Течение жизни - всё, что у нас есть. Пока тебя несёт потоком, ты жив, ты в строю, это твоя Река... Но вот широкая водная гладь вздрагивает первой рябью от утреннего дуновения, потом, поддавшись порыву ветра, начинает волноваться, а после бурного таяния снегов с утёсов в неё рушатся камни, сходят селевые лавины, в узких местах течение ускоряется, закручиваясь в водовороты... Впереди пороги, они неотвратимы... Но это Река твоей жизни, это твои пороги, ты должен их взять - другого не дано.
Течение жизни - больше, чем слова. Сердце Платова замирало в предчувствии завтра: где-то там скрываются открытия, равные Колумбовым, чужие земли, чужие люди, несметные сокровища древнего Востока. Любопытство ломало все преграды, а стабильное давление сто двадцать на семьдесят подсказывало, что всё будет нормально... В силу возраста перед будущим не было страха, но вот мать... Она с испугом смотрела на его горизонты, теребила лацканы наглаженного кителя, Иван же был уверен - ничто не может сломать его жизнь, потому что жизнь - река, её невозможно остановить. "Мама, о чём ты думаешь? Это такая работа. Я к ней готовился. Я всё умею". А мама, как и другие мамы, думала о диких горцах, которые тайными тропами пробираются в лагерь сопливых советских солдат. Платов не знал, что писать матери в ответ на её письмо, врать, придумывать, что внезапно поменялся адрес, и вместо города и улицы в нём появился номер полевой почты. Что же здесь непонятного, когда до афганской границы рукой подать? "Не бойся за меня, я - сильный. Другим хуже, чем мне. Тем, кто не понял, куда пришёл".
Что ещё он мог написать? И так целая страница оправданий, как будто он уходил добровольцем.
* * *
-Гюльчатай! Открой личико! - Булыгин, взводный третьей роты, с задней скамьи попытался громким шёпотом разнообразить лекцию-инструктаж замполита батальона Писарева.
Замполит отложил в сторону тонкую брошюру, отпечатанную на жёлтой газетной бумаге, посмотрел в сторону нарушителя дисциплины.
-Гюльчатай, Гюльчатай... На большее ваших извилин не хватает?
-Никак нет, товарищ майор, хватает. Фильм с товарищем Суховым и моим тёзкой Петькой является самым лучшим пособием для изучения стран Востока, в частности, Афганистана, поскольку события там разворачиваются почти по соседству и...
-И что?
-...раскрывают черты характера и обычаи восточных народов.
-Вижу, что подготовлен, во всяком случае, на словах. Так вот, товарищи офицеры, об этом и разговор, о бдительности. Все знают, чем для Петьки закончилось его неуместное и настойчивое любопытство. Исполнял бы служебные обязанности - остался бы жив.
-Так это же кино.
-Булыгин только что сказал, что хорошее пособие...
-Изголодался Петька по девкам, вот и попал, - поддержал не то взводного, не то замполита Ковтун, батальонный комсомолец, его взгляд при этом уплыл куда-то в сторону, он сочувствовал бойцу Красной армии, а заодно и себе, обычному прапорщику, заброшенному на два года к чёрту на кулички.
-Наши девчонки в сто раз лучше, без вариантов.
-Танец живота танцевать не умеют.
-Ага. В соседнем кишлаке умеют - с мотыгой в борозде, - Ковтун был неумолим, и лекция потихонечку становилась балаганом.
-Товарищи офицеры! - Замполит постучал указкой по переносной трибуне - заканчиваем отступление от темы.
Диковинный этнографический инструктаж при входе в Афганистан предписывался политуправлением Туркестанского округа всем подразделениям и был жизненно необходим. Большинство офицеров по недоразумению считали, что со своим высшим образованием они достаточно знают о том, что происходит вокруг, но незнакомый мир даже в масштабах этой первобытной азиатской страны оказался настолько огромен, что больше походил на другую планету. Ну, например, носить паранджу в конце двадцатого века, это каково? Не по странной прихоти своевольной дамы-феминистки, а совсем наоборот, потому что так требует её строгий муж или отец, а вместе с ними имам уездной мечети. Наши таджики, то есть таджички, уже лет пятьдесят как забыли про паранджу, если только не хранят в шкафах в качестве музейной древности. А местные афганки носят их даже в жару, когда асфальт плавится, когда от духоты дышать нечем. Так куда движется цивилизация? Отчасти это и была тема инструктажа, ради которого офицеры и прапорщики батальона собрались в большой брезентовой палатке.
-Итак, продолжаем, - замполит прокашлялся, - Афганистан - восточная мусульманская страна, здесь многие вещи могут показаться нам, советским людям, необычными. Например, в домах афганцев есть мужская и женская половины, окна женской половины всегда выходят во внутренний двор, на женскую половину чужим мужчинам входить нельзя, это табу. Нельзя рассматривать лица женщин, к женщинам нельзя проявлять интерес, это тоже табу. Если при выполнении служебных обязанностей окажетесь в гостях - всё может случиться - их нельзя приглашать за стол, у женщин свой стол, и вообще, женщина, ханум - не собеседник, она... Как бы это точнее сказать... Она - принадлежность мужчины.
-Вот бы у нас так было!
-Главное, конечно, религия. Афганцы строго соблюдают религиозные обряды. Для них ислам крайне важен, он определяет сущность этого народа, даже совершенно необразованным людям он объясняет примитивную конструкцию мира. Никакое другое устройство, кроме мусульманского, они не признают. Эта тема для афганцев вне обсуждения. Аллах велик и Мухаммед пророк его - это не только формула речи, это главный принцип их бытия. Каждый, кто немусульманин - неверный, гяур, то есть человек, на которого не распространяется... Короче, которого можно убить, и по шариату - по их мусульманскому закону - им за это ничего не будет.
В этом месте замполит оторвался от своего конспекта, от инструкции, было видно, что он размышляет сам. Видимо, что-то уже слышал об этой странной чужой религии, хотя для него, как и для всех коммунистов и комсомольцев, любая религия была странной; свою же коммунистическую идеологию они религией не считали.
-Товарищ майор, зачем это всё? - вывел его из раздумий вопрос Платова.
-В смысле, зачем мы здесь?
-Ну, да. С интернациональным долгом понятно. Партия приказала, мы выполняем. Я говорю о другом. Мы не знаем их жизнь, не понимаем, как она устроена. Вот что они в итоге хотят?
-Бандитизм, насилие над людьми, террор в масштабах страны... Вряд ли они этого хотят, так что моральное основание для нашего вмешательства на лицо.
-Наверное, они сами должны разобраться, что им нужно. Мы к тому же не мусульмане.
-Сдаётся мне, Платов, ты не единственный, кто об этом подумал, - язвительно бросил замполит, уставший доказывать очевидное, - в Москве всё взвесили и приняли соответствующее решение. Что до афганцев, в своём бардаке сами они никогда не разберутся.
-Ага. Мы точно разберёмся, - пробубнил себе под нос Ковтун.
-Это не тема инструктажа, но раз так стоит вопрос, я вынужден напомнить: афганские события стали для нас актуальными, когда в Кабуле был убит премьер-министр Тараки, друг нашей страны. Возникла угроза сползания Афганистана под западное влияние, новый премьер Амин учился в американском университете и был связан с ЦРУ. Афганистан мог стать нашим врагом. Убедительно, Платов?
-Вот теперь убедительно, товарищ майор, а то бандитизм, террор - это всё для местной полиции, для царандоя.
-Продолжаем занятие. Теперь по теме. Устройство афганского дома...
