Okopka.ru Окопная проза
Кокоулин Андрей Алексеевич
Очерк о родном крае

[Регистрация] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Найти] [Построения] [Рекламодателю] [Контакты]
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Социально-психологический, патриотический, околофантастический небольшой роман. Журналист Марек Канин приезжает в командировку в новообразованную республику, бывшую когда-то российской областью.
   Поезд накатывал медленно. Складские пакгаузы проползли перед окнами купе; потянулась стена, составленная из бетонных блоков. А вот и здание вокзала.
   Попутчик, с которым ехал Марек, упитанный, щекастый, стряхнул с ладоней яичную скорлупу.
  - Все, - сказал он. - Приехали.
   Марек кивнул и закрыл глаза.
  Казалось, будто сдав сессию, он вернулся домой из Москвы. И не было Меркенштадта. Не было Кельна. Двенадцати лет жизни в Евросоюзе. Страшной раны на сердце не было.
   Тот же, что помнился, желтый вокзальный фасад, те же белые колонны. Разве что краска поярче стала. Подновили...
   Попутчик шелестел целлофаном, завинчивал крышки, гулко допивал минеральную воду. Напоследок звякнул карманной мелочью.
   Вроде как прощаясь.
  Засквозило. Дважды хлопнула дверь.
   Марек подождал, пока по вагону на выход не пройдут последние пассажиры, и только тогда поднялся.
   Прямо напротив окна пестрел сигаретными пачками ларек. По асфальту ковыляли, оправдывая открытие старика Броуна, меланхоличные голуби.
   Двенадцать лет... Марек качнул головой. Интересно, голуби живут столько? Есть ли среди встречающих его голубей те, что его провожали?
   Глупые мысли. Несвоевременные. Они помнят меня в лицо. Тьфу!
  Плащ - через руку. Сумку - на плечо. Ах, да!
   Марек вернулся с полпути, подхватил стакан в подстаканнике.
  Шаг за шагом, спотыкаясь, дребезжа - ложкой в треснутом стакане, шла душа...
   Ничего так родились строчки. Эпические. В самый раз в поэму о Роланде каком-нибудь. Или Сиде Компеадоре.
   Шла душа...
   Накаркал - споткнулся-таки у купе проводников. Чуть не грянул. Как это - дребезжа. Коврик на полу кем-то был сбит в "гармошку". Варвары. Нет, мавры.
  - А-а, вот и вы, - обрадовались спускающемуся по лесенке Мареку. - Как спалось?
  - Спасибо. Я вам там стакан у бака оставил...
  - Ничего-ничего, - его предупредительно придержали за локоть.
   С последней ступеньки Марек, ребячась, спрыгнул.
   Да и не высоко.
  Проводник посмотрел на него странно. Ах, не прыгали у него европейцы никогда, степенно спускались, значительно. Может быть, даже изначально задом глубинку российскую нащупывая. Ну так мы и не совсем европейцы...
   Марек подмигнул.
  Старик взял под козырек. Шутливо, серьезно - поди разбери.
  - Это вам, вот... - Марек, порывшись в карманах, выудил банкноту. Пять евро. Не доллар и не юань. Многовато, конечно, но не отворачиваться же теперь, выбирая, где там что.
   Купюра затрепетала на ветру серой рыбкой.
  - Уберите, - сказал проводник, и даже руки за спину спрятал.
  - Что, нельзя? - наклонившись, шепнул Марек.
   Под спокойным взглядом улыбка увяла сама собой.
  - Можно. Как рейхсмарки в войну брали, так и здесь. Только тошно.
  - А-а, Грибоедов! Служить бы рад...
   Скомкав фразу, Марек полез через пути. Лицо горело. Банкнота... Да к черту ее! Хотя нет, все-таки пять евро.
   Уел, старик, уел!
  Он не выдержал - оглянулся. Проводник смотрел в сторону. Седоватый, с гордо вздернутым подбородком.
   Партизан, тоже мне!
  И ведь наверняка не ветеран. Самым молодым ветеранам за восемьдесят уже, а этому и шестьдесят-то с трудом дашь. А туда же - рейхсмарки!
   Марек выбрался на перрон.
  От здания вокзала к нему сразу же двинулся патруль. Не местный. Миротворческий. Весь в синем. Старший патруля, губастый фельдфебель, приложил пальцы к каске:
  - Фельдфебель Штиман. Ваши документы, пожалуйста.
   Марек полез в плащ:
  - Что, подозрительно выгляжу?
   Фельдфебель неопределенно качнул головой.
  Поданную карточку европаспорта он проверил на свет, разглядывая маркировку чипа, потом передал влево, солдату с портативным сканером.
  - Цель прибытия?
   По-русски он говорил механически-четко.
  - Работа.
  - Какая?
  - Я журналист "European Daily Report". Хочу написать для наших читателей о новой городской жизни. Вообще об изменениях, что здесь случились.
   Фельдфедель покивал.
  - Да, это важно.
   Сканер у солдата пискнул, мигнул зеленым огоньком.
  - Все в порядке.
   Паспорт Марека перешел из рук в руки, затем наконец вернулся к владельцу.
  - Не забудьте зарегистрироваться в комендатуре, - сказал фельдфебель и потерял к Мареку всякий интерес.
   Обходя урны, патруль направился в дальний конец перрона.
  Вот, подумал Марек, пряча паспорт, вежливо, уважительно, быстро. В голове его тут же сложилось - вчерную - начало первого очерка.
   "Поезд остановился и я вышел под серое небо бывшей российской провинции. Провинция три года как канула в лету, сейчас это молодая демократическая республика, а небо словно задержалось в прошлом - грязноватое, в космах и сизых подпалинах, русско-мужицкое, похмельное. Пора, пора уже ему светлеть.
   Впрочем, демократические перемены я увидел уже на перроне. Подновленное здание вокзала радовало глаз. По чистому, выметенному асфальту было приятно пройтись. А патруль, остановивший меня, был предельно корректен.
   Я когда-то вырос здесь. Я помню бывшую местную полицию. Все, кто когда-либо с ней сталкивался (включая меня), выносили отнюдь не приятные воспоминания. Казалось, от криминальной организации она отличается только тем, что рядится в государственные одежки борцов с нею. На деле же полиция нередко составляла конкуренцию криминальным авторитетам в их "черном" бизнесе - и в торговле наркотиками, и в рэкете, и в сутенерстве.
   И вот я обнаружил трех парней - фельдфебеля Штимана и его подчиненных, которые олицетворяют собой новые, европейские, закон и порядок. Неподкупность, строгость, но вместе с тем и защита законопослушных граждан - вот что я прочитал в их простых лицах. Проверив мой паспорт, они тепло попрощались со мной".
   Что ж, вполне, оценил Марек сам себя.
  Он толкнул вокзальные двери. Вошел, с интересом оглядываясь. Светлый зал был пуст. Окошечки касс работали через одно. На пластиковой скамейке у дальней стены дремал мужик в фуфайке и промасленных штанах.
  То ли механизатор, подумалось Мареку, то ли фермер. В ногах у мужика, зажатая кирзовыми сапогами, стояла канистра.
   Справа со скидкой предлагал но-шпу аптечный киоск. За ним, обставленные барьерчиками, перемигивались игровые автоматы.
   Марек помнил еще кафе, помещавшееся в "аппендиксе" слева, но сейчас там красовалась стена с огромным плакатом: домики, лесок, плотина и размашистая подпись: "Наша суверенная родина!". А в "аппендикс", наверное, сделали отдельный вход.
   Двенадцать лет...
  Марек выдохнул и заторопился наружу, в город. Сумка отбивала такт в бедро. Мы идем, и все идут, ты не здесь, и я не тут, а куда идем, не скажем, ведь не скажем - не найдут...
   Таксомоторы наползали блестящими капотами на вокзальные ступеньки.
  "Лада", "лада", "волга", старенький "ниссан". Чуть в стороне, словно не желая иметь с ними ничего общего, стоял "рэйндж ровер".
   Водилы в Мареке сразу опознали клиента. Захлопали дверцами. Замахали руками. Пока он спускался, теснились рядом, предлагали себя наперебой:
  - Эй, дорогой, тебе куда? Домчу быстрее ветра!
  - С лицензией! Лишнего не возьму.
  - Мистер! Только скажите! Весь город как свои пять пальцев!
   Только глаза почему-то у всех были одинаково тусклые.
  Нет, подумал Марек, не научились еще. Плохой театр. Дешевая постановка. А за пассажира нужно рвать и метать...
  - Плохо стараетесь, ребята, - сказал он и шагнул к "рэйндж роверу".
  - Да пошел ты, - прилетело ему в спину.
   Словно камнем между лопаток.
  Оглядываться Марек не стал. Не Европа. Нет, далеко не. Это следовало помнить.
  - Здравствуйте, - подойдя, сказал он в приопущенное стекло джипа. - До комендатуры не добросите?
   И наткнулся взглядом на зеркальные очки.
  - А ты не попутал, мужик?
   Сидящий за рулем был загорел, плотен, слегка небрит. Стрижка "полубокс". Цепочка на шее. Улыбка - ленивая, снисходительная. В салоне мягко пофыркивал кондиционер, чуть слышно звучала музыка.
  - Пять евро, - сказал Марек.
  - Типа прикинутый? - Владелец джипа приспустил очки на нос, серые глаза с желтоватыми белками уставились Мареку в кадык. - Десять.
  - Семь.
  - Восемь.
  - Семь.
  - Вот сука, - улыбнулся водитель, качнул головой. - Садись, пока я добрый.
   Марек обежал "рэйндж ровер". Небо хмурилось.
  - В комендатуру?
  - Да, - сев, Марек защелкнул за собой дверь.
   В лицо от болтающейся на лобовом стекле елочки слабо пахнуло хвоей.
  - Па-аехали!
   Водитель выжал газ. "Рэйндж ровер" рванул, таксисты-неудачники проводили угрюмыми взглядами. Плохо стараетесь, ребята...
   Марек перетянул себя ремнем, положил на колени сумку, накрыл свернутым плащом.
  Родной город плыл в окнах. До боли узнаваемый. Парк. Автостанция. Перекресток с захиревшей цветочной клумбой. Раньше, помнилось, вместо клумбы был памятник вождю. Потом его снесли. Потом на постаменте долго стояли две бетонные ноги с берцовыми арматурными костями. Потом пропал и постамент. Теперь вот - клумба.
   Ну да, время вождей прошло.
  - Сам-то откуда? - повернул голову водитель.
  - Кельн.
  - Не, не бывал. И как там, в Кельне?
  - Лето.
   Город, город нынешний и тот, что остался в памяти, заставлял отвечать односложно.
  Марек впитывал улицы, по которым летел автомобиль - Знаменскую, Тишинскую, капитана Комарова. Улыбался облупленным панелям, вспоминая: "Хрущевки-хрущевочки". Разглядывал людей, детские коляски, серые фасады, пыльные кусты и заборы.
   Где-то внутри пели строчки: это - мое, мой приятель, я чувствую, помню, этим живу и дышу, и, ты знаешь, легко мне, странно-воздушно, нестрашно, к добру или к худу - я не пришел, не вернулся, я был здесь и буду...
  - А к нам чего?
   Джип вывернул на центральную улицу, бывшую Ленина, а сейчас непонятно какую, и покатил по широкой трехрядке.
  - Что? - не расслышал Марек.
  - Зачем к нам-то? - повторил водитель.
   В зеркальных очках Марек на мгновение увидел себя. Изображение было неправильным, увеличенный выпученный глаз, белесая бровь, гигантское крыло носа и грязный мазок на щеке.
  - О городе хочу написать.
  - Писатель?
  - Журналист.
   Разговор сам собой заглох. Видимо, не питая к журналистам добрых чувств, водитель выкрутил радио погромче. "Я вся горю, - запищал тонкий девичий голосок. - Я вся горю от страсти..."
   В Меркенштадте соседями Марека по съемному домику были турки-эмигранты. У них все время кто-то кричал, кто-то ревел, кто-то ругался, орал телевизор, настроенный на турецкий канал. Марек жил на птичьих правах, жаловаться было некому. Зверел до скрежета зубовного. До исступления. До настойчивого желания ворваться на чужую половину с ножом.
   Неделю зверел. Две.
  А потом вдруг обнаружил, что разноголосый турецкий хор нисколько ему не мешает. Совсем. Будто нет его. Переключился. Научился не замечать. Как живущее при водопаде какое-то африканское племя.
   Вот и сгорающую от страсти певичку Марек пустил мимо сознания. Пусть ее.
  "Рэйндж ровер", порыкивая, встал на светофоре. Город обступил, вытянулся вверх, засквозил окнами. Здравствуй. Здравствуй!
   Марек чуть не кивнул в ответ.
  Спохватился - шизею. Наплыв чувств-с.
   А вообще - было красиво. Центр, видимо, уже давно и плотно был оккупирован новостроем: металл, стекло, модный сайдинг, гроздьями свисали матовые шары фонарей, цеплялись к фасадам вывески, спорили витринами бизнес-центры, магазинчики и кафе. Чисто, уютно, по-европейски. Почти.
   Чего-то все-таки не хватало.
  - Все, - сказал водитель, хлопнув ладонью по рулевому колесу, - ждем.
  - Ждем? - Марек покрутил шеей.
   На встречной, остановившись, стрекотал желто-красный электрокар коммунальной службы. Справа перемигивались поворотниками автобус с грузовой "Газелью". Перекресток был пуст, но с места никто не трогался.
  - Поломка? - спросил Марек.
  - Туда смотри, - сдвинув на лоб очки, показал глазами водитель.
   Марек отклонился и увидел пристроившегося к столбу светофора человека в темно-синей натовской форме.
  - Что он делает?
  - Зеленый коридор своему начальству делает.
  - А все остальные...
  - А всем остальным - жопа. - Владелец "рэйндж ровера" потер висок. - Слушай, журналист, может ты про это напишешь?
   Марек пожал плечами.
  - Наверное, они имеют на это право...
   Водитель посмотрел на него с сомнением.
  - Что, в Кельне так же?
  - Нет. Но у вас же молодая республика. Они ее защищают.
  - От кого?
   Они встретились глазами.
  Марек смутился. Действительно, подумалось, от кого? Соседние области вроде даже планов не вынашивают.
  - На всякий случай. Я не знаю. От Москвы.
  - Ну-ну...
   В руках у водителя появилась шариковая ручка, газетка с кроссвордами. Какое-то время Марек следил, как в клетках возникают буквы и складываются в слова.
   Тайга. Лесоповал. Козырь.
  На кисти водителя, у большого пальца, синела наколка. Недописанная. "Вов". Вова? Или, может, "о" это "д"?
  - И долго ждать? - спросил Марек.
  - Минут десять. Оттуда поедут.
   Легкий наклон головы показал, откуда. Слева.
  Марек посмотрел влево, прямо - не пройтись ли пешком по убегающему вдаль проспекту. Нет, решил, не пройтись. Лениво. Пользуясь случаем, достал из сумки ноут. Ну-ка, набьем по свежим впечатлениям.
   "Город за время моего отсутствия разительно изменился. Я уезжал из места, которого поразили все провинциальные болезни разом - бедность, грязь, ветхие халупы муниципального жилья, безработица и бессмысленность существования, и тут же, по соседству, пышные чиновничьи и бандитские особняки, каменные заборы, открытые бассейны и дорогие женщины. Дикий край.
   По дороге с вокзала я одновременно с надеждой и страхом вглядывался в улицы, в дома, в людей. Конечно, ветхие многоэтажки никуда не делись. Было бы глупо полагать, что они растворятся без следа. Но заметил я и новостройки, и расползшийся на полквартала торговый центр, и остовы еще каких-то строений.
   А воздух! Самое главное был воздух. Не было в нем той обреченности, что отличала жуткий советский период. Не было и угнетенной российской прели.
   Казалось, дышишь самой свободой. Заслуженной, выстраданной и оттого вдвойне приятной. Печать нового светлого демократического будущего лежала на лицах горожан".
   Не слишком ли? - подумал Марек. Воздух свободы, печать будущего. Оно, конечно, такое любят...
  - О, - сказал, отвлекаясь от кроссворда, водитель, - едут.
  - Где?
   Марек хлопнул крышкой ноута.
  Улица слева оделась проблесковыми маячками. Ближе, ближе. Скоро Марек смог рассмотреть летящий к перекрестку самый настоящий кортеж из трех автомашин. Камуфлированный "Хамви" спереди, "Хамви" сзади, между ними черный лимузин с тонированными стеклами. За пулеметами на крышах "Хамви" торчали стрелки.
   Ф-фух!
  "Рэйндж ровер" качнуло воздушной волной. Головной "Хамви", взвизгнув шинами на повороте, одарил сизым выхлопом. Мелькнули габаритные огни. Лимузин за ним на скорости слегка занесло, но он быстро выправился, оставив на асфальте черный след протекторов. Замыкающий "Хамви" притормозил, и Марек вдруг обнаружил, что прямо в лицо ему смотрит М240.
   Противно заныл живот.
  Голова стрелка в тактическом шлеме с забралом на две трети лица качнулась, ствол пулемета дрогнул.
   Марек, как защиту, прижал ноут к груди.
  - Не ссы, - одними губами произнес водитель, уставясь в точку на лобовом стекле. - Это они развлекаются так. Пугают.
   Марек икнул.
  - Прийятного апьетита! - вдруг рявкнуло из "Хамви".
   Тут же грянули ударные - и вездеход, расплескивая рок-металл из окон, рванул прочь.
  - Веселые ребята, - выдохнул Марек.
   Зажегся зеленый.
  - В сущности, нам за ними, - сказал водитель.
   "Рэйндж ровер" дернулся и медленно покатил по полосе.
  - Может, догоним? - спросил Марек. Страх его отпустил, появилась даже какая-то бесшабашность.
   Водитель покосился на него как на сумасшедшего:
  - Жить надоело?
   На серые плиты когда-то площади Ленина свернули в молчании.
  Впереди выросла ограда и будка охраны за бетонным блоком. Водитель выкрутил руль.
  - Финита.
   - Здесь? - Марек распахнул дверцу.
   Как ни странно, угрюмую трехэтажку из красного кирпича с тусклым шпилем, вырастающим из куполообразной крыши, время не взяло. Герб, конечно, сбили, триколор сняли, болталась теперь наверху какая-то красно-белая тряпочка, но двери, дубовые, со стеклом, так и не поменяли. Бывший горисполком. Бывшая горадминистрация. А теперь, значит, комендатура и тоже, наверное, что-то правительственное.
  - Э-э! - крикнул водитель.
  - Ах, да, - Марек вернулся, запустил руку в карман плаща.
   Вынул пять евро - те самые, так и не принятые проводником. Расстался с ними с легкой душой. Чур меня, чур. Добавил две монеты из портмоне. Вложил в протянутую ладонь.
  - Семь?
  - Семь, семь, - кивнул водитель.
   Марек отразился в очках в последний раз. "Рэйндж ровер" фыркнул, блеснул на прощание стеклами.
   На показанный европаспорт в будке отреагировали поднятием шлагбаума.
  - Проходите, господин Канин.
   Прозвучало почему-то непривычно. Какой, к чертям, господин Канин в родном городе? Чужеродное вкрапление. Га-аспадин...
   Марек улыбнулся. Нет, в том же Кельне - нет вопросов. Но здесь...
  Пока шагал к зданию, мимо чистенькой, со свежими разделителями, автостоянки, мимо декоративного каре кустиков и голубоватых елок, набросал мысленно очередные строчки.
   "Водитель, который довез меня до комендатуры, представлял уже новую генерацию. Нет, не европейскую, но промежуточную. Он был сосредоточен и обстоятелен. Мы быстро договорились о цене. Семь евро по среднеевропейским меркам не так уж и много, но по местным, поверьте, сумма приличная. Впрочем, я согласился. Мне понравился его автомобиль.
   Не так уж и плохо они стали жить, подумал я, усаживаясь на сиденье совсем не старого "рэйндж ровера". Вот видно, что есть в человеке коммерческая жилка, нашел он себя в новом мире. Освоился. Эх, а сколько еще демократических радостей откроется здешнему населению! Я даже позавидовал.
   Доехал быстро".
  Про стояние на светофоре и нацеленный на него пулемет Марек решил не упоминать. Все равно не пропустят, а отметочку об излишнем педалировании сделают. Да и ничего, собственно, не произошло.
   За дверью его остановили. Проверили металлодетектором, еще раз сканировали европаспорт. Сумку просветили рентгеном.
  - Э, у меня там ноут, - спохватился Марек.
  - Ничего с ним не случится, - пехотинец в полной выкладке, в бронежилете, в налокотниках, наколенниках, пухлый, как плюшевый мишка, мягко его придержал.
   Вестибюль, светлый, с высоким потолком, словно из памяти выплыл. Только стену, где раньше в фотопортретах висело политбюро, забелили напрочь. По широкой лестнице Марек поднялся на второй этаж, ведя ладонью по перилам. В груди сладко звенело - звон был из далекой юности, здесь, за третьей по левому коридору дверью, десятиклассника Канина звал к себе в помощники секретарь горкома комсомола.
   И ведь он чуть не согласился!
  Славный, восторженный и незамутненный паренек был Марек Канин. И в коммунизм верил, и в комсомол. И вообще в светлое будущее...
   Регистрация звала направо. Даже стрелочка была. Но Марек из любопытства шагнул влево. Ну-ка, где та дверь обитая, с мягким ходом...
   Табличка - золотое на синем - "Planning and forecast department" сбила его с толку. Почему, собственно, department? Для кого, собственно?
   Он постоял, оглянулся.
  Дверь, все-таки другая уже, с тусклыми металлическими вставками, с круглой ручкой, вдруг показалась ему чужеродным предметом. Да что там - враждебным. Department! Надо же!
   Марек потоптался и расстроенно убрел в конец коридора. Надо, надо перекурить. Что-то как-то плывет все. Принтерный стрекот летел отовсюду. Таблички настойчиво лезли на глаза. Загоняли. Department. Branch. Office. В результате он чуть не воткнулся в оконный переплет. Ну и ладушки, подумал. Перекурить и зарегистрироваться.
   Окно выходило во двор, на кирпичные гаражи, а выше открывалась так и не проснувшаяся еще сизость, подпираемая далекими домами. По растрескавшемуся от старости асфальту бродил дворник в фартуке поверх штанов и куртки и сбрызгивал газоны из шланга. Водяная пыль рассыпалась радугой.
   Марек поискал в углах урну, не нашел, но нашел бумажку с перечеркнутой сигаретой, прилепившуюся к стене на уровне пояса: "No smoking!". Задрал голову - так и есть, висит, помигивая, дымоуловитель. Чуть что - разорется.
   Ладно. Вытянутая было сигарета отправилась обратно в пачку, а пачка - в нагрудный карман. Потерпим.
   В здании было на удивление пусто. Кроме охраны внизу Марек встретил только одного человека. Тот, заложив ногу за ногу, сидел на мягкой лавке у стены и читал газету. Деловой костюм. Золотой блеск часов на запястье. Сосредоточенное лицо. На миг показалось - вагонный сосед. Но нет, этот и порыхлее будет, и щеки - два багровых пятна.
   По ковровой дорожке Марек перешел в правый рукав, бесшумный, как убийца какой-нибудь. Даже покашлял на всякий случай. Принтеры стрекотали и здесь. Машинная жизнь кипела. Надпись "Пункт регистрации" чернела на двери непрозрачного голубоватого стекла.
   Марек стукнул костяшками пальцев:
  - Можно? - и взялся за ручку.
   Оказалось заперто.
  Марек подергал. Прижался к стеклу, стараясь рассмотреть, что там. Не видно. Муть. Но вроде бы никто не ходит.
   Он стукнул снова.
  - Да не стучите вы! - раздраженно отозвался одинокий посетитель с газетой. - Рано еще!
  - Но мне сказали - сходите, зарегистрируйтесь, - повернулся к нему Марек.
  - У них рабочий день - с десяти.
  - И что же?
  - Ждите. Я же жду.
  - Ясно, - Марек почесал нос.
   Сидеть здесь или сразу домой двинуть? Зарегистрироваться ведь можно и днем. Или вообще завтра. Уж, наверное, не вломятся в двери, не попросят с вещами: "Что ж вы, господин Канин, отметочку о прибытии не поставили?". Это, извините, прерогатива СССР была.
   Домой, решил Марек.
  По ступенькам чуть ли не сбежал. Будто с урока дунул. Или с лекции - в кафе. Выпустили, даже не проверяя.
   Ах, хорошо!
  В вышине развиднелось, опухлость хмурая спала, синь пробилась пронзительная, глубокая, только что ахни и замри. Лето.
   От чувств Марек запрыгал по плитам то на одной, то на двух ногах, с сумкой в руке, с плащом под мышкой. "Классики", что ли, игра раньше называлась? Когда по расчерченным квадратам скачут? Раз-два-три...
   Теперь уже из будочки при шлагбауме на него пялились. И у них европейцы в детство не впадали. Не принято такое у просвещенных. Ну так что возьмешь с убогих?
  - Здравствуйте еще раз, - сказал Марек охраннику. - Магазин здесь есть где-нибудь поблизости?
   Охранник мотнул головой и придурковато улыбнулся.
  - Не знаю. А вы это что?
   Он был тоже из новой генерации. Молодой. Что у них сейчас, у молодых? Компьютеры? Клубы? "Контра"?
  - Это называется "классики", - Марек специально для охранника проскакал еще метра три, старательно не заступая на стыки. - Знать надо.
   С тем и расстались.
  Магазин обнаружился, стоило пройти чуть назад к вокзалу. Не с пустыми же, в конце концов, руками являться! Не совсем еще болванчиком из своих европ после семилетнего отсутствия приехал. Да и черт знает, как сейчас живут. В письмах-то всегда все хорошо...
   Створки на фотоэлементе плавно утекли в стороны.
  Небольшой зальчик встречал высокими, от пола до потолка, зеркальными витражами. На ажурных полках, отражаясь, умножаясь, искрясь, толпились бутылки. На самом верху - коньяки в разнокалиберных благородных сосудах, чуть ниже - текила и виски, в подвале, у ног - вина, видимо, не особо было любителей.
   А в середке...
  О, белый водочный край! О, три ряда чистого, прозрачного, как слеза, змия! "Пшеничная", "Новая", "Старая слободка", "Перцовая", "На березовых бруньках", "Можжевеловка". "Мятная". И еще, еще. "Хохлома". "Родничок". "Мичман". Ноль-три. Ноль-пять. Литр. Золотые и серебряные колпачки. Разноцветье этикеток. Самые что ни на есть божеские цены.
   Марек так и застыл.
  Когда мы хрупнем да запьем, завертелось в голове, вдруг пропадает окоем, и видно все, что было скрыто, в один присест, в один прием...
   Эльдорадо, мать его, водочное.
  - Здравствуйте! - Продавец материализовался из воздуха и, подшагнув к Мареку, обвел полки широким жестом. - Вам что-нибудь подсказать?
   Подтянутый, лощеный, румяный.
  - Дешево-то что так?
   Заинтересованно осматриваясь, Марек пошел вдоль бутылочной галереи. Отражение в такт кривило ноги и помахивало плащом. Продавец с двойником семенили следом.
  - Цены от производителей...
  - А продукты?
  - В смысле, закусить?
   Марек обернулся.
  Мясистое лицо треснуло улыбкой навстречу. Втюхать клиенту, втюхать, продать, порекомендовать, подстроиться...
   Что там читать в нем?
  - Или вам набором? - просто-таки немыслимое подобострастие.
   Га-аспадину удобно набором...
  А этот, подумалось Мареку, пятерку бы взял. Ему не тошно. И рейхсмарки, наверное.
  - Набором - это как? - отвернувшись, он обнаружил в конце зальчика уголок с бакалеей и направился туда.
  - Очень просто, - продавец нырнул за прилавок, заспешил, - например, есть набор - называется "На троих": две бутылочки "Колючей", сорокапятиградусной, хлеб, сырок, вареное яйцо, сто грамм ирисок "кис-кис".
  - А еще?
  - Для любовных встреч есть пикантный набор, - продавец чуть ли не замурлыкал, - он называется "Две свечи". Шампанское для дамы, водка для кавалера...
   Марек чуть не продолжил: "...хлеб, сырок, вареное яйцо". Или нет, подумал, конечно же, две свечи, в названии ж сказано.
  - ...виноград, нарезка, конфеты "грильяж". Ах!
   Лицо у продавца сделалось мечтательным. Взгляд его поплыл из зазеркалья куда-то наружу и вернулся затуманенным.
   И опять же - что в нем читать?
  - Нет, - Марек постучал ногтем по каленому стеклу прилавка, - мне нужны консервы, колбаса, сыр хороший, желательно швейцарский, овощи...
   Продавец поскучнел.
  - Боюсь, - развел руками, - у нас узкий профиль. Есть еще набор "Врачебный". Там такие маленькие стаканчики и коньяк.
  - Ясно, - Марек кивнул. - А где-то здесь поблизости нормальный продуктовый...
  - Вроде бы на той стороне, через дом.
  - Спасибо.
   Марек уже повернулся, потом кинул взгляд на застывшую за прилавком фигуру, грустно уставившуюся в пустоту (как робот выключенный, честное слово), вздохнул. Потратимся?
  - Пиво-то, - спросил, - хоть есть?
  - Конечно! - Продавец с энтузиазмом, чуть ли не со всхлипом ожил. - Вам какое?
  - Местное.
   Чмокнула прозрачная дверца холодильника.
  - Областное подойдет? Здесь, в Лешаках делают, немецкий завод.
  - Свежее?
  - Вчера завезли, - продавец протянул бутылку.
   На бутылке, холодной, зеленоватого стекла, было написано: "Лешаковское светлое".
  - Это что, - хмыкнул Марек, - кругами водит?
  - Простите? - не понял продавец.
  - Не берите в голову, - Марек махнул рукой. - Евро принимаете?
  - Разумеется. У нас даже курс выше официального, - подмигнули ему.
   Сумку, освободив ремень, пришлось повесить на плечо.
  Пиво пенилось и пилось гладко. Тут же, у магазина, Марек сам не заметил, как выдул пол-бутылки. Научились-таки делать. Не советские "жигули", за которыми когда-то, давным давно, отстаивал очереди отец. И еще радовался. О, "жигули"! Ах, эх, о-хо-хо!
   Помнится, колыхались эти "жигули" в бидоне словно желтоватая теплая моча, и на вкус - (хочешь попробовать, Марек?) - кислятиной были жуткой.
   Вот же гадство - пива хорошего не было!
  Марек взболтал и с наслаждением допил. Облизнул губы. Ну-ка, бутылочку - в урну, самому, слегка отяжелевшему - марш, марш! Мы идем, и все идут...
   По истертой "зебре" он пересек дорогу. Значит, от комендатуры налево, сообразил он, потом через сквер, пустырь, улицу Светлую, там еще сараюшки какие-то были раньше, потом три дома - и мой. Двухэтажный, трехподъездный, двенадцатиквартирный. Налево - Зотовы, а выше...
   Фамилии верхних жильцов из памяти как-то выпали.
  Марек повертел головой. Продуктовый обнаружился метров через двадцать, в цокольном этаже новостроя, узкие ступеньки вели вниз, над ступеньками аркой изгибался щит с надписью: "Супермаркет".
   Вот и проверим, гордо ли звучит...
  Спустившись и толкнув простенькую дверь с зазвеневшим колокольчиком, Марек очутился в просторном подвальном помещении, где сразу же разделительным стальным барьером были обозначены вход и выход. Сидел охранник. Высились башенки пластиковых корзинок.
  - Сюда? - Марек взял одну корзинку.
   Охранник, сосредоточенно жуя, кивнул.
  В магазине было пусто, Мареку, шагающему между рядами, скоро стало казаться, будто он попал на съемки фильма про зомби - тишина, полки, стеллажи, лампы дневного света и вот-вот должен выскочить, утробно воя, живой мертвец.
   Столкнувшись в проходе с покупателем, внимательно изучающим упаковку чая, он от неожиданности чуть не вскрикнул. Еще и синева примерещилась на чужом лице.
   А выбор приличный...
  Не советский и уж, тем более, не перестроечный. Макарон сорта три, риса видов шесть, желтый, длинный, коричневый... Вот где, где все это было раньше?
   Марек, не глядя, сгреб в корзинку пяток разномастных пакетов. И остановился.
  Ценник на спагетти смотрел на него каким-то совсем нереальными цифрами. Охренеть. Марек не поверил. В пересчете на евро макароны получались какие-то золотые, даже бриллиантовые. Почти четыре евро за пятьсот грамм. В два раза дороже, чем в Кельне.
   Марек пробежал глазами по полкам.
  Мать моя! Цены поражали. Невольно он стал прикидывать, придется ли что-то снимать с карточки. Нет, понятно, почему у них тут пусто. Миллионеров, наверное, в молодой республике пока немного. С другой стороны ведь кто-то здесь покупает, если не разорились еще.
   Так... Марек расстался с двумя макаронными пакетами и вместо них взял рис и гречу. Тоже запредельно, но все же дешевле.
   В голове включился калькулятор. Прекрасная, новоприобретенная уже в Европе способность. А как же - не умеешь считать, обжулят, сдерут, улыбаясь, семь шкур, запросят лишнее, вставят в счет...
   Значит, двенадцать плюс четыре, складывал в уме Марек, итого шестнадцать. Рехнуться можно. Огурцы маринованные - еще три. Теперь салями, батон - еще десять. Итого двадцать девять уже. Нехило. Почувствуй себя бедным, называется. И что - чувствую!
   В портмоне была разменянная на десятки и двадцатки сотня. Ну, может, еще десятка мелочью наберется. Уложиться бы.
   Яйцо - два евро. Огурцы - господи, пять. Хлеб...
  Здесь Марек озадачился. Два одинаковых лотка с одинаковыми батонами и буханками разнились лишь ценниками.
   Один евро. Пять евро.
  Марек оглянулся - не розыгрыш ли, не подглядывают ли исподтишка. Качая головой, по короткому финишному отрезку прошел к кассе.
  - Извините.
   Дородная кассирша в фиолетовой блузе с бейджиком "Костомарова Н.Ю." смерила его взглядом.
  - У вас там хлеб, - сказал Марек, ставя перед ней полную корзину.
  - Ну...
   Толстые пальцы замелькали, прогоняя продукты через считыватель штрих-кода. Аппарат утробно попискивал. В окошке электронной кассы скакали цифры.
  - Он в разную цену.
  - Ну и что? - Кассирша скривила губы. В глазах ее, чуть выкаченных, подведенных тушью, Марек уловил неприязнь. - С вас - четыре тысячи сто двадцать два рубля.
   Продукты покатились в выходной лоток.
  - И все же...
  - Объясняю, - кассирша выщелкнула пакет из висящих чуть в стороне прищепок, - хлеб с примесями - пятьдесят рублей, экологически чистый - двести пятьдесят. Что неясно?
  - Они одинаковые на вид.
   Кассирша скрипнула зубами.
  - Мы платим или нет?
   Чистый бульдог, подумал Марек. И полез в портмоне.
  - У меня евро.
  - Это в обменник.
  - А кредиткой? - Марек выдернул уголок "Визы".
   Кассирша гневно колыхнула телом.
  - Я вам что, банк?
  - А обменник, он?..
  - За углом. Все, не создавайте очередь.
   Очередь?
  Марек обернулся. За спиной никого не было.
  - А если, - шепнул он, подмигнув, - без сдачи?
  - Я вам все равно по большому курсу посчитать не могу, - наклонилась кассирша, кося глазом на охранника. - Максимум - сорок восемь с половиной.
   Марек кивнул.
  - Считайте.
   Кассирша неловко потыкала пальцем в кнопки калькулятора.
  - Если с моими, то сто евро ровно.
   Марек улыбнулся.
  - Я уж тогда в обменник...
  - Девяносто пять, - быстро скорректировала запросы кассирша.
   Марек хмыкнул и согласился. Да подавись ты, подумал, скалясь еще шире. Он расплатился. Потом быстро сложил продукты в пакет.
  - Ба-альшое спасибо.
   Пока шел сквером, все жалел деньги.
  Безумство какое-то. Сотню - ни за что ни про что. И куда?
   Пакет не казался тяжелым. Хотя с чего бы ему - почти ведь и не куплено ничего. То есть, смешно, сколько куплено. В Европе, черт, он бы на эту сумму...
   Пятнадцать пицц!
  Деревья склоняли ветви. Асфальт дорожки ложился под ноги. Прохожих было на удивление немного. За сквером Марек перешел узкую улочку, затем еще одну, сердце забилось чаще, и потянулись, потянулись дома и сараи...
   Здесь, кричала память, здесь! Помнишь?
  Марек помнил. Серое от времени дерево, забор консервного завода, жестяные листы только поверху набили. Он ведь лазил когда-то через него за бумажными этикетками, длинными, желтыми, с надписью "говядина тушеная", а если попадались красно-зеленые, "свинина в желе", вообще был шик...
   Наискосок - гаражи автобазы. А от забора дальше...
  Дальше улица была перекрыта бетонными, в метр высотой плитами. У узенького прохода стоял патруль в знакомой натовской форме.
   Марека остановили вскинутой на уровень груди ладонью.
  - Извините, ваши документы.
   Два ефрейтора. И унтер. Бронежилеты. Амуниция. М16 с подствольными гранатометами. Как они не спарятся?
  - Пожалуйста, - покопавшись, Марек вытянул и подал паспорт. Так, честное слово, и в привычку войдет. Может, и не убирать, на шею повесить? - А что такое?
   Унтер приподнял темный визор шлема. Внимательные серые глаза на худощавом, грязном от пота лице задержались на Мареке, затем нырнули к сканеру на бедре. Ефрейторы чуть разошлись, винтовка одного как-то нехорошо целила Мареку в пах.
   Сканер соображал долго. Секунды текли. Марек бессознательно защитил низ живота пакетом. И сумкой еще. Пропадай, ноут.
   Ф-фу, зеленый огонек.
  - Господин Канин?
  - Да?
  - Я должен предупредить вас, - сказал унтер, возвращая документ. - Дело в том, что вы направляетесь в неблагонадежный квартал. Безопасность в нем мы не обеспечиваем. Поэтому спрашиваю: вы уверены, что вам туда нужно?
   Марек кивнул.
  - Да, господин унтер. У меня там...
   Он замялся. Говорить "родственники" почему-то не хотелось. Друзья? Знакомые? Материал для очерка? Но унтер понял его по-своему. Рот его с прямыми, правильными зубами растянулся в улыбке.
  - Понима-аю... Только заразу не подцепите какую-нибудь.
   Хохотнул сбоку ефрейтор.
  - Постараюсь, - глухо отозвался Марек. - Я пройду?
  - Да, конечно, - унтер отшагнул в сторону. - И все же будьте осторожны.
   Какой предупредительный!
  Марек протиснулся мимо, тут же шваркнув плечом о бетон в створе. Пиджак украсила неровная белая полоса.
  - Ну что ж вы! - фальшиво сокрушился унтер.
  - Ничего-ничего, все в порядке.
   Песчаная дорожка поднималась в небольшую горку. Деревянные дома встречали облупившейся краской, ржавыми водостоками, серым кружевом на окнах.
   Улица Южная.
  Память молчала. Зато горечи было хоть отбавляй.
   Вот же сука, думал, шагая, Марек. Что ему здесь, квартал красных фонарей? "Не подцепите...". И почему неблагонадежный? С каких это пор?
   В убогой, просыпавшейся с угла песочнице на корточках сидели дети. Какие-то чумазые, в обтрепанных одежках. Шесть, семь лет? В грязных пальцах одного дымилась сигарета. Торчали косички - два темных пучка.
   Как-то само собой получилось, что Марек взял ближе к дому и дальше от песочницы. Вслед ему дети слитно повернули головы.
   Шакалята.
   Марек с трудом подавил внутреннюю дрожь, сдержал шаг. От кого бежать? В конце концов, он здесь свой. Почти. Хотя, конечно, что-то не то с детьми...
   Слева зарыжел дровяной навес. Справа открылась прореха, проезд, весь в отпечатках шин, кольцо пожарного колодца.
   Марек свернул, следующий дом обогнул с тыла. Здесь рос ивняк, заслоняя окна. В обход деревянной ограды, то ли коробки катка, то ли баскетбольной площадки, вилась тропинка. А в футбол, вспомнил Марек, раньше играли на пустыре...
   Двухэтажка, крашеная в синий цвет, преградила путь, из-под ног защелкали камешки насыпного гравия. Робко посвечивало сквозь облака солнце. Поднявшись на крайнее правое крыльцо, Марек позволил себе оглянуться. Улица была пуста. Лишь далеко в стороне полоскало белыми квадратами белье и за ним виделся силуэт. А дети, видимо, и не думали преследовать.
   И никого не встретил, пришла на ум фраза из детского мультика.
  Марек отжал дверь на скрипучей, знакомо-скрипучей пружине. Сумка, пакет, сам. Три ступеньки. Тусклая лампочка под потолком лестничной площадки. Жестяные коробки почтовых ящиков.
   Сердце вдруг зачастило.
  Ладно-ладно, сказал ему Марек. Не будем торопиться.
   Он оперся о деревянные перила. Поставил на ступеньку пролета, ведущего на второй этаж, пакет. Улыбнулся табличке "При пожаре звонить 01".
   Сколько он не представлял себе встречу с родными, всегда она начиналась с этого вот стояния на площадке: Зотовы - напротив, Канины - за этой вот дверью, мама, брат... И всего делов-то нажать на звонок...
   Марек вздохнул. Нажать как раз самое страшное.
  Двенадцать лет. Пыль лет не срок для тела. Для души - почти что бесконечная конечность. Из памяти свивается колечко, из ничего растет дурное нечто, а все равно - иди и не греши...
   Покривился. Чушь какая лезет. Дребезжа...
  Палец, пока тискал черный кругляш звонка, побелел от напряжения. Ну же, ну же.
  - Ну кто там?
   Дверь приоткрылась, потом распахнулась в проем желтого электрического света, и мама в старом, семилетней давности халате, накинутом поверх ночнушки, вышла из него на порог.
   Ком подкатил к горлу.
  Похудела. Совсем низенькой стала.
  - Марек? - мама подслеповато сощурилась. - Марек? Или кто?
  - Да, я это, мам, я, - сказал Марек. Губы заходили ходуном. - Вот, в-вернулся...
  - Марек!
   Мама прижалась к нему всем телом.
  Он вдруг почувствовал, как слезы бегут из глаз. Ни разу за двенадцать лет не ревел, а тут нате... Седая мамина голова, хохолок непослушных волос. Раньше он так обнимал ее, вжимаясь носом в мягкий живот. Теперь вот - его обнимали.
  - Мам, ну что ты.
  - Вернулся.
   Мама подняла лицо.
  Глаза совсем маленькие. Слезы прячутся в морщинках. Скулы очертились. Высохла, высохла. Но больше всего Марека поразила штопка. Неровные стежки белыми нитками по линялой сини на лопатке.
   Господи! Что ж ты, мам, что ж ты!
  От накативших жалости, боли, ненависти к себе стиснуло горло.
  - Все будет хорошо, мам. Все будет хорошо...
   Марек пригладил ладонью седой хохолок.
  - Ну что ж мы стоим? - очнулась мама. - Пошли в квартиру, сынок.
   Она, как дошколенка, взяла его за руку.
  Шурша пакетом, Марек окунулся за ней в свет.
   Крохотная прихожая встретила блеклыми обоями, разломанным на составные части стулом, деревянной широкой вешалкой, на которой висели дешевые синтепоновые куртки, и треснутым зеркалом. Бедность лезла в глаза. Казалась даже нарочитой.
   На полу, кое-где прожженый, кое-где подколоченный гвоздями, лежал коричневый линолеум. Чуть ли не с тех еще времен.
   Да что ж они тут?!
  Мама пробежала вперед, стукнула в закрытую дверь справа, попутно отпихнув с пути разношенные мужские ботинки:
  - Андрюш! Андрюш, брат твой приехал!
   В ответ раздалось хриплое бормотание.
  - Поздно пришел, - обернулась, извинительно сложив лицо, мама. - Отсыпается. А ты проходи, проходи на кухню. Я сейчас...
   Она юркнула за створки, ведущие, как помнилось, в зал. Чуть в стороне, в коротком коридорчике, темнел проем, в нем смутно угадывалась ванна. А дальше, подсказывала память, будет тесный туалет. С фаянсовым унитазом. Роликом для туалетной бумаги. И как бы не с той же сидушкой.
   Пиво, кстати, просилось.
  Помявшись, Марек все же скинул ботинки, тут же зашипел, задев ступней торчащую шляпку гвоздя (прощайте носки за два сорок), повесил сумку на "рожок", накрыл плащом, прошел.
   Ноги холодило.
  Да уж, кухонька "совковая"... Двенадцать, двадцать лет назад она казалась ему больше. Или он отвык от миниатюризма в своей Европе? Шесть эм квадрат, знай наших.
   Марек качнул головой.
  Как-то ведь еще умещается все: раковина, плита, ряд навесных шкапчиков по стене до окна, тумба, холодильник, полки, стол. Даже вон кашпо висит.
   Чудеса изворотливого дизайна.
  Хотя, конечно, проход узенький - до занавесок, потосковать в форточку, и обратно, никуда не сворачивая. А уж двоим разойтись...
   Нет, не разойтись.
  В декоративных салфеточках, скатерках, накрывающих то и се, и верх холодильничий, в чистоте, умытости посуды и стекол шкапочных чувствовалась мамина рука. Только вот ни сколы, ни трещины, ни оббитую эмаль скрыть она не могла.
   А в письмах писали, мол, грех жаловаться...
  Марек вздохнул, выдвинул из-под стола табуретку. Сразу с едой разобраться...
  - Как доехал-то? - мама встала рядом.
   К ее халату прибавился пуховой платок, да на ногах появились толстые шерстяные носки.
  - Нормально, - Марек не знал, о чем тут можно рассказывать. Как проходил четыре таможни? Как храпел попутчик? Как в некоторых местах просили опустить шторки на окна? - Без происшествий, мам.
   Спагетти, крупы, яйца. Ага, салям-батон...
  Продукты, сверкая красочной упаковкой, плюхались на стол. Мама смотрела на них с не то грустью, не то еще каким-то сложным чувством - Марек, косясь, так и не определил.
  - А говорят, шалят в поездах, - сказала она, осторожно трогая рулет, запакованный в блестящую фольгу.
  - Не знаю.
  - Ты много потратил? - помолчав, спросила мама.
   Марек выложил на стол остатки, встряхнул, а затем скомкал пакет.
  - Да нет, что ты! - он рассмеялся. - Не слишком.
  - Мы не сможем тебе вернуть...
  - Мам, ну, хватит!
  - Просто тут столько... - она, теряясь, развела руками.
  - Мам, - сказал Марек, - я буду, если пустите, жить у вас. Считай, что это плата за проживание, хорошо?
  - Ну, если так...
   Мама притянула его к себе.
  Было странно, было неловко, было томительно и вместе с тем сладко стоять, ощущая родное, забытое тепло. Сложное, двойственное, даже тройственное чувство. Я изменился, мама, я уже не тот, каким вижусь тебе до сих пор.
   Меня, прости, раздражают долгие обьятья...
  - Мам.
  - Что, сынок?
  - Я тут пива выпил...
   Мама тихонько рассмеялась.
  - Ну, беги, беги. Помнишь, где?
  - Чтоб я да забыл? - гордо выпятил подбородок Марек.
   Сидушка была новая. А обои - те же, бледно-желтые. Внизу, за унитазом, прятались разномастные бутыли, слева, в разворот, выпячивала картонную грудь четвертого размера девушка ноября прошлого года. Playmate.
   Тьфу! - подумал он. Лезет же в голову... То ли девушка, то ли playmate... Английский - второй родной, да. Немецкий - третий. Schöne. Spielgefährte.
   В маленькой ванной Марек с трудом отвоевал пространство у развешенного на струнах белья и изогнулся над раковиной, упираясь задом в монструозную стиральную машину. Вода побежала издевательски тонкой струйкой.
   Пальцы закололо от холода.
  - Мам, - крикнул он, повертев ручки крана, - а горячая?
  - Так нету горячей, Маричек, - с готовностью отозвалась мама. - Месяца три и нету.
   Марек скрипнул зубами.
  - И как же вы?
  - А кипятим, если надо, - мама мягко пришаркала и встала в дверях. - Когда надо, так бак кипятим большой, бельевой, а обычно кастрюльками обходимся. У нас и ковшичек с дырочками есть, чтобы поливать.
   Марек смотрел в морщинистое, лучащееся смущенным желанием помочь и разъяснить лицо и думал: как же так?
  - А свет у вас не выключают? - спросил он, в последний момент комкая язвительность в вопросе.
  - Выключают, - с готовностью кивнула мама. - С одиннадцати до часу и с трех ночи до шести по четным дням. Ты голоден?
   Марек вытер руки о полотенце, сохнущее на чуть теплой батарее.
  - Нет, я в поезде...
  - А чаю?
  - Чаю можно.
  - И Андрюша попьет! - обрадовалась мама. - Я из твоей колбаски бутербродов наделаю. А вечером гостей позовем.
  - Зачем? - поморщился Марек.
  - Ну как, праздник же.
   Они прошли в зал, в расшторенные окна лезло среднерусское лето, неясное, неопределенное, смутно зеленеющее, свет его плыл по старенькой трехсекционной "стенке", по фарфоровым бездедушкам за стеклами, по рядкам книг, совершенно бесполезным по нынешнему электронному времени, по выпуклому кинескопу телевизора, слыхом не слыхивавшего, наверное, о своих жидкокристаллических стройных собратьях.
   Не квартира, а анахронизм.
  Коврики с лебедями, дряхлый диван, торшер, к которому подходит изящное слово "винтажный", глубокая советская старина, конец семидесятых. Впрочем, двести - двести тридцать евро в Евросоюзе. Богатство.
   Мама, мама, в каком времени вы тут все застряли?
  На подоконнике, в длинном ящике, что-то росло. Огурцы? Лук?
   Марек поискал глазами розетку, качая головой, нашел в дальнем углу.
  - Мам, я поработаю?
  - А поработай, - согласилась мама. - Я чайник ставлю.
   Она пропала, мелькнув седой, сине-серой тенью.
  Из кухни донеслись уютные, совсем домашние звуки - звяканье крышки чайника, клекот воды, стук ножа о поверхность разделочной доски, легкий, мелкий.
  - Как отделились-то, - заговорила мама, - думали, заживем. Все думали, и я грешным делом. И комбинат был, и завод литейный, и колхозы. И пенсия у меня хорошая была. А цены ужас как стали расти! То муки нет, то картофеля, то мяса вот. Потом работы... Теперь теплоцентраль, говорят, невыгодно, покупайте газовые котлы, а они знаешь, сколько? Зимой топили еле-еле, плитка только жрет, не греет, мы уж и печку из бочки поставили...
   Он услышал, как мама вздохнула.
  Что-то сжалось в нем, Марек внезапно разозлился:
  - Мам, вы же сами... Суетиться надо было!
   Он двинулся к вешалке.
  - Ой, сынок, мы-то что? Мы власти не касаемся...
  - Так ваша же власть! - Сняв сумку с "рожка", Марек шагнул в кухню. - Вы же выбирали, вы и требуйте с нее!
  - Хочешь бутерброд?
   Кусок черного хлеба с кружком колбасы всплыл на ладони перед Марековым носом. Хлеб пах, как почему-то никогда он не пахнет там.
   Даже выпечной.
  - Мам, это важно! Ты пойми...
  - Я уж старая, глупая, - отмахнулась от него мама, - вот вечером соберетесь, выпьете, обсудите... Ну, бери бутерброд.
   Марек взял.
  "Конечно, молодая республика еще не до конца встала на ноги. Ожидают решения многочисленные экономические и социальные проблемы, доставшиеся в наследство от короткой постсоветской эпохи. Упадок производства, снижение уровня образования и культуры, недостаточное понимание демократических преобразований стоят на пути нового республиканского правительства. Но с помощью НАТО, советников Евросоюза и кредитной линии, открытой международным банком реконструкции и развития и валютным фондом, у новорожденной страны есть надежда в скором времени стать членом великой европейской цивилизации".
   Жуя, Марек пробежал текст глазами.
  Неплохо. Особенно про помощь. Чиновникам Евросоюза понравится. Это же что? Формирует положительный образ и повышает значимость.
   А горячей воды нет.
  И плиты бетонные с патрулями. Что за бред?
   Марек посмотрел на часы. Девять двадцать семь.
  Попить чай - и в комендатуру. В department. А там может из правительства с кем встречусь, попрошу об интервью.
   Скрипнула дверь, тяжелые шаги по направлению к туалету унесли сутулящуюся фигуру брата. У Марека вспотели ладони - как-то встретит? Расставались нехорошо, расставались разругавшиеся. Двенадцать лет...
   Зажурчала вода в ванной.
  Марек захлопнул крышку ноута. Встал, сел, встал. Снова сел. Вспотел зачем-то. Вроде столько всего наговорено, только больше воды утекло, и застыли секунды конвойными...
  - Ну, братуха!
   Брат вдруг оказался рядом.
  Марека подняло, прижало, облапило, дохнуло в ухо. Он в свою очередь тоже попытался соответствовать, но руки - одна через локоть - как-то не сошлись.
   Андрей был плечист, массивен. Марек помнил его другим, тоже ширококостным, плотным, но все же не такой горой мышц. На его фоне он был глист.
  - Надолго к нам? Или насовсем?
   Брат улыбался - рот полон плохих зубов.
  - Пока репортаж, - сказал Марек.
  - А потом снова в евроштаты?
  - Не знаю. Там работа.
  - Ладно, - Марека отпустили. - А у нас тут полная жопа.
   Лицо у Андрея было угловатое, небритое, на черепе - короткий ершик, шрам на скуле, в запавших глазах мигало что-то тяжелое, опасное, губа поджималась, словно слева ее дергало постоянной болью.
  - Мальчики, чай! - крикнула из кухни мама.
  - Так ли уж жопа? - спросил Марек.
  - Расскажу потом.
   За столом уместились друг против друга. Марек - в костюме. Андрей - в майке и спортивных штанах, голые плечи - двумя буграми. Конг. Просто Конг.
   Мама поставила пышущие паром чашки, сахарницу, полную серых, непритязательных кубиков рафинада.
  - Кушайте.
   Взяв бутерброд, Андрей хмыкнул:
  - Твое?
  - Мое, - сказал Марек.
   В блеклых фамильных глазах брата что-то дрогнуло.
  - Нажористо живешь.
  - Пользуйся.
   Андрей кивнул.
  Откусил, отхлебнул, дожевывая, уставился в кромку стола, что-то поправил там ногтем, потом сам ноготь, желтоватый, плохо остриженный, сунул в зубы.
   Щелкнул выключатель электроплитки.
  - И я с вами посижу, - подставила табурет мама, оглядела, улыбаясь, сыновей. - Когда-то еще получится? Взрослые совсем...
   Она коснулась обоих.
  - Мам, - отстранился Андрей.
   Марек же дал матери пройтись ладонью по макушке. Он подумал: пусть, ей приятно, а мне пустяк.
  - А что у вас тут за блокпост на въезде? - спросил он.
  - Неблагонадежные мы, - брат посмотрел на Марека поверх края поднесенной ко рту кружки. - Вся Южная и Комвольцева. И два дома еще...
  - Почему?
   Андрей фыркнул.
  - Натовцев спроси, - он оперся спиной о близкий холодильник. Над правым ухом у него завис синенький магнитик-звездочка. - Митинговали мы полгода назад, вот они и забздели. Тут безработных много, военных бывших... Перебиваемся, кто чем... Я хоть в портовых грузчиках сейчас, но это до конца навигации, месяца два, потом не знаю... Да и навигация - смех один.
   Мама вздохнула.
  - Тут, сынок, жизнь не сладкая пошла, но я скоро помру, а вы как останетесь? Но хоть свиделись, большое это дело, легко мне теперь.
  - Не надо, мам. Помру, помру...
   В кружке у Марека, в бледноватой воде плавали чаинки. Чай пах травой и лимонной цедрой и был горьковат.
   Марек осторожно отпил.
  - Я чего-то не понимаю... У вас же демократия наконец! - вскинул он голову.
   Брат посмотрел на него странно. С какой-то жалостью, что ли.
  - И что?
  - Нет, я серьезно, - начал заводиться Марек, - вон, мама говорит, вы сами хотели отделиться. Раз, - он принялся загибать пальцы. - Действует дорожная карта по объединению с Евросоюзом, это два. Центр города блестит, вымытый, я проезжал сегодня. Это три. Продукты есть. Поезда ходят. Не стреляют.
  - Скоро будут, - угрюмо пообещал Андрей.
   Марек запнулся.
  - Что?
  - Мальчики, - произнесла мама.
  - Ни хрена ты не знаешь, - сказал брат, отвернувшись. - Вывеску увидел, что яркая. Демократию какую-то увидел. А что за ней, и смотреть некогда.
  - Просто здесь надо работать...
   Марек не успел закончить фразу, Андрей зло матюгнулся:
  - Б...!
   Слово подействовало как пощечина.
  Оно оставило после себя легкий звон в ушах и тоскливое ощущение подавленности. Русский мат, подумалось, секретное энергетическое оружие, убивает наповал.
  - Мальчики, - снова произнесла мама.
   Глаза у нее сделались беспомощными.
  - Я пойду Динку встречу, - сказал Андрей, вставая.
   Он вышел, боднув плечом косяк. Вжикнула "молния", хлопнула дверь.
  - Ты не злись на него, Марик, - торопливо сказала мама, поймав Марекову ладонь. - Он последнее время сам не свой, устает сильно...
  - Да нет, я понимаю.
   Бутерброд не полез в горло.
  Нет, почему б...? Это намек? Намек мне, что я продался? Что живу в Меркенштадте, в Европе, что пять лет как гражданин?
   Но я же вернулся.
  Знает ли он, как я выбивал этот репортаж, как голос посадил на перспективах, как настаивал, что это интересная европейцам тема?
   Конечно, я же б...! А с турками он жил? Когда ночью один обдолбанный сосед может залезть к тебе в окно и, приставив нож к горлу, что-то долго шептать тебе на своем языке, сверкать глазами, хихикать... Ладно, подумал Марек, ладно, я старший, я умнее.
  Он снова посмотрел на часы. Девять пятьдесят три.
  - Мне, наверное, надо идти.
