[Регистрация]
[Обсуждения]
[Новинки]
[English]
[Помощь]
[Найти]
[Построения]
[Рекламодателю]
[Контакты]
За последние годы население Чечни уже привыкло к тому, что распорядок их жизни стал определяться не естественными и привычными для них, с самого рождения причинами, как-то: восход и заход солнца, время суток, сопряженное со временами года и так далее. Теперь ничего этого не было. Теперь все природное и естественное подменялось приказами военных комендатур по определению сроков комендантского часа. День начинался с окончанием комендантского часа и заканчивался с его началом. Несмотря ни на какие экстренные случаи нарушать комендантский час мало кто решался. С блок-постов стреляли без предупреждения по всему, что двигалось. Очень много было случаев когда, как правило, пьяные федералы открывали огонь даже по своим военным колоннам, о передвижении которых, эти же, блок-посты заранее предупреждались. О соблюдение каких-то правил, диктуемых принципами гуманизма в отношение местных жителей, вынужденных, или доставить роженицу к врачу, либо самого врача к пациенту домой, и речи не шло.
Сырое и пронизывающе холодное утро первых чисел ноября 2002 года густым туманом окутавшее Гудермес, Зайнап встретила в полной готовности к началу дня. Она уже успела прибраться по дому и теперь во дворе под навесом снаряжала к выходу на рынок сколоченную из досок тачку. Погрузив в нее разномастные сигареты, батончики "Сникерсов" и "Марсов", банки с "Кока-Колой" и жестяные же банки с кофе и говяжьей тушенкой, последнюю ей поставляли солдаты-срочники в обмен на сигареты или сладкие батончики, Зайнап укутала все свое богатство клеенкой и сверху положила деревянную решетку с маленькими полочками. По прибытии на рынок решетка вертикально укреплялась в специально выдолбленных отверстиях на задней стенке тачки и превращалась в витрину, на полочках которой раскладывался весь ее нехитрый ассортимент.
Продукцию в стеклянной таре Зайнап избегала. На рынке частенько случалась паника, то из-за обстрелов, непонятно откуда ведущихся и непонятно кем открытых, то из-за налета федералов надумавших проводить очередную "зачистку". Если, в таких, форс-мажорных обстоятельствах, всю ее торговлю можно было валом бросить в тележку и быстро убежать с рынка, то со стеклом этого не получалось. Они так и норовили выскользнуть из трясущихся от страха и спешки рук, и разбиться, толи о землю, толи друг об дружку, нанося, тем самым, существенный урон ее торговле.
Вспомнив, как прошедшей ночью болели ее намерзшие за день стояния на холодной раскисшей земле ноги, она разыскала в куче мусора кусок горбыля и, решив, что если подложить его под ноги, стылый холод не так остро будет ощущаться, бросила его в тачку. Теперь оставалось только, дождаться окончания комендантского часа и можно будет, выходить на улицу. Она подошла забору и оглядела пустынную улицу.
Утренние сумерки, отягощенные туманом и недвижно застывшей в воздухе холодной дождевой взвесью, еще не позволяли просмотреть улицу из конца в конец. Но, пока она стояла, держась за штакетник покосившегося забора, и мысленно просчитывала все, что должна была сегодня сделать, туман рассеялся и рассвет обнажил ряд приземистых одноэтажных домов образующих покрытую когда-то гравием улицу.
Тягучую тишину ненастного утра внезапно прервали несколько автоматных очередей на ближнем, к ее кварталу, блок-посту. Потом, там же, раздался громкий хлопок взрыва и опять, наступила тишина.
Насторожившись, Зайнап, еще несколько минут простояла во дворе, недоверчиво вслушиваясь, как скатываются по бронзовым, еще сохранившимся на ветвях, листьям орехового дерева, капли дождя и в далекий лай, потревоженных выстрелами собак. Но умиротворение наступившей тишины нарушили визгливые голоса, невидимых в своих дворах, женщин спозаранку затеявших какую-то перебранку.
- Да покарает вас Дэла. - Зло пробормотала она, направляясь в дом.
- До чего же вы все надоели, одни со своими ружьями и другие своими криками! Как собаки! -
Если скандалящие женщины просто подвернулись под горячую руку, то проклятие, посылаемое ей в отношение тех. кто стрелял на блок-посту, можно было понять. Иногда после таких перестрелок эти посты наглухо закрывались, в городе объявлялся режим "стоп колеса" и тогда о посещение рынка не приходилось и думать. А это означало, что двое ее детей и этот, и следующий день должны будут питаться только тем, что она приготовит из продуктов, выделенных ей в рамках гуманитарной помощи. Всех ее доходов от дневной торговли хватало только на то, чтобы вечером закупить у таких же, как она торговок, продуктов на один день и оставшуюся сумму отложить для расчета с оптовиками которым она и так уже изрядно задолжала.
Женщины на рынке говорили, что в гуманитарку добавляют какие-то лекарства, чтобы у детей, которые будут ее потреблять, в будущем не было потомства. Она склонна была прислушиваться к этим разговорам. Да и то сказать, с чего бы эти христианские страны стали помогать чеченцам, мусульманам, когда они по всему миру, как утверждали те же, кто говорил о лекарствах в гуманитарке, с мусульманами воюют. Тем не менее, продуктовые наборы в гуманитарном центре, она исправно получала. Их можно было обменять на что-то другое, да и кормила она ею детей не так часто. Так что можно было надеяться избежать неприятных последствий.
Она посмотрела на часы. По окончании комендантского часа уже прошло пятнадцать минут, на блок-постах не было слышно стрельбы и теперь можно было выкатывать со двора тачку и толкать ее по разбитой дороге до самого рынка. Надо было торопиться, чтобы успеть занять хорошее, как они говорили, проходное место.
Быстрым шагом, зайдя в дом, она остановилась перед зеркалом и поправила платок. Из сумрачной глубины на нее посмотрели усталые глаза на рано постаревшем лице еще молодой тридцатисемилетней женщины. Недовольно поморщившись, Зайнап подушечками пальцев несколько раз провела по глубоким морщинам, опускающимся от крыльев носа к уголкам крепко сжатого рта и далее к острому подбородку. Провела так, словно надеялась их разгладить. Но, со вздохом осознав тщетность своих усилий, еще раз поправила на голове пуховый платок и повернулась к двери в спальню.
- Милана! - Окликнула она дочь. Голос прозвучал излишне громко и с неприятно резким оттенком некой истеричности, характерной для женщин с неудавшейся судьбой. Не дожидаясь ответа дочери, она опять закричала.
- Милана! Оглохла ты там? Вставай, кому я говорю! Твои ровесницы давно уже на ногах, матерям помогают! От тебя этого видно я так и не дождусь! Видно так и ... -
- Мама, ну что ты так кричишь, встала я уже, встала. Дай хотя бы одеться. Каждое утро с твоими криками просыпаюсь. И не надоест же. - Спокойный голос еще не отошедшей со сна дочери заставил Зайнап снизить тональность.
- Встала она... - Проворчала Зайнап.
- Слава Богу, наконец-то! Я сейчас выхожу, а ты закрой дверь и никуда ни шагу! Поняла! - Голос ее вновь стал повышаться до истерических ноток.
- Никаких соседей и никаких подруг! Ты меня слышишь! Ни шагу со двора! У тебя вчера брат весь день некормленым оставался, пока ты по своим подружкам бегала! Я тебе ноги переломаю, если ты и сегодня куда-нибудь уйдешь и мальчика одного в доме оставишь! Ты меня поняла? Поняла, я тебя спрашиваю?! -
- Поняла, мама, поняла. - Донеслось из спальни.
- Ты иди, а то все места хорошие займут. Иди, я дома буду. Валлахи*, мама, никуда не буду выходить. - Зайнап опять успокоилась.
- Ну, смотри. Под навесом надо убраться, подмести. Я вам суп сварила. Накормишь своего брата и в обед приходи меня на часок подменить. Все, пошла я. Дверь не забудь закрыть. -
Час, примерно, спустя после того как Зайнап толкая перед собой тяжелую тачку вышла на улицу, на кухню, позевывая, вышла девочка лет пятнадцати, шестнадцати. Первым делом, подойдя к зеркалу, она придирчиво стала рассматривать свое отражение.
