Асфальт наматывается шинами, закручивая рулетку спидометра. Машина идет мягко, изо всех японских сил пытаясь компенсировать неидеальность российских дорог. Получается неплохо, но иногда, когда передние колеса спотыкаются о замаскированную неровность, удар ощущаю почти физически и сквозь зубы, незлобно чертыхаюсь про себя, поминая всех, кого ночью поминать не стоит. Ругаюсь я для проформы. Как ни крути, а люблю вот так катить по дороге, забрасывая за спину километры. Жаль только, удается не часто. Но зато, если уж выбираюсь, то на сотни не размениваюсь - сразу замахиваюсь на тысячи. Перед выездом готовлю машину - загоняю сначала на мойку, потом в сервис для успокоения души.
В сервисе меня всегда встречает хозяин и лучший мастер, добряк армянин Арташа. Он радуется моему приходу. Качая головой, принимает обязательное подношение в виде сухпайка, который необъяснимо, по-детски, по-новогоднему любит разбирать и разглядывать, как будто надеется найти что-то новое и необычное. Затем быстро дает указания подмастерьям и приглашает пить чай в маленькую подсобку, которую важно называет 'офис-шмофис'. Там, негромко бормоча себе под нос что-то по-армянски, перебирает разнокалиберные заляпанные смазкой от ШРУСов и отработанным маслом кружки, с любопытством разглядывая каждую. Выбирает самую, на его взгляд, презентабельную, довольный оборачивается ко мне с добычей в руке и, сверкнув золотозубым ртом, спрашивает, зная наперед ответ:
- Я её сейчас быстренько освежу?
Я утвердительно киваю.
Арташа тут же омывает кружку водой из чайника над ведром для мусора. Свою, замазанную до черноты, он не моет даже таким способом, просто сливает остатки в это же многофункциональное ведро и ставит рядом с гостевой. Затем разливает всегда горячую заварку из такого же чумазого заварника и, разбавляя кипятком, жестом приглашает угощаться выставленными сахаром, пряниками и печеньем. Затем садится в видавшее виды грязно-зеленое засаленное кресло и задает следующий обязательный вопрос:
- Ну, как прошла командировка?
Хотя, как хороший психолог, о многом догадывается.
А когда прощаемся, уже стоя за воротами сервиса, он всегда внимательно вглядывается мне в глаза и спрашивает:
- Савва, долго еще воевать будешь?
Я невесело улыбаюсь:
- Не знаю, Арташа.
- Пора и о личной жизни подумать. Да и взгляд у тебя нехороший становится. Тяжелый.
- Арташ, за мной пацаны, и за каждого вроде как в ответе, так что пока не время уходить.
Жмем друг другу руки, сажусь в машину, а он провожает меня и кричит вдогонку:
- Заезжай иногда!
Киваю ему и неспеша выкатываю с гаражных переулков.
***
В этот раз я спешу. Задержался по службе и вынужден выехать в зимнюю ночь, чтоб поспеть в другой город за полторы тысячи километров к старинному другу Андрюхе. А вернее, тороплюсь выполнить просьбу. Завтра у его дочки свадьба, и он, как папаша, души не чаявший в своей поздней радости, решил сделать молодым царский подарок и уговорил продать ему мой RAV-4.
- Савка, продай! Ну, простаивает же красавец на стоянке! Ты - то в командировке, то в командировке. На кой тебе вообще машина?
- Эка ты, братка, маханул! Как я без машины?
- Продай. Моей Иришке она жуть как нравится. Искать здесь, у нас, - не вариант. Прошелся по объявлениям - одно битье да старье ушатанное. А у тебя 'рафик' - залюбуешься! Ну, и спидометр не скручен, это факт.
Андрюха хохотнул. Да уж, на спидометре неприлично маленькая цифра для данного года выпуска.
- А ты уже давно хотел обновить. Сам говорил, что вернешься из командировки и присмотришь что-нибудь посвежее. Вернулся! Так что пора и себя побаловать. А тут, можно сказать, в родные руки передашь.
