После дождя бежалось мне приятней,
Вот только лужи, мысли да коты...
Но этих можно обежать. На пятнах,
Оставшихся от неба, тех картин,
Что лужами зовутся принародно,
Ни цвета - высыхает - ни души,
РондО шагов, дыханье в ритме рОндо;
А мысли - что ни идол, то фетиш.
На встречу мне шел человек в фуфайке,
Откуда он, не ведомо мне то,-
Одел бы что-то с фэйком типа лайкры,-
Привычней был бы даже конь в пальто.
А тут такой. И норы пуль сквозь вату,
Подчеркивая бредни о былом,
Знакомом только бывшему солдату,
Который откровенен за столом,
С развязанным, беспечным после чарки,
А может старой болью, языком.

Стоял он под величественной аркой,
Что радугой зовется над дождем:

'И был погром. Багор багрянца вспарывал бугор...
Штрихи бетона на кирпичной кладке...
И тени...Все в истеричном припадке...
'Довольно. Хватит,'- это мужики. 'Еще!'- твердили женщины в укор.
И длился день. А в складках белой ночи таились крохи нежности. И вот
Явилась в мир жестокость. И щадила. Лишь для любви нет повода щадить...
По синеве разлитые белила не смыть. Ни ветру и ни времени. Фокстрот
Деревья исполняли присно.  Но кто-то все же целил в пианиста,
И порывался, все забыв, убить. И чья-то тень как жертва альтруиста
Скатилась с небосклона под забор. И стали пахнуть падалью картины,
И засыпая, кисть роняла кисть. И токсикоз. А рыбаки на льдине
Надлунившись, не верили в Весну. А мудрость не уменьшила страданья
Сутулого распутника в беду во имя так немодного желанья
Быть верным. 
 
Надо выпить и уснуть.
Я так и сделал. После пробужденья я понял с горечью, что мне не стать другим.
Да так вот и живу теперь поныне...А ты? Сегодня даже не прилег?...'

Мне нечего ему было ответить. И я соврал. За что, не знаю сам...