Okopka.ru Окопная проза
Климов Вячеслав Анатольевич
Два друга

[Регистрация] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Найти] [Построения] [Рекламодателю] [Контакты]
Оценка: 4.00*2  Ваша оценка:

   Два друга
  
   Жили-были два друга... И всё тут. На этом правильная литературная речь выдохлась. Далее следует бытовое повествование, а точнее, отсебятина...
   Два друга, или дышло да подпруга, ни дать ни взять, всё так и было, лишь иногда своенравная жизнь самовольно их меняла ролями... Казаков - высок, статен, длинный волос, завязанный в хвост... Одет стильно, со вкусом. Достаточно мимолётного взгляда, чтобы точнёхонько вычислить - степенно шагомеря, да в белом костюме, вальяжно прогуливаясь, дышит воздухом франт из поэтов, художников или музыкантов. И он на самом деле был известным поэтом и покамест неизвестным художником. Ещё он мог быть много кем, но при одном условии: если ему это интересно и, главное, нравится. К увлечению он относился с заинтересованностью, а увлечения отвечали ему взаимностью.
   Климов - невысокого роста, спортивного телосложения, подкаченный или, как говорят, поджарый. Красивый заморский загар с лёгким малиновым оттенком, модные, неизменно тёмные очки в форме капель (ныне называемые "авиаторы"). Предпочитает строгие брюки с безукоризненными стрелками и сорочки с коротким рукавом. Судя по слегка раскованной и быстрой походке, определялся как энергичный, целеустремлённый человек. Костюм надевал лишь единожды в год, для выступления со сцены в День вывода советских войск из Афганистана.
   Оба друга - уроженцы Ставрополья. Первый, а значит, Виктор - коренной житель города Ставрополя. Второй, а значит, Вячеслав, стартанул с Кубани, с того небольшого отрезка, стремительно приходящего из КЧР и убегающего в Краснодарье.
   Им всегда было комфортно вдвоём - пребывать в тишине и просто молчать (как говорится, полбеды, когда поговорить не о чём, однако вовсе беда, когда и помолчать не о чем). Легко оттого, что не перед кем было пыжиться и выжимать из себя знаки приличия. В эти нечастые минуты, отбросив маски (которые так хотело видеть и требовало носить большинство собеседников), они были настоящими. Так сказать, на нейтральной полосе, в кабинете массажа первой городской клинической поликлиники, в народе называемой "студенческая", они встречались довольно часто. И не оттого, что Виктор был студентом (хотя в шутку Вячеслав так его иногда называл), а потому, что тот по прописке принадлежал к данному медицинскому учреждению. Гость сидел на стуле у двери, между ширмой и белоснежной раковиной (массажист всегда шибко ругался на вваливающихся без бахил в чисто вымытый кабинет). Пауза молчания - словно равнинная река - текла свободно и не суетливо, заполняя помещение прозрачностью понимания, без мути смущения и фальши. Они не стремились заполнить возникшую передышку ради уважения или приличия. В эти короткие минуты они просто были, и всё тут. Визитёр задумчивое безмолвие нарушал чаще - то коротким вопросом, а иногда просто размышляя вслух.
   Рассматривая антисептическое средство для мытья рук, которое в свободной продаже не сыскать, словно невзначай спросил: "А ты свои вещи складываешь?". Позволяя отдохнуть уставшему телу (естественно, с одобрения гостя), лежащий на кушетке собеседник, забросив руки за голову, слегка раздосадованно ответил: "Складываю, и вовсе не оттого, что прямо такой правильный. Жизнь научила: возьми там, где положил. И без того зависим от окружающих дальше некуда, аж тошнит...".
   Климов, во время прохождения срочной службы в республике Афганистан, в свои неполные двадцать лет получил тяжёлое минно-взрывное ранение в голову. И, как последствие, остался навсегда в полной темноте. На бестактно поставленный вопрос любопытных о случившийся беде он иногда отвечал довольно жёстко: "А я своими глазами да кровью афганскую землю удобрил...".
   Казаков тоже прошёл через эту горячую точку Земли. Вернулся, как говорится, живой, но невредимым его не назовёшь. Впрочем, как и всех, вернувшихся с войны. Незримые незаживающие раны на сердце излечению не подлежат, это навсегда...
   ...Задавший вопрос недовольно закряхтел, заёрзал на дерматиновом новеньком стуле. Спросил так, вроде невпопад, просто вспомнив свой стог из сорочек, маек и штанов, возвышающийся на гладилке в собственной однокомнатной квартире на Дзержинского. А ведь совсем недавно, на выходных, жена вместе с единственной дочерью от первого брака Виленой всё аккуратно гладили и развешивали в шкафу.
   Виктор хоть и старше был на одиннадцать лет, однако всё как-то приглядывался к своему дружку. И нельзя сказать, что брал пример, какие уж для этих поседевших бывших солдат идеалы, но всё же служил для него Слава неким психологическим костылём. Впрочем, как и Виктор для Славы.
   Бывало, ещё по молодости, зайдёт старший нежданно-негаданно в гости к младшему, да и засядут они на кухне в типовой многоэтажке, стоящей на пересечении улиц с названиями, которые встречаются чуть ли не в каждом населённом пункте нашей необъятной Родины. А точнее, на перекрёстке улиц Ленина и Пушкина. Гостеприимно улыбающаяся красавица-хозяйка накроет на стол и, оставив друзей, тихо уйдет в комнату. Понурив головы, изредка перекидываясь фразами как бы ни о чём, они будут пить крепкий чёрный чай вприкуску с выпечкой, приготовленной Леной. Иногда и по крепкой пропустят, при условии, что хозяину завтра не на работу. Контузия его категорически отказывалась дружить со спиртным и, как правило, после принятого на грудь огрызалась распирающей головной болью. Словно невзначай Виктор будет внимательно отслеживать движения друга, который по квартире передвигается довольно легко и быстро, и совершенно не походит на людей, оказавшихся в схожей жизненной ситуации. Правда, за столом его движения становятся слегка неуверенными и настороженными, что бывает присуще человеку, попавшему в полную темноту.
   Трезвые они сидят иль под градусом, но приходит минута, когда гость, глядя на дно опустевшего стакана, тихо выдавливает из себя:
  -- Свинья я, тебе вон как досталось... И всё равно не сломался, три года один, да в чужом городе, отучился, а теперь спину гнёшь на такой тяжёлой работе... А я из кайфа вырваться не могу...
   Слава расправит плечи в махровом цветастом халате, глубоко вдохнёт и, поправив давящие на перебитую переносицу очки, прислонившись к мягкой спинке кухонного уголка, на выдохе скажет, весомо так скажет и глубоко, но без малейшего нравоучительного оттенка:
  -- Конечно, свинья, да ещё и какая.
  -- Ну ладно, я пойду. Дай мне сто рублей, потом верну.
  -- Да пошёл ты вместе с долгами. Я не денег жду, а другого.
   И с этого момента разрывалось их молчание.
  -- Довольно уже вариться в воспоминаниях, столько лет отщёлкало, как ты вернулся. Ну да, попали мы под раздачу государства, что теперь... Родину, как и родителей, не выбирают. Да что я тебе говорю, ты вон какие стихи пишешь, три слова, и все в десятку. Мне даже после двух контузий, наяву или во сне, такие не приснятся.
   Виктор встряхнёт, ещё без намёка на седину, русой копной волос, резко выпрямится и станет как-то ещё выше. С сожалением и горечью почти прокричит:
   - Да только кому нужна правда об этой войне, да и правда в целом, в нашей разваленной перестройкой империи? Забили полки американскими отходами в виде "ножек Буша"! Сначала довели народ до нищеты, а теперь планомерно заполняют людские головы заморскими псевдоценностями! Я недоумеваю и возмущаюсь, когда молодежь, начитавшись новых учебников или кого-то наслушавшись, рассказывает мне, какое у меня было отвратительное детство. Я был очень счастлив в детстве, юности! Я был счастлив, что у меня такие родители, бабушки и дедушки. Какое детство, такая и душа, а детство у меня было золотое. Ну а что теперь, дети могут увидеть книжки только у бабушек и дедушек, у родителей их нет, у родителей телевизор в каждом углу. А они мне рассказывают, в какое бездарное время я жил... Я жил в доброе время, а не во время мародёрства, какое у нас сейчас за окнами!
   Избавляя молодую хозяюшку от негатива, Виктор потянется, осторожно прикроет кухонную дверь и крепко выругается далеко не литературным словосочетанием. Занимавшаяся бесконечными домашними делами Елена уже давно знала, что за этим последует затянувшаяся пауза. Друзья, вдавливая локтями и без того невысокий кухонный стол, ненадолго затихнут. Поэт, тяжело выдохнув, скажет:
  -- И всё равно, твёрдо знаю, что придёт время, и я вырвусь из этого круга дурмана...
   Затем Виктор, как всегда искренне, поблагодарит Елену за обычное гостеприимство. Так же, как и всегда, пожелает ей терпения с таким непутёвым муженьком. Поднуркивая да подшучивая над ним, откланявшись, уйдёт. В двухкомнатной квартире после этого повиснет молчание, Вячеслав ещё долго будет сидеть за столом и ещё дольше не сможет уснуть. И когда уже жена скажет: "Да спи ты наконец, всё ворочаешься да вздыхаешь, как ты будешь завтра работать?", мысленно с ней соглашаясь, он молча встанет, тяжело ступая, уйдёт и закроется в кухне. Опустится на присядки рядом с монотонно вибрирующим невысоким холодильником "Бирюса". Стараясь не греметь, вынет бутыль домашнего полусладкого вина.
   "Кому нужна правда? Мне нужна, нашим детям и внукам. Вот кому будет необходима правда об этой войне...", - словно доказывая, скажет вслед давно ушедшему другу. Затем нервно дрожащей рукой, не вставая, сорвёт закупорку и прямо со ствола сделает несколько бесшумных глотков. Спиртное Слава употреблял редко, в основном по необходимости. Научился прислушиваться к своему организму, когда ситуация вынуждала успокоиться, пил по глоткам, обычно двух-трёх для расслабления хватало.
   Подумалось - и ведь придёт время, дождутся неравнодушные к человеческой судьбе, когда разорвёт поэт свой замкнутый круг из дурмана и золы прошлого.
   Как говорится в русских народных сказках - быстро слово сказывается, да долго дело делается...
   Виктор то пропадал, то появлялся вновь.
   "Он сильный, он сможет...". Вера в друга вопреки всем и всему не пропадала и жила у Вячеслава в душе всегда. В те годы он работал в городской физиотерапевтической поликлинике, что возле ЦУМа. Дружок его - через улицу Дзержинского, охранником на стадионе "Динамо", сутки через двое. Не виделись друзья уже давно. И вот осенним вечером в кабинете у Славы завибрировал мобильный телефон. В трубке раздался болезненно-уставший голос поэта. "Ну наконец-то я его слышу", - сверкнула радостная мысль.
   - Славик, мне плохо...
   - Ты где?
   - На стадионе.
   - Скоро закончу работу, в полседьмого приедет Лена, и мы придём к тебе.
   - Я жду... - ответил как-то непривычно хрипловатый голос.
   Центр города светился яркими фонарями и рекламными огнями. Минуя ФСБ, супружеская пара быстро добралась до проспекта Октябрьской революции и подошла с тыла к одноэтажному административному зданию стадиона. Обычно встречавший гостей у входа Виктор в этот вечер на невысоких ступеньках отсутствовал. Пустующее крыльцо говорило о неважном состоянии поэта. Небольшая "обломовская" рощица вековых деревьев (так он её с любовью называл) шелестом опавшей и ещё уцелевшей листвы пыталась хоть как-то оживить и скрасить уныние вечера. Виктор сидел на стуле у письменного стола, слегка подавшись ослабленным телом вперёд. Сидел замерев, прижимая к животу согнутые в локтях руки, словно пытаясь сдержать невидимую внутреннюю боль. Боль душевную и физическую одновременно. Пустынный холл холодным эхом разнёс обоюдное приветствие. Лена, прежде чем уйти в магазин, устроила мужа на его привычном месте, мягко-скрипучем раскладном диване.
   Сидя друг против друга, они, как раньше, просто молчали. За всё время прозвучало лишь две фразы.
   - Ведь помрёшь...
   - Да знаю...
   Вскоре, цокая каблучками по асфальту, - звук доносился в открытую двустворчатую дверь просторного помещения без окон, - вошла Елена с покупками. На столе появились лекарства, печенье, черничное варенье и заварка. Пили свежезаваренный крепкий чёрный чай, но всё также больше в тишине.
   - Как там ваша доченька? - с интересом спросил Виктор.
   - Дома, учит уроки, наверное. Ну, что ждёт нас, это уж точно, не любит оставаться одна. Завтра суббота, я не работаю. Повезём Настеньку в 25-ю гимназию. Мы теперь живём на Доваторцев, у входа в парк Победы со стороны зоопарка. Утром буду у тебя, а сейчас нам пора. Покуда доползём по пробкам, да машину на стоянку. Сиди, не надо нас провожать.
   Мужчины обменялись рукопожатием, Елену Виктор, как всегда, поцеловал в щёчку.
   ...Играя белой эмалью в утренних лучах солнца, "форд" маневрировал по временно пустующему узкому дворовому проезду. Шелестя шинным протектором по крупнозернистому асфальту, машина подкатила к подъезду пятиэтажки и, слегка скрипнув тормозами, плавно остановилась. Уютную однокомнатную квартиру, сменяя друг друга, заполняли запахи то свежесваренного кофе, то сигаретного дыма. На кухонном столе расположился почти не тронутый фруктовый пирог. Здесь же лежало цветное фото размером десять на пятнадцать, правый нижний угол которого был слегка загнут вверх - след многолетнего хранения в старом климовском дипломате. С фотки, на фоне бронзового солдата - памятника погибшим при исполнения воинского долга, - обвитые незримой паутиной дружбы, лучились смехом два воина-интернационалиста. Никому ещё тогда не было известно, что издательство "Ставролит" выберет именно этот снимок для обложки автобиографической повести Вячеслава. На обратной стороне фотографии Виктор записал свои новые стихи, поставив роспись.
  
