Okopka.ru Окопная проза
Иванов Николай
Без права на славу

[Регистрация] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Найти] [Построения] [Рекламодателю] [Контакты]
Оценка: 6.56*24  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Первая часть романа. Примечания - внизу страницы.

  

Глава 1.

  
   Холод никуда не спешил.
   Жертва, оставленная ему на прокорм, прикована к стене. Стена - в пещере. Пещера - в горе. Гора - среди кишащей гадами колумбийской сельвы. Кащею Бессмертному нескончаемо маяться, а не придумать места, где можно надежнее спрятать свою смерть.
   И времени - до утра. Много времени - сто звёзд упадут с небес, промелькнув отражением в священном озере Гуатавита, в котором смывал с себя позолоту вождь Эльдорадо.
   Остатки тепла и света в пещере поглотит ночь. И хотя под горой проходил экватор, затянувший жарким поясом расползающееся брюхо Земли, она не обращала внимания на эту географическую причуду никакого внимания и не позволяла солнцу прогревать свои каменные внутренности: что творится на земле, неба не касается.
   В жертву был принесён человек. Роста небольшого, потому что охранникам, которые привели его сюда, пришлось на одно звено удлинять цепь, оставшуюся после предыдущего узника. Это не сильно облегчила жизнь пленника, но теперь он имел возможность хотя бы чуть-чуть касаться ногами пола.
   Почему пленник здесь, холоду знать не интересно. Да и странные они существа - люди. На одном языке говорить не научились, но при этом все спорят, кто из них ближе к Богу. Только ведь Всевышний охранной грамоты на главенство никому не выдавал...
   Едва охранники вышли, холод коснулся оголённых рук пленника. Сбитые в кровь, жилистые, они не понравились на вкус и запах. Тронул лицо, ощупывая скулы, изучая разрез глаз, трогая жёсткие чёрные усы. Попытался понять, конкистадору из какой страны оно может принадлежать. Угадывались черты перса, но это наверняка был внешний обман, давно разгаданный логопедами: чужестранец способен приобрести черты народа, среди которого живёт. Секрет в том, что произношение букв и слов на местном языке заставляет напрягать определённые группы мышц, которые и формируют облик.
   К тому же холоду слишком часто предоставлялась возможность именно здесь, в тюрьме-пещере, общаться с людьми, которые в паспорте значились под одним именем, а потом признавались в совершенно иных. На каком языке человек станет молить о пощаде сегодня?
   Пленник попытался размять лицо левой, свободной от наручников рукой. На какое-то мгновение оно раскраснелось, согревшись изнутри. Холод чуть отступил, но не из-за страха перед ожогами, а чтобы сосредоточиться: а ведь где-то он уже видел такие раскрасневшиеся лица, где-то встречал на земле этот жест. Где-то на севере, потому что тут, в Колумбии, особой надобности учить северные движения нет. К сожалению, темнота вползла в грот полноправной хозяйкой, и какие-то детали, позволившие бы раскрыть тайну с ходу, разглядеть не удалось. Да и важно ли, в конце концов, чья кровь начнёт застывать в несчастном теле?
   Переждав минуту, холод подступился к жертве вновь. Одежда на ней, хотя и летняя, для жаркого дня предназначенная, всё же мешала завладеть пленником сразу и полностью. Но ведь и ночь только начиналась...
   И всё же холод проспал свою ночь.
   Он не помнил, в какой момент прикрыл глаза, дав себе передышку в борьбе с человеком. Но когда спохватился, выход из пещеры оказался отрезан: проснувшееся солнце, пусть и на ощупь, босой ножкой, но уже заступало в подземелье. Темнота, ещё вечером набивавшаяся в жены, улизнула из пещеры в одиночку, не предупредив о рассвете ни вздохом, ни выдохом. Видать, женщинам если и страшно одиночество, то лишь ночью...
   Зато человек висел на цепи без движения, пристроив голову около вздернутого правого плеча. Можно было ещё раз подступиться к сонному, потерявшему бдительность чужаку и пощипать его хотя бы в отместку за ночную неудачу. Но мудрость временная победа не красит. Не все песчинки на дне священного озера Гуатавита успеет осветить и пересчитать солнце, а день уже кончится. Жертву же, судя по всему, привезли сюда надолго. Так что время позабавиться ещё наступит.
   У входа в пещеру послышался скрежет гравия. Холод юркнул в первую попавшуюся расселину, и вовремя: вошедший охранник освещал себе путь жарким факелом. Подвернись такому под руку - бока подпалит, не спросив фамилию.
   Пришелец проделал это с человеком, без слов ткнув смердящий огонь под его вздернутую руку. Пленник, вмиг проснувшись, отбил факел свободной рукой. Охранник остался недоволен, но играть огнём перестал. О чем-то заговорил. До расселины, где затаился случайный свидетель пыток, донеслось лишь одно разборчивое слово - "советский", и холод, едва не выдав себя, хлопнул по лбу ладонью: точно, его ночной соперник - из России. Как же он сразу не догадался! Именно там при его появлении трут носы и щёки. Там в стодавние времена его измеряли не в градусах, а в смешных записях "зело" или "не зело холодно". А когда придумали термометр и научили красный ртутный шарик скользить в стеклянной трубке, опять же там требовали от наблюдателей "смотреть накрепко, чтобы в близости оного инструмента никакая чужая теплота, кроме той, которая по воздуху чинится, не была". Уважали. Ценили его в России. По большому счёту, там его историческая родина.
   Но какие ветры занесли человека с края света в самый центр Земли, на экватор? И стоит ли подтверждать догадку тому, с факелом? Не получится ли, что вместо благодарности самому ткнут в лицо огнём, требуя подробности?
   - Е-гор Бу-е-ра-шин.
   Голос с акцентом, а главное - тихий, вкрадчивый. Так сдерживают радость, когда узнают тайну. А тайна - как раз в имени...
   - Е-гор Бу-е-ра-шин, - повторилось с ещё большим ехидством, но теперь уже над самым ухом пленника.
   Тому прятаться за опущенными веками больше не имело смысла. Открыл глаза, но постарался сделать вид, будто очнулся не от собственного имени, а от воспитанности, которое не позволяет спать при посторонних.
   Факел рисовал на стенах мало кому понятные разводы. В их дрожащих завитках прятал свои щупальца и холод, с интересом разглядывая на свету жертву, у которой оказалось имя. Нынешнюю ночь русский неустанно разминал ноги, массировал пальцы рук. Словно не согревал тело, а готовил его к основательной работе. Теперь холод боялся пропустить это действо.
   Однако на деле пленник оказался настолько слаб, что буквально повис на руке, не имея сил распрямить колени и опереться носками о пол. Да, прозвучавшее имя открыло ему глаза, но веки в тот же миг вновь бессильно опустились, оставив для света лишь тончайшую сеточку из ресниц. Возможно, чтобы увидеть приближающуюся смерть.
   Охранник, освобождая ей место, ушёл, воткнув факел в расселину. Огонь потянулся следом, но оторваться от маслянистой, пузырящейся пакли сил не хватило. Оглянулся на того, с кем предстояло коротать время, и несказанно удивился перемене, вдруг происшедшей с пленником. И колени у того выпрямились, и ноги обрели упругость, и пальцы вновь заработали, сжимаясь в кулаки. Значит, всё, происходящее с ним, - обман?
   Но едва охранник вновь появился в пещере, русский обмяк, повис на наручниках, склонил обессиленно голову на грудь.
   - Смотри не подохни, падаль, - пригрозил конвоир.
   Сказал на своём языке, но понятно и для оставшегося сиротой огня, и прижившегося в пещере холода, и несчастной жертвы. Но отметили все: вместе с пренебрежением к пленнику в голосе звучала и тревога. Скорее всего, в планы сторожей не входило иметь подвешенный на наручниках труп. Значит, лицедейство русского, изображающего близкую смерть, удалось.
   - Эй, ты жив?
   "Жив, - бессловесно откликнулся тот, кого назвали Буерашиным. - Но ты подойди, посмотри".
   Умолял не зря: вплотную полицейские приближались, если действовали в паре. Это случалось раз в сутки, вечером, когда снимали с петли - вывести в туалет и дать лепёшку с чаем. Сейчас день, и охранник зашёл один: пленник хирел на глазах и требовалось наблюдать за ним чаще.
   Колумбиец приблизился настолько, что Егор почувствовал запах чеснока и перегара. Света не хватало, и охранник сделал ещё один шажок. В ту же секунду пленник выбросил вперёд ноги, обхватил ими шею врага. Тот запоздало попытался отпрянуть, но свободной рукой Буерашин уже ухватил его за волосы. Правая рука обрывалась на цепи, не выдерживая двойную тяжесть, но пленник продолжал тащить к себе отбивающегося тюремщика. И едва позволило расстояние, замкнул ноги на горле у чесночного пьяницы.
   Захрипели - один от боли, второй от напряжения. Победителем мог выйти только один, и когда под коленкой Егора мягко хрустнуло, тело охранника мгновенно обмякло.
   - Стоять! - зашептал Егор, заваливая мертвеца себе на грудь.
   Труднее, чем совладать с колумбийцем, оказалось удержать его на весу, не дать упасть: ключ от наручников лежал в кармане и теперь предстояла не менее сложная задача - достать его.
   - Стоя-ять, - уговаривая и угрожая, шипел Егор в ухо мертвецу.
   Тело удержалось, и пленник смог опереться на одну ногу, дал передышку правой руке, по которой текла кровь от содранной кожи. Осторожно заскользил рукой к карману, боясь оплошного движения и падения трапа.
   Сумел. Дотянулся до вожделенного схрона, мелким воришкой запустил внутрь пальцы. Ухватил щепоткой нить, на которой - он помнил всегда! - висели два блестящих, словно от шифоньера, ключа. На этом силы кончились, и он опустошённо стряхнул с себя тюремщика. Теперь можно, теперь весь мир под ногами, когда в руках ключи от собственной свободы.
   Передохнув и прислушавшись, Егор встал на труп. Не церемонились с ним, бьётся за жизнь и он. Дотянулся до наручников, не с первого раза, но попал ключиком в отверстие.
   Рука, освобождённая из металлического захвата, упала вниз. От неё, покалеченной, помощи ждать не приходилось, и Егор сунул её меж оборванных пуговиц рубашки к животу: греться, лечиться.
   Ещё пару секунд потратил на то, чтобы однолапо обшарить одежду убитого. Оружия не оказалось, обнаружился лишь складной нож, а в нагрудном кармане куртки - плоская зажигалка да завёрнутый в фольгу кусок недоеденной шоколадки.
   - Спасибо, - порадовался находкам Егор. Пленнику вредно мечтать о будущем, у него нет и прошлого. Чтобы они существовали, необходимо подчиняться только настоящему. А оно звало к выходу.
   Первым почувствовал тревогу факел, остающийся в пещере в одиночестве. Он заметался от страха, потянулся за сокамерником - возьми с собой. Но от выхода сеялось зыбкое свечение наступающего дня, и это шло бывшему заключенному на руку: ночью в сельве делать нечего, к темноте нужно готовиться, чтобы проснуться утром живым, а не ублажать брюхо койота или крокодила.
   Густеющий с каждым шагом свет манил, но Егор, как мог, сдерживал порыв. Свободы ещё нет, она лишь приподняла вуаль со своего прекрасного личика. Существует ли внешняя охрана пещеры? С какой целью его прячут в сельве? От кого? Сколько времени прошло после ареста: неделя, две, месяц?
   Недалеко от входа послышались голоса, но охрана, на счастье, занималась утренней приборкой лагеря, так что пропавшего сотоварища могла хватиться не сразу. Но как узнали его имя? Кто из группы не выдержал?
   Егор осторожно осматривал местность. Перед гротом преданной свернувшейся собачкой лежала небольшая поляна. Справа - сборно-щитовой домик. Дверь распахнута, словно приглашает в гости. Спасибо, когда-нибудь в следующий раз. И желательно не в этой жизни. А вот налево должна уходить тропинка к туалету - это Егор помнил по ночным выводам. Где-то внизу протекает ручей - водили мыться. Туда по склону и легче бежать, но спецназовец юркнул за пещеру. В густую, даже на вид непроходимую, влажную лесную гущу.
  
  
  
  

Глава 2.

  
   У старого с малым отношения - молитву лишний раз читать не надо, всё рядком и чередком.
   - Дедуль, вот сколько живу на свете, столько и удивляюсь!
   - Что я опять не то сделал?
   - А глянь сам: одна колошина ворует, а другая - караулит.
   - Так это я специально брючину закатал, когда ехал на велосипеде. Чтобы в цепь не попала.
   - А дед Петя штанину прищепкой схватывает.
   - Дед Петя живёт с выгодой. Он молодец.
   - Ты у меня молодец лучше. Я тебя люблю.
   - Я тебя тоже.
   Старому с малым всё к сердцу, когда они рядом.
   - А можно я поеду в Пустынь на багажнике, а не на раме?
   - Можно, если пятки в колесо не станешь совать...
   - Что я, совсем без царя в голове? У девочек ноги должны быть красивыми.
   Фёдор Максимович Буерашин оторвался от корыта, по старости лет переведённого из помоечных нужд на хранение всякой скобяной мелочи. В задумчивости посмотрел на девятилетнюю внучку. Аня сидела на ступеньках крыльца перед ведром с запаренными отрубями, жеманно поглаживая торчавшие коленки.
   - Красивые, красивые, - не позволила деду ни возразить, ни возмутиться девочка. - А то кто ж меня замуж позовёт.
   - Не скажу насчёт замужества, а я точно не возьму с собой, ежели язык будет мести помелом.
   - И что мне теперь, немтырем расти? Ой, лихо мне, - внучка от праведного возмущения хлопнула по только что возлелеянным коленкам.
   Получилось больновато, и, скрывая досаду, девочка закатила глаза к небу: прости, Боженька, моего дедушку, что такой непонятливый растёт. Это оттого, что по лесу в одиночку много ходит, леших пугает. Что ему знать о женской доле?
   Посчитав, что просьбе хватило времени долететь до неба, достала карамельку: подсластить рот и судьбу.
   - Расти как растётся, - разрешил внучке Фёдор Максимович. - Только курей не забудь покормить. И сама конфет меньше ешь, а то от сладкого твои красивые ножки возьмут и отвалятся. Вместе с ручками.
   Настал черёд Анечке замереть: угадывала, сколь серьёзна угроза. На всякий случай быстро разгрызла сосалку, подвинула ведро и взялась разминать муку, слипшуюся комочками в горячей воде.
   Вернулся к своёму корыту и Фёдор, высматривая среди собранных за десятки лет гвоздями, гайками, штырями и болтами, старыми журналами "Наука и жизнь" запропостившееся зубило. Тому, наконец, надоело царапать бока и нюхать ржавую труху, само подлезло под руку. И не прогадало: хозяин огладил его ладонями, завернул в тряпицу и положил вместе с молотком в холщёвую сумку.
   Новое соседство для зубила оказалось благородным. Тут лежали и обёрнутые в газету варёные яйца, и бутылка молока, и соль в спичечном коробке. Густел, настаивался запах варёной картошки, хлеба, малосольных огурцов, редиски, лука и помидоров. Сладко будоражил и запах подтаявших конфет, так что новому постояльцу оставалось лишь надеяться на тесноту, при которой можно втихаря протереть обёртку и хотя бы посластить губы.
   Что касалось самого Фёдора, тому прожить без крошки во рту до вечера - занятие привычное. Туесок собирался для той, которая о ногах и замужестве с девяти лет беспокоится.
   Аня уже разбрасывала корм по двору:
   - Куря, куря, куря.
   Зря люди грешат на куриные мозги. Уйти от дома так далеко, чтобы не слышать голос хозяйки - таких дур в птичьем семействе днём с огнём не найти. Мчаться будут по первому зову из любых углов, вызывая зависть у замерших соседок.
   - Кыш, чужая, - замахнулась Аня, разглядев в стае подрезанный хвост.
   Посторонняя курица редко бежит в чужой двор. За это и петух может настучать клювом по темечку, и хозяйка запустить чем ни попадя, и собака не поленится погонять по закуткам.
   Так что короткохвостка заранее знала за собой вину и отскочила от общей трапезы без лишних понуканий. Но поскольку маленькая хозяйка большого страха не внушила, а петух вместе с собакой сами подзагуляли на чужих задворках, скатерть-самобранку не покинула. Сновала вокруг, исподтишка ухватывая крохи, отлетавшие от перепачканных клювов соперниц. Так бы и насытилась невзначай, не вмешайся мужской голос:
   - Пошла, топчешься тут. Степану квохтать будешь.
   Хвосты своему выводку обрезал сосед, чтобы сослепу не кормить приблудных. Но поскольку свой ларь с зерном он открывал раз в день, а в ковшик зачерпывал зерна не более трёх пригоршней, то квочки и шныряли голодные по чужим дворам, позоря хозяина.
   - Всё, дедушка, - доложилась внучка. Сполоснула руки в чугунке нагретой солнцем водой, делово поинтересовалась: - Дверь запирать?
   - Запирай, а то Тузик куда-то хвостом вильнул. Но ты вправду сказала деду с бабушкой, что уезжаешь?
   - Ой, дедуль, - вздохнула девочка, благоразумно не став больше бить по коленям. - Я же не с бухты-барахты согласилась в такую даль мостылиться. И Васька знает.
   - Ну-ну, - покивал Фёдор, не особо доверяя ясному взору внучки: тут старого от малого разделяет целая жизнь. - Брата твоего самого ищи как блоху на собаке. Так что гляди, девка, сама: ежели хватятся, отлупцуют тебя, а не меня.
   - А мы им водицы святой привезём, ещё и похвалят, - успокоила Аня.
   - Хитрая ты.
   - Не хитрая, а умная. Сам говорил.
   - Я много чего говорил. Только ты вот запоминаешь одну свою выгоду.
   - Сердцу не прикажешь, - не к месту, но с полным оправданием себя пояснила Аня. И поставила точку: - А будем и дальше антимонию разводить, вообще никуда не доедем.
   И ехать и взаправду - не близкий путь, хоть и на велосипеде. По селу дорога ещё ничего, успели до перестройки уложить асфальт. А вот за околицей как стоял с дореволюционных времён бурьян, так и советская власть с ним не справилась. И хотя Фёдор пытался какое-то время крутить педали, спина взмокла быстро.
   - А ты сиди, - остановил внучку, сам слезая с седла.
   Но та, жалея деда, тоже спрыгнула наземь. Сняла сандалии: деревня приучает беречь обувь, а не ноги. Даже если они и важны для замужества.
   Потащились по солнцепёку пешком.
   - Дождичка бы, - помечтала Аня. Он ей и за пять копеек не был нужен, но бабки около магазина по нему который день вздыхали.
   На дождь дед согласился охотно:
   - Не помешал бы.
   - Господи, помоги, - опять повторила чьи-то слова внучка.
   Фёдор скосил на неё глаза: нет, не перекрестилась. Рано ей ещё в Бога ударяться. Когда глаза к небу поднять - жизнь подскажет, а не старухи у магазина.
   Поднял гул самолётов. Военный аэродром располагался хоть и рядом, но уже на Украине, так что знатные женихи доставались украинским девчатам. Сейчас, правда, прошёл слух, что хотят перевести лётчиков в другое место. Да и у военных, видать, кризис с горючкой, потому как редко нарушается тишина гулом моторов над Чистыми Ключами, не летают, как раньше, по небу хлопцы.
   - А мы на кладбище к папке с мамкой зайдём? - не смогла долго находиться наедине с собой Аня. Да и думок у неё пока - куриный хвост короче. Даже не обрезанный.
   - К папке с мамкой надо ходить обязательно.
   - Я им гостинец несу.
   Оттопырила кармашек на сарафане, оглядела оставшиеся конфеты. Удивилась их малому количеству: если делиться с родителями, то выходило всего по одной. Запустила руку пошарить дыру, но худинки не нашла. Как испарились...
   - А почему ты со вторым дедушкой не дружишь? - поспешила перевести разговор.
   - Кто тебе сказал?
   - А у меня у самой глаз, что ль, нетути? - не дала провести себя внучка. - И бабушка Маня часто вздыхает, что ты не хочешь с ними знаться.
   - Бабушка вечно что-нибудь выдумает.
   - Хорошо, если так, - согласилась на обман Аня и замолчала, нащупывая сквозь кармашек конфетки: эти хоть не исчезли?
   Впрочем, могла это делать не таясь: Фёдор задумался о своём. Возраст такой, когда внукам - сладкие конфеты, а ему - горькие воспоминания. А их у Фёдора Буерашина - целая жизнь, почти от гражданской войны.
   Хотя на судьбу ему было грех обижаться, перепадало много чего и радостного за семьдесят пять лет. Да только крылья у ангела, что прикрывал доселе их род, видать, сильно истончились, а беда как ждала за воротами. Сначала беда от Чернобыля, мучения и почти одновременная смерть невестки и старшего сына Ивана. Сердце ещё не перестало разрываться, а на погост вслед за ними отправилась жена. Не надеялся уже оклематься, думал, сам от пушинки повалится, но и случившегося кому-то показалось мало - пришла непонятная беда с младшим сыном, Егором. Считай, с Нового года от него ни слуху, ни духу. Был бы пьяница иль коммерсант, волнений меньше: память отшибло или дела закрутили. Но тут расклад иной, офицерский. Военком, знамо дело, убеждён в лучшем:
   - Раз деньги от него переводят вам строго по месяцам, то жив.
   - Но ведь не случалось такого, чтобы на День Советской армии не поздравил.
   Военком и тут привёл свой расчёт:
   - По погибшим платят другим макаром и один раз.
   Майор вышел в начальники из местных и не чурался деревенского говора. А наклонившись, шепнул по-землячески и военную тайну:
   - Скорее всего, на каком-либо задании ваш Егор. Может, и за границей. Вот поглядите, моя будет правда.
   При другом случае погордиться можно было бы секретным заданием сына, но ведь неспроста все эти его почтовые зарплаты-переводы идут, всё-таки стряслась с Егором какая-то беда. Бог с ним, с 23 февраля, но и в День Победы весточки самолично не подал...
   А что не нравятся сватья, то сроку той занозе - с самой войны. И не он тому виной. В 41-м, при подходе немцев, выбор в селе встал одинаково для всех: или в партизаны на еловые шишки, или в полицаи - на сало. Времени на раздумки не оказалось, власть в районе поменялась за одну ночь. И вышло у них со сватом глядеть друг на друга из разных окопов. И хотя по молодости война случилась, и отсидел за свою белую повязку на рукаве Пётр сполна, знаться с ним Фёдор более не желал категорически.
   Сюрприз поджидал через несколько лет, когда подросли дети и пожелал его Иван взять в жены дочку Петра. Уж как просил не связываться! Грешным делом даже на городских девок кивал, приезжавших летом на молоко и чистый воздух. Сын лишь усмехался, подтверждая свою взрослость:
   - Такой же чернозём, только издалека привезён.
   - Но она ж дочь полицая! А потом полицейские внуки пойдут!
   - Внуки будут партизанские.
   - Ох, Ванька, дуришь.
   - Не, батя, не дурю. Люблю, - бесхитростно улыбался Иван. - И жить нам с ней до гроба.
   Пророчество не страшное, если сказано как в присказке. Только вот с Чернобылем слишком быстро всё исполнилось...
   Вообще-то плохо старикам в дальнюю дорогу трогаться, слишком много дум за порогом ждёт, чтоб навалиться. А за спиной к тому же топают маленькими ножками новые большие проблемы...
   - Анютка!
   - Аюшки?
   - Ты там жива?
   - Иду. Я прыткая.
   - Не хвастайся. Жди, когда другие похвалят.
   - От других дождёшься.
   - Ох, не того боишься, девка. Люди страсть как любят косточки друг у друга перемывать.
   - Тут правда твоя, дедуль. Зойка Алалыхина надысь такое отчебучила - слыхом не слыхивала о себе подобного, - словно оглянувшись на свою горемычную судьбу, Аня вздохнула. - Сама как роза из навоза, а туда же... Да что тут гутарить, сам, небось, натерпелся за жизнь.
   - Натерпелся.
   Помолчали, припоминая каждый свои обиды от злых языков. Но поскольку кроме Зойки Аню больше никто не поминал всуе, да и обиды той вселенской наверняка было с хвост Степановой курицы, внучка ожила быстро и снова повернула разговор:
   - Деда, а может, к мамке с папкой в другой раз зайдём?
   - Зачем в другой? Ты же им гостинец несёшь.
   Понял уже, что Анюткины карманы пусты, но поблажки не дал: лучше наказать дитё сейчас и самому, чем потом это за тебя сделает жизнь. Анюткин язык, правда, для семерых рос, поможет ей крутиться и на горячей сковородке. Да только всю жизнь не обойдешься одним умением морочить голову словами.
   - Дедушка! - вдруг встревожено вскрикнула Аня.
   Фёдор Матвеевич поднял голову. Возле одного из столбов, замерших вдоль дороги с обвисшими, словно седые казацкие усы, электрическими проводами, увидел людей. По машине узнал Бориса Сергованцева, первого фермера в районе, про которого устали писать даже газеты. Сын бывшего комиссара их партизанского отряда, а затем первого секретаря райкома партии Матвея Сергованцева, на встречу с которым в Пустыне и собрался Фёдор.
   - Дедушка, а что они делают? - вцепилась в рубаху Аня.
   Испугалась не зря: Борис с шофёром, придавив к земле мальчика, надевали ему на шею металлический ошейник. Кто-то третий при появлении свидетелей юркнул в машину, и Фёдор, боясь угадать знакомую спину внука, опустил взгляд на валявшиеся у обочины кукурузные початки. Но крикнуть - крикнул:
   - Что ж вы творите, ироды!
   На него лениво и безбоязненно обернулись. Почувствовав слабину в хватке, мальчик попытался вырваться, однако его ударили по ногам, заставив замереть.
   - Езжай, дед, как ехал, - огрызнулся водитель.
   Но Борис узнал прохожих, вышел навстречу, поднимая лёгкое пыльное облачко от потревоженного люпина.
   - Здоров, Фёдор Максимович. Куда собрался?
   - Я-то собрался, а вот вы что творите? - старик кивнул за тучную фигуру собеседника. Заодно намереваясь увидеть и мальца, спрятавшегося в машине. Неужто глаза не подвёли и там в самом деле Васька?
   - Не будет шляться по чужой кукурузе. Посидит до вечера - и другим закажет.
   - Но на цепь... - не понимал Фёдор.
   - Так если на веревку - перегрызёт, - не понял удивления фермер.
   - Отпусти, - приказал старик, для острастки застучав передним колесом велосипеда по дороге. - Никто не давал тебе права людей за собак держать.
   - Фёдор Максимович, ты мне не указывай, - улыбнулся Борис, не убоявшись велосипедного гнева. - Земля моя, дадена государством, и я буду на ней делать всё, что пожелаю.
   - Отца постыдись.
   Напоминание не пошло на пользу. Борис раздражённо хмыкнул, развернулся идти обратно. Водитель уловил настроение начальника, побежал к машине, завёл мотор. Не позволяя траве пылить, осторожно подал джип к ногам хозяина. Вытолкнул дверцу.
   - Ты бы лучше уговорил его поехать в больницу, - попросил Борис лесника, закрывая глаза тёмными очками. Не попрощавшись, скрылся теперь уже за тонированными стеклами джипа весь. Был человек - и нету. Лишь мальчик остался на цепи. И в машине второй спрятался. Васька или, даст Бог, не он?
   Прижал внучку, укрывая от взметнувшейся после машины пыли. Ветра не было, облако повисло надолго, и к столбу пришлось идти едва ли не на ощупь.
   Мальчик отрешённо сидел на земле. На вид выглядел лет на четырнадцать, походил на городского, и Фёдор первым делом поинтересовался:
   - Ты чей?
   Заложник пробормотал что-то неразборчивое и уткнул голову в поднятые колени - то ли стыдился своего рабского и воровского положения, то ли испытывал боль от ошейника.
   - Стой, Анечка, - Фёдор попробовал оторваться от внучки. Но та вцепилась мертвой хваткой, и только сейчас он заметил, что она дрожит. Положил на землю велосипед, присел перед девочкой. Заслоняя столб, постарался как можно спокойнее улыбнуться: - Это дяди так шуткуют. А мы поможем мальчику. Поможем?
   Аня закивала, и старик снял с руля сумку. Отыскал в ней кулёк с конфетами:
   - Вот, ещё гостинец маме с папой. И сама можешь взять.
   Сладости пересилили испуг, и пока девочка возилась с кульком, Фёдор Максимович выудил молоток и зубило. Для иных целей предназначались, а в дело вступать придётся раньше срока.
   - Дай посмотрю, - подступил к парню.
   Тот опустил руки, открывая схваченный болтом ошейник из медной пластины. Фёдор приноровился к цепи, и нескольких ударов по зубилу хватило, чтобы она разъехалась по столбу обрубленным хвостом.
   - А ошейник дома ножницами срежешь, - посоветовал Фёдор мальчику.
   Аня сердобольно протянула ему конфету. Забота маленькой девочки совсем отняла у парня силы, и поняв, что слёз не спрятать, он сквозь прорвавшиеся рыдания проговорил:
   - Я приехал в Неруссу... а у бабушки кушать нечего, болеет... Я всегда кукурузу рвал...
   - А откуда приехал? - попробовал отвлечь мальчугана Фёдор.
   - Из Москвы. А бабушка лежит...
   - А что ж вы в Москве не можете доглядеть за властью?
   Спросил, прекрасно зная, что не мальчик виноват в том вертепе, что закрутили в столице. Но ведь именно там чёртом из табакерки выпрыгнула суетливая и говорливая, словно сам Горбачёв, перестройка. Расшумелась, разлаялась, заставила всех бежать, выпучив глаза. А куда и зачем - так никто и не понял. На кой ляд спешили? Кто гнал из дома? И вот вышли незнамо куда - голодные, злые, гнусом искусанные и с ошейниками на детях...
   - Как звать?
   - Витёк.
   - Ничего не бойся, Витя. А сейчас иди домой.
   Пацан закивал: да-да, домой. Из дома выходить страшно.
   Пряча нежданные вериги под рубашку, не глянув на валявшуюся под ногами кукурузу, кромкой поля поспешил прочь.
   - А зачем дядя это сделал? - никак не могла отойти от потрясения Аня.
   - Денег много, - нашёл единственное объяснение Фёдор.
   - А те, кому деньги с ветром приходят, ничего не боятся?
   - Это как сказать... Ежели глядеть по телевизору, то над нами в партизанах меньше пуль летало, чем сейчас над ними.
   - А если у нас денег нет, то мы счастливые? - продолжала постигать высшую экономику Аня.
   - Да нет, деньги нужны, раз мир на них живёт. Только надо различать, где ворованные, а где заработанные.
   Такая наука оказалась недоступной, и Аня лишь отрешённо кивнула. Дорога пошла под уклон и снова можно было ехать на велосипеде.
   - А можно, я сяду на раму? А то сзади одной боязно, - нашла мужество признаться в собственных страхах.
   - Конечно. Мне даже удобнее.
   Дальше ехали в молчании. Тут хоть за семьдесят тебе, хоть девять лет - мурашки от увиденного пробежали одинаково. А если ещё и Васька прятался в машине, то совсем худо. Где же Егорка, хоть бы он помог справиться с парнем. Или ему самому помощь требуется?
  
