Катаюсь с группой по Швейцарии, удовольствия нет - лишь работа, да и душа все больше отторгается. Разве что Альпы красивые, но города - враждебны сердцу человеческому... Однообразные, прянично раскрашенные, обляпанные цементом дома, на которых написано, что они 16-го или 17-го века... Швейцарское лукавство для привлечения туристов. Дома безнадежно испорчены перестройками и покрасками, в которых от 16-го века остались лишь полтора кирпича в подвале (разве сравнишь это с прекрасной итальянской обветшалостью), но деньги-то надо зарабатывать, а на сооружениях 20-го века много не заработаешь ... Этим торжеством современных красителей, дороговизной и мертвенностью в вечернее время швейцарские города и отталкивают. Кажется, что в них холодно даже в теплую погоду.
Вот и Гоголю тоже не нравилось, все рвался в живую, теплую Италию. А про виды вот что писал товарищу:"Что тебе сказать о Швейцарии? Все виды да виды, так что мне от них уже становится наконец тошно, и если бы мне попалось теперь наше подлое и плоское русское местоположение с бревенчатою избою и сереньким небом, то я бы в состоянии им восхищаться, как новым видом".
Альпы мне еще не надоели так, как Гоголю, на них бы я мог долго смотреть... Горы, море, огонь -- отличные объекты для рассеянного созерцания, отключающего разум... К чему мы, работники умственного труда, всегда стремимся под любым предлогом... Дома я использую для этого кактус за неимением гор. Но горы, конечно, лучше... а еще хорошо для этой цели смотреть на дождь или на снег (из теплого помещения)... Окружающим может показаться, что ты о чем-то напряженно думаешь, это вызывает уважение, тебе стараются не мешать... Но сам-то знаешь, что бездельничаешь, точнее - предаешься незримому пьянству и умственному разврату... Вот поэтому я так люблю все это - и горы, и небо и кактус... лишь бы яму не копать.
Зато в этом путешествии мне, кажется, удалось получить представление об аде по-швейцарски. У каждого народа ведь свои образы ада. У нас, например, набросками к первой части Божественной комедии по-русски могут служить общественные туалеты на рынках или, скажем, российские консульства в зарубежных странах (список может быть дополнен сколько угодно), а вот швейцарский ад, мне показалось, мог бы предстать в образе железнодорожного вокзала... Возможно, это тоже не единственный образ. Также не стал бы я возражать и тому, что впечатление и выводы мои мимолетны и эмоциональны, да еще и сильно разбавлены коньяком, что лишь повышает эмоциональность, все так, но это лишь образ - мой личный... В конце концов, у меня еще остается время побродить по швейцарским вокзалам в других городах...
В городе Люцерне, известном, в основном, тем, что там заболел гонореей Толстой и написал про него рассказ "Люцерн" ("...в котором излил все свое негодование против буржуазной цивилизации, увидев в ней "тщеславие, честолюбие и корысть"", - цитата из школьного сочинения по рассказу), - в этот день было очень холодно: минус семь и сильный ветер с Люцернского озера. После экскурсии оставалось часа полтора свободного времени, но спрятаться некуда. В старом городе открыто лишь полтора-два дорогих ресторана, никаких тебе ни закусочных, ни перекусочных, одна тоска. Пустынные темнеющие улицы, местных жителей уже давно не видать, а несколько окоченевших туристов разных национальностей дрожат, кутаются и понуро бредут к мосту через речку, - за ним призывно сверкает огнями железнодорожный вокзал. Все влекутся туда. Там тепло, свет и, наверное, еда. Туалеты, наконец - теплые. Был еще Макдональдс, на него указывали указатели, но где -- никто не знал, и группа наших путешественников сразу отправилась на поиски.
Я же смотрел в сторону вокзала, Макдональдс уж совсем скучно. Еще подумалось -- такой маленький городок, всего-то тыщ 50, - а такой огромный сверкающий вокзал современный архитектуры, поболе, наверное, будет, скажем, Ярославского в Москве, - ну, с виду. Построил его знаменитый современный архитектор Сантьяго Калатрава, - знал я из путеводителей, но ни разу там не был. Калатрава - один из самых успешных и модных нынче в мире архитекторов, и один из самых дорогих и скандальных.... Испанец по рождению, учился на родине и в Цюрихе, быстро прославился необычностью конструкций - как будто взлетающими сооружениями, поначалу строил по большей части мосты, но потом, по мере возрастания его известности, его захотели все и для всего. Многие его проекты сопровождают крупные скандалы и суды, основная претензия -- они красивы, но малофункциональны, а некоторые попросту обвалились, как Дворец конгрессов в Овьедо (Испания) или требуют существенных доработок, перестроек и ремонта, а, следовательно, и новых трат. Но все это почему-то в случае с Калатравой не влияет на количество заказов. Какой-то социально-психологический парадокс, чем больше проблем с калатравскими сооружениями, тем больше спрос на его проекты.
Мне, например, хорошо знаком его венецианский мост -- четвертый мост через Большой канал, который венецианцы долго не решались построить. Они-то и вообще неохотно идут на модернизацию внешнего облика своего города, поскольку деньги гребут именно от старины, от этой самой "обветшалости-отсырелости". А тут еще и многие говорили, что новый мост вообще не нужен, что обходились веками без него, а он, по сути, лишь немного сокращает расстояние от Пьяццале Рома к вокзалу, а стоить будет в любом случае много, а у Венеции и без этих "понтов с понтом" проблем невпрогрёб, она тебе и тонет, и отсыревает, и заливает ее. Но тут появился дорогой и знаменитый Калатрава, и они решились: понты дороже денег - во всех возможных смыслах. В архитектуре, кажется, как во многих других сферах деятельности, если ты достиг определенной известности, то тебя уже все хотят, хоть ты и никому не нужен. Ну, а затем, когда ввязались... то получилось - как всегда с Калатравой (вполне возможно, это у него сознательный расчет) - строили мост в 2,5 раза дольше запланированного, а стоимость оказалась в 3,5 раза дороже. Для древнего города, где мосты, каналы и даже количество воды в них посчитано еще века назад, строительство нового большого моста через Канале Гранде -- событие чрезвычайное... Хотели устроить всенародный праздник по типу карнавала, да потом, увидев мост, приужахнулись и праздник отменили. Он и сам-то по себе получился неприглядным -- какая-то примитивная жестянка на фоне барочного и готического великолепия других венецианских мостов и палаццо, да еще и как всегда - малофункциональным, что стало уже визитной карточкой архитектора. Инвалидам по нему не пробраться, было не предусмотрено проектом, а за позже смонтированную систему передвижения инвалидов пришлось заплатить еще около 2 млн евро. Да и не инвалидам на нем бывает нелегко.... Мне часто приходится по нему пробираться бегом к вокзалу, с походной сумкой на плече, - всегда, задыхаясь от бега, кляну очковтирателя Калатраву на чем свет стоит, поскольку там ступеньки неравных размеров и чередуются стеклянные с каменными, стеклянные в дождь скользят, да из них еще и свет к вечеру бьет прям в морду, слепит - пару раз спотыкался на бегу, падал, а один раз-таки опоздал на поезд, отъехавший у меня на виду.
