Okopka.ru Окопная проза
Кокоулин Андрей Алексеевич
Второй вариант

[Регистрация] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Найти] [Построения] [Рекламодателю] [Контакты]
Оценка: 6.84*17  Ваша оценка:
   Бежать он не успел.
  Ни в Европу, как все время собирался, ни в глухое Андропово, как думал последнюю неделю.
   Сначала со стороны железнодорожного вокзала раздалась негромкая стрекотня, хлопки, взвилось "алла! алла! алла!", потом по улице, подпрыгивая на колдобинах, пронесся в дальний конец замызганный, серый от пыли джип. Высунутый в боковое окно АК длинной очередью прошил серое осеннее небо.
   За джипом, как молодняк за родителем, вывернули с перекрестка красные и синие "жигули", под завязку набитые боевиками.
   Красные остановились у дома Григорьевых, чуть наискосок, за водопроводной колонкой. Синие уткнулись бампером в его забор.
   Гортанная речь стегнула по ушам будто плетью.
  Белобратов отшатнулся от окна, за которым выскакивали из автомобилей плотные, камуфлированные фигуры. Взгляд его заметался по комнате, от двери наружу до лестницы на чердак. Барахло, увязанное в тюки. Книги. Продукты.
   Не успел. Господи, ничего не успел.
  Он так и остался стоять в роли буриданова осла: то ли наверху спрятаться, то ли прыснуть чуть ли не голышом вон. Все равнозначно не то. В душе что-то оборвалось, будто мост над пропастью, вихляя нитками тросов, грянул вниз.
   Стучали по доскам крыльца, по половицам веранды берцы. Позвякивало и клацало снаряжение. Летели отрывистые команды.
   А Белобратов только теребил край футболки, да губы сами по себе шептали неслышно: "Иже еси... да имя твое..."
   И жутко хотелось зажмуриться.
  -Э, Белобратов, да?
   Минула вечность, и его тюкнули в плечо рыльцем автомата.
  Грязное, заросшее лицо проявилось напротив и ощерилось улыбкой. При холодных глазах такая улыбка не сулила ничего хорошего.
   Волчья.
  Внутренности сжались в ожидании удара.
  -Э, чё молчим?
   Теперь его ткнули в живот. Пока еще легко.
  Вошедших было трое. Потеряв к нему интерес, один по-хозяйски прошел к вещам, блеснув ножом в руке, занялся веревками. Второй сел к столу, пальцем, брезгливо кривя губы, наклонил к себе миску с остатками салата.
   Белобратов смотрел, как рассыпаются макароны, как на пол, под берцы, летят брюки, рубашки, галстук, как вспарывается запакованное постельное, и молчал.
   Ему думалось: за что?
  Я же ничего, никогда, почему я?
   Стоявший напротив медленно погасил улыбку.
  -Немой, да? Паспорт гдэ?
   Паспорт?
  Белобратов вздрогнул и суетливо охлопал себя по груди. Черт, футболка! Ну, конечно же, паспорт! Они посмотрят...
   Он с некоторой оторопью обнаружил отсутствие брюк.
  Паспорт, паспорт! Неудобно в одних трусах... Наверняка ошибка какая-то. А тут посмотрят - не тот Белобратов, что нужно, не тот...
   Пальцы от надежды зашлись тремором.
  Сервант. Дверцы с раскоцанным стеклом. Белобратов сунулся в сухое, пахнущее книжной пылью нутро, повел над корешками ладонью.
   Паспорт.
  Вот она, картонка о принадлежности когда-то к Российской Федерации. Вроде де-юре существует еще Федерация, а де-факто...
   Ох, неуместные мысли.
  Белобратов подал паспорт, всего себя, с пропиской, с семейным положением, с фотографиями в шестнадцать и сорок пять, чужому человеку. Вложил в грубую, привычную к оружию ладонь.
  -Вот.
   Принявший книжицу что-то, усмехаясь, проклекотал своим напарникам. Те разразились таким же клекочущим, громким и грубым смехом. Запрокидывали головы, открывая кадыкастые шеи, исторгали непонятное.
   На мгновение Белобратову сделалось обидно, но потом он подумал, что они в своем праве. И даже, наверное, лучше, что он не разумеет их горского языка.
  -Писатэль?
   Паспорт корешком ткнулся Белобратову в грудь.
  -Ну что вы... я так... то есть, конечно же, я пишу... есть премии... - пролепетал он, чувствуя, как начинают дрожать колени.
  -Собирайся.
  -К-куда?
  -В гости.
   Паспорт исчез у горца за пазухой.
  Снаружи с перерывами хрипло лаяла Григорьевская псина, вредный, злопамятный беспородный кобель. Его никто не затыкал. Хозяевами расхаживали, поднимая нагретую пыль, боевики. Один мочился прямо на забор перед окнами.
   Белобратов подумал: как буднично.
  Приехали, постреляли. И ничего. Яблоки как зрели, так и зреют. Картофель цветет. Может, действительно, ничего плохого не случится?
  -Мне что-нибудь брать?
   Боевик усмехнулся.
  -Штаны надэнь.
   Его напарники снова загоготали.
  Тот, что рылся в вещах, распахнул створки окна, высунулся по пояс и, упираясь одной рукой в подоконник, что-то длинно, эмоционально проговорил.
   На улице тоже загоготали.
  Белобратов почувствовал: это он насмешил бородатых детей гор. Ну а что? Ведь действительно: стоит в трусах перед вооруженными людьми, от страха сообразительность растерял. Разве ж не смешно?
   На полусогнутых, давя разбрызганные по полу макароны, он потрусил к кровати. Поверх покрывала у него были разложены выходная рубашка и брюки. Бог с ним, что неглаженые. В деревенский магазин - не в столичный ресторан идти.
   Только теперь уж, конечно, какой магазин?
  Там, наверное, если не закрыто, то вчистую разграб... Белобратов испуганно согнулся, оборвав мысль. Тише, тише. У него лицо выразительное, еще Сонька замечала: отражающее внутренние умонастроения - а ну как углядят...
   За спиной притоптывали, клекотали, шуршали одеждой.
  Застегнув брюки, Белобратов обнаружил, что главный, тот, кто присвоил себе его паспорт, застыл перед сервантом, листая какую-то книжку.
   Головой покачивал, словно удивляясь.
  Может, читал когда-то, а теперь не верил, что читал. Или сомневался в написанном. Или сокрушался по количеству непонятных значков.
  -Я это... - негромко сказал Белобратов. - Готов.
   Боевик обернулся. Растянул рот в улыбке. Приподнял взмахнувшую страницами книжку. В глазах у него мелькнуло что-то трудноуловимое, почти человеческое.
  -Стругацких знаешь?
   Белобратов кивнул.
  -Знаю. Но не встречался... Читал.
  -Я тоже... читал.
   Книга шлепнулась на пол. Обложка треснула под берцем.
  -Пошли уже, писатэль.
   Боевик повлек Белобратова к двери. Тому даже не удалось оглянуться.
  Вроде и не такой уж родной был дом, наспех, после бегства из столиц, купленный вместе с мебелью, бельем, сотками вокруг, а почему-то хотелось - застыв на пороге, навсегда вобрать в себя этот свет в три окна, половичок, железную кроватную спинку, черно-белый "рекорд" и обои на газетной подложке - в розовых гвоздичках. Словно, по примете, обещая вернуться.
   Увы.
  По скрипящим ступеням они спустились с застекленной веранды во двор. Мимо грядки с тоненькими стрелками лука - к калитке.
   У красных "жигулей" уже стояли Григорьевы.
  Крепкий старик в штанах и пиджаке на голое тело сплевывал в пыль кровь из разбитого рта, жена в серой юбке поверх ночнушки подпирала его сбоку.
   Увидев Белобратова, старик Григорьев лишь усмехнулся.
  Пес гавкал и гавкал, захлебываясь. Боевик в берете и солнцезащитных очках что-то утрамбовывал в багажник, свисал к земле пестрый конец ткани. Остальные кто сидел на корточках, кто бродил по дороге. Один обрывал зеленые ягоды с Григорьевского смородинного куста.
   Изъявший паспорт что-то коротко клекотнул.
  Горцы засобирались, заотряхивались, застучали подошвами о землю.
  -Мне куда? - спросил Белобратов.
  -Сэйчас, - сказал боевик.
   Взмах руки - и джип из дальнего конца улицы, поймав солнце лобовым стеклом, покатил к ним. Серый, с зеленым флагом на решетке радиатора, он послушно остановился перед Белобратовым. Фыркнул двигатель. Клацнула, открываясь, дверь.
  -Садись.
  -Сюда? - Белобратов забрался на свободное заднее сиденье.
   В салоне было темно и пахло чем-то приторным, тяжелым и сладким. Впереди курчавился затылок водителя. Сбоку...
  -Здравствуйте, - сказал Белобратов.
   Щелкнул плафон.
  В тусклом желтом свете вылепилось лицо. Мягкое, улыбчивое. Смуглое. В узких европейских очках на прямом носу.
  -Амир.
   Одет Амир был тоже по-европейски, в дорогой серый костюм. Такой просвещенный горец. Выбритые до синевы щеки. Умные глаза. Тонкие губы.
   Белобратов пожал протянутую, с висящими на запястье четками ладонь.
  -Борис.
   Амир что-то на своем языке сказал водителю.
  Курчавый затылок качнулся, джип дрогнул и тронулся, за тонированным стеклом, ускоряясь, поплыли заборы и дома.
   Обернувшись, Белобратов ничего в поднятой пыли не разобрал. Что там Григорьевы? Не расстреляют же?
  -С вашими соседями все будет хорошо, - сказал Амир, угадав его беспокойство.
  -Да нет... - смутился Белобратов. - Я так...
   Ему показалось, что Амиру может не понравиться такое вот непроизвольное, но все же любопытство. Подумает еще, что он как-то связан с ними.
   А он не связан.
  Он ничего общего... Разве что улицей... И грызся он с ними. И собака у них мерзкая. И против они были, когда он дом покупал.
   О днище автомобиля защелкали камешки.
  Белобратова покачивало на сиденьи. Амир морщился. Они летели по грунтовке, слева раскинулся луг, одинокая корова на нем выглядела сюрреалистично.
   Мелькнул перечеркнутый указатель.
  "Кадой" значилось на нем. И кем-то из боевиков было дописано ниже, через тире: "мартан". Вроде как "поселение" на горском.
   Кадой-мартан.
  -Что ж вы даже дорогу... - сквозь зубы процедил Амир.
   Белобратов побледнел.
  -Я?
  -Русские...
   Слово было похоже на шипение змеи. С-с-ские...
  Губы у Амира, растянувшись, почти исчезли, глаза за очками сделались пугающе-злыми.
  -Ничего построить не можете... Все через задницу...
   Словно в подтверждение джип скакнул на неровности дороги.
  Амир клекотнул по-горски, затем посмотрел на Белобратова.
  -Ничего, - произнес, - мы вас научим, как все делать быстро и качественно.
   Белобратов сглотнул.
  -Извините, Амир, я несколько по другой части...
  -Я знаю.
   Какое-то время они ехали в молчании.
  Поля перемежались лесными островами. Вдалеке проклевывались холмы. На холмах желтели-серели домики.
   На одном из поворотов красные "жигули" обогнали их, гуднув клаксоном. В заднем стекле Белобратов рассмотрел меж горских затылков седую голову Григорьева.
   Он уже подумал, что соседей везут туда же, куда и его, но тут "жигули" свернули на проселок, мелькнули багажником и пропали.
   Амир, глядя вперед, дергал четки.
  Странно, думал Белобратов, косясь, я-то им зачем? Неужели я у них в "черных списках"? Вроде бы ничего такого не писал...
   Его вдруг обожгло изнутри. Или писал?
  Он лихорадочно заперебирал в уме все свои немногочисленные известные повести. "Шаг в пропасть" - не то. "Озеро Бава" - ничего про горцев. Про озеро, про рыбаков, про фольклор. Ну, был там один грузин. Так грузин же! "Грех осознания" - опять же городская зарисовка, и хулиганы в ней - русские.
   С-с-ские...
  Алкогольный цикл и вовсе... По телевизору и в газетах он тоже вроде бы ничего себе не позволял... Лет десять назад, помнится, даже осуждал контртеррористические операции. Может, недостаточно осуждал? Может, необходимо было с накалом Новодворской?
   Бежать, бежать надо было из долбаной Раши!
  Вот когда Сонька звала, тогда и бежать. Плюнуть на обещанный гонорар и адью! Не плюнул. Крепок Борис Белобратов задним умом.
   Далеко впереди возникли сначала дымы, а потом черточки труб. Странная железная конструкция протянулась справа.
   Грунтовка сменилась асфальтом. Мелькнул блокпост с зеленым флагом на антенне. С блокпоста, приветствуя, выстрелили в воздух.
  -Нам кое-что от вас нужно, Борис, - произнес Амир.
  -Все, что могу, - быстро сказал Белобратов.
   Амир улыбнулся.
  -Хороший ответ.
  -Я надеюсь, вы меня не дороги ремонтировать... То есть, меня лучше использовать там, где я могу проявить профессиональные качества...
   Белобратов выдохнул.
  Удивительным образом он вдруг успокоился. Не убьют - это раз. Нуждаются - это два.
   Амир смотрел на него со странным выражением лица. То ли не верил в его готовность, то ли сомневался в надобности профессиональных Белобратовских качеств.
   То ли изучал, как коллекционный экземпляр. Подпорченный или нет?
  -Вы - истинный сын своего проданного отечества, - наконец сказал он.
   Белобратов неуютно пошевелил плечами.
  -Это похвала или?..
  -Выбирайте сами.
  -Понимаете, мое призвание писать. Я - голос. Но я не рупор. Я пытался отображать действительность через текст, а она становилась все гаже и гаже... И как мне!.. - Белобратов кашлянул, осознав, что сбивается на неуместный пафос. - Патриотом чего мне быть? - заговорил он уже тише. - Этой всеобщей распродажи? Дерьма вокруг? Движения "За Свободу" или партии "Равенство и братство", которые по сути не за свободу, не за равенство и не за братство, а за свой кошелек? Здесь же прогнило все...
  -Осторожнее, - прищурился Амир, - так вы до нас договоритесь.
   Белобратов поперхнулся.
  -Да нет... я как бы про другое совсем...
  -Я понимаю, - качнул головой Амир, щелкнули четки. - Вряд ли то, что вокруг, - он кивнул в окно, - можно назвать родиной.
   За окном как раз забелели остатки стен стоящего на холме то ли коровника, то ли овощного склада. Ни крыши, ни стекол. Ни хозяев. Внутри, наверное, трупы околевших от голода коров. Или, скорее, скелеты. По давности-то лет.
   К месту получился кивок, ох, к месту. Белобратова аж передернуло.
  -Назвать-то можно, - сказал он.
   Амир слабо двинул губами.
  В его чуть свистящем выдохе Белобратову послышалось какое-то связанное с Аллахом словосочетание.
   Аллах велик? Аллах всемилостив? Или что-то на горском?