Теперь зеркало отражало миловидное, округлое лицо девочки подростка, с прелестными, темными, как созревшие вишенки, глазами, игриво выглядывающими из-под красиво изогнутых, черных бровей. Она, несколько раз, поворачивая голову, то вправо, то влево, постаралась посмотреть на себя в профиль. При этом пухлые губки или расходились в лукавой улыбке, или же складывались капризным бантиком. Потом, отступив от зеркала, подняла подол ночной рубашки, высоко обнажая, вполне сформировавшиеся ножки и попыталась увидеть себя целиком. Для этого ей пришлось отступить к противоположной стене, там она повернулась вправо, влево, пытаясь захватить свое отображение в зеркале. На цыпочках, высоко подняв пятки, словно она была на шпильках, несколько раз прошла по комнате, все так же держа полы ночнушки на уровне бедер.
Безмолвное утреннее дефиле прервал плаксивый детский голос из той самой комнаты, откуда она вышла четверть часа назад.
- Рустамчик, Рустамчик! Я здесь, я иду! -
Девочка, отбросила полы ночной рубашки и, забыв о зеркале, стремглав бросилась на голос.
* * *
Они стояли на шестом этаже десятиэтажной бетонной коробки недостроенного еще с советских времен здания и молча, стараясь, чтобы никто с земли их не заметил, смотрели вниз.
Отсюда открывалась обширная панорама северной части изуродованного войной города. Только что закончился нудный, мелкой кисеей стлавшийся над руинами домов, со вчерашнего вечера, ноябрьский дождь. Ветер стих. Все последние дни, низко висевшее над землей мрачно-серое небо, развиднелось и, словно бы, поднялось на привычную для себя высоту. Темные хвосты, дыма и копоти, от горящих, по окраинам Грозного нефтяных скважин, теперь ровными столбами тянулись вверх, не застилая горизонт, очерченный, с этой стороны Грозного, ломкой линией Терской гряды. С другой стороны здания, куда они иногда подходили, чтобы оценить обстановку, можно было увидеть, помимо, все той же, картины разрушенного города, и ледяные, сверкающие, над иссиня черной и жирной полосой копоти от сгоревшей нефти, вершины Большого Кавказского хребта.
Асхаб был в военной камуфляжной форме, поверх которой была разгрузка с десятком полных автоматных рожков, парой гранат с ввинченными запалами и пистолет. Там же, на левом плече, висела и маленькая, с коротким рожком антенны, рация. Автомат он держал на сгибе левой руки, правой, машинально, словно котенка, оглаживая маслянисто блестящий приклад.
Лечи, в невзрачном китайском пуховике, и коричневого вельвета, заправленных в низкие резиновые сапоги, брюках, возился с маленькой видеокамерой. В который уже раз, через видоискатель, он всматривался во двор на соседней улице, образованный тремя, сильно пострадавшими от жестоких бомбежек трехэтажками, иногда вполголоса отпуская ругательства в адрес редких прохожих заслонявших от него машину, на которую он навел камеру.
Машина, за которой они следили, была новенькая, белого цвета Лада - семерка. Поблескивая чисто вымытыми стеклами, она стояла прямо перед перекосившейся и пробитой осколками железной дверью подъезда. Вызывающе-яркой белизной машина, смотрелась чужеродным пятном на грязном, в осенних лужах и заваленном грудами разбитого кирпича и выбитых оконных рам, пятачке двора. Камера иногда поднималась к окнам третьего этажа, откуда должен был выйти ее хозяин, но за окнами затянутыми белесой целлофановой пленкой ничего нельзя было просмотреть и объектив, опять опускался к машине.
- Где он только ее мыть умудряется? -
- Что? - Не расслышал Асхаб. - Уже вышел? -
- Нет. Не вышел еще. Я говорю, где он ее мыть успевает? Тут для омовения перед намазом воду найти проблема, а у него машина каждый день блестит. -
- Значить жена хорошая, раз у мужа машина чистая. -
- Жена...жена, у него... - Он замолчал, всматриваясь в видоискатель. - Вышел! Вышел, тварь! Наконец-то! -
- Где, где он? Не вижу я! - Асхаб засуетился, пытаясь разглядеть то, что происходит в соседнем дворе.
- Не мешай! - Недовольно проговорил Лечи, локтем отталкивая его от себя.
- Сбиваешь мне все. И не лезь так в окно, заметит еще кто-нибудь. Ты как в первый раз, не хватало еще ...-
Для того, чтобы получить более четкое изображение он встал на колени и поставил камеру на оконный проем.
- Вот так будет совсем зер гут. Сейчас, сейчас... - Он замолчал, прижавшись правым глазом к резиновой муфте видоискателя. Камера близко показала невысокого, плотного телосложения мужчину, лет тридцати пяти, сорока, в серо-голубом милицейском камуфляже. Выйдя из подъезда, он, оглянулся по сторонам и, подойдя к машине, начал рыться в карманах.
- Ключи, кажется, ищет...сейчас... -
В объективе четко было видно как человек, безрезультатно покопавшись и обхлопав многочисленные карманы своей формы, поднял голову к окнам и, видимо, позвал кого-то. На третьем этаже край пленки на окне отогнулся, и показалась, судя по белизне и очертаниям, женская рука со связкой ключей. Рука сделала жест, словно ее хозяйка сбрасывала их, мужчина поднял руки, но ключи так и остались в женской руке. Стоящий спиной к камере, мужчина покачал головой и что-то крикнул в окно. Невидимая за целлофановой пленкой хозяйка руки опять изобразила, что она хочет сбросить ключи, мужчина торопливо вскинул руки, и опять безрезультатно. Ключи продолжали заманчиво покачиваться на уровне третьего этажа. Мужчина еще раз что-то крикнул, погрозил окну кулаком и оглянулся по сторонам, словно подыскивая подходящий осколок кирпича, чтобы бросить его в окно.
- Играются. - Прошептал Лечи, не отрываясь от камеры. - Играются, но, ничего, не долго вам ... -
Женская рука, вдруг, без всякого на это намека, сбросила ключи, но, хоть и не ожидавший этого, мужчина, все-таки, исхитрился поймать связку у самой земли. Торжествующе помахав ею над головой, опять погрозил в окно кулаком и повернулся к машине. В видоискателе отразилось его улыбающееся лицо. Продолжая улыбаться, мужчина сел в машину и провернул ключ в замке зажигания.
- Аллаху Акбар! - Негромко воскликнул Лечи.
- Аллаху Акбар! - Повторил Асхаб.
Даже на таком расстоянии сила взрыва заставила стоявшего у стены Асхаба качнуться.
- Иншаллах*! Еще одним мунафиком* на чеченской земле стало меньше. Но это, братья мои, только начало. Скоро, иншаллах, будет и не менее успешное продолжение нашего джихада. -
Лечи, говорил чуть громче обычного и говорил так, чтобы его слова ясно наложились на снимаемую им картину. Окончив фразу, он выключил камеру и обернулся к своему товарищу.
- Хорошо получилось. Ты как думаешь? - Оба еще раз посмотрели на высоко вздымающиеся языки огня, на месте где только что стояла машина и присели на корточки.
- Хорошо. - Согласился Асхаб. - Только зачем взрывчатки так много положили? И половины бы, на эту тачку, хватило. -
- Для ментов, этого добра, не жалко. Пусть пользуются. - Лечи, обнажил ровный ряд белых, один к одному, зубов. Пронзительный, неестественный в своей первозданной дикости и боли, женский крик, долетел до них со двора, где догорала разбросанная на куски машина.
- Это его жена. - Лечи, сплюнул и зло добавил. - Раньше надо было кричать. Когда он наших убивал. Тогда она, сука, наверное, смеялась. -
Он слегка приподнялся над стенкой и навел камеру на двор.
