Таксист мне попался разговорчивый, азартный. Пока ехали от аэропорта до центра Алма-Аты, он успел пересказать почти все мировые новости последнего времени: и про наш Чернобыль с радиоактивной пылью в Киеве - парень всё ругал власть, что скрывала правду; и про американский Челленджер, взорвавшийся на взлёте, при этом он зло потирал руки; и про чемпионат мира в Мексике... Здесь водитель возмутился до крайности, бросил руль, вскинул руки, как для проклятья, ударил ладонью по приборной панели. Видимо, у него долго не было слушателя, то есть пассажира, и теперь он с полной отдачей отрывался на мне. Запах агрессии в салоне машины смешался с запахами бензина, мускуса, пота и даже утренняя прохлада с верховьев Алатау, врывавшаяся в приоткрытое окно, не остужала страстей. Всё как обычно: ничего хорошего в мире не происходило.
-У нас была лучшая сборная по футболу за последние годы. Мы венгров шесть - ноль натянули, фантастика! После победы над Францией проиграть какой-то занюханной сборной Бельгии, это ни в какие ворота!..
-Так мы проиграли? - наконец-то я втиснулся в его бесконечный монолог. Последняя новость была самой свежей и изрядно подпортила настроение и мне: как-никак в детстве я тоже гонял мяч на школьном стадионе.
-Ты что, не знал? - он ткнул пальцем в автомагнитолу. - Всё утро трындят, задолбали. Нас засудили, понимаешь? Враги. Это не чемпионат мира, а турнир дворовых команд. Судья испанец два гола бельгийцев из офсайда засчитал, а наш гол, настоящий гол, отменил. Как это называется?
-Как называется? - Подстава.
-Во-от! Подстава! Но разве так бывает, чтобы два гола! Два! Один еще спорный, а второй - чистейший офсайд!
- На дорогу смотри!
-Смотрю, смотрю... Да и что спорный, он уже прошёл защитника. Э-эх... У нас лучшая команда была за все последние годы. Мы могли чемпионами стать.
Я сидел в такси, как в радиорубке, где телетайп непрерывно отстукивал ленту новостей. Сообщения сталкивались друг с другом, отскакивали, как бильярдные шары, не совмещаясь, словно подсказывая: надо уметь скрывать свои чувства, беречь (для других людей их не существует), уметь скрывать то, что считаешь важным, твои дела - это твои проблемы, и кто-то ничего не хочет о них знать, кто-то просто боится твоих проблем. В большом мире совсем другая повестка дня... О многом успел рассказать возмущённый таксист, и ни одним словом он не обмолвился о войне, которая была здесь совсем близкой, с которой мне ещё надо было вернуться, вдохнуть этой другой жизни, а для начала - добраться до своего нового гарнизона, определиться с жильём. Надо уметь забывать или хотя бы делать провалы в памяти, проваливаться в эти провалы.
Впрочем, таксист - он только перевозчик, и совершенно не виноват в том, какую я выбрал себе жизнь.
* * *
Генерал Краснов, крупный, солидный мужчина, с гладкими зачёсанными назад волосами, восседал за широким полированным столом и пытался быть открытым, демократичным - всё по Горбачёву. Мне тоже предложили сесть за приставной столик; в армейской среде это был исключительный жест, обычно младший по званию стоит с прямой спиной, пока хозяин кабинета излагает мысль. Значит, действительно что-то сдвинулось, и предстояла доверительная беседа.
-Ну, объясни ты мне, почему вы все такие после Афгана! Что вы такое о себе думаете?
Вот так, без предисловий, прямой правой в голову, как в боксе - я только неловко отшатнулся, изобразив недоумение. Собственно, изображать, выдумывать не пришлось. Было очевидным, что меня обвиняют, унижают, например, как негра, за неподобающий цвет кожи.
-Что молчишь?
-Я не понял вопрос, товарищ генерал.
-Да что тут понимать: кого из вас ни возьми, все с характером, никто служить не хочет... Служить, как положено, - его лицо с приподнятыми бровями отражало возмущение, удивление, он старался быть искренним, на самом же деле стирал меня с лица земли, заменяя обобщением, штампом, клише, как будто лично меня уже не существовало. - А ты сам как служить собираешься?
Начало разговора немного обескураживало. Вчера днём я прибыл в штаб дивизии в Тарбагатае, небольшом городке на востоке Казахстана; полчаса, как получил назначение; ещё ни с кем здесь не был знаком, кроме администратора гостиницы. Ну, с чего Краснов решил, что вот так, внезапно я открою ему свои мысли? Где-то там, в их глубине, тёмно-розовыми шрамами тлели следы моей боевой работы и вместе с ней вопросы, на которые многие месяцы не было ответов. Их нет и сейчас. Там, за моей спиной, не всё просто, но я не собирался этим ни с кем делиться. Генерал же решал свои ребусы... Его мотострелковая дивизия прикрывала азиатский регион от вторжения китайской армады, он сам при этом благополучно выстраивал карьеру и теперь преодолевал очередную необходимую ступень в отдалённом степном гарнизоне. Не мог же я сказать ему, генералу, напрямую: поезжайте, попробуйте себя в должности ротного или комбата, попробуйте решить хотя бы одну боевую задачу, ответить за неизбежные потери, например, перед трибуналом или перед родителями погибших. Не мог. Служба моих солдат в Афганистане, часто неблагодарная, была настоящей службой, мужской работой. Это не то же самое, что ходить строем по плацу, стоять в наряде, чистить картошку на кухне. Афган и Союз, разделённые не только границей - это разные миры с разной ценой жизни, с разной сущностью. Это вообще нечто различное, несовместимое. Как антиподы (я уже встречал это странное слово), но как ни трудно, именно эти миры надо было совмещать.
-Согласно присяге и уставу, товарищ генерал. Готов к выполнению любых боевых задач.
-И ты туда же! - Воскликнул Краснов, впрочем, он всего лишь пытался быть открытым. Перед ним был строевой офицер, вернувшийся с войны, которую он, генерал, ошибочно считал только длительной командировкой, его внутренний компас молчал. - Каких боевых задач? Да не надо мне твоих боевых задач! У тебя личного состава будет тридцать человек, с ними попробуй найти общий язык.
-В Афганистане я командовал подразделением полного штата, - пусть простит меня Краснов, но здесь я не зло улыбнулся, - вместе со своими бойцами отработал десятки операций, дважды награждён орденами, в личном деле всё указано. У меня не было проблем с личным составом. Бойцы меня понимали.