* * *
Какие красивые у афганцев названия: Саланг, Гардез, Газни, а вот Киджоль, Алихейль, Пактия, Герируд, Герат... Так ведь? Платову досталось не менее красивое - Баграм, жёсткое, мужественное. Но Баграм, древний город и крупный гарнизон, расслаблял и военных, и гражданских, скрывал реальность. Не стреляют. Если, конечно, не считать наши гаубицы разных калибров и "Грады", эти-то стреляли, считай, круглосуточно, не стеснялись. Журчали искусственные арыки, зеленели палисадники, управленцы или штабные, как ни назови, начищали до блеска ещё союзные коричневые туфли, в соседних баграмских лавках, в дуканах продавались джинсы и батники, тонкое женское бельё, наборы косметики, тут же японские магнитофоны, кассеты с музыкой, в основном с иностранной попсой, но был и Высоцкий. Откуда? Подходящий вопрос. И была одна проблема, которая вначале казалась самой главной - укрыться от вездесущей отупляющей жары. Как только солнце подбиралось к полудню, гарнизон вымирал. В кабинетах больших начальников ещё встречались кондиционеры, но это в виде исключения, что до солдата, то ему бы найти островок тени, хоть у грибка дневального, хоть под козырьком ангара, хоть в окопе на посту охранения. Под тяжёлым бронежилетом на груди, на спине скапливается пот, нагревается потёртая каска, от неё нагревается темя, затылок. И снова, оставляя долгие солёные борозды, по шее, по вискам скатывается липкий пот.
Это была вселенская проблема. Но тут же на неё накладывалась другая: несмотря на жару, нельзя пить открытую воду, строго-настрого нельзя, да и любую другую воду надо попридержать во фляжке. А доктора с умным видом говорят, что человек должен выпивать три литра воды в день. В условиях Баграма - это отвар верблюжьей колючки. Но кто бы знал, где взять эти три литра на боевой операции? И что делать, когда, не успев сделать глоток, чувствуешь, как он превращается во всё тот же противный, липкий пот? Какая-то бесконечная цепь мучений. Но солдат стерпит всё, так или иначе, ему отступать некуда.
И всё-таки Баграм - райское место... Не стреляют.
В модуле, в сборно-щитовом строении, где разместили офицеров десантно-штурмового батальона, было по-спартански аскетично. По углам комнаты стояли три койки, в четвёртом углу - платяной шкаф для армейской амуниции, у окна - слегка обшарпанный однотумбовый стол с настольной лампой и графином для воды. Особой приметой были гвозди-сотки, они торчали над всеми койками, нарушая обычное убранство комнаты, и предназначались для автоматов и разгрузок с магазинами и гранатами.
На одной из коек, не раздеваясь, в берцах, в форме нового образца лежал старший лейтенант из местного разведбата. Он безучастно курил, выпуская в потолок струю дыма, и на прибытие Платова отреагировал меланхолично:
-Салам, бача.
-Здорово, - Платов остановился у двери, осматриваясь.
-Похоже, мы соседи, - старший лейтенант оказался нетороплив и немногословен, - Аркадий... Курнаев, для своих - Стрелец.
-Иван, Платов. Для своих Иван и есть.
-Из Союза? - Он лениво скосил взгляд на нового постояльца, - видно, что из Союза. Хм, свежий, как из прачечной. Как там?
-Никак. Ветер-афганец, песок на зубах, пустыня до горизонта.
-Знакомая песня.
-Нас держали на полигоне для адаптации, задолбали наставлениями. А дома, в Термезе, жена носом хлюпала. Единственная мысль мозг пилила: быстрей бы сюда, за речку, раньше сядешь - раньше выйдешь. Вот она и сбылась.
-Ты с юмором, - сосед наконец-то заинтересовался прибывшим, - Термез, эх, благодатные места. Новбахор, арык журчит, узбеки травкой торгуют. Не ценишь ты мирную жизнь, дружище. Вспомнишь ещё.
-Вспомню, от неё не спрячешься, - Платов неуместно вздохнул.
-Выпить есть что?
-Сообразим, оформим прописку по всем правилам. Сейчас один приятель подтянется.
-Ладно, закуска за мной.
Бутылка союзной водки, пшеничной, мягкой, ушла быстро, с ней две банки тушенки с гречневой кашей, разогретые за модулем в трофейном котелке на двух кирпичах и одном сигнальном патроне. Закурили. Курнаев, немного оживившись, вводил молодых офицеров в курс дела, лишнее наставление никому не помешает, имеющий уши да услышит.
-Год назад на сторожевой заставе, здесь недалеко, случай был. Днём, в жару, когда все, кроме дежурной смены, отдыхали, боец с целым ящиком патронов рванул к духам. Думал, не засекут. А на заставе за командира молодой лейтенант оставался, из Союза недели две-три как прибыл. Летёха сначала кричал беглецу, потом стрелял в воздух, потом не поражение, короче, убил нах... предателя. Метко стрелял, первой же очередью между лопаток.
-А дальше?
-Дальше, ясно что - прокуратура.
-Так что он должен был делать-то? - Ковтун, их третий компаньон, замер в ожидании другой версии, хотя для политзанятий при таких делах ни одна из них явно не годилась.
-Как что? Стрелять. Стрелять предателей! - Рассказчик зло прищурился, сквозь табачный дым оглядел заинтригованных слушателей, - а вот убивать не надо бы... Поменьше большевизма. Делай, что приказывают, что в инструкции написано, а в остальное не лезь. В конце концов, этого козла-изменника можно было и на боевые списать. Обстрел, случайный выстрел, снайпер... А летёха слишком правильный оказался, начал докладывать командованию, рапорта писать, дописался. Сам на себя и написал, запустил маховик.
-И что теперь?
Байка или нет, но Платов, задавшись вопросом, что же здесь на самом деле происходит, теперь хотел дойти и до ответа. Разведчик с годовым стажем в Афгане, пожалуй, будет лучшим наставником, чем их добросовестный замполит. Обычный солдат обычной войны, Курнаев и не пытался выглядеть героем. Среднего роста, такого же телосложения, с неброскими чертами лица, он выделялся только мягкой походкой, как если бы не наступал на пятки и всегда был готов к броску. Его глаза снова сузились.
-Если предположить, что всё так и было, как я рассказал, если по всем правилам, то парню хана, трибунал и срок за умышленное убийство.
-Но ведь война же?
-Какая нах... война? Кто тебе сказал? Интернациональная помощь братскому афганскому народу, газет что ли не читаешь, комиссарскую правду не слушаешь? А там, между прочим, объявлена официальная позиция. Усвоил, бача?
Старлей растянулся на кушетке, глядя в низкий потолок комнаты, молча несколько раз затянулся вонючей "Примой" и, разговаривая, как будто сам с собой, негромко добавил:
-Понимаешь, при полном раскладе тут одно из двух: или этот боец был в конец оборзевший наркоман, или хуже того - молодой, которого дембеля послали в дукан за водкой. А летёха убил его по незнанию. Да и откуда ему знать местные расклады... Вот такой зигзаг получается. Если окажется второе, а по закону подлости окажется именно второе, ни красный диплом, ни партийный билет парня не спасут. Выйдет лет через десять с зоны, а на душе синяя заплатка величиной с два кулака.
-Так это что - правда? - Вопрос перетекал в ответ, ответ становился очевидным. - Гм, какой-то обоюдоострый служебный долг.
Старлей приподнялся на локте, внимательно, изучающе посмотрел на взъерошенного Платова. Тот, несмотря на выпитую водку, на отяжелевшую голову, продолжал делать открытия, дорисовывая условия задачи, в которых вдруг оказался, его серые клетки наполнялись всяким хламом, то есть информацией, и по мере наполнения в них выстраивалось что-то бессистемное, нелепое, что-то близкое кошмарам Сальвадора Дали.