  -Стране, - сказал Амир, упираясь взглядом в спинку переднего сиденья, - нужна железная рука. Которая наведет порядок. И эта рука - мы. У нас - сила. Вы, рус-с-ские, уже не можете...
   Джип проскакал по железнодорожным путям.
  За поворотом параллельно шоссе зазмеился трубопровод, изгибаясь то вверх, то в сторону. На высоте замелькали какие-то сварные секции с лесенками, переходами, вентилями. На заднем фоне выросли покатые цеховые корпуса.
   Дохнуло вонью.
  Амир произнес гортанную фразу. Ему коротко ответил водитель. Стукнуло, поднявшись, боковое стекло. Кондиционированный холодок обдул Белобратову лоб.
  -Все у вас... пахнет, - сказал Амир. - Не страна, а дерьмохранилище. Дерьмо под ногами, дерьмо в головах, дерьмо вокруг.
   Впереди, из жидкой зеленой кипы, вытянулись к небу первые городские девятиэтажки. Непритязательные. Побитые до серости дождями. Асфальт зачернел свежими заплатами.
   Ну да, подумал Белобратов, да, в чем-то он прав. Сравнение, конечно, коробящее. Но если разобраться... Конюшни - авгиевы. Чистка нужна? Нужна. Уж сколько призывов он слышал про спасение России, где эти завывающие? Зазорно лопатой помахать?
   И сами, что интересно, сами же и превратили. Не только страну - себя. Или даже не столько себя, сколько... Эх!
   Белобратову вспомнилось давнее европейское турне по линии культурного обмена, Дюссельдорф, Гаага, Вена. Вот где красота.
  -Извините, - произнес он, соблюдя некоторую паузу, - мне бы хотелось конкретнее...
  -Это хорошо, - Амир вновь щелкнул четками. - Я тоже не люблю пустословия. Признак слабости. Поэтому...
   Они проскочили под эстакадой - пыльный бетон склонов украшали пыльные граффити. На одном читалось: "Смерть черноза...". Окончание было замазано.
  -Поэтому, - повторил Амир, проводив надпись пустым взглядом, - предлагаю вам поработать на нас...
  -Кем?
  -Писателем.
   Город начался сразу и вдруг. Джип ворвался на пустынную улицу. Проскочила налившаяся неоном вывеска.
   Боевик с автоматом. Еще один. Еще.
  Застыла на остановке красно-белая туша трамвая. Разноцветными сугробами громоздился, налезал на ограду за трамваем мусор. Фоном чернел прокопченый трехэтажный фасад.
   Белобратов отвернулся - на одном из фонарных столбов висел труп.
  -Это - порядок, - прокомментировал Амир.
   Джип свернул на перекрестке.
  -Но зачем... Можно же снять...
   Ухваченный на мгновение образ мертвеца никак не хотел исчезать из памяти.
  Заскорузлая, в потеках птичьего помета, одежда. Черные голые ступни, сизые пальцы на руке, облезлая, слепая, свернутая вбок голова с сидящим на темени голубем.
   Голубь мира на повешенном.
  Вот уж аллегория: когда все мертвы, тогда и мир.
   Джип углубился в проулок.
  -Понимаете, - сказал Амир, кривя тонкие губы, - у нас стреляют ворон и вешают их на деревьях. Тогда другие птицы видят, как опасно покушаться на чужой урожай. Если птицы умные, они начинают облетать твой сад стороной. - Он помолчал и добавил: - С людьми также.
   Белобратов протолкнул вязкую слюну в горло.
  -Но люди - не вороны.
   Амир посмотрел внимательно.
  Щелчок четок прозвучал как выстрел в затылок.
  -Не разочаровывайте меня, Борис. Вы же писатель. Вы копаетесь в человеческих пороках и желаниях и знаете: люди много хуже ворон.
   Белобратов чуть не спросил: "И вы, значит, тоже?". Но вовремя спохватился. Как это называется: кусать руку дающего?
   Боевикам нужен писатель. Пусть, пусть! Может, цивилизуются? Может, висельники - это издержки? Римляне вешали, англичане вешали, французы и вовсе гильотинировали. И где они теперь? В богатом общеевропейском доме!
   Тем более вряд ли мертвец не виноват... Вдруг это его каракули под мостом?
  Конечно, может применение силы и непропорционально, но ведь подстреленная ворона тоже нашла бы, что возразить. Мол, и сожрала я не так много, и другие вели себя гораздо наглее, и "вот если бы со мной сначала поговорили"...
   Примерно так.
  Или обо мне, допустим, написали бы, что я не Белобратов, а Белозадов какой-нибудь, тем самым задевая глубоко укорененные национа...
   Джип резко затормозил перед железными воротами, и Белобратов прикусил язык, а вместе с ним и мысль.
  -Приехали, - сказал Амир.
  -Выходить? - Белобратов взялся за дверную ручку.
  -Позже.
  -Ага, - кивнул Белобратов.
   Ворота с лязгом откатились в сторону, открывая въезд внутрь. Охрана из двух бородачей в камуфляже медленно пошла вдоль автомобиля. Автоматы небрежно покачивались на перекинутых через плечо ремнях.
   Водитель опустил стекло.
  -Э, Салим... - услышал Белобратов.
   Дальше он не понял ничего. Горский язык водителя показался сплошным рычанием, перемежаемым выгрызанием воздуха, заглатыванием его, агрессивным перевариванием. Впрочем, произнесено, видимо, было что-то веселое - названный Салимом хохотнул, ответил, затем, не поленившись, через окно заглянул внутрь.
   Белобратов, хоть и не было причины, напрягся.
  И зря - по нему, как по пустому месту, небрежно мазнули взглядом, последовал кивок и короткая реплика.
   Водителя Салим хлопнул по плечу.
  Джип, рявкнув, вкатил мимо бородачей на стоянку перед многоквартирным домом, развернулся перед чередой автомобилей, замер. В стекло Белобратову стал виден сложенный из мешков с песком бруствер и уткнувшиеся в небо спаренные зенитные стволы.
  -Все, Борис, - Амир прикрыл глаза. - Идите.
  -Куда? - спросил Белобратов.
  -Желтый корпус, второй подъезд. Идите. Я догоню.
   Щелкнули, подводя итог разговору, четки.
  После густо-сладких запахов теплого салона воздух снаружи показался Белобратову холодным, тревожным и с металлическим привкусом.
   Он хлопнул дверцей и затоптался на месте, определяясь, куда идти. Хотя, можно подумать, здесь дадут потеряться.
   Корпусов было четыре.
  Они стояли каре. Две серых пятиэтажки под прямым углом расходились от воротной арки, два торцами примыкающих к ним здания, сизое и нужное Белобратову желтое, сходились метров через семьдесят, образуя внутренний двор.
   Закрытый внутренний двор. Куда бежать, Борис?
  Оглянувшись на джип (нет, Амир не торопился присоединиться), Белобратов посеменил по асфальтовой дорожке, изгибающейся в нужном направлении.
   К желтому так к желтому.
  Лишь бы не пристрелили. А мы - куда скажут...
   Нижние окна у второго подъезда были забиты металлическими щитами с узкими бойницами. Во входной двери было вырезано прямоугольное окошко, закрытое железной пластиной. Из-под козырька на подошедшего Белобратова нацелились маленькие видеокамеры.
  -Извините, - сказал Белобратов в дверь. - Мне сказали...
   Пластина с грохотом отвалилась.
  -Ти кто?
   Заросшее лицо, возникшее в окошке, имело густые брови, пустые, навыкате, глаза, горбатый широкий нос.
  -Мне сказали, подойти сюда.
   Лицо скривилось.
  -Работу работать? Кто послал, да?
  -Амир.
   Полные, в обрамлении растительности губы изогнулись в улыбке.
  -Раб Амира, да?
  -Вообще-то я писатель.
  -Писаешь, да?
   Кудахчущий смех заставил Белобратова завести глаза к козырьку. Два крохотных объектива, как два широко разнесенных, подслеповатых ока, смотрели на него с тупым безразличием.
   Волосатые пальцы охранника цеплялись за край окошка. Лицо уплыло вниз.
  -Писаешь!
   Малообразованный, подумалось Белобратову, простой как камень горец. Наверное, верный, как пес, своему хозяину и за верность премированный местом у двери. Где ему видеть разницу? Где ему вообще знать о писателях?
   Будь выше, Борис.
  -Я...
   Ладонь, положенная Белобратову на плечо, чуть не заставила его подпрыгнуть. Оказавшийся рядом Амир стукнул в дверь носком ботинка:
  -Хватит смеяться, Анвар. Открывай.
  -А, господин Амир! - Голос Анвара мгновенно приобрел подобострастные нотки. - Долгих вам лет! Сладкой жизни!
   Пискнул магнитный замок.
  -Проходите, Борис, - сказал Амир. - Четвертый этаж и направо.
   Мимо толстого, придерживающего створку охранника-привратника, одетого в бронежилет поверх спортивного костюма, Белобратов прошел под плафон.
  -Поднимайтесь, поднимайтесь, - показал рукой Амир.
  -Да-да, конечно.
   Хватаясь за пластик перил, Белобратов одолел пролет. За спиной его вспух гортанный гневный шепот, на него наложился шепот оправдывающийся, потом послышались шлепки ладонью.
   Амир, похоже, бил. Анвар взвизгивал.
  Горцы, подумал Белобратов и зашагал по ступенькам вверх.
   Стены были чистые, недавно окрашенные в бледно-желтый цвет. На короткой площадке между пролетами намеком на художественный вкус стоял фикус в кадке.
   На втором этаже на табурете под щитом с электрическими счетчиками сидел еще один охранник. Худой, одноглазый, в черной футболке и черных брюках. Увидев Белобратова, он оскалился и тонким, так и хотелось сказать, музыкальным пальцем показал наверх. То ли предлагал не задерживаться, то ли просил, поднимаясь, не забывать о Боге.
  -Здравствуйте, - сказал ему Белобратов.
   Одноглазый улыбнулся еще шире. Слепой зарубцевавшийся глаз налился кровью.
  -Борис.
   Амир нагнал Белобратова уже на третьем. Приобнял.
  Мелькнули двери квартир. За левой ритмично тренькало что-то восточное, навевающее мысли о танцах живота, газовых шароварах, рахат-лукуме.
  -Моего босса и, соответственно, отныне вашего зовут Хасан Равилевич.
   Белобратов кивнул мягкому шепоту, змеей вползающему в ухо.
  -Хасан Равилевич.
  -Да, - Амир остановил Белобратова за две ступеньки до площадки. - Ему не возражают. Его слушают. С ним соглашаются. Хотите сделать ему приятно, зовите его "господин". Вы меня поняли, Борис?
   Глаза за узкими очками были холодны.
  -Я понял вас, Амир, - сказал Белобратов.
  -Прекрасно.
   Перед железной дверью Амир снял туфли и остался в сиреневых носках. Белобратов последовал его примеру и ступил за порог босым.
   Коридор был узок и длинен, в конце его светила лампочка.
  -И пожалуйста, - попросил Амир, - не делайте резких движений.
  -Да, я понимаю, - кивнул Белобратов, вытирая ступнями ворс ковровой дорожки.
   Под лампочкой они свернули.
  Мелькнула комната со слепым пятном монитора на углу стола, змеистый, золотистый с зеленым, рисунок украсил стены.
  -Сюда, - показал рукой Амир.
   Они свернули еще раз. Сбоку наплыли голоса. Послышался женский смех. Пахнуло чем-то мясным, острым, хорошо прожаренным.
   Белобратов сглотнул слюну.
  Покормят или не покормят? Горцы вроде бы о делах только после еды говорят. Врут про писателей, врут, что им, голодным, пишется лучше.
   Да и думается ненамного...
  -Прошу.
   Новый жест Амира. Новый поворот.
  Зал, который открылся за резными, светлого дерева створками Белобратова поразил. Он невольно прикинул, сколько несущих стен было снесено, чтобы сделать в типовом доме подобие бального зала. Три? Четыре? Шесть?
   Потолок с лепниной держался на колоннах, расставленных по периметру. Из центра потолка стекала вниз похожая на сталактит хрустальная люстра. Белые стены украшали ковры, на коврах висело оружие, между коврами, повинуясь причудливой фантазии, словно разбавляя тканое великолепие, висели картины: птицы, звери и охотники. На голубом мозаичном полу циновки и коврики выглядели плотиками в океане - ступать хотелось исключительно на них. Длинный низкий стол под скатертью. Подушки и шкуры. Подобие приподнятой сцены в углу. Дальняя глухая стена украшена фресками. Под фресками - напоминающее трон кресло.
   В кресле, положив голые волосатые ноги на вынесенную вперед скамеечку, расслабленно возлежал человек.
   Глаз у Белобратова был острый, портрет лежащего он набросал сразу, даже в кое-каких психологических подробностях.
   Располневший, невысокого роста горец. Круглое, темное лицо, густобровое и бородатое. Полные губы, широкий нос с горбинкой. Губы кажутся чересчур яркими в обрамлении жестких черных волос. Фигура борца в возрасте. Плечи. Живот. Мощные ноги. Чуть за пятьдесят.
   Пальцы рук коротки, украшены перстнями. Дорогой халат. Кобура висит на спинке кресла. Обманчивая нега. Но внутри...
   Лежащий пошевелился.
  -А, Амир, мой мальчик!
   Не вскочил, не сел, лишь широко расставил руки.
  Амир, чуть согнувшись, подступил к креслу-трону:
  -Здравствуй, дада.
  -Кого ты привел, мой мальчик?
   Из-за плеча наклоненного, обнимаемого Амира на Белобратова уставились черные, чуть выпуклые глаза. Не людоедские. Не кровожадные. Обычные.
  -Ты же просил писателя, - повернулся Амир.
  -А это писатель? - бровь лежащего недоверчиво выгнулась.
   Выгнулась "домиком" так, что Белобратов вдруг и сам засомневался.
  В футболке и в мятых штанах он, конечно, представлял из себя распространенный тип неудачника. Фрилансер. Писателишка с кучей нереализованных идей и другой кучей: плохих текстов. Да и вовсе: какой там писателишка? - дачник!
   Черт, ему просто не дали нормально одеться!
  Хасан Равилевич, наверное, ожидал нечто в духе Льва Толстого с окладистой бородой, открытым лбом философа и ясным взором потрошителя человеческих душ. Или нечто хемингуэевское: загорелось, свитер под горло, стакан мохито.
   А тут, блин...
  С другой стороны - кто он сам-то? Борец. Бандит. Царек. Что там читано, кроме, быть может, букваря? Мама мыла раму. Борис идет в школу.
   Ох, а если Борис пойдет в другое место?
  Размышляя, Белобратов заметил, как Амир прижатой к бедру ладонью энергично подает ему знак приблизиться.
   Пришлось скакнуть с циновки на циновку.
  -Здравствуйте, Хасан Равилевич!
   Улыбка получилась заискивающая. Хозяину зала она явно понравилась. Но вот слово "господин" как-то не произнеслось.
  -А он кароший писатель? - повернул голову к Амиру лежащий.
  -Средний.
  -Мне нужен лучший!
   Короткие пальцы сжались в кулак.
