Звук разбивающихся о холодный бетонный пол капель - будто отсчет времени. Четыре секунды, два вдоха, один аккуратный, бесшумный шаг. В мрачном, еле освещенном редкими, тусклыми лампами тоннеле, сквозит смертью. Противный, пробирающий до костей холод - чувство, которое я испытывал уже не в первый раз. В такой момент представляешь себя идущим по краю бездонной пропасти, где одно неверное, невнимательное движение, будет стоить тебе жизни. Под ногами кишат огромные вонючие крысы, время от времени пытающиеся укусить меня за штанину. Я отбрасываю их от себя ударом ноги, и осторожно продолжаю двигаться вперед, на свет.
Плавно, в ужасающее шуршание крыс вливается звонкий, мелодичный свист. Вначале его почти не слышно, но с каждым метром все отчетливее и громче звучат ноты. Озорное настроение мелодии абсолютно противоположно окружающей реальности, и от этого кажется совсем нелепым и фантастическим.
На мрак, постепенно и мягко, ложится желтоватый ковер яркого света, бьющего откуда-то из-за угла. В тридцати метрах поворот направо. На потолке плесень, похожая на пролежни безнадежно доживающих больных в районной больнице, где я проводил часть своего времени в юности, искренне веря, что смогу изменить ход неба. Где умирали, держа мою мозолистую ладонь в своих сухих, уже безжизненных, хорошие люди. Мне всегда было непонятно, почему они уходят раньше срока. А потом я понял, что раньше срока уйти нельзя. Момент твоего ухода - это и есть твой срок. Его назначаешь не ты, не остальные люди, не здоровый или не очень образ жизни, не нелепая случайность, ничего из того, на что обычно списывают смерть. Этот срок выбит у тебя на груди невидимой наколкой, с момента, когда ты кричащим, окровавленным комком выпадаешь из объятий небес. Может быть единицам из нас - людей планеты Земля, удавалось изменить его, а точнее - не изменить, а потерять к нему всякий страх и интерес, познав то, что находится за гранью понимания для человека.
На стенах странные граффити: ухмыляющиеся рожи с выбитыми зубами и налитыми кровью взглядами, какие-то надписи на непонятном языке, по виду своему напоминающие арабскую вязь, даты.
Я аккуратно выглядываю из-за угла, постепенно открывая себе все большее поле видимости. Свистит человек в черной маске. Он ходит из угла в угол перед линией склоненных на колени людей, которые смотрят в пол и молчат, покорно ожидая своей смерти. Их руки находятся за спинами и скорее всего связанны, либо в наручниках. Человек держит палец на спусковом крючке калаша, который болтается дулом вниз.
Сжимая в руке нож, я выжидаю оптимальный для нападения момент. До человека расстояние в пять-десять метров. Он ходит в полуобороте ко мне, лишь изредка останавливаясь для того, чтобы почесать руку или пнуть ногой одного из пленных.
В моём районе часто бывали перепалки между местными и цыганами, которые давно и крепко взяли в свои увешенные золотом руки весь наркорынок города.
Мне было шестнадцать лет. Я возвращался по темному, безлюдному скверу домой, сжимая от страха в руке, спрятанной в кармане, заточенную отвертку, которую смастерил для самообороны. На улице было практически пусто. Люди стараются не подвергать себя лишний раз опасности, не испытывать судьбу, и с наступлением темноты, закрыв двери на замок, мирно пьют чай в своих прокуренных кухнях, уткнув безразличные взгляды в цветной ящик.
Такая атмосфера городской тишины очень настораживает. Будто затишье перед штормом, или хитро продуманная засада. Прислушиваясь к вечернему городу, я шел по грязным листьям, втаптывая их ещё глубже в холодную землю. Каждые десять шагов я оборачивался назад, и не находя в холодной осенней пустоте ничего подозрительного, продолжал свой путь под пристальными оранжевыми взглядами одноглазых фонарей, одиноко рассыпанных вдоль сквера по обеим сторонам.
