"Первый случай синдрома Кабори был документально зафиксирован в приморском городке Талица. Некий Антей Кабори обратился в местную больницу с жалобой на психическое состояние. По его словам, он чувствовал полное эмоциональное опустошение. "Ничего не хочется", "нет никаких желаний". Психотерапевт больницы, доктор Эмиль Страчори, посчитал, что все дело в стрессовой депрессии (пациенту сорок два года, месяц назад умерла мать, в наличии периодические ссоры с женой и сыном) и назначил медикаментозное лечение (нортриптилиновый курс), а когда это не помогло, курс транилципромина.
Через две недели Антей Кабори с тем же диагнозом (депрессия) был помещен в психиатрическое отделение. На внешние раздражители реагировал слабо. Был вял, инертен. Постепенно перестал разговаривать. Еще через две недели впал в кому".
-Павел...
Голоматор барахлил.
По Савостину шли полосы, правая половина отдавала в синеву, левая расцветала какой-то мертвецкой зеленью. За спиной разухабистой гармонью изгибались жалюзи.
Тоже сине-зеленые.
-Павел...
Тулепин предпочел не отвечать. Тулепин предпочел панорамное окно.
Внизу мерцали сигнальные маячки соседней сити-башни. Далеко на юге садился транспорт - двигались, опускаясь, три красных огонька.
Ночь.
-Павел, извини, я все понимаю...
-Константин Андреевич, вы обещали, - сказал Тулепин окну.
Голограмма вздохнула.
-Да, я обещал. Ты не злись, пожалуйста...
-Я не злюсь, - сказал Тулепин.
Он повернулся.
-У нас аврал, - сказал Савостин. - Крац в реанимации. У Гаера - первая стадия. Комов - вот-вот перегорит, ты же знаешь.
-Я знаю.
-Ну вот.
Голоматор потрескивал, заполняя паузу.
-А "соседи"? - спросил Тулепин.
Савостин качнул головой.
-Там еще хуже.
Полосы вдруг сошли на нет. Тулепин обнаружил, что Савостин смотрит на него тяжело и печально. Вспухал-опадал желвак на зеленеющей щеке.
-Я совсем сухой, - признался Тулепин.
-Не страшно.
-Сколько?
-Четыре сити-башни вместе с твоей. Два хосписа.
-А людей?
-Около двадцати пяти тысяч.
-Я сдохну, - сказал Тулепин.
Савостин наклонился.
-Павел... Паша...
-Да понял я, понял, - сказал Тулепин.
-Прости, пожалуйста...
Тулепин с силой потер лицо ладонями.
Ладони были холодные, лицо казалось резиновой маской.
Ни злости. Ни раздражения. Ничего в душе. Всепоглощающая пустота.
-Может, завтра? - спросил Тулепин.
-Лучше сегодня.
Лучше...
Глаза нашли фоторамку на прикроватной тумбочке. На фото Тулепин с Катей стояли обнявшись, светило южное солнце, на заднем фоне стыла лазурная океанская волна, сверху нависал пальмовый лист. Тулепин был в синих плавках. Катя - в узеньком желтом купальнике.
Катя улыбалась.
Она еще могла улыбаться.
Потом они ныряли, потом лежали на горячем песке, мелком, будто пыль, потом Тулепин потревожил почтенное крабье семейство и ему пришлось спасаться бегством.
Катя хохотала...
Сбоку на фоторамке была приклеена бумажка. Чуть светились выведенные флюоресцентным маркером буквы: "Катя, полдень".
-А отпуск? - спросил Тулепин, с трудом отводя взгляд.
-С завтрашнего дня, - сказал Савостин. Помолчал. Добавил: - Я клянусь тебе, Павел...
-Ты уже клялся.
-Клялся.
Тулепин пожал плечами, мол, о чем еще говорить.
Голограмма дернула щекой. Словно от боли. Свела брови.
-Базу "эмока" тебе обновили. Перед трансляцией введи код: два-девять-три-семь.
-Новый коктейль?
-Да.
Тулепин кивнул.
-Хорошо. Все?
-Все. - У Савостина дрогнул подбородок. - Спасибо, Павел.
