Немного о поэзии: Юрий Беридзе, Михаил Кошкош, Игорь Некрасов
Мы живем в честное время, когда честно говорят - поэзия не нужна! Сегодня быть поэтом - быть вольноотпущенником, вдыхать воздух свободы и социальной невостребованности. Когда не давят своды дворцов и шум ярмарочной площади, можно и не подгонять слова в созвучия. Можно просто - не писать. О тех, кто пишет...
Юрий Беридзе
Поэзия Юрия Беридзе - это культура Слова и Чувства, синтезированная в культуру Образа. Однако главное, существительное в его творчестве - именно Культура. Его личностный, нравственный и поэтический стержень заточен под давно ушедший, чуть проглядывающий из-за железного двадцатого, девятнадцатый век. Отсюда тенью и мелькают ментики и бакенбарды, отсюда и невольное доминирование раздумчивого (как и разностопного) ямба в ритме, интонации, настроении. Не отменяющего энергетики хорея. Вместе с дольником "серебряного века". Юрий Беридзе воспитан культурой русского поэтического Слова. Но при этом традиция остается в подкорке, в подсознании, в рефлексе и способе рефлексии. А на авансцене - чуткий и тонко чувствующий живой человек из плоти и крови. Именно он и только он управляет словесным инструментарием, создавая свой собственный образный мир.
Поэтический мир Юрия Беридзе наполнен скрытой символикой. И еще - архетипичными для русской поэтической традиции понятиями. Такими как Родина, Вера, Честь, Долг, Любовь... Этот понятийный ряд, как и символика, спрятаны автором за медитативностью сюжетной коллизии. Реже - за избирательно-точной предметностью. Сюжетом абсолютного большинства стихов является осмысление философских и нравственно-этических конфликтов, пропущенных через себя, через свое мировосприятие. Такая личностная ангажированность касается и сюжетов, взятых из эмпирической действительности. Жизненный опыт, накопленный Беридзе - военным журналистом, предоставляет ему богатую возможность для реализации в поэтических этюдах, набросках, натюрмортах. Благо зарифмовать путевую картинку или случайную встречу ему не составит труда. Однако поверхностной легкости у него как раз и нет. Он пропускает впечатления от внешнего мира через сито внутреннего отбора, оставляя то, что действительно цепляет его сердце и разум. И тогда "зацепившееся" проходит через трудную работу размышления и переживания. Культура Чувства - в со-переживании! Поэт берет на себя чужую боль и делает ее своей. Поэтому он с абсолютной искренностью и честностью может быть и последним "оставшимся от взвода", и писать письма из Афгана, умирать на госпитальной койке в Чечне, любить прекрасную женщину и жизнь. Разделение автора и лирического героя невозможно - без смертельной травмы для обоих. В процессе размышлений и переживаний происходит наполнение каркаса впечатлений - и его собственным опытом, и опытом предшественников, знаниями и Любовью. Так подсознательно в его поэзию входит глубина Времени и устраивается скромно в уголке. Это несуетное присутствие и позволяет автору спокойно обходиться без пафоса и громких призывов. Позволяет обходиться оглушительной тишиной простого слова. И символизированные понятия - Родина! Вера! Долг! - присутствуют незримо в его стихах. Как и неизменные - Честь и Любовь! Отсутствие пафоса, конечно, объясняется и человеческой соразмерностью автора - поэт равновелик себе. Он очень четко ощущает собственные границы, пределы своих возможностей. В этих пределах он - демиург! Но, житейский и человеческий опыт, останавливает его от нарушения пропорций. Тоже часть внутренней культуры! Умение держать себя в себе - однозначное богатство личности. Сдержанность Офицера и Мужчины, учитывая пульсирующую щедрость южной природы, наделяет его всеми качествами Рыцаря (редкий дар в наше время). Это и трепетное отношение к Женщине в стихах, и не менее трепетное, глубокое чувство к Родине. Для Юрия Беридзе понятие Родина - это судьба, присяга, долг, верность. Его судьба - Россия. Но и Грузия - Родина. Для поэта антиномичность понятия Родина - источник боли и трагизма. Снять боль "разделения царства в себе" просто невозможно. Возможно лишь утешение через Веру и через погружение в Историю. История и Вера примиряют его с собой и собственной болью - как с испытанием, через которое должно пройти народам. Отсюда его печально-мудрый оптимизм. Отсюда же современность в его стихах пронизана исторической глубиной, а размышления об Истории - так современны. Разговор Поэта со Временем предельно интимен и по библейски прост. Это по сути - диалог с самим собой. Рождающий зерна Истин. С неизвестной дальнейшей судьбой.