-Бойцы, говоришь, - генерал усмехнулся необычному слову, набычился. - Ещё добавь, что твоим бойцам было чем гордиться. Было, согласен, несли службу на переднем крае борьбы с империализмом. В том то и дело, а здесь им что? Рутина, два года разгильдяйства в ожидании дембеля, кругом дерьмо? Борьба за дисциплину главнее боевой подготовки? Это мы уже слышали.
Краснов распалился и сам этого не понял, по его высокому лбу, по свежему загорелому лицу пробегали морщины, его обуревали неразрешимые внутренние комплексы, он не хотел идти на контакт, хотя должен был делать ровно противоположное - просто побеседовать с офицером, прибывшим в его дивизию. Я молча сидел, глядя прямо перед собой, досадуя на нелепость ситуации. Служба не задалась с первого дня, но я смутно догадывался, что дело не во мне - главным здесь был карьерный рост генерала и столь необходимый ему, как золотая жила, Афганистан, в котором ему так и не довелось послужить. Наверное, и хорошо, что не довелось, не наломал дров.
-Ладно, высоко себя несёшь, старлей, я понял. Завтра тебя представят личному составу, вот и продемонстрируешь накопленный боевой опыт, а я за тобой присмотрю, - Краснов не смог сдержать гримасы, и была она почему-то ядовитой, или мне только так показалось.
* * *
Заканчивался апрель, я тогда только пересёк границу и с размаху, раскинув руки, окунулся в ташкентский зной. В полдень было жарко, как в Баграме, но это была другая жара, домашняя, которая не обжигала, а грела. Рейсы на Москву, аэробусы, уходили каждые два часа, как электрички, и я был очень удивлен, когда дама в кассе предложила мне вылет через три дня, на более ранние рейсы билетов уже не было. Раз так, я мог спокойно заняться поисками Чеснокова, после своих ранений он несколько месяцев отлёживал бока в госпитале, по логике, должен был идти на поправку. Перед отлётом домой хотелось пожать руку старому приятелю, обнять напоследок; кто знает, когда ещё свидимся, да и свидимся ли?
За последние шесть лет Ташкент стал прифронтовым городом, и госпитальный квартал здесь знали все жители, кого ни спроси, поэтому нашёл я его быстро. За КПП оказались зелёные парковые аллеи со старыми, не раз перекрашенными скамьями, с цветущими клумбами, с газонами, которые в этом году ещё не постригали. Аллеи давали много тени и свежести, в их неухоженности, в щербатом асфальте, в огрубевших стволах дубов и чинар чувствовалась притягательная замшелая древность, которая помнила ещё первого генерал-губернатора Кауфмана.
-Честный! Здорово, бродяга!
Я бросился было его обнять, я хотел, но кроме знакомых черт постаревшего лица, кроме большого лба, очерченных скул, я ничего в нём не узнавал, и это меня удержало, сломало мой самый первый порыв. Чесноков лежал на госпитальной койке, на мятой, не раз стиранной в хлорке простыне, страшно исхудавший, жёлтый, с железной конструкцией на левой ноге, он пытался казаться бодрым, но его виноватая гримаса всё испортила.
-Вань, ты? Здорово... - он на мгновенье опустил глаза, смутился. - Вот видишь, какой я теперь...
-Вижу, что тут поделаешь? - я продолжал по инерции улыбаться, как-то сразу решив, что корчить кислую физиономию не буду, пожал протянутую руку, сел рядом с ним на белый табурет. - Меня вот пронесло, пару раз попадал под раздачу, но обошлось. Ты-то как?
-Карабкаюсь. Раньше эти железки, - он положил руку на блестящие металлические стяжки, - аппарат Илизарова называется, на обеих ногах были, один уже сняли. Тяжко. Меня в Асадабаде, считай, по частям собирали, не до хорошего было - лишь бы выжил, а привезли сюда - стали кости заново пилить. Оказалось, срослись неправильно. Вот и лежу, как ватная кукла; больше всего бесит, что в туалет самому не сходить. Уж сколько месяцев. Никак не привыкну.
Чесноков поморщился, отвернул осунувшееся лицо к стене, окрашенной в больничный голубой цвет, помолчал, другая свобода была ему недоступна. Я оглянулся по сторонам. В палате было уютно, насколько это возможно в госпитале. Сбоку, через проход стояла ещё одна кровать с металлической конструкцией на спинке, она была не заправлена, хозяин где-то отсутствовал. Радиоточка в углу негромко вещала пожелания трудящихся в рабочий полдень, на подоконнике в полусвете томился фикус, в приоткрытую форточку стекал пряный апрельский воздух. С детства не любил больницы, лучше уж быть в окопе, чем в уютной палате, тем более что изо всех углов, отовсюду пробивался устойчивый запах ненавистного мне лизола, смешанного с таким же ненавистным запахом хлорки.
-А ещё бесит, что все, кто заглядывает ко мне, вроде тебя, сочувствуют, жалеют, блин, как неполноценного урода, - резко выдохнул Чесноков, всё также уставившись в стену.
-Ну, извини, Честный, сочувствую, по-моему, это нормально. Рефлексируешь, как барышня. Тебе сейчас что ни скажи, во всём упрёк слышишь, а, между прочим, руку мне крепко пожал.
-Да вот, гантели под кроватью, занимаюсь.
-И то дело. Так что за год, пока ты здесь мучаешься от безделья, мог бы этой рукой написать книгу по прикладной философии, ну например, как жить и как выживать. Сколько мыслей потеряно!
-Издеваешься. Какая, к чёрту, книга? - он повернулся ко мне лицом.
-Помнишь нашу главную кафедру? А ты всё говорил: дзюдо, дзюдо... Всё течёт, всё изменяется. Диалектика, однако. Весь мир с этим согласен, кроме тебя. Твоя личная диалектика проста, как валенок. Самую нижнюю точку ты давно уже прошёл, соображаешь? Нет? Ну, так ничто не стоит на месте. Хуже, чем было, не будет. У тебя начался период роста.
-Ты что меня грузишь, философ? - Чесноков разозлился, но как-то не по-настоящему. - Как был заумным, так и остался.
-Бери выше - практикующий философ, - я расслабленно положил руки на колени, повернул мозолями вверх, повернул вниз, сжал пальцы в кулаки, разжал, - вот эти руки три дня назад держали автомат, в них пороховая гарь, за жизнь не отмоешься, а ты пытаешься меня уколоть. Не получится. Расскажи лучше, как всё было.
