Кравцов помешал ложкой тающие кубики сахара в стакане с чаем, звонко - динь-динь-динь, но пить не стал, отвлекся.
Диктор в телевизоре посмотрела Кравцову в глаза.
- С сегодняшнего дня в Прибалтийском федеральном округе вступает в силу закон об ответном поражении в правах латышского, эстонского и литовского населения, не знающего русского языка и истории российского государства. Они больше не имеют права устраиваться на государственные должности и участвовать в избирательном процессе.
Дверь скрипнула, и к столу пробрался Жучков, цапнул галету, застыл. Диктор продолжила говорить уже для двоих:
- Кроме того, вводится запрет на изучение латышского, эстонского, литовского языков в государственных образовательных учреждениях. Коммерческие и иные образовательные учреждения имеют право вести обучение на этих языках при регистрации и внесении образовательного сбора в утвержденном размере.
Кравцов хлебнул из стакана. Чай продрал горло, будто наждак, и он заперхал, склонился к столу, пережидая боль.
- Может, я, Александр Владимирович? - участливо, сбоку спросил заместитель. - Весь текст я уже наизусть...
- Отставить, капитан, - прохрипел Кравцов.
Он выпрямился как раз к концу короткого видеосюжета о новых школьных учебниках для новых россиян.
- Напоминаем зрителям, - сказала диктор, - что пока страны Эстония, Литва, Латвия не присоединились к России, в них существовала законодательно закрепленная дискриминация русскоязычного населения. Поэтому симметричные меры, принятые правительством на срок в тридцать лет - а именно столько длилась языковая дискриминация, - являются шагом, направленным на восстановление справедливости и не противоречат тому, что Евросоюз с девяностых годов не признавал противоправным.
Новости закончились. Пошла реклама.
- Как-то круто, - сказал Жучков.
- В самый раз. Они что, думали... - Кравцов выдернул из кармана кителя ингалятор и сунул его в рот. Пшик! - Они думали, что им с рук сойдет?
Он поднялся. Его резкий профиль запечатлелся на фоне широкого окна. За окном плыли серые облака. Тенью вдалеке мелькнул квадрокоптер. У среза подоконника скручивала острые рожки колючая проволока.
- Каждый должен отвечать за свои дела, - Кравцов спрятал ингалятор и обернулся. - Прощать можно только раскаявшихся.
- Да я так, товарищ полковник, от удивления, - потупился Жучков.
- Нельзя нам быть добренькими, Иван, никак нельзя.
Над дверью зажглась красная лампочка. Оба посмотрели на нее, Кравцов оправил китель и подхватил фуражку.
- Как выгляжу?
- Грозно.
- Горло горит. А сейчас еще полчаса кричать.
Они вышли на высокую, пристроенную к зданию площадку. С площадки открывался вид на огромное пустое пространство, за дорогой разделенное на забранные сеткой секции с минималистскими конструкциями из труб, обозначающими скамейки и укрытия.
Слева стояло несколько автобусов, из ближнего выбирались люди. Конвой подталкивал их вперед, к Кравцову, к массивным воротам. За воротами людей ждал квадрат десять на десять метров плотной, утрамбованной земли, обнесенный трехметровыми кирпичными стенами.
Квадрат звали предбанником, тамбуром и прогоном.
- Выводи караул, - кивнул Кравцов Жучкову.
Сам он направился к трибуне, установленной на стенном выступе напротив ворот. Огоньки на маленьком пульте горели зеленым - динамики, усилители включены. Несколько секунд, и на высоких башенках, нависающих над прогоном, появились снайперы. И левый, и правый махнули обернувшемуся Кравцову рукой - готовы.
Четверо приведенных Жучковым солдат разбежались по площадкам на углах.
Кравцов огладил трибуну ладонями, посмотрел в пустоту прогона сверху вниз и произнес в черную головку микрофона:
- Запускайте.
