Старые, потемневшие ножны выпускают блеснувший холодным металлом клинок. Он вытягивается легко, будто смазанный, хотя лежит в ящике письменного стола уже почти пять лет. На клинке, у самой гарды, выбито маленькое клеймо - две чёрточки крест на крест, а внизу - галочка, напоминающая птицу. Одна чёрточка прямая, как сам клинок, а вторая - волнистая, словно верёвка...
...Чёрт, как же он блеснул тогда! Словно выжег на памяти те мгновения.
...Капитан тогда что-то сказал - губы беззвучно шевельнулись, а затем нож в его руке сверкнул во вспышке молнии - яростно, неумолимо, и через секунду я наконец смог свободно вдохнуть...
Июнь 1877 года, окрестности крепости Баязет,
резиденция Ицхак-паши.
Он оказался маленьким рыхлым человечком, этот Фаик-паша. На первый взгляд, довольно старым - ухоженная борода была почти белой. Вокруг глаз скопились мелкие морщинки, а кустистые брови придавали его блестящему, живому взгляду не только гордость, но и некоторую хитрость.
Ко всему прочему, выяснилось, что паша неплохо говорит по-русски...
- Я - Ахмет Фаик-паша, - сразу обратился он к измученному капитану, протиснувшись в тесную каморку вслед за адъютантом. Да, в нашей тюрьме было маловато места, даже для троих...
- Мой дед говорил, - вдумчиво продолжил он, - что для мусульманина терпеть на пути Аллаха пытки и не сдаваться - наилучшая истина. Но, чтобы не погибнуть, можно сказать для отвода глаз - "отрекаюсь", будучи твердым в вере.
Ахмет Фаик-паша задумчиво посмотрел на Тагаева, словно пытаясь разглядеть простым зрением, что он за человек. Капитан же никак не реагировал на слова паши, и было непонятно, слышал ли он их вообще. Он сидел, тяжело привалившись к стене. Лицо ничего не выражало, да и не могло выразить - не давали сплошные кровоподтёки, разбитые губы и свороченный на сторону нос.
За прошедшие дни капитана едва не убили...
Паша, вволю насмотревшись на своего пленника, поднял глаза к небу. Но его взгляд наткнулся лишь на низкий потолок...
- Ты этого не сделал, не отрёкся. Почему? - похоже, секрет нечеловеческой выдержки капитана его не на шутку заинтриговал.
Тагаев поднял голову, и кивнул, указывая куда-то вверх. Он молодец, держится - нельзя, чтобы турки догадались...
- Христиане говорят, что ваш бог даст силы выдержать пытку, только если ты на пути истины... - медленно произнёс паша. - Выходит, они не лгут... Потому как на моей памяти - ни один не вынес пытки. А те, кому оказалось не в чем признаваться и нечего рассказывать, соглашались с чем угодно, лишь бы прекратить муки. Палачи не умеют шутить - ты вполне мог умереть, но... не сказал ни слова. Ни лжи, ни правды, - он покачал головой, замотанной в тёмную чалму. - Молчишь и теперь?
Капитан опять поднял взгляд к небу. Он молчал. Потому что ответить - не смог бы при всём желании...
- Я понимаю, - кивнул Фаик-паша, оценивающе поглядев на него. Кажется, старик что-то решил, потому что потускневшие было чёрные глаза снова сверкнули.
- Я никогда не встречал человека, подобного тебе. Я поражён силой твоей веры, и восхищаюсь твоим мужеством, - сказал он каким-то другим, глубоким голосом. - Но прости мне твои пытки - должно быть, так хотел Аллах, - он вздохнул, и неожиданно отстегнул с пояса небольшие, простенько украшенные серебром ножны.
Я похолодел. С этих басурман станется - попросить прощения, а потом горло перерезать...
Но паша только повернул ножны плашмя, взяв их обоими руками.