-Иван, а ведь ты, что тот летёха, несгибаемый, как инструкция... Но голова варит. Значит, поймешь, тут что ни байка, что ни анекдот, всё из жизни, всё в десятку, а то, что юмор чёрный... Так откуда другому взяться. И ты привыкнешь, бача.
-Аркадий, а как здесь с этим, с выпивкой? - Ковтун, заполняя паузу, характерно постучал пальцем по горлу.
-Если ещё найдется, - разведчик расплылся в саркастической улыбке, - то расскажу.
Платов вопросительно оглянулся на своего напарника по службе, в ответ тот удовлетворённо приподнял бровь.
-Мне тут землячки фляжку местного самогона подогнали, так что если...
-Годится, неси.
Самогон, который принёс батальонный комсомолец, оказался подозрительно тёмного цвета, некрепким, на вкус - полная гадость, но в голову после него всё-таки ударило.
-Кишмишовка, - увидев вопросительные взгляды, заключил Курнаев, - местное пойло, гонят из... А чёрт его знает, из чего гонят, может, из тутовника. Барыги в дуканах торгуют из-под полы, между прочим, пользуется спросом.
-Часто выпиваешь?
-Ну, ты спросил, бача. Был бы повод. А какой твой интерес?
-Как бы в порядке изучения обстановки, - Платов хитро улыбнулся, больше ожидая реакцию, чем сам ответ, потому что интереса у него не было ровным счётом никакого.
Курнаев отреагировал низким горловым звуком, издалека напоминающим смех, посмотрел на него долгим взглядом, пытаясь понять, достоин ли собеседник ответа.
-Выпиваю, не обращай внимания. Когда надо быть в форме - я в форме. Остальное - детали. Вот послужишь здесь полгода, а то и месяца хватит, и у тебя всегда найдётся и причина, и повод.
Ковтун уснул, пьяно уткнувшись в подушку. Платов и Курнаев вышли из накуренной комнаты, устроились на скамье в курилке и медленно, по колпачку, под долгий разговор добили полупустую фляжку. Сквозь не видимую в ночи масксеть проглядывали близкие афганские звёзды, мириады звёзд, из которых ярким поясом выкладывался холодный Млечный путь. У каждого свой путь.
-Знаешь, Иван, я рассказывал о летёхе... Это не байка, совсем не байка, - захмелевший разведчик прокручивал в голове свою короткую армейскую жизнь, разминая в пальцах потухший окурок.
-Что же тогда? - Платов насторожился.
-Это я рассказал о себе, о другом, из прошлой жизни.
-Аркадий?...
-Почти как в песне, мой командир меня почти что спас, но кто-то на расстреле настоял... Меня каждый день тягали в прокуратуру. Полк уходил на операцию, на Бамиан. Командир дал добро, и меня включили в приказ офицером связи... А там прошло три недели, потери у нас, гибель местного населения, в общем, прокурорский следак сдался. На моем расстреле никто не настаивал, хохма... Короче, мой вопрос решился сам собой, потерял актуальность, не стали заострять... Вот только я сам не могу забыть того солдатика. И чёрт бы с ним, с изменником, но позже я увидел его довоенные фотографии, а там отец, мать, там невеста и сам он ещё школьник, все улыбаются, там счастье мирной жизни, а здесь сплошное дерьмо, и я со своим первым разрядом по стрельбе.
-Поэтому ты - Стрелец?
-Не-е... Мой знак, огненный, целеустремлённый. И Стрелец, и стрелок, и очень много практической стрельбы. Всё совпало.
-Стрелец, зачем ты мне это рассказываешь?
-Ты спросил, много ли я пью. Я тебе дал развёрнутый ответ - много, Ваня. Да и носить в себе... Знаешь, как это бывает... В другую дивизию, в разведбат перевёлся, думал, забудусь, отпустит, здесь некогда рефлексировать, много горячей работы. Пью, поминаю своего первого, которому между лопаток... С тех пор я никому не выстрелил в спину, ни одному духу.
Платов сосредоточенно слушал, он умел слушать, и, уловив в последних словах разведчика и второй, и третий смысл, приподнял голову, посмотрел вопросительно в глаза.
-И чистые родники наполнятся алой кровью, - Курнаев неприятно оскалился. - Ты хотел спросить, скольких я уже... Знаю, что хотел.
-Почти угадал, дёрнулась мысль...
-Хм, и не спросил. Хорошо, что не спросил - тебе это ни к чему, да и не важно. Важно другое - за ними от себя не спрячешься.
-Стрелец, как это - убить человека? - Платов почувствовал, что покраснел, но в ночной темноте эта неловкость была не видна, а спросить, так или иначе, было нужно. - Если что, без передачи, я - могила.
-Да брось, никаких тайн, народ здесь простой, военный. Здесь, если что, своих не сдают. Ты - солдат, я - солдат. Стрелять придётся - это работа, не отмажешься, бача. Нравственная планка мешает? Не дрейфь, перешагнёшь. И запомни одну вещь, убить человека страшно, убить врага - высокая честь. Хотя, что я тебе говорю? Будет надо - ты это сделаешь, как учили, и не ради саурской революции, а ради себя и своих сопливых бойцов. Не ломай голову, всё будет, как надо, чики-пики. А вот когда ты захочешь посмотреть в глаза убитому врагу... а ты захочешь, ха-ха, - у Курнаева снова что-то заклокотало в горле, наверное, это был смех, - считай что ты созрел. Позови меня тогда, не забудь, обмоем.
-Что обмоем?
-Кого, летёха. Тебя, новорождённого. Что-то я разболтался сегодня. Ну что
там у нас с флягой?
* * *
Вздрогнув, скрипнули врата Тамерлана, врата на Восток. В приоткрывшуюся щель осторожно подул пыльный суховей. Тяжёлые створки и раньше приходили в движение, пропуская владык и завоевателей, пропуская, ведомый ими, казалось, нескончаемый поток народов. Шли люди, вдыхая знойные миражи, громыхали на бездорожье арбы и телеги, ржали лошади, ревели верблюды, бряцали о кольчуги зазубренные в боях мечи. Веками из бескрайних азиатских степей тянулся этот поток на Запад, вслед за солнцем, пока однажды не ослаб, а позже - не иссяк совсем. Теперь и мы заглянули в эти врата, подставив бледные лица ветру-афганцу и не заметив, как суховей, играющий шарами перекати-поля, превратился в обжигающий шквал пустыни. Но мы не завоеватели, почему же так забивает песком глаза?
В Панджшере начиналась армейская операция. Огромное количество войск двинулось в ущелье, в прилегающие районы. Пора, достал уже этот бессмертный Ахмад Шах, хозяин Панджшера, феодал в классическом смысле и заноза в заднице во всей нашей афганской кампании. Сколько покушений на него проведено местной контрразведкой, и всё впустую, остался самый прямолинейный, самый сомнительный и тупой выход - нещадно бомбить, накрывая большие площади, и надеяться на удачу. Смешно, но именно его прозвали Масудом, счастливым, удачливым - как хочешь, так и понимай - ему всегда везло, начиная с давнего исламского мятежа против премьера Дауда. Таких, как он, лучше было бы иметь в друзьях... Но историю не перепишешь...