-Да как, как... Тупо. - Он снова поморщился. - Помоги, подложи подушку под спину.
Когда я управился, он поудобнее сел в кровати, облокотившись на спинку, и начал рассказывать короткую историю своей войны.
-Мы возвращались из Кабула, шли колонной вдоль Кунара, до нашей базы - до Асадабада - оставалось нет ничего. БТР, на котором я ехал на броне, подорвался на фугасе; меня, как отбивную - о камни. Слава богу, санинструктор не подкачал, ноги жгутами перетянул, кровь остановил. Дальше? Дальше не помню, отключился. Уже потом узнал, одна вертушка, что колонну сопровождала, взяла меня на борт, через полчаса был на столе, а там - два командированных хирурга из Москвы. Они корпели надо мной несколько часов, осколки костей собирали. Спасли. Вот, собственно, и всё. Всё кончилось. Как теперь жить - не знаю...
-Не дрейфь, Володя. Люди как говорят? Бог даёт испытания - даёт и силы их преодолеть. Так ты не форсируй, тормозни маленько, всё придёт в своё время.
-Не успокаивай.
-Очень надо. У тебя ещё тот характер, в смысле, спортивно-боевой, не поверю, что ты так легко сдался.
-Сдался, блин... Нет больше мастера спорта, одни воспоминания. Уволят подчистую, по состоянию здоровья. Дальше-то что?
-Чудак человек. Твоя воля к жизни, этот твой "мастер" до сих пор держат тебя, загнуться не дают. Помнишь Игорька Якубова?
-Всех помню, его особенно.
-Конечно, не лучший пример: Игорёк потерял ногу при подрыве - отрезали выше колена - но он продолжает служить в военкомате в Барнауле, нашёл свое место.
-Он нашёл. - Чесноков поджал губы и снова отвернулся к стене. - Это по его прихоти я отбываю здесь свой срок.
-Брось. Каждый проживает свою судьбу и каждый сам в ней виноват. Якубов - только обстоятельство.
Говорить на одном языке с человеком, у которого переломано и отбито всё тело, чертовски трудно, если не сказать, что невозможно. В этот момент я не был уверен, что он меня понял.
-Да-а, только обстоятельство. Так, изгиб пути, перекрёсток. Да, Вань? - Чесноков скривил лицо, он не хотел упрощать. - Выберешь не ту скорость и уже в кювете. Вот и я... А то, что кто-то подставил подножку, не в счёт.
Он смотрел на металлические стержни и кольца, как смотрят на свои пожизненные кандалы. Убийственный взгляд. Я не отвлекал его от мрачных мыслей и молчал вместе с ним. В подвисшей тишине за дверью палаты, в коридоре, послышалось движение, шарканье ног в больничных тапках-шлёпанцах, то и дело поскрипывали кресла-каталки тех, кто не мог передвигаться сам, звенела алюминиевая посуда, негромко постукивала гнутым колесом тележка, на которой санитарка развозила еду для лежачих.
-Больные, первая смена, обед! Обед! Не задерживаться, и посуду не задерживать!
-У вас обед в две смены?
-Да, ещё с прошлого года, как поток из Афгана попёр. Кто поправляется - в другие госпиталя, на реабилитацию, на их место - новые. В общих палатах тесно, только у меня номер люкс на двоих, - он скосил глаза на соседнюю пустую постель, - режут сейчас парня в операционной...
Тележка с гнутым колесом остановилась у палаты, а в дверь, толкая её задом и держа в руках поднос с тарелками, заглянула санитарка.
-Чесноков, как ты здесь, один? Грустишь? А-а, гость у тебя, ну и хорошо. Принимай обед. Утку потом выпростаю.
-Да пустая она, - досадливо отозвался Чесноков.
-Ну и хорошо, что пустая, ну и ладно. Вы тут пока разговаривайте, а я потом, потом.
-Вот это и есть теперь моя жизнь, - негромко произнёс Чесноков, когда они снова остались вдвоем, - а всё началось с Якубова. Уже потом - и изгиб, и скорость, и кювет. Причина и следствие, так кажется? Судьба, блин. В итоге вся жизнь коту под хвост.
-Честный, похоже, я ошибся. С философией у тебя полный порядок. Только её надо немного подкорректировать, ну так, самую малость, - я противоречил своему приятелю, я натянуто улыбался. Он должен был понять, что логика есть во всём. - Ты пойми, после подрыва рядом с тобой оказался толковый санинструктор, кровь остановил. Не каждый бы смог. Вертушки сопровождали колонну - повезло, сразу на борт... Ну а московские эскулапы - это вообще высший пилотаж... Они сохранили тебе и руки, и ноги. У кого ещё были такие совпадения? Должен же быть во всём этом какой-то смысл! Не может не быть смысла.
Вопрос, неловкое замешательство застыли в морщинах на высоком лбу моего однокашника Чеснокова, и я уже смелее заканчивал свою парадоксальную мысль.
-Расслабься, Честный, у тебя началась другая половина жизни.
* * *
Афганистан преследовал меня, сопровождал, заставлял возвращаться назад, он был точкой отсчёта, пересечением осей координат, корневищем, из которого росла моя жизнь. Если я начинал о чём-то долго размышлять, так или иначе снова возвращался назад. Не было никакого синдрома, о чём в запале написала комсомольская газета, но был, как эхо вдогонку, изувеченный и закованный в железо Чесноков. Это чтобы я никогда не забывал, насколько мне повезло.
Я захотел отодвинуть Афган как можно дальше от себя, чтобы раз за разом не приходилось доказывать своим новым сослуживцам, что я тот самый, кто прошёл огни и воды и какие-то несуразно гремящие медные трубы. Начальник политотдела прислал корреспондента дивизионной газеты, пришлось выдумывать лубочные картинки из жизни мирных дехкан-афганцев; замполит полка сходу озадачил меня подготовкой лекции о боевых армейских буднях, я как-то сумел ограничиться скорпионами, дико хлорированной водой и чисткой оружия в условиях пустыни; в общем, замполиты расстарались. Комбат Батурин, высокий красавец с большим самомнением и заодно мой непосредственный командир, снисходительно окинул меня взглядом, покачался с пятки на носок, стоя перед строем офицеров, вытянул в раздумье губы.
-Говоришь, десантно-штурмовой батальон, а теперь - пехота, ну-ну...
