был загар. Но глаза... В них не было лени, хихиканья и бухлишка. Они вопили о боли, усталости и спрашивали: что ты, гражданский, тут делаешь? Кто ты, враг или друг? По виду ведь не разобрать! Как угадать, если все на одно лицо? У всех кресты православные на шеях висят и говор почти одинаковый? Смотрит воин на Лёшу и желваки на его скулах катаются нырк-нырк-нырк-нырк.

Многого стоило выдержать этот тяжелый, как атомный ледокол, взгляд.

-- Слышь, да он обдолбыш. Ты почему такой спокойный? Я же... Смотри, он под наркотой.

Отвечая, Лёша старался не повышать голоса:

-- А почему я должен бояться? Я нахожусь на своей улице. Вот там моя квартира. Ты приехал сюда ко мне, я так понял, защищать мой город. Меня защищать. Почему я должен бояться своего защитника?

Желваки -- нырк -- замерли.

Камуфляж. Из клапана на разгрузке торчит рукоять боевого ножа. На плече калаш. А Лёша такой же высокий и в плечах не подкачал, но почти голый. В шортиках, пошитых из серебристой ткани. Нашлись бы казарменные остряки, назвали б их пидорскими. В таких на улицах не ходят -- максимум вечерком вынести мусор, пока никто не видит из соседей. В таких дома сидят, картошку жареную лопают из сковородки.

Послышалось из-за спины воина:

-- Мама где?

-- Не знаю, может у себя?

Усатый попросил напарника:

-- Гуччи, сходи. Скажи, что мужика привели с двумя мобилами.

Гуччи ушел. Воин с закатанными рукавами криво усмехнулся и вернулся на место, оставив после себя облако, сотканное из запахов ядрёного пота, скошенной травы и ещё чего-то смутно знакомого. О, оружейной смазки!

Услышав про телефоны -- это уже второй раз -- Лёшу вдруг как по радиатору размазало. Что, кино показывать не будут? Не подарят георгиевскую ленточку? Не дадут сфоткаться на фоне легендарных и героических? Какие, мать вашу, две мо-мо-мобилы? И причём тут "у-у-у-у-у-у"? Эй, народ! Ему жаль денег на телефон с двумя симками! Это же старенькие трубки! В одной МТС, а во второй "Лайф"! Какой тут криминал, народ? Га! Алё! Воины!

Он даже хотел прокричать эти все вопросы, в такой же последовательности -- слово в слово -- от "какие, мать вашу" до "воины". Но если раньше в обычной жизни Лёша не отличался здравым смыслом, а, наоборот, был скор на обидные и едкие словечки, то сейчас, переступив через невидимую линию, он выпукло успел рассмотреть положение, и ясно узрел свой новый статус. Он туточки, в этом дворике с шестом для стриптиза, к которому приковывают людей, уже не гражданин. Он снова объект для чужой жажды выслужиться; объект, о который можно вытереть ноги, лишить свободы, избить, наконец. Так он что, получается, несколько минут назад выполз из своей душной квартиры подышать свежим воздухом только для того чтобы этой ночью его... отпиздили?! 0x08 graphic

На этот вопрос пока у Лёши не было ответа. Время текло своим чередом. Вокруг ходили пятнистые тени, о чем-то спорили, смеялись. Курили. По двору шастали полуголые солдатики с полотенцами в руках: в душ и из душа -- будка с баком стояла за дежуркой. Дворняга подбежала к курильщикам, стала ластиться, заглядывая людям в глаза. Хвост так крутился, гляди, вот-вот оторвётся.

Тумблер щелкнул и всё здесь пошло по привычному укладу: прибывший извне инородный предмет обследован, ему дана первичная оценка, и он уже почти забыт до следующего этапа анализа. Не булыжник с чавканьем ухнул в болото, оставив среди ряски три воздушных пузыря, а работает умная сортировочная машина, выискивающая пластик, стекло, металл, бумагу или органику. У нас всё схвачено. Порядок. Армия.

Приятная прохлада. Звёзды проснулись в уже почти ночном небе, только на западе по краешкам перышек облаков кое-где остались намёки на румянец от закатившегося за шарик солнца. Сверчки косят под цикад. Август -- предбанник осени -- начинает календарный разбег. Уже пятый месяц, как война во весь голос пророкотала всему степному краю: "Иду на вы! Кто не спрятался, я не виновата". Лёша спрятался. Не далеко, не глубоко, но уж как смог. А теперь попался. С двумя телефонами в руках.

Вдруг всё стихло, даже сверчки. Из глубины тёмного двора поверх урчания электрогенератора отчетливо донеслось цоканье подковок, гуканье тяжеленых каблуков и хорошо узнаваемое ёрзанье металла в антабках.

Идут. Целый отряд.

Собачка убежала.

Четверо. Высокие. "Горки" и десантные балахоны. Ткань -- неровно очерченные пятна на болотном фоне. Оружия и примочек побольше. Необходимые для боя ништяки удобно крепятся в нужных местах. У этих у всех подствольники.

Лёша про себя присвистнул: "И эти все по мою душу?".

Подошли. Посмотрели. Расступились.

Между четырех высоких "ладей" стояла низенькая "пешечка". Узкоплечий подросток в военной форме, "тельнике", кепке и очках. Тонкая золотистая оправа. Тонкие стёкла. Лицо девчонки. Худющая. Под большими распахнутыми глазами, обрамленными длинными ресницами, серые впадины. Скулы торчат. Кожа плотно обтягивает впавшие щёки. Упрямый контур подбородка.

И это мама? А где пухлые руки, мягкость форм, добрые, всё понимающие, всепрощающие глаза? В этих глазах много чего присутствовало, от чего Лёше вдруг стало не по себе, но доброты он не рассмотрел.

-- Этот?

-- Так точно, командир, -- ответил усатый откуда-то издалека, из-за спин.

"Ладьи" расступились, "подросток" сделала шаг к Лёше и:

-- Ты понимаешь, что нарушил закон военного времени? Понимаешь, что за такое бывает? А ну дыхни!

...сварка пред глазами, раскаленный паяльник под язык, щипцы захватили плотно, дёрг! -- и зуба нет, но боль осталась, она молнией бьётся внутри черепной коробки, буравит кости в поисках выхода... Вот скромный и далеко не полный перечень представших перед Лёшей мысленных образов после этого приказа. А почему? Да потому что полтора бокала вина! Бутылка из старых запасов. В обед. Белое, полусладкое. Крымское. Ведь Крым наш? Да, он днём поспал, но, а вдруг? Вдруг остался запах? Запах, из-за которого его сейчас просто раздавят, размажут по асфальту, разорвут на части.

"Мы. Тут. Воюем. ВОЮЕМ! А ты!!! ТЫ! Водяру жрёшь в три горла?". Это вино, всего бокальчик... один бокальчик. В обед.

Вашу мать, какие "мобилы"? Лёше все соседи говорили, что рядом с прокуратурой нельзя ходить в состоянии подпития. Мгновенно отправят окопы копать. Мгновенно! Не успеешь сказать: "Я до конца своих дней не буду больше пить, честно-причестно".

Лёшу от затылка до копчика и даже ниже прошиб озноб. Испарина выступила везде. Лоб. Подмышки. Ладони. Волосы на голове, наверное, начали шевелиться -- ощущения были похожими. И всё же он, почти не понимая что делает, набрал в грудь как можно больше воздуха, нагнулся и медленно дохнул в лицо "маме".

Её ноздри хищно дёрнулись.

Ну? НУ? Не томи!

Без перехода, словно только-только подошла, рявкнула:

-- Кому звонил на ночь глядя?

...что? Нет запаха? Всё выветрилось? О, все святые угодники, какое же это облегчение!

Лёша чуть не заржал, словно ему, дав подзатыльник на прощание, уже приказали разворачиваться и бежать домой со всех ног.

