Okopka.ru: Манасыпов Дмитрий Юрьевич. Буревестники

Буревестники.

"Во имя вечной славы пехоты..."

Р. Хайнлайн, "Звездные рейнджеры"

Левой, левой!

- Левой, левой... раздватри... левой!

Левой... асфальт, грунтовка, еще асфальт, грязь, четче шаг!

- Сдохли, охуярки? Левой!

Таким шагом пройдешь весь мир. Особенно в девятнадцать.

- Левой, левой...

Мы не мулы-легионеры. Мы кэмелы. Шлем, броник, мешок, лопатка, фляга, противогаз, подсумок... или два, если РПК. Легионеры ходили по теплой Италии, меряли теплую Грецию, топтали теплую Испанию, жарились в Африке и Азии. Тут Кубань, весна, бушлат сладко прёт потом изнутри.

- Левой, левой...

Ручной пулемет Калашникова, гребаное весло, автомат-переросток, как же тебя не любить? Как не обожать все твои восемь магазинов на сорок пять вместо четырех на тридцать, как у остальных? Люблю тебя, сука стальная, ведь сегодня не ПК с его коробкой и запасной на сто или двести патриков.

- Левой, левой... Не отстаем!

Предел человека разный. Кому бить ножом соседа из-за пьяной ругани, кому одной, безропотно, растить потом детей, кому корчиться из-за не купленной дозы, кому чавкать портянками в насквозь мокрых сапогах.

- Левой, левой... Митрофан, сука! Гризли, подгони!

Поворот еще не скоро. Прям родной и знакомый, как всю жизнь месил тут грязь, крошил гравий и поднимал пыль, стараясь быстрее добраться. Там сортир, казарма, почти ледяной душ, сушилка, курилка, жрачка.

- Левой, левой...

Перед присягой как-то три часа ждали какого-то хуйкина из дивизии. Три июльских часа на Кубани и в обед. Когда пятна и полосы на камуфляже Медведя, прямо передо мной, стали таки красными и рыжими вместо коричневых и зеленых, нас распустили.

- Левой, левой...

Пыхтит Конь. Коню тяжело. Конь прет отбойный молоток АГС-а. Сопит, алеет, багровеет. Тащит.

- Левой, левой...

Филипчик-младший, вылезший из мамки на полчаса позже, кривит рожу, без того не особо приятную и умную, носится, сука, взад-вперед. Его АК тащит кто-то из духов. Не брат, так убил бы, суку. С братом не справлюсь.

- Левой, левой...

Слева, за моросью и низким серо-черным небом, мохнатые сопки. Протыкают сметану тумана, царапают тяжелые тучи. Прямо рукой подать, через пока еще серо-желтое поле с редким граем то ли ворон, то ли грачей.

- Левой, левой...отставить пиздеть!

Эх, ДжРР, тебя бы сюда, с нами грязь помесить. И ведь не был, а как рядом шагал. Ну, как же? Гномы, пони, маг, замученный домашний хоббит и осенняя дорога к Одинокой горе. Надо же... Прям картинка оттуда. Кино бы такое глянуть. Хотя, как можно снять Властелина колец? Вот и я думаю, что никак. Вряд ли...

- Левой, левой...

... Поворот...

Марина

Не помню даже ее звания. Вроде бы сержант, или старший сержант. Это не важно.
Невысокая, крепкая, форма шла... очень. Сейчас этого не понять. Сейчас по-другому. Армия немного иная. Тогда, в девяносто восьмом на ее упругие гладкие ноги смотрел и засматривался весь полк. Да и штаб дивизии.

Санчасть всегда манила двумя вещами: возможностью поспать и женщинами. Несомненно, женщины были не только там. Но в санчасти служили самые красивые. А Марина казалась просто греховным ангелом в юбке-хаки и белом халате.

Она восхищала и подавляла. Срочники смотрели на ее зад и боялись ее глаз. Прапора, старшины и сержанты-контрактники заглядывали в вырез халата и замирали, если она злилась. Офицеры порой говорили комплименты и старались подглядывать аккуратнее. То ли из-за характера, то ли из-за мужа. Муж, вроде бы, командовал всей связью дивизии.

Весной двухтысячного она приехала на нашу взводно-опорную точку, ВОП. Мы стояли у поворота на Ца-Ведено и тянулись тремя блокпостами до Беноя. Внизу, под дорогой, грохотала речка, а над ней стоял бывший лагерь детского отдыха завода точных механизмов города Гудермес. Под несколькими домиками добрые бородатые дяди сварили клетки и держали в них вовсе не животных. Но сейчас они пустовали.

КамАЗ привез еду, сигареты, немного новых сапог и Марину. С ее черным французским бульдогом. Марину, располневшую всего за год и похожую совершенно не на себя. От нее прежней остались горящие глаза, полные губы и характер. Характер стал еще яростнее. Марина поселилась в землянке командира и по ночам спокойно выходила пожурчать прямо в ход сообщения. Комбат вздыхал и закатывал глаза, облизываясь на ставший совсем большим зад.