"Какие высокие горы! А-а, это ещё не высокие? Читай карту, там всё обозначено. Это только две тысячи. Чёрт, еще сотня метров вверх, и я сдохну. Хоть бы и так - никто не оценит. Стрелец ничего об этом не говорил. А как же бойцы? Их не готовили к таким нагрузкам, никто не ждал... Не имеет значения - обратной дороги нет". Рваные, незаконченные мысли блуждали в голове Платова, не связывались, не соединялись, не давали ответа на обыденный вопрос: зачем? Зной. Зной внутри, в лёгких, снаружи - на лице. Но воздух абсолютно сухой, и это спасает, "мотор", несмотря на прежние опасения, работает ровно, как часы. Рваные мысли не останавливались, продолжали бесцельно блуждать, опускались до простых чисел. Тринадцатый день операции, к вечеру заберёмся на три тысячи, в батальоне уже пять убитых и снова тринадцать - раненых. Посреди размышлений всё тот же обыденный вопрос: зачем? Должен же быть и ответ...
После трех тысяч начали спуск в долину.
Утром взвод Платова напоролся на небольшой уютный кишлак Санги Хан, что расположился в долине Пирингаль, в широкой низине по обеим сторонам реки, больше походившей на ручей. Удалённый от горных склонов, открытый со всех сторон, кишлак хорошо просматривался и никакой опасности для взвода не представлял. Больших домов-крепостей, как в Баграмской зелёнке, здесь не было. Шли легко, быстро, парами, один боец осматривает строение, другой прикрывает. Малые домишки-дувалы осматривали больше для формальности, чтобы в спину никто не выстрелил, над теми, что крупнее, работали всем взводом. Общее прикрытие обеспечивал ротный, капитан Свиридов, со своей группой управления и с другим взводом, который он постоянно держал при себе.
В одном из дувалов, во дворе, благодаря восьмикратной оптике, Платов увидел безоружного афганца лет тридцати. Дом обложили раньше, чем тот сообразил, что происходит. Когда сообразил, попытался бежать, такова обычная реакция на страх - или бег, или ступор - но две короткие очереди заставили его остановиться с поднятыми руками. Бойцы у лейтенанта были правильные, выполнили то, что приказано, убивать духа команда не поступала. Растерянный, испуганный человек не пытался сопротивляться, но что он тут делал? Первое, что пришло Платову в голову - вернулся по хозяйским делам в свой дом, в свой кишлак, брошенный жителями три недели назад. Какой же он после этого афганец, горец, если вовремя не увидел целую роту шурави, рассыпавшуюся по всей долине? Разведчик? Разведчики осторожны и осмотрительны, поодиночке не действуют, да и не похож он был на душмана.
Свиридов, которого бойцы за глаза называли Быком, отнёсся к пленному с воодушевлением и соглядатая, разведчика в нём признал сразу, без колебаний.
-Платов, душка притащил? Хорошо. Вот он-то нам и расскажет, что за херня тут в ущелье творится. - Для большей ясности своих намерений он, не раздумывая, ударил афганца тяжёлым кулаком под дых. - Говорить будешь?
-Нис фамиди! Нис фамиди, - с трудом выдохнул пленный. Откуда ему было знать, что хочет, о чём говорит на своём языке этот страшный, покрытый красными пятнами кафир.
-Не понимаешь? А ну колись, сука. Кто такой, откуда, что делал в кишлаке?
Афганец что-то невнятно мычал в ответ, пытался заработать снисхождение, что-то объяснить... Но у Свиридова, как у настоящего быка, уже наливались кровью глаза, его бесило, что он ничего не может понять из этого бормотанья.
-Товарищ капитан, - Платов, всё это время остававшийся наблюдателем, напомнил о себе ротному, - он же неотёсанный крестьянин, вернулся домой, к своему хозяйству.
-Или кто-то заставил его вернуться. Соображаешь, Платов? - процедил он сквозь зубы. - Взводу - привал полчаса, обедайте, а мы тут пока разберёмся с вражеским лазутчиком, выясним, где он гулял последние два дня.
В пыльную глинобитную комнату с разбитым окном, выбранную под штаб, шумно дыша, уже вваливался Малыгин, взводный сапёров, приданных роте. После подрывов на минах и гибели солдат инженерно-сапёрного батальона, в котором он служил, у него сложилось своё отношение и к душманам, да и ко всем афганцам, которым он упорно не доверял. Малыгин молча привалился к притолоке и ждал указаний.
-Есть взводу привал!
-Разберёмся, допросим, а сапёр мне как раз и поможет, - ротный оглянулся на дверной проём, на Малыгина, - да, сапёр?
Тот молча кивнул в ответ и недобро взглянул на пленного.
-Курбанов! - Ротный крикнул в окно, за которым в тенёчке, привалившись вещмешками к стене дувала, прикрыв глаза, лежали солдаты группы управления. - Сюда, сучонок! Быстро!
На узкой кривой лестнице раздался стук тяжелых шагов, и вот ленивый, неопрятный солдат с упрощённым выражением лица застыл на пороге, пытаясь приложить руку к панаме.
-Курбанов, сколько раз говорил, не прикладывать руку к панаме за пределами полка. Будешь переводить, понял? И смотри, не дай бог, наврёшь, уши узлом завяжу.
Солдат на всякий случай напрягся, его лицо ещё больше упростилось, кто его знает этого Быка, вдруг и правда, завяжет, он и здоровый, и без тормозов. Свиридов, собрав морщины на лбу, продолжал разыгрывать свой жестокий спектакль. По закону жанра, обстановка в нём должна была постоянно нагнетаться. Для Курбанова после родного кишлака в горах и учебного центра в узбекской пустыне третьей и крайней точкой в жизни была война. Побывать хотя бы на одном настоящем спектакле ему так и не пришлось, этот был первым. Он переводил вопросы ротного неумело, неточно, что-то бубнил, прожёвывая, недоговаривая слова, иногда не понимая афганца и не задумываясь о том, что последует дальше. Ещё хуже ему давался обратный перевод на русский.
-Товащ каптан, он ничего не знает.
-Всё он знает, - ротный зло ударил афганца ногой, - ещё раз спроси, где скрываются духи, где его банда?
И Курбанов, и пленный были таджиками, но солдата судьба афганского таджика никак не беспокоила.
Пока шёл допрос, Платов, устроившись на разбитом ящике в соседней комнате и вытянув оттоптанные с утра ноги, прямо из банки ел гречневую кашу, подогретую его бойцами на костерке. Разговор за стеной постепенно переходил на крик и рычанье, Свиридов устрашал афганца, бросая ему в лицо непереводимые ругательства, обдавал несвежим дыханием, закон жанра продолжал работать. Голос Малыгина не был слышан. Потом замолчали и остальные, ненадолго установилась тишина, нарушаемая хрустом песка и шарканьем тяжелых шагов.
-Упёртый, бля... Ну и напрасно. Могли быть варианты. Кончай его.
Дробно щёлкнул затвор. Ударила короткая очередь. Секундой позже Платов бросился в расстрельную комнату. Навстречу, чуть не сбив его с ног, вылетел с огромными испуганными глазами солдат Курбанов, споткнулся о порог и с грохотом провалился в тёмную щель лестничного пролёта. Взводный сапёров Малыгин держал автомат стволом вниз, всё ещё направленный на вздрагивающее тело афганца. В жуткой мгновенной тишине были слышны хрипы пробитых легких и бульканье уходящей крови.
-Жив, сучонок,- констатировал Свиридов.
Длинная очередь подбросила ватное тело, горячие гильзы ударили в грудь Платова, кислый запах пороха уже не был запахом далеких сибирских полигонов.
-А нах... он нужен. Ничего не знает, - оскалился Свиридов на своего взводного. - Слышь, Платов, армянское радио спрашивает: зачем надо знать военную тайну? Само и отвечает: чтобы было, что сказать на допросе. Как в воду смотрели.
-Олег... Зачем?