...нет запаха? Тогда у вас вообще против меня ничего нет! За что взяли? За нарушение комендантского часа? 15 минут? И вам самим не смешно? Какие телефоны? Что за детский сад? Ах да, не детский сад... про-ку-ра-ту-у-у-ра!

Внутри Лёши растеклось тепло -- это заиндевевший секундой назад хребет оттаял. Только попытался что-то промычать в ответ, как...

-- Пасть закрой, я ещё не всё сказала!

...а, кричит. Не проведешь. Бей своих, чтобы чужие боялись - не про данную ситуацию. Тут чужих бьют, чтоб своих в кулаке держать. Этот усатый о ней уважительно отзывался. Видно, что опасался командира. Сам не пошел докладывать. Послал, как там его... Гуччи.

-- Знаешь, а веди его. Пощупаем этого нудиста.

"Ладьи" отошли в сторону, освобождая путь.

-- А ты только рыпнись, дай мне повод, -- усмехнулась Мама, поправив висящий на плече "коротыш". -- Туда иди.

"Туда" -- это к зданию.

Так. Он первый. Остальные за ним. Четверо волкодавов и командир-пигалица. За его спиной.

Это проверка. Они будут смотреть, как он пойдёт, зная, что сзади пять заряженных стволов. Как будет поднимать ноги. Начнёт спешить или, наоборот, поползёт. Вот только вы зря. После испарившихся в туманной дымке паяльников, сварки, вырванных зубов у него иной настрой. Нет у вас ничего против Кости Сапрыкина. Остатки вина не учуяли? Вот и прекрасно. Был у вас шанс, да весь сплыл.

Пошел Лёша к зданию спокойно, не торопясь, словно к кабинке для раздевания, чтобы там плавки выжать, а пока брёл, думал: "Хрена вам, бойцы. Не получится из меня шпиона сделать. Теперь только максимальная открытость, честность. Ну, с Божьей помощью!".

Здание было построено в форме буквы "П". Центральный вход располагался посредине перекладины. Слава под тусклой лампочкой урчал генератор. Напротив крыльца высилась стена, сложенная из мешков с песком. У строителей примитивное фортификационное сооружение получилось в виде гигантской маски, это если иметь буйную фантазию и смотреть на малую почти архитектурную форму с юмором. Из бойниц автомобильными фарами исходили два луча. Если к ним добавить раскрытую сияющую электричеством пасть, то сходство с тыквой на Хэллоуин было бы полным.

Лёша пересёк дворик, повернул налево и, обойдя баррикаду, вошел в узкий коридор, темноватый и прокуренный до рези в глазах. У стены напротив двери стоял низенький небольшой столик, заваленный всяким полезным в походной жизни хламом: батареями для рации, скотчем, маркерами, пепельницами, смятыми пачками сигарет, одноразовыми стаканчиками и прочей мелочью. К стене на уровне глаз была прибита планка фабричного производства с надписью "SUPER МАМА" и там же логотип Супермена -- S в трапеции. Хм, теперь всё понятно... Рядом со столом выстроились несколько обитых черной тканью офисных стульев. Справа в стене темнел провал большого и круглого, как иллюминатор океанского лайнера, окна. Сейчас оно почти до самой макушечки было заложено мешками с песком. Коридор с двух сторон заканчивался лестницами на второй этаж. Справа в углу видны ведущие вниз ступени и там -- в углублении -- открытая настежь дверь подвала. Позади Лёши у стен ещё несколько стульев -- скорее всего здесь проводили летучки, оперативки или как у них там ещё назывались совещания?

Лёша остановился в центре коридора, ожидая приказа, куда идти дальше, в подвал или наверх, но команды не последовало. Камуфляжный поток, сопящий, дышащий, пахнущий работящим мужиком после смены, пронёсся слева и справа -- пару раз больно задев Лешины бока -- окружил и рассредоточился в тесноте. Командир заняла место за столиком под именной табличкой. "Личка" у стен, на стульях и в углах. Смотрят жадно. С надеждой.

При свете Лёша получил возможность лучше рассмотреть атаманшу всей этой "богадельни". "Пешка"? Не-е-ет. Это была "королева", "ферзь". Опрятная военная форма, кепка, тельняшка, разгрузка с рацией на лямке. Яркие шевроны: парашют, "Новороссия", черное-синие-красное. Открытое чуть измождённое от недосыпания лицо женщины, долго искавшей и к величайшему её наслаждению и восторгу, обнаружившей смысл всей жизни. Тут особой интуицией не надо обладать -- в тесном коридоре сидели волкодавы -- мужчины, умеющие воевать. Но она ими верховодила. От командира осязаемыми волнами исходила ничем не перебиваемая уверенность в себе, властность человека, заглянувшего за краешек того, что можно и что нельзя. Ей всё можно, ей всё льзя. Такой "королеве" подчиняются "ладьи", "офицеры", "кони" и "пешки". Они готовы идти на смерть по её приказу. Рост -- самое последнее дело. Когда-то игравший в волейбол Лёша был выше командира на полторы головы, но в глазах телохранителей, да и в его собственных глазах, он сейчас представлялся, скорее, шашкой для игры в Чапаева. Она тут главная -- прокурор, судья и экзекутор -- а Лёшу последние минуты его когда-то спокойной размеренной жизни скомкали, скрутили, затушили, превратив в окурок. А представшая перед ним Мама сейчас сияла, словно ей принесли последнюю обновку в красивейшей упаковке с надписью что-то там от "Диора". Или раритетный наган в подарок. Такая нагану больше обрадуется. "Диор" для дур, револьвер для счастья. Тем более в наше время. Во как глазищи горят! -- в каждом степной пожар полыхает. Крылья носа трепещут -- видно, уже захватил азарт охотницы -- ей подали свежее приятно пахнущее блюдо на ужин, и настала пора трапезничать. Не спеша, смакуя каждую косточку, каждое рёбрышко...

Вдруг из тёмного коридора на свет вышли Гуччи и какой-то дядька. Глаза навыкате, щекастый, с бородкой. В горке, но выглядел он не так как другие. На нём военная форма сидела, словно с чужого плеча. Что-то в нём было от особиста или бывшего милиционера. В раскрытых ладонях он нёс разобранные на части телефоны. Лёша догадался, что это его мобильники. Щекастый сел на стул у выхода -- захочешь увидеть, придётся поворачиваться, но Лёша понимал -- этого делать нельзя.

-- Что? -- спросила командир.

-- Вроде чисто.

Набравшись храбрости, Лёша чуть развернулся вправо. Точно -- дешёвенький "сименс" и кнопочная "нокия". Особист вставил в телефоны аккумуляторы, и захлопнул крышки.

-- Коды активации?

Лёша знал за собой одну особенность: он любил повторять вопросы, чтобы иметь несколько лишних мгновений для ответа, но сейчас приказал себе отвечать предельно кратко, быстро и ясно. Даже если будет "тормозить". Подобное с ним тоже бывало, особенно когда поджимало время. Его мозги не любили спешки, давления, лишних хлопот... В таких случаях обычно выручал глупый юмор. Вот сейчас так и подмывало сострить: "Коды активации стратегических ракет?". Но...

-- "Сименс" -- четыре нуля, "нокия" -- четыре пятерки.

-- Какого ляда нарушаем комендантский час? -- это уже командир. -- Самый умный? Ты думаешь, мы тут все собрались на пикничок, сафари? Типа отдыхаем? Шашлыки под пиво? И ты весь такой тоже на расслабоне. Подумаешь, война. Да чихал я на все ваши правила, требования, уставы. Да? Чихал? Подумаешь, комендантский час. Какой идиот его выдумал. Да? Мы тут все идиоты собрались? А? Погулять он вышел! Зачесалось в одном месте... С двумя мобилами... Потому как я не верю в такую дурь. Вроде на дебила не похож.