  - Дину-то подожди, - сказала мама, - она у нас - красавица. Уж не знаю, как Андрюшка такую красоту оторвал...
  - Его девушка? - спросил Марек.
  - Да. Семья откуда-то из-под Воронежа. Там-то, говорят, неспокойно. То ли миротворческая какая операция, то ли Бог знает что еще. Вот они к нам, сюда, на речном теплоходе и подались. В припортовом общежитии теперь живут как переселенцы. - Лицо мамы мечтательно разгладилось. - Вот женится Андрюшка, детки пойдут. И мне умирать покойней...
  - Ма-ам.
  - Да я ничего, ничего.
   Мама засуетилась, достала из шкафчика еще одну чашку с блюдцем, поправила скатерть, тарелку с бутербродами поместила в центр, развернула кружками колбасы к дверям. Зачем только? Чтобы в глаз бросалось?
   Марек взболтнул ложкой чаинки. Они закружились, темные и светлые, даже какие-то прозрачные, медленно оседая на дно.
   Что пью?
  Царапало, царапало душу - он не думал, что они здесь так, в такой прозрачной бедности. Под вышитыми салфетками.
   Хлопнула дверь.
  - Проходи, Дина, не стесняйся.
   Брат говорил будто другим голосом, мягким, легким.
  Зашуршала одежда, стукнула снимаемая обувь. Марек обнаружил, что сидит напрягшийся, втянувший голову в плечи. Сыч не сыч, пришелец с другой планеты. С Европы. Почему - поди пойми.
   Воображение рисовало больное, забытое, отринутое, светлые Ленкины волосы, веселую зелень ее глаз. С чего он уверен, что Дина на нее похожа?
  - Тапочки, - это опять брат.
  - Спасибо.
   Простой, звонкий голосок. Но Марека продернуло мурашками от затылка до копчика. И в горле...
   Он торопливо отхлебнул, прогоняя внезапную, костью застрявшую сухость.
  - Здравствуйте, вот и мы.
   Брат пропустил девушку вперед.
  - Дина.
   Марек едва сообразил, что тонкую ладошку с длинными пальцами подают ему.
  - Марк. Можно Марек, - привстал он.
   Андрей шутливо двинул его кулаком в плечо.
  - Брат вот, знакомься. Отщепенец из Евросоюза.
   Марек пропустил реплику мимо ушей.
  Дина вовсе не была похожа на Ленку. Черные прямые волосы, теплые серые глаза. Острый подбородок, маленький рот.
   Ему вдруг подумалось, что перечисление эпитетов, сравнений, характеристик здесь ни черта не даст. Дина была живой и естественной. Органичной. Смотрела открыто и доброжелательно. В ней сразу чувствовалось то, что цивилизация и косметическая хирургия вытравила из европейских женщин.
   Природная, не громкая, не навязшая красота.
  Хочется и умереть рядом, и жить рядом, писать чушь, разбрасывать бумаги, смешить, смеяться, бежать, дышать, глупо, по-собачьи, высунув язык.
   Марек улыбнулся.
  - Марек, - повторил он. - Приехал вот.
  - Это хорошо, что приехали, - сказала Дина.
   И улыбнулась в ответ.
  - Чаю будешь, Диночка? - ожила мама. - У нас и колбаска есть, и огурчики. Не пустой же пить.
  - Спасибо.
  - Динка, вон туда, - Андрей показал Дине на стул, который до этого занимал сам. - Хотела узнать, как там в Европе? Вот тебе живой кадр.
  - Ой, можно?
   Марек кивнул.
  В голове его наплывали, жадно нанизывались друг на друга строчки: "На полустанке, далеком, неслышном руку, под кепку, приложишь ладонью: в женщине, грустно бредущей с мальчишкой, вдруг да узнаешь-увидишь мадонну. В небе - знамение, в поле - апокриф. Душу апостолы водкой врачуют. Ходит по пашне босой - до сапог ли? - Бог и добро высевает вручную".
   Странно, подумалось ему. К чему?
  - Что вы сказали? - поднял глаза он на Дину.
  - Пока ничего, - снова улыбнулась Дина.
   На ней была кофта с воротом, под не застегнутой кофтой - обычное платье, синее с белым, невнятно обрисовывающее грудь.
   Руки тонкие. Уши округлые, с едва заметной мочкой. Ни сережки, ни камешка.
  Марек почувствовал, как теснит сердце. Это не было любовью, нет. Не было даже зачатком ее. Это было шевеление души.
   Словно стаял европейский прагматизм, кончился на вагонной подножке, и она, душа, сковырнув корочку, наросшую за двенадцать лет, сейчас выглянула и проросла.
   Потому что красота. Родина. Дина. Вот ради чего...
  Видимо, он не заметил, как потерял это ощущение сначала в Меркенштадте, а потом в Кельне, Мюнхене и Брюсселе. Потерял и как-то обходился, как-то жил, от одной статьи к другой, от гонорара к гонорару, в строчках, в купюрах, в беличьем колесе.
   До сегодня.
  - Вы спрашивайте, спрашивайте, - сказал Марек, загораясь неожиданным, невозможным весельем.
  - Да, Дин, не стейсняйся, - поддержал его брат.
   Он принес из комнаты скрипучий стул, приставил его к углу стола, сел. За столом стало тесно. Марек братским плечом оказался поджат к стене. Мама хоть и подвинулась, но все равно будто выглядывала из подмышки.
   Как двадцать лет назад, подумалось Мареку.
  Только кухня субъективно была просторней, на его месте сидел отец, хлеб стоил двадцать копеек, а по радио звучал "Рабочий полдень".
   Жалко, не вернуть.
  Многого он бы тогда не сделал, или сделал не так, и не уехал бы, наверное, дурак дураком за Ленкой в Евросоюз.
   И здесь, может быть, было бы все по другому.
  - Дин, ты ешь давай, - Андрей придвинул девушке бутерброды. - Тебе обязательно надо. Ты поняла?
  - Ага.
   Дина повертела подвинутую мамой чашку. Бутерброд, втиснутый в ее пальцы, вдруг клюнул вниз, кружок колбасы шлепнулся на столешницу, весь в желтых мазках масла.
  - Блин, Дина, - привстал Андрей, возвращая колбасу обратно.
  - Что, я отключилась? - вскинула голову Дина.
  - Спишь на ходу. Еще и не ешь ничего.
  - Я ем. Я серьезно.
  - Давай уже.
   Андрей поднес бутерброд к Дининому рту.
  - Кусать? - посмотрела на него Дина.
   В ее взгляде было столько любви, столько искристой нежности, что Мареку стало стыдно за то, что он выступает невольным свидетелем какой-то, наверное, совершенно интимной вещи. Соглядатай-перехватчик, не больше не меньше.
  - Кусай-кусай, - грубовато сказал Андрей.
   Дина укусила.
  - Теперь жуй.
  - Еще и жевать? М-м-м... Вкусно.
   Надо было больше колбасы купить, подумал Марек.
  - Она сейчас дневную и ночную смены отпахала, - пояснил ему брат. - Как папа Карло. А у них там...
  - Где? - спросил Марек.
  - В городской больнице, - сказала уже Дина. - Меня взяли дежурной сестрой, я же три курса там, у себя, отучилась. И капельницы умею, и уколы.
  - Ты ешь.
  - И есть могу.
  - Может тебе, Диночка, макарошек отварить? - поднялась мама.
  - Нет-нет, Татьяна Сергеевна, - запротестовала девушка. - Мы же сейчас пойдем. Андрей меня проводит. Мне бы поспать, голова тяжелая.
   Она снова укусила бутерброд с руки брата, запила чаем.
  - У них там один только кофейный автомат, - сказал Андрей Мареку. - Было кафе, но второй месяц как закрылось.
  - Почему? - спросил Марек.
  - Демократия!
   Дина фыркнула.
  - Не демократия, а самонеокупаемость. В больнице платят мало, а там цены запредельные. Такой вот бутерброд - четверть зарплаты. И кто будет есть? Разве что главврач.
  - Главврач и бутерброд, - задумчиво протянул Марек. - Почти басня.
   Дина расхохоталась.
  - Ой, а я про ворону и сыр вспомнила!
   Мареку захотелось ее поцеловать.
  - Ну, пошли, - повлек Дину в коридор Андрей.
  - Только вы мне обязательно про Европу расскажете, хорошо? - ухватилась за косяк девушка. - Вечером у меня дежурство, но завтра...
  - Дина, - поторопил Андрей.
   Женские пальцы по одному отпускали дерево - пым-пым-пым.
  - Погодите! - подхватился Марек. - Я с вами. Мне все равно сейчас в комендатуру.
  - А-а, давай, - Андрей посторонился, пропуская его к вешалке.
   В прихожей стало тесно, как в лифте.
  И то, честно говоря, в иных лифтах было не в пример просторнее. Зато Дина - вот она, рядом, то локоток, то бедро касались Марека, вызывая едва ли не электрическую реакцию. Ее бы, эту реакцию, от греха подальше сразу под плащ. И на все пуговицы.
   Повернувшись боком, покрасневший Марек кое-как выскреб завернувшуюся полу. Теперь перетянуть поясом.
   Брат щелкнул замком.
  - Дина.
  - Все, готова, - Дина притопнула ногой, втиснув ступню в туфельку. - Господин Канин...
   Она подала Андрею ладонь.
  Марек вышел последним, кивнув застывшей в проеме сухой женской фигурке:
  - Я часа через три, может, четыре.
  - С Богом, - сказала мама.
   Дверь хлопнула, тьма лестничной площадки разжала пружинные челюсти, Марек почти вывалился за братом и его девушкой наружу, в солнечную, ветренную погоду, но вспомнил, что все документы, все записи остались в сумке.
   Типично русская забывчивость, которой с ним не бывало уже достаточно давно. Вот он, тлетворный, разъедающий мозг воздух родины. Ах, строгая структурированность европейской жизни... да пошла ты!
   Марек фыркнул.
  - Я сейчас, - сказал он Андрею.
   Мама открыла на звонок, словно не отходила от двери.
  - Забыл что-то, Маричек?
  - Ага. Ничего, что в обуви?
   Марек скользнул в комнату. Ноутбук - в сумку, сумку - на плечо. И обратно. Скорый Канинский отходит со второго пути.
  - В зеркало, в зеркало посмотрись!
   Мама поймала его за сумочный ремень.
  - Ой, да ладно!
   Как же слово-то? Рыбина смысла плавала по извилинам и никак не хотела всплыть звуком кверху. Атавизм? Анахронизм? Рудимент?
   Не ересь же! Или рядом?
  - Это все... суеверия, - вспомнив, сказал Марек, но все же глянул на самого себя, перечеркнутого трещиной. За спиной отразились стена в обоях и боковина шкафа. Нос, губы, глаза. Точки щетины на подбородке. Волосы бы, конечно, намочить и зачесать, убирая со лба. Впрочем, и так не плохо.
   Суеверия!
  Что делает нас отличными, непохожими друг на друга? То же, что одновременно объединяет, сплачивает, наделяет опознавательным маркером. Земля, среда, условия существования, с которыми срослись годами, столетиями вплавленные в души вера, мораль, модели поведения и архаизмы. Где меня еще попросят посмотреться в зеркало? Нигде. Где я вспомню, что нужно смотреться в зеркало? Дома.
   Такая мелочь - а хорошо.
  - Спасибо, - Марек клюнул - больше носом, чем губами - сухую морщинистую щеку.
  - А я пока готовить начну. Соседку позову, вдвоем-то быстрее будет, - сказала мама.
  - Всех зови!
   Снова рычание пружины.
  Марек засмеялся от раскрывшегося солнечного простора, в котором с замедлением, с задержкой проступали дома и заборы, и насыпи, и ивняк, ощетинившийся из песка длинными, дикобразьими иглами веток.
   Кому-то в рай, кому-то в ад, прощай, неславный Меркештадт, я вырвался из ада. Благодарю тебя за все, что ты не то, что ты не се, вообще не то, что надо...
  - Э-гей! - помахал ему рукой брат.
   Они с Диной стояли у дальнего угла дома-перпендикуляра. Марек поспешил к ним. Сумка дрызгала по боку, солнце через окна выцеливало глаза, из-под туфель давилась грязь, жирная, хорошо перемешанная, с водицей и замечательными отпечатками шинных протекторов. И ездит же кто-то сюда через блок-посты!
   Впрочем, где-то здесь, кажется, ассенизаторская цистерна регулярно замирала с опущенным насосным шлангом. За двенадцать лет она разве что сломалась.
   Неустроенность все же дикая. Была и осталась. Словно везде время летит, а здесь стынет, замирает, а потом потихонечку сдает назад.
  - А вам куда?
   Марек покрутил головой, сортируя предполагаемые направления.
  - У речпорта, за почтой, помнишь, была казарма? - спросил Андрей.
  - Ну.
  - Перестроили в общежитие, надробили клетушек из гипсокартона. Дине дали комнату, она мать и сестру из лагеря беженцев в нее и перевезла. Только ночевать там приходится, иначе выгонят всех.
  - Не ночевать, - возразила Дина, - фиксируются любые восемь часов местонахождения.
   Они потихоньку пошли по засеянной солнцем улице. Дома по одну сторону, сараи и дровяные навесы - по другую.
   У одного из подъездов крупно трясся и плевался сизым старый "форд" восьмидесятых что ли годов. И все вроде бы хорошо...
  - Дядя Андрей!
   От песочницы бежали дети. Сверкали улыбки и глаза, летел песок из-под кед и сандалий. Марек на всякий случай отступил.
  - Здрасте, дядя Андрей!
  - Здрасьте, теть Дина!
   Их было два мальчика и три девочки. Лет восьми-десяти, может, одиннадцати. Один повыше остальных, тот, что еще курил. Этакий командир. Грязноватые, конечно. И в песочнице им вроде не по возрасту играть. Но не такие уж страшные, как привиделось в начале. Брючки, рубашки, юбочки, колготки.
  - Ага! На западном фронте без перемен!
   Брат, пошарив в карманах куртки, протянул ребятам несколько леденцов в замызганной обертке.
  - Спасибо, дядя Андрей.
   Конфеты исчезли с быстротой молнии. Но никто не сунул их в рот. Канули. Странные все же дети.
  - А это кто с вами? - спросил тот, что повыше.
   Серые глаза его уставились Мареку в переносицу. Такие взгляды, равнодушные и пустые, будто через прицел, заставляли Марека чувствовать себя неуютно. Он через силу улыбнулся, подтянув сумку к животу.
  - Брат приехал, - Андрей, подталкивая Марека к детям, хлопнул того по плечу. - Журналист из Евросоюза.
   Мальчишка сморщил нос.
  - Из самого-самого?
   Марек стесненно кивнул.
  - Кельн. Это Германия. Это три дня поездом или три часа "эйрбасом". Там очень красиво.
  - А жвачка где?
  - Что?
   Марек моргнул. Детские лица смотрели на него совершенно серьезно. Девочка с косичками, смугловатая, с замазанной "зеленкой" царапиной на подбородке, наклонила голову, словно так Марека было лучше видно:
  - Натовцы нам жвачку дают.
  - Я... у меня нет... Вам надо жвачку?
   Марек зарылся в карманы плаща. Зазвенела мелочь.
  - Не надо, - мягким жестом остановила его судорожные движения Дина. - Они шутят.
  - А-а...
  - Дядя Андрей, - поманил ладонью мальчишка-вожак. Брат нагнулся, и тот, обхватив его за шею, что-то жарко зашептал ему на ухо.
  - Нет... - коротко отвечал на шепот Андрей, - не шпион... сегодня... ладно...
   Это меня - шпионом? - запоздало сообразил Марек.
  Впереди, между крайним домом и забором, лесенкой спускающимся с горки, серел бетон.
   Граница. А я - шпион. И патрули...
  Марек поежился. Как-то уж очень нехорошо у него сложилось в голове, как-то тревожно, чуть ли не предвоенное состояние почудилось, что вот-вот полыхнет огнем и опалит. С чего бы? Лето. Солнце. Плащ дурацкий, вот что.
  - Славка.
   Марек не сразу понял, что, здороваясь, ему протягивают детскую ладонь. Мальчишка-командир смотрел прямо, но чуть узил глаза. Все-таки не до конца поверил Андрею. На рубашке, над карманом был приколот значок-медаль.
  - Марек. Марк.
   Ладонь у мальчишки оказалась холодная, а пальцы и вовсе ледяными.
  - А почему два имени?
  - Мареком я как-то в газете под статьей подписался. Ну и пошло. Сейчас даже больше к нему привык. А Марк - это настоящее имя.
  - Все равно не наше.
   Марек пожал плечами.
  - А Максим, Макс? Примерно похоже.
   Мальчишка, подумав, кивнул.
  - Ладно.
  - Мы через завод, - сказал ему Андрей.
  - Дядя Валера сказал, что позавчера ночью патруль там был. Фонариками светили.
  - Я знаю. Ну, идите.
   Дети стайкой вернулись к песочнице и расселись на уцелевших бортиках как ни в чем не бывало. Правда, Марек вдруг сообразил, что они расположились так, чтобы каждый видел свою сторону двора. Девчонка с косичками контролировала проход впереди, две других - дома и проезд между ними, мальчишка помельче смотрел назад. А у старшего, наверное, имелся если не телефон, то свисток.
  - Пошли, - сказал Андрей, сворачивая к навесам.
  - Куда? - Марек показал на бетонный забор. - Нам же туда...
  - Лишний раз светиться на сканере? - Брат мотнул головой. - Есть путь короче.
   Под навесами пахло деревом. Солнце расчертило пространство, наполненное хлипкими поленницами, лопатами, листами железа, бревнами и дощатыми перегородками, многоугольными золотыми фигурами. Сквозь дымный от пыли свет и не поймешь, где стена, где щель прохода.
  - Сюда, - Андрей дернул Марека за рукав.
   К запаху дерева примешался запах гнилой воды. Узкий ход свернул, воткнулся в обкусанный лист шифера.
  - А Дина? - испугался Марек, потеряв девушку из виду.
  - Она впереди. Она этот ход знает.
   Андрей переступил через моток проволоки. Марек последовал за ним, сожалея, что пачкает плащ. И ведь не почистишь нигде. Встретят по одежке, скажут: у-у-у! Вы точно из Евросоюза к нам?
   Темнота вильнула, глотнула серого, смазала какой-то тряпкой по макушке. Под ногами захлюпало. Еще один поворот - и Марек сообразил, где они очутились.
   За забором консервного завода. Длинное производственное здание тянулось, зияя прорехами. К нему вели мостки. А в низинке, доходя до бетонных возвышений, то ли пандусов, то ли стенок фундамента, стояла зеленоватая вода.
   Дина ждала их у сколоченного из досок ограждения, шелушила кору.
  - Засыпаю, сил нет, - пожаловалась она.
  - Мороз и солнце, день чудесный! - подступив к ней, заговорил Андрей. - Чего ж ты дремлешь...
  - ...друг прелестный, - прошептала Дина.
   Они обнялись.
  Марек заскользил взглядом от поцелуя, в груди заныло, остро захотелось, чтобы и он, чтобы и его, нотки ревности - это ж не европейская прагматика, это боление души, поиск себя в любви и любви для себя.
   Огражденная со всех сторон территория завода напоминала постапокалиптический пейзаж в строго заданных границах. Давно заброшенное здание чуть приподнималось из воды на сваях, к нему были накиданы доски, накиданы вразнобой, но тропу все же вычислить было можно, правда, начиналась она метра на три левее, с торчащей покрышки, помеченной белым треугольником. С другой стороны низинки, подтопленные, стояли два глухих барака. Ворота на одном были приподняты и даже зафиксированы ящиком. Склады, разделочные цеха - не понятно.
   И вода. Мутная, в масляных разводах вода заполняла все пространство между заводом и бараками. Из-под нее смутно проглядывал бетон, на поверхности плавала рыжая от ржавчины бочка. Доски торчали то тут, то там, то ли вешками, то ли измерителями глубин.
  - Ребята, - сказал Марек, - хватит уже.
   От того, что впереди были комендатура и процесс постановки на учет, а там и до скрежета зубовного формальное интервью, ему сделалось тоскливо.
  - Да, извини, что-то мы... - Андрей легко щелкнул невесту по носу. - Соберись.
   Дина, смеясь, махнула рукой.
  - Ну ты вообще! - Она покосилась на Марека. - Вы уж простите.
  - Время не ждет, - буркнул Марек.
  - Ты прав, - брат отодвинул его от прохода. - В общем, следуй за нами. Глубина здесь небольшая, но лучше не падать.
   Он согнул ноги.
  - Дина.
  - Уже.
   Девушка прижалась к спине брата, захватом пропустила руки под шеей, а тот перехватил ее ноги под коленками и выпрямился.
  - Вперед, мой конь.
  - Ну-ну, полегче, - выдохнул Андрей и с Диной за плечами ступил прямо в воду.
   Точнее, не в воду, а на незаметную кочку. Рябь побежала, рассыпалась зеленоватыми бликами.
  - А потом меня, да? - спросил Марек.
   Андрей остановился, повернулся.
  - Не, ну вы совсем в своем Евросоюзе обнаглели. Я же говорю: следом, ножками, ножками.
  - Я ж так...
   Марек вгляделся в воду, ища кочку, несмело поднял ногу. Он вообще-то мог и официально, через пост. Ему-то сканер не страшен. А почему брату страшен? Эх, доля журналистская! И в воде не тонем...
   Андрей уходил все дальше, вот уже забалансировал на шине, вот перебрался на доску, которая глухо плямкнула свободным концом по жиже, вот, покачиваясь, с Диной на закорках шагнул с одних мостков на другие.
   А ведь я здесь так и останусь, пришла из ниоткуда тоскливая мысль. Трус. Ссыкло. Ведь и в Европу-то не из-за Ленки поехал, не по любви, а по трусости, уж больно горячая фаза в стране намечалась...
   Тьфу!
  Марек шагнул. На кочку, конечно, не попал. Подошва скользнула, вода облизала ногу до щиколотки. Ах-х! Следующий шаг-прыжок оказался не лучше. Мокрая брючина хлестнула по ноге. Прощайте драгоценные носки.
   Где шина, блин?
  На мостки Марек выбрался, сравнивая себя с котом после ванны. Все дрожит, шерсть клочьями, хвост задран. Ну, вместо хвоста - сумка. А еще хочется покрыть матом окрестности, упоминая солнце, забор, воду, долбаную шину, консервный завод и весь мир. Смех брата вообще взбесил.
  - Что? - Марек прошлепал по мосткам, оставляя на досках капельные зигзаги. - Это смешно? Я вот с этим... - он охлопал ладонью брючины, - цуциком... бобиком после купания с куратором разговаривать буду?
  - У тебя есть куратор?
  - Есть, - хмуро ответил Марек. - Никакой материал без его одобрения не пройдет.
   Андрей хлопнул его по спине.
  - Скажешь, что с утра уже в деле.
  - Ага, - скривился Марек.
  - Ну, тогда, что в районе, где ты поселился, бардак еще с советских времен. Лужи, грязь, пьяные медведи.
  - Медведи - это для обывателя. Ладно...
   Консервный завод впустил их в ворота из почерневших от времени досок, звякнул железкой, попавшей под ногу. Внутри было сумрачно. Солнечный свет едва пробивался сквозь грязные окна под потолком. Застывшая лента конвейера протянулась во тьму. Одинокая жестянка стояла на резиновом полотне, полная окурков. Станки - то ли упаковочные, то ли еще какие - угловато выступали навстречу и тут же отворачивали черные масляные рыла, будто стесняясь белого Марекова плаща. В белом плаще с кровавым подбоем... Еще б шляпу и монокль. Для полного образа записного идиота.
   Андрей шел впереди.
  - Страшно, да? - обернулась Дина.
   Марек пожал плечами, одновременно подхватывая соскользнувшую сумку.
  - Пусто. Постсоветская эпоха. Как склеп. Мечтам, надеждам, прошлому. Не страшно, а как-то... печально, наверное.
   Голос звучал глухо, словно на слова тут же налипала пыль и тянула их вниз, в шорох шагов по пружинящему настилу.
   Они обошли монструозную мясорубку - с мощной станиной и раструбом наверху.
  - Сюда, - сказал Андрей, сворачивая к гигантскому электрощитку.
   Он сдвинул ржавый, исцарапанный лист, открывая уходящие под пол, в темноту, ступеньки. Марек о наличии такого хода никогда б не догадался. Дина, остановившись, пропустила его перед собой.
  - Там грязно?
  - Если аккуратно, то нет, - сказал брат, подсвечивая железные перила фонариком.
  - Черт, - обреченно выдавил Марек.
   Подобрав полы плаща, он спустился за братом в узкий ход. По бетонным стенам сочилась влага. На уровне груди Марек успел разглядеть надпись: "вент.шахта" и цифры.
  - Это не от хорошей жизни, - сказал Андрей. - Натовцы все фиксируют - кто, с кем, куда. Иногда могут просто сказать: все, мол, вы выбрали лимит на посещение района. А с какой стати? С какого хрена лимит? Парня одного, Ромку Соловьева, два дня держали в ка-вэ-эс - камере временного содержания только за то, что он подозрительно часто, как они объяснили, ходил через блокпост. Так что, лишний раз не светишься... - он понизил голос. - Динке, знаешь, могут всякое устроить.
  - Почему? - спросил Марек.
  - Потому что красивые девушки должны обслуживать иностранных туристов и консультантов, а не шляться со всяким отребьем, типа меня, так они думают.
  - Мне кажется, ты сгущаешь краски.
  - Нисколько. Прогуляйся вечером до гостиницы "Советской", которая сейчас "Голден Инн", сам увидишь.
  - Знаешь, в постсоветские времена...
  - Я тебе не про те времена, я про сегодня!
   Свет от фонарика в руке брата на мгновение брызнул в лицо. Марек закрылся ладонью.
  - Убери.
   Андрей отвел фонарик в сторону.
  - Дина, ты как там?
  - Не дождетесь! - сказала Дина и зевнула так сладко, что у Марека челюсти сами потянулись на разрыв.
  - Сейчас осторожно, - сказал Андрей, - здесь порожек.
  - Где? Ах, черт!
   Марек обнаружил выступ, только когда бухнул в него носком ботинка. Ударенные пальцы заныли. Вот же... Так и до перелома недалеко. Самое идиотское, что можно сделать, это сломать палец. Нет, подумалось ему метром дальше, когда он задел ладонью какую-то хищно загнутую, торчащую из бетона железку, еще хуже порезаться и заработать сепсис.
   В голове тут же сложилось: и поделом, что перелом, в изломе мира твой излом сугубо частный случай, ты под стеклом, а над стеклом, как выбор между злом и злом, холодный взгляд паучий...
   Световое пятно плясало в пыльной темноте, выхватывая наплывы штукатурки и провисшие провода. Шахта отвернула, но Андрей нырнул в незаметный аппендикс и, продравшись между панцирной сеткой и парой деревянных поддонов, сдвинул в сторону фанерный, оклеенный отсыревшими театральными афишами щит. Он повозился с открывшимся выключателем, что-то щелкнуло, и участок стены за поддонами треснул незаметной щелью и распахнулся внутрь. Ртутная лампочка под потолком высветила помещение с рядами банок на деревянных стеллажах - там, за стеклом, плавали томаты в рассоле, жались один к другому пупырчатые огурцы, выгибались морскими коньками стручки перца.
   Кладовка? Подвал?
  - Сюда! - махнул застывшему Мареку брат.
  - Дьявол!
   Марек подхватил полы плаща. Панцирная сетка звякнула, дрогнула сочленениями, но пропустила. Андрей, подмигнув, подвинулся, хлопнул Марека по плечу и дождался Дины.
  - Щит на место поставила? - спросил он ее.
  - Ага.
   Дина ткнулась губами Андрею в губы.
  - Теперь отойдите.
  - Не стойте здесь, Марек, - Дина потянула Марека вглубь помещения, к мешкам, пахнущим землей и луком.
   Андрей тем временем приник к импровизированной двери, что-то нащупал в боковине и с усилием под короткий визг невидимой пружины вернул ее на место, превращая в стеллаж, уставленный коробками с печеньем и кукурузными хлопьями.
  - У вас тут одни секреты, - сказал Марек.
  - А то! - отозвался брат. - Подземная жизнь.
  - Мне, наверное, не стоит об этом писать.
  - Соображаешь!
   Они выбрались в короткий коридор, слева мелькнули писсуары в облицованном кафелем пространстве, но Андрей пошел в другую сторону. Метров через пять коридор искривился, и как вознаграждение в конце пути Марек услышал рояль и саксофон, негромко исполняющие знаменитый "Караван".
   Та-ам-та-да-да-та-да-та-да-там...
  По стенам поползли блики. Несколько шагов, и за занавесью из стекляруса открылся небольшой полутемный зал со столиками в салфетках, сине-зелеными лампами и блестящей сферой под потолком.
   Андрей поднял руку, приветствуя бармена за стойкой. Бармен, молодой парень в белоснежной сорочке, кивнул в ответ.
   Джаз лился из колонок. Там-дам-та-там-дам... Прибавились ударные.
  - Посидишь здесь минут пять? - наклонился Андрей к Мареку.
  - Конспирация?
  - Вроде того. Случись поблизости патруль, группу из трех человек обязательно остановят. Было бы глупо...
  - Понятно, - сказал Марек. - Я зашел сюда просто выпить пива.
  - Здесь дорого, - улыбнулся брат. - К тому же они открываются ближе к вечеру.
  - Ну, не знаю, мне повезло.
  - Удачи!
   Андрей хлопнул его по плечу.
  За легким звоном колокольчика на входной двери под поплывшее между столиками бензиновое дыхание улицы две фигуры, мужская и женская, пропали из поля зрения.
   Марек направился к стойке.
  - Здравствуйте, - сказал он.
   Бармен кивнул.
  - Здравствуйте.
  - У вас щетка почиститься есть?
   Парень окинул взглядом плащ, успевший хватить рукавом побелки, а полой - грязи с бетонной стены вентиляционной шахты.
  - Есть обувная щетка, но совсем новая, - сказал он и нырнул под стойку.
  - Я не знаю, как-то оно... - неуверенно произнес Марек.
  - Вот.
   Щетка легла перед Мареком. Овальный брусок с серой, седой щетиной.
  - А где у вас можно... - он вздохнул. - Или прямо здесь?
  - Можно в туалете.
   Бармен показал рукой на темный проем в коридор.
  - Ах, да, - сказал Марек, подхватив щетку, - я видел. Спасибо. А то мне, знаете, в комендатуру, не поймут, если я к ним трубочист трубочистом...
  - Вы просто как Вайс. Или Кузнецов, - улыбнулся парень.
  - Кто? - обернулся Марек.
  - Не важно.
   Вайс?
  Стоя в туалете перед раковиной и шоркая щеткой по плащу, Марек напрягал память. Он знал двух Вайсов, одного из "Eurotribune", а другого - координатора по информационной политике в Риме. Ни на первого, ни на второго он был не похож. Тем более, не понятно, каким боком эти Вайсы известны местному бармену.
   Какой-то бред!
  А Кузнецов? Это какой-то здешний знаменитый Кузнецов или Кузнецов прошлого? Общего прошлого?
   Но парень-то лет на пять его моложе!
  Марек пустил струйку из крана и несколько раз плеснул воды в лицо. Вода пахла хлором. Ну, хоть обеззараживают.
  - Вы там как? - крикнул из темноты коридора парень.
  - Почти все.
   Марек осмотрел себя в зеркало. Плащ он, пожалуй, оставит здесь. Брату. Хоть у него и другая комплекция. Налезет, не налезет - дело уже второе. Не тащить же в Евросоюз. Там пятно, здесь развод. Кошмар!
   Марек вышел в зал, раскатывая рукава.
  - Вам налить чего-нибудь? - спросил его бармен, принимая щетку.
  - Мне сказали, у вас дорого.
  - За счет заведения.
  - О! - Марек сел на высокий стул у стойки, пристроив сумку в ногах. - Вино у вас есть?
  - Нет. Есть коктейли.
  - А пиво?
  - Бокал?
  - Нет, половину. Грамм сто.
  - Наше или голландское? Есть "Де Молен", есть "Хейнекен", есть "Йопен".
  - Лучше безалкогольное.
   Бармен пожал плечами.
  - Пожалуйста.
   Звонко отлетела крышка с бутылки светлого, зеленоватого стекла. С мягким шипением потекло в высокий бокал, давая щедрую пену, золотистое содержимое.
   "Караван" давно закончился, и Марек пил под какую-то негромкую импровизацию. Перелив клавиш, хрипотца саксофона.
   Пиво приятно горчило.
  Закрой глаза - и вот он, Кельн. Тот же джаз, тот же посверк за смеженными веками, то же легкое постукивание льда о стекло.
  - Ну как?
   Только речь русская. Впрочем, сколько раз русские воевали Германию?
  - Спасибо, замечательно, - Марек поставил бокал на стойку. - Но все же я не могу не заплатить. Привычка, простите.
   Он достал из кармана плаща монету в два евро.
  - Как хотите, - сказал бармен.
  - До свидания.
   Марек подхватил сумку.
  Переход из полутьмы на солнце его ослепил, он застыл, прикрыв глаза ладонью, и тут же получил тычок в плечо.
  - F...cking bastard!
   Его толкнули обратно к дверям.
  Мимо, жуя жвачку, прошли двое солдат в темно-синем, судя по произношению, по четко выделяемому "r" в словах - американцев. Один - белобрысый, другой - рыжий.
  - Господа, - окликнул их по-английски Марек, - вы сейчас подняли руку на представителя прессы.
  - Поцелуй наши задницы, - лениво, не оборачиваясь, ответили ему.
   Уроды.
  Марек постоял, ища глазами поддержки в окнах дома напротив, затем забросил на плечо ремень сумки. Мелочи, ладно.
   Ах, город, родной город! Ты пахнешь так же, ты пахнешь памятью.
  Сверни от центральной улицы в переулок - и ты в детстве: полопавшаяся штукатурка, драные деревца, как скульптурная группа из озеленительной программы, пакеты с мусором, чумазые погодки. Белье на веревках во дворах.
   Автомобилей, да, автомобилей стало больше. Они стояли, прикорнув к обочинам. "Лады" да старенькие "форды", в основном.
  - Улица Космонавтов, - прочитал Марек на указателе, задрав голову.
   Так, это получается...
  Он, щурясь, развернулся. Там, значит, речпорт, южнее, база потребсоюза, бог знает, как она называется теперь, школа-интернат, а в другую сторону должно быть пересечение с улицей Ленина, которая, в свою очередь, ведет к площади Ленина. Это как мы интересно, наискосок, через консервный прошли!
   Прохожих было мало.
  Солнце светило вовсю, слепящими пятнами скакало по окнам, но, странно, не выгнало ни детей на улицу, ни стариков на лавочки. В проулке стояли парни в кожанках, через дом оловянным солдатиком застыл щуплый миротворец, охраняя вход в подъезд - там, видимо, была какая-то военная контора.
   Марек, шагая, передернул плечами.
  Тревожно. Мрачновато, несмотря на солнце. Или это улица такая? Тротуар звенел под каблуками. Как в кино, где один звук выделяют из прочих и усиливают, заставляя греметь в ушах у зрителей.
   Смешно. Поговорил с братом, вот и представляется невесть что. "Атмосфера страха и ужаса незримо разливалась по городу..."
   Тьфу!
  Навстречу Мареку проехал полупустой автобус, с хлюпающей створкой-гармошкой и табличкой номера маршрута на лобовом стекле.
   Улица Космонавтов, все в космосе.
  Ан нет, в прорехе между домами в мусорных бачках рылся облезлый мужчина, лысый, в грязном пиджаке и штанах, заляпанных понизу чем-то белым.
   Мелькнула витрина парикмахерской - скучающая женщина за стеклом сидела в кресле и теребила бусы. На накрашенном лице кривились губы. Смотрела женщина куда-то вверх, видимо, там был подвешен телевизор.
   Есть жизнь, есть. Обычная, даже обыденная. Наверное, не богатая, меняющаяся, но, пожалуй, и не такая, какую представляет себе брат.
   И сразу срифмовалось: "Есть жизнь в космическом пространстве, настоянном на постоянстве привычных видов из квартир, что превращается в пунктир и познается в окаянстве..."
   В партизанстве.
  Марек вышел к перекрестку, и здесь уже стало людно, все-таки центральная улица, артерия города, фасад.
   С лотка на углу продавали семечки. Молодой чубастый парень, сидя на раскладном стульчике, ворошил и тасовал газетные кульки с ловкостью "наперсточника", одновременно пробуя свой товар. Шлепалась в угол лотка увлажненная слюной шелуха.
   Марек подошел ближе.
  - Сколько?
  - А четвертачок - кулек. Турист, что ли?
   Глаза у парня были шальные, веселые.
  - Приезжий, - сказал Марек.
  - Что-то приезжих развелось. Что ни приезжий, то в форме. В каждой подворотне. Или ты из соседней демократической республики?
  - Нет, - качнул головой Марек, щупая остатки мелочи.
  - А то я думал, на нашу сладкую жизнь потянуло.
  - Я как раз посмотреть, сладкая ли она, жизнь-то.
   Продавец прищурился.
  - Ну, знаешь, сосем-посасываем. Сладости. У нас сладости тоже, знаешь, все приезжие раздают. Мы их факингами зовем за склонность к популярному выражению.
   Марек выковырял монетку в пятьдесят центов. Все, опустел наличными.
  - Возьмете?
   Парень хмыкнул.
  - Никак евросоюзовская?
  - Пятьдесят центов. Как раз на кулек по курсу.
  - А хрен с тобой, - улыбнулся парень, подставляя ладонь, - ребенку подарю.
   Семечки были на удивление горячие, словно только что жареные. Марек опустил кулек в карман плаща, и он сел, как влитой. Вот что, граждане, правый карман плаща от Армани идеально подходит для семечек, завернутых в мятую газету. Провидец Армани, просто провидец. Знал, предполагал, верил.
   Щелкая семечки, соленые, крупные, Марек дошел по улице Ленина до площади. А второй карман, граждане, для шелухи. Ах, Армани!
   Дома сверкали витринами. "Гуччи". "Монсанто". "Гиннесс". "Медиа Маркт". "Макдональдс". У вынесенных столиков последнего толпились миротворцы. Манекены из "Topshop" по соседству смотрели на них с презрительной завистью.
   У бетонного блока со шлагбаумом стоял на выезд "хаммер", возможно, один из тех, что с ветерком летел на включенный "зеленый" ранним утром.
   Прийятного апьетита!
  Марек сунул европаспорт в окошко, улыбнулся в матовое стекло, подождал.
  - Проходите.
   Шлагбаум поднялся.
  Черт знает почему, но здание бывшего горисполкома показалось ему чуть ли не родным. Все же он жутко привязан к своему прошлому. Вроде бы и не на что жаловаться, достаточно успешный журналист, поработавший в пяти изданиях, не на самом плохом счету, приличные гонорары, но в душе...
   Марек остановился на широких ступенях.
  Он понял вдруг, что в душе всегда желал вернуться. Сюда. Даже в разруху и в войну. Сюда. Что-то дергало и звало. Вроде бы вытравил, вывел, обжег, как пищевод спиртом, чтобы зарубцевалось, Меркенштадт, Кельн, Бонн, Рим.
   А оно снова.
  Пока Ленка была рядом, эта грусть, эта ностальгия, эта боль тихо скользили рядом, покусывали, но не рвали. Возможно, потому, что Ленка была частью развалившейся страны, говорила на русском, ругалась с турками русским матом, пела, пьяная, по-русски. "Эх, полным-полна моя коробочка, есть и ситец, и парча..."
   Но потом...
  Нет, Бог с ней, с Ленкой, набравшись коктейлей, она всегда говорила ему, что бросит при первой же возможности. То ли в шутку, то ли нет. Зеленые кошачьи глаза смеялись, большой красный рот изгибался в улыбке.
   Но оказалось - никаких шуток.
  Вполне обычным днем его встретила пустая квартира, сиротливый чулок висел на дверце стенного шкафа, а на кухонном столе лежала записка с одним словом. "Чао!".
   Он ушел в запой. Хорошо, в недолгий. Ощущение пустоты возникло в груди и сосало, сосало, требовало чем-то заполнить. В пьяные сны врывалось прошлое, отец, мать, брат, он вспомнил, что редко, совсем редко перезванивался с ними. Европа, дальний край, дорогая связь. Отец умер без него.
   Это, конечно, был добивающий удар, случайно, обиняками проскочившая новость, у матери всегда все было хорошо, а у Марека не было возможности вырваться, потому что его отправили на остров Кос, где был организован крупнейший в средиземноморском регионе лагерь мигрантов, а затем в Турцию, запомнившуюся ему лишь толпами орущей молодежи на центральных улицах Стамбула.
   В опасную Россию перестали выдавать визы, и только когда она полопалась по областям на новые республики, он смог у "European Daily Report" буквально зубами выгрызть командировку. И чем ближе подкатывал поезд, чем больше становилось бросающейся в глаза неухоженности, природного и человеческого хаоса, тем меньше ныло в груди. Точнее, ныть стало по-другому. Радостно...
  - Извините, вы стоите или идете? - спросили вдруг его, задев локоть.
   Марек обернулся.
  Невзрачный, в обтрепанных брюках и растянутом светло-сером свитере пожилой мужчина, морщинистый, седоватый, с бумажкой в руке смотрел на него, сердито сдвинув брови.
  - Иду.
  - Тогда не стойте, - сказал мужчина, подхватывая его и увлекая к дверям.
  - Извините, задумался, - сказал Марек.
  - Это достойно всяческой похвалы, но, боюсь, не перед зданием комендатуры. Такого здесь не любят.
  - По-моему, я ничего предосудительного...
  - Вы шли-шли и внезапно задумались. Это выглядит очень подозрительно, особенно в камеры наружного наблюдения. А вдруг вы о чем-то нехорошем задумались? Вдруг вы злоумышляете?
   Собеседник толкнул дубовую створку. Несколько секунд они переуступали друг другу право первого шага.
  - Ну да, - усмехнулся Марек, - о чем еще можно думать перед зданием, в котором располагаются органы государственной власти?
  - Именно.
   Навстречу им выступили охранники.
  - Сумку, пожалуйста.
   Марек поставил сумку на короткую ленту конвейера и повернулся, расставив руки.
  - Пожалуйста.
   Ручной металлодетектор порхнул серой лопаткой. Справа, слева.
  - Проходите.
   Охранник махнул за спину, и Марек через арку прошел к выползшей на прорезиненную подставку сумке. Параллельно ему, через вторую арку, пропустили мужчину в свитере. Сзади, поддаваясь новыму посетителю, скрипела дверь.
   Марек уже хотел идти на второй этаж, как от стола с мониторами, стоящего у стены, встал молодой человек и позвал его к себе:
  - Господин Канин.
   Короткая стрижка. Мужественная ямочка на подбородке. Темные брюки. Светлая рубашка с коротким рукавом. Пистолет в кобуре под мышкой. На бейджике нагрудного кармашка значилось: "Джозеф Лепнефф, агент".
  - Да.
   Марек шагнул, поддергивая ремень сумки.
  - Можно еще раз ваши документы? - попросил молодой человек, протягивая ладонь. - Все, что есть.
  - Что-то не так?
   Марек достал из бумажника европаспорт, кредитку, журналистское удостоверение и страховой полис. Ответом ему была дежурная улыбка.
  - Обычная выборочная проверка.
   Получив документы, молодой человек вернулся за стол, пристально всматриваясь в фотографии и чипы на пластиковых карточках. Потом он развернул монитор, чтобы Марек не смог в него заглянуть, и что-то быстро набрал на клавиатуре.
  - Как долго вы находитесь в республике, господин Канин? - спросил он, отклонившись на спинку стула и заложив руки за голову.
  - Только сегодня приехал.
  - Вас зафиксировали в неблагонадежном районе.
   Расслабленная поза агента провоцировала: беги, я не успею схватиться за пистолет! Еще не поздно! Смотри, я ни в чем тебя не подозреваю.
  - Я там вырос, - сказал Марек, подавляя дрожь в ногах.
  - Угум. Выросли...
   Молодой человек снова склонился к монитору. На гладкий лоб его брызнул голубой отсвет с экрана.
  - Да, я вижу, - с непонятным сожалением сказал он, несколько раз нажимая одну клавишу, видимо, листая страницы. - Похоже, все в порядке.
  - Я рад, - сказал Марек.
   Агент кивнул и протянул документы.
  - Возьмите. Только... - Он быстрым движением убрал их от готовых было сомкнуться пальцев. - Скажите мне... Один вопрос, последний. Почему вы остановились у здания?
  - Когда?
  - Пять минут назад.
  - Задумался, - сказал Марек.
  - Задумались? - удивился молодой человек. - А о чем, если не секрет?
  - О переменах, - вздохнул Марек. - Когда я уезжал отсюда, я уезжал из клоаки. Из тоталитаризма. Из тюрьмы. Я думаю, вы понимаете.
   Агент посветлел лицом.
  - Да, перемены видны невооруженным глазом.
  - А здание - старое. Из тех времен.
  - Ну, это... - агент не нашелся, что сказать. - Вы можете идти, господин Канин. Думайте все-таки поменьше.
  - Я понимаю, это подозрительно.
   Марек сложил документы в бумажник.
  Он поднялся по лестнице на второй этаж и обнаружил, что всюду в коридорах сидят и стоят люди. Вот он, рабочий день!
   По четыре, по пять человек толпились у каждой двери. Очередь. С бумажками, папками, измятыми шапками и платками в руках. За темным стеклом департаментов и офисов, пусть и затененные, носились молодые грудастые, длинноногие девчонки. Чулки, юбки, блузки. С файликом туда, с флешкой сюда. Изредка их суета перемежалась проходом суровой пожилой начальницы или моложавого проверяющего, выслушивающего обращения и трепетно кладущего ладонь на спину или талию - заботливая поддержка с намеком.
   Льготы. Жилье. Услуги снабжающих компаний. Вопросы переселения и расселения. Поддержка бизнеса. Коренные народы. Декоммунизация. Планирование.
   Крупными буквами - по-английски. Мелкими - по-русски. А как же! Международный же деловой язык. Department. Branch. Шах и мат.
   Все тот же, что и ранним утром, машинный стрекот летел отовсюду, но теперь перебивался голосами и телефонными трелями. Обрывки разговоров молодой демократической властной поросли плыли куда-то сами по себе в коридорной теснине:
  - Да, господин Шмерль, я уверен...
  - По последним исследованиям, температуру в жилых домах в отопительный период допустимо опускать до пятнадцати...
  - Кредит идет исключительно на обслуживание электрических сетей. Это, конечно, вызовет небольшое удорожание тарифа для населения...
  - Мы постараемся, господин Рахаузер, чтобы ваша компания...
  - Да, с утилизацией завода мы поторопимся...
  - Главное - раздробить протестную массу...
   Марек шел, прижимаясь к стенам и пропуская тех самых длинноногих, убегающих куда-то на лестницу девушек и пухлых мужчин в строгих костюмах при галстуках с одинаково озабоченным выражением лица. Он смотрел на сидящих на лавках и почему-то внутренне морщился - куковали в привычном для них ожидании все старики да старухи, как в больницах давней, советской поры. Даже сомнение закралось, туда ли на самом дели пришел. Что у вас болит, господин Канин? Стихоплетство? Говорят, это неизлечимо...
   К "Пункту регистрации" тоже имелась очередь.
  Правда, здесь контингент подобрался уже разновозрастной: и семья из трех человек, папа-мама-сын, и невысокий, носатый кавказец с грустными глазами, и две девчонки, видимо, студентки. Марек оказался девятым по счету и занял место за худой женщиной в красной шляпе с большими полями, перед которой подпирал стену широкой спиной в кожаной куртке весь из себя независимый небритый парень.
   За синеватой дверью движения не было видно.
  - Следующий!
   В приоткрытую щель просунулась требовательная рука, щелкнули пальцы с ногтями, покрытыми красным лаком. Один человек вышел, словно отпущенный на свободу из заточения, девчонки-студентки торопливо скользнули внутрь. Марек, соблюдая общее движение, передвинулся на метр ближе к двери.
   Солнце светило в торцевое окно. Скрипели полы под каблуками. Кто-то кашлял. Звучала приглушенная музыка. То ли из динамиков, то ли из чьих-то наушников.
  - Молодой человек...
  - Да? - Марек наклонился к женщине в шляпе, коснувшейся его ладонью.
  - У вас, по-моему, телефон...
  - У меня?
   Несколько секунд он, хмурясь, прислушивался, потом вспомнил о рабочем "самсунге" в недрах сумки.
   Ох, дьявол!
  - Извините.
   Дергая "молнию" на центральном отделении, Марек скрючился. Рука поползла в кармашки, в средний, в боковой. Бумаги, тюбики с увлажняющим кремом для рук и лица, несколько ручек. Два блокнота, большой и поменьше. Жевательная резинка. Узкий кожаный ремень. Где ж ты, зараза?
   Мелодия, казалось, стала громче и требовательней.
  - Да! - Марек выкопал телефон-раскладушку из-под футболки на самом сумочном дне и, торопливо открыв, поднес к уху. - Да, я слушаю.
  - Канин? - уточнила трубка голосом Лейтона Фоли, непосредственного начальника из "European Daily Report".
  - Да, извините, телефон был в сумке... - сказал на английском Марек.
   На него заоборачивались, и он отвернулся к стене.
  - Угу, - сказал Фоли. - Значит, ты доехал?
  - Сегодня утром прибыл.
   Студентки выпорхнули из "Пункта регистрации", печальноглазый кавказец, поднявшись, степенно протиснулся в дверь. Марек сел на его место.
  - А где репортаж? - спросил Фоли. - Я держу завтрашнюю колонку. Несмотря на тему, у твоих статей на удивление хороший читательский рейтинг.
  - Я стараюсь.
  - Что ты шепчешь там? - раздраженно спросил Фоли. - Тебя плохо слышно.
   Марек прижал ладонь к губам.
  - Я стою в очереди на регистрацию, господин Фоли. У меня есть небольшая дорожная заметка, очередная, но я не мог ее вам отправить, потому что под Орлом всю связь отрубило начисто. Там то ли проводили технические работы на ретрансляторе, то ли попросту взорвали одну или две вышки. Но, думаю, в здании администрации берет вай-фай и две тысячи знаков вы через час получите.
  - Окей.
  - Большую статью закончу сегодня вечером и переправлю вам завтра днем. В крайнем случае, ближе к ночи.
   Фоли помолчал.
  - И как там? - осторожно спросил он.
  - Жить можно, - сказал Марек. - Центр города выглядит вполне по-европейски.
  - Я в смысле стабильности.
  - Здесь миротворческий контингент. "Синие" каски. НАТО.
  - Хм. Но ты в курсе, что я все равно обязан отцензурировать статьи, поскольку это все-таки бывшая Россия.
  - Да, господин Фоли. Но, думаю, вам не придется. Я придерживаюсь правил.
  - Ха-ха. Тогда - отбой.
   Марек сложил телефон и спрятал его в карман плаща.
  - Ю фром Энгланд? - спросила женщина в шляпе. Во взгляде ее затрепетал живой интерес.
  - Нет, - качнул головой Марек. - Начальство из Англии, а я - так...
  - Жалко, - соседка поскучнела. - Для меня этот город - промежуточная остановка, я не хочу задерживаться здесь надолго, меня жутко тянет в Европу. Хотя бы в Польшу. Вы...
  - Нет-нет, - быстро сказал Марек, - я ничем не могу помочь. У меня, понимаете, командировка, время.
   Из дверей вышли папа, мама и сын, неловко и заискивающе улыбающиеся, глава семьи мял в руках какие-то голубые бланки. Марек не заметил, когда наступила их очередь.
   Небритый парень отлип от стены и вальяжно прошествовал мимо.
  - А вы где были? - спросила Марека женщина в шляпе. - Вы в Познани или в Кенигсберге были?
  - В Риме.
  - Ох, это моя мечта! Челентано, Мастрояни, Плачидо, де Сика! Вы знаете, я не пропустила ни одной серии "Спрута". Потом все эти соборы, площади, каналы, маленькие... как их... траттории!
  - Там все жутко дорого, - сказал Марек.
  - Да вы что!
  - Чашечка кофе - два евро.
   Женщина фыркнула.
  - Так, наверное, и зарплаты - не наши.
   Она открыла ярко накрашенный рот, видимо, чтобы поделиться с Мареком своим восхищением европейскими зарплатами, но тут "Пункт регистрации" выплюнул обратно в коридор парня в "кожанке".
  - Следующий!
  - Простите. Сейчас я.
   Женщина встала.
  - Конечно. Удачи.
   Марек поднял ладонь. Женщина игриво качнула бедрами и скрылась за дверью.
  Единственное, что есть в Риме хорошего - это солнце, подумалось Мареку. И прохладные нефы соборов. В центре шумно и грязно, на окраинах просто грязно, и всюду беженцы, похожие на итальянцев, и итальянцы, похожие на беженцев. И все они похожи на проворных мартышек из "В мире животных".
   Его дважды грабили в Риме.
  Сеньор, сеньор, несколько евро ради Святой Божьей матери! И часы! И пиджак, сеньор! Ах, сеньор, вам следовало бы носить туфли большего размера! Ладно, вздохнул Марек. Как тут с сетью? Он достал из сумки ноут. Раскрыл, включил, оглядываясь на дверь.
  - Вы - последний? - спросили его сбоку.
  - Да. И одновременно первый, - ответил он, набирая в браузере адрес газеты.
   Вай-фай был, но, похоже, с ограничением по скорости передачи. Сайт грузился по частям, текст, "шапка", фото.
  - Следующий!
   Марек вскочил, захлопывая ноут.
  - Иду!
   На входе прямо над макушкой била струя свежего воздуха. Внутри было светло, серые столы, светло-голубые стены, низкие перегородки, календари, плакатики, мониторы, шкафы, угол, затянутый белой тканью, чтобы тут же делать фото.
  - По какому вопросу? - спросила его девушка, заученно улыбаясь.
  - Регистрация.
  - Временная? Постоянная? Для себя? Для семьи? По доверенности?
  - Командировка.
  - Откуда? Москва? Молодые республики? Китай?
  - Евросоюз.
  - О, - девушка окинула Марека откровенным взглядом, - вы оттуда? Бизнес делать? Лидия Сергеевна! - крикнула она, не дав Мареку ответить. - Шлепнете молодому человеку штампик временной регистрации?
  - Шлепну! - отозвалась женщина из-за дальнего стола, сидящая под странным, высоким растением.
   У растения был длинный ствол и всего один узкий, мясистый лист, тщетно пытающийся казаться защитой от солнца.
  - Проходите.
   Мимо плюющегося листами принтера Марек по вытертой ковровой дорожке прошел к столу Лидии Сергеевны.
   Дырокол. Степлер. Пластиковый лоток. Внимательный взгляд поверх дорогих, с позолотой, очков-хамелеонов.
  - Документы, молодой человек.
   Марек полез за пазуху.
  Лидия Сергеевна, дама пожилая, в светло-розовом деловом костюме, смотрела на его копошение, как, наверное, скучающий энтомолог мог наблюдать за муравьем. Мол, что ж ты за бестолковое и не интересное насекомое? Даже глазом куда-то в сторону косила.
  - Вот.
   Он выложил на стол паспорт, журналистское удостоверение и - уже из сумки - достал служебное распоряжение с командировочной книжкой. Скрепкой к книжке были прикреплены и поблескивали голографическими метками железнодорожные билеты.
  - Как у вас все серьезно, - сказала Лидия Сергеевна.
   Выцепив пальчиком европаспорт, она подвинула его к себе и несколько секунд разбирала латинский шрифт.
  - Канин. Марек Канин, - сказал Марек.
  - И куда вам шлепнуть штампик? - подняла на него глаза Лидия Сергеевна.
  - Лучше на отдельную бумажку.
  - Значит, я выпишу вам временную регистрацию, она действует шестьдесят дней. Вам быстро или в общем порядке?
  - А в общем - это как?
  - Это две недели, - улыбнулась Лидия Сергеевна. - Одна - на проверку ваших документов, другая - на уплату взноса и изготовление удостоверения.
  - Я здесь всего-то на две недели, - сказал Марек.
  - Я могу войти в ваше положение, - с достоинством кивнула женщина. - Я вижу, вы из Евросоюза, а у нас с Евросоюзом действует льготный режим. Я могла бы оформить регистрацию в течение двух часов.
   Марек вздохнул.
  - Сколько?
  - Сорок евро.
  - Чего?
  - Это европейские расценки, господин Канин. Шенген у нас от восьмидесяти.
  - Так это виза!
  - Банкомат у нас вон там, - показала на подсвеченную выгородку Лидия Сергеевна. - Правда, он выдает исключительно рубли, но пересчитывает по курсу. Кроме того, вам необходимо будет уплатить регистрационный взнос.
  - А он сколько?
  - Десять рублей.
  - А если я решу в общем порядке?
  - Тогда я выпишу вам временный талон, который надо продлевать каждый день.
  - Ясно, - сказал Марек. - Вы, похоже, воспринимаете меня как врага.
  - Помилуйте! - удивилась Лидия Сергеевна. - Вы же из Евросоюза?
  - Да.
  - Мы все любим Евросоюз.
  - Я вижу.
   Оставив сумку на стуле, Марек направился к выгородке. Банкомат гнал по сенсорному экрану веселые шарики с буквами, которые складывались в наименование банка.
   "Евротраст".
  Марек сунул кредитную карточку в прорезь. На экран выплыло: "Добро пожаловать!" и "Введите код". Марек ввел. Банкомат мигнул и словно бы с усилием выдавил следующий пункт: "Операции".
   Тыкая пальцем, Марек добрался до "Снять наличные" и, подумав, обозначил сумму в сто евро. Лишние рубли не помешают.
   Курс оказался просто грабительским.
  Банкомат выплюнул десяток синеньких сторублевых банкнот, потом с натугой выщелкнул три красненьких тысячных бумажки и фиолетовую пятисотку.
   Марек подождал, но оказалось, что это все. С остервенением он выдернул карточку.
  - Вы знаете, что у вас курс - сорок пять? - сказал он, вернувшись к столу.
  - Во-первых, не у нас, а у банка, - сказала Лидия Сергеевна. - Во-вторых, это не курс, а курс плюс комиссия. В-третьих, сорок евро я рассчитаю вам в рублях как раз по официальному курсу на сегодня. Он стабильный.
  - То есть, ограбите во второй раз?