Ворота, лязгнув, подергиваясь, стали расходиться в стороны. В прогон, как в колодец, хлынула толпа, набиваясь вплотную к передней бетонной стене.
- Двести семь человек, - сказал, вставая справа, Жучков.
- Ясно.
Люди теснились. Задние ряды подбивали передних. Плотнее, плотнее. Створки, смыкаясь, пошли обратно. Заревел ребенок.
- Что вы делаете?
- Изверги!
- Гореть вам в аду!
Кравцов в который уже раз слышал стоны и сиплое дыхание толпы, возгласы, плывущий, поднимающийся над ней однообразный шум, в который лепились слова, смотрел на макушки и лысины, на платки и кепки, на плечи, на вздернутые к нему глаза, и лицо его оставалось безразлично-спокойным, безучастным.
Когда-то он видел и другое. Видел мертвых людей, едва присыпанных песком, покалеченных, ослепленных, разлагающихся, запытанных и убитых просто так, из ненависти, от скуки, из удовольствия. Видел детей и стариков, лежащих во дворах после минометного обстрела. Видел однажды вскрытый осколком череп. Видел собак, лижущих кровь.
При прогонах Кравцов вызывал эти картины в памяти, и в груди у него становилось пусто, холодно, всякое сострадание умирало.
Каждому, думал он с остервенением, каждому - по заслугам.
Толпа дышала, волновалась живым морем, заключенным в четыре стены, взывала, тянула руки, открывала рты.
- Товарищ военный! Товарищ военный! - взмывал поверх голов чей-то пронзительный фальцет. - Меня взяли по ошибке!
- Я русская! - перебивал его другой, женский голос. - У меня родственники в Омске! Волчановы! Проверьте пожалуйста!
Кравцов ждал, пока они накричатся, наплюют слов в небо. Взгляд его невольно заскользил прочь, за границы прогона, к шоссе, к дымке на горизонте. Хорошо бы дождь, да, было бы замечательно.
Он наклонился к микрофону, машинально поправляя ремень.
- Прошу тишины!
Колонки рявкнули, и толпа оглушенно, обморочно притихла. Кравцов чуть убавил звук, скосив глаз на Жучкова.
- Граждане бывшей Украины!
Он сделал паузу. Молчат, не возражают. По горлу скребло ногтем.
- Вы находитесь здесь, потому что ваша бывшая страна производила геноцид на территориях Донецкой и Луганской областей, этноцид русского населения, проводила агрессивную и враждебную политику по отношению к народу России. И это - мера ответная и необходимая. Указом Президента народ Украины подлежит...
Кравцов намеренно остановился, слушая, как из тесноты прогона вскипает паника, подхлестываемая страхом близкой смерти. Твари, подумалось ему. Кто-то бухнулся на колени.
- ...денацификации.
Выдох.
Что-то мертвое застыло в глазах ближней к трибуне женщины. В неуверенной, шебуршащей тишине вдруг прорезался голос:
- Это что, яйца резать будут?
Жучков побагровел, сохраняя серьезное выражение лица. Сорвется ведь, стервец.
- Яйца резать не будут, - кашлянув, сказал в микрофон Кравцов. - Денацификация означает...
Договорить ему не дали - заголосили вразнобой.
- Мы же свои, мы же люди!
- Отпустите!
- Боженьки, боженьки мои!
- За что?
- Я не стоял на майдане!
- И я не стоял!
- Иуды! Это я не стоял!
- Держите людей ни за что! Не имеете права!
- Упыри! Убийцы!
- Что мы вам сделали?
Толпа безуспешно попыталась выплеснуться из четырех стен, и, глядя на орущие, раскрасневшиеся лица, на зло сверкающие глаза, Кравцов подумал, что зря пообещал не резать яйца. Даже это, сказанное смягченным голосом, люди в прогоне восприняли как слабость. Не как рядовое, в общем-то, разъяснение, а как слабость. И сразу стали давить, кричать, возмущаться, ожидая попятной и во всем остальном.