Достала из кармана разгрузки примятую пачку, ловко выбила сигарету. Чирк камушком зажигалки. Закурила, жадно всасывая в легкие дым, словно хотела им наесться. Прищурилась, прячась от поднявшейся вверх к козырьку кепки синенькой змейки.

-- Мы ещё дойдем до места, где и что у тебя чешется...

Следующий вопрос задала уже строже, в голосе испарились нотки ёрничинья.

-- Кто, откуда, какого хера тут крутился?

Лёша оттараторил чётко, по-военному:

-- Алексей Вячеславович Коломиец, семьдесят седьмого года рождения. Местный, со "Строителя". Работаю в "ДонГРЭС". Коммерческий отдел. Переводчик. Сейчас проживаю по адресу проспект Победы, 98.

-- "ДонГРЭС"?

-- Да.

-- А коллеги где твои? Разбежались?

-- Не в курсе.

Мама затянулась, выдохнула струйку в сторону Лёши, но дым не дошел до него -- успел раствориться в воздухе.

-- Девяносто восемь, говоришь? Пятиэтажка? А окна куда выходят? На нас?

Лёша понимал, что в этом вопросе кроется подвох, но ответил честно:

-- Да.

Командир быстро стрельнула взглядом на особиста, который сейчас просматривал его включенные телефоны, и без паузы продолжила:

-- "ДонГРЭС"? Это тот, что "ахметовский"?

-- Да.

-- А почему переехал со "Строителя"?

-- Здесь центр. Думали, меньше будут стрелять.

Все засмеялись, не заржали, а именно засмеялись. Один встал. Среднего роста. Пожилой. Борода словно заиндевелое на морозе крыло грача -- чёрное с белыми нитями. Косматые брови. Горбоносый. Глаза насмешливые. Боец вытянул руки -- у него были перчатки, как у кота Базилио -- с обрезанными пальцами. Осторожно взялся за оправу Лешиных очков и потянул на себя.

-- Поверь, они сейчас тебе только навредят, -- сказал он с усмешкой.

Сложив дужки, воин засунул очки в верхний карман на рукаве своей куртки и вразвалочку, ленивым медвежонком, вернулся на свое место.

-- Когда переехали? -- наседала командир.

-- Как нас "градами" накрыли... На второй или третий день, сразу же. Тут уже больше недели, -- отвечал Лёша рваными фразами, понимая, что закипает. Он нутром чувствовал, что все его ответы на, казалось бы, невинные вопросы не облегчают его положение, а, наоборот, усугубляют вину. И с этим ничего уже поделать нельзя было. Хотел говорить правду? Получай...

-- Чья квартира? -- спросила командир, взяв со стола одноразовый стаканчик с подсохшим чайным пакетиком внутри, и стряхнула в него пепел.

-- Мама живёт. Из моей окна на Дзержинск смотрят, а здесь на восточную сторону.

-- Этаж?

-- Второй.

-- Кто ещё?

-- С нами? Я, жена и мама.

-- Отец?

-- Нет отца.

-- Дети?

-- Нет детей.

-- Почему не убежали?

-- Бабушка лежачая.

-- Лежачих тоже забирали.

-- У меня машины нет. Проблематично было. Да и не рассматривали мы такой вариант.

-- Почему? С хлебом-солью ждёте?

-- Кого?

-- Тех, кто из Дзержинска вам "подарки" шлёт.

-- Нет, не ждём.

-- А почему? Мне говорили, тут многие мечтают, чтобы укропы пришли. Говорили, делать тут нечего -- городок с заскоками. А мне любопытно стало. Неужели все укропов ждут?

Лёша пожал плечами.

-- За всех не скажу, но после "Мелодии" и Сквера охотников -- даже если они и были -- думаю, поубавилось.

-- А ты, как там...

-- Алексей Коломиец.

-- Альо-о-о-оша, -- протянула командир.

О, он прекрасно знал эту манеру произнесения его имени. "Ё" меняли на "о", когда хотели расстроить или посмеяться. Взрослый дядька, а называют детским именем. "Алё-о-о-оша", словно хотели сказать "але-е-е-ень".

-- Ты, Альо-о-о-ша, готов встречать укропов хлебом-солью?

Что, командир, обидеть хочешь, принизить, опозорить? Вот только минус на минус даёт плюс. Я, конечно, не в том положении, чтобы корчить из себя героя, но если ты так просишь...

-- Когда было "Евро" гимн орал искренне. Болел. Начались майданы... Да, у нас были такие, что и поддержали. В Европу им хотелось. Но я не из таких.

-- А из каких? -- спросила командир, доставая из кармана смартфон. Включив его, провела пальцем по экрану. -- Я вот сейчас посмотрю, из каких ты, и наш трёп ни о чём быстро прекратится.

-- Кто такой "Арсен Сб"? -- спросил особист.

Лёша повернул голову и понял, что щекастый просматривает на "нокии" исходящие-входящие звонки.

-- Начальник. Хотел дозвониться.

-- Получилось?

-- Нет. Связь была плохая. Понимал через слово.

-- И что начальник?

-- Звал к себе.

-- Куда?

-- Вроде пока в Харькове будут.

-- И?

-- Обещал достать машину, помочь с жильём.

-- А ты?

-- Отказал.

-- Почему?

-- Я же говорю, бабушка здесь, мама. Куда я без них?

-- А сейчас кому звонил?

-- Хотел сестре и... коллеге.

-- Тут поподробнее. Где сестра, где коллега? И почему ей надо звонить, нарушая комендантский час?

Особист встретился взглядом с командиром.

"А! Сгорел сарай, гори и хата!", - подумал Лёша. Сестра в Одессе, где в посольстве оформляет документы для переезда в Россию, а Витка, как только здесь всё закрутилось, и в Артёмовск вошли украинские войска, рванула в Марик к родне. Вот что им сейчас сказать? Произнеси слово "Одесса" -- и всё, даже красной тряпкой махать не надо. Мариуполь из той же серии. Вот так засада...

Что ж, Лёша решил идти в обход.

-- Всю неделю не было мобильной связи. Сегодня вечером, около семи, напротив "Квадрата" вдруг начало ловить. У кого получилось, те разговаривали, но большинство эсэмэски отправляли. Я тоже вышел. Думал, нас тут мало осталось в этом районе, и вдруг вижу -- набежало столько народу. У меня ничего не получилось. Решил попробовать позже, когда люди разойдутся по домам. Вышел без пятнадцати девять. Почему так поздно? Потому что дома поругался. Вторую неделю света нет, воды нет. Постоянно прислушиваешься: загрохотало ли со стороны Дзержинска, чтобы успеть в коридоре спрятаться. Жара. Все нервные, злые, липкие - в тазике моемся. Чтобы унитаз смыть, воду ношу хрен знает откуда. Поцапались. Я и убежал, чтоб дух перевести.

Лёша говорил отрывисто, боясь, что его в любой момент перебьют, но особист и остальные слушали внимательно.

-- ..."Лайф" лёг, а на МТС деления сигнала ещё были. Я хотел Витке эсэсмэску отправить. "Как ты там". Набрал, но не ушло. Ждал долго. Выйти за "Квадрат" не решался -- понял, что уже комендантский час начался. Время-то перед глазами. Отошел от дома метров на двадцать и всё. Я даже без ключа выскочил, дверь подъезда камнем подпер. Хотел уже возвращаться, и вдруг понял, что из-за этого долбанного "лайфа" сестре так и не позвонил. Включил "сименс", а в другой руке "нокиа". Уже почти темно, а перед глазами два экрана светятся, и этот свет помешал рассмотреть что вокруг. Нарушал я ваши правила? Да, нарушал. Но я стоял рядом со своим домом -- несколько шагов и в своей квартире. А тут вдруг за спиной: "Стоять! Не шевелиться! Быстро телефоны сюда!". Оглядываюсь, а там два рыла и автоматы...