- Точно, жена. Я думал она его провожать, как хорошая жена, выйдет, до машины. Тогда бы, не орала-
Асхаб промолчал. Ему стало немного не по себе. Конечно, он ни на секунду не сомневался в правильности и необходимости того, что они совершили, но, крик этой женщины... Лечи посмотрел на часы.
- Минут, самое большее, через пятнадцать, должен и его друг, со своими псами, подъехать. Вот тогда и будет настоящее веселье. -
Стянув с головы черную, вязаную шапочку, он вытер ею лицо и ненадолго о чем-то задумался, опустив голову и медленно выбирая из складок вывернутой наизнанку шапочки, застрявшие в ней короткие рыжие волоски.
- А ведь ты прав. -
- В чем я прав? - Не понял Асхаб.
- А в том, что взрывчатку я много подложил. - Он скомкал в кулаке шапочку.
- Дурак, только сейчас дошло! Не подумал, что вторая закладка сдетонировать может. Дурак! - Еще раз повторил он, звучно постучал кулаком себе по лбу и глубоко вздохнул.
- А могла бы вторая закладка сдетонировать, как ты думаешь, или не могла? -
Асхаб пожал плечами.
- Откуда я знаю. Ты же у нас в этом деле мастер. -
Лечи, сокрушенно покачал головой и еще раз повторил, что он дурак и дурак конченный. Асхаб усмехнулся. Он знал его еще с первой войны, и, он подумал об этом только сейчас, после крика той женщины, что никогда не видел своего товарища расстроившимся при виде чьей-то смерти. Даже если убивали его друга, с которым он только что делился последним куском хлеба и патронами. Был Асхаб и на похоронах его матери, но и там он не увидел в его глазах такого расстройства, какое он видел сейчас.
- Странный ты человек... - Начал, было, он, но не договорил. Рация, щелкнула и зашипела, прежде чем выдать голос дежурного.
- Ты где сейчас? -
Асхаб быстро посмотрел на Лечи, но, тот, кажется, не обратил внимания на ожившую на плече его товарища рацию и продолжал сидеть на корточках с мрачным видом глядя в пол перед собой. Склонившись к рации, Асхаб нажал на кнопку.
- Здесь я, в городе. -
- Давай на базу, срочно. Ротный приказал. - Рация еще раз щелкнула отключаясь.
- Быстро они, что-то. Можно подумать, что рядом стояли. - Лечи, усмехнувшись, поднял голову.
- Это - Он кивнул в сторону окна. - Скорей всего, по этому делу вас собирают. Впрочем, наверное, я ошибаюсь. Чересчур быстро получается. Ты, давай, уезжай, здесь я сам справлюсь. - Он достал из кармана пульт дистанционного управления и положил его рядом с камерой на пол.
- Езжай, езжай! - Пресек он колебания Асхаба и опять показал ровный ряд зубов.
- Ты у нас должен быть настоящим российским омоновцем! Готовым, в любое время, выполнить, не жалея своей жизни и здоровья, приказ своей родины! Понял, ментяра? А если без шуток. - Он внимательно оглядел его с головы до ног.
- Не забывай, для чего мы тебя к этим собакам на работу воткнули. И еще, помни, что, там, кроме тебя, и другие наши есть. Поэтому... осторожнее. Вперед не лезь и сзади не ошивайся. Понял, да? Месяца через три, четыре, иншаллах*, поднимем тебя. Виды на тебя есть, у нашего амира*. Ты, пока, один, в нашем джамаате*, такой... - Он опять показал двойной ряд зубов.
- С совсем законченным высоким образованием! А, сегодня, русские, за бабки, из тебя, хоть сейчас, генерала и героя сделают. Но мы, пока, не будем торопиться. Ты все понял? -
Асхаб улыбнулся.
- Когда стану генералом, я тебя, если ты, конечно, хорошо попросишь, адъютантом возьму, будешь мне по утрам чай наливать и сапоги мои чистить. -
- Иди, иди, генерал...в сапогах...Ауфидерзейн, камрад! - Лечи, махнул ему рукой и отвернулся к окну. Не зря тебе кличку Немец дали, подумал Асхаб и осторожно, стараясь не зацепиться за торчащие с разных сторон прутья арматур и не попасть ногой в дыры на лестничных маршах, пробитые осколками ракет и снарядов, стал спускаться вниз.
* * *
Если выражаться официально - начальник Кировского районного отдела Министерства Внутренних Дел Чеченской Республики подполковник милиции Гудаев Салман - принимал посетителя. Двухметрового роста, с лицом, словно взятым напрокат у античных фигур греческих атлетов, Салман сидел за массивным деревянным столом, типичным образцом канцелярской мебели пятидесятых годов прошлого века, к которому в виде буквы Т были приставлены еще три разномастных стола и, с улыбкой, смотрел на посетителя. Посетитель, невысокий, моложавого вида человек с непропорционально большой головой, на которой сквозь толстые линзы очков, светилась пара, широко разнесенных по лицу голубых глаз, был известным в республике журналистом Хароном Абдулаевым. И он же был редактором популярной, издававшейся, правда, от начала перестройки и до августа 2001 года, с перерывами, естественно, на время боевых действий в Грозном, газеты.
Харон Абдуллаев, кажется, совсем не разделял легкомысленного настроения хозяина кабинета. Недовольно качнув громадной головой, он, чуть спотыкаясь на согласных, произнес.
- Не вижу причин для веселья. Чему ты радуешься? Ты, что, не видишь, что вокруг происходит? Так ты мне поможешь с загранпаспортом, патриот недобитый? Ты ведь хорошо этого, деятеля из ОВИР, твоего тезку, знаешь! И он, тебе, я знаю, не откажет. Вот и все что от тебя требуется! А если ты не подключишься, этот хмырь из меня всю душу и все деньги вытянет, и волокитить будет мое дело с паспортом, как минимум, полгода. -
- А если не помогу, останешься дома? Газету, снова, запустишь. Вот в этом деле я буду тебе первый помощник, можешь даже замом своим меня оформить! Валлахи*, Харон, брошу я эту работу, собачью, и к тебе. Выслуга, для пенсии, у меня есть, больше полковника, хоть раком стану, мне уже не дадут. Так, что зам у тебя, считай, уже есть! Не дрейфь, парниша! Все наладится, все будет хорошо, а ты за границу настроился! Кто тебя там ждет, кому мы там нужны? Сам подумай. Тем более в нашем возрасте. -
- Ну, уж, насчет возраста - Харон улыбнулся, так как из всех друзей и знакомых Гудаева, мог улыбнуться только он, словно солнечный свет на мгновение озарил мрачноватый кабинет с окнами, целиком, кроме форточек, заложенными мешками с песком да голой электрической лампочкой непрерывно горящей под потолком от энергии тарахтящего во дворе райотдела движка.
- Не забывай, пень старый, что я на четыре года тебя моложе. С работы, говоришь, уйдешь? В это я поверю, когда тебя из этого кабинета вперед ногами вынесут. Тогда ты точно уйдешь, по-другому этого от тебя никто и никогда не дождется. Уйдет он, как же! Дождешься от тебя. - Харон засмеялся.
- Ментом ты родился, ментом и умрешь! А впрочем... - С лица Харона медленно, первыми потухли глаза, потом опустились уголки рта, сползла улыбка.
- Скоро, если все так и дальше пойдет, тебе действительно придется уходить с этой работы. Так что, са ваш*, пока еще не поздно, ищи себе, какое-нибудь, другое занятие. Если ты решил в республике остаться. Впрочем, и оставаться здесь, я бы тебе не советовал. Говорю тебе это вполне серьезно. -
Воздушная волна от мощного и недалеко прогремевшего взрыва заставила несколько раз схлопнуться натянутую на форточку пленку целлофана.
- Не дождутся! - Зло бросил Салман. Вскочив со своего кресла, он, сцепил за спиной руки и прошелся по кабинету.
- Не дождутся! Хрен им, а не...- Он широким шагом, от стены до стены, несколько раз пересек свой кабинет и, остановился перед Хароном, собираясь, что-то ему еще сказать, но тут дверь распахнулась и в проеме показалась статная фигура, Седы, секретарши Гудаева.