Злость, копившаяся последние несколько месяцев, выливалась и на нее. На ее бульдога, на ее неожиданно выросшую задницу, на ее мужа, приехавшего как-то на пару дней. Она не смотрела на срочников, те не смотрели на нее, а нас, типа контрактников, горящие глаза считали не иначе, как за говно. Мы отвечали ей такой же любовью.А потом тульские десантники попали. На самом крайнем ВОПе.

БМП-шки почти скатились к дороге, рычали, плевались черными выхлопами и рвались вперед. Стальные старые корпуса, помнящие вроде как даже Герат, тряслись от ярости и желания боя. Эта ярость подкидывала вверх и заставляла крепче сжимать зубы. Но "бэшки" замерли, разом, не шевелясь.

Она бежала наперерез. Криво застегнутый китель, косынка на голове и без "броника". Крест-накрест - две сумки-укладки. Еще две - в руках. Что-то тащила в карманах и те смешно прыгали, плотно набитые. Лютый характер Марины покрыл нас трехэтажным матом и мы поняли, что виноваты и дураки, а она права и просто умница. Что она единственный медик на километры вокруг. А где воняет порохом, горящей резиной, паленым мясом и кровью, медик нужен всегда.

Не прячась, не суетясь, спокойно и ровно, Марина бинтовала, колола, и, вроде, даже затянула на ком-то жгут. На ВОП, вернувшись, привезла трех водил-десантников с легкими касательными. Отпаивала их чаем и все крутилась рядом, не уходя. Она отправилась спать только когда их забрала разведка тульского полка.

Я снова смог смотреть ей вслед только с добрыми пожеланиями.

Шомпол

- Откуда?

- Справа!

- Подсвети!

- А-а-а...

- Бля!

- С дерева бьет!

"Плетка" шарашит резко, звонко, хрен ошибешься, редко промахиваясь. Был бы там прицел лучше, перещелкал бы, падла, всех у палатки первой роты. Сука!

Выстрел! Еще выстрел! Плетка раздирает воздух, прижимая почти десяток человек, не давая добраться в кольцо. Кольцо траншей, ходов, ячеек, окруженных с двух сторон рыкающим жадным огнем, тянущимся к заставе.

Выстрел...

Из одежды на Шомполе оказались только трусы. Простые такие семейники, гражданские, не особо новые. Ладно, хоть обулся. Важнее было другое, "важнее" Шомпол нес в руках.

Он родился и вырос в Чапаевске, почти зёма, с одной, самарской, области. В сраные "святые" девяностые Чапаевск был хуже бразильских фавел, черного Гарлема прошлого века и всего Солнцевского района Мск. Точно вам говорю, так оно и есть.

На призыв старше, на голову выше, килограмм на семь-десять тяжелее. Эти семь-десять кг приходились на лютую ярость мускулов и сухожилий кикбоксера, не стеснявшегося пользоваться руками и ногами при любом случае. Помножьте кикера, выросшего в Чапаевске девяностых на духа-слона, четыре месяца бывшего в одиночестве среди взвода дембелей времен дедовщины... многое поймете сразу.

Шомпола боялись. Ненавидели. Желали всадить пять-сорок пять в затылок. Нассать в чай или борщ. Откоммуниздить ночью, как минимум, втроем-вчетвером. К концу первой командировки в Даг, в феврале девяносто девятого, мнение поменялось. К страху добавилось непререкаемое уважение.

Шомпол тянул караул вместе со всеми. Когда в декабре на посты, почти все посты нашей Первомайки, вышли только духи, ночами нас обвывали. Подползали с "той" стороны границы и с этой, от самого Первомайского, прятались в сухостое у канала Дзержинского и вдоль вала границы и... и выли. Каждую ночь, надрывая луженые глотки и наши трепетные юные души.

Шомпол выбирался на крышу центрального поста нашего кольца, выходившего почти на чеченский блокпост, и, дождавшись луны, выползающей из-за туч, выл в ответ. Один на всю заставу.

В январе мы тянули новую колючку вдоль траншей, раскидывая по ней пустые банки и туго крепили мясорубку плоско-бритвенной "егозы". Всему приходит конец, даже металлу. Одна растяжка не выдержала, тонко и мерзко взвизгнув. Шрам, от брови и до нижней челюсти, остался с Шомполом на всю жизнь.

Это он, скрипя ночью лестницей, наклав на приказы и прочее, забрался ко мне, на "кукушку", торчавшую своей будкой на самой верхотуре скелета коровника, где стояла застава. И принес письмо с давно ожидаемыми простыми словами про "прости, но мы с тобой разные и два года - это так долго".

Когда горело самарское УВД, Шомпол молчал и, отвернувшись, почему-то довольно блестел глазами. Никто не задавал вопросов, да и зачем? В армию люди уходят по разным причинам.