Слов не было, мыслей не было, не было даже эмоций, только этот обжигающий, пульсирующий вопрос. И ещё смутное ощущение, что всем кроме него, Платова, известен правильный ответ.
-Кто нас только не убивал, Ваня, - волчий взгляд Малыгина пронизывал насквозь. - Война, мать её... А что ты хотел? Они - нас, мы - их. Все просто. Вот и не усложняй.
На лице Платова отражался сумбур переживаний, оно было открытой книгой с тем же единственным вопросом, с долгим многоточием, и Свиридов осёкся, придержал свой уличный хулиганский восторг, с трудом втиснув себя в образ строгого ротного командира.
-Добивай кашу, и выдвигаемся. А это... потом обсудим. На войне как на войне, сам понимаешь.
Впереди был долгий день, и с кашей, остывшей и потерявшей всякий вкус, надо было справляться, она казалась съедобной. Платов с остервенением размалывал её зубами, глотал полусухие комки и не давился. Солдат должен быть сыт и готов к действию, тем более - боевой офицер, а изорванный пулями труп врага с исходившей от него слащавой вонью не повод отказываться от еды. Надо набираться сил для новых побед... Вернулись мысли... Что за допрос? Узнать, как зовут, откуда родом, есть ли семья, дети? Вот что надо было сделать, зацепить за живое. Подготовить к главным вопросам. В конце концов, дать помолиться и выстрелить над головой. Заговорил бы. А так, всё по Малыгину - око за око. И без результата. Чёрт, это я его сюда привел... По большому счёту, афганца было не жаль, всего за месяц это чувство изрядно потускнело. Лейтенант не видел его огромных зрачков, тот не кричал, не бился в истерике, ни о чём не просил. Это был не тот случай, о котором говорил Стрелец, но почему-то с первых же минут хотелось стереть его из памяти. Стереть навсегда.
Ближе к вечеру оседлали очередной хребет и пошли по нему вверх, удаляясь от Санги Хана, легкие опять дышали как кузнечные меха, сжигали адреналин, помогая забыть чертовщину уходящего дня. На ночном привале рядом с Платовым присел Свиридов. Теперь он был готов сделать командирское внушение.
-Закурим, Платов? - Он неловко покусал губы, словно выстраивая подходящее выражение лица. - Что там у тебя?
-"Столичные" подойдут?
-Давай, - ротный помял в толстых пальцах сигарету. - Не бери близко к сердцу... Не мы это придумали. Душман отказался сотрудничать, пришлось его ликвидировать. Вот и вся логика для отчёта. Можно добавить лирики: стойко держался. И что с ним делать, если он ни в чём не признаётся, с собой таскать? Отпустить нельзя, сдаст, отработает как разведчик и сдаст, или в спину выстрелит. Тебе уже стреляли, не забыл ещё? А на закате, как обычно, жди засаду. Я понятно излагаю?
-Понятно, товарищ капитан, что ж тут не понять.
-На прошлой неделе в этом районе, севернее по ущелью, духи расстреляли батальон у соседей. Это была местная банда, местная! усиленная кое-какими легионерами. Теперь спроси себя - этот душок там был? Попробуй ответить правильно, не ошибись... Мы никого не должны прощать. Он убивал наших ребят, это точно. Он знал, за что мы его кончим, всё по заслугам, всё по делам, потому и молчал. Ну что ж, умер, как мужчина, - закончив убедительный монолог, Свиридов вперил взгляд в Платова в ожидании ответа.
-Да мне пох... товарищ капитан, - Платовым вдруг овладела злость, странным образом выходило, что ротный, прямолинейный и недалёкий, оказался прав, - убейте всех, кого поймаете, только моих бойцов в это дело не впрягайте, мне ими командовать и мне за них отвечать. Договорились?
-Ладно, как скажешь, по рукам. Но ты не заводись так скоро, с полуоборота, ты вникай в ситуацию, ты вникай.
Да, командир роты по-своему был прав. Он создавал подразделение, которое могло бы выполнить любую боевую задачу, исходя из любых обстоятельств, в том числе и тех, о которых не принято распространяться. Кто знает, какими будут эти задачи? Всё только начинается. Важно, чтобы никто не выстрелил в спину, да и не сдал тупо, когда припрут обстоятельства или родная военная прокуратура. Все должны быть повязаны, и не только интернациональной идеей, но и чем-то покрепче. Война - это серьёзно, это не для слабонервных. А взводный, что взводный? Обычная реакция обычного человека.
-Наверное, хотели узнать мои планы на будущее? - Платов ухмыльнулся. - Докладываю. Доберусь до койки - дёрну кишмишовки и сутки буду спать.
-Ха-ха-ха, - Свиридов благожелательно похлопал его по плечу, - вот это правильно, вот это по-нашему, только кто ж тебе даст целые сутки?
-Так и знал, зажмёте.
После проведённой психологической работы ротный, наконец, отстал. День заканчивался, это был чудесный майский день, почти без войны. Недалеко журчал горный ручей, с близких ледников тянуло вечерней свежестью. Что в итоге? Снова простые числа. Минус один - минус одна человеческая жизнь.
* * *
Прошедший год, год в Афганистане - как наваждение. Поверить бы самому, что прошлое невозвратно - оно рухнуло, полетело к чертям... Ещё недавно в Омске была у Платова эта странная Леночка, от которой он пытался отвертеться, и на полном серьёзе рассказывал ей про таинственный, шпионский Афганистан, где прячутся в засаде тарантулы и ядовитые змеи, а злой душман точит свой длинный кинжал. Она ещё жеманничала, дура... А сам-то кто? Афганистаном прикрывался. Или другой эпизод: он стоит, заметаемый пылью, на зимнем балконе, смотрит на пылающий у Хайратона трубопровод и пытается увидеть своё будущее. Вот оно будущее! Прямо сейчас оно распирает грудь. Как же всё изменилось...
Но как только утром открываются глаза, и сквозь сон прорывается сознание, игра в "веришь-не веришь" теряет смысл, есть правила, им надо следовать. Платов - взводный, он человек в шкуре взводного. Должность - это и есть шкура, толстая, дублёная, обязывающая, из неё не вырвешься только потому, что устал. Набор его правил и длиннее и строже, чем у солдата; он отвечает за всё. Когда бойцы после рейда прячутся от него в каптёрке, пьют самогон, как сейчас, он только сдерживает ухмылку, кривит губы: думают, взводный не знает. Всё взводный знает, но он ценит чужую шкуру, чужую короткую жизнь не меньше своей, и это - маленький реверанс их солдатскому труду. Пусть придут в себя, расслабятся, чёрт с ними, заслужили, а он пока молча посидит у палатки, выкурит до фильтра пару "Столичных", подождёт, пока Свиридов соберёт вечернее совещание. Он бы и сам с ними выпил их дерьмового самогона - Платов усмехнулся - вместе вернулись бы в свой крайний бой, а с кем ещё? Но он в шкуре взводного, и не будет этого делать. Пить со Свиридовым, слушать его анекдоты про армянское радио, заезженную мысль, что пуштуны сами выбрали свою судьбу, а когда все напьются, бросать ножи в деревянный щит - это служба, от неё с утра болит голова, а сухое горло стягивает всё та же удавка. Наверное, ротному легче, в его понимании выбрать судьбу - значит, быть повинным в ней. Доказав в очередной раз эту мысль, он внезапно заснёт, не раздеваясь, его удавка ослабла... Пьют с равными... Ладно, бойцы, выпьем когда-нибудь после войны. Он снова усмехнулся. Когда все станут равными...