- Чего тебе надо? - Видимо в голосе начальника районного отделения милиции прозвучало резкости чуть больше, чем следовало ей быть при обращении к той, что открыла дверь в кабинет.
Секретарша, она же и делопроизводитель Кировского районного отделения милиции, гордо вздернула красивую чернобровую голову и, каким-то образом, умудряясь глядеть поверх своего начальника, хорошо поставленным голосом, произнесла.
- Мне, ничего не надо. А на проходной к вам просится женщина от Магомеда. - С этим она закрыла дверь, успев, с головы до ног, обдать, смирно сидящего за столом Харона, холодным, словно ледяной душ, взглядом. Харон поежился.
- Как рублем одарила. Я-то здесь причем. - Проворчал он, но благоразумно не стал далее развивать эту тему. О непростых взаимоотношениях своего друга и его делопроизводителя ему было известно уже давно и так же было известно крайне болезненное отношение Салмана к любому, даже самому нейтральному, обсуждению перипетий этой проблемы.
- Пусть заходит! - Крикнул Салман в закрытую дверь и, бросив в сторону Харона, быстрый взгляд отошел к дальнему от своего стола окну и с трудом открыл затянутую целлофаном форточку.
- Когда только по-людски заживем? Чтобы в окнах стекла были, а не эти, клеенки. Не мешки с песком, надоело уже! Как в бункере каком-то! Весь мир 2003 год скоро встречать будет, а мы все еще воюем, воюем... - Он замолчал, глядя, через форточку, в начинающее проясняться небо.
- Хорошо хоть дождь этот закончился. Со вчерашнего дня льет. Надоело уже. Все мне, Харон, надоело! Уехать бы отсюда куда-нибудь. Есть же в этом мире места, где можно просто, с удочкой, посидеть, а не с автоматом! -
Харон, улыбнулся, догадавшись, что своим спичем его друг пытается сгладить впечатление от своей невольной перепалки с секретаршей.
- Надо же! - Он звучно приложился ладонью к полированной поверхности стола.
- Я ему, ровно минуту назад, говорил, что надо отсюда ноги делать, а он меня отговаривал! Минуту, только минуту, назад! А теперь он сам к этому пришел! Быстро же у тебя все меняется! Есть такие места в этом мире, Султан, есть. И самое лучшее из них это Новая Зеландия! -
- Причем здесь, Новая Зеландия? Ты еще про Канары вспомни...Новая Зеландия. -
- Нет! - Харон решительно замотал головой.
- Нет! Канары не подойдут. Самое лучшее место для нас на этой земле это Новая Зеландия. Она дальше всех остальных от этой страны. Можешь по карте посмотреть. Дальше только Антарктида, но там, сам понимаешь, для нас не климат.
- Да, ладно. Я же не говорю, чтобы, как ты хочешь, уехать отсюда, насовсем! Просто, выехать, на время. Хотя бы на неделю. Знаешь, у меня здесь с Красноярска были русские. В прошлый заезд. Хорошие ребята. Они мне про свои озера и тайгу рассказывали, фотографии показывали, такие места красивые. Я даже не представлял, что у нас такая красота есть. Мне теперь все это каждую ночь снится... -
- А больше тебе совсем ничего не снится?- Харон засмеялся. Но, тут же поняв, что после сцены с секретаршей, его реплика и смех могут быть восприняты Салманом слишком фривольными, постарался перевести разговор в нейтральную плоскость.
- А кто этот Якуб, о котором она говорила, ваш сотрудник? -
- Да, нет. - Салман досадливо махнул рукой и прошел к своему месту.
- Родственник мой. Из серии, знаешь, когда в семнадцатом веке у твоего прадеда забор горел, мой прадед там спину грел. Если бы я начальником здесь не был, до конца жизни, не знал бы об этом родстве. Открыл здесь рядом кафешку и через день мне, чепалгаш* и хингалш*, поставляет. Знает, что люблю. Типа, я его заведение крышевать должен. И в первую войну так было и сейчас. Прохиндей, каких.... -
Он не договорил. В кабинет вошла закутанная в большой пуховой платок женщина с большим пакетом в руках, следом вошла и Седа. Женщина, простуженным голосом пожелав им доброго дня, вытащила из пакета разнос с горкой, еще продолжающих парить и щедро облитых маслом, хингалш. Осторожно поставив посуду на стол, она пожелала им приятного аппетита и по-утиному, переваливаясь с ноги на ногу, направилась к выходу.
- Подожди меня в приемной, я тебе сейчас разнос отдам! -
На слова Седы, женщина, чуть наклонила голову и вышла. Харону показалось, что он и глазом не успел моргнуть, как стол был сервирован. Перед ним, на разостланной белоснежной салфетке, лежала безупречной чистоты тарелка, такой же чистоты вилка и нож, были расположены в порядке диктуемым столовым этикетом. Она положила им на тарелки внушительные, на взгляд Харона, порции и взяла со стола разнос.
- А это я, ребятам, в дежурку отнесу. Вам чай или кофе? -
- Мне, чай. - Харон даже зажмурился от удовольствия, отправляя в рот первый ломтик. Салман недовольно покосился на свою тарелку и перевел взгляд на разнос в руках Седы.
- Не много ли этим бездельникам будет? - Но, по виду своей секретарши, поняв, что добавки ему не предвидится, буркнул, что он тоже, будет запивать всю эту роскошь крепким чаем.
Пользуясь тем, что всецело поглощенный едой Харон не отрывал глаз от своей тарелки Салман, поигрывая желваками, проводил взглядом Седу до самой двери кабинета. А она шла, словно, зная, что он смотрит ей вслед. Прямая спина, гордо откинутая голова, увенчанная тяжелой короной черных кос едва прикрытых подобранной в цвет кофты легкой косынкой и дразнящее покачивание полных бедер под длинной, до пят, джинсовой юбкой, застегнутой на талии широким красным ремнем с вычурной пряжкой.
Дойдя до двери, она переложила разнос на ладонь левой руки и другой потянулась, чтобы открыть дверь, как она стремительно распахнулась. Выбитый из рук разнос с грохотом полетел на пол. Седа, испуганно вскрикнув, отпрянула в сторону. Но, стремглав влетевший в кабинет, милиционер, даже не заметил ее.
- Гелани убили! -
- Что!? - Салман вскочил на ноги. - Что ты сказал!? -
- Ва, Дэла! - Седа, всхлипнув, закрыла лицо руками и вышла из кабинета. На побагровевшем лице начальника РОВД ритмично вспухали и опадали желваки. Он несколько раз повел головой из стороны в сторону, оттянул пальцами ворот одетой под китель тельняшки, словно он мешал ему дышать.
- Говорил я ему, говорил... - Он замолчал, так и не сказав, что он ему говорил. В кабинет тенью проскользнула закутанная в платки женщина и, что-то шепча, стала собирать с пола хингалш. Харон, в полной тишине, с трудом проглотил уже прожеванный, но некстати застрявший в горле кусок и потянулся за салфеткой.давшегося ему навстречуо. анный стол, словно пытаясь сообразитьлиционер
Вбежавший в кабинет милиционер, глубоко вздохнув, обвел взглядом кабинет. Какое-то время он озадаченно разглядывал сервированный стол, словно пытаясь вспомнить назначение и самого стола, и того, что на нем разложено.
- Нашего Гелани убили. - Добавил он, успокаиваясь. - Подорвали в машине. У себя во дворе. Минут десять назад. -
- Группу приготовить на выезд! - Салман, оторвав руки от стола, расправил плечи и выпрямился. Милиционер с готовностью поддался к нему.
- Русским надо сказать? - Он имел в виду временный отдел, состоящий из прикомандированных с различных областей России служащих МВД.
- Обязательно. - Салман подошел к Харону.
- Извини, как видишь... - Он протянул ему руку. - Давай, в следующий раз встретимся. Посидим, если удастся, поговорим. -
- Дала гечдойла цуна*. - Харон пожал протянутую руку. - Если я чем-нибудь могу вам помочь... -
Но Салман уже не слышал его. Повернувшись, к милиционеру, он скомандовал.