   Женщина посмотрела на него, не мигая.
  - Вам нужна регистрация?
  - Я уже задумываюсь над этим вопросом.
  - Без регистрации вас могут арестовать на трое суток.
  - А с временным талоном?
  - Задержать на двенадцать часов.
  - А вообще ходить по улицам я могу? - исходя желчью, спросил Марек.
  - Можете, - кивнула Лидия Сергеевна. - К нам же дошли. С вас - одна тысяча девятьсот семьдесят рублей.
  - Вместе со взносом?
  - Разумеется.
   Марек выложил две тысячные банкноты.
  - Когда будет готово?
  - Сейчас вам сделают фото... Шурочка! - позвала Лидия Сергеевну девушку, сидящую через стол. - Щелкни господина Канина на регистрационную карточку.
  - Надеюсь, это входит в стоимость, - буркнул Марек.
  - Входит. Вы проходите к экрану.
   Мареку показали на затянутый белой тканью угол.
  - Спасибо.
   Он кивнул, разминулся с очередным желающим приобщиться регистрационных милостей, сел на стул с оббитыми деревянными ножками.
   Стрекот лез в уши.
  - Куда смотреть? - грубовато спросил Марек.
  - На меня.
   Симпатичная девушка в полупрозрачной блузке, нагнувшаяся к штативу с фотоаппаратом, подняла руку. Красота! Тонкая. Естественная. Впрочем, губы, конечно, накрашены. Влюбиться? - подумал Марек.
  Сами собой пошли роиться рифмы: пусть не полностью - сушить волосы, фото три на четыре - ты плывешь по квартире, отражение - жжение.
   Смысл: фокус на девушку идет от фотографии героя, стоящей на полке. Можно даже трагичности подпустить. В конце.
  - Гражданин... Господин!
  - Что? - очнулся Марек.
  - У вас взгляд уплыл.
  - Ну как же он может уплыть от вас! - улыбнулся Марек, одергивая полу плаща. - Я смотрю прямо в объектив.
   Он смешно вытаращился. Девушка с готовностью фыркнула.
  - Будьте посерьезней, пожалуйста.
  - Как никогда!
   Марек поправил воротник.
  Вспышка ударила по глазам, аппарат прожужжал, девушка перегнулась через стол к монитору. Ее нога, обтянутая тонким чулком, оторвалась где-то на двадцать сантиметров от пола, приоткрыв Мареку часть замечательного бедра в вырезе юбки.
  - Готово.
   Марек кивнул, пялясь.
  - Да-да.
  - Готово, - повторили ему. - Можете освободить стул.
  - Что?
  - Пройдите к Лидии Сергеевне, - терпеливо объяснила девушка. - Ваша карточка будет готова через пять минут.
   В помещение неожиданно просочилась многодетная семья жителей Средней Азии, и Марек почувствовал себя утопающим во время половодья - его закрутило, оглушило гвалтом и едва не унесло к дверям вместе с раскинувшим руки сосредоточенным охранником, выгоняющим пестрое семейство прочь.
   Лидии Сергеевны не было на месте.
  Не долго думая, Марек достал ноут и разложил на столе, отодвинув святую троицу из дырокола, степлера и пластикового лотка. Дописав финальный абзац дорожной заметки ("...во всем моем путешествии жило предвкушение дальнейших событий"), он сократил текст до нужного по счетчику знаков размера и сформировал файл для пересылки.
   "Господин Фоли, - написал Марек в почтовом клиенте, - высылаю вам обещанный текст. Подключенный модуль самоцензора четырежды проверил заметку на предмет взрывчатых и огнеопасных слов и перегорел (шутка). Репортаж - завтра днем".
   Вай-фай сети не нашел.
  Открытие было неприятным, но не фатальным. Не дошли еще европейские стандарты, понял Марек. Но в центре наверняка есть интернет-кафе. Не дикие ж люди. В конце концов, откуда порно качают?
  - Та-ак.
   Марек поднял голову и столкнулся с внимательным взглядом Лидии Сергеевны.
  - Что вы делаете? - она попыталась захлопнуть крышку ноута, но Марек поставил барьером локоть.
  - Я пишу.
  - Что вы пишете? Здесь нельзя писать. Уберите, это рабочий стол.
   Давлением на крышку Лидия Сергеевна вынудила Марека спустить ноут на колени.
  - Устраивает?
  - Да.
   Женщина шлепнула на столешницу тонкую бумажную папку, завела выбившуюся прядь осветленных волос за ухо и опустилась в кресло. Несколько секунд она раздраженно смотрела на Марека.
  - Значит, жалобу пишете?
  - Нет.
  - А что? - выжидательно наклонила голову Лидия Сергеевна.
  - Я - журналист, - сказал Марек, - вон же у вас мои документы, - он кивнул на журналистское удостоверение, забившееся под угол клавиатуры.
  - И с какой целью...
  - Господи, вы как КГБ!
   Лидия Сергеевна приподняла бровь. На лице ее проступили едва заметные красные пятнышки.
  - Молодой человек! Не забывайтесь. Советское прошлое ушло в... - она запнулась. - В прошлое!
  - А мои статьи, я надеюсь, подтолкнут вас в будущее, - сказал Марек.
  - Куда? - усталым тоном спросила женщина. - В какое будущее?
  - Не знаю. В лучшее. Вместе с Европой.
  - Ах, да, - Лидия Сергеевна тряхнула головой, - я поняла. Вместе. - Она раскрыла удостоверение и прочитала: - Еуропеан дейли репорт.
  - Я там работаю, - на всякий случай пояснил Марек.
  - И хорошо платят?
  - Сносно.
  - А к нам-то каким ветром? Мы ж еще не Европа.
  - Родился здесь, - буркнул Марек. - Выбил командировку.
  - Хм, совместили профессиональный интерес с личным? Потянуло, значит, в родные места. А раньше что?
   Не дожидаясь ответа, Лидия Сергеевна подвинула Мареку удостоверение, затем служебное распоряжение с билетами и раскрыла принесенную папку.
  - Паспорт ваш, - она принялась выкладывать документы. - Чек на срочную регистрацию, чек на регистрационный взнос, ну и карточка.
   Ламинированная картонка шлепнулась на столешницу последней.
  - Все? - спросил Марек.
  - Да, можете идти, - Лидия Сергеевна повернулась к монитору.
   Марек повертел карточку. Фото казалось мутным, но идентифицировать снимавшегося все же было можно. Имя, фамилия, отчество. Зарегистрирован до.
  - А где у вас сейчас администрация?
   Женщина оторвала взгляд от экрана.
  - Все же хотите жаловаться?
   За спиной кто-то прошел, на секунду обдав Марека запахом бензина.
  - Нет, профессиональный интерес, - он не глядя сгреб документы в сумку. - Хочу взять интервью.
  - Ну, не знаю, вам может и дадут, - Лидия Сергеевна указала пальцем наверх. - Вся власть у нас на третьем.
  - Спасибо.
   В коридоре Марек с минуту стоял у стены, чувствуя себя измочаленным и выжатым.
  Нет, это не Европа. Это камера пыток. Не прошло и получаса, а он пропотел, как свинья. И вряд ли здесь предлагают душ посетителям. Всего лишь получил регистрацию, ха-ха. Содрали две тысячи, кстати, без сдачи.
   Это наследие прошлого. Коридоры насквозь пропитались номенклатурой восьмидесятых, в кирпич въелась пыль бесчисленных отчетов, под потолками витает дух партийных бонз, а демократический экзорцизм провести так и не догадались. Во имя либерализации, и ныне, и присно, и во веки веков. Его передернуло.
  - Извините, - улыбнулся Марек очереди, отлип от стены и послал себя к лестнице.
   Потому что задумаешься, и тут же прибежит агент Лепнефф и запретит тебе воображать себя умным. Это полоумным - пожалуйста.
   Голоса сыпались на него, будто ворох листьев.
  Стояли уже и справа, и слева, провожали глазами. Марек, проходя, невольно терся плечом о плечи и едва не наступал на ноги.
  - Извините. Простите.
  - Говорят, маслобойный комбинат планируют закрыть...
  - Не знаю, как жить...
  - А власти что? У властей все хорошо...
  - Севернее еще хуже, за Урал нужно...
  - Вот как все социальные программы урежут...
  - Объединяться надо, что за идиотизм - область самостоятельная?
  - Нас еще с соседними областями грызться заставят.
  - Кто? Кто заставит?
  - Друзья наши, в касках...
  - Говорят, двух девушек неделю назад...
   Марек вышел к лестнице.
  Наслушаешься же! Честно слово, статью надо давать за распространение слухов. По-европейски демократическую статью - до месяца общественных работ. Мелют сами не знают что. Кто видел этих двух девушек? Где? Не в "Голден Инн", нет?
   Очень хотелось, как после воды, налившейся в ухо, поскакать на одной ноге, вытряхивая чужие голоса.
   Качая головой, Марек принялся подниматься. Под оранжевой краской перил рельефно выпирали сучки.
   Нет, он, конечно, и в Германии видел всякое, и эксцессы были, особенно в районах, где мигранты получали жилье рядом с местными немцами, но до беспредела, до убийств и изнасилований не доходило. Во всяком случае, он об этом не слышал.
   А тут все-таки военная структура, думается, командование держит рядовой состав в кулаке. Чтобы не дай Бог...
   Известно же, разбудишь русского медведя, потом обратно в берлогу не загонишь. Хотя он слышал, что молодая республика первым делом прошла демилитаризацию, и все военные городки и склады, что имелись в области, где снесены, где забетонированы. Так ведь вроде бы в первые годы Второй Мировой красноармейцы не без успеха воевали черенками от лопат. В любой книге-исследовании написано.
   В отличие от шумного, тесного от людей второго этажа третий был просторен и безлюден. Вместо стрекота здесь царил шелест кондиционеров. Красная ковровая дорожка тянулась через весь коридор, раздваиваясь в дальнем конце под сенью пальмы, вряд ли живой, скорее, искусственной, пластиковой.
  - Гражданин!
   Из-за столика на входе поднялся человек в костюме, коротко стриженный, плечистый, с военной выправкой, выставил руку.
  - Вы куда?
  - Туда, - взглядом указал Марек вглубь коридора. - Мы договорились об интервью.
  - С кем? - нахмурился человек.
  - С министром интеграции и развития. С Анатолием Карловичем Чуйковым.
  - Я не в курсе.
   Дверь ближнего кабинета открылась, и из нее выглянула упитанная фигура - лицо жирное, волосы бобриком, галстук государственных цветов - зелено-бело-черный - лежит на внушительном животе.
  - Миша, кто это?
  - Не знаю, Семен Давидович, - ответил плечистый Миша.
   Фигура посмотрела на Марека мягкими карими глазами, в которых не отражалось абсолютно ничего, и недовольно сложила губы.
  - Ну так и гони его, Миша. Охрану снизу подключи.
  - Хорошо, Семен Давидович.
   Фигура, кивнув, повернулась и медленно понесла себя по коридору, пока не пропала в одном из ответвлений.
  - Все, - охранник своим телом перекрыл Мареку вход. - Здесь люди работают. Без разрешения не положено.
  - Я знаю.
   Позади Марека раздался стукоток туфелек, и охранник Миша дернул его в сторону.
  Две пигалицы в легкомысленных юбочках и блузках, одна с накинутым на плечи пиджачком, проскользнули мимо.
  - Здравствуйте, Михаил Юрьевич.
  - Привет, девочки.
   Легкое движение воздуха принесло тонкий луговой аромат. Придерживая Марека, Миша проводил пигалиц плотоядным взглядом, направленным на обтянутые сетчатыми чулками ножки.
  - А пирожные, не знаете, завезли? - повернулась та, что в пиджачке.
  - Семен Давидович только что в буфет прошел, - сказал Миша, выправляя взгляд. - А у Семена Давидовича на это дело нюх.
  - Спасибо.
  - Все, - потеряв девушек из виду, охранник принялся подталкивать Марека к лестнице, - нельзя здесь...
  - Вы бы что ли позвонили с поста.
  - Куда?
  - Анатолию Карловичу. Честное слово, мы с ним договорились, что как только я приеду, он устроит мне показательную экскурсию.
   Миша с подозрением посмотрел на грязный плащ.
  - Вы вообще из какой газеты?
  - Я из Европы, - ответил Марек.
   Но магия слова на этот раз не подействовала.
  - Я о такой газетке и не слышал даже, - хмыкнул Миша. - Нет, ты, конечно, парень изобретательный... Оппозиционер?
  - Я из "Ежедневной европейской сводки", если попробовать перевести. Еуропеан дейли репорт, если не переводить.
  - Удостоверение есть?
   Марек полез в сумку.
  - Вот.
   Прямоугольник журналистского удостоверения лег охраннику в ладонь.
  - Здесь не по русски, - сказал Миша, всмотревшись. - Ма... Марик Каниин...
  - Марек Канин. Это я.
  - Йоур...
  - Журналист, - помог охраннику Марек.
   Миша посмотрел на него по другому.
  - Ты вы что, действительно нашему Карловичу...
  - Звонил не я, - сказал Марек. - Звонил редактор новостийной службы. Но Анатолий Карлович сказал, что рад будет видеть.
  - Не, ну, давайте пройдем.
   Стиснув удостоверение в кулаке, Миша быстро пошел по коридору. Марек, придерживая сумку, направился за ним.
   Темные деревянные панели, нежно-желтая краска выше и до потолка. Тишина. Легкий посудный звон из-за стеклянных дверей кафе. А лавки словно с нижнего этажа - простенькие, без спинок, кожзам.
   Поворот.
  Миша остановился у двери с табличкой "Министр интеграции и развития Чуйков А.К." и стукнул по ней костяшкой пальца.
  - Можно? - не дожидаясь ответа, он заглянул внутрь.
  - В чем дело? - раздался женский голос.
  - Тут это... журналист, - сказал Миша, входя в кабинет и подтягивая Марека за собой.
   Из-за широкой спины его видно было мало - светло-зеленые обои, стеклянную тумбу с сувенирами и два портрета на стене слева - женский и мужской. Женский Марек узнал - Маргарет Тэтчер. Мужской заставил его недоуменно пошевелить губами. Лицо было вытянутое, бровастое, с рассеянным взглядом светлых глаз.
  - Журналистов - гоните, - безапелляционно сказали Мише.
  - Так он это, говорит, что с Европы.
   Миша отступил в сторону, и Марек остался один на один со строго поджавшей женщиной за столом. Ей было за тридцать, светлые волосы собраны в пучок, лицо сухое и жесткое.
  - Здравствуйте, - сказал Марек.
  - Удостоверение, - вместо приветствия сказала женщина.
   Получив книжку, она вышла из-за стола и исчезла за дверью, которая, видимо, и вела в святая святых - к телу министра.
   Марек с охранником переглянулись.
  - Здесь строго, - сказал Миша.
  - Вы пост оставили.
  - Там видеоконтроль.
   Марек не успел сказать понимающее "А-а", как дверь распахнулась и невысокий человек в сером костюме выбежал к нему, протягивая ладонь для рукопожатия.
  - Очень! Очень рад! Чуйков. Очень рад!
   Он тряс руку Марека и улыбался.
  Крепкая, чуть оплывшая фигура. Мягкие ладони, цепкие пальцы. На полноватом лице первым делом бросался в глаза нос, внушительный и бугристый. Второй физиономической особенностью шли тяжелые, мясистые, бульдожьи щеки синеватого оттенка. А дальше обращали на себя внимание мощные надбровные дуги, под которыми искусно прятались темные, чуть навыкате, глаза. Кроме того, имелись невеликая лысина и широкий лоб.
   Секретарша проскользнула на свое место, а министр интеграции и развития все смотрел на Марека то ли как на долго выпрашиваемое у неба чудо, то ли как на то же чудо, но в перьях.
  - Из Европы? - радостно спросил он, склонив голову.
  - Меркенштадт, Кельн, - сказал Марек и, подумав, добавил: - Рим.
  - А мне звонили! - объявил Анатолий Карлович и ткнул пальцем в потолок. - Господин еврокомиссар! Просили вам поспособствовать. Вы же, так сказать, приоткроете европейцам нашу демократическую, вновь обретенную душу. Вова, ты иди, - обернулся он к охраннику.
  - Я - Миша, - поправил тот.
  - Правильно. Молодец. Иди, Миша. А мы с вами, э-э...
  - Марек. Марек Канин, - подсказал Марек.
  - Да, Марек, - Анатолий Карлович повлек его в кабинет, - мы с вами душевно и откровенно... - он задержался у двери и бросил секретарше: - Меня нет! Есть только для Андрея Берамовича, Пильгуева и Жозе этого... Фонсеки!
   Свет путался в тюле.
  Кабинет министра интеграции и развития был маленьким. В одном углу стоял сейф, в другом, как бы уравновешивая, тянулся под потолок узкий одностворчатый шкаф. Треть площади занимал стол - письменный прибор под мрамор, два лотка с бумагами, три телефонных аппарата, монитор. Еще один стол, короткий, с бутылкой минеральной воды в центре, примыкал к первому, образуя с ним букву "Т". Напротив, у противоположной стены, на низкой тумбе стоял телевизор.
   Вспомнив, что в новосозданной республике населения всего около миллиона, Марек нашел обстановку не богатой, но вполне соответствующей.
   Не до жиру.
  - Садитесь!
   Анатолий Карлович предложил ему стул, а сам двинулся к сейфу. И пока он теребил ключи, пока скрежетал то одним, то вторым, то третьим в неподдающемся замке, пока, нырнув в железную темноту, доставал пузатую коньячную флягу с маленькими хрустальными рюмками, Марек успел набросать в уме небольшой текст.
   Об организации работы с населением.
  "Перемены. Их мало кто любит, потому что они всегда несут что-то новое, ломая старый порядок. Перемен боятся. Так как всякие перемены предполагают внутреннюю перестройку через отказ от чего-то, может, и плохого, но давно привычного к изначально не понятному, тревожному, пугающему.
   Перемены - это стресс.
  Тем не менее, я был приятно удивлен, как легко новая республиканская власть приняла европейские стандарты работы.
   Времени с начала государственного строительства прошло всего ничего, но даже в рутинной процедуре регистрации для командированного лица уже чувствуется отлаженность государственной машины..."
   Эх, лизнул так лизнул.
  - Коньячку?
   Анатолий Карлович выставил на стол перед Мареком добытое в сейфе.
  - С утра?
  - Уже полдень! - Чуйков сел напротив, свинтил пробку с фляги. - Кроме того, это наша, так сказать, традиция. Называется "За знакомство!".
  - Я знаю.
  - Тем более!
   Анатолий Карлович разлил коньяк по рюмкам и потянулся к одному из телефонов, прижал клавишу громкой связи.
  - Мариночка, сообразите нам нарезки какой-нибудь.
  - Хорошо, - раздалось в динамике.
   Чуйков повернулся к Мареку и назидательно поднял палец.
  - Первую - без закуски.
   Коньяк был хороший. Прокатился горьковатым комом, мягко пыхнул теплом.
  - А вы хорошо говорите по-русски, - польстил министр, наливая по новой.
  - Я - здешний, - сказал Марек.
  - А устроились там? Вам повезло. Может еще наша земля этих... Ньютонов...
  - Я просто давно уехал.
  - Еще до республики?
  - Да, было приглашение по учебе.
  - Ой, а тут что творилось! Не застали?
  - Нет, - сказал Марек.
  - А тут после развала-то полная анархия была. Пока миротворцы не появились, то "прохоровцы" под себя милицию нагибают, городское собрание пикетируют... Прохоров у нас был местный олигарх. То, значит, "ревизионисты" с флагами России по нашей центральной, которая Ленина... "Россия, священная наша держава..."
   Чуйков, крутя рюмку в пальцах, посмотрел на дверь.
  - А народ? - спросил Марек.
  - А что народ? У народа еще после Союза голова кругом. Власть ворует, народ терпит. Потом, значит, семнадцатидневная война.
   Осторожно стукнув в дверь, вошла секретарша, поставила на стол поднос.
  - Я еще лимона взяла, - улыбнулась она Анатолию Карловичу.
  - Молодец! - похвалил ее Чуйков. - Наш человек!
  - На здоровье!
   Марек кивнул.
  - Спасибо.
   Проводив секретаршу взглядами, они выпили по второй. Чуйков закусил лимоном, зажевав его вместе с цедрой. Марек выцепил с блюдца тоненький, почти прозрачный ломтик колбасы.
  - Так что была за война?
  - Семнадцатидневная. Военная часть подняла бунт.
  - Областная?
  - Их три было у нас. Мотострелки, артиллеристы и склад техники на длительном хранении в Омерово.
   Анатолий Карлович снова взялся за флягу, но Марек накрыл свою стопку ладонью.
  - Извините, я пас.
  - Ну и дурак, - беззлобно отозвался Чуйков.
   Он выпил и закусил. Нос его побагровел. Синева щек выцвела.
  - Семнадцать дней почему? Потому что ждали, - сказал он. - Всем страшно было. Те на подножном корму, скелеты, кожа да кости, но нет, демилитаризацию проводить не дадим, миротворцев не пустим, сами будем родину защищать. А у самих - сорок процентов рядового состава из соседних областей, потенциальные агрессоры. Размежевание уже сильное было, каждую неделю - пограничные случаи.
   Анатолий Карлович вздохнул, вспоминая, поворошил пальцем лимонные дольки, а потом облизнул мокрый палец.
  - Разоружили? - спросил Марек.
  - А то! - сказал Чуйков. - Обложили техникой, нагнали наших же полицейских, пока переговоры, условия, командир ихний, полковник Живцов, аж стекленел, зеленел весь, когда про НАТО слышал, что, мол, они теперь у нас будут... Ну а ночью с шестнадцатого дня на семнадцатый спецназ к ним и вошел. Не наш, какой-то европейский. Или американский. Восемь человек убили, двоих ранили, ну и полковника тоже... За упокой его души!
   Он опрокинул вновь наполненную рюмку в рот.
  - И сколько времени здесь стоят миротворцы?
  - Ну, у нас они так... Считай, наверное, третий год. Это большим контингентом. А представительство сразу после объявления независимости открыли. Тебе, наверное, уже про них порассказали, - с подозрением уставился на Марека Чуйков.
  - Ну, не особо.
  - Ты народ не слушай. Они тебе наплетут. Что фашисты, что зверствуют, что по домам ходят, мародерничают. Дремучий народ! Мы же все анархисты в душе, нам не порядок, нам воля нужна, чтобы Бог один за нами присматривал.
  - Да вроде нормальные люди. Вежливые. Я о патрулях.
  - Вот! И я говорю. Ну, были, конечно, эксцессы, как без них. Американцы вон, в Японии, месяца не проходит, чтоб какую-нибудь приглянувшуюся японку не изнасиловали. Так ведь и не наши, которые в Германии два миллиона немок...
  - Это когда? - спросил Марек.
  - Ну, ты что! Известный факт! - вытаращился Анатолий Карлович. - В конце Второй Мировой. Как вошли в Германию, так, значит, занимали города и устраивали праздник женскому населению. И старух пользовали, и девочек двенадцатилетних. Дикий народ! У вас что, об этом не говорят?
  - Нет.
  - А все почему? Цивилизованные потому что. Стыдно вам за нас, варваров, - министр вздохнул по собственному несовершенству. - У нас же вся история такая. Кровь да грязь, да дерьмо в головах.
   Он принялся загибать пальцы.
  - То Иван Грозный население под корень выводит со своей сворой, с опричниками-людоедами, то Сталин голодом морит и расстреливает. Ведь сто миллионов при нем сгинуло!
  - Сколько?
  - Историю надо бы знать, молодой человек. Как поездами людей взрывали, как баржами топили. Даже у нас в Вяземке мемориал жертвам поставили, по последним данным, там вживую несколько десятков тысяч закопали.
  - Просто в Союзе, кажется, всего сто пятьдесят миллионов и было-то тогда, - сказал Марек.
   Хотя помнил он смутно. В школе с учителями истории у них была чехарда, и тот период они если и проходили, то вскользь, по датам: коллективизация - война - оттепель.
   А в институте курсу попался преподаватель-монархист, и на каждой лекции через одно-два предложения он принимался просвещать студентов на предмет богоизбранности и сакральности власти Романовых, Рюриковых потомков, и как все при них в России было хорошо и разумно устроено, а упыри-революционеры вкупе с лицами известной национальности толкнули страну в ад атеизма, гражданской войны и лагерей.
   Марека, честно говоря, тогда интересовали только Ленка и поиск возможностей слинять из страны, поэтому слушал он вполуха.
   На зачете даже не по теме, а по райским кущам, что представляла бы собой Россия, останься в живых Николай Второй, отвечать начал.
   Получил "отлично".
  - Вот и представьте масштаб! - сказал Чуйков. - С тридцать седьмого по пятьдесят третий! Минус годы войны.
  - Все же как-то...
  - А вы почитайте, почитайте альманахи "Мемориала", там все от и до, по каждой области, по каждому году. Имена, фамилии, статьи. Хотя статья там одна - пятьдесят восьмая. Впрочем, - Анатолий Карлович подобрался, - что у вас будет за интервью?
   Марек улыбнулся.
  - Ну, я бы не хотел углубляться в историю. Думаю, это будет не интересно европейскому обывателю. Его больше интересуют перспективы развития республики, безопасность, уровень цен, возможность туризма и отдыха, сервис, доброжелательность населения.
   Пока Марек перечислял, Чуйков кивал, рассматривая уровень коньяка во фляге.
  - Ну, это можно, это пожалуйста.
  - Просто я видел здесь огороженные районы...
   Анатолий Карлович сморщился.
  - Это не районы, это рассадники. Нищие, наркоманы, бездельники, не вписавшиеся в новые времена люди. Честно говоря, даже без перспектив. Красная, Комвольцева, Южная.
   Марека резануло по сердцу.
  - Почему?
  - Потому что они живут прошлым, - сказал Чуйков. - Потому что им не нравятся нынешние реалии. А хочешь прокормиться - работай! Не хочешь, не можешь найти работу - извини. Власть не обязана и не будет взваливать их себе на шею!
  - Но там пенсионеры, дети.
   Министр прижал ладонь к груди.
  - Я понимаю, что у вас там, в Европе, толерантность, благотворительные акции и социальные обязательства. Мы же себе этого позволить не можем, только-только отходим от разных бесплатных программ по медицине, образованию, помощи селу, навязанных нам прошлой властью. У детей есть родители, у пенсионеров есть дети, и это их прямая обязанность - заботиться о тех и о других. Разве я не прав? Но, конечно, это большая проблема. Это угроза стабильности, такие районы. Иногда я думаю, взять бы и спалить их к чертям, - он вздохнул. - Но не могу, люди все-таки. Да и процедура законодательно долгая, сначала законопроект, профильный комитет, потом вынесение в законодательное собрание, прения, поправки, определение благонадежности, количества горючих материалов, назначение ответственных, закрепление за министерствами...
   Марек кашлянул.
  - Извините...
  - Ну, этого можете не писать, - сказал Анатолий Карлович, хмурясь. - Еще не так поймут. Мы не пиночеты, не пол поты какие-нибудь.
  - Лучше все же о достижениях, - сказал Марек.
  - О, этого навалом! - повеселел Чуйков. - У нас фермы, маслозавод, на севере лесозаготовка, пивных заводов - целых три! Водочный недавно модернизировали.
  - Я слышал, что маслобойный закрывают.
  - Уже! Расползлось! - воскликнул Анатолий Карлович. - Все эти слухи как раз из этих вот неблагополучных районов и идут! Делать нечего, так они лясы точат. Вы лучше их вовсе не слушайте.
  - То есть, не закрывают?
  - Нет, это еще не окончательно, но, видите ли, рентабельность... У нас дешевое масло и сыр из Евросоюза везут. Сыр здесь получается двести пятьдесят, а европейский - всего сто восемьдесят. И хороший!
  - Хорошо, - кивнул Марек. - Еще с какими слухами мне лучше обращаться к вам за разъяснением?
  - Со всеми! - решительно заявил Чуйков. - Глупый народ! Они соврут, а мы потом расхлебывай и оправдывайся за то, чего не было. И не дай Бог, если вы их перескажете! Сраму не оберемся.
  - Например?
   Анатолий Карлович шутливо погрозил пальцем.
  - Узнаю журналистские прихватки! Ну, говорят о том, что мы здесь вывести всех должны. Как тараканов. Представляете? Поставлены, чтобы вывести! Нам Евросоюз кредиты дает, большие кредиты, на десять, на пятнадцать лет, даже на двадцать, под мизерные проценты, а они говорят, что республика им не нужна. Да как не нужна, если кредиты уже выданы! Ну, где логика-то? С кого они брать будут? Потом вот... - министр потер указательным пальцем кончик носа, глаза блеснули из-под бровей. - Еще говорят, будто мы, чтобы, значит, окончательно решить вопрос с населением, химию в хлеб подмешиваем.
  - Зачем?
  - А спроси их! У нас продолжительность жизни только выросла за пять лет, на пол-года, но все-таки, а они - подмешиваем. Персонал, типа, не наш на хлебозаводе. А там как в больнице - стерильно, тихо, автоматизация, я недавно был. Три миллиона евро ушло! Конечно, и специалисты нужны не наши сиволапые. Но это ладно, мы же "химию" и в водку добавляем! Мол, для этого и модернизацию провели, чтобы у мужиков, извини, не стоял.
   Марек хмыкнул.
  - Наверное, скоро, и про воду такое скажут.
  - А уже, уже! - махнул рукой Чуйков. - Новые фильтровальные станции для очистки воды купили - все, травим народ! Привкус пошел не такой! У соседки кошка с ума сошла! Кто-то сказал кому-то со слов третьего, что у четвертого знакомый химик сделал анализ воды и умер. Кстати, как вы прогуляться до водочного?
  - Он рядом?
  - Мы на машине подскочим.
  - Я не против, - сказал Марек.
  - Замечательно! - Анатолий Карлович налил себе полрюмки, прикрутил к фляге пробку, понес было ее к сейфу, но передумал на полпути.
   В результате фляга канула в ящике стола.
  - Сами увидите процесс, - Чуйков опрокинул в себя рюмку и задышал ее пиджачным рукавом. - Готовы?
  - Да.
  - И чего стоим? - охлопав себя по карманам, Анатолий Карлович жестом пригласил Марека на выход. - Потом можем к миротворцам заехать, никакие они не звери, у них тут штаб-квартира с пресс-центром на Демократической...
  - Где?
  - Это мы Советскую переименовали.
   Секретарша при их появлении торопливо поднялась.
  - Анатолий Карлович...
  - Мариночка, вызовите нам машину, мы с господином журналистом прокатимся по нашим достопримечательностям. Глядишь, и потянется европейский турист в наши края.
  - На грязи? - спросила секретарша.
   Чуйков покраснел.
  - На какие грязи? Там из всей инфраструктуры - одно крыльцо! Что я, крыльцо ему и всем европейцам буду рекламировать?
  - Простите, Анатолий Карлович, - опустила глаза Марина.
  - Все, мы уехали, - раздражено сказал Чуйков.
   Марек направился было в сторону поста, на котором сидел Миша, но министр прихватил его за рукав.
  - Куда вы?
  - На выход.
  - Это не тот выход, - многозначительно сказал Анатолий Карлович и пояснил: - Это для народа. Есть более спокойный.
   Он повел Марека по коридору к незаметной лестнице.
  - Здесь выход во двор, - объяснил Чуйков. - Рядом гараж. Внутренняя территория. Так и спокойней, и удобней.
   Правда, пост охраны был и здесь.
  Министр кивнул очередному Вове, мускулистому, каменнолицему. Они вышли наружу, на асфальтовую площадку, огороженную кирпичной стеной и гаражными боксами. Справа стена оканчивалась автоматическими воротами, за которыми дорога прорезала комковатый, с кислыми деревцами, пустырь.
   Видавшая виды "тойота", развернувшись, прижалась к тротуару. Водитель открыл переднюю дверцу.
  - Транспорт подан, Анатолий Карлович.
  - Смотрите, на чем власть ездит, - с гордостью сказал Мареку Чуйков, придерживая полу пиджака и забираясь на сиденье. - Где еще увидите?
  - В Европе сейчас предпочитают велосипед, - сказал Марек.
   Водитель хохотнул.
  - Ага, по нашим-то колдобинам. Половина натовских "Хаммеров" и так в ремонте.
  - Да, - сказал Чуйков, - с дорогами у нас не все хорошо. Покрытие облезает за сезон хоть ты тресни. А где не покрытие, там вода, почва, кисель. Болото!
   Марек уместился на заднем сиденье.
  - Ну, куда мы? - спросил водитель, молодой, конопатый, улыбчивый, в кожаной кепке и с оттопыренными ушами.
   Он повернулся, поглядев на Марека.
  - На ликеро-водочный. Надо журналисту показать, - сказал Чуйков.
  - Ага, стандартная программа.
  - Ты рули.
   "Тойота" прокатилась по двору и, коротко бикнув, выбралась за раскрывшиеся ворота. Пустырь, мимо которого они поехали через полчаса, Марек помнил хорошо. За двенадцать лет с его бегства он разве что несколько сгладился и поплешивел, но сохранился таким же неухоженным и диким, как и раньше, с вывалами бурой земли и растущим как придется ивняком. Правда, в памяти Марека присутствовал еще бытовой вагончик с продавленным лежаком и непристойными, нарисованными углем картинками на стенах. Но он то ли сгорел, то ли кому-то за эти годы сгодился.
  - А про миротворцев что говорят?
  - Это вторая популярная тема, - сказал Чуйков. - У народа две темы - власть, которая делает все, чтобы его извести, и миротворцы, которые оккупанты. Миротворцам, как чужакам, достается больше.
  - Анатолий Карлович, - сказал водитель, - так ведь так и есть. Ходят по улицам с оружием, задираются, девчонкам проходу нет.
  - Они - наши друзья, - упрямо произнес Чуйков. - Это не обсуждается. В Евросоюз пустят только с ними.
  - Да уроды они, - вполголоса сказал водитель.
  - Вова!
  - Митя я.
  - Ну, Митя! - Министр интеграции и развития постучал пальцем по торпеде. - Ты мне это все брось! Что о нас господин журналист напишет?
  - А че напишет? У него, наверное, уже план составлен, что писать, как писать, с каким уклоном и придыханием. Свободная пресса!
  - Он с Европы! - сказал Чуйков.
  - Во-во! Когда у нас мародеры целые деревни обносили, где была эта пресса? Когда в Стельке по полгода мяса не видят, где она?
   Марек отвернулся к окну.
  Разговор прекратился сам собой. За стеклом дорога кривела, брала наклон, заскакивая на склон холма, и огибала непонятную яму, полную арматуры и черных пластиковых мешков, накрытых какой-то синей, наполовину съехавшей пленкой.
   За поворотом в отдалении выросли несколько невысоких зданий по два-три этажа, красный кирпич, выкрашенные белой краской рамы.
   Вокруг покачивалась седая трава.
  Да, подумалось Мареку, за Стельку без мяса не заплатят. Не та тема. Сытый голодного не разумеет. Да и далеко эта Стелька от Кельна с Римом.
   Не интересна ни немцу, ни итальянцу, ни голландцу какому-нибудь жизнь в Стельке. Это как Марс, далеко и безвоздушное пространство.
   Есть ли жизнь в Стельке? Для Европы - однозначно нет. И Стельки самой нет, и республики. Разве что вот грязи лечебные появятся и сделаются популярными.
   Лет через дцать.
  Размышляя, Марек вдруг сделал для себя неприятное открытие: близких европейцам тем оказалось до противного мало. Бюргер, ищущий упоминание о Стельке в газете, - европейский, мало кому понятный юмор. Бюргеру интересен лишь он сам. А дальше, по мере спада этого самого интереса, идут футбол, автомобили, мигранты-мусульмане, пиво, субсидии и кредиты. Может быть, отпуск на Кипре или в Анталии.
   Марек вздрогнул, потому что весь Евросоюз на миг предстал перед ним жуткой картинкой из валяющихся в грязи свиней.
   Заразился!
  Воздух здесь что ли тут такой, подпорченный? Раньше вроде и не думал в эту сторону, поднимался ступенька за ступенькой из эмигрантской нищеты над турками-соседями, над клоповником в Меркенштадте, вверх, вверх, к сияющим вершинам журналистского мастерства. И на тебе - свиньи, грязь.
   Много ли вообще человеку нужно?
  Не немцу, не испанцу, обычному человеку? Или здесь люди особенные? Тот же Андрюха, мама? Их ведь тоже не судьбы мира интересуют. Работа, зарплата, семья. Как везде и всюду. И до какой-нибудь деревушки в Португалии или лагерей беженцев на греческих островах, да даже до соседней области-республики...
   Не готовы же они в лепешку расшибиться, если у греков или португальцев случится беда? Или готовы? Ох-хо-хо. Ответ Марек знал. Это вечное русское...
  - Подъезжаем! - бодро произнес Чуйков.
   "Тойота" подскочила на выбоине, здания ликеро-водочного завода надвинулись, одно, поприземистей, отскочило влево, открывая широкий проезд под шлагбаумом с будкой охраны сбоку.
   Водитель притормозил, из будки выскочил охранник в камуфляже, за ним, облаивая автомобиль, рванулась на цепи овчарка.
   Лай бил по ушам.
  - Здравствуйте, Анатолий Карлович! - сунувшись к окну, отдал честь охранник. - Мы уже в курсе, что вы журналиста везете.
  - Ну и молодцы. Проехать дай.
  - Слушаюсь!
   Охранник просеменил к тумбе с пультом, что-то нажал, раздалось жужжание, и шлагбаум поплыл вверх. Они тронулись.
  - Это вот с советской поры, - обернулся к Мареку Чуйков. - Выслуживаются, честь отдают. Нет чтобы поставили - и работай. Полная денацификация нужна, - он вздохнул. - Всем бошки поотрывать и новые присобачить. Вот, кстати, еще одна байка ходит - будто натовцы биолабораторию привезли на нас опыты ставить.
  - А не так? - спросил водитель, выкручивая рулевое колесо.
   "Тойота" мягко остановилась у стеклянных дверей, за которыми маячили несколько фигур в белых халатах.
  - Это сельскохозяйственная лаборатория, Вова, - сказал Чуйков. - Новые сорта пшеницы и ржи выводит для нашего региона. Представляешь, о нас же заботятся.
  - Ага, по доброте душевной!
  - Ну ты скажи! - Чуйков приоткрыл дверцу, выставил ногу, но задержался в салоне. - Нет у европейцев души. И слава богу! А расчет экономический есть. Им наше благосостояние сулит прямую выгоду. Мы и потребители, и производители, и, так сказать, на переднем краю биологического фронта.
   Он выбрался из автомобиля. Марек последовал за ним. Им с улыбками вышли навстречу и принялись жать руки. Чуйков представлял:
  - Директор завода Стенли...
  - Диверс, Стенли Диверс.
   Мужчина лет сорока - белоснежные зубы, хороший, строгий костюм, булавка с бриллиантом придерживает галстук - на мгновение сдавил Мареку пальцы.
  - Это переводчик.
  - Здрасьте.
   Высокий худой парень, явно студент, в простеньком свитерке и в брюках со стрелками, обладал великолепной шевелюрой и пушком над верхней губой. Глаза за толстыми линзами очков почему-то смотрели с легким укором.
  - А это Инна Викторовна, главный технолог.
  - Здравствуйте.
   От дородной женщины с выбивающимися из-под чепчика рыжими волосами пахло тонким спиртовым букетом.
  - Ну, Инна Викторовна вас проведет по цехам, - сказал Чуйков, - а потом вы, значит, сразу к Стенли на официальную дегустацию.
  - Пройдемте, - сказала Инна Викторовна, пышным облаком утекая по широкому проходу.
   Чуйков с Диверсом и студентом поднялись по лестнице куда-то на второй этаж. Марек так и не понял, зачем его познакомили с переводчиком.
  - Начнем сначала, - сказала ему главный технолог. - Вы были когда-нибудь на таких заводах?
  - На винодельческой ферме был, - сказал Марек.
  - Ну, это совсем другое.
   Инна Викторовна повела его мимо поддонов, заставленных ящиками, через узкую кишку перехода в зал с воротами в торцевой стене.
  - Мы пойдем с вами по цепочке, то есть, сначала к спиртохранилищу, оно у нас на открытом воздухе, четыре резервуара по двести пятьдесят кубических метров.
  - Ясно.
  - Потом, значит, водочный цех, водоподготовка, фильтрация, очистка активированным углем...
  - Извините, - Марек наклонился к женщине, и та ожидающе улыбнулась, - а где в водку всякую химию добавляют?
   Лицо Инны Викторовны сомкнулось.
  - Отделения купажа и сиропов - это ликеро-водочный цех.
   Мимо них проскочили несколько рабочих в спецовках.
  Главный технолог резко свернула, и Марек пошел за ней мимо каких-то труб, изгибающихся на высоте и переплетающихся над головами, мимо датчиков, вентилей и конусообразных выходов из бетонного пола.
   Вверху гудела вытяжка, у дальней стены работал погрузчик, перемещая пластиковые емкости с надписями "люкс" и "экстра".
  - А объем реализации большой? - спросил Марек.
  - Вырос в три раза за пять лет.
  - Ого!
  - У нас хорошая продукция, - сказала Инна Викторовна. - Соседние области берут. Малые партии даже в Москву уходят.
  - А люди говорят, травите.
  - С этим к руководству.
   Они прошли по цехам.
  Инна Викторовна показывала: цех подготовки и очистки воды, фильтрация, отделение смешивания, лаборатория, слесарная мастерская, водочный цех, цех ликеров и наливок, там - отбраковка, здесь - пробники, посудный цех, цех розлива.
   Металл блестел, трубы буравили пространство, сосуды самых разных размеров скакали у Марека перед глазами.
   Летел звон, на звон летел мат, в разливочном цехе слитные ряды бутылок, дребезжа, уплывали по ленте в цех готовой продукции.
   Свет, белые пятна халатов, плакат - белым по красному - "Дадим республике сверх плана!" и совершенное отсутствие запаха спирта.
   В конце экскурсии они снова очутились у лестницы.
  - Вы довольны? - спросила Инна Викторовна.
  - Честно - да, - кивнул Марек. - Вполне европейский завод. Высокая автоматизация. Вы были очень любезны.
   Инна Викторовна сухо улыбнулась.
  - Как видите, никаких секретов. Никто ничего не подсыпает. Не капает пипеткой в бутылки. Розлив происходит в герметичных автоматах.
  - Собственно, - сказал Марек, - я не планировал писать о заводе, но, пожалуй, после такой обстоятельной прогулки не смогу о нем не упомянуть. Для европейцев какую водку порекомендуете?
  - "Соловей", - ответила Инна Викторовна не раздумывая. - Очень мягкая водка, всем, кто пробовал, нравится.
  - По названию, я понял, развязывает языки?
  - Ну, поется под нее замечательно.
  - Спасибо.
   Поднявшись по лестнице, Марек обнаружил прямой коридор с приоткрытой дверью в его конце. Доносилось позвякивание посуды и голоса.
  - Мы с тобой, Стенли, кто? - говорил Чуйков. - Мы - люди! Мы своим умом до всего. Все остальные - чего могут? Куда лезут?
   Министр умолк, и тут же потекла сбивчивая речь переводчика.
  - Разрешите? - стукнул в наличник Марек.
  - Журналист!
   Чуйков поднялся и, дыша водочным букетом, определил Марека на соседний стул.
  В кабинете было просторно и светло. Чувствовался стиль. Желтоватые стены. Бежевые матерчатые жалюзи на окне. Эстампы в рамках. Легкая, из алюминиевого профиля и светлого дерева мебель.
   Разве что массивное кресло, на котором сидел Диверс, выделялось на общем фоне. Оно, как, наверное, написали бы в журналах по архитектуре и пространственному дизайну, являлось фокусом кабинета, его смыслом, его средоточием.
   Высокая спинка, подлокотники, будто челюсти капкана, норовящие перекусить сидящего пополам, и угольная чернота кожи.
   Темный пиджак Диверса терялся в этой тьме, и Марек на мгновение заподозрил американца в частичной невидимости - имелись голова, сорочка, разделенная полосой галстука, и ничего больше. Ах, да, кисти рук еще.
  - Пей!
   Чуйков подвинул Мареку наполненную водкой рюмку. Его лицо было в багровых пятнах, а глаза сходились в точку.
   Марек вздохнул.
  - И за что пьем?
   Переводчик перевел, доверительно наклоняясь к Диверсу. Директор завода, покивав, сказал Мареку на английском:
  - Мы пьем за ваше появление. Нашему заводу крайне необходимы хорошие отзывы у европейского потребителя.
  - Ваше прибытие... ваш визит... - забубнил переводчик, наклоняясь уже в сторону Марека, - он позволяет нам выпить... Мы ждем, что европейцы оценят качество нашей продукции.
  - Я понимаю без перевода, - сказал Марек.
  - А я не понимаю! - заявил Чуйков. - Это вы там, в Евросоюзе... А здесь есть специалист, чтобы как раз все было ясно тем, кто еще не приобщился... это-самое... к пониманию языка!
  - Как хотите, - сказал Марек.
   Студент негромко перевел, Диверс заулыбался.
  Удивительно белые зубы, правильный прикус. Не человек, а придаток к челюсти за несколько тысяч долларов.
   Или, скорее, человек-оболочка.
  Первые годы в Евросоюзе это лезло в глаза. Начальство, коллеги, те, с кем Мареку приходилось общаться или у кого он брал интервью, в подавляющем большинстве представали именно такими - бездушными, ходячими оболочками. Словно все живое, все человеческое в них то ли выскребли, как ненужную требуху, то ли спрятали глубоко за укоренившейся, проштампованной в мозгах моделью поведения.
   Жертвы таксидермии.
  Оболочка даже могла вести себя с тобой запанибратски, весело постукивать кулаком в плечо, подмигивать и предлагать после интервью выпить пива в баре или сходить на стриптиз, но искренности в этом было, как тепла - в куске льда.
   Марек, конечно, прослыл в редакции странным чудиком, но понемногу вытравил из себя все, что делало его не похожим на среднего европейца, и сам влез в шкуру-оболочку. Полгода упорного труда - и он прекратил замечать пустоту в других.
   Но, дьявол, почему он опять это ощущает?
  Воздух, воздух! Марек опрокинул рюмку в рот и закусил крохотным кусочком хлеба с крохотным кусочком сыра.
   Вот оно, чисто европейское гостеприимство. Даже, наверное, слишком расточительное. Сыр-то зачем? Одного хлеба достаточно. Хотя нет, я же прибыль могу принести, вдруг-да прорекламирую, подумал Марек, меня можно и побаловать слегка.
   Чи-и-из!
  - И куда ты, куда поперед батьки? - огорчился Чуйков, глядя на опустевшую рюмку. - Мы же не напиваемся, мы пьем, с тостами, с разговорами по душам. А ты так - чтобы лбом в стол и спать. Вот всему вас учить... Хотя в остальных вопросах мы, конечно, позади, но уж в вопросах застолья - извините!
   Он мотнул головой.
  Переводчик перевел. Диверс разразился радостным "Yes! Yes!", и они с министром, чокнувшись, выпили.
   Студент только пригубил.
  Марек поплыл. Во рту появился жуткий привкус, отдающий перехваченной в кабинете Чуйкова колбасой. Пиво, коньяк, водка. И все натощак. Первый день, первые несколько часов на родине, а он уже замечательно набрался. Или это просто защитная реакция? От кого только и от чего? От действительности?
   С рюмки я еще вполне, с двух - в печали, с трех - в говне, с четырех - полет нормальный, из смирительной - вовне.
  - О, стихи! - проорал Чуйков.
   В пальцах у Марека появилась полная рюмка, и он понял, что последние слова умудрился произнести вслух.
  - Мне хватит, - заплетающимся языком сказал он.
   Круглое, щекастое лицо министра интеграции и развития попало в фокус зрения, шлепнуло ртом:
  - Это последняя, и ф-фсе!
   Переводчик перевел. Диверс изобразил пьяное сожаление.
  - Не-е-е.
   Марек не согласился с необходимостью выпить, но рюмка уже прижалась к губам, водка плеснула, потекла, горло послушно сделало глоток.
  - Наш человек!
   Чуйков пропал, только голос его не переставал звучать: бу... бу-бу... бу-бу-бу! Марек улавливал интонации, но не понимал ни слова. Потом оказалось, что это говорил Диверс, а студент, путаясь, переводил, и два словесных потока схлестывались, отдавая в мозг пеной из приставок и окончаний.
  - А ну-ка, ну-ка, журналист...
   Повинуясь неведомой силе, Марек встал и пошел. В общем, как на сеансе у целителя. Ноги сами. Случилось чудо!
  - Ауфвидерзеен! - сказал он Диверсу почему-то.
   Волосатый студент перевел. Полиглот оказался. Или просто слышал где-то. Ох, может еще собственных Платонов и этих... быстрых...
   Коридор окончился лестницей, Марека прижало к перилам и потащило вниз.
  - Руки, господин журналист.
   Министр интеграции и развития обнаружился слева, требовательно дернул за рукав плаща, перила пришлось отпустить. Марек пожаловался ему что весь, весь измазался, а плащ, извините, не абы что, а "Армани". Говорит что-либо господину министру слово "Армани"? А как насчет семечек?
   Внизу его, рассыпающего как жуков семена подсолнечника из кармана, подхватил шофер. Витя? Вова? Миша? Марек улыбнулся знакомому лицу.
  - Здесь удивительно хорошо, - сказал он, перебирая ногами за водителем. - Воздух! Чувствуете, как пахнет?
   У автомобиля ему сделалось полегче, вдох-выдох, сумка поймалась за ремень - кажется, не потерял.
  - Анатолий Карлович...
  - Да.
  - А вы с кем интегрируетесь?
  - Ты садись, - сказал Чуйков.
  - Просто интересно.
   Марек свалился на заднее сиденье, и небо сменилось бежевым потолком салона. Поймав за отворот плаща, его привели в вертикальное положение.
  - Как вам завод?
  - А-а, завод. Замечательно! - кивнул Марек. - Водка "Соловушка"!
   "Тойота", описав широкий круг, устремилась к выезду, и Марек едва не повалился снова. Сумка врезалась в бок.
  - К миротворцам поедем? - обернулся Чуйков.
  - Обязательно! Я же должен про них написать! К-какие они... к-какие они б-богатыри. С этими с-с-с... со сканерами.
   Язык заплетался.
  - Вова... э-э, Митя, открой-ка окошко журналисту.
   Стекло задней дверцы со стороны водителя поползло вниз, и Марек, как жаждущий к колодцу, подтянул себя к тугому напору влажного воздуха. Сделалось удивительно хорошо, правда, от тряски стало слегка подташнивать.
  - Ты не блевани здесь, журналист, - сказал Чуйков, словно уловив позывы Марекова желудка. - Машина государственная.
  - Я понял, - выдавил Марек.
   Несколько секунд министр изучал его лицо, потом скривился:
  - Позеленел весь. Пить не умеешь, - он повернулся к водителю. - Давай по большому кругу, где асфальт новый, может, оклемается чутка. Еще и город посмотрит.
  - Понял, - кивнул Митя.
   Марек хватал воздух ртом.
  И завод, и пустырь отвалились назад. На мгновение открылся изгиб реки, но тут же спрятался за березами да осинами, а дальше потянулась складская площадка, рыжая от песка и коры, полная штабелей из бревен. Потом замелькали домики окраины, одноэтажные, просевшие, с шиферными крышами, с огородами и теплицами на положенных сотках. За домиками вырос забор, высокий, из жестяных листов и бетонных столбов, с колючей проволокой поверху. Что хранилось внутри, понять было невозможно. Щит с пояснениями пропал с глаз слишком быстро. Тянулся забор чуть ли не с километр.
  - А это что? - спросил Марек.
  - Частная собственность, - сказал Чуйков. - Землю купила одна английская компания. Вроде бы под жилищное строительство.
  - Насовсем?
  - Ну, это было одним из условий нашего кредитования и вообще жизнеспособности республики. Демократические преобразования, демилитаризация, миротворцы и частная собственность на землю. И я скажу, это очень, очень правильно.
  - Здесь раньше улица была, - выдохнул Марек. - Я помню. Улица Карла Маркса.
   Министр интеграции и развития толкнул кулаком водителя в плечо.
  - Слышишь? Помнит! Я уж и забыл, что было такое чудо. Года три назад всех переселили. Клоповник тот еще был.
  - Куда переселили?
  - Куда смогли. Кого в общежития, кого в теплоход "Саратов", кого в бараки за Южной. Существует и программа, уже десять семей в новые квартиры переехали.
  - Там был магазин "Молоко", и по выходным в бочке квас продавали, - сказал Марек.
  - Это когда было-то!
  - Давно, в детстве.
   Чуйков присвистнул.
  - Мил человек, ты б еще до революции вспомнил!
  - Все равно жалко.
  - Ничего, - сказал министр, - сейчас новым кварталом проедем, тебе понравится. Свои гаражи, свой супермаркет, шопы, охрана из бывших спецназовцев. Я тебе скажу, многие из правительства присматриваются, не купить ли себе в нем апартаменты.
  - Куда смотреть?
  - Вправо.
   Марек с готовностью повернул голову.
  Новый квартал оказался похож на заставку фильмов студии "Дисней". Нагромождение башенок, шпили, зубцы, и все это - за крепостной стеной. Во всяком случае, было очень похоже. Флажка не хватало.
   Квартал так и проплыл - сказочной марью, миражом, разноэтажными, тесно прилепившимися друг к другу зданиями, в слепящих бликах зеркальных окон и шишечках округло стриженных деревьев.
   За бетонным желобом, похожим на замаскированный крепостной ров, потянулись обычные дома в два этажа, три подъезда, двенадцать квартир.
  - Ну как? - спросил министр.
  - Крепость на случай осады, - сказал Марек.
   Чуйков кивнул.
  - Там и бомбоубежище есть.
  - От кого?
  - От всех. От Москвы. Москва-то на любую самостоятельность косо смотрит. Весь север до Архангельска подмяла. Того и гляди на нас двинет. Если, конечно, с туляками и рязанцами договорится.
   Марек выдернул из-под себя полу плаща и откинулся на спинку сиденья. "Тойота" выехала на западную окраину города и покатила мимо пустых, разграниченных сеткой участков.
  - Я думал, НАТО выступает гарантом...
  - Выступает. Но это Москва, журналист, имперские замашки. Кто их поймет? Был же наверняка в Москве?
  - Был.
  - И я был. Там уже второй год - все! Восстать и сиять. Труп, не труп, вперед к былому величию. Молоко по талонам, но танки под Тверью, а на очереди Калуга и Брянск.
  - В Брянске было тихо, - сказал Марек. - Я проезжал.
  - Потому что - НАТО.
  - Возможно.
  - И у нас - НАТО.
  - Но это ведь не на вечно.
   Чуйков вздохнул, посмотрел в боковое зеркало.
  - Да, обострение может быть. Москва считает наши территории оккупированными. Хотя, посуди, мы же живем бок о бок, получается, с оккупантами, но как-то еще и республику развиваем, и мир поддерживаем.
  - Натовцы все равно - уроды, - буркнул водитель.
   Он вывернул рулевое колесо, объезжая вставший у обочины мусоровоз.
  - Митя, давно не увольняли? - спросил его Чуйков.
   Митя усмехнулся.
  - Я, Анатолий Карлович, за республику болею. И страну до распада помню.
   Министр фыркнул.
  - Митя, ты как в анекдоте про трусы и крестик. Тут, видишь ли, или республика, или страна в прежних границах.
  - А если автономия?
   Чуйков выразил свое отношение к автономии громким фырканьем.
  - Пф-фы!
  - Хорошо, - не сдался Митя, - а чем плоха Москва?
  - С этим к нашему гостю, - сказал министр, - он, я думаю, тебе очень популярно все разъяснит.
  - На самом деле, - сказал Марек, провожая взглядом картофельное поле, вдруг вынырнувшее слева и активно зеленеющее ботвой, - я вынужден сказать, что большинство материалов по России оставляют ощущение претенциозности. Мне кажется, коллеги по профессии нередко сгущали краски или весьма однобоко рассматривали происходящие в стране события. Тем не менее, никем не оспариваются ни авторитарный стиль правления во второй половине девяностых, ни ущемление прав граждан, ни отсутствие свобод самовыражения, ни преступления против народов Кавказа, крымских татар и малочисленных народов Севера и Дальнего Востока.
  - Во! - поднял палец к потолку салона Чуйков.
  - Когда в девяносто шестом к власти путем "странных" выборов пришел Лебедь, последовало признание независимости Чечни и Татарстана, области из так называемого "Красного пояса", поддерживающие лидера коммунистов Зюганова и тяготеющие к восстановлению Союза, выступили единым фронтом против этого, Собчак объявил Петербург частью Европы, Лебедь ввел войска в Калужскую и Тульскую области, депутатом от которой, как ни странно, избирался в Думу. Последовали первые столкновения. У Кондрово произошел расстрел мирной демонстрации. Через два года шаткого затишья Чечня оккупировала Дагестан, объявила о независимости Якутия, под патронатом Великобритании произошло зарождение и становление Уральской республики. Вялотекущие военные действия охватили несколько центральных областей. Правительства США и Евросоюза, обеспокоенные утратой Россией контроля над ядерным оружием, весной девяносто девятого выступили за ввод миротворческого контингента. По просьбе Зюганова и парламентариев-коммунистов в Москве провели спецоперацию. Лебедь был убит. На его место пришел Немцов, смещенный в результате военного переворота Илюхиным. В двухтысячном НАТО ввело "синие каски" в Брянскую, Орловскую, Белгородскую области. В дальнейшем еще семь областей приняли ограниченные контингенты миротворцев, правда, в виду нестабильности положения и неприятия частью населения иностранного военного вмешательства в отдельных областях и населенных пунктах вспыхнули вооруженные конфликты, развернулась диверсионная деятельность. Три года назад Илюхина сменил Примаков, и Москва стала набирать политический и военный вес, как новое федеративное государство.
   Марек перевел дух.
  - Все разложил, - уважительно качнул головой Чуйков. - Правда, наврал кое-где.
  - И что, - спросил Митя, - от этого натовцы белые и пушистые?
  - Ты рули.
  - Да уже приехали.
   "Тойота", притормаживая, подъехала к блокпосту, сложенному из бетонных блоков.
