После второго класса отец впервые привёз меня в ту же Чайковку, но к своей сестре тете Вере на Заречную улицу. Она жила в таком же доме как дед. Хозяйство и достаток были одинаковы, но атмосфера там была другая. Пусть не родные, но там были брат и сестра, Витя и Валя. Впервые вне своего дома почувствовал, что такое забота и любовь. Никогда и ни в чём я не слышал упрёка и не имел отказа, никогда не видел разницы в отношении к себе или к родным детям.
В отличие от бабы Клавы, тётя Вера работала. Она была маленькая, но шустрая и голосистая. Никогда не унывала. Работы назначал звеньевой с вечера и она утром уходила, куда скажут, зарабатывать трудодни. До этого успевала "попораты" (подоить выгнать корову, накормить свиней-курей, приготовить завтрак и убраться в доме и много чего другого). Меня же утром никто не будил, слазили с Витей с печи, когда солнце уже было высоко. Завтрак ждал на столе - это тётя Вера приготовила, а сестра Валя накрыла. Поели и делай что вздумается. Вот это жизнь!
Сестра была мелкая, в наши дела не совалась, мы в её тоже. Витя был на год младше и отличался конопатостью. Таких веснушек я не видел ни у кого. Бывает у кого так пару десятков на носу по весне. У брата они были от корней волос до подбородка круглый год. Только две светлые борозды вниз от уголков рта. "Цэ вмэнэ слюнямы змыло", - оправдывался он. Может, из-за веснушек было много желающих подразнить его, редко, кто мог промолчать. Я заступался. Ему ничего, а мне нос сломали... Так и остался: у отца - прямой, а у меня с горбинкой.
Была, правда, у нас с Витей одна задача: сходить на село и купить хлеба в пекарне. Там очередь. Надо занять, а то не хватит. Мы за удочки и вперёд - пекарня рядом с прудом, чего зря время терять! Пока один на ступеньках сидит, чтобы не вытолкали, другой может окушков потаскать. Я один раз такого линя вытащил, все обзавидовались! Рыбы с тех пор переловил немало, а такого линя ни разу! Хлеба брали по две буханки, больше в одни руки не давали. Пока несли до дома, полбуханки уже не было. Не с голодухи, а просто потому, что хлеб - тёплый, корочка такая вкусная, что никаких сил не было терпеть.
Дядю Васю, Вериного мужа, я вообще обожал. Великой души, добрейший, простодушный, труженик, каких поискать. Работал ездовым. Была у него пара гнедых, одна из лучших в колхозе. Красавцы кони, статные, гривастые. Берёг и холил их дядя как своих. И они его не подводили. Сам был свидетелем, как один пьяный олух засадил телегу с копной сена в небольшом ручье. Решил, видите ли, дорогу срезать. Хлещет нещадно коней, те рвут изо всех сил, приседают, валятся, а телега не шелохнётся. Пара в мыле, сам ездовой чёрный от грязи и злости. Собирался выгружать копну, когда дядь Вася подъехал. Посмотрел и говорит: "Выпрягай своих". Перепрягли лошадей, взял настоящий ездовый поводья, только шевельнул ими без крика и кнута, как подхватили кони и вырвали телегу из грязи, как пробку из бутылки. А дядь Вася ещё и говорит:
- А Сирко даже упереться не успел, считай, Бурый сам вытащил.
Как же я гордился в тот момент своим дядей и твёрдо решил стать ездовым. Будут у меня такие же кони. Нет, лучше!
Видя моё неравнодушие к лошадям дядя Вася стал брать меня на конюшню. Именно он впервые посадил меня верхом. Сначала тихонько поводил по загону, посмотрел, как держусь, как обращаюсь с конём и, о радость, разрешил вместе с избранными деревенскими гнать табун в ночное. А это скажу вам доверие и испытание ещё то! Лошади остро чувствуют, кто ими управляет, за просто так подчиняться не будут. Тем более что у нас-мелкоты ни седла, ни уздечки, ни кнута, а наша ризка для коня, как для мёртвого припарка. Одно путо (толстая верёвка, чтобы стреножить коня на пастбище) на шее лошади скорее, чтоб держаться и ни разу чтобы управлять.