Желая как можно скорее справить малую нужду, мучавшую меня уже около получаса, - я свернул с дороги в сторону кустов. Глянул по сторонам - опасности не предвиделось. Пока я, насвистывая мелодию из к\ф 'Крестный отец', поливал кусты, мой взгляд сопровождал ободранного безглазого кота, который подозрительно косясь на меня двигался по своим делам. Я застегнул ширинку, но продолжал смотреть коту вслед - унюхавши что-то, он уже двигался не обращая на меня внимание. Он долго всматривался куда-то в темные кусты, затем начал лизать что-то своим шершавым языком. Я подошел ближе. Хруст веток под моими ботинками спугнул его и он прыгнул в безмолвную темноту. Я посмотрел вниз - скрюченные волосатые пальцы, черные от крови перемешанной с грязью, слабо сжимали рукоять ножа. Лезвие было чистое. Видимо, он поздно спохватился. Само тело было за пределами видимости с моей позиции - оно бездыханно скрывалось за густыми кустами, потерявшими под покровом ночи и ярко-зеленый цвет и сладкий осенний запах. Лишь половина ноги, с протертой дырой на старых джинсах в районе колена и рука с ножом были одиноко выброшены на чуть освещенную часть сквера. Сердце забилось со страшной скоростью и я вновь опасливо огляделся по сторонам. Достав из кармана отвертку, я небрежно выковырял нож из его мертвой руки, засунул за ремень под куртку и что было сил побежал в сторону дома.
Ни в милицию, ни в скорую я не позвонил. Дома, заперевшись в своей маленькой комнате, я с интересом разглядывал приобретенный нож. Темно-красная рукоять, с ещё оставшимися на ней следами высохшей крови, выглядела угрожающе и устрашающе. Лезвие было примерно пятнадцать сантиметров в длину, украшено вдоль красивыми узорами. Что-то вроде коня, за которым еле поспевает ветер. А у самой рукояти была буква 'А'. Я прикоснулся к лезвию большим пальцем и тут же оставил на нем красную каплю. Резко одернув руку я облизал порез. С детства заметил за собой эту привычку - слизывать свою кровь.
Я протер рукоять тряпкой, вытер лезвие - и оно блеснуло под тусклым светом домашней люстры всей своей грозной, но в то же время бесконечно изящной красотой. С того момента я больше не расставался с этим ножом, который стал неотъемлемой частью меня.
Человек в маске наклонился зашнуровать ботинок. Положив автомат рядом с собой, он присел на одно колено. Действовать нужно было молниеносно. Я выдвинулся в его сторону в полуприсяде, вытянув вперед руки. Подойдя к нему практически вплотную, я замер. Когда он потянулся за автоматом, я резким рывком дернул его голову на себя, закрыв ладонью рот и нос, и почти в ту же секунду правой рукой с ножом полоснул по его горлу от себя, а на возвратном движении всадил нож в район сердца. Отпустив рукоять ножа, все ещё сжимая его лицо левой ладонью, я, приложив освободившуюся руку к его затылку, резко дернул в сторону голову. Что-то хрустнуло. Ботинком я пнул уже пустое тело и он, стоя на обоих коленях, плюхнулся мордой в пол, вогнав лезвие ещё глубже в себя. Перевернув его на спину, я выдернул нож, обтер его об штанину и вернул на место - в кожаные ножны, висящие слева, возле бедра.
- Ребята, держитесь родные, сейчас всех вытащу, - сказал я и сделал шаг в сторону пленных. По-прежнему держа руки за спинами и уткнув взгляды в пол, который был измазан кровью, они молчали. Я сделал ещё пару шагов в их сторону и замер, растерявшись. Молчание холодных стен нарушил постепенно нарастающий, до мурашек жуткий шепот. Пленные что-то шептали хором, открыв рты, из которых ручьем лилась темно-красная кровь. Кровавые лужицы сливались в одну большую, которая медленно, но уверенно тянула к моим ногам свой алый язык. Застыв от неожиданности, я так и не мог заставить себя сдвинуться с места и предпринять хоть что-то.
Слово, булькающее в красных ртах, стало понятно. Громко, хорошо поставленными голосами, они твердили: 'убийца, убийца, убийца'. Шум продолжал нарастать. Лужа уже обошла меня, и теперь я стоял в крови, безнадежно пытаясь шагнуть назад. Вдруг пленные встали на ноги и подняв головы вонзили в меня свои пустые взгляды. У каждого было моё лицо. Я смотрел на себя, измазанного кровью, умноженного на десять и твердившего, срываясь на крик, только одно слово - 'убийца'. Ощущение реальности потерялось в этом жутком хаосе. Они вытянули перед собой руки, в каждой из которых было по пистолету Макарова, и ухмыляясь открыли стрельбу, в шуме которой затерялось слово, маниакально произносимое ими.
Я не успел почувствовать боль. Издав нечеловеческий вопль, я открыл глаза и очутился среди криков сослуживцев, суетливой беготни и звуков выстрелов, которые, сливаясь в один непрекращающийся грохот, плавно перелились из сна в не менее жуткую реальность.