Во вторую командировку Шомпол выехал с новой ВУС. Их было два на весь первый взвод, по документам шедший как рота. Шомпол и Казах, два старших стрелка-пулеметчика.

Шомпол давно носил берцы или кроссы. Но выскочил в чьей-то кирзе. И семейниках. И "кирасе" на голое тело. С ПКМС-ом в руках. И срать он хотел на бьющую плетку СВД. Даже искал ее.

Шихнула осветилка, мертвенно забелив все вокруг, смешавшись с красными сестрами, то и дело взлетающими от КНП. Крохотная рядом с луной точка падала, становясь меньше и слабее. Но дело сделала. Нашла в листве кривого дерева у "красного" дома любителя попалить со снайперки. И показала его Шомполу, светлеющему семейниками.

Спящая смена, зажатая у палатки, успела встать в кольцо. Сразу же за Шомполом, оказавшимся первым.

Орудийный ящик

Орудийный ящик штука простая. Здоровенный, зеленый, с двумя замками и ручками-петлями из не особо толстого прутка. Делается из обычного снарядного, который типа гранатный... СПГ же стреляет гранатами, мальчики и девочки.

Эти клятые деревянные коробки мы все любили нежной и трепетной любовью. А как еще, если перед тобой, чаще всего, целый грузовик этой херовины, а весит каждый не кисло, а те самые ручки не просто неудобны, ой, нет. Где-то на десятом, перекидывая следующим двум принимающим, петли начинают резать ладони так, что куда там чему другому. Сам не замечаешь, когда каждый новый рывок заставляет вдруг скрипеть зубами и с ненавистью смотреть на следующий зеленый угол, радостно смотрящий на тебя из кузова. Но то ладно, речь не о разгрузке дополнительного боекомплекта.

На кой ляд нужен орудийный ящик, что правильнее называть ящиком с шанцевым инструментом? Да все верно, именно для него, того самого инструмента. Очень простого и крайне нужного на любой войнушке, локальной, глобальной и мировой. Потому как внутри, спрятавшись за плотно подогнанными досками, оббитыми стальными полосами, спят крепким сном лучшие друзья любого, мать его, воина: лопаты, лом и кирка.

Любите копать? Обожаете аэробные упражнения? Послужите в артиллерии, там такого добра хоть одним местом ешь. Да так, что сам себе напоминаешь если и не трактор, то садовый мотоблок уж точно.

- Чё встали, бойцы?!

Перекур, ё-маё... Ну, понеслась.

Позиция для стрельбы из СПГ-9М, всякими любителями пафосных названий называемого "Копьем", штука простая. Стрелять полагается стоя, траншея выходит длиной метров в пять, рядом с самим граником обязательно следует вырыть ячейки для вьюков со снаряженными гранатами, а еще для коробки с прицелом. И, да, обязательно роется орудийный погреб. Ящиков так на... на до хера.

Вот тут-то, широко открывая крышку нашего темно-зеленого друга, ты радуешься тому, что служишь в артиллерии. Ее славным традициям и умению командования правильно комплектовать подразделения... И хер с ним, со стремным сухпаем в коробке, а не пластике, с его сухарями, порой уже съеденными червячками, да... Ведь у вас, смотрящих на кусок земли с грустью и тоской, есть сраный орудий ящик. И рыть это все, по очереди меняя одного наблюдателя, можно нормальными лопатами. А не саперными огрызками, подходящими колоть дрова... и не только дрова.

Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит...

Мы рыли ее разную. Черно-жирную, серо-легкую, красно-вязкую, желто-хрусткую, полную камней, корешков, засохшего говна и даже совершенно археологических черепков с витыми узорами, поднятыми с глубины в полтора с небольшим метра на Ставрополье. Били ломами и киркой, корежили собственные лопаты и спины, рыли-рыли-рыли...

Не сделаешь позицию - умрешь раньше.

Не сделаешь позицию - поймаешь пулю.

Не сделаешь позицию - ты просто дебил.

Летом, весной, осенью и зимой, наш орудийный ящик весело звенел открываемыми замками, хрустел иногда замененными досками, стучал оковкой углов по бортам нашего 131-го, грохотал о мерзлую землю, срываясь из уставших рук. Везде катался с нами, превращался в кровать, становился обеденным столом или даже помогал рассматривать карты. Ну и, само собой, разборку и чистку стволов производили на нем же, расстелив плащ-палатку поверху.

Фух... дорыли. Все сделали? Дёрна нарубили, обложили со всех сторон, типа маскируя? И чо, что вокруг ровное поле, а у нас тут не особо? Надо, значит делаем.

- Медленно, товарищи солдаты... перекурить-отлить и запасную, во-о-он там, через десять метров. И с погребом, хули, само собой с погребом. И с ходом сообщения. Все, отдыхайте, бойцы.

Господи благослови наш орудийный ящик, две чертовы штыковые лопаты, лом и кирку.