   Наркоз
   Два небесных лилипута
   Распинают мягкий, ртутный,
   Неспокойный, зыбкий шар.
   В нем живет моя душа.
  
   И пока они там мнутся -
   Жить мне или же загнуться,
   Наблюдаю, не дыша,
   Куда мой покатят шар.
  
   - Нет, вот дано же некоторым. И как у тебя это всё ладненько получается - высказаться коротко, точно да в рифму? - спросил гость, сидевший на хозяйском дерматиновом мягком пуфике, прислонившись спиной к стене.
   Стоявший у окна втянул сигаретный дым, ненадолго задержал в себе и выпустил туманную тёплую линию в прохладное уличное пространство. Повисло молчание. Уставше-бледное лицо Виктора, подобно увядшему цветку, попавшему в долгожданную живительную влагу, постепенно просветлялось. Мягко улыбнувшись, ответил:
   - Я не знаю, я, что называется, записываю. Думаю, что, пожалуй, этого никто не объяснит точно. То есть, мысли в голове, они как-то гуляют и не всегда гладкие, чтоб вот так ускользать. Они ещё и ершистые, цепляются друг за друга и цепляют душу. Что-то там для меня незаметно происходит, а потом вдруг ты произносишь фразу, вспоминаешь ни с того не с сего Гоголя, и всё становится на свои места. Ты приходишь домой и просто записываешь стихотворение. То есть, это непонятная загадка, но очень такая чудесная загадка.
   Он говорил не спеша, словно взвешивая каждое слово. На мгновенье задумался, повеселел и, улыбнувшись, продолжил:
  -- Не знаю, для меня это как новогодний подарок в детстве...
   Затем затянулся и медленно выпустил дым в ставропольскую осень. Не торопясь погасил окурок в приютившейся на подоконнике пепельнице, зацепившись внимательным взглядом за необходимую вещицу в виде кокосового ореха, сделанную, скорее всего, из современных полимеров. На боку у нее красовалась негритянка с ярко-цветным головным убором в виде скирды и не менее яркими вставками в ушах. Виктор придирчиво рассматривал штамповку. Вообще-то он любил такие вот небольшие штучки, но желательно из недавнего советского прошлого. И, неплохо бы, с сохранившимися ценником в рублях и копейках, знаком качества и с надписью "Сделано в СССР". Рассматриваемая, с горкой окурков, пепельница не соответствовала его требованиям. Однако у этой вещицы был весомый аргумент - один, но перекрывающий все остальные типа знака качества. Это был подарок любимой дочери, привезённый Виленой с Чёрного моря. Друзья особой любовью любили своих дочерей, а они отвечали им взаимностью. Да и разве можно было не любить таких девчат, точных копий своих отцов, походивших на них не только визуально, но и в привычках, и в манере говорить.
   Оторвав задумчивый взгляд от предмета, Виктор поправил ярко-полосатую рубаху, вынул из-под стола раскладной чёрный стул и присел у окна. Не торопясь и заботливо брал прилипшие пылинки с хэбэшного домашнего костюма. Молчаливо сидевший гость не препятствовал его размышлению, лишь где-то на верхних этажах, меняя тональность, всё гудел и гудел водопроводный кран. Виктор продолжил:
   - Когда у Есенина спрашивали: "Сергей Александрович, мы вас видели везде, вы всё время где-то шляетесь. А когда же вы работаете?", он отвечал: "Всегда...".
   Желая вытянуть друга в его привычный, пусть не лёгкий и не земной поэтический мир, Слава с интересом спросил:
   - У тебя любимый поэт - Есенин?
  -- У меня поэт любимый один, это как родина. Родина такая как Ставрополь, не как Россия, где Пушкин с Гоголем и Лермонтовым, и Лесковым, и Чеховым. А вот такая родина как Ставрополь, это Есенин. Меня и брата отец к нему приковал. Я ещё маленький был и в школу не ходил, но читать немного умел. Отец усаживал меня перед собой на стул и говорил: "Читай "Песнь о собаке". И я читал это потрясающее стихотворение, такого, по-моему, нет вообще ни в какой литературе. Кроме вот русской. Отец выплеснул на меня поэзию Сергея Александровича.
   С каждым словом поэт становился светлее и ярче, словно в его тонкую душу из незримого резервуара вливалась не менее тонкая небесная сила и молодость. Он сидел у отодвинутой тюлевой шторы и внимательно рассматривал жёлто-красные листья кустов и деревьев своего любимого двора.
   Словно в противовес отсутствию мягкой весны, когда за прохладными днями и ночами жара стремительно выскакивает сразу далеко за 20 по Цельсию, Ставрополье славится своей нежной и продолжительной осенью. Виктор любовался нерукотворными яркими красками этого любимого всеми художника. В замершей у окна фигуре оживал наивный мальчик.
   О судьбе Сергея Есенина Виктор рассказывал довольно часто, но ещё чаще читал его стихи - даже во время массажной процедуры, чему, вопреки своим правилам, Вячеслав никогда не препятствовал, сочувствуя порыву дружеской души. Вот и сейчас Слава, поправив очки, тихо сказал:
  -- А давай, Витёк, "Песнь о собаке...".
   Тот ненадолго замер, словно настраиваясь на нужную волну и, растворяясь в детстве и в глубочайшем переживании любимого поэта, в который раз начал читать:
   Утром в ржаном закуте,
Где златятся рогожи в ряд,
Семерых ощенила сука,
Рыжих семерых щенят.
До вечера она их ласкала,
Причесывая языком,
И струился снежок подталый
Под теплым ее животом.
А вечером, когда куры
Обсиживают шесток,
Вышел хозяин хмурый,
Семерых всех поклал в мешок.
По сугробам она бежала,
Поспевая за ним бежать...
И так долго, долго дрожала
Воды незамерзшей гладь.
А когда чуть плелась обратно,
Слизывая пот с боков,
Показался ей месяц над хатой
Одним из ее щенков.
В синюю высь звонко
Глядела она, скуля,
А месяц скользил тонкий
И скрылся за холм в полях.
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звездами в снег.
   Подобно доносившимся из-за окна детскому смеху и птичьему щебету, окружающий мир жил своей жизнью. Друзья сидели в безмолвии, заворожённые способностью великого мастера изобразить в словах всю глубину и ширину страдания, оказавшись вновь в одном мыслительном потоке, понурившись, смотрели перед собой в открывшуюся бездну. Не меняя положения тела, Слава, глубоко вздохнув, с горечью промолвил:
  -- ...Покатились души солдатов Золотыми звёздами в снег...
   Давая возможность поменяться местами сизому дыму и уличной свежести, Виктор настежь открыл форточку и поправил штору.
   Они решили перейти из кухни в зал.
  -- Давай, что ли, музыку послушаем?
  -- Я твой рок, пусть он и хороший, слушать отказываюсь. Я парень спокойный, уравновешенный , поэтому и музыку предпочитаю себе подобную. Давай-ка, ставь мой любимый дудук.
  -- Ладно, уравновешенный ты наш паренёк, поставлю тебе твой любимый дудук, - сказал, улыбаясь, Казаков и, шлёпая тапочками, направился в комнату.
   Понюхав прокуренный рукав джемпера, Климов, скривившись, многозначительно фукнул и зашагал по следам шаркающих тапочек.
  -- Диван разложен, - предупредил хозяин осторожно идущего.
  -- Ну так давай его сложим, ведь так удобней сидеть.
  -- Сколько тебе можно говорить, что мне лень его туда-сюда двигать.
  -- А от такого табачного смрада у тебя завянут цветы и подохнут рыбки в аквариуме.
  -- Ну да, вон Ипполит уже захворал.
  -- Какой ещё Ипполит?
  -- Да я так фикус называю. Вообще-то я стараюсь выходить курить на улицу, - бурчал Виктор себе под нос, одновременно роясь в каких-то тетрадках, затем перешел к переполненным книжным полкам и обратно к тетрадкам.
  -- Хватит тебе там шебуршиться, мешаешь музыку слушать. Что ты там ищешь?
  -- Да вот стихи снова на каком-то бумажном огрызке записал и не знаю, куда задевал. Спасибо Ленке, она старается сохранить. Ну ладно, когда придёт, спрошу.
  -- Возьми свой последний сборник, "Испорченный почерк", прочти что-нибудь из него...
   Этот сборник однажды послужил причиной перепалки друзей. И скандалом её не назовёшь, но стреляные гильзы летели в разные стороны.
   Давящим внутренним гнётом у Виктора, как и у многих творческих людей нового времени, оставалась невостребованность. Подмяла бытовуха народ, погасила любовь к тонкому, утренней росой орошающему человеческие души. А ведь дзэн-буддисты глубоко уверены в том, что творцом необходимо называть и того, кто умеет творить, и того, кто понимает творение...
   После выхода в свет нового Витиного сборника Вячеслав решил помочь в его реализации. Взялся, изначально зная, что продавец из него будет неважный, и всё же... Пару недель спустя пригласил Казакова забрать деньги.
   В физиополиклинике кабинет массажа разделялся ширмой на две кабинки. Во вторую смену Слава трудился один.
  -- Здорово! - раздался знакомый голос, разносясь эхом по пустынному коридору старинного здания с высокими потолками.
  -- Здорово. Заходи в правую кабинку, я только начал массировать мальчика, поэтому ждать ещё долго. А у тебя, как всегда, заботы...
  -- Ну, так... - уверенно шагая, ухмыльнувшись, коротко ответил Виктор, входя согласно указанию в правый закуток. Положив что-то тяжёлое на массажную кушетку, перевёл дыхание.
  -- Видишь тумбочку, в выдвижном ящике лежат деньги, это твои. Там ровно тысяча, - не прерывая работы, напряжённо втягивая воздух, сказал массажист.
   Гость взял ему причитающееся, не желая присаживаться, но и не пытаясь уйти, всё продолжал как-то топтаться на месте.
   - А чем это ты там бабахнул, что принёс и куда тащишь?
  -- Да это я тебе ещё два десятка книг принёс. У тебя так удачно всё получается.
   Зависла секундная пауза, ожидания - с одной стороны матерчатой ширмы и непонимания - с другой. Передышка длилась недолго, а затем началось:
  -- А известно тебе, умник, что семь из десяти книг я купил на собственные деньги и раздарил!
   Виктор, сохраняя равновесие в тональности, и даже без малейшего намёка на угрызения совести, слегка улыбаясь, словно поднуркивая, произнёс:
   - Ну, это всё потому, что ты дурной...
   - А ну, забирай свои писульки и катись отсюда! Ты посмотри, нахал, нашёл торгаша, да мне за свою работу трудно цену назвать. Шуруй, чтобы духу твоего здесь не было!
  -- Не ори, псих, - ответил гость, сохраняя спокойствие, забрал книги и, даже не попрощавшись, своим обычным размеренным шагом направился прочь из кабинета.
  -- Да, я псих и горжусь этим, понял! - и, уже уходящему, вслед бросил слова, понятные лишь им: - Прав был твой покойный дед...
   Разносясь эхом в пустынном коридоре, прозвучало их неизменное и коронное:
   - Да пошёл ты...
  -- Сам ты пошёл...
   (Дед Виктора до советских времён казаковал в должности сотника. Своему провинившемуся внучку, вместо наказания, с достоинством в голосе твердил: "Я твой дед - казак, отец твой - сын казака, а ты дерьмо казачье...").
   Спустя час-полтора массажист позвонил поэту и сказал, улыбаясь, слова, которые они иногда говорили друг другу и почти никогда - кому-то иному.
   - Ты, конечно, человек неважный, но в разведку с тобой я всё равно бы пошёл...
  -- И я бы тоже пошёл... - отвечал без малейших обидок весёлый голос дружка.
  
   Им часто задавали вопрос: где вы, такие разные, могли познакомиться, вы же не сослуживцы? Случайность чистой воды, понимаешь ли. По грустному совпадению мероприятие северо-кавказского масштаба наложилось на день трагической гибели Виктора Цоя. 15 августа 1990 года город Теберда собрал у себя неизвестных поэтов и бардов на три погожих дня. Палатки разноцветными пятнами хаотично рассыпались под раскидистыми кронами многовековых хвойных деревьев. Похудевшая на летний сезон одноимённая река встречала прозрачной приветливостью и обманчивым спокойствием. Теберда, схожая с прекрасным полом не только по роду, но и по своей непредсказуемой эмоциональности, ласкала слух плеском хрустальной воды, а тела - приятной прохладой.
   Южная тусовка называлась "Горные вершины". "Концертный зал" приютился в уже успевшей взяться травой пойме временно отступившего русла. Участники и слушатели рассыпались в свободном выборе мест, заняв заранее принесённые стволы упавших деревьев. На сцене, сколоченной из неотёсанных досок неизвестными активистами, выступали две девочки-студентки. Под собственный двухгитарный аккомпанемент они исполняли весёленькую песню про запретную любовь к какому-то загадочному ёжику. По правую руку, сразу за лентой реки, кусты сочной зеленью сливались со смешанным лесом. Береговая линия, взяв круто вверх, переходила в Кавказские горы. Воспетые уже прославленными и ещё не известными, разместившимися на берегу поэтами и музыкантами, сверкающие на солнце седые вершины подпирали голубую небесную гладь.
   Под ногами уже отстрелявшегося двадцатичетырёхлетнего Вячеслава слегка поскрипывала щебёнка. Прибывший из Солнечнодольска стоял, упершись гитарой в чёрные туфли и сложив на торце грифа обе ладони. Внимательно вслушиваясь в окружающее, почти бесшумно и едва заметно перемещался с пяточки на носок и обратно. По левую руку, в тени раскидистого дерева, предусмотрительная парочка лет так тридцати с небольшим сидела на надувном матрасе.
   "Присаживайся к нам!", - по-приятельски, словно давнишнему знакомому, кинул фразу Славе Казаков. За что незамедлительно выхватил локтем в бок от соседки. Недвусмысленная гримаса сидящей рядом Люси Фисенко осудила без лишних слов: "Думай, что говоришь, человек ведь не видит". Однако тот даже и ухом не повёл. Не обращая внимания на полученную от тогдашней его жены "шпильку" под рёбра, в том же задорном духе продолжил: "Повернись на 90 градусов влево и сделай пять шагов...".
   Уже не раз сталкивался гитарист с фамильярными штучками, ответ напрямую зависел от настроения. Бывало, громкая музыка, шумное суетливое многолюдье, каким обычно заполнялся, например, февральский день вывода советских войск из Афганистана, а главное, предстоящие выступления со сцены всегда держали Славу в напряжении. И не один раз в такие натянутые мгновенья кто-то из отслуживших подходил и искательно спрашивал: "Ну узнай, кто это перед тобой? Ну что, не узнал, да, не узнал?". И, самодовольно улыбаясь, словно ребёнок, победивший в игре в прятки, продолжал приплясывать перед вытянувшимся от напряжения человеком, недавно потерявшим зрение. И дотаптывался умник, покуда Климов не предлагал: "А ты, балбес, закрой глаза и попробуй, поиграй в свою ромашку: "узнал" или "не узнал"...".
   Другой тихо подкрадётся и, ткнув пальцем в грудь и растянувшись в придурошной улыбке, задает похожий вопрос. Однако каков вопрос, таков и ответ. "Сам дурак и шутки дурацкие. В следующий раз врежу в табло, а уж тогда разбирайся...". С тех пор желание сыграть в "Угадайку" у многих как бабушка отшептала.
   ...Но на сей раз, на берегу горной реки, Слава сделал эти пять шагов, как оказалось, навстречу многолетней дружбе.
  