- Это он, бог, придал тебе сил. А значит, ты на пути истины. И я не смею далее стоять на нём, мешая тебе пройти... Так пусть этот подарок скрепит моё слово: отныне и ты, и поручик, - он, не глядя, кивнул в мою сторону, - мои гости, до окончания войны. Скорого окончания, поверьте, - старик лукаво улыбнулся, и протянул капитану свой подарок. - Этот нож носил мой отец, а до этого - его брат. Он помогает сильным духом, укрепляет веру и слово. Но не щадит отринувших их, - очень серьёзно добавил он.
Капитан нашёл в себе силы встать, и трясущимися от слабости руками принять богатый подарок.
Бог мой, паша дарит нож военнопленному, которого перед этим едва не запытал до смерти!.. Да ему пора становиться святым отшельником, а не командовать отрядами на азиатском фронте...
Старик развернулся, и хотел уже выйти, но обернулся у двери.
- Дай мне слово, что не повернёшь мой подарок против моих людей. Я ведь даю вам жизнь и крышу, причём обоим.
Тагаеву ничего не оставалось, кроме как кивнуть - паша получил требуемое слово. Но стоило только двери захлопнуться за ним, как капитан обессилено упал обратно на скамью. На губах, впервые за последние дни, угадывалась изломанная улыбка.
- Чёрт, капитан, а паша то этот, поверил! - я необдуманно хлопнул его по плечу.
Тагаев болезненно скривился.
Я бухнулся рядом на пол, и взъерошил себе волосы.
- Бог помог... повезло так повезло! - я радостно засмеялся. Казалось, тяжесть всего мира ухнула с плеч куда-то вниз, глубоко в пропасть, и притом навсегда.
Капитан покачал головой, подобрал с пола маленький камушек, и накарябал что-то на глиняной стене.
"Правда помог", прочитал я.
Улыбка с лица капитана не сходила.
- Конечно, правда! - смеясь, согласился я. - Только ты на бога-то надейся, а сам не плошай!..
Действительно, если бы турки сразу узнали, что капитан Тагаев - немой, что они с нами сделали бы? Риторический вопрос. Теперь же - недавняя контузия капитана вдруг спасает ему жизнь, а заодно и мою...
Помню, как он убивался после этой злополучной контузии уха, полученной в стычке под стенами Баязета... Медики тогда разводили руками, и не могли точно сказать, вернётся ли к капитану голос и нормальный слух. Тагаев провалялся в постели несколько дней с непроницаемой маской вместо лица, напоминая мраморную статую недвижностью и цветом кожи. Но слух постепенно стал к нему возвращаться, а вот немота не проходила. Тогда медики решили, что всё-таки возможно вернуть и голос, но для этого советовали долговременное лечение в условиях госпиталя. И капитан, получивший надежду на выздоровление, но ещё с перевязанной головой, был откомандирован в тыл...
Османы окружили нас с отрядом Пацевича, когда тот предпринял вылазку из Баязета - проверить обстановку, и заодно отвлечь внимание осман, чтобы капитан смог выбраться на дорогу в Нахичевань...
В этой стычке мы с Тагаевым и угодили к Фаик-паше. Правда, нельзя было тогда сказать, что нам крупно не повезло - ведь неизвестно ещё было, какая судьба постигла тот полутысячный отряд Пацевича с Ковалевским, окружённый гораздо более крупным Ванским отрядом. Да и судьба самого Баязета вот уже третий день оставалась нам неизвестной...
***
Капитан снова отказывается.
Который уже раз за минувшие сутки он сказал "нет" - отрицательно мотнул головой, и для убедительности, черканул на стене здоровый крест.
А нож, вот он - лежит передо мной, на скамье. Ножны отложены в сторону, и полированный клинок тускло переливается - в нашей каморке всегда полутемень, свет проходит только через крохотное окошечко у потолка.
Клинок мягко поблёскивает и приятно холодит руку. Кончик хищно вытянут, словно жало, прямое лезвие отточено, как бритва - мы уже пробовали им бриться. Надо сказать, успешно.
