[Регистрация]
[Обсуждения]
[Новинки]
[English]
[Помощь]
[Найти]
[Построения]
[Рекламодателю]
[Контакты]
На пятый день, после того как армия вошла в республику и началась непрерывная бомбардировка города, Сапият решила, что оставаться более в Грозном нельзя.
В первые дни, после того как правительственные войска пересекли границу республики, она, как и большинство других горожан, еще питала надежду на то, что армия, каким-то чудесным образом, решит свои проблемы с боевиками, не затрагивая мирных жителей. Но, с каждым взрывом, с каждым известием о новых жертвах среди таких же, как и она, понадеявшихся переждать день или два, ну, от силы, неделю военных действий у себя дома, в городе, надежда на чудо, на то, что без потерь удастся переждать это время, бесследно таяла, уступая место грозной реальности. Реальности, от которой следовало бежать и бежать как можно дальше и быстрее.
Сапият медленно прошлась по комнате, подойдя к серванту, бесцельно переставила с места на место несколько тарелок и хрустальных фужеров, провела рукой по краю стоящего в простенке между окнами трельяжу и огляделась. Конечно, все это - мебель, посуду, постельное белье и большую часть одежды придется оставить. И вряд ли она, когда-нибудь, увидит оставленные вещи в целостности и сохранности. Не будь рядом невестки, она бы и не подумала, уезжать из своего дома, бросая его на произвол судьбы. В шестьдесят пять лет такие решения даются с большим трудом. Но теперь с этим следовало смириться. Главное было не в доме. Не в этих четырех стенах и крыше, и не в вещах, которые она бережно собирала всю свою жизнь.
Главное было совсем в другом.
Естественно, что если бы в доме были мужчины, можно было бы найти грузовую машину, погрузить в нее мебель, посуду... Усилием воли, она заставила себя не думать об этом. Сапият несколько раз быстро сморгнула, прогоняя, подступившие к глазам слезы и сняла с вешалки пальто. Но вместо того, чтобы одеться и выйти на улицу медленно опустилась на диван и стала сосредоточенно выщипывать из разложенного на коленях пальто комочки свалявшейся шерсти. Набрав полную горсть катышков, она, словно бы очнувшись, подняла голову и огляделась.
- Милана! Милана! - Позвала она невестку. - Ты где? -
- Здесь я, мама, здесь! - Из спальни вышла молодая лет двадцати женщина. Просторный и теплый байковый халат, надетый поверх ситцевого платья, не мог скрыть сильно выдающийся живот, свидетельствующий о последних сроках беременности. Осторожно ступая по крашенному деревянному полу маленькими в белых шерстяных носках ступнями, она, низко опустив голову, приблизилась к свекрови.
- Опять?! - Сапият, снизу верх, заглянув ей в лицо, укоризненно покачала головой.
- Сколько раз тебе об этом говорить? Ну, что молчишь? Ничто в этом мире не происходит без Его соизволения, ничто. И все, что Он нам уготовил, мы должны принять с покорностью и безропотно, а ты... -
- Не могу я мама, не могу! Как увижу его рубашку, носки или папины... - Невестка зарыдала в голос.
- Остопирулла, остопирулла*! - Выложив катышки шерсти на стол, Сапият, обняла содрогающуюся в рыданиях невестку.
- Все, все, успокойся. Все, хватит. - Ласково поглаживая по спине, она подвела невестку к креслу.
- Садись. Садись и успокойся. Тебе сейчас только о нем надо думать. - Она положила ладонь на ее живот и явственно ощутила быстрые толчки из глубин ее чрева.
- Ну, вот и он разволновался, нельзя так. Нельзя. - Сапият, мягко улыбнулась, продолжая держать ладонь на животе невестки.
- Смотри, как разошелся, рассердился. Это он тебя ругает за то, что не даешь ему спокойно лежать. -
Милана ответно улыбнулась сквозь слезы.
- Весь день сегодня, с самого утра и сам покоя не знает и мне не дает. -
- А что ты хотела? Мальчик он и есть мальчик. В отца, значить пошел. Его отец, тоже, такой был, неугомонный. - Она заметила свою оплошность только когда увидела на глазах невестки новую волну влаги.
- Все, все. Перестань. - Теперь она говорила тоном резким и не терпящим возражения, зная, что только так можно заставить невестку отвлечься от тягостных воспоминаний.
- Я сейчас пойду к Асхабу. Завтра или послезавтра из Шатоя должен его племянник приехать на автобусе. Скажу, чтобы без нас не уезжали. Переждем, пока все это не закончится у моей тети. Дом у них большой, поместимся. А ты, пока я буду... - Договорить
она не успела. Страшный грохот низко пролетевшего самолета, потряс их маленький дом на южной окраине Грозного и следом за ним, слитно прогремело два мощных взрыва. Земля под ногами подпрыгнула и отозвалась крупной дрожью. Зазвенела в серванте посуда и звонко раскололся, опрокинувшийся фужер.
- Аллах! Аллах! - Громко прокричала Сапият и бросилась к невестке. Испуганными глазами, глядя в потолок, она громко повторяла эти слова, пока невестка не зашевелилась под ней, пытаясь разомкнуть ее руки.
- Мама, все уже. Они улетели. Дай мне встать, мама! Мама, ты сейчас нас раздавишь!-
Недоверчиво оглядев стены и потолок, Сапият выпрямилась, высвобождая кресло и невестку в нем. Потом, с некоторой опаской, подошла к окнам и выглянула на улицу.
- Слава Богу, стекла целые и на улице ничего, такого, не видно. Я уж думала ...- Она повернулась к невестке и встретилась, с совершенно неожиданным для нее в этой ситуации, веселым взглядом Миланы.
- Чего ты улыбаешься?! - Нервно, еще не отойдя от пережитого, Сапият напустилась на сноху.
- То она плачет, то улыбается! Что тут такого веселого, чтобы улыбаться! Я от страха чуть не умерла, а она, смотрите-ка на нее, улыбается! -
Милана звонко рассмеялась.
- Мам, а тебя на войну можно брать! Ты прямо как Александр Матросов! Только он на пулемет упал, а ты на меня! -
- Матросов, Матросов... Как ребенок - то плачет, то смеется. - Проворчала, сбавляя тон, Сапият.
- Тут каждый поневоле Матросовым станет, если они и дальше так своими бомбами швыряться будут. -
Она подняла с дивана пальто и шагнула к двери.
- Матросов... Пойду я. А ты, пока все тихо, посуду упакуй. Каждую тарелку газетой оберни и в коробку картонную. Я их тут, в прихожей, сложила. Аккуратно, не торопись, успеем. Не вздумай только поднимать или перетаскивать полные коробки! Слышишь? Я их потом сама в подвал снесу. Может, что и останется от нашего богатства. -
Она, громко вздохнув, проворчала что-то от двери, что Милана не расслышала и махнула рукой. Словно признавалась в том, что и сама мало верит в то, что и от посуды, и от всего, что ее окружает, и даже от самого ее дома, может, что-нибудь, остаться целым и вышла. Но не успела Милана подняться из кресла, как дверь опять отворилась и свекровь заглянула в комнату.