   Сходить в разведку им было не суждено, однако своё плечо они подставляли друг другу не раз. На гражданку вернулись давно, но разобраться, где легче, так и не смогли. На войне обстановка была понятной, там - опасность, угроза и боль. На таком несомненно кровавом фундаменте всё обстояло куда как прозрачно. Там, за речкой, имелась конкретная линия размежевания союзника и врага, надёжности и предательства, где боевая задача ясна, и, в любом случае, рано или поздно, её исход проявится. Дома, казалось бы, в мирное время, границы размыты, а зачастую втоптаны в грязь, будущее выглядит довольно туманно, и друзья, увы, оставались не поняты. Их не пугали трудности, безденежье и неудобства. Но напрягала жизнь с оглядкой нарваться на отсутствие взаимопонимания и подводные рифы людских поступков.
   В один из ничем не примечательных дней Климов позвонил Казакову. По интонации знакомого голоса старший сразу понял душевное состояние младшего.
  -- Давай, Славка, ко мне, в своей берлоге я чувствую себя комфортней. Да и, как ты знаешь, леность - мой самый главный недостаток. Собираться, ехать в общественном транспорте совершенно неохота. Давай, ты ко мне...
   Вячеслав спросил:
  -- Что с собой привезти? Говори сразу, всё равно с Леной через магазин к тебе пойдём, ей будет так легче. Да и, насколько я тебя знаю, минут через пять однозначно перезвонишь и наоставляешь заказов. Давай, уточняй - творог, сигареты, мацони, что ещё? Отбрось свою ложную скромность, хотя у тебя и она отсутствует.
   Даже пребывая в тусклом настроении, Слава не изменял привычке подколоть друга. Была у него такая манера общения - шутить даже в самых трудных ситуациях. Понимал на подсознательном уровне, что это и есть спасительный трюк.
   - Кофе не вези, у меня его в зёрнах полно.
   - Небось, тоже подарили?
   - Ну конечно, ты же знаешь, я не притязателен и довольствуюсь малым, - растянул довольную улыбку Казаков. Хозяин не забывал давать заказы идущим, что совершенно не останавливало поток желающих провести время в приятной интеллектуальной беседе, да под качественную музыку, будь то поздняя ночь или утро, зима или жаркое лето.
   Слава сидел за довольно приличных размеров столом, что выдавало гостеприимство небольшой кухни. Скатерть-самобранка, покрывающая "поляну", имела способность трансформироваться, но всегда выглядела нагромождением и отнюдь не грязной посуды. В творческом беспорядке на столе валялись какие-то бумажки с записями, зарядка для телефона, блокнот и всякие пишущие, но не режущие предметы. Возникающая необходимость в использовании стола по своему прямому назначению решалась довольно просто. Завалы бульдозерным способом сдвигались к стене и - садитесь жрать пожалуйста. Телоположение сидящего - локти в стол и поникшие "крылья" - без лишних слов определяло настроение как ниже подошвы. Хотя тапочками шлёпал только хозяин. Пришедший от предложенной услуги на прокат отказался, при этом добавил:
   - Не нуждаюсь в твоих лыжах сорок четвёртого размера, да ещё вдобавок и без лыжных палок. Ведь я тебе сто раз говорил: тапочек не ношу и твои мне на четыре размера велики...
   В такие встречи Виктор, не обращая внимания на сказанное, терпеливо кружился вокруг друга, словно старший заботливый брат возле приболевшего младшего. Всё пытался как-то ненавязчиво угодить: то своё царское место на мягком пуфике у стола предложит, то сладость подсунет. Гость, которого по большому счёту и гостем-то не назовёшь, сидел, понурив голову, и словно смотрел перед собой в одну несуществующую точку. Казаков стоял у газовой плиты и уже в третий раз за проведённые совместные 60 минут варил в турке кофе. Застыл в ожидании кофейной пенки, немного сутуля спину, и вовсе не от своего высокого роста и низкой плиты, а больше от переживания за товарища. Удерживая медную посудину за длинную деревянную ручку, в который раз задавал себе вопрос: "Сколько же ему выпало пережить и сколько ещё предстоит?..".
   Затем так же задумчиво, с горечью и болью от невозможности изменить случившееся на войне, процитировал старый фильм:
   - Да пропади оно всё пропадом, и тёща, и Валет, и...
   Сидящий за столом, не поднимая головы, так же тихо и ровно, в той же тональности продолжил:
  -- И твой кофе...
   Старые советские кинофильмы, от детских сказок и до военных картин, они любили, устраивая регулярные семейные просмотры перед телевизорами. Довольно часто в повседневной жизни использовали цитаты из понравившихся сюжетов. Кофевар, встрепенувшись, выпрямился и, радостно улыбаясь от блеснувшей надежды, промолвил:
   - Значит, всё не так уж и плохо, если шутки понимаешь!
  -- Всё понимаю Витёк, и что унылость, распространяясь подобно инфекции, влияет на окружающих. И что нет вины моих самых близких людей - доченьки и жены - в том, что меня достала мина. Однако после ранения, который год и теперь уже навсегда, чувствую себя подбитой птицей в темнице...
   Слава медленно взял чашку, аккуратно поставленную перед ним на чистый стол. Кофе парило змеевидной спиралью. Сделав микроглоток, неторопливо опустил руку к столу и, облизнув губы, продолжил:
  -- Трудно достичь поставленных перед собой целей, но ещё труднее удержаться на достигнутом всю оставшуюся жизнь. Устал я, Витёк, устал... Но коль назвался плугом - врезайся в землю. Знаю, брат, знаю, что требуется делать, если желаешь выбраться из этого болота. Желание - это раз, не жалеть себя и не скулить на судьбу - это два.
   Ненадолго приостановившись, повторил глоток ароматного крепкого кофе, аккуратно, стараясь как можно мягче, опустил руку на стол. Слегка подался назад и, словно сбрасывая незримую ношу, выпрямил спину. Левой рукой поправил очки и к уже сказанному добавил:
  -- И третье - надо переключить мозг, заполнить башню чем-то положительным. Наверное, пришло время взяться за то, о чём я уже думал и что вынашивал много лет.
   Словно боясь прервать ожившие мысли друга, Виктор молча сидел на широком пуфике, забросив ногу на ногу. Не желая мешать с трудом разговорившемуся, держал ещё парящую кофейную чашку в руке.
   - У меня от твоего ядрёного кофе каждая нервная клеточка звенит, - лёгкая улыбка словно начала плавить маску угрюмости на лице Славы.
   Хозяин продолжал сидеть в ожидании развития начатой мысли.
  -- А вынашиваю я уже больше десяти лет желание написать автобиографическую повесть. Самому мне её не осилить, нет литературного опыта. Иметь мысли, сюжеты - это не книга. Поможешь? - спросил он, повернувшись к другу.
   Поэт на мгновенье задумался и довольно уверенным тоном дал согласие. Вячеслав сидел и, слегка нервничая, крутил пустую, ещё тёплую фарфоровую чашку. Выдержав паузу продолжил:
   - Знаю, что путь будет нелёгкий и длинный. Для начала по самоучителю надо изучить компьютер, запомнить расположение клавиш на клавиатуре и научиться самостоятельно печатать и редактировать текст.
   Виктор, понимая, что это и есть то самое спасение, заметно оживился. Поставив чашку на стол, взял в одну руку пачку сигарет, зажигалку - в другую. Подойдя к окну, приоткрыл длинную створку форточки, вновь закурил и лишь тогда вступил в разговор.
   - Параллельно с работой над компьютером необходимо читать. Читать много, и я тебе посоветую, что надо. Но, как сказал Василий Макарович Шукшин: "Ты слушай, но слова пропускай".
   И уже приободрённо-повеселевшим голосом с нотками строгого наставника угрожающе добавил:
  -- Но готовься, я о твою спиняку не одну штакетину размолочу! Ох уж отыграюсь на твоём горбу, вышибая из тебя словесных блох, ох уж и отыграюсь! Ты даже не представляешь, с каким удовольствием я буду ломать штакетины...
   Гость заулыбался и, сменив тему, спросил:
  -- Я слышу, ты хромаешь?
  -- Да суставы болят, достали уже.
  -- В понедельник будь у меня в поликлинике, - затем он задумался и добавил: - В семнадцать тридцать.
   Щёлкнул замок входной металлической двери, и в прихожую вошла жена Виктора Елена. Они поздоровались, и Витёк предложил:
   - А не выпить ли вам водки? У меня в морозилке всегда для такого случая имеется поллитровка.
   Гость ненадолго призадумался и, сделав одобрительный жест рукой, мягко улыбнувшись, согласился:
   - А давай, завтра воскресенье, отваляюсь...
   После ухода боевого дружка Виктор, уже не вставая к форточке, сидел на своём любимом пуфике и с раздосадованным видом задумчиво курил. Лена тихо и несмело сказала и спросила одновременно:
   - Славику тяжело, чем ему помочь...
   Внимательно рассматривая удерживаемую в руке, давно изученную пачку сигарет "Пётр Первый", играя желваками, внезапно, до белизны в пальцах, судорожно сжал в кулак сопротивляющуюся упаковку и со злостью от безысходной горечи метнул её в газовую плиту.
  -- Не гавкать... Он сильный...
  
   Вечером следующего дня громко и довольно бесцеремонно в дверь ударили трижды.
   - Здорово!
   - Здорово. Входи, ноздреватенький ты наш. (Казаков на самом деле обладал увесистым носом. Однако он его совершенно не портил, а даже наоборот). Вот тебе одноразовая простынь, вещи - на вешалку, не как ты привык у себя дома. И на стол, головой в сторону окна.
   Виктор послушно разделся и, кряхтя, улёгся на кушетку. В кабинете неизменно звучала тихая музыка. Поправив тёмные очки, массажист встал из-за письменного стола и подошёл к распластавшемуся телу.
   - Нет на белом свете справедливости! - шутейно, но совмещая с серьёзностью, тяжело вздохнув, проговорил он. - Человек не видит, а ещё должен лечить других. Вон, вытянулся на весь стол, как дышло...
   Лёгким движением пальцев привычно пробежался вдоль позвоночника, надавил на тазобедренные суставы, отчего лежащий, поёжившись, заворочался. Не замечая недовольного бормотания, пальцы продолжали делать знакомую работу.
  -- А это всё потому, что ты, дылда, вымахал, как арматура. Вот когда ты зимой упал и сломал руку, небось, растянулся на два квартала. МЧС пришлось вызывать, чтобы собрать тебя в кучу. Я бы подскочил, как мяч и отправился бы дальше.
  -- Ну да, и самое обидное, что из расстегнувшегося портфеля выпала и в снегу потерялась тетрадь со стихами, - грустно вздохнув, добавил: -Один текст так и не восстановил...
   Под воздействием сильных пальцев больной, постепенно теряя терпение, начинал несмело возмущаться. Пальпируя заднюю поверхность ног, массажист воскликнул:
  -- Да я о твои копыта свои пальчики сотру! Они и без того болят - не проходят. Ты знаешь, у меня в детстве была в колхозе корова, её ноги выглядели гораздо эстетичнее.
   На что лежащий слегка приподнялся и, повернувшись, улыбаясь сказал:
   - Слава, ну она же девочка!
   Заглушая музыку, они дружно засмеялись.
   - Я тебе на двери напишу: "Девушки и женщины! Будьте бдительны, у массажиста нежные, тёплые и сильные руки!", - продолжал шутить Виктор. И снова раздался смех.
  