- Бегом, кого-нибудь, к русским! Пусть, в первую очередь, приготовят кинолога и машину с "Пеленой*". Я сам за ними заеду. А ты с группой выезжай на место. Там, рядом с домом Гелани, две высотки. Помнишь? Одного оставьте у дома, чтобы никто из жителей во дворе не крутился и к окнам не подходил, а остальные, пусть высотки проверят. Понял?! Чтобы во дворе никого из посторонних не было! И высотки, высотки в первую очередь! Давай! -
Харон, вслед за, с шумом, скатившегося по ступеням милиционера, начал осторожно спускаться вниз по темной лестнице, близоруко щурясь и нащупывая ногой, каждую следующую ступень как наверху опять громко зазвучал голос Салмана.
- Седа, Седа, черт возьми! Где ты там пропала? Срочно свяжись с министерством, слышишь... - Потом последовала пауза, после которой голос начальника райотдела зазвучал в непривычных, для его друга, мягких тонах.
- Ладно, успокойся. Успокойся, хватит. Свяжись.. ну, все, все. -
Когда сверху донеслась гулкая дробь, выбиваемая берцами, спускающегося во двор райотдела, Салмана, Харон, благоразумно, прижался к стене.
- Ты еще здесь? - Не останавливаясь, произнес Салман и, не дожидаясь ответа, выбежал во двор, откуда до Харона доносились и шум заведенных двигателей машин, и возбужденные крики людей. Харону показалось, что в голосе его друга прозвучало недовольство.
Вот идиот! - мысленно выругался в адрес своего друга, Харон. Наверное, подумал, что я специально на этой чертовой лестнице торможу, чтобы подслушать о чем они с Седой будут говорить! Идиот!
Когда он, наконец-то, спустился с третьего этажа и вышел из здания РОВД, небо совсем развиднелось и яркое солнце до краев наполнило лучистым светом двор райотдела, окруженный по периметру высокой кирпичной стеной, поверх которой была натянута спираль колючей проволоки. Одиноко прохаживающийся по двору постовой открыл железную калитку с маленьким смотровым окошком и долго смотрел ему вслед через одну из многочисленных бойниц, выбитых в стене.
--
* * *
Прежде чем выйти из дома она проверила гранату. Усики от кольца удерживающего чеку взрывателя должны были быть слегка разогнутыми. Разогнутыми, так, чтобы в случае необходимости, кольцо можно было выдернуть с минимальными усилиями. Вместе с тем усики должны были гарантировано удерживать кольцо от самовыпадения, когда она будет ходить по улице и рынку. Пояс она не любила. Во-первых, он был тяжел для ее субтильного сложения и, сползая с талии, до крови натирал верхнюю часть ее костлявых бедер. Ей пришлось подшить к нему плечевые лямки, но тогда страдали плечи. Во-вторых, она ему не доверяла. Там были какие-то проводки, батарейки и всегда надо было держать под рукой маленький черный цилиндр с кнопкой на торце. Сложность этой конструкции внушала ей опасение, что в нужный момент что-то из этой хитромудрости может не сработать и тогда...
О том, чтобы живой попасть в руки федералов или своих, чеченских милиционеров и речи не могло быть. Этого она, после двух недель проведенных в первую войну в фильтрапункте на Ханкале, боялась больше всего на свете. С гранатой было проще и надежней, только успеть выдернуть кольцо и все. И двадцать восемь лет неудавшейся жизни, без боли и страданий, завершатся яркой вспышкой.
Уложив в сумку гранату, кошелек и несколько пакетов для продуктов она сильно припадая на правую, перебитую в свое время осколком, ногу прошлась по комнатам, собирая разбросанные по разным углам вещи Асхаба. Выглянув в окно, она равнодушно, будто и не о себе, подумала, что она, скорей всего, промокнет под этим дождем, пока будет ждать маршрутку, и пока будет ходить по рынку. А потом ночью будет долго и надсадно кашлять, заставляя, Асхаба, недовольно ворчать и шумно ворочаться на своей кровати. Последствия от двух недель февраля проведенных в Ханкале на дне вкопанной в землю цистерны, в которой, когда-то хранилась нефть, продолжали подтачивать ее и без того слабые легкие. Впрочем, скоро все это закончится и она уйдет отсюда как ушли в свое время ненадолго задержавшиеся у них Румиса и Люба.
Их откуда-то привозил к ним Лечи. Они жили рядом с ней несколько дней потом одевали пояса и выходили за порог где их ждали в машине Асхаб и Лечи. Первой была Румиса. Молодая и очень красивая, словно с обложки модного журнала, кажется, ей и восемнадцати не было, она коротко всхлипнула, прощаясь с ней, потом улыбнулась сквозь слезы, поцеловала и ушла. Она взорвалась у ворот комендатуры, когда оттуда выезжали военные. Военные, в бронированной машине, остались целы и невредимы, погиб только солдат- срочник стоявший у шлагбаума, да две местные жительницы из толпы тех кто хотел получить какие-то справки из комендатуры.
Люба ушла, даже не посмотрев в ее сторону. После того как из Урус-Мартановской комендатуры ее родственниками были выкуплены, со следами жесточайших пыток, трупы ее мужа и свекра, она больше ни о чем кроме возмездия не думала. Зулихан, до сих пор помнила как мрачной радостью вспыхнули ее глаза когда Лечи, через два дня после ее приезда, появился на пороге и молча посмотрел на нее. В той самой комендатуре она и исполнила свою месть.
Вечером этого же дня к ним пришел Лечи и довольно потирая руки сказал, что Люба выбрала очень удачный момент и завалила кучу военных среди которых даже генерал оказался. При этом он несколько раз, внимательно, что для ее соплеменников отношениях с чужой женой было нехарактерным, посмотрел на нее. Асхаб этих его взглядов не заметил, но она, не поднимая опущенных долу глаз, прекрасно поняла, что, этими взглядами, Лечи, ей хотел сказать.
Дом на восточной окраине Грозного, в котором она теперь жила, принадлежал двоюродному брату Асхаба. Сами хозяева, с началом второй войны, ухитрились перебраться во Францию, хорошо там устроились и, судя по всему, о возвращении и не думали. Асхаб, привез ее сюда год назад. Привез сразу же после того как в лесу на окраине Сержень-Юрта амир отряда в котором она состояла и санитаркой и поварихой, подвел к ней рослого незнакомца в камуфляжной форме. Амир бегло прочитал что-то на арабском из маленькой записной книги, торопливо спросил у нее согласна ли она взять в мужья вот этого человека, только тут она и узнала, что ее жениха зовут Асхаб. Она кивнула и сказала, что согласна, хотя могла и не делать этого. Так как, задав ей вопрос амир, тут же, не дожидаясь ее ответа, повернулся к Асхабу и спросил о его согласии взять в жены Зулихан дочь Махарби. Потом он опять что-то прочитал, провел ладонями по густой, черной бороде пожелал им согласия и, кивнув двум свидетелям, молча стоявшим за его спиной с оружием наизготовку, скрылся в лесу.
Так за последние неполные пять лет она в четвертый раз вышла замуж. Три раза ее короткое замужество кончалось тем, что она становилась вдовой. Потом в джамаате ей подбирали нового мужа и она безропотно кивала головой когда спрашивали ее согласия на брак. Но теперь все складывалось так, что в скором времени ее новый муж может назвать себя вдовцом. Впрочем, все в руках Всевышнего и никому не дано знать, как все обернется.
Когда они остались одни Асхаб, некоторое время стоял, разглядывая носки своих военных ботинок, потом перевел взгляд на нее и, вздохнув, стал спускаться вниз к дороге, где стояла его машина. Она пошла за ним. У машины их встретил человек лет тридцати, тридцати пяти. Увидев их, он широко улыбнулся, обнажив удивительно ровный и белый ряд зубов, и распахнул перед ней дверцу машины.