- Посуду оставь. Потом, если время будет, уберем ее. Сейчас лучше белье все собери. Одеяла, полотенца, наволочки и что там еще... Я еще к Вале зайду, если они решили остаться, попрошу, чтобы за домом присмотрели. Русские ведь они, а русские русских, наверное, не тронут. Хотя... - Стоя в дверном проеме она задумалась. Милана зябко поджала ноги.
- Мам, ты или зайди, или выйди. Холодно же. -
- Хотя. - Докончила свою мысль Сапият. - Когда они бомбы бросают, то не спрашивают кто там внизу, русские или чеченцы. Ладно, пойду я. -
Подождав, пока свекровь закроет за собой дверь Милана с трудом, опираясь на подлокотники, поднялась из глубокого кресла и подошла к окну.
Низко нависшее, серое зимнее небо, к тому же затянутое пологом густого черного дыма от горящих где-то скважин и пожаров в центре города, придавило своей набухшей, сырой и промозглой, тяжестью пустынную одноэтажную улицу, по которой, сгорбившись, словно преодолевая встречный ветер, удалялась темная фигура свекрови. Милана подождала, пока Сапият не свернет в проулок, где жила ее давняя подруга Валентина Кузьменко и только потом отошла от окна. Странная она какая-то в последнее время, подумала она о свекрови и неспешно, уточкой переваливаясь с ноги на ногу, стала ходить по комнатам и собирать белье.
Сейчас ей, больше всего, хотелось найти какой-нибудь уголок, где не слышно было бы этого непрерывного гула невидимых за облаками самолетов. Где, не надо было бы, вздрагивать от тяжелых взрывов и где она могла спокойно лечь и остаться наедине с тем, кто из самых ее глубин, так настойчиво и требовательно заявлял свои права на нее и на этот мир. И, которого, она уже любила самой безумной и светлой любовью, которая только может быть в этом мире.
* * *
С тех пор как началась эта война, Сапият, днем и ночью, стало преследовать тягостное ощущение неизбежности чего-то ужасного, что непременно должно было с ними случиться. На первых порах она пробовала не обращать на это внимания. Мол, какое еще может у нее, да и у других горожан ощущение, когда такое вокруг творится. Напоминала себе, что ведь не было у нее никаких предчувствий в тот июньский день прошедшего лета, когда незнакомые люди занесли во двор окровавленное тело их единственного сына.
Две банды из тех, что развелись в последние годы в республике, сцепились, выясняя свои отношения, в то время как их сын, подрабатывающий на своих "Жигулях" извозом, проезжал с пассажирами по соседней улице. Пуля, выпущенная из автомата, беспрепятственно пересекла весь квартал, пронзила развешенное для просушки белье, оставила круглую дырочку в широком и влажном листе платана и впилась в его висок.
И час спустя ее муж, начавший, как и полагается мужчине из чеченского племени, с каменно спокойным лицом, принимать соболезнования от сбежавшихся соседей вдруг начал заваливаться назад и набок. Его подхватили на руки стоявшие рядом с ним люди, не дав упасть на землю, но было уже поздно. Так в один день из ее дома вынесли на погребальных носилках два трупа и осталась она одна вместе с находящейся на третьем месяце беременности невесткой. И никакого дурного предчувствия в этот день у нее не было. Никакого.
Поэтому, пыталась успокоить себя Сапият, надо исходить от обратного. И ждать следует, от нынешних, мрачных предчувствий, прямо противоположное тому, что они вещают. Она истово пыталась убедить себя в этом. Иногда ей это удавалось. Но, только иногда и на очень короткое время.
После тех похорон, все хорошее, что еще могло у нее быть и ради которого стоило жить, она видела только в маленьком комочке жизни, бьющемся в лоне невестки. Это была последняя надежда на то, что жизни, и мужа и сына, и ее собственная, не промелькнут, бесследно и безвестно, как камни, брошенные в глубокие и темные воды. Что останется на земле след. Что через много лет будет кто-то говорить своим детям, что у него был отец, которого он не увидел и назовет его имя. И были еще - дедушка, которого он, тоже, не видел и бабушка, которая рассказывала ему про них и назовет имена. И только тогда успокоятся их души и легко растворятся в бесконечности безвременья до самого Судного Дня.
В том, что невестка вынашивает мальчика, у нее не было сомнений. После того как старуха соседка, дожившая до отправки в школу целой оравы, правнуков и правнучек, сказала ей, что, по всем приметам, она должна в скором времени ожидать внука Сапият повезла Милану в Нальчик. В Грозном к тому времени квалифицированных врачей, за исключением хирургов из числа местных, не успевающих резать и зашивать огнестрельные ранения, уже и не осталось. В Нальчике, врач на УЗИ, полная, приветливая кабардинка, подтвердила вывод соседки и, мило покраснев, спрятала в стол коробку дорогих шоколадных конфет.
Теперь оставалось только ждать и молить Бога, чтобы все прошло благополучно. Она отдавала себе отчет в том, что Милана не останется с ней, что ей надо будет устраивать свою судьбу. Молодая и красивая, она еще выйдет замуж, родит, создаст семью и это будет правильно и справедливо. Не вековать же ей свой век со старухой. Но внука она ей в новое замужество не отдаст. Ни за что не отдаст. Внук будет с ней и только с ней. Если мать соскучится по нему пусть приходит, проведает. Нет, не отдаст.
Занятая своими мыслями она свернула со своей улицы в переулок, где жила Валя, прошла метров десять и в самый последний момент перед столкновением со стоящей на ее пути женщиной, успела остановиться.
- Валя! - Удивленно и обрадовано воскликнула она.
- А я как раз к тебе шла! Ты что здесь на улице стоишь, что-нибудь случилось? -
- Слава Богу, не случилось. - Ворчливо отозвалась Валентина и улыбнулась всем своим маленьким морщинистым лицом.
- А чуть было не случилось! Я тебя, еще, как только ты на нашу улицу свернула, заметила. Стою, думаю, увидит меня или нет. А ты, ни в какую, как трактор, идешь и идешь себе. Я уж испугалась, думаю, свалит меня сейчас, стопчет и дальше пойдет, ничего не заметит. Ты чего это, такая? С Миланой что-нибудь? -
- Тьфу, тьфу, тьфу! - Сапият суеверно трижды сплюнула через левое плечо.
- Все хорошо Валя, все хорошо. Только вот в последнее время как ребенок стала себя вести - то плачет, то, и минуты не пройдет - смеется, улыбается. Не пойму я ... -
- Да, что тут понимать? - Прервала ее Валентина.
- Она же и есть ребенок. И такое перенести, сама подумай! И в таком состоянии. Ей хотя бы двадцать исполнилось? -
Сапият задумавшись, с некоторым удивлением в голосе, ответила.