Летняя Кубань

Война тогда вроде бы закончилась. Подписали Хасавюртовские соглашения, разменяли пленных с заложниками, провели, какую-никакую, границу.

В 95-ом, когда на Кавказе вдруг закипело, было непонимание, хотя Чечня тогда все равно интересовала мало. Когда тебе пятнадцать, интересно совсем другое. Айн-цвай-полицай был уже старым, а со ю денсинг заколебал всех и через одного, широкие спортивки еще не сдавались, но их вовсю носили не с кроссами, а с белыми носками и туфлями. Ну и, само собой, стриглись под расческу, потеснив не так давно модный теннис.

В 95-ом футболки "Вайт-Блэк" на девчонках были свободными, а купальники летом вполне себе закрытыми. Хотя именно тем летом две первых приезжих с Мск студентки загорали топлесс и в совершенно крошечных бикини на клевых задках.

А где-то, не так и далеко, пацаны, снявшие спортивные штаны, джинсы-трубы и олимпийки из синтетики, умирали. Невзоров крутил по Первому "Русское поле", где его метало от правых взглядов в ультраправые, героями оказывались то рижские омоновцы, то какие-то непонятные пулеметные взвода, а идея "Чистилища", если и возникла, то еще особо нигде не показывалась.

Через три года, сдав собственные узкие джинсы, голубую тертую джинсуху и кроссовки "Еврошоп", узнал сразу же несколько вещей:

Из зверей в Ахтырке, то есть в станице Ахтырской Краснодарского края, а если точнее, то в учебном центре 66 бронекопытного дикого оперативного, водятся в основном бэтэры. И вовсе не дизельные и на четырех мостах, а совсем даже бельевые вши

Звать меня никак и есть я даже не дух, а вовсе запах

Чтобы жить нормально, надо уважать стариков и шарить

И что в Даг нам ехать не позднее октября, то есть... через четыре с половиной месяца.

Зачем? Странный вопрос, товарищ еще не рядовой. Граница должна быть как? Верно, на замке... и плевать, что ее как бы нет, и на ней должны стоять погранцы. Сказано - менты с вэвэшниками, вот и поедете, полк менять. А то там увольняется... много... почти весь полк.

М-да...

И, сидя в курилке и смоля самую настоящую "приму", вдруг очень вспомнилось, как не хотелось спать после дискача, где задолбал "я-я-е-е коко-джамбо, я-я-е...", стоял тот самый 95-ый и до армии было еще, охренеть не встать, целых три года. Целая вечность, ага...

Вон на той фотографии все улыбаются и все довольны. Там июль 99-го, там реабилитация после второй дагестанской командировки, там жив Расул, там цел Лубянский, здоров Лифа, а Злой... а со Злым и так все оказалось в порядке. Все улыбаются, все счастливы, лето, Крас, увольнительные... и уже первые "наши" восемь фамилий на обелиске перед штабом, после этой самой второй дагестанской командировки.

Джохар

Джоха прибился ко 2-му батальону как-то случайно. Чистым кавказцем он не был от слова "абсолютно", но это никого не смущало. Маленький Джохар дымился светло-серой густой шерстью, темнел постоянно злобной крохотной пастью и, при любой возможности, неуловимо быстро цапал белоснежными иглами щенячьих зубов.

Единственное средство, спасавшее руку, желавшую погладить псеныша, водилось в вещмешках нечасто, уходило молниеносно, ходило в виде твердой валюты наравне со спиртом "Ферейн" и прельщало всех и каждого, не исключая дам из медчасти. А как еще, если речь о сгущенке, да настоящей, по ГОСТу, а не о жидковато-сладенькой замазке, заполонившей полки маркетов сейчас?

Джоха сгуху котировал и уважал. И именно на краткий миг своего детско-собачьего сахарного счастья, поразительно быстро уплетаемого узким красным языком, принесшему дар дозволялось трепать за ушами и гладить густую шубку.

Мы стояли несколькими точками от Курчалоя и до Автуров. Снег ложился, за ночь суровел и начинал белеть повсюду, но утром грустнел и расползался в кашу. Напротив кольца траншей и врытой палатки темнела полоса взгорков, тянущихся от чертова Аргунского ущелья и где-то там, в такой же слякоти и холоде ждали своего часа те, кого караулили.

Джохар, как настоящий пес войны, ночью заваливался под бок Яше или укладывался на выложенные для сушки дрова у печки. А утром, едва вставала дневная смена постов, улепетывал носиться вокруг, мешаясь, порыкивая, тявкая и не желая принимать порядков, вносимых в серую обыденность Уставом.

Его сурово окидывали взглядами приезжие проверяющие, подкармливали наведывавшиеся с осмотрами медички, старательно прятали от комполка все, включая командира точки. Джохар запахов санчасти не любил и сгущенку, привезенную красотками, употреблял после их же отъезда. Проверяющих щенок сторонился, но не стеснялся, сурово рассматривая своими темными кавказскими очами. А уважение к комполка показывал постоянно задранной задней лапой у колеса БТРа сопровождения.