Поэзия Юрия Беридзе - это русский литературный язык. Тот самый, который от Пушкина и далее. Минуя революционные эксперименты с границами нормы. Такая классичность, скорее, идет от личности автора и его внутренних критериев и предпочтений. Она же автора и характеризует. Эксперименты Юрия Беридзе - не языкового, а стилевого качества. Ему не только не чуждо стилизаторство, но и даже доставляет удовольствие ролевая игра образов - с просторечными монологами, с изощренной куртуазностью, с фольклорной стихией... Такие эксперименты показывают богатство потенциальных возможностей автора. Умение пройти по краю, не пересекая границ, очередное свидетельство о культуре личности. Чувственный же отзвук у читателя - свидетельство о поэтической подлинности. Что по сути и является главным.
"Афганские четки" Михаила Кошкоша
Двадцать лет назад советские войска ушли из Афганистана. Но на обочинах горных дорог остались не только остовы сгоревших машин и подорванных танков. За хребты Гиндукуша зацепилась молодость и судьба десятков тысяч парней. Вот и для Михаила Кошкоша Афганистан стал рубежом, точкой отсчета - не только жизни, но и творчества.
В его сознание навсегда впечатались афганская пыль и глиняные дувалы кишлаков, вспышка подрыва и горячечный бред на госпитальной койке. Время не отдаляет от прошлого, а память вновь и вновь возвращает к пережитому, делая отчетливей и острей картины армейской службы на обыкновенной войне. Детализация - часть художественного видения поэта, укрупняющая общую образную картину. Но именно часть, потому что основой его поэтики является выразительность, экспрессивность переживаемого. Изображения - дополняют чувственную рефлексию. Размышления - углубляют. Все вместе - составляют художественный мир поэзии Михаила Кошкоша.
В "Афганских четках" поэт возвращается к себе двадцатилетнему. Он перебирает зримый калейдоскоп картин своего личного Афгана и заново переживает чувственный и ценностный катаклизм. И если эмоциональные потрясения буквально переворачивают, прожигают душу болью и страданием, то ценностные представления остаются неизменными в своей человечности и сострадательности. И каждый образ автор буквально пропускает через себя - сгорая в "броне" и падающем вертолете, умирая вместе с афганским стариком в разрушенном кишлаке и в бинтах медсанбата, сжимая ребристость гранаты и перебирая последние патроны. И везде он предельно открыт и честен - перед собой, читателем и Небом. Поэтому откровенность его стихов привносит характер откровения. Человека на войне. Война, по сути своей, всегда одинакова. Человек - разный. Или ведет себя по-разному. Лирический герой Кошкоша - человек с достоинством. Это помогает определиться в ситуации, сделать выбор. А выжить - помогает любовь. С любовью к жизни и к женщине проходит автор и его герой через войну. Чтобы остаться самим собой - тогда и сейчас. И предъявить этому жестокому миру историю одной человеческой души. Неизменной в своей человечности.
"Афганские четки" - это еще и история возвращения с войны. Хотя, кажется, вернуться невозможно - война внутри, она въелась под кожу. Это война возвращается в ночных кошмарах - бесконечным повторяющимся боем. Тем не менее, каждое стихотворение - это победа над войной. В себе. Это исцеление. И урок. На возможное будущее.
Экспрессивная поэтика Михаила Кошкоша монохромна. Но это не лишает ее убедительности. Скорее, наоборот - однотонность цвета и интонации наиболее точно передают состояние человека на войне. И ее восприятие человеком - как меняющейся обыденности. Резкая смена, внезапность боя, вспышка, боль - и снова монотонный пейзаж и застывшее время. И беззащитное доверие судьбе - за полным отсутствием выбора. Точнее, выбор - в принятии судьбы. Ее бед и радостей. И рефлективном осмыслении прожитого и пережитого. Где самым значимым и весомым оказывается афганское время. Которое до сих пор рифмует память. И в этих внешне простых словах Кошкош непроизвольно говорит больше и глубже об Афгане, чем все историки и политологи вместе взятые. Потому что в его стихах - ПРАВДА человека и его судьбы, складывающаяся в судьбу целого поколения бывшей державы.