- Знаешь, Валя, нет. Только в марте следующего года двадцать ей будет. Надо же, если бы ты сейчас про возраст ее не спросила я бы и не подумала об этом. Как будто она всю мою жизнь со мной рядом была. -
- Эх, Соня, Соня. - Валентина ласково провела рукой по плечу Сапият.
- Крепись, девонька, крепись. Мы, бабы, из железа сделанные, Соня, мы всё должны выдержать. Всё. Доля наша такая Богом отмеренная. - С пугающим свистом что-то пролетело за пологом низко нависших туч в сторону гор. Сапият невольно пригнула голову.
- Это "катюши". - Валентина махнула рукой.
- Когда свист слышишь, то бояться не надо. Они уже пролетели. -
Сапият с уважением посмотрела на свою подругу. Общаясь с ней, она иногда забывала, что эта маленькая женщина с острыми черными бусинками глаз старше ее на пять лет и успела захватить год войны. В память о ней, Валентина Сергеевна Кузьменко, каждый год, девятого мая, надевала солдатскую гимнастерку с медалями, пилотку и шла с цветами в руках в колонне ветеранов по площади Ленина мимо трибуны где, приветственно махая руками, стояло руководство республики. Сапият однажды спросила ее как она при таком маленьком росточке, умудрялась вытаскивать с передовой раненных солдат. Валя тогда засмеялась и сказала, что от страха у нее всегда прибавлялись силы.
- Кто бы мог подумать... - Валентина на короткий миг словно постарела еще лет на десять, но тут же бодро вскинула голову.
- А, что это мы с тобой на улице стоим? Пойдем ко мне я как раз курицу соседскую прихватизировала, суп получился просто замечательный. Мне моя соседка перед отъездом всех своих курей наказала съесть, чтобы никому другому не достались. Пойдем. -
- Нет, Валя, не хочу. - Оглядевшись по сторонам, Сапият потянула ее к маленькой скамейке у калитки одного из домов глядевшего на улицу выбитыми стеклами окон.
- Давай, здесь посидим, поговорим. -
- Давай. Давно же мы с тобой вот не сидели, подруженька. Рассказывай теперь, что думаешь, как дальше собираешься жить? -
Они сидели на скамейке, тесно прижавшись, друг к другу, как в те добрые старые времена, когда не свистели над головой снаряды, не сотрясали землю глухие удары бомб и синеву неба, не застилала черная пелена дыма от горящих в центре города домов и нефти на окраинах.
Не успели они поделиться своими новостями, как с улицы в переулок свернули трое. Высокий, заросший недельной щетиной мужчина, в крытом полушубке и меховой шапке с мокрым от пота лицом тащил в руках две большие, сумки, а третья была привязана веревками к спине. Следом, катя перед собой коляску, с горкой набитую вещами шла женщина, рядом с ней, держась одной рукой за борт коляски, семенила девочка лет пяти. Мужчина прошел мимо, молча, даже не повернув в их сторону головы, кажется, он их и не заметил. Женщина, шевельнула губами на, землистого цвета лице, изображая виноватую за бестактность мужа улыбку и чуть заметно кивнула. Судя по ее виду, это было единственное, на что у нее еще оставались силы.
- Откуда вы идете? - Не удержалась, чтобы не спросить ее Сапият, с жалостью глядя на замурзанное личико девочки, с которого на нее взглянули наполненные равнодушием и взрослой усталостью недетские глаза.
- Может вы, кушать хотите? Я вам сейчас.... - Подхватилась Валентина, но женщина отрицательно поведя головой, остановилась. Девочка сразу же опустилась на дутую шину колеса.
- Спасибо. Кушать у нас есть. - Поняв, что перед ней русская она стала говорить на русском.
- С "Березки*" мы. Сперва хотели на Старые Промысла* уйти. Там для беженцев коридор обещали открыть. А там ад... на дороге машины сгоревшие с людьми ... Теперь решили на Аргун выйти. Может машина попадется. Четвертый день вот так. - Она посмотрела в сторону удаляющегося мужчины и толкнула коляску. Девочка нехотя встала на ноги и, привычно положив ручонку на борт коляски, пошла рядом с матерью.
- Бедные люди, бедные люди! - Валентина вытерла набежавшую слезу.
- Что же они с нами, сволочи, хотят сделать, Соня? Что? - Сапият вздохнула.
- Я тоже решила уехать, Валя. Страшно мне тут. Думала, что обойдется, а тут, видишь, как все оборачивается. -
Смотревшая вслед женщине с ребенком Валентина живо повернулась к ней.
- Вот и хорошо, вот и замечательно! Что бы ты тут делала с Миланой? Давно надо было выезжать, но и сейчас, еще не поздно. А ведь как раз к тебе шла, посоветоваться. Уговорила я своего инвалида. Долго упирался. Свои, мол, идут. Ничего не будет, не фашисты чай. - Передразнила Валентина скрипучий голос мужа.
- Я и так, и этак. На той войне тебе одну ногу оттяпали, да живой остался. Так там хоть понятно было, за что да как. А теперь, что? Не дразни судьбу Миша, второй раз может и не повезти, что я тогда буду делать? Ни в какую! А вчера, к вечеру уже, люди вышли из Бароновки,* соседи оказались его друга, тридцать лет в одном цеху отработали. Рассказали они нам, как в одночасье всю его семью одной бомбой накрыло. Да так, накрыло, что и хоронить нечего было. Собрали куски разные, что по деревьям да кустам разбросаны, были, да в одну яму и прикопали. Вот и дождался, своих. Мой Миша всю ночь по дому костылем стучал, а утром говорит, чтобы собиралась. А я пока кушать приготовила, пока документы все собрала, вещи с собой брать мы не осилим, конечно, вот и припозднилась, хорошо, что ты как раз к нам шла. -
- Правильно решили! - С воодушевлением поддержала подругу Сапият. Искренне обрадовавшись тому, что ей не придется переживать, из безопасного, как ей казалось, Шатоя за ее судьбу, она напрочь забыла, что шла к ней, чтобы попрощаться и попросить присмотреть за домом.
- А куда ехать решили? -
Валентина пожала плечами.
- Вот тут-то и вся закавыка кроется. Ехать то нам и не к кому, и, получается, что и некуда. Поехали бы до дочери так она с зятем второй год уже в Алжире, строят там что-то. А зять наш, аж с самой Камчатки, родня его вся там. Думаем до Ингушетии пробраться, а там видно будет. Должны же они нам чем-то помочь коль бомбы на наши головы не жалеют и житья здесь не дают! - Со злостью в голосе докончила она.
- И у нас такая же история. Муж, ты знаешь, детдомовский у меня был. Все его родные в Казахстане, в ссылке, от голода погибли. Милану тетка воспитывала, а она в Калмыкии живет. Только моя тетя в Шатое вот и вся наша родня. Не как у людей.-
Она вздохнула.