  В паху у Белобратова похолодело - уж больно ярко он представил свои яйца в этой ладони. И как они лопаются, как попкорн.
  -Я буду стараться.
  -Канэшна, дарогой, канешна! Ты будишь харашо старатса! - лежащий улыбнулся и, сбросив ноги со скамеечки, облокотившись, сел. - Я тибе заплачу даже!
   Он щелкнул пальцами.
  Амир слегка отступил в сторону.
   То ли из-за ковра, то ли из незаметной двери бесшумно выскользнул бритый налысо охранник с кейсом. Клацнули стальные клыки замков.
  -Сматри, - Хасан Равилевич запустил руку в зазеленевшие внутренности кейса. - Я дам тибе пять тысяч долларов. Балшие деньги. Или лучше десять?
   Наклонив голову к плечу, он посмотрел на Белобратова. Белобратов кхекнул. Наглеть? Не наглеть? Наглость вроде в почете сейчас.
  -Лучше десять.
   Хасан Равилевич улыбнулся и погрозил пальцем.
  -Пять. - Он потряс в воздухе разлохмаченной пачкой. - И домой паедишь. В Европы паедишь. Писатели все в Европах... Эта у нас тут - земля, навоз, камбинаты дымят... Стырыляют...
  -Хорошо, пять, - кивнул Белобратов. - А о чем писать? О вас?
  -Зачем обо мне? - удивился, хохотнув, Хасан Равилевич. - Тебе Амирчик все расскажит. Садись за стол, кушай пока. Танцы сматри...
   Он хлопнул в ладоши.
  Первыми в зал вбежали музыканты, в черкессках, в папахах, расселись на скамьях у дальней стены, загудели в дудки, застучали в бубны, забренчали на гитарах.
   Получилось слегка вразнобой, но громко и с задором.
  Хасан Равилевич закачал голой ногой. Амир подвел Белобратова к столу.
  -Садитесь, Борис.
   Белобратов сел.
  Внесли блюда. Виноград. Фрукты в широкой вазе. Конфеты. Кувшины: побольше и поменьше. Прислуга была бесшумна и малозаметна.
   Амир, набросав подушек, сел рядом.
  -Девочки! - вскрикнул хозяин квартиры.
   Музыканты заиграли еще громче. В зал вбежало пять девушек. Босоногие, в прозрачных шароварах и вышитых бисером лифчиках, они быстро заскользили по мозаичному полу. Вскидывались руки, ало блестели ноготки.
   Улыбки...
  Улыбки показались Белобратову слегка натянутыми.
   Та же бесшумная прислуга поставила блюда с дымящимся, скворчащим мясом. Появился рис. Появилась зелень. Появился хлеб. Вилки. Бокалы.
   Девушки, расположившись полукругом, извивались перед Хасаном Равилевичем.
  -Не мне, не мне танцуйте! - замахал он на них рукой. - Гостю танцуйте!
   И танцовщицы грациозно переместились к столу.
  Музыка не переставала, но сделалась, мягче, плавней.
   Белобратов с женским телом не сводил знакомство уже месяцев шесть, а тут вдруг почувствовал, как в паху у него происходят некоторые попытки притока крови к члену.
   Голые животы, едва прикрытые груди, колени и бедра, просвечивающие через ткань, покачивающиеся, волнующие, соблазняющие - как тут не сказать: восстань, почивший!
   А под шароварами-то газовыми, похоже, и вовсе ничего нету.
  Амир, бросив на него взгляд, понимающе усмехнулся:
  -Вы кушайте, Борис.
  -Угу.
   Белобратов уткнулся в блюдо с мясом.
  Рука сама выбрала кусок. Сама поднесла. Зубы сомкнулись. Жир потек по подбородку.
   Горячий!
  На периферии, если не поднимать голову, мелькали вполне целомудренные ножки. Если же поднимать...
   Все мы, все мы звери, подумалось Белобратову. Хуже даже. Одноклеточные амебы, и вся жизнь наша укладывается в две мысли: пожрать и спариться.
   Стеснение в данном случае есть комплекс. Мол, нечего навешивать на меня амебные представления, я есмь существо высокодуховное, человек, мне пожрать и спариться - по бубну, отвергаю, отрицаю все низменное, анафема!
   А на деле?
  -А рис как? - спросил он.
   И глянул на танцовщиц уже без смущения: да, никаких трусиков под шароварами. У ближней - манящий безволосый лобок.
  -Пальцами, - подсказал Амир.
   Музыка лилась в уши.
  Минут десять Белобратов насыщался, заглатывая и жуя, сыпал рисовыми зернами, отламывал хлеб. Девушки, чертовки, поворачивались в танце спиной, виды открывались замечательные. Белобратов чуть не стонал от вожделения.
   Мясо казалось райским. Музыка - райской. Штаны - узкими.
  Странно, но совсем не помнилось, как его сюда привезли. Мало ли, люди дела. Он вообще о них хуже думал.
   А они вон, девушек ему...
  -Так вот, - наклонился к Белобратову Амир. - Чтобы объяснить наше желание, мне придется начать издалека.
  -Это пожалуйста.
   Белобратов кивнул, несколько осоловев от еды.
  -Э, сюда танцуйте! - уловив начало делового разговора, позвал девушек Хасан Равилевич.
   Танцовщицы стайкой уплыли к креслу.
  Рыбки, подумал Белобратов, птички, ласточки милые...
  -В наши сложные времена как? - Амир поправил под собой подушку. - Кто смел, тот и съел, Борис. Что взял, то и твое. Согласны?
  -В целом, да.
  -Мы держим Вологожье. Оно все под нами. Вся область. И Вологожь, и Бабайск, и Череполье. С НАТО по деньгам договорились, оно сюда не лезет. Комиссии Евросоюза - тоже. Тем главное, чтобы русского национализма не было. Так что это наш край. Понимаете?
  -Кто смел...
   Амир налил себе в бокал из кувшина. Сделал глоток.
  -В ваших словах, Борис, повторенных за мной, чувствуется горечь. Конечно, великой стране пришел конец. Северная пышная лисичка. Но не мы ее разрушили. Вы сами ее разрушили. Каждый жрал сам по себе, каждого по отдельности и сожрали. Мы только поймали отломившийся кусок.
   Белобратов с трудом удержался от того, чтобы рыгнуть.
  -Я не хочу... об этом.
  -Ну да, у каждого своя правда. Правда, кажется, в машине вы соглашались.
   Белобратов промолчал.
  Амир отпил еще и продолжил:
  -Это везде так. У нас своя небольшая армия, около двух с половиной тысяч боевиков. Есть гранатометы, минометы, бронетранспортеры, зенитные орудия. И с Малмутовым из Ярославска и с Хамдаевым-Котласским мы границы определили. В общем, пока мир. Сидим на своем, торгуем потихоньку. Металл, удобрения, мясо.
  -А люди?
  -Во-от, - поднял палец Амир.
   Белобратов повернул голову к танцовщицам. Выцелил взглядом тоненькую, прогнувшуюся назад. Встанет на "мостик"?
  -Борис.
   Хлопок по щеке был чувствителен.
  Белобратова редко били по лицу. Его вообще редко били. Ни по пьяни - он знал с кем, где и когда пить. Ни целенаправленно - он удачно избегал мест и ситуаций, в которых это могло случиться.
   Щека запульсировала.
  Было не столько больно, сколько неожиданно. И обидно. За что?! Вроде же ничего не сделал! Какая-то горская дикость...
   Амир, ударив, смотрел зло. Не глаза за стеклышками - лед.
  -Борис, когда я о деле говорю, меня нужно слушать. Понятно, Борис?
  -Да, - выдавил Белобратов.
   Он подумал, каким бы европейцем не выглядел и не казался Амир, внутри он - косматое дитя своего народа.
   А так легко поверить...
  Уловив новое движение ладони к своей щеке, Белобратов отшатнулся.
  -Все-все-все, я слушаю.
   Амир дернул уголками губ.
  -Вы спросили о людях. Это хороший вопрос. Хасан Равилевич и я как раз для них и просим вас потрудиться.
  -То есть?
  -Нас здесь считают бандитами, - Амир усмехнулся. - Ордой. А мы просто бизнесмены. И все наши так называемые жестокости, они продиктованы только нежеланием утратить наши позиции и наведением и укреплением элементарного порядка.
   Белобратову вспомнился повешенный: сизые пальцы, черные пятки. Он-то, подумалось, уже в порядке. Съеденное вдруг подступило к горлу.
   Заглядывая стылыми глазами в точки Белобратовских зрачков, Амир придвинулся, пятерней поймал писателя за колено.
  -Вы, рус-с-ские, не можете жить без хозяина. Вы как стадо, которое без пастуха разбредется и подохнет с голоду. Ленивые атомарные частицы. Ни на что не способные. Вам нужно принуждение. Вам нужен жесткий диктат. Тогда вы наконец принимаетесь за работу и годны на что-то полезное.
   Капельки слюны летели в лицо.
  Белобратов, замерев, смотрел на дно горской души, в ее мутное зеркало за посверком очечков, и думал, что когда-то, может, другими, смягченными, словами он то же самое говорил на творческом вечере в Санкт-Петербурге.
   Еще до распада, до ограниченного контингента, до Казанского Халифата, Поволжской Воли и Большой Москвы.
   Зальчик, помнил, был маленький, на сто-сто пятьдесят человек. Набралось же от силы четыре десятка, они сидели на стульях вразнобой, как будто не желали, чтобы рядом с ними находился кто-то еще. В основном это были пожилые женщины, усталые, в платках, которым то ли времени некуда было девать, то ли себя. Мужики жались к углам, куда не добивал свет. Не мужики, расплывчатые тени.
   В зальчике, кроме покашливаний и скрипа стульев, было тихо.
  И Белобратов, только что успешно прокатившийся по Европе с алкогольным циклом, рассказывал собравшимся, какие они есть.
   Разил.
  По сути, не отступал от Амировых слов. Что в городе, что в деревне... опустившиеся, вечно пьяные... бездушные чудовища, живущие и философствующие в дерьме... бьющие и насилующие детей... бесконечно воспроизводящиеся...
   Без смысла, без перспектив...
  Из вас надо вытрясти все это, говорил Белобратов. Пусть через кровь, через очищение, но выдавить из каждой души.
   Эту косность, этот шовинизм, эту глупую, безумную, неповоротливую, печную лень. Крутиться надо! Тогда заживем.
   Он верил в то, что говорил. Даже поглядывал снисходительно, с тайным знанием, на этих зачуханных, пришедших на встречу баб.
   Но сейчас, когда Амир вбивал в него тот же самый смысл, что-то в Белобратове невольно протестовало.
  -А вы? - выдавил он.
  -Мы? - Амир оставил его колено. - Мы - сильнее. А те, кто сильнее, всегда могут диктовать свой закон другим. Мы, как бы это... Мы - пастухи! (Как банально, мелькнуло у Белобратова) Мы пасем вас - даем вам работу, кормим ваши семьи, вообще позволяем жить. Были бы вы сильнее, делали бы тоже самое. И мы были бы баранами.
  -А при Союзе...
  -Да кто его помнит, ваш Союз? - отмахнулся Амир. - В нем все были рабы. Свободных и сильных людей там не было. Даже мы... - он скрежетнул зубами. - Впрочем, я не об этом, Борис, не сбивайте.
   Амир поскреб ухоженными ногтями гладкий подбородок.
  -Вы о людях... - напомнил Белобратов.
  -Да! - откликнулся Амир. - Здесь в Череполье - металлургический комбинат. Двадцать тысяч душ работают. То есть, мы им даем работу. Мы им деньги платим. Комбинат разваливается, советских еще времен, да? - но мы его не закрываем.
  -Наверное, потому, что выгодно, - вставил Белобратов.
  -Конечно, - кивнул Амир. - Это металл, это деньги, блага, связи. Но не забывайте, Борис, чья здесь власть. Наша. Значит, мы даем.
   Белобратов боялся уже и коситься в сторону танцовщиц, но оттуда вдруг донеслись протяжные вскрики и энергичные шлепки.
   Помимо воли повернув голову, Борис обнаружил, что присутствует на самом натуральном процессе совокупления.
   Все девушки, кроме одной, прекратив танцевать, сидели на полу у противоположной стены. Оставшаяся же стояла у кресла, миловидным лицом к Белобратову, а за ней, над ней, ухватив за бедра, нависал Хасан Равилевич и со скамеечки вталкивал себя в нее.
   Девушка постанывала, Хасан Равилевич, полузакрыв глаза, коротко выдыхал. Плоть билась о плоть, кулак наматывал волосы.
  -Давай еще! Еще давай!
   Белобратов не был ханжой, но все же полагал, что секс зрителей не терпит. Ни зрителей, ни ослепляющего света люстры.
   Было в этом демонстративном акте какое-то неуважение, пренебрежение даже, словно его, Белобратова, не считали здесь за живое существо. Вернее, мнение его по поводу, что можно, а что нельзя, было ничтожным.
   В общем, привыкай, Борис.
  -Иногда, - улыбнулся Амир, - пастух может для удовольствия попользоваться овечками. Он имеет право. Как, например, и приготовить мяса на праздник.
   Хасан Равилевич потянул схваченные волосы на себя, заставляя танцовщицу прогнуться и высоко задрать голову.
  -Интинсивней, дарагая.
   Распахнувшийся халат открыл волосатый живот.
  Девушка задвигалась чаще. Груди выскользнули из символических чашечек лифчика и запрыгали мягкими мячиками с пятнышками аккуратных сосков.
  -Х-ха! Х-ха!
   На пол просыпался бисер.
  Синие, зеленые, желтые бусины раскатились, запрыгали по голубой мозаике.
  -Миша! Миша! - закричал Хасан Равилевич, не переставая иметь танцовщицу. - Миша, здесь нужен уборка!
   Лоб его блестел от пота.
  Сгорбленный человечек возник в зале непонятно откуда. Словно вылепился из воздуха. В робе и штанах он, неловко приседая, принялся неуклюже орудовать щеткой и совком на длинной ручке.
   Лицо у него было перекошенное, все в морщинах и шрамах, редкие белые волосы зачесаны на макушку, по худой шее черными рубчиками прямо по живой коже шли нитяные стежки.
   Человечек сопел, пыхтел, переваливаясь на согнутых ногах, совок скреб по полу с дребезгом, и большинство бусин обращались от него в бегство.
  -Давай , Миша, давай!
   Хасан Равилевич почти лег на девушку сверху. Нижняя половина его тела задвигалась быстрее. Толчок! Толчок!
  -Давай, Миша!
   Танцовщицы пустыми глазами смотрели в потолок. Музыканты были нарочито заняты своими инструментами, подкручивали колки, протирали тряпицами накладки, грифы и струны.
   Амир наблюдал за уборщиком.
  Во взгляде его то загорался, то затухал огонек опаски, а губы сами складывались в нервный изгиб. Белобратов заметил даже, как непроизвольно дернулась Амирова щека.
   Уборщик топтался, низко наклонив голову.
  Как же он плохо держит, подумал Белобратов, морщась от скребущих звуков. Неужели нельзя половчей? Чтобы...