Главный люцернский вокзал (как позже выяснилось, есть еще три не главных, это уж вообще трудно представить в 50-ти тысячном городе, где всего лишь Толстой гонореей заболел, а вокзалов-то понастроили...) в нынешнем виде был выстроен в 90-х, после того как в 71-м сгорел старый, исторический 19-го века -- с арками и колоннами. Сразу после пожара быстро восстановили функциональность, а до современной реконструкции самого здания дело дошло лишь в 90-е, - наверное, ждали пока Калатрава подрастет. От старого вокзала на площади перед входом в новый осталась нарядная арка, сохранившаяся от пожара - наглядная демонстрация убожества современной архитектуры в сравнении. Говорят, Калатрава, понимавший это, хотел ее снести, да здравый смысл и консерватизм городских властей победил хотя бы в этом.
Я подхватил с собой грустную одинокую девицу из группы, которая как-то замешкалась и не ушла искать Макдоналдьс, стояла в растерянности... Подхватил от сочувствия и чтоб не страшно было пробираться по темному мосту через речку Ройс, впадающую в Фиервальдштеттское сиречь Люцернское озеро, и мы пошли на вокзал в поисках еды и тепла.
На мосту боковой ветер, девица одной рукой держит капюшон, лицо отвернула от ветра -- в мою сторону, ожесточенно сопит, нос красный. Эх, ну и холодина... Дойдем ли... За озером видны огни, заползающие в горы, а дальше только скалы и льды -- от одного взгляда на это царство Вельзевула морозно передергивает весь организм под куртками и свитерами, это днем они красивые, а ночью лучше даже не смотреть -- жуть! Трудно представить, что там может сейчас находиться что-то живое, какое-то дыханием Божье, - в этой безжизненной тьме.
Почему-то вспомнился фельдмаршал Суворов, его армия как раз в этих местах сползла с гор после Сен-Готтардского перехода - где-то на дальней оконечности этого вытянутого сложноконфигурированного озера. Войска как раз спускались к озеру вдоль речки Ройс, уже миновав знаменитый Чертов мост, переброшенный именно через эту речку, затем Ройс протекает сквозь все озеро или, точнее говоря, гигантское озеро является расширением реки, и вытекает из него уже здесь в Люцерне прямо в том месте, где мы сейчас идем с девицею через эту же речку по большому каменному мосту, влекомые огнями вокзала. С содроганием я представил как солдаты две недели ползали где-то там по этим скалам, спали в этой холодной жуткой темноте, во льдах, даже без возможности даже развести огонь, чтоб обогреться, поскольку в горах на этой высоте просто не было из чего его развести. Тем более - сколько нужно костров и дров, чтобы обогреть 20 тысячную армию! Дело было в средине сентября, на подступах к перевалу шли холодные дожди, иногда всю ночь, к утру подмораживало, даже укрыться было негде - только скалистые долины и горы в снегах. Промокшая одежда подмерзала, потом опять размораживалась, потом опять замерзала --никогда не просыхала вовсе, обсушиться было негде. Суворов еще часто посылал часть войск в обходы по горам, чем и достигал успеха, армия постоянно была в бою: продрогшие, несколько дней не спавшие солдаты, карабкались по заснеженным скалам без всяких альпинистских приспособлений, с оружием, многие срывались... А потом сползали со скал и вступали в штыковой бой с приходившими в ужас французами. Большинство этих солдат, будучи родом из средней полосы России, и горы-то увидели впервые в жизни...
Самое тяжелое, что в таких условиях невозможно заснуть -- ты все время на грани физических возможностей -- тебе мокро и холодно, продовольствия им не хватало. Через пару дней человек впадает в такое полукоматозное состояние безразличия и усталости, что ему легче умереть в бою или прыгнуть в пропасть, чем продолжать это бесконечное физическое мучение. Это, отчасти, прибавляет решимости в атаках -- терять-то уж все равно нечего, и там и там смерть - либо от пули, либо от холода и голода, - но все же долго-то так человек протянуть не может. Он замерзает, валится без сил или умирает от истощения... Кроме того, русское войско и в целом было плохо подготовлено к такому переходу, у многих не было теплого обмундирования, поскольку армия только что закончила летнюю итальянскую компанию, где самым тяжелым испытанием была как раз жара.
Весь Швейцарский поход занял чуть больше двух недель, и когда Суворов спустился к Люцернскому озеру прошла всего неделя. Казалось, что самое тяжелое уже позади -- каждодневные бои, Сен Готтард и этот самый Чертов мост... Но впереди было еще чуть больше недели -- и самые кровавые сражения, в том числе, и самые опасные переходы, по сравнению с которыми и Чертов мост покажется им не таким уж чертовым. Крупнейшая битва в Муотальской долине, прорыв из окружения, практически разгром Массены и еще несколько более сложных и опасных перевалов, чем даже Сен Готтард. При переходе через последний перевал Паникс на высоте более 2-х тысяч метров армия шла в колонну по одному по козьей тропе, лошадей с тюками всех столкнули в пропасть, артиллерию тоже - иначе было не пройти. Сами солдаты тоже часто срывались в пропасть - и от усталости, и от трудности пути. Кроме того, войско уже оборвалось до последней степени, сапоги у многих солдат были разбиты вдрызг еще неделю назад. Кто-то делал обмотки на ноги из тряпья, кто-то и шкур съеденных животных и лошадей, еды тоже не хватало, выкапывали и ели коренья. Обувь снимали со своих и чужих убитых, а также с пленных французов, которых тащили с собой -- не бросать же, да и расстреливать тоже нехорошо. Вот и тащили, хотя, вполне, возможно, сами французы предпочли бы, может, чтоб их расстреляли в таких обстоятельствах... Многие из них шли попросту босиком. Тем не менее, Суворов вывел из Альп свыше полутора тысяч пленных французов.