- Садись, сестра! - Он взял из ее рук сумку, в которой помимо неизменной гранаты она носила сменное исподнее и минимум нехитрых женских причиндал. Предупредительно поддержал под локоть, пока она садилась в салон и, подавая ей сумку, в самых цветистых выражениях пожелал им долгих лет жизни в согласии друг с другом. Она внутренне усмехнулась, но, честно говоря, ей было приятно слышать эти пожелания. Новоиспеченный муж хмуро посмотрел на нее через зеркало заднего вида и поторопил своего товарища.
- Лечи, Лечи! Садись. В машине докончишь свои поздравления! Ехать надо. -
Когда они подъехали к первому, на их пути к Грозному, блок-посту федералов она напряглась и сунула руку в сумку, чтобы схватить гранату. Сидевший на переднем сиденье Лечи, с улыбкой, повернулся к ней.
- Сестра, не волнуйся! Все будет хорошо! Ты разве не знала, что твой муж в нашем, чеченском, ОМОНе служит? Так что все у нас будет хорошо, не волнуйся. - И мгновенно стерев с лица улыбку, он выразительно посмотрел на ее сумку.
- Вот этого пока не надо. Ты поняла меня? -
Узнать, что ее новый муж служит в ОМОНе, было для нее потрясением. Чеченцы, служащие в российской милиции считались в ее отряде, и вообще, всеми с кем она в последние годы встречалась, врагами, более худшими, чем русские военные и подлежали безусловному уничтожению, если попадались к ним в руки. На них не распространялись неписанные, законы минимальной доли, снисходительности и милосердия, которые в отношении русских солдат, особенно срочников, могли проявляться среди ее соратников и пониматься ими.
Зулихан, молча, склонила голову, соглашаясь и принимая его слова как непосредственное руководство к действию. Но, тем не менее, гранату в сумке из руки не выпустила и держала ее до тех пор, пока они не заехали во двор дома, из которого она сейчас, прихрамывая, выходила на улицу, чтобы поехать на рынок за продуктами.
Ей повезло. Когда она вышла на улицу противный, мелкий дождь уже сутки полоскавший городские руины закончился, и посветлевшее небо разводами безоблачных участков напомнило уцелевшим в двух войнах горожанам, что над серыми лохмотьями осенних туч еще светится бездонная синева и яркое солнце еще может согреть их и наполнить надеждой на лучшее.
Чудом дотянувший до нынешних времен "Раф" с наспех заделанными рваными пробоинами на бортах от осколков через минут десять немилосердной тряски по разбитым дорогам довез ее до рынка. Пожилой водитель, приняв оплату со своих пассажиров с несколько озадаченным выражением лица, словно удивляясь тому, что он, все-таки, добрался до рынка, посмотрел им вслед и развернулся.
Зулихан не сразу прошла на территорию рынка. Пропустив вперед приехавших с ней женщин, она некоторое время постояла на дороге. Делая вид, что копается в сумке, внимательно осмотрелась и только убедившись, что нигде не видно ни военных, ни их БТР-ов, зашла на рынок. В середину рынка заходить не стала. Хотя там выбор, конечно, был богаче, но в случае внезапного налета федералов с проверкой выйти оттуда было сложно.
Этот импровизированный прилавок, на котором были разложены аптечные товары, привлек ее внимание, когда она уже затарившись продуктами выходила с рынка. Зулихан остановилась. В последнее время она чувствовала себя неважно. Ее часто подташнивало, временами голова начинала кружиться так, что приходилось среди бела дня ложиться в кровать. Месячных у нее не было уже два месяца, но это ее не волновало. У нее и раньше были более длительные задержки. После того как ее вытащили из Ханкалы. врачи в Махачкале, сказали ей, что детей у нее никогда не будет. Прошедшие с тех пор годы подтвердили этот вердикт, и потому свое нынешнее недомогание она менее всего была склонна приписывать беременности, но, тем не менее, пробежав взглядом по прилавку, она отыскала на нем и купила две упаковки теста на беременность.
Домой она ехала на той же самой машине, на которой и приехала на рынок, но теперь рука ее в сумке крепко сжимала не гранату, а две тонкие упаковки теста на беременность. Едва она отошла от аптекарского прилавка, как из ее головы начисто вылетело и то, что она должна была осмотреться, прежде чем подойти к машине и то, что в ее сумке лежит граната со слегка разведенными усиками чеки.
Торопясь зайти в дом и от этого, прихрамывая сильнее обычного, она прошла, точнее, пробежала, отрезок пути от остановки до своей двери. Бросив сумку с продуктами на пол, в коридоре, она тут же закрыла за собой дверь, для надежности дважды провернув ключ в скважине замка, и огляделась в поисках подходящей, для того, что она собиралась сейчас сделать, посудины.
Ни в этот час, ни в этот день, ни в оставшийся на ее долю короткий отрезок жизни, она не могла себе объяснить, что толкнуло ее подойти к этому прилавку и купить эти две тонкие палочки в бумажной упаковке. Словно в гипнотическом состоянии она проделала все манипуляции указанные в инструкции и без сил опустилась на пол когда увидела две красные полоски.
Прижав к лицу руки, в которых она продолжала держать тонкий и гладкий пластмасс теста, Зулихан заплакала, потом еще раз взглянула на две полоски и засмеялась. Жизнь, с которой она уже свыклась и предопределенность конца которой приняла, безропотно и покорно, рушилась. Рушилась окончательно и без всякой надежды на то, что она может к ней возвратиться. За обломками старого вставало нечто новое, еще неизведанное, но сладко манящее и уже, властно и бесповоротно, захватывающее всю ее сущность. Она плакала и смеялась одновременно. Вновь и вновь, Зулихан смотрела на две красные полоски и, как святыню, прижимая тест к груди, смеясь, запрокидывала голову, чтобы через мгновение опустить к полу залитое слезами лицо.
Немного успокоившись, она еще раз провела всю процедуру и когда и на второй палочке, увидела все те же две красные полоски, почему-то она не сомневалась в том, что их увидит, прошла в комнату и медленно опустилась в кресло у окна. Посидев немного, осмысливая произшедшее, она опять встала и, прихватив с собой тестовые палочки и упаковки, в которых они были, вышла во двор. Палочки полетели в отверстие уличного туалета. Сверху она еще сбросила на них найденный во дворе кирпич, туда же полетели и клочки упаковки.
Никто не должен знать, что она беременна. Не должен этого знать и Асхаб, отец ее будущего ребенка. Теперь она, одна и только одна, была в ответе за то чудо, что свершилось в ней. Проговориться кому-либо о беременности означало, и в этом она была уверена, что для нее попытаются быстрее найти цель, к которой она должна будет подойти, обвязавшись поясом смерти. Слишком много было завязано вокруг ее, не высказанного словами, прямо об этом старались вообще не говорить, молчаливого согласия на этот шаг. И если часом ранее она готова была, в любой время, стать живой бомбой с совершенным равнодушием человека тяготившегося собственной ненужностью в этом мире и оправдывающего свое существование только местью, то теперь все переменилось. И переменилось окончательно.
О мести русским она уже не думала. Она ушла куда-то, растворившись в неизмеримо более важном и всеобъемлющем, о котором она уже не могла ни на секунду - ни забыть, ни не думать. План дальнейших ее действий появился так, словно бы он уже давно существовал в ее подсознании и требовался только толчок, чтобы он ярко предстал перед ней со всеми деталями и нюансами.
Прежде всего, она должна была достать деньги. С паспортом у нее все было в порядке. В период между первой и второй войнами она сумела выправить себе документы на чужое имя. Что касается денег она неоднократно слышала в разговорах Лечи и Асхаба о том, что в скором времени к ним должна быть переправлена большая сумма из собранных за границей денег. Она возьмет из них ровно столько сколько ей нужно будет доехать до Бреста и заплатить тамошним проводникам, чтобы ее переправили в Германию или Францию. Там она сумеет затеряться так, что никто и никогда ее не найдет.