- Но почему нет?! - я в отчаянии. Тагаев упорно не желает меня понимать. - Неужели ты доверяешь ему?
Капитан медленно кивает.
Я не понимаю, что им движет... Да надо было подарочек ещё тогда, сразу, засадить этому Фаик-паше в бок... Хоть с пользой бы погибли. А ждать непонятно чего, понадеявшись на слово врага, люди которого, не особенно философствуя, убивали наших под Баязетом...
Нет, это какая-то благоглупость, иначе не назовёшь...
- Ладно, пусть даже он действительно оставит нас в живых. Но ты подумай, мы будем здесь до конца кампании! Завтра Фаик-паша уберётся отсюда, и мы останемся в распоряжении кого-то другого, кто нам ничего не обещал! - горячо убеждаю я капитана. По-настоящему злюсь, что приходится это доказывать - думал, Тагаев поддержит меня сразу. Но он что-то снова чертит на стене.
"Дал слово".
Слово, он, видите ли дал...
- Что-то я не слышал. Кивок - не слово... Да если бы ты этого не сделал, нас уже бы пристрелили, за ненадобностью! Нам повезло, и этот подарок - подарок судьбы, а не Фаик-паши! И ты хочешь его профукать?
Я досадливо хлопнул рукой по каракулям на стене.
Слово...
Мы ведь заперты в малюсеньком домике за пределами самой резиденции - стены вокруг нет. До дворца паши - шагов пятьсот, вокруг скалы. А охраняет нас всего-навсего один гвардеец, расположившийся под навесом за массивной дверью. Он же приносит нам еду и воду.
Но теперь передо мной лежит нож - длинный, острый и тонкий. И какого чёрта я должен оставаться здесь? Тем более, кормить нас начали вдоволь, капитан немного пришёл в себя и уже вполне может двигаться. Вдобавок, сегодня охранник сказал, что к вечеру переведёт нас в саму резиденцию, где щедрый Фаик-паша, подумать только, выделил нам комнату... И если охранник вечером придёт один... И даже если их будет двое, я справлюсь. Не могу не справиться, нету у меня такого права - не справиться.
- Денис, мы должны попробовать, - устало повторяю я в сотый раз. - Пойми ты, нет другого выхода - на Кавказе война, так что не до каких-то там слов. Даже паша этот вон сказал - чтобы не погибнуть, отрекись...
Капитан задумчиво смотрит на дверь. Мне кажется, он сам не понимает, что вдруг на него нашло.
Но я стою на своём.
И в конце концов Тагаев сдаётся. Я знаю, почему - под Киевом у него своё хозяйство, жена и две дочки. А может, он попросту не нашёл разумных объяснений собственному чудачеству...
Я заранее знал, что капитан самодурствовать не станет.
Но сдаётся он, только когда я говорю, что убивать охранника не станем. Что я видел лежащий у него под навесом моток верёвки - мы просто раним гвардейца, если понадобится, и свяжем.
Верил ли я сам в то, что говорил? Нет. Я говорил не для себя, и те слова не имели тогда абсолютно никакого значения - я боялся.
***
Раньше я не убивал вблизи. Не убивал ножом.
Это действительно страшно. Одно дело - застрелить человека из ружья, не различив даже лица убитого, и совсем другое - перерезать ему горло. Раньше я об этом не задумывался. Но и теперь было не до раздумий...
Просто охранник зря дёрнулся, когда я приставил ему к шее нож, и зря ударил меня локтём. Я машинально дёрнул клинок вниз, на себя. Кажется, даже слышно было, как хрустит кожа. Ладони мгновенно покрылись красным, стали липкими. Белую рукоять ножа залило кровью.
Я даже не очень соображал, как всё это произошло, впав в какой-то ступор...
"Быстрее" - махнул мне рукой капитан, и я, опомнившись, затащил обмякшее тело в нашу камору.