В конце перехода войско уперлось в пропасть, кто-то стал карабкаться вниз по камням, а кто-то поступил так, как описывает капитан Грязев, участник похода - знаменитое место, запечатленное впоследствии на известной картине Сурикова "Переход Суворова через Альпы": "...мы уселись рядом на край пропасти, подобрав под себя свои шинели, и покатились подобно детям с масляничной горы; единственное наше спасение состояло в том, чтобы со всем своим стремлением не попасть на камень, который бы мог не только причинить нам вред, но и раздробить на части", - пишет Грязев. И все же многие солдаты и на камни напоролись и в пропасть сорвались, просто потому, что были крайне изнурены и обморожены.
А знаешь ли ты, что значит провести неделю на холоде и морозе без возможности зайти в теплое помещение и хоть раз в день по-настоящему обогреться? Знаешь ли, что находясь даже на небольшом морозе -- чуть ниже нуля, ноги в сапогах уже через пару часов промерзают до нечувствительности, несмотря ни на какие ухищрения, а если быть на холоде сутками, да еще спать на снегу, да при недостатке еды, в мокрой одежде... Даже я этого представить себе не могу без ужаса и содрогания, а ведь я все-таки кое-чего в этом смысле повидал, хотя, конечно, мой опыт никак не сравнится с суворовскими солдатами. Помню как в училище мы проклинали зимние тактические занятия и стрельбы с отъездом в лагеря и недельным житьем на полигоне -- в палатках или бетонных бункерах. Знаешь ли, как быстро устает и выстывает организм на морозе, даже если теплой еды вдоволь и есть возможность хоть немного обогреться в палатке у печи или у костра, что было недоступно суворовскому войску, в том числе, и горячая пища? За несколько лет училища это регулярное зимнее дубение в окопах и снегу так осточертело, что по выпуску я радостно поехал в одну очень жаркую страну в надежде, что уж там-то я, по крайней мере, не замерзну... И вот уже по очень откровенной насмешке судьбы, именно там, примерно через год, я попал в передрягу, хоть отдаленно сопоставимую с испытаниями русского войска в Альпах. Я уже не упомню точно каких-то военных обстоятельств этого дела; кажется, это был какой-то "заслон", "дозор" или можно, при желании, назвать и "засадой"... "Был засажен я в засаду не один а целый взвод...", - как пел наш батальонный акын Леонтий Версилов. Словом, покуда главное войско совершало некий крупный маневр, меня с небольшой группой солдат, а также минометом, пулеметом и рацией послали перекрыть какую-то козью тропу на перевале, чтоб коварный враг не подполз с этой стороны и не ударил нам в бок или тыл. Задание на двое суток: огня не разжигать, себя не обнаруживать. Летом бы я даже обрадовался такой задаче: пока батальон будет двое суток в полной боевой выкладке скакать вверх-вниз по горам в предвидении боя, сиди себе на козьей тропе, покуривай, да сухпай покусывай. Но была зима, высота около двух тысяч (прям как у суворовских солдат), минусовая температура и постоянный ветер в горах. При таких условиях за двое суток без огня и обогрева -- можно остыть навсегда. Самое главное, что солдату-то и утеплиться непросто, в его распоряжении не так уж много средств, особенно в горах -- ничего лишнего с собой не понесешь, боеприпасы, оружие, бронежилет, сухпай -- да у нас еще и миномет и боеприпасы к нему -- практически исчерпывают физический предел носимого. И если на себя можно еще надеть под военный бушлат кроме гимнастерки и тельняшки еще и, скажем, спортивный костюм или даже свитер, то уж на ноги трудно что-то еще нацепить, кроме теплой портянки, которая не так уж сильно уберегает ногу на морозе. А две портянки в сапог уже не засунешь -- тесно. В училище, помню, на бесконечных зимних полевых занятиях, где приходилось часами стоять в мерзлых окопах, мы экспериментировали и сооружали под портянку своеобразные экраны - из газетных или журнальных листов или даже из целлофана, но ничего убедительного, кажется, так и не было нами изобретено; после 6-7 часов в замерзлом окопе ноги теряли чувствительность и потом в казарме долго и больно размораживались. Но при этом почему-то никто у нас не заболевал. Вот я удивляюсь, сейчас городской житель, его чуть продует - тут же насморк или воспаление легких, а тогда просто отогревались и даже носами не шмыгали после этого. Ну, в России, понятно, зимой в морозы или когда ученье длится долгий срок выдавали валенки, но там в Афгане у нас валенок почему-то не было, - может потому, что операция была рассчитана на недолгий срок, да и не побегаешь в валенках по горам - опасно, легче сорваться.
Словом, в тот раз враг наш оказался недостаточно коварен и так к нам и не подполз и стрелять не начал... Посему ровно через двое суток, когда я получил приказ уходить с тропы, некоторых моих бойцов пришлось в буквальном смысле просто вырубать изо льда. Первые сутки мы еще кое-как пропрыгали для сугреву на ногах, но нельзя же прыгать бесконечно, надо же когда-то и спать. А вот с этим дело хуже -- на таком морозе и ветру даже на короткое время задремать не удавалось, да и опасно -- можно было уже не очнуться или очнуться с необратимыми обморожениями. Мне кажется, если бы ни ответственность за солдат, я бы сам давно уже сдался и замерз. Временами от физической невыносимости я погружался в такое бесчувственное оцепенение на границе сна, когда было уже все равно - сон это или смерть. Казалось, что ежели бы вот сейчас на нас навалились-таки спасительные душманчики, то смерть от пули не была бы уже худшим исходом, а, пожалуй что, и спасением. К тому же, мы бы стали по ним стрелять, стволы бы разогрелись, особенно минометный, к нему ведь обычно при стрельбе даже не притронешься, и можно было бы, наконец, отогреть руки и даже ноги... В бою не мерзнут... И в моем ускользающем в никуда сознании вдруг появился раскаленный ствол миномета, на котором шипел плевок, и мгновенно испарялся снег, хорошо бы вот до него сейчсас дотронуться бесчувственными пальцами, приставить ногу в портянке -- наверное, сразу согреется, да хоть бы и щекой к нему приложиться, все одно -- пусть лучше жжет, жжет этот огонь, это тепло, жизнь...