  

Глава 3.

  
   Ручей то подныривал под поваленные деревья, то протискивался меж скал и волочил себя по камням, чтобы через несколько метров увязнуть в топи с надеждой отдышаться, дать отдохнуть своему побитому, изломанному телу. Но, наглотавшись тухлятины, сам же и вытаскивал себя из вязкой тины, чтобы вновь биться лбом о новые стволы и скалы. Ему бы угомониться, свернуться калачиком в каком-нибудь укромном местечке и стать озерцом на радость себе и природе...
   Но манила горный ручей неведомая даль, ждала его у подножия Анд почтенная дама бальзаковского возраста - Магдалена, считающаяся самой большой рекой Колумбии. Ради встречи с ней ручей и готов был настырно выбираться из сельвы на просторы льянос.
   Ручьям и рекам в сельве другая напасть: как ни прячься в заросли из бамбука, кокосовых и слоновых пальм, под коряги каучуконосов, как ни старайся идти гладью, без шума, но в любом случае к ним приползёт, прискачет, прилетит великое множество всякой твари по паре. Не считая потомства. И за право припасть губами к влаге, а значит, за право выжить в сухой сезон на берегах идут жестокие схватки.
   Жить хотел и человек-шатун, спускающийся вместе с водой в долину. Ручей в горах - единственно верный проводник, которому можно безоговорочно верить, потому что течь он может только в долину, только к ещё большей реке, только к океану.
   Опасность для человека таилась ещё в одном. Кроме зверья, берега рек облюбовали и люди. И если поселения полукочевых племён индейцев беглец обходил достаточно спокойно, лишь по необходимости лакомясь на их полях бобами, маисом, ячменём, то когда на пути представали плантации из кустарников коки и опийного мака, он уходил резко в сторону. Наркодельцы, в отличие от пещерных тюремщиков, даже именем интересоваться не станут. Для них проблема свидетеля исчезает только вместе с ним.
   Судя по разбитой обуви, перетянутой лианами, шатун шёл по чаще довольно долго. За спиной ожерельем висели нанизанные на прут мальки, превращаясь на влажном солнце в тарань - для разнообразия пищи и в запас. Кто знает, сколько ещё той дороги, куда выведет?
   Вывела к широкой пойме, на дне которой, повторяя полукруг берега, теснился к океану город. Над ним колыхалось марево, искажая предметы и скрадывая расстояние. Человек, раздирая в кровь тело, покатился по крутому склону к этому миражу, но в какой-то момент сумел остановить себя. Он не смог бы рассказать, какие растения укрывали его от сторонних глаз, какой живностью питался, какой сегодня день и месяц и даже в какой стране он на данный момент находится. Но зато ведал иное: самое страшное в разведке - это потерять бдительность на последнем шаге. Когда кажется, что всё позади и начинаешь беспричинно улыбаться, уверовав в удачу. А под ногой - ловушка. Капкан. И всё сначала - плен, пытки...
   Человек присел на корточки, тщательно огляделся. На слух отыскал увильнувший в сторону ручей. Нашёл в его извилистом, зажатом камнями теле укромный изгиб. Разделся. Сначала постирал одежду, потом тщательно вымылся сам, используя вместо мочалки песок. Распушил бороду, придавая ей пристойный оклад. Затем, как товар на прилавок, выложил её на ствол слоновой пальмы, постарался поровнее отчекрыжить ножом лишнюю длину. Развеял волосы среди тростника.
   Не потому он смог оторваться от погони и обойти кордоны, что преследователи оказались плохими ищейками. Настоящий охотник не гонится за зверем, он перехватывает его близ водопоев, на перевалах, у переходов через реки и ущелья. И задача у него одна - водворить беглеца на прежнее место. К прежним оковам. Но уже на обе руки. И на ноги тоже. И шею. Чтобы каждое утро затягивать на них болты на четверть оборота. Сначала это покажется незаметным. Но со временем именно рассветы превратятся в ожидание очередной ступеньки в ад.
   Не дождавшись, когда до конца просохнут рубашка и брюки, облачился в них и медленно поспешил вниз. Бездомные и нищие, слава Богу, в Латинской Америке на каждом шагу, и до темноты следовало просочиться в город, затеряться в его толчее. Чтобы утром проснуться уже жителем пока ещё незнакомого ему города.
   Марево над городом тем временем стало рассеиваться, давая более чёткую картинку. Однако путник всё свое внимание обратил на берега реки - практически единственном месте, по которому возможен безопасный сход с гор. И где его могут ждать.
   Долго ли, коротко, но шатун вознаградил своё долготерпение: около одной из излучин мелькнули две фигуры в песчаной одежде. Это могли быть рыбаки, путешественники, туристы, обыкновенные горожане, - издали разобрать не представлялось возможным. Но звоночек прозвучал, тетива натянулась: на пути в город находятся люди. Разведчик застыл, не сводя глаз с опасного места, и не успели они заслезиться, увидел парочку вновь - она возвращалась тем же маршрутом.
   "Пост парный, по обе стороны реки, на видимом расстоянии, ночью усиленный, с использованием приборов ночного видения и сторожевых собак", - выдал беглец возможную характеристику засады. По крайней мере, он бы организовал патрулирование именно так. А если часовые двигаются по берегам методом "ножниц", навстречу друг другу, то скоро мелькнут опять.
   Мелькнули. Угадал. Ура! В смысле, ничего хорошего.
   - Ничего хорошего, - прошептал беглец по-русски, и это стало пока первым подтверждением того, что тюремщики находились на верном пути к его разоблачению.
   Взгляд зацепился за песчаную полосу вдоль воды, на которой млел на солнце крокодил с раскрытой пастью. Около застывших челюстей скакал на тонюсеньких ножках коричневатый, с бело-чёрной полоской, чибис. Временами он исчезал в пасти бронированного ящура, выхватывая застрявшую меж клыков пищу или присосавшихся пиявок. Нет среди зверья более прочного союза, чем эта нежданная парочка. Одна - универсальная зубная щетка, другой - склад пищевых продуктов. Уж они нашли бы способ скрытно преодолеть любой пост. Хоть по отдельности, хоть вместе...
   "Вместе"...
   Путник застыл от нежданного озарения: не вместе, а вместо! И как он мог забыть "Закон крокодила", по которому учат жить спецназ ГРУ: не возвращайся по тому пути, по которому пришёл. Как ни сильно бронированное чудище, охотники за его шкурой прекрасно знают главный недостаток рептилии: в воду он возвращается только по своему следу...
   Теперь для разведчика самую большую опасность представлял верткий и осторожный чибис. Он не только чистит зубы аллегатору, но ещё является и непревзойдённым сторожем. В отличие от полицейских, птица бдительности не теряет, и если вспорхнёт, крокодил тут же сомкнёт все тридцать клыков и бросит тело в родную водную стихию.
   Спецназовец вытащил нож, потрогал заострённый конец лезвия, похвалил чесночного полицейского, не поскупившегося на хорошую сталь. Отыскал в траве корявый сук. Проткнул его лезвием. В траве бесшумно подползти к сладкой парочке не удастся, самый оптимальный, но и самый опасный путь - по воде. Это приблизительно тридцать метров среди пиявок и возможных собратьев пляжного ловеласа! При этом зная, что крокодилы не сразу поедают свою жертву, а затаскивают её в подземные пещеры и дают время размокнуть, чтобы потом рвать кусками. Бр-р-р-р...
   Охотник передёрнулся, но ступил в воду, держа наготове нож с уродливой рукояткой.
   Поначалу шёл, согнувшись, вдоль берега, разрешая воде обгонять себя. Оставшийся десяток метров, не рискуя тишиной, погрузился в воду, расслабился, поддаваясь её течению. "У дороги чибис, у дороги чибис, он кричит, волнуется чудак", - вспомнилась школьная песенка. На уроках пения каждый ряд в классе исполнял по одному куплету. Те, кто сидели справа от учителя, поневоле знали начало всех песен...
   У самого берега ногу обожгло чьё-то прикосновение. Скорее всего, о тело споткнулся какой-нибудь малёк, но пловец поторопился на сушу. Кажется, это в Африке о попавшем в пасть крокодилу спокойно говорят: "Хаизуру схаури йя мунгу - Ничего не произошло, на то была воля Божья". Но не надо такой высшей воли! Нам желательно вкопать деревяшку с торчащим ножом в след, оставленный на песке аллигатором...
   Вкопал. Отполз обратно в воду. Отплыл вниз по течению. Прихватив со дна камень поувесистей, восстановил дыхание и с шумом выскочил на берег. А вот теперь давай, чижик-пыжик, поднимай тревогу!
   Чибис вспорхнул так стремительно, что едва не оставил свои лапки меж клыков. А вот крокодил оказался глупцом. Ему бы развернуться к реке сразу, когда только выполз на берег. Теперь пришлось сначала разворачиваться на сто восемьдесят градусов, потом бросаться к воде. Достичь её в один прыжок с коротких задних лап не смог, и тогда сильным гребком подтянул себя незащищённым брюхом к реке - да по песку, да по торчащему острию ножа. Из раскрывшейся пасти раздался утробный звук, ящур попытался вырваться из боли, жгущей снизу, но резкое движение только усугубило её. Спасение ждало его только в воде, и из последних сил зверь вновь потянулся к плещущейся мутной кромке.
   Боясь, что добыча уйдёт, человек бросился к раненому чудищу, что есть силы ударил камнем меж глаз-перископов. Тут же отскочил, опасаясь удара хвостом. Вовремя - острый наконечник едва не достал ног. Охотник схватил новый камень, бросил его в открывшуюся навстречу пасть. Хвост вновь взмахнулся, но уже не чувствовалось в замахе стремительности и неотразимости. А спецназовец всё бросал и бросал в голову, в пасть камни. И коряга под нож, видать, попалась удачная, держалась в песке хорошо, причиняя животному дополнительные страдания при каждом новом движении.
   Когда обессиленный крокодил оставил попытки вырваться из западни, человек сел неподалеку и, подобно чибису, принялся сторожить его. Теперь он знал, что делать. Сначала выпотрошит внутренности, закопает их в песок, чтобы они не попали в воду и не привлекли запахом новых рептилий, потом залезет внутрь и на рассвете проплывёт меж полицейских постов...
  
   ...Рано утром по залитому солнцем, провонявшему рыбой городу бродил глухонемой старик. До него никому не было дела, и это помогало бродяге исподлобья изучать дорогу в порт.
   Там кипела своя прибрежная жизнь: люди скандалили, что-то меняли, продавали, попрошайничали, готовили кушанье. Бродячие музыканты выщипывали из гитарных струн популярную здесь мургу, выдували трели на чиримиях. Детвора гоняла в футбол, бородатые метисы, особо не прячась, предлагали прохожим белые пакетики с наркотиками. А в воздухе витал, царствовал божественный запах касуэла-де-марискос - тушёных морепродуктов. Здесь легко было затеряться на года, но в толпу старик не пошёл. Он отыскал себе местечко в тени пальмы, где никто не мешал оглядеть и изучить флаги на кораблях, стоявших на рейде и под погрузкой. Утешительного, судя по всему, ничего не увидел, и тогда позволил переключить внимание на себе подобных бродяг, рыскающих вокруг порта в поисках еды. Свернул к ним.
  
  

Глава 4.