Зачем нужна приблудившаяся собачонка там, где далеко не весело, порой страшно, иногда холодно до звенящих костей, а самыми ценными вещами считаются сигареты, сон и запасная пачка пять-сорок пять? Да черт знает, если честно. Вряд ли кто смог бы ответить как-то однозначно и совершенно точно никто не стал бы морочить себе голову таким вопросом. Есть щенок - и хорошо. Злой? Да еще лучше, подрастет на позиции с собой брать станем.

А Джохар себе рос, рос и рос, кочуя со своим взводом, по штатке обозначенным как рота туда-сюда, от этого эн-пэ до того, с этой точки до той, по асфальту, грунтовке и вязкой жиже никому ненужных полей. И превращался в молодого, характерного и вполне себе красивого пса войны. И это, как раз, было просто и обыденно прекрасно.

Тульский Пряник

Моросило знатно. С самого утра так и сыпало холодными частыми каплями вперемежку с редкими то ли градинами, то ли снегом... Хрен пойми-разбери, короче.

- Так... - металлически клацнуло за спиной. - Кто тут у нас? А! Ван-Гог!

Комдив наш, Чесноков... Оглобля под два метра, тощая, бровастая, с вывернутыми ноздрями, густо заросшими торчащим волосом. Топчется за спиной, грохочет матом и явно неспроста.

Так оно и вышло. Будучи Ван-Гогом, Пикассо, Рубенсом и Васнецовым, с приставкой "долбаный", попался ему на глаза первым. Вторым, вальяжно вывернув со стороны палатки первого БОНа, вкрячился Пряник. Почему именно вкрячился? А как еще с Чесноковым? Только так и не иначе. Именно так тогда и подумалось. И, в первый раз за все время службы в артиллерийско-зенитном дивизионе, ошибся.

- Ханин!

- Я!

- Головка... от кумулятивного снаряда! Ко мне!

И Пряник осознал простую вещь: вляпался по самое не балуй.
Сопя и хмуря брови, по обыкновению похаркивая почти в лицо, комдив отправил за брониками, стволами, БК и всем остальным. Даже, сука, за противогазами. И потом, обдав истинно белогвардейским презрением к солдатне, передал под командование молча стоящего старлея. А старлей... а тот служил при столовой. Полковой, само собой. Где-то на этом моменте стало ясно: если и попали, то не за просто так. Так и получилось.

Через полчаса мы с Пряником подпрыгивали в КамАЗе, несущемся из Аргуна в Гудермес. Старлей дымил "Парламентом", закинув охранению, нам с Пряником, пачку "Ростова". А впереди... впереди маячила задача класса "люкс": перевозка остатков продсклада. Понятно, могло выйти так себе - макароны, щи в банках и плесневелые коробки печенья для офицеров, но... но мало ли? Именно о "мало ли", судя по масляно улыбающемуся лицу, думал Пряник.

Почему, собственно, Пряник? Тоже мне, вопрос... Раз с Тулы, так Пряник.
Когда РМОшники закидывали мешки с коробками, мечта стала осязаемо прекрасной. Нам грузили сплошь кошерное: сгуху, тушняк, крупы, соки и круги сыра напополам с вязанками копченой колбасы. После недели в грязи у Аргуна, с одним сухпаем на троих в сутки и почему-то переставшими сайгачить тут да там дикими коровами, настоящая пещера с сокровищами Аладдина.

Остановку на городском рынке могла предсказать любая гадалка, даже слепоглухонемая. Так оно, само собой, и случилось. Старлей, вытянувшись сеттером, берущим тетерева, рванул в гущу народа, водила ковырялся в движке, а мы... а мы ждали.

- Тушенка есть?

То ли в СССР хорошо учили русскому, то ли многие кавказцы специально коверкают язык, но вопрос звучал чище, чем на родине в автохозяйстве.

- А то... - довольно протянул Пряник и, хозяйственно открыв уже готовую коробку, торжественно поставил на борт пузатую плоскую банку.

С ее этикетки, как сейчас помню коричнево-желтой, на истинно правоверного и исповедующего Ислам бородача в чистенькой дубленке, разве что не подмигивая, уставилась розовая хрюшка. Пряник, непонимающе проследив скрывшегося покупателя, начал открывать рот, когда из толпы штопором вывернулся старлей. Банку наш туляк уронил вниз и пнул под лавку. И полез за указанными тремя мешками гречки. В общем, вот так мы просрали какой-никакой, а навар. Но судьба меня вознаградила небывалым по накалу кулинарным шоу.

Видели когда-нибудь, как человек одновременно ест сыр, колбасу, сгущенку и запивает все яблочным соком? А я видел, м-да...

Через четыре месяца, у Беноя, мы с Адиком оказались у Пряника, застряв на три последних недели перед домом. Он радовался как родным, осатанев от компании духов, жарил нам оладьи и все надеялся, что срок с дури подписанного контракта скостят деньков на пятьдесят. И ошибся.