Кто-то из воинов рассмеялся.

-- Я чуть... Ну вы понимаете.

Смех стал громче.

-- Кто такой Валентин Петрович? -- перебил особист.

-- Зам. начальника по безопасности.

-- Почему он тебе звонил?

-- Я хотел выложить в "контакте" фотки попаданий по нашему зданию. Он меня предостерег. Попросил этого не делать.

-- Почему?

-- Это не я фотографировал, -- я же не самоубийца с фотоаппаратом по городу ходить. У знакомого взял -- сбросил мне на "мыло". А он, наверное, рассказал Валентину Петровичу.

-- И эти фотки сейчас у тебя?

-- Да. Дома.

Вдруг "SUPER МАМА" резко встала со стула. У неё на экране смартфона высветилась какая-то таблица, и она подошла к особисту, чтобы её показать ближе. Щекастый внимательно изучил цифры и улыбнулся. Нет, ухмыльнулся. Вояки смотрели друг на друга и глаза их -- Лёша видел это ясно -- торжествовали!

Командир вернулась на место. Особист перевернул телефоны экранами вниз, как бы ставя на паузу тему "входящих-исходящих".

-- Твоя зарплата какая?

-- Что? -- сказал Лёша, лихорадочно соображая, что он вообще-то обещал себе не переспрашивать вопросы.

-- Говорю, получаешь сколько?

-- Пять - пять триста. Когда как.

Кто-то в дальнем углу присвистнул и добавил:

-- Нихрена себе переводчики у Ахметова огребают.

Командир кивнула.

-- Да, так и есть. 16 и 29 апреля. Плюсуем аванс и получку, выходит пять сто. На 30 мая пять с копейками. 16 и 30 июня -- пять двести. А дальше очень интересно. 18 и 30 июля -- пять двести семьдесят и вдруг... Когда по твоим же словам, ты переговорил со своим начальником и переехал сюда, к ма-мо-чке, - "королева" произнесла слово "мамочке" с усмешкой. -- На твой счёт заходят двенадцать тысяч восемьсот сорок гривен. О как! Это за какой вид работы тебе такое награждение? А может не работы, а службы? Кому служишь, Алёша? Конторе на три буквы, первая "Эс"? А? Вот только, Лёшенька, советую не спешить с ответом, а то я дама нервная.

Она протянула руку в сторону.

-- Смотри сюда.

Лёша посмотрел. Справа от двери краска на стене была испачкана разводами и черточками, оставшимися от каблуков, когда тут сидели, прижавшись спиной к стене. Выше, на относительно чистом месте, он увидел щербинку. Раньше не обратил бы на неё никакого внимания. Подумаешь, зацепили чем-то...

-- На твоем месте недавно стоял один умник. Пытался сказки сочинять. Но я-то вижу, что он неадекват. Так и есть. Прострелила колено -- это на стене след от пули, -- а ему хоть бы хны. Был такой обдолбанный, что даже не дёрнулся. Ты не под наркотой, эти видно. Если я тебе прострелю колено, то поверь, будет очень больно. И, может, до конца своей жизни хромать придётся. Поэтому, прежде чем ответить, подумай хорошенько: стоит оно того или нет. Кому ты служишь? Кому звонил на самом деле? Кто приказал следить за нами? И, главное, -- от кого деньги?

Командир расстегнула кобуру на бедре и положила ладонь на рукоять "стечкина". Лёша пару секунд ошалело моргал, а потом медленно, даже с какой-то торжествующей издёвкой, чеканя каждое слово, прямо глядя женщине в глаза, ответил:

-- Сегодня пятое. Я уже два дня как в официальном отпуске. Понимая, что вся эта лабудень надолго, заранее подписал заявление, выбрав всё, что мне полагается. Я не отдыхал два года. А деньги, переведенные на карту... -- Лёша с трудом сглотнул ставший посреди горла комок, -- это отпускные.

Если бы кто-то снимал судебную кинодраму, то после данной реплики главного героя камера выхватила бы ошеломлённый взгляд прокурора и торжествующий вид адвоката, но реальная жизнь далека от эффектных сценарных трюков. Жизнь пряма и увесиста, как лом. Командир не унималась.

-- Может так, а может, и нет. В "избушке" не пальцем деланные. Дай мне время поработать над твоей легендой, я такого понапридумаю. Ты бы у меня в таком невинном виде специально с этими телефонами подставился, чтобы к нам попасть "на подвал". А потом, нехотя, как бы под давлением обстоятельств, попросился бы ко мне в ополчение.

-- Зачем?

-- Так за мою голову, знаешь, какую награду назначили? Уже две группы снайперов посылали. Да и так выцеливают.

Командир вдруг встала со стула, нагнулась, схватилась за ткань и задрала штанину до колена. Армейский ботинок. Белоснежная кожа -- никакого загара -- и замотанный вокруг икры ослепительной чистоты бинт с капельками клюквенного сока, проступающими из глубины слоёв.

-- Вот, от мины. Повезло. Могло быть серьезнее.

Лёша отвёл глаза в сторону.

-- Я про вас первый раз слышу и первый раз вижу.

-- А что, не согласился бы ко мне пойти? -- спросила командир с наигранным весельем, присаживаясь и заправляя штанину в голенище берца. -- Служил?

-- Да и нет. Служил, а воевать бы не пошёл.

-- Где?

-- Танкист.

-- Ну, это не по нашему профилю... Скорее к Черепу.

-- А переводчики бы нам не помешали. С одиночного на автоматический, -- это отозвался бородатый, тот, кто забрал у Лёша очки.

Помолчали. Командир затушила сигарету.

-- Одного не понимаю, -- сказала она, поправляя на плече ремень "коротыша". -- Воевать не хотите, а на что надеетесь? Бабушка. Мама. Жена. Тут, скажу вам по секрету, война на пороге. Агрессор. Правосеки. Что они сделают с вашими женщинами, когда придут? Бабушка не убежит -- лежачая. Вот у меня автомат -- я знаю, чем нациков встретить. А вы как поступите, когда они завтра в город войдут? А они завтра войдут -- разведка доложила. В эти часы готовятся вовсю. Когда бой начнется, чем вы их будете пугать? Звоном своих мудей? Вы вообще думали чем-то, когда тут оставались?

Леша не выдержал.

-- Ой, не пугайте. Под "градами" тоже побывать пришлось, и не раз. Все риски понимаю. Вы, кстати, в более выигрышном положении, чем я. Скорее всего, гражданского прибьют, чем вас -- во время таких войн потери один к десяти не в мою пользу. Читал, знаю.

Командир искренне удивилась.

-- Так если понимаете все риски, имеете почти боевой опыт, служили, -- почему не хотите защитить свой дом, свою семью? Пока есть шанс. Завтра точно его не будет. Сегодня, этой ночью всё решится: мы их или они тут всех. Вас и ваших женщин. Донбасс? Шахтёры? Все крутые? Где этот Донбасс? Где все крутые? Ваш город этой ночью кто будет защищать, а? Моя рота? У Боцмана люди, но мало, у Севера. Камаз с ребятами ещё. Нес, Ваня Цыганёнок с Душманом, Череп тот же... Все мотаются, как бешенные, сколько суток не спавши. Тут же шахтные посёлки от края до края -- километры и километры. Как это всё удержать, не подскажешь, умник? Читал он... Для меня тут всё новое. Есть ваши из тех, кто начинал, но надо больше. Я и Саша с Донецка. Шаман, Очкарик, Кот... Да почти все мои родом из Дружковки. Местные, конечно, подтягиваются. Из новеньких -- Гуччи и этот... Тимоха, приведи.