   Спустя полчаса они пребывали в привычном спокойствии. Пациент сидел на стуле, вытянув ноги и прислонившись затылком к прохладной стене.
  -- Когда шёл к тебе мимо школы, обратил внимание, под какую музыку развлекаются дети. Не знаю, что там было, похоже, соревнования, ну да ладно, вопрос в другом. Под какую озвучку занимаются наши российские дети - под заморский рэп. Я люблю иностранную музыку, но красивую. А тут на всю округу - танец бедуинов.
  -- Да уж, любим мы обезьянничать, - вздохнул младший.
  -- У нас финансируют какие-то футбольные команды, - продолжал старший. - Футбол возведён в рамки каких-то национальных интересов, а русский язык некому преподавать. Потому что три рубля платят...
   Сидевший за письменным столом массажист точным движением пальца ткнул в клавишу старенького и качественного, сделанного ещё в самой Японии музыкального центра - "Дживиси". Погасив музыку, сказал:
  -- У меня из головы не выходит закон о монетизации льгот. Замутили воду депутаты Госдумы, как всегда, насвистели народу, что всё для их же блага. Пятилетка миновала, а вместо обещанного достатка в каждый карман сунули кукиш. Я читал этот 122-й закон, ребят, потерявших ноги на войне, он лишает права на получение автомобиля. А ведь это - средство реабилитации. Причём что выкинули обезбашенные столичники: получившим травму на производстве льготы оставили, а ровно с такой же потерей у выполнявших воинский долг - отобрали.
   Немного помолчав, по всему было видно, что слова ему давались с трудом, вздохнув, продолжил:
   - Вчера по новостям из ящика прозвучало, что Россия простила Афганистану государственный долг в размере 167 миллионов долларов.
   Повисла пауза сострадания и сожаления. Обидно было бывшим солдатам за своих ребят. И за предательство на государственном уровне было тоже обидно... Виктор спокойно и уверенно сказал:
  -- Где много денег, там много гнили. Для меня Москва - столица не моей России, столица моей России - какой-нибудь маленький городок в глубинке, на Волге. Где чище, где меньше глянца и шкуродёрства.
  -- А давай напишем открытое письмо президенту Медведеву. Скелет текста в голове уже есть. От тебя требуется литературная обработка, острословия нам не занимать. Заодно потренируемся перед работой над задуманной повестью.
   Виктор, без каких-либо эмоций, спокойно и тихо сказал:
  -- Давай, терять нам нечего. В пятницу отосплюсь после смены, и в субботу с утра приезжай ко мне.
   Готовясь уйти, он осторожно привстал и, выпрямившись, щёлкнул суставами. Это были негативные последствия неосторожного прыжка с азиатского дувала - поясничный отдел Виктора почти всегда отзывался ноющей болью на любое неловкое движение. На ночной зачистке духовского кишлака, в полном снаряжении (это когда каска, бронежилет, за плечами - рюкзак, а в руках- автомат), не успевший сгруппироваться в кромешной тьме солдат жёстко приземлился на высохшую землю. С тех пор спина давала о себе знать.
   ...Желая достойно проводить решившего уйти пациента, массажист слегка засуетился. Приоткрыв дверцу письменного стола, вынул до сих пор припрятанный, явно ждущий своего случая полный пакет мусора. Сквозь прозрачный полиэтилен просматривались использованные тюбики и упаковки от массажного крема, конфетные фантики и ещё всякая всячина. Остерегаясь упустить подвернувшийся момент, а главное, догадки дружка, удерживая за ручки уже не один день скрупулёзно собираемый увесистый шелестящий куль, судорожно сунул его в руки уходящему. И, не скрывая радости от исполненного желания, добавил:
   - Будешь идти, возле лифта увидишь ёмкость с надписью "Отходы класса А", выбрось его. Ведь всё равно мимо проходишь...
   Казаков послушно и как-то задумчиво взял предложенное. Потоптался у двери, всё ещё поглядывая то на дружка, то на суму и, улыбнувшись, сказал: - Да это же я так делаю?!
   - Ну конечно же, ты угадал...
   Они рассмеялись и, похлопывая друг друга по спинам, приобнявшись на восточный манер, разошлись, сияя улыбками. Причём каждый оставался доволен собой. Младший рад бы удавшейся шутке, старший - своей уже давнишней находчивости.
  
   Всё получилось, как и было задумано. Субботние полупустые улицы напоминали недавнее советское прошлое, когда численность самокатов и велосипедов на душу населения значительно превышала количество легковых автомобилей. Слегка отклонившись от привычного школьного маршрута, Вячеслав довольно быстро попал по месту назначения в однушку на первом этаже. И уже в полдень друзья управились. Виктор, провожая гостя, пребывал в приподнятом настроении, а впрочем, и не только он. Приехавшая за мужем Лена, лицезрея сияющих "писателей", спросила:
  -- Отчего такие радостные?
  -- Да мы такое удовольствие получили, сцена походила на то, как ставропольские казаки писали обращение к московским конторщикам.
   Возвращались домой в полном семейном составе. Держа лист перед глазами в раскачивающимся автомобиле, дочка Анастасия вслух зачитала послание...
   "Обращение к президенту РФ Медведеву Д. А.
   Здравствуйте, Дмитрий Анатольевич.
   Давно уже собирался с Вами поговорить, да все дела насущные заедали. Теперь вот заели, и есть время для разговора. Я Климов Вячеслав Анатольевич. По отчеству, как видите, мы тезки, да и Отечество у нас одно. Хотя даже невооруженным взглядом заметно, что все-таки какие-то разные они, Отечества наши. А еще, Дмитрий Анатольевич, мы ровесники, и при иных обстоятельствах я называл бы Вас Димон, слушали б вместе Deep Purple... Хотя мне ближе "Пинк Флойд". Но Вы, увы, Президент России, и Вы в глаза меня не видели. Я для Вас - никто... Народ... Но и я в долгу не остался. И по призрачному и несолидному закону совпадений, Вас тоже в глаза не видел. Я, Климов Вячеслав Анатольевич, участник Афганской войны, кавалер Ордена Боевого Красного Знамени, инвалид войны первой группы по зрению, перехожу к сути разговора. Извините, еще одно немаловажное добавление. Я люблю свою семью, жену Елену и дочку Настеньку. Глазами я их не видел, но вижу сердцем. Вас я сердцем не вижу.
   Прощать долги благородно. И вот прощен многомиллионный долларовый долг стране, в войне с которой пострадали тысячи, не по своей воле мобилизованных на эту бездарную войну, молодых людей. Ну, прощен так прощен. Да, видимо, в порядке денежной компенсации для пострадавшей казны провели мародерскую монетизацию льгот, и не строят дома, и у безногих отняли автомобили, и военную пенсию, всё это иначе, как афганскими чаевыми, не назовешь. И продовольственную корзину правильнее называть продовольственной сумой. У Вас, господин Президент, или глаз нет, чтобы это все увидеть, или же Вы попросту закрываете их на дела скорбные. Мы закрывали глаза совсем по другому поводу. Я, господин Президент, хочу называть вещи своими, им Богом данными именами. Имя этому - предательство. Нас предали. И, увы, не только нас, афганцев. А мы своих в беде не бросали.
   Вам, господин Президент, дано и позволено многое. 15 февраля, например, многие годы - обычный серенький будний день, вдруг окрасился кумачовым цветом. Телевизор взахлеб твердит о нас, нашей воинской славе. Наштампован из алюминия и бумаги традиционный юбилейный набор. Затрачены немалые деньги... А сказать Вам, Дмитрий Анатольевич, чем пахнут эти деньги?.. А пахнут они заживо сгнившим телом Сергея Лубянова. Годы спинальник-колясочник искал пути на операционный стол, а получал мотивированный на государственном уровне отказ. Мы с трудом нашли нужные немалые деньги, да вот опоздали... Из петербургской ВМА пришел цинк.
   А сколько спилось и повесилось в одном только нашем неблагополучном благодатном крае? Это мы на войну шли молодые и веселые. А сейчас мы иные. Но мы пока живы. Пока выживаем... Вам вопреки. Нет смысла напоминать точные цифры афганских чаевых. Вы их обязаны знать. Это запредельно трудно. А уж сходить в театр или на концерт, да еще в новых туфлях...
   И все же мы покупаем туалетную бумагу. Человек, покупающий такую бумагу, надеется на завтра.
   Надеясь на завтра, Вы призываете нас учить детей патриотизму. Но ведь дети не слепые... Они видят, какое отношение у Родины к их отцам... Сейчас, похоже, закладываются мины замедленного действия.
   В обещания, как в сказки, мы никогда не верили. Поскольку слышали обещания ветеранам уже былинной Отечественной войны.
   Извините, Дмитрий Анатольевич, но как-то расхотелось продолжать разговор. Пришло вот на ум то, что самый тяжкий грех ложится на того, кто мог сделать добро, но не сделал. Иными, козьмапрутковскими словами:
   "Чрезмерный богач, не помогающий бедным, подобен здоровенной кормилице, сосущей с аппетитом собственную грудь у колыбели голодающего дитяти".
   До встречи.
   Русский народ Вячеслав Климов.
  -- А не боитесь?, - спросили девчата у мужа и отца.
  -- Нет. Казакова я не сдам, а со мной, контуженным, да прострелянно-залатанным, думаю, они связываться не захотят. Дэрмократия, понимаешь ли. Вот и проверим так называемую свободу слова.
  -- Пап, а как ты думаешь, что такое демократия? - спросила отца школьница.
  -- Да это, доченька, когда командир, извиняюсь за выражение, бздит наказать провинившегося подчинённого нарядом вне очереди и отправить его чистить картошку на кухню. Помнишь, как в фильме "Максим Перепелица?
  -- Да конечно, помню. А почему он боится?
  -- Да потому, что залётчик может позвонить на вездесущий телефон доверия. Позвонить и пожаловаться на эксплуатацию человека на бесплатных работах. И тогда уж точно не избежать длительных проверок, с тщательным разборам полётов да с присутствием обязательных сорок-журналистов.
  -- А тебя в армии наказывали? - не унималась Анастасия.
  -- Ну естественно, однажды за нарушение дисциплинарного устава даже угораздило попасть на "губу". Но, как сказал Суворов: "Плох тот солдат, который хотя бы однажды не побывал на гауптвахте". Знаешь, кто он такой? - обратился Слава к любимой дочери.
  -- Знаю, князь Александр Васильевич Суворов - великий русский полководец. Генералиссимус, не проигравший за свою жизнь ни одного сражения, - не задумываясь, ответила она.
   Отец расплылся в улыбке и сразу оценил познания:
  -- Уважаю, уважаю, моя золотая, за любовь к истории!
   Управлявшая машиной мама, супруга - и, по совместительству, в данный момент водитель - крутила молча баранку. Её, так сказать, по-бабьи прямо-таки подмывало вставить в мирный диалог свои пять копеек. Хотя бы такую реплику, типа: "Да разгильдяй он, Настюшенька, твой папаша...". Но всё не решалась перебить вспыльчивого муженька. Сказать-то можно, но оборвать, вклинившись в разговор, было ни в коем случае нельзя. Тогда уж точно взрыва не миновать.
   Письмо отправили во все государственные инстанции и всем лидерам политических партий. А в ответ - тишина... Трудно делать последующие выводы, а тем более, утверждать. Однако факт остаётся фактом, да ещё и зафиксированным на бумаге. Спустя год, 7 ноября 2011 года, Президент РФ Медведев Д. А. подписал федеральный закон о ежемесячной денежной компенсации получившим военную травму во время боевых действий...
  