Я очнулся от ожога щеки и понял, что это все это мне только привиделось во сне, и мои конечности по-прежнему ничего не чувствуют, тело промерзло до костей, челюсть трясется... Так летом в пустыне в состоянии крайнего недостатка воды, в которое приходилось несколько раз попадать, также забываешься сном, и тебе тут же начинает сниться фонтан в чистом русском городе с деревьями и листьями, и ты бежишь к этому фонтану, прыгаешь в него, струи текут по лицу, ты их слизываешь языком, потом окунаешься лицом прямо вводу и начинаешь жадно пить, пить эту спасительную прохладу, захлебываться, глотаешь... И тут же просыпаешься от сухого болезненного спазма в горле, поскольку ты просто не можешь уже совершить глотательное движение - во рту нет слюны, каждое шевеление причиняет резкую боль в горле...
А на том заснеженном перевале я проснулся от приснившегося мне раскаленного минометного ствола и ожога, принудил себя встать, потом расталкивал солдат, заставлял их снимать сапоги, растирать ступни ног и перематывать портянки другим концом. Солдаты едва шевелились, они уже сами превратились в обледенелые камни, стали частью перевала. Еще бы сутки и нас бы тогда уже откопали когда-нибудь наподобие мамонтов через пару тысячелетий вместе со штатным оружием и нерастраченными боеприпасами.
Вот опыт такого замораживания у меня был лишь однажды и всего два дня и две ночи, а теперь представь, каково это - не две ночи, а две с половиной недели скакать по зимним горам и перевалам, да еще постоянно находиться в бою? Мне тогда было примерно 22 года - здоровый, тренированный организм, в принципе, хорошо подготовленный к испытаниям, - в училище учили не зазря. И то я чуть ни сдался этому ледяному оцепенению и не прекратил сопротивления. Сейчас же мне кажутся немыслимыми эти передряги моей молодости, почти непереносимыми. Едва достигнув 50-ти, я мучаюсь, если достанется не слишком комфортабельный номер в гостинице, неудобная подушка, неисправный кондиционер или недостаточно мягкое полотенце; я расстраиваюсь от неудобного кресла в самолете, когда упираются коленки, и чувствую сильные неудобства на даче у моей матушке под Егорьевском, где нет туалета с проточной водой. А представь, что Суворову в этом переходе было около 70-ти, точной даты его рождения никто не знает, - старик уже. Второму по старшинству чинов в русской армии - генералу Розенбергу, шел 61-й год, генералу Дорфельдену - 65-й. Конечно, генералы не солдаты, о них заботились слуги, денщики, адъютанты, но в том походе и за генералами шатров не возили, а во многих местах - по обледенелым козьим тропам все они, включая Суворова, должны были идти пешком рядом с солдатами - иначе было не пройти, а случалось - и ночевать, зависнув прямо на камнях. А 35-ти летний генерал-майор Багратион так тот вообще на собственном животе обползал вместе со своими солдатами все окрестные скалы на всем пути движения армии, как завзятый альпинист или какой-нибудь горный спецназовец. Потому что Суворов всегда посылал именно его совершать обходные маневры. Любил он князя, заставлял ползать по горам... Впрочем, Багратион хоть сам был родом из гористой местности, чего не скажешь про остальное войско.
Я поймал себя на том, что обращаюсь к какому-то неведомому "ты", то есть со своей многоопытной высоты - к воображаемому малоопытному собеседнику, образ которого поначалу были весьма смутным, но потом постепенно приобретает все более ясные черты и в них просматривается эта вот идущая рядом со мной девица. Ну, конечно, это же именно она ни хрена не понимает ни в жизни, ни в военном деле, и это именно на нее перевелся мой внутренний диалог. Хорошо, что диалог все же внутренний, а то ведь обращаться к молодым девицам с речами, исполненными героического пафоса и намекающими на твою мужественную биографию, как-то смешно и не по летам... хоть и действенно. В молодости, чего греха таить, применял довольно часто и этот прием обольщения в числе других. Сейчас-то мне по большей части просто все равно, что обо мне подумают... так что, скорее, этот спич обращен к такому профанному невоинственному сознанию в образе этой девчонки; женщина же это вообще - радость, счастье, уют, это теплота и мягкость... А тут скалы, льды и пропасти, брррр... Да и не хотел я ей ничего втолковывать, так просто -- на горы снежные засмотрелся на холодном мосту, вспомнилось...
Девушка, кстати, была хоть и грустная, но довольно привлекательная: худышечка с большими глазами, русыми волосами и миловидным лицом, остального мне было не рассмотреть под длинным пуховиком. Тихая и замкнутая, ехала одна и ни с кем не познакомилась в дороге; с женщиной, что сидела с ней рядом в автобусе, почти не разговаривала, но экскурсию слушала внимательно, и даже задала пару вопросов, которые не показались мне банальными или дежурными -- лишь бы спросить, частое проявление невроза путешественника - "а церковь действующая?", "а рыба в реке есть?". Вежливая, вопросы свои задавала не из группы, стоящей передо мной, а подойдя чуть позже, отдельно - робким голосом: "Извините..." Люблю таких, скромных и вдумчивых, мне всегда казалось, что именно в таких и кипят настоящие страсти, а вовсе не в наглых и разбитных, способных лишь на имитацию; страсть требует сосредоточенности... Но здесь-то, понятно, дело не о страстях, но все равно приятно... Страстей же я боле не взыскую, а пригласил лишь затем, чтоб одному не давиться вокзальной котлетой, - вдвоем с девицею еда вкуснее, замечено. Не пенсионерку же с собой на котлету приглашать. Я заметил, что девчонка во всех городах, в которых мы были, ходила в свободное время всегда одна, ни к кому не примыкала и ни в какой общепит не заходила, скорей всего, просто денег не было на дорогую швейцарскую жратву... Студентка? Чаще всего, молодые девицы, ездящие с нашими экскурсиями, относятся к категории, если по-немецки -- опермэдхен -- няньки. Есть какая-то широкая программа, которая вербует, как правило, студенток с Украниы, России, Белоруссии для работы няньками в немецких семьях (да и не только в немецких -- по всему миру). Они нянчат детей, еда бесплатная, да еще и деньги получают, пусть небольшие. Как правило, если экономить, то хватает на несколько наших туров, чтоб Европу поглядеть. Девчонки по таким программам попадаются не самые глупые -- студентки все ж, всегда голодные -- экономят, и не требовательные -- и котлете рады, ресторан не обязательно. Когда я закончил экскурсию и распустил народ в уже темнеющий город, и сказал, что встреча через полтора часа перед автобусом, на ее лице выразился едва ли не ужас: полтора часа в ледяном швейцарском городе в воскресенье да еще без денег -- можно и не пережить. Я заметил это, и когда я предложил прогуляться со мной на вокзал и поискать еду, она, не раздумывая, согласилась, посмотрела на меня своими грустными глазами, как на спасителя: "Хорошо", - и снова "потупила взоры". Это такая манера скромности у нее. Прям из кинофильмов про 19-й век...