Один из телохранителей исчез. Не прошло и минуты, как в коридор вошел воин. Низкий, щупленький, узкоплечий. Лет семнадцать-восемнадцать. Форма мешком. Кепка висит на ушах, но с автоматом, который парень крепко держал в руках. По его виду было непонятно, что он сейчас думает: боится или ощущает радость от причастности к важному опасному делу. Лицо непроницаемое.

-- Всё, иди, -- приказала командир, пряча улыбку.

Когда мальчишка ушёл, продолжила:

-- Два дня назад мама привела. Говорит, "Щирый кум" месяц как закрыт -- они там вместе работали. Денег нет и ей сына не прокормить. Говорит, возьмите, у вас хоть голодать не будет. Взяла -- в караулы ходить, ведь каждый боец на вес золота. Кстати, какой позывной дали?

-- Ну, раз он работал на мясокомбинате... -- ответил бородач задумчиво. -- Будет у нас... Запишем "Мясником".

В этот раз воины ржали от души. Командир без улыбки продолжила:

-- Видите, мы не драпаем. Остались, чтобы в ваш город погань не вошла. Дать вам всем маленький шанс проснуться, вспомнить, чего вы все стоите на самом деле. Какие вы настоящие. Вообще, вам не стыдно, что мне, бабе, приходится уговаривать вас стать мужиком? Вы думаете, мне это в радость тут по полям гоцать? У меня дочка подрастает, а я её не вижу -- таких как вы приходится защищать. Кровь проливаю за вас. Ведь непонятно, чем всё здесь закончится и как скоро. Потому что пока бабы выполняют мужскую работу, мужики... Такие как вы, типа мужики, в это время за юбками прячутся. Бабушка, мама, жена...

Лёша вскипел.

-- Да ладно! Я 4 мая к УВД пришел, которое ваши захватили. С паспортом и военником. Я понимаю, что это полумеры: на войну уходят, целуя детей, жену и с вещами. Но боевые действия были далеко. Взять всё и бросить? Дом, работу, семью? Как-то... Сложно. Говорю дежурному: "Раз вы новая власть, запишите меня в резерв, поставьте на воинский учёт. Сейчас мы в глубоком тылу, но рано или поздно могут ведь и сюда прийти". И знаете что произошло? А меня нахуй послали. Сказали, что, гражданин Коломиец, никто сюда не придет, работайте спокойно, мы вас защитим. Тут, мол, у нас такие спецы -- и без вас справимся. Справились, спецы? А теперь о мужской гордости заговорили? А когда самолёт по УВД ракеты выпустил и на "Самообороне" объявление вывесили всем идти завалы разбирать, я одним из первых прискакал. Мешки с песком на крышу носил. Да, я посмотрел там вблизи на спецов -- Тортуга отдыхает. И они на меня посмотрели... Думали "робот", раз по гражданке, раздетый и пашу как вол. Не надо мне тут про мужскую гордость -- у каждого своя судьба. Пришла беда -- отворяй ворота. И нам всем с этим жить. Как? Я пока не знаю. Так что пусть будет, как будет... Как-то ведь будет. Вы с оружием, а я со звоном мудей. Что нарушил комендантский час, признаю и готов понести наказание. Но на жалость и гражданскую совесть давить мне не надо. Поздно. Вы лучше скажите, что меня ждёт.

Командир пожала плечами. Посмотрев на часы, а потом на особиста, усмехнулась:

-- Я только начала. Пока посидите, а мы проверим. Глядишь, ещё что всплывёт. Может, завтра на окопы отвезём, не знаю. Утром решу... Если это утро наступит. Ночь обещает быть горячей.

Обратившись к одному из бойцов, приказала:

-- Игла, отведи в гараж. Передашь прокурору, пусть присмотрит там.

Боец уже встал, чтобы отконвоировать задержанного, но Лёша вдруг выпрямился и по-военному отчеканил:

-- Товарищ командир, разрешите обратиться.

-- Разрешаю, -- последовал ответ. Было видно, что она озадачена.

-- В эти минуты два человека, скорее всего, тоже нарушают комендантский час. Это мама и жена бегают по району меня ищут. Прикажите своим бойцам им объяснить, где я и что я. А то я за них не ручаюсь. За минуту караульных снимут и разнесут вашу базу по кирпичику.

Услышав просьбу, воины так заржали, что на всех этажах прокуратуры было слышно. Бородач, продолжая смеяться, встал, вытащил из кармана очки и аккуратно вернул их на место - на переносицу Лёши.

Выйдя из прокуренного коридора на чистый воздух, из света в темень, Алексей Коломиец попытался перевести дух, но не получилось, наоборот, перехватило дыхание. Там, перед горящими презрением взглядами, автоматами-пистолетами, он был собран и трезв. Сейчас же, оказавшись на улице, растерялся. Хотел спросить себя, что это вообще только что было?! Но тут же напрягся: рано радоваться -- его на полдороге могут вернуть назад. А кто такая "Ирина Васильевна Псих" или "Тарас комп"? Что за "Боря охр" или "Люся проф"? У Лёши в телефоне более двухсот номеров, и раньше по работе он звонил по пятьдесят раз на дню. Он представился переводчиком, а на самом деле должность иная. Это Витка -- переводчица...

Обогнув угол здания, Лёша пошёл к гаражам, слыша гулкие шаги и дыхание Иглы за спиной. Прожектор на крыше бил в лицо, заставляя щуриться. В этом сиянии зеленая трава и листья деревьев приобретали какой-то неестественно-красноватый оттенок с белёсым отливом. Насыщенный березовым духом прохладный воздух трезвил. "Стриптизёр" всё также стоял, опустив плечи, уставившись в стену пустыми глазами.

"Бля, а я про него и забыл", -- подумал Лёша. Его же могли сейчас вот так же поставить. У соседнего шеста. На всю ночь. В этих пидарских шортиках...

Когда вели на допрос, его не штырило, а тут сорвался: Лёша неосознанно ускорил шаг. Подойдя к гаражу, боец отцепил карабин от пояса и выбрал из связки ключей железяку, загнутую буквой "Г". С минуту крутил ею в замке и, наконец, вывернул винт. Когда он потянул на себя створку ворот, давно несмазанные петли заскрипели. Свет упал внутрь гаража и перед Лёшей открылся новый мир, мир, в котором ему придётся провести, как минимум, одну ночь.

От сумы и от тюрьмы... Вот и свиделись, родная.

Сидельцы, кто поближе, встали. Женщины, мужчины. В глубине гаража многие остались лежать на полу.

Игла вошел и включил фонарик. Посвятив по лицам, крикнул:

-- Прокурор!

Шеренга расступилась, и Лёша увидел, как в дальнем углу привстал крупный мужчина. Он был полным, крепким. Рубашка и спортивные брюки обтягивали широкие плечи, живот и бедра. Луч света споткнулся о заспанное помятое лицо. Смоляные волосы всколочены, шея, подбородок и щеки заросли недельной щетиной. Щурится.

Фонарик ушел вниз.

-- Новенького вам привели. Присмотри. Не обижайте. Переводчик. Может, даже знаете друг друга.

Лёша переступил порог. Вот тут свет, а дальше -- тень.

Какой-то миг сидельцы стояли почти навытяжку, и за эти доли секунды Лёша успел всех-всех рассмотреть. Пять или шесть мужчин с простыми родными лицами в центре группкой. Народный народ -- такие постоянно ходят по нашим улицам, едут в автобусах, троллейбусах, стоят в очередях, работают, зарабатывают. С левого краю молодая девка. Худенькая. Топ, обтягивающий плоскую грудь, и клешеная мини-юбка. Ноги тонкие, палочками. Справа, ближе всех к Лёше сгорбившись стоял пожилой дядька. Он был похож на гайдаевского Шурика, только постаревшего, обрюзгшего и с треснутой линзой в очках. Клетчатая черно-белая байковая рубашка и спортивные брюки прилагались. Ещё женщины. В возрасте. Две очень заметные. Пожилые. Платки на головах, блузы с длинными рукавами, юбки до земли. Лица строгие, сразу понятно -- верующие. Шли паломницы на богомолье по святым местам и... забрели на войну.