Мать умерла, когда ей не было и трех лет. Отца она никогда не видела и не знала даже его имени. Мать родила ее вне брака и этим до конца своей жизни оттолкнула от себя всех родственников. Бездетная и одинокая, двоюродная сестра матери, взявшая ее воспитание на себя, погибла под бомбами в первый же день налета русской авиации на Грозный. Так что ей не надо будет скучать по кому-либо из родных и близких. Она забудет, что она чеченка, забудет о прошлой жизни и затеряется в том мире без следа и сожаления. Потому, что у нее будет ребенок и теперь она знает ради чего ей стоит жить.
Время, вот за что она теперь должна бороться. Бороться любыми способами. Время, которое ей потребуется для того, чтобы найти деньги и в этом промежутке она должна остаться живой. Время и деньги.
* * *
Поздно ночью, когда раздался стук в дверь, Асхаб, подхватил на руки лежащий рядом с ним на диване автомат и, встав так, чтобы держать дверной проем под прицелом щелкнул предохранителем и кивком показал Зулихан на дверь. Зулихан подошла к двери сбоку, стараясь не заслонить собой сектор обстрела.
- Кто там? -
- Я это. Я. - Узнав голос, Лечи, Зулихан вопросительно посмотрела на мужа. Асхаб кивнул. Ствол автомата в его руках продолжал смотреть на дверь. Перешагнув через порог Лечи криво ухмыльнулся и подмигнул Зулихан.
- Нашего омоновца так просто никто не возьмет. С таким мужем тебе и всей русской армии не надо бояться. -
- Что это с тобой? - Зулихан только теперь, когда он вышел на свет газовой лампы, разглядела на его правой щеке глубокую рваную царапину с коркой запекшейся крови.
- Тебя ранили? -
Лечи, опять ухмыльнулся, левой половинкой лица.
- Могли и ранить, и еще что-нибудь, похуже, сделать, если бы я там, разинув рот, торчал. Поцарапал об арматуру. Слишком быстро пришлось бежать. -
Пройдя под свет лампы, он снял с себя куртку и с озабоченным видом стал разглядывать наполовину разорванный правый рукав своего, испачканного в крови, пуховика.
- Царапина заживет. Как на собаке. - Хмуро добавил он, осторожно коснувшись пораненной щеки.
- А вот с курткой, Зулихан, можно что-то сделать? Выбрасывать жалко, привык я к ней и удобная очень. -
- С курткой потом посмотрим, что можно будет сделать. - Зулихан повернув его лицом к свету, внимательно осмотрела рану на щеке.
- А сейчас займемся твоей щекой. Загноиться может. -
- Делай свое дело, фрау доктор. -
Пока Зулихан возилась с Лечи, Асхаб, не выпуская из рук оружие тихо выскользнул за дверь. Присев на корточки за выступом стены он стал внимательно вслушиваться в ночную тишину городского предместья. Минут через пять, не услышав ничего подозрительного, он зашел в дом. На безмолвный вопрос в глазах Лечи он пожал плечами.
- Тихо, вроде. - Он поставил автомат на предохранитель и поставил его в изголовье дивана, где он обычно спал.
- Собаку, надо бы завести. Надежнее с собакой, да времени не хватает. -
Лечи, морщась под руками Зулихан, сквозь сжатые зубы, проговорил.
- Где ты сегодня здесь нормальную собаку найдешь, если их всех перестреляли. А те, что остались как только увидят человека при оружии, сразу в какую-нибудь дыру забиваются и даже дышать боятся не только тявкнуть. -
Обработав рану и стянув ее рваные края лентами пластыря, Зулихан критически оглядела дело своих рук.
- Больше тут ничего не сделать, но шрам останется. Я тебе сейчас, что-нибудь из его одежды подберу. Тебе надо переодеться, а твою, брюки и рубашку,надо постирать, в крови все. Да и куртку твою выбросить придется. После стирки она ни на что не годна будет. -
- Стой! Подожди! - Лечи, поспешно вскочил со стула, увидев, что она, свернув в комок его куртку, направляется к ведру, в котором обычно выносила мусор. Зулихан удивленно оглянулась.
- Дай ее! - Он выдернул из ее рук куртку.
- Принеси ножницы. - Заинтригованные Асхаб и Зулихан, молча, смотрели как он, торопливо взрезал спинку куртки и извлек оттуда три тонкие пачки стодолларовых купюр.
- Вот жук! - Асхаб присвистнул.
- Это вот где ты свой загашник держишь! Не зря тебя Немцем назвали! Всегда при себе и никто не догадается и не найдет! Молодец! - Он засмеялся.
- Сколько у тебя там? Три штуки, я думаю, или больше? -
- Три. Угадал. - Буркнул Лечи. Помявшись, он протянул одну купюру Зулихан.
- На. Разменяешь. На продукты тебе. Скоро у тебя этих бумажек много будет, а пока этим обойдись.-
- А мне! - Асхаб протянул руку. - Давай, давай! -
- А тебе зачем? - Лечи, спрятал деньги в карман. - Тебя и так, русские, кормят, поят и обувают. Обойдешься. -
Мне бы их, как раз, хватило, подумала Зулихан. Она отвела взгляд от кармана, в котором исчезли деньги, и принялась накрывать на стол. Лечи, морщась от боли, медленно пожевал несколько мелко нарезанных кусочков мяса и запив их большой кружкой шурпы, с сожалением, заключил.
- С такой щекой лучше уразу держать. Толком и не поешь. -
- Ну, если поел... - Асхаб отодвинул в сторону поднос с едой и приготовился слушать.
- Рассказывай, что там и как было. Как я понимаю, что вторая часть из того, что ты придумал, не получилась. Так это? -
- Так. - Лечи, осторожно провел кончиками пальцев по полоскам пластыря на щеке.
- Догадлив оказался, сволочь. - Лечи, кулаком несколько, раз ударил по столу.
- Обычно они приезжали и толпой, как бараны когда кровь увидят, вокруг трупа толпились. Тут и накрываешь их второй закладкой. Зер гут получалось. А эти сразу же начали окружать то здание где я был. Бежать пришлось, сам видишь, как бежал. -
Он показал на пораненную щеку.
- Хорошо еще в глаз эта арматура не попала. - Сочувственно заметил Асхаб.
- Да, чуть не влип, сегодня, твой друг. Но ничего, Асхаб, ничего. Не сегодня так завтра. Все равно я эту тварь Гудаева достану. Никуда не денется. -
- Что это ты за него так зацепился? Других тебе нет что ли? Вон сколько федералов по республике мотается! Да и другие есть начальники райотделов милиции в городе, если уж тебя на них потянуло. А ты только этого Гудаева и пасешь. Что он тебе сделал? Может что-то личное у тебя с ним? Скажи мне. -
Тонко зазвенело, недавно вставленное в оконный переплет, стекло, отражая два недалеких слитно прозвучавших взрыва. Оба прислушались, но никакого сопровождения взрывов в виде беспорядочной стрельбы не услышали.
- Значит не на блок-посту это взорвалось. А то стреляли бы до утра. - Заметил Асхаб. Лечи, кивнул, соглашаясь с его словами.
- Так ты спрашиваешь, что у меня есть личного против этого Гудаева и почему я за другими начальниками ментов, так как за этой собакой, не охочусь? Я тебе скажу, Асхаб. Все другие начальники как листва осенью с дерева слетевшая - ветер туда подул, они туда полетели - ветер сюда подул, они сюда полетели. Если бы сегодня в республике была наша власть, не сомневайся, они бы нашли способ среди нас оказаться. И работали бы так же, как они сегодня работают. Им все равно, какая власть, лишь бы свое место сохранить, потому что они только на этих местах могут свои бабки делать. И мы бы их взяли на работу. Как же, специалисты! Бумажку могут правильно написать, их этому в институтах учили. А я не могу. Но когда придет наша власть, Асхаб, а она придет, мы всех этих специалистов будем в шестерках своих держать. Власть у них будет только над своим карандашом и кусочком бумаги, на которой они будет писать только то, что я им скажу. Потому что они шестерки и есть, и ничто больше. -
Он криво усмехнулся левой половиной лица.