Пограничный пункт попал под обстрел. Пулеметные очереди яркими лентами рассекали черный ночной воздух. Свистя, будто комета по черному небу, пролетела граната, выпущенная из мухи и угодила прямо в джип, который так и не успел завести Чича. Куски, ещё миг назад живого человека, вперемешку с деталями и прочим хламом, лежавшим в джипе, разлетелись по сторонам, украсив стены кровавыми узорами, а землю чем-то похожим на обгоревшие конечности. Пытаясь не попасть под перекрестный огонь я полз в укрытие, еле волоча за собой раненую ногу и выпуская очереди в сторону лесной местности, где периодически вспыхивали и гасли огни. Я оглянулся назад - за мной тянулся черный след. Протянув руку вниз и пощупав штанину, я почувствовал, что она насквозь мокрая и липкая. Внезапно все начало расплываться в глазах, закружилась голова и я потерял сознание.
Все закончилось спустя четыре минуты и семь смертей с нашей стороны. Дима рассказывал мне это, сидя возле моей больничной койки, смотря куда-то за окно и выпуская серый дым через ноздри. Его задело навылет. Он сидел с перебинтованным плечом и открывал рот только для того, чтобы ответить на какой-нибудь из моих вопросов. Дима, невысокий парень, курносый, с жуткой улыбкой и необыкновенно пустыми глазами. Когда он смотрел людям в глаза, те старались поскорее спрятать свой взгляд, часто моргали и сбивались с мысли, начиная заикаться и забывать слова. Казалось, что он видит тебя насквозь. А может даже не тебя, а что-то другое, то, что стоит за всеми нашими пониманиями этого 'я'. Его глаза были обращены в сторону собеседника, но смотрел он в какую-то бесконечность. Из-за этого общение с ним очень напрягало людей и они старались делать это только в случаях крайней необходимости.
Я познакомился с ним ещё до службы, в обезъяннике. Меня закинули туда за очередную драку, а его я до сих пор не знаю за что. Пока участковый не спеша маялся с бумагами, я молча сидел и ждал. Грязная, вонючая камера, полная всяких отбросов общества: проституток, алкашей, торчков, хулиганов. Мой взгляд сопровождал таракана, быстро бегущего прочь из этого противного места, когда ко мне подошли три бомжа.
- Ну че, малой, курточку дай померить, а? - оголив желтые, гнилые зубы сказал один из них. Я продолжал молча смотреть на них.
- Ты глухой или как, мудак? - подключился второй, и повернувшись к товарищам добавил, - Слышь, мужики, не понимает он по-хорошему, наверное придется по другому объяснить.
По другому объяснить у них не получилось. На глаз определив самого главного среди них, я поднялся и начал снимать куртку. Сняв, я повесил её на ладонь и вытянул перед собой, предлагая ему взять её. Потянувшегося за ней я уронил на пол с первого удара, приложив всю злость накопившуюся во мне и бесценный опыт спарринг-партнера КМСа по боксу, являющегося по совместительству лучшим другом моего безоблачного детства. Вцепившись в горло второму, я упал вместе с ним на пол и начал душить, стуча холодным лбом по его грязному носу, который после второго удара хрустнул и превратился в кровавый фарш. Третий попытался оттащить меня, но успел только раз засадить мне ногой по почке, после чего, благодаря диминому удару по голове, упал рядом с первым и начал глухо стонать. Дима заломил мне руки, поднял, и сказав: 'хватит с этого говна, не марайся', усадил на место. В общем, так мы с ним и познакомились. Нам было по восемнадцать лет и дальнейшая жизнь казалась бесконечной и полной безумных приключений.
Дима никогда не хвастался, не предавал, не нарушал данное слово. Он был мужчиной, а не просто носящим свои маленькие яйчишки самцом. Если он говорил - второй раз можно было не спрашивать. Я знал: он сдохнет, но сделает. Так и в этот раз. Он не рассказывал о том, как перевязал мне бедренную артерию в паховой области своей майкой и под обстрелом, рискуя собой, на горбе унёс в безопасное место. Но я это знал и без его слов. Чувство благодарности переполняло меня, но я не знал, как его выразить.
- Брат, спасибо тебе, - сказал я посмотрев ему в глаза, которые по-прежнему сопровождали какое-то движение за окном.
- Не за что, - ответил он не поворачиваясь.