  
   К Тихоновой Пустыне, к которой лежал путь Фёдора с внучкой, народ прибывал на лошадях, велосипедах, машинах, а кто и пешком. Манила всех, конечно, в первую очередь родниковая вода. По преданию, первым стал на колени перед бившим из-под земли ключом и сделал глоток воды некий старец Тихон. Кто он, откуда, куда и зачем шёл - про то известий не сохранилось. Чем глянулось ему место, тоже неведомо, но у воды блаженно и дожил свою жизнь, отмаливая в долгих часах людские прегрешения. Тогда и потянулись к Тихоновой Пустыни люди. А когда ещё и чернобыльская радиация непостижимым образом обошла святое место стороной, во всей округе уверовали в его целебную силу.
   Анютке не сподобилось побывать в Пустыне раньше, и она глядела на скопление народа во все глаза.
   - А люду-то, люду! Как в Москве, - прошептала заворожённо.
   - В Москве поболее будет, - не согласился Фёдор, хотя сам последний раз бывал в столице едва ли не сразу после войны.
   Боясь нечаянно нарушить чужие порядки, какое-то время оба приглядывались к паломникам издали. Пообвыкнув, подошли к ручейку в каменном жёлобе, под который люди подставляли посудину или просто ладони.
   За порядком наблюдала старая монашка, уснувшая в склонённой молитвенной позе. Очнулась при появлении свадьбы. Неодобрительно глянула на шумливый людской клубок с молодожёнами и гармонью внутри, но когда жених с невестой подошли к источнику, придала голосу надлежащие вежливость и кротость:
   - Чтобы водица была целебной, промойте сначала ею глаза и уши. А то вы в городе слишком много плохого видите и слышите.
   Молодые притихли, согласно принялись тереть глаза. Но монашка подучила и дальше:
   - Вы забрызгивайте, забрасывайте воду внутрь, чтобы не веки, а глаза омылись.
   Аня внимала происходящему с благоговением. Дождавшись своей очереди, попробовала повторить омовение по услышанным правилам. Старушка одобрительно кивнула и, убедившись в установленном порядке, отошла к сосне, к стволу которой была прибита подставка для иконки и подсвечника. Прикрыв глаза, зашептала неслышимую молитву. Аня и здесь собралась последовать за ней, но Фёдор, наполнив бутыль, повернул внучку в другую сторону.
   Там сидел, пристроившись на огромной бетонной лепёшке, седой полусумасшедший старик. Увидев Фёдора, он поднял руку, заулыбался. Рядом с ним на бетоне, как на скатерти самобранке, лежала еда, и старик шамкал беззубым ртом.
   - Здорово, Евсей Кузьмич, - присел рядом Фёдор.
   - И тебе не хворать, - ответил старик. Показал глазами на Аню: - Внучка?
   - Ивана, - подтвердил Фёдор, усаживая девочку рядом.
   - Жалко Ивана.
   Фёдор лишь кивнул: когда молчишь про смерть сына, крепиться ещё можно, а голос подашь - всё, слёзы слишком близко к глазам стали копиться. Отвлекаясь, полез в сумку, вытащил зубило - длинный металлический палец, соединявший некогда гусеничные траки. В кузне ему расплющили один край, закалили - и служила поделка верой и правдой Фёдору ещё лет двадцать, если не больше.
   - Попробуем этим.
   Оглядевшись, наставил острие в каменную выбоину и одним ударом молотка отвалил небольшой кусок бетона. Аня, поглядев на счастливо улыбнувшихся стариков, дернула деда за рукав - пошли отсюда, мне не интересно и непонятно, что вы делаете. Фёдор кивнул, но не двинулся с места, пока не отбил ещё один кусок.
   - До зимы бы успеть, - оглядев камень, оценил будущую работу Евсей Кузьмич. - Только надежда на тебя, Федя. Я что-то совсем тяжёлый стал.
   - Бориса видел, - отвлекая командира от болячек, сообщил Фёдор.
   Но зря, наверное, сказал, потому что глаза Евсея Кузьмича помутнели, и он, даром что тронулся умом, отвернулся, скрывая слёзы.
   - А он меня довёз сюда. Обещал и забрать вскоре. Но сказал, что в последний раз...
   - Тогда кто как сможет из нас, так и будем работать, - Фёдор обернул инструменты в тряпицу, подсунул их под камень. Прикрыл тайничок травой. - Ничего, Евсей Кузьмич, потихоньку-помаленьку, да одолеем. Не то одолевали. А на первый раз хватит - нам тоже пора, - кивнул на внучку. - Да и на могилки надо заехать. Не хворай, - вернул пожелание, полученное в начале встречи.
   - И тебе того же, - поделился поровну старик.
   Попрощаться встал. Припадая на левую ногу, подошёл к велосипеду, придержал его, помогая Ане устроиться на раме. Долго смотрел вслед.
   - Дедушка, а почему вы хотите долбить этот камень? - отъехав на приличное расстояние, вернулась в свой мир любопытства Аня.
   - Дело давнее, - попробовал отмахнуться Фёдор.
   Но отказ получился ещё более интригующим, и девочка вывернула голову, требуя продолжения. Руль вильнул, колесо завязло в пыли и пришлось остановиться. Забыв про вопрос, внучка нырнула носом в сумку.
   - А давай на ходу есть, - предложила она не везти обратно съестные припасы. - И будешь заодно рассказывать.
   - Ты, значит, есть. А я - болтай.
   - А ты не болтай, а правду говори. С какой-такой надобности вы тут встретились, как партизаны? И его на войне ранило, что так сильно хромает?
   - Это его поп в детстве побил.
   - Зачем?
   - В церковь залез, иконы топором порубил.
   - Ой, рятуйте, люди добрые. Дурак был?
   - Комсомолец.
   - И после этого его Боженька наказал, сделав сумасшедшим?
   - Кто ж его знает, кто и за что нас наказывает...
   - А он твой друг?
   - Как тут сказать... Он в войну нашим партизанским отрядом командовал, а потом первым секретарём райкома партии стал. Почитай, самым главным в районе. Но не зазнавался, всегда рукались при встречах.
   - А поп?
   - Отсидел своё в тюрьме, а когда вернулся, церковь уже под зерновой склад оборудовали. Ушёл молиться сюда, к источнику. За ним, как водится, люди потянулись. Евсей Кузьмич в отместку за ногу и приказал залить родник бетоном. Две машины ухнули.
   - Так это он свой бетон отбивает?
   - Наш с ним. Я машины привел, Анечка. Я... А родник, как видишь, пробился чуть в стороне. Но мы с Матвеем Евсеевичем пожелали очистить его исконное место.
   - Страшные истории рассказываешь, дедуль.
   - Какие получились на нашу жизнь, внученька.
   - Да-а, наплела она кружева, - согласилась Аня. - А можно... я никому не буду рассказывать, что это ты... ну... родник.
   - А вот как очистим, так и скажем, договорились? Вот и умничка.
   Какое-то время Аня шла молча, переваривая новости, потом осторожно спросила:
   - Дедушка, а если бы иконы, что он разрубил, остались живы, они бы спасли моих мамку и папку?
   - Может, и спасли бы. А может, и нет. Радиация живёт без цвета и веры.
   - А вот землю, я слышала, они от врагов охраняют.
   - Говорят. С севера - Тихвинская, на юге - Иверская.
   - На юге - виноград. Дядя Егорка привозил, помнишь? Когда он ещё приедет?
   - Скоро. И обязательно с новыми подарками. Дядя Егор и тебя, и Ваську любит и не забывает.
   - Я знаю. Только быстрее бы. Я Зойке хвалилась, что он бананы и ананасы мне дарил. Так она знаешь, что придумала? Пусть, говорит, бананы едят обезьяны, а ананасы - как их там...
   - Подходят вроде "папуасы".
   - Во-во, точно. Прямо как припев к песне. А ещё, какие иконы что стерегут?
   - С запада русскую землю берегут Почаевская и Смоленская. А где солнце всходит, на востоке - там сияет самая большая наша заступница - Казанская икона Божьей матери.
   - А баба Маня ещё про Владимирскую рассказывала. Что она в войну на самолете летала и спасла Москву.
   - Ага, икона летала, а солдаты только кашу ели, - по-детски ревниво за личное прошлое хмыкнул Фёдор. Про то, что с Владимирской иконой вроде бы в самом деле облетали вокруг Москвы в сорок первом, бабе Мане он сам же и рассказал, прочитав в журнале. Но зачем при этом забывать, как погибали в это же время на земле солдаты?
   - Дедушка, а откуда ты всё знаешь?
   - Живу я долго.
   Аня попробовала представить длину лет, при которых жил дед, но воображения не хватило. Перескочила на другую загадку:
   - А почему твоей иконы нет? Ты ведь тоже охраняешь наш лес.
   - Что его охранять-то, заражённый... Я не его охраняю, а от него. Остальную землю.
   - Знаю. Чернобыль, дурында проклятая... А правда, что мы тут все тоже заражённые?
   - Кто тебя так пугает?
   - Зойка.
   - Зойка придумает. Сама посмотри, какая ты у меня здоровенькая.
   Сказал, а у самого на душе - мутнее болота. Однажды москвичи приезжали в их Чистые Ключи с приборами, замерили радиацию и сказали, что она накрыла только лес, да и то малым пятном. А вот что с пятном этим сделалось дальше, расползлось оно или скукожилось, никто не знает. Потому как никто не приезжает больше с замерами...
   За разговорами, едой и раздумьями дошли до поворота на кладбище. Скосив взгляд на обмякшую от жары внучку, Фёдор вновь прошёл мимо погребального ответвления, лишь незаметно поклонившись в сторону родных могил: живые, да ещё малые, жальче мёртвых. Девочка в благодарность потерлась щекой о рукав деда, зашагала быстрее. Да и появившиеся вдали деревья и крыши их Чистых Ключей прислали силу, которой вроде уже не осталось.
   Возле хаты их ждали гости. С отыскавшимся Тузиком игрались белоголовый малец и девочка, а молодая женщина с двумя баулами поднялась со сложенных у палисадника брёвен.
   - Кто это? - заглянула деду в глаза Аня.
   Тот пожал плечами:
   - Не знаю. Может, новая училка? Так вроде говорили, что уже не приедет.
   Гости замерли перед встречей, и только Тузик виновато завилял хвостом: да, я с ними ласков, но на крыльцо ведь всё равно не пустил. Не гневайтесь.
  
  

Глава 5.

   - Начинаем сначала. Значит, Оксанка - моя невеста...
   - Не получишь. Я буду выбирать. Я их первая увидела. И Женька будет моим женихом.
   - Вот пока ты будешь с ним учиться вытирать сопли, мы с Оксаной и поженимся.
   - Ой, ой, жених. Да на тебя ни одна порядочная не глянет.
   - А вот сейчас и узнаем.
   Не давая Ваське трогаться с места, Аня забежала вперёд, стала посреди улицы, растопырила руки. А уж ругала себя - не миловала! Никто не тянул за язык хвалиться перед братом гостями-постояльцами, а тем более расписывать Оксану, сестру новой учительницы - и что ладная она вся, и косы не остригла, и по-городскому умеет разговаривать. Тут не то что у Васьки, у последнего шелудивого кота глаза заблестят.
   - Не будь медюляном, - продолжала увещевать Аня. - Им с устатку отдохнуть требуется, а в гости к ужину звали. И всех, а не одного тебя, кралю неумытую. Вода вон в речке вольная, иди хоть глаза протри. И на голове как чёрт копейку искал.
   - Иду куда хочу и каким хочу, - отодвинул Василий сестру. Сама виновата, что вкусно рассказывала про невиданную девицу.
   - Ага, шлындал где попало весь день, а теперь подавай ему и тонкую, и звонкую, - маленьким, но стойким бульдозером упёрлась ладонями брату в грудь Аня.
   Да только разве сдвинешь с места такую дылду, как Васька - высоченный, крепкий от сала и картошки. И что самое страшное - тоже красивый, как подарок под ёлкой. Точно понравится Оксанке...
   - А вообще-то она дробненькая. Наверное, болеет, - вытащила Аня для собственного спасения последнюю соломинку. Хилая хозяйство не потянет, а без скотины в деревне жить стыдно.
   Брат двинулся напролом, смял преграду и направился дальше к родному дому.
   - А у тебя пятница из-под субботы видна.
   Брат заправил торчавшую из-под рубахи майку и продолжил путь. Горемычно вздохнув, Аня поплелась следом. После смерти родителей им с Васькой приходилось попеременно жить то у одного деда, то у другого, так что изба стояла пустая и пришлась к месту для новой учительницы с сестрой и братом.
   - А дед меня не искал сегодня? - идя на мировую, спросил Васька у сестры.
   - Дрова распилены, курей я накормила, картошка растёт - нужен ты больно кому до осени, - фыркнули сзади.
   - Да вот Оксанке и буду нужен, - не услышав прощения, Васька снова наступил сестре на больную мозоль.
   А самому не терпелось глянуть на городскую, в которую заочно, по одному рассказу Аньки, успел влюбиться. И пока другие ребята не налетели, надо определить её за собой. Из деревенских девок какие невесты, если каждый день видишь, как они топчутся в галошах по навозу?
   Не успел подумать, как на улице нарисовалась Зойка Алалыхина, его зимняя пассия. Ведьма - хуже Аньки, всё про каждого на десять дней вперёд знает. Вот с какого рожна именно сейчас сняла с привязи телушку? Как будто зима не придёт, не настоится та в четырёх стенах. Голову на отсечение, что пронюхала про новеньких и выглядывает, что к чему...
   - Здоров, Васька. Домой?
   - А ты что это скотину раньше времени гонишь? - ушёл тот от ответа. Не хватало, чтобы ему задавали вопросы. Да ещё летом, когда городских девок в селе полно.
   - Потом некогда будет, кино по телевизору хорошее. В клуб придёшь?
   - Приду, - пообещал сразу, лишь бы отвязалась. И Анна молодец - не потому, что хотела помочь брату, а просто из природной вредности, но добавила нужное:
   - Туфля вон в коровьей лепёшке.
   Ведьма ведьмой, а вид свой перед женихами Зойка блюла - вместе с телком как ветром сдуло. Дорога к Оксане открывалась снова, но перед самой хатой Василий, хоть и прислюнявил чуб, всё же застеснялся явных смотрин.
   - Сделаем так, - начал он окончательно переманивать на свою сторону сестру. - Ты спрячься, а я зайду домой, как будто ничего не знаю.
   - Дулечки тебе, - за все свои переживания показала два кукиша Аня. Да ещё вспомнила, как городские шевелят при этом большими пальцами: - Знаешь, как креветки моргают?
   В другой раз получила бы по шее, но тут брат лишь поинтересовался:
   - А ты хоть раз эти креветки видела?
   - Видела. И даже ела!
   - Ага, во сне, когда летела с печки на лавку. Но если хочешь, привезу, когда поеду в Суземку, - закончил на миролюбивой ноте Василий.
   Аня остановилась: смеётся или совесть проснулась? Соглашаться на невиданное лакомство или дальше не давать жизни? Выход подсказала житейская мудрость: Васька с Оксанкой всё равно когда-нибудь увидятся, а тут, какая никакая, а надежда на выгоду...
   - Иди, олух царя небесного, - разрешила она свидание, не забыв, однако, выставить условие: - Если они гостинцев дадут, поделишься.
   - Всё отдам.
  
   Обживаться в Чистых Ключах основательно или только переждать в них подступающую зиму, новая учительница Вера Романенкова ещё не определилась.
   Село насчитывало до трёхсот дворов, школа, клуб, больничка имелись, и до Суземки, районного центра, хороший асфальт. А оттуда до родного Брянска на электричке всего пару часов. И хотя село считалось тупиковым, потому как сразу за коровником начиналась Украина и дороги обрывались, Вера радовалась другому: после получения работы ей, наконец, разрешили забрать из детского дома брата с сестрой. Не оказалось после распределения и проблем с жильём: как и обещали в районо, местный лесник Фёдор Буерашин выделил для постоя дом своего старшего сына. А там будет видно.
   - Вер, смотри, что написано про районный центр, - прильнувший к книжному шкафчику Женька показал "Географию Брянской области". - "Суземь" - это "непроходимые места, глухомань".
   - Люди живут, - успокоила Вера. Занялась пакетами с едой. - Оксанка, хлеба нет.
   Из дома ещё не выходили, магазинов не знали, но это ли проблема в селе? Церковь, хлеб и песни тут всегда в центре.
   - Я с ней, - выскользнул за дверь и Женька.
   На крыльце нос к носу столкнулся с парнем в цветастой рубахе, завязанной узлом на животе. Подался назад, но гость улыбнулся, протянул знакомиться руку.
   - Не бойся, это мой брат, - послышалось с улицы.
   Стараясь не встречаться с Васькой взглядом, Аня вошла в калитку, протиснулась в сенцы. На правах свахи кивнула остановившейся Оксане:
   - Это Васька, брат. Тоже можете познакомиться.
   Уличённый в потаённых желаниях, Василий слился с самыми яркими цветами на своей рубахе. И Оксана, ни в чем не виноватая, вдруг зарделась не меньше. Схватилась за косу, зарылась пальцами в её русую плетёнку.
   - Господи, сейчас дом загорится! - ничего не упустила из вида Аня. Подтолкнула в спину Женьку: - Пойдём отсюда.
   Но не была бы собой, не остановись у калитки и не подучи своего потенциального жениха, - но так, чтобы слышали и на крыльце:
   - На красивых девочек так нельзя смотреть: или их сглазишь, или сам ослепнешь.
   На всякий случай торопливо вышмыгнула на улицу. Васька, не смея поднять глаз от застывших в косе девичьих рук, принялся оправдываться:
   - Болтает много.
   Он ослепнет - это ладно. А вдруг ненароком и в самом деле сглазит? Несмотря на длинный язык, Анька ведь и сотой доли не сказала о красоте замершей рядом девочки. Неужели она и впрямь будет жить в его доме и они окажутся в одном классе?
   - Мы за хлебом собрались, - тихо проговорила Оксана, меняя разговор.
   - О, и мне дед наказал буханку купить, - придумал на ходу Васька, тут же с ужасом отмечая, что в кармане нет даже гнутой копейки.
   - Покажешь, где магазин?
   В горле пересохло окончательно, и Василий смог лишь кивнуть.
  
   - Ну вот, уже и ухажёры появились, - вслух проговорила Вера, поглядев в окно.
   После этого обвела взглядом избу. Кухню от передней комнаты отгораживала ситцевая занавеска. Два окна, между ними обеденный стол. В углу - резной деревянный диван, над ним - божничка с иконкой, покрытой, словно невеста фатой, белым рушником. На стене радио, зеркало, отрывной календарь неизвестно какого года. Далее дверь во вторую половину избы, отведенную под спальню. Железная кровать с никелерованными дужками спинок, два дивана. Как раз на всех места хватает спать. Круглый столик с телевизором, этажерка с книгами, платяной шкаф. По два окна на улицу и в огород, чтобы хватало света - берегли керосин в лампах. На полу самотканые половики. Печь побеленными боками выходила в каждую из комнат, так что зимой должно быть тепло. Вот только дров заготовить...
   Вновь выглянула в окно. В самом начале улицы, около колонки, крутились у поваленного на землю мотоцикла ребята. Там же появилась и Оксана. Васька, что-то увлечённо рассказывая, нёс пакет с хлебом, сестра по привычке теребила косу. Их обогнали Женька с Аней, что-то крикнули. Сестра опустила голову ещё ниже, Васька погнался, размахивая пакетом, за малышнёй. Мог догнать, но не стал - наверное, только делал вид, что услышанное обидело или возмутило его. Вернулся к Оксанке, стараясь подстроиться под её шаг. Женихаться, конечно, рано, но дружить будет во благо.
   Вышла в сенцы искать ведро и тряпку - дом обживают, вымывая все углы, какими бы чистыми они ни казались...
  
  

Глава 6.

   Июльским вечером в одном из колумбийских портов встал под погрузку сухогруз под редким для этих мест советским флагом. Корабль, тем не менее, ждали: слабосильные портовые краны, покачиваясь от напряжения, без особых проволочек начали переваливать через борт контейнеры. По сходням под контролем полицейских и таможенников зашныряли грузчики, таскавшие в трюмы коробки с провиантом.
   Загорелый молоденький капитан, для солидности не выпускающий зажатую меж пальцев трубку, поглядывал то на часы, то на клонящееся к закату солнце. Капитана поджимали сроки, но более всего он рвался услышать звуки фанфар в родном Владивостоке по случаю завершения первого самостоятельного рейса на другой континент с пересечением экватора.
   Экватор сейчас и подводил более всего: солнце здесь убегало с раскалённого неба столь стремительно, что два раза затянулся трубкой - и волны уже прячутся в собственной тени. А в открытый океан хотелось выйти не в темноте.
   В порту тоже не имели нужды затягивать время: на погрузке-разгрузке деньги делаются как раз на количестве обработанного груза. Так что сходни скрипели без устали, и капитан, успокаивая себя, стал поглядывать на гуляющих по набережной мулаток и гремучих самбо - потомков негров и индейцев.
   Зато скорейшего наступления ночи желал глухонемой грузчик. Он медленнее всех сбегал по гнущемуся трапу на берег, невольно задерживая общую цепочку, дольше всех устраивал грузы в трюме и даже улучил минуту, чтобы перекусить маисовым блином, доставшимся ещё утром от немецких туристов. А когда на него прикрикнул бригадир, и вовсе исчез. Таможенников и полицейских отношения среди грузчиков не волновали, зато бригадир позлорадствовал: поглядим, что промычишь при расчёте. Из жалости взят в команду, без жалости будет и вышвырнут из неё.
   Команда сухогруза успела отдать швартовы за мгновение до того, как солнце коснулось водяного горизонта. Океан от соприкосновения с ним не вскипел, не прогнулся, и тогда к месту их неспешного поцелуя устремился, набирая обороты, корабль с красным флагом на мачте.
   Едва вышли за рейдовые бочки, в машинное отделение с капитанского мостика нырнула по металлической слуховой трубе команда: "Стоп, машина". Именно здесь капитаны прощаются с местным лоцманом, после чего на судне полностью восстанавливаются законы той страны, под чьим флагом идёт судно.
   Отправив на катере лоцмана к берегу, капитан спустился к себе в каюту и смог, наконец, избавиться и от представительской трубки. Прежде чем взяться за сортировку документов, подвинул к себе портрет девушки на ромашковом лугу. Подмигнул ей, намерился поднести фото к губам, но вдруг почувствовал, что на него смотрит кто-то посторонний. Войти в каюту мог только старший помощник, но стука не было, и капитан, заранее улыбаясь наваждению, обернулся. И вскочил, увидев в дверях глухонемого портового грузчика.
   - Я свой, - поднял тот руки, всем видом призывая в ответ не делать резких движений.
   - Откуда? Почему? Как? - выгадывая время и приходя в себя, капитан схватился за курительную трубку. Хотя хвататься, конечно, требовалось за трубку телефонную...
   - Я свой, - ещё раз попытался успокоить хозяина каюты на чистейшем русском глухонемой бородач. - Надеюсь, кроме меня никто не зайдёт к вам без вызова?
   Он отошёл в сторону, предлагая капитану самому закрыть дверь на защёлку. Однако тот наложил палец на селекторную кнопку:
   - Я вызываю старшего помощника. Кто вы?
   - Для вас - сотрудник одного из наших силовых ведомств. Мне необходимо нелегально вернуться в СССР. И, если возможно, срочно выйти по закрытой связи на Москву. В экипаже обо мне никто лишний не должен знать.
   - Ваши документы, - потребовал капитан, не принимая условий.
   Бородач, оглядев свою рваную одежду, усмехнулся, и капитан настаивать на своём требовании посчитал излишним. А в мыслях уже выстраивались предположения. Первое - он спасает разведчика, и к лаврам покорителя океана ему прибавляется медаль на грудь за участие в спецоперации. И второе - это, несомненно, провокация, и вместо триумфа на Родине его ждут наручники в нейтральных водах.
   Версии тащили капитана в противоположные стороны, и тогда он, несмотря на молодость, решил поделиться то ли славой, то ли ответственностью со своим помощником. Которого к тому же не без оснований подозревал в тесных отношениях с особым отделом пароходства. Да-да, в игре пятьдесят на пятьдесят лучше и ни медали, и ни наручников.
   - Я вызываю старшего помощника, - вновь предупредил нежданного гостя капитан. И когда тот пожал плечами - смотрите, я всё необходимое сказал и отныне вся ответственность ложится на вас, - нажал клавишу на пожелтевшей от времени и солнца подставке с пыльной мембраной:
   - Старший помощник капитана, зайдите ко мне в каюту.
   И на всякий случай развёл руками перед грузчиком-разведчиком-провокатором: извините, у меня своя служба.
   Настороженность стала пропадать лишь по мере удаления американских берегов, а когда до Владика остался один шаг циркулем по карте, капитан и вовсе спокойно вздохнул. Корабль выходил из нейтральных в территориальные воды Советского Союза, провокации не случилось, а значит, таинственный незнакомец, которого и портовое начальство по радио приказало беречь пуще корабельного компаса, - и в самом деле разведчик!
   - Теперь вам можно выходить на палубу и не прятаться от экипажа, - разрешил капитан таинственному бородачу.
   Тот не преминул воспользоваться свободой и торопливо поднялся на палубу. Вечерело, прямо по курсу надвигалась гроза, но разведчик поспешил на нос корабля.
   - Домой, - сжав кулаки, прохрипел незнакомец. На просьбу капитана укрыться от непогоды он улыбнулся и выбросил руку вперёд: - Домой.
   Капитан, озабоченный подступающим штормом, радости не разделил. Остановился рядом, облокотился на леера:
   - До дома ещё дойти надо.
   Пассажир и сам понимал, что родные берега ещё далеко. Но разве это важно, когда всё пережитое навсегда осталось позади?
  
  

Глава 7.

   Как ни торопилась Вера к обеденному автобусу, он ушёл без неё. Расписание показывало, что очередного рейса на Чистые Ключи предстояло ждать около четырёх часов.
   - Вечером они не ходють, детка. Уже с неделю на привязи, как телки, - разочаровала грузная рябоватая бабуля, сидевшая на мешке с картошкой рядом с остановкой. - Бензина нетути. Картошка не нужна?
   - Нет, спасибо. А как теперь...
   - Если далёко - то ножками, близко - на крылышках. Далёко?
   - Чистые Ключи.
   - У-у, забралась твоя красота за кудыкину гору. Иди на окраину, авось, кто подвезёт.
   Ругать Вера себя не могла - делала всё, чтобы быстрее оформить документы на опеку. Да только ведь государственные бумаги в России никогда быстро не писались.
   Кивнув бабуле, пошла на окраину Суземки - вдруг на счастье и вправду кто-то будет ехать. А нет - можно и впрямь пешком, ножками попробовать. А что - к ночи точно дойдёт.
   Пожалела лишь, что купила пряников да халвы - теперь этот килограмм тащить двадцать километров. Идти или всё же постоять? Всего на каких-то пять минут опоздала - и теряй теперь часы! Зато документы приняли...
   Попробовала приладить сумку на спине в виде рюкзака - освободить руки для ходьбы. Сплетя косичку из трав, пристроила поклажу и, оглянувшись с последней надеждой на Суземку, тронулась в путь. Потихоньку да помаленьку, за мечтами да песнями и дойдёт...