В общем, уговорил. Решили, что я беру отгулы и пригоняю машину, в торжественной обстановке вручаем ее молодым, гуляем на всю катушку на свадьбе, еще несколько дней гощу, пользуясь полным радушием и хозяйской заботой. Затем он сажает меня на поезд, и я добираюсь до дома в купе. А уже там заморачиваюсь приятным делом: выбором и покупкой новой машины.
Надо сказать, сопротивлялся и упрямился я не долго - очень уж хотелось повидаться со старинным товарищем. Не хватало мне его дружеского присутствия. Еще год назад жили мы в одном городе, а затем судьба вильнула, и уехал он с семьей далековато для простых посиделок и многочасовых разговоров под энный чайник чая. Спиртное Андрюха не пил принципиально, ибо любил мыслить трезво.
Андрюха, Андрюха...Познакомились мы давно. Когда я только вернулся из первой командировки, из Чечни. Молодой, дурной и пьяный, шатался по улицам своего города, ничего не понимая и из-за непонятной жгучей душевной то ли боли, то ли обиды, не принимая окружающей меня мирной действительности. Ну и, конечно же, по закону жанра, цепанулся у кабака с несколькими кавказцами. Не смог пройти мимо их улыбающихся холеных морд, оценивающих дерзких взглядов с прищуром и смешков в спину. Хватило перекинуться парой слов, чтоб без раздумий перейти к драке. Бойцом я считался хорошим, но численный перевес противника сделал свое дело, и удар в челюсть я все же пропустил. Сознание поплыло, но на ногах устоял, и, чтоб не добавили с ходу, вцепился в ближайшего и попробовал перекинуть его через себя. Не удержался на ногах и вместе с ним завалился на асфальт. Это противнику было на руку - дружки, радостно взревев, кинулись на помощь в предвкушении веселого запинывания неудачника. Как вдруг, блеснув лакированными боками, рядом затормозил черный джип, стекло сползло и водитель, качнув в нашу сторону стволом пистолета, спокойно, как будто поинтересовавшись, как проехать в библиотеку, предложил овцепасам раствориться в сумерках. Один из них некрасиво ощерил зубы и процедил что-то на своем языке. Мужик из джипа не раздумывая выстрелил в ответ джигиту в плечо. После этого вся компания, без слов прихватив причитавшего товарища, действительно растворилась в темноте. Замечательное было время - девяностые. Водитель же скомандовал мне садиться в машину, пока те не вернулись с подкреплением. Почему-то тогда это было более вероятно, чем приезд сотрудников правоохранительных органов, и мы отчалили. Когда я утер с разбитого лица кровь, он протянул мне руку и представился:
-Андрей.
-Савва.
Вот так и познакомились. Просидели потом полночи в ресторации, проговорили. Зацепились чем-то родственные души. Андрюха оказался старше меня на двенадцать лет, но ощущение было такое, будто в нем заложена многовековая мудрость. По срочке прошел Афган, и когда до дембеля сержанту Полеводе оставалось два месяца, во время боевого выхода подорвался на мине. В госпитале постарались и судьба дала новый шанс 'на пожить', вот только без ног.
Как же вовремя этот человек попался мне в жизни! Удержал от ошибок и глупостей, тупого пьяного разгула, к которому склонны многие участники военных кампаний. Просто и четко разложил по полочкам мое тогдашнее состояние. Звучало жестко, но не поспоришь - всё в десяточку. Как оказалось, нет ничего нового. Через подобное проходили все воины, которым приходилось заглядывать под капюшон Смерти. А то, что мне казалось уникальным, истинно моим, наболевше-выболевшим, оказалось банальным и уже много раз пережитым кем-то другим.
А тогда, под чай, я спросил, с чего он вдруг встрял в нашу потасовку.
Андрей посмотрел на меня внимательно и, помолчав, ответил, что иногда своих видно издалека. Дрался, мол, смело, но бестолково - не просчитал противника и не увидел, что у одного уже пика была наготове.