Он вертел в руках нож, перекидывая из руки в руку, потом принялся вычищать грязь из-под черного ногтя лезвием, на котором блеснул конь, как и много лет назад, так же отчаянно бегущий куда-то в бесконечность.
- Оставь его себе, Дим, - сказал я, зная его неравнодушность к холодному оружию.
- Да ладно тебе, братан, это же твой! Я знаю, как ты любишь его - больше баб и машин, - рассмеялся Дима, но через секунду внезапно смолк, будто что-то вспомнил, и опять увел взгляд в окно.
- Пожалуйста, оставь себе, - повторил я.
- Хорошо, - ответил он, встал и подошел к подоконнику. Он опять зажег сигарету. Докурил её молча, стоя у окна. Потом развернулся, направился к двери, и перед самым выходом, не оборачиваясь, сказал:
- Поправляйся.
Я пролежал в больнице ещё пару недель. Дима приходил примерно раз в три дня, приносил сигарет, садился напротив окна и курил. Мы говорили на разные темы. Хотя разговором это было сложно назвать. Чаще всего я что-то рассказывал, а он внимательно слушал и периодически вставлял восклицания типа: 'вот это да!', 'не может быть', 'ну даешь, мужик'. Рассказывать о себе он не любил, как и говорить вообще. Я пытался пару раз узнать больше о нём, его семье, но видя, как он не хотя отвечает, - прекращал распросы.
Отца он никогда не видел и не знал, братьев-сестер не имел. Единственное, при рассказе о ком его глаза становились необычно добрыми, - была его мама. Он с нежным трепетом рассказывал мне о ней. Истории из детства, их путешествия. Но ни разу не заканчивал ни один из рассказов - на середине повествования он внезапно замолкал, уводил куда-то в сторону свои пустые глаза и молча курил. Я не смел просить его продолжать. Понимал, что что-то его беспокоит, но не мог понять что именно. А он молчал.
Постепенно я встал на ноги и вернулся в часть. Через несколько месяцев начался вывод наших войск. Мы вернулись в родной город и вдохнули пьянящий и одурманивающий запах свободы. Три недели мы гуляли на полную катушку. Но продолжать так дальше было нельзя, нужно было что-то решать.
Мать настаивала на том, чтобы я шел учиться. В общем, я и сам был не против. Я нашел подработку по утрам - грузчиком в порту, а вечером посещал занятия. Хотел потащить за собой Димку, но он отказался, сказав, что менеджмент это не его, и он не тянет в этом абсолютно ничего. Шутя спросил, нет ли какого-нибудь факультета где можно приобрести опыт по таким специализациям, как карманник и домушник. Посмеялся, как всегда быстро замолкнув, пожал мне руку и ушел.
С этого момента наши встречи стали очень редкими. После работы я приходил полуживой, старался отдохнуть и по возможности подремать хотя бы часик, делал задания по учебе, и шел на лекции. Времени свободного практически не было. На занятиях познакомился с девочкой. У неё были каштановые, преданные как у щенка глаза, и примерно такого же цвета пышные волосы, которые нежно лежали на её хрупких плечах. Мы начали встречаться.
С Димой я созванивался раз-два в неделю, спрашивал как его жизнь, рассказывал про свою. Дима говорил, что работает охранником в местном игровом клубе, но я знал, что это не так. Знал, что он связался с криминалом, что он неплохой специалист в своем деле, которого уважают и знают в узких кругах, доступа в которые у меня не было. Но мы не говорили с ним на эту тему. Иногда мы все же вырывались из своих рутинных жизней, и уходили на рыбалку.
- Дим, как мама? - спросил я, спокойным взглядом сканируя синюю бездну озера, когда мы в очередной раз выбрались за город.
- Да знаешь, Андрюх, хуже, - ответил он ровным голосом.
Его мать часто болела, а недавно у неё обнаружили лейкемию. Сказали, что без лечения ей не выжить. Химиотерапия стоила запредельных для диминого кармана денег. Но он говорил, что все наладится. У него есть план. Я ему верил. Если он что-то говорил - он делал.
- Брат, давай я тебе помогу, у меня есть возможность, - сказал я, повернувшись в его сторону. - Мы с мамой и Дашей уезжаем в столицу, следующий курс я буду продолжать там. Я подкопил за это время денег, квартиру снять отдельно хотел с Дашкой, но это ничего - мы поживем первое время с мамой, а там заработаю ещё, какие наши годы.
Дима улыбнулся не отводя взгляд от нервно подергивающегося на серебристой рябе воды поплавка. В воздухе повисла пауза. После чего он её нарушил:
- Помоги, буду очень благодарен тебе. Я верну, как будет возможность, слово даю.