  За блокпостом виднелся кирпичный забор, над которым торчали две вышки и этаж выкрашенного в синий цвет здания. Тянулись вверх антенны. Среди антенн Марек разобрал задранные вверх стволы зенитного "Гепарда". Если, конечно, это был "Гепард". Но тридцатипятимиллиметровые автоматические "Эрликоны" он видел и в Греции, и в Турции, так что ошибиться здесь не мог.
   Автомобиль взяли на прицел.
  Слева выдвинулась увешанная блоками динамической защиты БМП "Брэдли". Двое пехотинцев, выбежав из-за нее, присели за бетонной балкой и вскинули оружие. Третий подошел к "Тойоте", держа руку на расстегнутой кобуре на поясе.
  - Предъявите документы, - сказал он на хорошем русском.
   Министр наклонился к водительской дверце.
  - Мы к полковнику Флойду Пристли. Он меня знает, - сказал он в темный пластик очков, закрывающих половину лица военного.
  - Документы.
  - С нами еще журналист. Ваш, европейский.
  - Мне насрать, чей он, - сказал пехотинец. - Документы. Или можете разворачиваться.
  - Дьявол! А предупредить, что вы тут охренели?
   Чуйков закопался в карманах пиджака.
  - Возьмите пока мои, - сказал Марек, пропихивая руку в щель между дугой дверцы и подголовником водительского сиденья.
   Пехотинец сунул европаспорт в портативный сканер, проверил и вернул карточку обратно.
  - Регистрация есть?
   Марек кивнул, потом сообразил, что кивка не видно.
  - Да, есть, сегодня зарегистрировали.
  - Ваш паспорт, - обратился солдат к водителю.
  - Нападения ждете? - ухмыльнулся Митя, зеленым-бело-черным разворотом протягивая паспорт.
   Пехотинец сбил очки на лоб. Лицо у него оказалось бледное, узкое, с голубыми глазами в опушке белесых ресниц. На левом виске темнела татуировка - трезубец.
  - От вас, кацапов, можно ждать чего угодно, - сказал он. - Вас бы перевешать всех для всеобщей безопасности. А мы, видишь, защищаем, чтобы вы глотки себе областями не перерезали. Ну, ниче, как-нибудь встретимся, поглядим друг на друга через прицел.
  - Да ты крутой, - сказал Митя, щурясь, и наклонил голову ниже, словно стараясь разглядеть пехотинца внимательней. - В город-то выходишь или все на базе?
  - Выхожу.
   Солдат проверил паспорт водителя и швырнул его тому в грудь.
  - Смотри теперь, оглядывайся, - сказал Митя, подбирая документ и пряча его во внутренности кожаной куртки.
  - Это угроза?
   Пехотинец отступил на шаг.
  - Окрестности у нас хорошие, - сказал Митя, все также щурясь. - Есть на что посмотреть. Могу экскурсию провести.
  - И я могу, - ответил натовец. - По подвалам базы. Там у нас в камерах много твоих дружков, видимо, сидят.
  - Стоп, стоп! Мужики! - Чуйков потянул Митю на себя. - Мы же одно дело делаем. Митя, ты это, следи за базаром.
  - Я слежу.
  - И вот вам мои документы, - министр интеграции и развития протянул в окно несколько цветных карточек. - Там и пропуск, кстати.
   Марек с усилием потер лицо.
  Он чувствовал напряжение, исходящее от водителя, нетерпение в наклоне Чуйкова, кажется, даже слышал гудение воздуха, словно находился под линией электропередач. Или просто был слишком пьян?
   На миг ему представилось, как после нескольких окриков по ним открывают огонь, пули бьют по корпусу автомобиля, дырявят салон, а его тело дергается от многочисленных попаданий.
   Неуютные ощущения.
  - Проезжайте, - наконец сказал пехотинец.
   "Тойота" зигзагом проползла мимо бетонных плит к темно-синим воротам с надписью на двух языках, английском и русском.
   Базовый лагерь миротворческого контингента.
  Створка открылась, и еще один пехотинец, объявившись сбоку, показал им ехать направо, к открытому боксу рядом с цистерной.
  - Журналист, ты как там? - обернулся назад Чуйков.
  - Сносно, - сказал Марек.
  - Что-то ты кислый.
  - Мне уже лучше.
  - Пристли тоже не дурак выпить, смотри, он не любит тех, кто отказывается.
  - Я, в сущности, только что с поезда, - сказал Марек.
   Министр хмыкнул.
  - Может, с Митей посидишь?
  - Нет, я в порядке. Просто натощак непривычно.
   Марек подавил рвотный позыв, открыл дверцу и вывалился наружу.
  Базовый лагерь представлял собой несколько длинных, выкрашенных в синий цвет казарменных бараков, двухэтажное штабное здание, которое он видел из-за забора, плац перед ним, короткую полосу препятствий чуть в стороне и два приземистых бетонных сооружения с узкими бойницами и широкими подъемными воротами - то ли гаражи для военной техники, то ли склады. Но, возможно, и то, и другое.
   Светило солнце. Несколько натовцев курили в тени, рассевшись на ящиках. Синие куртки, темные штаны. У дальней стенки забора посверкивал огонек сварки.
  - За мной, журналист, - возникший перед Мареком Чуйков похлопал его по плечу и слегка нетвердым шагом направился к зданию штаба.
   Марек потянул сумку.
  - Подождите!
   Министр обернулся.
  - Хочешь поблевать?
   Марек мотнул головой.
  - Боюсь потеряться.
  - Пыфф! - выразил свое отношение Чуйков, но подождал Марека на ступеньках крыльца.
   Вошли вместе.
  За дверью оказалось небольшое помещение со стульями по стенкам и кулером в углу. Миновав его, они очутились в длинном светлом коридоре с десятком дверей по одну и другую стороны. В промежутках висели фотографии в рамках, где бравые "синие каски" позировали на фоне неба, развалин, улыбчивых чернокожих детей или поставленных на колени бородатых моджахедов. На других фотографиях высокие чины вручали награды живым или отдавали честь погибшим.
   Было тихо и пусто.
  Редкие таблички имели английские надписи и обозначения. Кадровая служба. Отдел снабжения. Совещательная комната.
   В конце коридор раздваивался, оканчиваясь с одной стороны закутком, приспособленным для курения, а с другой - серой дверью с табличкой "Col. Floyd Priestley".
   Чуйков подмигнул Мареку и постучал в дверь согнутым пальцем.
  - Open'd! - раздалось оттуда.
   Полковник Флойд Пристли обладал замечательным командным рыком, поднимающим солдат в атаку и, возможно, оживляющим мертвецов. Мареку сразу захотелось повернуться и уйти, но министр интеграции и развития поймал его за ремень сумки.
  - Привет, Флойд!
   Вслед за Чуйковым Марек рукавом, плечом, половиной тела просунулся в кабинет.
  - F*cking shit! Анатоли!
   Полковник встал из-за стола и раскинул руки. Он был кряжист, сед, чисто выбрит. Тяжелый, массивный подбородок, внимательные серые глаза, криво скошенный, словно в вечной ухмылке, рот.
  - А ты думал!
   Чуйков пошел полковнику навстречу.
  Их объятья напомнили Мареку потешную борьбу медведей с какой-то картинки.
  - Анатоли!
  - Флойд!
   Затем полковник заметил Марека и поинтересовался, кто он, мать его, такой.
  - Журналист! - восторженно ответил министр за слегка огорошенного Марека. - Ваш, европейский!
   Полковник Флойд Пристли скривился.
  - No. I'm American.
  - Не важно!
   Но полковнику было важно. И он экспрессивно поведал, в каких позах и с каким усердием он сексуально имел вверенный ему европейский контингент, собранный из ублюдков, дебилов, мутантов и плодов их тройственных сношений.
   Чуйков не понимал ни слова, но каким-то образом похохатывал в нужных местах.
  - Здесь есть только два взвода, - сказал полковник Мареку, определив в нем лицо, понимающее английский, - два, которым я бы не задумываясь дал подержать свои яйца. И оба взвода я забрал с собой с базы ВМС США в долбаной Польше! Вот это парни так парни. Настоящие янки. Ни грамма сомнений, ни на йоту сожаления. Приказано - сделано. Они здесь по одному моему слову устроят Вьетнам и Афганистан.
  - Я думал, здесь тихо, - сказал Марек.
   Полковник скрипуче расхохотался и потащил его за стол.
  - Тихо! Ха-ха! Европейская слепота!
   Из мини-бара под столом он достал бутылку виски, "Chivas Regal 18", взболтнул, выставил низкие толстостенные стопки, именуемые в европейских барах шотами.
  - Анатоли!
  - Я завсегда, - сказал Чуйков, присаживаясь.
  - Люблю этого парня, - сказал полковник Мареку. - Он, конечно, себе на уме, как всякий русский, но всегда готов поддержать кампанию.
   Пока он разливал виски, Марек давил кислятину, неожиданно поднявшуюся из желудка к горлу. Кабинет у начальника базы был по-военному аскетичный, выдержанный в серо-синих тонах, но смотрелся солидней того же министерского кабинета. Флаг в углу. Сейф. Низкая стеклянная тумба с разноцветными папками. Серый стол. Светлые стулья. Кресло. И за креслом - матовый экран.
   На полу - обычный линолеум, исчирканный ножками стульев.
  - Анатоли!
   Стопка, пущенная по столешнице в направлении Чуйкова, была ловко накрыта пухлой ладонью министра интеграции и развития.
  - Поймал!
  - Парень, это твой, - сказал полковник, отправляя в скольжение второй шот.
   Неожиданно шустрый подарок Марек едва не упустил, принял на локоть, попал в виски пальцем, чем заслужил от Пристли короткую усмешку.
  - Итак...
   Полковник поднял свою порцию и глазами показал Мареку сделать то же самое. Чуйков уже был готов.
  - Выпьем за следующую встречу!
  - За здоровье! - сказал министр.
   Марек вздохнул.
  Виски обожгло горло. Привкус шоколада и дыма обволок небо, угас.
  - Я тебе скажу, - сказал полковник, расстегивая ворот рубашки, - здешнюю жизнь скрашивает только алкоголь. Я понимаю русских. Эти просторы, эта тоска. Здесь нельзя не пить. Я солдат, но мне страшно.
  - В каком смысле? - спросил Марек.
  - Смотрели фильмы о космических колониях?
  - Возможно.
  - Вот там...
  - Ребята, - вклинился Чуйков, пристукнув стопкой по столешнице, - вы меня из беседы не выключайте.
   Марек перевел. Пристли посмотрел на министра интеграции и развития.
  - Анатоли! Speak English?
  - Nein!
  - Good, just drink.
  - Просто пейте, - перевел Марек.
  - Мне бы в общих чертах... - сказал Чуйков.
  - Полковник говорит о космических колониях.
  - О! - обрадовался министр, подставляя шот под горлышко бутылки. - Мы на космосе собаку съели. Или даже двух.
   Пристли кивнул.
  - Cheers!
  - О'кей!
   Они выпили, и Марек был благодарен им за то, что его стопка осталась пуста.
  - О чем мы? - спросил его полковник.
   Марек сфокусировал взгляд на его подбородке.
  - О ваших страхах, сэр.
   Пристли кивнул.
  - Да, именно о них. Мы вроде бы контролируем ситуацию, да? Около тысячи человек личного состава на двух базах. Здесь и... э-э, не важно, рядом, дурацкое труднопроизносимое название. Дежурное авиазвено Ф-16 на местном аэродроме. Спутники. Беспилотники. До двух рот усиления выдвинутся к нам в течение двух часов из соседней республики при возникновении чрезвычайной ситуации. Общий мониторинг. У населения нет ни оружия, ни снаряжения. И спроси меня, страшно ли мне?
  - Страшно ли вам? - покладисто спросил Марек.
   Полковник посмотрел куда-то поверх его головы.
  - До усрачки, - сказал он, наполнив шот на два пальца, и залпом проглотил виски. - Здесь есть что-то в воздухе.
   Марек вздрогнул.
  - Что?
  - Воздух, - сказал полковник. - Я не зря сказал про колонии. Какой бы привлекательной и миролюбивой не казалась внешняя среда за стенками, ее опасность чувствуется сразу. Если ты, конечно, не болван и не тупица. Это въедается в кожу и в мочевой пузырь, натягивает в тебе струну, которая начинает дрожать в животе, словно кто-то теребит ее неуклюжими пальцами. Дынн-дынн. Ничего такого за собой не замечал?
  - Нет, - сказал Марек.
  - Это значит, что ты здесь недавно. Я угадал?
  - Я, собственно, сегодня...
   Пристли расхохотался.
  - Сегодня! Парень, тебе еще предстоит почуять это!
   Чуйков с недоумением посмотрел на него, не услышав в моем голосе шутки. Полковник подлил ему виски, и тот механически выпил.
  - Господи, - выдохнул он, - последнее время я все чаще твержу себе, что надо к дьяволу просить перевода. Но я же болван твердолобый! Все время не соглашаюсь с самим собой! - Он наставил на меня палец. - Только попробуй написать в своей газетке о раздвоении личности, журналист.
  - Нет, сэр, не буду.
  - Я чувствую себя здесь даже не чужим. Отсрочено мертвым. Ты знаешь, парень, что русские побеждали всех, кто приходил к ним с оружием?
  - Что там про русских? - зашевелился Чуйков, услышав знакомое слово.
   До этого он неподвижно сидел, уперевшись взглядом в каплю виски на дне стопки, то ли в дреме, то ли в глубоких раздумьях, но вдруг ожил, словно робот-пылесос от вербальной команды.
  - Полковнику здесь не нравится, - сказал Марек.
  - Флойд! - огорчился Чуйков. - Как же так?
  - I'm fine, - сказал полковник. - Корошо. Виски?
   Министр мотнул головой.
  - Не хочу.
   Пристли, привстав, потрепал Чуйкова по плечу и сел обратно.
  - Я жду восстания, - сказал он, уставившись на Марека совершенно трезвыми глазами. - Я жду восстания со дня на день. Жду уже полтора года, и это ожидание похоже на резь в животе. Как будто сидишь на унитазе и никуда не можешь дернуться, потому что резь только этого и ждет.
  - Я был в городе и ничего такого не заметил, - сказал Марек.
   Полковник подвигал челюстью.
  - Это страна партизан. Страна смертников. Страна скрытой, копящейся ненависти. Как только мы перейдем некую грань... Бах!
   Он хлопнул ладонью по столу. Звук получился резкий, неожиданный. Марек едва не подпрыгнул.
  - Ты удивишься, откуда что возьмется. Ножи, топоры, духовые ружья. Только отвернешься, и они вцепятся в затылок. Ты никогда не узнаешь, что у них на уме...
  - Я слышал, здесь есть тюрьма, - сказал Марек.
   Пристли усмехнулся.
  - Как бы есть и как бы нет. Это же не журналистское расследование?
  - Один из ваших подчиненных обмолвился, сэр.
  - Ублюдки, которыми мне приходится командовать, не умеют следить за языком. Я уже говорил про два взвода? - Марек кивнул, и полковник продолжил: - А остальным я не доверил бы держать и рулон туалетной бумаги! Украинцы, болгары, какие-то чокнутые литовцы, латыши... Из какой задницы мира их выскребли? Этот сброд почему-то считает себя вершиной человеческой эволюции. Высокомерный рукожопый сброд. Ни дня не проходит, чтобы они не говорили в казармах о великой Болгарии, великой Украине или великой и ужасной - от моря до моря - Латвии. Пф-ф!
   Надув щеки, он фыркнул.
  - За русскими еще можно признать величие. За этими же...
  - Но тюрьма-то есть? - напомнил Марек.
  - Какой ты въедливый! Ну, хорошо, между нами - есть. Легче тебе от этого? Я тебе могу сказать, те, кто там сидят, они этого заслуживают.
  - И это по закону?
   Полковник упер в Марека тяжелый взгляд.
  - Ты мне еще про Гуантанамо скажи! Европейские вы чистоплюи. Моя задача состоит в том, чтобы здесь было тихо и спокойно, и я буду добиваться этого теми способами, которыми посчитаю нужным. Даже дохнуть здесь должны тихо и спокойно, понял? И не тебе меня учить, сынок!
  - Я, собственно... - начал Марек, краснея.
  - Свободен, рядовой, - перебил его Пристли. - Анатоли!
  - Да? - вскинулся министр интеграции и развития.
  - F...ck off, Anatoli, - полковник мотнул головой на дверь. - Go home. Get out. О, на дорош-шку.
   Он разлил виски по стопкам. Чуйков поднялся.
  - Ну, если так, то да, пойдем мы.
   Он качнулся, выпил и, крякнув, тяжело шагнул из кабинета.
  Марек вышел следом. Свой шот он оставил не тронутым. Его и без добавки нечувствительно оббило о косяки.
   Сумка где? Ага, сумка при нем.
  - Чего это Флойд? - спросил Чуйков.
  - Не знаю, сам себе противоречит, - ответил Марек. - Страшно ему.
  - Ему-то? А нам?
   Выйдя из здания они сразу попали в драку. Давешний пехотинец с трезубцем на виске в клинче сошелся с водителем Митей. У Мити заплыл правый глаз и был порван ворот. Натовец хлюпал разбитым носом. Кровь косым мазком стыла на щеке.
   Несколько "касок" активно болели у ворот.
  - Эй, хорош, хорош! - Чуйков ринулся с крыльца разнимать драчунов. - Вова, ты вообще! Брэк!
   Мите он упер пятерню в грудь, одновременно отстраняя натовца локтем другой руки.
  - Анатолий Карлович!
   Митя тяжело дышал и не понимал, почему его останавливают. Наблюдающие за поединком "каски" недовольно засвистели.
  - Все, закончили.
   Чуйков втиснулся между своим водителем и пехотинцем и подтолкнул Митю к "тойоте".
  - Не закончили, - прошипел "трезубец".
  - Давай-давай, выйди в город, - сказал Митя, сплевывая тягучую слюну.
  - Ты тоже ходи, оглядываясь.
  - Мне незачем.
  - А увидишь. Всем вам, кацапам, кишки выпустим, только дернитесь. Баб перетрахаем и повесим, а детей ваших ублюдочных...
   Марек не уловил движения, то ли отвлекся на Митю, то ли просто не вовремя моргнул, но спустя мгновение оказалось вдруг, что пехотинец растянулся на земле и не делает попыток встать, а министр интеграции и развития, морщась, трясет кистью.
  - Вот не надо ему было про детей...
   Болельщики озадачено притихли.
  - F...ckin' shit! - произнес кто-то.
  - Вы это, - сказал Чуйков "каскам", - водичкой его облейте, что ли... Журналист, ты не стой столбом, садись.
  - Да, наверное, - кивнул Марек.
   Они забрались в автомобиль.
  Митя, щуря подбитый глаз, развернул "тойоту", объехал лежащего и вырулил к воротам. Им открыли выезд.
  - Анатолий Карлович, я бы и сам, - сказал Митя, лавируя между бетонными заграждениями.
  - Сиди уже, - раздражено заметил Чуйков, ощупывая костяшки пальцев. - Журналист, у тебя с программой как? Может, еще куда свезти?
  - Нет, лучше домой, - сказал Марек.
  - Это куда?
  - К Южной.
  - А-а, в рассадник. Ты осторожнее там.
  - Кажется, там спокойнее, чем на этой базе.
   Митя хохотнул.
  - Ладно, - сказал министр, - минут через десять будем. Ты не усни только.
  - Не буду.
   Марек обнял сумку. Автомобиль покачивало на неровностях дороги. И забор, и здание за ним скоро скрылись за мелким леском, проросшем на рукотворном отвале. Параллельно потянулся недостроенный участок шоссе, уставленный дорожной техникой. Каток, экскаватор, каток, самосвал. Потихоньку ржавеющие и теряющие окраску. Людей видно не было.
  - Был проект нового шоссе, - пояснил Чуйков, - но заглох. Сейчас думаем, что делать. Столько денег вбухали...
  - Куда? - спросил Марек.
  - В шоссе!
  - Но там почти ничего нет.
  - А проектная документация? А технико-экономическое обоснование и расчет окупаемости? А подготовительные работы? Кстати, гравий тоже не дешевый в наших краях. Пока разровняли, пока засыпали.
  - Но дороги нет.
   Митя фыркнул.
  - Уел он вас, Анатолий Карлович!
  - Молчи, Вова.
  - Я - Дмитрий.
  - Все вы Вовы для меня.
   Марек слушал перепалку и вновь плыл по знакомым местам. "Тойота" проскочила улицу Седова, втиснулась в короткий переулочек и выскочила на Ленина. Кирпичное здание бывшего горисполкома осталось слева, мелькнуло зеркальное стекло гостиницы "Советской", сейчас "Голден Инн", поплыл нестройный ряд трехэтажек.
   Сонно думалось, что это перебор - и база, и спиртзавод, и регистрация друг за другом. То есть, сначала регистрация... Или сначала даже магазин, пиво... Цены, конечно, тихий ужас...
   Я плыву через время, плыву через время к концу, прижимая оскомины к нёбу, улыбки - к лицу, я дышу этим запахом мая, к себе прижимая звон дождя по карнизу и света сухую пыльцу...
  - Извините, - завозился, вспомнив, Марек, - а интернет у вас где-нибудь есть? Мне статью отправить.
  - Уже настрочил? - удивился Чуйков.
  - Это дорожное, еще в поезде.
  - А-а. Вова, высади-ка нашего европейца у игрового клуба.
  - У "Ктулху"?
  - Ага, но мы уже ждать не будем. Тут до Южной - два квартала.
  - Хорошо, - кивнул Марек, - дальше я сам. Я примерно представляю.
  - Проспись после, ага?
   "Тойота", проехав еще метров пятьдесят, остановилась у приземистого здания, в котором под слоем новой штукатурки пряталась городская библиотека. Библиотека, впрочем, в этой жизни именовалась бизнес-центром. К ней был пристроен какой-то нелепый сарай, раскрашенный в красное с коричневым. Потом тот же художник, видимо, обмакнув пальцы в желтое, кривыми-косыми буквами накорябал "Ктулху". Но, возможно, это была подпись автора.
   Марек повесил сумку на плечо и вошел в дверь, посреди которой пялился на посетителей узкий глаз с вертикальным зрачком.
   Внутри царил мрак, прореженный голубоватыми отсветами экранов. В невидимых колонках что-то шипело и периодически взревывало. Игроков, решивших почтить "Ктулху" своим присутствием, было немного.
   Марек заметил стойку с администратором и с порога шагнул к ней.
  - Здравствуйте.
  - И вам привет.
   Администратор был бородат и растрепан. Лет ему было до тридцати, клетчатая рубашка, шерстяная кофта, клипса в ухе.
  - У вас интернет есть?
   Администратор кивнул.
  - Мне нужно полчаса.
  - Во что играть будете?
  - Что?
  - Ну, в "Дьябло", "Блэк Десерт", "Вархаммер", "Лигу Легенд"? От какой фанатеете?
  - Нет, мне только доступ, - сказал Марек, - работа с текстовыми файлами, с почтой. Пересылка сообщений.
  - Ясно, - бородач поскучнел. - Ну, двадцать пять рублей.
  - В цену семечек, - сказал Марек.
  - Свобода информации.
  - С пятиста сдача будет?
   Администратор присвистнул.
  - Вообще-то у нас сегодня не выходной, наплыв по выходным бывает, ну, вечером еще, где-то с пяти. С пятиста! Блин, это из своих...
   Он полез куда-то под стойку. Зашелестел целлофан, потом что-то звякнуло.
  - Сука!
   Из-за одного из мониторов резко встал парень лет пятнадцати, вихрастый, длинный, с флюоресцентной надписью на футболке "Мастер по приколу". Подлетели вверх сдернутые с головы наушники.
  - Я все вижу! - сказал, проявляясь лицом, бородач.
  - Бердыч, какая-то непруха сплошная!
  - Ну и не ломай наушники.
  - Да я это... - парень аккуратно положил наушники. - Остыл уже. Но там реально сидят группой на карте...
  - А ты думал - ламеры?
  - Уроды. Пошел я.
   Игрок вышел в двери - свет, рванувший в клуб с улицы, ударил по глазам. Марек сморщился и отвернулся.
  - У меня только четыреста, - сказал бородач, протягивая ему четыре желтенькие банкноты. - Могу вам... ну, не знаю, футболку еще дать.
   Марек сложил деньги в карман.
  - Давайте лучше вы на меня еще три сеанса по полчаса оформите? Я за неделю выберу. Если, конечно, вы тут хозяин.
  - Не вопрос! - повеселел администратор. - Сюда.
   Он вышел из-за стойки и повел Марека к столу на котором стоял двадцатидюймовый монитор.
  - Клавиатура.
   Бородач выдвинул панель из-под столешницы.
  - У меня ноут, - сказал Марек, - мне бы только кабель.
  - А-а, тогда сюда.
   Три шага в сумрак, к стене из гипсокартона.
  К узкой полке снизу подходили пучки проводов с разными разъемами. Они были похожи на пойманных в ловушку змей.
  - Выделенка.
   Бородач вытянул сетевой кабель.
  - Ага, спасибо.
   Марек освободил ноут из сумки.
  - Нехило, - оценил бородач. - Если у вас автонастройка, то просто вбиваете логин "Ктулху" и пароль "666".
  - Понял.
  - В общем, я за стойкой.
   Администратор посопел еще секунд пять за плечом, наблюдая загрузку и запуск системы, и исчез.
  Марек дождался, когда на экране ноута всплывет картинка рабочего стола со значками папок, затем вошел в "Сетевые подключения" и выбрал подключение к новой сети.
   Ктулху. 666.
  Соединение проскочило быстро. Браузер тут же высыпал на экран ворох сайтов, на которые Марек заходил еще в Европе.
   "Байер" Мюнхен. Лучшие автоновинки со скидкой. Пивной фестиваль. И родной сайт EDR - European Daily Report.
   Новости на заглавной странице сайта показались Мареку кислыми. Слишком нейтральными. Слишком причесанными. Выхолощенными.
   Скандал с пьяным отпрыском принца Уэльского. Протесты фермеров во Франции нашли поддержку фермеров Нидерландов. "Зеленая" энергетика нуждается в масштабных инвестициях. Программа ассимиляции беженцев дает сбои. Европейское бюро по борьбе с наркотиками пресекло канал по переправке афганского опиума по тоннелю через Румынию. Турция вводит буферные зоны на границе с Сирией.
   Все это так далеко, подумал вдруг Марек.
  Новости были пустыми и чужими. Словно не настоящими. Глянцевый мир в картинках. Картинки даже двигались, умелой режиссерской рукой выхватывалось самое сочное, самое мерзкое, цепляющее, жесты, лица, эмоции. Но Марека почему-то тронуть или заинтересовать это уже не могло.
   Странно, всего день... Дня хватило. Плюс трое суток в поезде. Станции и полустанки. Далекие дымы. Родина.
   Он закрыл сайты "Байера" и автоновинок по сходной цене, специальное предложение для вас, господин Канин, всего сто тысяч пробега. Где-то на периферии сознания мелькнула мысль, что этим он жил и еще вернется обратно, и будет жить дальше, но Марек только мотнул головой.
   Он вызвал почтовый клиент, забил редакционный адрес Фоли и написал: "Дорогой Лейтон! Извините, что задержался со статьей, у них не оказалось бесплатного вай-фая. Но нет худа без добра - материала за день набралось достаточно. Первую серьезную статью, как и обещал, отправлю вам завтра, скорее всего, ближе к вечеру. Цены, кстати, здесь сопоставимы с европейскими. Но интернет относительно дешев. Звали на грязевый курорт. "Дорожные заметки, часть третья" креплю отдельным файлом".
   Письмо с "Заметками", пискнув, ушло.
  Марек открыл текстовый редактор с наброском новой статьи и минут пятнадцать связывал разрозненные заметки дня воедино.
   "И все же жизнь в новой республике пока для меня полна загадок. День клонится к вечеру, и я ощущаю себя почти своим в центре борьбы нового и старого мира, в равновесном состоянии, как будто в "глазу бури". Мой город изменился за то время, что я не был в нем. Изменился и я сам. И все же мы подходим друг другу, мы соприкасаемся незримыми шестеренками и схватываемся зубцами. Я безошибочно чувствую эту роднящую меня связь - мы оба рвали с прошлым, мы оба стремимся в будущее. Куда мы придем?
   Я не знаю.
  Я вижу зеркальные стены и думаю, что там, за ними, одна жизнь, пронизанная потоками биржевых данных, рейтингами, объемами продаж, спекуляциями и большими деньгами.
   Но я вижу и другую жизнь.
  Она отражается в стекле, от нее поспешили отгородиться, но она никуда не делась. Она есть в каждом городе каждой страны, молодой или старой, и иногда достаточно только перейти улицу, чтобы буквально шагнуть в другой мир.
   Это жизнь бедных районов, не сумевших найти себя людей, безработных и стариков.
  И больше всего мне хочется, чтобы новая, блестящая, европейская жизнь не отрицала оборотной стороны самой себя и не торопилась забывать о том..."
   Марек, должно быть, задремал, поскольку очнулся от того, что его трясли за плечо.
  - Да?
  - Время, - сказал бородатый администратор, наклонившись.
  - Я долго спал? - спросил Марек.
  - Минут двадцать.
  - Просрочил?
  - Не страшно. Игроков мало.
  - Спасибо.
   Марек поднялся, выщелкнул кабель из порта, упаковал ноут.
  - Вы, похоже, не местный, - сказал бородач.
  - Да, приехал на две недели, - сказал Марек, вешая сумку на плечо. - Но, в сущности, это по обстоятельствам.
  - Где-то измазались уже.
  - Ага, успел.
   Они вместе пошли к выходу, вернее, бородач повел Марека в полутьме между столов. Что-то было в этом от некого мифологического блуждания в греческом мире мертвых. Бородатый Аид ведет из подземелья.
   Правда, путешествие быстро закончилось.
  - Смотрите, в двадцать два у нас - комендантский час, - предупредил администратор, открывая дверь. - "Каски" ничего не слушают, сразу грузят в машины. Потом до утра будете сидеть в "предвариловке".
   Марек прикрыл глаза ладонью, но свет снаружи оказался мягок и сер.
  - Это сколько сейчас? - спросил он.
   Бородач посмотрел в зал.
  - Где-то пять.
  - Я просто пол-дня в машине, совсем утерял ощущение времени.
  - Бывает. Завтра вас ждать? Моя смена с семи начнется.
  - Да, скорее всего.
   Марек вышел.
  В голове была пустота, в теле - пьяная тяжесть. От этой тяжести, он чувствовал, по инерции могло занести черт-те куда.
   Шаг. Другой. Покатили, господин Канин. Кажется, пора и честь знать.
  Тело плыло само. Марек только подруливал, не давая себе вывалиться с тротуара под машину или свернуть не туда. Универсальный автопилот, ага.
   Солнце ныряло за крыши, обмазав их красным. Улицы выцвели, вывески потускнели. Вроде и тот же город, а другой. Мутноватый. Изменившийся, полный тревожных признаков. Видишь трещины на штукатурке? Это зловеще потрескавшаяся штукатурка! А тень в проходе? Это жуткая глубокая тень.
   Марек фыркнул.
  Да, именно такой и кажется улица, когда выходишь из видеосалона с фильма ужасов. Душа в пятки.
   Эх, юношеские годы!
  Страна уже распадается, гниет, но гниение еще в самом начале, и организм бурлит совсем другими чувствами. Что-то прекрасное открывается взору, что-то большое, безграничное, овеянное надеждами и мечтами.
   Это потом уже понимаешь, что отмирающая плоть тоже может выглядеть красиво - вся в цвете.
   Надо было остаться, подумал Марек, сворачивая за угол к Южной. Был бы рядом. Отец, быть может, протянул подольше... Тварь вы, господин Канин, трусливая тварь. Не угодила вам, видите ли, страна.
   А в Европе вам как?
  Марек мотнул головой, отгоняя внутренний голос.
   Еще сто метров. Кто-то прошел мимо. В пространстве между домами мальчишки по очереди били мячом о стенку. Минут пять Марек, остановившись, смотрел за игрой. Мальчишки, лет по семь-восемь, сражались азартно, крича и забегая под отскоки. Бум! Бум-м! На высоте двух метров белела надпись: "Натовцы! Это наша земля. Go...".
   Обращение так и осталось недописанным, автора, скорее всего, спугнули.
  Словно очнувшись, Марек побрел дальше. Действительно, гоу хоум. Гоу хоум, господин Канин.
   Бетонный барьер, исчерканный граффити, неожиданно всплыл перед носом. "Каскам" вход закрыт". "Это - гетто". "Все люди - здесь". По зрелому размышлению Марек пришел к выводу, что перелезть забор будет проблематично, и стал искать вход или хотя бы щель, в которую лазят дети. Ведь лазят же?
   Метров через пятьдесят вход отыскался, то самый, у которого его остановил утром патруль. В этот раз патруля не было, и Марек огорчился. Ему очень хотелось отчебучить что-нибудь этакое, например, спросить бравых "касок", кто их сюда звал. Вот кто звал? Кто конкретно звал? Вот у него документы и проверяйте.
   Ха, хорошая шутка.
  Марек постоял еще, потом ухнул в проход, опять царапнув рукавом по бетонной кромке. Ноги решили подгибаться.
   Дома, дома. Окошки, подъезды. Дети. Страшненькие, чумазые. Им нужно помахать рукой. Да, это дядя Марек!
   На лестничной площадке он дважды промахнулся мимо звонка.
  - Наконец-то!
   Из открывшейся двери на него хлынули звон вилок, ножей, бокалов и голоса, разгоряченные, громкие. Мама в праздничном, цветастом платье наклонила, чмокнула в щеку.
  - А что за праздник? - спросил Марек, раздеваясь.
  - Твое возвращение.
  - А-а.
   Он кое-как нашел место, куда повесить сумку и плащ. Вешалка удивительно обросла куртками и пальто. В проеме в большую комнату вздрагивала спина в сером свитере.
  - Зарегистрировался? - спросила мама, отряхивая рукав плаща.
  - Да. Зарегистрировали, напоили. Мне бы по-тихонькому перекусить.
  - Марек, - мама протянула руку и стерла с Марековой щеки след своей помады, - это же твой стол, тебя все ждут. Совсем в своих европах одичал. Люди на тебя посмотреть хотят.
  - Как в зоопарке?
  - Ну тебя!
  - Татьяна Сергеевна! - крикнули из комнаты. - Мы уже пьем!
   Раздался женский хохот.
  - Пошли, - сказала мама и повлекла, потянула вяло упирающегося Марека к застолью. - Неприлично, скажут, прячу, стыжусь сына-то.
  - Пьяный я, - сказал Марек, переступая порог.
  - О-о-о!
   Его встретил радостный рев.
  За широким и длинным, составным столом сидело семь человек. Три пожилых женщины рядком сидели на диване, мужчины на разношерстных, видимо, частично позаимствованных стульях занимали противоположную сторону. Марек никого из них не знал, разве что смутно помнил одну из женщин, кажется, давнюю мамину подругу.
  - Таня, это он? - худой, в овчинном жилете старик сощурился на Марека. - Что-то вроде пополней был мальчишка.
  - Он! Он! - заявил мужчина лет сорока, приветственно растопырив пальцы. - Одно лицо с Михал Михалычем.
  - Одна кровь, - сказала мамина подруга.
  - Сюда, - мама повела Марека во главу стола. - Садись.
   Она опустилась на табурет сбоку, подвинула сыну тарелку и большой ложкой нагромоздила на тарелке горку из оливье.
  - Ешь.
   К оливье добавилась картошка, кусок хлеба и несколько кружков колбасы. В руку Мареку ткнулась вилка.
  - Нет, так не пойдет, - заговорил мужчина, сравнивший Марека с отцом, - пусть уж наш дорогой приезжий скажет нам что-нибудь. А мы за это выпьем! А то ждем его, ждем, он же, как хомяк...
   Сидящие поддержали его возгласами. Сделалось шумно, у Марека все слегка поплыло перед глазами.
  - Давай, сынок, - сказала мама, поддергивая его руку вверх, чтобы он встал, и повернулась к собравшимся: - Он скажет, он сейчас скажет.
  - Хорошо.
   Марек поднялся, успев куснуть хлеба.
  Восемь человек смотрели на него, кто с интересом, кто без, кто-то подняв бокал, а кто-то прокручивая в пальцах рюмку. Глаза, рты, усы, губы. Мама улыбалась, теребя его за рукав.
   В голове было пусто. Что сказать? - подумалось ему. Не ждут же от него откровения? Не пророк он, в конце концов, а пьяный журналист. Надышавшийся здешним опасным воздухом европеец.
  - Я очень рад быть здесь, - сказал Марек, - рад вас видеть. И рад, что после стольких перемен жизнь у вас в городе налаживается.
   Повисло озадаченное молчание.
  Мареку показалось, что свет в комнате вдруг потускнел, глаза у сидящих поблекли, рты схлопнулись. Затем старик в овчинном жилете кашлянул и сказал:
  - Что-то ты, сынок, не то...
  - Я пьяный, - скривился Марек, - извините.
  - И все?
   Марек сел, чувствуя разочарование людей и комкающуюся атмосферу застолья, потом снова встал и сказал:
  - Если честно, я очень рад вернуться. Я люблю маму и брата и никогда их не забывал. И хочу выпить за отца.
  - Это дело, - с одобрением произнес старик.
   Над столом в выдохах всплыло облегчение. Свет прибавил в яркости.
  - Да, за Михаила.
  - За Михал Михалыча.
  - Боевой был мужик.
   Люди завставали.
  - Не чокаясь.
   Мама, повлажнев глазами, прильнула к Марекову плечу.
  - Спасибо, сынок.
   Они выпили, помолчали, глядя мимо, сели, застучали вилками. Из кухни пахнуло жареной курицей.
  - Таня, ты сиди, я сама, - вывернулась из-за стола сидящая на диване с краю женщина, одетая в странных цветов платье.
   Она пропала, на кухне хлопнула дверца духовки, и запах курицы стал сильнее.
  - Лида, сюда неси! - крикнул один из мужиков, полный и сутулый.
  - Вот утроба! - качнула головой женщина напротив. - Ты сюда жрать пришел?
  - Тоня, ну не пропадать же добру! - возразил тот.
   Марек взялся за оливье. Он успел полноценно набить рот прежде, чем раздался звонок в дверь.
  - Откроешь? - спросила мама.
   Торопливо дожевывая, Марек вышел в прихожую.
  Линолеум. Ага, осторожно, гвоздик, помним-помним... Ощущение свойскости, родного, пропитанного памятью места вдруг нахлынуло на Марека, и он замер у вешалки, удивляясь тому, что не знал этого чувства ни в Меркенштадте, ни в Кельне.
   Уезжать? - вдруг подумалось ему. Отсюда? Звонок раздражающе грянул снова, и Марек, очнувшись, отщелкнул пуговку замка.
  - Привет.
   Брат, улыбаясь, прошел в квартиру, за ним шагнула весело блестящая глазами Дина, а за Диной появился смутно знакомый пожилой мужчина.
  - Мы не опоздали? - спросил Андрей.
   Марек проглотил оливье.
  - Нет.
  - Хм, - повернулся к Дине брат, помогая ей снять легкую курточку, - нам что-то все-таки достанется.
  - Курица! - хищно клацнула зубами та.
  - Кто там? - спросила из зала мама.
  - Андрюха, - сказал Марек.
  - Пусть идет за стол.
  - Сейчас!
   Пожилой мужчина в это время стянул ботинки и, выдвинувшись из-за спины брата, подал Мареку руку:
  - Соломин, Николай Эрнестович.
  - Марек... Марк Канин.
  - Мы, кажется, виделись. Это... постойте, это было перед администрацией! - Лицо Николая Эрнестовича посветлело. - Вы стояли на ступеньках.
   Марек кивнул.
  - Было дело. Много думал.
  - Да-да! - Николай Эрнестович мелко, по-доброму рассмеялся. - Будьте осторожнее. Я видел, вас там охранник задержал.
  - Ему тоже показался подозрительным мой мыслительный процесс.
  - Вот видите!
   Из кухни с курицей на противне вышла Лида и скрылась в зале, взорвавшемся при ее появлении восторженными мужскими голосами.
  - А мы чего стоим? - спросила Дина.
  - Потому что тормоза! - сказал Андрей, и повлек их всех в неширокое горлышко дверного проема.
   Николаю Эрнестовичу достался свободный стул рядом с Мареком, брат с Диной устроились на противоположном конце стола, подтянув из угла монструозное кресло.
  - Ну, кажется, все в сборе, - сказала мама.
  - Даже курица! - громыхнул прозванный утробой мужчина, и все засмеялись, заговорили разом, запередавали тарелки с едой.
   Марек занялся оливье. От шума застолья, от сопричастности к жизни, к радости людей по спине бежали мурашки.
   Я дома, господи боже мой! - звенело, шумело в голове. Дома. Сползай маска приличного европейца, трещи шкура. Вылупляется человек.
  - Как вам наши палестины? - наклонился к нему Соломин с наколотой на вилку капустой.
   Марек кивнул.
  - Город, - сказал он, - по крайней мере, стал краше.
  - Дипломатично. Хотя центр действительно облагородили и постарались сделать европейским. Вы же только приехали?
  - Утром.
  - И где были?
  - Наверное, уже везде.
  - Быстро вы, - уважительно сказал Соломин.
  - И в администрации был, которая комендатура, и на ликеро-водочном, и на базе "касок", что на окраине, за Строительной. И везде поили. Так что извините, что слегка окосел. Не выпьешь - не разговоришь.
  - Марек, - мама сунулась сбоку, заботливо подложила ему в тарелку кусок куриного бедра и несколько мелких картофелин, - ты кушай, кушай. Вон бледный какой.
  - Да, спасибо.
   Мама чмокнула его в щеку. Кто он был для нее? Все тот же ребенок, только выросший, вымахавший выше ее, уехавший и вернувшийся.
   Марек раздавил попавшуюся под вилку картофелину, с болью осознавая, что сам уже не видит мать, как в детстве, молодой и полной сил.
   Застолье брызгало обрывками разговоров, они мешались со звоном приборов, скрипом стульев, движением людей. До Марека, хоть он и находился, в сущности, сантиметрах в семидесяти от центра стола, долетала уже какая-то взвесь.
  - ...а грибы...
  - ...и высадил...
  - ...храпит иерихоном...
   Он смотрел, как брат, опустив лицо, почти не поднимая глаз, сноровисто орудует вилкой. Нет, ножей не признают! Смотрел, как Дина обгладывает крылышко, как аккуратно укладывает косточки на край тарелки. На мгновение они встретились взглядами, и Марека обожгло стыдом от того, что он, наверное, выглядит как вуайерист какой-нибудь, любитель подглядывать, болезненно наблюдать. Чтобы скрыть это, он полез вилкой в миску с маринованными огурцами. Николай Эрнестович подставил ее ближе. Марек благодарно кивнул. Наколотый огурец капнул на стол. Словом, все замечательно.
  - А Марк-то ваш наново еще не женился? - услышал он.
   Одна из маминых подруг, видимо, имела на него планы. То есть, не сама имела. Наверное, присматривала партию для дочери, внучки или родственницы. А что, журналист, живет в европах.
  - Не знаю еще, не сейчас, - ответила мама, - позже разузнаю.
   Марек улыбнулся. Ничего не меняется.
  - А давайте-ка, - поднялся крепкого, спортивного вида мужчина с грубым, словно рубленым, обветренным лицом и по-военному короткой стрижкой, - давайте выпьем за Родину, за страну, которая, дай Бог, снова объединится!
  - Ур-ра!
   Вскинулись руки с рюмками. Андрей с Диной встали, дотягиваясь хрусталем до хрусталя. Дон! Дзон! Встал и Соломин. Нечего делать - поднялся и Марек.
   Дзынь.
  - За Родину.
  - За Россию.
   Напряжение в глазах, в лицах. Секунда неподвижности. И время потекло, потекло дальше. Выпили. Сели.
  - А ведь как хорошо было, - вздохнула женщина, что принесла курицу из кухни. - И свет не отключали, и топили даже летом. Нет, все поменять, все перекособочить, и Москва не та, и соседи - не соседи. Самостоятельная республика! - горько произнесла она. - А самостоятельности - с хрен да редьку. Что ж мы такие дураки?
  - А мы ли? - усомнился плотный мужчина. - Пусть каждый за себя отвечает. Я с самого начала был против.
  - За результат отвечают все, - сказал Соломин.
  - Те, кто должны отвечать, все уже в Америке, - сказала женщина. - Наворовали, напокупали себе вилл да домов, нас продали...
  - Да мы сами себя продали! - сказал по-военному стриженный. - За слова о хорошей жизни! За картинку в телевизоре! Серега Живцов это сразу раскусил, уже тогда хотел часть поднять, но пиндосы подсуетились.
  - Это дело прошлое, - сказал Соломин.
  - Прошлое? - обернулся к нему стриженный. - А я как сейчас вижу! И лучше бы я был там, с ним, и хотя бы двух-трех уродов...
   Он замолчал, глядя в рюмку, потом резко влил ее содержимое в рот.
  - Не о том думаешь, не о том. Смотри в будущее, Дима, - мягко сказал Николай Эрнестович.
   Дима расхохотался.
  - А уж я смотрю, Соломон, смотрю! И погружаюсь. Это ж не будущее, это жидкая субстанция. Денег нет, а цены есть, живи, как хочешь. Пенсию урезали как бывшему служащему тоталитарной страны. К зекам приравняли, слышишь? Даже грузчиком хрен куда. Гаражи сторожу!
   Он скрипнул зубами.
  - Дима, мы знаем, - сказала мама.
  - А племянница? - продолжил Дима, словно не услышав ее. - Представляете, ей в кайф такое будущее. Шмотки, тусовки, на школу забила. Какие-то телефоны, сети, кальяны. Где деньги только берет? Сука, увижу в "Голден инн", наверное, убью!
   В наступившей тишине кто-то несколько раз покашлял, звякнула вилка.
  - Дядь Дима, давай отложим пока, - сказал Андрей.
   Дима качнулся на стуле.
  - Это можно. Принято к исполнению.
   Он потянулся за бутылкой.
  - Ой, мороз, моро-оз, - затянула одна из женщин, - не морозь меня-а-а...
  - Не морозь меня-а-а! - подхватили мама и Дина.
  - Моего коня-а-а! - поддержала мужская половина застолья.
   Марек не пел, слушал. При всей разноголосице выходило на удивление стройно, цепляло и лезло в душу. Хотя, казалось бы, и конь у него железный, с климат-контролем, и от мороза он давно уже держится подальше.
   И жены нет никакой. Ни красивой, ни ревнивой.
  - ...ой, ревнива-ая!
  - Эх, хорошо! - сказала одна из женщин, когда песня угасла.
   Снова зазвенели вилки. Салаты, селедка и колбаса расползлись по тарелкам.
  - А танцы будут? - весело спросила Дина.
  - А как же! - кивнул дядя Дима, осоловело глядя в стол. - Стройными рядами...
  - И я станцую! - сказала мама. - Андрюш, где там магнитофон твой?
   Брат встал.
  - Давайте через полчасика, - прижимая ладонь к груди, попросил Соломин. - Вы потом танцуйте, а мы на кухне покурим. И все довольны.
  - Ну, да, точно, - сказала мама. - Что-то я, дурная голова... Только есть начали.
   Брат сел. Свет вдруг мигнул и пропал, и люди перед Мареком превратились в едва различимые, чуть подсвеченные синевой окна фигуры.
  - Оп-па! - вскинул голову Дима. - Светомаскировка!
  - Как на войне, - вздохнул кто-то.
  - Ну, теперь никаких танцев.
  - А на мой взгляд, так даже романтичней, - раздался прокуренный голос.
  - А музыка?
   В ответ сидящий стал издавать звуки, отдаленно похожие на грохот барабана и вой трубы. Мелодию Марек угадать не смог, как ни старался.
  - Как бы увидеть колбасу? - сказал, кажется, Дима.
   Вспыхнул огонек зажигалки.
  Мужчина, до того тихо и незаметно занимавший стул на краю рядом с братом поднял руку повыше, давая отсветам пробежаться по тарелкам.
  - О, биг рахмат, - сказал Дима, ныряя вилкой к обнаруженной колбасе.
   В свете бензинового огонька лица сидящих приобрели жуткий красноватый оттенок. Марек наощупь нашел стакан. В нем оказался шипучий лимонад, который оставил на языке слабый карамельный привкус.
  - Похоже, если дадут, то к ночи, - сказал Андрей.
  - Так что, по домам? - со вздохом спросил женский голос.
  - Зачем же? - удивилась мама. - У меня свечи есть! Сидите, девочки.
   Она встала, ее пальцы огладили мою спину. Огонек зажигалки горел, пока она не исчезла в темноте коридора.
   Марек запоздало вспомнил про смартфон.
  - Мам, погоди! Что ты в темноте?
   Он скрипнул ножками отодвигаемого стула. В синем сиянии извлеченного из кармана гаджета торопливо обогнул стол.
   Мама копошилась у кладовки. Рассыпая синь, Марек помог ей отщелкнуть шпингалет.
  - Спасибо, сынок.
   Недра кладовки, больше похожей на стенной шкаф, чем на полноценное пространство, хранили ослепительное множество вещей. Здесь были отцовские инструменты в фанерном, обитом кожей чемодане, внизу стоял старый ящик с гвоздями и шурупами, с ним делил соседство сливной бачок, вполне целый, видимо, припасенный на всякий случай. За бачком в два этажа выстроились банки краски. Выше, на полках, лежали молотки и пассатижи, мотки изоленты и проволоки, дощечки и железные уголки. На гвоздиках с внутренней стороны дверцы висели две ножовки. Пахло деревом и пылью.
   Мама сунула руку в темноту между картонных упаковок с лампочками. Марек подсветил.
  - Нет, не здесь.
   Привстав, она зашелестела целлофаном на верхней полке. Что-то звякнуло. От рулонов туалетной бумаги и брикетов хозяйственного мыла побежали тени.
  - Сынок, ты не посмотришь? Я уж не вижу, - сказала мама.
  - Где? - спросил Марек.
  - А вот с твоей стороны. Наверху.
   Марек запустил пальцы.
  - Здесь только пакет полиэтиленовый.
  - Вот-вот, его и давай, - обрадовалась мама.
   Марек спустил пакет в ее руки.
  - Татьяна Сергеевна! - позвали из зала.
  - Иду-у!
   Мама засеменила на голос.
  Марек постоял, освещая кладовку и вспоминая, как однажды запер в нее брата, в десять что ли лет, дурак дураком, затем выключил телефон. Я бы мог здесь жить, подумалось ему. Какое-то время.
  - Осторожно.
   Мимо него проломился к туалету Дима, плечом оскребая стену.
  - Куда вы по темноте? - сказал ему Марек.
  - Не боись, попаду, - Дима открыл дверь. - Мы - военные люди, прямой наводкой...
  - Это ванная.
  - Пардон.
   Едва видимый силуэт Димы сместился, нащупывая вход в туалет.
  - У меня часы - фосфорические, - сказал силуэт.
   Марек включил телефон.
  - Благодарю, - кивнул Дима, поймав наконец в пальцы дверную ручку, и скрылся внутри.
   Марек вернулся в зал и обнаружил, что две тонкие свечи освещают ущербную однобокость застолья - мужская половина стола была оглушительно пуста.
  - А где... - остановился он. - Все ушли?
  - Курят. На кухне, - сказала мама. - А ты можешь с нами посидеть, старыми кошелками. Ира тебя о Европе спросить хочет.
  - А что в Европе? Деньги, деньги, деньги, - сказал Марек. - Разговоры все только о деньгах, а если не о деньгах, то они обязательно подразумеваются.
   Он стянул с тарелки ломтик сыра.
  - А культура? - спросила, видимо, Ира.
   У нее были узкие губы и тревожные, вобравшие свечное пламя глаза.
  - Культура? - Марек задумался, жуя. - Если честно, она, наверное, была. Давно. Изнутри кажется, что она, простите, разлагается.
  - Марек, - с укоризной произнесла мама.
  - Я серьезно. Современная европейская культура - это эпатаж самовыражения. Причудливое извращение. Яйца всмятку. Рисование, прости, мам, задницей или членом. Иногда встречаются вещи, на которых глаз отдыхает, но, по большому счету, это происходит от того, что вокруг одно аляповатое выспренное уродство, и что-то нормальное, пропорциональное и простое, само по себе начинает вызывать у тебя щенячий восторг.
  - Боже мой! - прижала руку к груди Ира. - А по телевизору показывают другое.
  - Нет, там есть на что посмотреть, - кивнул Марек. - Флоренция, Рим, Неаполь, маленькие французские и итальянские городки, вроде Вернаццы или Равелло. Солнце. Сады и виноградники. Сон на веранде. Молодое вино. Потом Ватикан. Соборы. Музеи. Во всем этом есть непередаваемая прелесть. Но это старые мастера и старая архитектура, это словно жить в прошлом, у которого нет и не предвидится будущего. Время остановилось, и ты влип в него.
  - Но вы же живете, - с обидой сказала Ира.
  - Да, живу, - признал Марек. - Там комфортно гнить душой. Там все для этого сделано.
  - И я бы пожила, - вздохнула другая женщина, подперев щеку кулаком. - Говорят, там пенсионерам раз в полгода путевки на курорт выдают.
  - Не всем, но да, есть такое.
  - А у нас тут на пенсию и не прожить, - сказала мама. - Если б не Андрей, не знаю бы что и делала.
   Обида обожгла Марека.
  - Мам, если б вы мне писали правду!
  - Пустое, сынок. Ты ж там тоже без нашей помощи как-то обустроился. Так-то ведь жить можно, пусть и без разносолов.
  - Ага, на воде!
  - Типун тебе! - махнула рукой мама. - У нас тут между соседями что-то вроде интернационала...
  - Чего?
  - Взаимопомощи, - подсказала Ира.
  - Да-да, - кивнула мама, - тебе где картошечку, где крупы дадут, а ты, по возможности, потом обратно.
  - Ладно, я покурю, - сказал Марек.
   Он вышел в коридор. Кухонная дверь была закрыта, за мутным стеклом, чуть подсвеченная, выгибалась человеческая фигура.
   Марек поднял руку. Постучать? Или так зайти? Мало ли что они там обсуждают, подумалось ему. Я, возможно, окажусь некстати.
   Журналист. Евросоюзовец. Потенциальный шпион. А они по закрытому консервному с выходом в бар...
  - Чего стоим?
   Дима через его плечо толкнул дверь, и - делать нечего - пришлось входить в тесную кухню, стеснительно кривя губы.
  - Извините, можно?
  - Мы просто курим, - сказал Андрей, словно имея ввиду, что в противном случае Марека просто не пустили бы.
   Форточка была открыта. Из нее тянуло вечером.
  Брат стоял у окна, подпирая узкий подоконник. Соломин и мужчина, владевший зажигалкой, сидели за столом. Полный мужчина прижимался к холодильнику. А еще один, худой, темнолицый курильщик как-то втиснулся в зазор между Соломиным и дверью.
   Мареку пришлось облюбовать пространство у раковины. Дима рядом занял простенок, спиной сминая полотенца, висящие на крючках. И было даже удивительно, что семь взрослых мужиков уместились на шести, что ли, с половиной квадратных метрах, параллельно занятых мебелью.
   Плюс восьмой еще вполне мог расположиться на полу.
  Свеча стояла в блюдце на хлебнице. Сигаретный дым белесо плыл в воздухе и медленно, неохотно, таял.
   Все еще пахло курицей.
  - Очень хорошо, Марек, что вы зашли, - сказал Николай Эрнестович. - Вы сколько уже живете в Европе?
  - Двенадцать, почти двенадцать лет, - сказал Марек, скрестив руки.
   Дима остро, по-новому взглянул на него.
  - Что вы скажете по поводу того, - продолжил Соломин, - как там относятся друг к другу? В смысле, общественных отношений.
  - По разному, - сказал Марек. - В большинстве своем - никак. Очень обособленно живут. Но в анклавах и общинах держатся тесно. Их потому и полиция почти не трогает. А так - где-то стараются поддерживать контакты, где-то соседей пускают разве что на порог. Раньше основой была семья, но теперь дети все чаще отделяются от родителей, и у родителей отношение к ним тоже, в большей степени, прохладное - люди хотят пожить для себя. Одна такая чета - Иоганнесы - живет у меня под боком. Им за пятьдесят, своих детей даже видеть не хотят. Есть еще какие-то группы в социальных сетях, но это общность, скорее, виртуальная и заканчивается, когда человек выходит из интернета.
  - Спасибо, - очень серьезно сказал Соломин. - А вот при каком-нибудь катаклизме...
   Марек усмехнулся.
  - А как в фильмах.
  - Поясните, пожалуйста.
  - Думаю, будет как в фильмах постапокалиптического жанра. Фильмов много, но они все об одном. Одичание, банды, убийства, борьба за пищу и воду, каждый сам за себя. Право сильного. Герой, утверждающий право сильного над сильным. Хотя, наверное, тоже может быть по разному. Я говорю о тенденциях, о поведенческих шаблонах, которые уже прочно забиты вот сюда, - Марек хлопнул ладонью по лбу.
  - Откровенно вы, - покосился Дима.
  - Воздух, видимо, способствует.
  - Это же, ребята, ждет и нас, - сказал Соломин. - Вы понимаете, какую модель жизни нам навязывают? Модель, где ты совершенно оторван от общества, от института семьи, от необходимых для нормального индивидуального развития социальных взаимосвязей. Потребительская единица. Атом. Пустота. Винтик. В такой искаженной и ущербной системе и рамки функционирования человека задаются в абсолютном примате индивидуального над общим. В самоценности эгоцентризма. В личном успехе как обязательной мечте и цели в жизни. В богатстве, выступающем мерилом успеха. И одноклассники, коллеги, соседи в таких рамках превращаются во врагов и конкурентов.
  - Не совсем так, - сказал Марек.
  - А как? - спросил Соломин.
  - Скорее, люди предстают как бы чужим миром. Евросоюз сейчас раздает пособия, достаточные, чтобы снять маленькую квартирку и жить обособленно от всего. Не нужен даже личный успех. В своем мире из десяти-двенадцати квадратных метров ты и так король. Интернет, сети, виртуализация и эскапизм.
  - Это еще хуже.
  - Это тенденция и это уже есть.
  - Что ж, - сказал Соломин, - нам придется искать способы этому противостоять.
  - Все это хрень, - веско сказал Дима.
  - Почему?