   Он вздрогнул, разобрав наконец, что кистей рук у Миши нет.
  Совок и метла были прикреплены к предплечьям жгутами, получался какой-то киборг доисторический, привет из фантастического кино пятидесятых.
   Жуткий в своей неправдоподобности.
  Белобратова, как щеткой, продернуло холодом между лопаток.
  -Мети, Миша. А-а-а-хха!
   Хасан Равилевич, мощно выдохнув, двинул чреслами в последний раз и отвалился назад в кресло. Крылья халата целомудренно сложились в паху. Ладонь вяло мазнула по женскому бедру.
  -Иди, Наташа.
  -Спасибо, Хасан Равилевич, - поклонилась девушка.
   Обойдя уборщика она засеменила к дверям.
  Хасан Равилевич покачивал свисающей с подлокотника рукой, умиротворенный взгляд его блуждал по лепнине, картинам, коврам, потом нашел музыкантов.
  -Свободны, э, - сказал им Хасан Равилевич. - Сегодня карашо. Вы тожи, - он качнул головой танцовщицам. - А ты, Миша, мети, карашо мети.
   Под шелест шагов отпущенной труппы совок залязгал зло и особенно противно.
  Миша как одержимый завозил по участку пола метлой. Словно хотел вытереть мозаику до белизны.
  -Это он от бессилия, - шепнул Амир.
   Словно уловив комментарий, Хасан Равилевич показал на уборщика пальцем:
  -Я иво жену ибу, а он тут митет. Потому что дирьмо, свинья, твар и урод. Потому что я иво...
   Хасан Равилевич перешел на гневное горское клекотание, которое Белобратов при всем желании не мог разобрать.
   Потом стало тихо.
  Хасан Равилевич, выговорившись, умолк. Совок с метлой замерли в воздухе, и Миша со своими жгутами стал совсем похож на диковинного полуробота-получеловека.
   Но через секунду плечи его поникли.
  -Иди. Все! Иди! - махнул рукой Хасан Равилевич.
   Угрюмый охранник открыл Мише створку.
  Неловкие, шаркающие шаги, прощальный звон зацепившегося за порог совка.
   Охранник отвесил уборщику пинка. Створка закрылась.
  -Так вот, - как ни в чем не бывало повернулся к Белобратову Амир, - все здесь наше. И земля, и люди, живущие на ней. И даже воздух, которым они дышат.
   Белобратову казалось: это фантасмагория. Человек без кистей. Танцы. Бесстыдный трах у кресла. Иллюзия. Наркотический бред.
   Что ж ты спокоен-то, Борис?
  -Но это какой-то... феодализм, - произнес он.
  -Это капитализм, - назидательно сказал Амир. - Каждый человек должен приносить прибыль своему хозяину. А с хозяевами мы, кажется, определились.
  -Вот, - подал голос Хасан Равилевич, - о нем напиши!
   Палец его указал на дверь.
  -О ком? - не понял Белобратов.
  -О Мише! О том, как нильзя! - Хасан Равилевич нахмурился, потемнел лицом. - И о Наташи тожи. Как я их!..
   Он вскинул кулак в неприличном жесте. Полы халата разошлись, открывая мясистую ляжку.
  -Кстати, Борис, это мысль!
   Амир достал из вазы персик, посмотрел на свет, укусил. По губам, по подбородку потек желтый сок. Брызнувшая капля запачкала очки.
  -Мы, конечно, людей держим. Пикнуть не смеют. Но даже хорошего пастуха бараны затоптать могут. Почему?
   Амир посмотрел на Белобратова, ожидая ответа.
  -Потому что их много?
  -Нет. Потому что никто не внушил им саму невозможность нападения. Вбить в бараньи головы, что это правильно, когда их стригут и режут, вот где решение. Идеология! Порядок вещей! Нельзя! Намертво! В мозгах!
   Лицо у Амира неприятно заострилось, сделалось исступленным. Красные пятна расцвели на скулах. Глаза выпучились. Тайная мечта, вот она, выглянула наружу.
   Белобратов моргнул.
  -А мне что писать?
  -Так это и писать!
  -Что?
  -Амирчик, он что, дурак? - вклинился в разговор, подозрительно щурясь, Хасан Равилевич. - Он хочит болше?
  -Нет, дада.
   Какое-то время они обменивались гортанными фразами. Затем Амир кивнул, а Хасан Равилевич сполз с кресла и расслаблено прошлепал в боковые двери. Через секунду там раздался шумный плеск воды.
  -Дада сказал, - произнес Амир, отвлекая Белобратова от мыслей о бассейне, - что если вы и дальше не будете понимать с первого раза, он вам не заплатит.
  -Простите...
  -Все очень серьезно, Борис. У них, - Амир качнул головой в сторону - видимо, "у них" означало людей вне дома, - оружия, конечно, почти нет. И слабы они. Но настроения... Какие-то тексты расходятся рукописные, потом Чернышевский, Горький... Предпосылки...
   Он сморщился, отложил персик. Красноватый орех внутри укуса выглядел как рана.
  -Я хочу, чтобы был противовес. Вы напишете, мы напечтаем, большим тиражом напечатаем верную книгу. Завлекательную, но со смыслом: попытки борьбы с нами ничем хорошим не кончатся. Никогда. Пусть она бродит, как идея, в головах.
   Белобратов упер подбородок в кулак.
  -То есть, антирекламу?
  -Пусть так. Важен посыл, Борис. Важно, чтобы проняло. И вы едете в Европу с деньгами. Небольшими, конечно...
  -А Миша?
  -Было бы хорошо его вывести. Как назидательный образ. Его в Череполье знают. Сколько вам надо времени на двести, ну, двести пятьдесят страниц?
  -Думаю, где-то три месяца. Там уже вычитка, чистовой вариант...
  -Два.
  -Что два?
  -Два месяца, Борис, - твердо сказал Амир.
   Белобратов понял, что лучше сейчас не спорить.
  -Мне нужен компьютер, я привык...
  -Это конечно.
   Амир легко поднялся. Белобратову подъем дался тяжелее, то ли ноги затекли, то ли переел, то ли и то и другое сразу.
  -Я надеюсь, вы будете работать не за страх, а за совесть, - Амир поддержал его за руку.
  -Я работаю профессионально, - сказал Белобратов.
  -Тогда прошу.
   Они вышли в те же резные двери, что и привели их в зал, под пятку попалась бусина, уколола. Впору, честно, было, как Хасану Равилевичу, кричать: "Миша! Миша!".
   В коридоре Амир кивнул выглянувшему из закутка боевику, несколько слов, звон ключей, короткий отрезок, вновь наполненный запахами мяса.
   За стенами ходили, гремел телевизор, шла какая-то программа на английском. Что-то о политике. Мягко сеялся свет.
  -У вас будет хорошая комната, - сказал Амир.
  -Было бы кстати, - сказал Белобратов.
   Ему жутко хотелось в туалет. Он шагал одревянело, боясь усилить давление внизу живота. Стены тянулись серые, с каймой поверху. В углах стояли вазы и стулья.
   Они уже далеко взяли в сторону.
  Изгибы, извивы, двери по сторонам, двоим пройти узко. Попавшаяся навстречу девушка в блузке, юбке и переднике попятилась, потом прижалась к стене.
   Амир мимоходом взял ее за грудь, легко шлепнул ладонью по щеке, обернулся с улыбкой к Белобратову?
  -Хотите такую, Борис?
   Девушка отвернула голову. Амир развернул ее обратно, взяв пальцами под нижнюю челюсть.
  Белобратов оценил фигуру, но лицо с легким макияжем, пустыми глазами и бровями в линию не вызвало у него никаких чувств, тем более, что мочевой пузырь при вынужденной остановке забунтовал всерьез.
  -Позже, если можно, - выдавил Белобратов.
   Амир пожал плечами.
  -Как хотите. Запомните, ее зовут Евгения. Она будет приносить вам еду. Ну и во всем прочем отказывать она вам не будет. Мы понимаем, у писателей могут быть запросы...
   Он запустил ухоженную руку под юбку, с серьезным видом поиграл там ею и, с сожалением цокнув, углубился в коридор.
   Белобратов поволочился следом.
  Комнатка действительно оказалась хорошей, чистой, правда, без кухни и без окна. Зато санузел имелся, и Белобратов, извинившись, его тут же занял.
  -Что, Борис, дотерпели?
  -Кое-как.
   Сквозь журчание мочи Белобратов слышал, как Амир ходит по скрипучим полам, звенит ключами, постукивает пальцами по дереву.
   Белобратов сполоснул руки в уместившейся рядом раковине. В выгороженном непромокаемой занавеской углу обнаружился душевой поддон и смеситель на длинном шланге.
   Окон не было и здесь.
  -Вот компьютер, - Амир указал вышедшему Белобратову на темный монитор на столе. - Вот кровать. Из комнаты постарайтесь не выходить.
  -Совсем?
   Амир придвинулся.
  -Эксцессов хотите? У нас люди простые, увидят незнакомого - убьют. И по-русски не говорят.
  -Да нет, я так...
  -Я буду приходить раз в неделю. Читать, что вы там насочиняли. А пока обживайтесь.
   Амир вышел, щелкнула "собачка" замка.
  Белобратов постоял и опрокинулся на кровать. Глаза его устремились в потолок. Так, двести пятьдесят на шестьдесят... Нет, на пятьдесят... Это по пять страниц в день. Вполне. Три до обеда, утром, две - вечером. Рабочий режим.
   А оставшиеся десять дней - на правку.
  Потолок был побелен, в углах таилась желтизна, или, может, лампочка не добивала, давала гнилой колер.
   Белобратов сел, найдя спиной подушку.
  Оно, конечно, как в тюрьме. Хотите эксцессов? А кто их хочет? С другой стороны, можно и пострадать: Борис пишет, горцы - платят.
   Комнатка была оклеена светло-зелеными обоями. На стене напротив входной двери висел календарь, у таулета стоял раздвижной шкаф.
   Компьютерный стол. Стул. Вот так просто.
  Белобратову подумалось: это они мне с расчетом показали свою натуру или от недалекого ума? Трахать человека на глазах у собеседника...
   Намек - мы и тебя так можем?
  Белобратов вздрогнул, заполз под одеяло, грея озябшие ноги. Постанывающая Наташа закрутилась в памяти. Как они, эти сисечки - дрыг-дрыг...
   Все-таки в человеке много скверны.
  Покажи ему соблазнительный зад противоположного пола, и все, ничего в голове, кроме боевой паховой готовности.
   А вообще, конечно, непонятно.
  Белобратов натянул одеяло под горло. Он согрелся и расслабился, мысли разбредались. Зачем горцам писатель? - сонно размышлял он. Будто все и всегда зависело от писателей... Когда-то, пожалуй, мы и были совестью и как его... рупором... и выражали чаяния... К нам, да, к нам прислушивались!
   Но чтобы в наше время, когда не то что слово, дискредитированы даже понятия - дружбы, любви, жалости, совести...
   Во что-то не то они играют. Нет, просят, мы - пожалуйста, за пять тысяч можно добраться и до Большой Москвы, и дальше, через границы... подальше...
   Проваливаясь в ватную тишину сна он еще успел подумать, что герои у него тоже побегут. Будут мечтать о побеге и побегут...
   Разбудил его стук в дверь. Осторожный, но вполне отчетливый.
  Белобратов выковырялся из одеяла, вскинул голову, щурясь на невыключенную лампочку:
  -Да.
  -Завтрак.
   Давешняя Евгения вошла в двери с широким подносом. Неулыбчивая, серьезная. На подносе дымил чайничек, розовела колбаса, что-то еще там...
   Белобратов спустил ноги, запустил пальцы в остатки шевелюры, взрыхляя:
  -Поставьте, Женечка, на стол.
  -Конечно.
   Стукнуло, звякнуло, на периферии зрения мелькнула натянувшаяся на ягодице черная юбка, сразу вспомнилась рука Амира. Белобратов поднял глаза:
  -Женечка, а вы здесь кто?
   Узкое лицо с коротким прямым носиком застыло. Глаза словно подернулись пылью, выцвели.
  -Обед будет в двенадцать часов. Ужин - в семь. Что-нибудь еще?
   У слов, казалось, были острые края.
  Белобратов покачал головой, скривил губы:
  -Нет, спасибо.
   Женя вышла.
  Белобратов посидел, косясь на поднос, потом встал, включил системный блок и, укусив бутерброд, жуя, ушел в санузел.
   Зубная паста была, а щетки не было.
  Белобратов еще побродил недоумевающим взглядом по белому фаяну раковины, зачем-то, нагнувшись, заглянул вниз, к сифону, потом, плюнув, выдавил массу из тюбика прямо на палец.
   Эх, детство мое, детство!
  В маленькое зеркало ему был виден лоб с косо нависшим клоком, бровь и глаз, отчего-то покрасневший.
   Палец водил по зубам. Так себе были зубы, мелкие, чуть ли не стерлись совсем. Хотя следил, следил до последнего лихого времени.
   Эти перемены, эти митинги, эти волнения... Эта вдруг забродившая в своих каналах Нева, погнавшая его аж до Кадоя.
   Что там сейчас? Кровь, трупы, пухнушие в свинцовой воде? Зондеркоманды с баграми? Ничего не слышно из Северной Венеции. Впрочем, два месяца одиноких пьянок, какие там новости! Хотя старик Григорьев говорил что-то вроде бы. То ли сдали Питер, то ли сдался Питер.
   Белобратов сплюнул пасту в раковину, оттер палец.
  Зеркало взглянуло другим глазом. Бледным и пустым. Мертвячим.
   А как было в детстве...
  Белобратов скинул футболку и штаны с трусами. Ступил на холодное дно поддона и задернул занавесь. Дельфины на волнах поплыли по несомкнутому кругу.
   Подвешенный на крючке смеситель выдал, покашляв, тонкие струйки.
  -Ух ты, бл... !
   Струйки оказались ледяными.
  Белобратов отскочил, вбирая живот, но грудь и темечко все равно уже ожгло. Он торопливо завертел краниками, начиная дрожать и уже думая, не послать ли нахрен такую бодрость.
   Секунд через десять потекла теплая.
  Рус-с-ские... Недокрутили, давления не подняли, не нагрели...
   Белобратов нырнул под душ головой.
  Какое-то время он просто стоял, без мыслей, не шевелясь, пялился на дельфинчиков сбоку, чувствуя, как горячеет, барабанит по макушке и стекает по волосам, по шее вода.
   Потом подумалось: хорошо.
  Вот почему человек возвращается памятью в детство? Потому что там было хорошо. Все молоды и беззаботны. И твой мир еще не распахнулся на ширину человеческой мерзости, он уютен и безопасен. Маленький такой мирок.
   Ты всегда улыбаешься, вспоминая.
  Там было светло. Может быть, и деталей-то никаких уже нет, выветрились, а свет остался. Ощущение света.
   Да, пусть и бедненько жили, но щетки у них были. У каждого своя. А пальцем чистить зубы его отец научил где-то на югах, в отпуске.
   Белобратов встяхнулся.