Игорь Некрасов
Игорь Некрасов - универсальный поэт. Универсальный - значит всеобъемлющий. Или почти всеобъемлющий. Или просто - стремящийся к универсуму. Это стремление - основная характеристика поэтики Некрасова. Как и романтизм. Тот самый - изначальный, йенский. С его двоемирием, с дихотомией души и тела, земного и небесного, сакрального и профанного и - наивно-упертой устремленностью к Идеалу. Как и пониманием Художника, максимально приближенного к универсуму, высшей формой развития Человека.
Но не Йеной единой. В его поэтических эскападах, в желании дотронуться до края и заглянуть за - незримо присутствует бунтарство Байрона и, особенно, Шелли - с его экспериментальным экстремизмом. Это - базис, эстетическая основа, может до конца им самим и не осознающаяся. Собственно же Некрасов - это "серебряный век". Тот, что шел вслед за строгостью классицизма - от акмеизма и вплоть до Бродского, перевернувшего последнюю страничку его книги.
При этом Некрасов - жадный. Поэтически жадный. Но не анемичной всеядностью, а стремлением попробовать всё, оценить на вкус, зуб, язык. Раздумчиво прожевать. Проглотить. Иногда - сплюнуть. Способ все попробовать - Игра. В своих поэтических играх он сопрягает формы и размеры, переставляет слова, ищет звуки, добиваясь чего-то, лишь ему ведомого. Хотя его тайна - на поверхности. Он стремится к абсолютному совершенству. Но абсолют - это одиночество на вершине. И тут Некрасов демонстрирует бесстрашие, изображая равнодушие к "хуле и клевете", "Крыму и Рыму". Он вообще любит изображать равнодушного демиурга, пряча за маской отчужденности живые чувства. А то, что он живой, нет сомненья. Да и частенько срывается небожитель в человеческое, слишком человеческое. Ибо азартен и раним. Да и "поэтическая жадность" переплескивает границы олимпийских вершин - к земле, лозе и чернозёму.
"Жадность" Некрасова соединяет, или пытается соединить, два почти противоположных начала - изобразительное и выразительное. Изобразительное в его поэзии организовано живописью, выразительное - музыкой. Точнее, их законами. Именно отсюда у "законника" Некрасова классическая строгость и гармония. Но он не только знает - еще и чувствует. У него есть, идущий от музыкальности, талант слышать мелодию Слова. Он воспринимает только Гармонию - любая фальшивая нота вызывает резкое отторжение, взрыв. Это не только поэтический максимализм, но и такое устройство организма со слуховым аппаратом. Занимающее в природе его логики причинное место, а не следственное действие.
Стремление к поэтической универсальности у него не только техническое, но и мировоззренческое. Элементарность классического дуализма его уже не удовлетворяет. Он хочет сам быть мерилом природы вещей, хранителем равновесия. Которое выстраивает на свой прищур. Кажется, что он идет вслед за классической строкой - "Поэзия не прихоть полубога, а хищный глазомер простого столяра". Чтобы выстраивать ту меру вещей, где он и Ангел и Демон одновременно. И еще - нечто большее. Он не только буйствующий Моцарт импровизации и отчужденно-строгий Сальери, но и единство двух стихий. Как и борьба противоположностей. Такой разный. Возможный лишь при отточенной и виртуозной технике стиха. Форма у него оттачивается через импровизацию. Вроде бы обычный тренинг, но для Некрасова это еще и потаенная попытка варьировать дорогу к всё тому же Идеалу. А вдруг?
В своих импровизациях он позволяет себе практически всё, у него развязаны руки - и вот он ногтем скребет по позолоте "серебряного века", вот он выбивает из клавиш атональность звучания, вот он по-брейгелевски гипертрофирует пропорции рисунка. А вдруг?
Он пытается отхватить кусок и от гармонии, и от хаоса - и еще при этом хочет понаблюдать за процессом. Если было бы возможно, он не только бы сымпровизировал на струне скрипки Паганини, но и вообще бы - сыграл без струн! Его не страшит декомпрессия перепадов между мифологией Парнаса и навозом огорода - всё почва! Он может быть изощренно-сложным и предельно простым - ничто его не пугает. Единственное, чего он боится до озноба - банальности. Хотя не прочь и сыграть с ней. Не впадая в пошлость.
Такую свободу могут позволить себе безумцы и Поэты. А разве он не Поэт? Хотя об этом судят не только по задранной планке, но и по результату. Текущий век покажет...