Как наваждение... Тягомотина рейдов в лютую жару или блуждание по заледенелым хребтам, вечная нехватка воды и постоянная готовность встретить врага. Платов и не заметил, как всё это притерпелось, притёрлось, стало буднями, выработав другие рефлексы, не нужные человеку в обычной жизни. Вслушиваться в интуицию, доверять ей - вот такую статью добавил Платов в свой боевой устав. Терпи летёха, терпи боец - в общем, терпи казак, атаманом будешь.
В конце лета они поднимались на Дару, высокую гору под четыре тысячи метров с поясом крупных камней в средней части. Какого чёрта сзади взвода оказалась разведка соседнего сто восемьдесят первого полка, никто не ответит, но "вжарили" разведчики из гранатометов от души, за духов приняли, и если бы не эти камни... Во взводе нашёлся придурок, который хотел ответить огнём, стрелять по своим! Платов дотянулся до него прикладом раньше, чем тот нажал на спуск. Разведчиков всё-таки угомонили, объяснив им с матюками, что они такие-то и такие-то дебилы! Только услышав родную русскую речь, они остановились. Наверное, и тихо порадовались, что никого не убили. Два месяца назад рядом с его взводом на горном хребте разорвался артиллерийский снаряд... Это был пристрелочный, дымовой. Кто заказывал, кто так бестолково корректировал стрельбу - не важно, было важно, кто успеет отменить залп батареи. Взводу повезло - Платов успел. А вчера они штурмовали дом в окрестностях Чарикара, предварительно расстреляв все окна из подствольников и выбив массивные дубовые ворота, но всё равно напоролись на встречный огонь. Раненые и контуженные духи продолжали упорно огрызаться, оказывается, не только мы не сдаёмся в плен. Когда бойцы до них добрались, о пленных вопрос уже не стоял, перебили всех. Слава богу, взвод отделался двумя лёгкими ранениями.
Так пусть выпьют своего пойла, чтобы в глазах не стоял красный туман, и не дрожали руки, а он пока покурит, сидя у палатки, постережёт, просто побудет рядом. Завтра наступит новый непредсказуемый день, такой же, как предыдущие, на другое лучше не рассчитывать...
Как наваждение... Первым из них троих, попавших в Афган, подорвался на противопехотной мине Игорёк Якубов, нехорошо подорвался, потерял ногу выше колена. Его это не сломало, он только стал злым, злым на всех, злым на всю оставшуюся жизнь, какой бы долгой или короткой она ни оказалась, хотя и раньше милосердием не отличался. Вторым выбыл из строя Чесноков, его БТР наскочил правым колесом на фугас. С ним, с Честным, всё было не по-честному, мастер спорта по дзюдо и самбо валялся в Ташкентском госпитале с раздробленными ногами, с разорванным ливером. "Ну что, Праценюк, ты доволен? Они исполнили твой приказ, кровью смыли свою вину". О себе в этом ряду Платов не думал, интуиция ничего не подсказывала ровно до того дня, когда он сам наступил на мину-итальянку, но она... она не взорвалась, не захотела. Тогда и сложился этот черный ряд. Нелепость какая-то... При одном воспоминании о Праценюке Платов презрительно сплюнул на горячие камни. "Демон! Сволочь! Мы воюем, дело делаем, а что он там делает? Наверное, пьёт молдавское вино кружками да мемуары пописывает. А может, продолжает изрыгать проклятья?"
Наваждение кончилось внезапно. Однажды в декабре. Батальон Строева, батальон в котором служил Платов, двумя полными ротами, минометной батареей с двумя стволами забросили в район крепости Алихейль, что в провинции Пактия, на зачистку от духов приграничной с Пакистаном территории. Там на большом участке предгорий уже работали батальоны десантно-штурмовой бригады и мотострелкового полка из Газни, из других частей; много войск стянули, но согласно вводной информации, количество духов превышало все наши силы в несколько раз. Командование могло перестраховываться, преувеличивать вражеские силы, но когда рядом Пакистан, лучше перебдеть, чем недобдеть... Над горами висел туман, иногда переходящий в дождь и снег. Погода была мерзкая, под ногами чавкала размякшая земля, взвод Платова спасала небольшая пещера и скала, нависающая над позицией взвода и скрывавшая людей от сырости. Там и разводили небольшой костерок из собранного поблизости валежника, чтобы по очереди погреть руки и даже посушиться, если получится. Платов, разувшись, вытянув ноги, сидел у огня, когда из-за скалы появилась голова сержанта Сермягина, его заместителя, с выбившимися из-под шапки соломенными волосами. Для афганских гор его облик был необычен: синие глаза, конопушки на носу, белёсые брови, пухлые, полудетские губы. От него веяло запахом парного молока, рязанскими луговинами, тихой, почти забытой за расстояниями родиной.
-Духи, товарищ лейтенант, - он говорил громким шепотом, как будто боясь, что за полтора километра за шумом предгорного ветра его услышат те самые духи, - их много.
Платов неторопливо обул ботинки, зашнуровал покрепче. Если бой, то надо быть собранным, несколько секунд ничего не решат, суета всё испортит. И тут глазам взводного предстала неожиданная и жуткая картина. Туман уже поднялся, обнажив широкие рыжие предгорья, и по ним тёмно-серыми волнами поднимались моджахеды. На взгляд их было сотни. Внутри что-то напряглось, пальцы сжали автомат, как последнюю соломину. В бой вступила бригада, её батальон был ближе всего к накатывающейся волне. Ряды моджахедов медленно редели, но они продолжали идти, и в этом упорном движении было что-то устрашающее. На позициях бригады среди рассыпанных камней захлопали разрывы мин, били не прицельно, мешал всё тот же туман, он снова начал уплотняться, и надежда на авиационную поддержку, на вертолеты, исчезла сама собой. Для артиллерии дальность стрельбы была на пределе, духи же подошли почти вплотную, по своим бить никто не будет, это в кино шашки наголо и огонь на себя. В жизни нервы намного тоньше, это совсем не канаты... Активная стрельба развернулась на позициях от газнийского полка. Наконец, втянулся в бой батальон Строева, включая и взвод Платова. Пустые магазины летели один за другим, в батальоне уже были потери, но бойцам лейтенанта всё ещё везло. Через час у соседей резко снизилась плотность стрельбы, огонь стал одиночным, избирательным, это отчётливо слышалось в плотном воздухе - там заканчивались патроны. Моджахеды продолжали идти, это была уже третья волна. Стало не по себе.
-Товарищ лейтенант, что делать-то? - Сермягин с бледным лицом выглядывал из-за плоского шершавого камня и был растерян. - Они прут и прут. -Не ссы сержант, гранаты нам на что? - Взводный пытался улыбнуться, растянув губы, обнажив эмаль зубов, но с холодными глазами улыбка оказалась зловещей, именно это и укрепило сержанта в мысли, что всё будет как надо, что другому не бывать. - Передай по цепи: стрелять одиночными, побережёмся. Иди.
Был бы Платов морячком, да была бы у него безкозырочка с именем "Неприступный", "Непримиримый" на околыше..., прикусил бы он ленточку... На языке всё вертелась старая поговорка "Бог не выдаст, свинья не съест". Да, Бог не выдаст, Бог своих не выдаёт!
-Это антиподы, они другие, они с нами не примирятся.
Он нашёптывал себе эту мысль, словно в оправдание себе и своему автомату, который продолжал выцеливать приближающихся врагов. Нашёптывал, чтобы не забыть потом, когда всё закончится, когда надо будет найти ответ, зачем всё это было. Выше, ниже по склону изредка рвались мины, широким веером, не прицельно ложились пулемётные очереди. Платов давно снял перчатки, чтобы металл на спуске стал ближе, плотнее вжимался в ладонь, он чуть приподнялся над песчаным гребнем, выбирая очередную цель. Для духов возможен только один исход. Они должны умереть.