- Пацан... - вздохнул он тогда, - жаль, наверное, стало. Из одной передряги выпрыгнул, а дома по-глупому сгинешь.
И вот теперь я спешил к человеку, который не только спас меня тем далеким вечером, но и вложил в сознание офицера Савелия Молчанова собственные знания, полученные еще в Афгане.
***
Да уж, как же молод я был тогда. Оглядываюсь назад и удивляюсь, вот вроде еще недавно был двадцатидвухлетним бесшабашным летехой, который окунулся в службу с головой, невзирая ни на сложности, ни на трудности, ни на общий развал девяностых. Всей душой ощущая: служба - это моё! Всё, начиная от подъемов по тревоге, командировок, и заканчивая суточными выходами и военными передрягами. Через какое-то время приклеился и данный с легкой руки начальника позывной - Морозов.
Это после того, как средь бела дня заскочил в дом к боевикам, куда затащили пленных солдатиков. Свои ли, чужие - не было времени разбираться, да и желания тоже. Просто увидел в бинокль, как троих волокли по земле, через шаг отвешивая удары. Перед воротами один, покрепче, попытался вывернуться и вырваться, но его сбили с ног ударами прикладов, затем методично, даже будто с ленцой, стали избивать. И уже когда тот перестал реагировать на пинки, совсем молодой чернявый парень нагнулся и отрезал у пленника ухо. Высоко поднял над головой и радостно закричал, восхваляя свою победу перед Аллахом. Затем все зашли в дом, небрежно, как дрянную вещь затащив тело солдата. Я оторвался от бинокля и в каком-то отрешении увидел, что мои руки бьет крупная дрожь. Механически прощупал в 'разгрузе' магазины и гранаты. Достал одну эргэдэшку. Словно взвешиваяя, подкинул её. Плотно обхватил левой ладонью, продев в кольцо большой палец:
-Колечко, на память засечка...
Удобнее уложил на сгиб руки автомат, перекинутый через шею, и не оборачиваясь, выходя из укрытия, дал команду ошалевшему сержанту:
- Уводи бойцов.
И зашагал к дому. О чём я тогда думал? Да ни о чем. Дрожь сменилась холодной злой решительностью, сузившей зрение до размера прицела. Вошел во двор, там никого не было. Ударом ноги открыл дверь в дом. Меня никто не ждал, кроме, наверное, уповавших на какое - то чудо пленных. Они валялись в углу, а вокруг усмехаясь и о чем-то переговариваясь стояли 'чехи'.
- Здрасте, - сказал я, выжимая очередь. А может, мне это показалось, и поздоровался только мой автомат, заряженный 'сорокапяткой'. Ни тогда, ни сейчас я не смог бы ответить определенно. Боевики сломались под шквалом огня и какими-то неестественными, кукольными движениями начали валилиться на пол. А взгляд выхватил только молодого чеченца, который в удивлении открыв рот пытался укрыться от летящей в него смерти рукой, в которой держал окровавленный кусок чужой плоти.
Мои парни не бросили меня и забежали следом. Помогли развязать пленных и перекрываясь, страхуя друг друга, всей группой ушли в зеленку. Повезло, что дом стоял у самого края села, огородом упираясь в лес.
Потом, на базе, начальник, узнав о случившемся, орал, красиво украшая речь матерками:
- Дурак! Как же ты идиот! Ты понимаешь, что сорвал задание? Ты что о себе думаешь, старлей, когда посреди дня в такую жопу лезешь? Знаешь, где такие герои землю удобряют!? Отморозок...
Затем были другие командировки и другие ситуации, а иногда и безбашенные, по мнению руководства, отчаянные поступки, за которые никогда не знал наперед - отругают или наградят. Но так уж стало получаться, что на сложные задания, особо не раздумывая, назначали мой взвод, который прозвали Морозовский. Это не тяготило, так как было своего рода выражением доверия мне как командиру и бойцу. А парни шли за мной. Верили. Рисковали. В чем-то даже подражали, но отслужив, уходили крепко пожав руку и обещав писать. На смену им приходили новые - необстрелянные, не проверенные, пустые, в которых только предстояло вложить знания, умения и дух воина.