- Повернись!.. - я разрезаю верёвку на руках Тагаева - его успел связать охранник, собираясь конвоировать нас в резиденцию. Уже почти стемнело, и что происходит около нашей импровизированной тюрьмы, со стороны дворца не видно. Но солдата могут хватиться - нам стоит поспешить.
Я подбираю упавшую в пыль винтовку, хватаю висящий на гвозде моток верёвки, а Тагаев тем временем стаскивает с убитого мундир, и напяливает его на себя. Не знаю, зачем он ему понадобился, целиком заляпанный кровью...
Мы, пригибаясь, забегаем за ближайший обломок скалы.
Сердце бешено колотится, в висках жидким огнём пульсирует кровь.
Я осматриваюсь, осторожно выглядывая из-за камня.
Резиденция виднеется внизу, расположенная на плавно подымающейся скале. Там горят огни, но людей в сумерках уже трудно различить. Мимо низеньких стен, дальше вниз, идёт узкая дорога. Поднимаясь, она и вовсе превращается в тропу, теряющуюся в далёкой ложбинке между скалами. Но там тоже просматривается огонёк костра и едва различимая отсюда смотровая башенка...
- Надо спускаться там, - тихо говорю я, указав на обрыв скалы в стороне от дороги. - Спустимся, и по краю долины... там, по бездорожью, искать не будут. Два дня, и мы в Нахичевани...
Словно подтверждая мои слова, небо рвёт оглушительный раскат грома, и в пыль ударяют первые тяжёлые капли. В ноздри брызгает запах прибитой пыли, такой знакомый, - прохладный, тревожащий, и одновременно успокаивающий.
Но гроза нам только на руку.
***
Верёвка дёрнулась, едва не разорвав меня пополам.
Я судорожно вцепился в камни. Острые грани мгновенно порезали ладони, но тогда я этого даже не почувствовал, потому что прямо подо мной качалась и гудела тёмная бездна, пожирающая плотные струи ливня.
- Держись!.. - натужно прохрипел я. Натянувшаяся верёвка не давала дышать.
Сквозь шум донёсся глухой стон.
"Чёрт, и зачем только я пустил капитана первым?" - пронесся в голове бессмысленный вопрос...
Я попытался было вытянуть верёвку, но руки тут же заскользили по мокрым камням, и меня медленно потащило к краю скальной ступеньки. Меня затрясло - но не от скатывающихся ручейков холодной воды, а от ужаса. Внизу, метрах в двадцати меня ждал только острый, выточенный ветром камень, но я не мог даже перехватить верёвку - стоит на секунды отцепить пальцы, и меня моментально утащит вниз...
Когда моя голова и плечи оказались уже на весу, над обрывом, я понял, что это конец. Ещё секунды, и мы рухнем вниз.
И тогда я увидел внизу капитана, схватившегося за верёвку. Он раскачивался, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь, но скала напротив блестела во вспышках молний абсолютно плоской, почти отвесной плитой. Никакой точки опоры капитан найти там не смог бы, даже дотянувшись до камня...
- По верёвке пробуй!.. - едва выдавил из себя я. Дышать стало совсем тяжело - верёвка душила, сдавливая рёбра громадной змеёй.
Не знаю, услышал ли меня капитан - думаю, вряд ли. Но увидев, что я уже вот-вот сорвусь с уступа, сердито замотал головой, и в руке у него что-то тускло блеснуло.
Громыхнуло - сочно, гулко. Прямо над нами.
А в следующий миг я разглядел лицо капитана. Губы шевельнулись - он что-то сказал, что-то короткое. И неожиданно улыбнулся - также, как улыбался тогда, после подарка Фаик-паши.
Ударила молния - яркая, слепящая. Но гораздо пронзительней сверкнул нож, зажатый в руке капитана... Чёрт, как же он сверкнул! Так яростно, словно был живой, словно кричал хозяину: "Режь! Не медли!"...