-Ладно.
-Спасибо...
Голоматор со щелчком потух.
Комната окунулась во тьму. Смутно проступил дверной проем.
Тулепин сел на кровать. Развернул рамку к себе. Провел пальцем по Катиному лицу. Эх, Катя, Катя... Наверное, не получится в этот полдень.
Извини.
"Эмок" в углу мигнул светодиодом.
Тулепин снял майку, потом трусы. Лучше уж так потеть. Потом долго втирал крем в скулы и в надбровья. Будто в чужую кожу.
Вбил код с пульта синтез-камеры. Прислушался. Жужжит? Жужжит. Проверил соединения. Послал тестовый импульс. Есть отклик? Есть.
Он забрался в "эмок" через резиновый бортик. Сел. Защелкнулся. Пошевелил шеей, устраивая голову в держателе. Пискнул фиксатор.
Пф-ф-ф - под челюсть с шипением пошел коктейль. Усилители. Стимуляторы. Тулепин закрыл глаза. Пульс стучал в ушах.
Теперь смотреть и видеть сны...
Мимические мышцы, разогреваясь, подбили вверх губу.
Как-то зимой они с Катей здорово поссорились.
Жили тогда еще порознь. У Тулепина был кондоминиум в центре. У Кати - комнатка на окраине.
Было совершенно непонятно, как мириться.
Кто к кому должен лететь? Тот, кто виноват? Или в любом случае Тулепин?
Несколько дней он тихо съезжал с катушек, мучал себя, пережевывая в мозгу предшествовавший ссоре разговор. Все пытался восстановить - где, с чего, с какого слова. А если, думал, отмолчался бы? Ни реплики в ответ?
Задним-то умом.
На работе ожидаемо завалил отчет. Ожидаемо же поимел выговор от Савостина (тогда еще по спас-службе, в "чрезвычайку" они оба перейдут через два года). Накричал. Чуть не уволился. Неожиданно обнаружил, что на два дня - свободен.
А вечером, намаявшись, вызвал аэробот.
Пока летел, все строил фразы, вроде бы и извинительные, но в то же время не без внутреннего достоинства. "Катя, я понимаю, что виноват, мы оба с характером, но, черт возьми..."
Гримаса судьбы - они едва не разминулись.
Катя ждала хоть какой-нибудь транспорт, чтобы лететь к нему, а Тулепин приземлился (или прикрышился?) и замешкался.
"Катя, - думал, - я понимаю..."
На "понимаю" нетерпеливо вжикнула, уходя в сторону, створка. Тулепин возмущенно поднял глаза и замер - Катя. Решительная. Губу закусила. А тушь вон подтекла.
-Извините, вы не осво...
И все это - подножку созерцая.
Падал снежок, сыпал как манка. Лежал у Кати на челке россыпью бисеринок.
-Катя, - тихо произнес Тулепин.
Катя вздрогнула. Хлопнула ресницами.
-Тулепин, а я к тебе...
-Мир? - спросил Тулепин.
И от Катиного судорожного кивка тугой узел перекрутился в груди...
"Эмок" считывал эмоции, кодировал в электрические импульсы и транслировал на двадцать пять тысяч удаленных портов. Клетки двадцати пяти тысяч гипоталамусов "вспоминали", как вырабатывать нейропептиды.
У Тулепина дергалось лицо.
А еще было - Тулепин забыл о возрасте.
Бес в ребро, вот так.
Катю завоевывал. Хвост распускал. Достал у знакомых джет-пак, который еще "карлсоном" в обиходе называют.
Детская игрушка, но навернуться можно - только влет.
После работы он повез Катю на свое озеро, там была красота, сосны, поляна, мысок, нависающий над водой.
Катя сразу же повалилась в траву, раскинула руки.
-Это твое место?
-Ага. Личное. Лично мной найденное, - возгордился Тулепин.
Далекие сити-башни тонули в дымке.
Они распаковались. Палатка-самонадувашка. Теплогенератор. Продукты.
Тулепин сразу накинул джет-пак на плечи.
-Это что? - подняла голову Катя.