Через арку, оставшуюся от старого вокзала, мы прошли в прозрачное здание нового, калатравского -- наконец-то! Мы уже порядком продрогли...
Оказалось, что это ни от чего нас не уберегло... Внушительное нагромождение стекла и металла ничем внятно не отделялось от улицы, не отапливалось, и по нему гулял ветер чуть ли не более сильный из-за сквозняка, чем снаружи. Прям у входа стоял ларек с аппетитными немецкими сосисками, запекающимися на решетке, потом ее вкладывают в разрезанную булочку, выдавливают на нее по всей длине змейку горчицы, - отличный общенемецкий фастфуд! У меня даже голова слегка закружилась от голода. Сосиски, правда, стоили вдвое дороже немецких, но дело-то даже не в этом -- где ее съесть? Летом бы - где угодно, лучше всего выйти с сосиской и пивом к озеру, сесть на лавочку, смотреть на красоты... Но сейчас к лавочке примерзнешь, они каменные, да и не до пива... Я окинул взглядом пространство вокзала -- нигде не заметно теплого закрытого кафе. Я предложил девчонке все же пойти поискать где-нибудь еды вместе с теплом или хотя бы тепла отдельно, а за едой вернемся... Она с трудом отвела свои грустные глаза от сосисок: "Хорошо", - и последовала за мной. Бедолажечка, наверное, с утра, с гостиничного завтрака ничего не ела, я-то хоть днем в Цюрихе перекусил примерно такой же сосиской с картошкой, - на ходу в праздники - а были как раз какие-то швейцарские праздники - ничего вообще не найдешь в этих городах. "Ну, щас-щас, потерпи, деточка, вон суворовские солдаты терпели и нам велели, - уговариваю я ее мысленно, поскольку, кажется, уже привыкаю вести с ней воображаемый диалог, да и перенимаю на себя заботу о ней. А знаешь, каково это - мерзлые корни жрать, или кожу на костре жарить с голодухи? А у нас вот на худой конец эта сосиска будет, а то, может быть, и еще что-то поприличнее найдем".
Мы спустились с ней в подземный этаж вокзала, где, по слухам, должны были находиться магазины и кафе, этот этаж тоже создал Калатрава, точнее - он его расширил... Как вокалу без магазинов? К несчастью, все лавки в нижнем этаже были закрыты из-за праздников, магазины тоже -- то же самое мертвое холодное пространство, как и вверху, только с витринами... В одном месте была открыта лавчонка с китайской едой: за прилавком стояли два замерзших пляшущих китайца, но еда по виду напоминала засохшие котлеты с позднесоветских полустанков на подъездах к Пскову или Воронежу, только что китайская. Девица-то, конечно, такого и не знает-помнит, но от китайской жратвы ее глаза тоже не загорелись... Продавцы, подпрыгивая, смотрели на нас безнадежными всепонимающими глазами, ясно было, что это сможет съесть только очень голодный китаец и то не всякий. Видимо, у них сегодня был исключительно праздничный ассортимент -- из одного дерьма, заранее ясно, что никто не купит, но китайский трудодень будет засчитан. Да даже если бы отважились и купили, то все равно - есть нужно было стоя за высокими столиками здесь же, то есть на холоде... Итак, холод мы получаем в любом случае, но сосиски выглядели аппетитнее.
Кроме нас, в нижнем этаже, кажется, и не было никого. Здесь правда ветра не было -- но было бессмысленное выстуженное пространство с закрытыми магазинами и двумя шальными китайцами... черт возьми, вот же повезло...
Впереди замаячил туалет, я решил зайти, на холоде процессы ускоряются. Сказал девчонке, что, мол, зайду, она тоже заинтересовалась:
--
Он платный? - подняла на меня свои грустные глазищи.
--
Думаю, да, здесь ничего бесплатного не бывает.
Из туалета призывно пахнУло теплом, светом и синтетическим туалетным запахом, мы просто инстинктивно туда повлеклись.
--
Вот не найдем тепла, купим сосиски и вернемся поедать их в туалет, - сказал я девчонке.
Она грустно улыбнулась. Посещение туалета стоило 2 франка -- почти половина сосиски.
Девчонка замялась. Я подумал, что у нее может не быть лишних швейцарских денег, зачем менять, если тратить не собираешься...
--
Знаете что, давайте я вас угощу туалетом, - сказал я.
Она смутилась еще больше и замахала:
--
Нет-нет, у меня есть деньги я сейчас поменяю...
--
Соглашайтесь, - сказал я, - кофе или там вином вас любой дурак угостит, а вот туалетом, уверен, вас еще не угощали... а это иногда нужнее...
Она посмотрела на меня своими глазищами и улыбнулась: "Хорошо"
Из туалета не хотелось выходить на холод, но не сидеть же там все время. Нам оставалось одно -- вернуться к сосискам у входа и где-нибудь их уж съесть, хотя бы спрятавшись от ветра...
Мы вернулись к сосисочному киоску, и пока дожаривались заказанные сосиски, мы попытались схорониться от ветра за боковой стенкой киоска. Там уже стояла в ожидании своей порции какая-то парочка, парень обнимал девицу, прижимал к себе и тискал - от холода. Мою бы девицу тоже немного потискать не мешало, потеребить, а то она совсем окоченела и движениями напоминает пингвина - тело не гнется, ноги мелко переминаются, - да неловко как-то, я ж ее для поедания еды пригласил, а не для тисканья, - ну и чтоб не бросать одну в темноте... Мы стояли рядом, прислонившись спиной к железному киоску, железо холодило спину даже сквозь толстую куртку... Надо было идти все же в Макдональдс, там хоть тепло.... Но кто ж знал, манили ведь огни вокзала. Ностальгически вспомнились ласковые и теплые немецкие вокзалы с булочками, лавочками и светом. И кто вообще придумал этих швейцарцев с их вокзалами? Вот кельнский, например, ставший уже родным, от него всегда веяло чем-то домашним -- множество удобных кафе и магазинов, да и просто лавочки стоят в теплых залах -- где можно замечательно примоститься, например, с сосиской, а то и бутылкой.... Я провел на нем довольно много времени, ожидая поездов или автобусов, немногим меньше, чем на русских вокзалах.