Дали мне для начала кобылу Подушку. Толстая да ещё жеребая, она и вправду была похожа на подушку. Только не характером. Что есть там кто на спине, что нет, ей было одинаково. Я ору, тяну за путо, бью ризкой по морде, а она бежит, куда хочет. Всё бы ничего, так ещё пытается повернуть голову и кусьнуть за голые ноги. Но я не промах, держу их ближе к шее, не ухватишь. Она-то нет, но сейчас заскочит в табун, а там помощники найдутся. Как дотерпел и отбился от желающих попробовать на зуб мои загорелые ляжки, уже не помню. С кобылы еле слез. Задница разбита в дребезги. Одно спасло от позора, что я такой был не один. Шли с братом Витей раскорячившись, ноги шире плеч. Пацаны, убежавшие вперёд, уже, наверное, десятый сон видели, а мы всё шли. Уже звёзды кто-то щедрой рукой рассеял по небу, а деревни даже не видно. Пришли домой далеко за полночь. Тётя Вера, как знала, ждала у ворот с кувшином в руках. Помогла помыться, положила нас на печи попами кверху, содрала трусы и густо смазала отбитые ягодицы кислым молоком.
На утро полегчало. Следующий выезд - опять в кровь, но не так знатно. Потом ещё набивал, но не сильно, а через две недели готов был скакать на заборе без каких-либо последствий для пятой точки. К тому времени я уже освоился и приобрёл кое-какой опыт в обращении с лошадьми, доверие у конюхов и недоброе любопытство местных пацанов. На конюшню приходили любители с пол села. Многих видел первый раз, соответственно и они меня. Кто такой, чей, откуда, почему - всё как обычно. Не верили, что городской. Среди них свой табель о рангах. Смотрят свысока. Сами выбирают коней, старшие с уздечками и кнутами, не то, что мы - мелкота. Смотрю, зовут:
- Як там тебе, бэры цю кобылу, - и показывают на худую как фанера животину с бешенным взглядом.
- Що злякався (испугался)? - видя мою нерешительность, подначивают авторитеты с центра села.
Отступать было некуда. Я подвёл кобылу к загородке и с жерди запрыгнул на спину. Угнездился и плотно обхватил ногами её худые рёбра. Прошёлся по загону. Та на удивление вела себя спокойно, но я ждал подвоха и дождался. Когда за деревней перешли на рысь, эта тварь вдруг неожиданно встала как вкопанная, будто, сам чёрт ей преградил дорогу. Я со спины перелетел ей на голову и чудом остался сидеть буквально на ушах. Она мотнула головой, но я уцепился как клещ. Потихоньку -потихоньку сполз обратно на спину и выкинул из правой жмени здоровенный клок выдранной гривы. Вмазал ей самодельной плёткой по шее, а пятками по рёбрам, одной рукой взялся за путо, на другую намотал то, что осталось от гривы. "Ну, давай, шалава, ещё попробуй!" Табун немного ушёл, но двое с центра села с уздечками притормозили и наблюдали за моими переползаниями. В одном узнал того, кто сосватал мне Фанеру. На удивление дальше она повела себя вполне прилично. Более того, принесла меня вторым к финишу, когда мы, традиционно отстав от табуна, потом по команде пускались галопом до заранее установленного рубежа. В тот момент я вообще ни за что не держался, захлёбывался от восторга и полностью доверился коню. До сих пор помню храп лошадей, крики наездников и свист ветра в ушах. Когда спешился, подошли те двое и, кажется, впервые в этой деревне, спросили, как меня зовут...
Больше меня на конюшне не проверяли. Наоборот был зачислен в негласный клуб, имеющих право выбрать коня. Я-то знал, кто мне нужен. Непередаваемое ощущение, когда по деревенской улице на дядь Васином Буром шагом идёшь за табуном, а мелкота на плетнях смотрит с восхищением, мужики и бабы, сидящие на скамейках около плетней, где-то там внизу, показывали пальцем и спрашивали, мол, кто это. Очень подмывало им крикнуть: "Я сын Васьки Печеного!!!"
Опыт верховой езды пригодился мне и на маминой родине. После четвёртого класса я впервые попал в Калиновку. А там толокА. Это когда все родственники и соседи собираются строить дом молодожёнам. Технология проста: во двор на ровную площадку вываливают десяток возов глины, бросают в неё солому и льют воду. А долго всё это дело перемешивают. Потом из этого замеса как дети куличики, взрослые лепят кирпичи, а из них стены, вставляют окна-двери, кладут перекрытия, стропила и подводят под крышу. Получается мазанка. Вечером, когда стемнеет и уставшие работники садятся за стол, дом уже стоит. Месят глину бабы и мужики ногами. Они в центре парятся, а мне доверили пару меринов ходить по кругу с краю. Видят, что около коней трусь, допросили, смогу ли, не боюсь. "Ха! Это не самому ногами месить, справлюсь"! Такая работа даже лошадям - ещё то испытание, вот и конь, на котором я сидел, не вытянул одну переднюю и свалился. Всё бы прошло обыденно и незаметно, если бы я свалился вместе с ним. Но Чайковская школа верховой езды не позволила ударить лицом в грязь, в самом что ни на есть прямом смысле слова. Пока конь валился я успел переползти на другой его бок и уже с лежащего запрыгнуть на другого коня. Даже кеды не испачкал. Аплодисментов не было, так несколько удивлённых возгласов, но, когда через полтора десятка лет уже офицером я попал в Калиновку, меня идентифицировали как "того хлопчика, якый з упавшего коня перемахнув на другого". Запомнили...