Взвейтесь кострами, синие ночи.

Мы пионеры - дети рабочих...

   Нежаркий ветерок обдувал тело, пузырил платьице. Поначалу Вера стыдливо одергивала его, но потом улыбнулась своим страхам и перестала обращать внимание на игры ветра с подолом: тут и захочешь - никто не увидит на двадцать вёрст вокруг.

Радостным шагом, с песней весёлой

Мы выступаем за...

   Из-за поворота вылетела машина и Вера едва не присела, утихомиривая лезгинку ветра с платьем. Черный джип, не приняв даже к обочине, пронёсся посреди дороги, и отступившая в пыль Вера гневно обернулась вслед. И прикусила язык - джип разворачивался.
   - Далеко, девушка? - в окошко остановившейся рядом иномарки выглянул круглолицый водитель, примерно одного с ней возраста.
   - Так вы же ехали в Суземку, - не дала себя обмануть Вера, прикрывая травяную плетёнку. Ей интересен тот, кто по пути.
   - Так вам часа четыре идти до любого села, а мне крутнуться - пятнадцать минут.
   Разница во времени произвела впечатление, и Вера пожала плечами:
   - В Чистые Ключи.
   - Садитесь, доброшу.
   - Так вы в Суземку...
   - Так пятнадцать минут...
   Улыбнулись повторам, и Вера, чуть отступив, быстро сняла с плеч поклажу. Позорная плетёнка отрываться не хотела, и пришлось затолкать её внутрь сумки. Не без робости открыла дверцу. В салоне оказалось настолько чисто, что она скосила глаза на свои пыльные туфли. Улыбкой отвлекая водителя, торопливо потерла обувку о щиколотки.
   - Что-то не видел я вас в Ключах раньше, - плавно тронув машину, поинтересовался водитель. - Меня Борис зовут. Борис Сергованцев.
   - Меня Вера. А мы только приехали в Ключи, буду учителем.
   - Тогда наверняка не последний раз видимся, - Борис, не отрывая взгляда от дороги, дружески протянул руку. Дотянуться смог лишь до колена попутчицы, и прежде чем Вера отдернулась, сам успел вернуть ладонь на руль, всем видом показывая - это всего лишь товарищеский жест, не придавай значения.
   Только как не придавать, если сумка подмяла под себя платье и колено оказалось оголённым.
   - Мне неудобно. Давайте я выйду. Вам же в Суземку, столько времени из-за меня потеряете, - напряглась Вера.
   - А мне жалко ваши ножки.
   Огляди Борис её ноги, Вера точно бы потребовала остановиться, но водитель нейтрально и вроде безразлично продолжал смотреть на дорогу, и она успокоилась.
   - А я по приказу партии и правительства поднимаю сельское хозяйство по линии фермерства, - доверительно открыл тайну своей деятельности и достатка Борис. И, наконец, повернулся к попутчице, оглядел её. Не удержался от комплимента: - Красивая. Повезло Чистым Ключам.
   И снова, опережая протестные действия Веры, равнодушно уставился на дорогу. А Вере волнение - как реагировать на такие откровенности? Вроде не наглеет, а на добрые слова грех обижаться. Только и никто не дает повода и прав распускать руки и язык...
   Впереди показалось жёлтое пятно автобуса и Вера напряглась в желании пересесть на него. Борис, предав свое показное равнодушие, добавил скорость:
   - Через пять минут будете дома.
   Ещё через минуту догнали велосипедиста, который выехал на трассу со стороны Тихоновой Пустыни прямо перед машиной. Вера узнала деда Федю, устало крутившего педали. Несмотря на затемнённые окна, она прикрыла лицо рукой, боясь, что хозяин дома увидит и узнает её в салоне. Хотя что здесь постыдного или запретного? Надо полагать, Борис любого отставшего довёз бы...
   Из-за лесополосы, разделяющей поля двух соседних колхозов, показалась водонапорная башня с кокетливой шляпкой аистиного гнезда. Дальше - уже людские глаза и пересуды...
   - А можно... я пройдусь, - с мольбой обернулась Вера к нежданному спасителю. Только бы не обиделся и не посчитал за неблагодарную...
   На этот раз Борис с пониманием отнёсся к просьбе, согласно кивнул и начал притормаживать, дотягивая, тем не менее, ближе к селу - чтобы попутчице меньше идти.
   Едва машина замерла, Вера схватилась за ручку двери. Борис, повернувшись к ней всем телом, с нескрываемым теперь уже восхищением смотрел на неё, и она, посчитав неприличным выскользнуть из машины без благодарности, замерла.
   - Не смотрите так.
   - Я хорошо смотрю.
   - Я чувствую, что хорошо. Но... Мне неудобно.
   - Ты красивая. Очень, - вдруг мгновенно перешёл на "ты" Борис. Не позволяя Вере никакой реакции, заторопился: - Не ругайся. Я рад, что увидел тебя. Можно, я вечером приеду сюда же? Как стемнеет...
   - Нет! - Вера распахнула дверцу. - Спасибо вам большое, я бы и впрямь долго шла. До свидания.
   - Но я буду ждать.
   - Нет, - уже на ходу замотала головой Вера.
   - Всё равно буду!
   Едва не вприпрыжку Вера заторопилась в село, благо машина осталась стоять на месте. Пусть уезжает. Ни к чему всё это... Но почему он стоит? Обиделся? Она не хотела.
   Не выдержав, обернулась. Борис, зайдя по пояс в травы при обочине, рвал цветы. Ясно, что не для неё, мало ли кого ещё встретит по дороге. А знакомство и впрямь неожиданное и приятное.
   Заторопилась к дому, но сбоку вдруг мелькнула огромная тень, заставившая её вздрогнуть и податься в сторону. Из окна неслышно подъехавшего джипа Борис протягивал ей букет полевых цветов. А ведь ей сто лет не дарили их...
   Едва она взяла подарок, Борис бросил джип вперёд, резко, двумя движениями развернулся и, коротко просигналив, пронёсся мимо. Значит, и впрямь опаздывал, а из-за неё теперь будет нестись, наверстывая время...
   Вера смотрела ему вслед, пока машина не скрылась за лесополосой. Счастливо уткнулась лицом в жёсткий букет и теперь уже в самом деле вприпрыжку побежала к селу, боясь, что дед Федя успеет доехать на своём велосипеде раньше, чем она скроется за калиткой.
   Вечером попыталась быстрее уложить Оксанку с Женькой спать, но те колобродили, поминутно требовали её к себе для разрешения споров.
   - Спите, мне во дворе прибраться ещё надо. Или со мной пойдёте? - припугнула неурочной работой.
   Ребята замолкли, и она выскользнула из дома. Прислушалась - гула машин нет. Вылила из ведра на клумбу воду, неспешно направилась к колонке - всё ближе к околице. За неё, конечно, не пойдёт, но интересно было бы знать, приезжал ли Борис. На такой машине, как у него, из Суземки и впрямь - всего пятнадцать минут езды.
   Деревенская тишина, в отличие от городской, всегда наполнена звуками, но ни один из них не был похож на шум мотора. Ну и ладно. И с чего она взяла, что такой представительный и богатый глянет на неё с травяной тесёмкой через плечо.
   Расплёскивая воду от быстрой ходьбы, пошла обратно к дому. По-хорошему, надо подумать о том, чтобы завести в хозяйстве какую-нибудь живность. Для той же телушки трава за селом даром, и ходи себе за околицу хоть каждый вечер. А просто так - попробуй, языки измелят. Да и с чего это она взяла, что пошла бы на свидание? В институте, будь желание, каждый день могла менять женихов. Да только вот вместо свиданок в детдом к Оксанке с Женькой бегала при первой возможности. Сейчас собрались все вместе, а личной свободы, получается, ещё меньше стало. Смешно. Но зато вместе. Столько билась...
   Погремела на крыльце ведром, давая понять ребятам, что вернулась. Зашла во двор, выглянула за калитку. Огород по весне Фёдор Максимович-то распахал, однако ничем не засеял, так что трава поднялась почти в пояс. Но если взять ведро и пройти по тропке за ограду, то сразу за частоколом и суземская дорога. Кому какое дело, что она собирала и несёт в ведре? Может, жёлтые горошинки пижмы. Посушить на зиму. Насколько помнится, она и от ран, и от язв, и спазмов сосудов. Опять же, и против моли, блох всяких. Сколько времени дом стоял нежилой? То-то. Надо промыть его внутри именно с раствором пижмы. Если к тому же набросить платок на голову, никто и не узнает, даже если и увидит случайно.
   Несмотря на возраст, это было первое свидание Веры. В институте в первый год и впрямь знала одну дорожку и одну заботу - в детдом к ребятам. Кто её за это осудит? Но при этом, видимо, заслужила и репутацию синего чулка. Но даже когда редкие для пединститута ухажёры расхватали более свободных подруг, Вера какое-то время продолжала снисходительно посмеиваться: это просто вы не знаете, какая она на самом деле! Как бы не оказалось поздно и не стали кусать себе локти, товарищи женихи.
   Не стали. Со второго курса для подружек стали играться свадьбы, потом пошли "курсовые" детишки. Вот тут и подкралась тревога: а что же она? Чем ущербна? Чего греха таить, сама стала поглядывать на парней: где ты, суженый-ряженый, в красный угол посаженный? Где же тебя так долго носит?
   Вновь разозлилась уже перед самым распределением - да пошли вы все куда подальше, и без вас хорошо. Нашла силу демонстративно отказывать во внимании даже тем немногим, кто на выпускном балу приглашал на танец. Может, была и не права.
   Скорее всего, не права, потому что сейчас извивается среди бурьяна, оберегая себя от крапивы, собачек и репейника. Плохо, что не надела брюки. Хотя платок при брюках - это, наверное, смешно...
   Представлять себя со стороны не хотелось, а уж давать оценку себе - тем более. Идёт - и идёт. Встретит Бориса - поговорит, с неё не убудет, а нет - и впрямь наберёт пижмы. А с телушкой или даже коровой они всё же не справятся, сена на зиму без мужских рук не заготовишь. Легче договориться и покупать у кого-либо банку молока. Да и не куковать же в Ключах всю жизнь. Осмотрятся, укрепятся от четырёхлетней разлуки, и попробуют поискать чего получше. Господи, уже четыре года, как мамы не стало...
   Огороды оказались короткие, не успела про жизнь подумать - а уже на суземской дороге. Вроде никто не видел...
   Тут же присела: прямо перед ней горбатился в сумерках джип Бориса. Приехал! Пообещал - и приехал. К ней. Но что теперь делать? Ведь они совсем не знают друг друга. Поманил пальчиком - и прибежала. Какая же она дурочка!
   Из машины лилась лёгкая мелодия незнакомой песни, закат, придавленный облаками, отливал багровой полоской. Над головой набиравшая свет Венера словно пастух, собирала вокруг себя стадо звёзд. А как сладко от беспокойства в груди! Выйти или отползти, вернувшись домой проторенной тропкой? Но зачем тогда шла! Человек ведь ехал, столько бензина сжёг...
   Медленно привстала, делая вид, что смотрит в сторону и ничего не видит. Приподняла над травой ведро. Она и впрямь вышла за ягодами. А ухо будет держать востро. Как он смотрел на её коленки! Как быстро перешёл на "ты"! Как был уверен, что она придёт!
   Ох, что она делает...
   - Я здесь.
   Борис стоял в стороне от машины и наверняка видел все её приседания. Стало жарко, захотелось сбросить удушливый платок, но Борис уже стоял рядом. Взял за плечи, медленно, но решительно прижал её к себе. Ведро мешало то ли ей сопротивляться, то ли ему прижаться сильнее, и он прошептал над ухом:
   - Пустое?
   - Нет, там пижма. Для отваров на зиму...
   - Пойдём в машину.
   - Нет!
   Машина - ловушка, оттуда не убежать, там она беззащитна...
   - Мы просто отъедем. Подальше от села.
   Борис забрал ведро, взял Веру за руку и повёл к машине. Джип приветливо подмигнул подфарниками, отключая сигнализацию.
   "Что творю, что творю", - ужасалась себе Вера, забираясь в машину. Ведро загремело в багажнике. Только недалеко уезжать, ребята одни дома...
   Остановились на развилке дорог. Та, что шла на Украину, за ненадобностью зарастала травой, в её зелень и загнал машину Борис. Выключил фары, мотор.
   - Привет, - повернулся с улыбкой Борис.
   - Привет.
   - Ты почему меня боишься?
   - Так я вас почти не знаю.
   - А давай познакомимся ближе, - Борис протянул руку. Вера отшатнулась, но машину - это и впрямь ловушка без пространства. Её отсутствие и позволило водителю коснуться щеки, тронуть шею.
   - Не надо, - с мольбой попросила Вера. Где ведро? Ей домой...
   - А ты со мной ничего не бойся, - не отпускал ладонь Борис, по миллиметру приближаясь к ней.
   О, как Вера чувствовала это тающее на глазах расстояние. Но ведь ничего не может произойти! Почему что-то должно произойти в такой красивый вечер? А руки у Бориса сильные, настырные, ласковые. И тоже приучают, приучают к себе. Уже коснулся пальцами ушка. Щекотно. Мамочка...
   Борис вдруг забросил руку за Веру, наклонил её к себе. Впился губами в щёку - достал только до неё, зато руки принялись выдёргивать заправленную в юбку блузку.
   - Не-е-ет. Пустите!
   Борис послушался, но только для того, чтобы начать новую атаку. Завыл сигнал - в пылу борьбы Вера нажала на него локтем, но и это не отрезвило водителя. Он уже рвал пуговички на женской блузке, зарывался лицом внутрь. Вере бы сжаться, закрыться, но она пыталась бороться, невольно раскрываясь всё больше и больше. Руки Бориса уже хозяйничали по всему телу, и последнее, что ей оставалось - это ударить каблуком по колену Бориса. Тот вскрикнул от пронзительной боли, но успел перехватить женскую ногу, зажать под мышкой. Руль мешал навалиться на девушку, он потянулся разложить спинку сиденья, и на этот раз Вера ударила водителя коленом. Удар пришёлся куда-то в горло, Борис захрипел и сам отпрянул в угол.
   Рванув дверцу, Вера вывалилась наружу. Не оглядываясь, побежала в сторону села. И лишь когда завёлся мотор джипа, в испуге оглянулась, еще не решив, убегать в колосящееся поле или отбиваться прямо на дороге.
   Машина неслась прямо не неё. Выражая презрение и навек прощаясь, Борис нажал на сигнал. Вера даже заткнула уши, чтобы не слышать пронзительного тонкого звука. Кувыркаясь, из окошка вылетело ведро, и Вера едва увернулась от удара.
   - Дура, - расслышала средь рёва мотора.
   Но поверила в спасение, лишь когда огни иномарки скрылись в темноте. Сошла на обочину. Опустошенно опустилась на пыльный скос и в голос зарыдала.
   - За что? За что мне такое!
   Сопереживая женщине, у её ног безмолвно склонила свадебный венец на жёлтой головке ещё различимая при яркой луне низкорослая ромашка. На слёзы из ржи высунулась ватага васильков. Под ногами сбился в щепоточки щавель, сам навек обделённый сладким. Здесь же тонкой змейкой распласталась по земле повелика. Репейник деликатно отодвинулся на почтительное расстояние, почти в темень, то ли давая возможность женщине побыть наедине с горем, то ли оберегая выводки своих липучих младенцев с фиолетовыми головками от печального зрелища.
   - Ничего не хочу, никого не хочу, - продолжал сквозь слезы пробиваться голос Веры.
   Застыли, боясь добавить неудобств, первые звёзды. Очистилось небо от непоседливых, звонкоголосых, влюбленных в самих себя, сверчков. Ветер, в иных ситуациях сам с охоткой вышибавший из людских глаз слёзы, переваливался неслышными волнами. Женщина плачет!
   Но как не заплакать, если рядом, ближе васильков-ромашек, повелики, кислого щавеля и даже репейника, истончает пронзительный горький запах лебеда. А перед глазами дрожат повисшие гирляндами на тонюсеньких дужках сердечки кукушкиных слёзок. И мать-и-мачеха, конечно же, никуда не делась, подвернулась холодными, не материнскими щеками под руки: плачь, женщина, плачь. В жизни всё рядом. Не ты первая, не ты последняя...
  
  

Глава 8.

   Не зря, наверное, преграждали Егору Буерашину морские штормы путь на Родину. За время заточения он как-то подзабыл о политических страстях, кипевших в Москве, а ступил на родную землю, - и оказалось, что ничего главнее их в стране нет. Даже показалось: не вывернись он сам из плена, никто всерьёз им бы заниматься не стал.
   В Домодедово его встречал Юрка Черёмухин, с кем вместе начинали службу в КГБ и строили планы на нелегальную работу. Да только уже через пять лет им обоим поставили в личном деле красный штамп: "Известен противнику".
   Обиднее всего, что сами они нигде не засветились и собирались свято исполнять главный принцип контрразведчика:
   Увидел - молчи.
   Сказал - не пиши.
   Написал - не подписывай.
   Подписал - откажись.
   То есть я - не я, а что такое КГБ - вообще понятия не имею.
   Но какая-то сволочь из Управления кадров переметнулась к американцам, и мгновенно на всех, с кем соприкасался предатель или чьи личные дела брал в руки, ставился жирный крест. В виде того самого красного штампа, после которого работа за границей не светила контрразведчику ни при каких обстоятельствах.
   "Проштампованный" народ поник, заскулил, стал приглядывать новые должности. Егора попытались переманить аналитики, но носить по кабинетам пусть и умные, но бумажки его не прельстило, и через бывших сокурсников он предложил свои услуги ГРУ - главному разведуправлению Генерального штаба, благо там начинают рассматривать кандидатов как раз после пяти лет службы в погонах.
   - Зачем? - попытался отговорить Юрка Черёмухин, точно так же засветившийся, но остающийся на Лубянке работать в архиве. Ему спецназ не выгорал из-за "минус пять" на каждый глаз, поэтому он, как в курсантские годы, старался прикрыть свой физический недостаток излишней грубоватостью: - Ветра в заднице много?
   - Хорошо, что Бога нет, а то бы он тебя наказал, - успел Егор щёлкнуть по носу будущего архивариуса прежде, чем тот отпрянул, придерживая новенькие, чуть великоватые очки. - Давай лучше не теряться. И пожелай мне удачи.
   Просьба оказалась не лишней, ибо Егору в новом ведомстве нервы пощекотали основательно. Не в смысле проверки на благонадежность - комитетская чистка считается одной из самых надёжных в мире, а он своего прошлого не боялся: отец и мать в войну партизанили, старший брат Иван - чернобылец. Так что озабоченность у новых командиров могла лишь идти по части его психологических, оперативных и физических способностей.
   Намекали на работу медкомиссии и особенно встречу с психологом, который после многочисленных тестов обязан найти наиболее слабые точки и давить на них в беседе. Если в течение пятнадцати минут руки у кандидата не вспотеют, допускают к этапу следующему.
   У Егора не вспотели, потому что ему разрешили передохнуть и даже посмотреть какой-то безобидный американский фильм. Интереса он особого у Егора не вызвал, втихаря уже даже хотел придремнуть в полутёмном небольшом кинозале, но тут вспыхнул свет и ему поднесли блокнот и ручку: а напишите-ка, товарищ старший лейтенант, сколько машин, каких марок и какого цвета проехало в увиденном вами отрывке. Сколько машин остановилось, кто из них выходил, кто садился. В чём одеты, что держали в руках...
   И только после этого Егора без денег и документов стали забрасывать на машинах и в самолётах в какие-то лесные дебри с задачей выбраться из них и незамеченным вернуться в Москву. Он стрелял, плавал, дрался, изучал дельтаплан и акваланг, боевую машину пехоты и малую сапёрную лопатку. Учился давить отвращение, поедая личинок, извлечённых из-под коры деревьев. Затем спал привязанным к этим самым "санитарно-обработанным" стволам. Делал самому себе уколы. Утром мины обезвреживал, а вечером подрывал ими опоры мостов или цистерны. Отцеплял вагоны на ходу поезда. Учил языки. В отличие от Лубянки, в военной разведке главный принцип формулировался намного короче: "Пришёл - увидел - уничтожил".
   - Тяжко? - хитро улыбались новые сослуживцы, когда-то сами прошедшие этими же тропами.
   - А мне присяга иного и не обещала.
   Испытания выдержал и его представили разведзверям ГРУ. И сразу в группу дальней заброски, элиту спецназа. А поскольку в ней существовали лишь офицерские должности, то, несмотря на погоны старшего лейтенанта, в качестве рядового бойца.
   - У нас много своих законов. Но уясни главный - закон крокодила, - полагая, что новенький обязательно должен знать его, предупредил "кап-раз" - грузный капитан первого ранга с аккуратными седыми усиками, от которого зависело окончательное "добро" на службу.
   Он же определил новенького на южное, "песчаное" направление к "каплею" Максиму Оличу. Капитан-лейтенант, за какие-то диверсионные морские дела дослужившийся до командира группы, тоже не преминул напомнить о крокодиле. Но уже более конкретно:
   - Никогда не ходи по тропам, где однажды уже ступал. Зашёл в одном месте - выйди в другом. В широком смысле - не дай поставить на себя капкан. Знаешь, как ловят крокодилов?
   Вскинул голову, а на скуластом лице самодовольная улыбка: откуда вам, на Лубянке, знать настоящеё боевое искусство во время броска "на холод"!
   "Холодом" в ГРУ почему-то обзывались операции, сопряжённые с риском для жизни. По большому счёту, Егор мог в ответ щегольнуть чем-нибудь фирменным от "Комитета Глубокого Бурения", но грушники ему понравились, и он промолчал. Придёт время, и Лубянка покажет, как и чем хлебают щи. Так что там крокодил?
   - Он возвращается в реку обязательно по тому пути, по которому выполз на берег. Охотники за их шкурами и вкапывают в этих местах ножи, о которые несчастные и глупые рептилии распарывают себе брюхо.
   В "песчаной" группе почему-то оказалось много моряков, потому они, скорее всего, и баловались всякими страстями от пресноводных.
   Хотя основным предметом для изучения оказалось так называемое страноведение - детальное изучение государств, где спецназовцы в силу каких-то обстоятельств могли очутиться. В какой мечети какой мулла служит, кто любимая жена у наследного принца и когда она забеременела, сколько лошадей или верблюдов у владельца центрального рынка, какие газеты что печатают, пофамильные списки физиков и лириков - эти сведения должны были отлетать от зубов по каждому городу и более-менее значимому аулу на южном направлении.
   Сведения, надо полагать, обновлялись постоянно. Если спутник засекал какую-то новую постройку, резиденту шла шифрограмма: доразведать объект. Появлялась новая трасса - куда ведёт и что соединяет? В местной прессе упомянули на первой полосе новое имя - кто такой? Якобы восторженные якобы туристы якобы случайно засняли уголок интересного объекта - а давайте сделаем его привязку к космической фотосъёмке.
   Подобной сетью опутывался весь мир, и страноведы, собери их вместе, могли бы рассказать о земном шаре увлечённее и глубже телевизионного Сенкевича. Разве что не коснулись бы, наверное, Антарктиды. А там шут его знает, гарантировать в разведке ничего нельзя: о ней уважающие себя страны никогда ничего и не подтверждают, но и не опровергают. Есть такой гениальный уход от проблемы - по умолчанию...
  