- Ну что ты, не чужие люди, 'верну-не верну'. Ты мне жизнь спас, я тебе по гроб обя...
- Ты меня знаешь. Сказал - сделаю, - перебил меня Дима, после чего подскочил с места и начал дерзко вытягивать пойманную на крючок рыбешку, подставив жилистую спину под желтые лучи палящего летнего солнца.
* * *
Я стоял среди шума безумных, вечно куда-то спешащих людей, которые муравьями бегали по вокзалу в поисках, казалось, непонятно чего. Оставалось пять минут до отправки поезда, а Димы все не было. Мама торопила, причитая, а Даша постоянно твердила, что его не будет и надо уже садиться, иначе мы опоздаем и уедут без нас. Она искренне переживала, надувала румяные щеки и сердито опускала на нос тонкие полоски бровей.
Но он обещал прийти, поэтому я не переживал. Семья уже залезла в купе. Они что-то показывали мне, нервно махая руками, и безмолвно, как рыбы, открывая рты. А я курил и улыбался глядя на них.
Сквозь толпу я увидел его. В черной кофте, с капюшоном на голове, он шел вразвалку, зажав чинарик зубами и улыбался. Подошел, крепко обнял и сказал:
- Ну что, увидимся ещё, брат?
- Конечно, не на другую планету лечу! - весело ответил я.
- Пиши, звони, не забывай. Если что, всегда знаешь как меня найти. Любая помощь - обращайся.
- Спасибо, Дим. Ты тоже не брезгуй, если что надо будет. Кстати, - я поднес рот к его уху, - Даша беременная, брат. Мама не знает пока, мы и сами узнали на прошлой неделе только.
- Поздравляю, касатик! Назовешь его в честь меня?
- Думаю, если будет девочка, ей не очень пойдет твоё имя, - засмеялся я. - А пацана назову. Обещаю.
Он поднял взгляд в небо, прищурился, покачал головой. Потом сказал:
- Не обессудь, мне по делам надо. Береги женщин своих, - он ещё раз обнял меня, стукнул по плечу, повернулся лицом к окну и поклонился моей маме, предварительно сняв капюшон. Затем не поворачиваясь ко мне ушел, растворившись в куче провожающих, машущих окнам уже тронувшегося поезда и, спотыкаясь друг о друга, бегущих за ним. Я запрыгнул на ступеньку, и уехал в новую жизнь.
* * *
Дима был домушником. С хорошей репутацией в криминальных кругах. Последнее дело он с подельниками планировали больше двух месяцев. Целью был молодой предприниматель из столицы, который по данной информации имел дома сейф с весьма солидной суммой внутри.
Вместе с деньгами, которые ему оставил Андрей, у него уже набралась нужная для операции сумма, но отменить задуманное уже было нельзя. Он решил пойти на последнее дело. В любом случае, думал он, разве помешают лишние деньги? И бывают ли они лишними? Маме нужно будет поправиться после лечения, отдохнуть...
Дима шел по оживленному рынку, выбирая фрукты для мамы. Он вертел в руках апельсин, когда рядом появилась черная фигура молодого цыгана-наводчика по имени Шуко. Длинноволосый, с золотой серьгой в ухе и маленькими хитрыми глазками, он был похож на волченка. Он спросил у продавца сколько стоит арбуз, и незаметным движением, пока старый абхаз взвешивал ягоду, засунул в димин карман записку. Расплатился и ушел, качая из стороны в сторону белый пакет. Дома Дима достал записку на которой был адрес. Около минуты он не спускал с него взгляд, потом подкурил сигарету, не гася пламя зажигалки поднес к нему записку и уже загоревшуюся бумажку бросил в пепельницу.
Он навещал мать практически каждый день. Брал её ладонь в свои руки, гладил и долго-долго говорил ни о чем и обо всем. В тот день он оплатил лечение и поцеловав её сказал, что всё будет хорошо теперь. Сказал, что ему нужно съездить по работе в столицу, но когда он вернется, то будет проводить с ней все время.
* * *
Ещё на пути в родной город, он курил в тамбуре, сопровождая глазами череду ярких огней проносившегося мимо города, и жалел о том, что с Андреем так и не удалось встретиться. Дело пошло совсем не так, как его планировали. И пришлось на ходу создавать новый план, сразу же приводя его в действие.