  - Потому что это далеко, и на это нам - с высокой колокольни. У нас здесь "каски" и всякие проамериканские уроды во власти, которые нас уничтожают, а вы треплетесь о том, что общество, видите ли, атомизируется. Мы им ни в каком виде не нужны!
  - Что ты предлагаешь, Дима?
   Николай Эрнестович отклонился назад, словно ему было плохо видно.
  - Людей поднимать нужно, - мрачно сказал Дима, - или скоро некого будет поднимать.
  - Дим, многих ли ты поднимешь? - спросил человек с зажигалкой. - Внутренний протест еще ни фига не в той стадии, чтобы искать силовой выход. Каша, извини, в головах у большинства.
  - Есть люди.
  - Среди портовых десятка три наберется, - подал голос Андрей.
  - Вот, пожалуйста, - сказал Дима. - Да пол-города выйдет!
   Я на сходке, подумал Марек. Я там, где решаются делать революции. В эпицентре. И что, меня убьют как свидетеля?
   Он вздрогнул, когда его толкнули в плечо.
  - А ты что думаешь, европеец? - спросил Дима.
  - Я здесь всего день, - сказал Марек.
  - И чего?
   Дима надвинулся. Его лицо, вылепленное из света и тени, ощерилось, дохнуло перегаром.
  - Дмитрий Олегович, - предостерегающе произнес Соломин.
   Андрей отлип от подоконника.
  - Брата не трогай.
  - Да я так, - Дима отодвинулся, стукнул в стену кулаком. - Вы что, не видите, что они травят нас? Какую-то химию на очистные завезли, в хлеб какое-то дерьмо, в водку... Я, сука, одни макароны уже жру!
  - Я был сегодня на водочном, - сказал Марек. - Там просто современное производство.
  - Но резон в словах Дмитрия Олеговича есть, - сказал Соломин, вздохнув. - Все предприятия, я про хлебозавод, фильтровально-очистную станцию и ликеро-водочный, находятся во владении иностранцев. Все технологические процессы закрыты и на узловых точках персонал исключительно не местный.
  - И травят? - спросил Марек.
  - Раз в месяц, - сказал человек с зажигалкой, - на фильтровальной и на ликеро-водочном появляется интересная машина с надписью "Химлаборатория". Вроде бы ничего необычного, забор проб воды, контроль очистки. Только служба уж больно хитрая, не республиканская, а частная европейская, выигравшая непонятный тендер. Приезжает с арендованных складов у порта, находящихся в зоне охраны НАТО. После каждого такого приезда станция и завод на половину суток, сутки прекращают работу.
  - Устраняют недостатки?
  - И это возможно, - кивнул человек. - Но возможно, перенастраиваются фильтры. Химия ведь может быть и хитрая.
  - Какая?
  - Вызывающая апатию, усталость, депрессивные состояния. Повышающая внушаемость. Способствующая ослаблению иммунитета. Снижающая половые функции.
   Марек шевельнулся.
  - Вы страшненькую картину рисуете.
  - Вы думаете, что европейцы и американцы на это не способны?
  - Ну, я знаю, что в прошлом...
  - И сейчас, Марек, и сейчас. Вы, как журналист, я уверен, имеете больший доступ к информационным потокам. Неужели не слышали ни про Югославию, ни про Судан, ни про Афганистан, ни про Ирак?
  - Там против террористов...
   Хохотнул Дима. Андрей выдавил усмешку.
  - Террористом сейчас можно назвать кого угодно, - сказал Соломин. - Установившийся после распада еще Советского Союза мировой порядок таков, что подавляющее количество новостных ресурсов, формирующих общественное мнение стран Европы и Северной и Южной Америк, да и Азии тоже, поставляющих события, "картинку" происходящего в мире, не являются свободными и управляются группой людей, тесно связанных как с правительством Соединенных Штатов, так и с транснациональными корпорациями, что, по сути, одно и то же. Не знаю, помните ли вы анекдоты о милиции, которые ходили в России, пока и она не брызнула на суверенные области и края, но там был один про водителя катка, в которого на "мерседесе" въехали. Слышали?
   Марек пожал плечами.
  - Там бизнесмен на повороте или на обгоне не заметил, въехал в каток, - сказал Соломин, - разбил машину, позвонил знакомому автоинспектору, и тот сразу взял в оборот водителя катка, мол, рассказывай, как обгонял, как подрезал... Ну, смешно, да? Так и в нашем случае, любое фактически произошедшее событие подается так, как оно выгодно определенному кругу людей, или же не подается вовсе. Или на его почве выдумывается что-то иное, информационный мутант, лишь отдаленно напоминающий событие. И люди вокруг принимают такую фальшивую реальность.
  - Например? - спросил Марек.
  - Авиакатастрофа над Локерби.
  - Помню, кажется, в восемьдесят девятом. Ливия.
  - В восемьдесят восьмом, - уточнил Соломин. - Двадцать первого декабря. Но не Ливия.
  - Как? - удивился Марек. - Я точно помню.
  - Вы откуда это помните? - улыбнулся Николай Эрнестович.
  - Из репо...
  - Да-да, - качнул головой обладатель зажигалки.
  - Все мейнстрим-издания, - сказал Соломин, - все издания помельче, все телевизионные каналы и, кстати, наши, в том числе, давали одну только версию. Ливия. Аль-Меграхи и Халифа Фимах. Ливия. Чуть ли не сам Каддафи.
  - И что здесь неправда? - с вызовом спросил Марек.
  - А вы знаете, что два года назад, после того как Ливия выплатила жертвам катастрофы компенсацию, Лондонский суд признал обвинения несостоятельными?
  - В две тысячи третьем? Да нет, как? Я бы знал.
  - Это прошло очень тихо. Один свидетель, как оказалось, получил за опознание три миллиона долларов, эксперт лжесвидетельствовал о корпусе таймера из-за боязни за свою жизнь. Все остальное...
  - Нет, я бы точно знал.
  - Это жизнь, европеец, - сказал Дима.
  - Хорошо, - Соломин сплел пальцы в замок, - возьмем, чуть поновее. Югославия. Сребреница. Что вы об этом знаете, Марек?
  - Сербы, армия Караджича...
  - Младича, - поправил Соломин.
  - Ну, Младича. Расстреляли, кажется, около десяти тысяч мусульман. Международный трибунал признал это преступление геноцидом. Это широко освещалось. Сербы, кстати, тоже признали.
  - Вам рассказать альтернативную версию?
  - Попробуйте.
   Несмотря на приоткрытую форточку дым не спешил вытягиваться наружу. Все плыло и колыхалось. Сосед Николая Эрнестовича прикурил от свечи, добавляя иллюзорности кухонному собранию.
   Андрей, отвернувшись, смотрел в окно. Почему-то это Марека обидело - словно брат заранее определил для себя бесполезность разговора.
  - Так вот, - сказал Соломин, - мы были уже слабы, скукожившуюся страну растаскивали и добивали молодые реформаторы и подавшиеся в демократы партийные чиновники, год до Лебедя, в общем... - он махнул рукой. - Ладно, это все лирика.
  - Я помню, я жил здесь, - сказал Марек.
  - Сколько вам было?
  - Семнадцать. Потом два года бултыхался в институте в Москве. Сейчас кажется, будто и не со мной было.
  - Повезло, - со злостью в голосе сказал Дима.
  - О Сребренице, - напомнил Соломин. - Вы знаете, что в девяносто втором и девяносто третьем боснийские мусульмане под командованием Орича вырезали мирное сербское население?
  - Нет, - качнул головой Марек.
  - Вы знаете, что там стояли миротворцы ООН, которые позволяли боснийцам делать это? Не знаю уж, стреляли ли сами.
  - Нет.
  - Вы знаете, что в списках убитых в Сребренице значится всего две тысячи человек, убитых и пропавших без вести за все время конфликта? Знаете, что часть из них, оказывается, голосовали позже? Знаете, что большая часть убитых - боснийские военные?
   Марек почувствовал, как горят уши.
  - Вы меня словно обвиняете в том, что это все случилось.
  - Нет, - сказал Соломин. - Я просто хочу показать вам, насколько однобоко можно подавать информацию, искажать ее, извращать, кого-то, как выгодно, назначать террористами, а кого-то называть борцами за свободу. И не важно, что эти борцы отрезают головы и выкалывают глаза. Кому надо, видимо, отрезают.
  - Вы хотите, чтобы я вам поверил? - спросил Марек.
   Андрей дернул плечом, словно эта реплика уколола его под лопатку.
  - Вы уже мне верите, - сказал Соломин. - Потому что это объясняет все, что творится в мире, и все, что происходит у нас.
  - Заговор?
  - Нет, банальное стремление к власти. Жадное, всепоглощающее желание управлять и повелевать. Для этого используется, в сущности, веками отработанная схема. Первое: выявление внутренних противоречий в государстве, определенном к контролю или уничтожению, взращивание и консолидация внутренней оппозиции, в том числе, во властных структурах. Второе: формирование информационной маски, которая будет внедряться в головы населению. Грубо говоря, это устойчивые мемы, то, что хорошо запоминается, но, тем не менее, может быть совершенно лживым. Например, что все сербы - террористы. Или что все русские - пьяницы. Или что свободный рынок - это спасение для экономики. А что мы, если отделимся, заживем как Евросоюз. Кстати, для Европы это в несколько ином ключе, но тоже работает.
  - Разве?
  - Толерантность, права сексуальных меньшинств, эвтаназия, ювенальная юстиция, мультикультурализм и прочая дребедень. Только это другой, более приземленный уровень манипуляции.
  - Почему?
  - Потому что Европа уже завоевана. Она уже раздроблена, растащена, превращена в потребительский мирок. Правительства - марионетки на зарплате. Аппарат подавления - достаточен для спонтанных и разобщенных акций протеста. Европа кончилась как Европа, о чем, кажется, нисколько не стоит жалеть. Она шла к этому несколько столетий.
  - Но разве это плохо? - спросил Марек. - Как ни крутите, а Евросоюз все же задает стандарт качества жизни и социальных гарантий. На него равняются другие страны, тот же Китай, та же Индия. В нем просто хорошо жить!
   Соломин улыбнулся.
  - Вы словно приглашаете меня в гости.
  - Не вижу ничего зазорного в том, чтобы сказать: хорошо, где действительно хорошо. Это комфортная среда. Но у вас, наверное, нет визы.
  - Нет, - почему-то весело сказал Соломин. - Не случилось.
   Он рассмеялся, обладатель зажигалки, закивав, несколько раз кашлянул в кулак. Полный мужчина у холодильника хлопнул его по спине.
  - Спасибо, - отозвался тот.
  - Что плохо, - сказал Соломин, - это отсутствие перспективы у такого раздробленного общества. Оно не имеет понятия, куда идет и зачем. Вернее, оно никуда не идет, потому что уже пришло. Оно - труп, и им пользуются. Вы посмотрите в будущее, Марек, в будущее Евросоюза. Что вы там видите?
  - Ну, что вижу... - Марек переступил, наклонил голову, представляя Кельн, бюро на Цвинерштрассе через десять, двадцать лет.
   Виделась почему-то пустота, пыльное стекло, стойка администратора, за которой - никого. Он попробовал мысленно подняться над Европой подобно птице, чтобы охватить всю ее, от Ирландии до Польши, одним взглядом.
   Ветки железных дорог, змейки автобанов, пятна стоянок и домов.
  Пустота и дым. И копошение людей на улицах, похожее на кадры из фильмов о зомбиапокалипсисе.
  - Нет, - сказал Марек, пряча дрожь за переменой позы, - я так сразу не могу. Наверное, будет все то же, только электромобилей станет побольше, и мегаполисы разрастутся и съедят маленькие городки.
   Соломин тряхнул головой, не соглашаясь.
  - Все будет гораздо печальнее. Европе, чтобы куда-то стремиться, необходимо иметь стимул к развитию. Но стимул этот не рождается сам по себе, он состоит из желаний людей, живущих в Евросоюзе. А их желания - гипертрофированно эгоцентричны.
  - Все люди - эгоцентрики.
  - Да, тут вы правы. Но в нормальном обществе эгоцентричность уравновешивается социализацией, семейными связями, отношениями на работе и в кругу друзей, когда человек прочно ощущает себя частью общей культурной, языковой, ценностной и даже мотивационной среды. Другое дело, когда человеку искусственно, как высшую ценность, преподносят его инфантильный взгляд на мир, его желание поступать, как вздумает его левая нога, и его страх связывать себя обязательствами, долгом, моралью. Таким человеком очень легко управлять, он, грубо говоря, представляет из себя удобную точку приложения усилий, поскольку и усилий требует немного, и все его реакции предсказуемы и просты. Наберите город таких людей, и они примут любые ваши правила, едва вы начнете потакать их слабостям.
  - Вы себе противоречите, - сказал Марек.
  - Где?
  - В том, что говорите об эгоцентричности, которая вроде бы не признает над собой власти, и легкости управления городом из сотен тысяч эгоцентричных людей. Значит, через управление может быть и развитие.
   Солонин кивнул.
  - Благодарю за замечание. Но это противоречие все же мнимое.
  - Извините.
   Полный мужчина отлип от холодильника и, сделав шаг, открыл дверь. Вместе с ним в коридор выдуло клок табачной синевы. По окну мазнули фары разворачивающегося автомобиля, и пятно света наискосок прокатилось по кухонным шкафчикам. Марек отвернул лицо к раковине.
  - Да, - сказал Соломин, дождавшись, когда стоящий чуть позади худой курильщик с запавшими щеками прижмет дверь каблуком, - о мнимости. Замечу, что тем, кто сейчас управляет большей частью мира, как таковое развитие не нужно вовсе. Для них ваш комфорт лишь видоизмененное стойло, в которое они вас загнали. Куда вы денетесь из него? Никуда. Держит похлеще заключения в одиночной камере.
  - Я не чувствую себя заключенным, - сказал Марек.
  - А что вы можете? - спросил Соломин. - Что вы можете, когда вы один и вас никто не поддерживает? Вы лично представляете ценность лишь как потребитель и как проводник нужной информационной политики.
  - Да не о том вы!
   Сосед оттолкнулся лопатками от стены с такой силой, что Мареку почудилось, будто отзвук пошел по всему дому.
  - Вы поймите! - с жаром сказал Дима, кривя лицо в попытке донести важное. - Николай Эрнестович! Александр Михайлович! Нас же убивают! А вы об Европе, об атомизации, о каком-то комфорте. У нас НАТО в городе, бетоном обложили, скоро гуманитарно бомбить начнут, а вы все: цели, задачи, против кого да как. Не нужны мы им совсем! Занимаем полезные площади! Африканцев навезут или арабов на наше место, а от нас только кресты на кладбищах останутся, да и те, наверное, снесут.
   Он с горечью махнул рукой.
  - Дима, мы как раз об этом, - сказал Соломин. - Только надо знать, против кого мы воюем, чего наш враг хочет и чем будет подкупать.
  - Не будет он подкупать!
  - Скажите это правительству, - усмехнулся мужчина с зажигалкой. - Все честные, радеющие за республику люди. Как один.
  - Чуйков сегодня натовцу двинул, - сказал Марек.
  - Это интегратор который? - заинтересованно спросил мужчина, стоящий позади Соломина.
  - Да, министр интеграции и развития.
  - И за что двинул?
  - За слова.
  - Интересно, - сказал мужчина с зажигалкой.
  - Конечно, - сказал Соломин, - это, скорее, цивилизационная война. У нас - парадигма развития и сосуществования. И них - парадигма подчинения и власти. Из-за этого мы ограничены в средствах, а они в конечном счете всегда будут проигрывать, как ни странно это, наверное, звучит.
  - Почему? - спросил вдруг Андрей. - Они же почти победили.
   Соломин поднял палец.
  - Ты слышишь, Андрей? Ты сам сказал - почти. Как в шестьсот двенадцатом, восемьсот двенадцатом, в сорок первом. Из века в век. И всегда - почти. Да, это война. Война! Только теперь она ведется по другому, преимущественно в мозгах и в душах. Что, впрочем, не отменяет локальных операций по вбиванию демократии и свободы в неразумные головы свинцом. Это война, и надо понимать, с кем мы воюем.
  - Николай Эрнестович, - усмехнулся Дима, - Демократическая, дом два, если хотите посмотреть, с кем.
  - Нет, Дима, - сказал Соломин, - миротворческий контингент - это, скажем так, только один элемент из арсенала нашего противника. Показная, видимая его часть. Это не значит, что с ней не придется разбираться, нет. Но изгнание "касок" не должно быть самоцелью.
  - Почему это?
  - Потому что - что дальше?
  - Жить, Николай Эрнестович.
  - Не получится, Дима, - сказал мужчина с зажигалкой, - сначала придется до Берлина дойти. Иначе - не дадут.
  - И дойдем! - рубанул воздух Дима.
  - У нас пока ни ресурсов, ни возможностей даже область отстоять, - вздохнул мужчина. - А ты уже Рейхстаг валишь.
  - Простите, - сказал Марек растеряно, - вы, кажется, какой-то жупел из Америки и Евросоюза делаете. Это совершенно не так.
  - А как? - заинтересованно спросил Соломин.
  - Ну, я, находясь изнутри, не ощущал, что Европа ищет повода, чтобы куда-то вторгнуться или кого-то отбомбить. Могу вам сказать, что большинство тем, событий, процессов, попадающих в поле зрения новостных медиа, отражают лишь внутреннюю жизнь союза. Энергетические проекты, мигранты, социальные и культурные программы, выставки кошек и собак, именины и браки в августейших семьях, какие-нибудь местные микро-новости, вроде осушения пруда или перекрытия дорожного участка на плановый ремонт. Весь остальной мир присутствует лишь периферийно.
  - И про бывшую Россию ничего не пишут?
  - Ну, как... Пишут про нарушения прав человека и разгул криминалитета. В последней колонке или мелкой строкой в "подвале". Это не интересно. Про Москву побольше, но в том смысле, что она угрожает соседним республикам.
  - Знаете, Марек, - вздохнул Соломин, - это все разговоры через линию фронта. Вы - в одном окопе, мы - в противоположном. Вернее, вы даже не в окопе. Вы живете где-то там мирной жизнью. В этом нет ничего плохого, - поднял руку он на желание Марека возразить. - Но и судить в данном случае о том, о чем не имеете понятия, вы не можете. По крайней мере, опираясь на информацию только со своей стороны.
  - Но я же своими глазами...
  - Где?
  - Здесь!
  - Что вы здесь видели? - устало спросил Соломин.
  - Жизнь. Обычную жизнь.
  - А "каски"? - криво усмехнулся Дима.
  - И что? Это порядок, по крайней мере.
   Мужчина с зажигалкой присвистнул.
  - О, да!
   Во взгляде Андрея, брошенном на Марека, проскользнула усмешка, словно он ничего другого и не ожидал. Это почему-то задело до жжения в горле, до внезапной рези в животе. Как проводник на перроне, отказавшийся от пяти евро.
   В другом окопе...
  - А что, нет порядка? - спросил Марек, с вызовом поворачивая голову. - Миротворческий контингент делает то, что вы сами сделать не в состоянии!
   Он выдохнул.
  Сделалось тихо. Брат смотрел будто сквозь.
  - А кто вам сказал, Марек, что мы не в состоянии? - спросил Соломин. - Нас вообще спросили?
  - Но пограничные конфликты...
  - Вы знаете, кто их инспирировал? - подал голос курильщик, прячущийся за Соломиным. - О "летучих отрядах" слышали? О неизвестных группах с флагами Тулы и Рязани? О людях, сожженных в церкви в Пеструхино, наемниками на двух джипах синей, миротворческой окраски?
  - Вообще, мне странно вас слушать, Марек, - сказал Соломин. - С одной стороны вы признаете за Евросоюзом упадок, рассуждаете о поведенческих шаблонах, о тенденциях, которые ведут в тупик, прекрасно, думаю, знаете, как и за счет кого живет Европа, на чьих костях и золоте вырастила свой комфортный мирок, и в то же время напрочь отказываетесь хотя бы подумать над чужой точкой зрения, которая, грубо говоря, не противоречит вашим ощущениям, но противоречит официально распространяемой информации.
  - Двенадцать лет в Евросоюзе, - насмешливо сказал брат.
  - А ты вообще...
   Марек замолчал. Аргументов не было. Говорить о том, что вы тут все в дерьме, не выглядело аргументированной позицией.
   По-скотски выглядело.
  По большому счету ведь получалось, правы они. Тысячу раз правы. Все виделось, все замечалось, и эмигрантские кварталы, расписанные арабской вязью, полные бородатых нахлебников, и пустые, не перспективные деревеньки, не в России, а в центре Евросоюза, север Франции, будьте любезны, и молоко, белой рекой текущее по улицам Брюсселя, и напудренные до тошноты округлые фразы чиновников, кочующие по полосам газет. Мы будем бороться и отстоим... Мы примем новый, ради всеобщей безопасности... Пьяные оргии, социальные дома, метадоновая терапия, торжественное шествие педофилов-любителей, священики-геи, бога нет, бога нет, бога нет.
   И все - под спуд, под гнет, с пометкой "для служебного пользования".
  Забыть. Отодвинуть. Научиться не обращать внимания. Господи, ну невозможно было бы, раскопав это в себе, жить в мерзости и в мире с самим собой дальше!
  - Я понимаю, - сказал Соломин, - это, в сущности, не наше дело. Просто правдой хочется поделиться, нашей правдой. Она не причесанная, грубая, колючая, но она - правда. Взгляд из нашего окопа.
   Марек покивал.
  - Трудно как бы... Когда тебе в морду... - Он поднял голову. - Я знаю, вы думаете - выстроил себе благостный мирок. Даже не выстроил, удачно устроился. А я полгода жил на пять евро в день! Когда гамбургер - полтора евро, а билет до бюро - два пятьдесят. И вечером - чай с гренком на оставшееся.
  - Странно, - произнес Соломин, - и ратуете за Евросоюз?
  - Да не ратую я! - Марек смутился. - Там действительно... Нет, - он мотнул головой, - там совсем не радужно, но я там привык...
  - Ох, господин журналист, - сказал мужчина с зажигалкой, - это все страх.
  - В какой-то мере.
  - Знаете, что я вам скажу, Марек? - Соломин задумчиво потер глаз. - Я скажу вам в чем наше отличие. Оно очень простое. Оно отличает отформатированных и европейцев, и американцев, и всех, до кого дотянулась и переварила система нового мирового порядка. Им ни до чего нет дела.
  - Я думал об этом, - сказал Марек.
  - Постойте, дослушайте. Им нет дела до людей, страдающих на другом континенте, как нет дела до людей, умирающих в соседнем подъезде. Их мир - это они сами. Они слушают только голоса в своей голове и позывы собственного желудка. Им безразлично все остальное. Они сами в себе вытравили все чувства, кроме животных. И поэтому, когда что-то случается в их жизни, в их мире, они остаются наедине с собой. Отсюда и фильмы апокалиптические, где человек человеку - несколько килограмм мяса.
   Или враг, или раб. И ничего другого. И никаких перспектив, потому что ломать этот мир в себе нужна особенная смелость.
   Соломин качнулся.
  - Я читал советские книжки, Марек. В детстве. Много хороших детских книжек. Знаете, как их герои воспринимали мир? Как возможность приложения сил, чтобы сделать его лучше. Не для себя, для всех. Только так. Это было жизненной необходимостью. Это было императивом. Это было осознанием ответственности в первую очередь перед самим собой. Не мир должен - я должен миру. Потому что он часть меня. Абсолютный альтруизм. И я думал, в далеком том детстве, что все советские люди такие. Они должны были быть такими!
  - Только квартирный вопрос их испортил, - сказал мужчина с зажигалкой.
   Соломин грустно кивнул.
  - Скорее, бытовой. Потребительский. Мы все побежали за цветным фантиком, решив, что он нужен нам больше всего. И забежали в лес без света.
  - То есть, советские люди должны были строить будущее голыми и голодными, так я понимаю? - спросил Марек.
   Лицо Соломина рвануло внутренней болью.
  - Да знаю, знаю я, что далеко на лозунгах не уедешь! И что детей обещаниями не накормишь! И что большинству людей хочется жить спокойной, размеренной жизнью. Но чтобы в этой жизни был свет, необходимо что-то еще, кроме колбасы и туалетной бумаги.
  - Наверное, мне это недоступно, - сказал Марек. - Это "что-то еще".
  - Возможно, и так, - печально сказал Соломин. - Тогда ваш мир скукожился до очень небольших размеров.
  - И что?
  - Вы поймете, когда вам однажды станет очень больно.
   Марек вспомнил Ленку.
  - Мне было больно, - скривил он рот.
  - Значит, недостаточно, - твердо произнес Соломин.
  - Мне хватило, - Марек отлепился от стены и поймал в пальцы дверную ручку. - Меня не надо агитировать отвечать за весь мир. Я привык отвечать только за себя. Это, по крайней мере, гораздо честнее.
  - А ваш брат? - спросил Соломин. - Ваша мать? Они для вас чужие? А этот город? А люди, в нем живущие? А страна?
  - Я уехал из страны, - сказал Марек, внутренне корчась.
   Он вышел и прикрыл за собой дверь.
  - Возвращайтесь, - сказал Соломин.
   И было не понятно, то ли это просьба вернуться к разговору на кухне, то ли это пожелание проделать путь блудного сына.
   Ох, как тошно!
  
   Мама постелила ему в зале на одном из кресел.
  В темноте белели отодвинутый стол и расправленный, застеленный диван, на который положили одну из маминых подруг. Ей было далеко возвращаться.
   Сама мама ушла спать в комнату брата. Андрей вместе с Соломиным, Димой и мужчиной с зажигалкой вывалились куда-то в ночь. Ждать его было не надо.
   Не спалось.
  Марек лежал, слушая, как похрапывает на диване женщина. Странно, думалось ему. Я - дома, у себя, я чувствовал это с приезда, с выхода из вагона. Чувствую и сейчас. Я даже хотел остаться, Фоли продлил бы мне срок командировки, хотя и обязательно осведомился, уверен ли я в своем желании. То есть, не сошел ли я с ума. Мол, что там делать, в диком краю?
   Но Соломин...
  Это называется, лишили информационной невинности.
   Он столько ее восстанавливал, отращивал слой брони, учился игнорировать все, что не влезало в рамки мейнстрима, затыкал рот и глаза собственному любопытству. Сгубило кошку, помнишь? Сгубило кошку.
   Дня хватило. Длинного-предлинного дня.
  Да, внутри он может и посмеивался над европейцами, и ужасался их невежеству, и даже изображал из себя обличителя их образа жизни, здесь, вдали от, но, вернувшись, как все, снова выстроит мир из улыбок и работы, счетов за свет и воду, хриплого бега от авторской колонки на третьей странице к колонке на второй с выплатами за дом, автомобиль и пятничными вечеринками в баре.
   Нравилось же, нравилось. Сука...
  Марек повернулся на бок. По стене, забираясь на потолок, пробежала длинная желтая полоса. То ли от фар, то ли от фонаря. Все слетело, как плохая краска. Не перекрасился. Думал, что перекрасился в европейца, но, увы. За день перевернули, расковыряли, поучаствовали. Русский вы, Марек Канин, сейчас отколупнем, и совсем проявится...
   Страшный русский зверь.
  Зря поехал. Зачем? Хлебнуть здешнего дерьма? Дергало, царапало, виделось одно, а открылось другое. Европы ждал?
   Мысль прервалась, когда мамина подруга издала долгий горловой клекот.
  Или нет, не в этом наивность. Марек лег на живот и вжался лицом в подушку. Наивность была в том, что он верил в перемены к лучшему. Собственно, почему их нет? Они есть. Но Соломин...
   В гетто нет еды, воды и света, но надеждой славится народ наш, что настанет время для ответа, и за все ответится наотмашь. Ужас какой. Пластилин в мозгах.
   Нелепый же разговор! Какие-то прыжки и скачки. Сребреница и Ливия, Европа и эгоцентризм, вам еще не было больно...
   Зачем это все?
  Может, это программирование? Нейролингвистическое? Нужный тембр голоса, собственно, ничего не значащие слова - но ты внимаешь, ты ведешь себя как всегда и не замечаешь, что превращаешься в кролика, замершего перед удавом.
   Ну да, на да, самомнение, господин журналист, не давит?
  Кому, к черту, я нужен, чтобы применять ко мне всякий гипноз? О, я вхож к министру интеграции и развития!
   Хоть маму увидел.
  Мысль кольнула сердце и заставила Марека на какое-то время стыдливо спрятать лицо в подушке. Вспомнил, надо же.
   Он не уловил, когда уснул.
  Под периодические всхрапывания, несущиеся с дивана, ему приснилась эта же комната, только наполненная каким-то странным светом. Свет тек из окна, словно снаружи включили мощный прожектор. Только в углу, где стояло кресло, на котором он спал, было темно. Марек скорее ощутил, чем увидел, что рядом, в изголовье, кто-то сидит.
   Он поднял голову.
  - Кто здесь?
  - Я, - послышался голос брата.
   Он шевельнулся тенью, часть спины, локоть, плечо попали под прожектор и налились огненно-красным.
   Марек сел.
  - Сгоришь, - сказал он, почему-то понимая во сне, что свет опасен.
   И услышал усмешку Андрея.
  - Зачем ты сюда приехал?
  - Проведать.
  - Не верю.
  - Не верь. Была возможность вернуться, я и вернулся.
  - То есть, по работе.
  - По работе.
  - А мы? - спросил брат.
  - Что - вы? Я вас помнил. Может, поэтому...
   Брат шевельнулся, и снова странный свет обжег его - теперь уже ухо, часть затылка. Мареку казалось, должно быть больно, но Андрей не обращал внимания.
  - Я думаю, - сказал он, смотря Мареку прямо в глаза, - ты приехал, чтобы показать, как ты, в отличие от нас, хорошо устроился.
  - Что за бред!
  - Что отец был неправ.
  - Он и был неправ! - У Марека перехватило горло. - Он тебя любил! А меня считал с придурью. Ты - настоящий сын, а я так, не пойми кто, любитель изящной словесности чуть ли не нетрадиционной ориентации. Помнишь, он сказал мне, что за все мои стихи, за все, что я делаю, он не дал бы и рубля?
   Брат вздохнул.
  - Дурак. Он боялся, что у тебя ничего не получится. Ты был воздушный мальчик, одни рифмы в голове.
  - Ну да!
  - Да. Ты же истерил каждый день. Это хочу, это не хочу! А он половину всех наших денег отсылал тебе в Москву. Так тебя не любил.
  - Их хватало на две недели.
  - Сука! - взорвался Андрей. - Мы здесь жили впроголодь, чтобы ты там... - он, наклонившись, шумно, зло задышал носом, потом отодвинулся, заговорил глухо: - По тем временам он считал правильно. Отец всю жизнь зарабатывал руками, горбом, а тут ты, умненький: головой надо работать, папа!
  - Ну и кто был прав? - спросил Марек.
  - Умер уже отец, - грустно сказал брат. - А ты все с ним воюешь. Он, кстати, часто "Евроньюс" смотрел, наверное, тебя хотел в нем увидеть. Когда репортажи шли, весь там был, слова не скажи...
  - Мне прощения попросить?
   Андрей поднялся.
  - Уезжай ты, ради бога. В конуру свою.
   В свете прожектора его фигура с боков начала наливаться багрянцем и словно плавиться. Дымные струйки потянулись от макушки.
  - У меня - апартаменты, - сказал Марек, щурясь.
  - Все равно в твоем мире нас нет.
  - Почему нет?
  - Потому что в твоем мире - лишь ты. Мы не помещаемся.
   Андрей оседал, плечи его сделались волнистыми, неправильными. Силуэт истончился.
  - Зачем ты повторяешь за Соломиным?
  - Потому что тебе все равно, что вокруг.
  - Да всем все равно! - разъярился Марек. - Люди живут каждый в своем мире! Все! Иногда весь их мир - это улица в двести метров! Или квартира в шесть! За всю жизнь круг общения большинства людей не выходит за рамки тридцати человек. Я читал исследования, я сам был в фокусной группе. В режиме тесного общения - до десятка. Это факт. Так в чем ты меня упрекаешь?
   Брат качнул головой.
  - В том, что ты принял это за истину.
  - Но так и есть!
  - А мир - больше. И в нем - все не так.
   Андрей покачнулся и вспыхнул.
  - Ты горишь! - закричал Марек. - Посмотри, ты - как спичка!
   Комната внезапно затряслась. Землетрясение? Бомбежка? Свет погас. Брат куда-то пропал. Толчки отдавали в грудь. Кажется, это были чьи-то пальцы.
  - Что? - он вскинулся и открыл глаза.
  - Марек, Марек, все хорошо?
   Над ним склонилось одуловатое лицо маминой подруги. В ночнушке она выглядела постаревшим, печальным привидением. За окном было едва-едва светло.
  - Да, все в порядке, - Марек стер слюну с подбородка.
  - Ты кричал.
  - Дурной сон. Ложитесь.
  - Про пожар кричал. Может, у тебя видения? - Женщина, кажется, никак не могла решиться оставить его. - Тебе, может, рассолу?
  - Нет, я это... - Марек махнул рукой. - Спасибо, все прошло. Ложитесь.
  - Уж больно страшно.
   Шлепая босыми ногами, женщина прошла к дивану. Заскрипели пружины. Она легла и долго возилась с одеялом, раскидывая его углы ногами. Мареку даже захотелось раздраженно шикнуть на нее.
   Вдруг резко зажглась люстра под потолком.
  - Дьявол, дали-таки электричество.
   Накрутив на себя одеяло, он встал и пересек комнату. Женщина на диване накрылась с головой. Щелк! Люстра, мигнув, погасла, и окружающее тут же потеряло слепящую резкость и сделалось зыбким, мутным, темно-серым. Едва не наткнувшись животом на стол, Марек пробрался к окну.
   За окном лежал тихий двор, и какая-то тряпка болталась на веревке, натянутой между двумя столбами.
   Не мое, подумал Марек. Знакомое, но уже не мое.
  Что я могу чувствовать? Какое родство? И почему мне обязательно надо сделать больно, чтобы я почувствовал?
   Кстати, позвольте осведомиться, кто будет делать больно? Брат?
  Он прижал ладонь к стеклу. Стекло подрагивало, словно снаружи на него бессильно давил мир, который надо было признать и любить, и всячески о нем заботиться.
   Советские люди, динозавры, где вы?
  Вообще, подумал Марек, мир живет как живет. До меня. После меня. Я ничего не решаю. Это невозможно. Я не глыба, как там о ком-то. Мне вообще не хочется бороться за этот мир. Мне хочется дожить свое, выдыхая в него газы и делясь с ним продуктами метаболизма.
   Это муторно - хотеть что-то изменить.
  Потому что меня все устраивает. А со следующей весны я смогу присылать сюда по сто, сто пятьдесят евро.
   И потому что менять - значит, гореть. Без остатка. Это не для всех. Не для него. Это страшно. Господи, да пропади это все пропадом! - с содроганием подумал Марек. Нет ничего хуже задаваться такими вопросами. Это так по-русски.
   В сумраке мир проступает разбитой губой, смотрит угрюмо, по-волчьи, упрямый мальчишка, что же ты, дядя, насупился, что ты молчишь, как мертвый, я просто знакомиться вышел с тобой...
   И стихи нахрен.
  
   Четыре следующих дня Марек работал.
  Пока было электричество - дома. Затем - в игровом клубе "Ктулху", с администрацией которого, включая Бердыча, у него остановились славные отношения.
   Им почему-то свет не отрубали. Правда, и район у них был другой.
  Он написал пять статей и несколько заметок. Две статьи о неблагополучных районах и о неоднозначном отношении к "каскам" Фоли зарубил, написав, что это не интересно европейскому читателю. Потом - нельзя подрывать авторитет миротворческой операции. Есть структуры контроля, есть специальные аналитические отделы. Если какие-то недостатки будут выявлены, это обязательно попадет в отчеты, и люди, ответственные за контингент, за операции, проводимые в молодой республике, примут их к сведению и исправят все выявленные "косяки".
   Только, скорее всего, это будет закрытая информация.
  Записка Фоли была едва ли не длиннее статей. Марек увидел в ней недоумение, какой Марек стал непонятливый, и опаску, что Марек может быть потерян для газеты, если и дальше продолжит слать тексты не по интересующей тематике.
   "Марек, - писал Фоли, - пойми: наш читатель не хочет забивать голову проблемами, которые находятся от него за две тысячи километров. Это проблемы местных, Бог с ними. Он не хочет видеть ни боли, ни грязи, ни скорбных лиц, ни очередей за гуманитарной помощью. Для него это как расстройство пищеварения. Глупо же хотеть расстройства пищеварения добровольно, не так ли? Нашему читателю хочется позитива и легкости. Веселого аттракциона с хэппи-эндом. Определенно, комфортного путешествия с удовольствием посредством талантливо написанного репортажа. И он вправе этого от нас требовать, поскольку платит за электронную подписку и бумажное издание своими деньгами".
   В общем, среднестатистического европейского читателя интересовали: красивые русские девушки, комплекс туристических услуг, доступность наркотиков и алкоголя, безопасность для рядового туриста в республике, развлечения и какие-нибудь милые дикости и нелепости, показывающие отсталость и наивную культуру местных жителей.
   Ну и, конечно, расценки цивилизованного отдыха на один-два дня для занятых людей с нетривиальной фантазией.
   Марек пообещал учесть.
  Хотя глухое раздражение копилось где-то в горле, как рычание у собаки. Он чуть не написал, что дешевый и нетривиальный секс можно найти, сунув член в улей с дикими пчелами. Вот где фантазия и экстаз.
   Патрули бродили по городу.
  Марек раз десять показал европаспорт и регистрационную карточку, дважды ему зачитали памятку об опасности посещения некоторых районов. Один раз он услышал сухие щелчки выстрелов на соседней улице и лающие выкрики на немецком, но выяснять, что там происходит, не стал и поспешил убраться подальше.
   Скоро ему стало казаться, что город, даже его центр, блестящий витринами и неоном, отделанный дорогим сайдингом, мрамором и металлом, весь зеркально-слепящий и ухоженный, полон тревожного ожидания. Словно человек, спрятавшийся за угол и прислушивающийся, есть или нет шаги впереди.
   Странное сравнение, да?
  На патрули часто оглядывались, что-то шептали в нос. Кто-то нарочно переходил на другую сторону улицы. Марек видел пикет из нескольких десятков человек, оттесняемый "касками" от ограды, за которой прятался особняк с табличкой "Центр международных связей под эгидой USAID". Над особняком гордо реял флаг Соединенных Штатов. Разъезжали "Хамви". То здесь, то там глазам попадались бетонные балки, прижатые к тротуарам, приготовленные для того, чтобы в нужный момент перекрыть проезжую часть.
   Когда Марек понял, на что это похоже, он на несколько секунд остановился, боясь поверить. Какая-то женщина опасливо его обошла, потом кто-то, притормозивший у обочины на старенькой "Ладе", попросил освободить проезд во двор.
  - Да-да, извините, - сказал Марек.
   И отошел, пропуская.
  И в некоторой прострации побрел домой, оборачиваясь на балки и пустоту улицы. Словно не до конца веря.
   Родной город был завоеван.
  Победители ходили по три человека и проверяли документы. Оккупационная администрация
  пожинала лавры и примеривалась к сочным кускам: промышленности, инфраструктуре, земле. Население, нелояльное население должно было или перевоспитаться, или исчезнуть. А балки - если восстание, если волнения, если, черт побери, война.
   В этом не было никакого сомнения.
  Это воздух, воздух, сказал себе Марек. Как это... поляризация. Видишь то, чего не должен видеть. То, чего нет. Мираж.
   Его продрало до озноба. Он пошел быстрее, думая, что за стенами квартиры это ощущение если не исчезнет, то заглохнет.
   Таких собраний, как по его приезду, больше не было. Соломин заходил всего раз, по какому-то малозначительному случаю, но принес с собой кожаную папку, которую вручил Мареку со словами: "Для общего развития".
   В папке было несколько тетрадей, сшитых из распечатанных на принтере листов. В них достаточно живо, с примерами, описывались принципы формирования и функционирования западного общества. Финансовые, экономические и информационные инструменты. Марек подумал, что ему хотят раскрыть глаза. Хотя многие факты, которые он знал, представали в совсем ином ракурсе, чем ему было известно. Текст, надо признать, был захватывающий. Колючий. Дух вон.
   С братом они почти не разговаривали. Это было не отчуждение, со стороны Андрея это было, скорее, внимательное, терпеливое ожидание, словно родство, кровь, что-то скрытое, замкнутое в Мареке со временем должно было проявиться. Не сегодня, так завтра. Или послезавтра.
   Дина забегала всего на несколько минут, усталая и веселая, иногда клюющая носом. Марек пугался сам себя, когда, словно зомби, шел на ее голос и слушал скороговорку новостей, и смотрел в ее глаза и на ее губы.
   Гнусная, подлая мысль грызла изнутри: "Я - европеец. Я могу дать ей больше".
  Потом они убегали, в кино, на прогулку, в общежитие Дины, а мысль продолжала грызть: "Я могу увезти ее отсюда".
   Мама ходила тенью, то касаясь Марековой макушки, то расправляя сбитые им половички, салфетки, покрывала. Глаза ее светились: Марек мой, Маричек.
   Он чувствовал стыд.
  Много позже ему казалось, что это было самым светлым временем в его жизни.
  
   Странно, но Марек был уверен, что холодный, не тающий комок в животе, как предчувствие беды, возник за несколько секунд до того, как в дверь квартиры часто - "Татьяна Сергеевна! Татьяна Сергеевна!" - забарабанили кулаком.
   Света не было. Стрелки на часах показывали пять вечера. Было еще светло, но так розово-сине, как никогда он не видел и не заставал в других городах.
   Они пили чай, согретый мамой на слабеньком газу, без сахара, с остатними дольками шоколада, купленного Мареком вчера.
   Ни Андрея, ни Дины. Вдвоем.
  Марек складывал в голове новый текст, провокационный, Фоли его почти наверняка завернет, только слова, как бойцы, не слушались командира и маршировали сами: "Мне думается, новая реальность явилась для большинства жителей самой настоящей неожиданностью, когда им сказали, что теперь они живут в самостоятельной, независимой, имеющей огромные перспективы республике, бывшей когда-то обычной областью.
   В город завезли несколько тонн гуманитарной помощи, продуктовых наборов от Фонда демократических перемен, со скоростью света распространилась информация, что наборы будут бесплатно выдавать на площади - по два в руки - перед зданием городской администрации, одновременно с митингом и концертом.
   А дальше под музыку, на фоне "Хамви" и "Брэдли" командующий контингентом..."
  - Сынок, ты пей, - сказала мама.
  - Конечно, - кивнул Марек, теряя мысль.
   Глаза его уловили неясный и оттого тревожный промельк в окне, сердце пропустило удар, живот свело, и он обмер, когда после короткого визга пружины на подъездной двери, долетевшей сквозь стены, через паузу, забумкали, заколотили по старенькому дерматину двери в квартиру. Бум-бум-бум.
  - Татьяна Сергеевна! Татьяна Сергеевна!
   Голос был срывающийся, запаленный, вибрирующий от новости. Мама с испугом посмотрела на Марека.
  - Что-то случилось.
   Она вскочила, а он так и остался сидеть. Эти несколько мгновений, в которых уместились короткие мамины шажки, ее худенький, низкий силуэт в проеме, щелчок замка и скрип петель, показались Мареку долгим, затяжным полетом в пустоте, после которого его толчком, криком вышвырнуло то ли в холодную воду, то ли в безвоздушное пространство.
   А может разбило об лед.
  - Татьяна Сергеевна! Андрея убили!
   Марека вдруг окружила ватная, глухая, непробиваемая тишина. Андрея убили. Брата. Брата Андрея... Слова эти шелестели в голове, и больше ничего из внешнего мира не проникало, не приставало к ним. Убили.
   Он совершенно потерялся.
  Кажется, вышел в прихожую и встал там, в простенке, заклеенном желтоватыми, выцветшими обоями. Сам камень не камень, гипсокартон.
   Андрея убили.
  Повезло, что с этой жуткой, темной новостью в квартире появились соседи, которые взяли маму на попечение, отвели ее в гостиную, заставили выпить каких-то таблеток от сердца, обняли, заревели вместе с ней, потому что Марек ничего этого не мог.
   Он стоял.
  Кто-то что-то спросил его, он кивнул в ответ, не слыша. Спросившего увели. Какие-то люди, мрачные, грязные, в обуви, ходили из кухни в комнаты, из комнат - наружу, от них оставались следы и запахи табака и алкоголя. Их тени проплывали мимо, затрагивая мысли обиняком. Ведь полы мыть...
   Потом Марек вдруг обнаружил в своей руке стакан с водкой и опрокинул ее в себя. Не помогло. Как вода проскочила она, чуть согрев зыбким теплом. "Где он? Где?" - выкрикнула мама и, кажется, судя по шелесту ног, кинулась на поиски сына, но ее остановили в дверях, развернули, накрыли одеялом, словно тушили огонь. Убит. Убит.
   Почему? Как?
  Он не помнил, как оказался на кухне. Было темно. Кто-то сидел рядом, второй человек, положив локоть на стол, сутулился напротив. Его голос зудел в ушах, но Марек не понимал ни слова. Ни одного слова. Бу-бу-бу, бу-бу-бу. Пальцы до боли сжимали ребристое стекло.
   Горел огарок, маленький, как чья-то жизнь на исходе. Марека потормошили, приподняли голову за волосы и шлепнули ладонью по щеке так, что он заморгал и поймал ударившего в фокус зрения.
  - Дима?
  - Пей! - прочитал Марек по губам.
   В стакане заколыхалось что-то темное, кисло пахнущее.
  Марек выпил, и жидкость огнем вспыхнула в горле и в пищеводе. Едкие слезы выдавило к уголкам глаз. Он широко открыл рот, и Дима тут же ловко пропихнул в него маринованный огурец.
  - Жуй.
  - Я...
  - Жуй, легче станет.
   Звук снова включили, сделали понятным. Марек стал жевать.
  Дима кивнул, огладил короткий ежик волос, потом вдруг крепко схватил Марека за плечи, впиваясь в его лицо бешеными глазами.
  - Держись, понял? Не раскисай, сопля!
  - Я понял, - сказал Марек.
  - Понял он.
   Дима поднялся и вышел. Из гостиной неслись рыдания. Из-за неверного трепета свечи казалось, будто кухня слегка покачивается и то раздвигает, будто меха баяна, узкие стены, то приближает слева, к плечу, подвесные шкафчики.
  - Как вы, Марек? - спросили его.
  - Я?
   Марек повернул голову и не нашел спросившего. Кухня была пуста, а дверь - закрыта. Никого. Вот она, родина.
   С артефактами. С голосами. Возможно, с "белочкой".
  - Марек.
   У него не сразу, но хватило соображения (все куда-то плыло) поднять глаза и обнаружить за окном привставшую на цыпочки, к приоткрытой форточке, и неудобно изогнувшуюся фигуру. Соломин? Марек мотнул головой.
  - Вы что...
  - Я сейчас зайду, - пообещал Соломин.
   Зачем? - хотелось спросить Мареку, но фигура уже исчезла. Стол качнулся и краем зачерпнул с глубины воды.
  - Марек.
   Кто-то с укоризной вывернул из его пальцев перевернутый стакан. Кухня неожиданно заполнилась людьми, стол протерли, включили свет, на плите появилась кастрюля, заполнила кухню клейким, мясным запахом. Перемены были головокружительны.
  - Марек! Маричек! Ты один у меня остался!
   Мама оказалась рядом, вцепилась, вся в темном, кисло пахнущем, прижалась к Мареку, худенькая, дрожащая, горячая, зашептала что-то, царапая шею накрахмаленным кружевом. Он обнимал ее, с трепетом удивляясь, как ее мало, и как много времени ушло безвозвратно, когда он мог бы быть с ней.
  - Милый мой!
  - Мама, мама, я здесь, я с тобой.
   Мир наполнился саднящей болью, кипело в горле, бурлила кастрбля, путались слова и смыслы, чужое тепло было жалким и слабым, какая-то тварь грызла сердце, превращая его в кровоточащее мочало.
  - Марек.
   Реальность дала сбой, откусила несколько секунд или минут, и мама пропала. Свет снова погас, потом возрос, воскрес из фитиля свечи, выхватил тонкие пальцы, сцепленные в замок, и печальное лицо Соломина.
  - Как вы, Марек?
  - Не знаю, - честно ответил Марек. - Кажется, распался на куски.
  - Собирайтесь наново.
  - Это сложно.
   Лицо поднырнуло книзу - кивнуло. В воздух потек сигаретный дым.
  - Курите?
  - Нет.
  - Тогда просто посидите, закройте глаза.
  - Думаете, это поможет?
  - Не знаю.
   Марек усмехнулся.
  - Это неправильная психотерапия. Надо сказать: конечно, обязательно поможет. Можно даже, в подтверждение, энергично потрепать по плечу.
  - Вы этого хотите? - спросил Соломин.
  - Нет, это вранье.
  - Тогда просто закройте глаза.
  - Хорошо.
   Марек ссутулился. Темнота за сомкнутыми веками пятнисто шевелилась и приобретала оттенки. Через несколько секунд он заметил, что более светлые пятна похожи на приоткрытые в беззвучном крике рты.
  - Лучше? - спросил Соломин.
  - Нет.
  - Бывает.
  - Как... - Марек открыл глаза, собрался с духом. - Кто убил брата?
  - Люди говорят, "каски". Патруль.
  - Почему?
   Соломин расцепил пальцы.
  - Мы сейчас собираем информацию. "Каски" распространяют версию, что Андрей бросился на них с ножом.
  - Зачем?
  - Он шел с Диной...
   Марека обожгло.
  - А Дина? Дина жива?
  - Ее пока не могут найти.
  - Но как же? Это же день был! - Он вскочил. - Надо найти ее! Мы можем собрать людей. Наверняка кто-то... Те же патрульные!
  - Сядьте, Марек, - сказал Соломин. - Это не первый случай.
   Марек задохнулся.
  - Что? Николай Эрнестович, вы себя слышите? Что значит - не первый случай?
   Взгляд Соломина стал больным.
  - То и значит. Число обвинений в изнасилованиях патрулями миротворческого контингента перевалило за два десятка.
  - Вы думаете, что и Дину?..
   Воздуха не было.
  Дурацкая тесная совковая кухня. Клетка для самоистязания. Марек шагнул к окну и долго, с остервенением терзал тугой шпингалет. Соломин наблюдал, ничего не предпринимая. Первый этаж, куда тут.
   В треске отстающей краски рама наконец раскрылась. Летний вечер обмял, прижался прохладной ладонью к лицу, но лучше не стало. Марек несколько раз вдохнул и выдохнул. Его вдруг затрясло.
  - Вы понимаете? - закричал он на Соломина. - Вы понимаете, что это невозможно! Это же контингент!
  - Тише, - попросил Николай Эрнестович.
  - Не могу.
   Со звоном слетела с колец тюлевая занавеска. Марек намотал ее на кулак, прикусил сквозь ткань пальцы, гася болью чувство бессилия.
   Хотелось выбить из себя эту боль, перестать жить, существовать. Изнутри жгло. Жгло все сильнее и сильнее. Невообразимо. Где-то там, возможно, лопались кровяные тельца, вяли внутренности, сворачивался белок.
   Марек зарычал.
  - Тише.
  - Мне надо все узнать!
  - Узнаете.
  - Надо действовать!
  - Уже ночь, - сказал Соломин. - Почти ночь. Вас если не застрелят, то арестуют. Причем будут в своем праве. Постарайтесь успокоиться.
   На кухню вошла женщина, поставила чайник на газовую плиту, зажгла конфорку.
  - Татьяне Сергеевне нужно попить, - сказала она.
  - Конечно, - кивнул Соломин, - я скажу, когда вскипит.
   Марек криво усмехнулся.
  - Вы так спокойны, что вам словно наплевать, - процедил он, когда женщина тихо исчезла за дверью.
  - А вы?
  - Что - я?
  - Ваш мир стал больше?
   Пристального взгляда Соломина Марек не выдержал, отвернулся, уставился в темень двора, на низкие дома с красноватыми отблесками свечек в окнах.
  - Мой мир...
  - Закройте окно, - попросил Соломин.
  - Зачем?
  - С улицы хорошо слышно.
  - Боитесь шпионов?
  - Это тоже необходимо предусматривать.
  - Хорошо.
   Марек захлопнул раму, надеясь, что из нее со звоном вылетит стекло. Почему-то хотелось, чтобы вокруг все рушилось, хрустело, вздергивалось, земля вставала на дыбы и освещалась вспышками в небе. Возможно, таким образом внешний хаос уравновесил бы болезненное внутреннее состояние.
   Соломин не уравновешивал. Марек стукнул холодильник и вернулся к столу.
  - Ну что вы сидите? - спросил он Соломина.
  - Жду, - сказал Соломин.
  - Я знаю полковника Пристли, меня пустят к нему, я журналист, меня должны пустить, - торопливо заговорил Марек, наклоняясь, - мне дадут информацию. У кого-нибудь здесь можно достать автомобиль?
  - Марек, - устало произнес Соломин, - вы просто не представляете местных реалий. Давайте подождем Свиблова.
  - Кого?
  - Он сидел с нами на кухне в день вашего приезда, помните? Напротив. С жестким лицом. Молчал все.
  - С зажигалкой?
  - Да. Он как раз сейчас должен... - Соломин, вскинув руку, посмотрел на темный циферблат часов. - Уже опаздывает.
   Он встал и выключил посвистывающий чайник.
  - И что Свиблов? - презрительно спросил Марек. - Он умеет оживлять людей?
  - У него последняя информация.
  - Какая?
  - Думаю, об Андрее.
   Соломин открыл дверь в коридор, кому-то, подпирающему в темноте стену, передал, что чайник вскипел. Тут же появились две женщины. Они деликатно, тихо заколдовали у плиты. Постукивала посуда, лилась вода.
   Потом женщины вышли, унося с собой поднос с чашками и запах дешевых духов.
  - Странно, - сказал Марек.
   Внутренний огонь в нем утих, боль выгорела в угли и рдела, словно присыпанная пеплом. Дина, бедная Дина. Андрей.
  - Что? - спросил Соломин.
  - Я понял, что вы имели ввиду.
  - Когда?
  - Когда говорили про мой мир, - сказал Марек, разматывая с кулака ситец занавески. - Про его размеры. Я понял. Серьезно.
  - Это хорошо.
  - Наверное.
   Соломин ссутулился, словно реплика Марека была ему не приятна.
  В прихожей неожиданно возникло движение, хотя звука открываемой входной двери не было слышно. Кто-то топнул. В шорохе одежды прозвучали несколько неразборчивых слов. Блеснул свет, и со свечой на кухню вломились двое, мгновенно заполнив ее собой и сопровождающими их тенями.
  - Николай Эрнестович, видео.
   Из рук в руки перекочевал телефон. Марек удостоился пожатия ладони и вопроса, за который уже хотелось убить:
  - Как вы?
  - Плохо. - сказал он. - Или вы ожидали, что хорошо?
  - Извините.
   Свиблов сел рядом с Соломиным. Замыкая проплешину стола, между ним и Мареком втиснулся Дима, от которого горько пахло костром и совсем тонко - пивом.
  - Камера с аптеки, - сказал он. - Успели скопировать до изъятия. Едва не разминулись с полицией.
  - Как включить? - спросил Соломин.
  - Дайте.
   Свиблов взял телефон, включил его и, покопавшись в значках, запустил проигрыватель видеофайлов.
  - Вот.
   Вчетвером они склонились над экраном.
  Звука не было, но изображение оказалось цветным и на удивление сносным. Денег на камеру фармацевты не пожалели.
   Объектив захватывал аптечное крыльцо, дорожный знак, метров десять проезжей части и асфальтовый "карман" на противоположной стороне улицы, за которым вырастало здание с пыльным внутренним двориком.
  - Это какая улица? - спросил Соломин.
  - Депутатская. Бывшая Талалихина, - сказал Свиблов.
  - А дом?
  - Один из расселенных. Какая-то международная ассоциация купила участок.
   Под камерой проходили люди, в отдалении остановился фургон, но быстро пропал, сдав назад. Прокатился велосипедист.
  - Вот, - сказал Дима.
   Марек почувствовал, как от напряжения свело скулы.
  Со двора в "карман" вышли четверо. Все четверо были в темно-синем обмундировании миротворческой миссии. Береты под левым погоном, нашивки ООН, сканеры, винтовки М16. Сержант, капрал и двое рядовых. Рыжий, два брюнета, один блондин.
   Марек щурился, пытаясь разглядеть лица. Ему показалось, блондин - совсем молодой парень.
   Солдаты закурили.
  Сержант выдувал дым вверх и все время поворачивал голову, когда мимо проходила женщина. Он, видимо, зубоскалил, отпускал шуточки, потому что его подчиненные улыбались, похохатывали и стучали друг друга по ладоням, когда реплика казалась им особенно уморительной. Женщины ускоряли шаг.
  - Америкосы, - с ненавистью процедил Дима.
   Миротворцы перетаптывались в "кармане", и таймер камеры исправно фиксировал бег секунд, заходящих на следующую минуту. Пятнадцать двадцать семь. Пятнадцать двадцать восемь.
   Марек увидел, как в дальнем конце улицы возникли две фигуры, мужская и женская, и сердце его остановилось. Андрей шагал, засунув руки в карманы куртки, хмурая Дина держалась за его локоть.
   Сержант выбросил сигарету.
  - Сейчас, - прохрипел Дима.
   Брюнет и блондин заступили дорогу идущим. Сканер наготове, М16 у плеча. Капрал хищно щурился через их головы.
   Андрей и Дина подали документы.
  Брату прямоугольник пропуска отдали сразу. А Дину один из солдат после проверки жестом стал приглашать во двор. Выяснить все внутри, полюбовно, как понял Марек, сдерживая дыхание. Всего-то - обслужить патруль. Капрал, придвинувшись, попытался заступить путь Андрею. Беззвучно, будто в немом кино, разевались рты.
   Дина отступала и мотала головой. Андрей держал ее за рукав плащика, одновременно сбрасывая с себя руки капрала. Ситуация на несколько секунд замерла в равновесии.
   На улице было пусто, и Марек поймал себя на том, что мысленно просит, почти умоляет появиться кого-нибудь в поле зрения. Нет, вымерли прохожие. Или трусливо свернули в сторону, подальше от неприятностей.
   Суки!