- У людей куча родни, выбирают, куда им ехать, где лучше будет. Может и у меня так было бы, если бы... Нормальные бабы в сорок лет уже внуков нянчат, а я в сорок только родить умудрилась. Да и то, одного... А, знаешь, что!? - Сапият повернулась к ней с просветленным лицом.
- Поехали с нами! Двор у тетки большой, постройки всякие, а живет одна с сыном да снохой. Места много, разместимся. Сама подумай, куда ты со своим, одноногим? Кто тебе там поможет, кому вы нужны? А в Шатое переждем, не вечно же они тут воевать будут и вернемся. Останутся наши дома целыми - хорошо, не останутся - что же делать. Значить так суждено было. Зато живыми будем. А? Как думаешь, подруга? - Валентина, опустив голову, некоторое время молча разглаживала на коленях маленький носовой платок, потом, отвернувшись в сторону, поднесла его к лицу. Плечи ее вздрогнули и мелко затряслись. Сапият обняла щуплую подругу и притянула к себе.
- Чего ты Валя? Все будет хорошо, не расстраивайся и меня не расстраивай, слышишь? Перестань, Валя, смотри, люди к нам идут. -
С той стороны переулка, куда только что прошли мужчина с баулами и женщина с ребенком, показалась группа людей. Когда они подошли поближе Сапият увидела, что это идут подростки, старшему из которых, было, от силы лет семнадцать. Двое несли за плечами охотничьи ружья, у одного на шее висел автомат, еще двое держали в руках суковатые палки. Ее поразила некая восторженная и отчаянная решимость, читавшаяся на юных, еще не познавших лезвия бритв, лицах. Один из них подошел к ним и, стеснительно пожелав доброго дня, спросил, как кратчайшим путем пройти к центру города.
Они долго смотрели вслед, смеясь и перешучиваясь, уходившим в сторону, откуда доносился гул разрывов и поднимались столбы дыма от сплошных пожаров, мальчишкам.
- Эти, вряд ли, вернутся. - Валентина еще раз промокнула глаза и повернулась к Сапият.
- Почему ты так думаешь? -
- Ты лица их заметила? Какие они были.... Я, таких, на фронте повидала. Такие назад не возвращаются. - Она некоторое время молча разглаживала на коленях, теперь уже насквозь мокрый платок, потом глухо произнесла.
- Спасибо тебе Соня. -
- За что Валя мне спасибо? -
- За все, Соня. За все. Я же когда к тебе шла, знала, что ты так скажешь. За этим и шла. Куда я, действительно, пойду с моим... кому я там нужна? Засунут в какой-нибудь барак и то, если доберусь. Спасибо. - Она подняла к ней лицо и улыбнулась. Сапият засмеялась.
- Валя, когда придешь домой, собирай все, что сами унести сможете. Все остальное... Остальное, что у нас есть, мы с Миланой решили в подвале спрятать. Может и вы так же - в подвал или в огороде прикопать. Только, чтобы никто не видел, хорошо? Мародеров сейчас этих развелось. А теперь пойдем с тобой к Асхабу. У него, не сегодня-завтра, племянник должен из Шатоя на автобусе приехать. Скажем ему, что и мы решили с ними уехать. Пусть нам места оставит. Пошли. -
* * *
Первое, что они увидели во дворе Асхаба, была солидная куча ковров, паласов, посуды в ящиках и прочего скарба аккуратно сложенного под навесом. Рядом лежали мешки с мукой и несколько сеток с луком и картошкой. Они переглянулись. По всей видимости, Асхаб, пользуясь тем, что за ним едет его племянник, эвакуироваться решил основательно.
- Может, уйдем? - Нерешительно спросила Валентина. - Глянь сколько здесь всего, да и сами сядут. Вряд ли нам место останется. -
- Да чего уж теперь. Раз пришли, то пришли. Спросим и узнаем. - Сапият, при виде всей этой кучи вещей и продуктов, и сама не очень была уверена в том, что им хватит места. Хозяина и двоих его детей они нашли в подвале. Невысокий, но очень основательно сбитый, в неизменной меховой безрукавке, которую он носил и зимой и летом Асхаб, встретил неожиданных гостей широкой улыбкой.
- Смотрите, к нам гости пришли! А я думал, что вы уже давно уехали! - Последнее больше было обращено к Сапият.
- А ну, быстро - Он обернулся к дочери. - Приготовь нам, что-нибудь, а ты -
Это уже адресовалось сыну.
- Иди огонь разведи и чайник поставь. Будем, как казахи, горячую воду пить! - Он опять широко улыбнулся. Черная, с серебряными нитями проседи, борода, волной колыхнулась по груди, когда он кивком указал им на деревянный топчан у стены.
- Садитесь, чего стоите? - Улыбка покинула его лицо только когда, совсем рядом, прозвучало несколько взрывов. Обе гостьи Асхаба с тревогой прислушивались к наступившей за разрывами тишине, гадая, в какой стороне, был обстрел и не рядом ли с их домами, упали эти снаряды. Помрачневший, на короткое время, Асхаб, что-то сердито выговорил в свою бороду и поднял руку к потолку подвала.
- Вчера, хорошо, что я всех в подвале держу, заднюю стену дома снаряд пробил. Да и не снаряд, какой там, снаряд! Снаряды такими не бывают, ракета целая! Если бы она взорвалась сегодня вы и места бы не нашли где этот дом стоял! О нас и говорить не стоит, одна пыль осталась бы. -
- Как, не взорвалась? - Вскинулась Валентина. - То есть, что это я, хорошо, что не взорвалась! И что вы с ней сделали? -
- А что мы с ней сделаем? - Асхаб беспечно махнул рукой. - Лежит себе там, на полу и пусть лежит. Мало ли, тронешь ее... -
- И ты так спокойно говоришь! - Занервничала Валентина. - А вдруг она взорвется? А мы тут сидим и дети еще здесь. -
- Э-э, Валя, не беспокойся, не надо. - Асхаб засмеялся. - Если бы ей суждено было взорваться, а нам суждено было умереть, она бы еще вчера взорвалась! А раз не взорвалась пусть себе лежит. Когда вернемся, что-нибудь придумаем. А пока она будет мой дом охранять, буду выезжать, на стене напишу - осторожно, в доме злая бомба! - Сапият улыбнулась, Валентина только руками развела.
- А где все? - Спросила Сапият, имея в виду остальную часть его многочисленного семейства.
- Отправил я их в Шатой, там у нас дом стоит, недостроенный правда, но крыша есть. Пусть порядок наведут, что надо подправят. Три дня назад отправил, а сами завтра выедем. Все уже готово. -
- Асхаб, - Осторожно начала Сапият. - Мы как раз по этому и пришли к тебе. Узнали, что к тебе машина должна придти, вот и решили ... -
- Уехать решили? - Перебил ее Асхаб. - И вы тоже, Валя, уезжаете? Правильно решили. Нечего нам тут делать! Завтра с утра будьте готовы. Я точно не знаю, когда племянник подъедет, может и не сможет завтра, сами видите, что творится, но вы будьте готовы. Когда бы он ни приехал, я заеду за вами. - Переглянувшись, женщины с благодарностью посмотрели на Асхаба. Сапият уже хотела встать, чтобы выйти на улицу, но Валентина удержала ее.