И во всей этой круговерти не заметил, как уже стал майором, командиром разведроты.
Ой ли, не заметил? Отяжелел. Не телом, а внутренним состоянием. Душу налило усталостью, той, которая не проходит даже после выходных и выпитой водки.
И тут же вспомнил Арташу и свой ответ ему.
'...Не время уходить'. А может, как ни уклоняйся от неприятного ответа, -пора? Сколько можно? Азарта при выполнении поставленных задач, как прежде, уже нет. Лихость прошла. Надоело... Всё надоело. Задолбало предательство. Подлость человеческая заела. Положиться не на кого. Моральных стимулов ноль. Начальство свой интерес блюдет. 'Замок', ставленник свыше, волком смотрит, ждет, когда ошибусь или спишут на боевые потери. Солдатам вообще пофигу всё, отсидеться бы... И желание, неприкрытое желание, чтоб не трогали, не дергали лишний раз, отвязались от них с учебой, тренировками и выходами. Поддержки нет... Устал... Но, наверное, это не основное. Главное в том, что наелся смертью, за гланды. Насмотрелся на костлявую во всех ее уродливых проявлениях: и в раздерганных трупах врагов, и в пацанах, которых приходилось отправлять домой. Сколько их уже у меня, этих отправленных 'двухсотых'? Как говорят врачи, 'у каждого доктора есть свое кладбище'. Вот и у меня, как в поговорке - свои вон белеют крестами за оградкой, каждого поименно помню, только легче не становится. И командир я вроде неплохой. Но разве всех убережешь, прикроешь? Втолкуешь, что можно, а чего нельзя? Ведь не в детском саду. А для пацанов всё игрушки, пока потери не начинаются. И главное, грызет понимание, что не будет этому конца. Где война - там и смерть бодра. Собирает свою дань. А у меня сил уже нет никаких смотреть на нее. На то, как человек, со всеми своим мыслями, делами, планами, в мгновенье превращается в окровавленную агонизирующую массу. Не могу больше пытаться удерживать уходящую из тел жизнь. Отмывать чужую кровь со своих рук и, глядя на личный состав, сдерживать внутренний вопрос - кто следующий? И ненавидеть их за это, и жалеть, и при этом понимать, что кому положено - тот все равно умрет. Наверное, я стал фаталистом. Или был им всегда? Но теперь понимание, что все мы пешки в чей-то чужой игре, усилилось настолько, что тошно. Тошно мне от снов, которые снятся все чаще и чаще, все четче в своих кроваво-ужасных подробностях. И, если уж быть совсем искренним, - нет уже сил убивать.
Я вздрогнул, может от этой мысли, а может от того, что зацепил обочину и зимняя дорога слегка протащила машину к обрыву на башкирском перевале. Аккуратнее надо! Что-то залип я на мыслях.
И размышления поволокли сознание дальше в глубину скрытых признаний, которые вот только сейчас, на пути к другу, начали вскрываться как гнойники. Ну, и хорошо. Время есть, дорога дальняя. Обдумаю всё, потом обсудим с Андрюхой. Он поймет. Он всегда понимает, не осуждая, а просто принимая порядок вещей, расставляя всё по своим местам. А что рассусоливать?! Сам ведь знаю, люди иногда доживают до пенсии. И на этом жизнь не кончается. Находят интерес в гражданке. Андрюхе пришлось этот интерес найти - ему судьба выбора не оставила. Вначале - борьба за выживание, потом - за достойное существование, а затем появился кураж - быть на своих немецких протезах не просто как все, а быть лучше. И ведь смог! Умыл многих, да так, что его злопыхателей зависть до костей изгрызла. Андрей поддержит. Как когда-то поддержал после первой командировки. Нашел нужные слова и привел в чувство лейтенанта Молчанова. А размазало меня тогда тоже неслабо. Хотя сейчас, умудренный опытом, сам понимаю, что это была всего лишь прививка перед будущей службой. Малая толика. А вот ведь, понесло - будь здоров. Казалось, повидал лиха. Смешно. А скорее - стыдно. За то, как вел себя, стыдно.