   Первое серьёзное испытание Егору Буерашину не заставило долго ждать и пришлось на "Бурю в пустыне", то есть войну в Персидском заливе американцев против Ирака в самом начале девяностых годов.
   Трудно сказать, чем думали на "Военно-грузинской дороге" советские политики и чьи интересы блюли, но "грушный" спецназ вдруг запрягли в упряжку к янки. И не просто участвовать в совместной морской блокаде Ирака, а досматривать идущие в эту страну корабли. Американцам оставалось лишь принимать доклады советских десантников, самим оставаясь как бы чистенькими: мы ни при чём, это русские ищейки лазят в корабельных трюмах.
   Лазить послали как раз группу Максима Олича. Аукнулось, что в командирах ходил моряк. Спецназовцы подлетали на вертолётах к обнаруженному в море судну, по фалам скользили на палубу и принимались щупать тюки и нюхать углы. Экипажи презрительно глядели на них, а надсмотрщики, опуская от стыда головы, докладывали по рации сидящим в вертолётах американским офицерам:
   - Судно осмотрено, груз стратегического значения не имеет.
   О-о, и как плевались, оставаясь одни. Как поносили даже не звёздно-полосатый флаг, а Москву, улегшуюся калачиком на этом полотнище: откуда такое подобострастие и унижение самих себя?
   И тогда Егор Буерашин стукнул кулаком сам. Обнаружив при очередном осмотре в утробе ветхого рыбацкого судёнышка ящики из-под зенитных снарядов, тем не менее процедил по рации:
   - Груз стратегического значения не имеет.
   Ирак отбивался от американской авиации из последних сил, и боеприпасы ему были необходимы не меньше, чем советским офицерам чувство гордости за собственную страну.
   Но на этот раз на палубу спустился и американский подполковник: скорее всего, наводка на подозрительное судно всё же к ним прошла. Глянул высокомерно на Буерашина, вылезшего из трюма, квакнул что-то сквозь зажатую в зубах сигару.
   - Перепроверить! - перевели его команду. - И снова доложить.
   Качки на море не ощущалось, но Егор стал, расставив ноги и закрыв собой трюм. И хотя только что бросил курить, выхватил у кого-то из своих сигарету, тоже вбил её себе в зубы:
   - А пошёл он...
   Подполковник побагровел, выдавая прекрасное знание русского языка. Выхватил сигару, подошёл вплотную. Тыча ею русскому спецназовцу в грудь, процедил:
   - Ты - ещё раз!
   Егор не сразу понял, что команду отдали на его родном языке. А когда дошло, взвился окончательно. Обернулся на своих:
   - Так они здесь нас ещё и за чмо болотное держат?
   Не ведая о последствиях, шагнул навстречу американцу, спасательным жилетом сминая его сигару.
   - Ещё раз тыкнешь, смою через клозет за борт. - И свою сигарету, хоть и тонкую по сравнению с американской, и лишь куцый бычок её, но выставил навстречу орлу, распластавшему крылья над карманом у кремовой рубашки подполковника. - Это ты тоже, надеюсь, понял.
   Ещё как понял! Глаза сначала вспучились, налились кровью, потом сузились в щелочку. А Егору что бык, что японец. Ему ни вожжа под хвост не попала, ни водки он не перепил, ни на солнце не перегрелся. Просто достали: когда воду греют, она поневоле начинает кипеть. И Олич, который мог бы осадить, работал с другой группой на другом судёнышке.
   Так и замерли, сжав кулаки, на палубе иракского кораблика: советский старший лейтенант и америкос в подполковничьих погонах. Иракские рыбаки ждали своей участи на носу судна, зато разведзвери ГРУ вмиг разделились: одни оказались за спиной взвившегося сотоварища, другие - у подполковника. Вскинулись автоматы. Бунт. На чужом утлом судёнышке, на чужой войне СССР, похоже, впервые за Горбачёвские годы выпростал коготки. "Наверх вы, товарищи..."
   Сумасбродного демарша тем не менее оказалось достаточно, чтобы янки дрогнул. Несмотря на кружащие в воздухе вертолеты, главенствующую должность, не посмел перепроверить трюмы или послать лейтенанта туда же, куда сам только что был отправлен. Мертвецки бледные рыбаки-контрабандисты-оружейники глядели на Егора, как на Бога, и он сказал себе тогда: никогда, нигде и ни перед кем больше не опущу голову. Я - советский офицер и сын партизана. И плевать на иное.
   Усмехнулся американцу: и на тебя плевать тоже. Это в старости подумал - и забыл. В молодости же сказал - и сделал!
   Хотя в действительности Егор сплюнул за борт. Всё же хотелось, чтобы снаряды дошли до Ирака.
   А вот брызги полетели по закону ветра: его за выходку, естественно, по головке не погладили, и из Персидского залива срочно отозвали. Готовился к худшему - даже рапорт на увольнение загодя написал, чтобы не выслушивать нравоучения от начальства. Однако вместо международного разноса ему пусть и втихаря, но досрочно бросили на погон ещё одну звездочку - ходи капитаном.
   Так поверил, что даже среди руководителей остаются люди, которые продолжают сражаться за интересы Отечества.
   Но от подачи рапорта удержало не только это.
   - Передай сеструхе, - попросил при расставании Олич, всовывая в "дембельскую" сумку Егора перламутровую ракушку и пластмассовую ящерицу, в хвосте которой располагалась точилка для карандашей. На ракушку Буерашин внимания не обратил, но ящерку удивлённо повертел в руках. Командир успокоил: - У Иры сейчас фамилия такая - Точилкина. Коллекционирует.
   - Убью, - пригрозил "каплею" уже из Москвы Егор, когда встретился с Ирой у фонтана перед Большим театром. Миниатюрная, точёная, с белыми волосами по плечам - наверняка Бог поцеловал при рождении! А он - "сеструха"...
   - Вам, - Егор вытащил из сумки подарки.
   Ира по-детски хлопнула в ладоши и сразу же приложила ракушку к уху. И лишь услышав шум Персидского залива, спохватилась:
   - Как Максим?
   - Приказал сводить вас на кофе, - не моргнув глазом, соврал Егор.
   Ира посмотрела на часы, сложила в мольбе ладошки, сделала бровки домиком:
   - Если я опоздаю на работу, меня уволят.
   - А после работы?
   После работы её тоже удерживали какие-то планы, капитан Буерашин никак в них не вписывался, но слишком ярко блистала стоящая рядом женщина, чтобы просто так с ней расстаться. Он не имел на неё никаких прав, она не дала никаких поводов для дополнительного внимания, но единственная сила, с которой способны совладать монахи, но отнюдь не офицеры - это женская притягательность. Эх, и на правом пальчике обручальное колечко...
   - Вы мне позвоните через месяц, - нашла Ира для него ближайшее времечко. Но точки над "i" расставила сразу: - И вы мне расскажете про Максима.
   - А раньше? - обнаглел Егор.
   - А раньше меня просто не будет в Москве. Спасибо. Я убегаю. Извините. До встречи. Самому-то будет заняться чем в Москве без меня? - стрельнула лукаво глазками...
   Занятие нашёл "Кап-раз" для всей их "персидской" группы, вслед за Буерашиным по рекомендации союзников тоже выдворенной из Залива за нелояльность.
   - Я не стану потом спрашивать, как вы это сделали. Но дурость требуется пресечь, а жертвы исключить, - начал с непоняток командир, кося глаз на верхний левый угол карты, где ютились заморышами прибалтийские республики. - А теперь слушайте.
   Суть задачи повергла спецназовцев в шок. И было от чего, даже в сравнении с наглостью американцев в Ираке: один из прибалтийских городов отменял у себя действия всех советских законов. Через день-два в нём планировался митинг с требованием ко всем русским убираться вон из их цветущей республики.
   - Пусть останутся потомкам и историкам вопросы присоединения прибалтов к Союзу - их референдумы, просьбы о вступлении в СССР, - пощипывал ус "кап-раз". А может, прощупывал на лояльность своих разведзверей, ежели вместо чёткого и конкретного приказа пустился в рассуждения: - Нет особой нужды ворошить и то, что все годы советской власти Прибалтике единственной из всех регионов разрешали не перечислять деньги в союзный бюджет, а пускать их на развитие собственной инфраструктуры. Получая при этом из Москвы ещё и дотации. Естественно, в ущерб нашим, исконно русским городам. Так что Бог им судия, ныне орущим, что якобы они кормили Россию.
   - Лаять - удел шавок, - согласился кто-то.
   - Или мосек, - поддержали со смехом.
   - Если это не одно и то же, - взял на себя роль рефери Олич, тем самым подтверждая готовность группы к выполнению задания.
   Однако командир рассуждал и делал политические выкладки не зря. "Морячки" притихли сразу, едва дослушав командира. Притихнешь, ежели впервые предстояло действовать в родной стране и как бы против собственного народа.
   - Кто-то из шибко мудрых в Кремле порекомендовал спецслужбам спровоцировать столкновения на улицах города, - продолжил "кап-раз". - И уже под их прикрытием, объявив чрезвычайное положение, ввести в регион дополнительные войска. Которые и разгонят митингующих.
   На этот раз реплик не последовало: слишком серьёзно закручивалось всё в родной стране...
   - Но если там, - "кап-раз" поднял взгляд сначала вверх, что могло означать Кремль, потом перевел его на Буерашина, как на недавнее олицетворение Лубянки, - если там не могут найти более элегантного выхода из ситуации, мы обязаны спутать все карты. С обеих сторон. И история уже нас простит и рассудит.
   Для людей сведущих никогда не являлось секретом то, что ГРУ и КГБ жили как кошка с собакой, стремясь первыми добежать до Генерального секретаря ЦК КПСС с добытой информацией. Первым отрапортовал - ты и отличился. Но чтобы самим замахнуться на Кремль и на конкурентов... Неужели власть настолько слаба, что ею можно манипулировать из какого-то кабинета на Полежаевке? Хорошо, что с Полежаевки. Быстрее бы приходил к власти Ельцин, что ли? У того хоть воля есть...
   - Я не стану спрашивать, как вы это сделаете, - повторил "кап-раз" и отпустил группу из кабинета с проёмами в стенах, где за синими шторками располагались подробнейшие карты всех регионов мира.
   Буерашин мало сомневался, что задача снова окажется "водной", раз ими рулят моряки. И не ошибся.
   - Берём водозабор, - выбрал Олич окончательный вариант после прибытия на место.
   Взяли. Проникли туда, куда и мышь не могла прошмыгнуть незамеченной. Вылили в резервуары жидкость, заранее подготовленную химиками вкупе с биологами, и к обеду вместо митинга город сел на унитазы. Ни лозунгов тебе, ни столкновений, ни чрезвычайного положения - один понос. Лидеры всевозможных национальных фронтов бесились, Москва и Запад, каждый по своему рассчитывавшие на этот митинг, недоумевали. А сделать всё красиво и непонятно для окружающих - каллиграфический почерк ГРУ. За который каждому в группе Олича выделили по три дня отпуска.
   Всем, кроме Егора.
   - На "минус два" - отдал он команду спускаться на два этажа под землю.
   На "минус два" располагалась "гардеробная", в которой скрупулёзно, годами собирались одежда и вещи для любых целей и задач в любой точке мира. Значит, готовность номер один. Куда? К какому шкафчику подведут? Ни одного намёка на принадлежность к СССР не должно быть, даже пломб в зубах, не говоря уже о клейме советских прачечных на белье.
   - Готовься в Латинскую Америку, - подвёл Егора "Кап-раз" в самый угол помещения. Пощипал усы, распахнул шкаф с летними песчаными костюмами. - Пойдёшь "на холод"...
  
   И вот "холод" кончился, и он вправе был рассчитывать хотя бы на тёплый приём личного руководства. Только Юрка вот встретил едва не у трапа, а от их конторы никого пока нет...
   - Да тут без тебя напряжёнка непонятная по всем линиям, - уловив разочарование на лице друга, попытался оправдать опоздавших "грушников" Черёмухин.
   "В любом случае не такая, как была у меня", - поджал губы Егор. Детская обида переполнила сердце. Герой не герой, но по-человечески встретить могли бы, не каждый раз вырываются разведчики из плена, да ещё самостоятельно. Надежду на жизнь, конечно, давал негласный закон всех разведок мира: поскольку разведчики являются военнослужащими, то их физическое уничтожение приравнивается к нападению на страну. Тюрьма - да, перевербовка - да, но под расстрел подвести не должны были. Но это если бы держали официально и в тюрьме, а не в пещере в сельве...
   - Да вон бежит кто-то из твоих, - вычислил Юрка в аэровокзальной суматохе родственную душу.
   Бежал сам "Кап-раз". Он схватил Егора в объятия, приподнял, словно через лёгкую тяжесть веса подчинённого убеждаясь, что перед ним не призрак. Хлопнул по спине.
   - Я рад. Но остальное всё потом, - отстранился командир и с надеждой посмотрел на Юрку. - Добросишь товарища до дома?
   Не дожидаясь ответа, ещё раз прижал к себе Егора. Успел шепнуть:
   - Сидеть дома, никуда не высовываться и ни во что не вмешиваться. Ждёшь только моей команды.
   Хотел уже бежать, но глаза залучились, снова наклонился:
   - Тебе бумаги на большую награду готовим. Высшую. Только т-с-с-с. И без меня никуда и ни во что.
   Ошарашил - и исчез столь же стремительно, как и появился.
   - Я же говорил, что у вас какой-то напряг, - обрадовался собственной дальнозоркости близорукий Черёмухин.
   Егор застыл посреди зала. Ему - на награду? А почему, собственно, и нет? Чай, не к тёще на блины ездил. Но что случилось в конторе? В честь чего напряг?
   Взгляд зацепился за электронное табло: 18 августа 1991 года. Не тринадцатое и вроде не пятница...
  
  

Глава 9.

  
   Томившийся от безделья и неизвестности Егор целые сутки тупо смотрел в телевизор, пока по нему не стали показывать балет "Лебединое озеро".
   Ничего не понимая в нём, переключил каналы, но по всем трём программам танцевали одно и то же. Такая синхронность могла повеселить или удивить любого другого, но если ты прослужил в разведке, то для тебя однообразие столь же тревожно, как и общая неразбериха.
   Вышел в коридор, присел к столику с телефоном. Дежурный по управлению не поднял трубку, чего в принципе не могло произойти, и Егор вновь вспомнил календарь: может, страна отмечает какое-то событие, о котором он запамятовал? 19 августа, понедельник. Праздники обычно по воскресеньям...
   Когда балет на экране сменился мёртво застывшей заставкой о проведении в Останкино регламентных работ, Егор, одевшись попроще, заторопился на улицу.
   Она информации не прибавила. По крайней мере, он не заметил тревоги на лицах людей, транспорт ходил исправно. Тянулась очередь к газетному киоску, но пресса, видимо, ничего не успела написать из происходящего, люди пожимали плечами и расходились по своим делам. Если что и вершилось в стране, то, наверное, в пределах Садового кольца. А оно - не Россия.
   Поспешил обратно в общежитскую комнатку, боясь пропустить звонок со службы.
   "Регламентные работы" в очнувшемся телевизоре закончились, и экран стал показывать длинный стол, за которым сидело человек восемь. Диктор бесстрастным голосом назвал их ГКЧП - Государственным комитетом по чрезвычайному положению. Вице-президент Янаев стал зачитывать заявление Горбачёва, который в связи с болезнью слагал с себя полномочия Президента СССР.
   Егор впился взглядом в экран. Болезнь, конечно, чушь. Но неужели говоруна убрали? "По России мчится тройка - Мишка, Райка, перестройка"... Вместе со вздохом облегчения, что наконец-то в стране нашлись люди, взявшие на себя ответственность за её судьбу, отметил с сожалением Егор и нервозность новых руководителей страны, их заискивающие ответы на вопросы иностранных журналистов, дрожащие руки и опущенные головы.
   Но всё равно - дело сдвинулось с мёртвой точки и должны уже идти необходимые команды для исполнителей. А уж среди них найдутся люди, которые проявят и решительность, и профессионализм в наведении порядка. Только бы не опоздали эти команды...
   Стала, наконец, ясна и причина нервозности в аэропорту капитана первого ранга. А он приказал ждать его команды. Приоткрыл дверь, чтобы не пропустить звонок телефона. А по телевизору начали показывать московские улицы, наполнявшиеся народом. Толпы, судя по репликам, направлялись на Лубянку.
   Выбежал в коридор, торопливо набрал номер Юрки Черёмухина:
   - Как у вас?
   - Только что не лезут в окна.
   И с неожиданной надеждой, которой минуту назад у него не прослушивалось ни в одной букве, попросил:
   - Ты можешь быстро подскочить?
   - Совсем плохо?
   - А ты глянь в телевизор.
   Экран бесстрастно фиксировал, как к памятнику Дзержинскому подогнали кран и Железному Феликсу набросили на голову петлю из троса.
   - Только быстрее, - поторопил Юрка, уже ни на кого, видимо, не надеясь.
   Но "Кап-раз" приказал ни во что не вмешиваться... Или он рассчитывал на иное развитие событий? Тогда - всё можно.
   - Быстрее, - ещё раз попросил Юрка и сам положил трубку.
   Особо быстро не получилось: слишком большие толпы уже бродили по Москве. Но равнодушных - занятых собой и внуками старушек, подметавших улицы дворников, целующихся влюблённых было всё равно больше. И именно в этом равнодушии людей, которые никуда не побегут никого ни свергать, ни защищать, могло оказаться спасение для страны. Может, и Юрка зря паникует? Подумаешь, собралась горстка перед Лубянкой. Две пожарные машины с водомётами вперёд - и через полчаса особо ретивые сидят по домам, сушат одежду. Завтра, одумавшись, спасибо скажут, что не дали замутить бузу...
   Черёмухин встретил на тыльных воротах центрального здания, протянул в узкую щель внутрь двора.
   - Здесь загружено полторы тысячи личных дел агентов и находящихся в разработке фигурантов, - Юрка кивнул на грузовик-фургон с надписью "Хлеб". Рядом валялись выброшенные лотки, что говорило об истинном, а не камуфляжном предназначении машины. Очки у Юрки были всё те же, слегка великоватые, и после заботы об архиве он постоянно занимался их охраной на носу. - Надо прорваться на спецобъект. Иначе представляешь, что будет?
   Представить списки агентов в газетах не было особой сложностью. Времена для прессы наступили такие, что многие редактора ради сенсации готовы в уголке юмора публиковать отчёты о похоронах собственной матери.
   Хотя публикация списков иным митингующим как раз и поубавила бы пыл. Ещё будучи в Комитете, Егор сопровождал однажды правозащитницу, на всех углах требовавшую немедленно открыть архивы КГБ. Устав доказывать пагубность подобного, пригласили её на Лубянку и, как понял Буерашин, показали личное дело отца, чьё имя долгие годы выставлялось как символ борьбы с тоталитаризмом.
   Ознакомившись с ним, женщина на цыпочках вышла из "Детского мира" и как будто цементного раствора глотнула. Причина оказалась более чем банальна и грустна: по оговору её отца в тридцатые годы было расстреляно более десяти человек, его же друзей.
   Ох, не плоской была история страны, не только чёрно-белой...
   Только ведь наряду с подобными стукачами, которых, в принципе, как-то можно понять с позиций нынешнего времени, в картотеках имелись имена тех, кто предупреждал о терактах, безалаберности, антисоветчине. Кого внедряли в преступные группировки и подсаживали в тюремные камеры к воровским авторитетам, убийцам и насильникам. "Подбрасывали" к иностранным посольствам. Кто закрывал каналы с наркотиками, похищениями людей. Аксиома, существующая во всех странах мира: государство обязано защищать свои интересы, свой государственный строй, своих граждан. В том числе и негласными методами.
   В первую очередь имена таких негласных сотрудников и спасал Юрка. И Буерашин молчаливо протрубил ему гимн.
   - Охрана внутри фургона, - опередил Черёмухин главный вопрос друга, от волнения раз за разом поправляя очки. - Стреляем без предупреждения по каждому, кто приблизится. На крайний случай - взрываем.
   О-о, какая же несусветная глупость посетила Юркину доселе светлую голову! Взрыв разметает листочки по всей округе, а "секретка" обязана уничтожаться до последней буковки в документе. В ГРУ на этот случай держат напалм...
   Но Юрке было не до подобных тонкостей. В своём окопе он остался один, держал свой фронт и сопротивлялся как умел.
   - В фургон или рядом поедешь?
   - Не рядом, а за рулём.
   Стащить с шеи галстук, оторвать козырёк у кепки и, извозив её по пыльному колесу, нахлобучить на самые глаза, засучить рукава рубашки и бросить в зубы сигарету, - и чем не водила из пятого или четырнадцатого автопарка? А очкарик рядом - это бухгалтер. С накладными на хлеб. Легенда безупречная, бригада круглосуточная. Вперёд, на пекарню!
   Ворота медленно отворились. Словно почуяв добычу, от толпы на площади отделилось с десяток разогретых парней, готовых по той же самой методике сексотов останавливать или записывать номера выходящих из лубянского комплекса машин. Даже хлебовозок.
   Егор, как и полагается водиле из пятого или четырнадцатого автопарка, выплюнул им под ноги бычок и дал по газам.
   А Москва упивалась свободой кричать, что вздумается, ходить там, куда вчера не пускали, ломать то, что не строили. Благодать: милиция загнана в подворотни, комитетчики дрожат по кабинетам, армию заперли в казармах. Как же сладка запретная выпивка! И кто заранее думает о похмелье...
   Впрочем, столице всегда не хватало мудрости. Да и откуда ей взяться, если сюда веками ползли поближе к власти проходимцы и лизоблюды, постепенно занимая места своих хозяев. И не прощая после этого никому своего предыдущего унижения.
   "Кап-раз" выражался проще:
   - К дирижёрскому пульту прибежали барабанщики. С искренним убеждением: кто громче бьёт, тот в оркестре и главный.
   Главным, судя по транспарантам и речёвкам митингующих, мог стать Ельцин. Что явно было не худшим вариантом, этот порядок в два счёта наведёт.
   Пока же Егор и Черёмухин ехали по враждебной Москве молча. Да и о чём говорить, когда за спиной фургон с личными делами фигурантов, а вперёди - полная неизвестность и разбитая дорога, в которой даже Юрка плохо ориентировался.
   Однако за Химками он после некоторых раздумий попросил уступить ему место за рулём. А потом и вообще вылезти из машины и подождать возвращения на дороге. Ясно: боялся выдать объект. Егор поначалу хотел обидеться, но остановился: не в бирюльки играют. Напялил Черёмухе кепи и, снимая с него чувство вины, поторопил:
   - Только мухой. Туда и обратно.
   "Бухгалтера" никогда не отличались классным вождением: грузовик неуверенно дёрнулся, рывками набрал небольшую скорость и скрылся в незаметный поворот среди только-только начинающих желтеть клёнов. Спецобъект - он и есть спецобъект, посторонний глаз не привлекающий.
   Зато разгрузился и вернулся настолько быстро, что Егор не успел соорудить себе сидушку из лапника.
   - Надо в Зеленоград, - высунулся через опущенное стекло кабины Юрка.
   Очки на переносице оказались наспех перетянуты синей изолентой: всё же потерял бдительность и наверняка уронил при разгрузке. Но это не мешало архивариусу пристально смотреть сверху вниз: если ты не согласен, я еду один. Честно сказать, Буерашин не ожидал, что в дохляке Юрке окажется столько твёрдости и ответственности. Но куда ему одному при минус пять на каждый глаз?
   - Надо! - твёрдо повторил Юрка, возвращаясь к реальности.
   Зеленоград слыл самой демократической зоной Москвы - именно оттуда приезжали на митинги самые многочисленные и по-военному организованные колонны с зелёными полотнищами транспарантов. Победа над ГКЧП могла добавить им агрессивности, и тут даже Ельцин не успеет всех привести в чувство. А на трассе уже появились танки. Чьи? За кого?
   - Начальник местного отдела получил сведения, что с минуты на минуту ожидается штурм его здания. Просит помочь вывезти архивы.
   - А что, на все КГБ - ты один? С украденной хлебовозкой? - удивился Буерашин. А скорее, выплескивал раздражение от вида застывшей танковой колонны. Не зря дрожали и опускали глаза на пресс-конференции члены ГКЧП. Так и не нашлось среди них никого решительного, идущего до конца. И Юрка прав - пора спасать хотя бы тех, кто помогал стране...
   Черёмухин вздохнул, подержался за дужку очков. А вот ему было стыдно за контору, ещё вчера приводящую в трепет весь мир, а сегодня вдруг оказавшуюся в растерянности. Но поскольку Егор тоже числился выходцем из Лубянки, горько исповедался:
   - Перед твоим звонком, извини, увидел в туалете одного генерала. Он рвал какие-то бумаги, бегал по толчкам и спускал в них обрывки. Грешным делом подумал, что уничтожает документы, но оказалось, избавлялся от рукописи собственных воспоминаний. Где, я думаю, как раз и поносил демократов. Таким нынче стало КГБ, Егор.
   Зря Юрка стыдился - Буерашин сам опустил голову: чай, погоны получал в Комитете. Не знал, что творилось на данный момент в ГРУ, но если и там генералы дрогнули, то куда возвращаться и кому верить? Или быстрее бы уж Ельцин брал всю власть в руки, чтобы утвердить порядок.
   Зеленоградского комитетчика нашли мятым, небритым и, кажется, под градусом. Увидев хлебовозку, сразу обмяк: так бывает, когда приходит уже не ожидаемая помощь. Чтобы вывести его из прострации, Буерашин поинтересовался:
   - Сто грамм есть? Меня зовут Егор.
   - Серёга, - легко поддержал знакомство хозяин кабинета.
   Бутылка с остатками стояла под столом - зеленоградец лишь опустил за ней руку вниз. Но за закуской пришлось идти в угол, к холодильнику. Тот, потерявший в переездах переднее резиновое копытце, кивнул хозяину украшенным детскими наклейками лбом. И душу распахнул хотя и со скрипом, но широко и светло: чем богаты, то - ваше.
   Щедрость оказалась понятной, когда на ржавых решётках обнаружились лишь маслянистая банка из-под тушёнки с ломтиками пожелтевшего жира да надломленные, покрытые инеем, кусочки хлеба на одноразовой тарелке. Капитана смутило малое количество закуски и он полез за добавкой в морозилку. Там ножом наковырял пахнущих рыбой кусочков льда и вывалил их рядом с хлебом.
   Сдвинули почерневшие от чая разнокалиберные чашки - не на поминках. Тост предложил капитан, выдавая свою родословную:
   - Казак пьёт в двух случаях. Первый - когда есть огурец. И второй - когда огурца нет. До дна.
   Спирт, затушенный не менее обжигающим льдом, пробудил Серёгу к действиям.
   - Предлагаю: то, что не очень существенно, перебросить в ментовку, с начальником отношения нормальные. Но мешков семь надо бы вообще сжечь.
   Все трое невольно представили костёр в лесу, на свет которого наверняка подскочат какие-нибудь вояки. Да хотя бы из тех же танков, что опоясали Москву. И неизвестно, кто окажется командиром. Желание заработать у новой власти звезду на плечи или на грудь у пары-тройки исключать не приходилось.
   - Открытое место не желательно, - похоронил Егор чью-то удачу на выслуживание. Там, где участвует он, халява не пройдёт...
   Капитан макнул в жир скрюченный от возраста и холода кусочек хлеба, посмаковал прилипшие к нему жёлтые крошки. Потянулся к телефону, доставая из пиджака потрёпанную записную книжку со множеством вложенных записочек. Найди такую на улице, ни за что не догадаешься, что она принадлежит главному зеленоградскому контрразведчику. Но он отыскал в ней нужные цифры практически мгновенно - дольше набирал номер на таком же колченогом, как холодильник, аппарате:
   - Борисыч? Что плохого в этой жизни?.. Молодец, и я про то же. Слушай, подошли ко мне свою аварийку. И жди меня, я к тебе на ней подъеду. Всё потом. Давай.
   Поправил, словно удачливую колоду карт, листочки в книжице, вернул её в лоснящуюся щель кармана. И только после этого соизволил пояснить:
   - Тут у меня на крючке начальник теплосетей. Сделает всё.
   Котлы ТЭЦ - это хорошо, это надёжно. За это можно выпить.
   Остатка в бутылке хватило на второй круг:
   - Ну, раз нет огурца...
   Раздался телефонный звонок. Пока Серёга, опустошая чашку, держал трубку на весу, все расслышали:
   - Это КГБ? Сидите? Ну-ну, не долго осталось. Ждите.
   Щекочут нервы перед штурмом? Или уверовали в свою всесильность! Где ГКЧП? Где аварийка, чёрт побери! И неужели у Серёги больше нет ничего в загашнике? А рыба в морозилке лежала всё-таки поганая...
  