   Как известно, курс лечебного массажа длится в среднем 10 дней, что и позволяло дружкам встречаться практически в обязательном порядке. За окном второго этажа, изредка нервно гудя клаксонами, по узкой улице Ломоносова пробегали легковушки. Осмелевшие от вечернего спада автомобильного натиска птицы звонким пением нежили слух. В небольшом, но уютном кабинете, как всегда, звучала лёгкая инструменталка. Стараясь подольше сохранить массажное тепло, пациент-завсегдатай уходить не торопился и сидел, прислонившись к мягкой спинке стула. Начальник кабинета его не выпроваживал, о назначенной встрече они знали оба и вроде как ждали. Улучив момент, давая возможность отдохнуть утомлённому телу, массажист лежал на столе, забросив руки за голову.
  -- У доктора был, слишком высокий гемоглобин, - сказал Казаков.
  -- Точнее, цифру давай.
  -- Да я помню, что ли, сейчас посмотрю, - и, шурша пакетом, стал рыться в бумагах.
  -- Долго ты будешь возиться, ненавижу целлофановый шелест, все пациенты приходят с этими звуками. Музыку мешаешь слушать...
  -- Ну сам же попросил!
  -- Уже пожалел, я думал, ты помнишь.
  -- Ага, это у тебя память как у Ленина, а мне надо всё записывать.
  -- Ты хоть для своих стихов тетрадку завёл или тебе подарить?
  -- Да завёл, завёл... Ну вот, отыскал - 198...
  -- О как, и у меня точно такой же.
  -- Да кто б сомневался, - беззлобно съязвил Виктор, возвращая документы в шаркающий пакет.
  -- Или ты перестанешь действовать мне на нервы, или уматывай отсюда.
  -- Ага, щас, - ухмыляясь, ответил Витёк. - И вообще, ты это что разбурчался?
   На что засветившийся улыбкой Климов ответил:
  -- А могу я хоть выпустить пар? Весь день прихожане только и знают, что жаловаться. Всё в кучу сваливают, от плохого здоровья, негодяя-муженька и до бездарного правительства...
  -- Ну ладно, побурчи-побурчи. Но ведь я жду ответа, ты же сам просил цифру.
  -- Если по-колхозному объяснять, то у тебя, а точнее, у нас, что тоже мало радует, слишком густая кровь, мотору тяжело работать. Необходимо искусственным путём разжижать. Можно обойтись без химии, поэтому первое - пей больше воды.
  -- Да знаю.
  -- Всё-то ты знаешь, а мочегонный кофе хлыщешь вперемешку с сигаретами. В последний раз, после пребывания у тебя, все шмотки куревом провонялись. Всё в стирку отправилось. Подохнешь, хрен с тобой, не жалко. Нам теперь больше о своих семьях думать надо, -продолжал булькать Славка, лёжа на своём столе. - Вот жахнет тебя инсульт, кому проблемы разгребать? Жёны и без того испереживались за нас, продырявленных войной...
  -- Да понимаю, - разглядывая свои чёрные кожаные туфли, грустно отвечал Витёк.
  -- Всё-то ты понимаешь, - не унимался Слава. - Точь-в-точь, как мой вислоухий кот. Развалится на полу и дрыхнет дни напролёт. Знает, что дочь и жена всегда обойдут плюшевого Тёмку-красавца. Но когда иду я, и куда крепкий сон девается, сразу сигнализирует недовольным мычанием. Понимает животина, что этот ходок прёт, как танк, поэтому лучше предупредить. Всё понимает, а в тапочки втихаря продолжает ссать. Нам теперь не в кайф надо жить, а впрок. Государству родному здоровье даже не за грош, даром подарили.
   Распалив себя рассуждением, резко приподнялся и, недовольный, осерчало сел на кушетку. Поправив короткую стрижку, раздосадованно сругнулся.
  -- Не матерись...
  -- Да пошёл ты, - добродушно и как-то даже с наслаждением произнёс один.
  -- Да сам ты пошёл... - c похожей интонацией ответил другой.
   Они были совершенно разные и всё-таки всегда находились словно на одной волне.
  -- Нет, вы посмотрите на него, люди добрые, святоша нашёлся. Да не смеши мои тапочки!
  -- Ну, было дело... - как-то по-детски, но без особого раскаяния, вздохнув, слегка виновато улыбаясь, словно нашкодивший хулиган, согласился Виктор.
  -- Вот и я до твоих шестидесяти доживу и начну строить из себя праведника. Поэтому на самоперевоспитание у меня десятилетка ещё имеется, а значит, давай помалкивай. Нашёлся гуру. Шоколадку будешь, лицемер?
  -- Какую?
  -- Культурные поэты таких вопросов не задают...
  -- Ну, то культурные, - чуть оживившись, усмехнулся поэт - с желанием вырваться из грустных мыслей.
  -- Как ты любишь, наша советская, "Бабаевская". Главврач с праздником 9 мая поздравила. Юбилейный набор, в виде военных орденов СССР.
  -- Хороший человек твой главврач?
  -- Бруснёва ?
  -- А я откуда знаю фамилию?
  -- Валерия - хороший человек, уважительно относится к ветеранам войны, причём что к фронтовикам Отечественной, что к современным. Видишь, отдельным кабинетом обеспечила, помнишь прошлые условия - проходной двор. Да и зам - Максимова Евгения - очень внимательная. Володя, муж её, собровец, всю чеченскую прошёл. Десять лет ждать - испытание не из лёгких. Виолетта, твоя первая жена, царствие ей небесное, знала, как это ждать в мирное время с войны.
  -- Уж лучше на передовой в окопе... - ответил, не задумываясь, Виктор.
  -- Володя у меня лечился, горит, как и мы. Да только правительству начхать, никакой психологической помощи нашему брату не было и не будет...
   Встав с массажного стола и слегка покачнувшись от смены положения тела, поправляя серо-фиолетовую робу, Слава подошёл к письменному столу. Открыл дверцу, вынул бумажную коробку и демонстративно положил перед уже не новой, но прекрасно сохранившейся декой, из деревянных колонок которой мелодично, справа налево и наоборот, переливалась японская флейта. Тяжело гремя стулом, устало присел за стол.
  -- Руки длинные, дотянешься. А хотя постой, - ловко отыскал зацепку, разорвал тонкий полиэтилен и, вскрыв упаковку, проговорил дружку:
  -- Тяни не глядя.
   Честно отвернувшийся Витёк потянулся правой рукой.
  -- Ну что притих, говори, что попалось?
   С наслаждением и неторопливо тот рассматривал яркий рисунок.
  -- Орден Святого Георгия...
  -- Гад, я его хотел...
   Казаков тем временем высыпал содержимое коробки на серовато-матовый стол. Не торопясь поковырялся, выбрал одну шоколадку и, положив перед Вячеславом, сказал:
  -- На, жри свой "Орден Красного Знамени".
   К боевым наградам они относились с уважением, но только не к "песочным", как они называли юбилейные медали. У поэта на данную тему были написаны строки: "Юбилейные медали не вручают, а суют. Мы за эту землю дрались, дрались как бы за свою...".
   К двадцатипятилетию вывода войск из Афганистана Казакова дважды приглашали в военкомат получить юбилейную медаль, а он отказался. Климов с постным лицом сразу прятал награды в шкатулку, называемою им "похоронный набор".
   С важной неторопливостью, подобно своим движениям, Виктор сказал размеренным тоном, завершая осмотр цветной этикетки:
   - Насчёт праведника ты маханул - это раз. А то, что ты уже припоздал умнеть лет так на пять, а может, и на все сто сорок пять - это два.
   - Жуй да помалкивай, - задорно огрызнулся Климов.
  -- А ты не командуй.
   У гостя приятным аккордеоном зазвонил телефон. Массажист, сливавшийся своей униформой со схожими тонами кабинета - синим линолеумом, светло-фиолетовыми стенами и голубой шторой, терпеливо пережидал привычную картину. Вскоре дружок начнёт заводиться, а затем и вовсе, повысив голос, перейдёт на нервно-командные тона. При одном условии: если звонят свои (за исключением дочери). Так получилось и в этот раз.
   - Всё, я сказал, потом перезвоню, я у Славика в поликлинике, - раздраженно заворчал и "отбил" трубку.
   - Ну и чего разоряемся? - не скрывая своего удовлетворения, что вёл себя ровно так же вспыльчиво, спросил младший.
   - Не знаю.
   - Вот и я не знаю. Сто раз себе давал слово быть сдержанным и...
   - И сто раз нарушал, - теперь уже повеселевшим голосом продолжил другой, перехватывая фразу и ухмыляясь.
   В дверь застучала "мелкая дробь". По характерному звуку (каковые Слава с лёгкостью запоминал и определял) он быстро понял, что это та, которую ждали. Щёлкнула ручка, впуская шум больничной суеты, дверь приоткрылась и послышалось звонко-энергичное "Здравствуйте!".
  -- Входите, Марина, - вставая со стула проговорил массажист. - Угощайтесь, - сказал он, указывая на сладости.
  -- Нет, спасибо, - ответила она.
  -- Знакомьтесь, это и есть тот самый автор текста "Цинковой почты".
   Соблюдая тонкую границу дозволенного, не отводя пронзительно-светло-карих глаз, поэт изучал гостью. Она, в свою очередь, с женской задорностью и лёгкой шутливостью, словно играючи выдерживала его сверлящий луч.
  
   Земля, ясное дело, круглая, а город - словно маленький хутор, где могут столкнуться фигуры, ходящие по своим линиям и исполняющие свои роли. Интересно знать, кто играет в этой шахматной партии главную роль - эти самые фигуры или чья-то неведомая рука. Но чтобы сошлись три линии в одном кабинете, это уж слишком. Однако так или иначе, оно случилось. Впервые с Мариной Климов столкнулся при типичных обстоятельствах, возникающих в медучреждениях. Поздоровались, по делу переговорили и курс лечения начался.
   Как всегда, первым взял старт настольный таймер. Массажист придерживался точки зрения, что труд и пустословие - понятия несовместимые. Занятия йогой научили экономить личную энергию, да к тому же трепотня неизменно сбивает ритм дыхания. Большинство пациентов ведут себя вполне предсказуемо. Первое время настороженно присматриваются да прислушиваются к своим ощущениям. Затем, как правило, им становится скучно и они начинают вытягивать на разговор. Лечащий давно научился, не обижая краснобая, останавливать его вполне резонными рекомендациями: "Сосредоточиться на тактильных ощущениях по причине напряжения мышц, что категорически противопоказано во время массажа". Больному, который зачастую был здоровее лекаря, ничего не оставалось, как глазеть по сторонам. В углу, по левую руку от пациента, приютилась тумбочка с выдвижными ящиками для простыней, наверху которой красовался керамический горшок с раскидистой лилией. Прямо по курсу - большое окно с вертикальными жалюзи, в открытую форточку которого в церковно-праздничные дни доносился колокольный звон Андреевской кафедральной церкви. Параллельно кушетке, у другой стены, стоял письменный стол. Над столом, сразу под кондиционером, висели красный вымпел Боевого братства и бисерная вышивка с изображением пули, обвитой чёрным тюльпаном с надписью "Афган"...
   Лечебные процедуры протекали монотонно и иногда даже нудно. И так дней этак пять, дежурные - "здравствуйте", массаж и "до свидания". Как-то раз, завершив сеанс, массажист, извинившись, взял из стола телефон и позвонил. Удерживая ещё влажной, свежевымытой рукой трубку мобильного телефона, грустным голосом, слегка нервничая, зачитал четверостишие. После чего последовала непродолжительная пауза. По всему было видно, что стихи зачитывались неизвестному критику. И резко, вместо прощальных слов, он словно коротко выстрелил: "Кровопийца!", раздражённо выдохнул и спрятал телефон в стол.
   Марина, став случайной свидетельницей неординарного общения, задумчиво застучала каблучками по кафелю длинного полупустого коридора.
   "А не слишком ли много совпадений? Сначала табличка со знакомой фамилией на двери кабинета - "Массажист высшей категории Климов Вячеслав Анатольевич". Ручной работы картина из бисера над столом, и эти короткие, глубокие стихи об Афганистане. И самое главное - голос, где же я могла слышать этот запоминающийся голос?..", - всё думала и думала она... На следующий день, в назначенное время, в том же месте встреча состоялась, но уже совершенно в другом ракурсе. Марина вошла в кабинет уже изрядно заплаканная и до сих пор всхлипывающая.
  -- Что случилось?
   Вместо ответа пациентка села на стул, включила плеер на мобильном телефоне и, положив на стол, тихо сказала:
   - Послушайте, пожалуйста, песню...
   Медленно и негромко зазвучала шестиструнная гитара.
   Вячеслав прислушался и, довольно быстро определив, сказал:
  -- Я знаю, кто поёт эту песню.
   Ответа не последовало, лишь всё пел и пел бархатистый голос, наполняя тихий кабинет.
   Каждый из них был погружён в свои размышления. Марина продолжала беззвучно плакать, а Слава сидел, выпрямив спину, вдавливая локтями стол и склонив голову, слушал себя поющего. Песня стихла, повисло тягучее молчание.
   - Это вы?
   - Да, Марина, это я...
   - Этого не может быть....
   - Получается, что может...
   Вячеслав поднял голову и, повернувшись к плачущей, спокойным голосом продолжил:
  -- Если вы не остановите этот поток слёз, я вас не познакомлю с автором слов.
  -- А разве это возможно? - потрясённым голосом спросила женщина.
   Он взял свой телефон, быстро набрал хорошо известный номер.
   - Здорово, пожиратель женских сердец. Завтра после массажа планируй задержаться. Сам успокаивай своих воздыхательниц, в мои обязанности это не входит...
  
   У каждого из троих, встретившихся на закате рабочего дня, была своя история, связанная с песней "Цинковая почта".
   ...Сдавая свои позиции прохладной тьме, афганское солнце стремительно отступало от советского военного гарнизона. Временно теряя свою власть, пятившийся оранжевый диск откатывался за перевал Гиндукуш. Выдыхавшийся прямо на глазах уличный свет несмело поступал в проем тридцатиместной брезентовой палатки. Замполиты усердно твердили о временных трудностях. Но десятилетняя война, рисуя линии фронта, хладнокровно пристреливаясь, планировала совершенно иначе. Солдат сидел на армейской сетчатой кровати, заправленной колючим синим одеялом. Склонившись над расшатанной с оголёнными углами тумбочкой, он застыл в не совсем удобном положении. Шариковая авторучка, оставляя синий след, словно юная балерина покорно танцевала на клетчатом поле тетрадного листа. Лишь иногда она спотыкалась о принесённые азиатским суховеем пылевые крупинки чужбины. Начинающий же поэт внимал неизвестному зову. Послушная танцовщица изредка замирала, переводя дух, и снова кружилась в таинственно-божественном танце. И был этот двадцатипятилетний белокожий юноша, погружённый в творчество, одет в защитную форму и грубые кирзовые сапоги с рифлёной подошвой. Мгновенье спустя, вместе с погасшим солнечным светом, недоступное взору таинство растворится, и останется одетая в униформу молчаливая задумчивость.
   "Убитых сегодня было больше, чем раненых, а значит, остался промедол...".
   В Советском Союзе эти стихи ещё долгие годы будут под запретом. И лишь после разрухи, именуемой перестройкой, строчки вырвутся на свободу.
  