-Это сюрприз! - подмигнул Тулепин.
И взлетел.
Навык-таки был. Да и не сложная игрушка, в общем-то. Правый джойстик - регулировка высоты. Левый - горизонтальное движение. Плюс вариации.
Тулепину хотелось написать в воздухе: "Катя, я тебя люблю".
У него и ионизатор был, и пыльца-серебрянка, чтобы сверкало - знай только разворачивайся и крути кренделя.
-Тулепин! - ахнула Катя, когда ее имя повисло над озером.
"Катя". Завиток здесь, завиток там.
-Это еще что! - задорно крикнул Тулепин сверху.
Коротко поднырнув, он соорудил размашистую запятую. Затем к запятой прибавилось "я". А через минуту - "тебя".
Отлетев чуть в сторону, Тулепин и сам залюбовался.
-Последний штрих!
-Тулепин!
Катя, казалось, злилась.
-Тулепин! - она даже притопнула ногой. - Не смей!
-А что?
-Ну, это же общее место. Прилетят люди отдыхать, а тут - это. Висит. Я... тебя...
-Катя! - крикнул с высоты веселый Тулепин. - Это хорошие слова! Это замечательные слова! А сейчас будут еще лучше!
-Тулепин!
Катя бессильно махнула рукой. Вот ведь ребенок малый.
Тулепин в небе торжествовал - сдалась. Признала. И вовсе не против, что Тулепин ее... Ну-ка, буквочку "л"...
Он для форсу взвился винтом. Серебрянка. Ионизатор.
Ах, хороша буква! Фиг там, будто самая главная буква "я". Самая главная как раз "л". А следующей - на выход!
Тулепин взял правее. Он успел даже сделать палочку от "ю", но тут ровно пофыркивающий джет-пак вдруг чихнул и вместе с Тулепиным провалился вниз.
Автоматика "карлсона", конечно, среагировала, шлепнуться не дала, притормозила у поверхности. Вот только поверхность была водная.
Ай-яй! Тулепин и булькнул.
Или, как там, медленно погрузился.
-Тулепин!
Катю, вынырнув, он увидел застывшей на берегу. В ее неподвижности было столько тревоги и беспокойства, что у него защемило сердце.
-Тулепин!- крик отчаяния.
-Да здесь я! - вздернул руку Тулепин.
И поплыл. Гребок. Еще гребок. Не так уж и тяжело...
Катя забежала в воду, помогая ему выбраться.
-Ф-фух! - сказал мокрый Тулепин, сбив с себя джет-пак и рухнув на прибрежный песок. - Разрядился, представляешь!
-Ну ты совсем! - Катя стукнула его кулачком в плечо.
-Прости...
Они оба посмотрели вверх, на серебрящиеся, чуть плывущие по воздуху буквы. "Катя, я тебя м...". Палочка от "ю" присоседилась совсем некстати.
-Катя, я тебя м? - спросила Катя.
И Тулепин ответил:
-Мюблю.
Из адаптированного доклада группы Петри-Койво:
"Второй случай синдрома Кабори был зафиксирован через месяц в пятистах километрах восточнее. Третий - тогда же, в конгломерате Брюссель-Льеж. Затем случился настоящий обвал: в течение недели количество заболевших (обратившихся в клиники) превысило сорок тысяч. Дальше цифры только прирастали. Пятьдесят тысяч. Сто. Пятьсот.
Лечению синдром не поддавался. В головизионном интервью профессор, нейробиолог Марк Тропин признал, что медицина не знает пока ни причин болезни, ни путей ее устранения. Такое ощущение, растерянно развел он руками, что люди просто устали жить".
Пустота.
Тулепин отщелкнул ремни.
Надо двигаться. Надо.
Когда нет ни чувств, ни желаний, остается голая воля.
Дви-гать-ся!
Тулепин мотнул головой, перекинул ногу, выбраясь из "эмока" в лимонно-желтую от солнечного света комнату.
Утро.
Я куда-то должен был, вспомнил он. Куда-то...
Трусы. Шорты. Окно. Кровать. Взгляд его блуждал, пока не зацепился за фоторамку. "Катя, полдень". Ну да, подумал Тулепин, конечно же.
