Я не спорю с виной, я и сам их виню,
Этих мальчиков, в плен угодивших.
Кто не верит в отаву, тот любит стерню,
Свищут раки не по топорищу.
Топорищем махнув, пуповину отсечь -
В том ли суть избавленья от плена?
Не почувствовав кожей, как свищет картечь,
Глохнем к истине мы постепенно.
Отчего-то за фетиш готовы платить
Как за свежесть - не первую — жизни.
Та — вторая несвежесть — зачем-то в чести,
И зовется бессмертием присно.
Если праведны мы, отчего не живем
Соблюдением праведных истин?
А ведь плен — испытанье живого жнивьем,
Истязает, насилует, чистит...
Не грешить бы, их плен осуждая, но сил
Не хватает остаться безгрешным,
Ведь былья во мне столько, что стон "гой еси!"-
Представляется сказом потешным.
Не привиты свободой. Левшами живем.
Потакая забвенью прозренья.
И не видим упорно свое естество,
Закрепив слепоту в поколеньях.
И тем самым опять себя в плен отдаю,
И потомков на плен обрекаю.
Несвободное семя — права гамаюн -
Кара плена с мечтою о рае.
Никогда не пойму, что я тоже в плену -
Моя память не стала мне мамой.
Я намеренно проклял родную страну,
Набивая обманом карманы.
Но зачем-то читаю чужбинный устав,
Почитаю чужбинную церковь,
Понимаю, что в каждом я шаге не прав,
И пеняю за искренность мерки.
Но тот самый, оставшийся чудом живым,
Ничего не прощает. И знает
Все о волосе, павшем с моей головы,
И о каждом убитом душмане.
И живу я в застенках страны и души,
Осужденный пожизненной карой:
Измечтаться о травах с пегасьих вершин
И остаться бескрылым икаром.
Я не спорю с виной. Но прощаю вину.
Освящая их плен постулатом.
Ведь рождаясь солдатом, я верю в войну,
Где пленен был навечно когда-то...

А солдатская честность — она не в чести,
Пуще вящей охоты и плена.
И однажды я понял, что надо простить.
И прощаю. Не всё. Постепенно.