-Мы с ними - антиподы, они люди другого мира, они чужие. Бог не выдаст... У нас даже боги разные.
Автомат, его любимый АКС, грелся и уже стрелял неточно, но духи подошли так близко, что их доставали и рикошеты. Ещё один магазин. Остался последний. Бог не выдаст... Пуля звонко ударила в тяжёлый камень, вросший в гребень хребта, выбила из него несколько кварцевых песчинок и бесславно, с надрывом ушла в серое декабрьское небо. Платов сполз по склону, оглянулся на камень, которым только что прикрывал голову, отложил в сторону автомат, и подставив прохладному ветерку лицо, на секунду прикрыл глаза. Надо читать знаки судьбы, чувствовать её хриплое дыхание, но лучше всего слышать своего взъерошенного ангела-хранителя, когда он орёт в оба уха: меняй позицию, летёха, меняй, береги себя...
- Фу-у, хорошо.
Минутами позже перед соседним батальоном газнийского полка моджахеды, одурманенные гашишем, с криками "Аллах акбар!" бросились на штурм. Погорячились. Платов никогда не видел раньше, как работает "Охота", система минирования, теперь же он наблюдал словно в учебном фильме, как методично, одна за другой, подскакивают заградительные мины, выкашивая боевые порядки врага. И тут у духов что-то сломалось, как будто кончился их запал, они перестали сопротивляться, может быть, просто кончились боеприпасы.
Какой тяжелый день... С флангов донеслись крики сержантов, что у них всё в порядке, сегодня во взводе нет потерь, даже раненых не было. "Я же говорил, Бог не выдаст..." Платов, наконец, опустил автомат с последним всё ещё полным рожком, положил на бруствер. Потом поднял к глазам грязные мозолистые ладони, стал рассматривать, как будто видел их впервые. Синие прожилки, линии жизни, линии судьбы. Все дело в них? Где тут записан сегодняшний бой? А где тот банный день с бешеным пульсом в парилке? Он боялся этого пульса, сорвавшегося с привязи, боялся попасть на мистический, сказочный юг, но только сегодня узнал, чего на самом деле надо бояться. Сколько сегодня расстреляно патронов, сколько пуль ушли в цель... Он что-то хотел запомнить, что-то важное. И вот ничего не осталось. Пустота как отдушина. Умение забывать - искусство, может быть, оно продлевает жизнь? Он искренне хотел вспомнить то, что лежало где-то в глубине сознания, это надо было вернуть, решить, как решают шахматную партию, где все ходы логичны и просчитаны, где можно высчитать следующий ход... Но как ни пытался, так и не смог вспомнить свой короткий меморандум. Когда шли волны моджахедов, когда сыпались горячие гильзы и мир сжимался до мушки прицела, он отстукивал его в голове, как пишущая машинка. Теперь это важное уходило, словно пожимая плечами, извиняясь за досадную оплошность, меморандум не состоялся.
Не стало наваждения, оно исчезло. Его сдуло, как утреннюю дымку. Осталась реальность. Есть сегодняшний день, и нет никакого другого дня. Может быть, это он хотел запомнить? И жить надо сегодня, а не когда-то в будущем, в мечтах. Нам всегда кажется, что белыми играем мы... Кто на самом деле играет белыми?
* * *
Баграм, райское место, почти курорт. Если можно было бы загорать, раскинувшись на плащ-палатках, на байковых одеялах, подставив бледные тела азиатскому солнцу, то все женщины гарнизона давно стали бы сочными знойными мулатками, источающими тропическую страсть. Не стреляют... Но всё когда-то заканчивается, и в марте восемьдесят пятого года, в один день ближе к вечеру Баграмский аэродром подвергся массированной атаке моджахедов реактивными снарядами, эрэсами. Боеголовки не пробивали бетон взлётно-посадочной полосы. У них была другая задача. Несколько снарядов неразборчиво упали на стоянке самолётов нашего истребительного полка. Разлетающиеся осколки пробивали корпуса машин, топливные баки, рвали плоскости крыльев, высекали из бетона искры. Три истребителя МиГ-23 сгорели полностью. Этот день можно записать как начало нового этапа в афганской войне. В общем, духи осмелели или оборзели, как ни назови, у них появились новые задачи и новое вооружение. Огонь они вели из небольшой, компактной реактивной системы залпового огня, что-то подобное нашему "Граду".
Две недели поисков не дали результата, молодую "зелёнку" вокруг Баграма, помимо десантно-штурмового батальона, шерстили все: отдельный разведбат, мотострелковые батальоны двух полков из Кабула, баграмская десантура. Кишлак Карабаг, который был основной зоной поисков, вкупе с другими кишлаками-спутниками, тянулся вдоль Кабульской трассы полосой в шесть километров. Это были тысячи каменных и глинобитных домов, домишек, хижин, десятки километров дувалов и виноградников, в этом нескончаемом лабиринте пусковая установка провалилась, как сквозь землю.
-А может, правда, сквозь землю, в кяризе спрятали?
-Могли, но вряд ли, нереально.
-Как ты ее затолкаешь под землю, она габаритная.
Бойцы от безделья, от тщетности усилий изобретали любые версии. Да и духов побаивались, вздремнёт такой Шакиров на посту, а духи вылезут из подземной пещеры, из кяриза - и нет Шакирова, а с ним ещё кого-нибудь прикончат.
-Где эта грёбаная установка? Мы третью неделю без бани, спасу нет, пора уже возвращаться, - сержант Акимов выдвинул самый веский аргумент, солдаты за время поисков подцепили в брошенных домах местную заразу и теперь кое-кто почёсывался от укусов кровожадных афганских клопов. Акимов тоже не избежал этой напасти, однако его аргумент не имел никакого отношения к боевой задаче, просто сержант сдулся.
-Ну, вернёмся, а завтра по нашим палаткам эрэсами долбанут. Под кроватью не спрячешься, - трезвый взгляд Сермягина обезоруживал и точно соответствовал его должности закомвзвода.
-Надо искать, - поддакнул кто-то из солдат.
-Надо, а мы сидим, блин, вшей кормим. Что мы тут делаем? - продолжал возмущаться Акимов, но это был риторический вопрос.
-Мы наблюдаем, - вмешался в разговор командир взвода. - Для тупых и необученных повторяю: наблюдение есть метод ведения разведки. Мы наблюдаем передвижение колонн, караванов, групп душманов. Наблюдаем пуски, если такие будут. И хватит базарить. Пока не найдём пусковую установку, на базу не вернёмся. Всем ясно?
На четырнадцатый день поисков и ожидания Платов, сидя в плетёном кресле на третьем этаже афганского дома, неторопливо пил чай, заваренный из отборного индийского листа. Вам такого не пить, такой густой, такой сладчайший чай бывает только на войне.
-Вот индусы, сволочи, умеют же... Что там, Шакиров?
Сверху, с крыши, огороженной невысоким глиняным барьером, громко стуча ботинками по ступеням, быстро спускался солдат-наблюдатель.
-Товарищ лейтенант, через четыре дома по переулку на крыше духовский наблюдатель или охранник.
-Как ты его нашёл?
-Что там искать? Увидел. Этот чёрт выглянул из-за стены, по сторонам сечёт, сам шхерится, но я его все равно вычислил. Посмотрите?
-Стоп, не высовывайся.