   Начальник ТЭЦ сработал быстрее звонивших. Контрразведчики в спешке побросали в жёлтый проём аварийки утрамбованные под завязку, опечатанные сургучной печатью мешки. Через минуту им гореть в топке, а всё равно от инструкции ни на шаг. Если в Книге рекордов Гиннеса есть раздел "педантизм", то КГБ явно просился на первую строчку.
   На воротах ТЭЦ встречал сам Борисыч - сухонький мужичок в тесноватом, в катышках на животе, пуловере. Серёге хозяин кивнул несколько раз, чем подтвердил свои какие-то прегрешения перед конторой. На попутчиков, сидевших на мешках, лишь покосился: более всего осведомители опасаются расширять круг знакомств.
   - Надо сжечь, - кивнул на груз комитетчик. Икнул, поморщился от рыбной отрыжки, но довёл задачу до конца: - Срочно. При нас.
   Борисыч поник, сделался ещё более сгорбленным и маленьким, и оказалось, что пуловер ему вообще-то впору. А катышки на нём оттого, что старик от волнения постоянно трёт ладони о живот...
   - Что так? - недовольно поднял голову Серёга. Видать, сильно был обязан Борисыч органам, если тамошний представитель и мысли не допускал о невозможности выполнить просьбу.
   - Сделаем, - со вздохом согласился поделиться огоньком начальник теплоцентрали. Махнул водителю, гусаком вывернувшему голову из кабины: - Подъезжай к главному корпусу.
   Тот оказался не чем иным, как тюрьмой-ангаром для томившейся внутри огромной глиняной избушки на металлических лапах. В её оконцах бушевало пламя, но мощные газовые форсунки все продолжали и продолжали выжигать ей нутро. Бедная Баба Яга! Говорят, при матриархате она ходила в жрицах и была прекрасной девушкой, и это мужики в отместку за своё прежнее унижение переиначили её в чудище. А тут ещё посягнули и на её кров...
   Серега, ухватив мешок за чуб, потащил его по металлическим ступеням вверх, к смотровому лазу. Запечатанные в смертный саван документы не желали мириться со своей участью и цеплялись углами папок за стёртые ступени, боковые прутья перил. Ни Золотая Орда, ни инквизиция не тащили так людей на костры, как Серёга, не обращая внимания на рваные раны мешковины, торчащие белые кости папок, кровавые пятна корешков-переплетов, в пьяной решимости взбирался к гудящей печи.
   Около заслонки, один в один похожей на окошко в тюремную камеру, уже возился Борисыч, металлическими штырями, согнутыми и худыми, как он сам, поднимая накалившиеся от огня запоры. Когда и Егор затащил свою ношу наверх, - на плечах, не желая повторять изуверство контрразведчика, - металлический квадрат оконца с грохотом откинулся на спину. Изнутри полыхнуло, обдав собравшихся жаром.
   - Отлично, - порадовался Серёга всепожирающей мощи огня.
   Приподнял свой мешок, примерился и, последнее мгновение посомневавшись, швырнул его в попытавшееся вырваться из огненного ада пламя.
   - Быстрее, - прокричал сквозь гул Борисыч. - Давление уходит.
   Словно в подтверждение, из операторской будки под самой крышей ангара выбежали две женщины в белых халатах. Увидев начальника, застыли у ограждения, но Борисыч махнул им: всё в порядке, возвращайтесь к приборам. А когда Буерашин, сменив забронзовевшего от натуги, жара и решимости капитана, расстался с последним мешком, начальник ТЭЦ всё тем же металлическим прутом вернул дверцу на прежнее место. Вытирая о живот руки, подошёл к глазку, словно мог увидеть через него, как сгорают чьи-то истории и судьбы...
  
   Ночью Егору, наконец-то опьяневшему, снилась эта печь. Смотровые глазки в ней оказались широкими, и потому он отчётливо наблюдал, как корчатся, обугливаются фотографии из личных дел зеленоградских фигурантов. А полузнакомый генерал в это время бегал среди унитазов и дёргал верёвочки в сливных бачках. Выходила противная мелодия...
   Наутро, увидев в новостях победоносное возвращение в Москву счастливого Горбачёва, он поехал на Полежаевку. С рапортом. На увольнение. Подобное в армии следует делать по команде, но Олич, его непосредственный начальник, так нигде и не проявился, и Буерашин пришёл сразу к "Кап-разу": вы меня принимали на службу, вы и выгоняйте.
   Начальник сидел понурый и рвать с ходу листок не стал. Долго вглядывался в него. Хотя что всматриваться: формат А-4, плотность бумаги до 80 граммов на метр квадратный. Для ксерокопирования. Экземпляр единственный. Копий не снималось. Только адресату.
   Командир встал, прошёлся по кабинету. Остановился в углу, около огромного глобуса. Повертел его. Земля закрутилась, замелькала материками и океанами. Где-то в этом круговороте крутился он сам, Егор, Юрка Черёмухин с хлебовозкой. Горбачёв с Ельциным. Все вместе, в космос никто не улетел...
   Командир вернулся к столу. Выдвинул ящик, задумался. Егор не видел, что там находилось, но подумал: пистолет или собственный рапорт. Власть в те дни оставила служивым людям небогатый выбор: кому-то умирать вместе со страной, кому-то поднимать тосты за победу над ней.
   - Служи, - "Кап-раз" медленно порвал листок с нервными ночными каракулями Егора. Выбросил бумажки в урну. - Страна-то остается. Люди остаются...
   - Но я не желаю снова ступать в это горбачёвское болото...
   - Будешь желать! - вдруг резко перебил моряк, возвысив голос. - У нас сейчас на плечах не погоны, а судьба страны. И что, её тоже коту под хвост? Не дождутся. Неделя отпуска, а там разберёмся.
  
  

Глава 10.

   Фёдора Буерашина разбудил телефонный звонок. Вроде встал, как полагается в деревне, по рассвету, потоптался по двору, смазал велосипед ехать в Пустынь. Да и прилёг обратно, чтобы грюканьем дверей да ходьбой не тревожить внуков.
   По телефону звонили редко, в основном - начальство, но тут с другого конца провода закричал военком:
   - Максимыч, это военком. Доброе утро. А что я тебе говорил?
   - Что? - никак не мог отойти от сна и резкого звонка Фёдор.
   - Что Егор твой жив-здоров. Встречай, едет.
   Фёдор бросился к окну, пытаясь разглядеть сквозь ветки черёмухи улицу. Хотел же ещё по весне спилить, совсем из-за неё света не стало в хате, да закрутился, допустил, что расцвела. А у кого рука поднимется цветущую черёмуху валить под корень? Её только ломать в букеты...
   Выскочил наружу, набросив лишь пиджак на майку.
   Улица была пустынной. Моторы не гудели даже вдали, и Фёдор поспешил обратно в дом. Перво-наперво надо приготовить для Егора что-нибудь вкусное. Хотя тому любимая еда хоть в детстве, хоть в офицерах - сковородка поджаренной на сале картошки. Может, заслать Аньку к свахе, а та уж сподобится мясца сготовить, блинов напечь? А Егорка-то живой, живой! Отыскался. Где же пропадал целых полгода? Пора бы угомониться, перестать шляться там, куда другие даже не глядят! Ремня всыпать - и послушается. А у военкома не хватило ума сказать, когда точно ждать! Ладно, он сам от неожиданности все слова забыл, но майору-то по статусу положены чёткость и точность. В ногу был ранен в Афганистане, а не в голову, прости Господи. Теперь вот бегай по селу, будоражь людей.
   - Что там, дедуль? - послышался из спальни голос Анютки.
   Заглянул в спальню. Внучка вопрошала глазками из-под одеяла, Васька, разметавшись по дивану, спал непробудно.
   - Надо потихоньку вставать. Дядя Егор едет. Военком доложился.
   - А Васька не знает? Ты пока не говори, я с ним на что-нибудь поспорю.
   - Вставай, спорщица! Порядок в хате навести надо женским взглядом. Васька! Вставай тоже.
   - У-у-у, - промычал тот, закутываясь в одеяло.
   - Оксанка с Женькой в гости идут, - нашла иной способ поднять на ноги брата Аня.
   Всклокоченная голова взметнулась под потолок, Фёдор соучастно посмотрел на внучку - никто за язык не тянул, выкручивайся сама. Сам поспешил в кладовку - удостовериться, что бутылка беленькой стоит нетронутая. Как чувствовал, попросил неделю назад Степана купить в районе, куда тот возил в больницу лечить свой радикулит. Картошки пожарят, яйца есть, капуста, огурцы - в подполе. Лишь бы правда была от военкома...
   В кладовку заглянул Васька.
   - Правда, что дядя Егор едет?
   - Если военком не сбрехал. Но ему нельзя, он при исполнении.
   Внук исчез. Скорее всего, спор с Анькой все же состоялся, и наверняка в её выгоду. Посылать к сватьям, чтобы занялась чем-нибудь существенным? Но не сглазить бы. А то начинает казаться, что майор и не звонил вовсе, что разговор с ним придумался как желанный. Сейчас он сам и позвонит в военкомат. А номер узнает по справочной. Сообщат, никуда не денутся. С чего это они откажут? Он представится - и пусть говорят. Мало ли какой вопрос его интересует! Например, как добираться Егору до дома? Автобус пойдёт только в обед, и то, если бензин найдётся. А он запряжёт в колхозе Орлика, он ходкий, и через час дома будут. Но впрямь надо сперва позвонить и ещё раз услышать от военкома новость. А ещё лучше, пусть Васька разговаривает. А то с Анькой спорить - тут он первый, а как в район трубку поднять - его нету.
   - Васька, звонить будешь! - приказал внуку, входя к хату.
   - Куда? - не понял тот.
   - Куда, куда... Скажу, когда потребуется. Отказываешься тут!
   - Да ничего я не отказываюсь. Хоть в Москву.
   Москва не требуется, а в справочную и военкому - надо.
   - Пойдем сначала быстро картошки накопаем да огурцов соберём зелёных. Анька, по хозяйству.
   Суетливость деда больше всего подтверждала, что новость правдивая, и внуки закрутились без слов. Однако не успели выкопать и пяток клубней, в огороде появилась Анна. Тузик путался под ногами, она шикала на него, но собака принимала бег за игру и мешала ещё больше.
   - Уйди, проклятущий... Дедушка! Дедушка, дядя Егор едет! Прямо сию минуту. Звонил из Суземки... Ой, бабоньки, я вся, - села на лаги, приготовленные под новый забор.
   - Так... автобусу ещё рано, - у Фёдора перехватило в горле. Опёрся на лопату, обретая устойчивость.
   - А его, как короля, на машине.
   - Васька, живо к дому, приберись около крыльца.
   Общее волнение заставило даже Ваську без слов исполнить приказ без слов. Лишь по пути дернул за волосы сестру и скрылся за забором.
   - Анютка, картошку чистить, - остановил он внучку, погнавшуюся за братом.
   А сам никак не мог двинуться от волнения с места. Значит, не подвёл своё слово военком. Правду сказал. А что на машине привезут Егорку - это хорошо. Чай, заслужил, чтобы не на телеге тащиться или даже в автобусе. И народ пусть бы увидел, как уважают его сына. По-хорошему, так можно было бы позвонить и в колхозный колокол, что висит неделями без дела...
   - Степан, - крикнул через забор соседу. Того хотя и не видно, но наверняка во дворе колупается. - Степан, покажись на минуту.
   Тот мгновенно вынырнул над узким гребешком забора - мордочки нет, одни уши и козырёк фуражки. Ему, по большому счёту, фуражку жалко затаскивать, но после того, как схватил радикулит и пролежал полтыщи в больнице, жадности чуть поубавилось. А то всё лето в трусах и галошах на босу ногу.
   - Степан, Егор мой отыскался. Везут из района на машине. Так что если не хватит беленькой, я у тебя займу. Потом отдам, - успокоил сразу.
   Козырёк с ушами кивнул и быстро скрылся за досками, чтобы больше ничего не попросили.
   А Фёдор вдруг вспомнил, что не брился с прошлой недели. Заторопился в дом, бросил мыло на картон из-под книжной обложки, начал взбивать мокрым помазком пену. За настольным зеркалом в спальню не побежал, гляделся в осколочек, пристроенный Анькой около оконной рамы для своих девчачьих красот.
   Выскоблить успел лишь одну щеку, когда у дома затарахтели машины. Да много - он обомлел, глянув в окно и увидев штук пять всяких разных и иностранных тоже. Васька, бросив грабли, кинулся навстречу вылезшему из первой "Волги" Егору. Анька, заревев от обиды, что не она первая, бросила в кастрюлю недочищенную картофелину вместе с ножом и выскочила непокрытая. Стерев полотенцем пену с небритой щеки, Фёдор подался вслед за ней, но ноги вдруг отказали, надломились в коленях, и он, нащупав рукой деревянный резной диван, обмяк на нём.
   - Да что ж это такое, - силился перебороть свой нежданный недуг, помогая руками расправить и закрепить ноги. - Люди ведь ждут, надо встать.
   А на улице голоса, очень много голосов и боязливое повизгивание Тузика из-за сарая.
   - Дедушка, смотри, дядя Егорка мне подарил, - влетела в дом Анна с огромной куклой.
   - Хорошо. Помоги мне, внученька, - попросил Фёдор, протягивая к ней руки.
   Анна стремительно и ладно подставила под них плечики, словно всю жизнь провела в сиделках, - у старого с малым свой генетический код, своя историческая память на выручку. Первые шаги дались с трудом, но когда затопали в сенцах и звякнула дверная ручка, он освободил девочку и сам выстоял то мгновение, пока к нему не шагнул с порога Егор - худее худого.
   - Ну, батя, ты что, - шепнул сын ему в невыбритую щёку, мокрую от слез. Придержал, помог сесть на диван.
   А хата всё наполнялась и наполнялась незнакомыми людьми. Защелкали фотоаппараты. Люди с блокнотами о чём-то пытали Ваську и Анну. А люди всё набивались и набивались в хату...
   - Чего это? - шёпотом спросил сына Фёдор.
   Его услышал военком, поднял обе руки, требуя тишины и внимания:
   - Товарищи, я думаю, мы покурим на крылечке. Прошу, - решительно указал всем на дверь.
   - Чего это все? - переспросил Фёдор, когда вслед за военкомом выскользнула в сенцы даже кошка.
   - А, - отмахнулся Егор, притягивая к себе племянников. - Военкому делать нечего, катается.
   Нечего-то нечего, но никого в село так не привозили. Как космонавта.
   - А мне сказали, что дяде Егору звание Героя Советского Союза дадут! - Ради того, чтобы показать свою осведомлённость, Анна оторвалась от дядьки и прошептала в ухо деду секрет всего тарарама.
   - Что? - оторопел Фёдор. Поднял взгляд на сына. Егорка - Герой? Поэтому понаехали журналисты как на свадьбу!? А что, Егорка может, он всегда во всём ходил в первых рядах. А ноги вновь подломились: - Где ты был? - подался к Егору. Из-за слёз строгости в голосе не нашлось, и запоздало ужаснулся лишь тому, что могло происходить с сыном, ежели дают ему такое звание.
   - О-о, там меня уже нету, - с довольной улыбкой, при которой тем не менее потемнели глаза, ответил тот. - А до Героя ещё далеко, пока все бумаги подпишут. Как сам?
   - Шкандыбаю помаленьку.
   - И на велосипеде ездит, - подтвердила Анютка, не желая оставаться в стороне от разговора. Подсластилась к главному гостю: - Дядя Егорка, а герои ведь бывают только на войне и в книжках на картинках.
   - Вот и я им то же самое говорил, - поддержал племянницу Егор. - А как у тебя поведение?
   - У меня хорошо. У Васьки плохо.
   - А Ваську мы накажем - будет в армии гранатомётчиком, заставим таскать самое тяжёлое оружие. Так, Василий? Или Анна напраслину наводит?.. Ясно. За неделю, пока буду тут, ситуацию проясним? Молодец. Погоди, это тебе давно обещанное, - достал из пакета морскую тельняшку.
   Васька торопливо выхватил сверток, из которого для полного счастья выскользнул и впился в пол диковинный охотничий нож с ручкой из козлиного копытца. Анна попыталась сообразить, насколько она прогадала с гостинцами, но Егор хлопнул в ладоши:
   - Ну что, гостей с улицы чем-нибудь угостим?
   Анна уже выкладывала из сумок гостинцы. Фёдор лишь отметил пару диковинных бутылок с вином - такие потом в стеклопосуде точно не примут. Хотя, когда Егорка станет Героем, пусть попробуют отказать! Неужто, и правда - Герой? А мать не дожила. И людям ведь надо как-то сказать, а то возятся в хлеву со скотиной и не ведают, от чего скоро ахнут...
   В дверь постучали, и вместе с вернувшейся кошкой вошёл, зацепившись ногой за порожек, военком.
   - Егор Фёдорович, Фёдор Максимович, - обратился он к хозяевам уже по значимости воинских званий и будущей награды. - Мы попрощаться. Работу вместо нас никто не сделает.
   - Как отъезжать? А стол? - не понял Егор. - Нет-нет, у нас в доме так не делается.
   - У нас ещё будет повод, - успокоил майор, откланиваясь. - А пока отдыхайте с дороги. Если нужна машина - звонок лично мне, и никаких проблем.
   - Всё равно не пойдёт! - запротестовал Егор, подтаскивая майора за рукав к столу.
   Но тот неожиданно проявил упёртость:
   - Нет и нет, все уже в машинах.
   - Тогда держи, - Егор вытащил из сумки ещё одну бутылку, закатал в районную газету, сунул в руки военкому. Тот запротестовал, но не настойчиво. А от порога ещё раз поклонился.
   - Нехорошо получилось, - не одобрил Фёдор Максимович, когда майор исчез. Сейчас, когда первая волна радости отхлынула, захотелось оправдать свою сентиментальность, волнение. - Тебя везли, а ты не посадил людей за стол.
   - Но ты же сам видел, - принялся всерьёз оправдываться Егор. И мимоходом подтвердил про награду: - Ничего, может, и впрямь повод найдётся ещё собраться и увидеться.
   - Дядя Егор, а мы завтра собрались в лес с новенькими, ну, которые у нас в доме живут. Ну, учительница...
   - Не тараторь, - остановил Фёдор внучку. - Накрывай на стол, раз одна в доме в юбке.
   Сам пошёл в кладовку за беленькой - проверенной, не отравишься. А заморские наливки пусть постоят. Васька мерил тельняшку, не выпуская нож из рук, и Аня вновь подлезла с новостями, которыми не терпелось поделиться:
   - А у тех, у новеньких, Оксанка есть, и в неё Васька наш влюбился. И Женька ещё у них, мы подружились. Но не так, чтобы прямо завтра свадьбу справлять. А Вера Сергеевна, сестра их, теперь у нас учительница, перед школой в лесу проводит "Партизанские костры". И мы завтра все идём туда. Пойдёшь с нами?
   - Если отосплюсь, - поставил условие Егор.
   Главное, он - дома, а идти здесь можно на любые стороны, всё родное и всё хочется увидеть...
  
