Все меньше их — как видно, жизнь не слишком
Торопится с бессмертья снять табу.
А тридцать лет назад - короткой стрижкой
В солдатство обращенные мальчишки
Колонны гнали к городу Кабул.

Бравадой прикрывая страх, опаску,
Названия советских городов
Писали на табличках белой краской,
Ища попутно взгляды земляков,
Земляк-то в армии, как колесу запаска.

На дверь кабины — грудь бронежилета
С надеждою, что "если вдруг" — спасёт,
Зеркальные очки — зимой и летом -
На коих, чтоб фирмА была заметней,
Есть пара иероглифов Басё.

Участкам, "где случалось" — три сигнала,
Как будто Третий тост, но за рулем.
Смерть жгла, взрывала, пулей доставала,
А им как будто было ни по чем
Доехать, чтобы завтра в путь сначала.

Ведь ясно — по войне и белой, чистой -
Как совестью по мыслям и грехам,
В тех надписях святые, братка, выси
Таких простых и непреложных истин,
Где Родина есть  истина, и храм.

Года колонной минули. Взрывая,
Калеча, ослепляя и круша...
Доехавшим — рогалик с чашкой чая...
Мотором перегруженным взвывает
Шоферская извечная душа.

За тридцать лет и та война — как сказка:
Их, выживших, не спросят, не поймут,
Лишь в памяти не выгоревшей краской:
"Луганск", "Ростов", "За Омск", "За Кострому"...
И горько им. Понятно, почему...

Им кажется и хочется навскидку
Пальнуть себя в кабину давних дней,
Махнув на смерть, как водится. С улыбкой
По трассе, по афганскому суглинку
Догнать колонну юности своей.