- Асхаб, только по правде, мы не очень тебя обременяем? У тебя, вон, сколько вещей под навесом лежит, а если мы пристроимся, ты же их не погрузишь на машину. Я поэтому спрашиваю. -
- Э-э, что ты, Валя, - В голосе Асхаба явственно прозвучала обида.
- О чем ты говоришь! Вещи - мещи! Главное живым остаться, здоровым, а это, барахло, всегда можно нажить. Нашла о чем беспокоиться. Только и вы с собой берите самое, что надо будет. Документы, одежду и продукты. Нас там столовая ждать не будет. Сами видите. Все остальное прячьте. -
Отпустил их, Асхаб, только после того как они выпили с ним по кружке чая из дочерна закопченного чайника. Газа в поселке не было уже вторую неделю и готовить оставшимся жителям приходилось, только на разожженных в укромных уголках дворов, маленьких кострах. Почему-то все боялись, что, если костер заметят с воздуха, по нему обязательно начнут стрелять.
Весь оставшийся кусочек пасмурного декабрьского дня и почти всю ночь Сапият с Миланой и Валентина с мужем, каждые у себя дома, занимались тем, что прятали вещи в подвалах, где раньше хранились только банки с соленьями да картошка. Потом крышку подвала забивали и сверху набрасывали разный мусор. Что не помещалось в подвалах, тщательно заворачивали в клеенки, в целлофан и закапывали в ямах наспех вырытых прямо под, неизменным в каждом дворе, навесом из виноградных лоз.
В эту ночь и Асхаб занимался тем, что рассовывал и прятал по укромным уголкам большую часть собранного им для перевозки, имущества. В неблизкой дороге до Шатоя к ним могли попроситься люди, вынужденные пешком выходить из города и было бы несправедливо, лишать их возможности ехать на машине из-за того, что она битком набита всякими, как он сердито объяснил попробовавшей оспорить его решение дочери, тряпками и кастрюлями. Закончив с этим делом, он взял банку с остатками синей маслянистой краски, кисть и вышел к воротам. Оглядевшись по сторонам и никого, не увидев, он, при колеблющемся, от зарева пожарищ и горящих нефтяных скважин, свете, крупными буквами написал на воротах "Осторожно мин". На последнюю букву краски не хватило. И так поймут, решил он, отбрасывая, пустую банку. Потом еще раз огляделся, зло выругался, плюнул под ноги и зашел во двор. Надо было хоть немного поспать перед завтрашним днем.
* * *
Вопреки опасениям, высказанным Асхабом в разговоре с Валентиной и Сапият, его племянник утром беспрепятственно приехал в Грозный, не встретив по дороге никаких препятствий. Да и день сегодня выдался, каким-то, особенным - уже шел десятый час, а спрятавшиеся в подвалах горожане не слышали ни взрывов, ни выстрелов и в прояснившемся местами, до ослепительной голубизны, небе не появлялось ни одного самолета.
Сапият с самого утра была как на иголках. Она заранее подтащила к калитке, волоча по земле на куске старой клеенки, мешок с мукой, сетку с луком и пятилитровую канистру с подсолнечным маслом. Вынесла из дома, туда же, две сумки с одеждой и постельным бельем. Все это делалось для того, чтобы хоть как-то убить изматывающее душу время и не задерживать машину, если, конечно, она сегодня приедет.
Теперь, когда с отъездом было все решено, ей остро захотелось, чтобы племянник Асхаба не приехал и тогда они, поневоле, останутся дома. Сейчас ее стала страшить перспектива выйти из-под крыши своего дома, сесть в автобус, и несколько часов ехать по совершенно открытой дороге, на которой уже не будет подвала, в котором можно спрятаться, если начнется бомбежка или обстрел. Сегодня среди родных стен, с самого утра, не слыша разрывов бомб и снарядов, она стала чувствовать себя в безопасности, а там, в дороге....
В который уже раз она открывала сумку, где лежали деньги, паспорта, школьные аттестаты сына и невестки, документы на дом и участок, кипа различных квитанций, справок. Просматривала их, опять закрывала сумку, чтобы, через несколько минут, вновь ее открыть, гадая, не забыла ли она какую-нибудь бумагу.
- Мама, - Позвала ее Милана, некоторое время молча наблюдавшая из кресла за ее метаниями по дому и двору.
- Может быть, мы останемся, не поедем? Страшно мне, почему-то. Наверное, больше уже не будут стрелять, тихо как, слышишь? А мы уезжаем... -
- О чем ты говоришь, девочка? - Сапият поправила на ее голове теплый пуховый платок.
- Как же мы можем остаться? Война ведь, сейчас тихо, а потом, кто знает, что у них в голове. Надо ехать, надо. - Увещевая невестку, она сама успокоилась и теперь могла спокойно думать о предстоящей дороге на Шатой и о том, что, хочется им того или нет, но дом придется оставить. Уж слишком ненадежным, если здраво подумать, был его уют и эфемерной была защита родных стен, от свирепо сотрясающих землю бомбовых ударов.
- Надо ехать. - Твердо заключила она, обращаясь более к себе, чем к невестке.
- А как он сегодня? Не буянит? -
Милана улыбнулась.
- Как мышь прижух, только иногда шевельнется и опять затихнет, как будто знает, что мы из дома уходим и тоже, не хочет этого. - Милана отвела в сторону повлажневшие глаза.
- Все, все хватит. - Сапият прошлась по комнате и остановилась перед комодом.
- Ты, папины ножи положила в сумку? - Вдруг вспомнила она.
Покойный муж на досуге занимался резьбой по дереву, к которой пристрастился еще, будучи в детдоме. Несколько лет назад его друзья помогли ему организовать республиканскую выставку, на которой его поделки получили очень высокую оценку. Репортаж с выставки показывали даже по республиканскому телевидению. В 89 году он специально поехал куда-то в Подмосковье, чтобы привезти оттуда эти инструменты, которые она просто называла ножами.
Увидев среди привезенных им инструментов нож со скошенной фаской, точно такой, какой она часто видела в руках сапожника, Сапият тогда засмеялась и сказала, что теперь, когда соседи будут спрашивать, чем занимается ее муж, она будет им говорить, что он сапожничает. Муж сам скроил и сшил для своих инструментов кожаный фартук с множеством отделений и никому не давал к ним даже дотрагиваться. После его кончины, к ней приходили люди и просили продать эти инструменты. Говорили, что тот мастер из Подмосковья, у которого их заказывал ее муж, умер и теперь никто таких качественных изделий для резьбы по дереву не делает. Предлагали за них хорошие деньги, но она всем отказывала.
- Нет. Ты же мне не говорила. - Милана виновато посмотрела на свекровь.
- Не говорила, не говорила - Проворчала Сапият, доставая из дальнего угла комода кожаный сверток.