-Никак нет, товарищ майор, ничего я не говорю.
-Ничего не говоришь, ну-ну... - Он снова вытянул губы. - Тогда подбери двух солдат, найди покрепче, посноровистей, и в рамках тактической подготовки проведёшь показательное занятие. Будете преодолевать полосу препятствий со стрельбой из положений лежа, с колена, в общем, с эффектами, добавь немного напалма, пару взрывпакетов. Личный состав батальона должен увидеть, как это делается в бою, а то мы тут в тылах совсем закисли. По времени не ограничиваю, надо уложиться до начала дивизионных учений. Задача понятна?
-Задача понятна. По мере готовности доложу.
-Ну-ну.
И только замполит моей новой роты Леонид Исаков, взрослый человек и изрядный пессимист с большими залысинами на умной голове, после всех поставленных задач взял меня осторожно под локоть:
-Слушай, командир, давай выпьем что ли, что мы, как чужие.
-А давай! Отправим пехоту на ужин и врежем по соточке под огурчик и под разговор. За одно и познакомимся поближе.
Соточкой разговор не ограничился.
-Лёня, ты такой аккуратный, правильный, аж тошно, боишься испачкаться в солдатском дерьме?
-Правильный? Ну да, работа такая: поднимать моральный уровень, укреплять воинский дух. Солдат - это боевая единица, защитник Родины, случись что, его автомат должен быть вычищен, пристрелян, и сам он готов к бою. А что на самом деле? Стоит такое чучело с замашками дембеля, ремень ниже пояса, сапоги гармошкой, ключи от каптёрки на пальце крутит. Ещё усмехается. Да плевать он хотел на службу, на нас с тобой. Какой из него защитник? В первом же бою в штаны наложит.
-Вот я и говорю, боишься испачкаться. Не бойся, замполит, вся жизнь - дерьмо, только это понимаешь не сразу, а в самый-самый неподходящий момент.
-Ты об Афгане?
-Эх, Лёня, Лёня, Афган - святое место. Всё лучшее там утраивается, а мерзость, подлость становится клеймом на всю жизнь. Никто не забудет, никто не простит... В соседней бригаде был случай: дух-снайпер подранил нашего бойца-механика, когда тот из горящего танка выбрался, прострелил ногу и никого к нему не подпускает, другой боец бросился на помощь - снайпер одной пулей в грудь уложил пацана. Механик на открытом пятаке, истекает кровью, стонет; только пошевельнётся - снайпер пулю рядом кладет, играется, сука. Рядом много ребят за камнями, и никто не может помочь. На твоих глазах умирает человек, молодой, полный сил, такой же, как ты сам. Что должно в тебе происходить? Вот что?
-Не знаю, - Исаков неуверенно пожал плечами, для него это был риторический вопрос, неудобный, на который лучше и не отвечать. Всё равно не ответишь.
-Наливай, что сидишь, расскажу, чем история закончилась, а то вы тут, племя комиссарское, плесенью покрываетесь, героизм в сорок пятом году черпаете. Другого за сорок лет так и не нашли, не захотели. Может, вам это и не нужно.
-Дальше-то что? - икнул Исаков, боясь, что я замолчу, и он не узнает, что стало с бойцом-механиком.
-Всё то, - я хватил полстакана водки, скривился от выпитого, занюхал рукавом и долго не мог начать, сомневаясь, стоит ли выдавать постороннему мою афганскую тайну. Исаков - он неплохой парень, но он посторонний и замполит к тому же... - Техник роты, прапорщик, у которого этот механик служил, простой мужик, обычный работяга, ещё не старый, не мог смотреть, как умирает его солдат, и не мог терпеть своей беспомощности, не выдержал, бросился к нему, встал перед ним на колени, как перед иконой, растопырил руки, закрыв бойца от снайпера. Кричит ему, мол, давай, давай, ползи! В это время в него вошла первая пуля. Он уже не кричит, а хрипит: "Ползи, сынок, ползи, я долго так не простою". Еще две пули его пробили, он стоял, держался, как будто и вправду это был его сын, его кровь. Потом рухнул мёртвый. Вот это и есть Афган.
Взгляд замполита потерял твёрдость, стал неловким, скользнул по угловатым предметам армейского интерьера, ища защиту в темных углах ротной канцелярии, пальцы на крышке стола отстучали торопливую дробь. Всё, что он сейчас узнал, было неожиданно, не умещалось в голове. Распространяемые по линии политаппарата портреты героев-афганцев с короткой справкой о подвиге отдавали казенным формализмом, нафталином. Кто они такие все эти Акрамовы, Аушевы, Запорожаны, Солуяновы...? Наверное, они хорошие ребята, но они не защищали Родину, и верить в справки под их портретами было необязательно. Необязательно до сегодняшнего дня. И вдруг я влез в его жизнь со своим застольным рассказом о прапорщике, который никогда не станет плакатным героем.
-А что с солдатом? Солдат выжил?
Честная, добросовестная натура Исакова спонтанно сочувствовала жертве. За сочувствие не спросят. Ещё бы! Но эта же натура проскальзывала мимо подвига, объяснить который не могла. Мы всегда на стороне тех, кто нуждается в защите, мы так устроены, мы готовы их спасать в любой точке мира, но мы так и не узнаем, откуда берутся герои.
-За его жизнь заплачено дорого... Наверное, выжил.
Какого чёрта мои глаза стали мокрыми? Я уже не хотел продолжать разговор и зачем вообще я связался с замполитом? Захотелось его обидеть, так обидеть, чтобы он сам понял, кто он есть, копнул себя поглубже, перестал быть чистоплюем в белых перчатках, чтобы навсегда запомнил наш разговор.
-Ты бы так смог? Ценой своей жизни? - я приблизил к нему своё лицо, по которому ползла пьяная издевательская усмешка, смотрел ему прямо в глаза, смущая, не давая соврать.
-Ну, знаешь, - он непроизвольно развёл руки, поднял глаза к потолку, а потом как-то сник, опустил плечи, и негромко произнёс, - нет, я не смог бы, нет. Надо быть готовым, внутренняя готовность должна быть, решимость; этот прапорщик, этот человек, он особенный, да? Он как Александр Матросов.
-Значит, ты - офицер, замполит, и не готов? Ну и чем ты лучше того дембеля, который ключи на пальце крутит? - я с любопытством посмотрел на Исакова. - Он живёт - посвистывает, ты живёшь - пописываешь. Быстро ты сдался.