Отвлёкся... Про дядю Васю. Он ещё научил меня играть в карты. Была у него такая слабость. Приходили вечером мужики, такие же пахари как он, с чёрными мозолистыми руками, садились за стол и засаленными картами, на которых можно было жарить яичницу, играли в "дурака". Я обожал подсаживаться, слушать их подтрунивания и наблюдать, как они вешали друг другу погоны. Столько деревенских новостей, сплетен, анекдотов и да просто новых слов и выражений узнавал! Потом, какие эмоции! Как-то незаметно они привлекли и меня. Соображал я быстро, правила знал, память была хорошая, что у кого осталось, просчитывал безошибочно. Не раз бывало, как мужики с королями и дамами на погонах уходили, когда мне, сопляку, даже восьмёрку не успели повесить. Матерились по-чёрному, оставаясь в дураках очередной раз. Потом без меня они уже не начинали, спрашивали "А дэ Вовчик?" и садились, когда я прибегал. Хотели долг вернуть и в основном обламывались. Никак не могли поверить, что малый не "угадал", который раз подряд, а "знал"! Ещё одна школа... Жаль, сами не соблюдали и не научили меня главному правилу - "не за то отец бил сына, что в карты играл, а за то, что отыгрывался". Жизнь меня и этому закону научила, но чуть позже.
Ещё дядь Вася любил петь. Не умел, но любил. Когда за столом после пары рюмок бабы затягивали роскошные украинские песни, он, чуть захмелевший, просто ревел в унисон. Свои не обращали внимание, а чужие удивлённо оглядывались. Это ещё больше роднило меня с дядей, поскольку со слухом и голосом у меня было ещё хуже.
Вообще, Чайковка научила меня многому. Про "не просить" баба Клава вдолбила быстро и бесповоротно. Хотя тётка внушала, что "ласковый телёнок двух маток сосёт", но было поздно. Нашла телёнка! Сдохну, но не буду. Особенно у Клавы.
Вот про "ничего не бойся" сложнее. Совсем ничего - глупо. Ну, не боялся я коровы, а пройди рог пару сантиметров ближе, пропорола бы живот. И что кому буду рассказывать, такой смелый. Или вот дядь Вася не боялся колхозного бугая, один зашёл к нему в загон, с руки кормил, а тот взял и наступил ему на ногу. Может нехотя, случайно, но заражение, гангрена и эту ногу в районной больнице отрезали. Или хлопцы, что не боялись снаряд разбирать... Не, думаю, бояться надо. Трусить нет, а бояться надо. А кто скажет, где грань?
Или Васька Коток говорит "риск - дело благородное". Тоже, думаю, что не всегда. Рисковали, когда лезли в колхозный сад? Ещё как! Жути натерпелись полные штаны. У сторожа кроме дробовика с солью, такая злая собачища! А дело благородное? Или у себя в саду яблоки хуже? Получается, что риск, ради риска. Чтобы те, кто не лазил, сказали утром, что мы молодцы? А оно того стоит? Какая-то глупость. Что, надо рисковать только ради выгоды? Тогда опять, причём здесь благородство? Что-то тут не так... Я рылся в голове и не находил ответов. Наверное, тогда, лёжа на печи или сидя на берегу Коробочки, я научился разговаривать сам с собой. Даже спорить. Жалел, что не у кого спросить. Сам научился разбирать и оценивать житейские ситуации. Это происходило независимо от меня. Картинки сами крутились в голове, и я как бы наблюдал за собой со стороны и оценивал. И потом этот наблюдатель начинал того другого ругать, реже хвалить. Во всяком случае, "придурком" в своих мыслях был гораздо чаще, чем "молодцом". Вот дал мне отец складной нож. Зачем в поле потащил? Где он сейчас? Ну и кто я? Но, засыпая, всегда честно обещал себе исправиться.
Ну, вот столько наговорил, а про село в себе...
Так вот, с отцом кое-как договорились, и я ему говорил "ты", а вот маме не смог. Ни разу, за всю жизнь, светлая ей память. Зато когда мой сын им тыкал, я подпрыгивал, а они млели. А он никак не мог въехать на мой вопрос: "Ты как с бабушкой разговариваешь?" А почему? Всё потому, что не довелось ему получить деревенскую закваску!!! А я получил. Ни разу не жалею.
Короче, не надо из меня ничего вывозить. А за "деревенщину", если что, могу и в рог зарядить. Как-то так...
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