Катя.
Что-то ворохнулось в душе. Слабенько. Отголоском.
Когда-то он любил Катю. А сейчас? Любит? Как узнать, если внутри - пустота? Нет, определенно должен любить...
Тулепин поймал себя на том, что уже минут пять стоит, пялясь на стену.
Двигаться, двигаться. Он заставил себя одеться, тщательно, пофазово: нижнее белье, рубашка, шорты. Каждую пуговицу фиксировал. Чуть ли не командовал мысленно, взнуздывая мозг: пальцы сомкнуть, пальцы разомкнуть.
Затем повел себя мыться.
Было несколько странно не чувствовать, какая течет вода. Горячая, холодная - все одно. Синдром Кабори, вторая стадия.
Ну, почти.
Я отойду, сказал себе Тулепин. День, два - и все вернется в норму. У меня - Катя...
Заклинание.
Наверное, это было заклинание. Ниточка. Соломинка. Связь с прошлым. Нечто важное. Главное повторять, повторять и двигаться.
У меня - Катя.
Потому что только так... только так...
Отражение в зеркале лупало серыми глазами. Мокрый лоб. Губа в зубной пасте.
Тулепин ударил себя по щеке. Не стоять!
Челюсть, помедлив, заныла в месте удара. Ну вот, подумал Тулепин. Что-то чувствуется... Наверное, должно радовать...
-У меня - Катя. Да, у меня Катя, - сказал Тулепин вслух.
И кивнул. Это правильно.
Теперь - поесть. Обязательно. Пусть даже кажется, что можно обойтись. Он ведь не ел... Тулепин задумался. Вчера, позавчера. Третий день пошел... То-то вроде как лицо подспало. Осунулось. Надо, надо поесть. Не хватало еще голодного обморока.
На-до.
На кухне Тулепин долго рассматривал внутренности холодильника. Сверточки, пакетики, баночки. Стоял, стоял, пытаясь хоть какие-то ощущения уловить - кислого? сладкого? В результате взял не глядя. И так же, не глядя, сжевал. Ворочал челюстью, не различая вкуса, считал до тридцати, потом глотал.
Обертки выбросил в трэшер.
Хоспис, в котором лежала Катя, именовался "Цветочком".
Когда-то Тулепин ненавидел это название. Синдром Кабори - и какой-то "Цветочек". Моя жена в "Цветочке"... Их там - целый цветник...
Зубами скрипел от обжигающего душу дикого сочетания.
Но потом, когда новым хосписам стали просто присваивать двухзначные номера... Потом, когда хосписов стало - чуть ли не в каждой сити-башне...
Нет, подумал, пусть уж так. Пусть "Цветочек".
Аэробот, снижаясь, поменял эшелон.
Небо было пустое. В последнее время трафик упал чуть ли не до нуля. Некому и некуда стало спешить.
Тулепин прижался к выпуклому стеклу.
Так, пришло в голову, и гибнут цивилизации. И проходит gloria mundi, земная слава...
Впрочем, нет, вдалеке еще что-то летало.
Медленно приближалась крыша хосписа. Наплывали пятна серых стартовых площадок в просверках навигационных фонарей. Разбегались крытые галереи. Темнели лифтовые выходы. На секунду навалилась тень соседней, более высокой башни.
Собственное лицо, отраженное стеклом и вдруг пойманное взглядом, показалось Тулепину мертвым. Он закрыл и снова открыл глаза. Пусть. Пусть мертвое. Главное, чтобы внутри... хотя бы на донце...
Аэробот, опускаясь, подвыл турбиной. Отдачи при посадке почти не было.
"Цветочек".
Лифта ждать не пришлось. Тулепин забрался в раскрывшуюся кабину и поехал вниз в одиночестве. Пролетали этажи. Лифт позвякивал. На табло танцевали цифры.
Тулепин искажался в металлических створках. В размазанной по площади фигуре, казалось, не было ничего человеческого.
В "Цветочке" царила тишина.
Арочные коридоры. Голубовато-серые стены. Желтые лампы. Мягкий, пружинящий пол. И палаты, палаты, палаты с номерами и списками на овальных дверях.