Остальных не рассмотреть -- за спинами прятались или лежали. Всего тут в гараже было человек десять - двенадцать.

-- Кому поссать? Отведу, - спросил Игла.

-- Мне, -- отозвался Шурик.

-- Так ты ж только ходил.

-- Так до утра ещё сколько?

Скрип и дверь сначала захлопнулась, а потом отошла в сторону, пропуская мертвенный свет прожектора. Игла и Шурик ушли. Ворота открыты -- убегай не хочу, но охотников не нашлось. Оно и понятно -- во дворе орда с автоматами, куда рыпаться?

Лёша так и стоял истуканом соляным. А все остальные посмотрели на него, оценили, всё, что им надо было узнать, узнали и, тихо перешептываясь, начали укладываться. Бетонный пол гаража был устлан тряпьём и бумажными листами, вот на них и ложились. Прокурор нагнулся, вытащив из своей лежанки плоский картонный ящик упаковки каких-то консервов, и подал вблизи сидящим мужикам. Они без слов передали по цепочке "кровать" новенькому.

-- Где ляжешь? -- спросил кто-то из темноты.

Лёша осмотрелся -- от чужих картонок до ворот был ещё метр свободного пространства -- ответил:

-- Да тут с краю и лягу.

-- Правильно, там утром прохладнее. И воздух чище.

Не прошло и двух минут, как Игла привёл назад задержанного. Оказалось, что Лёша устроил лежанку рядом с "нарами" облегчившегося. Ворота закрылись, и стало темно. Единственный источник света -- щель внизу ворот, но и этого хватало, чтобы сидельцы не выкололи друг другу глаза пальцами. Брезгливый к резким запахам Лёша с удивлением про себя отметил, что дух в гараже стоял свежий, никакой вони немытых тел.

Познакомившись с соседом, Лёша тут же забыл его имя, настолько въелся в мозг образ из комедий Гайдая. Остальные легли спать, а Шурик трепался без умолку, словно после долгой разлуки встретил родного брата. Или на него так подействовали очки? В гараже кроме них с Лёшей никто их не носил. В экстремальных ситуациях между слабыми на глаза почему-то безошибочно срабатывает сигнал "свой-чужой". А вдруг на свете есть неназываемый тайный клуб или секта очкариков? Они не прячутся, наоборот, их всем видно, но...

Первое правило клуба очкариков...

Скоро Лёша узнал, что на гараже большую часть народа задержали из-за "синьки". И этих бедняг днём гоняют на работы. Хотя они, вроде, не против -- тут хоть кормят хорошо, из общего котла. Вообще у Мамы сидеть вполне достойно. Вот в "Угольке" - капец. Шурик так и сказал: "Ка-пец!", - и покачал головой. Прокурор за главного -- он тут уже вторую неделю. Когда-то служил в этом здании, там у него даже свой кабинет был. Не уехал, решил остаться. Кто-то стуканул, его и взяли. Теперь сидит. Вернее, спит целыми сутками. Две старушки богомолицы -- это из "Слова жизни". Шпионки. Их уже ловили раньше возле одной базы, но по глупости отпустили. Мама оказалась умнее. Сегодня-завтра "старушек" отправят в "Уголёк". Это там, где "ка-пец". А тут хорошо. Тут раньше даже мэр сидел...

В правом углу полноватенькая -- это волонтерша из-под Полтавы или Винницы. Безлер у луганских казаков её отбил. Её там чуть не грохнули. Палец отрубили. Ждёт обмена.

Ещё Лёша узнал, что та молодая -- какая-то мутная, ни с кем не разговаривает, только улыбается. Странная. Потом Шурик подхватился и говорит, мол, я тут соловьем разливаюсь, а тебя-то за что взяли? Лёша рассказал про свои два телефона, а в ответ опять: у-у-у-у-у... Оказывается, дело серьезное. Это корректировщики с несколькими мобилами ходят. Корректировщики -- самый падлючий народ. Поймают такого, могут на месте расстрелять. Тут на днях привезли одного. По всему городу за ним гонялись. Как оказалось, он в спальных районах маячки разбрасывал. Не возле баз ополченцев, а там, где обычные люди живут, где многоэтажные дома. Другого бы сразу кокнули, но этот слишком хорошо был упакован. И какой-то отмороженный. Не прятался, а сидел в центре дворика со своим рюкзаком. Его через госпиталь и тоже, наверное, на "Уголёк". Или ещё куда дальше. Хотя куда дальше-то? Поэтому Лёше не стоит обольщаться - прессовать будут по полной. На вопрос -- как прикованного к столбу? -- Шурик ответил серьёзно, что нет. Этот дебил по городу гонял на машине пьянючий в жопу. А что, дороги пустые, людей нет, вот и устроил гонки. До первого патруля. Еле поймали. Когда привезли, он ещё песни орал. Сейчас-то протрезвел... А Шурик -- он из журналистов. Все его коллеги убежали, как и прокуроры, как и местные царьки, а он не успел. Теперь вот, ждёт чего-то.

Лёша не стал продолжать разговор. Замолчал. Отвернулся. Ему надо было хорошенько всё обдумать. В темноте. Тут как ляжешь? Пол-то бетонный, и картоночка тонюсенькая. Хорошо хоть лето и не холодно, даже жарко -- крыша за день нагрелась и щедро раздаривала тело. До утра должно хватить. А у него даже майки нет. Приходится сидеть. Лёша и сидел, обхватив колени, с иронией думая, что сейчас он стал похож на персонажа крапивинской повести, устроившегося на волнорезе и гадающего что выбрать: взрыв генерального штаба или вольную бродящую жизнь беспризорника. Только вот моря нет, и уже не пацан -- прожитые годы на совесть прессом давят.

Вот почему... Почему сейчас он так спокоен? В другой раз от страха его бы парализовало. Это не кино про немцев, где смелые партизаны плюют в глаза врагу. Тут непонятно, кто партизан. В глазах этих бойцов он и есть враг. А с врагом... И от этого ещё страшнее. Старая власть ушла, новая ещё не установилась. Любой с автоматом сам себе король. Делай что хочешь, и тебе ничего не будет. Не жизнь пошла, а сплошное минное поле. Но Лёша не испугался. Если посмотреть на себя со стороны -- как вёл себя, как отвечал -- он не мог к себе придраться. Это какой-то другой был Лёша. Не тот, что до войны... Неужели старик Хэм был прав? В одном из своих рассказов он писал, что настоящий масай в своей жизни имеет право испугаться три раза. Первый раз, когда услышит рык льва. Второй раз, когда увидит след льва. Третий раз, когда увидит льва живьём.

Боялся ли Лёша чего-то по-настоящему? Да. Детские и подростковые страхи не в счёт, -- то была тренировка вырабатывающих адреналин желёз. Если взять сознательную взрослую жизнь, один страх запомнился навсегда. Во время службы в армии ему предложили записаться в кружок парашютистов -- аэродром был неподалеку от его части. Они с земляком поехали посмотреть на месте, познакомиться с инструктором, и как раз попали на прыжки. Они видели как местные ребята, сосредоточенные, притихшие, уже с парашютами на спинах, готовятся войти в вертолёт, чтобы с высоты нескольких километров... И Лёша тогда хорошо всё представил, как он будет сам готовиться, не спать накануне ночью, а утром надевать этот проклятущий рюкзак, а потом стоять вот так перед галдящей вертушкой. Она его поднимет высоко-высоко и придётся прыгать. Он-то и обычной высоты боялся, а тут... Представив всё до мельчайших деталей, Лёша тогда чуть не упал в обморок, настолько сильно накатила паника. И те ощущения его преследовали всю жизнь.