  Ладно, не маленький уже. Работа впереди, работа! Таких повернутых на литературе горцев главное - не злить.
   Он вернулся в комнатку, растираясь маленьким вафельным полотенцем. Другого не оказалось. Сервис, конечно же!
   На мониторе плавал логотип "windows", чай остыл.
  Белобратов голышом сел за стол, налил в чашку теплого безобразия (у каждого свои вкусы) и, приходуя между глотками бутерброд, запустил текстовый редактор.
   Белое полотно от края до края, а на нем курсор.
  Так, Борис, показать бесполезность борьбы против стрижки...
   Он задумался.
  Начнем, наверное, с...
   Ну, скажем, как Наташа с Мишей клеят на стенах домов листовки. "Долой боевиков!". "Горцы, прочь из города!". "Вставай, поднимайся, рабочий народ!".
   Очень патриотично. Навевает всякое. У Миши еще есть руки. Он оглаживает приклеенные листы, чтобы содрать их было сложнее. А тут, конечно ж, патруль доблестных... э-э, служителей порядка...
   Пальцы застучали по клавишам.
  Буквы вереницей потянулись по поверхности экрана. Сначала тяжелые и сонные, по мере того, как Белобратов входил во вкус, они казались ему уже воздушными стаями пернатых, по какой-то неясной прихоти облюбовавшими белые поля word'а.
  "-Эх, Наташа, - мечтательно протянул Михаил, бросая кисть в ведро с клеем, - вот выбьем всю эту шелупонь из области - знаешь, как заживем!
   Он блеснул в темноте белками глаз.
  Клей застывал на стене желтыми потеками. За углом покачивался на столбе фонарь, и граница бледного, электрического света плыла по серому асфальту мостовой, то накрывая окурки, банку пива и прутья низкой ограды, то откупаясь ими перед ночью.
  -Клей уже давай.
   Наталья заученно повернулась спиной, раскрытым зевом рюкзака с пачкой бумаги.
  Михаил, послюнявив пальцы, выцепил лист, аккуратно подвел к верхнему, обработанному кистью участку.
  -Ну-ка!
   Он ладонью прихлопнул листовку и, ведя вниз и в стороны, расправил. Правда, чуть смазал принтерные чернила.
   "Мы не рабы!".
  Строгий шрифт. И рисунок в жирной контурной рамке из угрюмых, рвущих кандалы людей.
   Михаил наклонил голову, оценивая:
  -Может, вторую сюда?"
   К обеду Белобратов, дивясь собственной резвости, наколотил шесть страниц. Эпизод с листовками, диалог между героями, потом патруль, потом бегство в ночь. Крики, топот преследователей, грохот "шмайссеров"...
   Фигуры, растворяющиеся в темени, в брызгах листовок, так и стояли перед глазами.
  Хотя, конечно, какие "шмайссеры"? Бог мой, какие "шмайссеры"!? Белобратов втихую хохотнул, чуть не подавившись глотком остывшего чая.
   "Шмайссеры"!
  Похоже, он делает кальку с советских военно-патриотических книжонок. Молодые подпольщики, старые партизаны.
   Довелось в свое время почитать, довелось. Даже не ради интереса, просто еще из Большой Москвы пробираясь в Питер, он застрял на два дня в каком-то райцентре - впереди то ли бомбили кого-то, то ли разминировали, то ли евросилы проводили рейд против националистов. Его стопорнул мобильный патруль. После проверки документов ему предложили переждать операцию в одном из уцелевших домов. Там, где раньше, видимо, был дом культуры или библиотека теперь темнела воронка с обгорелыми деревяшками и кирпичами на дне. А вокруг лежали книги. Три или четыре томика он подобрал.
   Бибилиотека оказалась замшелая, третьесортная, все книги были о войне. Может, действительно националистов укрощали?
   Для Белобратова та война была совсем далеко. Известно же, американцы победили, высадились на Омаха-бич, сквозь всю Европу, как сквозь масло, до Берлина... А мы то, со своим свиным рылом, типа, тоже...
   Конечно, в книгах все было по-другому. То есть, американцами-освободителями и не пахло. И как-то даже неловко становилось за это выскакивающее со страниц: "Мы! Мы! Мы!". Понятно, что цензура оголтелая.
   "Молодая Гвардия" его не зацепила тогда. "А зори здесь тихие..." понравились больше. Он даже записал в себе в блокнотик имя писателя, но ни в Питере, ни где еще Бориса Васильева не знали. Однажды только в подвальном букинистическом предложили "В списках не значился" на китайском, уверяя, что это его. Но Белобратов состорожничал. Да и что бы он понял в иероглифическом письме?
   Но вот, гляди-ка, выскочила и "Молодая Гвардия". Настроение, атмосфера - словно оттуда в текст пробрались, Белобратов чувствовал.
   А и пусть, подумал он.
  Бессмысленность борьбы в конце пропишу, Михаила убью, Наташку пущу по рукам. "Шмайссер", конечно, в топку.
   Он перебил его на бельгийский FN FAL. Вроде бы видел его тут. И не только у боевиков. И на рынке в Питере продавался спокойно.
   Евгению, принесшую обед, Белобратов заметил поздно, прикрыл чресла ладонями.
  -Э-э... Женечка...
  -Я не смотрю.
   Та же черная короткая юбка. Та же блузка, с фиолетовым отливом. Передничек. Глаза действительно заняты подносом, не косят. Да и чего она там не видела?
   Белобратов неловко отодвинулся на стуле, давая Евгении забрать утреннюю посуду. Потом легко коснулся женского бедра.
  -Женечка, Амир сказал, я могу...
  -Что?
   Серые глаза уставились ему в переносицу. Нет, лицо это нельзя было назвать красивым. Зауженные скулы. Короткий нос. Открытый лоб. Но в губы, припухлые, розовые, свежие, Белобратов просто влюбился.
   Потом, красота, она в деталях. Вся в деталях.
  -Я вроде как могу воспользоваться... вами, Женечка...
   Он повел руку вниз, к голой коже ноги.
  В серых глазах что-то мелькнуло. Евгения выпрямилась. Жалобно звякнул крышкой чайничек. Пальцы Белобратова завернулись за край юбки.
  -Да, конечно.
   Евгения обошла Белобратова и, заведя руки за спину, потянула тесемки передника. Затем коротко вжикнула молния. Юбка упала к ногам.
   Белобратов встал.
  -Женечка...
   Дурная, паскудная дрожь послышалась ему в собственном голосе. То ли экзальтированная. То ли, прости господи, педофильская. Ах, полгода воздержания!
   А тут - дарят, тут под юбочкой - ничего, кроме женского, венериного...
  Воспеть бы! Воспеть так, чтобы женщина сразу и бесповоротно стала твоей. Разве ж не этого хотелось тебе, Борис, когда ты тянул первые свои строчки слева направо по тетрадному листу? Прочитают, оценят, падут...
  -Женечка...
   У него получилось повалить ее точно на кровать.
  Он уткнулся лицом в сухие щеку и шею и, не ощущая сопротивления, сначала руками обвел, обмял, расстегнул, легко раздвинул, а потом приподнялся дарителем удовольствия и новой жизни.
   И проник.
  Женечка под ним дернулась, но Белобратов уже задвигался, задышал, втискиваясь между женских ляжек. Он смотрел только на губы. Ни на грудь, освобожденную из блузки, ни на плотно сомкнутые веки, ни на живот, только на губы. Ему думалось, что это тоже своего рода писательство. Ты пишешь по чужому существу, в чужом существе божественным стилом. Это может быть история любви. Или история измены. Или история мести. Это может быть роман-эпопея. Или новелла. Или короткие рассказики. Или вообще анекдот.
   Белобратов поймал своим ртом губы Женечки.
  Восхитительные губы! Пусть даже они норовят ускользнуть. Но где им!
   Пик наслаждения был где-то близко. Белобратов всхрипывал, уже отвернув голову. Ягодицы и бедра сводило. Пальцы цеплялись за мякоть чужого тела.
  -Ну вот... вот-вот...
   Конечно, в этом соитии было мало любви. Когда-то и сердце замирало, и от одного взгляда кружило и вело. Но где это время? Ау! Одна физиология осталась.
   Белобратов налился сладкой болью, взорвался, рассеялся и извергся. А затем, ослабев, перекатился через женщину. Через ногу, через живот.
  -Спасибо, Женечка.
   У него хватило сил поцеловать безвольно лежащее плечо.
  -Вы все? - чуть погодя расслышал он.
   И смог только кивнуть.
  Расфокусированное от истомы зрение с картинкой не справлялось - пришлось моргнуть, подложить локоть под висок.
   Евгения вылепилась из набора цветных пятен уже вне кровати. Не оглядываясь, застегнула юбку, заправила блузу. Волосы закрыли лицо.
  -Больше ничего не надо?
  -Нет, - выдохнул Белобратов.
  -Тогда приятного аппетита, - сказала Евгения ровным голосом. - Ужин будет в восемь.
   Щелкнул дверной замок.
  Женщина исчезла. Вместе с ней исчез утренний поднос. И, как показалось Белобратову, его покинуло что-то еще. Какое-то чувство.
   Сродни невинности. Или тяжести на душе. Непонятно.
  Обед он умял в один присест. Ему, только что сделавшему, конечно, приятный, но затратный комплекс физических упражнений, показалось даже мало. Суп. Шашлык. Салат. Морят, понимаете, голодом.
   Член скукожился и больше не восставал.
  Белобратов перечитал уже написанное, остался доволен, особенно диалоговым куском, добавил туда лирическую нотку и потащил текст дальше.
   Довести бы сегодня до десяти страниц...
  "Старались не шуметь. Разделись. Скинули обувь. Михаил сразу понес прятать рюкзак с листовками на антресоли. Наталья заглянула на кухню. Вроде и дверью не скрипела, и не дышала почти, а мать заворочалась на раскладушке, повернулась, подняла косматую голову:
  -Вернулись?
  -Да, - прошептала Наталья.
  -Ну и слава богу, - старуха натянула одеяло на голые плечи, - нашли время... Батареи холодные, от окна веет, мерзну я...
   Слова превратились в неразборчивое бормотание.
  Наталья не нашла глазами кастрюлю на плите - значит, родители поели. И то хорошо. В окне между домами двигались серые тени".
   Как-то само собой возвращение Натальи и Михаила вылилось далее у Белобратова в постельную сцену. А что? Инстинкт продолжения рода перед лицом опасности. Герои торопятся любить даже на волосок от смерти.
   Размеренно и целомудрено, под простыней.
  Конечно, признался себе Белобратов, это, скорее, дань свежим ощущениям. Женя-Женечка. Какие все-таки губы! Сладкие!
   Ему показалось или она что-то сказала там, на выходе? Что-то короткое, не определимое за щелчком замка?
   Наверняка у нее договор с Амиром на услуги. Или даже не с Амиром, с Хасаном Равилевичем. Каждый выживает как может, Белобратов не видел ничего постыдного в торговле телом. Тем более, красивым. Тем более, притягательным.
   Сам Белобратов считал, что торгует (что хуже) своей душой.
  Налево и направо, предлагая ее то одному, то другому издательству и выпуская в свет скромными тиражами.
   Тут еще посмотреть, кому более зазорно...
  "-Мишенька!
  -Ты сильно не кричи, Наташка, - шепотом попросил Михаил. - Тихонько кричи. Народ за стенкой.
   И прижался тесно.
  Качнулось железное, с шишечками, изголовье. Ладони Михаила нашли Натальины груди.
  -Ногу чуть-чуть... ага...
  -Ах!
  -Говорю же: тихо.
   Тела двигались под простыней, постанывали и дышали, выпрастывали то руки, то ноги, то головы. Луна светила в окно, но разобрать ничего не могла.
   Михаил вдруг замер.
  -Слышишь?"
   Белобратов откинулся на спинку стула.
  Ну вот, сейчас будет облава, обыск, квартирку разгромят к чертовой матери...
   Он глотнул минеральной воды прямо из бутылки. Нет, решил, хватит на сегодня, завтра листиков бы семь-восемь...
   И вроде ничего получается. Не "Молодая Гвардия", конечно. Пожестче, посексуальнее. Еще сцены насилия вставить... А куда деньшься? Требование времени. Вкусы такие. Причем как раз у рабочего народа.
   Белобратов прошелся по комнатке нагишом.
  Хоть бы телевизор поставили, горцы. Радио, на худой конец. Надо будет попросить. Должны понимать, что ему нужно.
   Он им тут не всякую ерунду...
  До ужина он успел еще раз помыться, в раздвижном шкафу нашел малоношенный спортивный костюм. Зеленый с белым.
   Вот любят горцы такую одежду, а в чем прелесть?
  Костюм резал в подмышках и надувался на животе. Но, возможно, живот и сам по себе выпирал. Белобратов демократично позволял себе и такое мнение.
   Женечка принесла плов. Подбородок вздергивала высоко. Губы кривила. Обиделась?
  Вот, кстати, подумал Белобратов, усевшись ужинать. Вроде бы все определено в отношениях. Никаких двусмысленностей. Чисто утилитарный подход. Но нет, мы так не можем. Нам еще слово ласковое подавай, иллюзию исключительности. Ты была самая лучшая. Ты была восхитительна. У меня ни с кем до тебя...
   Пусть вранье, пусть она знает, что это говорится всем и всеми, но не скажи - и все: нос в потолок, обида - макияжем...
   Еще вилку в бок воткнет.
  -Женечка, - произнес Белобратов, оборачиваясь, - спасибо вам еще раз. У меня, понимаете, был период вынужденного возде...
   Он умолк, когда понял, что говорит в пустоту.
  За спиной никого не оказалось. Ушла. И посуду с обеда забыла. И дверь не прикрыла даже.
   Ночью его разбудил далекий, через стены дошедший гул. Пророкотало, мягко толкнуло снизу. Кто-то тяжело проволочился мимо двери. Белобратов сел на кровати. Настороженный слух разобрал несколько выстрелов. Потом стало тихо.
   Он таращился в стену, пока не стали слипаться глаза.
  Неспокойно тут у них, мерцали мысли. Если дошло до вооруженных вылазок... А я со своей макулатурой...
   Утром, впрочем, он выкинул ночь из головы.
  Следующие дни Белобратов давал шесть страниц по плану и еще одну-две сверх. Женечка регулярно приносила завтраки-обеды-ужины.
   Дважды Белобратов высказывал пожелание заняться сексом, и ему не отказывали. Делалось это, конечно, без энтузиазма. Холодно и равнодушно снималась юбка, расстегивались пуговички на манжетах блузки, послушно принималась поза, выгибалась спина, раздвигались ноги...
   Белобратов все равно благодарил.
  Его, конечно, несколько задевала эта отстраненность, эта кукольность поведения, и он досадливо думал: "Что ж ты, Женечка, я же не горец какой, я свой, своему-то могла бы и подмахнуть, помочь...", но затем принимал и это.
   Несколько раз в коридоре за дверью дзонкал совок - безрукий Миша выходил на тропу войны с пылью и сором, шаркали по полу подошвы, постукивал в стену черенок метлы. Белобратов почему-то всегда вздрагивал.