Взводный поднялся на крышу, прижался плечом к вентиляционной надстройке, оказавшись в её тени. Дальность до моджахедов невелика, но надо было понять детали. Он осторожно поднял к глазам бинокль. Это скорее крепость, чем дом, вот и бача-охранник, присел на корточки, автомат между ног. Выходить из тени надстройки, чтобы рассмотреть окна-бойницы и подходы к дому, было слишком рискованно, пришлось ждать движения. Из-за высокой стены дувала чуть просматривался двор с ручьём и каменным колодцем, кто-то должен был к нему подойти. Так и случилось. Через полчаса подошли два моджахеда, хорошо экипированы, во французских армейских куртках, разгрузки пакистанские, выпили воды, набрали воды в чайник. Чуть позже ещё двое остановились у дальней стены, разговаривают, крепкие парни. Солнце сдвинулось к западу, в одном из окон стал виден ствол на сошках, по-видимому, пулемёт, в глубине окна - ещё один наблюдатель. Сколько же их всего? Много.
-Шакиров, ко мне Сермягина и корректировщика. Быстро!
-Сермягин, слушай внимательно, - быстро начал Платов, когда тот появился, - рядом с нами духи. Хорошо, что мы засекли первыми. Никому не курить, всем встряхнуться, готовность полная.
-Гордей, - обратился взводный к артиллеристу, - тебе предстоит тонкая работа... Видишь тот дом? По нему надо отработать, очень аккуратно отработать. Кто у нас сегодня на связи?
-Батарея "Акации" артиллерийского полка.
-Значит, 152 миллиметра, хорошо. Слушай задачу. Нужен один фугасный снаряд в центр крыши. Соображаешь? Он должен пробить два этажа и взорваться на первом, чтоб всё это взлетело к чертям собачьим.
-Ну, брат, - Гордей поднял бровь и даже красноречиво почесал затылок, - ну и задачки ты задаёшь. Попробую.
-Уж попробуй. Духов там много, а нас всего двенадцать, - Платов сплюнул себе под ноги, - биться один в один мы не будем; без артиллерии дом не взять. В общем, работаем одним стволом. Вся надежда на тебя, Гордей. Сермягин!
-Здесь я.
-Взвод готов? Хорошо, - лейтенант поднял глаза на Сермягина. - Забиваем духов без тебя. Твоя задача покруче будет: прикрываешь нам спину, обеспечиваешь тыл, твоя группа блокирует дом, под прицелом окна и переулок. Если кто вырвется, в плен не брать, пленные сегодня не нужны.
-Есть, - сержант пожал плечами. - А если там пусковая установка?
-Чёрт, голова у тебя варит, - Платов одобрительно усмехнулся. - Договорились, берёшь одного. Если обнаружим, надо будет узнать, откуда она здесь взялась.
-Гордей, что у тебя?
-Работаю. "Акация" приняла координаты, - он помолчал немного, вслушиваясь в эфир, - они готовы.
Платов и Сермягин спустились вниз.
-Взвод, приготовиться к штурму! - лейтенант обвёл солдат взглядом. - Акимов, руки дрожат?
-Немного.
-Дыши глубже. Соберись. Всё будет нормально, нам не впервой. Взвод, ждём разрыва снаряда. Дальше по моей команде. По воротам и верхним окнам бьём "мухами". Бьём одновременно. Двор забрасываем гранатами. Ну а дальше... Дальше, как Бог на душу положит.
-Гордей! - Платов на секунду задержал дыхание. - Выстрел!
-"Акация", я - "Гарпун"! Выстрел!
Когда тяжелый фугасный снаряд пробил крышу и рванул где-то в центре дома-крепости, Платову некогда было восхищаться работой корректировщика; дом вздрогнул, изо всех окон и щелей вырвались клубы коричневой пыли, струи глиняной крошки, обломки перекрытий, с третьего этажа в окно вывалился наблюдатель, уже мёртвый. Задача взвода стала ощутимо легче. Когда вышибли толстенные ворота, пыль уже оседала, видны были рухнувшие стены, несколько ручных гранат полетели в уцелевшие окна. Через пять минут с духами было кончено, а взгляду лейтенанта под навесом среди бочек со жмыхом тутовника предстала та самая шестиствольная установка залпового огня, которую они так долго искали.
-Вот это удача, - Платов переступил через духа, припорошённого слоем свежей пыли, с недоверием пощупал руками стволы. По его лицу ползла дурацкая улыбка, сотни людей перепахивали Баграмскую зелёнку, а повезло только его взводу, только ему. - Это она, Сермягин, она. Ты угадал! Твоя чуйка сработала.
-Случайно, товарищ лейтенант, - он брезгливо покосился на убитого.
-Что морщишься? - взводный перехватил этот взгляд. - Наша работа, хм, хорошая работа. Не стой, сержант, обыщи его, пошарь в нагрудных карманах, документы и прочую хрень ко мне, - он продолжал растягивать губы, придавливая Сермягина своей холодной улыбкой к земле, к мёртвому телу (или это уже была не улыбка?), пока, наконец, тот не расстегнул куртку и не влез всей пятернёй в остывающую тёмную кровь.
-Командир, Платов, - в присутствии подчиненных корректировщик, он только что выполз из развалин, называл взводного сухо, официально, - смотри какой улов: ДШК в подвале нашли и четыре ящика с автоматами, сорок семь стволов. Крути дырку под орден, Платов, крути! А вообще-то тянет на "Красное Знамя". Вот это фарт!
-Ну, хватит стебаться, старшим начальникам тоже кое-что положено.
-Широкая ты душа...
-Понял я тебя. В рапорте укажу твою неоценимую роль.
Какое уж тут лукавство - Гордей одним снарядом обеспечил решение задачи, взводу осталась только зачистка. Гора трофейного оружия и опять ни одного раненого - мечта любого командира.
-Вот именно, неоценимую.
-Связь, двигай сюда, поработаем, - связист Малевич всегда был рядом,- настройся на частоту Богданова.
-"Марс-три", я - "Геолог", приём! "Марс-три"... - Это был позывной начальника разведки баграмской дивизии, с которой десантно-штурмовой батальон был в оперативном взаимодействии. Поиск установки залпового огня был задачей дивизии, и эта задача до сих пор никак не решалась
-На приёме, - отозвался дивизионный связист.
-У нас результат.
-Повтори, "Геолог"! - в эфир вломился взволнованный голос Богданова.
-У нас результат! Ну и ещё кое-что по мелочи, - Платов был доволен собой, легко бросать в пыль серебро, когда в другой руке сжимаешь бриллиант.
-Что, "Геолог", кто ищет, тот найдёт? - послышалось одобрительное шуршание радиоволн. - Молодец. Красная Звезда за мной.
С другой стороны радиоволны Богданов с особым тщанием протирал стёкла очков, почти медитировал. Всё, нашли, и с этой ценной находкой его измученное за последнюю неделю самолюбие наконец-то было защищено. Теперь есть что доложить и командиру дивизии, и начальнику разведки армии. Да и насчёт Платова надо серьёзно подумать, удача - это такая хитрая дама, улыбается она не всем, только лучшим. А лучших надо ценить и отличать.
* * *
Платов, пропыленный лейтенант одного их десятков батальонов афганской войны, продолжал выполнять поставленные боевые задачи, они были подобны бесконечному конвейеру. В это время в Кремле на рабочий стол Михаила Сергеевича Горбачёва, нового Генерального секретаря - в Штатах его назвали бы Президентом - легла аналитическая записка пятилетней давности, подписанная академиком Богомоловым и направленная им в ЦК партии и КГБ. На записке всё ещё значился гриф "секретно". В наследство от прежних руководителей страны Горбачёву достался Афганистан, центр притяжения ведущих политических сил, а заодно и глубокий, болезненный нарыв и в идеологии, и во внешней политике, и в экономике. Можно перечислять все стороны деятельности государства, и везде афганская тема окажется причастной и вызывающей осложнения.