До того момента, когда он первый раз услышал льва.

Второго июня в 4 утра в распахнутую дверь ворвался звук "тум-тум-тум". Это со стороны севера послышалась работа пулемёта. "Утёс" или "Корд", кто его там разберёт? Это не новости в телеке или на мониторе компа, не кино. Лёша сам лично услышал далёкое эхо подступающей войны и понял, что не скрыться, не убежать. Она пришла. Она уже хозяйничает в ЕГО городе, у него дома и, забросив ноги на стол, готовится выпить всю кровь, спалить нервы и сожрать всё без остатка. Как ни было ему тогда жутко, но Лёша в то утро всё-таки умудрился заснуть.

Первый увиденный им след льва был странным. Не хвостовик мины или летящий самолёт -- это были знакомые до боли полосы на асфальте -- отпечатки траков гусениц танка или БМП. Испугался ли он тогда? Да. Но уже меньше, чем от звуков пулемета.

Лёша увидел льва несколько дней назад, когда в 2 ночи его родной двор начали перепахивать "грады". Он тогда не спал -- знал, что скоро начнётся и сидел перед компом, полностью одетый, с тревожной сумкой под рукой. Испугался ли он? Да. Если страх прыжка с парашютом раскрылся только в его воображении, то в этот раз реальность была намного ужаснее. Самый яростный услышанный им когда-то гром, неосознанно заставляющий подгибаться колени; воздушная жаркая волна в открытые окна, свет искрящихся перебитых электрических проводов, превращающий ночь в ясный день -- всё вместе это был лев во всей его красе. Но, каким бы ни был страх, Лёша нашел в себе силы схватить жену и потащить её на первый этаж, чтобы спрятаться в нише возле лифта. Тогда ему казалось, что там самое безопасное место в доме.

Скорее всего, после этих встреч Лёша стал масаем. Теперь он спокойно мог смотреть в лицо бойцам, и отвечать на их вопросы, не заикаясь от ужаса.

Время шло. Караульные на воротах тихо разговаривали, и даже некоторые фразы можно было разобрать. Что-то там происходило, какое-то движение. А потом к гаражу подошли и в замке снова начал крутиться винт. Створка отошла. На пороге стоял Игла, и в руках он держал футболку.

-- Твои приходили. Не переживай, им всё рассказали.

Лёша сразу оделся, при этом чувствуя некую обиду. И это всё? А где брюки, рубашка, шерстяные носки, махорка, сало, и -- главное -- чай? Вот выйду... Объясню, как надо каторжанина правильно "греть". Всё, теперь можно и полежать. Ровнёхонький бетон, тонюсенькая картонка -- ну как тут заснешь? Хотя. Остальные же как-то спят? Кулак под ухо, свернулся рогаликом, глаза прикрыл... Всё будет хорошо. Его совесть чиста. Проверят и отпустят. Пристыдят для дела и отпустят. Завтра он уже будет дома. Да...

А вот за мудя было стыдно. "Бабы воюют, мужики за юбки прячутся" тоже глаза выедали. Но тут к Лёше пришли правильные слова. Вот так надо было отвечать во время допроса. Это его вина, что город ночью возьмут? А кто допустил? Да, звон мудей, но у него хоть яйца есть. После референдума почему остановились? Взяли на Донбассе власть? Так будьте его достойны. Донбасс кастратам не верит. После 2 мая мобилизацию не объявили, хоть всё уже было понятно. А так бы армию получили за день. Кто мешал на крупных предприятиях собрать батальоны, чтобы парни воевали вместе с теми, кого знают? "ДМЗ", "Силур", "Артёмуголь" - имена! Ваших спецов -- офицерами. Где лозунг "Пролетариат, учись владеть винтовкой!"? Чтобы Донбасс вспомнил, как разбирается автомат, надо пять минут. Через час все уже будут ходить строем, а через неделю из машины на ходу прыгать с кувырком. Почему не было приказа? На что надеялись, а? Но Лёша знал ответ. И командир знала ответ. Просто с самого начала у нас воевать никто не собирался. Скорее всего, хотели в верхах договориться, что-то там себе придумали, а всех держали за идиотов. А теперь, ой, а утром наступление. Из Славянска, Дружковки ушли, Святые горы бросили, но хоть тут сидят. Поняли, что убегать уже некуда. Примут ночью последний бой, погибнут героями, а утром, когда откроются ворота гаража, Лёша смотрит, а там -- нацики! И волонтёрша из Винницы: "Ой, наконец-то, где вы раньше-то были?".

Вот где капец, вот где звон мудей...

Да, автомат бы сейчас не помешал. Даже Мясник с оружием, а Лёша... Всё, спать.

Очнулся от чужого жуткого взгляда. Над ним нависла старуха из "Слова жизни". Сидела как пацанчик на районе -- не хватало только кулька семок и бутылки пива. Подол юбки заправлен между ног, острые белые колени торчат в стороны. Под морщинистой кожей на икрах выпирают вены. Они фиолетовые, противные. Изгибаются, словно насосавшиеся крови пиявки. Шевелятся. Платок сброшен, поэтому седые немытые нечёсаные волосы свисают почти до лица Лёши. Ему видна дряблая старушечья шея, острый подбородок, трещина рта и два чёрных провала ноздрей. Глаза прячутся в тени, но он почему-то чувствует облегчение оттого, что их не видно. Хорошо, что их не видно...

-- А я по твою душу, Лёшенька, -- прошептала старуха ласково. -- Не поверишь, нужен ты мне, соколик. Почти всех нашла, но "почти" не считается. Один остался. Уж было отчаялась -- не уложилась в срок -- а тут тебя приводят. Посмеялась от души -- не забыл фарт, старую, не отвернулся. Ещё погуляем. Во как карта легла... Пока спал, я тебя уже пощупала. Вроде подходишь. Ну что, покалякаем?

И рад бы ответить, уже и слова матерные на язык прыгнули, да не мог: окаменело тело так, что моргнуть не в состоянии. Дышал и то чудом. Смотрел на старуху снизу вверх ошалело и всё. Это сон? Нет, не стон. Сон, когда вата в ушах и вкуса не ощущаешь. А он сейчас отчетливо слышал похрапывания, вздохи, и во рту язык вязала слизкая, липка слюна.

-- Жаль отказал командирше, жаль. А ведь ты ей понравился. Глаза не прятал, не мямлил. Видная женщина. Много чего совершит. Всякого. Но не мне её судить. Я за тобой пришла. Понимаю, почему отказал. Ты же хочешь, чтоб повесточка, да с печатью. Но не будет в этот раз печати. Придётся самому решать. Двести девяносто девять уже нашла, а времени нет, оно тает. Получается, до полноты тебя не хватает. Тебе придётся всех выручать. Как родного прошу, вступи в воинство. Иначе всё решится за одну ночь, одно утро. Да так решится, что позор на весь город. А я не люблю, когда так скоро. Не хорошо это, не правильно. И позор! Кому он нужен? Как потом с ним жить? Это же... Представь, если в городе все крысы передохнут. Вонь до неба поднимется. Убирай потом, не убирай. Запах гниющей мертвечины впитается в эти площади, бульвары, дома. В людей. Вывезешь дохлятину, а вонь останется. В памяти останется. Вот что такое позор на весь город. Это кажется, что скоро, что одна ночь, но позор -- это навсегда. А надо долго. Надо чтобы честь, подвиги, слава. Чтобы "наше дело правое, мы победим"! Чтобы флаги на ветру трепетали и марши, знаешь, вот так...

Старуха сжала кулаки и, потрясая ими над головой, прорычала, провыла:

-- Мне надо марши боевые! Когда духовые и ударные гремят! Гремят так, что терриконы подпрыгивают! Вот как надо! Ты же понимаешь меня, Лёша? Я вижу -- понимаешь. Я права? Что? Шо хочешь сказать?