Приехав в город, Дима в первую очередь поехал в больницу к маме. Врачи сказали, что пока всё идет успешно и переживать абсолютно не за что. Мать спала и Дима решил не будить её. Он вышел в коридор и закурил, уставившись на желтые листья деревьев. Солнце тонуло в синеющем океане неба, дул легкий ветерок, вальсом гоняя опавшие листья по мокрому асфальту. Он закрыл глаза...
Мать, ещё молодая, черноволосая, звонко смеясь тащит санки с пухлым карапузом, закутанным в шубу, по белоснежно-мягкому ковру февральского снега. Холодный воздух наполняет легкие. Малыш подгоняет мать: 'Но-ооо, но-оо!', - кричит он писклявым голоском, и мама, цокая языком, начинает скакать, будто лошадь, приводя карапуза в дикий восторг. Он знает, что дома ждет вкусная еда, теплая постель и любимые мультики. Жизнь кажется одной большой, сплошной радостью.
Вот мать катает его на качелях. Он дико орет от страха, и каждый раз, когда качели идут вперед, он чувствует невыносимую щекотку в животе, которая тут же вырывается из него очередным диким криком. Рядом беседка с дядьками, которые играют в домино, громко стуча по столу костями и комментируя каждый ход отборным матом. Соседка выбивает ковер, перекинутый через перекладину ворот. С каждым ударом из него вылетает облако пыли и растворяется в чистом летнем воздухе. На площадку приехал молоковоз, и народ спешит со своими бутылками и бидонами занять первые места в очереди, в которой можно обсудить свежие новости, вчерашние сериалы и дворовые сплетни. В основном это дети, посланные родителями и старушки, которые освободив скамейки под подъездами, к которым как порой казалось они приросли намертво, пыхтя влазят в очередь, не желая пропустить какие-нибудь новости. Старшие пацаны играют в футбол, пытаясь как можно больше выделиться среди друг друга - на них, хихикая и перешептываясь, смотрят девочки, которые сидят сбоку поля на лавочке. Из квартиры на втором этаже доносится музыка, которую слушает весь двор. Старый магнитофон, хрипя и плюясь воспроизводит какое-то классическое музыкальное произведение.
Детство, беззаботная пора. Светлое время радости и счастья. Люди, которые общаются с тобой не из-за выгоды, которые ещё не знают что такое предать, которые ещё не держали в руках никакого оружия кроме игрушечных пистолетов и пластмассовых мечей. Время, когда ни о чем не надо думать. Мама... Вечно молодая и красивая. С теплыми руками и ослепительной улыбкой. С постоянными замечаниями и криками по утрам. Готовящая самую вкусную на земле еду... Родная, единственная, святая...
... Андрей открывает глаза, мокрые непонятно от чего: то ли от слез, то ли от проливного холодного дождя, который хлещет по гробам, по его жизни - прошлой, настоящей, будущей. Он не может сдержать слёз - крепкая рука смерти схватила его душу и выжимает изо всех сил каждую каплю невыносимой боли, которые выливаются через глаза прозрачным ручьем.
Безжизненные тела любимых неподвижно лежат в гробах. Гробы на фоне серого неба, как два корабля, готовящиеся отправиться в последний путь по океану жизни. Полосы косого дождя рассекают утренний туман, стекая по мокрой бороде священника, что-то говорящего и качающегося из стороны в сторону. В небе стрелой летит стая черных птиц. Внутри все порвано, лоскуты души свисают с рёбер и кажется, что больше нет и не будет жизни. Хочется лечь рядом с любимыми и умереть.
Беззвучно, жутко, по звериному воя, Андрей целует мамины руки. Потом, закусив кровавую губу, омываемую дождем, бросается к девушке и расцеловывает её маленькую ладонь.
Смотреть как засыпают землей ямы он не стал. Он развернулся и уехал в какую-то забегаловку, где напился до беспамятства.
* * *
Через три дня, придя кое-как в сознание, Андрей набрал Диму.
- Слушаю, - ответил, как всегда ровный и спокойный голос в трубке.
- Приезжай, брат, - по страшному неестественным голосом сказал Андрей.
- Что-то случилось?
- Маму и Дашу убили...
- Собо... Куда ехать, адрес дай! - закричал Дима и схватил в руки клочок бумаги и карандаш.
Андрей дал адрес и положил трубку. Дима записал только половину названия улицы. Трубка выпала, карандаш хрустнул и сломался пополам. Сжав в кулаке бумагу, Дима сполз на пол и долго молчал, смотря в темноту. Вдруг он дико заорал и начал биться головой о стену...