-Зато честно, я же не бравирую. И при чём здесь дембель?
-Честностью гордишься? Или малодушием?
-Зачем ты так? - Исаков оторопел. - Мы сидим в тёплой канцелярии, пьём водку и... разве это просто подставить себя под пули... Как ты можешь так рассуждать? А ты сам?
-Замполит, канцелярская твоя душа, ты даже подумать не захотел, страх в себя впустить, пощупать его ребрами... А я сам.... Помнишь песню... И ты порой почти полжизни ждёшь, когда оно придёт твое мгновение, - я поискал глазами стакан, жаль, он оказался пустым. - Вот пусть сначала придёт это мгновение, а там... Там разберёмся. Не сомневайся.
Может быть, я был слишком пьян и от этого возбуждён, может быть, мне дико не хватало моего Афганистана, но в этот момент я точно знал, что разберёмся, ведь Сермягин, мой сержант, разобрался, смог, он даже секунды не думал, он просто сделал свой шаг навстречу автоматной очереди. Зачем он это сделал?
В дверь канцелярии постучали.
-Да!
-Товарищ старший лейтенант! Дежурный по роте сержант Тимиров! Рота с ужина прибыла, какие будут указания?
Я только знакомился с личным составом роты и откровенно разглядывал дежурного, моего подчинённого. Мало сказать, что он был необычным, он был похож или на монгола, или на китайца с большой головой, но поскольку ни те, ни другие в нашей армии не служили, значит, мог быть кем угодно.
-Всё по распорядку дня и... Задержись, сержант, возьми табурет, сядь. - Он сел. - Как тебя по имени, Тимиров?
-Эркин. Ребята зовут Эрик, однако.
-Откуда, из Тувы, из Бурятии?
-Не-е, я - якут, мой дом в Нерюнгри.
-Срок службы?
-Хм, дембель, однако, - Тимиров заулыбался, и его голова стала напоминать колобок из русской сказки, так что и мне стало весело.
-Как служится, дембель? Хотя, что я спрашиваю... однако...
На столе у окна, чуть прикрытая занавеской, все ещё стояла початая бутылка водки, и я заметил, что он задержал на ней взгляд.
-Любишь огненную воду? - мои слова предназначались сержанту, а подействовали на замполита, его глаза заинтересованно раскрылись и стали трезвыми. Он никогда не спрашивал так просто о простых вещах.
-Нет, товарищ старший лейтенант, мне нельзя. Буду пить - стану алкоголиком. Мама расстроится, однако.
-Самый удивительный ответ из всех, что я слышал. Скажи мне, Эркин, Эрик... Мы тут с замполитом обсуждаем одну тему. Скажи, что для тебя Родина?
-Родина? Ну... Это мой дом, моя семья, вот, ребята.
-Ответь тогда и на другой вопрос. Ты готов отдать за Родину жизнь?
-За свой дом? - Он встал с табурета, посмотрел странным взглядом на меня, потом на замполита, потом снова на меня, как бы оценивая, достойны ли мы ответа, и видимо, решил, что командира уж точно обманывать нельзя. - Я готов.
-Иди, Тимиров, свободен. Для роты всё по распорядку.
Дежурный по роте ушёл, за дверью началось брожение, топот и шарканье сапог, с выпивкой надо было заканчивать. Я посмотрел на Исакова, но тот ещё долго сидел хмурым и озадаченным. К месту и не к месту я вспомнил про свой дом. Полученная недавно квартира на четвёртом этаже панельного дома стояла холодной бетонной берлогой; с запахом сырой извёстки, с зелёными панелями и квадратами пустых окон она так и оставалась необжитой. Жена Лара ещё не приехала и долго ещё не приедет, она была в интересном положении, и ей многое прощалось.
-Значит, вся эта история, та, что ты мне рассказал - правда - Наконец, Исаков вышел из задумчивости.
-Ты что, замполит? Ты сомневался?
-Нет, мне сначала показалось, что это легенда, миф, ну такой военный эпос. Наш брат военный иногда, э-э..., утрирует...
-То есть, привирает.
Я хотел по-настоящему, со злостью обидеть его, а получилось, что это он меня обидел пусть даже не намеренно, совсем случайно, как-то по-детски.
-Читал про двенадцать подвигов Геракла? Миф? Классика! Герой, сын богов, не знающий своего рода-племени. Удобный герой, европейский, весь мир им восхищается, он безупречен, практически неуязвим. Так вот, тот прапорщик не был Гераклом. Он знал, что умрёт. Это так, для справки.
-Извини, я не должен был... А как его звали?
-Наши герои безымянны, - я почти скрипнул зубами, лицо не то от водки, не то от стыда наливалось краской, - это не моя история, и этого парня я не знал. Хотя какая тебе разница, если ты не веришь.
* * *
До начала дивизионных учений продемонстрировать, что такое полоса препятствий в жизни, то есть в бою, не удалось. Эшелоны с боевой техникой разгрузились на Семипалатинском полигоне, полк стал лагерем среди степей и сопок, где-то здесь, не так далеко и так давно взрывали ядерные заряды, а теперь мы отрабатывали тактику действий подразделений полка. Наконец, пришло время моей роты показать, к чему она готова.
В первой паре бежали лейтенант Чиженко со своим механиком-водителем азербайджанцем, тот плохо говорил по-русски, но был очень лёгким, подвижным, как настоящий горец, что не отнять. Заместитель командира взвода сержант Абишев бежал с Ивановым, молодым солдатом со вторым разрядом ГТО, мы с Тимировым были последними. Судя по составу, в забеге участвовал настоящий, полноценный интернационал, сразу не поймёшь, кто здесь кто, обычное дело. Большому кораблю большое плавание, большой стране... - большой шейкер для перемешивания народов. Ну, наконец-то таджик и грузин выучат русский, поговорят между собой, а заодно спросят у эстонца или латыша: как дела, боец? Ремень подтяни, молодой. Каждый из них в отдельности - малая частица, пылинка в потоке ветра, все вместе - большой неповоротливый Союз. В данном случае было важно, как этот интернационал преодолеет полосу препятствий.