Но друг потому и друг, что не стал добивать сопляка в его переживаниях, а просто рассказал про свою службу, про Афган, про своих сослуживцев и про врагов, которых убивал. И я трезвел от этой далекой чужой правды. Принимая, что люди брали на себя и поболе. И понял, что могу служить дальше. Вот тогда и появился настоящий Савва Морозов, способный поднимать и вести за собой бойцов. А еще, благодаря другу, сломал в себе страх стать инвалидом. Конечно, в глубине души молил Бога пронести сию чашу мимо, особенно, когда осторожно ступал по чужой территории, пытаясь не рвануть растяжки и не наступить на сюрпризы. И когда отправлял в госпиталя парней, шептавших запекшимися губами:
'Командир... пристрели! Не могу я таким...'.
Чего греха таить, все равно боялся, но этот страх стал не главным, не холодящим и сковывающим, как тогда, в первую командировку, когда Кольке Волькову, с которым шли совсем рядом на зачистке, взрывом оторвало ногу, и он, скрючившись как ребенок, плакал и кричал: 'Мамочка'. А меня мутило от контузии, или скорее от понимания, что на месте срочника легко мог оказаться я. Но Андрюха, успешный, состоявшийся и уверенный в себе, своим мощным духом ломал и развеивал увиденный еще в детстве и надолго запомнившийся образ беспомощного инвалида в фуфайке, безногого, на сколоченной из досок каталке с резиновыми колёсиками. На смену ему пришло понимание, что достойно жить может и инвалид, главное - не зачмонеть и остаться человеком.
***
'Не зачмонеть' - Андрюхино выражение, ставшее теперь и моим. Въевшееся в сознание как критерий оценки поступков и самой жизни. Смогу ли начать жить по-новому? Смогу. Надо набраться мужества и признать, что изработался. Отдал всё, что мог... Не хочу больше...
Когда же впервые пришла эта мысль? Наверное, года два назад, когда нас высадили на непроверенную территорию, заверив, что там все зачищено и можно идти не опасаясь. Через несколько метров я словил пулю, которая лихо смела меня, окунув в мягкую пластилиновую грязь, боль и темноту. В себя пришел, когда уже грузили в вертушку. Вот только жив остался слишком дорогой ценной - двоих снял снайпер при попытке вытащить меня с места обстрела. Валялся в госпитале, и мысли кружились в попытке объяснить, как так получилось, что нас ждали именно там, где гарантировали полную безопасность. Выводы удручали. Какое-то жгучее разочарование начинало растекаться по венам, выворачивая в тоске душу. А еще разрывающее мозг понимание, что лучше бы пуля прошла немного левее, и тогда не было бы всех этих терзаний, догадок и подозрений, а те двое вернулись бы домой живые и здоровые.
Андрей заехал проведать, зашел в палату гулко постукивая тростью и сморщившись от набившего оскомину больничного запаха, вытащил меня во двор. Уже там, сидя на неудобной скамье, я поделился своими размышлениями, раз десять повторив слово "понимаешь". Он внимательно, не перебивая выслушал и сказал:
- Если вера в руководство пропала - надо уходить.
И помолчав, вглядываясь в блики на весенних лужах, добавил:
- Только ведь всякое бывает. Иногда кажется всё не так, как есть на самом деле. Так, в Афгане стал подозрителен мне один салага. Ощущение складывалось, что стучит и сливает нас. Ненавидел его до психа. Пару раз даже вмазал крепко. А потом, когда подорвался, он меня до бэтэра на себе тащил. Позднее пацаны написали, что нашли, кто на нас постукивал. Другой это был - урод, корешем его считал. А тогда просто устал я под жарким афгансим солнцем, выгорел, вот и, особо не разбираясь, назначил виноватого. Мы с ним даже повидались после его дембеля. Поговорили. Хорошим парнем оказался. Девяностые, правда, не пережил. Так что, думай, но есть такая древняя мудр...