Ооо, эти русские вокзалы, помянутые всуе - они тоже враждебны сердцу человеческому! Кажется, вот сейчас все они разом пронеслись в моем воображении, оставив такое же ощущение холода и отчужденности, как и это модерновое швейцарское сооружение, в котором мы вот уже скоро час никак не найдем приюта. Я вспомнил ободранные даже в крупных городах вокзалы советских времен, пахнущие мочой углы и закоулки, порубаный и вонючий привокзальный народец, пустые прилавки в буфетах... Вспомнил заснеженные и заброшенные станции и полустанки маленьких русских городков и поселков, видимых из окна поезда, кажется -- сойди только с поезда в этой жути и -- сгинешь. Вспомнились дикие вокзалы провинциальных русских городов в 90-е, с непременным обширным бомжатником, бесконечными палатками с водкой и мутными баллонами с крашенной газировкой, потрепанными проститутками в юбках из кожзаменителя, братками на перронах... Или пугающие пространствами и многолюдным хаосом московские вокзалы, которые, несмотря на частые реконструкции, так и не становятся уютнее и душевнее, через них хочется побыстрее пробежать в поезд или метро... И так по сию пору...
Как раз совсем недавно на Ленинградском встречался со своим афганским командиром перед отходом его псковского поезда. Дело было зимой, мороз под 20, мы сошлись на перроне, не виделись тоже уже лет 20; у меня в сумке на всякий случай была бутылка виски и мандарины, хотя предполагалось первоначально, что зайдем куда-нибудь посидеть. И так же, как и у нас нынче, до отхода его поезда оставался примерно час, сунуться некуда, и мы поначалу обошли весь вокзал в поисках теплого удобного угла, где можно было бы пристроиться и немного выпить, закусив мандарином. И тоже ничего на вокзале не нашли -- вернулись назад к поездам, то есть попросту вышли на улицу, прикрытую навесом над началом путей, остановились возле каменного бордюра, куда можно было хоть бутылку поставить, рядом стояла мусорная урна... лучшего места не нашли. Внутри вокзала тепло, но милиция... и как-то видно все -- не станешь же посреди зала хлестать виски из горла. Я купил шаурмы, и мы оставшиеся полчаса пили виски из горла на сильном морозе и выпили от ожесточения всю бутылку. В конце мероприятия у моего храброго командира покрылись инеем его пушистые усы, а кончики их превратились в сосульки, а у меня заледенел салат в шаурме, как-то она уже не лезла в глотку, и я ее выронил из озябших рук. Мы обнялись напоследок, и он поехал... Хорошо посидели через двадцать лет невстреч...
Я посмотрел на девицу, у нее тряслись бесцветные губы, взгляд стал отрешенно невидящим, фирменная грустинка улетучилась. Я решился-таки -- обнял ее и потеребил, потер по спине и плечам, немного потискал, чтоб вывести из оцепенения.
--
Это не приставание, - сказал я на всякий случай.
--
Т-т-теперь уже не важно, - дрожа пробурчала она мне в плечо, прижимаясь...
--
Скоро все кончится, не быка же они жарят на гриле, а всего лишь две сосиски....
--
Я бы и от быка сейчас не отказалась.
--
Нда, я бы тоже... пошли перекусить, называется... и стали участниками Швейцарского похода фельдмаршала Суворова, - пробубнил я.
--
Кем стали? - не расслышала она.
--
Ну, здесь как раз к озеру на той стороне вышли войска Суворова, спустившись с Альп, помните известную русскую картину "Переход Суворова через Альпы"?
--
Аа, да, в школе изучали..
--
Ну, хорошо, что в русской школе еще что-то изучают... А вы откуда?
--
Из Самары, - сказала девица, дыша мне в плечо и прижимаясь, кажется разговор немного отвлек от замерзания.
--
Здесть в качестве опер?
--
Ну, да, - подтвердила она.
--
Когда Суворов сюда спустился, они уже примерно полторы недели ползали по этим горам, уже прошли Чертов мост, были ободранные и голодные... представляете полторы недели спать в снегу на скалах?
--
Нет, не представляю, - сказала девица, - лучше сразу умереть. Вот съесть сосиску и умереть.
--
Ну, нам-то это не грозит, щас все-таки дожарят нашу правильную немецкую сосиску и дальше нас ждет теплый автобус, а, в конце концов, и теплая гостиница, дом... А вот Суворову было хуже...
И я вкратце пересказал ей то, о чем думал, идучи по мосту, ну только без эмоций и личного опыта...
- Ндаа, никогда об этом не задумывалась, - сказала девица. - Ну, то есть задумывалась, конечно... о войне, но, в основном, о том, как ужасно убивать и умирать, но не о том, как еще много надо вытерпеть, мерзнуть и ничего не есть, прежде, чем тебя, наконец, убьют...
Продавец нас окликнул и выдал две замечательные толстые и длинные сосиски, вложенные в разрезанную булочку, а та, в свою очередь - в несколько салфеток. А потом мы их еще обильно по всей длине измазали горчицей из подвешенных здесь же вертикально горлышком вниз пластмассовых емкостей. А девчонка намазала свою сосиску еще и кетчупом с голодухи. Нет, наверное, все-таки их уместнее называть по-русски сардельками, ведь они такие толстые, как наши сардельки, только существенно длиннее... Как-то это слово "сосиски" неоправданно привязалось. Сначала я передал порцию с сарделькой-колбаской девчонке, а потом потянулся за своей. И не успел я облить свою сардельку горчицей, как девчонка вгрызлась в свою и уже с полным ртом и мгновенно засверкавшими глазами радостно сказала мне: "Шпасибо!"
--
Паажалуйста... Приятно участвовать в деле спасения бродячих русских девиц от голода в Европе, только не подавитесь...
--
Нэа-выхаха-даувлус, - сказала девица и от усилия и счастья у нее проступили слезы на снова ставших немного грустными глазах.
Память о подвигах русских солдат в беспримерном переходе через Альпы не позволяла мне алчно наброситься на свою сардельку, подобно неразумной, хоть и симпатичной девицы. Кроме того, у меня таилась идея выпить под сосиску коньяку из фляжечки, которая ждала до поры в сумке, и все-таки, может быть, найти место потише, ну не на проходе хотя бы... Ну, должен же быть здесь зал ожидания или что-то подобное....