Что за твари?
- Тихо, - сказал Кравцов.
Его не послушали, и тогда один из автоматчиков выпустил вверх короткую, но оглушительно прозвучавшую очередь.
Импровизированный майдан тут же заткнулся, втянул слова и свои ублюдочные манеры, как черепаха голову.
Кравцов оценил - смотрят, молчат.
- Тихо, - повторил он. - Денацификация означает, что отныне для вас не существует ни Украины, ни украинских законов и порядков, ни украинского языка.
- Говори, говори пока, здесь еще можно, - сказал Кравцов, поиграв желваками. - Но выйдешь из прогона и никто твою дурную речь не поймет.
- Нічого, ми ще до Москви дійдемо, - ответил тот же голос.
Кравцов выцепил взглядом смельчака. Мужик, видно, был тертый, пооббитый, коротко стриженный. Лет сорока. Бывший АТОшник. Куртка, джинсы. Руки в карманах, чтобы не заметили мозоли и въевшийся в кожу рук порох.
- Зачем тебе в Москву, родимый? - обманчиво-ласково спросил его Кравцов.
- Цікаво.
- Заслужишь трудом - поедешь.
Мужик громко фыркнул, обретая привычную наглость от того, что с трибуны говорят с ним как с равным. А может, под наркотой был, под каптагоном.
Смелый.
- А так, на екскурсію?
- По телевизору посмотришь.
- Ех, зустрілися б років п'ять тому на Донбасi...
Кравцов сощурился.
- И что?
- Так відомо. Я б тебе довго мучив. Кацапа, чим довше мучиш, тим він тихше.
Кравцов кивнул.
В какой-то мере он был даже благодарен этому АТОшнику. Никогда, сказал он себе, никогда не думай о них как о людях.
Врага всегда необходимо расчеловечивать, иначе в нужный момент ты дрогнешь, отведешь руку, признавая в нем право на жизнь, представляя его родителей, его жену, его детей, лишающихся сына, мужа и отца.
А он тебя убьет.
Кравцов через силу улыбнулся.
- Значит, убил бы?
- Убив. А що?
- И не страшно тебе, родимый? Ты где находишься?
- А що, застрелиш? Без суду і слідства?
- Так ведь другим наука.
- Яка?
- Така. Леша...
В следующий миг с одной из вышек щелкнул выстрел, и голова АТОшника взорвалась брызгами. Его отбросило назад, и люди как море отхлынули к стенам, крича и давя друг друга. Вокруг убитого мгновенно образовалась пустота. Песок у простреленной головы потемнел от крови.
Как-то совсем бесславно лежал АТОшник, чуть скособочив челюсть и подогнув ноги.
- А-а-а!
Секундная стрелка на наручных часах рванула прочь от многоголосого вопля, но обежала лишь круг. Кравцов дал схлынуть людской панике. Страшно? Да, вижу. Страх смотрел на него многоглазо.
Ах, как они жались друг к другу!
- Никогда, - напряг он горло. - Запомните, никогда не угрожайте русскому человеку смертью! Мы научились верить таким словам. Мы больше не ждем, когда за словами последует действие. Мы убиваем первыми.
Белые лица. Раскрытые рты.
- Вам понятно?
Стало тихо.
То ли ни черта не было им понятно, то ли осознание вползло-таки в головы людей страшной каракатицей.
- Понятно, граждане? - снова спросил Кравцов.
И люди зашевелились, закивали, отлипая от стен, сбиваясь обратно к центру прогона, но оставляя прореху с мертвецом.
Кто-то всхлипнул.
- Поняли.
- Мы поняли.
- Да.