И капитан последовал безмолвному совету. Не стал медлить.
Потому что клинок сверкнул, а через доли мгновения верёвка ослабла, повиснув срезанным концом в шумящую темноту...
***
Уже гораздо позже я вспоминал, как смотрел тогда, вжавшись в скальную ступеньку, на темнеющие вдали предгорья Арарата. Можно было различить слабые, редкие вспышки - там шёл бой. А значит, Баязет был осаждён, но ещё держался...
Сам не помню, как я тогда добрёл почти до самой Нахичевани. По дороге мне случайно встретился десяток казаков, патрулирующий местность, и они подобрали меня, голодного, оборванного и еле живого. Я тут же сказал им об осаде Баязета, но они отвечали, что туда уже отправлен отряд Калбалай-хана, и что там уже, должно быть, всё решилось в нашу пользу.
Теперь же я знаю, что Калбалай-хан со своей тысячей штыков тогда ничего не решил, и Баязет держался почти до конца июня, дожидаясь помощи Эриванского отряда. Гарнизон сократился почти вдвое, многие погибли от жажды, многие - отбивая настойчивые приступы турок. Погиб и столь любимый солдатами подполковник Ковалевский, которого я хорош знал, - во время той самой стычки, когда нас взяли в плен, две пули угодили ему в живот...
Погибли многие мои знакомые, друзья, но чаще других я вспоминаю капитана Тагаева. Не только потому, что тогда он подарил мне жизнь, пожертвовав собственной (не знаю, сумел бы я перерезать верёвку, оказавшись на его месте). Меня не столько будоражат даже многочисленные, упорно лезущие на ум "если": что, если бы Тагаев не тронул верёвки; что, если бы он промедлил ещё немного; что, если бы я всё-таки сумел тогда спасти нас обоих, вытащив его?.. Мне не даёт покоя другая, крепко засевшая в голове мысль - мысль о том злополучном ноже. Ведь не будь его, и капитан не смог бы сделать того, что сделал. И чем бы тогда закончилась ночь нашего побега? Да и случился бы сам этот побег, кто знает?..
Тот нож, столь неосмотрительно подаренный капитану Фаик-пашой, теперь лежит у меня в ящике письменного стола. Подарок ли это судьбы, как я думал тогда? Не знаю. Вспоминаю слова Фаик-паши, и мне кажется, что если это и он, то достойно распорядиться мы им не сумели. Вернее, не сумел я ...
Последнее время я часто сажусь за письменный стол, открываю нижний ящик, и достаю тяжёлые, украшенные серебром ножны. Вытягиваю клинок, и подолгу смотрю на него. Я гадаю, сколько ему лет. Какие времена он видел, в скольки боях побывал. Скольких сменил хозяев? Я чувствовал, что многих. Чувствовал, он настолько стар, что стал чем-то большим, чем просто нож. Быть может, у таких вот клинков, прошедших множество сражений, появляется подобие души? Холодное и беспристрастное подобие, идущее по своему пути - прямому "пути истины" честной стали...
Или вдохнуть в клинок душу способен только мастер, его отковавший?.. Я рассматриваю необычное клеймо на боку лезвия. Две пересекающиеся чёрточки, птица под ними. Одна чёрточка прямая, как и сам нож, а вторая... Вторая волнистая, и напоминает верёвку. По крайней мере, мне.
Что это? Знак, что произошедшее во время той грозы - отнюдь не случайное стечение обстоятельств?.. Порой мне кажется, что нет, что подарок Фаик-паши - нечто большее, чем просто нож, и я даже уверяю себя в этом полностью...
А иногда уверенность слетает с меня начисто, и я смеюсь над былыми мыслями, смеюсь над собой, вообразившим такую чушь...
Но тогда почему-то сразу вспоминается другое. Лицо капитана - изломанная улыбка, и беззвучно двигающиеся губы. Губы, которые, кажется, говорят мне: "Не пустит. Помнит слово."
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