Тулепин знал, куда идти.
Поворот, затем зал, затем широкий рукав направо, но ему туда не нужно, там центр обработки информации, там чуть слышно и нудно стрекочет механическая жизнь, словно только такая и осталась. Нет, ему нужно прямо.
К старомодной стойке регистратуры.
-Извините, Груве у себя?
Медсестра за стойкой подняла голову. Меж бровей у нее прорезалась складочка.
-Что?
-Груве, - повторил Тулепин, - у себя?
Медсестра несмело улыбнулась.
В нетронутом синдромом лице читалось желание понравиться со смущением пополам.
-Наверное. Обход уже был.
-Спасибо.
-Кабинет че...
-Я знаю номер, - перебил Тулепин.
Он отвернулся.
-Простите, - привстала медсестра, - вы себя хорошо чувствуете?
Тулепин сдержал шаг.
-Нет, - глухо произнес он. - Я вообще себя не чувствую. И вокруг ничего не чувствую. Но это пройдет. Это обязательно пройдет...
-Вы уверены?
-Да. У меня - Катя.
Все-таки заклинание.
Из адаптированного доклада группы Петри-Койво:
"Стадии синдрома Кабори границы имеют весьма расплывчатые. Считается, что на первой стадии теряются, как ни странно, эмоции элементарные, простые. Возможно, как раз из-за того, что они не привязаны к человеческой памяти, а существуют объективно, "перинатальным", если можно так выразиться, набором. (Здесь в какой-то мере видится подтверждение гипотезы о генетическом клеточном "сломе").
Удовольствие, радость, отвращение, страх - все они словно приглушаются, хиреют, теряют выразительность и интенсивность.
Состояние больного характеризуется вялостью, опустошением, отсутствием интереса к чему-либо. "Выключаются" мимические лицевые мышцы. Наблюдается также эффект "эмоциональной асфикции" (определение доктора Мэриленда Палина), когда недостаток эмоций вызывает резкое ухудшение физического состояния организма. Быструю смерть Антея Кабори, в частности, объясняют именно этим эффектом.
На второй стадии приходит черед эмоций составных, пропадают вкусовые и тактильные ощущения. Притупляются чувство голода, чувство опасности. Семейные, родственные, дружеские связи воспринимаются лишь рассудочно. Часто при этом больной испытывает раздвоенность: память подсказывает одно, в то время как фактически похожих ощущений у человека уже нет. Реакция на раздражители (яркий свет, громкий звук, речь) - слабая. Сон занимает до двенадцати часов в сутки.
Третья стадия вопреки распространенному мнению вовсе не означает смертельный исход. Больной спит более двадцати часов в сутки. Речь в периоды бодрствования скупа и бессвязна. В дальнейшем наступает состояние, подобное коматозному. Падает пульс, ритм, частота дыхания, питание возможно только внутривенно. При всем этом организм, пусть на минимуме, но функционирует. Сколь долго возможно такое существование, неизвестно.
До появления "эмоков" ремиссии, возвращения на раннии стадии синдрома были уникальны".
В спартански обставленном (стол, два стула, раковина - в одном углу, голоматор - в другом) кабинете было холодно.
Груве сидел на раме распахнутого окна и смотрел вниз.
-Собираетесь прыгать? - спросил Тулепин.
-Нет, что вы, засыпаю - сил нет никаких. Все время хочется спать... - Груве потер глаза. - А так, знаете, откроешь окошко...
-Какая стадия?
Груве осторожно спустил ноги на пол. Посмотрел на Тулепина.
-Первая.
-А "эмок" на что?
-А я пользуюсь...
-Я вижу, - сказал Тулепин.
Груве закрыл окно. Повернул ручку.
-Я действительно пользуюсь, Павел Андреевич. Неделю. А потом неделю борю синдром самостоятельно.
-И как? - спросил Тулепин.
-Спать хочется...
Груве сел за стол. Худой. Крупноносый. Морщинистый. Подпер щеку ладонью. Рукав медицинского халата пересекала грязная полоса. Видимо, от оконной створки.