Нагнулась ниже.

-- Можно ли отказаться? Ну... Тебе-то врать не буду. Можно. Но тогда останется одна надежда. Надежда на праведников, готовых умереть за этот город. Счёт уже пошел, знаю. Мамочки и детки малые, безгрешные. Но найдется ли достаточно? Ты уверен? Вдруг их будет только девять? Но это не моя забота. Мне бы триста воинов найти. Вон, даже прокурор согласился. Оказался правильным мужиком. Так что, кого смогла, почти всех уломала. Одного не хватает. Тебя не хватает, Лёша. Соглашайся, соглашайся, родной. А может, может ты...

Лицо старухи вдруг исказила гримаса отвращения.

-- Может ты... праведник?

Этот вопрос она задала нараспев с издёвкой. Её рука коброй вцепилась в Лёшино горло, и тому на миг показалось, что его кадык вдавился в позвонки. Старуха медленно нагнулась, и начала шумно вдыхать-выдыхать, при этом причмокивая тонкими бескровными губами, как будто пробовала исходящий от человека дух на вкус.

-- О не-е-е-ет, ты не праведник. Эти книжки и театры, "Parlez-vous franГais?" девочкам оставь. Я чую, кто ты есть на самом деле. Я вижу твоё нутро, твой ливер. Ты не из жадных, жрущих мясо с моих рук; не из тех, кто идёт по зову. Ты -- настоящий, исконный. Таким как ты надо по приказу. Тогда совесть чиста и руки развязаны, -- многое можно, позволительно. Те выдыхаются, а ты идешь до конца. До упора... Пришли, растолкали, подняли с печи, а дальше ты уж сам. Не мытьём, так катаньем, но додавишь. У тех добытую кровью славу грехи испоганят-истопчут, а ты над ними, бывшими героями, как посуху пройдешь -- закусив удила, через не могу. Ты тот, кто мне нужен. Безымянный, многоликий. Непобедимый.

Влажные покрасневшие губы растянулись в радостной ухмылке. Ноздри трепещут и Лёша невольно заглянул туда, вглубь, где переплелись волосы, и с ужасом заметил, что они там внутри двигаются! Они шевелятся! Это не волосы! Это тонкие червячки, растущие из ноздрей, и на кончике каждого бусинка -- головка с малюсеньким ротиком. Если подставить линзу, какие есть в музее миниатюрных книг, и рассмотреть этих червей ближе, то Лёша -- он готов был поспорить на всё золото мира -- от пережитого ужаса стал бы заикой до конца своих дней... Нет, он не будет смотреть - ему хватит вида ползающих под кожей пиявок.

Старуха ещё какое-то время жадно глотала запах человечины и, наконец, зашипела гадюкой:

-- Я тебя чую! У тебя ж кровь тельняшкой. Хлеборобы -- белое, разбойники -- чёрное, выжигатели, поджигатели, ветераны со всех фронтов, каталы, передовики соц. труда, растратчики, шабашники, зав. магазинами, циркачи, что подковы гнули. Кто сидел, а кто работал. Отец жаль рано угорел, так никого и не пришиб за свою никчемную жизнь... Выпивоха. А деда вся округа уважала. И боялась... Ты знаешь, почему в детстве не дрался и трусил? Не помнишь? Уберегла. Тебе нельзя было драться -- в лагерях загнулся бы. А ты мне живой нужен. Теперь драться можно. Даже нужно. Завтра, послезавтра. В тебя ж течёт красная ртуть по венам. Ты это знал всегда. Поэтому боишься. Боишься, что пропустишь момент, когда надо остановиться. Тебе же... как с Днём рождения поздравить. Так знай -- сейчас можно! Я всё беру на себя! Моё время настаёт. И твоё. Нам теперь всё можно! Как думаешь, отчего под разрывами "градов" ты не испугался? Да потому что посади тебя в кипяток, и там не пропадешь. Холоднокровный. Порода! В самом пиздорезе будешь головой вертеть, щупая, выискивая, где ужалить, прорваться, подползти и долбануть, чтоб мозги во все стороны. Как я люблю...

Поверь, всё будет хорошо. Нас ждёт не ночь позора, а время героев. Дни, месяцы, годы настоящих героев. Волевых, терпеливых. Неприметных. Где надо -- идущих напролом, но и умеющих ждать. Я люблю тех, кто умеет ждать. Ты как мог, справлялся с драгунами в пятом: кирпичами, вилами, кайлом. И, в конце концов, сковырнул их. Строился, работал за троих, вытянулся выше облаков. Иначе не победил бы в Отечественной. А как ты воевал, как воевал против немчуры! -- старуха, прицокивая, покачала головой. -- Косил как на жнивах... И добыл таки победу! Победу, как я люблю. Чтоб салют и марши, и улыбки, и поцелуи жаркие, благодарные. Снова строился, пахал, не видя неба. А потом увидел. Небо и звёзды, и солнце... И теперь взять и от всего этого отказаться? Отвернуться от себя, своего прошлого, своей породы, своей полосатой крови?

Нет, ты решишься, и те, кто помыслил идти против тебя, кто тебя разбудил, даже не могут вообразить, насколько они ошиблись и что их ждёт в будущем. О, я уже представляю их лица, когда они увидят твой истинный облик...

Рука отпустила горло и ушла в сторону.

-- Сюда смотри!

Он затрясся, захлебываясь ворвавшимся в лёгкие кислородом, и всё же нашел в себе силы повернуть голову и, сквозь выступившие слёзы, посмотрел, куда ему указывают.

-- К тому моменту, когда эта полоса изменит цвет, ты должен сделать свой выбор. Утром встать в строй или...

Старуха, кряхтя, тяжело поднялась и, не оглядываясь, пошла в свой угол, наступая прямо на людей: на руки, спины и головы спящих.

В гараже всё стихло, только старая, изредка покашливая, сопела во тьме -- остальные как умерли. Он лежал, еле сдерживаясь, чтобы не застонать -- горло болело так, словно его только что вытащили из петли. Смертельно хотелось пить, но он терпел. Поднялся. Поморщившись от боли, коснулся шеи, чувствуя, как она начала опухать.

Нет, всё это был не сон. Только об этом подумал, в тёмном углу раздалось мерзкое хихиканье, и алым блеснули две точки. Отвернулся к воротам, чувствуя, как на затылке встают дыбом волосы. Капли холодного пота потекли по спине. Ночь будет длинной. Ему о многом ещё предстоит подумать. И сделать выбор. Главный в его жизни выбор.

Комментарии: 6, последний от 05/06/2022. © Copyright Брыков Павел (veretsky@mail.ru) Размещен: 04/04/2020, изменен: 04/04/2020. 67k. Статистика. Рассказ: Украина Иллюстрации: 1 штук. Годы событий: 2014	Оценка: *3.065** Ваша оценка:
Аннотация: Это рассказ о страхе. О том, как во времена вселенских катастроф человек мучительно идёт к Поступку. Перед тем, как его публиковать, я спросил у своих друзей, а можно ли выходить с подобной историей, не рано ли? Мне ответили, что прошло уже шесть лет, многое подзабылось, и та война, сегодняшняя война, сейчас вызывает скорее досаду, а не боль. Пропал нерв... Многое пропало... Понимаю, что этот рассказ кого-то возмутит, ведь тут изображаются события августа 2014 года не с точки зрения патриота-пропагандиста. Думаю, про настоящих героев писать легко: белая краска, черная - ваяй в своё удовольствие! Но перед вами рассказ не о пассионарии, а о реальном человеке, поневоле столкнувшимся с ужасом войны, обывателе, поставленном перед трудным выбором. Здесь черно-белой краской не обойтись...

Брыков Павел Допрос

Брыков Павел
Допрос