   Счет страниц шел к пятидесяти.
  Герои были помещены в тюрьму, предстоял долгий разговор с начальником охраны. Начальника звали Гурам, человек он был умный и жестокий. Здесь Белобратов собирался как раз подвести к основному конфликту, к столкновению сил, миров, идеологий через характеры двух конкретных людей.
   А дальше намечалось изнасилование Натальи.
  "Михаила опустили на стул. Справа очертились серая стена, стеллаж с бумагами и вешалка с камуфляжной курткой на рожке. Прямо обозначился стол со сколотым на углах лаком. За ним сквозь шторы виднелось зарешеченное окно. А слева не видно было ничего - левый глаз от удара заплыл и не показывал.
   Кто-то переместился за спиной. Стукнула дверь. Михаил повел стянутыми пластиковым ремешком руками.
   Невысокий худой брюнет, обойдя стол, сел напротив.
  За сорок. Лицо внизу как бы вобрано - впалые щеки, узкий рот, едва намеченный подбородок. Но нос большой. Пристальный взгляд. Спокойные пальцы.
  -Неважно выглядите, Михаил Макарович".
   Амир, как и обещал, явился к концу недели.
  Он вошел сразу за Женечкой, согнал Белобратова со стула на кровать требовательным "Дайте-ка!" и подсел к компьютеру сам.
   Отвлекшись, долго молча смотрел, как Женечка собирает на поднос остатки утренней трапезы, привычно кривил губы. Наконец спросил:
  -Она вас устраивает, Борис?
   Уже собравшаяся выходить Женечка побледнела. Остановилась.
  На мгновение Белобратов испытал сладкое мстительное чувство. Ах, милая, лежала как бревно, так, извини...
   Они встретились глазами.
  -Так что, Борис? - поторопил Амир. - Устраивает? Или мне ее ребятам в интенсивное пользование отдать?
   У Женечки задрожала губа. Коленка стукнулась о коленку.
  Белобратов насладился ее беспомощностью, выразительно поиграл бровями и, обернувшись к Амиру, сказал:
  -Нет, все устраивает.
   Амир усмехнулся.
  -Хорошо. Пусть так. Иди, женщина, - отпустил он Женю.
  -Мне бы телевизор еще, - произнес Белобратов.
  -Ну, Борис, это надо заслужить. - Амир лениво потюкал клавиатуру. - Текст выведите сначала. Чего вы там накропали?
  -Так я распечатал.
   Белобратов, наклонившись, достал из-под кровати кипу листов.
  -А, здесь и принтер есть?
  -Есть. Я подумал, так удобнее.
  -Это хорошо. - Амир разлохматил полученную кипу пальцем, заметил уважительно: - Много.
  -Пятьдесят две страницы. Полуторный интервал, двенадцатый шрифт. Почти три авторских...
   Амир поднял голову от текста.
  -Не надо этого.
   Пока он читал, Белобратов боялся пошевелиться. Как назло зачесались щиколотки и за ухом, между лопаток каракатица какая-то медлительная поползла.
   Стыл обед.
  Амир менял листы с каменным выражением лица, кое-где щурился, кое-где возникала тень улыбки. Потом Белобратов заметил, что улыбка все более становится кривой.
   Понравилось? Или это он своих узнает? А там что, там правда, ой, дурак, Борис, дурак!
  -Ну что ж...
   Последняя страница, до половины испачканная буквами, легла поверх остальных. Затем вся кипа шлепнулась на угол стола.
   Амир снял и протер очечки кусочком замши.
  Белобратов сглотнул. За дверью застучал, завозил метлой, забормотал что-то Миша. Далеко, близко и опять далеко.
   Амир побарабанил пальцами по бумаге.
  -Нет, - сказал он наконец, коля Белобратова взглядом, - написано хорошо. Неплохо написано. Зло. Рельефно. Миша, конечно, не такой вышел... Не похож. Но так даже лучше. И у них, кстати, не родители, а дети есть. Я, Борис, другого не понимаю...
  -Чего? - подался с кровати Белобратов.
  -Где то, что вам нужно было написать?
  -Как? - удивился Белобратов. - Мы же про бессмысленность? Про бесполезность восстаний? Мне Хасан Равилевич указал...
  -Борис, - покачал головой Амир, - Хасан Равилевич все правильно указал. Только вы что пишете? Я боюсь, такая книжка только возмутит... - он блеснул очечками. - Этот текст больше на революцию зовет, чем от нее отвращает.
  -Да нет же! - горячо вступился за свой труд Белобратов. - Там все в конце будет! Весь результат - в конце! Это же оперирование эмоциями читателя, когда по синусоиде...
  -Лучше бы по параболе, - мрачно сказал Амир.
   Он встал, отряхнул и без того чистые брюки.
  -В общем. Борис, через неделю я хочу, чтобы с вашим письмом наступила полная ясность. Пока у вас пропаганда партизанщины получается. И это печально.
  -Погодите, - взволнованно произнес Белобратов. - Амир, я все как... Ну вы хоть скажите мне, как вам надо! - выкрикнул он.
  -Думайте, - пожал плечами Амир, взявшись за дверную ручку. - Вы ж писатель.
   Я, печально признал Белобратов, оставшись один. Я писатель.
  Он торопливо зарылся в распечатку. Перечитал. За холодным супом перечитал еще раз. Партизанщина... Ну, есть немного. Но пропаганды-то нет! В свете всего замысла!
   Перевешать там что ли всех в доказательство?
  Второе в горло не полезло вообще. До вечера Белобратов провалялся в кровати, наплевав на график. Сюжет плясал в голове, теряя одни части и приобретая другие, вихлял неразборчивой проституткой - этому дала, этому тоже дала...
   Очень интересно, думалось ему, как это они себе представляют - текст против партизанщины без партизанщины? Как?
   Я же не агитку пишу. Повесть.
  Для агитки всего-то и нужно, что пару строчек. "Граждане! Не поддавайтесь на провокации!". "Приказом коменданта введен комендантский час!". "Все подозрительные личности будут расстреляны!". И плакаты два на полтора.
   Но Борис Белобратов в таком случае не нужен.
  Он залез горячей головой под подушку. Хотелось смеяться от непонимания задачи. В голос. Истерично.
   Человек же, шептал он себе, понимает о "нельзя" только через страдание.
  Обжегся - значит, понял, как опасно пробовать огонь рукой. Получил по морде - значит, нечего чужую жену трахать. Тебя повесили - значит...
   Чудовищное насилие будет тем отрицательным опытом, который сломает Михаила. Заставит его смириться.
   Я подведу его в конце к его нынешнему, реальному состоянию. Реальный Миша будет как гиперссылка к повести. Уборщик. Человек без кистей.
   Они ведь этого...
  -Разрешите?
   Белобратов вынырнул наружу.
  -Что, уже ужин?
   Женечка впервые ему улыбнулась. С порога.
  -Да.
   Белобратов суетливо разгладил одеяло, одернул спортивную куртку, собравшуюся в складки, даже живот слегка втянул. Эх, старый развратник.
  -Я, извините, второе оставил...
  -Это ничего.
   Женечка прошла к столу, грациозная, манящая. Блузка прозрачно-голубая. Сосочки просвечивают. Посмотрела на распечатку.
  -Вы что-то для них пишете?
  -Каюсь. Такой же наемный работник, как и вы.
   То, что он что-то не то сказал, Белобратов понял сразу.
  Женечкино лицо вдруг смерзлось, затемнело морщинками, движения стали коротки и стремительны. Бум! Дзынь! Ш-шох! - посуда заняла поддон.
   Разворот.
  -Женечка... - сделал шаг навстречу растерянный Белобратов.
   Холод серых глаз отшатнул его.
  Он, дока художественных преувеличений, и не думал, что вживую испытает на себе расхожий литературный штамп.
   "Остановила взглядом".
  Он ни в убийственную, ни в созидательную силу слов и то давно не верил, а тут....
   Тут схватился за спинку стула.
  -Же...
   Воздуха на продолжение не хватило.
  -Вы в каком мире живете-то? Вы оглянитесь вокруг! - Женечка повела подносом. - Вы не видите что ли?
  -Почему не вижу? Вижу!
  -Конечно!
   Усмешка хлестнула по Белобратову кончиком хлыста. Где остался рубец? На душе? На вере в благодарность?
  -Я, Женечка, много чего повидал...
  -Ужин кушайте!
   Стук каблуков растаял, а Белобратов все стоял у двери. Изучал бегущие по дереву кольца.
  Что за день такой? Амир злой, Женечка сама не своя. Он тоже, конечно, как идиот... Понятно, у всех нервы. Все - нервные.
   Белобратов вздохнул.
  Женечка - местная, она, наверное, власть горцев близко к сердцу принимает. А мир весь такой, не особенно справедливый.
   Ему вот дай пять тысяч, и знать он не знает ни Череполье, ни Вологожь, Большую Москву - и ту транзитом отлюбит.
   Ночью у Белобратова разыгралась изжога.
  Разбудила, мерзостью, горечью вспухла в горле. Все одно к одному.
   Он помаялся, сглатывая вязкую, обжигающую язык слюну, потом, одуревший, встал.
  Воду из-под крана пить побоялся - видел, как шла коричневая, поэтому выдул лишь остатки "минералки".
   Не хватило. Изжога поднималась волнами, заставляя корчась пережидать приступы.
  Через полчаса он решил дойти за водой до кухни. Вроде бы была там, по правую руку. После телевизора с английским каналом. Пусть убивают...
   Осторожно надавив на ручку, Белобратов приоткрыл дверь на ладонь.
  В коридоре было светло - горели длинные, трубчатые лампы, уходя по потолку в обе стороны. Где-то в глубине дома играла музыка.
   Белобратов ступил на белую с черным плитку пола.
  Уходить от комнатки далеко было страшно. Он по-горски и объясниться не сможет. А Амир вряд ли просто пугал.
   Тем более у них тут взрывают, стреляют...
  Белобратов по стеночке одолел первый отрезок и заглянул за угол. Дверь справа, чуть дальше - дверь слева. Запертые.
   Впереди по коридору что-то хлопнуло, кто-то, невидимый, прошел, резиново скрипя подошвами. Звякнул металл.
   Господи, подумалось Белобратову, я ж сам как партизан. Крадусь, вжимаюсь. Меня застрелить - самое что ни на есть первоочередное дело.
   Он отлип от стенки.
  Кислая горечь ударила в небо. Гастала бы таблеточку. И запить, запить.
   Белобратов свернул за угол и застыл.
  Сразу за углом, в нише, до того не замеченной, на низеньком стульчике, с закрепленными метлой и совком сидел Миша. Серая роба. Серые штаны. Черные стежки на шее. Лысеющая голова в островках белых волос. Веселые, оранжевые резинки на предплечьях.
   Они встретились глазами.
  Глаза у Миши тоже были серые. Белобратов вдруг разглядел, что Миша на самом деле молод, только перекручен, перебит, порезан и обожжен, живого места, кроме глаз, нет на лице. А на теле?
  -Фо нафо? - шлепнул губами Миша.
   Говорил он непонятно, присвистывая, плюясь и гримасничая.
  Чтобы не смотреть на дикую пляску обезображенного лица, Белобратов уткнулся в пуговицу на робе.
  -Мне бы воды. Изжога мучает.
  -Фисатеф?
  -Что? Да, писатель. Пишу.
  -Яфо, - уборщик со сдерживаемым стоном сполз со стульчика. - Фефси фынь.
   К Белобратову протянулись совок с метлою.
  -Что?
  -Фынь иф фесиноф.
  -А-а.
   Пока Белобратов неловко вытягивал железную ручку совка и древко метлы, Миша морщился и ежился, словно от боли.
   В правом глазу у него набрякла слеза.
  -Фсе.
   Запястья у Миши были перемотаны бинтами и скотчем и пахли йодом и лекарством. Касаясь их, Белобратов испытал брезгливое отвращение.
  -Фди.
   Миша, кособочась, заковылял по коридору.
  Белобратов поискал, куда бы засунуть уборщицкий инвентарь, но потом подумал, что его ведь, наверное, придется крепить обратно.
   На миг в голове мелькнуло: а не принять ли двойную фамилию, Белобратов-Франкенштейн? Ведь есть что-то общее. Я создал монстра из калеки!
   То есть, создам. Воссоздам.
  Сзади хлопнуло. Белобратов испуганно вжался в нишу, прижимая совок с метлой к животу, чтоб не дай бог не звякнули о что-нибудь.
   За углом шагнули раз, другой, что-то чиркнуло, запахло табачным дымом. Человек по-горски проклекотал под нос.
   Белобратов вспотел. Совок чуть не выскочил из ладони.
  Вот смеху-то будет, если его засекут! Кто-нибудь скажет: "Э, Ваха, ты в кого стрелял?". А тот ответит: "Я смотрю, Магомед, уборщик наш. А потом поглядел пристальней - вообще неизвестно кто. Не наш уборщик".
   А лауреат европейской премии "Сознание" за вклад в художественное изображение жизни народов предуралья, забрызгав собой стену, будет уже лежать и подтекать красненьким... такой безразличный ко всему...
   Белобратов вздрогнул от нового хлопка.
  За углом стало тихо. Табачная вонь ослабла. Зато дохнуло свежестью, словно с улицы. Там, скорее всего, был балкон. Или открытая лестничная площадка.
  -Фоф.
   Вернувшийся Миша протянул зажатую в культях небольшую, на поллитра бутылку.
  -Спасибо.
   Белобратов тут же свинтил крышку. Гася изжогу, вода полилась в горло. Миша смотрел, как жадно ходит писательский кадык.
  -Фсе?
  -Да, - сказал Белобратов, выдохнув. - Наконец-то.
   Миша слабо улыбнулся.
  Белобратов заправил совок и метлу обратно под резинки.
  -Ну, я это... спать... - он показал себе за спину.
  -Феню фе офифайф... - сказал Миша.
  -Конечно, - пообещал Белобратов и только в своей комнатке сообразил, что это фы-фы-фе означает "Женю не обижай".
   Нашла же защитника, подумалось ему сонно.
  Переделывать Белобратов ничего не стал. Конечно, провокационный текст. Но авторское мастерство в том и состоит, чтобы провести читателя через обманные смыслы к истинному. Пусть в начале негодуют, кипят, надсаживаются в ненависти, выйдет-то все равно по его, по-Белобратовски - опустошение, бессмысленность и пшик в конце.
   Задумаются. Страдания, напрасная смерть, страх за свою жизнь и жизни близких - вот будут краеугольные камни.
   Поворочай ими в голове, прикинь, что к чему.
  Снова потекли дни. Летела вперед повесть. Белобратов перекусывал и творил. Или перекусывал и трахал Женечку. Она даже поактивней стала. Хотя и ревела отчего-то украдкой.
   Один раз, чуть ли не в полдень разразилась громовой очередью зенитка во дворе. И слава богу, не было окна.
   Гурам ломал Мишу, Миша искал способ побега, Наташу насиловали охранники, как рабов, их выводили работать на поля и на стройки.
   "Однажды Миша увидел ее, с синяками под глазами, тощую, в каком-то драном платье, бредущую в столовую на обед.