- Замечательно, - сказал Кравцов. - Объясняю суть вашей жизни на новом месте. Слушайте внимательно. Главное - это труд. Труд коллективный и честный. На первое время вам дается кредит в виде продуктов и вещей, который подлежит отработке. Работы много, отлынивать от нее не получится, обособиться тоже. Тот, кто не работает из воспаления хитрости или убогого ума, может дохнуть с голоду, жалеть не будем, не Советский Союз.
Из центра толпы несмело поднялась рука.
- Да? - сказал Кравцов.
- А дети?
- Дети школьного возраста учатся. Для остальных вам придется самостоятельно организовывать сады и ясли. Можете скооперироваться со старожилами, если они согласятся. Школьники будут жить отдельно, у них для этого есть интернат, но по воскресеньям их отпускают по домам. Сделано это для того, чтобы выросли они нормальными людьми.
Из задних рядов кто-то еще протянул вверх руку.
- Да?
- А мы, получается, ненормальные?
Кравцов усмехнулся.
- Вы себе-то честно ответить можете?
- А что мы? Что мы? - заволновалась толпа. - Разве мы на что-то могли... Это в Киеве, на Галичине... Мы ни в чем... Они же звери! Куда нам против них...
- Поймите, - надрывно выкрикнул кто-то, - мы ничего не решали!
Кравцов хищно улыбнулся.
- А почему вы думаете, что сейчас вам кто-то даст что-то решать?
Прогон притих.
- Вы сами себя определили в терпельцев и теперь хотите что-то решать? Вот! - Кравцов показал загиб руки. - На все рыло! Будете отвечать все! И за все! За просранную страну, за молчаливое согласие на поджоги и убийства, за страхи свои, за бандеровцев, за расстрелы и беззаконие. Как мы отвечаем в своей стране. Каждый своей мерой. Это называется ответственностью, и мы вас этой ответственности научим! Если понадобится, вобьем в зубы.
Несколько секунд он молчал, наблюдая, как слова корежат и расшатывают толпу.
- Мы не добренькие, запомните это! Халявы больше не будет. Хотите горячей воды - заработайте. Хотите мяса к столу - берите лопату в руки. Свобода передвижения только в пределах лагеря. Телевизор исключительно вечером, российские каналы. Пятьдесят процентов заработанного идет на пособия пострадавшим от действий ВСУ и террбатов и восстановление разбомбленных областей. За украинскую речь на работе - штраф. В зависимости от результатов труда практикуются кнут и пряник. И еще, повторяю для тупых: норма будет общей и выполнить вы ее сможете только совместно. Поэтому вам всем придется отвечать друг за друга. Возможно, хоть это вас чему-то научит.
- А если больной? - спросил кто-то.
- Если кто больной, коллективом выделяете ему койку и ухаживаете за ним. Минимально необходимые лекарства и осмотр вы получите. Все остальное - сами. Норма не меняется.
- Люто.
- Честно и справедливо. Напомнить, что для русских планировали вы? Напомнить? Ямы, пытки, унижения и расстрелы. При выполняемой норме и отсутствии нареканий поражение в правах снимается через три года. Через пять сможете селиться, где хотите.
- Пять лет ишачить на дядю? - выкрикнул из толпы худой мужчина с хитрыми глазами.
- С таким отношением, урод... - Кравцов кашлянул в кулак. - С таким отношением будешь ишачить и десять. Я тебя запомнил.
- Сука!
Мужик нырнул вниз, опасаясь выстрела, присел на корточки, но толпа раздалась, оставляя его наедине со смертью. В двух метрах стыл на песке мертвый АТОшник.
- Я же просто так! - вскрикнул не любитель ишачить и сноровисто кинулся в ноги стоящим поблизости.
Кравцов смотрел, как он пробивается к дальнему углу, чтобы спрятаться, закрыться телами людей.
- В общем, так, - сказал он, - сейчас вам ставят изотопные метки и вы селитесь в пятнадцатый и шестнадцатый бараки, приводите их в порядок. Этот день у вас свободный. План работ вам доведет ваш куратор, он будет к вечеру. Территория контролируется камерами с квадрокоптеров и камерами в помещениях - мы все видим. Поэтому упаси вас Бог изображать из себя паханов или председателей барака. Такие люди будут попросту исчезать навсегда. Старайтесь жить по справедливости.