- Все вам надо... - Неожиданно прозвучавший сигнал клаксона на улице заставил ее вздрогнуть.
- Приехали! - Она метнулась к окну. - Приехали. Это они. Давай, Милана, вставай. -
Она помогла ей подняться с кресла и обе, словно сговорившись, одновременно и глубоко, вздохнув, направились к выходу. В автобусе Милана подсела к дочери Асхаба и они, соприкасаясь головами, сразу же начали о чем-то шептаться. Сапият, поднялась в салон, прижимая к груди кожаный сверток, который она не успела положить в сумку. Обмениваясь с Асхабом дежурными фразами, по поводу здоровья и погоды, она старалась не смотреть в сторону брошенного ими дома. Боялась, что не удержит, при посторонних, подступившие к самым краешкам глаз, слезы. Успокоилась она только, когда автобус подъехал к дому Валентины.
Асхаб с сыном погрузили их вещи и помогли подняться в салон мужу Валентины. Михаила Ивановича Асхаб усадил на первое от двери сиденье, но тот запротестовал.
- Если, что случится, Асхаб, и надо будет всем выходить, будете ждать, что ли, пока я тут ковыряться буду? Я лучше сзади сяду, никому не буду мешать. - Он попробовал приподняться, но Асхаб мягко нажал на его плечи.
- Я тебя Михаил потому и посадил сюда, чтобы ты первый вышел, если надо. А, что ты думал мы все, быстро из автобуса убежим и оставим тебя здесь? Так не делается. -
Очередную попытку Михаила Ивановича подняться с места нервно пресекла Валентина.
- Миша, делай, что тебе говорят, не спорь, пожалуйста! Ты же, как упрешься в свое, больше никого и ничего не слышишь! - Сердито посмотрев на жену, Михаил Иванович пальцем указал на Милану.
- Тогда и она пусть рядом со мной садится. Это она должна первой отсюда выходить, а не я, грамотеи! -
- Это ты правильно сказал, Михаил. - Согласился Асхаб. Пока они пересаживались с места на место, автобус осторожно объезжая воронки от разрывов бомб выехал из поселка.
* * *
Шоссе на Аргун было забито нескончаемой вереницей разнообразных машин, среди которых много было колесных тракторов с прицепами, в которых на каких-то мешках и узлах, нахохлившись, сидели люди, в основном это были женщины с детьми на руках.
- Да, - Михаил Иванович прокашлялся. - Как в сорок первом, на... - Он замолчал, не договорив до конца. Сидевший за рулем племянник Асхаба громко, на весь салон и весело сказал,
- У нас, в Шатое, говорили, что в Москве очень много людей на митинг вышло, чтобы войну остановить! Может, уже остановили? С самого утра ни одного самолета не видел! - Ему не ответили. Никто не хотел говорить на эту тему, инстинктивно боясь сглазить неожиданную, после стольких дней бомбардировок, тишину.
Колонна двигалась медленно. Много было воронок от взрывов и часто приходилось объезжать остовы дотла сгоревших машин, часть из которых успели оттащить с дороги и теперь они валялись в кюветах как немое напоминание о разыгравшихся здесь безвестных трагедиях.
Встречных машин было мало. Один раз навстречу попался "КАМАЗ" в кузове которого стояли вооруженные люди, с развевающимися на ветру зеленными повязками на головах. Племянник Асхаба просигналил и, улыбаясь, помахал им рукой, в ответ на его приветствие несколько рук поднялось и в кузове грузовика. Асхаб сумрачно посмотрел через зеркало направленное в салон на племянника и проворчал, чтобы он не отвлекался, а лучше смотрел на дорогу.
После того как проехали Аргун, на перекрестке с федеральной трассой Ростов - Баку, некоторые машины из колонны повернула в сторону Урус-Мартана, другие направилась к Гудермесу и оставшаяся часть, те, кто ехал в сторону Шатоя, поехали немного быстрее.
Сейчас, когда автобус прибавил в скорости и на обочинах уже, только изредка встречались обуглившиеся останки машин, Сапият почувствовала, как стало отпускать ее неотступно преследовавшее в последние дни напряженное ожидание неизбежной беды. Она посмотрела на сидевшую рядом с ней Валентину. Та, перехватив ее взгляд, чуть заметно улыбнулась.
- Ничего, подруга, Бог даст, все будет хорошо. -
- Дай Бог, дай Бог. - Она повернулась, чтобы достать сумку и положить в нее инструменты мужа, но сумка лежала далеко и, надо было бы, попросить сидевшего позади них сына Асхаба, чтобы он передал ее. Сапият не стала его беспокоить. Она так и осталась сидеть, прижимая к груди кожаный сверток.
- А, что же ты, Асхаб, так мало вещей взял? - Валентина только сейчас обратила внимание на полупустой салон.
- У тебя же их гора целая лежала под навесом. -
- Э-э, Валя. - Асхаб провел рукой по окладистой бороде. - Лучше об этом не спрашивай. Когда доедем, ты увидишь, что та война, от которой мы бежим, будет совсем худой по сравнению с той, что мне ее мать - Он кивнул в сторону дочери. - Устроит, за то, что я весь тот шурум-бурум вместе с навесом и домом, и фундаментом этого дома, и забором вокруг дома, к ней не привез. -
- Вот еду с вами, а сам думаю, может быть, мне, лучше было бы, вас отправить, а самому в городе остаться. Очень я теперь, Валя, за себя боюсь. Чем ближе подъезжаю, тем больше боюсь! Ну, что ты тут делать будешь, а? - Он развел руками и борода, мерно заколыхалась на его широкой груди, когда он, с самым сокрушенным видом, покачал головой. Все засмеялись.
Смеялись долго, до слез, уж очень комично это вышло у Асхаба. Конечно, если подумать, повода для такого бурного веселья у них не было. В другие времена они просто улыбнулись бы, оценив юмор своего соседа. Но сейчас смеялись не столько над словами Асхаба, как над тем, что именно в эту минуту они поверили в то, что война осталась позади. Что больше не придется вздрагивать от тяжелых разрывов, что не придется со страхом всматриваться в небо, что уж теперь-то, когда они покинули город, все будет хорошо.
Только Михаил Иванович чуть улыбнулся в щеточку седых усов и отвернулся к окну, чтобы не смущать смеющихся серьезностью своего лица. Он и заметил как мужчина, стоявший возле грузовой машины с откинутым капотом, мимо которой они проезжали, козырьком приложив ладонь к глазам, посмотрел куда-то вверх и вдруг стремительно бросился под машину.
- Во-оздух! - Громко и отчетливо крикнул он. Все посмотрели на него с недоумением, только Валентина, вскочив со своего места, осталась стоять в проходе, вцепившись в поручни сидений побелевшими пальцами.