   Стихи, облачённые в мелодию, приобретают иную жизнь. Песнь летит в более широкой и легко доступной плоскости...
   1996 год, политиканы дерутся за президентскую власть. Жириновский сулит излишне терпеливому российскому народу в каждую хату по изобилию, а незамужним гражданочкам - по спутнику жизни. Ельцин прилюдно божится в центральных СМИ - в случае невыполнения не менее ярких, чем у Жириновского, своих обещаний, он положит руки на железнодорожные рельсы (пустобрёх не уточнил, чьи будут руки). В кампании под кличем "Голосуй или проиграешь!" участвуют певцы, артисты и спортсмены. Для убедительности нужны и люди из народа. Климов на предложение посодействовать - естественно, за деньги, - так же естественно отказался.
   Вечером, в квартире на пересечении улиц Ленина и Пушкина, по проводному телефону (мобильных ещё не существовало) раздался звонок.
   - Здорово, очкарик!
   - Привет, ноздреватый. И незачем так орать, слух у меня почти что в норме.
   - Как жизнь?
   - Ладно, давай, творческая личность, без лишних пустословий. Отчего такой радостный и что требуется? Ты же у меня как в приборе ночного видения.
   - Вот поэтому-то я и называю тебя "очкарик", потому что они все слепцы. А вот ты моё фамильное достояние не трожь.
   - Да нужен мне твой флюгер, ведь с нашими ставропольскими ветрами да пылью иметь такой нос - одни лишь проблемы. Ладно, давай к теме.
   Здесь они ненадолго замолчали, и Виктор уже серьёзным тоном предложил дружку поучаствовать в гонке.
   - Я же сказал, что в эти игры не играю.
   - Мне нужно срочно вернуть долги...
   Повисла пауза, Вячеслав, раздираемый противоречивыми чувствами, взвешивал не порадовавшее его предложение. А трубка тем временем тихо шумела и изредка щёлкала. Затем Слава, тяжело вздохнув, выдавил:
  -- Согласен, но с одним условием. Мы не называем их имён и фамилий...
  -- А я им так и сказал, что со мной очкарик точно согласится! - выпалил повеселевший Казаков.
   Час спустя, когда над городом уже зажглись осветительные и рекламные огни, в дверь настойчиво и продолжительно позвонили.
  -- Вот тебе стихи, завтра в десять ноль-ноль - запись в студии драмтеатра, - слегка хамовато, но с уважительной задорностью сказал Виктор Славе.
   И лишь потом познакомил со своим другом и оператором Львом Соловьёвым. Пребывая в полном недоумении и ошарашенный напористостью поэта, удерживая измятый листок и отшагнув назад, Слава сказал:
  -- У тебя башню заклинило? Для тех, кто на бронепоезде, напоминаю, что завтра мне во вторую смену на работу. И, что самое главное, надо выучить текст, сочинить мелодию и, соединив, всё спеть. Да не просто спеть для узкого круга, а для широкой публики...
   На что гости лишь переглянулись, а Казаков, всё с тем же хамоватым уважением, как это мог сделать только он, похлопывая друга по плечу, с улыбкой добавил:
  -- До утра времени предостаточно, успеешь...
   Визитёры ушли, а хозяин, озадаченно наморщив лоб, ещё продолжал стоять с недоумённым видом, замерев с листком в руках, размышляя вслух:
   - Ну и зачем тебе это всё было надо, Слава?..
   В музыкальной студии театра имени Лермонтова запись состоялась с третьей попытки...
  
   Марина рассказала свою историю.
   ...Холодным снежным мурманским вечером, в уютной теплоте городского такси, она возвращалась домой. В салоне довольно громко, а впрочем, как всегда у водил, играла музыка. Пассажирка уже готовилась выйти, как из колонок невесело, но и не совсем уж чтобы печально зазвучала гитара. Неизвестный голос, удерживая тонкую линию между грустью и рассказом выжившего, запел о солдатской потере и дружбе. Расплачиваясь с "извозчиком", Марина спросила имя исполнителя. В ответ таксист отрицательно покачал головой. Однако интернет - довольно практичная и необходимая штука, особенно когда используется по делу. Вскоре, всего лишь по двум запомнившимся словам, песня была найдена.
   А потом на протяжении 15 лет она звучала, когда приходила и накрывала тоска. Марина слушала и болела душой, как гитара и голос. Открытие случилось подобно разорвавшейся бомбе из слёз. Как-то, уже в Ставрополе, вернувшись из поликлиники домой, отыскала в соцсетях массажиста. На его страничке просмотрела видеоролик. На экране тёплая компания сменялась хроникой Афганской войны и снова - молодые ребята за маленьким столом. 15 лет слушала, но никогда не смотрела видео, не хотела травить себе душу...
  
   Поэт, сидя за столом в массажном кабинете, подписывал свою новую книгу Марине.
  -- Какие замечательные стихи, - говорила она задумчиво, следя за авторучкой пишущего. И вздохнув, тут же добавила:
  -- Ну а какой голос, и как поёт... - и, посмотрев уже на Вячеслава, словно радуясь вовремя посетившей мысли, добавила: - А распишитесь, пожалуйста, и вы.
   Покуда массажист оставлял свою подпись на книге, она спросила :
  -- Виктор, у вас такие прекрасные стихи, а вы не думали проводить с другими литературную учебу?
   На что поэт, указав подбородком на сидящего друга, серьёзно, но и немного шутливо, произнёс:
  -- Да вон, поливаю-поливаю, а ничего, кроме сорняков.
   Тот, как всегда, не заставив себя долго ждать, парировал цитатой, украденной из кинокомедии:
  -- ...Ты на что, царская морда, намекаешь?
   Затем, слегка насупившись, поправил давящие на травмированную переносицу очки, подразмыслив, добавил:
  -- У нас в народе говорят: "Дерьмо пчёлы, дерьмо мёд"...
   Поэт, рассмеявшись, оценил ответ:
   - Ну что ж, недурно. Остроумие тоже принимается.
   Когда же они остались вдвоём, словесная перепалка продолжилась.
  -- Ну да, я простой советский парень, простой советский комбайнер. Правда, в прошлом, а ныне - спиначёс. Как говорится, не умеешь работать головой, работай руками. Однако из себя интеллигенцию не строю, - и, взяв кончиками пальцев не существующие уголки воображаемого женского платка под своим подбородком, сгримасничал: - Тю- тю тю... Имеете дома склады из запылившихся книг, чем форсите друг перед другом. Заводите читательские билеты и с важным видом протираете штаны в библиотеках, - затем, словно вспомнив что-то подходящее к теме, ненадолго приостановил свою шуточную тираду, вскинув голову и имитируя важность, продолжил: - У меня тоже имеется читательский билет краевой библиотеки имени Лермонтова. Понял?..
  -- Откуда он у тебя взялся, наверняка фальшивка...
  -- Да пошёл ты. Ещё с времён учёбы в юридическом институте. Готовясь к сессиям, вынужденно посещали интеллектуальное заведение вместе с женой. Хотя, по совести говоря, от моего присутствия там было больше проблем, чем пользы. Она конспектирует тему, а я торчу, как скорпион на белой заднице.
  -- Белая-белая, как у попадьи, - прервал Виктор, вновь используя киношный афоризм.
   Рассказчик сразу подхватил:
   - А ты видел попадью-то?
   - Доводилось...
   - Брешешь...
   - Давай-давай, продолжай, - словно извиняясь за прерванный рассказ, предложил старшой.
   - Ну так вот, в читальном зале - приятная тишина и прохлада, лишь изредка слышатся шаги да шелест перелистывающихся фолиантов. Лена, стараясь не привлекать всеобщего внимания, тихо сообщает, что на меня подозрительно косятся люди. Вероятно, узрели во мне разгильдяя, везде, понимаешь ли, я как общипанный дятел. И мне ничего не остаётся, как, имитируя занятость, подделываться под окружающих. Ну я и взялся перелистывать страницы первой попавшейся под руку книги. Сижу себе, листаю листочек за листочком, словно обезьяна, пытавшаяся отыскать меж страниц спрятанный сладкий изюм. Я слышал, что в цирке именно так и дрессируют человекоподобных. И, о чудо, всё успокоилось, и проходимец потерялся в стаде мудрецов. Ты знаешь, что я заметил? - обратился он к дружку уже вполне серьёзно. - Находясь в людской толпе, будь то вокзалы, рынки и тому подобное, весьма легко засветиться. И, как ты думаешь, с помощью чего? - даже не пытаясь дождаться ответа, сразу продолжил: - С помощью осознанного бездействия. Пребывая в людных местах, я довольно быстро устаю от шума. Глазеть по сторонам, как все, не имею возможности в связи с отсутствием приспособления. Ничего не остаётся, как приступать к медитации. Успокаиваю дыхание, тело расслабляется и словно застывает, лицо становится постно-безучастным. Со стороны вроде как сплю, но и на спящего не похож. Спустя некоторое время люди начинают косо на меня смотреть. Жена или доченька, вроде как невзначай, шепчут, что я обращаю на себя внимание. Тогда я начинаю намеренно крутиться, чесаться или раскачивать ногой. И всё становится на свои места...
   Казаков, с наслаждением слушая и улыбаясь, поднуркивая, предложил продолжать, не останавливаясь.
   - А я тебе не рупор перестройки.
   - Давай-давай, может, что дельное услышу. В прошлый раз, побеседовав на тему трёхступенчатого понимания, вернувшись домой, даже стихи написал.
   - Стоп-стоп, не лишай меня удовольствия потешить своё самолюбие. Это когда ты разорялся, что не въезжаешь в этапы понимания? И как я тебе, такому умнику, на пальцах объяснял, сравнивая этот процесс с морем. - Здесь Вячеслав показательно выпятил грудь и, вознеся указательный палец, перевоплотившись в знатока, продолжил: - Когда ты на первом этапе принимаешь информацию чисто интеллектуально, допустим, читая или рассматривая картинки с изображением моря. Второй этап - как внезапно возникающая вспышка, словно ты, находясь на побережье, видишь его наяву, вдыхая морской запах, можешь даже прикоснуться к солёной воде. И третий - последний - просто поплыл, ощущая каждой клеточкой величие моря... Давай-ка вернёмся к твоим стихам, читай, я слушаю более чем внимательно...
   - Да я их снова не знаю, куда задевал, - опустив голову, грустно ответил Виктор.
   - Мудак ваше благородие...
   Нестандартный вид их общения многими воспринимался как развлекательное представление. Даже дочери всегда с умилением слушали отцовские перепалки.
  
   ...Поэт-лирик считал, что лучший подарок - это книга. Дарить книги из личной библиотеки Климовой-младшей любил он вдвойне. В эпоху компьютеризации встретить читающего книги становилось всё сложнее, а среди молодого поколения и того реже. Настя же книгоманила, как и он сам, поэтому поэт считал, что отдаёт свои сокровища в надёжные руки.
   Девочка читала много. Войдя в книжный магазин и потеряв счёт времени, могла часами выбирать себе что-то новое. Новое не из бульварного чтива, а из литературы мирового уровня. Родители всегда ей удивлялись, в других лавках она быстро уставала и раздражалась от приставаний назойливых продавцов. ЕГЭ по русскому языку в одиннадцатом классе, без репетиторов и посторонней помощи, сдала на 98 балов. Узнав результат, с грустью сказала: "Папа, я сделала такую нелепую ошибку там, где никогда не ошибалась...".
   "Ты просто, зайка, переволновалась, это блестящий результат - как для школы, так и для нас. Мы с мамой гордимся тобой...". Отец сразу, как и обещал, сообщил результат, позвонив Казакову. На что тот с радостью уверенно сказал: "Это оттого, что ребёнок с детства читает классику! Передай ей, она большая умница и красавица. Явно не в отца. Приезжайте ко мне, я приготовил ей книги".
   На следующий день они встретились. Войдя в квартиру, шумно поздоровались. Поэт, пребывающий в приподнятом настроении, поднуркивая над отцом, вручил Насте стопку книг Есенина. Скромно поблагодарив, она взяла подарок.
  -- Ну, что напрягся? - похлопав отца по плечу, как всегда, с задорной дружелюбностью обратился Виктор к Славе. - Повезло тебе с ребёнком, сам, пожалуй, за свою буйную молодость "Три поросёнка" с трудом прочитал!
  -- Некогда мне тут с тобой рассусоливать, мы спешим.
  -- Куда ты вечно спешишь, наверняка продрых в своём уютном кабинете на массажном столе.
   Сохраняя невозмутимый вид, Климов повернулся к новой блестящей двери. Как бы высчитывая, на какой высоте могла б находиться голова дружка, вывел указательным пальцем овал и ударил кулаком в воображаемый лоб обидчика. Металлическая дверь завибрировала и отозвалась жалобным гулом. Хозяин, улыбаясь и словно продолжая поднуркивать, предложил вести себя поприличней. Затем, не удержавшись, поделился причиной повышенного настроения:
   - Знаешь, какие я себе сегодня туфли на распродаже купил! - шлёпая домашними тапочками, подошёл к столу. С бережливой заботливостью взял пару летних туфель и, желая хвастануть обновкой, вернулся в прихожую.
   Казаков любил красивые вещи. Мог подолгу бродить от одной товарной полки к другой. Даже на покупку, казалось бы, элементарных зимних перчаток всегда тратил массу времени, покуда не подберёт подходящее на все сто.
   Климов, сохраняя молчание, послушно подставил обе ладони. Виктор со словами: "Смотри, очкарик!" (он никогда за все годы знакомства не акцентировал своё внимание на отсутствие зрения у друга) с самодовольной заботливостью опустил фирменную обувь на подставленные руки. Зная неординарность общения друзей, присутствующие замерли, ожидая чего-то новенького. Слава с загадочным лицом некоторое время пробовал обувку на вес. Затем, передразнивая дружка, бережно, двумя пальчиками, взял одну кожаную туфлю и, подкинув ее, пнул, как футбольный мяч. Та, подчиняясь команде, подлетела и, выделяясь чёрной кляксой на белой плоскости, прилипла к потолку. Будто осознавая, что она там совсем не к месту, с виноватым видом ненадолго задержалась и, согласно гравитации, полетела на пол. От неожиданности и стремительно разворачивающихся событий хозяин покупки остолбенел. Да, впрочем, и не только он. Покуда все ещё пребывали в оцепенении, гость подкинул оставшуюся туфлю и со словами: "Ты на что молишься, бездельник!" - с силой пнул и её. Та под ударом, кружась в дугообразном движении, отправилась в дальний угол.
  -- Да он сошёл с ума! - выйдя из ступора, закричал Виктор. - Настя, Ленка, как вы с таким придурошным живёте?!
   Анастасия, застыв от фантастической сцены, стояла сияющая, по-прежнему прижимая подарочный набор к груди. Её серо-голубые глаза блестели восторгом. (На слова: "Климов, когда ты уже повзрослеешь?" дочка всегда шептала отцу: "Папа, пожалуйста, оставайся таким, не надо взрослеть"). Лена, жена разбушевавшегося, с улыбкой, однако страдальчески, произнесла:
  -- Да, Витя, вот так всю жизнь и мучаюсь...
   И лишь только Елена - супруга поэта, шокированная такой манерой общения, продолжала стоять, переводя взгляд то на летающие туфли, то на мужа, то на невероятную семейку.
   Обменявшись прощальным рукопожатием как ни в чем не бывало, друзья заговорили о деле:
   - Послушай, очкарик, мне нужна твоя помощь.
   - Короче, Склифосовский, без лирики.
   - Как ты знаешь, у меня опубликован третий сборник стихов. В октябре будет презентация, приходите и гитару захвати.
   - Ты же не хуже моего знаешь, что я нервничаю до, во время и после таких мероприятий.
   Казаков, посерьёзнев, уточнил:
   - Это мне надо...
   И получил вполне ожидаемый ответ:
   - Хорошо...
  