   Сердце зашлось.
  Мог бы, рванулся бы к ней, проволоку - в клочья, стену - в клочья, любого, кто встанет на пути - в клочья!
   Только не мог. Еле ходил.
  Реветь получалось не в пример лучше.
  -Па-ашел!
   Боль косо вгрызлась в спину.
  Надсмотрщик подскочил, целя в лицо кулаком с зажатой плеткой".
   Да, это хорошо.
  Как бы там чего Амир... Ну ведь видно, как растет градус. Как вибрирует текст. Значит, верным путем, Борис, верным путем.
   Белобратову было даже странно, что сюжет не стопорится, слова ложатся, темп держится. Раньше он долго писать не мог, то алкоголем себя подгонял, то таблеточками; в ночных клубах Большой Москвы и Питера с этим проблем не было. Иногда неделями угорал.
   Старость что ли пришла? Или мудрость писательская?
  Шоркал совком в коридоре уборщик. Душ был то холодный, то горячий. Иногда думалось, за газетку с месячной давности новостями - душу...
   Амир явился утром.
  "Потерпи, Наташка, потерпи, - Михаил качал ее бледное лицо в ладо..."
   Дописать не получилось. Белобратов сохранил файл и освободил место.
  -Я могу и на кровати, - улыбнулся Амир. - Вы же распечатали?
  -Распечатал, - Белобратов подал листки.
  -Ух ты! - удивился Амир, взвешивая пачку в руке. - Еще толще!
  -Пятьдесят семь, - сказал Белобратов.
   Амир качнул головой.
  Он был без пиджака, в кремовой сорочке и коричневых брюках. Словно только что с вечеринки. Пахло от него сладостью, учуянной Белобратовым еще в джипе.
  -Надеюсь, мне понравится.
  -Амир, только вы, пожалуйста, учтите, что это еще не законченная вещь.
  -Учту-учту.
  -Знаете, - сказал Белобратов, нервничая, - может, мне выйти?
   Амир хмыкнул.
  -Ну, постойте в коридорчике.
   Белобратов вышел и постоял.
  Лампа над ним потрескивала и мерцала. Белобратов загадал: зажжется - Амиру понравится, погаснет окончательно - придется все начинать снова.
   Лампа погасла.
  Белобратов усмехнулся. В жизни все так.
   Через полчаса Амир приоткрыл дверь.
  -Заходите, Борис.
   Листы усеивали пол, десяток страниц лежал на кровати, еще одна страница белела на столе. Белобратов запнулся на первом же шаге.
  -Это что?
  -Это ваше, так сказать, творчество.
  -Но...
  -Эх, Борис, Борис, разочаровали вы меня.
   Амир приблизился. В глазах за очечками - любопытство. Холодное, отстраненное. Говорящее: как вы додумались-то до такого, лауреат?
   Белобратов что-то неопределенное нарисовал в воздухе руками.
  -Мне переписать?
   Амир моргнул.
  -Не знаю. Мне надо посоветоваться с Хасаном Равилевичем. А ведь я же просил вас, Борис, без нагнетания... Ждите, в общем.
   Ногами он расшвырял бумагу от порога.
  Белобратов сел на кровать. Ждать? Это пожалуйста. Он посмотрел на устроенный Амиром беспорядок, потом крякнул и принялся собирать листы в пачку. Нагибался, разгибался, нагибался опять. Смятые расправлял, сверял нумерацию, ровнял.
   Случайно выхваченные строчки крутились в голове.
  "-Вы, Михаил, хоть понимаете, за что боретесь? - спросил Гурам.
   Михаил ухмыльнулся.
  -Понимаю.
   Корка на губах треснула, тонкая струйка побежала по подбородку, закапала на грудь. Гурам поморщился".
   Возвращение Амира он пропустил - зачитался.
  -О, собрали?
   Амир пришел не один. Его сопровождали два мрачно уставившихся на Белобратова боевика при оружии и толстяк-охранник Анвар. Под мышкой Анвар держал коротенькую скамеечку.
   И улыбался во весь рот.
  -А они зачем? - спросил Белобратов.
  -Узнаете. - Амир принял распечатку, сложил вдвое и вдруг звонко ударил ею Белобратова по лицу.
  -Что вы...
   Амир ударил еще раз.
  -Н-на!
  Белобратов почувствовал соленый вкус на языке. Щека налилась жаром. Боевики, подключившись, выкрутили ему руки.
   Комнатка поплыла как в тумане.
  Белобратов, согнутый головой к коленям, наблюдал, как Анвар раскладывает на полу серую тряпку, а потом устанавливает на нее скамеечку.
   Страх подломил ноги.
  -Вы зачем? - взвизгнул Белобратов. - Я же перепишу!
  -Конечно, перепишете. - Лицо Амира возникло у него перед глазами. - Вы левша или правша?
  -Что?
  -Левша или правша?
  -Правша.
  -Прекрасно, - сказал Амир. - Значит ее пока побережем.
   Боевики захохотали. Навалившись, они поставили Белобратова перед скамеечкой на колени. Бориса начала бить дрожь.
  -Ну что вы трясетесь? - положил ладонь ему между лопаток Амир. - Раньше надо было трястись, раньше.
  -У нас же договор, - выстучал зубами Белобратов.
  -А кто здесь власть, Борис? Кто власть? Две недели за наш счет... А вы?
   Белобратову снова досталось распечаткой.
  Один из боевиков, зайдя сзади, упер колено ему в спину и поймал шею в захват. Второй крепко прижал к скамеечке его левую руку.
   Амир продел и чуть выше запястья затянул жгут.
  -Вы... зачем? Рубить? - прохрипел Белобратов.
   Он дернулся, но без всякого успеха.
  Нет, ему не верилось, не верилось, что вот сейчас ему отрубят кисть. Как Мише. Раз - и отрубят. Это было дико.
   Ладно Азия, ладно африканские троглодиты, но здесь, на Вологожье?! Ему!
  Он расхохотался, когда толстяк Анвар достал тесак из-за пояса. Тесак был черный, с серой кромкой, даже чуть кривоватый.
   Розыгрыш! Его пугают, конечно же. Все, что он написал - это же можно порвать. Никто никогда не увидит.
   Тесак взлетел. И опустился.
   Боль была резкая.
  Белобратов закричал или, скорее, захрипел. Перерубленная кисть шлепнулась на пол. Кровь спрыснула тряпку.
  -Сволочи! А-а-а! Суки!
   Он заколотился головой о чье-то плечо, попробовал встать, Амир ухватил его за грудки, зашипел:
  -Да, Борис, да! А ты как думал?
   Обрубок дернуло новой болью.
  Белобратов уже замычал, сквозь слезы разбирая, как Анвар, отложив тесак, деловито сыплет что-то на культю и мотает, мотает, заматывает.
   Крепко-накрепко.
  Господи! - думал одно Белобратов. За что?
   Его поставили на нетвердые ноги, он шатнулся, протянул руку опереться о стол, но до искр в глазах цапанул обрубком.
   Электрическая молния обожгла плечо. Что-то опять там закровянило, ему стали мотать снова, беззвучно распахнул рот Амир...
   Очнулся Белобратов от плеснувшей в лицо воды.
  Его посадили на кровати, кто-то несколько раз хлопнул по щекам.
  -Борис, а, Борис...
   Амир, подставив стул, сел напротив.
  -Зачем? - тихо спросил Белобратов.
  -Смотрите, - Амир показал на темное пятнышко у ворота сорочки, - я тоже пострадал. От вашей руки, между прочим. А это двести евро.
   Белобратов покачнулся.
  -Осторожнее, - поймал его за плечо Амир. - Опять заденете.
  -Не задену.
   Белобратов подтянул увечную руку к груди.
  Было странно наблюдать ее короткость, ленточку скотча и бурые бинты. Невидимые, несуществующие уже пальцы так и хотелось сжать.
   Белобратов зажмурился от остро кольнувшей боли.
  Господи, почему же все это происходит с ним? Почему он не в Европе, а здесь?
  -С вами, рус-с-скими, всегда так.
  -Что? - Белобратов открыл глаза. - Я европеец.
   Амир улыбнулся.
  -Какой вы европеец?
  -Я жил там.
   Кончик обрубка словно обожгло огнем, и Белобратов со свистом втянул воздух.
  -Что ж вы все бежите от самого себя? - вздохнул Амир. - Русский вы, русский. Думаете на русском, пишете по-русски, не слушаете и то по-русски, куда дальше-то?
   Он встал, подойдя к столу, налил в стакан воды из бутылки. Из лежащей рядом коробочки выщелкнул кругляш таблетки.
  -Болеутоляющее.
   Таблетка зашипела в стакане. Амир протянул его Белобратову. Белобратов осторожно взял. Вода была кисловатая.
   Ни скамеечки, ни тряпки в комнате уже не было. Были следы и несколько пятен крови.
  -В чем, думаете, ваша беда, Борис? - сев обратно на стул, Амир закинул ногу на ногу. - Не в лишении кисти, нет. В том, что вы один.
  -Человек всегда один, - глухо произнес Белобратов.
  -Это философия. На самом деле, человек всегда существует в обществе. И пользуется трудами этого общества...
   Белобратов мотнул головой.
  -Я не понимаю, при чем здесь...
  -Сейчас объясню, - кивнул Амир. - Вот вы, Борис. Вы сами по себе - клетка, часть целого. Но вы глупая клетка, потому что считаете себя исключительной и к этому целому не принадлежащей. И даже от этого целого дистанцирующейся. Конечно, стыдно быть частичкой неприятно пахнущей, лежалой массы. Вроде дерьма. Но дерьмо-то все - оно в головах таких же клеток! Разбежавшихся, рассорившихся, расползшихся по уютным норкам. Все, что вокруг - вас не касается, пока это не задевает вас напрямую.
  -Разве это плохо - заботиться о себе? Если о себе не позаботишься, никто...
  -Да и слава Аллаху, что у вас все так! Нам лучше! Мы-то все - вот! - Амир сцепил пальцы в "замок". - Горец стоит за горца.
  -Вас мало, - сказал Белобратов, - вот вы друг за друга и держитесь.
  -То есть, - прищурился Амир, - чтобы и русские стали друг за друга держаться, их тоже надо "мало" сделать, да?
   Белобратов промолчал, прикусив губу, забаюкал обрубок.
  -Получается, вы как тараканы на кухне, - хмыкнул Амир. - Пришло НАТО, и вы разбежались на Большую Москву, Волю, Сибирский край, маленькие области. Пришли в Вологожье мы - и то же самое. Свет включили - порск-порск, кто под раковину, кто под плинтус, только не трогайте нас, самостоятельных и свободных! А бедных тараканьих мозгов не хватает сообразить, что вас в любом случае тронут, рано или поздно, поодиночке. Потому что мир такой - слабых жрут и живут за их счет.
   Амир снова улыбнулся.
  -А вы слабые, слава Аллаху. И пусть бы подольше.
  -Мы долго запрягаем...
   Амир расхохотался, запрокинув голову.
  -Все-таки "мы"! А говорите: не русский. Григорьев, старик, помните, сосед ваш... Вот он очень хорошо соображал насчет всего этого. Десяток наших убил. Воин был. И сын его. Вся семья. И Миша-уборщик. И всех мы их переломали, пока остальные, как вы, в норках своих сидели... Впрочем, думайте, что хотите. Вам второю руку сохранить хочется?
   Белобратов похолодел.
  -Да.
  -Значит, будем писать. Только нормальную вещь теперь.
  -Я не смогу.
  -Вы торопитесь умереть, Борис?
  -Нет.
   В глазах у Белобратова задрожали слезы.
  -Ну так и не спешите. Успеется. И жалеть себя уже поздно, Борис. Или вас больше жалеть некому? Нет клеточки рядом?
  -Вы бы и ее...
  -Это возможно. Только был бы с вами рядом кто-нибудь, глядишь, беспокойство за него связалось с судьбой страны... Писатель, водитель душ... Представляете, это вам я, горец, говорю и все поясняю! Будто мне в удовольствие копаться в вашем дерьме.
  -И зачем же тогда?
   Амир посмотрел на Белобратова .
  -Врага надо знать. Опасности необходимо предусматривать.
  -Думаете, взбунтуемся?
  -Уже бунтуете. Уже. Процесс только купируется. Силовым путем - быстро и ненадолго. Идеологическим путем - чуть медленнее, но вернее. А мы еще и комбинируем.
   Белобратов вытянул обрубок.
  -А это!
  -А вы поработайте за страх. И не будет двух "это". А еще получите пять тысяч!
  -Я не думал, не думал, что вы, Амир, так жестоки. Вы же, наверное, учились демократическим ценностям!
  -Искусству управления я учился. Ну, все, - Амир хлопнул ладонями по коленям и поднялся. - Сегодня можете поспать, отдохнуть, а завтра... - Наклонившись, он перехватил культю. - Нам, Борис, нужна библия непротивления, а не подпольщики и партизаны-великомученики. Вы на этот счет подумайте.
  -Я по... думаю, - выдохнул Белобратов.
  -Не огорчайте меня больше.
   Дверь за Амиром мягко закрылась.
  Белобратов упал навзничь. Слезы потекли без удержу, слезы боли, слезы отчаяния. Как они могли? Как? Взяли и просто отрубили! Ни за что!
   А я человек!
  Он выплевывал обиду горлом, в бессвязных восклицаниях, но она только умножалась. Обрубок горел и дергал.
   Сознание плыло.
  Какое-то ехидное существо, живущее внутри, принялось комментировать каждую мысль. Я же человек! - думал Белобратов. А Миша? - спрашивало существо. Он разве нет? А висельник? Но это другие люди! - кричал Белобратов. У них другие ситуации! Теперь у тебя тоже - другая ситуация, смеялось существо. Да мне плевать на них! - взрывался Белобратов. Я просто хочу жить спокойно. А Женечка? А девчонки-танцовщицы? - интересовалось существо. Думаешь, они не хотят? Я не знаю, что там у них, отмахивался Белобратов. Да? - удивлялось существо. Или просто боишься подумать? Да, мне страшно, огрызался Белобратов. Это страна, которой я не хочу. Она погрузилась в дерьмо и ад. Она дохнет. Она не дала мне ничего. А ты? - тихо спросило существо. Что для нее сделал ты?
   Белобратов рычал на существо и махал обрубком.
  В забытье ему казалось, что отрубленная кисть ожила и скребется под кроватью. Он свешивался и находил лишь темноту. Кисть перебегала под стол. Белобратов сдвигал системный блок, оттуда раздавался писк, и кисть, перебирая пальцами, шмыгала прочь. Из угла - в шкаф, из шкафа - под душевой поддон.
   Очнулся Белобратов вечером.
  Культя выстрелила болью. Расставаясь со кошмаром, он застонал. Кто-то сел рядом, легко касаясь его лба.
   Белобратов отрыл глаза.
  -Женечка?
   Женщина кивнула.
  -Я ужин принесла.
  -Не хочу есть, - сказал Белобратов. Протянул укороченную руку. - Видите, что со мной?
  -Вижу.
  -Они - твари.
   У него задрожали губы.