- Останови машину! Останови! - Два глухих удара подняли впереди них столб дыма, пламени и каких-то темных, бесформенных кусков - толи железа, от прямого попадания в машину, толи в клочья разорванного дерева из тех, что росли прямо на обочине дороги. Один из этих кусков с глухим стуком свалился на крышу автобуса. Женщины вскрикнули, водитель с побледневшим лицом резко вывернул руль вправо и нажал на тормоз.
Остановилась вся колонна. Люди выскакивали из машин, кто-то сразу же ложился на землю, кто-то прятался под машинами. Иные старались добежать до опушки близко подступившего к дороге леса и там спрятаться среди стволов по-зимнему обнаженных деревьев. Женщины пластались на земле так, чтобы прикрыть своими телами детей.
Сапият, еще, будучи в салоне, обратила внимание на полную молодую женщину с тремя маленькими детьми метавшуюся в кузове грузовой машины, остановившейся впереди их автобуса. Она, крича что-то неслышное для Сапият, из-за частого грохота толи от разрывов ракет, толи от взрывающихся бензобаков загоревшихся машин и всеобщего крика в панике разбегавшихся людей, хватала одного ребенка и подбегала к борту кузова. Но двое других судорожно цеплялись за ее подол, тогда она ставила на пол того, кто был в руках, хватала другого и все повторялось вновь.
Надо ей помочь, еще немного и с ума женщина сойдет, Сапият, спрыгнув на землю, оглянулась. Милана, лежа на боку, рядом с Валентиной, призывно махнула ей рукой.
- Сейчас! - Крикнула ей Сапият и повернулась, чтобы бежать к грузовой машине, но ее уже опередили выскочившие откуда-то мужчины. Двое запрыгнув на кузов, быстро подали орущих и сопротивляющихся детей тем, кто стоял на земле, потом повернулись к женщине, намереваясь помочь ей спуститься на землю. Но женщина, видимо не желая, чтобы к ней прикасались посторонние мужчины, сама грузно и неловко перевалилась через задний борт и, прихрамывая и на ходу оправляясь, побежала к детям. Один из стоявших в кузове мужчин, что-то сказал, глядя вслед бегущей женщине, второй засмеялся и по кошачьи ловко, чуть коснувшись борта кузова, спрыгнул на землю.
- Ложись, ложись! Тебе говорят, ложись! - Сидевший прислонившись к переднему колесу автобуса, Михаил Иванович больно ткнул ее в бедро костылем.
- Оглохла ты, что ли?! Сколько тебе кричать?! Стоишь как столб! - Только теперь до Сапият дошло, что, заглядевшись на многодетную незнакомку, она стоит неподвижно и во весь рост среди, низко пригибаясь, разбегающихся в разные стороны или ничком лежащих на земле людей. Сапият, тоже, пригнулась и мелко засеменила в сторону, где лежали ее невестка и Валентина. Как-то запоздало она отметила, что никогда не видела Михаила Ивановича таким бледным. Еще она обратила внимание на то как Валентина, встав на четвереньки, двинулась ей навстречу и остановилась, выдергивая из под коленей, мешавшую двигаться, юбку. К мужу хочет поближе быть, подумала Сапият, на ходу примериваясь как ей лечь так, чтобы она могла прикрыть собой невестку.
До примеченного ею места она не добежала метра два как страшный звук, будто прямо над ее головой невидимый исполин с треском разорвал кусок плотной материи, бросил ее на землю.
Вертолетов, обстреливающих колонну беженцев, она не увидела, но краешком глаза успела заметить, как из клубов жирного черного дыма поднимавшегося над горящими машинами вырвались две огненные линии и прошлись, наискосок пересекая колонну. Словно тяжелыми бичами хлестнули землю и она, мелко задрожав, распалась на два ряда ровных и с человеческий рост высотой, разрывов.
Пронзительный женский крик, взметнувшийся над колонной, тут же потонул в тяжелом грохоте низко пролетевшего вертолета. Бешено вращающиеся лопасти придавили к земле удушливый дым от горящей резины и автомобильного масла. Сапият, закашлялась и подняла голову, чтобы увидеть Милану. Она еще успела удивиться тому, как невестка, как-то очень удобно и даже уютно, лежала на боку, подложив под голову руку и смотрела на нее, удивительно спокойными, для происходящего вокруг нее, глазами. Встретив, взгляд свекрови, она ободряюще улыбнулась ей и, протягивая руку к кожаному свертку, намертво прижатому Сапият к груди, что-то сказала и опять улыбнулась.
Эта девочка меня с ума сведет. Лежит, как будто она у себя дома на кровати. Сапият приподнялась на руках, чтобы подползти к ней поближе. Но, тот же, страшный и оглушительный, треск рвущейся материи, раздавшийся прямо над ее головой опять вдавил ее в землю.
Две раскаленные струи, которых она не видела, выплеснувшись из носовых пушек второго вертолета, вспороли землю на противоположной от них стороне колонны, насквозь прошили несколько машин и вышли как раз к тому месту, где они лежали.
Сапият подбросило вверх, левую щеку пронзила острая боль, словно несколько ос ужалили в одно и тоже место, а по локтю, левой же руки, будто палкой ударили, да так, что рука моментально онемела и она перестала ее чувствовать.
Но сквозь весь этот грохот и боль она ясно расслышала новый для нее, коротко чавкнувший звук. Звук, который она никогда прежде не слышала, но о природе, которого, догадалась сразу же. В ужасе и отчаянии от того, что ей предстояло сейчас увидеть, она закричала и попыталась подняться, но левая рука безвольно подломилась и она ударилась лицом о землю.
В тот короткий миг пока ее лицо было поднято над землей, она успела увидеть белое как мел лицо Миланы, неестественно откинутую правую руку и темное, влажное пятно, стремительно расширяющееся от правого плеча и ниже по груди.
- Милана, Милана! Что с тобой, Милана? - Опираясь на одну руку, она подползла к невестке.
- Милана, открой глаза, Милана! Посмотри на меня, Милана! - Она дрожащей рукой провела по ее лицу, стряхивая комья земли.
- Милана... - Пятно на правой стороне ее груди уже дошло до пояса и кровь, пробиваясь сквозь слой зимней одежды, образовала на земле маленькую черную лужицу
Веки невестки дрогнули.
- Мама. - Чуть слышно прошептала она бескровными губами.
- Мама. - Веки опять дрогнули, но так и не открылись.
- Что Милана, что? - Сапият склонилась к самому лицу невестки. Сырой, тяжелый запах крови перехватил дыхание.
- Мама, не дай ему умереть. - Сапият не заметила, как она открыла глаза. Теперь она смотрела на свекровь строго и требовательно.
- Мой сын, мой... - Милана не договорила. Глаза закатились и замерли, влажно блестя из-под опустившихся век, синеватыми белками, голова безвольно отвернулась набок и кровь, теперь уже изо рта, матово блестящей красной нитью сползла по щеке и спряталась среди густой пряди каштановых волос.