Когда "восьмерка", несущая нас внутри своей грохочущей утробы домой, навернула петлю над моим последним ВОПом, то, ей-ей, я увидел Пряника в последний раз. Грустно шастающего по верху траншей и косящегося в нашу сторону.

Хотя, может, мне и просто показалось.

Горец

Горец - это Ламберт. Ну и, немножко, Коннери.

Горец - это суровый шотландский мужик из клана Мак-Нахер-Всех-Победю в клетчатой юбке.

Горец - это не менее суровый усато-бородатый и вечно хмурый мужик в бурке и с кинжалом. Сейчас с АК.

Горец приехал к нам в последней партии замены увольняющихся. Из-за тощего состояния казался куда выше своих ста девяноста или даже чуть меньше. Серая ментовская форма 90-ых висела на Горце мешком, зато берцы сверкали куда там кошачьему хозяйству, лихости и наглости позавидовали бы многие любители показать указательный вверх, а пройдошистости позавидовали бы даже горные евреи из Кабардино-Балкарии, подарившие пост-СССР Ефрема Амирамова.

Во всем остальном из горского в нем виднелся лишь клюв, вполне себе таких приличных размеров. Но сам Горец свою нехилый нос считал истинно казацким и все тут, никаких гвоздей. А, да! Откликался Горец, кроме само собой Горца, на Ваню. Этот вариант устраивал даже командиров.

Бывший сочинский ментбатовец, охранявший Кинотавр и прочие мероприятия, спокойно сваливающий домой, в Крас и хранивший в альбоме фотки с "Блестящими" и еще какими-то тогдашними модно-эстрадными девами, в республике оказался, неожиданно для себя и нового комбата, водилой. И ни хрена не КамАЗа или УАЗа, шиш вам с маслом.

Горцу достался суровый чугуниевый карбюираторный вездеход о трех мостах, т.е 131-ый Зилок. Укомплектованный для разнообразия ЗУ-23. Само собой, в кузове. З(енитная)У(становка)-(калибра)23(милиметра), так-то, должна своими двумя стволами поражать всякие воздушные цели. Но в нескольких последних войнах, где участвовал наш полк имперских штурмовиков, такой халабуде в основном доставалось играть роль крупнокалиберного пулемета, коих у нас отродясь не видели.

Горец и его ЗиЛ сошлись... не особо. Комбат Толик, суровый бывший спец, порой, проходя мимо вечно зевавшего поднятым капотом стального коня, свирепел и грозил Ваньке всякими разными казнями. Кознями комбат не грозил никогда, так как предпочитал просто и по-мужицки накидать по щам, молниеносно распечатав коробку свеже-горячих звездюлей. Горец старался, ведь гордость противилась получать в дыню\тыкву\нужное подставить, но трезвый расчет подсказывал всю глупость ответных действий. И дело заключалось не в губе или киче, фига. Помните, что комбат был спецом, да? Спецов же бывших не бывает и, один раз защитив крап, еще тот самый крап девяностых, умение ломать противника въедается в них полностью.

В общем, Горец старался, ЗиЛ мужественно сопротивлялся, а страдать, как водится, приходилось нам.

В Автурах, только что прикупив кассетник и сигарет, мы чуть было не разметали похоронную процессию из-за вдруг решивших отказать тормозов.

Между Аргуном и Сержень-Юртом нам пришлось почувствовать себя американским кавалерийским патрулем на землях команчей из-за "что-то, нахер, с карбюратором"... карбюратор не сосал, маховик земля бросал, а нам пришлось почти сутки переть вперед в гордом одиночестве. А на дворе, так уж вышло, стоял февраль 2000-го. И почему-то по дороге попалось ровно полтора блокпоста. То ли все переезжали, то ли. до кучи, сбились с нормальной дороги.

Заклинившая "коробка" подарила пятнадцати дембелям нехилый аккорд перед вертушкой, уходившей в Моздок. На горушку, где-то метров под двадцать, всю такую в мелких камешках, две ЗУ-шки заползли не в кузове "сто тридцать первого" Горца, а на плечах и руках спешащих домой срочников.

Комбат темнел, плевался и порой уходил с Горцем за палатку. А уж что случалось там между ними - скрыто тайной и прошедшим временем. Судя по порой вспухшему левому уху Горца - комбат хорошо владел правой.

В апреле комбат сломал зуб. Пятерку. Через сутки, распухший слева и злой, залудив полбутылки коньяку и потратив оставшуюся на полив прокаленных в печи плоскачей, именно Горцу Толик вручил эти самые хирургические инструменты. Вместе с отверткой. Вторая бутылка ушла внутрь комбата после минуты хруста и дикого мата. Хирург в Красе, потом, похвалил своего неожиданного коллегу и посоветовал комбату больше не заниматься всякой херней.