  -Держитесь, - сказала Женечка. - У меня... - она запнулась, мотнула головой. - Я держусь, и вы держитесь.
  -Простите меня, Женечка, - прошептал Белобратов.
  -Вас покормить?
  -Нет, - сказал Белобратов, - нет.
   Он откинулся на подушку.
  Женечка обеспокоенно заглянула в лицо сверху и исчезла. Обрубок пульсировал. Лампочка светила ясно и зло.
   Библию вам, думал Белобратов.
  Будет вам библия. Такого непротивления, что ахнете. Воздуся и прочее. И благорастворение.
   Он еще долго скрежетал зубами, пока окончательно не уснул.
  Утром он уже знал, что напишет. Полное благолепие напишет. Полное. Лубок так лубок. Бараны не должны протестовать?
   У него и не будут.
  "-Ах, Мишенька! - запричитала Наталья. - Что ж ты так нерасторопно сапоги хозяину подавал? Не видел что ли, торопится он?
  -Видел, - буркнул Михаил. Он держал ложку на левом глазу. Из-под ложки светила натянувшаяся, напитавшаяся фиолетом кожа.
  -Ну-ко, тряпочкой смочи, - протянула лоскут ткани Наталья.
   Михаил убрал ложку и подставил битое лицо Натальиным рукам. Сморщился, когда она задела больное место.
  -Понимаешь, Натальюшка, - сказал Михаил, глядя в сердобольные глаза жены. - Я уже взял сапоги в руки-то, а смотрю, один носок грязный и не блестит. Как, думаю, хозяин на люди покажется? Щетка-то у меня всегда при себе, а крема нет. Надраить надраил, а результат неудовлетворительный...
  -Ох, горе мое, - Наталья навертела лоскут на палец. - Любит тебя хозяин, не убил еще, любит, значит..."
   Женечка с завтраком не появилась, и Белобратов съел вчерашний ужин - овощи с курицей. С одной рукой это было неудобно - то хлеб возьми, то вилку вместо хлеба. Обрубок только мешался. Стукался да кровил. Все хотелось схватить им хоть что-нибудь. Скотч с краю отошел, и в щель была видна какая-то розовая пена и бледная кожа.
   Ничего-ничего, думал Белобратов воинственно. Вот вам милые прекраснодушные рабы Михаил и Наталья. Читайте. Умиляйтесь. Сплошной сироп.
   Второй вариант.
  "Гадостей о хозяине Михаил старался не слушать. Темный народ. Не проникшийся. Тяжело им, видите ли, впроголодь жить. Так ведь это смотря с чем живешь. С камнем за пазухой, так к земле гнуть и будет. С ожесточением, так тем более.
   А вот ежели с легкостью и любовью в сердце, каждый час хорош! Любовь, она в небеса уносит! Правда, Михаил с людьми спорить опасался, вслух мыслей не высказывал. Прибьют еще, не поняв ничего. Кормить бы их поменьше, чтобы просветление в душах настало.
   Так жалеет хозяин, жалеет".
  -Вижу, уже работаете, - незаметно вошедший Амир встал за спиной. - Как идет?
  -Нормально.
  -Я рад, что вы сделали выводы, Борис. Могу почитать?
   Белобратов, повернувшись, долго смотрел на Амира. В конце концов Амир хмыкнул, полез в карман брюк за замшей для очков.
  -Лучше, если я прочту это рано, Борис. Чем поздно, - с нажимом произнес он.
   Белобратов подавил одни слова и сказал другие:
  -Вам понравится, Амир.
  -Да?
   Принтер, пожужжав, выплюнул лист, Белобратов присовокупил его к трем уже распечатанным.
  -Вот, первые четыре.
  -Очень хорошо.
   Амир присел на край кровати.
  Белобратов спиной ощущал, как он клонится к тексту, как чешет костяшками пальцев скулу, как ползет по странице взглядом. Вот чуть расслабился, вот позволил себе усмешку, вот шелестит следующим листом.
   Белобратов смотрел на обрубок и думал, можно ли в него вставить нож.
  -Это превосходно!
   Амир зашагал по комнатке, тряся распечаткой.
  Белобратов убрал культю на колени. На столе остался влажный след. Он подумал, что это след прежнего Белобратова.
   Новый Белобратов был не лучше, но злее.
  -Я верил в вас, Борис, и не зря верил! - вдохновенно вещал Амир. Поблескивали, ловя лампочку очечки, но и сами глаза за ними были как лампочки. - Можете ведь! Правда вас, как всякого русского, потребовалось сначала пнуть. У вас, извините, были какие-то совсем далекие представления... И я пнул! И вот!
   Белобратов подумал, как у них все просто!
  Припугни, нагни, пригрози, отруби что-нибудь. Убей, в конце концов. Заставь. Пни. Странное искусство управления.
   Жар стыда вдруг обжег его.
  Сам же так думал. Сам предлагал батогами да розгами. Ох, скотина.
   Как тебе, Борис, без руки в твоем будущем?
  -Результат! Когда вас начинаешь кулаком по соплям лупить, - распинался Амир, - только тогда вы его и выдаете. Приходится, приучая к порядку, кисти рубить. И вешать. Да-да, вешать. Потому как еще и несогласные заводятся. Не понимают простого: хочешь жить - работай.
  -Амир, - сказал Белобратов, - у меня вопрос, как у писателя: а ради чего работать?
   Амир поморщился.
  -Ну что вы, Борис, все какие-то высокие смыслы в простую жизнь тащите. Я понимаю, исконно русское искательство... Оправдание лени найти. Только все ж проще. Работаешь - живешь. Не работаешь - дохнешь. А вообще, - Амир улыбнулся, - я мечтаю, чтоб как у вас, в тексте : самозабвенная любовь к хозяину.
  -Там дальше еще много любви будет, - пообещал Белобратов.
  -И прекрасно. Страничек шестьдесят осилите? Мы разметим, сброшюруем, тысяч тридцать напечатаем, а?
  -Как хотите.
  -И пусть читают! В каждом доме! Как оно должно быть!
  -А Женечка где?
   Амир лукаво погрозил пальцем.
  -Уж не влюбились ли? - И посерьезнел: - Вступилась за вас, дура. Устроила тут... В общем, вы ее, Борис, скоро не ждите. Наказали ее. Потому как порядок, порядок и еще раз порядок! А вы пишите, пишите...
   Постукивая листами по стене, Амир вышел из комнатки.
  Наказали... Белобратов с размаху ударил по клавиатуре здоровой рукой. Брызнули кнопки. Он полез их собирать, а потом долго, каменея лицом, вставлял обратно.
   Ничего, мы и про наказания...
  "-Еще, хозяин, еще! - просил Михаил. - Провинился я, хлещи меня пуще!
  -Ты осознаешь свою вину? - гремел хозяин.
  -Осознаю.
   Михаил попробовал повернуться, чтобы хоть глазком увидеть радетеля, но кожаные петли держали крепко.
  -А вот тебе!
   Спину обожгло так, что перехватило дыхание.
  -Каюсь, господин! - радостно вскрикнул Михаил. - Каюсь!
   Кажется, плеть даже сил придала.
  А как не каяться, ежели вся вина на нем? Бежал хозяйский ребенок, о ступеньку споткнулся, палец ушиб. Кому отвечать? Ясно, кому.
   Заслуженно, ах, заслуженно бьют!"
   Вместо Женечки в обед в сопровождении охранника пришла укутанная в платок старуха, молча поставила поднос на пол, молча взяла пустую посуду.
   Ни здравствуйте, ни до свидания. Бог с ней!
  Шестьдесят страниц Белобратов сделал за восемь дней. Амир читал, тонкие губы плыли в улыбке, с лица не сходило мечтательное выражение.
   Где-то на четвертый день толстый Анвар перемотал обрубок, вколол какой-то гадости в вену и сказал, что все в порядке. Миша все также шаркал и стучал метлой в коридоре.
  "Хозяин нависал над Натальей. Руки его держали ее за талию.
  -Ты старайся, Наташенька, - уговаривал Михаил. - Двигайся побыстрей.
  -Я стараюсь, Мишенька.
   Наталью покачивало, широко расставив ноги она принимала хозяина в себя.
  -Экх! Экх! - дышал хозяин.
  -Ты, Наташенька, помни, - говорил Михаил, гладя Наталью по волосам, - ты хоть и моя жена, а наперво господину нашему отслужить должна, напряжение ему снять, радость подарить. А нам и того довольно должно быть, что воспользовался...
  -Я помню, Мишенька, - шептала Наталья, содрогаясь под хозяином. - Я вся за".
   Мораль, конечно, Белобратов вывел в конце. Служи своему господину и будь счастлив. Господин знает, что делает.
   Господин - пастырь, в послушании баранов его сила.
  Хасан Равилевич читать не умел, но пересказ Амира ему понравился очень. А последние слова - особенно.
  -Э! - похвалил он Белобратова. - Карошо написал! Не будим тибе яйца рвать.
   Белобратов поклонился, пряча мрачное лицо.
  Мысли в тот момент скакали бессвязные и бесстрашные. Сволочи... Убью... Твари... Ответите...
   Его не отпустили после того, как он все отредактировал и сдал чистый текст. Неделю держали взаперти. Старуха приносила-уносила подносы.
   Затем появился со стопкой брошюрок радостный Амир.
  -Пляшите, Борис, ваше произведение ушло в народ!
  -Значит, мне можно идти? - спросил Белобратов, вставая с кровати.
  -А зачем? - искренне удивился Амир, ссыпая на него брошюрки. - Оставайтесь у нас. Всем обеспечим. Сделаем удобства. Телевизор!
  -И я буду карманным спичрайтером?
   Амир покривился.
  -Ну что вы все обижаетесь с рукой своей? Признаю, спонтанное было решение. Хасан Равилевич, знаете, как разозлился тогда? А ваша неудача частично и моя неудача. Я вас пригласил, а вы мне такое неуважение... Я, конечно, вспылил...
  -То есть, не отпустите?
  -Ну, давайте подождем недельку, - улыбнулся Амир.
   Белобратов вздохнул.
  -Давайте подождем.
  -Вот и прекрасно. - Амир раскрыл одну из брошюрок. - Вы посмотрите, Борис, - хорошая бумага, большие буквы.
   Белобратов посмотрел.
  Ему действительно принесли телевизор, и неделю он пялился в него, наблюдая плохие английские сериалы про викторианскую эпоху, дурацкие рекламные передачи вроде "телемагазина" и старые, черно-белые фильмы ужасов.
   В фильмах пугаться было нечего.
  Обрубок почти не дергал. На душе у Белобратова было глухо, как в танке. Пусто. Он не знал, чего ожидать и к чему стремиться.
   На выстрелы за стенкой, где-то снаружи, наверное, во внутреннем дворе, он лишь повернул с подушки голову. Подумал, развлекаются, дети гор. Бутылки бьют. Людей расстреливают. Но когда на короткую очередь, вдруг ответили две другие, одна глухая, а вторая отрывистая и звонкая, Белобратов рывком сел.
   Это что? Перестрелка? Это здесь?
  Он услышал, как по коридору затопали, кто-то закричал, кто-то клацнул затвором, и его охватило радостное волнение.
   Это я! - беззвучно кричал он всполошенным горцам за дверью. Это я!
  Люди прочитали, что я написал, и поняли! Они поняли, что им готовят. И кем их видят. Они пришли!
   Белобратову хотелось хохотать и плакать.
  Он душил смех, обхватив себя руками - здоровой и усеченной. Смех клокотал. Белобратова трясло.
   Стрельба не затихала.
  Шальная пуля ударила в стену, потом и вовсе от близкого взрыва треснула зелень обоев. Белобратов решил, что кто-то влупил по этажу из гранатомета.
  -Еще! - прошептал он. - Еще!
   За дверью протащили кого-то злобно ругающегося на горском.
  Затем дом содрогнулся, в стороне что-то обрушилось, рассыпалось, запахло гарью.
   Кто-то пробежал мимо.
  -Аллах акбар! - услышал Белобратов.
   И снова стреляли, много, с разных сторон, сверху и снизу, хлопки взрывов чередовались с криками и визгом разлетающихся осколков.
   Дым лениво затекал под дверь.
  Белобратов оборвал клок обоев и обнаружил дыру в кирпичной кладке. В дыру был виден кусок двора, мертвец, зарывшийся в траву, и люди, спрятавшиеся за автомобилем. Автомобиль раскачивался, терял стекла и пестрел пулевыми отметинами. Люди расчетливо, одиночными, стреляли в ответ.
   Белобратов подвинулся, выдул пыль и левее автомобиля увидел еще людей, залегших за мешками с песком. Все они были то ли в бушлатах, то ли в форменных черных куртках. Видимо, с металлургического комбината.
   Это я! - чуть не закричал им Белобратов. Это я - та самая капля!
  Внутри него, в животе, в груди, лихорадочно прыгало ощущение причастности к чему-то большому, грозному, многоликому.
   К стране.
  Смело мы в бой пойдем! Он едва не запел. Он, наверное, и запел бы, но грохот вылетевшей из косяка хлипкой двери расшвырял слова по памяти.
  -А-а, писатиль!
   В проеме, в мутном дымном свете встала тяжелая, невысокая фигура в камуфляже, выдвинулась в комнатку и превратилась в ощерившегося Хасана Равилевича.
   Белобратов заметил ободранную щеку, косо обожженную бороду и пистолет в руке с закатанным рукавом.
  -Малис, писатиль!
   Тело само рухнуло на колени.
  Мысль, такая простая и яркая, что его сейчас убьют, и ничего, никогда больше, заполнила Белобратова всего.
   Страх полез горлом.
  -За что? Я же просто...
   За стеной распространился людской ор, стрельба, притихшая было, вспыхнула с новой силой, приблизилась, запнулась и вдруг, придавленная стенами, зазвучала уже внутри дома.
  -Штурм! - сверкнул глазами Хасан Равилевич. - Они на миня!.. Шакалы! Убилюдки неблагадарние! Амирчика убили! Это все ты!
   Он поднял пистолет на уровень Белобратовского лба.
  -Это не я! - вскрикнул Белобратов, уплывая взглядом в черный, пахнущий порохом зрачок ствола. - Это не я! За неделю никак! Никак за неделю!
   Защищаясь, он поднял обрубок.
  Хасан Равилевич хмыкнул:
  -Все равно писатиль болше ни нужин.
   Белобратов дернулся.
  И тут что-то серое, металлическое, мелькнув, ударило Хасана Равилевича по руке. Пистолет грохнул, пуля ушла в пол, Хасан Равилевич вскрикнул.
   Нечто, размахивающее нелепыми руками, рычащее, воющее, захлебывающееся животной яростью, кинувшись, повалило его, село сверху, вцепилось зубами в лицо.
  -Миша, - прошептал Белобратов, узнавая, - Мишенька.
   Хасан Равилевич заорал.
  Пистолет отлетел. Поднимался-опускался совок, челноком сновал окровавленный обломок метлы, Миша рычал и ревел, измазанный кровью. А Белобратов прилег на бок и ему стало хорошо.
Оценка: 6.84*17  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019