* * *
Андрей неподвижно валялся на лестничной клетке. Будучи ужасно пьяным, он просто не смог дойти до квартиры и рухнул на лестнице. Мимо, в дорогом костюме и с дипломатом в руке проходил сосед. Он остановился, наклонился к Андрею и постучал пухлой ладошкой по его лицу. Отложив дипломат в сторону, он поднял Андрея с холодного пола, и ковыляя на своих коротких ножках дотащил до двери.
- Ключ где, сосед? - спросил он у еле соображающего Андрея. Тот мычал что-то неразборчивое. Еле сдерживая рвотный рефлекс, кивнул в сторону кармана джинсов. Человек в костюме залез в карман, нащупал ключ, открыл дверь и донес Андрея до кровати. Уложив его, он сочувственно сказал:
- Я понимаю, что у тебя случилась ужасная трагедия. Но бухлом не поможешь, пойми. Спи, я тебя завтра утром открою.
Он вышел из квартиры, щелкнул замком, развернулся к двери напротив и, сделав пару шагов к ней, позвонил в звонок, рядом с которым черным, ровным текстом красовалась надпись - 'Токаревы'.
* * *
- Шуко, как ты мог ошибиться адресом? - орал толстый цыган в черной с полями шляпе, из-под которой на широкие плечи падали темные кудри. Вытащив изо рта огромную сигару и тыкая ей в опустившего глаза парня, он ронял слюни на пол.
- Дядя Кало, виноват. Чем искупить вину? - отвечал не поднимая глаза молодой.
- Чем искупить... Деньгами искупи, деньгами, Шуко! Такое дело завалили. Вместо 80 косых зелени, что мы имеем? Два трупа и кучу мусоров вокруг юного, подающего надежды предпринимателя Анатолия Токарева, который через пару дней исчезнет навсегда в неизвестном направлении!
- Я его найду, дядя, - отрезал парень.
- Найдешь, найдешь. Жить то хочется небось, молодой ещё, - сказал старый цыган, плюнул себе под ноги и вышел из палатки, направившись к черной тонированной иномарке возле которой два парня играли в боксерские пятнашки. Увидев идущего цыгана, один из них резко остановился, опустив руки, и тут же получил по челюсти ладошкой.
- Дебилы, - бросил толстый цыган, открывая дверь и забираясь в машину.
Заревел мотор, и подняв облако пыли машина унеслась в сторону большого города.
* * *
Стиснув до боли зубы, Дима вышел в ночной город. Сев в пустом сквере, достал нож и долго смотрел на него, вертя в мозолистых руках. Лезвие именно этого ножа со свистом рассекло темноту и вскрыло горло, из которого тут же хлынул фонтан крови, непонятно откуда взявшейся фигуре. Силуэт, обмякнув, с грохотом упал на пол. В той же кромешной тьме он перерезал горло и второй, подскочившей от звука упавшей. Перерезал хладнокровно, профессионально, ни секунды не мешкая и не сомневаясь, как делал ни один раз до того дня. Он не видел лиц, и ему было неинтересно. Он исчез из квартиры так же незаметно как и появился в ней. А через час уже покинул столицу.
Он вертел в руках нож и терялся в мыслях. Ещё долго он ходил по ночному городу, освещенному тысячами ярких огней, молчал и курил одну за одной. Иногда, закрыв глаза ладонью, садился на корточки и глухо завывал. Возвращаясь под утро домой, он уже знал, что случится. Выкинув нож в кусты, он продолжил путь по аллее, с обеих сторон сопровождаемой тусклыми, редкими фонарями.
Зайдя в дом он достал ручку и листок. Закурил, и выпустив едкий дым в потолок, написал две записки: Маме и Андрею. Докурил и повесился.
* * *
На утро товарищ Токарев, побрившись и приведя себя в порядок, вышел на работу. Он отпер дверь квартиры Андрея и зашел вернуть ему ключ. Со словами 'доброе утро, страна!' он встретил висящее тело, от которого исходила изрядная вонь. С высунутым наружу фиолетовым языком оно слегка покачивалось черным силуэтом на желтом фоне солнечных лучей, бьющих через открытое окно в испуганные глаза. Скривив брезгливую рожу, он повернулся к выходу и бросил менту, караулившему у двери его квартиры:
- Боец, вызывай своих. Тут труп.
* * *
Слышался девятый гудок в телефонной трубке на одном конце провода. На другом - девятый звонок, рассекающий уже пустую квартиру. Мать звонила седьмой раз за день, шурша тапками по своей палате от окна до двери и обратно, но никто не отвечал. Материнское сердце чуяло, что случилось что-то страшное, но надежда, которая сопровождает людей до последнего мига - не покидала её, и где-то в глубине души томилась теплым комком.