Два месяца назад Горец пробыл у меня восемь часов, уезжая дослуживать в Казахстан. Он давно завязал пить, а мне вдруг захотелось выпить все не выпитое в доме. Смотрел на его наполовину седую башку и, вот ведь, видел его другого. Такого, как на фотографии, поднявшего ствол. Да... именно так.

Письмо из дома

Грузовик ползёт по склону холма, все ближе. Раньше с ним всегда ходил бэтэр сопровождения, но потом в батальон пригнали на усиление пару танков. Один из них держит под постоянным прицелом наш, не такой уж и удалённый ВОП, а бронетранспортёр перестали пускать.

Ну, надо же... кто это там в кабине так грозно шевелит своими усами? Никак сам батяня-комбат решил пожаловать и пообщаться с личным составом?

На комбата жаловаться грех. Тракторист один из тех, кто настоящий офицер. А таких в полку от силы половина. Сразу после трёх месяцев Дагестана, где первому батальону досталось больше всех, он, чуть отдохнув, поехал с ним же сюда. И ещё ни разу не улетал с самого начала войны.

Недавно Колька видел, как тот вызывал по рации кого-то и ругался, что не отвечают. Вот только в руке станции не было. Её чёрная коробочка торчала из нагрудного кармана серого бушлата, а к уху подносил пустую ладонь. Красные глаза давно невысыпающегося человека чуть моргнули, когда все понял...

Поздравления негромкие и без апломба. Майор просто подходил к каждому и пожимал руку, сказав личное "спасибо" всем. Батальонный старшина Мазур шумел намного громче, матерился, балагурил, перевирал анекдоты, сгружая какие-то большие мешки и показывая фокусы с сувенирами: банками компота, сигаретами, коробками подарков от министерства, упаковками станков и прочими рыльно-мыльными приятными неожиданностями.

Но Тракторист удивил ещё больше. Не знаю, как другим, но лично мне он вручил сразу два простых конверта с весёлыми рисунками в углах и без марок. И после этого минут на сорок я абсолютно выпал из жизни, сев на матрас, лежавший поверх ящиков, накрытый пыльным шерстяным одеялом и распаковав первое из писем.
Сколько уже забытых ощущений доказывали, что никакой ты не "техасский рейнджер", несмотря на привычные грохот и разрывы, да и ночью к тебе не подберётся никакой крутой коммандос из пакистанских лагерей... Да уж...

Когда отслужил всего полмесяца, выдали первую почту. Сержант Малина, умный и опытный Серёга Малинин, отправил меня за дерево. Зачем? Да потому что из глаз сами по себе потекли слёзы, и он, "старый", отслуживший полгода сержант-слоняра, только что приехавший с "учебки", прекрасно помнил себя самого. И вот сейчас, когда до дома оставалось всего ничего, где-то в горле из ниоткуда взялся тугой комок, разом перехвативший дыхание. Да вот только хрен тебе, организм, не выйдет.

"Здравствуй, сынок. У нас всё в порядке, не переживай. Света учится хорошо, правда начала немного хулиганить, но я справляюсь. На работе всё спокойно, недавно мне дали новый разряд. Валерий Иванович передавал тебе большой привет, сказал, что гордиться тем, что обучал одного из тех, кто сейчас там, где вы.
Конечно, нам всё сразу стало ясно. Снова сидим со Светой вечером у телевизора, пытаемся увидеть что-то знакомое или услышать номер части. Спасибо, что не стал скрывать. Хотя ты ведь не знаешь, а письма со Ставрополья снова шли с штемпелем Моздока. Сынок, ты не переживай, мы уже привыкли к нему. Хотя, конечно, нам очень и очень тревожно. Всё-таки это не ставший уже таким привычным Дагестан. Но мы верим и ждём, ведь осталось так мало.

Заходила Людмила Арсентьевна, плакала. Говорит, что племянника её тоже отправляют туда же, где и вы сейчас. Сказала, что он всего полгода служит, и она совсем недавно ездила с сестрой к нему на присягу. Показывала фотографии, Паша такой же, как ты в Ахтырке: совсем зелёный, худой и глупый. Сказала, что тебе наверняка будет проще, и я её понимаю, хотя это так страшно, когда твой сын в девятнадцать лет уже такой же, как и твой папа под Сталинградом. Но ты знаешь, мне действительно проще, ведь я видела вас, вернувшихся из Дагестана. Вы совсем другие, жёсткие, взрослые, настоящие солдаты.

Заходила на днях к бабе Нине. Она и тётка передают тебе привет. Зольниковы, сынок, всё пьют. Обоих снова попёрли с работы, и Серёжка туда же. Так что мы со Светой совсем одни здесь. Вот и ждём тебя домой, наш дорогой и любимый защитник. Береги себя, Димуль.