   Субботним полднем, с трудом припарковав машину в центре города, климовская супружеская пара подошла к центральному входу в краевую библиотеку. Висевшее на большой двери маленькое объявление сообщало, что в связи с ремонтом - вход со двора. Нервным движением Вячеслав отыскал телефон в кармане осенней куртки и раздражённым голосом начал с наезда:
   - Казаков, всё у тебя не как у людей! Откуда нам знать, где находится вход со двора?..
   Вскоре появился степенно шагающий и широко улыбающийся виновник торжества. Поцеловав Лену в щёчку, правую руку подал Климову для приветствия, левой дружески хлопнул по плечу и сказал:
   - Не психуй, давай гитару и топай за мной.
   Не выпуская ручки зимнего чехла гитары, тот сразу ответил:
   - Гитару я тебе не доверяю, а впрочем, и никому, давай, показывай, куда идти.
   Поднимаясь в сопровождении поэта по лестнице и увидев плакат с его фотографией, Лена восторженно воскликнула:
  -- Ой, Витя ! Какой ты красивый! Да в красной рубахе!
   И, приостановившись, стала рассматривать красочное изображение. Аккуратным движением руки муж отодвинул жену в сторону и, подойдя поближе, плюнул в афишу.
   Елена, растерявшись от неожиданной выходки супруга, воскликнула:
  -- Ты что творишь? Ведь люди смотрят!
   На что тот, даже не задумываясь, с невозмутимым, но слегка проказливым видом произнёс:
  -- Это для того, чтобы нашего ноздреватенького не сглазили. Представь, сколько разных людей пялятся на него в течение дня. А ты что подумала? - обратился он к супруге, повернувшись.
   Виктор, ухмыляясь художеству и находчивости друга, слегка подталкивая его в спину, добродушно поторопил:
   - Давай, давай, иди дальше. Время уже начинать.
  
   В небольшом конференц-зале гудел собравшийся народ. За столом - так называемым лобным местом, слегка смущённые обилием людей, сидели Тузы - поэт Николай и его жена - прозаик Галина. Хотя - сначала прозаик, им она стала раньше, чем женой Николая. Супругов напрягала роль ведущих, им предназначавшаяся. Как и Казаков, они не любили помпезности и всячески старались этого избегать. Однако данной троице, известной своим творчеством в литературных кругах, сегодня раствориться в толпе навряд ли удастся.
   Свернув резко вправо, Климовы быстро поднимались по редким мягким ступенькам в конец зала. Стараясь перекричать ор, Виктор повысил голос и кинул удаляющейся семейной паре вдогонку:
   - Славик, иди к нам!
   На что сразу же получил многообещающий ответ:
  -- Нет уж, мне надо настроить гитару. Да ещё, как и положено на таких мероприятиях, я хочу слегка вздремнуть...
   Вскоре люди стихли, виновник торжества, держа в руке свой новый сборник "Сентябрь в тёмно-синем", открыл встречу, связанную ещё и с его шестидесятилетием. Поприветствовав гостей, Виктор обвёл взором собравшихся и с присущим ему лёгким сарказмом произнёс:
  -- К сожалению, сегодня здесь отсутствуют оппоненты...
   С галёрки не до конца заполненного зала, вклинившись в возникшую паузу, забавы ради прозвучало отчётливое:
  -- А ты не беспокойся, трудности я тебе сегодня обеспечу!
   И несложно было догадаться, кто продолжал вносить смуту в собрание местного бомонда и ему сопереживающих.
  -- Слава, веди себя поприличней... - обратилась вполголоса жена к мужу.
  -- А вы мне, девушка, не указ. Понаехали тут... Житья от вас нет... - тихо, но опять-таки по-хулигански пошутил он, склонившись над гитарой и пытаясь услышать тонкий звук спаренных струн.
   (Елена по отцу была осетинка, а по матери - украинка).
  -- Вот же зараза какая, я больше с тобой никуда не пойду... - шёпотом, также шутливо ответила она. Остроту его забав понимали далеко не все, в отличие от близких и друзей.
   Не успела двенадцатиструнка после температурного перепада прийти в себя, как Виктор вновь обратился к гитаристу:
  -- Давай, Славик, с тебя и начнём!
  -- Давай! - быстро согласился он. - А то меня кондратий хватит...
   Елена помогла мужу выйти и разместиться между притихшей публикой и литературной тройкой. По ранней договорённости с Казаковым, они с ним были одеты в светлые сорочки с длинным рукавом, строгие брюки с наглаженными стрелками и чёрные туфли. Представший перед залом быстро перебросил через голову широкий гитарный ремень и поправил инструмент. Стараясь успокоить себя, глубоко вдохнул и, шумно выдохнув, продолжил едва начатую встречу. По всему было видно, что слова ему давались с трудом. Рассказывал он об известном поэте, но мало знакомом присутствующим участнике афганских событий. Во время исполнения "Цинковой почты" на небольшом экране шла хроника минувшей войны. Желая вывести слушателей из грустного настроения, между песнями под свои мелодии и на стихи Казакова, Слава вспоминал шутейные случаи, связанные с их дружбой. Внимающий зал с оживлённым удовольствием принимал и грустное, и весёлое.
  -- Пресса достаёт нас обычно раз в год, - рассказывал Вячеслав, - в день вывода советских войск из Афганистана. И вот - очередная дата, которую и праздником не назовёшь, но и "чёрной цифрой" тоже, по мне, ей больше подходит - День памяти. Ну так вот, в телефонном режиме уже назревало предстоящее знакомство с корреспондентом. Не горю особым желанием копаться в воспоминаниях, да и журналистов, мягко сказать, слегка недолюбливаю. Эти пронырливые ребята в поисках жареных новостей не стесняются влезть в самое сокровенное, будь то личная жизнь или переживания травмированной души. Самочувствие участника во время интервью и после публикации их мало интересует. Выслушивая звучащее в трубке предложение о встрече, я напряжённо думал, как бы увильнуть. Терпеливо дожидался завершения слышимого уже не раз, и тут вовремя осенила замечательная мысль. "Вы знаете, - говорю журналисту, - я не могу в связи с плотным графиком работы в поликлинике. Но ситуация легко поправима, у меня есть знакомый, прошедший Афганистан. Поверьте, лучше Казакова об этой войне никто не расскажет. Да и вдобавок ко всему, на эту тематику он пишет стихи...". Удачно переведя стрелки, с лёгкостью называю телефонный номер Виктора. Считая, что выигрышно завершил переговоры, сижу с упоённым видом, не скрывая весёлости от своей находчивости. Жена, видя моё сияющее лицо, желает знать причину утренней радости. "Да я одним выстрелом от журналистов открутился и с ранья Казакову напакостил", - отвечаю, одновременно набирая его номер. Довольно часто мы связывались по утрам, используя скайп.
   Обмениваемся дежурным приветствием, и я аккуратненько, но с удовольствием сообщаю новость. На что получаю вполне заслуженный и мало ожидаемый мною ответ: "Да я им ещё вчера вечером дал твой номер, сказав, что лучше Климова об Афганистане никто не расскажет. И добавок ко всему, он ещё и под гитару поёт на эту тему...". Имея счёт "один-один", мы рассмеялись и распрощались. На этот раз общения с прессой избежали оба.
   Выступающий тронул струны, гитара покорно отозвалась богатым звуком, и Слава запел. Зал послушно перешел от совместного с рассказчиком веселья к сопереживанию поющему.
  -- Вообще-то, - продолжил он говорить, закончив петь, - мы хвалим друг друга довольно редко, даже, можно сказать, никогда. Но зато я ему часто говорю: "Ты, конечно, Казаков, поэт безусловно талантливый, но человек ты неважный...".
   После сказанного Слава повернул голову влево и как будто бы сплюнул на пол. Публика взорвалась смехом. И, словно в доказательство произнесённого, два женских голоса, не удержавшись, воскликнули: "Да, это точно!".
   На что Вячеслав, быстро развернувшись, обратился к сидящему за столом, широко и довольно улыбающемуся юбиляру.
   - Видал, а ты говорил, что нет оппонентов, а нас уже трое. И ещё надо внимательно разобраться, чем это ты насолил таким прекрасным девушкам...
   Слушатели вновь взорвались смехом. А гитарист, подстроив струны, запел. Завершая песню, на словах : "...Ворвался свинец и не отпустил. Скрутил и пригнул к земле..." голос заметно задрожал. Закончив исполнять, Слава снял гитару и, устало поблагодарив публику за внимание, попросил разрешения свернуть выступление. Сидящая в первом ряду пожилая женщина, видя его непростое внутреннее состояние, предложила глотнуть воды. На что Казаков громким голосом посоветовал заменить её на водку. Климов лишь молча перевёл взволнованное дыхание и отмахнулся, выражая всем своим видом и жестом руки их коронное и неизменное: "Да пошёл ты...".
  
   Ровно год спустя их вновь собрал юбилей, но теперь уже - пятидесятилетие Вячеслава. Именинник встречал гостей в оригинально-стильных очках "Рай-Бан". Пару-тройку дней назад Казаков, не особо отличавшийся от своего друга по части выходок, опять-таки умудрился выкинуть номер. Зная, что сослуживец решил приобрести новые солнцезащитные, неизменно непроницаемые для посторонних взглядов тёмные очки, сказал: "Не мудри, у меня знакомая держит магазинчик, поэтому я смогу выбрать и по разумной цене взять, что понравится".
   Вручение подарка осуществлялось довольно экстравагантно. Они договорились встретиться вечером после трудового дня. Супруги, выйдя из поликлиники, сели в припаркованную напротив центрального входа машину. Слава, придерживаясь договорённости, сразу отзвонился Витьку. Последний в этот момент находился в полулежачем положении, вдобавок ко всему - с открытым ртом, у стоматолога. Однако это ему вовсе не помешало остановить лечебный процесс и ответить на ожидаемый звонок. Раздражённым тоном (по вполне объяснимой причине) выпалил: "Да я у стоматолога!". Продолжение своей чудесной неожиданностью застало врасплох даже Климова. На что уж он был мастак на такие штучки, но тут... В тишине автомобильного салона из мобильной трубки довольно отчётливо прозвучало обращение к доктору: "Я ненадолго отлучусь, мне так надо. Всего лишь пару минут". И тут же взялся объяснять Климовым, куда необходимо подъехать. Привыкшая к таким "бомбам" Елена завела двигатель и, влившись в суматошный автомобильный поток, выехала в заданном направлении. Благо, точка прибытия находилась буквально за двумя углами. Однако всё обстояло не так легко, как думал сорвавшийся со стоматологического кресла. Машина, соблюдая правила движения, проехала мимо стоящего на тротуаре Виктора и припарковалась немного дальше. На протяжении всей поездки мужчины продолжали телефонную словесную перестрелку. Вячеслав, правда, больше помалкивал, да и понятно, ведь ехал на примерку желанного подарка. Раздражённый голос Казакова слышался синхронно и из мобилы, и в открытую форточку: "Куда вы делись? Долго я ещё буду ждать?!", - разорялся он. "Да не ори ты на всю улицу! Разуй глазки-фугаски, даже я твои вопли слышу. Смотри внимательней, мы на чёрном кроссовере RAV4", - выпалил Вячеслав и "отбил" трубку. Дверь распахнулась и в салон ввалился раздосадованный Казаков. Хамовито плюхнулся на переднее пассажирское сиденье и, сменив тон на уважительный, поздоровался, но только с Леной. Быстрым движением вынул из кармана осенней куртки два футляра. Аккуратно достал и передал новые очки сидящему на заднем сиденье будущему имениннику. Тонированные стёкла "Тойоты" позволяли без оглядок на любопытных прохожих спокойно заняться примеркой. Обновка соответствовала требованиям. Виктор таким же быстрым движением сунул другу ещё одни очки. Вячеслав опробовал, и снова с тем же положительным результатом. И тут началось...
   - Я выбираю "Рай-Бан"...
   - Бери и те, и те...
  -- Нет, мы так не договаривались, я знаю, сколько они стоят.
  -- Одни от меня, а другие от моей Лены...
  -- Нет, я так не согласен.
   Казаков, вполголоса бранясь в адрес упрямца, схватил лежащие на автомобильной "торпеде" два жестких чехла, слегка развернулся и со словами: "Подавись!", киданул футляры через левое плечо в потенциального юбиляра. Нервным движением дёрнул ручку и, даже не попрощавшись, громко хлопнув дверью, быстро зашагал, вколачивая каблуки в тротуар. "Эй, психопат, спасибо! А дверью будешь хлопать от своего холодильника! Привет Елене, и ждём вас в субботу к пяти вечера...", - крикнул Слава вдогонку.
   Анастасия, увидев отца в обновке, по-молодёжному оценила:
  -- Некисло живут ветераны в нашей стране, "Рай-Бан" носят.
   Для отца было достаточно, чтобы понять - подарок подошел.
   - А это, доченька, ты сама знаешь, заслуга не государственная, а как там у Высоцкого: "...Надеемся только на крепость рук,
   на руки друга и вбитый крюк,
   И молимся, чтобы страховка не подвела...".
  