Если бы мы подожгли разрушенную лестницу или остов моста, или двухметровый забор, зампотылу полка мне бы этого точно не простил. Пришлось бы восстанавливать, а то и из зарплаты выплачивать стоимость ремонта, поэтому напалм поджигали сугубо для имитации, для антуража, ну и чтобы удовлетворить фантазию комбата, в остальном руки у меня были развязаны. Изюминка была только одна, при преодолении каждого препятствия один боец прикрывал другого, вёл стрельбу с колена, в движении, лежа, или стоя в траншее, когда её перепрыгивал напарник. Потом напарники менялись ролями. Ничего не скажу насчёт комбата, тот всё также переминался с пятки на носок, сложив руки на груди и что-то напевая про себя, но мне самому наша работа нравилась, мы не фальшивили. Тимиров старался, и всё же при прыжке через забор он неудачно подвернул ногу, споткнулся и захромал, преодолевая накатившую боль. На миру и смерть красна, а тут было столько глаз по всему периметру полосы, что он терпел до конца, изобразил падение, сделал перекат, отстрелялся, и уж только потом я смог подставить ему плечо, и мы вдвоём показали отход со стрельбой. Комбат перестал качаться на каблуках, с некоторым удивлением повернул голову набок, да так и остался в этом положении. Ближе к вечеру во время чистки оружия - свой ствол я чистил сам, по привычке - подумал, что наша группа неплохо выглядит вместе. Суть картины оставалась прежней, как и сто и двести лет назад: когда один прикрывает другого, связка работает, один за всех - все за одного, так уже было. Случись что, группа у меня есть, ну так, на всякий случай. Хотя, какой такой случай, мы же не спецназ для отдельных боевых задач, а так, пехота, да из-за речки уже начали выводить войска.
Среди зрителей показательного штурма полосы было много офицеров полка, Батурин удосужился на утреннем построении пригласить на тактическое занятие всех желающих, заодно и перед командиром полка прогнулся. После чистки оружия ко мне подошёл Арутюнян, командир разведроты.
-Здорово, старлей! Неплохо отработал, - он повёл чёрной бровью.
-Здорово, разведчик! С твоей стороны это неприкрытая лесть.
-Зачем лесть? Чувствуется подготовка, чувствуется, что после Афгана. И то, что ты не в своей тарелке, тоже бросается в глаза. Не отошёл от войны, хочешь доказать, что ты крутой... Как зовут?
-Иван.
-Меня - Карен. Присядем? - мы пожали друг другу руки, его рука оказалась сухой и крепкой, и устроились на старой кирпичной кладке в тени такой же старой акации. - Я видел, как ты бежал, как работал, как духа в прицел искал. Крови хочешь? Хм, пройдёт. Всё пройдёт.
Он чиркнул спичкой, глубоко затянулся сигаретой, выпустил вверх сизый дым, посмотрел на меня сбоку взглядом знатока, а я всё не мог понять, было ли в облике нового знакомца нечаянное самолюбование или на самом деле он увидел в моём занятии что-то стоящее.
-Как умею, так и делаю. По-другому как-то не интересно.
-Верю, тебе верю. А здесь... - Арутюнян нехорошо усмехнулся, посмотрел на кончик сигареты, - гадюшное болото. Что твой комбат, что другие, есть тут парочка карьеристов, у них тоже глаза блестят, хм, только по-другому, как у охотников, которые вынюхивают выгоду. Не куришь?
-Уже нет. В засаде курить нельзя, а служба была - одни засады. Напрягся раз, вот и завязал... Почему болото?
-Подходящая фигура речи. В полку на БМП, на танках полно запоротых двигателей, все молчат, комдив не знает. Стоп! - он вдруг замер, что-то прокручивая в голове. - А если...
-Если комдив не в курсе, ты-то с чего взял?
-Знаю. К тому же я разведчик; острые глаза, оттопыренные уши, пытливый ум и агенты на каждом углу, - по его скуластому смуглому лицу впервые за весь разговор скользнула улыбка. - Ладно, это я так, типа пошутил. Если без шуток, я завидую тебе, твоей практике. Вот кто я? Профессионал без практики - это чушь, полный бред.
-Как ты себе представляешь эту практику? - вольно-невольно мой вопрос был с подвохом, я хотел, чтобы он раскрылся, хотел узнать о нём больше.
-Да просто. Отрабатывать снятие часового на резиновой кукле или на реальном объекте - разница? А потом смотреть на свои испачканные руки - дрожат они или нет.
Говорил Арутюнян медленно, сквозь зубы, от проскользнувшей улыбки не осталось и следа, он и не скрывал, что тяготится своей нынешней жизнью, она казалась ему плоской, несолёной, "откуда у парня испанская грусть...", у армянского парня? Испанская - это когда в глазах одиночество, и не знаешь, куда идти; русские, когда не знают - идут на край света. Похоже, он искал в своей жизни особую остроту, лезвие бритвы, по которому немыслимо идти, или тот самый край, за которым бездна. И при этом для мрачных откровений он выбрал меня, совершенно незнакомого человека; была какая-то неочевидная причина, по которой он мне доверял.
-Разница есть и существенная, - я не знал, что ответить, взвешивал слова, ещё не понимая, что слов от меня не требуется.
-Если меня с подготовленной группой, с ротой забросить в Штаты, где-нибудь в Техасе, мы бы устроили звёздно-полосатым большой шухер. У нас бы это получилось.
-Как забросить? Как ты себе это представляешь?
-Как, как... Не упирайся в детали, выделяй главное. Да хотя бы на подводной лодке, неважно... Главное - высадиться на берегу. Мы бы любую шахту с ядерной ракетой взорвали.
-Карен, ты стопроцентный авантюрист. Высадка в Америке - это дорога в один конец.
-Иногда и эту дорогу надо пройти. - Он помолчал минуту, уверенный, что я его понимаю. - Думай, как хочешь. Всё решает готовность к действию. Что американцы? Кто они такие? Эти ублюдки уверены в своей безнаказанности, в том, что их все боятся. Они не ждут нападения, они не готовы, а значит, они слабы... Главный вопрос в другом: кто такие мы?
* * *
Месяц подготовки заканчивался. Сегодня, за день до начала главной фазы дивизионных учений, активной "войны", прибыл командующий сухопутными войсками, военные атташе и представители стран Варшавского Договора, других стран, ожидали и главного гостя Рауля Кастро, министра обороны Кубы. Мало кто откажется посидеть в партере с горячим кофе, когда на сцене лязгают гусеницами сотни боевых машин...