  

Глава 11.

  
   - Я и впрямь пройдусь, - сказал отцу, когда наговорились, сидя на крылечке, а около клуба девчата запели песни.
   Песни в селе любили. Вокруг на сто вёрст по ночам словно всё вымирало, а в Чистых Прудах девичьи голоса звенели, пока звёзды не начинали меркнуть. Раньше Егор даже различал голоса певуний, и жаль, что никто из девчат не пошёл в артисты.
   - Аньку увидишь - гони домой, - кивнул Фёдор Максимович. И чтобы уж завершить разговор о политике, которая перебила воспоминания и о матери, и об Иване, высказал своё личное, в лесах в одиночестве выстраданное: - А Горбачёва сгубил орденок. Я же читал: как получил его в шестнадцать лет, как посадили в президиум, так больше он оттуда и не вылезал. А человеку по земле ходить надо, а не по сцене... Где ляжешь спать? - без перехода вернулся к делам житейским.
   - Наверное, в подвале.
   - Тогда одеяло ещё одно отнесу. Зори уже холодные.
   Встал, с усилием разгибая колени. Увидев эту немощность, Егор торопливо отвернулся: отец, которому, казалось, сносу не будет, который по лесам, как по собственному двору, сутками ходил, ослаб на глазах. И видеть, осознавать это вдруг оказалось невыразимо больно.
   - Сваха молока обещалась с вечерней дойки принести, в сенцах стоять будет.
   Всё, как в детстве. Банка молока на сон после ночной гульбы - это чтобы ерунда не снилась. А утром будет стараться не греметь по хозяйству, оберегая сон...
   - Кивни Степану, - попросил напоследок отец, указав глазами в сторону соседского двора. - А то ведь дырку в заборе проглядит.
   - Надо было позвать.
   - Завтра. Завтра все подойдут, кому надо, - не отдал радость первого дня чужим Фёдор Максимович. Утвердительно кивнув своему решению, пошёл на огород, где среди яблонь был пристроен подвал - летом для ночёвок, зимой для хранения зерна.
   В ту же секунду из-за тополя, росшего напротив крыльца, послышался застоявшийся, нетерпеливый шёпот-мольба:
   - Егор, подойди.
   Выглядывал Стёша, учившийся класса на три позже Егора. Из села он, кажется, выезжал один раз, и то в армию. По рассказам отца, имел уже четверых детей и двух жён - законную и самогоночку.
   Стёша, шныряя глазами сразу во все стороны, протянул руку:
   - Привет. Живой? А то батька твой ходил, как тень. У-у, качало прямо от ветра. Принеси выпить.
   Не успел Егор что-то возразить, а Стёша уже начал отпихивать его в сторону дома:
   - Давай, быстрее, а то моя туча сейчас появится. И батька чтоб не видел. Быстрей, а то умру.
   - А если бы я не приехал? - попытался остановить уличного друга Егор. А на самом деле, чтобы не оказаться у того на побегушках.
   - Помёр бы. Истинный крест - трясучка убила б. Сижу полчаса уже. Горю. Ну, быстрее. Давай, давай.
   Глаза Стёши продолжали выискивать опасность со стороны жены, а трясущиеся руки толкали Егора к дому.
   - Только чтобы батя не видел, - продолжал при этом ставить условия.
   Егор вздохнул. Выпивки не жалко, но как же надо себя опустить, чтобы трястись от одного её желания? По-хорошему, так вынести надо бы и закуску, а то, небось, с утра ничего не ел.
   Отрезал кусок колбасы, достал из-за занавески бутылку с остатками водки. огляделся не хуже Стёши - не вошёл бы отец, налил рюмку. Торопливо вышел к мятущемуся за стволом однокашнику.
   - Я тебе что, синичка? - обомлел тот, увидев рюмку. - Я от этого не напьюсь. Стакан есть?
   - Водки нет, - соврал Егор.
   - Брешешь, - не поверил Стёша. Но едва Егор протянул руку отобрать рюмку, хлобыстнул ее одним махом в рот. Огляделся - чисто на горизонте, никто не видит. Довольно улыбнулся, пережидая огонь в груди. Колбасой лишь занюхал. - Доче отнесу, она любит колбасу. А батька твой и вправду ходил - у-у-у, ничего не видел. Но больше точно нет?
   - Нет, - отрезал Егор.
   - Тогда давай десятку. Алалылиха самогонку гонит, стакан за десяточку...
   - Деньги дома.
   - Сбегай. А то помру.
   - Не помрёшь, - на этот раз отвёл трясущиеся руки Егор. Однако понял, что надо не оправдываться, а припугнуть: - Отец уже в хате, и так еле вынес.
   - Батя у тебя строгий. У-у, погонит и тебя, если увидит, что вынес мне. Но ты у Алалылихи не бери самогон, она туда какие-то таблетки бросает - дуреешь от стакана. Это чтоб опять к ней шли. А ты не ходи.
   - Уговорил - не пойду.
   - А я воду качаю для колонок, так что не пьянствую, некогда. Но завтра зайду, батя твой говорил - завтра, кто хочет, можно подойти. Мы тут все за тебя переживали. У-у, наделал ты шуму. Все, пошёл.
   Засеменил через дорогу боком, словно плохо видел на один глаз. Егор грустно усмехнулся: повидались - словно вчера расстались. И это таким стало его село? Впрочем, а каким ему быть, если все, кто мог хоть что-то изменить к лучшему, разъехались? А он сам раньше всех - с пятнадцати лет.
   - Вы у меня все останетесь здесь быкам хвосты крутить, гы, - стращал в школе Пономарь, учитель математики.
   Был он для села пришлым, приехал с семьей по распределению и, похоже, так и не стали ему ни край, ни люди родными. Едва Егор заикнулся в восьмом классе, что хочет стать суворовцем, Пономарёв недобро гыгыкнул:
   - Гы, получишь у меня на экзаменах тройку, будешь свои суворовские лампасы коровам приделывать.
   Была какая-то тяга у него к крупному рогатому скоту...
   Но только и отец, никогда не выпячивавший своих знакомств, тут проявил настырность: поехал в район и добился, чтобы, от греха подальше, младший сын сдавал экзамены в соседнем селе. Вот и выбился в люди. А то бы, возможно, выглядывал сейчас на пару со Стёшей под тополем городских гостей...
   Около клуба вновь завели песню. А скорее, она и не прекращалась. У каждой певуньи были свои любимые, и пока по кругу перепоют все, пора и корову выгонять в стадо.

Вот кто-то с горочки спустился.

Наверно, милый мой идёт...

   Таня!
   Почему Егор связал песню со своим приездом и Таней, он не мог бы внятно объяснить. Училась она в одном классе со Стёшей, на такую малявку он, естественно, никакого внимания не обращал. Но лишь до той поры, пока однажды она с подругой не накатала снежных комков и не уложила их к двери его дома. Потом объяснялась: чтобы не открыл дверь и не смог пойти в клуб, куда пришли появившиеся на зимние каникулы москвички.
   Село смеялось, с Таньки же - как с гуся вода: она продолжала искать любой способ оказаться рядом и напомнить о себе. Сначала это было по-детски смешно, но стало раздражать, когда стал приезжал в отпуск уже суворовцем, а потом и курсантом. Чтобы отбить настырную "невесту", показать ей своё равнодушие, раз и навсегда прекратить преследование, в один из отпусков на её глазах поцеловал приехавшую на лето очередную москвичку, увел её за руку к озеру. И позволил и себе, и ей громко смеяться под плакучими ночными ивами. Своего добился - едва ли не сразу после выпускного Татьяна вышла замуж за приехавшего в село инженера по механизации. Егор сам забыл случайную городскую, и вроде всё успокоилось.
   Почему же сейчас это имя всплыло в памяти и связалось с песней?

На нём погоны золотые,

И яркий орден на груди...

   Эх, если получится заиметь пусть даже не Звезду Героя, а хотя бы Красную Звёздочку - даже это всполошило бы весь район, не говоря о родном селе. Где там Пономарь? Говорят, едва вышел на пенсию, тут же уехал из Чистых Ключей. Но хочется, чтобы каким-то образом тоже узнал о награде. А Звезда, конечно, была бы лучше...
   Оборвал себя - что делить шкуру неубитого медведя. Пошёл на песню. Таня, конечно, петь не могла. Молодожёны после свадьбы какое-то время ещё ходят по привычке в клуб, но как только появляются дети, скотина в хлеву, так и остаётся им за счастье найти времечко просто посидеть перед сном на лавочке у собственного дома. Может, и сейчас сидит. А почему бы и нет? Интересно было бы увидеться. Ничего не делить, не упрекать. Он просто мимо идёт...
   Детская память безошибочно вела его по неосвещённой деревенской улице. Егор даже замедлил шаг около дома единоличниц - здесь всегда была канавка для стока воды из огорода двух сестёр, так и не вступивших в колхоз. Отсидев в колонии за тунеядство, вернулись под соломенную крышу родительской покосившейся избушки. Ушли в богомолье. От электричества отказались, от пенсии, положенной по старости лет, тоже - мы не заработали. Питались тем, что люди принесут, да сами посильно держали с десяток курей да несколько грядок в огороде.
   Около дома Ивана остановился. Не будь постояльцев, зашёл бы, подладнал какую доску или стояк - Васька уже вымахал в женихи, будет потом куда невесту привести. И постояльцы - это хорошо, стены любят, когда под крышей жизнь протекает.
   Дом Татьяны стоял на пригорочке сразу за озером, и незаметным подойти к нему не представлялось возможным даже ему, разведчику. Вот если только замереть около подвала, вынесенного едва ли не к самой дороге, прислушаться.
   По асфальту зашмурыгали калоши - кто-то из стариков шёл навстречу. Егор теперь уже вынужденно, хотел того или нет, метнулся в тень от подвала. Хотя, собственно, чего ради? Или просто машинально спрятал своё желание, свои мысли?
   Его, похоже, всё же заметили, потому что шаги замедлились. Мелькнувшую тень наверняка высматривали, и Егор отвернул голову, чтобы луна даже блекло не осветила лица. Не хватало ещё попасть в деревенские разговоры.
   Дождавшись, когда шаги затихнут, Егор вышел на дорогу и уже решительно, не прячась, пошёл по селу. Даже если кого и встретит - он имеет право по случаю приезда просто пройтись по улицам. Хотя, кто его сейчас узнает?
  
   - Точно, твой Егорка, - Маня, выставляя банку с молоком на столик около заднего крыльца, потупила взгляд. Да и то, кому за счастье сообщать неприятные новости. Разве что Алалылихе... - Я бы ничего, да только Егорке это совсем не надо - сплетни на себя собирать.
   - Сама вот и гребёшь их лопатой, - защитил то ли сына, то ли себя Фёдор Максимович. Поправил наброшенный на плечи пиджак, прошёл к спасительному корыту с инструментами. Вот тут всё к месту, всё для хозяйства, ничего лишнего... - Он мне сам говорил, что хочет по селу пройтись.
   - Так я потому на всякий случай тебе и говорю, чтоб другие не шушукались. Около Таньки-то стоял, а кто не помнит её взбрыки по Егору... Утром приносить ещё? - кивнула на банку.
   - Не надо, - отрезал Фёдор Максимович. Проживут без молока. Зато никто в глаза не будет тыкать. Видите ли, показалось ей... Креститься надо, если кажется.
   Маня сама не рада была, что поведала о своих сомнениях. Но ведь к Егорке и впрямь не должна прилипнуть ни одна деревенская сплетня. Это хорошо, что она шла и увидела. А если бы Алалылиха? Уже половина села бы гадала, дошёл сын Фёдора Максимовича до Таньки или нет, что меж ними могло произойти и что при этом делать инженеру...
   Маня зашмурыгала калошами в сторону своего дома. Раздосадованный известием, Фёдор Максимович отодвинул корыто, уселся на ступени крыльца. Егора в обиду он не даст, языки поотрывает любому, кто попробует навести напраслину. Лишь бы это и впрямь оказалось видением. А то ведь не бабы новости разнесут - сама Танька пойдёт подолом мести...
   Поднялся идти искать сына по селу, но вовремя спохватился. Одной привиделось, второй из ума выжил! Егор, ко всему прочему, разведчик, и сломя голову никуда не полезет, пусть Танька хоть трижды заманчива. Но то их детские шалости, и со скошенного поля второго хлеба не соберёшь. А вот на новую учительницу пусть бы Егорка и глянул...
  
  

Глава 12.

   Не за шкурой зверя и не за мясом его брёл по лесу охотник. Не те глаза имел Фёдор Буерашин, не так крепки были руки и быстры ноги, чтобы заниматься промыслом. Ружьишко устраивалось за спиной больше по привычке, с послевоенных времен, когда по лесу вперемежку со зверем могли шастать недобрые люди.
   Двустволка цеплялась за ветви и просилась на другое плечо, с которого, как ей казалось, не пришлось бы поминутно сползать. Но поскольку жизнь давила хозяину на оба плеча одновременно, то откуда второму оказаться моложе или сохраннее близнеца?
   Польза всем выходила бы в том случае, повесь хозяин ружьё на стенку. Да только вот когда подошла для Фёдора Буерашина пора лежать на печи греть кирпичи, никого не оказалось в округе, кто бы смог заменить его в лесу. В пенсионный юбилей областное начальство навезло подарков и грамот больше, чем за всю предыдущую жизнь - лишь бы продолжал исполнять обязанности лесничего. Оно и дураку понятно: кому охота бродить вокруг чернобыльской радиации, кляксой упавшей на лес. По карте глянуть - прямо как родимое пятно на лбу у Горбачёва...
   Позади Фёдора пробирался средь деревьев Егор. Утром, когда Фёдор Максимович пришёл в подвал будить его, тот спал, постанывая во сне. Прошлая жизнь, которой никто не знал, не отпускала сына, а тут ещё и лежавшая поверх одеяла его правая рука оказалась от локтя до запястья сплошь в зарубцевавшейся коже. Словно подсмотрев ненароком запретное, Фёдор Максимович подался назад, на улицу. Однако скрипнувшая дверь не просто разбудила, а подбросила сына с кровати. Увидев отца, Егор обмяк, упал на подушку обратно.
   - В лес собрались. Ребята хотят, чтобы пошёл с нами, - притащил за уши Фёдор Максимович к своему вечернему решению внуков.
   - Конечно. Иду, - прикрыл глаза Егор, пытаясь в остатках сна отыскать хотя бы послевкусие услады. Но едва Фёдор Максимович вновь попытался оставить сына одного, тот стремительно сел, встряхнулся и поднял глаза: готов.
   Идёт теперь сзади шумливый, радостный от того, что не нужно ни от кого прятаться. Всё ему в охотку: и гриб поискать, и в траве на опушках полазить в поисках ягод, и с ребятами посвистеть под птиц. Видать, и впрямь соскучился по родным местам.
   Сбоку плутают шерочкой с машерочкой Анна и Женька. В то, что потеряются, не беспокоился: Аня звенела без умолку, коровы с колокольчиками на шее быстрее забредут в никуда. Притихли Васька с Оксаной, но у тех и разговоры более взрослые, не для всех ушей. Хотя картина получается интересная - к новеньким прилипли и внуки, и теперь он сам сына ведёт на смотрины. Как разбираться будут, кто кому и чей?
   Шли уже так долго, что верхушках деревьев начал зарождаться шум листвы. Фёдор Максимович остановился перед муравейником, вглядываясь в чёткое мельтешение рыжих паровозиков. Дети присели рядом, и Аня озабоченно покивала головой:
   - И к гадалке ходить не надо - дождь скоро.
   Женьке муравьиная пирамида ничего не сообщила, но простофилей показаться постеснялся и на всякий случай тоже кивнул: скорее всего, так и получится. Поторопился проявить себя перед Оксаной и Васька, показывая острием подаренного ножа на холмик:
   - Видишь, муравьи бегут только в кучу и закрывают свои убежища палочками? Точно от дождя.
   Все подняли головы вверх. Верхушки деревьев усиленно штриховали и без того малый просвет неба. Фёдор Максимович приладил удобнее ружьё:
   - Надо поспешить, авось успеем.
   Идти требовалось до бывшего партизанского аэродрома, на окраине которого школьники и проводили какие-то свои соревнования. Лесничего на них никто не приглашал, но когда Анька сказала, что новая учительница вместе со старшеклассниками возрождает какие-то "Партизанские костры", засобирался. Лето простояло сухое, и ежели, не к слову будет сказано, полыхнёт, то огню доскакать до заражённого чернобыльского участка - как голодным Степановым курам до чужого корма. Вот тогда всем в округе ложись и помирай. По крайней мере, так говорили начальники в Брянске. В их формулах и графиках, выводимых на доске, Фёдор Максимович разбираться не стал, но главную цифру запомнил твёрдо: если загорятся заражённые деревья, выброс радиации в атмосферу станет в двести раз больше, чем они фонят сейчас.
   Так что кому праздник и соревнования, а ему - пожарная охрана. Да и просто охрана, потому что заражённый лес ни на дрова трогать нельзя, ни на мебель, ни на колья к ограде, ни на оглоблю к телеге. Стоять и умирать ему в одиночку. Хотя, что делать дальше с умершими и упавшими деревьями, тоже никто не знает...
   К огромной опушке, на которой и располагался в войну партизанский аэродром, вышли под всё усиливающийся шелест листьев. Ветерок приятно освежал, но поскольку нёс грозу, радоваться прохладе не приходилось.
   - Вон там они должны быть, - показал Фёдор Максимович на противоположный край уже заросшего кустарником поля.
   Аня и Женька побежали вперёд, но вдали, распеваясь перед сольным концертом, пророкотал гром, и дети тут же вернулись под руки взрослых. При этом Егор отметил некую нервозность Васьки: если раньше он лип к Оксане, то теперь старался оказаться за спинами и не привлекать к себе внимания. Успел натворить что-то учительнице и боится встречи? В тельняшке запрещено чего-либо бояться...
   Лагерь нашли по песням из магнитофона и расстилающемуся под листвой дыму. Разномастные палатки, натянутые среди сосен, окаймляли плешивый косогор, в центре которого и дымился бесхозный костёр. На подошедших гостей внимания никто вроде не обратил, но едва они ступили за черту лагеря, сбоку появилась Вера в красной пилотке и с пионерским галстуком поверх спортивного костюма. Оксана и Женька подались к ней.
   - Фёдор Максимович, здравствуйте, - кивнула она старшему. Остальным улыбнулась.
   Несколько задержала взгляд на Егоре, не припоминая в лицо. Фёдор Максимович довольно распрямился - заинтересовались вроде друг другом, что и требовалось на данный момент. Скрыть удовлетворения не смог, и его улыбка не прошла мимо внимания Егора. Он подозрительно сощурился, и Фёдор Максимович торопливо отвернулся.
   - Какими ветрами к нам, да ещё вместе с дождём? - продолжила Вера.
   - Ветра служебные, Вера Сергеевна. Вон костёр оставили без присмотра.
   - Не ругайтесь, Фёдор Максимович, мы с огнём аккуратные. Сейчас затушим.
   - А это наш дядя Егор, он вчера приехал. И знаете... - Аня потянулась сообщить новость на ушко, но осеклась под взглядом взрослых, заулыбалась виновато. А чтобы язык сам случайно ничего не сболтнул, побежала к костру, увлекая Женьку.
   К огню прокурором пошёл и Фёдор Максимович. Пионервожатая протянула для знакомства руку Егору, но тут громыхнуло так, что даже дым от костра пригнулся к пустым консервным банкам, частоколом выложенным вокруг огня. Егора и Веру обдало водяной пылью, обычно клубящейся впереди ливня, и тут же наверху застучало, заскрипело, завозилось - дождь с ветром обрушились на деревья, выкручивая им ветви, выворачивая наизнанку листья, сгибая непокорные верхушки. В расшатанные щели обрушились потоки воды.
   - В палатки, все в палатки, - бросилась к лагерю Вера.
   Егор на бегу сгрёб выложенные на просушку одеяла и подушки, бросил их в первую попавшуюся палатку. Дальше на ветвях сушилась одежда, и он бросился к ней, тральщиком сгребая тряпки себе на грудь.
   - Это наше, наше, - раздался из-за трепещущего на ветру полога девичий голосок, и Егор швырнул ношу в проём.
   Ещё дальше на разложенной палатке виднелись коробки с едой, и Егор, уже мокрый, побежал к ним. Носить продукты по отдельности времени не оставалось, и он вздернул края солдатской скатерти-самобранки, сваливая провиант в кучу.
   - Сюда, - услышал голос Веры. Согнувшись под ливнем, она махала рукой от крайней, приспособленной под продовольственный склад, палатки.
   Прежде чем забросить в темноту узел, Егор подтолкнул внутрь пионервожатую. Вера попыталась воспротивиться, побежать снова что-либо спасать, но небеса метнули такие молнии, разразились такой раскатистой гневной тирадой, что сама потащила под брезент невольного помощника. В тесноте Егор оступился, упал, получая удары рассыпавшихся консервных банок.
   - Вы живы? - прошептала Вера.
   Протянула руку для помощи. Холодные пальцы попали на щеку Егора, и он слегка повернул голову, чтобы рука пионервожатой коснулась его губ. Или - наоборот. Отец этого хотел?
   Хитрость удалась, и когда рука испуганно отдёрнулась, улыбнулся проказе. Женщины боятся в первую очередь того, что им самим нравится. Что же, поиграем в кошки-мышки.
   - Вам-то зачем было мокнуть? - тем не менее, как маленькой, назидательно выговорил Вере. Расчистив местечко рядом, протянул руку: - Идите сюда, в середину.
   Пионервожатая сама прекрасно знала, что во время дождя нельзя касаться брезентовых стенок - тут же намокнут, и тогда протечки ничем не остановишь. Только и оставаться одной в палатке с незнакомым мужчиной на виду у всего лагеря, а к тому же перебираться под его руку посчитала не совсем удобным. К тому же неделю назад уже оставалась в кабине, опыт приобрела...
   - Мне надо ещё проверить всех...
   Егор легко понял причину беспокойства соседки, и хотя совсем не хотелось вновь вылезать под ливень, подался к выходу. Наверняка она воспротивится его благородству. Как прекрасно предугадывать поведение женщин!
   Успокоил вожатую:
   - Оставайтесь. Оставайтесь, оставайтесь, я... к своим.
   Сказал, абсолютно не имея понятия, в какой палатке укрылись отец с ребятнёй. Дверцы всех брезентовых домиков были плотно зашнурованы, и никого, собственно, не интересовало, где и с кем оказалась вожатая. Но раз побоялась саму себя и захотела, чтобы исчез - вопросов нет.
   Однако его не остановили ни словом, ни жестом, и он недоуменно перебежал под ближайшую сосну. Отыскал над головой сук потолще, прижался к золотистой, лишь слегка потемневшей от влаги, чешуе ствола. Подумалось ненароком: если смола прилипнет к рубашке, потом не отстирать. Кто будет виноват? Конечно, Пушкин! Интересно, а Вера замужем? Колечко в глаза не бросилось, но кто его надевает в поход? Хотя, будь замужем, одна бы не приехала в село. И, конечно же, это не Ира. Вот там грация и красота. Если бы ещё объявилась хотя бы разок...
   - Скоро не кончится, - вдруг раздалось за спиной.
   Егор отпрянул от ствола: рядом стояла Вера и вприщур, спасая от дождя глаза, глядела вверх.
   - Зачем вы? - хоть и удивился, но не обрадовался Егор. Приятнее оставлять противника с чувством вины...
   - У нас в отряде мушкетёрский девиз: "Один за всех и все за одного".
   - Вы промокли.
   - Не больше вашего. Зачем вы ушли?
   - Мне показалось... мне показалось, что я вас стесняю, - признался Егор. - Перемещайтесь сюда, здесь меньше капает.
   - А в палатке не капает вообще, - пожала плечами Вера.
   И улыбнулась, всё женским нутром понимая, принимая, успокаивая и прощая одновременно Егора за его игру. Но благородно оставляя при этом мужчине право выбора - идти или остаться.
   А колечка нет! И не такая уж страшненькая против Иры...
   - Вы - первая, - с радостью согласился вернуться в темень и под тесную крышу Егор.
   - Вместе, - не согласилась та больше делиться. Только и дурочкой теперь не будет никогда при общении с мужчинами.
   Тем не менее под дождем едва не взялись по-детски за руки, чтобы не упасть. У палатки Егор элегантно распахнул мокрый полог, позволяя первой юркнуть в темноту даме. Стойко выдержал непогоду, пока Вера устраивалась среди коробок, и лишь после этого нырнул следом.
   - А холодно, - произнесла в темноте Вера.
   Не просила погреть - конечно же, нет, просто констатировала факт. Но Егор приблизился к ней настолько, что распознал по белым ободкам на спорткостюме её скрещенные на груди руки. Принялся быстро-быстро тереть, разогревая, женские плечи. Вера не сопротивлялась - опять же, наверное, сама проделывала подобное со своими юнармейцами. В том, что ей могла быть приятна мужская забота, она себе никогда бы и не призналась. Идёт элементарное выживание в экстремальных условиях, - какие нежности, о чём разговор! Нежностей она насмотрелась, колено до сих пор болит. Случайная же встреча с Егором ни к чему не обязывает, вольности с противоположной стороны пока не допускаются, а как дождь прекратится - вообще разойдутся, будто не виделись.
   Но ведь увиделись! Утверждая это, Егор чуть сильнее сжал женские плечи. И прежде чем Вера деликатно повела ими, восстанавливая границу дозволенного, он успел почувствовать, как соседка волнительно вздрогнула, остановила прерывистое дыхание. Правда, всё это оказалось настолько микроскопическим, а потому неправдоподобным, что поведай Егор ей самой об этом мимолётном отзвуке, рассмеялась бы как над великим сказочником и мечтателем. Или он в самом деле всё придумал? Возжелал подобного? Зачем? У него есть Ира. Таня, в конце концов. Пусть и замужние обе, и он при них как бы на чужом насесте, но зато они ему не безразличны. А Вера отталкивает, конечно, не его, а свой страх. Что не устоит, не справится с собственными чувствами...
   - А вы мне... понравились, - поспешил он оправдать своё поведение. И тем давая вожатой возможность не чувствовать себя виноватой.
   - Все вы... поначалу... так.
   - Я готов извиниться за всех, кто вас когда-то обидел, - по-гусарски склонил голову. Как легко просить прощения за чужие грехи!
   - Меня не обидишь, - успокоила Вера. Гордо усмехнулась. Обман, оказывается, может породить гордость...
   - Я вас ещё увижу? - боясь пошевелиться и спугнуть замершую девушку, спросил Егор.
   - Я в школе работаю, - ушла от прямого ответа пионервожатая.
   - Тогда наверняка увидимся. И не раз.
   Помолчали, не зная, до какой степени они могут позволить себе откровенность. Но едва Егор приподнял в темноте руку, чтобы успокоить соседку, та кожей почувствовала новое приближение и подалась к выходу:
   - Дождь там не утих?
   По палатке по-прежнему безостановочно стучало, но пионервожатая приоткрыла полог.
   - Наверное, я всё-таки пойду. А то... потом будет неудобно.
   Тем самым Вера невольно признавала их пребывание в палатке тайной, и Егор сделал сладкий для себя вывод: это хорошо, когда женщине есть чего стыдиться. Значит, это и будет ею вспоминаться. Эх, если бы в палатке находилась Ира...
   Дождь тем не менее стихал, кое-где уже начали хлопать брезентовые пологи, и Вера торопливо вынырнула наружу. Втянув голову в плечи, побежала к штабной палатке, над которой тяжело, словно больной, потерявший все силы в борьбе с недугом, висел мокрый флаг. Но прежде чем скрыться в новом пристанище, Вера оглянулась и, как показалось Егору, улыбнулась.
   "Ты ведь не забудешь меня?" - запоздало подмигнул и он.
   Ответа дождаться не удалось - слабее прошлого, но погрохотал гром. Попыталась начертать его образы на светлеющем небе молния, но слишком быстрым и ломаным оказался её росчерк. Зато дождь с удовольствием наполнил собой следы пионервожатой. Они оказались частыми и глубокими, и именно по ним прямо в палатку к Егору побежал, наполняясь, ручей.
  