  Капрал навис на Андрее, скалясь. Солдаты отделили Дину от брата, с винтовками наперевес подталкивая ее к проходу во двор. Поправляя ремень, к ней направился сержант. Он разводил руками, словно извиняясь за несовершенство мира. Да, вот так, увы, вам лучше воспринимать это как мелкую, досадную неприятность.
   Марек видел его улыбку.
  - Остановите, - попросил он.
   Свиблов ткнул пальцем в экран, заставляя превратиться видеосъемку в статичное изображение. Марек закрыл лицо ладонями.
  - Я сейчас, - сказал он глухо. - Я сейчас.
   За границей темноты кто-то шевельнулся, скрипнули ножки табурета, потом причмокнула дверь не работающего холодильника. Звякнуло стекло.
  - Это вы как хотите, - сказала тьма голосом Димы, глотнула и выдохнула.
   Холодильник снова причмокнул.
  - Запись полная? - спросил Соломин.
  - Двенадцать минут, - ответил Дима, подсаживаясь обратно. - Пока не догадались вырубить. Все равно...
  - Я сейчас, - повторил Марек.
   Пальцы покалывало. Тряслись кишки. Весь ливер, напитанный остатками переработанной пищи или - попросту - дерьмом, сжимался и пытался свернуться в узел. Ливеру было страшно. Глазам - жарко.
   Я знаю, подумалось Мареку, я знаю, что дальше. В таких фильмах все происходит по одному сценарию.
  - Марек, - произнес Соломин, - вы можете не смотреть.
  - Это мой... Я должен, - сказал Марек.
  - Как хотите.
   Мир за отнятыми ладонями мерцал в свете поставленной на полку свечи. Свиблов, кашлянув, вновь запустил видео.
   Люди на нем ожили.
  Сержант закончил разводить руками и, окончательно отделяя брата от девушки, встал дополнительной преградой, а затем просто и незатейливо двинул тому в нос кулаком. Бамс! Казалось, кровь облачком вылетела от удара и испачкала сержанту пальцы и шею. Андрей упал, увлекая за собой капрала. Его разбитое, в быстрых ручейках крови лицо на мгновение словно заглянуло в объектив.
   Дина, неслышно крича, бросилась между солдатами, но была остановлена. Брюнет схватил ее за волосы. Сержант, развернувшись, тем же кулаком ударил ее в челюсть. Для него это была, видимо, отработанная процедура. Ноги девушки подкосились, но упасть ей не дали - один из солдат, подхватив обмякшую Дину под мышки, поволок ее во двор. Сержант, наклонившись, задрал легкое белое с зеленым платье вверх, обнажая стройные Динины ноги.
   Марека начало колотить, будто от холода. Сволочи, подумал он. Сволочи. Все мысли состояли из одного этого слова.
  - Убивать, - в унисон ему тихо сказал Дима. - Просто убивать. Каждого. Увидел - убил. Как немцев в войну. Чтобы ни одного...
   Свиблов остановил видео.
  - Дмитрий Олегович, успокойтесь, - ледяным тоном сказал он.
  - А я спокоен, - сказал Дима, с силой проведя ладонью по ежику волос. - Мы тут все, б...ь, будды доморощенные! Все спокойные, северные люди. Нас е...т, а мы крепчаем. Нас по одному... Андрюху...
   Он нервно дернул лицом и умолк.
  - Мы тоже все видим, - сказал Соломин. - Но рано еще, Дима, рано, не время. Поверь. Нельзя нам с саблями на танки.
   Дима криво усмехнулся.
  - Продолжаем? - спросил Свиблов.
  - Да, - сказал Марек.
   Свиблов прижал палец.
  Андрей на видео, капая кровью, тяжело поднялся. Капрал, барахтаясь в партере, поймал его за ногу, но брат лягнул его в грудь. Сержант обернулся. Дину уже заволокли во двор за куцые решетчатые воротца ограды. Спала, замерла на асфальте босоножка.
   Сержант с ухмылкой тронул ладонью кобуру на боку и открыл рот, видимо, чтобы посоветовать не лезть на рожон. Проснись, парень, мы... В следующее мгновение брат одним движением смел его в сторону, поддав еще то ли плечом, то ли локтем так, что любитель задирать платье спиной вперед вывалился на проезжую часть.
   Один из тащивших, блондин, бросил Дину. Андрей не дал ему поднять винтовку и оплеухой свалил молодого мальчишку в форме на землю. Брюнет отступил сам.
  - Все, - выдохнул Дима.
   Сержант, встав на одно колено, выдернул из кобуры пистолет и произвел выстрел. Камера бесстрастно зафиксировала вспышку. На песочного цвета куртке брата в районе лопатки проступило небольшое темное пятно. Он успел удивленно развернуться, когда вторая пуля вошла ему в живот.
   Блондин, подскочив, ударом приклада в затылок свалил его на землю. Он что-то яростно кричал, этот мальчишка, вымещающий свой испуг на человеке, который уже не мог сопротивляться.
   Удар! Удар! Удар!
  Мареку казалось, что тыльник пластикового приклада одновременно бьет по челюсти, по зубам, по скуле и его.
   Знай! Свое! Место!
  - Зачем? - выдавил он.
   В конце блондин выстрелил Андрею в лицо, и сержант с капралом не сделали ничего, чтобы его остановить.
   Потом Дину заволокли в постройку справа.
  Белая, плохо окрашенная дверь закрылась за натовцами, как прошлая жизнь. А брат остался лежать за воротцами. Он не шевелился, и Марек не шевелился. Таймер глотал секунды. На третьей с убийства минуте краем тротуара прошел первый прохожий. Еще через минуту двое мальчишек осторожно приблизились к асфальтовому "карману". Потом сделалось темно - видео кончилось.
  - Надо разместить это, где только возможно, - сказал Соломин.
  - Объявят фальшивкой, - Свиблов пальцем отматывал видео, останавливая там, где ему казалось важным.
  - Не важно.
  - Мне нужна копия, - сказал Марек.
  - Зачем? - спросил Свиблов.
  - Я пойду с ней на базу. Это доказательство противоправных действий. Я предъявлю полковнику Пристли.
  - И что?
  - Это военное преступление.
  - Солдаты миротворческого контингента, тем более, американские, не подпадают под юрисдикцию местных судов, - сказал Соломин. - Судить за убийство их будут в США.
  - И то - если будут, - усмехнулся Свиблов.
   Молчавший до этого Дима стукнул кулаком по столу.
  - Господи, о чем вы говорите! Парень, - тряхнул он Марека за плечо, - у тебя брата убили, а ты думаешь, как это доказать высокопоставленному говнюку? Ему на хрен не нужны твои доказательства! Он этим видео подотрется, если будет знать, как. Знаешь, что он тебе скажет?
  - Дима, - сказал Соломин, - остынь.
  - Нет, не остыну, - мотнул головой Дима и сильнее сжал Мареково плечо. - Хочешь, дословно? Он скажет тебе, что его подчиненные поступали строго в рамках возложенной на них миссии. Сканер дал сбой на пропуске, они решили расспросить девушку, пригласив ее в сторонку, а что вообразил себе сиволапый местный варвар, это проблемы сиволапого местного варвара. Грубо говоря, он напал на патруль при исполнении.
  - Они не были при исполнении, - подал голос Свиблов. - Но их, наверное, запишут на маршрут задним числом.
  - Тем более!
  - И что вы предлагаете, Дмитрий Олегович? - спросил Свиблов.
  - Войну я предлагаю! - яростно произнес Дима. - Войну!
  - Вас убьют, - сказал Свиблов. - И тех, кто пойдет за вами. Потому что вы не готовы не то, что к войне, а даже к мирному протесту.
  - Да? Я знаю, что вы сейчас скажете! Надо подождать, надо потерпеть. Все дело в организации и в четком плане.
  - Именно так, Дима, - кивнул Соломин.
  - Андрюхе это скажите, - щелкнул пальцем по телефону Дима. - Да, уговорите его потерпеть. Сможете?
   Свиблов неожиданно резко встал, пальцы его поймали в кулак ворот чужой рубашки. Глаза впились в глаза.
  - Хочешь сдохнуть? Вали. Останавливать не будем.
  - Да лучше сдохнуть! - Дима, с треском ткани вывернув руку Свиблова, отступил к двери. - Знаете, чего вы не понимаете? - горько спросил он. - Вы не понимаете, что жить так тошно. Ждать, когда придет Москва, и сомневаться, придет ли. Затаиться и ничего не предпринимать. Максимум - позволять мелкие акции, чтобы выпустить пар. Такие мелкие, что их никто не замечает. Но жить так нельзя! - с надрывом сказал он. - Вы людей чище водки травите, души их травите! Умереть, утянув за собой хоть одного "натовца", правильней, чем так жить. Понимаете? Я уже не могу.
  - Дима, - позвал Соломин.
   Но Дима скрылся в коридоре и, судя по хлопку входной двери, вообще вышел из квартиры.
  - Вот так, - Соломин посмотрел на Марека.
   Свиблов, отвернувшись к темному окну, задумчиво крутил в пальцах телефон. Марек поднялся.
  - Я ненадолго, - сказал он.
  - За Димой?
  - Нет, за ноутом, хочу скопировать.
   В ночном мраке едва угадывались стены. Из большой комнаты не доносилось ни звука. Через мутное стекло двери была видна покачивающаяся в подрагивающем свечном свете женская фигура. Остро пахло валокордином.
   Марек осторожно пробрался в комнату брата.
  На постели Андрея кто-то спал, набросив одеяло на ноги и похрапывая. Кажется, одна из маминых подруг. Пошарив в темноте, Марек вытянул сумку с ноутом.
  - Что? - вскинулась, уловив шорох, женщина. - Это вы, Марек?
  - Я.
  - Вы извините, я заняла кровать...
   Женщина, объемная, рыхлая, закопошилась, взбивая одеяло ногами. Смутно белели лицо и голое плечо.
  - Не беспокойтесь, спите, - сказал ей Марек, - я просто взял кое-что.
  - А-а, - женщина прекратила движения и медленно, тяжело легла. - Вы тогда разбудите меня, если надумаете.
  - Обязательно, - пообещал он, прикрывая дверь.
   На кухне он вытянул ноут из сумки, шлепнул по кнопке включения, нащупал в боковом кармашке провод со стандартными разъемами юэсби - мини-юэсби. Свиблов и Соломин молча наблюдали за его сосредоточенными манипуляциями.
  - Телефон, - попросил Марек.
  - Не уничтожьте по случайности, - предостерег Свиблов.
  - Сюда, сюда, - вдруг прорвался в прихожую задушенный, затрудненный голос Димы, словно он тащил, волок, тянул что-то тяжелое.
   Марек замер.
  А Соломин и Свиблов, прихватив свечку, уже вываливались в коридор, и кто-то там странно, тонко скулил, елозил ногами и отплевывался. Многорукие тени заползали в проем, косо стремясь к потолку.
  - Тише, - шептал Соломин.
  - Я держу, - говорил Свиблов.
  - Она здесь... у крыльца... - прерывисто выдыхал Дима. - То есть, дальше... у кучи.
   Марек на ватных ногах поднялся из-за стола и уцепился ладонью за косяк на пороге, не в силах шагнуть дальше. Сердце заныло. Он уже знал, что увидит, и от этого ему хотелось сжаться, скукожиться, отгородиться от всех.
  - Нет-нет-нет.
   От тихого отчаяния в проросшем из теней женском голосе Марека заколотило. Ощущение растоптанной жизни, гнусности, которой нет прощения, и бессилия пронзили его насквозь.
   Дина. Дина!
  Из-за спины, из-за плеча Соломина казалось, будто и Дима, и Свиблов вместе укрощают какого-то монстра. Они сжимали его, они хватали его за руки, они отрывали его от пола, оставляя свече выхватывать жуткое лицо с распухшей губой, вздернутую кисть и голое тело под наспех накинутым плащом.
   Монстр не сдавался.
  - Дина, это Свиблов, - шептал Свиблов.
  - Нет-нет-нет, - скороговоркой неслось в ответ.
  - Дина...
  - Нет!
   Дина выскальзывала из бережных и осторожных рук, страшная, блестящая глазом, в темно-фиолетовых пятнах синяков на шее и на предплечьях.
  - Дина! - шагнул вперед Марек, отводя в сторону Соломина.
  - Марк!
   Застыв на мгновение, девушка бросилась к нему, обняла, повисла на шее, потеряв плащ и прижимаясь всем телом. В этом, увы, не было ни грамма эротизма. Марек чувствовал под ладонями лишь холодную кожу, а на груди - легкое чужое тепло.
  - Все хорошо, - сказал он.
   Дина яростно мотнула головой.
  - Ничего не хорошо! - зашипела она ему в ключицу. - Андрея убили! Марк, ты знаешь, что его убили?
   Дина чуть отстранилась, чтобы посмотреть Мареку в глаза.
  - Я знаю.
   Проплыла свеча. На плечах у Дины стараниями Свиблова вновь появился плащ. Мареку удалось продеть в рукав одну ее руку.
  - Убили, - потерянным голосом повторила Дина.
   Она едва не выбила Мареку челюсть резким движением головы. Глаза ее засветились лихорадочным огнем.
  - Нелюди. Марк, они нелюди. Хуже животных. Их всех надо убить. Они смеялись над ним, мертвым!
  - Тише.
  - Почему? - вдруг требовательно спросила Дина у Марека. - Почему зло движет ими? Злые куклы с пустыми глазами! В них один яд. Они отравляют все, до чего дотронутся. Для них все люди... букашки, - она показала пальцами. - Малюсенькие, ничего не значащие. Зачем? Гнусные рожи! Стереть! Уничтожить!
   Ее стала бить дрожь.
  - Дина.
   Марек прижал ее к себе, надеясь хоть таким образом немного успокоить девушку. Он чувствовал колкую вибрацию ее пальцев у себя на груди, чувствовал, как ходят, подгибаясь, ее ноги. Волосы у виска справа слиплись от крови.
   Желтое лицо Свиблова всплыло за Диной горькой луной.
  - Нет-нет-нет.
   Девушка отстранилась.
  - Тише.
  - Ты не знаешь, - лихорадочно-быстро заговорила Дина. - Вы все не знаете. - В ее голосе появились рыдающие нотки. - Их было четверо. Потом еще двое. А потом еще десяток... или два. Они насиловали меня и смеялись! Им было смешно! Им было за удовольствие унизить, использовать, превратить человека в ничто. Я кричала, а они били меня с улыбками, будто занимались веселым делом. Они совали мне свои члены...
   Она прижала ладонь к губам и несколько раз надрывно кашлянула.
  - Сволочи.
  - Дина, тебе надо отдохнуть, - подступил Свиблов.
   Дина посмотрела на него непонимающими глазами.
  - Зачем?
  - Надо, - сказал Свиблов.
  - Андрея убили, - прошептала Дина.
   Она покачнулась, и Марек, уже потерявшую сознание, принял ее на руки.
  - Я помогу, - возник рядом Дима.
   В комнате Андрея они положили Дину на дальний край кровати.
  - Что, Марек, вы ложитесь? - завозилась в постели мамина подруга.
  - Дина здесь пока полежит, - сказал Марек.
  - Дина? Ох.
   Женщина, тяжело поднявшись, накрыла девушку одеялом. Кажется, вслепую провела по волосам.
  - Ох, бедная.
  - Вы посидите с ней. На всякий случай.
  - Конечно-конечно.
   Под приговариваемое "Ах, Дина-Диночка, бедная девочка" Марек вышел в коридор вслед за Димой. Душа ныла от увиденной и услышанной гнуси. Хоть в петлю лезь.
  - Вот твои натовцы! - сказал Дима скрипуче. - Защитники! Поборники закона! Ублюдки настоящие!
  - Я знаю, - сказал Марек.
  - Хорошо хоть, что знаешь!
   Дима, притопнув, не прощаясь, скрылся за дверью на улицу.
  - Марек, - позвал из кухни Свиблов, - вы закачали видео?
   Дали свет.
  
   Спать Марек не смог.
  Ему сняли с антресолей раскладушку, и он с полчаса напрасно скрипел пружинами, поворачиваясь то на один, то на другой бок. Закрывал глаза - и видел Андрея, его жесткое грубое лицо, почему-то раз и навсегда схваченное памятью тогда, когда они схлестнулись "за демократию".
   Он сходил в туалет.
  На кухне негромко звучали голоса, и Марек, приоткрыв дверь, увидел женщин, чистящих лук, свеклу и картофель. На столе перед ними стояли миски и кастрюли.
  - Извините.
   В темной прихожей можно было сесть на маленький стульчик, но он, накинув плащ и подхватив сумку с ноутом, выбрался из квартиры в подъезд и сел на ступеньки пролета, ведущего на второй этаж.
   Ноут - на колени, сумка - под задницу.
  Ему требовалось выкричаться, хотя бы так, набивая черные буквы на белую простыню экрана. Андрея убили...
   "Я ни черта не понимал.
  Моя страна разваливалась, пыхтела, гнила и взрывалась, источала миазмы, а мне думалось: так и надо, умри.
   Ты не должна жить.
  Почему я так думал? Потому что мне так сказали. Пропели в уши многоголосым проплаченным хором. Сунули в рот кашицу из передергиваний и лжи - жуй, жри. Залепили глаза картинками - красочными, кровавыми. Боже, в каком кошмаре ты живешь! Миллионы сгинули в лагерях! Десятки миллионов убиты без суда и следствия! Тоталитаризм! Культ личности! Отсутствие свобод! Тотальный дефицит! Расстрелы. Убогий быт. Два сорта колбасы.
   А я был идиот, который радуется любой мысли в своей пустой голове. Я не чувствовал ни правды, ни лжи, ни страны под собой, и мне легко и незаметно, почти без анестезии, вырезали ощущение Родины, ощущение общности, единства и цели. И ответственности.
   В новом мире я оказался один.
  И мне сказали: это хорошо. Это формула успеха. Успех - это индивидуальное качество, измерение жизни. Деньги - твой бог.
   Я поверил.
  Мне было легко поверить - там, где раньше была удаленная часть души, образовалась пустота. В нее хлынуло дерьмо. Да, дерьмо, распознать которое можно лишь взрослея. Некоторые так и умирают, думая, будто это манна.
   А это дерьмо.
  Они думают, мир начинается и заканчивается в них. В некоторой степени так оно, конечно, и есть. Если в вас одно дерьмо, так и есть. Сложно не согласиться. Все, что ты делаешь для себя, в сущности, не имеет никакой ценности и никакого продолжения. Ты сдох, и все кончилось.
   Я предчувствую возражения, я даже слышу голоса об эгоцентричности человеческой природы. Это тоже дерьмо. То самое.
   Я объясню.
  Когда человек использует окружающий мир с утилитарной целью, с тем, чтобы исключительно ему было хорошо и комфортно, это эгоцентричное дерьмо. Когда и вследствие этого он считает себя ничем этому миру не обязанным, это тоже эгоцентричное дерьмо.
   Я сам был таким.
  Странно, что понимание часто приходит с бедой. С болезнью, смертью. Убили Андрея, моего брата, и...
   Я не видел его двенадцать лет. Я знал, что он есть, как есть отец, мама, но где-то там, в другой реальности, в другом мире, который с моим маленьким мирком почти не контактировал. Для меня, как это ни стыдно, он был лишь одной восьмимиллиардной частью населения Земли. То есть, он был почти ничто. Статистическая единичка.
   Мой новый мир не предусматривал воспоминаний, он уходил лестницей - вверх, вверх, к успеху, должности, гонорарам. Он превращал жизнь в дьявольский забег в толпе соискателей, жаждущих того же, что и я. Не было никакой возможности ни оглянуться, ни остановиться, о, в мозг мне транслировалось дыхание в затылок.
   И наконец...
  Я выбил командировку домой. Возможно, это корешок родных мест не растворился во мне за двенадцать лет и ноющей занозой засел в грудине.
   Я вернулся.
  Наверное, за неделю мы с братом не выбрали в общении и шести часов. Он часто был мрачен, его мнение в большинстве своем было раздражающе-категоричным. Он ломал мои аргументы увесистыми рубленными словами, как японский сенсей подносимые учениками деревянные дощечки. Его мир был совсем другим.
   Он был больше.
  Это ощущение глубины, размеров чужого мира, честно говоря, действовало угнетающе. Брат как бы становился выше, шире, сильнее, чем был на самом деле. За его словами чувствовалась правота. Не шизоидная убежденность.
   Правота.
  Я, закаленный водитель пера, жонглер слова и эквилибрист смыслов, ничего не мог ей противопоставить. Громоздить горы лжи было противно. Воспевать Евросоюз, изнанки которого я хлебнул вместе с турками-иммигрантами в Меркенштадте, хотелось еще меньше. Тем более, что внутри себя, в душе, я чувствовал, что Андрей прав, что правы его друзья и знакомые, что весь этот набор высокопарных и гладких слов - "демократия", "толерантность", "свободный рынок", "равноправие", "конкуренция", "миротворческий контингент" - всего лишь прикрытие для продвижения интересов определенных групп, стран, корпораций.
   Я не могу сказать, будто со мной провели обряд очищения. Изыди дух цивилизованного европейца! Войди дух азиатского дикаря! Хотя это еще вопрос, кто дикарь. Возможно те, кто содержал зоопарки с неграми до тридцатых годов прошлого века. Гамбург, Базель, Турин, вы слышите? Цивилизованный европеец втирал мази из костей мертвецов и нюхал кокаин как лекарство.
   Нет, подспудно, я и сам не верил в эти слова. Я знал им цену, но пресекал, прятал в себе искажения привычной картины, как шведы или немцы прячут глаза от шариатских патрулей. О, да, прячут до сих пор.
   Возможно, брат как-то и повлиял на меня, но это влияние было сродни замечанию: "Смотри туда!" и небрежному жесту, чтобы я повернул голову.
   А возможно, он просто неосознанно вобрал меня в орбиту своего большого мира, где я и сам стал больше, чище, умнее. По-другому большие миры не действуют.
   Недели мне хватило.
  Ведь странно, да? - что за демократическими преобразованиями почему-то везде скрываются обнищание, разруха и кредитная кабала. За демократией - тотальный контроль. За свободой - ее отсутствие, патрули и комендантский час. За мирными демонстрациями - перевороты. За вводом войск НАТО ради сохранения мирных жителей - геноцид.
   Кто из европейцев, пока холеных, лощеных и самодовольных, принимает это близко к сердцу? Уютно в скорлупе?
   А моего брата убили.
  Но его большой мир, он остался - в людях, его любивших, в его словах, в его делах, в моей памяти. Да, во мне. Я это чувствую, словно прикосновение, осторожное дыхание, тихий сонный шепот, далекий детский смех. Это будущее, которое я могу приблизить. И вы можете.
   Я хочу рассказать вам один секрет, который я недавно понял.
  Когда мой мир состоял только из меня одного, мне как-то сказали, что я жалок в своей клетке, что я многое смогу понять, как только мне станет очень больно. Человек только забыл добавить: не за себя.
   Андрея убили.
  И я неожиданно осознал, что мой мир включал и его, и нашу маму, и нашего отца, на похороны которого я по малодушию не приехал.
   И девушку брата Дину, которую эти твари...
  Мой мир вдруг рванул во все стороны, охватывая дома и улицы, живущих на них знакомых и не знакомых людей, поля, пашни и перелески, дороги, холмы, деревушки, железнодорожные пути, одинокие развалины и заброшенные военные городки.
   Он распух настолько, что у меня сжалось горло и слезы выступили на глазах. Он был огромен, и ощущать его было и страшно, и тяжело. И больно. И восхитительно. И опасно. Он требовал, он толкал: действуй!
   Эту статью я пишу именно потому, что отвечаю за свой новый мир. Это тяжелая ноша. Это сладкая ноша. Возможно, это причастность к чему-то большему, чем маленький человеческий муравейник.
   Это космос.
  Послушайте, я расскажу вам, как сделать так, чтобы и ваши миры заключали в себе не только вас самих. Возможно, вам будет это не по плечу, но повторяйте, повторяйте за мной:
   "Мой мир настолько велик, насколько мне за него больно. Если мне больно за льды Гренландии, значит, мой мир больше на Гренландию. Если я переживаю за мексиканцев, расстреливаемых наркокартелями, мой мир включает мексиканцев. Он может вмещать пингвинов Антарктиды, синих китов, эфиопцев, леса Амазонии и целые страны. Он огромен настолько, насколько я не равнодушен к нему.
   Он включает всех, кто близок мне по духу, по желанию жить в мире и радости, по решимости делать его домом для всех, чью боль я чувствую. Обиженных, голодных, несчастных, слабых - всех.
   Но одного сопереживания недостаточно.
  Потому что этот мир то, что я готов отстаивать, несмотря на трудности, с которыми я обязательно столкнусь, и несмотря на мои страх, лень, усталость, отчаяние. Он огромен, пока я пытаюсь изменить его, и если я отступлю, он станет меньше на размер моего шага.
   Вперед!
  Я не буду один, целый мир вырастает за мной и пронизывает меня. Он придает мне сил и дарит единомышленников. Он полон добра, пока я борюсь против зла и несправедливости. Он жив, пока мне больно.
   Вот так".
   Утром Марек решил зайти в "Ктулху" и отправить статью Фоли.
  Без комментариев, без дальнейшей переписки. Оборвать концы.
  
   Его долго отговаривали от того, чтобы выйти в город.
  Мама, что-то предчувствуя, за завтраком из бутерброда с сыром держала его за рукав, буквально не выпускала ткань рубашки из пальцев. Под глазами у нее залегли тени, а лицо казалось бледным до легкой, какой-то неживой голубизны.
  - Марек, куда ты хочешь идти?
   Темное платье на ней пахло сухой пылью.
  - Я хочу выяснить, где Андрей, - сказал Марек. - И что будет делать власть.
  - Нельзя!
   Мама стиснула его руку так, что он расплескал чай в кружке.
  - Почему?
  - Опасно! - Губы у мамы затряслись. - Я не хочу потерять еще и тебя. Там будет стрельба! Тебя убьют, Марек!
  - Какая стрельба?
  - Так люди ведь соберутся. Многие Андрея знали, что в порту, что в городе. А эти ироды ведь разбираться не будут.
  - Мам, я должен.
   Слезы покатились у мамы из глаз.
  - Все вы так! - она пристукнула по столу ладонью. - Что отец, что брат твой. Обо мне бы хоть кто подумал! Я-то как одна останусь?
  - Мам...
  - Поэтому - никуда!
   Над губой у нее проступили грозные складки.
  Мареку вдруг вспомнилось, как мама таким же тоном запрещала ему гулять, пока он не выучит уроки. И он ревел, потому что от запрета желание выйти во двор, где вовсю звенели голоса друзей, становилось неодолимым. А ослушаться было нельзя.
   Сделалось грустно: вроде и не ребенок уже.
  - Мам, я все равно пойду.
  - Марек!
  - Мам, - он взял ее ладони в свои, - я и так двенадцать лет прятался. Я чувствую, что мне хватит уже, как страусу.
   Пальцы мамы трепетали, оглаживая его костяшки. Марек ощущал, как страх в ней борется с гордостью.
   Ах, Марек мой!
  - Какой ты боец?
  - А я и не собираюсь, - понизил голос он. - Я же журналист. Разведчик. Для "натовцев" почти свой.
  - Штирлиц! - раздалось от двери.
  - Диночка! - вскочила мама.
   Дина, закутавшаяся в одеяло поверх плаща, с кривой улыбкой перешагнула порог кухни. Мама подвела ее к своему стулу, Марек на мгновение послужил опорой.
  - Садись.
   Дина села, не сразу отцепившись от Марекова плеча. Короткий стон сорвался с ее губ. Зажмурившись, она с шумом втянула воздух. За ночь отек слева подспал, и лицо Дины, фиолетово-желтое, в темных пятнах, сделалось почти симметричным.
  - Я чайку сейчас, Диночка, - засуетилась мама.
   Марек смотрел, как Дина, сутулясь, дышит в стол. Ему показалось, что она мерзнет.
  - Да, чаю...
   Ее пальцы дотянулись и скомкали салфетку. От этого простого жеста повеяло такой жуткой, черной ненавистью к тому, кого она представила на месте салфетки, что Марек вздрогнул.
   Неожиданно они встретились глазами.
  - Не пускаете его? - глухо произнесла Дина. - И правильно. Штирлицев нам не хватало еще. Я бы тоже не пустила.
   Она запахнулась в одеяло, на миг оголив шею, на которой чернели отпечатки чьих-то пальцев, и страдальчески скривилась. Впрочем, слабость проявилась лишь на долю секунды, затем лицо ее вновь сделалось замкнутым и усталым.
  - Я должен, - сказал Марек.
   Дина качнулась на стуле.
  - Возможно. Андрей лучше в этом разбирался. Он как скажет...
   Она слабо улыбнулась, вспоминая. Марек улыбнулся за ней. У него возникло вдруг стойкое ощущение, что брат жив. Просто вышел. Или должен вот-вот прийти с работы. Сейчас хлопнет дверь...
  - А мне в его смерть не верится, - сказала Дина в унисон его мыслям. - Вообще во вчера не верится. Все это сон. Кошмар. Я скоро проснусь.
  - Это и хорошо, - успокоительно-мягко проговорила мама. Она поставила перед девушкой чашку с чаем, подтянула еще один стул. - Выпей и поспи еще.
  - Не хочу, - сказала Дина.
  - Надо, Диночка.
  - Татьяна Сергеевна... Мам Таня...
   Дина склонилась к маме.
  - Диночка.
   Долгий судорожный вздох, и они зарыдали по любимому и по сыну, ища друг у друга поддержки и облегчения. Где-то внутри у Марека, дрожа от напряжения, скручивалась и скручивалась пружина.
  - Извините.
   Он воспользовался моментом и поспешно выбрался в прихожую. Ему обязательно... с Пристли или с кем-то из долбанного миротворческого штаба... Чтобы хотя бы тело выдали...
   Пальцы смахнули непрошеную слезинку. Собраться! Его действия? Его действия просты. Добиться встречи, пригрозить ублюдкам статьей и оглаской тех порядков, которые заведены в контингенте.
   И видео!
  У вешалки Марек внезапно сообразил, что плащ, которым вчера Дима и Свиблов пытались прикрыть наготу Дины и, соответственно, плащ, который сейчас на ней под одеялом, - это его плащ.
   Что ж, не страшно. Пиджак от костюма вполне сойдет за верхнюю одежду. Лето все-таки, не жара, но лето. И вообще это не важно.
   Он сходил в большую комнату за пиджаком. Две женщины, кажется, из той троицы, что ночью чистила картофель и лук, сидели там, одинаково подперев кулаками щеки и уставясь в стену над выключенным телевизором. С появлением Марека у них появился новый объект внимания. Пока он копался в своих вещах и собирал документы, их взгляды ползали по нему, как насекомые - любопытные, но безобидные.
  - Извините, - сказал им Марек, подхватив сумку.
   Пиджак - на предплечье. Документы - во внутренний карман. Не попрощаться он не смог, скрипнул кухонной дверью.
  - Мам, я вернусь.
  - Марек...
   В голосе не было запрета, только упрек. Вскинулись пальцы - мама перекрестила Марека, будто накладывала стежки. Ото лба до пупка и слева направо. Так и ходи.
   Небо хмурилось.
  В воздухе чудилась предгрозовая муть, напряжение и лиственный шелест. Порывами налетал ветер.
   Марек одел пиджак.
  Улица была пуста. Если бы Марека попросили подобрать эпитеты, выражающие состояние этой пустоты, он связал бы ее с тревогой и затаенной болью. За окнами мерещились силуэты, застывшие в ожидании сигнала. Прозвучит он - и дома лопнут по ширине подъездов, меча людей наружу, будто икру.
  - Дядя Марк!
   Вынырнув из какой-то щели, к нему подбежал мальчишка, командир из песочницы, выразивший Мареку при знакомстве свое неудовольствие от заграничного имени. Штанины брюк его были закатаны выше колен.
  - Славка?
   Мальчишка вытянулся перед Мареком.
  - А дядю Андрея, правда, убили?
   Соврать в настороженные серые глаза Марек не смог.
  - Да.
  - Натовцы?
  - Патруль.
  - Ненавижу! - выдохнул мальчишка, сжав кулаки и становясь похожим на Мальчиша-Кибальчиша из сказки.
   Он развернулся.
  - Погоди, - сказал Марек, глядя на босые ноги Славки. - Вы что, за забор пошли?
  - А это не ваше дело!
  - Славка! - крикнул Марек.
   Но мальчишка уже скрылся под навесом и, кажется, юркнул за дощатую стенку с поленницей. У бетонных блоков растерянно топталась полная женщина в длиннополой куртке. Выйти наружу она не могла - путь ей преграждали барьер и двое солдат в темной натовской форме. За спинами их стоял "Хамви" с нацеленным в сторону домов пулеметом.
  - Что здесь? - спросил Марек.
  - Не пускают, - со вздохом ответила женщина.
  - Почему?
  - Так боятся.
  - Вас?
  - Видимо, и меня. Никого не пускают.
  - Эй! - Марек просунулся над заградительным щитом. - Я хочу выйти!
   Один из солдат, лениво повернув голову, показал ему средний палец.
  - F...ck off. Get out.
   Марек вытащил карточки документов.
  - "European Daily Report"! I'm a reporter!
   Солдат отлепился от стены.
  - Really?
   Он со скептической ухмылкой выцепил из просунутой пачки пластиковый прямоугольник европаспорта, отливающий голографическим значком, с интересом повертел его в пальцах и понес к "Хамви".
  - Sir.
   Стук в стекло вызвал жужжание стеклоподъемника.
  - Sir, here is reporter.
   Из глубины затененного салона всплыло острое лицо в темных очках. Оно что-то неразборчиво спросило, солдат сунул в окно европаспорт. Марек увидел, как мигнул огонек портативного сканера. Повинуясь жесту из "Хамви", второй солдат оттащил барьер в сторону. Марек юркнул в узкий проход.
  - Тварь какая, - выдохнула ему в спину женщина.
  - Простите, - сказал Марек.
   В "Хамви" сидел молодой парень в звании второго лейтенанта. Он прочитал Мареку на английском целую лекцию об опасности определенных районов города, тем более, что они специально для тупиц обложены бетонными блоками. В этих районах, кивал он на дома, Марек Канин мог бы пропасть бесследно. Это же рассадники террористов и партизан, и, если бы ему, лейтенанту Джейкобу Паланго, было позволено, он бы с чистой душой выжег там все. Потому что русские в своей упертости будут почище вьетнамцев и северокорейцев. Наверное, где-то наравне с кубинцами и иранцами. Ненависть к цивилизованным Америке и Европе у них в крови. Как у всяких ущербных отморозков. Это как-то связано с "холодной войной". Ни доброго взгляда, ни расположения к тем, кто их, ублюдков, собственно, защищает тут от Москвы и от пограничных республик, здесь не дождешься. Нет, жечь всех, не взирая на пол и возраст. Но ради журналиста-идиота, увы, никто не стал бы организовывать военную операцию, даже если тому удалось дозвониться до полковника Пристли и женским голосом зарыдать в трубку.
  - Вы очень рисковали, - сказал лейтенант. - У этих людей, которых вообще-то и людьми-то назвать сложно, отсутствуют понятия о порядочности. Пока мы держим их на прицеле, они тихие. Но стоит только отвернуться, они выстрелят в спину.
  - Я хотел убедится, - сказал Марек.
   Офицер протянул европаспорт.
  - Убедились?
  - Не совсем.
  - Скажу вам откровенно, - подвинулся к окну лейтенант, - мы ждем провокаций, потому и перекрыли выходы из района. Наши тут шлепнули одного из докеров, ну местные и возбудились. Я бы на вашем месте ходил, оглядываясь. Ублюдкам, быть может, поймать европейского журналиста будет даже предпочтительней, чем кого-то из нас.
  - И что со мной сделают? - спросил Марек.
  - Убьют. Это ж варвары.
  - Спасибо, я буду осторожен.
  - Да, держитесь центральных улиц, там больше патрулей, у государственных зданий - оцепление.
   Марек еще раз поблагодарил.
  Отойдя метров на пятьдесят и свернув за угол, он обнаружил, что его колотит. Как вытащенного на берег из полыньи. Крупной дрожью, зуб на зуб, и изнутри, и снаружи. До судорог. Тише, Марек, тише. Сука! Защищает он! Через прицел!
   Ребро кулака нашло стену. Бум.
  - Сам ублюдок, - выдохнул Марек вслух.
   Он вдруг подумал, что, приняв мир брата, решительно выбрал и его сторону. Нет и не могло быть уже другой стороны. Вокзал, площадь Ленина, здание горисполкома, улицы и переулки, парк имени Пятидесятилетия Октября, люди, живущие здесь, - все это вросло в него, поднялось на пустыре души. А натовцы...
   Убийцы!
  Ветер закручивал пыль. Редкие прохожие спешили юркнуть в подъезд или в арку. Вдалеке перегораживали выезд с перекрестка.
   Марек дошел до "Ктулху". Клуб был заперт, но на стук выглянул Бердыч и без слов пустил его внутрь.
  - Движуха начинается, слышь! - в радостном возбуждении сказал он.
   На нем была брезентовая куртка, накинутая поверх футболки с Дартом Вейдером, и штаны-хаки. На стойке стоял огромный туристический рюкзак болотного цвета.
  - Мне бы интернета, - сказал Марек.
  - Еще не отрубали, - Бердыч указал подбородком на столы с мониторами. - Садись за любой.
  - Спасибо, - сказал Марек, копаясь в карманах.
  - Да брось ты! - махнул рукой бородач. - Ты на это посмотри!
   Он провел Марека за стойку.
  Несколько мониторов в углублении гнали картинки с городских веб-камер. Солидное здание штаб-квартиры миротворческого контингента на Демократической было оцеплено пехотинцами, четыре джипа стояли у центрального входа. Народу было немного, их отжимали с проезжей части на тротуары. Зато на площади Ленина копошилась многолюдная толпа - там, кажется, проходил стихийный митинг. Два "Хамви" перекрывали проход к администрации.
  - Видишь? - Бердыч с горящими глазами сел за мониторы, "мышкой" поменял картинки, изображение с площади укрупнил.
   Кричащий в мегафон с наспех сколоченного помоста неразборчиво видимый человек рывком приобрел черты Свиблова.
  - Война? Восстание? - спросил Марек, поневоле заражаясь нервным волнением от администратора "Ктулху".
  - Не знаю, - сказал Бердыч, расчесывая волосы на затылке. - Я вон для родаков на всякий случай припасов собрал, - он кивнул на рюкзак. - А так... Главное, чтоб не в свисток.
  - Что?
  - Чтобы не покричали и разбежались, - объяснил Бердыч, снова потасовал картинки и вывел какую-то новую, со знакомого перекрестка Космонавтов и Ленина - люди там по два, по три человека шли в сторону площади.
   Марек заметил полное отсутствие детей. Да и женщин почти не было. Ощущение тревоги червячком скрутилось под сердцем. Это было новое чувство. Раньше в толпе или около он думал, куда бежать самому и как это для него опасно. Сейчас мысли толклись другие: не случилось бы чего, его мир все-таки, его люди.
  - Предлагаешь сразу администрацию брать? - спросил Марек. - С "Хамви" всю толпу и перестреляют.
  - А если по одному перестреляют, то лучше? - поднял глаза бородач. - В курсе, что Андрюху Канина вчера убили? Видео про тварей показать?
  - Я видел, - сказал Марек.
  - Эти суки даже минимального срока не получат. Девчонку его... - Бердыч потемнел лицом. - Так что лучше бы не в свисток.
  - Пойдешь воевать? - спросил Марек.
   Бородач усмехнулся.
  - Опыт имеется. Да и за Андрюху... Он, вообще, правильный человек был, если ты не знаешь.
   Марек порывисто его обнял.
  - Спасибо.
   Он почувствовал вдруг чуть ли не родство с этим неопрятным, полноватым парнем. Попросит - можно и последнюю рубашку отдать.
  - Ты че? - бородач слегка двинул плечом, отпихивая Марека от себя. - Говорю ж, интернет бесплатно.
  - Я так. Извини.
  - Что за дикий народ пошел, - проворчал Бердыч.
   На отправку статьи ушло три минуты.
  "Господин Фоли, - написал Марек эпиграфом, - я знаю, что эта заметка никуда не попадет. Но это, собственно, и не важно. Я написал то, что жжет меня до сих пор. Если хотите, можете считать это объяснением, почему я прекращаю работать на "European Daily Report". Возвращаться не собираюсь.
   Ваш мир слишком маленький".
  Письмо уплыло, Марек выдернул шнур из ноута и прислушался к себе. Ничего, тишь да гладь, сожженному мосту наше троекратное...
   Позерство, конечно. Ваш мир слишком маленький. Не смог без красивого фуэте.
  - Я все, - сказал он бородачу, подходя к стойке.
  - Быстро ты.
  - Что там Свиблов?
  - А-а, знаешь его? Звука нет, но не думаю, что он зовет на баррикады. Так, гундит что-то, требует, наверное, решительных мер по защите граждан.
  - Тысяч пять есть уже?
  - Угу.
  - Лишь бы не случилось чего.
   Бердыч вздохнул.
  - Давно уже случилось. Со всей страной. А ты все беспокоишься. Тебя выпустить?
   Марек кивнул.
  Снаружи мелко сеяло. Ветер налетал порывами, надеясь, видимо, утащить с собой сумку с ноутом. Асфальт кое-где влажно поблескивал. Интересно, побежит народ по домам, если грянет всерьез?
   Секунд тридцать Марек держал отведенную в сторону руку. За эти тридцать секунд мимо проехал всего один автомобиль - мебельный фургон. Издалека, с площади, фоновым шумом доносилось многоголосье. Оно то затихало, то усиливалось, видимо, отвечая на призывы с помоста. Марек отвернул от него подальше, и к оцепленной штаб-квартире вышел из тихого переулка, каким-то чудом не попав ни на один патруль.
  - Стой!
   Его заметили, когда он вышел из-за угла. Три пехотинца нацелили на него стволы винтовок. Лейтенант, выдернув револьвер, закричал на английском:
  - На землю, урод! На землю!
   Марек растерялся.
  - Извините, я журналист.
  - Сумку в сторону! - крикнул лейтенант.
   Марек понял, что его принимают за террориста. В груди похолодело. Так ведь и пристрелят ни за что.
  - Сумку!
  - Здесь ноут, - сказал Марек.
   Кто-то посмелей подлетел сбоку и сорвал сумку с плеча.
  - На землю!
   Бог уберег Марека от того, чтобы полезть рукой за пазуху, во внутренности пиджака. Кто бы разбирался, за европаспортом или за детонатором? Сумка грянула об асфальт.
  - Вы идиоты что ли?
   Ноут - под тысячу евро.
  - Лежать!
   Его стукнули под колени. Марек свалился. В поле зрения мелькнула одна пара ног в берцах, затем другая.
  - Что в сумке? - спросил кто-то.
  - Ноут, - с удивлением ответили ему.
   Марека перевернули, встряхнули, попутно отдавив пальцы, оскаленная физиономия, обжатая шлемом, возникла у него перед глазами.
  - Кто ты такой, урод?
  - Журналист, - сказал Марек.
  - Ну-ка!
   Произошло движение, похожее на перестановку актеров в спектакле. Марека поставили на ноги, качнулось темнеющее небо и крыши домов по разные стороны улицы. Потом он увидел перед собой лейтенанта-миротворца. Офицер щурился и целился из пистолета Мареку в лоб. Судя по глазам, ему очень хотелось выстрелить.
   Странно, но в этот момент, который был бы для многих чреват расслаблением сфинктеров, Марек испытал странное спокойствие. Ему вдруг пришло в голову, что он гораздо больше, чем этот испуганный человек, что максимум, что ему грозит - это раствориться в воздухе, в улицах родного города, окончательно стать частью земли, травы, строительных материалов, в глазах и внутри людей, памятью, пусть и крохотной частичкой.
   Что вообще за глупость - пытаться убить целый мир?
  Видимо, это недоумение отразилось в его взгляде, и лейтенант тоже засомневался, то ли он делает, приставив "беретту" к чужому черепу.
  - F...ck!
   Пистолет отправился в кобуру.
  Из карманов Марека извлекли мелочь, телефонную трубку, портмоне, магазинный чек и документы.
  - Марек Канин? - спросили его, заглядывая в ламинированную регистрационную карточку.
  - Yes, - ответил Марек.
  - Какого хрена вы здесь делаете?
  - Я журналист, - пожал плечами Марек.
   Лейтенант сплюнул ему под ноги.
  - Из просто журналиста вы чуть не стали мертвым журналистом.
  - Не сомневаюсь, что скоро бы выяснилось, что это со мной сделали злые русские.
  - Обязательно. Именно это мы и практикуем.
   Мареку сунули в руку его сумку.
  - Я могу идти? - спросил он.
   Лейтенант посмотрел на него с неприязнью.
  - Можете, - сказал он и подал знак пехотинцам, который сгрудились у него за спиной.
   Те опустили винтовки и разошлись перед Мареком, как волны перед Моисеем. В вышине грохнуло, дождик припустил. Натовцы принялись разворачивать прозрачные накидки.
   На входе в штаб-квартиру Марека прогнали через две рамки и долго сверяли паспорт с базами данных.
   В отделанном мрамором холле журчали кондиционеры и росли пальмы. Пестрели красками плакаты, призывающие вступать в славный миротворческий контингент. У одной из стен на коротких флагштоках висели флаги - НАТО, Евросоюз, США. Где-то с краю к ним прижимался красно-белый республиканский. Стояли и сидели солдаты и офицеры. Пускали пузыри кулеры.
   Перед информационной стойкой Марек привел себя в порядок - отряхнул штанины и счистил грязь с сумки.
  - Здравствуйте, - он подал журналистское удостоверение обритой девице с округлыми, накачанными плечами. - Я хотел бы встретиться с полковником Пристли.
  - Его нет, - отрезала девица.
  - А кто есть?
  - Сенатор Штаффер из комиссии по надзору.
  - Хорошо. Я бы хотел взять у него интервью.
  - Это не согласовано. Необходимо согласование.
  - Я хотел бы поговорить с кем-то о вчерашнем случае, - сказал Марек. - Как вы знаете, чем оперативнее и точнее выразит позицию НАТО пресса, тем меньше критики получит ваше командование в дальнейшем.
   Девица задумалась.
  - Обычно для прессы мы проводим специальные брифинги. Кажется, майор Сельматри из отдела по сотрудничеству и региональной безопасности сейчас готовит доклад по этому поводу и вечером предоставит его заинтересованным сторонам.
  - Вы не могли бы соединить меня с ним?
  - Зачем? - удивилась девица.
   На ее форменной темно-синей блузке сиял золотом бейджик, на котором значилось "sgt. Rovillia".
  - Сержант, - сказал Марек, - у меня есть видео с места... происшествия.
  - Хорошо.
   Сержант показала ему рукой, чтобы он отодвинулся, и склонилась к коммуникатору. Марек ждал, блуждая взглядом по холлу. Ему с острым отчаянием подумалось, что он ничего не добьется здесь. НАТО не признает ошибок. Разве что оговорится о неправильной стратегии лет через десять.
   А эти, из патруля... Эти сволочи из патруля вернутся по домам и будут рассказывать своим женам и детям, как они отстреливали диких русских. Интересно, шелохнется ли что-нибудь в их скудных душах?
   Марек почувствовал, что злость, притихшая было в "Ктулху", вновь набирает обороты, требуя мести и крови. Глаз за глаз. Четыре пары - за Андрея, двадцать пар - за Дину. Впрочем, за Дину он бы взял набор из яиц.
  - Господин Канин.
  - Да, - обернулся он.
   Девица за стойкой протянула ему бейджик на тесемке. По картонке прыгали накорябанные маркером буквы: "М. Kanin" и несколько цифр.
  - Возьмите. Майор Сельматри ждет вас в кабинете двадцать три. Это на втором этаже направо. "Оперативное управление".
  - Спасибо.
   Темно-синяя ковровая дорожка убегала по ступенькам вверх. Поднимаясь, Марек ощупывал ноут в сумке - не разбили ли. Тьфу, тьфу.
   Наверху рядком стояли автоматы с кофе и шоколадными батончиками. Широкий коридор шел вкруговую, пересекая сужения в виде арок, призванные отделять друг от друга управления и службы.
   Некоторые двери были открыты, некоторые закрыты, на части дверей вообще не было табличек. За редкими окнами, похожими на бойницы, посверкивало. Гроза, похоже, бралась за город всерьез.
   Военные, стоящие и сидящие в коридоре на стульях, выстроенных вдоль стен, Марека игнорировали. Возможно, его штатский пиджак вызывал у них некий ступор и кратковременную слепоглухонемоту. Английская речь замолкала и возобновлялась только после его прохода.
  - Of course, i'm going...
   Три, четыре шага в тишине.
  - Well, gentlemen...
   Кабинет номер двадцать три обнаружился в торце здания. На стук в дверь никто не отозвался. Подождав, Марек повернул дверную ручку.
  - Извините.
  - Да-да, входите.
   Майор Сельматри оказался смуглым худощавым мужчиной с итальянским носом и холодными скандинавскими глазами. Привстав, он подал Мареку руку через стол.
  - Садитесь.
  - Спасибо.
   Марек сел на предложенный стул и положил сумку на колени.
  - Надеюсь, у вас там не взрывчатка? - спросил майор.
   Вопрос, наверное, должен был звучать иронично, но Марек не уловил иронии.
  - Думаю, я не ушел бы со взрывчаткой дальше холла, - сказал он.
  - Сейчас все боятся террористической атаки, - сказал Сельматри. - Думают, что русские будут мстить. - Он откинулся в кресле. - Вы же брат его?
  - Да, - сказал Марек.
  - И зачем вы пришли?
  - Я пришел как журналист, я хочу...
  - Постойте, - поднял руку майор, - вас, кажется, сегодня уволили.
  - Возможно.
  - Нет, это точно, нам пришло электронное подтверждение из офиса EDR в Кельне. От некого Лейтона Фоли.
   Марек усмехнулся.
  - И часа не прошло. Я написал не очень цензурную статью и сам попросил об увольнении. Точнее, отказался от дальнейшего сотрудничества.
   Сельматри пристально посмотрел на него своими светло-голубыми глазами.
  - Тогда версию о мести следует признать весьма вероятной. Русская вендетта?
  - Я всего лишь хочу наказания для тех, кто его убил.
  - И у вас есть видео.
  - Да.
  - Интересно было бы взглянуть.
  - Сейчас.
   Марек достал ноут.
  - Я, честно говоря, не думал, что здесь это происходит так быстро, - сказал Сельматри.
  - Что именно? - спросил Марек, зажимая кнопку включения.
  - Вы же уже десять лет как являетесь полноправным гражданином Евросоюза, нет? И вдруг - увольняюсь, у вас маленький э-э... мир.
   Марек вздрогнул. Читали его электронное письмо? Конечно, читали! Возможно, весь республиканский сегмент интернета для НАТО прозрачен, как стекло.
  - И что?
  - Воздух здесь что ли особый? - улыбнулся уголками губ майор.
  - Может быть, - сказал Марек. - А если бы у вас убили родственника? Близкого человека?
  - Которого я не видел де... нет, двенадцать лет? - быстро отреагировал Сельматри. - Не думаю, что такой родственник был мне близок.
  - И все же.
  - Гипотетически? - майор повел пальцем по столешнице. - Наверное, мне было бы очень тяжело. Я бы напился, - он бросил взгляд на Марека. - Вам, кажется, знакомо это состояние. Напился бы вдрызг. Два или три дня лежал потом мертвый. Полумертвый. Наверное, подрался бы еще с кем-нибудь.
   Палец, выписав загогулину, по широкой дуге заскользил в край стола.
  - И все? - спросил Марек.
   Ему захотелось разбить Сельматри лицо. Было ясно, что майор не имеет никакого отношения к отделу по сотрудничеству и региональной безопасности. Он работал в ЦРУ.
  - Дальше я бы надеялся на справедливый суд, - сказал майор.
  - В справедливом суде у меня есть большие сомнения, - сказал Марек.
   Ноут, пискнув, загрузил операционную систему и рабочий стол с файликами статей. Сельматри повел шеей.
  - Что там? Видео?
  - Да.
   Марек развернул ноут.
  - И вы хотите мне его показать, чтобы я проникся к вам сочувствием, а к убийцам вашего брата - праведным гневом?
  - Думаете, это бесполезно? - Марек сделал движение, чтобы сложить экран.
  - Нет-нет, что вы! - Сельматри, выбросив руку, не позволил ноуту закрыться. - Я вполне даже посмотрю. Как качество?
  - Хорошее, - сказал Марек.
   Он запустил видеоплеер. Сам смотреть не стал, но следил за лицом майора, которое через несколько секунд сложилось в скучающую маску.
  - Звука нет?
  - Нет. Это не Голливуд.
  - Укололи, - сказал Сельматри. - Камера над дверью аптеки?
  - Не знаю. Видимо.
  - Понятно.
   Майор прилег на стол подбородком, предварительно подставив под него кулак. Глаза его бесстрастно следили за разворачивающимся на экране убийством.
   Все двенадцать минут, пока шла запись, Марек думал о Сельматри, о людях в здании, о том, зачем они здесь, об истинных мотивах миссии НАТО в бывших областях России, о глупости новообразований, о случайностях и закономерностях, о страшном Динином лице, о толпе, собравшейся на площади - там она или уже поредела. Думал о том, что движет людьми, что располагает их к убийству - безнаказанность? жажда власти? желание почувствовать себя равным богу в возможности прекращать чужое существование?
   Потом видео кончилось.
  Сельматри выпрямился и опустил экран. Щелк.
  - Что ж.
   Майор качнул головой и полез ладонью за отворот висящего на спинке кресла мундира. Достал пачку сигарет.
  - Я мог бы ничего вам не объяснять, - сказал он, выуживая к пачке зажигалку. - Вы уже не имеете отношения к EDR, а как частному лицу я могу с полным правом заявить вам, что информация о ходе расследования разглашению не подлежит, с претензиями - к нашим юристам. Но в качестве жеста доброй воли...
   Сельматри закурил и сморщился от ослепительного зигзага молнии за окном.
  - М-да, погодка, - сказал он. - Так вот, в ответную любезность за видео, я скажу вам, что я его смотрю в третий раз. Мы, конечно, изъяли записи, но, как я понимаю, они уже утекли и распространились. Что ж, бон аппетит! Это не имеет значения.
   Марек стащил ноут в сумку.
  - Совсем?
   Майор пожал плечами.
  - Сказать, что я увидел? Что патруль остановил пару для проверки документов. Это его обязанность. Мы здесь именно этим и занимаемся - поддерживаем порядок. У девушки не прочитался документ. Ее попросили...
  - Они не были патрулем!
  - Вот как! - Сельматри задумчиво хмыкнул и как-то по-новому, с острым интересом, взглянул на Марека. - Уже и это известно. Наша внутренняя служба безопасности что-то совсем не ловит мышей. Что ж, тогда, возможно, как версия - пехотинцы в свободное время просто хотели подшутить над гуляющими.
  - Кажется, это распространенная практика всех отдыхающих пехотинцев? - поиграв желваками, спросил Марек.
   Майор, выдвинув ящик стола, потушил в его недрах сигарету.
  - Я понимаю, что вы чувствуете, - сказал он. - Но, думаю, как разумный человек, вы не будете отрицать, что ваш брат все же напал на представителей миротворческого контингента?
   Марек почувствовал, как кривая улыбка раздвигает губы.
  - Мне примерно так же и говорили, - сказал он.
  - О, вы уже с кем-то познакомились?
  - Друг Андрея сказал, что я ничего не добьюсь.
  - Вот видите, - сказал Сельматри, - друг вашего брата не в пример лучше понял ситуацию. Да, это трагедия, но надо смотреть правде в глаза: он напал.
  - Он защищал девушку!
  - Как будто ей что-то грозило.
  - Ее изнасиловали! - крикнул Марек в смуглое лицо. - Вы же видели, - сквозь зубы произнес он. - Вы видели, как ее тащат.
  - Мало ли.
   Марек спрятал руки за спину, чтобы не иметь соблазна воткнуть пальцы в холодные скандинавские глаза.
  - Ее изнасиловали, - повторил он.
  - Было медицинское освидетельствование? - поинтересовался Сельматри. - Есть зафиксированные в полиции показания, что именно наши военнослужащие совершили акты насильственного сексуального действия?
   Марек скрипнул зубами.
  - Может, вы еще и в убийство на видео не верите?
  - Почему? Верю. Но я же говорю, что у наших солдат было право на защиту от нападения. Возможно, они отреагировали не совсем адекватно...
  - Как тот мальчишка, что выстрелил Андрею в лицо?
  - Вы правильно сказали - мальчишка.
  - Это не оправдание.
   Майор Сельматри поднялся из кресла и навис над Мареком.
  - Чего вы хотите, Канин? Чтобы я вызвал этого мальчишку и вручил вам пистолет? Так вы же его не убьете! Не в русской это традиции. Вы его еще пожалеете. В крайнем случае, изобьете. Или поплачете у него на плече.
   Марек встретился с майором глазами.
  - Возможно, я убил бы вас.
   Сельматри широко улыбнулся.
  - И меня бы вы тоже пожалели. - Он сел обратно в кресло. - Насколько я понимаю в закоулках русской души, вы все время думаете о людях лучше, чем они есть на самом деле. А потом даете, так сказать, им время исправиться. Это какой-то совершенно тупой образ мысли. Шаблон, вбитый на этой земле раз и навсегда в бедные местные головы. Даже удивительно, как вы с таким простодушием дожили до двадцать первого века. С таким образом мысли можно только обманываться и страдать.
  - Именно поэтому и дожили, - сказал Марек.
  - И к вам пришли мы! - развел руки Сельматри. - Теперь терпите.
  - То есть, разбираться в смерти моего брата и судить виновных вы не собираетесь?
  - Совершенно верно. Расследование будет чисто формальным.
  - Понятно.
   Майор рассмеялся.
  - Канин, я не понимаю, вы же были добропорядочный европеец, на хорошем счету, с квартирой и машиной. Вас же все устраивало! Боже мой, почему я вижу перед собой угрюмое и грязное существо, которое в один момент на все это плюнуло?
  - Воздух, - сказал Марек, встав.
  - Всего хорошего, - посерьезнел Сельматри. - И да, скажите там своим, что никаких беспорядков мы не допустим.