Мама и Света. 03.11.1999"

Гера и СВД

На позициях заставы внутренних войск в н.п Аксай, что в Дагестане, в девяносто девятом было в меру жарко и в меру пыльно-грязно-достало. Солнце шарашило с неба так, что хотелось забраться куда подальше и не вылезать, мошка по вечерам объедала почти как гнус в тундре с тайгой, а сухая колкая земля крошилась под штыками лопат порой в пыль, вездесущую и надоевшую хуже самой командировки.

Офицеры, прапорщики и контрактники сменялись каждый месяц, а мы торчали от звонка до звонка, несмотря на прошедшие и ожидаемые бои, воду, доводимую химиками до состояния, когда не отравишься, но и пить невозможно от вкуса, трескавшееся некачественное обмундирование и осточертевший день Сурка.

Нам еще повезло, противотанковая батарея краснодарского оперативного 2 ДОН была придана на усиление, а усиление устанавливалось ночью. Четыре расчета спали днем, как чертовы упыри в полутьме, а ночью выбирались по ходам сообщения на свои посты. Если, конечно, никому не хотелось вздрочнуть солдат, желающих смениться, умыться, пожрать и лечь спать до обеда и потом до караула. Полтора месяца, изо дня в день одно и тоже, серое и незамысловатое. Серо-желто-едва зеленое, если уж точнее. Все вокруг было только такой цветовой палитры.

Гера был личным снайпером резерва командира заставы, майора Коколина. Сам майор оказался настоящим псом войны, лихо накидавшим оголтелым бородачам-террористам, лезшим на заставу в июне и порядок у него оказался железным. Положены на КНП АГС, СВД, БМП и СПГ, так пусть будут. Автоматический гранатомет "Пламя", снайперка, машина пехоты и наш гранатомет оказывались тут каждые семь часов вечера, сутки за сутками.

Большая прямоугольная яма, в рост человека, вырытая в земле. Рядом еще такая же, для гранатных ящиков. Сбитая из досок платформа, где спит разложенный и укрытый куском камуфляжной сетки сам граник. Большой стальной ящик станции, включенной на едва уловимый звук и поймавшей "Молодежную волну". Вьюки из прочного брезента, четыре штуки, вместо седушек-поджопников, накрытые свернутыми плащ-палатками. Котелок с чаем, принесенный совершенно анархичным и хитрым Герой со столовой. Две пачки сигарет, разговоры обо всем и ни о чем, визжая вокруг неугомонная мошкара, дрыхнущие где-то в БМП сержанты и черно-непроглядная до луны и звезд ночь в Дагестане. Закрой глаза и увидишь через двадцать лет, как руку протянул и потрогал.

Коля в основном молчал, изредка похохатывая.

Гера мог рассказывать без умолку какие-то истории из своей жизни.

Мне больше нравилось умничать, это это устраивало всех.

Лифановский вставлял редко и чтобы показать собственную значимость.

Приходан дрых в стальном коробе "бэшки", а нам было на него насрать.

Герина винтовка всегда была у него где-то рядом, при всей свой длине совершенно незаметная и наверняка нужная. Гера не так давно частенько выезжал с майором поохотиться. На наливников, возящих в Россию самоварный бензин, слитый с врезанных в нефтяную трубу кранов в Чечне. Сколько стоил один такой грузовик представлять не хотелось, а группа немедленного реагирования выкатывалась с заставы очень быстро.

Поговаривали, что наливники оказались последней каплей в желании убрать наши заставы с границы Ичкерии. Поговаривали, что кто-то из полевых командиров пообещал одну на день рождения Масхадова как подарок. Много чего говорили, включая экзамены по теории с практикой, пройденными бородачами в Грузии. Нам-то было все равно, по большей части. Мы приехали сюда служить и если приходилось воевать, то тупо воевали, вот и все.

Гера мастерски травил анекдоты, зная их больше нас всех вместе взятых, хитро щурился и смеялся. Таким же он и остался до сих пор, раз в год обязательно встречаясь с нами в Мск.

А много ли надо еще, если просто знаешь: у твоего друга все хорошо. У друга, когда-то встреченного на твоей личной войне.

Комментарии: 9, последний от 23/03/2024. © Copyright Манасыпов Дмитрий Юрьевич (berrgelmir@yandex.ru) Размещен: 21/09/2018, изменен: 21/09/2018. 37k. Статистика. Глава: Чечня Скачать FB2 Годы событий: 1999-2000	Оценка: *9.258** Ваша оценка:
Аннотация: ...Я крашу губы гуталином... И так из каждого утюга. Сиси все приходил в себя, сиськи Джины казались весьма ничего, а Мейсон сражал сарказмом и ухмылками. Шашлык жарился куда реже сегодняшнего, а дым потихоньку начинал пахнуть человеческим мясом. Не братков с их разборками. Мясорубка в городах сменилась промышленной в республике на Кавказе. Чуть позже сменилась еще одной. И тоже под "Агату Кристи":

Манасыпов Дмитрий Юрьевич Буревестники

Манасыпов Дмитрий Юрьевич
Буревестники