Вокруг бегали и кричали люди, плакали дети. Чадно горели машины. Бензин из взрывающихся баков выплескивался и растекался по дороге, огненными языками подбираясь к уцелевшим автомобилям. Кто-то тушил огонь, кто-то пытался перевязать орущих от боли раненых, требуя, чтобы ему несли чистые простыни. Из леса выносили мертвых и клали к тем, кто уже лежал, на откосе дороги.
Но Сапият ничего этого не видела и не слышала. Бугристыми волнами ходил живот мертвой невестки. Тот, которого она так ждала теперь отчаянно, из последних сил, задыхаясь, в беззвучном крике открыв крошечный ротик, боролся за жизнь, пытаясь вырваться из ставшего теперь для него могилой материнского чрева.
- Валя! Валя! - Непрерывно кричала Сапият, одной рукой, безжалостно, с мясом выдергивая пуговицы из одежды на Милане.
- Валя! - Она боялась хоть на секунду оторвать взгляд от оголенного теперь, колышущегося живота Миланы. Откуда-то появилась Валентина, кажется, она что-то ей сказала, но Сапият не слышала. Протянув руку к лежащему сбоку от них кожаному свертку, она приказала подать его ей. Из свертка, она, на ощупь, не отрывая взгляда от, лежащей перед ней невестки, вынула тот самый, со скошенной фаской, нож. Это было нетрудно сделать, так как выбранный ею нож был самым крупным из набора инструментов покойного мужа.
Тонкая красная полоса, сверху вниз, прошла по животу Миланы. Плоть, легко и мягко, словно резиновая, раскрылась, обнажив часть лилово-красного с прожилками пузыря, внутри которого неистово бился плод. Сохранившаяся еще где-то в перерезанных ею венах кровь струйкой брызнула ей в лицо. Сапият выронила нож и без чувств упала навзничь. Но обморок ее был коротким.
Очнулась она от пронзительного детского крика. Валентина в окровавленных руках держала за ножки сучащее ручками красное, захлебывающееся в плаче, детское тельце. Асхаб тут же, стоя на коленях, держал в руках большое махровое полотенце. Еще она запомнила, с каким ужасом смотрела на них дочь Асхаба.
Сапият машинально, еще лежа на земле, не вытерев с лица кровь, сделала попытку улыбнуться, чтобы успокоить ее, но девушка, в ужасе, закрыла лицо руками и отвернулась.
- Мальчик! Слышишь, Соня, я говорю мальчик у нас! Здоровый, не волнуйся. Орет как! Слышишь? - Она близко поднесла к ее лицу попискивающий сверток из махрового полотенца, дополнительно обернутый безрукавкой Асхаба.
- Хочешь посмотреть? - Сапият отрицательно качнула головой, слезы водопадом хлынули из ее глаз. Она заплакала в голос, подвывая, словно смертельно раненное животное. Плакала, не стесняясь того, что рядом стоял Асхаб, что бегали вокруг незнакомые люди. Плакала и с силой, не чувствуя боли, била раскрытой ладонью правой руки по земле и по своим коленям.
Валентина села рядом с ней на землю и положила свой сверток ей на колени. Асхаб, потоптавшись около них, вздохнул, дернул широкими плечами, словно извиняясь за то, что он не может им ничем помочь, и направился к автобусу. Надо было принести какое-нибудь покрывало или одеяло, чтобы завернуть в него тело Миланы.
Здоровой рукой Сапият крепко прижала к себе крошечное тельце и понемногу стала успокаиваться. Валентина обняла ее за плечи.
- Вот так Соня, потеряли мы с тобой сегодня и Мишу и Милану. Одни мы остались. -
Она замолчала, глядя куда-то поверх суетящихся людей и рычащих моторами, уцелевших после обстрела, машин. От автобуса к ним направился Асхаб, держа в руках цветастое одеяло.
Сапият медленно повернула к ней голову.
Асхаб, завернул Милану в одеяло, прямо над ее телом, вздев руки развернутыми ладонями к небу, прочел молитву и оглянулся назад, к автобусу.
- Что ты сказала, Валя? Что с Михаилом? -
- Нет Миши, Соня. Умер он. -
- Как умер, от этого? - Она вспомнила страшный треск над головой, но не знала, как его объяснить и потому высказала то, чем все грозненцы в первые дни войны объясняли потери своих родных и близких.
- От бомбы? -
- Нет, Соня. Он умер. -
От автобуса к Асхабу подбежал его сын и, мягко оттолкнув отца, который пытался ему помочь сам поднял Милану на руки и понес ее к автобусу. Асхаб, переваливаясь с ноги на ногу и размахивая длинными, до колен, руками, пошел следом за ним.
- Умер, Соня. Просто умер. Сердце. Догнала его, все-таки, война, догнала. -
Она, все так же, глядя куда-то поверх горизонта сухими, темными, как вишенки, глазами, задумчиво уточнила.
- Догнала, проклятущая. Догнала. Не ушли мы от нее. -
Асхаб с сыном поместив в салон труп Миланы следом, уже вдвоем, занесли тело Михаила Ивановича, завернутое в точно такое же одеяло что и у Миланы.
- Если бы не он, - Валентина посмотрела на прижатый к груди сверток и улыбнулась.
- Я бы здесь и осталась. Вот здесь. Прямо на дороге. Куда мне ехать одной, без Миши и зачем? Кому я нужна? Сама подумай, Соня. А как я его теперь брошу, я же его... -
Асхаб, нетерпеливо переминаясь, стоял у дверей автобуса, рядом с ним стояла группа незнакомых им людей из числа тех, кто лишился своих машин. Все уже знали, что здесь произошло и теперь люди молча, кто-то с суеверным ужасом, а кто-то с восхищением, смотрели на двух забрызганных кровью старух, не решаясь поторопить их с посадкой, и не решаясь войти в салон пока они на улице. Налет, мог повториться в любую минуту и, надо было, как можно быстрее, уезжать отсюда.
- Конечно. - Сапият попробовала двинуть левой рукой, но рука ее не слушалась.
- Подержи. - Она показала ей на сверток с новорожденным.
- Что-то у меня с рукой, не пойму... - Она посмотрела на свою руку.
- Крови нет. Ушиблась, наверное. - Сапият с трудом поднялась на ноги. Голова закружилась и к горлу подступила тошнота от не выветрившегося запаха крови. Она оперлась о плечо Валентины.
- Вот так. Конечно, куда ты теперь от него денешься? Ты же для него теперь... как это у вас, у русских, называется? - Она так и не вспомнила, как на русском языке можно обозначить отношение Валентины к ее внуку. Впрочем, и на чеченском языке, при всем желании, она не смогла бы найти подходящего определения для обозначения статуса Валентины в жизни ее внука, да и в ее самой.
* * *
В этот же день, ближе к вечеру, были преданы земле Милана и Михаил Иванович. А ночью, племянник Асхаба и его сын, те, что выезжали с ними из Грозного, тайком от всех родных, завели автобус и вместе с десятком других парней уехали обратно в Грозный. Уехали воевать.
* - Старые Промысла, Березка, Бароновка - названия отдельных районов в Грозном.