   За праздничным столом они сидели рядом и, как всегда, балагурили и смешили гостей. С учётом прошедшего Настенькиного дня рожденья (за три дня до отцовского), Казаков, не изменяя привычке, подарил Славиной дочке книги. Подписал имениннице свой новый сборник, да не просто так, а в стихах, ей посвященных.
   Когда гости слегка разомлели от выпитого вина и виски, Виктор предложил хозяину выйти на перекур. Прикрыв за собой пластиковую дверь, они перешли из гостиной на открытый балкон. В лицо ударил свежий осенний воздух. Гуляющий на уровне девятого этажа ветер не сразу позволил зажечь сигарету. Гость затянулся и выпустил светлое облачко. Подхваченный дуновением дым улетучился и бесследно исчез.
  -- Мне вот такого балкона не хватает. Неплохо устроился, очкарик, хата, вероятно, квадратов на сто будет, да с тремя балконами.
   Улыбаясь в ответ независтливому гостю, Слава, соглашаясь, ответил:
   - Спасибо твоему другу Михаилу Кузьмину. Будучи мэром города, многим "афганцам" с жильём помог. Они, вместе с тогдашним губернатором Петром Марченко, в одиннадцатиэтажке на Тухачевского три подъезда ветеранам боевых отдали. Во всей России такого не было и уже наверняка не будет. Где это видано, чтобы глава города приезжал на личной машине и возил семью, да в полном составе, по городским новостройкам. Мы тогда, выбирая квартиру, грязной обувкой ему все половички в "Вольве" уделали.
   Медленно втягивая в себя дым, Виктор, тем не менее, наслаждался свежестью воздуха и любовался простиравшемся с балкона пейзажем. Не отрывая взора от раскинувшейся панорамы, с нотками благодарности в голосе произнёс:
  -- Да, Мишка хороший человек и к вашей семье с большим уважением относится. Он теперь в Госдуме.
  -- Я знаю. А давай ему позвоним.
   На что Виктор разочарованно ответил:
  -- Да у меня его номера нет.
  -- У нас всё под контролем и, естественно, имеется.
   Переговорив с Москвой, они не торопились вернуться в помещение. Осматривая красивый пейзаж, гость спросил:
  -- Отсюда наверняка Эльбрус виден?
  -- Да, справа, но только в ясную погоду.
  -- А что это за пруд за городом - среди холмов?
  -- Вообще-то в народе его называют Вшивым озером. Но я сомневаюсь, что оно изначально носило такое имя. Просто так уж повелось. Недавно я прочитал, что этот водоём - след ушедшего Сарматского моря, естественное бессточное озеро и ему более миллиона лет. Иные учёные связывают его название с обилием насекомых, которые обитают на поверхности воды: водомерок, циклопов и всяких там водяных блошек. А краевед Прозрителев считал, что сначала оно называлось Уши, в переводе с татарского - "три". Так татары нарекли найденный неподалёку крест, который был поставлен древними христианами. На этом озере во время перелёта всегда останавливаются для отдыха лебеди...
   Приличие заставило друзей вернуться к столу. Но через часик они вновь стояли на прохладном ветру. Ребята, прошедшие огненный прессинг войны, теперь и давно принадлежали другому царствию. Они любили уединение, природу и животных больше, чем... Стараясь спрятаться от шума, незримыми тисками сдавливающими слух и мозг, Вячеслав стоял, прислонившись спиной к холодной кирпичной стене. Ему были под силу длительные физические нагрузки, но только не гудящее столпотворение. Ярко-светлая сорочка с коротким рукавом совершенно не препятствовала осенней прохладе освежать тело подобно бодрящему душу. Подпирая спиной гладко-ребристую плоскость, Слава замер, сунув руки в карманы джинсов. Маски приличия были сброшены, оттого-то друзья были настоящими, а значит, слегка грустно-задумчивыми. У именинника изредка нервно пульсировали мимические мышцы лица, что говорило об утомлённости и внутренней тягости. Утомлённой тягости, давящей, и не только затянувшейся вечеринкой. Молчаливо стоящий Виктор рассматривал ночной город. Засыпающие дома, подчиняясь сумеречной власти, гасили окна и постепенно растворялись в нависающей тьме.
   - Устал я, Витёк. Трудно мне даётся работа над повестью. Тридцать лет старался спрятаться от воспоминаний, уходил от тяжёлого прошлого. Пью успокоительные. Руки трясутся, пальцы по клавиатуре не попадают. Иногда ели сдерживаю слёзы. Не думал, что будет так тяжело...
   С внимательным пониманием Виктор слушал дружка. Оторвав локти от балконных поручней, выпрямился и аккуратно опустил окурок в стоящую на подоконнике металлическую банку из-под оливок. Спокойным движением вынул ещё одну сигарету и закурил снова. Теперь Вячеслав ожидал ответных слов.
  -- Знаю, Слава, знаю. Но только так можно сделать что-то настоящее, только через настоящую боль и переживание. Фальшь сразу будет видна. Душа должна быть обнажена, правда, от этого устаёшь. Я сам себе иногда говорю, что я так пишу, как сам на себя донос. По такому случаю известный поэт сказал как-то: "Застегните душу, господин Есенин, это так же неприлично, как расстёгнутые брюки". От этого устаёшь и замолкаешь...
   Виктор повернулся спиной к уснувшему в мерцании разноцветия огненных точек городу. Прислонившись к балконной перегородке, без интереса посмотрел на погасшую сигарету. Падающий сквозь тюлевые шторы яркий свет большого окна окрасил его одежду и задумчивое лицо в желтоватые тона. Взгляд Казакова проникал сквозь стекло и занавеску и даже как будто сквозь сидящих за длинным праздничным столом гостей. Недолго помолчав, с грустью продолжил:
   - Ты знаешь, у меня был в жизни период, когда я просто устал от потока рифм и слов, которые одолевали мозг. И в горячке усталости сказал: "Господи! Я больше не могу. Хватит!".
   Даже и не заметил, как всё пропало... Проходит неделя, месяц, а в голове всякая всячина - всё, кроме стихов. И вот тогда я ужаснулся своему поступку. И вновь взмолился, но теперь просил прощения. Постепенно всё вернулось, так же незаметно, как и исчезло...
   Друзья, понимая необходимость возвращения, не сговариваясь, засобирались. И уже перед дверью Виктор, чуть задержавшись и взглянув на друга, сказал:
  -- Обязательно пиши о своих переживаниях и размышлениях. Глубоко и, знаешь, просто вот как Владимир Семёнович Высоцкий. Открывайся в строчках ровно настолько, насколько чувствуешь сам. Я ж тебя знаю, эту границу ты видишь уверенно...
   Вернувшись к гостям, дружки взялись за струны. Лет этак пяток назад они обменялись гитарами. Старший передарил свою двенадцатиструнку, требовавшую большего умения и навыков. Взамен получил тоже ленинградскую, но уже шестиструнку. А сейчас инструмент переходил от одного к другому. Поэт пел как бог. Двенадцатиструнка ликовала и плакала, старательно передавая одновременно энергию и скрытую душевную боль афганцев. Поэт словно вбивал и вбивал последний гвоздь. Последний творческий гвоздь в своё распятие...
  
   Подобно крупинкам песочных часов незаметно посыпались зимние дни, и неизбежно наступила весна. В день, когда по всей России миллионы людей ждали последнего школьного звонка, раздался другой, никем не ожидаемый звонок. Приятной флейтой мобильный телефон подозвал к себе Климова. В трубке грустный женский голос сообщил: "Умер Виктор Казаков. Сердце...".
  
   Играя каждой клеточкой живущих, гуляла смерть. Сплетаясь с запахом сырой земли, текли последние вязкие минуты. Стоявшего поодаль Вячеслава пробирала мелкая дрожь. Волна нервозности, подобно ряби на воде, нарастала и ненадолго спадала. Прижимая платок к лицу, он старался спрятать судорожно пульсирующие мимические мышцы. В такие минуты над ним непременно властвовало тяжёлое ранение в голову. Пребывая словно в невесомости, он всё пытался и пытался вытянуть из остолбеневшей памяти стихи уходившего друга. Та, отказываясь подчиняться, выдавала лишь: "...Ты, конечно, убит...".
   ...Заплаканная сотрудница краевой библиотеки Маргарита Воронова сдавленным голосом обратилась к Лене Климовой: "Подведите Славу поближе, Виктор так его любил...".
   ... Развеваясь унылостью на лёгком ветру, триколор опустился траурным саваном на гроб. Выделяясь ровными геометрическими углами, он был схож теперь с солдатским погоном. Могильным колоколом трижды ударил почётный караул. Пронзив мозг и частокол обелисков, рвануло эхо. Рвануло и быстро увязло в вечном покое каменных плит и чужих фотографий. Чёрным облаком над Игнатьевским кладбищем поднялось испуганное вороньё. Преодолевая озноб, Слава всё пытался оживить упрямые строчки. Находившаяся поблизости женщина предложила настойку боярышника. Открутила маленькую крышку и со словами: "Это спирт" вложила плоскую металлическую фляжку в Славину дрожащую руку. Сделав три привычных глотка и не чувствуя обжигающего напитка, вернул настойку. И вот - приятным теплом понеслась по жилам послушная кровь. И упрямая память вдруг ожила.
   ...Ты убит. Странно думать и страшно представить.
   Опечатку... ошибку... исправят в конце-то концов.
   Тем не менее, факт - тусклый рубль посмертной медали.
   Тем не менее, факт - почерневшее чье-то лицо.
   Вилок нет на столах... Видно, просто забыли про вилки.
   Может, просто забыли включить электрический свет...
   Тем не менее, факт - скорбный звон поминальной бутылки...
   И склоненное знамя платка на моем рукаве.
   Голубые мундиры брезгливо, как в общей уборной,
   С элегантной подошвы счищали могильную грязь.
   Ты, конечно, убит, если льются из медного горла
   Золотые слова, что живым не слыхал отродясь.
  
   Стихли последние аплодисменты поэту. Бесконечно сыпавшаяся земля пронзительной дробью невыносимо долго давила на душу и слух...
  
   По-прежнему не ведая усталости, крупинки календарных дней вращали жизни колесо. Отщёлкнув год, крутнулись вновь песочные часы.
   Замкнувшись на ключ в 224 кабинете массажа и плотно задвинув оконные жалюзи, Слава пытался спрятаться от людей и вновь пришедшей весны. Сняв тёмные очки и прикрыв ладонями лицо с засевшими в него осколками, устроился, упершись локтями в письменный стол, глубоко погрузившись в себя. Мерцая световыми индикаторами, старенький музыкальный центр крутил лазерный CD-диск. Возможно, оттого, что Вячеслав играл на гитаре, знал и сам пел песни об афганской войне, слушал он их довольно редко. Воспоминания о службе накрывали под советского гитариста-виртуоза Валерия Дидюлю. Восточная музыка, сумевшая сохранить свою древность, во всех тонкостях передавала переживания и чувства побывавшего на этой земле: "Арабика", "Мираж" и неизменная "Дорога на Багдад" (переименованная им в "Дорогу на Саланг"). Принято считать, что родина у человека одна, но Афганистан для этих воинов навсегда остался второй родиной.
   Перед Славой "лицом вниз" лежали две книги. Слева - небольшой сборничек стихов "Сентябрь в тёмно-синем" Виктора Казакова. Рядом - ещё пахнущая свежестью бумаги и типографской краской Славина автобиографическая повесть "Сон весёлого солдата", на обложке которой бронзовыми буквами были напечатаны стихи:
   Афганистан. Осколки октября.
Незримые потоки теплой боли.
Ночным цветком взошла над минным полем
Моя последняя рассветная заря...
Я вижу сны....
   Через перепет "Сентября..." шел рисунок извилистой трещины на светло-зелёной стене, трещины, походившей на оголённый нерв. Слава сидел, слушая мелодию и погрузившись в воспоминания.
   ...Красивое голубое небо не препятствовало светилу властвовать над землёй.
   Высоко в поднебесье, распластавшись на восходящих потоках горячего воздуха, одиноко кружил горделивый "смотритель пустыни" - гриф-стервятник. Петляя между сопок, два бронетранспортёра с автоматчиками, вырвавшись на ровную поверхность чужой земли, прибавили скорость. Боевые пятнистые машины, сливаясь с местностью и сохраняя дистанцию, двигались след в след.
   Выжженная саванна лежала, словно чистый лист бумаги. На горизонте зеркальной дрожащей кляксой блестел завораживающий мираж. Редкая, давно высохшая трава трухой оседала на землю. На пути показалось пристанище для кочующих пастухов - одинокая глинобитная хижина. Спешившиеся солдаты, лёжа на бронежилетах и пристреливая оружие, палили в дувал. Глубокая старая трещина разводила глиняную стену на две неравные половины. Расселина, олицетворяя след времени, походила на застывший извилистый нерв. Врезаясь в иссохшую землю, она ползла сверху вниз и слева на право. Указательный палец привычно и мягко давил на спусковой крючок. Оглушительные выстрелы, нарушая вековой покой саванны, подобно кругам на воде возмущённым эхом плыли над её раскалённой бежевой гладью. Разбрызгивая земляную крошку и пыль, пули вязли в сухой глиняной морщине. Расползаясь от зримой трещины, война подбиралась к солдатам своими незримыми щупальцами. Приклад послушно бил в правое плечо. Трещины, пока что без боли, упрямой паутиной на стекле проникали в солдатские сердца. И чем глубже они впивалась, тем больше чистое стекло юных душ теряло свою безвинную прозрачность и целостность. Война, не разделяя на своих и чужаков, монотонно увеличивая зону владений, обвивала людей паутиной боли, страха и смерти. Не имея представления о сроке давности, она сеяла разрушительный хаос во внутренний и внешний миры.
   ...Красивая восточная мелодия, с лёгкостью ветра надувающая паруса прошлых событий, всё несла и несла Славу в горно-пустынные дали... Память рисовала далёкую Азию, а он, не пытаясь избавиться от картинки воспоминаний, всё сидел, прижимая ладонями застывший след минувшей войны.
  
   Полбеды, когда повествовать не о чём, но вовсе беда, когда после прочтения и задуматься не о чём... Замершие в типографском шрифте мысли и переживания в сборнике стихов и автобиографической повести покоились рядом на письменном столе. Им, подобно своим авторам, было о чём рассказать, но они могли и просто молчать. Две судьбы, две книги всегда стремились и будут стремиться сделать мир светлее и шире...
   Лирик-поэт и недостреленный писатель...
  
   Город Ставрополь
   Май, 2018 год
  
Оценка: 4.00*2  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019