Держа свою порцию в руке, я повлек девицу от киоска в обход каких-то темных внутривокзальных сооружений первого этажа, в надежде отыскать ну хоть что-то подходящее для спокойного поедания сосиски и глотка коньяка. Скоро я понял, что на этом этаже такого помещения или места тоже нет... Девчонка плелась за мной, на ходу кусая свою сардельку. Последняя надежда -- второй этаж -- это такой балкончик с железными поручнями, выходящий в главный стеклянный зал, в котором в центре была такая большая дырка возле лестницы -- прям до подземного этажа; то есть - в центре дырка в три этажа или даже в четыре, дизайн такой - колотравский... Но выше второго мое воображение уже не поднималось, если вот на втором, на балкончике ничего подходящего не найдется, будем есть и пить и никуда больше не пойдем, а то сарделька уже остынет. Рука моя, ее держащая, уже остыла...
--
Пойдемте, деточка, последний рывок вон туда на второй этаж, там и пристроимся во что бы то ни стало, - сказал я девице.
Она покорно-безразлично поплелась за мой, кусая от своей порции на ходу.
На втором этаже оказалось еще хуже. Витрины закрытых магазинов не освещались -- наверное, экономили на электричестве, разве что сквозняк был потише... Идти уже было некуда, мы остановились у парапета, - в дырку были видны два уходящих вниз этажа - до подземного и влекущиеся там внизу несчастные замерзшие люди.
--
Здесь хотя бы никого нету, тихо-спокойно, - сказал я, пытаясь найти хоть что-то хорошее, куда-то еще перемещаться у нас уже просто не оставалось ни времени, ни сил. - Будем есть вот здесь прям на ветру и холоде. Такова судьба. За родину!
--
Ну да, зато если мы здесь окончательно замерзнем и упадем, то нас еще долго не найдут в этой темноте, - оптимистично развила мысль девчонка, у нее как раз рот был свободен в этом момент. Она, кажется, не очень понимала зачем я ее сюда притащил, тем более, что свою сардельку пока мы бродили она уже почти съела, оставался лишь маленький кусочек и немного булки. Я свою -- даже не начинал. Знала бы она, чего мне это стоило.
--
Не замерзнем, - как мог браво сказал я, - щас мы согреемся...
Я перехватил свою булку с сарделькой левой рукой, а правой стал доставать из сумки, висящей на этом же боку фляжку с коньяком, а потом, достав, пытался открутить двумя пальцами той же руки туго закрученную, рифленую металлическую пробку. Но пальцы замерзли, не слушались, и мне это не удавалось. Левой рукой я, держа сардельку на уроне рта - не утерпел и откусил нависающий над булкой румяный кусочек... Черт, уже остыла... Не мудрено - сколько шлялись с ней по такому холоду, дурак я... Но ладно, сейчас коньяка выпью -- сойдет, не гурман. Суворовским солдатам, чай, хуже было, вон корешки жрали... а тут тебе девица, коньяк, да еще и сосиска, хоть и остывшая... а потом автобус, гостиница, там тепло.... думал я, прожевывая маленький откушенный кусочек и возобновив попытки отвернуть фляжечную пробку.
--
Как вас зовут? - спросил я, поскольку вспомнил, что мы так и не познакомились.
В этот момент я сделал замерзшими пальцами еще одного решительное усилие по раскручиванию пробки, и она, мне показалось, подалась... "Наверное, надо бы дать сардельку подержать девице и открыть двумя, не мучиться", - подумалось мне... И тут вдруг сама сарделька начала потихоньку так выскальзывать из булки в сторону парапета... Я попытался, было, ее удержать другой рукой, да в ней была недооткрытая фляжка... Я сделал несколько лихорадочных разнонаправленных движений, ловя сначала ускользающую сосиску, потом выпадающую фляжку, малоцензурно при этом вскрикнул, услышал в ответ вполне цензурный взвизг своей спутницы, и в результате -- фляжка упала по нашу сторону парапета, а сосиска, ударившись о поручень, и оставив на нем явственный горчичный отпечаток, полетела вниз сквозь два этажа... Я перегнулся инстинктивно - поглядеть на ее полет и успел заметить, как она шмякнулась, разбрызгивая остатки горчицы, на голову одному из двух, проходящих на минус первом этаже иностранных мужиков. Причем, тот мужик, об которого она шмякнулась был, как назло, лысый и без шапки. Падение совпало с мгновенным приливом ужаса и отчаяния, охватившим мое сердце и желудок, а секундой позже оттуда раздался громкий крик и громкая же английская ругань. Я отпрянул от края и отстранил девчонку. Извиняться уже поздно, а объясняться не было времени. Все случилось не по моей воле, это рок вытащил вожделенную сардельку у меня изо рта и обрушил ее на голову честного англоязычного туриста, скорее всего, точно также мытарившегося по этому вокзалу, где руки от холода даже сарделек не держат. Я ему сочувствовал всей душой, в таком холоде и неуюте, да еще и липкая сарделька свалилась буквально с небес на голову. И вот стоял он ни в чем неповинный, измазанный горчицей и ошметками сардельки, на самом дне этого жуткого вокзала, и ему ничего сейчас не оставалось как идти в туалет за два франка и отмывать там свою лысину. И, может быть, у него даже и нет этих двух франков, как у девицы, мало ли что... или он не рассчитывал больше менять денег. Ведь, чтоб получить эти чертовы 2 франка, надо разменять, минимум, 5 евро, а ежели ты, скажем, уезжаешь, а на вокзале-то именно этим все и занимаются, то остаток от них тебе уже не пригодится, вот и выходит, что за поход в туалет платишь по-сути 5 евро. Черт побери, какой ужас, как стыдно... А кто виноват? "Калатрава, сука, виноват", -- подумал я злобно, но справедливо, а вслух сказал:
--
Гребаная ты Калатрава!
--
Кто такая Калатрава, это сарделька так называлась? - девица дожевывала последний кусочек своей порции, и в ней снова возбудилась природная любознательность; ну, понятно -- она -то поела.
--
Нет, так назывался человек, построивший этот вокзал, - сказал я хмуро.
--
Да, гад, - она проглотила последние остатки булки и вдруг смутилась. - Простите, но я свою уже съела, - и виновато добавила: Ну, может быть, еще можно купить?
Видно было, что она действительно смущена.
--
Нет, уже не успеем, - сказал я хмуро.