Вовка, старый товарищ Димы, облокотившись на сырую стену подъезда и глубоко затягиваясь дымом дешевых сигарет, сопровождал взглядом носилки, на которых лежало тело. Из квартиры продолжал доносится непрекращающийся звонок телефона. Вовка докурил, подошел к телефону и выдернул провод.
Внизу в санитаров врезалась бешеная толпа маленьких цыганят, которые сломя голову неслись на перегонки и что-то кричали на своём языке. От удара один из санитаров держащих носилки отпустил ручки, и носилки упали. Не по годам седая голова с треском ударилась об асфальт, и глаза, скрывающие свою вечную пустоту под опущенными веками, устремились вслед растворяющейся в городской суете толпе.
* * *
Цыганята подбежали к мужчине, сидящему возле костра. Одновременно крича, они пытались ему что-то сказать и показать. Он перебил их громким криком, и они мгновенно замолчали.
- Что такое, - спросил он у одного из них.
- Дядя Шуко, смотри - цыганенок протянул руку другому и тот вложил в неё нож. - Как у дяди Ахмеда был!
- Где взяли? - спросил он, протягивая руку и беря нож.
- В сквере нашли только что, мы с вокзала возвращались через него.
- Молодцы, идите поешьте что-нибудь, - сказал он им, и они весело убежали в сторону палатки.
Цыган долго вертел в руках нож. Сомнений не было - это нож его отца Ахмеда, убитого много лет назад. Он поднял в небо свои черные, как уголь глаза, вытянув перед собой нож и прошептал:
- Отец! Вечная память...
* * *
Вовка покинул палату диминой матери, и опустив на свой длинный нос густые брови, шел по пустому коридору. Стук шагов практически не был слышен - из палаты рекой лился дикий плач ещё живой, но уже мертвой матери, потерявшей в один миг и смысл, и надежду, и веру.
Идя по скверу, Вовка попивал пиво и щурился на задиристое солнце. Присев на лавку он развернул вторую записку:
'Брат, прощения не прошу, так как я его не достоин. Нет мне прощения. Прошу Бога об одном - сгореть в аду в бешеных муках. Дима.'
Допив пиво, Вовка свернул записку и засунул её в пустую бутылку. Встав, швырнул её в кусты и ушел, засунув руки в карманы олимпийки.
* * *
Разноцветная паутина осенних листьев заслоняла собой черный, с серой проседью редких облаков, ночной небосвод. Яркой улыбкой освещал сквер полумесяц, одиноко прибитый над спящим городом. Синим бисером по небу рассыпались звезды, напоминая каждому из нас, что жизнь на земле является лишь мимолетным мигом по отношению к бесконечности Вселенной, законы которой так чужды нам нынешним.
Одноглазый кот, опасливо подкрался к кустам. Подойдя к пустой бутылке пива, он недоверчиво начал лизать её. Громкие крики, внезапно возникшие из темноты, спугнули его и он прыгнул под лавку. Зелёными огнями хитрых глаз он провожал пробегающего в ночи человека.
Человека, жадно несущего в своей душе 'настоящую истину', человека с полным мешком надежд запазухой и бесконечной верой в свои силы и желания, которые однажды сотрутся в одно мгновенье навсегда и никто о них не вспомнит. Никогда. Ни этот ободранный кот, ни он сам, ни другие люди... Никто...
И миллиарды вещей, над которыми мы считаем себя хозяевами, будут продолжать вершить наши судьбы, не задевая нашей веры в свои превосходство и силу. По острому, сверкающему лезвию, проплывет ещё ни одна капля темно-красной крови, поломавшая, как карточные домики, судьбы людей.
Сильные, честные, слабые, лжецы, мрази, святые, - все станут на колени и понесут ответ по воле свыше, когда придет время, и не важно - веришь ты или не веришь, собираешься воевать или покорно опустить голову. Так случится. Как случилось и в этой истории. Законы, придуманные людьми, - ничто, по сравнению с законами Космоса.
Сопя и подергиваясь во сне, цыган перевернулся на бок, выпустив из руки нож, который практически беззвучно упал на мягкую землю. По-прежнему молодой и сильный, с вьющейся огненной гривой, по лезвию ножа изящно бежал великолепный конь, уже который год не имеющий возможности дотянуться до - как казалось - такой близкой буквы 'А'...
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