Тема учений, "Встречный бой танкового полка", могла быть интересной, если бы игралась с листа, но учения были показательными, и мы показывали, как должно быть, давали живую картинку боевого устава. У кого из гостей стоят на вооружении танковые полки и одновременно есть степи от горизонта до горизонта, навскидку не скажешь (может быть, в Монголии?), ну пусть посмотрят, как это сочетается у нас. Нашим противником по ходу учений был гвардейский мотострелковый полк из соседнего гарнизона в посёлке Алаколь.
Поздно вечером командир полка Березовский срочно вызвал в штабную палатку всех командиров подразделений.
-Мать вашу... - начал Березовский без предисловий. - Если кто-нибудь ещё допустит ЧП, строгачём не отделается, под арест отправлю!
Его так разъярило, что он забыл сказать, что же собственно произошло. Офицеры молча переглядывались, до утреннего подъёма и выхода в район сосредоточения войск оставалось чуть больше четырех часов, надо было немного и вздремнуть.
-Убило кого? - ввалился в палатку запоздавший командир ремроты.
-Кто сказал? - рыкнул комполка, все промолчали, оглядываясь, - типун на язык болтуну этому.
-Товарищ майор, - вмешался Батурин, - никто из офицеров не знает...
-Конечно, не знает. Только я и командир Алакольского полка. Пока никто не знает. Пока! - Он поднял палец вверх. - Личный состав у всех на месте?
-В первом батальоне вечерняя поверка проведена, отбой произведён, все на месте, - доложил Батурин, комбат-один. Потом комбат-два, потом по перечню доложили и другие командиры....
-Понял, понял, - командир всё ещё был на взводе, - в общем, так, разведрота нашего полка уже перешла в полном объёме к активным действиям в полосе ответственности полка. Разведгруппа, возглавляемая лично Арутюняном, проводила разведывательно-поисковые действия, напоролась на засаду противника, обнаружила засаду раньше и условно ликвидировала её. Однако в засаде у противника были дембеля...
-Ну-ну, - привычно отозвался Батурин.
-Да, дембеля! У вас в ротах таких тоже хватает. Они погулять вышли! В сторожевом охранении подальше от начальства можно и поспать, и развлечься, а службу обозначить флажками!
Офицеры, сгрудившись, стояли вокруг командира полка, не понимая, к чему он клонит. Для них и так не было секретом: где дембеля, там сплошь одни "приключения" и головная боль в придачу. Но причём здесь наш полк?
-Министр завтра приезжает! Ещё не объявляли, но разве Рауль приедет без своего визави? А эти дебилы... Арутюнян тоже хорош! Когда они не выполнили команду о формальном уничтожении засады...
-Г-га-га, - у кого-то воображение опередило мысль
-...он приказал разведчикам разоружить противника и действовать реально.
-Во даёт!
-Кавказец, горячая кровь.
-Голова должна оставаться холодной. А что в результате? Одна сломанная челюсть, разбитая радиостанция, похищены семь затворов к автоматам. Фатеев, командир соседей, рвёт и мечет.. Но зачем Арутюнян вывел из строя БМП?
-Это ещё как?
-Вы-то Батурин что спрашиваете? Заложил тротиловую шашку в ствол и рванул. Результат: раздутие ствола. В общем, машина выведена из строя не условно, а на самом деле.
-Сильно обиделся разведчик. Ну а как же? - весело отозвался командир ремроты, завтрашний день его заботил меньше всего, он-то ещё успеет выспаться. - Товарищ майор, да ничего такого, рембат заменит пушку, делов-то на пять копеек. Разберутся.
-И на запросы по связи не отвечает.
-Товарищ майор, он в принципе и не должен, - это была моя реплика, и Березовский бросил на меня возмущённый взгляд, - Арутюнян выполняет боевую задачу, у него режим связи.
-Ты что, ротный, это учения! Какая боевая задача? Командир полка вызывает на связь!
Я непроизвольно покачал головой.
-Арутюнян - разведчик, для него это боевая задача. Его станция на дежурном приёме. Дайте ему команду "отбой", он слушает эфир, он должен услышать.
-Платов, ты откуда это знаешь?
-Дайте ему команду на отход. Если он захватит командира полка Фатеева, дивизионные учения пойдут насмарку.
-Он не получал такую задачу! - взревел Березовский: мне показалось, что он поперхнулся от самой мысли...
-Разведгруппа может действовать согласно обстановке.
-Ты серьёзно?
-Если соседи бараны, то волк их будет резать.
Наш командир полка сильно нервничал, по итогам знаковых учений он должен был стать либо героем и как минимум подполковником, либо жертвой. Ну не Краснов же! Тот никогда не станет крайним, даже если что-то в его военной постановке пойдёт не так.
-Товарищ майор, - Батурин заинтересовался ходом мысли командира, - что вы хотите ему передать?
-Что-что... Чтоб не сильно обгадился, когда его Арутюнян брать будет.
-Исключено. - У Батурина в голове сработала здравая мысль, - командир разведроты выполняет поставленную задачу, Вы не можете его сдать. Это ваш офицер.
-И Вы туда же! Какая, к чёрту, задача? Идут дивизионные учения, а это форс-мажор! Э-эх, с такими командирами останешься, пожалуй, без очередного звания.
-Надо самим решать, - мой комбат продолжал проявлять твёрдость. - Фатеев - это противник.
-Связист, - Березовский помолчал в раздумье, - отбой! Ну и чёрт с ним, если он тот самый баран и не организовал охранение. Но разведка не получала такую задачу!
Ровно в полночь в эфире обозначились позывные Арутюняна.
-Переходи на запасной канал, - коротко бросил комполка.
-Батальонные районы сосредоточения противника вскрыты.
-Штаб противника не пощупал?
-Нет. За рамками задачи.
-Понял тебя, возвращайся. Будь аккуратнее, могут преследовать, нашумел ты там сильно. Конец связи.
Березовский стер со лба выступивший пот и вроде как повеселел: Фатеева в плен не взяли, и то хорошо.
Утром, чуть солнце поднялось над горизонтом, началось выдвижение танковых колонн на исходные рубежи. Встали. Дождались, когда на смотровой площадке, расположенной на высокой сопке и укрытой масксетью, появилось руководство.
Ну! Вперед, войска!
Танковые батальоны, заскрежетав гусеницами, набирая интервалы, медленно двинулись по разбитой в пыль степи. Не любят танки быстрой езды, вот и приходится пехоте, то есть мотострелкам, покорно плестись следом за ними, глотая желто-коричневую азиатскую пыль. Она стояла стеной и выдавала нашу колонну за многие километры, если только нас не скрывали горбатые сопки, но ведь у супостата тоже есть всевидящая разведка.