- А этот не такой. Этот враг. Самый настоящий и подлый враг. Этот с нами никогда не будет ни разговаривать, ни, тем более, сотрудничать. Таких надо уничтожать. Десять, сто русских трупов не стоят одного его трупа. Русские, рано или поздно, они уедут, вернутся к своим Машам и Катям, а этот останется. Этот никуда отсюда не уедет. И никогда не перестанет быть врагом для нас. Потому что он, как, помнишь, раньше говорили - идейный коммунист? Вот он и есть такой, идейный. С самого первого дня, как только Дудаев появился в республике, он стал нашим врагом и остается им по сегодняшний день. Самым опасным врагом. Если другие у федералов шестерят, как они потом у нас шестерить будут, этот нет! Этот и федералов может на место поставить. Это тоже у него есть. Что есть, то есть. Поэтому он еще более опасен. Ты сам подумай! Допустим, завтра или послезавтра, эти русские - мы же никогда не знаем, что у них в голове - вздумают провести здесь выборы. Свободные, как они любят говорить. Америка, мол, так хотела, Европа сказала и так далее...Вдруг они так сделают! -
Лечи, вскочив со стула, быстрым шагом прошелся по комнате словно сам, поразившись открывшейся перед ним перспективе.
- Вдруг они так сделают! И, как ты думаешь, Асхаб, кого эта баранта, наш народ, выберет себе в пастухи? Тебя, меня, Масхадова, Басаева, Удугова? Не-ет. -
Он близко, так, что Асхаб, вынужден был отклониться, помахал перед его лицом пальцем.
- Нет, Асхаб. Никогда эти бараны ни тебя, ни меня, ни других, наших, не выберут! Ни-ког-да! Они выберут Гудаева. И это так! И именно поэтому он должен быть уничтожен. Нам с тобой и тем, кто за нами, сегодня выгодно, не удивляйся тому, что я сейчас скажу, выгодно, чтобы эти федералы гуляли сегодня по республике, так, как они хотят! Как хотят так пусть и гуляют! Ради Бога! Чем больше они беспредельничают, тем больше наших сторонников. Чем больше тех, неважно - русские они или чеченцы - кто их на место ставит, тем меньше наших сторонников и тем больше наших врагов! Ты это понял, камрад? Понял, что я тебе говорю? -
- Понял. - Асхаб, усмехнулся. - Я так понял, что, судя по тому, что ты говоришь, получается - мы с тобой против народа, а этот, твой Гудаев, с народом. Может нам стоит прямо сказать, что народ быдло, отара, а мы с тобой его пастухи. Интересно, как бы они к этому отнеслись? Мы за народ, ради народа...-
Подняв ноги, они подождали, пока Зулихан пройдется веником под столом, за которым они сидели. Зулихан, не слушала, о чем они говорят. Все ее мысли были заняты пачкой долларов в кармане Лечи. Если бы эта пачка сейчас была в ее руках она, ни на минуту не раздумывая, попыталась бы выехать из республики. Она уже подсчитала, сколько ей надо будет потратить на билеты до Бреста, потом, сколько надо будет заплатить проводникам, переправляющим ее через границу. Или даже через две? География никогда не была ее коньком в школе. Сколько оставить у себя на непредвиденные обстоятельства и по всему выходило, что с натяжкой, с большой натяжкой, той пачки, что в кармане у Лечи и сотни, что он ей дал, ей должно было хватить.
- Дурак ты! - Лечи, покачал головой. - Народ... что такое народ? Да, народ это стадо, которое пастух ведет туда, где этому стаду будет лучше. А стадо упирается потому, что ему лень трогаться с места и потому, что в отличие от пастуха, у стада нет мозгов, ума нет, знать что есть места лучше того где они сейчас пасутся. Вот, что такое народ, камрад! Имам Шамиль как поступал? Он и казнил людей и награждал их. Красивое слово и кнут. Вот, что нужно нашему народу. Завтра они, все, когда начнут по шариату, без русских, жить, нам спасибо скажут. Поэтому когда мы говорим, что мы воюем и умираем за народ, мы правы! Правы на все сто! А Гудаев и такие как он, не дают нам этого сделать, значить это они против народа и наша задача их уничтожать! Уничтожать до седьмого колена, чтобы крохи их семени предательской на нашей земле не осталось! До седьмого колена! Ты хоть представляешь, кем бы мы с тобой были если бы не этот Гудаев и такие как он предатели из проклятой оппозиции*? Весь мир был бы у нас под ногами! Когда я был в охране Дудаева, а потом, когда мы после первой войны русских выгнали, в НСБ* перешел, ты помнишь, у меня все было. Все! Жизнь была зер гут! На цыпочках ко мне люди подходили! На цыпочках. Ничего, ничего... все еще вернется. -
Он шумно выдохнул и погрозил кому-то кулаком.
- Никакой жалости к ним не должно быть! Уничтожать вместе с их отродьем, невзирая на пол и возраст! Чтобы и духу их на нашей земле не осталось! Только так мы можем победить. Никакой жалости. -
- Истинный ариец! Беспощаден к врагам рейха! М-да... -Асхаб усмехнулся. - Когда-то, где-то я уже про все это читал. Только не помню уже, когда и в какой книге. Но, ты ловко все завернул. Очень ловко. Интересно было бы теперь этого Гудаева послушать. Чтобы он на это ответил? -
Но заметив, как побагровело лицо, своего товарища похлопал его по плечу и добавил.
- Да, ладно, ладно. Ты уже и шуток не понимаешь. Уберем мы этого Гудаева, уберем. Не переживай ты так, отправим его вслед за своим замом. - Он поднялся на ноги и широко зевнув, потянулся.
- Давай, диван разложим. Спать пора уже, камрад! - Передразнил он Лечи и взглянув на все еще сердитое лицо своего гостя громко засмеялся.
- Да, не переживай ты так! Мы за народ, а народ за нас, куда он от нас денется! А начальниками мы с тобой будем, обязательно будем. Я буду генералом, а ты моим адъютантом! -
Замочив испачканную кровью одежду Лечи в ванной Зулихан долго лежала в своей комнате глядя в темноту широко открытыми глазами. Деньги, а с ними и ее спасение, были так близко. Интересно, кто у нее будет, мальчик или девочка? Она улыбнулась в темноту и вытерла набежавшую в уголки глаз влагу. Девочка! У нее обязательно будет девочка. Надо немного потерпеть, подождать. Он же сказал, что в скором времени у нее будет много денег. А девочка у нее будет ласковая и красивая. Такая маленькая, крохотулька сладкая. Она, каждое утро, будет расчесывать ей волосы вдыхать их запах и слушать ее лепет. Впервые за последнее время она, незаметно для себя, легко и безмятежно, погрузилась в сон.
Долго не мог уснуть в эту ночь и Лечи. Слушая легкое похрапывание, лежавщего рядом, Асхаба, он с досадой вспоминал недавний разговор за столом. Лечи сознавал, что не смог найти для Асхаба, каких-то веских аргументов, чтобы подкрепить свою позицию безусловной правоты в отношение Гудаева. Таких аргументов, которые, раз и навсегда, могли бы подтвердить его правоту и, безусловно, оправдать то чем он занимался в последние годы. Слов было много, но таких, что могли бы, безусловно, разоружить оппонента он так и не нашел. Читать и, тем более, заставить себя анализировать прочитанное, он никогда не любил. Как и большинство, подобного рода людей, он всегда со скрытой завистью и подчеркнутым пренебрежением, относился к тем, кто легко приводил какие-то нездешние имена и фамилии и наизусть цитировал то, что они, говорят или говорили, про вековечную борьбу чеченского народа за свою свободу от русского ига. Почему-то когда он их слушал, у него не возникало никаких сомнений в их правоте, а, следовательно и в правоте того, чем он занимается. Если бы он сумел сегодня, вот так как они, поговорить с Асхабом сейчас бы спал сном праведника.
Он с раздражением толкнул Асхаба. Тот сонно причмокнул губами и повернулся на бок. Надоедливый храп прекратился. Где-то, ближе к центру города, прогремела короткая очередь из крупнокалиберного пулемета.