  - Я пришел сам по себе.
  - А я так и понял.
   Марек сделал шаг к двери.
  - Последнее, - повернулся он. - Мне хотелось бы забрать труп брата.
  - Это не ко мне, - сказал Сельматри.
  - Но хоть где он, вы можете сказать?
  - У вас не так много моргов в городе. Кажется, он в морге при второй городской.
  - Наверное, потребуется разрешение от вас.
  - Да, но я позвоню.
  - Спасибо и на этом.
   Марек спустился в холл, сдал самодельный бейджик и вышел на улицу.
  В небе погромыхивало, шумел дождь, оцепление стояло целлулоидными елками. На дождь было наплевать.
   Я изменился, подумалось ему.
  Ноги понесли его по Демократической прочь. Пиджак быстро намок на плечах и на груди. Мимо проскочил тощий хлыщ с зонтиком. Уже на повороте какой-то лихач на "мерседесе" обдал его бызгами. Правая штанина и носок намокли.
   Куда идти?
  С направлением Марек не определился, но спустя минуту понял, что шагает в сторону площади. Оттуда, правда, уже не слышалось многоголосья. Разошлись? Разогнали? Или бывший горисполком взят штурмом?
   Неопределенность наполнила его беспокойством.
  Город растворялся в шуме дождя, тихо мок. За два квартала навстречу Мареку потянулись люди. Сначала по одному, по двое, с перекрестка - селевым потоком, частично выхлестнувшим за тротуар, на дорогу.
   Марек остановился и оказался притиснут к стене дома между выступами подоконников, а люди проходили мимо, угрюмые, насупленные мужики, редкие женщины, похожие на мужиков, молодые лопоухие мальчишки призывного, как когда-то говорили, возраста. Часть потока затекала в арки и подъезды, часть сворачивала в рукава улиц.
   Дождь стучал по кепкам и платкам, мочил волосы.
  Марек чувствовал, как вместе с толпой растекаются по городу густая, наэлектризованная атмосфера, глухой рокот осевших слов, похожий на далекий гром, обещание скорых перемен. Это вошло него и застряло в груди, как пуля в теле.
   Боль и тоска по брату пронзили его, и где-то внутри, пока никем не слышимая, в Мареке завибрировала струна, незримо вплетаясь в общую канву идущих с площади людей, в бряканье капель, в шелест ног, в кашель и обрубки фраз.
   Господи!
  Его закрутило. Марек пошел куда-то вместе со всеми, пока не оказался один в переулке, потом повернул и шел обратно, попадая все время не туда, куда ему было надо, в какие-то облезлые тупики и дворы, полные битого кирпича и мусора и с бельем, болтающимся на провисшей веревке.
   Андрея убили. Убили. Вторая городская. А ноги не идут.
  - Марек!
   Кто-то поймал его за рукав пиджака.
  - Что вы здесь делаете?
  - А где я? - спросил Марек, подняв голову, и увидел Свиблова.
   Свиблов держал над головой портфель, и дождь звонко лупил в рыжую потрескавшуюся кожу.
  - Вы сейчас на Малышева.
  - Митинг кончился?
  - Да.
  - Без эксцессов?
  - К счастью.
   Свиблов потянул Марека под козырек подъезда.
  - Мне нужно во вторую городскую. Там Андрей в морге, - сказал Марек.
  - Я знаю. Только необходимо разрешение. Так не выдадут.
  - Я договорился.
  - Вы не здешний. Нужен местный паспорт.
  - Я - родственник.
  - Так, ладно.
   Свиблов отряхнул капли с портфеля и открыл скрипучую подъездную дверь.
  - Марек, ждите меня здесь, - сказал он. - Я минут через пять спущусь. Пойдем вместе. Дождетесь?
   Марек кивнул.
  - Если вы не долго.
  - Пять минут, - сказал Свиблов и нырнул в подъездную тьму.
   Марек постоял, потом вышел под дождь и сел на мокрую скамейку. Сумку с драгоценным ноутом спрятал под ноги. Пок. Тюк. Ручеек за шиворот. Казалось, холод и капли вымывают из него ужас последних суток, осевший жгучей накипью в душе. Накипь шипела, она пыталась продраться горлом наружу, она рычала и рыдала, ядовито сочилась из уголков глаз. Марек давил ее пальцами, мешая с дождевой влагой.
   Его мир, его большой мир безмолвно стоял рядом, плыл над головой, плакал с ним вместе, теснясь домами и заборами, охватывая и оберегая.
  - Марек.
   Свиблов вышел из дома. Он успел переодеться. В руке его появился большой черный зонт. Марек поднялся, потянул за собой сумку.
  - Я готов.
  - Вы весь вымокли, - сказал, глядя на него, Свиблов.
  - Это не страшно.
   Они направились в прореху между рядами домов, и Марек упрямо сторонился раскинувшегося зонта, предпочитая, чтобы дождь долбил ему по черепу.
  - Что вы делаете? - спросил его Свиблов.
  - Схожу с ума, - сказал Марек. - Только здесь я могу качественно сойти с ума.
  - Глупости!
   Свиблов притянул его под зонт. Он был проще обходительного Соломина. Сухощавое лицо прорезали жесткие морщины. В невысокой фигуре, в движениях, в мимике чувствовалась спокойная, продуманная организованность.
  - Рифмы пропали, - пожаловался ему Марек.
   Он не хотел жаловаться, но оказалось, что иначе нечем заполнить пустоту, саму по себе возникающую в нем на фоне постукивающих о капрон капель.
  - Что? - спросил Свиблов.
  - Раньше у меня все в голове раскладывалось на рифмы, - сказал Марек и поддернул сумку. - Что видел, то и пел. Про себя, конечно. Иногда неплохо получалось. Некоторые стихи даже брали в журналы. Приходилось, правда, переводить на немецкий. А сейчас совершенно ничего не связывается. Вернее, нет даже желания.
  - Стихи на немецком - это кошмар, - сказал Свиблов.
   Они свернули. Неровный асфальт пестрел лужами.
  - Нет, там простые правила, - сказал Марек. - Но дело в другом. Это же была часть меня. И я как бы утратил ее что ли.
  - Не переживайте, - сказал Свиблов. - Поверьте мне, такие вещи возвращаются. Обычно им нужен лишь психологический толчок.
  - Вы - психолог?
   Свиблов качнул головой.
  - Нет, но опыт позволяет мне делать такие выводы.
   Они зашагали мимо решетчатой ограды, за которой прятался яркий домик то ли одного из демократических институтов, то ли какой-то церковной миссии, о чем возвещала маленькая пристройка с крестом на куполе.
   Марек вдруг понял, что на пути им еще не попалось ни одного патруля.
  - Погодите, - сказал он, остановившись.
  - Что? - повернулся Свиблов.
  - "Каски".
   Свиблов сухо улыбнулся.
  - А их пока и не будет. Сейчас они заперлись на базах и стерегут сами себя. Чтобы чего не вышло. Но через день или два осмелеют.
  - Это из-за Андрея?
  - Да.
  - Я видел их на Южной.
  - Думаю, там тоже никого уже нет.
  - А как мы повезем Андрея?
  - Дима обещал помочь с транспортом.
  - Это хорошо, - сказал Марек.
   К больнице вела тропка через сквер, основательно прореженный от деревьев. Белели и желтели пеньки. Серо-голубой корпус больницы то скрывался за остатками лип и вязов, то показывался в прореху - низенький и замшелый, даже, кажется, скособоченный. Ржаво и мокро поблескивала крыша.
   Переходя по дощатому мостику Марек, подскользнувшись, едва не грянул в канаву, полную листьев, веток и коробок из-под гуманитарных наборов.
   Перил не было.
  - Что критично плохо в системе, которую приняли Штаты и Евросоюз? - спросил Свиблов, поймав его в последний момент. - Она направлена на деградацию человека. На его животные начала. Главное - не перенапрячь мозг. Вы же заметили, наверное, по фильмам, что человека с интеллектом, с желанием познавать мир и заниматься самообразованием почти все время маргинализируют, превращают в неуравновешенное чудовище, мечтающее всех убить и поработить. То есть, если не получится второе, то - первое. Что ни ученый, то людоед, что ни компьютерный гений, то опасный псих, что ни умник, то аутист или социопат. Зато супергерои из комиксов гораздо ближе к народу - они непроходимо тупы и всем без разбора дерут задницы.
  - Я не хочу об этом думать, - сказал Марек.
  - Это просто длинный ответ на вопрос, не психолог ли я. - Свиблов вздохнул. - Впрочем, да, не время и не место.
   Они добрели до корпуса и пошли в обход, мимо не распиленного вяза и веселой шеренги чурбаков. Больные смотрели на них из немытых окон. В огороженном закутке стоял осями на кирпичах бесколесный "уазик" с облупившимся красным крестом на боку, похожий на почившее и медленно разлагающееся животное.
   Свиблов щелкал зажигалкой.
  - Сюда.
   Он повел Марека по разбитой дороге к двум зданиям, стоящим на краю больничной территории. Судя по кирпичной трубе, одно здание было котельной. Другое, имеющее унылый желтушный вид, скорее всего, и являлось искомым моргом.
   На настенной табличке так и было написано: "Морг республиканской городской больницы номер два".
  - Пришли, - сказал Свиблов.
   Из простой, небрежно окрашенной белой двери появилась женщина в темном платье и в платке, накинутом на плечи. Лицо у нее было бледное, обморочное. Прихрамывая, по натоптанной людьми тропке она ушла в сквер.
   Морг пах смертью и холодом.
  Внутри запах стал сильнее, казалось, он служил дополнительной преградой для живых. Марек зажал нос. По вытертым ступенькам он спустился вслед за Свибловым в тесный тамбур, потом выбрался в коридор, к окошку регистрации. За облицованной кафелем стеной гулко прокатилась каталка.
   Дальнейшее Марек помнил плохо.
  Кто-то что-то ему говорил, он отвечал, Свиблов лез с уточнениями, свет и запах резали глаза, потом их пропустили в холодное помещение, полное мертвецов. Трупы лежали на каталках и железных столах.
  - Здесь? - спросил Свиблов.
   Сопровождающих их санитар огляделся, словно что-то потерял.
  Долговязый, в зеленом халате, он посмотрел на Марека запавшими глазами. Рот его с чмокающим звуком приоткрылся.
  - Нет, - мотнул он головой, - это дальше.
   Марек не уловил, как и куда они переместились, у него почему-то возникло стойкое ощущение, что по однообразной кафельной плитке просто сполз вниз блик от лампы дневного света. Правда, помещение сузилось и обзавелось гробами. Дешевый аттракцион, быстрые перемены, впрочем, Марек не удивлялся. Смерть пропитывала его.
   Стол здесь был один.
  Андрей лежал на нем, до плеч укрытый ветхой серой простыней, с коленом видимым в прореху.
   Марек боялся, что лицо брата будет жутко разбито винтовочным, в упор, выстрелом, но оказалось, что с ним уже поработали - зашили рану, исправили, где можно, форму - силиконом, гипсом, искусственной кожей. Даже трупную синеватую бледность замазали телесного цвета кремом. Брат лежал, будто спал.
   Мареку сделалось дурно.
  А тот, белобрысый, подумалось ему, наверное, что-то жрет, пьет, гадит. Ему хорошо. И сержанту тому хорошо. Живые.
   Ненавижу.
  Это было ясное и очень странное чувство. Яркое. Сильное. Жуткое. Доведенный до кристаллизации концентрат. Совершенно новое ощущение.
   Воздух, воздух!
  Даже в Меркенштадте, когда его чуть не зарезали, в запоздалом выбросе адреналина он не испытывал ненависти к подкараулившему его у двери в квартиру наркоману. Было возбуждение и нервная реакция. И облегчение: жив, сука, жив! - едва темная фигура, убегая, проломилась сквозь кусты с его бумажником.
   Сейчас это казалось не важным.
  Он понял, что не успокоится, пока хотя бы не посмотрит в глаза солдату, выстрелившему в Андрея. Просто посмотрит. Возможно, через прицел. Возможно, держа палец на спусковом крючке. Без жалости.
   Ни хрена вы не разбираетесь в русской душе, господин Сельматри! Ни хрена.
  Интересно, он хоть осознал, что натворил, этот мальчишка? Или потом держал Дину и ждал своей очереди? И в свою очередь...
   От боли в стиснутых зубах Марек выплыл из тьмы сознания. Рядом, кроме Свиблова, обнаружился Дима и еще двое одинаково мрачных ребят. Один, помладше, с прядью высветленных волос, зеленел на глазах.
  - Пошли пока, - сказал Дима, похлопав Андрея, словно прощаясь, по плечу.
  - Куда? - спросил Марек.
  - Андрюху сейчас вымоют да оденут, я взял чистое от вас.
  - А потом?
  - Повезем его к вам.
   Все вместе они выбрались на воздух. Парень с прядью сразу исчез за углом - через секунду оттуда донеслись протяжные, горловые звуки.
  - Ботинки не запачкай! - крикнул Дима.
  - Сын? - спросил Марек.
  - Младший. Александр. - Дима притянул к себе второго парня. - А это - старший. Максим.
  - Пап, - отпихнулся парень.
  - Да ладно.
   Дима покопался в карманах и выудил упаковку "дирола", выдавил в рот розовую подушечку, принялся жевать.
   Дождь утих. Темное варево грозы отползало к югу.
  - Как там митинг-то? - спросил Дима щелкающего зажигалкой Свиблова.
  - Нормально, - не сразу ответил тот.
  - Из администрации кто вышел?
  - Поляков из МВД. Пообещал беспристрастное расследование. Успокаивал как мог. Клялся-божился, просил не нагнетать.
  - И что дальше?
   Свиблов оглянулся на Марека.
  - Разошлись. Я дал команду. Но народ взвинчен.
  - Нужный градус, Александр Михайлович? - спросил с усмешкой Дима.
  - Да ни хрена у нас не готово! - надвинулся на него Свиблов. - Получится, кто в лес, кто по дрова. Кто координировать будет? Средств связи - с гулькин нос! Выучки у большинства - ноль! Две боевые группы на город! А у них - две механизированных роты, это двести шестьдесят человек личного состава, плюс рота обеспечения, плюс смешанная миротворческая рота, и в тридцати километрах - неполная танковая рота, кажется, восемь "леопардов". Что мы будем делать с "леопардами"?
  - Жечь, - ответил Дима.
  - Чем?
  - "Корнетами".
  - Их всего два.
  - Нормально.
   Свиблов дернул плечом.
  - И четыре ракеты.
  - Этого хватит. Точки я уже присмотрел. Оператором встану я и Максим. Я его натаскал. Наведение лазерное. Километрах на двух гарантированно пару шлепнем.
  - Их восемь.
  - И что, все живые, на ходу?
  - Не знаю.
  - Думаете, не зассут после того, как мы парочку приложим?
  - Ничего я не думаю! - раздраженно ответил Свиблов.
   Дима помрачнел.
  - То есть, с Москвой глухо?
  - Не успевают они.
   Из-за угла, вытирая рот ладонью, вышел Александр.
  - Проблевался? - спросил Дима.
  - Да, - кивнул парень.
   Скрипнула дверь, на пороге возник знакомый уже санитар.
  - Готово, - сказал он. - Только машину ближе к выходу подгоните. С той стороны, там грузить удобнее.
  - Хорошо.
   Дима трусцой побежал к видавшему виды темно-синему минивэну, приткнувшемуся к "аузику", как к собрату. Сыновья остались его ждать. Свиблов и Марек за санитаром вернулись в холодные недра морга.
   Санитар сунул в руки Мареку журнал.
  - Здесь расписаться бы. И паспортные данные.
  - У меня европаспорт.
   Санитар махнул рукой.
  - Пишите.
   Марек, склонившись, вывел подпись.
  - Документы. Свидетельство о смерти, - санитар выдал ему бумажку с фиолетовой печатью морга. - Претензий не имеете?
  - К вам? - спросил Марек.
  - К моргу.
  - Нет.
  - Вот карточка. Похоронное бюро. Свяжетесь, они организуют похороны. Ребята хорошие.
   Марек посмотрел в запавшие глаза санитара.
  - Вы знали его? - спросил он.
  - Кого? - моргнул санитар.
  - Андрея.
  - Нет, я все время здесь.
   Марек прижал карточку к впалой груди санитара.
  - Тогда не надо, мы сами.
  - Как хотите, в общем-то.
   Андрей лежал в простом деревянном гробу. В брюках. В рубашке и в пиджаке. Серым прямоугольником падал из широких дверей свет.
   Дима с сыновьями спустился по ступенькам.
  - Беритесь в изножье, - сказал он им.
  - Ручек нет, - сказал младший.
  - На плечо берите!
   Сам он встал в изголовье справа. Марек занял место слева. Свиблов коснулся волос Андрея ладонью.
  - Давай, Андрюша, домой.
  - Подняли! - скомандовал Дима.
   Две ступеньки. Третья. Тяжело не было. Домой. Домой. Свет плеснул и распался на забор, минивэн с оттянутой вверх задней дверцей, чавкающую землю под ногами.
   И небо.
  - Опускай.
   Свиблов помог задвинуть гроб между сиденьями. Парни сбегали за крышкой.
  - Эх, Андрюха, Андрюха, - сказал Дима. - Ты вот мертвый, а сволочи эти еще живы. По нашей земле ходят. Миротворцы, б...ь!
   Свиблов приладил крышку. Андрей исчез, скрылся во тьме.
  - Я был на Демократической, - сказал Марек. - Они не собираются... - из горла его вдруг вырвался то ли клекот, то ли крик. - Не собираются никого наказывать.
  - Садимся, - сказал Дима.
   Свиблов щелкнул зажигалкой.
  
   Потом были проводы, накрытый стол, гроб с братом стоял на стульях в большой комнате, появлялись и пропадали люди, мама сухоньким постовым сидела у гроба.
   Марека мутило, сказывалась ночь без сна, и он то уплывал в какое-то оформленное окружающими звуками забытье, то всплывал из него обратно, все время заставая в комнате новые конфигурации сидящих и стоящих.
   Один раз появился Соломин, заговорил с Мареком о чем-то, но тот, улавливая слова, совершенно не понимал их смысла.
   Свет гас раза четыре за вечер. Марек почему-то ждал, что лампочка, вспыхнув, однажды высветит пустой гроб. Но каждый раз Андрей оказывался внутри, неподвижный, мертвый, с отливающими желтизной лбом и носом, со скрещенными, подвязанными на груди руками.
   Все общались между собой приглушенно, словно не хотели тревожить мертвеца. Шепот походил на шуршание листьев под ногами, на шипение волн. Ш-ш-ш.
  - Такой заботливый, пил мало...
  - Черный год...
   Что-то накладывали Мареку в тарелку - он ел. Что-то наливали - он пил. Куда все выпитое, съеденное проваливалось, он не знал.
   Мама, возникшая вдруг рядом, поцеловала его в лоб.
  Дина тенью сидела у окна, платок на голове. Ее не тревожили. Странное дело, никто не плакал, не всхлипывал, не давил рыдания.
   Ш-ш-ш.
  - Кто их звал? Пришли к нам наводить свои порядки...
  - А до этого Ковалевых сына, Женьку...
  - Что им мы? Мусор...
   Марек внезапно обнаружил себя перед гробом.
  Капала стеарином в блюдце поставленная на угол свеча. Рыжие тени гладили лицо брата, раздвигали губы в обманной усмешке.
  - Прости, - сказал ему Марек.
  - Ты-то здесь при чем? - ответил Андрей, не шевелясь.
  - Не знаю.
  - Брось. Знаешь, что жалко? Что мы так и не поговорили с тобой по-людски. Как-то все бегом, кувырком. Будто впереди еще будет время. А оно смотри, как повернулось. Я лежу, ты стоишь.
   Марек качнул головой.
  - Это не правильно.
  - Это произошло, - сказал Андрей. - И нет никого, кто бы отвез тебя или меня обратно по реке времени.
  - Что мне делать теперь? - спросил его Марек.
  - Жить.
  - Как?
  - Можешь уехать в Евросоюз.
  - Нет, - замотал головой Марек, - нет. Я не вернусь. Я нужен здесь, я должен все это прекратить.
   Андрей, казалось, вздохнул.
  - А ты сможешь?
  - Не знаю, - сказал Марек. - Может, завтра лягу рядом с тобой. Но, понимаешь, я, наверное, впервые чувствую ответственность за все, что происходит вокруг. Ощущаю кожей, сердцем, разумом. Это мой мир. Отстраниться от него вместо того, чтобы попытаться изменить к лучшему, означало бы предать. Всех вас предать, слышишь? Тебя, Соломина, маму, Дину. Не хочу я, уже достаточно... двенадцать лет...
  - Эх, Марик, - сказал Андрей. - Даже Иисус Христос ничего не смог изменить в мире к лучшему.
  - Он подарил эту возможность людям.
  - Марек, Марк, хватит!
   Его оттянули от гроба, развернули, посветили фонариком в глаза.
  - Что с тобой?
  - Ничего, - ответил Марек, уворачиваясь от света.
   В поле зрения обнаружился Свиблов, повлек его в коридор, потом на кухню, к окну, к форточке. Здесь было свежо. Приставленный к подоконнику Марек несколько раз вдохнул полной грудью.
  - Все это не правильно, - сказал он, наблюдая в окнах соседних домов редкие огоньки свечей. - Так нельзя жить.
   Несмотря на тесноту Свиблов умудрился встать рядом, плечом в плечо. Марек покосился, но промолчал.
  - То, что происходит в действительности, есть лишь отражение того, что происходит в головах людей, - сказал Свиблов. - С распадом Союза и России здесь, - он стукнул себя по виску, - у большинства населения - каша. Эта каша варится посредством пропаганды образа жизни, безденежья, хаоса, общей неустроенности. Булгакова читали?
  - Нет, - сказал Марек.
  - Может, фильм видели?
  - Вряд ли у нас показывали.
  - Ах, да. Бортко снял, кажется, в восемьдесят восьмом. Давно уже. Так вот, профессор Преображенский там однажды говорит знаковую речь. Про разруху. Что разруха не в клозетах, а в головах. И пока у нас...
  - А что было раньше, - спросил Марек, - каша или распад? Из-за чьей каши случился распад? Я же застал то время, когда толпы носились по обменникам, когда, блин, за хлебом и макаронами очереди вытягивались за два квартала до магазина. Это как произошло? Само по себе? Талоны, карточки, драки за гнилую капусту. В Москве жрать было нечего, чего уж про периферию говорить!
   Свиблов прижался лбом к стеклу.
  - Это трудный вопрос. Я склоняюсь к предательству. Это, собственно, тоже эффект каши в голове. Когда мысли о богатстве сдерживает отсутствие частной собственности. Деньги, деньги, деньги.
  - Света нет, - сказал Марек. - Андрея нет.
  - Я и говорю, - сказал Свиблов, - не готовы мы. Дима в бой рвется. А куда? Ну, две, ну, три провокации. Десяток трупов. Вы думаете, они не возьмут заложников? Думаете, у них дрогнет рука разбомбить один или два квартала? Думаете, им не наплевать на женщин и детей?
  - Не знаю.
  - Я знаю! Наплевать! Пока еще НАТО соблюдает в республике некие условности, но дай им повод, и они утопят область в крови. Поэтому наше выступление должно быть гарантированно успешным. А это подготовка и терпение, понимаете? Как бы ни было больно, как бы не хотелось, поддавшись эмоциям, отомстить.
  - Что вы хотите от меня? - спросил Марек.
  - От вас? - Свиблов остро посмотрел на него. - А вы с нами, Марек?
  - С кем?
  - С городом, областью, с ее жителями.
  - Вы говорите за всех?
   Свиблов усмехнулся.
  - Я понимаю, о чем вы. Думаете, что нам стоит провести референдум или какие-то еще демократические процедуры, чтобы выявить, придерживается ли большинство населения таких же взглядов?
  - Нет, - сказал Марек, так же прямо посмотрев на Свиблова, - я хочу понять, что будет дальше.
  - В смысле?
  - Допустим, вам удалось выбить миротворцев из города. Что потом? Я уверен, что военное командование коалиции не отдаст территорию просто так. Соответственно, надо ждать бомбардировок, атак дронов, перекрытия путей снабжения.
  - Неплохо разбираетесь, - сказал Свиблов.
   Марек отступил от окна.
  - Года три-четыре назад присутствовал на специализированном брифинге по разрешению Калининградского конфликта. Город взяли измором. Население не выдержало постоянного давления.
  - Это не так, - сказал Свиблов. - Вы, видимо, не все знаете.
  - Возможно.
  - Город был готов держаться. Но его борьба оказалась никому не нужна. Питер отказал в помощи. У Москвы не было возможности провести даже гуманитарную операцию. Поэтому и было решено прекратить сопротивление.
  - Там были открыты два фильтрационных лагеря, - сказал Марек. - Для моряков Балтийского флота и их семей. И всех неблагонадежных.
   Свиблов вздохнул.
  - Я знаю. И знаю, что там творилось.
  - А что будет здесь?
  - Я надеюсь... надеюсь, что все будет по-другому. Если все получится сделать быстро, НАТО просто не успеет отреагировать.
  - На что? - спросил Марек.
  - На то, что Москва возьмет нас к себе.
  - Москва?
  - Сейчас, насколько мне известно, скрытно, под Новомосковском идет накопление групп прорыва.
  - Это же война!
  - С кем?
  - С республикой!
  - Марек, это фальшивое государственное образование, и вы это знаете. Специально оторванная территория.
  - Просто...
  - Что, претит такой подход? А НАТО и миротворцы североатлантического альянса не претят?
  - Я просто боюсь цены, которую придется заплатить, - сказал Марек.
  - Вы видите, как иначе убрать их с нашей земли? - спросил Свиблов.
  - Переговоры.
   Свиблов рассмеялся.
  - По поводу Вязьмы, знаете, сколько переговоры идут? Уже лет пять. Эти сволочи между раундами примирения расколотили всю Вязьму в щепки. Прикрываясь, конечно же, гуманизмом и общечеловеческими ценностями. Около тридцати тысяч погибших среди мирного населения. Мирного! Год назад у нас тут вяземская семья осела, понарассказывали про карательные рейды выступающих за переговоры европейцев.
  - Вы уже как Дима.
   Свиблов пожал плечами на упрек.
  - Я всегда был как Дима. Я, в противовес Николаю Эрнестовичу, сторонник решительных действий. Только вовремя. В оптимальный момент. Вы вообще стрелять умеете?
   Марек кивнул.
  - На втором курсе, на военной кафедре вывозили. В Кельне в тире был, кажется, три раза. Стрелял из "глока".
  - Смерти боитесь?
  - Как все. Смерти все боятся.
  - Да нет, боли люди боятся, а смерть, она ведь в любом случае неизбежна. И важно еще, как умереть.
  - Вы вербуете меня в боевую группу? - напрямую спросил Марек.
   Свиблов потер глаза.
  - Вы против?
  - Я... - Марек некоторое время мучительно подбирал слова. Это было не просто. Как с рифмами. Они все куда-то разбежались. - Поймите, я здесь всего неделю, чуть больше... И вдруг - такое. Я не хочу.... Я хочу, чтобы убийцы Андрея получили по заслугам. Я чувствую, что это мой мир, и я готов отстаивать его и бороться за его будущее...
  - Только вам сложно выступать против той стороны, на которой вы только что были, - закончил за Марека Свиблов.
  - Нет, - сказал Марек, - мне надо понять, как выдержать это все. Как принять это все. Как изменить это все.
   Свиблов посмотрел странно.
  - Вы же не Господь Бог.
  - А что мне мешает?
  
   Андрея похоронили на следующий день.
  Марек не знал, кто договорился, но к полудню подогнали автобус похоронной конторы, тяжело пахнущие конторские вынесли гроб с телом брата и мягко погрузили в салон через переделанную заднюю дверь.
   Мама, Дина, какие-то дальние родственники, мужики с речпорта и соседи по дому заняли сиденья. Оркестра не было.
   Марек устроился у окна, какая-то женщина села рядом.
  - Я учительница его, - представилась она.
   Марек кивнул и продолжать разговор не стал. Автобус качнулся, утробно урча, развернулся во дворе и поехал незнакомым маршрутом, в совсем другую от привычного, перекрытого бетонными блоками выезда сторону. За ним в "ладе" поехали конторские. От медленного движения так и клонило в сон.
   Что дальше? - думал Марек. Что дальше?
  Если я останусь... Это надо подавать на гражданство, искать работу. Тут же задница с работой, возможно, придется какое-то время пожить на мамину пенсию. Хотя у меня там сколько? Тысяч пять накоплено. На год, на два точно хватит. Нет, работу я найду, разленился в Германии, пора это все нахрен - в режим "форсажа". Не будут нужны журналисты - пойду в грузчики, дворники, санитары, блин, учили же на курсах когда-то, не брезгливый, кровь, грязь, сопли - насмотрелся.
   Это, конечно...
  Марек скривился, стукнул по стеклу ногтем, будто отмечая точку в предыдущих размышлениях. Это все не то. Это будущее. А сейчас? Что делать сейчас? В этом сейчас существуют сержант и мальчишка-сопляк, выстрелившие в Андрея...
   Пальцы сжались.
  Нельзя им прощать. Такое нельзя прощать. Безнаказанность порождает еще большее зло. Не месть, не возмездие, а именно безнаказанность. Андрей не первый... И Дина не первая... Разве можно видеть в этих ублюдках людей? Во враге нет и не может быть ничего человеческого. Не должно быть.
   Только когда он лежит в собственных крови и дерьме... Вот тогда можно позволить к нему толику жалости.
   Автобус потряхивало. Он медленно переваливал через перелесок по разбитой тяжелой техникой дороге. Мелькали застывшие волны вывороченной земли, торчали в небо переплетения корней, кренились по обочинам столбы, за которыми, будто стеснительный провожающий, толпился ивняк.
   Здесь все просто, думал Марек. Здесь не стоит рефлексировать. Это не философский вопрос: надо ли на убийство отвечать убийством. Как же, я же убью человека! Но это чушь. На той стороне тебя человеком не видят. Зрение плохое, душа куцая, мир маленький. А может души и вовсе нет.
   Нет во враге души. И ничего человеческого.
  Я знаю. Я жил. Я видел апокалиптические фильмы. Ничего человеческого. Никогда. И это не я, это они сами поставили себя вне человеческих рамок. Взрослые злые дети. Уроды с пустотой внутри.
   Нелюди.
   Марек всхлипнул и испугался этого звука. Женщина на соседнем сиденье протянула ему бутылку с водой.
  - Хотите? - предложила она.
   Марек кивнул. Вода оказалась минеральной, шипела и кислила на губах. Он отпил, наверное, треть.
  - Спасибо.
  - Ничего, - кивнула женщина, принимая бутылку обратно.
   Автобус встал у железных ворот.
  Кладбище. Скрипнула, хлопнула, раскрываясь, створка. Люди поднялись с сидений.
  - Марек, - позвала его мама, беспокоясь, что он может остаться внутри.
   За окном пестрели оградки, в глазах рябило от разнообразных крестов и венков, в канаве перед кладбищем стояла черная вода. Снаружи, у ворот, какой-то пропитый мужичок сторожил разложенные на ящиках цветы, свечи и иконки.
   Марек вышел из автобуса.
  Тут же тормознула "лада". Конторские вытащили гроб из салона и медленно побрели с ним на плечах к выделенному участку. Все потянулись за ними. Дина держала маму под руку. С другой стороны шел с венком Свиблов.
   Марек чуть поотстал. Не хотелось идти вместе со всеми, хотелось отдельно.
  Проплыли мимо сторожка и мастерская надгробий. По левую руку какое-то время, пока не скрылось из виду, зеленело административное здание, потом всплыла низкая часовня.
   Поворот.
  Марек смотрел на старые могилы, на ветхие венки и ржавые оградки, на людей, изучающих материальный мир с пыльных надгробий, и чувствовал, как приходят некая отстраненность, медлительность, сухость чувств. Он шел по раскисшей от вчерашней грозы земле. Она не успела впитать все, да и кладбище все-таки находилось в пусть и не заметной, но низинке. Между могилами кое-где стояла вода.
   И все будем здесь, подумалось вдруг Мареку. Располземся, сгнием, впитаемся. Чего хотели? К чему стремились?
   Где-то за ушами щекотно вздохнул, качнулся большой мир, как большой великан, пробужденный вопросом. Ох, дурак, словно сказал внутри Марека он. Разве это важно? Все останется здесь. Все, чем ты жил, все, о чем мечтал. Все добро, что ты сделал. Важно, чтобы я запомнил тебя.
   В делах. В вещах. В детях.
  Обещаешь? - зачем-то спросил Марек. Ты и сам знаешь, стукнуло сердце. Глупый вопрос. И пока Марек шагал к людям, застывшим у холмика свежевыкопанной земли, к маме и Дине, к батюшке в рясе и с молитвенником, осеняющему себя крестом, к брату, с бумажкой на холодном лбу, ответ оседал в нем.
  - Марек.
   Мама поймала его за руку.
  Гроб стоял на земле впереди, за ним чернела яма. Совсем не к месту выглянуло солнце, зарябило сквозь листву нависающих ветвей березы.
  - Простись, - сказала мама.
   Марек сделал шаг.
  - Прощай, - тихо сказал он брату. - Спи спокойно, ты здесь везде.
   За ним подошел Свиблов, подошли мужики с речпорта. Простились. Гроб закрыли крышкой. Дзон! Дзон! Дзон! Обух топора со звоном вколотил гвозди. Дзон! Конторские на длинных ремнях спустили гроб в землю. Взвились из могилы мошки.
   Осенив всех крестом, подступил батюшка.
  - Непостижимым промыслом ко благу вечному мир уготовляяй, - начал читать он, - человеком времена и образ кончины определивый, остави, Господи, от века умершим вся согрешения их, приими я во обители света и радования...
   Голос его был затерт и сух.
  Дина вдруг сломалась, упала коленями на землю, тоскливый, протяжный стон взлетел к небу, ударил по Мареку.
   Дзон! - стон как гвоздь вошел в него.
  Странно, но он исполнился спокойной решимости. Ушли злость и отчаяние. Свернулась, уснула боль.
   Мир шепнул: Иди!
  
   Поминки провели во дворе.
  Кто-то принес скатерти, кто-то лавки и стулья. Составили столы. На них быстро появились какие-то немудреные блюда, отварной картофель, огурцы, квашеная капуста, несколько банок шпрот. Купленная Мареком в магазине палка докторской колбасы, нарезанная тонкими ломтиками, расползлась по тарелкам.
   Маму посадили во главе стола. Марека - справа от нее. Дину - слева.
  В темнеющий вечер кто-то вынес торшер на длинном проводе, но он горел едва с полчаса, потом свет вырубили.
   Соседи, знакомые Андрея и Дины тихо занимали места. Водка наполняла рюмки. Позвякивали вилки, ножи.
   Встала мама.
  - Помяните Андрея, - сказала она в тишине, полной обращенных на нее лиц. - Если вы его знали и если не знали. Он был замечательный сын и хороший человек.
  - Земля ему пухом, - встал Свиблов.
   Встал Марек. Встала Дина. Встали все. Выпили.
  Потом кто-то говорил еще, и они опять вставали, поднимали рюмки, пили, подходили люди, плыли приглушенные разговоры, звучало: "Андрей... Андрей...", а Марек испытывал странное ощущение оторванности, отстраненности от происходящего. В один момент ему показалось, что он поднимается над столами, подобно бесплотной душе брата, и смотрит на всех с нежностью и грустью.
   Может быть, так и было?
  Господи, подумалось ему, почему это звенит во мне сейчас? Почему я вижу во всем мистическую связь? Почему я, человек, вытравивший себя Европой, пророс в этот мир, в людей, в город, и чувствую их?
   Андрея убили. Убили!
  И нет во мне тонкой душевной организации, чтобы двинуться умом. Я не верю в призраков. Я - материалист, отягченный кредитами и рамками толерантности. И вместе с тем я уверен, что есть нечто большее, что стоит надо мной и одновременно живет во мне, нечто двойственной, тройственной природы.
   Возможно, это Бог.
  Нет, я не религиозен. Я крестился в какой-то темной церквушке перед самым отъездом. Ленке втемяшилось в голову, что нам нужен астральный защитник, ангел-хранитель, вроде иконки на торпеду автомобиля. Здесь выходило, что вместо иконки достаточно повесить крестик на грудь.
   Недорого.
  У меня не было веры как таковой, кроме веры в себя. Донельзя утилитарный подход, возведенный в ранг религиозного культа. Я, я и я. И крестик вроде фумигатора, липкой ленты от злых духов. На всякий случай.
   Но когда ты становишься больше, когда мир раздвигается, разворачивает тебя к себе, заглядывает внутрь - смотри, смотри, кто здесь...
   Ты понимаешь, насколько фальшиво было все, чем ты жил до этого. Чем упорно пытался жить.
   Господи, Господи, прости меня.
   Верни!
  Марек не заметил, ни как уснул, ни где. Возможно, его будили, или вели, или толкали в плечо, потому что ему снился поезд, вагонная тряска, теснота, люди битком с какими-то жутких размеров мешками, в которых круглились кочаны капусты. Весь сон он испытывал непреодолимое желание заглянуть в один из этих мешков, тем более, что тот стоял рядом. Ему чудились не кочаны, а мертвые головы с иззубренными следами на остатках шей. А, возможно, выскобленные черепа. Только зоркий взгляд хозяина удерживал его от того, чтобы протянуть руку и приподнять полотняный край. Хозяин был какой-то азиат. Почему азиат, зачем - совершенно не понятно, но он сидел напротив в грязном восточном халате, сверкал глазами и держал пальцы сомкнутыми на кинжале за кушаком.
  - Эй, проснись.
   Он приподнял голову, к губам ему поднесли стакан, и пришлось судорожно глотать льющуюся по подбородку на грудь жидкость. Острый, соленый рассол.
   Свет был мерцающий и серый - занавеска ходила под сквозняком и стреляла излишними фотонами по глазам.
  - Где?
   Марек приподнял голову. Оказалось, что он заснул на кухне, скрючившись за столом. Или его сюда перенесли со двора?
   Незнакомый небритый мужчина, убрав стакан, всмотрелся ему в глаза.
  - Оклемался?
   Марек кивнул.
  - Скажи Свиблову: здесь планируют облаву. О заводе знают, - сказал мужчина. - Там все перекрыто.
  - А где Свиблов? - спросил Марек.
  - Не знаю. Поэтому тебе и говорю. Ты же брат Андрея Канина?
  - Да.
  - Значит, по адресу.
   Мужчина вышел.
  Марек подтянулся к окну, но так и не заметил, чтобы кто-то покидал подъезд. В утренней дымке белели столы. Кто-то, насколько понял Марек, спал там, проступая силуэтом на дальней лавке.
   Мама в одной ночнушке прошла за спиной, потом села рядом. Худенькая, потерянная, с нерасчесанными волосами.
  - Вот и отмучился наш Андрейка, - сказала она.
   Марек прижал ее к себе.
  - Ну и что? - прошептал он. - Он все равно с нами.
  - Обнять, обнять его не могу.
   Мама беззвучно заплакала, но он чувствовал ее слезы.
  - Тише, тише.
  - Вот вы где, - кутаясь в платок, Дина села напротив.
   Половина лица у нее была желто-фиолетовая, порезы на лбу протравлены йодом, верхняя губа слева темнела коростой.
  - Марк, - сказала она, - вы меня проводите до общежития?
  - Провожу, - кивнул Марек. - Мне как раз нужно денег снять.
  - Только будь осторожней! - защепила ему рубашку на груди мама. - Чуть что, переходи на другую сторону улицы.
  - Мама вчера была, - глухо сказала Дина, - их выселяют.
  - Почему? - спросил Марек.
   Дина усмехнулась.
  - Неужели не ясно? Из-за меня.
  - Так пусть у нас живут! - вскинулась мама. - Места-то много. Потеснимся.
  - Спасибо, - глаза у Дины влажно заблестели, - нам действительно некуда... Поймите, я не ради... не из-за того, что я и Андрей...
   Она отвернулась, прижав пальцы ко рту.
  - Все хорошо, - протянула руку, погладила ее по плечу мама. - Так оно лучше будет, правильней. У нас-то две комнаты, в большой вы будете, а в Андреевой уж мы с Мареком... Правда ж, Марек?
   Марек кивнул. За окном кто-то ходил перед столами, проверяя оставленные стаканы и жадно допивая остатки.
  - Дина, тебе бы в больницу, - сказал Марек.
  - Зачем? - посмотрела на него в упор Дина.
   Он замялся.
  - Для освидетельствования.
   Ответом ему был смешок.
  - Марек, ты думаешь, кто-то мне поверит? Думаешь, кто-то будет со мной возиться, наперед зная, что все кончится ничем?
  - Но есть видео.
  - И что?
   Марек посмотрел на Дину и опустил глаза.
  - Чаю поставлю, - сказала мама.
  - Как бы еще с работы не уволили, - вздохнула Дина.
  - Куда тебя уволят? - мама, наклонившись, поцеловала ее в макушку. - Я им уволю! Где они найдут еще такую работницу?
  - Безработных сейчас много.
   У столов за окном мелькнул Соломин.
  - Извините, я сейчас.
   Как был, в брюках и рубашке, Марек выскользнул из кухни в прихожую, нащупал тапки, толкнул дверь и, больно стукнувшись локтем, поспешил на улицу.
  - Николай Эрнестович!
   Соломин обернулся, прикрыв глаза от низкого солнца.
  - А, Марек. Я, извините, не смог вчера.
  - Ничего. Вы Свиблова не видели?
  - Сам ищу. Думал, вот у вас, на поминках, и найду.
  - Он был, но ушел.
  - Я, кстати, хотел вам передать.
   Из легкой курточки Соломин выудил мятый конверт.
  - Зачем? - спросил Марек.
  - Это не только мои деньги, многие поделились, чем смогли. Вы не отказывайтесь, вам пригодится.
  - Я... хорошо.
   Марек запихнул конверт в нагрудный карман рубашки. Края его по-дурацки остались торчать наружу.
  - Николай Эрнестович, я вас спросить хочу.
  - Сядем? - предложил Соломин.
  - Да.
   Они опустились на два оставленных табурета. Липкая красная полоса солнечного света перечеркивала скатерти на столах.
  - Я слушаю, - сказал Соломин.
   Марек, щурясь на солнце, спросил:
  - Как определить, что хорошо, а что плохо?
   Соломин молча двинул бровями. Выражением лица он вдруг напомнил деда, которому Марек как-то сказал, что лучше бы немцы их победили.
   И дефицита бы не было, и жили бы все, как при коммунизме.
  Затрещина тогда вышла знатная. Хлесткая, горячая, слезы, сопли - все вон из головы. Кажется, дед еще поддал ногой, это слабо помнилось. Но затрещина, стоило ее представить, до сих пор обжигала щеку.
  - Вы как по Маяковскому, - сказал Соломин.
  - Что?
  - Стишок у него такой был. "Что такое хорошо и что такое плохо". Замечательный детский стишок.
   Марек мотнул головой.
  - Не помню. Я про другое. Александр Михайлович зовет меня к себе. Но мне надо разобраться, в чьих интересах он и вы тоже действуете.
   Соломин хмыкнул.
  - Боитесь прогадать?
  - Нет, - сказал Марек, - я боюсь, что буду воевать ради не понятной мне цели.
  - Ах, в этом смысле, - Соломин потер губу. - А ради какой цели вы согласились бы воевать? Ради своей или общей? Ради Андрея и Дины, своей семьи или ради всех остальных людей, живущих в области?
  - Вы не поняли, - сказал Марек. - Это я уже решил. Но как определить, что из моих и ваших поступков будет для людей благом, а что нет? Где грань, граница, отделяющая одно от другого?
   Соломин мелко покивал.
  - Да-да, я понял. Знаете, Марек, Марк, этим вопросом обычно прикрываются люди, которым ничего не хочется менять. Недостаток пассионарности, жертвенности ради идеи, замысла, общего дела они объясняют для себя тем, что, что бы они не предпринимали, все равно ничего не изменится - обстоятельства, противная сила или сама природа всегда будут сильнее их. Они готовы приспосабливаться к самым мерзким режимам и правилам, лишь бы ничего не трогать в себе, в своем мирке, потому что не видят этой самой разницы, не видят добра и зла, а видят зло и зло. Им страшно поднять голову...
  - Это не мой случай, - сказал Марек.
   Соломин посмотрел остро.
  - Возможно. Тогда водораздел должен проходить здесь, - он показал на сердце. - Здесь вы решаете и соглашаетесь или не соглашаетесь с тем, что делаете вы, и с тем, что делается вокруг. Если полагать, что в каждом из нас заключена частица Бога, то она находится там. В сердце, в душе. Доверьтесь ей.
  - То есть, определять мне самому?
  - Конечно. Этот выбор никто и никогда не сделает за вас, хотя, подозреваю, многим бы хотелось именно этого. Делегирование полномочий органам власти во многом идет именно от нежелания отвечать за свой выбор. Или вообще за что-либо отвечать. Ведь так хорошо, когда кто-то делает это за тебя. Но на самом деле, как ни парадоксально, задаваться вопросом, что хорошо, а что плохо, возможно только в ситуации, когда она не требует немедленной реакции, когда можно определиться и взвесить варианты. Но на войне нет этого выбора. На войне ты всегда знаешь правду.
  - Правда у каждого своя, - сказал Марек.
   Соломин улыбнулся.
  - Это ложь у каждого своя. А правда одна для всех. Андрея убили, и это правда. Как для нас, так и для миротворческого контингента. Все остальное - ложь. Дину... - он обернулся на окно. - Дину изнасиловали, и это тоже правда, как бы и кто не старался доказать обратное. Правда также в том, что НАТО пришло на нашу землю обманом, вырядившись в шкуру защитника от соседей. И в том, что многие это начинают понимать. Но, к сожалению, еще не все. Тебя хотят убить, и ты можешь принять это или защищаться. Вот основной выбор. Не плохо, не хорошо, а убить или быть убитым.
   Марек пошевелил плечами.
  - То есть, война...
  - Уже, - сказал Соломин. - Москва выступила.
  - Что?
  - Вчера ночью произошел мирный переход Тулы под протекторат Москвы, Рязань, думаю, освободили часа два назад. Нас просят поддержать наступление в городе, но мне видится это чересчур опасным. Так что вы уж определитесь, Марек.
   Соломин поднялся.
  - Постойте! - Марек вспомнил рассветный визит. - Тут был человек. Он сказал, что территорию завода перекрыли, и будет облава. Он тоже искал Свиблова.
  - Черт!
   Соломин застыл и зажмурился, соображая. Потом торопливо набрал короткое сообщение на вытащенном из куртки телефоне.
  - Так, - повернулся он к Мареку, - у вас есть, где спрятаться?
  - Дома.
  - Господи, Марек, я говорю - спрятаться, а не сидеть и ждать! При облаве, извините, гребут всех от четырнадцати до шестидесяти, и разбираются с ними уже в участках. Иногда люди сидят в КПЗ до двух недель.
  - С какой стати?
   Соломин махнул кому-то в дальнем дворе. Ему махнули в ответ.
  - У нас по другому не бывает, - сказал он, пожимая Мареку руку. - Все, еще увидимся. Извините, взять вас с собой не могу.
   Из пространства между домами выдвинулся микроавтобус и, тяжело переваливаясь на колдобинах, описал широкую дугу. Соломин торопливо зашагал к нему. Где-то в стороне блокпоста коротко, словно примеряясь, рявкнула сирена.
   Соломин побежал. Куртка вздулась у него на спине. Он забрался в микроавтобус в аккурат под разлившийся в воздухе звонкий и мертвый голос:
  - Граждане! В вашем районе проводится полицейская операция! Просим соблюдать спокойствие, приготовить документы и не препятствовать представителям власти и миротворческого контингента.
   Марек ощутил странное движение в груди. Где-то, видимо, в генетической памяти сидела ненависть к таким объявлениям.
   Помнишь? Помнишь?
  - Русские солдаты! Сдавайтесь! Вы окружены. Горячая еда, теплая и сухая одежда, медицинская помощь ждут вас в ближайшем немецком полевом госпитале.
   Зубы сжались - не разжать.
  Микроавтобус, набирая ход, покатил к дальнему проезду. Гроб с Андреем вывозили той же дорогой. Только Марек удивился - разве там не додумались перекрыть?
   Вдалеке, на пустыре, появились маленькие черные фигурки людей. Появились они и между домов. Несколько "Хамви" и грузовиков держались за ними. Воздух дрожал выхлопами.
   Снова заревела сирена.
  Марек пошел в дом. Сухой треск автоматной очереди заставил его повернуть голову. Уже? Облава с убийствами?
   Обеспокоенная мама встретила его на пороге:
  - Что там?
  - Полицейская операция.
   Из кухни выглянула Дина.
  - Нам надо спрятаться!
  - У меня - европаспорт, - сказал Марек.
  - Дурак! Они разбираться не будут!
  - Да-да, сынок, - закивала мама.
   Вдвоем они потянули его в загиб коридора, к вделанной в стену кладовке.
  - Сюда? - удивился Марек.
   На полках кладовки спрятаться было негде. Марек с трудом представлял, что он там вообще поместится. А отбивать место у банок с краской и сердито белеющего сливного бачка хотелось еще меньше.
   И, можно подумать, сюда, конечно, не догадаются заглянуть!
  - Так, давай-ка!
   Мама принялась вынимать банки, подавая их Мареку. Одну, другую, третью. У него не хватало рук.
  - Мам.
  - Составляй на пол.
   Дина выбежала на кухню - смотреть, как близко подошли миротворцы. Голос с предложением соблюдать спокойствие бился в окна.
   Марек заторопился. Банки звякали и пытались вырваться из пальцев. Он громоздил их одну на другую. Олифа. Лак паркетный. Снова олифа.
  - Пошустрей, Маричек.
  - Мам, нас здесь не спрячешь, - сказал Марек, принимая россыпь отверток, пилок для лобзика и гаечных ключей.
   Дзон! Донг! Все, конечно же, раскатилось по полу.
  - Ох, руки дырявые.
   Ацетон. Туалетная бумага. Какие-то обрезки дерева.
  - Так, отцов инструмент сам сними, - мама отступила, выглянула из-за его спины. - Дина, что там?
  - Пока далеко! - крикнула Дина.
   Марек стащил с полки прилично тяжелый чемодан со сверлами и электродрелью.
  - Теперь полки, - сказала мама. - Они легко выйдут.
   Марек подергал доски.
  - Что-то никак.
  - Вверх.
  - Вверх?
   Он подбил перекладины. Средняя полка вышла сразу. С нижней и верхней пришлось повозиться - пространства было мало, и доски вставали враскорячку, упираясь то в потолок, то в набитые бруски.
  - Так, теперь смотри.
   Мама оторвала боковую, заклеенную обоями стенку. Открылась узкая дыра - продолжение кладовки, уходящее выступом в ванную комнату. Марек как-то и не придавал значения этому выступу раньше.
  - Забирайся, - сказала мама.
  - Погоди, - сказал Марек, - как долго я там буду стоять?
  - Не знаю. Дина. Дина! - позвала мама. - Прячься вместе с Мареком.
  - Мы не поместимся, - запротестовал Марек.
  - Поместитесь.
  - Это глупая затея.
  - Не разговаривай!
   Марек протиснулся в темноту.
  - А как ты потом...
  - Молча.
   Мама толкнула его от края прорехи. Он успел лишь слегка развернуться, как Дина втиснулась за ним следом. Ее дыхание коснулось его щеки.
  - Удобно? - едва видимая, спросила она.
  - Да не очень, - ответил Марек.
  - Как вы там? - заглянула в щель мама. - Закрываю.
   Он успел разглядеть половинку ее лица, потом боковина, вставшая на место, отрезала всякий свет. Скрипнула, подлаживаясь створка. Бум! - легла одна полка. Бум! - вторая. Застучали донца расставляемых назад банок. Ширкнул по линолеуму чемодан и, потеснив машинное масло, кажется, угнездился внизу.
  - Теперь тихо, - сказала мама.
   Замуровали, подумал Марек. Нет, фраза вроде бы звучала по другому. Как-то... Ах, да, замуровали, демоны!
   Что-то царапнуло лопатку. Он шевельнул плечом.
  - Клаустрофобия? - шепнула Дина.
  - Нет, - Марек перенес вес тела на левую ногу, чуть смещаясь, - мало пространства. Здесь хоть раз кто-то прятался?
  - Друг Андрея, однажды.
  - Обжитое место.
   Скрипнули полы.
  Марек замер, но скрип не повторился. Он попробовал вслушиваться, но улавливал лишь, как шуршит ткань рубашки по штукатурке.
   Темно. Колко.
  - Ты можешь руку просунуть? - спросил он Дину.
  - Куда?
  - К лопатке. Там какая-то железка.
  - Сейчас.
   Дина прижалась к нему бедром, мягкой грудью, ее рука скользнула Мареку за спину и проползла змеей.
  - Здесь, кажется, арматура. Торчит.
  - Как бы ее, заразу...
  - Слушай, можно по-другому.
   Дина втиснулась так, что Марека слегка развернуло боком. Плечо и рука Дины стали одновременно барьером от железки и опорой для спины.
  - Так лучше?
  - Да, - шепнул Марек. - А ты как?
  - Нормально.
  - Пора бы уже уродам появиться.
   Они помолчали. Марек пялился в темноту. Он мог лишь шевелить левой рукой, сгибая ее в локте. Правда, она тут же упиралась в деревянный каркас.
   Сколько так можно выдержать? Пять минут? Полчаса? Час?
  - Жалко, в общежитие сегодня не попаду, - сказала Дина. - Мама опять валериану пить станет.
   В глубине квартиры что-то звякнуло. Вроде бы посуда на кухне.
  - Слушай, - сказал Марек, - а как мы выберемся, если что?
  - В смысле?
  - На непредвиденный случай. Не хотелось бы в некотором смысле изображать погребенного заживо.
  - Здесь есть секрет.
  - Серьезно?
  - Да, тише.
   Марек почувствовал, как Дина напряглась и затаила дыхание.
  - Что? - шепнул он.
  - Стучат.
   Спустя несколько секунд Марек разобрал, как мама нарочито громко спрашивает: "Кто там?". У него пересохло горло.
   Быстро, подумалось ему. Что, уже по всем домам прошли? Или целенаправленно? Мы же в самом конце. Почти в самом.
   По квартире затопали сапоги и берцы. Марек услышал, как заглянули в малую комнату, как кто-то, бубня под нос, прошел мимо кладовки и занял туалет. Сердце устремилось в галоп. Дина поймала Мареково запястье.
  - Вы одна? - громко спросил жесткий голос в прихожей.
  - Да, - ответила мама.
  - А по нашим данным у вас еще живет сын.
  - Ваш патруль застрелил его четыре дня назад.
   Спрашивающий кашлянул.
  - Извините, у меня не указано.
  - Вам показать свидетельство о смерти? - спросила мама.
  - Если можно.
   В туалете слили воду. Затем человек прошел в ванную - включил воду, стукнул железным о раковину. Винтовкой стукнул?
   До Марека донесся ленивый свист. Он подумал, что не хватает губной гармошки. Лающая речь по-немецки тоже была бы в струю.
   Яйки! Млеко! Партизанен?
  Мама, видимо, подала свидетельство, потому что жесткий голос, легко перекрыв плеск воды, произнес:
  - Да, спасибо, я вижу.
   Кран закрыли.
  - Ну, что? - спросил тот же голос.
   Человек из ванны притопнул ногой прямо у кладовки.
  - Пусто, - сказал он.
   Скипнули створки. Совсем рядом зашуршало, зазвякали банки с краской.
  - Всякую хрень хранят, - услышал Марек. - Во, ацетон.
   Бутылка, кажется, была реквизирована. Потом дверцы закрылись.
  - Никого нет, господин капитан!
  - Я понял, - отозвался жесткий голос. - Ладно. Извините за беспокойство. Я попрошу, чтобы о вас обновили информацию.
   Мама ничего не ответила. Хлопнула дверь.
  - Все? - шепнул Марек.
   Дина промолчала.
  В квартире было тихо. Ни вздоха, ни шороха. Может, проверяющие только притворились, что ушли? В темноте Марек неожиданно перестал адекватно ощущать свое тело. Нога то ли затекла, то ли нет. Согнутая в локте левая рука притворялась несуществующей, отсохшей. Что-то лениво ползало от поясницы по спине к шее и обратно, словно там открылся маршрут позвоночного экспресса для всяких невидимых насекомых.
  - Дина, - прошептал Марек, - ты здесь?
   Дина чуть сильнее сжала его запястье.
  Ах, да, это же ее пальцы! Что-то он уже путает, где свое, где чужое. Все-таки ему неуютно. И немного страшно.
   Какой такой Дина знает секрет?
  Бумм! От близкого стука в стену Марек дернулся и занозил ладонь. Резкий испуг холодом продрал сердце.
  - Слышите? - сказала мама. - Еще минут десять постойте пока.
  - Что там? - спросила Дина.
  - Цветковых взяли. Шевелевых обоих. А у них дети. Элю Растамаеву тоже. Аж два грузовика подогнали.
  - Сволочи, - сквозь зубы сказала Дина.
  - Чего они хотят? - спросил Марек.
  - А пойми их, - сказала мама.
   Она ушла. Дина отпустила запястье. Сейчас, когда непосредственная опасность отступила, Марек почувствовал дурноту.
  - Это глупо, так отлавливать людей, - сказал он, сглатывая кислую слюну. - Не вижу смысла. Здесь же не террористы и диверсанты.
  - Чего ты тогда спрятался? - со смешком спросила Дина.
  - Просто...
  - Что?
  - Они убили Андрея.
   Они помолчали, словно заново привыкая к действительности, в которой произошла смерть близкого им обоим человека.
  - Прости, - сказал Марек.
  - За что? - отозвалась Дина.
  - Я думал отбить тебя у Андрюхи, - признался он.
  - Не получилось бы.
  - Почему?
  - Андрюшка был... - Марек почувствовал, что Дина улыбается, вспоминая. - Он был очень настоящий.
  - А я?
  - Знаешь, я же много где работала. И в психиатрической. И в полевом госпитале однажды. Ты только не обижайся, Марк. К нам контуженных привозили. С юга, с Урала. У многих, у кого легкой тяжести, был такой вид... ну, будто они не понимали, где находятся. У них была своя реальность, боли в голове, шумы, ревербации, глухота. Когда я тебя в первый раз увидела, у тебя было такое же лицо. Все вокруг - само по себе, и ты - сам по себе.