Обрывочными фразами зашуршала радиостанция. Понятно, впереди противник. Батальоны начали развертывание, идея заключалась в том, чтобы развернуться для атаки раньше противника и самому уйти из-под удара его авиации и артиллерии. Но бронированные "черепахи" степенно выдерживали геометрию, разделившись на три колонны, и так же, как черепахи, никуда не торопились. Пехота работала иначе. Мы получили боевой приказ на глубокий обходной манёвр во фланг противнику. "Редкая птица долетит до середины Днепра...", редкий читатель выдержит размышления о тактике... Но чем больше глубина манёвра, тем больше шансов остаться в живых в реальном бою, и мы выжимали из двигателей своих машин всё возможное, чтобы как можно быстрее раствориться среди складок местности. С вышки управления было видно, как мы вошли в сопки, усыпанные на склонах завалами камней, но когда осела пылевая завеса, наши БМП уже исчезли в зелёной балке; влажный дёрн, степная трава не давали пыли. И тем более нас не видел противник. Батальон продолжал развёртывание, и вскоре моя рота осталась одна. Там, где заканчиваются сопки, должна была начаться атака.
Карта образца семьдесят четвёртого года обманывала, она и не могла быть точной, каждую весну после паводка образовывались всё новые промоины, на которых можно было разбить машины, сорвать атаку роты и батальона или подставиться под вражеский огонь. Я доверял своему механику-водителю, в свои триплексы он видел землю, которую рвали гусеницы нашей машины и других машин, шедших следом за нами след в след. Я крутил головой в башне, крутил самой башней, чтобы видеть горизонт, видеть соседей и противника, когда тот появится перед нами. Я таращил глаза в окуляры, ладони потели на рукоятках прицела, напряжение нарастало, переходило в вибрацию и мандраж, и снова становилось напряжением, как будто настоящий бой был неотвратим. Сопки стали мельчать.
-Трезубец! Трезубец! Трезубец! - настойчиво прозвучал в шлемофоне голос комбата, и едва рота развернулась во взводные колонны, последовала новая команда: - Линия! Линия! Линия!
Рота развернулась для атаки, и дальше для каждого взвода, для каждого экипажа началась своя маленькая, локальная война. Конечно, это всего лишь учения, и в боеукладках нет боеприпасов, и всё-таки это была война. Боевые машины рванулись к своему рубежу, что торпеды навстречу назначенным миноносцам, без всякой надежды вернуться. Где-то впереди их ждали противотанковые ракеты, пушки, расчёты гранатомётов, минные поля, заложенные в план учебного боя... Но их также ждали самые настоящие трещины в грунте и рассыпанные в беспорядке валуны. Изначально такой риск ни в какие планы не закладывался, но по ходу спектакля все события переставали быть просто учебными и становились реальными. Как только появилась цель, а значит, и смысл, а также зрители, изменились и скорости. По косогорам и промоинам, по сыпучему щебню машины неслись как неудержимые. Их подбрасывало на неровностях грунта, они легко смещались в сторону, меняли направление движения от касания механиком-водителем штурвала. При такой маневренности ни один гранатомётчик был нам не страшен. Но когда мы выйдем на рубеж открытия огня, перед тем, как открыть огонь, мы сбросим скорость, вот тогда мы сами станем целью.
-Линию! Линию держать!
Душить азарт в зародыше - часть моей задачи. Нельзя потерять управление. У роты есть фронт атаки, есть вектор атаки, а вот азарт нигде не прописан и, что важно, обычно он противоречит здравому смыслу.
-Тридцать первый, левая дуга, левая дуга! Линию держать!
Чиженко, командир первого взвода, реагировал быстро, его машины ускорились.
-Интервалы между машинами!
Третий взвод, что был справа, скрылся за малой сопкой, а когда вынырнул, я обомлел: две машины стремительно сближались на крутом косогоре.
Но тридцать седьмой не видел, что происходило справа и сзади. Самая правая машина пыталась обойти валуны, но теперь её непроизвольно сносило боком вниз по косогору, и резкий манёвр мог стоить ей опрокидывания. Только что между несущимися машинами было пятьдесят метров, и вот уже меньше пяти.
-Абишев, обороты! Обороты! Быстро! - Какие, к чёрту, позывные, это был настоящий форс-мажор. Мой форс-мажор!
Наказание последовало незамедлительно, посредники с вышки управления вошли в нашу радиосеть и сообщили неприятную новость, то есть вводную:
-Командир третьей роты убит!
Я убит, прикольно, такого ещё в моей жизни не было... Остановившись на взгорке, на выгодной площадке, с которой открывался прекрасный вид на боевые порядки Алакольского полка, наконец, мне удалось оглядеться. Ротные колонны противника подставили нам свои незащищенные борта, моя рота - уже под командованием Чиженко, другие подразделения выходили на рубеж открытия огня. Что и требовалось по итогам выполнения учебно-боевой задачи.
Метров за триста до мнимого столкновения всем дали команду "Стой!", это означало, что где-то за сопками начинался следующий этап учений. Через двадцать минут он докатился до нас в виде танковой армады, которая двигалась также степенно, также геометрически точно, как и раньше, она занимала, затапливала, как вода в половодье, всё свободное пространство до самого горизонта. Позади линии танков стелились пыльные шлейфы, собиравшиеся в сплошную пелену, менялся ветер, и пелена опережала танки, скрывая их от противника. Девяносто бронированных "черепах" неожиданно ускорились, рванулись вперед, стволами орудий пробивая оседающую пыль... Армада она и есть армада, в этот момент мне стало жаль и обречённых гранатометчиков, и операторов противотанковых ракет, которых сметёт эта лавина. После семи лет службы в армии я впервые понял, что остановить её немыслимо, невозможно. Подтверждая мои мысли, над полем учебного боя на предельно низкой высоте прошли два звена боевых вертолётов - да, у артиллеристов, что расположены в глубине обороны, тоже нет шансов.
Колонны Алакольского полка, остановившиеся и всё это время молча наблюдавшие превосходство противника, пали жертвой танковой атаки, напоследок покрывшись толстым слоем ржавой пыли. Их ждал следующий этап учений, а мне, между тем, подумалось, лишь бы Чиженко не объявили ещё одним случайно погибшим, потому что замполит, который возглавит роту после Чиженко, точно потеряется среди этой огромной необузданной массы боевого железа.