И тут вдруг, оборвав воспоминания, с обочины на дорогу выскочила псина, грязно-белая, с черными кляксами пятен. Высвеченная фарами, встала как вкопанная, поджав под брюхо хвост, глядя, как показалось, прямо мне в глаза. И в этот миг сознание раздвоилось. С одной стороны - предостерегающее рациональное 'не делать резких движений на скользкой дороге, идти как иду, собака маленькая и машине ничего не будет, если начать тормозить или крутить рулем, то немало шансов слететь в кювет и основательно разбиться'. А с другой щемящее
'Не могу больше видеть смерть! Не хочу больше убивать! Не могу...'
Решение пришло само, на автомате - дал газу и удачно сыграл рулем, выровняв машину и удержавшись на дороге. Вмиг вспотев ладонями и отяжелев ногами, проматерился и поехал дальше, выхватив в боковое зеркало силуэт стоявшей собаки, которая на прощание вильнула мне хвостом.
Живи.
Улыбнулся. А мысли уже накручивались дальше...
Вот ведь как, тварь божью жаль стало. Не смог хладнокровно решить. Вроде как и правильно сделал, а если бы сейчас на обочине валялся, что бы тогда? Нет, прав! Но, все же, пора уходить. Когда воин не в состоянии убить, чтоб победить, - пора сходить с дистанции. Вот она, правда - размяк, спекся, насытился службой, кончился как профессионал и тем более как командир. Нельзя вести людей в бой, если собственной силы уже не чуешь.
В зеркало заднего вида начала слепить приближающаяся машина.
- Ну что ж ты за мудак такой! Как будто не понимаешь, что слепишь дальним светом даже впереди идущую машину! Кто же вас сейчас учит, ездюков?
Машина легко догнала и пошла на обгон без поворотника.
- Вот ведь, ездить не купил... - ругнулся я незлобно.
Но машина, поравнявшись со мной корпусом на пустой дороге, просигналила, тонированное стекло опустилось, и сидящий ближе ко мне махнул рукой, чтоб я, в свою очередь, поступил так же. Нажал кнопку стеклоподъемника, ожидая услышать вопрос, как проехать в какую-нибудь тьму саранскую, но чутье уже подсказывало, что добра не будет. Предчувствие не подвело.
- Эээ, слышишь, вася, стопарни у обочины, и миром уйдешь! - услышал я приблатненно-протяжное, с кавказским акцентом.
Вот ведь как! Догнал меня Кавказ на своей земле. Занятно.
А мысли уже пунктиром проносились в голове - присмотрелись на последней заправке. Точно. У колонки стояла эта бэха. Еще подумал, как они ездят тонированные в ночь. Мощная. Трудно мне будет. Не уйти. Дорога серпантином. Их трое. Судя по мордам, крепкие. Эх, Андрюха, не пригоню я тачку, и Иришке твоей не покататься на ней!
Рука инстинктивно скользнула к поясу, но зря, пистолета не было. Жаль.
А машины уже набирали скорость: бандитская в попытке обогнать и перекрыть дорогу, моя - чтобы не дать им это сделать. Стрелка спидометра качнулась к ста восьмидесяти. Лихо по зимнику. А может, ну его ко всем чертям? Замотать этих ублюдков и вместе с обрыва! Ох, и красиво будем гореть! Интересно, как они собираются меня останавливать, не тараном же?
Но бандиты были настроены решительно. Скорость сбросили только однажды, пропустив встречную фуру, пристроившись мне в хвост, но не отстали и вскоре вновь поравнялись.
Всплыли вдруг слова Андрея, которыми он часто напутствовал меня:
- Не дай противнику заставить тебя играть по его правилам!