Бетон под ногами Кравцов завибрировал - в стене под трибуной открылась пропускная щель.
- Проходите по одному, оголив правую руку. Добро пожаловать в исправительно-трудовой лагерь "Винницкий-6".
С минуту он наблюдал, как толпа стягивается к щели, дышит, толчется, недовольно урчит, вытесняя на периферию слабых.
До мертвого АТОшника никому не было дела.
- Женщин и детей в первую очередь, уроды, - выдохнул Кравцов и выключил динамики. Взмахом руки отпустил солдат, и те потянулись в караульное помещение.
- Как тебе контингент? - спросил Жучков, прикуривая.
- Не могу привыкнуть. Все хочется думать - люди.
- Ну какие же они здесь люди! Они там - люди, - заместитель кивнул на землю за растянутой между столбами колючей проволокой.
- Сколько до приезда следующей группы?
- Полчаса.
- Пойдем я чай допью.
Они вернулись в кабинет. Кравцов прикрыл форточку. Жучков воткнул штепсель от чайника в розетку. Пока в жестяном нутре чайника шипела и клокотала вода, в дверь из коридора ввалился грязный, как черт, Нестеренко, пожал руки и устало шлепнулся на свободный стул.
- Все, отловили банду.
Он расстегнул ворот куртки и потер шею. Костяшки пальцев у него были разбиты в кровь.
- Где? - спросил Кравцов.
- Горелое сельцо километров тридцать к югу. Чаю нальете?
- Нальем.
Жучков, присев перед тумбочкой, выловил из ее недр бокал с оббитым краем.
- Сгодится?
Нестеренко кивнул.
- Мальчишку десяти лет убили, твари, - смуглое лицо его отвердело, взгляд остановился. - Попросили его воды принести...
Он мотнул головой.
- Я, дурак, не сразу заметил, что пацаненок пропал. А там уже поздно было... - Нестеренко с некоторым удивлением осмотрел свой сбитый кулак, ногтем отколупнул кожу. - Всю руку об одного разбил...
Жучков налил в бокал кипятка из отшумевшего чайника, бросил три куска сахара, вскрыл чайный пакетик.
- Пей.
Нестеренко кивнул, стиснул бокал в ладонях.
- Всех бы свидомых этих...
- Ты пей, - мягко сказал Кравцов. - Всех, не всех. Сам давно ли украинствовал?
Нестеренко вскинулся было, но лишь криво усмехнулся.
- Сейчас себя того, прошлого, Александр Владимирович, честно слово, шлепнул бы без зазрения совести. Как вспомню...
Он умолк, отхлебнул чаю.
Жучков включил телевизор. Экран протаял в картинку города с дымным, тянущимся в небо шлейфом.
- Это, кажется, Варшава, - прищурился Кравцов. - Иван, прибавь-ка.
- ...нанесен залп "Искандерами" по зданию Министерства обороны Польши, - прорезался женский голос. - Напомним, что неделю назад министр обороны Польши назвал Россию врагом и агрессором, а также обвинил ее в развязывании Второй Мировой войны, терроризме, геноциде поляков и немцев и оккупации прибалтийских областей. Россия семь дней ждала от польских властей опровержения данного европейским каналам интервью, и по истечении этого срока посчитала себя вправе ответить на обвинения. Противовоздушная оборона Польши нейтрализована, Россия готова к нанесению удара тактическими ядерными зарядами, но дает время высшему польскому руководству одуматься и в течение двадцати четырех часов принести официальные извинения.
Жучков присвистнул.
- Вот это мы врезали пшекам! - привстал, жадно глядя в телевизор, Нестеренко. - А? Пшекам врезали!
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