В руке у меня осталась нетронутая булка, испачканная улетевшей сарделькой и горчицей, фляжка валялась под ногами. Хорошо в этой ситуации было хоть то, что я ее так и не открыл, а то бы коньяк вытек, а в нем было единственное утешение сейчас.
--
Что же делать? - спросила девица.
--
Будем пить, что нам еще остается, - сказал я.
--
Я не пью, - сказала она.
--
Жаль, - тогда вот подержите булку - единственное, что осталось от сардельки.
Я передал булку девчонке, поднял фляжку и, держа двумя руками, с усилием, наконец, отвернул пробку и сделал большой глоток:
--
Ну-с, за переход Суворова через Альпы!
Закусывать коньяк на холоде мерзлой белой булкой было не очень приятно. От волнения и от голода коньяк сразу подействовал. Стало хорошо и немного шатко.
--
А можно и мне попробовать? - вдруг спросила девица, указывая глазами на флягу.
--
Ничего себе! А вы не умрете? Вы же не пьете?
--
Я только попробую немножечко.
Я протянул ей флягу, она зажмурилась, вдохнула-выдохнула, тряхнула головой и сделала довольно большой глоток. Потом прикрыла губы ладонью и поверх нее посмотрела на меня своими фирменными грустными, полными ужаса глазами. Я даже испугался...
--
Ну как вы?
--
Пока нормально, - она выдохнула и отняла руку ото рта, - меня кстати, Татьяной зовут, вы не успели дослушать с этой сарделькой...
Я протянул ей булку для закуски, она отломила кусочек, положила в рот, а остальное вернула.
--
Очень приятно, - сказал я. - А я ваш гид, меня зовут Алексей.
Она засмеялась
--
Да я уже догадалась.
Я тут же отхлебнул еще, компенсируя коньяком отсутствие еды, и предложил девчонке, но она помотала головой и сказала, что ей еще нужно дождаться результатов действия первой порции коньяка, которые могут оказаться разрушительными.
--
Для кого?
--
Для вокзала, конечно, - она немного пошатнулась и схватилась за холодные поручни балкона. - Для меня же это первый опыт алкоголизма с коньяком.
Тогда я доел остаток булки и подумал, что она, должно быть, еще и не глупая, чувствовалось по метким ответам.
--
Простите меня, что втравил вас в эти испытания, я сам не думал, что все будет так грустно. И спасибо вам за терпение и мужество, с которым вы пешешествовали со мною по этим вокзальным у кругам ада, я не ожидал от вас такой стойкости, и одному бы мне было ни за что не справиться, я бы сгинул, еще не дойдя до туалета... - я становился болтливым после коньяка на голодный желудок.
--
Не-нет, что вы, - вскинулась девица горячо и даже схватила меня за рукав. - Вам не за что извиняться, а наоборот - спасибо вам огромное за это путешествие и вообще -- за Швейцарию, за ваши рассказы и за это наше странствование с сосиской, она же сарделька, по кругам вокзального ада, это вы здорово сказали, да-да, это именно ад и очень глубокий такой -- куда и сгинула наша, то есть ваша сосиска. И за Суворова спасибо, как будто вместе с ним через Альпы перешла, никогда не забуду, - страстно говорила девица Татьяна, еще крепче сжимая мой рукав, из чего я понял, что мы дождались результатов воздействия первой порции коньяка.
Коньяк - напиток откровений. Хотя бы с девицею мне повезло больше, чем с сарделькой. Я и сам разволновался: какие экзистенциальные глубины, какой символизм! Ведь не просто себе шмякнулась в грязь или лужу какую-нибудь, а именно - "в пропасть канула", куда-то туда - в "царство ужаса", где располагаются эти самые "гробы смерти". Мне вдруг припомнились эти слова Суворова из письма Павлу о Швейцарском походе, которые я иногда прочитываю в автобусе, но в этот раз почему-то забыл. Нет же, в сущности, и с сосиской мне тоже очень повезло! Могла бы и вообще никуда не упасть или в пережеванном виде упасть всего лишь в желудок - какая сермяга, какой несуразный мещанский примитив! И тогда бы не было всех этих прекрасных озарений и мимолетной душевной близости с девицей Татьяной над пропастью... Она упала -- куда ей было суждено -- на голову несчастному англичанину, который был вынужден пойти в туалет и, возможно, отвратился от худшего, что его ожидало без сардельки, а то и трагического... Это настоящее провиденциальное падение... вот так!
--
Это было провиденциальное падение, - повторил я для девицы Татьяны конец своих размышлений, не заботясь о том, что она меня поймет. - Оно нам еще аукнется, вот посмотрите. Сарделька упала не напрасно... И пусть она исчезла как целокупность, так сказать, но эгрегор сардельки парит над бездной, да - витает над всеми нами. Все взаимосвязано через тонкие миры. Сарделька это то, что нас связало, вот теперь ее нет, а связь осталась, эгрегор остался... ну, то есть некая идеальная суть, её, как говорят - ментальный конденсат... хоть это и трудно понять, - из меня просто неслась всякая чепуха.
--
Понимааю, - серьезно пропела она, - эгрегор сардельки, понимаааю... Но все-таки больше всего нас объединяет эгрегор коньяка, ментальный конденсат то есть...
--
Да, пожалуй... Правда, если бы она не упала, то он бы нас объединял меньше, уверяю вас... Это падение нельзя воспринимать только физически... ну я уже говорил... Кстати, вот фельдмаршал Суворов все это очень хорошо понимал... метафизическую подоплеку событий. Забыл прочитать вам в автобусе, но вот послушайте, он пишет Павлу, императору о своих прогулках с войском через Альпы, цитирую по памяти: "На каждом шагу в этом царстве ужаса зияющие пропасти представляли отверзтые и поглотить готовые гробы смерти..." Представляете - "гробы смерти"!
--
Гробы смерти в царстве ужаса, - завороженно проговорила Татьяна...
--
Вот именно, прям как этот вокзал, - сказал я
Она, наконец, засмеялась и нам надо было уже идти к отъезду автобуса. Предстояло еще раз перейти злополучный продуваемый мост с видом на переход Суворова через Альпы. Но теперь уже нам будет не так отвратительно после коньяка и сардельки, хоть мне от нее достался лишь эгрегор. Зато коньяк нам достался во всех своих ипостасях, в том числе, и в виде эгрегора - в организме от него теплота, а в голове свобода.
С моста мы обернулись -- над вокзалом Калатравы витал густой ментальный конденсат сардельки, перемешанный с коньяком.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