  - А сейчас?
  - Сейчас лучше.
  - Но недостаточно, да?
   Дина шевельнулась.
  - Марк, а вот если бы ты был вместо Андрюшки там, на Талалихина? Ты бы бросился меня отбивать?
  - Я?
   Марек зажмурился.
  Он ясно увидел себя подающим патрулю документы. В хорошем плаще, с сумкой через плечо. Преуспевающий джентльмен. Повелитель собственного мирка. Пробор. Улыбка. Европаспорт. Господин сержант, хорошая погода, не правда ли? Все в порядке? Замечательно. А у моей девушки? Нет?
   Лицо медленно вытягивается на мигающий красный диод сканера. Это какая-то ошибка. Нет, я не протестую. Да-да, обязательно разберитесь, так не должно быть. Я понимаю, что нужна дополнительная проверка. А мне с девушкой нельзя?
   Да, я подожду. Сколько ждать?
  Он растеряно смотрит вслед Дине, гоня шевелящиеся в душе тревожные мысли. Как же так? Что у нее с пропуском? Дина оглядывается, ее уводят в пристройку. Сержант шутливо отдает ему честь.
   Мерзость!
  - Я, наверное, бы не понял, не осознал... - скрипучим голосом сказал Марек. - Я подумал бы, так и надо. Они же власть.
  - Спасибо, - тихо сказала Дина.
  - За что?
  - За честность.
   Марек сжал кулаки.
  - Я исправлюсь.
  
   Они вылезли через полчаса.
  Весь двор перед домом был разъезжен, ивняк ободран, растерянными, тревожными кучками стояли у подъездов люди, все женщины да дети.
   С улиц Южной и с Комвольцева забрали пятьдесят человек. С Красной - еще десять. Чуть ли не треть здесь живущих. Грузчиков, водителей с ночных смен, десятиклассников, идущих в школу. Отцов, сыновей, братьев. Семь или восемь женщин.
   Никто не знал, как надолго.
  Соломина не выловили - они успели загнать микроавтобус в один из гаражей за домами и повесили замок снаружи. Там и пересидели.
   У хоккейной коробки старики колотили секции поваленного ограждения. Ревел ребенок. Марек бродил между домами, не прислушивался, но слышал разговоры. На душе было муторно. Наверное, он бы бежал и спасал, если бы не один, если бы знал, куда.
   Жутко не хватало Андрея.
   Не хватало.
  - Феоктистова Жору ранили...
  - Нам еще повезло, мы в дровеннике...
  - Какой-то кошмар! Делают, что хотят!
  - Мертвого Канина боятся...
   С нарастающим ревом, перекрывая голоса, проскочил над крышами вертолет, взял на север, видимо, к Туле или Рязани. За ним пролетели еще два.
   Зашевелились.
  - Можно с района выйти? - спросил Марек какую-то женщину в длинной зеленой кофте поверх светлого платья.
  - Нет, - качнула головой она, - запретили.
  - А если в магазин надо?
  - У вас чего нет? - живо откликнулась женщина. В ее взгляде появилось участие. - Хлеба могу дать, немного, четвертушку. Крупы полкило. Манной, правда.
  - Нет-нет, - сказал Марек. - Я не понимаю, почему запретили. А если что-то срочное? Если нужна медицинская помощь?
  - Это вам к Тамаре Андреевне, она бывший врач. Вон, у шестого дома стоит, - показала женщина на низкую фигурку в летнем плаще. - Она подскажет, посмотрит, если что.
  - Спасибо, но я вообще, - сказал Марек.
   Он кивнул, прощаясь.
  Его неожиданно посетило странное ощущение. Марек словно увидел себя с высоты нескольких десятков метров, беспокойную точку, совершающую непонятные эволюции, перемещающуюся от дома к дому. Точку было жалко. И было жалко все другие точки. От них тянулись вверх тонкие черные ниточки страхов и белые ниточки надежд.
   Потом пошел дождь.
  
   К вечеру на севере заворчало.
  Это ворчание можно было спутать с рокотом далекого грома. Но Марек знал, что это. Канонада. Артиллерийский огонь.
   Он был в Турции во время обострения турецко-курдского конфликта. Курдам тогда удалось незаметно подтащить гаубицы и устроить обстрел приграничных территорий. А городок с труднопроизносимым названием, в который их накануне вывезли на открытие агрохимического комплекса, построенного Евросоюзом совместно с местным холдингом, находился, кажется, не более, чем в девяноста километрах от нейтральной полосы.
   Ворчало также.
  То тише, то сильнее, с перекатами из одного края неба в другой.
   Марек выбрался из квартиры в синеву вечера - его что-то все больше тянуло на открытые пространства. Он мельком подумал, что это не опасность остаться под завалами в случае бомбежки и не отсутствие возможности бежать, если случится повторная облава. Просто дышалось лучше, свободней, общность чувствовалась.
   Дина вышла вместе с ним.
  Какое-то время они слушали доносящиеся с севера раскатистые звуки. Кто-то подошел к ним еще, прикурил и рассказал, что это "гиацинты". Сто пятьдесят два миллиметра. Дальность - тридцать километров. Грозное оружие. Долбит, конечно, осколочно-фугасными, в основном, но может и ядерным долбануть.
   Электричества не было. Закат над крышами подкрашивал небо.
  - А это "Ноны", - сказал собеседник, расслышав в рокоте изменившуюся тональность.
  - Думаете, наступают? - спросил Марек.
  - А куда денутся? Неделя, и здесь будут, если не быстрее. Укрепленных позиций после Новомосковска у НАТО, считай, и нет.
  - Скорее бы! - выдохнула Дина.
  - Это да, - вздохнул собеседник, затушил сигаретку и исчез также бесшумно, как и появился.
  - Хорошо грохочет, - сказал Марек.
  - А я вот думаю, - произнесла Дина, - как далеко мы пойдем. В сорок пятом остановились, а теперь приходится отбиваться по новому. Нельзя останавливаться, надо их всех под корень, как они, методично.
  - И чем мы будем от них отличаться? - спросил Марек.
  - Справедливостью, - сказала Дина. - Они должны ответить за все. Это справедливо. Если все они умрут, это тоже будет справедливо. То, что они несли нам, они же сами и должны полной мерой испытать на себе.
  - Даже женщины и дети?
   Дина резко повернулась к нему.
  - А ты считаешь, что их вины нет?
  - Но они же... Они тут не причем.
  - Потому что это было бы справедливо! - выкрикнула Дина. - Сколько убито здесь? А под Вязьмой? А в Орле и на Балтике? По всей России? Эти люди были при чем? Расстрелянные, замученные. Эти люди в чем провинились? Андрей - в чем? А эти, типа невинные... жрут на крови и веселятся на крови. Пикники, подгузники... В их мире ничего страшного, кроме детской сыпи, не происходит! Страдаем-то мы! И умираем мы! Нет их вины? Есть! Она огромна! И этот страх, что мы придем и спросим за все, передается им из поколения в поколение. Они знают свою вину!
   Марек сгорбился.
  - В сущности, ты права, - признал он. - Только у нас не получится.
  - Почему? - спросила Дина.
  - Пожалеем.
  - У меня к ним жалости нет, - сказала Дина, как отрезала.
  - Это сейчас, - шепотом, чтобы она не слышала, озвучил Марек.
   Свиблов появился тем же вечером, ближе к ночи. Посветил фонариком в окно, когда они пили холодный чай на кухне, позвал Марека на улицу.
   Марек вышел, они быстро поздоровались. Канонада, кажется, стихла. Небо было чистое, звездное.
  - Рад, что вас не взяли, - сказал Свиблов.
   Они отошли подальше от окон, поближе к темно-синему или темно-фиолетовому "пассату", который, видимо, служил Александру Михайловичу разъездным транспортом.
  - Канонаду слышали? - спросил Марек.
   Свиблов кивнул. Лицо у него было усталым, мятым. Глаза запали.
  - Да, по этому поводу я как раз здесь.
  - А вы выедете?
  - Не беспокойтесь, есть пути. Тем более, это в некотором смысле полицейское авто. Пропустят. Ситуация такая: вы еще не передумали насчет своего участия в боевой группе?
  - Нет.
  - Тогда на рассвете ждите Диму.
  - Понятно.
   Свиблов щелкнул зажигалкой.
  - Есть информация, - сказал он, - что НАТО послезавтра или чуть позже оставит город и область, оттянет части к югу, к Воронежу, возможно, к Белгороду. Там большая база снабжения. А до эвакуации эти уроды хотят устроить здесь резню.
   Марек почувствовал, как похолодел затылок.
  - Вы серьезно?
  - Да. Расстреляют всех, что взяли сегодня. Возможно, взорвут школу. Что еще? Гранаты в толпу. Снайпер на высотном здании. "Леопарды" из Рогожино пойдут прикрытием, будут, думаю, бить по городу и сеять панику.
  - Зачем?
   Свиблов усмехнулся.
  - Это интересный вопрос. Он лежит в плоскости того, что движет людьми. Почему один человек считает возможным убить другого?
  - И почему?
  - Потому что он считает себя в праве решать его судьбу, - ответил Свиблов. - Потому что он считает себя лучше и сильнее. Потому что думает, что может брать все, что захочет - ресурсы, земли, надежды, жизни. Так формируется любая власть, проросшая на теории превосходства - расового, национального, религиозного, какого угодно. Посмотрите, кем мы всегда были для Запада? Варварами, дикарями, пожирателями младенцев, опасной кровожадной ордой. Не одну и не две сотни лет Запад уже транслирует этот образ. Знаете, почему? Потому что только так формируется ненависть, страх, желание убить в тех, кто эту власть вынашивает в себе, кто ее подпирает, в ком она растет. Только так любой европейский или американский недоносок получает индульгенцию от всех тех зверств, что совершает на нашей земле. Мы для него - недолюди, законная добыча, генетический мусор. В его представлениях о жалости, совести, порядочности, честности, гуманности нас уже нет. Но это все-таки оружие обоюдоострое.
  - Вы про перестать тоже видеть в них людей? - спросил Марек.
  - Да, - кивнул Свиблов, - совершенно по Конфуцию. Хотя бы на время. Ну, все, - он заторопился. - Я поеду. Завтра...
   Он щелкнул зажигалкой. Его лицо на мгновение осветилось, грустно блеснули глаза. Сделав шаг, Свиблов повернулся.
  - Завтра и вы, и я можем умереть, - сказал он. - Я вам не хотел... Чтобы предотвратить резню, нам придется действовать почти без подготовки. Может быть, это будет отчаянная атака смертников. Шансы совсем не велики, но по-другому, как вы понимаете, не получится. Если вы хотите отказаться...
  - Нет, - сказал Марек, - нет, я пойду.
  - Спасибо.
   Водитель "пассата" зажег фары. Фигура Свиблова, отрастив длинную тень, шагнула в их свет. Зазвонил телефон.
  - Да! - Держа трубку у уха, Свиблов потянул на себя дверцу.
   Марек успел добраться до крыльца.
  Это его и спасло. Когда он обернулся, из черноты неба на "пассат" на белесом, почти бездымном хвосте упала смерть.
   Дом вздрогнул, и крыльцо встало на дыбы. Скрученный как полотенце воздух хлестнул Марека по лицу и отбросил на перила.
   Из "пассата" с грохотом ударил столб пламени, мертвой пастью раскрылся капот. Свиблова отшвырнуло в сторону вместе с дверцей, и он неподвижной изломанной куклой распростерся на земле.
   Водитель сгорел.
  Запоздало, откуда-то со второго этажа, посыпалось стекло. Черный дым повалил из автомобиля в темное небо. Пламя, быстро опав, отблесками испятнало землю.
  - Марек!
   Мама с истошным криком выбежала из подъезда и остановилась на ступеньках, в оцепенении глядя на останки "пассата".
  - Ничего, я жив, я здесь.
   Марек поднялся. В ушах у него звенело. Из носа капало. Один глаз почему-то плохо видел, все расплывалось.
  - Маричек!
   Мама вцепилась в него, не давая ни отряхнуться, ни остановить кровь. Так он и капал, на себя, на нее.
   Выбежала Дина.
  - Кто?
  - Свиблов, - выдохнул Марек, хлюпнул носом. - С беспилотника. Вроде бы.
   Кто-то, пригибаясь, выбежал из соседнего подъезда с огнетушителем. Полилась, зашипела, накрывая пламя, пена.
  - Нелюди! - закричала женщина на весь двор. - Господи, когда же им воздастся?
   А Марек чувствовал себя как под болеутоляющими. Деревянное тело. Деревянная душа.
  
   Ночь Марек не спал. Не мог. Мама, приняв какие-то таблетки, легла. Дина осталась сидеть с ним на кухне. Будто сторож.
  - Я уйду сегодня, - сказал ей Марек.
  - Куда? - спросила Дина.
  - Воевать.
   Слово было словно водораздел. Марек ощутил, как с этим словом все в нем встало на свои места. Странно, подумалось ему, иногда жизнь оказывается исполнена смысла только в ожидании скорой смерти.
   Дина подержала пальцы над огоньком свечи.
  - А ты готов?
   Марек пожал плечами.
  - Не знаю. Кажется, да.
  - Тогда не жалей их, пожалуйста, - сказала Дина.
  - Там не будет времени кого-то жалеть, - сказал Марек.
  - Погоди! - Дина вскочила. - Тебе надо что-нибудь собрать с собой!
   Она заметалась по кухне, выдвигая ящички и хлопая дверцами.
  - Зубную пасту и щетку?
  - Нет. Спички. Соль. Сахар. Это все пригодится.
  - Нет-нет, - сказал Марек. - Зачем? Я же не в поход иду.
  - Верно, - Дина на мгновение остановилась. - Голова дурная. Но тебе совершенно точно не помешают несколько бутербродов. И еще я соберу тебе аптечку!
   Она выскочила из кухни. Слушая, как Дина копошится в маленькой комнате, Марек думал, что, наверное, должен чувствовать что-то особенное, а не чувствует ничего. Сидит, смотрит на оплывающий стеарин.
   Будда, блин.
  Стеарин - блин. Почти рифма. И все правильно. Все так и должно быть. Далеко до нас японцам с их готовностью к смерти. Готовность их - дутая. Не ради родины умереть, не ради людей - ради хозяина.
   Нет в этом ума.
  - Вот! - Дина выложила перед ним пакет. - Здесь жгут, бинты, вата, пластырь, аспирин, ну и прочее, что нашла.
  - Спасибо, - сказал Марек.
   Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом Дина как-то несмело улыбнулась.
  - Тебя ждать?
  - Обязательно. И маме это... помягче.
   Он не вытерпел - теснило грудь. Ноут - из сумки, пакет - в сумку. Вышел из квартиры в Андреевой куртке на покосившееся крыльцо. Из деревянного столба, удерживающего козырек, торчала вонзившаяся на добрые пять сантиметров гнутая железка. Могла бы убить, наверное, но не убила, промахнулась.
   Дина махнула в окне рукой и исчезла.
  Воздух слабо пах гарью. Свиблов так и лежал на земле - его лишь накрыли мешковиной. Вот и ваше завтра, Александр Михайлович. С вами, как с террористом, навелись на телефон... Известное дело.
   Марек сел на верхней ступеньке.
  Незаметно для себя он выпал из времени, из мира и очнулся только, когда ему от угла дома посветили фонариком.
  - Что?
   Он привстал, и мир, казалось, качнулся вместе с ним, поддержал его, направил, выдохнув, вместе с ним вытер ладонь о брючину.
  - Здрасьте.
   Встретил его не Дима, встретил Сашка, младший сын. Он был в темных брюках и темной куртке. На плече у него висел укороченный АК.
  - Сюда.
   Сашка развернулся и повел его в зыбкую предрассветную мглу, в низинку к гаражам. Свет фонарика, вспыхивая на короткие мгновения, упирался то в кусты, то в гравий дороги, то в силикатный кирпич вырастающей сбоку стены.
  - А отец где? - спросил Марек.
  - Ждет, - ответил Сашка.
   Ворота крайнего гаража были открыты. Внутри тускло горела лампочка, видимо, питаемая от аккумулятора.
  - Здравствуйте.
   Марек переступил порог. Сашка остался снаружи. Руки четырех человек потянулись к Мареку.
  - Здравствуйте. Алексей.
  - Максим.
  - Сергей.
  - Марк, - каждый раз представлялся Марек.
  - Молодец, - сказал Дима, стискивая его ладонь, - бойцов совсем мало.
   Как и Алексей, Максим и Сергей, он был уже экипирован. Водолазка под горло. Брюки и куртка защитного цвета. Ботинки.
   Шагнув через провал ямы, он потянул Марека к тесно составленным столам с разложенной одеждой, ремнями, разгрузочными жилетами.
  - Так, сейчас мы подберем тебе...
   Куртку пришлось снять. Рубашку тоже.
  - Размер?
  - Сорок восьмой.
  - Ага, - Дима подал нательную рубашку, за ней - легкую куртку-ветровку. - Переодевайся.
   Марек одел предложенное.
  - Не велико? - спросил Дима.
  - Нет.
  - Теперь жилет.
   Минут пять Дима подгонял под фигуру Марека ремни, щелкал замками, поправлял карманы и подсумки. Марек почему-то представлял себя лошадью в упряжи, которую готовят к выездке.
  - Так.
   В карманы отправились четыре "рожка" с другого стола, на котором стояло несколько цинковых коробок с боеприпасами.
  - Покрути плечами, подвигайся, - сказал Дима. - Удобно?
  - Да, - кивнул Марек, хотя и чувствовал себя непривычно.
  - Мужики, - обернулся Дима, - вы бы тоже...
   Мужики засуетились.
  Марек обнаружил, что они, изначально показавшиеся ему серьезными, подготовленными ребятами, профессионалами, на самом деле имеют об экипировке такие же поверхностные представления. Диме, как и Мареку, пришлось помогать им, расплетая и ослабляя перетянутые ремешки. Только Максим, его старший сын, во многом справился самостоятельно.
  - Молоток, - одобрил его Дима.
   Из железного ящика у другой стены появились автоматы. АК со складными полимерными прикладами.
  - Извините, не пристрелянные, - сказал Дима, раздавая оружие.
  - Тяжеленький, - сказал, кажется, Сергей.
   Марек взвесил свой автомат.
  - Мужики, - Дима встал боком, - показываю один раз. Присоединяем магазин, - он сунул "рожок" в ствольную коробку. - До щелчка. Затем снимаем с предохранителя, - он щелкнул переводчиком огня. - Выбираем одиночные. Одиночные, понятно? Патронов мало. Теперь отводим затворную раму.
   Звонкий щелк!
  - И опять ставим на предохранитель. Все, автомат готов к стрельбе.
   Марек выковырял магазин из кармашка, посмотрел, вставил в паз, неловко, едва не выронив, сдвинул предохранитель на отметку "ОВ".
  - К спусковым скобам пальцами пока не лезем, - сказал Дима.
   Слева и справа от Марека стукнули затворы.
  - Максим?
  - Готово, пап.
  - Берем магазины, по две гранаты, строимся, - сказал Дима.
   Мужики по очереди полезли в цинки, Марек выбрал два последних "рожка", ребристые "эфки" сунул в карманчики на поясе слева. Все вместе они обступили ремонтную яму, словно провожающие - могилу товарища.
  - Мужики, - сказал Дима, помолчав, - шансов мало. Думаю, вы знаете. Часть группы выловили вчера, а времени... времени у нас совсем нет. Ночью погиб Свиблов, Александр Михайлович, и, в общем...
   Он посмотрел на Марека, потом перевел взгляд на сына, словно сомневался в их обоих, провел ладонью по коротко стриженной голове.
  - В общем, мужики, наша задача - взять базу на окраине. После продвижения Москвы натовцы собираются драпать, а перед этим они, как всякие ущербные твари, постараются напоследок нагадить. Мы не должны им этого позволить.
  - Вшестером? - спросил рослый Сергей.
   Дима усмехнулся.
  - Нет, будут три боевые группы. Мы, пожалуй, самая малочисленная, отвлекающая. Это значит, что мы вызовем огонь на себя.
   Он бросил взгляд на наручные часы.
  - Пора.
   Марек заметил, как потряхивает худого, с рябым лицом Алексея. Дима шагнул к дверям гаража.
  - Сашка!
  - Да, пап.
   Мальчишка появился из темноты на свет. В губах - травинка.
  - С нами идешь до выхода, потом направляешься туда, где мы засаду на Рогожино присматривали, и ждешь нас там. Вот тебе рация, частоту я выставил.
   Дима сунул рацию в нагрудный кармашек сыну.
  - А с вами?
   В глазах Сашки застыло ожидание. Он очень хотел бить натовцев вместе с отцом и братом. Пусть опасно, пусть!
  - С нами не получится, - твердо сказал Дима. - Выдвинутся танки, кто-то должен будет их остановить. Если с нами связи не будет... - он встряхнул сына, попытавшегося отвернуть голову. - Если с нами связи не будет, выходи на запасную частоту, спрашивай "Волгу", это позывной дяди Вити...
  - Поликарпова? - спросил Саня.
  - Да, его, он сообразит что-нибудь, если мы успевать не будем. В крайнем случае, на крыше Леонтьевской фермы, в ящике, там только распаковать. Понял? Долбанул головной "Лео" по меткам, что я показывал, и горохом с крыши. Понял?
  - Понял.
   Дима обнял сына.
  - Не обижаешься?
  - Нет. Чуть-чуть.
  - Все, - сказал Дима, - закончили. Максим, веди.
   Максим соскочил в яму.
  - Здесь ход, - сказал он и исчез под досками, включив маленький фонарик.
   Сергей спрыгнул за ним следом, оскреб прикладом бетон стены, нырнул куда-то во тьму, пригнув голову.
  - Так, Леха, давай, - хлопком по плечу Дима вывел Алексея из сосредоточенной задумчивости.
  - Стимуляторы какие-нибудь есть? - хрипло спросил тот. - Антидепрессанты?
  - Зачем?
  - Страшно, сука.
   Алексей вытянул вперед руку, показывая, как дрожат пальцы.
  - Всем страшно.
  - Тогда водки хотя бы.
  - Это можно.
   Дима вытянул фляжку из кармана и дал Алексею глотнуть. Сашка тем временем захлопнул створку гаража и вбил в пазы железные штыри.
  - Хочешь? - Дима предложил фляжку Мареку.
  - Нет, - мотнул головой Марек.
  - Смотри. Сашка, замыкающим.
  - Да, пап.
   Марек спустился за Алексеем, низкий ход едва обозначился под досками. Было темно, где-то впереди, поверх голов, плясал свет. Под ногами местами хлюпало, и Мареку вспомнилось, как он с Андреем и Диной под консервным заводом пробирался в город.
   В животе словно тугая пружина подрагивала - вот-вот распрямится, разрывая внутренности. Скоро.
  - Это от бывшего бомбоубежища осталось, - сказал сзади Дима. - Запасной выход. Бомбоубежище лет пять под овощехранилище использовали, а, когда натовцы пришли, его почти сразу же и взорвали.
  - Зачем?
  - Пережиток эпохи. Там сейчас пустырь, параллельно кладбищу тянется. Мы выйдем чуть в стороне и по низинке доберемся до базы. Построек там мало, но местность пересеченная. Если грамотно подойти, нас только у ворот и хватятся.
  - Там вышки, - сказал Марек, - я видел.
  - Был, что ли, там?
  - Да, в первый день приезда.
   Свет вдруг исчез, и Марек остановился. Воздух был кисловатый, влажный. Впереди затухали шаги.
  - Что? - спросил, подтолкнув, Дима.
  - Не вижу, куда идти.
  - Пока прямо.
   В густой темноте казалось, ничего не стоит наткнуться на штырь, рельсу, какую-нибудь железобетонную дуру да так, что и дух вон. Или сверзиться в ямину. Дима сердито дышал в затылок.
  - Быстрее.
  - Да, блин.
   Поворот плеснул светом. Со стыка капнуло на шею. Впереди обозначилась зауженная в полумесяц дыра.
  - Так, постой пока, - сказал Дима.
   Марек остановился.
  - Не будем же мы с голой задницей на всякие "Брэдли", - брякнув чем-то в темноте, сказал Дима. - Так, бери, тащи к выходу.
   Мареку пришлось подхватить несколько сунутых в руки тубусов. Наружу он выбрался в сухую канаву, в которой под нависающей дерниной сидели на корточках шедшие впереди Максим и Сергей с Алексеем.
  - Что-то вы долго, - хрипло произнес Алексей.
  - Вот, - Марек не нашел ничего лучше, чем вывалить тубусы под ноги.
   Они легли четырьмя оливкового цвета поленьями для неведомого костра. Показались Дима с сыном.
  - Каждому по две, - сказал Дима, свалив в общую кучу еще четыре тубуса.
   На плече у него остался висеть тубус побольше.
  - "Муха" что ли? - спросил Сергей.
  - Она самая, - кивнул Дима.
  - Ну, это-то получше.
   Сергей деловито прибрал к коленям свои два гранатомета.
  - Инструкция, как стрелять, есть на корпусе, - сказал Дима. - Но я еще покажу. Пока читайте, - он посмотрел на часы. - Пять минут отдыха.
   Небо светлело, но свет еще казался неуверенным, расплывчато-серым. Деревьям метрах в десяти, видимым из канавы, не хватало четкости. Рассмотреть инструкцию Марек, как не старался, не смог. То ли шрифт был чересчур мелкий, вытертый, то ли зрение так и не оправилось после того, как воздушная волна пришла ему в голову. Черные точечки шныряли перед глазами. Текст двоился.
   В отдалении пролетел самолет. На севере вновь, но глуше, чем вчера, загрохотало. Марек пожалел, что рядом нет вчерашнего эксперта по артиллерийским системам.
  - Мужики, - сказал Дима, - сейчас идем тихо, пригибаясь. Время хоть и раннее, но береженого, сами понимаете. До базы около километра, холмик от бомбоубежища нас вначале прикроет. Дома слева. Кладбище через дорогу и насыпь справа. Сейчас пять пятнадцать, к пяти тридцати пяти мы должны уже быть на позициях. Наши цели - центральные ворота, техника рядом с ними и наблюдательные вышки. Дальше - не даем скотам высунуться. Всем все ясно?
  - Вроде, да, - сказал Алексей.
   Марек кивнул.
  - Сашка, все, беги к ферме, - сказал Дима.
   Мальчишка, потоптавшись, неуклюже обнял отца.
  - Беги, - поторопил Дима.
   Сашка через пологий склон выбрался наверх. Разобрали тубусы. Как и прочие, Марек повесил свои "мухи" на плечо. Терпимо. Килограммов шесть, наверное.
   Рэмбо!
  - Пошли, - сказал Дима.
   Он выдвинулся первым, Максим встал последним. Шли молча. В низинке было полно мусора и битого кирпича. Где-то потявкивала собака. Шелестел в кустах ветер. С насыпи через дорогу периодически летел мелкий песок.
   Солнце всплывало, расстилая по небу дымные красные усы.
  Страха у Марека не было. Было ощущение предначертанности, судьбы. Шагая за Сергеем, он думал: вот я, Марек... нет, Марк Канин, с каждым метром обретаю настоящего себя, свою историю, жизнь, мир, дом.
   Я готов за все это воевать.
  Я могу умереть и я не могу умереть. Я, в сущности, бессмертен, потому что моя физическая смерть совсем не означает прекращения существования. Я растворюсь, я застряну в корнях и листьях, в земле и в воздухе.
   В воздухе обязательно.
  Это же не я иду, это целый мир идет спрашивать ответа. Дина и мама, и Андрей, и Свиблов, люди, сожженные в Пеструхино, люди, погибшие под Вязьмой.
   Даже те, кто сейчас прорывает фронт под Новомосковском.
  Ему действительно так казалось. Он чувствовал в себе их жизни, их души, как зыбкие, но стойкие огоньки. Он вообще ощущал себя не вполне человеком. Он был одновременно и небом, наблюдающим, как четыре точки следуют за пятой, и землей, лениво проминающейся под ботинками и туфлями. Он был домами, ревниво охраняющими сны их обитателей, и молчаливо, сердито провожал блеском стекол следующую мимо группу. Он был ветками и воробьями. Полиэтиленовым пакетом. Пластмассовым колесом от детского велосипеда. Беспородным псом, пересекающим дорожное полотно.
   Он был Димой, который думал, что ведет их на верную смерть. И по другому было нельзя. Им бы день подготовки, хотя бы день, тогда первые минуты боя не сожрут и так крохотный отряд.
   Но, может, и не сожрут.
  Дима незаметно мотал головой и сплевывал через зубы. Хрен вам! Это мы всех сожрем. Не дождетесь!
   Он был Саней, припустившим огородами к недостроенной ферме, стоящей на возвышении и зияющей выбитыми окнами. Он ревел, он глотал на бегу соленые слезы, потому что боялся, что ни отца, ни брата больше не увидит. "Калаш" бил его по бедру, будто отцовская рука - не о том думаешь!
   Он был Сергеем, спина которого покачивалась впереди. Сергей вспоминал, как позавчера ссорился с женой. Что она тогда там сказала? Чтобы я сдох? Так это вполне может случиться. А вообще - глупо же, грыземся из-за ерунды. Всегда грыземся из-за ерунды, забывая о важном.
   Он был Алексеем, нервно сжимавшим автомат. Где-то внутри него засел страх, который водка лишь загнала чуть глубже. От страха пружинило колени, и ему казалось, что при неосторожном движении его может подкинуть на два-три метра в воздух. А еще у него было стойкое ощущение, что отряд давно ведут, и натовцы медленно сползаются к ним, готовые в любой момент открыть огонь.
   Он был Максимом, в душе которого кипела холодная ненависть. Он думал: это моя земля и это мой город! А вы пришли... Вы зачем пришли? А если я к вам приду? Вы думаете, мы ползать будем перед вами?
   Вы же гниль, гангрена, порча. Вы же только изгадить можете! Облапошить, высосать, нажиться, убить. Бойтесь теперь!
   Мы идем! Я иду!
  - Я иду, - повторил за ним Марек.
   Он был целый город, замерший в ожидании. Он вбирал в себя тысячи людей и растекался по области. Он чувствовал время, бег секунд, сокращения сердечных мышц, ток крови, рост и деление клеток. Он ощущал электричество эмоций. Ему казалось, что он может управлять всем этим. Мир, люди ждали его команды, импульса, чтобы понять, собраться и шагнуть навстречу выбору.
   Он был - напряжение перед боем.
  - Марек! - Дима заставил его очнуться, потянув за рукав вниз.
   Ощущение единения отодвинулось, но не пропало совсем.
  - Что? - спросил Марек, оглядываясь на присевших у бетонного кольца Алексея и Сергея.
   Максим перебрался вперед и осторожно выглядывал из-за бугорка. Со стороны базы светило несколько фонарей - размытые пятна света плыли над стеной из серого, силикатного кирпича.
  - Все нормально? - спросил Дима.
   Марек кивнул.
  - Тогда сядь.
   Дима потянул с его плеча "муху".
  - Мужики, показываю один раз.
   Он вскинул гранатомет.
  - Открываем заднюю крышку, выдвигаем трубу до упора, - Дима последовательно проделал с "мухой" обозначенные манипуляции. - Диоптр и прицельная планка встают вертикально. Чтобы взвести ударный механизм, необходимо предохранительную стойку с диоптром опустить назад и вниз. Все, взведено.
   Он присел на колено.
  - Сзади никого быть не должно, понятно? Е...нет реактивной струей, считайте поджарили боевого товарища. Целимся сюда, через нижний диоптр на среднюю планку, это сто пятьдесят метров. Где-то так до базы и будет. Если вдруг что, например, смена позиции, уход из-под огня, ставим выстрел на предохранитель, вот так.
   Дима убрал диоптр вниз.
  - Выстрелить потом все равно необходимо. Обратного складывания не предусмотрено. Для выстрела жмем шептало, оно как раз окажется под пальцем. Всем ясно? Сергей?
   Сергей кивнул.
  - Алексей?
  - В общих чертах, - ответил Алексей, беспокойно постукивая пальцами по цевью "калашникова".
  - Марек?
  - Я понял, - сказал Марек.
  - Сейчас ползем за мной до первых бетонных балок на обочине, - сказал Дима. - Далее: Алексей, Максим - берете левую вышку. Марек, Сергей - правую. Я "шмелем" вломлю по блокпосту. Дай бог, там хорошо поджарятся. Все это нам нужно проделать одновременно. После этого уже включаются другие группы. Так, - он посмотрел на часы, - у нас пять минут. Поползли.
   Дима вернул Мареку удлиннившуюся "муху".
  Они залегли и, сдвигая в сторону пластиковые бутылки и кирпичи, поползли к перекрестку и бетонной трубе водовода, торчащей из дорожной насыпи. Низинка мельчала. Скоро Мареку, наблюдающему перед собой ребристые подошвы Сергеевых берцев, стало казаться, что его видно. Он вжимался в землю и ждал окрика с вышки.
   Метр. Два. Десять.
  Автомат и вторая "муха" постукивали друг о друга, словно общались перед боем. Земля подрагивала под животом, сбивая дыхание. Кромка оставшейся позади насыпи окрасилась багрянцем. Воздух, пробитый навылет рассветными лучами, сделался прозрачным, легким, сладким на вкус.
   Двадцать метров.
  Марек незаметно для себя снова стал целым миром, видел все, был всем, ощущал муравья, путешествующего по рукаву, чувствовал напряжение смерти в гранатомете, ловил отрывистые эмоции и мысли.
  - Я бессмертен, - прошептал он, - я бессмертен.
   Сергей вдруг повернул вбок, подбираясь к дороге.
  - Куда? - приподнял голову Марек.
  - Мы на месте, - прошептал Сергей, сгружая свои "мухи".
   Марек подполз к нему.
  Алексей и Максим расположились метрах в десяти дальше и, скрючившись, готовили оружие. Дима добрался чуть ли не до развилки и дренажной трубы.
   Марек выглянул за балку.
  Фонари над забором слепили, вышка виделась сквозь ореол искусственного света остроконечной черной структурой. Есть там кто-то наверху, бдит или спит, видно не было.
  - Готов? - спросил Сергей.
   В его руках "муха" казалась игрушкой.
  - Да, сейчас, - засуетился Марек, распутывая ремни.
  - Отползи чуть в сторону, - сказал Сергей.
  - Ага.
   Марек сместился правее. Все звуки казались ему преувеличенно громкими - дыхание, перестук пряжек, скрип пальцев на тубусе гранатомета. "Калаш" цеплялся за траву.
  - Давай уже, - поторопил его Сергей.
   Марек торопливо угнездил на плечо подготовленную Димой "муху", упер в ямку колено, подковырнул и выставил диоптр. Сергей тоже привстал. Их, торчащих на виду, наверное, должны уже были засечь.
  - Вышку видишь? - спросил Сергей, целясь.
  - Да.
   Марек оглянулся на остальных. Максим высунулся чуть ли не по пояс. Алексей сидел, выставив "муху" на ребро балки. Дима стоял в полный рост. У ворот, где за низким бетонным перекрытием блокпоста прятался "Брэдли", появилось несколько фигур, растерянно мигнул фонарик.
  - Огонь! - услышал Марек.
   Шикнул, пыхнул огнем сзади "шмель". Вторя ему, ушли в сторону базы выстрелы Максима и Сергея. С секундной задержкой выстрелил Алексей. Марек так и не понял, он это нажал или весь мир нажал на шептало вместе с ним. Не сообразил. Даже, кажется, не поймал в прицел вышку.
   В-ваох!
  На месте "Брэдли" вспух огненный цветок, громадный и алый, серый дым, накрывая его, распустился пышным облаком. Кто-то закричал. Граната Алексея ушла ниже, неяркой вспышкой ударила в забор. Зато выстрел Максима начисто разобрал левую вышку на доски и щепу. Мешком шлепнулся внутрь территории часовой.
   Марек по своей вышке не попал.
  Его граната влепилась во второй этаж штабного здания, выворотив оконную раму, и оставила пролом в стене. Промахнулся и Сергей.
   С вышки тут же застрекотал, выбивая бетонную крошку, пулемет. Что-то свистнуло рядом с Марековой головой.
  - Ложись!
   Сергей рывком свалил Марека на землю, завозился со второй "мухой".
  - Мы промазали, - сказал Марек.
  - Ясен пень.
  - Я думал, мы попадем.
   Сергей хохотнул.
  - Ну ты и придурок!
   Дым плыл по небу. В глубине базы завыла сирена. Отвлекая внимание пулеметчика, Дима выпустил в его направлении короткую очередь из "калаша". С вышки ожидаемо перевели огонь на него.
  - Ну-ка!
   Сергей привстал и, коротко прицелившись, произвел выстрел. Фыркнув, улетела граната.
  - Готово, - он свалился вниз, скинул пустую трубу.
   Впереди бумкнуло.
  - Попал? - спросил Марек.
  - А хрен его...
   Пулемет, впрочем, прекратил стрельбу.
  Марек рискнул выглянуть. Огонь поплескивал из окна, в которое он попал "мухой". Горел, чадил "Брэдли". Ворота базы были распахнуты, и в них мелькали фигурки в темно-синей форме. Выбегали, прятались за бетонными плитами. Максим и Алексей били по ним одиночными.
   Пригибаясь, подбежал Дима.
  - Чего сидим? - заорал он и пнул Марека в бедро. - Пули ждем? Стрелять! Не давать уродам высунуться!
   Он отобрал у него вторую "муху".
  Мир гремел и взвизгивал. Мир крошился, осыпался Мареку на голову, вздыхал и вздрагивал, наливаясь утренним светом. Мир дробился на голоса и звуки, дергал изнутри и оглушал снаружи.
   На одиночные выстрелы АК отзывались истеричные очереди винтовок М16. Кто-то из натовцев бросил гранату, и она, не долетев, едва не повалила одно из бетонных заграждений. В клубах дыма пропели осколки.
   Марек обнаружил, что смотрит на пространство перед воротами через прорезь прицельной планки. Тук. Тук. Тук. Отдача била в плечо. Кто там высунулся? Нельзя, никак нельзя тебе высовываться, мил человек. Тук. Он нажимал на спусковой крючок, заставляя прятаться фигурки напротив. Автомат подергивался, будто живой.
   Ф-фух!
  Что-то, перелетев, взорвалось метрах в двадцати за спиной, жаром дохнув в затылок. Краем глаза Марек выхватил радостный оскал Сергея.
  - Вот суки, а?
   Из ворот, взревев двигателем, выкатил "Хамви" со стрелком на крыше и попытался сходу преодолеть бетонный лабиринт, но наехал колесом на одну из балок, остановился, стал сдавать назад.
   Две "мухи" устремились к нему одновременно. Пулеметчик дал испуганную очередь в небо и нырнул в салон. Выскочить вслед за водителем он не успел. От попаданий - в капот и в лобовое стекло - "Хамви" подскочил, сел на ограждение брюхом, брызнул дверцами и стеклом. Что-то оглушительно грянуло в нем, разбросав кровь, части тела и языки пламени.
   Автоматный огонь от базы усилился.
  Дима, отбросив трубу гранатомета, присел с рацией. Марек сменил магазин. Сколько времени прошло? Час? Два? Наручные часы врали о шести минутах.
   Пальцы скрючились.
  - Справа смотри, - сказал ему Сергей.
   Лоб его кровил, он слизывал текущие капли в уголке губы.
  - Понял.
   Марек несколько раз выстрелил в ползущие вдоль забора фигурки. Движение приостановилось. Нестройная стрельба в ответ заставила Марека вжаться в землю.
  - Ну, мы монстры! - Сергей пихнул его кулаком. - Ты посмотри, всю базу... - он выглянул. - Всю их гребаную ба...
   Его череп внезапно брызнул серым и розовым. Тело отбросило от балки вниз, и оно застыло на поросшем травкой склоне с удивленно раскрытым ртом.
  - Снайпер! - крикнул Дима.
   На ходу меняя магазин, он добежал до Марека. Левый рукав его куртки был разодран.
  - Сергея убили, - сказал Марек.
  - Я вижу, - кивнул Дима и лишил мертвеца "рожков" в разгрузке. - Надо вперед, к блокпосту и за отбойники.
  - Куда? - Алексей посмотрел на Диму расширившимися глазами. - Прямо под пули?
  - Да! - проорал Дима сквозь усилившуюся стрельбу. - Иначе накроют всех здесь! А там "Брэдли" и перекрытия от снайпера прикрывают. Эта сука, кажется, на втором этаже штаба залегла.
  - А где остальные? Где еще две группы?
  - Будут! Но мы можем не успеть их дождаться!
   Прошелестела, совсем близко ударила в бетон граната. Взвилась мошкарой крошка. Марек на мгновение ослеп и потерял ориентацию, в ноздри набился кисловатый химический запах. Пальцы, обмахнув щеку, оказались красными.
   Заткнулась сирена, и стало так тихо, что можно было расслышать, как осыпаются под локтем крупицы земли. Интересно, подумалось Мареку, за сколько можно пробежать сто пятьдесят метров? Какой мировой рекорд? Секунд двадцать или больше? А если пешком? Наверное, где-то три метра в секунду...
  - Пап, - позвал отца Максим.
  - Что?
   Дима кинулся к сыну. Подобрав под себя ноги, тот держался за левый бок. Из-под пальцев капало.
  - Ранен?
   Максим кивнул. Лицо его побелело.
  - Сейчас-сейчас, - Дима завозился с аптечкой. - Вколем тебе противошоковое, остановим кровь. - Он потянул куртку, обернулся к Мареку. - Вперед давайте.
  - Я не пойду, - сказал Алексей, отползая.
  - Куда, сука? - дернулся Дима.
   Алексей отпихнул от себя автомат и последнюю "муху" и шустро на четвереньках побежал в низинку, из которой они вышли.
  - Убью, с-с...
   Марек видел, что Дима разрывается между сыном и желанием догнать дезертира.
  - Я пойду, - сказал он.
   Дима посмотрел безумными глазами.
  - Да, хорошо. Иди к перекрестку, оттуда, по моему сигналу...
  - Я понял.
   Марек осторожно обогнул Максима.
  Если три метра в секунду, вертелась в нем мысль, то сто пятьдесят метров - это меньше минуты. А натовцы не идут. Осторожничают?
   Будто ответом на этот невысказанный вопрос, перелетев через голову, взорвалась и раскидала траву и землю граната. Марека толкнуло в бок, больно ударившись обо что-то бедром, он упал, но тут же поднялся.
   Я бессмертен, подумалось ему.
  У самой развилки, у дренажной, забранной решеткой трубы Марек оглянулся. Дима сидел рядом с сыном, положив "муху" на колени. Они обменялись взглядами.
   Раз, два...
  Толкнувшись, Марек перепрыгнул через балку и выскочил на дорожное полотно. Метрах в двадцати он тут же увидел двух миротворцев, перешагивающих через отбойник. Еще трое тесной группой обходили дорогу метрах в сорока.
   И вновь все переменилось.
  Марек вырос, раздался вширь, вобрал в себя все и вся. Он стал вдруг и солнцем, и небом, и асфальтом, и фантиком, прилепившимся к подошве. Он ощутил себя пальцем и спусковым крючком, вспух пороховыми газами, толкая пули из ствола, кувыркнулся гильзами и обрел свободу, устремившись к цели хищным, быстрым свинцом.
   Упал, словно споткнулся, первый натовец. Брызнула пластиком винтовка второго. Дальняя группа передумала наступать и залегла на своей стороне дороги.
   Да! Да!
  Встречные пули дырявили воздух, но Мареку они не доставляли неприятностей. Он видел их, он отклонял их, он скалился и шел странным зигзагом, отбрасывая осколки, дым, звуки одним лишь взмахом руки.
   Затем, по короткому всплеску пламени впереди, Марек понял, что Дима влепил-таки "мухой" по лежке снайпера. Но еще раньше он ощутил себя крылышками стабилизаторов на гранате, поймал блеск оптики, выдохнул, коснулся краем сознания мертвого Сергея, словно сообщая ему, что тот, кто его убил...
   Хлоп!
  Что-то остро и зло ткнуло Марека в плечо и опрокинуло навзничь. Он отделился от мира, раскинул руки и замер.
   Умер?
  Странно. Сквозь тупую, толчками дергающую плечо боль ему подумалось, что это произойдет как-то по другому. Не так прозаически.
   Небо заглянуло в него, насмешливо уставилось дымным завитком зрачка. Что? - спросило оно. - Ты действительно думал, что ты бессмертный?
   Полагал, прошептал Марек.
   Тогда и лежи здесь, сказало небо.
   Но как? - удивился Марек. Я же ничего не успел.
  Высоко в небе возник хвостик инверсионного следа. Будто кривая улыбка. А чего ты хотел? - сказал в Марековой голове голос. Многие так и умирают. Некоторые во младенчестве, некоторые чуть старше.
   Но мне хотя бы на полчаса, сказал Марек.
   Полчаса? - усмехнулось небо. Ты загляни в себя, Марек Канин. Что в тебе есть? Что в тебе есть такого, чтобы гореть полчаса?
   Марек задумался.
  Он лежал и вспоминал свою жизнь. Не детство, нет. Злость на свою страну вспоминал. Мечты уехать из "совка", который лопался, брызгал соком революций и суверенитетов. Вспоминал толпы в магазинах, замордованных, невменяемых людей с вытаращенными глазами, которым ежедневно открывали "правду" об их Родине и их жизни. Талоны, ценники, стихийные рынки-гадюшники на каждом углу. Дерьмо под ногами, дерьмо в газетах и телевизорах, дерьмо в головах.
   Немецкий, усиленно. Ich habe... Ich suche arbait, herr...
  Стыдно. Горько. Он сам был как взведенная пружина, колючая проволока с ядом на шипах. С отцом тогда конкретно...
   Чего молол, господи! В чем обвинял! Довели страну! Изуродовали! Рассовали гениев по лагерям! Тебе не страшно, папа? Тебе мне, молодому, обманутому поколению, в глаза смотреть не страшно?
   Я нависал над ним, тяжело навалившимся на стол, сжавшим ложку в пустом, с редкими дольками картофеля супе. Я казался самому себе судьей, палачом, воплощенной справедливостью. А отец молчал. Только морщины на его лице проступали резче. Что он мог мне ответить? Разве я услышал бы его?
   Прости, папа.
  Меня обманули. Я сам был рад обмануться. Саморазрушение так упоительно! Лети, душа, в ад. Ниже, ниже...
   Мало, сказало небо.
   Хорошо, сказал Марек, чувствуя, как в перебой боли начинает разгораться злость. А ненависть, ненависть тебя устроит? Я должен подняться, чтобы убить их всех! Должен. Подняться. Потому что они не видят меня живым. Потому что убили Андрея. Потому что убили Свиблова, убили Сергея, убьют маму и Дину, и командира Славку с его маленьким отрядом из мальчишек и девчонок, если я не встану. Весь их интерес - сделать нас мертвыми.
   Мне хочется поймать Сельматри, тварь с итальянским носом и холодными глазами, и бить его затылком о ребро бетонной балки, спрашивая: "Почему? Почему? Почему?". Пока европейский череп не брызнет осколками.
   Мне не нужен его ответ, в любом случае, он будет лживым.
  Я чувствую, я вижу, я могу говорить за город и мир, потому что я понял, что составляю одно с ним целое. В это можно не верить, но так есть. Бывший мигрант наконец-то набрался ума. Ничего не хочу, кроме того, чтобы мой город, мой край, моя страна - жили. Понимаешь? Дай мне эти полчаса.
   С неба капнуло.
  Марек от удивления моргнул и рывком сел. Вместе с ним, в нем ожило прошлое и будущее, обожгло гарью настоящее, зазвучали живые и мертвые голоса. В разбитом циферблате стальным зубом торчал осколок. Нет времени.
   Все-таки бессмертен, выдохнул Марек.
  Он подтянул автомат и встал на одно колено. Давайте, подходите! Ненависть полыхала внутри жарким костром. Мир горел, дышал яростью, раскачивая дымы и горизонт. Хватит на полчаса?
   Он несколько раз выстрелил в мельтешение натовских фигурок. С перекрестка его поддержали огнем, и Марек едва не разревелся - жив Дима, жив.
   За спиной взвизгнули покрышки, потом захлопали дверцы, кто-то грузный взрыл носком сапога землю, упал рядом.
  - Бердыч?
  - Ну!
   В руках у бородача из "Ктулху" было помповое ружье. Одет он был в те же брезентовую куртку и штаны-хаки, что Марек видел на нем в последний раз.
  - Как ты здесь?
  - Стреляли! - ответил Бердыч.
   Ружье бухнуло, посылая заряд картечи в сторону базы.
  - Мы подумали, че это вы без нас? - Бердыч пригнулся, укрываясь от пуль. - Раз пошла такая пьянка...
  - Ага.
   За соседний отбойник нырнул парень, в котором Марек с изумлением узнал обладателя дорогого "рэйндж ровера", что в первый день подвозил его с вокзала до администрации. В руке у него был "макаров".
  - А вы...
  - А меня уже достали эти твари! Разъездились они! Правил дорожного движения не знают. Ты видел, как они ездят?
   Марек, улыбаясь, кивнул.
  - Контуженный, что ли? - спросил парень.
   Марек мотнул головой. Ему стало удивительно хорошо. Пули чирикали, клевали за спиной автомобильный борт. Парень выглянул за отбойник.
  - Вы тут, смотрю, славно воюете.
   Он выстрелил в одну из фигурок у ворот.
  - Ну, че? - спросил Бердыч. - Перебежками на штурм?
   В двух метрах впереди грохнуло, осколки пчелами пропороли воздух.
  - А не мало нас? - спросил Марек.
  - Ты погоди, сейчас народ подтянется, - заверил его Бердыч. - Много кто с уродами захочет посчитаться.
   Будто в подтверждение его слов подъехал, скатился в кювет встреченный огнем с базы второй автомобиль, черная "тойота". Из него шустро выскочили и залегли четверо в костюмах, среди которых Марек с удивлением узнал министра интеграции и развития. Двое были вооружены охотничьими карабинами, еще один задирал руку со "стечкиным". Анатолий Карлович имел в своем арсенале традиционный "калаш".
  - Ага, журналист! И ты здесь!
   Заметив Марека, Чуйков переполз к нему. Они пожали друг другу руки.
  - Ранен? - спросил Анатолий Карлович.
  - Ерунда, - сказал Марек.
  - Смотри. Дай-ка.
   Он подсунул под рубашку Мареку тряпочку бинта.
  Стрельба подстихла. Горели "Брэдли" и "Хамви". Дымилось здание штаба. Воротные створки зияли сквозными отверстиями. Под перекрытиями блокпоста лежал кто-то скрюченный.
   Атаковать натовцы не спешили. То ли ждали "Леопардов" из Рогожино, то ли надеялись на поддержку с воздуха. То ли просто взяли паузу, чтобы оценить свои силы и силы нападавших.
   Марек посмотрел в небо.
  Распогодилось. Ни облачка. В такую бы погоду...
   Внутри базы вдруг грянуло так, что асфальт под Мареком заходил ходуном. Анатолия Карловича едва не перекинуло через балку. Бердыч разбил лоб. За забором заполыхал огонь, вытягиваясь вверх на добрый десяток метров. Марек вспомнил, что где-то там стояла топливная цистерна.
  - Вперед! - услышал он Димин крик. - Вперед!
   Марек поднялся.
   И пошел.
  Или это не он пошел? А кто? Воплощение гнева? Справедливости? Возмездия? Справа и слева обнаружились люди. Марек увидел Сергея и обрадовался, что он тоже с ними в строю, живой, с целым черепом. Брат подал ему новый "рожок", подмигнул живым глазом, растворился среди незнакомых людей. Кажется, слева мелькнул Свиблов.
  - Ур-ра-а!
   Это не Марек, это весь мир закричал в нем.
  Тяжело топая, вырвался вперед Бердыч. Чуйков, припав на колено, выцелил кого-то и дал длинную очередь.
  - Ур-ра!
   За воротами грохнуло еще раз, тише.
  Марек перевалился через отбойник, оттолкнулся рукой от трупа в натовской форме. Вперед, вперед! Жаром от "Брэдли" дохнуло в лицо.
   Сзади приподнимал сына, выбирался вместе с ним на дорогу Дима. Выглядывал из низинки Алексей. Пули летели сквозь строй.
   Мареку казалось, что база кукожится от его шагов, старается стать меньше, проваливается сама в себя. "Гепард" внутри ее, опустив "эрликоны", разнес несколькими выстрелами часть ограды, превратил в пыль десяток силикатных кирпичей, но через мгновение замолчал, окутавшись дымом.
  - Ур-ра!
   Кто-то отскочил от створки, упал, сбитый выстрелом. Еще несколько человек бросились к казармам через плац, мимо гудящего в останках цистерны пламени. Бухнул им вслед дробовик Бердыча.
  - No-no-no!
   Солдат в темно-синем попытался отползти, но не успел - АК в руках Марека дернулся, и солдат ткнулся головой в землю, застыл неподвижно.
   Жуть бродила в Мареке и била наотмашь.
  Он проскочил штабное здание по первому этажу насквозь, расстреливая тех, кто попадался ему на пути. Тоненькие двери кабинетов вышибал ударом ноги. Есть цель - нет цели, есть цель...
   На задах здания стоял еще один "Хамви" с обгорелым, побитым осколками капотом и растрескавшимся лобовым стеклом. В салоне лежал мертвец. Выстрелы пощелкивали у казарм и у боксов с техникой. Там еще сопротивлялись, но Марек чувствовал, это уже агония. Над головой его лопнуло стекло.
   Он пошел по направлению к боксам.
  Его обогнал Чуйков. Под ногами звенели гильзы. В разных позах лежали мертвецы. Ненависть потихоньку выгорала, и вместе с ней уходило из души что-то еще. Слезы побежали по лицу.
   В стороне кричали матом, на плацу бумкнуло, плюнуло клубом дыма. В этом дыму, отвернув, пропал Андрей. Улыбнувшись, пропал насовсем. За ним ушли Сергей и Свиблов.
   Марек глотал слезы.
  - Вы со мной, - шептал он. - Вы все со мной. Весь мир со мной. Это я.
   Его пошатывало. Капала кровь. Небо то темнело, то светлело, и с каждым шагом грозило опрокинуться и перевернуться. Автомат едва не выпал у Марека из пальцев, и он прижал его к себе, как ребенка.
   Он почти добрался до боксов, когда заметил шевеление в рытвине у забора.
  - Эй, куда? - пробормотал Марек и направился на перехват.
   Сжать приклад. Просунуть палец. Не грохнуться, да, не грохнуться было бы хорошо. Еще ногам задать правильное направление.
   Доковылял. Сунул ствол в выгнутую темно-синюю спину.
  - Прячемся?
  - No, sir, no. Dont shoot, please!
   Миротворец вывернулся из рытвины, испуганно выставил ладонь, едва не касаясь ею дульного среза.
   Молодой парень. Мальчишка лет восемнадцати-двадцати. Обритая голова с едва-едва отросшим ершиком светлых волос.
   Марек узнал его сразу. Несмотря на грязь на подбородке и измазанную в земле макушку. Возможно, у камеры над аптекой было не лучшее разрешение, но человека, разбившего голову Андрея прикладом, а потом выстрелившего ему в лицо, объектив несколько раз за те двенадцать минут выхватил четко.
   Марек запомнил, и из тысячи поставленных в ряд блондинов... из десяти тысяч... Судьба, подумалось ему. Судьба, она такая.
   Злости только не было.
  - И что? - спросил он у парня, пнув того ногой по подошве берца. - Думал, что и суда не будет? А он будет.
  - Dont shoot!
  - Да-да.
   Марек, собираясь, выдохнул.
  - Sir...
   В глазах у парня поплыл ужас.
  Бессмысленные были глаза. Большие и пустые, в опушке темных ресниц. Марек смотрел в них и не видел ничего, кроме панического страха. Зрачки отражали зрачок дула.
   Зачем ты здесь? - мысленно спросил Марек.
  О чем ты думал, когда убивал? А когда вместе с другими насиловал Дину? Неужели в тебе не шевельнулось ничего, что помогло бы остановиться? Неужели в твоем маленьком мире нет ни чужой боли, ни чужих страданий, ни чужой свободы?
   Классно было, да?
  Марек сглотнул, выбирая свободный ход спускового крючка. Мальчишка заскреб ногами, пытаясь отползти дальше.
  - Sir...
  - Зачем? - выкрикнул Марек.
   Парень взвыл, заговорил что-то бессвязно, беспорядочно, поминая мать, отца и какую-то Дженни. Несколько слов из Библии, торопливое "Я все понял, сэр, я совершенно и определенно..."
   Из носа у него потекло, на губах запузырилось.
  - Зачем? - тихо повторил Марек.
   Он ощутил, что очень устал.
  Не понимает, с горечью подумалось ему. Живой вроде бы человек, из тех же костей, жил, мяса, кишок.
   А в голове - мрак.
  Несколько секунд Марек смотрел, как парень страшно корчит лицо, подбирая русские слова:
  - Сдаюс. Я... Ай... сдаюс.
   Марек кивнул.
  - А куда тебе деться?
   Ему сделалось холодно и пусто. АК прибавил в весе, стремясь вместе с собой утянуть к земле. Бросить его?
   Марек качнулся.
  Нет, так не годится. Как же справедливость тогда? Справедливость нынче состоит в том, что АК держу я, а не он. Это правильно.
   Нет у меня к тебе, лежащему, напутствия на черный след. Какая хмарь твой разум застила, мне дела на сегодня нет. Но здесь ты сложишься и скорчишься, тебя зароют, Бог простит. Безродной кочкою закончишься, землей, процеженной в горсти. И, может быть, мой гость непрошеный, однажды, раннею весной ты прорастешь еще к хорошему зеленой зыбью травяной.
   Строчки сплелись в голове, обволакивая сознание, кружась, будто звери, нашедшие хозяина. Возможно, он даже прочитал их вслух. В широко раскрытые, безумные, вытаращенные глаза.
   А потом, конечно, выстрелил.
  Не мог не выстрелить. Но, сука, оказалось, ни хрена он не европеец. Не перенял за все двенадцать лет. Чтобы в лоб, в висок, в переносицу - и удалиться, насвистывая. Ах, майн либе Августин...
   Не смог.
  Старые русские грабли.
   Но выстрелил.
   В ладонь.
  Чтобы малолетний придурок запомнил и больше никогда не тянулся к оружию.
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019