А они гонят меня сейчас как зверя на номера. Куда? Может, уже встречает кто, и ведь не пирогами!
Догадка обожгла. И я ударил по тормозам. АБС недовольно отщелкнула ногу и машина нехотя, юзом сползла к обочине. Я тут же выскочил из неё и, пытаясь казаться спокойным, пошел в сторону остановившейся впереди бэхи. Из нее вылезли трое в спортивных адидасовских костюмах. Один здоровый и двое помельче. Шли пружинисто - разболтанной походкой, выкрикивая мне на встречу:
- Парни, вы чего? - в голосе прозвучали просительные нотки.
Один из бандитов ухмыльнулся.
А я продолжал, быстро сокращая метры:
- Холодно пешком домой идти, может, подкинете до деревни!
Когда до первого, самого здорового, осталось несколько шагов, кинулся к нему, выдергивая клинок из ножен.
Видите во мне зверя - ну, что ж, получайте, но только не легкая я добыча. И, поднырнув под замах руки с чем-то длинным и увесистым, по-цыгански несколько раз ударил ножом и, не оборачиваясь, уже рванул к следующему, понимая, что скорость, внезапность, напор и злость - моя единственная надежда, и не на победу - на жизнь! Подскочил, без остановки полоснул по шее, сломал скользящее движение и всадил лезвие по самую рукоять в грудь. Парень булькнул расползающимся горлом и, удивленно застекленев глазами, выронил свой тесак в снег, стал опадать. Придержав его на секунду, отпустил. По-звериному вдохнул воздух, то ли улыбнулся, то ли оскалился, рванул за третьим, который попытался добежать до своей машины, забыв, что в руках держит оружие.
Кошки-мышки-ребятишки. Не на того вы сегодня набежали, не на того!
Догнал. Ухватил за капюшон легкой спортивной куртки, с силой дернул на себя. Тот опрокинулся, перевернулся в снегу, выронив ствол и пополз от меня прочь, оставляя за собой мокрый след, скуля и заклиная:
- Нельзя! Нельзя меня убивать!
Нож остановил его. Тело под рукой дернулось несколько раз и обмякло. Как же было знакомо это ощущение умирания другого! Он был мертв. Еще недавно ухмыляющееся лицо исказила маска ужаса.
- Можно... Таких как вы - нужно!
Я протяжно выдохнул облако пара в морозную ночь. Поднялся. Сердце бухало в висках, но адреналин уже начал откатываться. Огляделся. Пустая дорога. Звездное небо. Луна расцвечивала картину боя скудной гаммой красок, зачернив растекающуюся кровь. Надо было торопиться. Стащил тела в стоящую на обочине бэху. Закрыл двери. Тонировка скрыла страшную начинку, отразив меня. С этого момента из завидной машины-мечты, она превратилась в склеп. Когда, кто-нибудь, доберется до нее и откроет, ее останется только выкинуть. Машина 'Мертвых' - ее невозможно отмыть, как невозможно заставить бандитов жить нормальной, честной, мирной жизнью.
Обтёр снегом с рук чужую кровь, скинул с себя ощущение дежавю. Сколько раз в своей жизни я делал это движение и сколько, видимо, еще сделаю.
А мысли уже бежали дальше, обгоняя дорожное происшествие:
'В бригаду призыв новый прибыл. Пацаны зеленые совсем, но есть смышленые. Если вложить в них душу и опыт, то толк будет. Далеко пойдут. А главное, будет шанс выжить и победить'.
Подошел к своей машине, погладил по крылу, сел, теплая спинка подогреваемого сиденья нежно обняла напряженную спину и тут же в голове всплыли слова Андрея, которые он мне сказал на прощание в госпитале:
'Всё имеет свой закат, и только ночь заканчивается рассветом'. Машина не торопясь выкатилась на дорогу и быстро набрала скорость.
'...не время уходить'. А пока... Пока надо торопиться на свадьбу дочери друга.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