  

Глава 13.

  
   Дождю, похоже, был рад только Фёдор Максимович - не придётся волноваться за кострища. Уловив перерыв в дробной пляске по брезенту, вылез наружу. Ребята из палаток не высовывались, только Егор осматривал устройство лагеря, и лесничий поспешил вытащить внуков из брезентового уюта.
   - Вера Сергеевна, мы прощаемся и уходим, - позвал по сторонам, не зная, где искать вожатую.
   Та вышла из дальней палатки. Стараясь не встречаться взглядом с Егором, зябко охватила плечи, став совершенно не похожей на ту бойкую и уверенную в себе вожатую, которая увиделась перед дождём.
   - Чем-то озабочены, Вера Сергеевна? - отметил перемену лесничий. Хотя, какой можно быть, если ей оставаться с ребятами на ночь в мокром лесу...
   Брат с сестрой подались к Вере, та прижала их к себе, торопливо попыталась улыбнуться:
   - Нет-нет, всё нормально. Просто девочки... две девочки были в лесу во время грозы...
   Веру начала бить мелкая дрожь, но, скорее не от холода, а от осознания того, что могла случиться с ребятами, оказавшимися без присмотра. Егор опустил глаза: Вера винит и его, что оказались в палатке вместо того, чтобы проверить наличие ребят? А он решал свои амурные дела за счёт волнений несчастной девочки...
   - Промокли, колотит их, - попыталась она сместить акцент беспокойства. Что было - то прошло. Теперь главное, чтобы ребята не заболели.
   - Пойдёмте, глянем, - направился Егор к "медсанбату". Авось, хоть какая-то польза окажется от его присутствия здесь. - И найдите для них сухую одежду.
   Вера безоговорочно исчезла в первой попавшейся палатке, Егор вошёл к провинившимся девочкам. Те, укутавшись в одеяла, о чём-то хихикали, но при появлении постороннего замерли. Одна из них кашлянула, и Егор решительно вытащил фляжку, наполненную оставшейся после Стёши водкой. Захваченная скорее по привычке разведчика, чем по надобности, вдруг оказалась к месту.
   - Раздеться и представить мне спины для растирки. Минута времени.
   Пропустив Веру с ворохом одежды, вышел наружу. За брезентом зашептались, захихикали, и, наконец, позвали его. Егор потёр ладони, налил пригоршню спиртного, подышал на водку, согревая её. Наклонился над девчачьими спинками с торчавшими лопатками, быстрыми движениями принялся втирать влагу в загорелую кожу. Вера стояла наготове с куртками, и едва Егор сделал передышку, укрыла ими девочек.
   - Ещё, - скомандовал Егор.
   Когда вновь под ладонями стало сухо и горячо, кивнул Вере - укутывай. Сам вышел наружу. Отец с ребятами ждали на старом месте, но он помедлил, дожидаясь вожатую. Каким же напыщенным индюком он был перед вожатой. Чем она виновата, что у него перекос в любовных делах? Не держала бы зла, девочка вроде неплохая.
   Открылся полог палатки.
   - Спасибо вам.
   - Давайте, я останусь. А то вы одна, с детьми...
   - Нет-нет, спасибо, не надо, ни в коем случае, - Вера даже замахала руками. - Да и что здесь случится? Лагерь большой, семь отрядов. Это просто мы крайние. Но ребята по очереди дежурят. Не волнуйтесь. Мы привычные.
   В глазах - и благодарность за помощь, и страх за свою репутацию, если вдруг Егор в самом деле останется.
   - Нет-нет, - пересилила она боязнь остаться наедине. Ребята ведь взрослые, станут домысливать, потом пойдут разговоры по селу... Хватит одного джипа.
   Егор вновь легко прочитал страхи вожатой, но на этот раз усмехаться не стал, протянул фляжку:
   - Это остатки на растирку. Высушите у костра одежды. Побольше чая горячего. А главное - сами держитесь.
   - Спасибо, - опустила голову Вера. Похоже, и впрямь впервые за много-много лет кто-то позаботился о ней самой. - Если можно, посмотрите там за братом с сестрой. Они самостоятельные, но...
   Махнула рукой Женьке с Оксаной, те подбежали попрощаться.
   - Слушайтесь дядю Егора, - успел услышать он своё имя.
   Уходили под завистливыми взглядами высыпавших на поляну ребят. И вновь Васька делал вид, что пришёл сюда едва ли не случайно и едва ли не в одиночку. Перед кем стесняется? Ясно, что не пионервожатая виной.
   - Вы чего не записались в отряд? - скользя по тропе, оглянулся Егор на Ваську с Оксаной.
   - Женьку не взяли, Оксанка с ним. Ну, а Васька - соответственно, - дала тактический расклад идущая впереди, но вращающая ушами, как локаторами, на сто восемьдесят градусов, Анна. А уж чтобы совсем утвердиться в роли начальника Генерального штаба, выложила и сведения от резерва Верховного главнокомандования: - Да и Зойка Алалыхина тоже в отряде. А с ней хоть кто рядом - это стать вторым лаптем на одну ногу.
   Васька, выдавая себя с потрохами, соскользнул с горбатой тропинки в кювет, чертыхнулся, и Анька засеменила быстрее. Егор Зойку совсем не помнил, может, даже и растирал её водкой, но Оксанка красива. Почти как Вера. Тут племянник не прогадал...
   К селу пошли в круговую, вдоль Неруссы, чтобы не собирать в лесу за шиворот дождевые капли. Освобождавшееся от облаков солнце грело на плечах влажные куртки, в сто тысяч солнц, как по Маяковскому, сверкала каждая водяная бусинка на листочках. На просторе землю просушит быстро, но хватит ли сил солнцу пробиться сквозь деревья, чтобы обсушить лагерь и ребят? Или всё же плюнуть на пересуды и вернуться?
   Оттеснив Анну с Женькой, догнал отца. Однако совета спросить не успел: тот остановился, пристально вглядываясь в излучину реки и озаряясь улыбкой.
   - Что? - спросил Егор.
   - Дед, смотри, река русло поменяла, - удивился за спиной Васька.
   Честно говоря, Егор уже не помнил, как петляла здесь река...
   - Она не поменяла, внучек, - взял Ваську под руку, тихо сказал Фёдор Максимович. - В войну она текла именно здесь. И в этом месте мы переходили её вброд, когда выводили бригаду Ковпака в рейд на Украину.
   Ребята замерли, но скорее не от увиденного, а от услышанного: об этом же в книжках написано! И вот это всё перед глазами?
   - А... а почему она вернулась обратно? - не могла не полюбопытствовать Анна о реке.
   - А реки помнят свои берега, Аннушка, - улыбка не сходила с губ Фёдора Максимовича. - Пошёл бурный поток от грозы, дал ей силы, - и всё стало на свои места, хоть и рыли ей новое дно.
   - А зачем ей новое дно было? - не отстал от вопросов и Егор.
   - Что-то с мелиорацией хотели поэкспериментировать. Да только пшик вышел. Хорошо.
   - Хорошо, - повернулась к Женьке Аня.
   Что хорошего в пшике, Женька не понял. Он пока еще мало что понимал в деревенской жизни, потому больше предпочитал смотреть на события со стороны. Впрочем, как и Оксана. Детдом приучает или выбиваться в лидеры, или притихать...
   - Вот и вы не меняйте своих берегов, - оглядел всех Фёдор Максимович. - Есть ваш род, есть ваша страна, ваша история - теките дальше, но не предавайте никого.
   Пошёл дальше - спокойно, уверенно, пусть и немного сгорбленно под тяжестью ружья и прожитых лет. Уверенность, скорее всего, ему придала Нерусса, вернувшаяся в свои берега, а ещё сын и внуки, идущие с ним одной тропой, след в след.
   - А вообще-то у нас с тобой незавидная доля, - прошептала Женьке на ухо Аня. Но даже этого показалось мало, придержала, отставая от всех. - Плохо, что дяде Егору Вера Сергеевна понравилась.
   - Почему плохо?
   Теперь уже не только на деда и дядьку, не говоря уже о брате - на жениха посмотрела с сожалением: неужели и тебе всё разжевать и в рот положить?
   - Так до нас очередь никогда не дойдёт.
   - Какая очередь? - искренне недоумевал Женька.
   - Так сначала твоя сестра может замуж выйти за дядю Егора, потом могут и Васька с Оксанкой посвататься. А мы с тобой вон - аж третьи на очереди. Не дойдёт...
   Женька отстранился так резко, словно Анька уже повела его под венец. Но женские заботы согнули девочку так, что она ничего не видела, кроме мокрой дороги. Куда выведет?
  
   После обеда и отдыха Фёдор Максимович и Егор, прячась друг от друга, стали собираться каждый по своим делам.
   Лесника ждала Тихонова Пустынь с бетонной глыбой, от которой он худо-бедно, но уже отколол за эти дни заметный кусок. С Евсеем Кузьмичём пересеклись на тайной работе лишь однажды - бывший командир слабел на глазах, забывался всё чаще и помощником не стал.
   Наверное, можно было подцепить крюк и попытаться сдёрнуть плиту трактором. На худой конец, нанять отбойный молоток. Но как решили с Евсеем Кузьмичём очистить родник собственными руками, то и посчитали это единственно возможным. Зато и народ не шибко любопытствует двумя микеланджелами, тихо бьющими по зубилу и собственным пальцам...
   Егор выискивал в чулане одежду попроще, чтобы не жалко было измарать её в темноте. На первых годах службы он много чего привозил из военной формы, пока не перестали её выдавать, заменяя продпайком и деньгами. Лишь бы отец отправился по своим делам, чтобы не отвечать на лишние вопросы. Может, и он сам не дойдёт до лагеря. Может, и не останется ночевать и сторожить ребят. А к утру сам будет спать на собственной кровати в подвале.
   Чутко уловил, как отец бережно вывел велосипед за калитку. Анька ускакала к постояльцам, Васька гонялся где-то за собственным хвостом, и Егор торопливо облачился в походное. Начеркал на тетрадном листочке: "Я в гостях", положил записку на телевизор - сразу не заметят, а там, может, и он вернётся. А нет - станут новости смотреть, записка и найдётся. Всё по-честному, хоть и на улицу через печку. Закон крокодила...
   Честно признался и себе, что идёт в лагерь ради Веры. Она не выказала, конечно, особой приветливости, но на то, видать, у неё есть причины. Позвони перед отъездом Ира, произойди встреча с Таней - возможно, сейчас бы шёл в другую сторону или, наоборот, спокойно лежал на диване. Неужели Вера всё же понравилась? Или играет уязвлённое самолюбие? Только и жениться он не собирается: его профессия, к сожалению, предполагает вдов и сирот. Просто побыть вместе, помочь чем сможет... Но смелая! Пойти лагерем в лес с детьми - это не ему под прикрытием всего Советского Союза кувыркаться с американцами в тёплых морях.
   В одиночку расстояние до лагеря покрыл значительно быстрее, чем утром цыганским табором. Уже выглядывал палатки среди сосен, как слух уловил гул мотора. Кто-то пробивался по лесной дороге, скорее всего, с проверкой из района. Тогда пока не стоит объявляться, чтобы к пионервожатой не возникло лишних вопросов.
   К лагерю, врезаясь в дорожные лужи, пробивался залепленный по крышу джип. На его звук от палаток выбежала Вера - всё в том же спортивном костюме с белым ободочком. Не во что переодеться? На себе сушила? Увидев и, скорее всего, узнав машину, она непроизвольно подалась назад, под защиту ребят, но переборола себя и перегородила дорогу в лагерь.
  
   Водитель, несмотря на скользкую дорогу, сумел подъехать к пионервожатой вплотную, и та вынуждена была всё же отступить от пышущего жаром капота машины.
   - Здесь горят "Пионерские костры"? - с улыбкой приоткрыв стекло, высунулся из кабины Борис Сергованцев.
   Не дожидаясь подтверждения, вышел из джипа. Обутый предусмотрительно в сапоги, он вначале осмотрел машину, покачал головой, вызывая к соучастию пионервожатую - вот так к вам добирался! Открыл заднюю дверцу, вытащил два холщёвых мешка, взвалил на плечи. Мимо ничего не понимающей девушки начал выбираться на обочину.
   - Это... что? - на правах хозяйки спросила Вера.
   Борис свистнул выглядывающим из-за палаток ребятам - ко мне. Перевалил в их руки мешки, разрешил тащить в лагерь.
   - Что это? - уже требовательнее поинтересовалась Вера.
   - Спонсорская, так сказать, помощь. Встретился с главой района, он мой сосед. Тот и рассказал про лагерь, попросил помочь. Сапоги, плащи от дождя, кое что из теплой одежды, сухари, пряники...
   Вера не знала, как реагировать на подарки. Бесплатный сыр, конечно, бывает только в мышеловке, но если это глава района просил...
   - Спасибо.
   - Вера, вы простите меня за... за моё поведение в прошлый раз. Я воистину был очарован вашим обаянием и... Не сдержался. Простите.
   Развёл руками, склонил повинно голову. Стало слышно птичье пение, пахнуло дымом от костра. Около палаток раздались возгласы - ребята наверняка начали делить подарки. Но это же на все отряды, не только для Чистых Ключей!
   Ничего не ответив, Вера поспешила к юнармейцам. Борис легко перевалил на машине через обочину и поехал вслед за пионервожатой.
   - Вот и вся недолга, - усмехнулся Егор. Такая женщина воистину достойна того, чтобы к ней ездили на джипах, а не приходили пешком в заштопанных солдатских брюках и с посохом.
   Оглянулся последний раз на лагерь. Вера приглашала водителя к костру, тот благодарно кланялся, рассказывая что-то весёлое. В фигуре Веры исчезло напряжение, и не увидев угрозы лагерю со стороны приезжего, Егор повернул в обратную сторону. Авось успеет до возвращения отца убрать записку. Да и в Москву можно собираться...
  
  

Глава 14.

  
   По возвращении в столицу Егора ждал срочный вызов к начальнику управления.
   Срочным могло оказаться всё, потому что в начале девяностых в стране каждый день что-то горело, взрывалось, отменялось, прорывалось, а главное - ничего не исполнялось. Ничто никем не контролировалось, никто ни за что, по большому счёту, не отвечал. По телевизору шёл нескончаемый сериал из драк и споров депутатов Верховного Совета, в стране правилом хорошего тона считалось разоблачать историю, обзывать самих себя "совками", ходить на митинги, спорить, собирать бесконечные подписи "за" или "против". Но - только не работать. Впрочем, и работы уже не было...
   Томясь в коридорах управления в ожидании приёма, подошёл к стенду с фотографиями членов Политбюро и высшего начальствующего состава. Стал всматриваться в лица людей, кому выпало на своих плечах держать громадину континента, не вмещавшегося даже на одной страничке географического атласа. И невольно стал усмехаться. Министр иностранных дел СССР Эдуард Шеварднадзе, обязанный первым стоять на страже международных интересов страны, вдруг наградили американской антивоенной премией мира и австрийским орденом "Милого Августина". Вадим Бакатин, назначенный за время отсутствия Егора председателем КГБ, тут же начал работать над книгой "Избавление от КГБ", вдобавок сдав той же Америке суперсовременную схему подслушивающих устройств, разработкой которых десятки лет занималось несколько институтов.
   Да что они! Президента СССР Михаила Горбачёва Запад наперегонки объявлял то "лучшим немцем", то "другом" Америки и Великобритании - но только не собственной страны. Борис Ельцин, ещё вчера ломавший хребты тем, кто не желал вступать в партию, водит толпы демонстрантов по Москве, страстно обличая то, к чему сам ещё вчера всех призывал.
   А ведь высшими должностными лицами список хулителей страны не заканчивался.
   Егор Гайдар, внук яростного борца за Советскую власть Аркадия Гайдара и сын бессменного руководителя военного отдела газеты "Правды" Тимура Гайдара, сам долгое время проработавший в журнале "Коммунист", назвал советские годы химерой и возглавил реформы против того, за что боролись его предки и он сам. Генерал Дмитрий Волкогонов, отвечавший в Вооружённых Силах за идеологию, написавший страстные книги "Советский солдат", "Доблесть" и т.п., которые в армии по его же указаниям заставляли поголовно конспектировать, лично же и возглавил комиссию по... ликвидации этих самых политорганов в армии и на флоте. Под Геннадия Бурбулиса, заставлявшего ещё вчера учить студентов в свердловском институте марксистско-ленинскую философию и научный коммунизм, на американский манер создали должность госсекретаря, - с неё он и клеймил советский строй. "Отец" перестройки Александр Яковлев был членом Политбюро ЦК КПСС...
   История России не знала примера, когда одномоментно перевернулись десятки людей, оказавшихся в высших эшелонах власти. Даже океан способен абсорбировать грязь и самоочищаться лишь до определенного уровня загрязнения, а тут к руководству страной пришли люди, страну не знавшие и не любивший. Порядочные люди вообще-то стрелялись, когда к ним приходило прозрение или они вдруг убеждались, что вели народ не в ту сторону. В крайнем случае, затихали и уединённо отмаливали грехи, совестливо отказываясь от учёных званий и генеральских погон, заработанных на "ложных" основах и учениях. Здесь же в церковь шли лишь под телекамерами, а право стреляться оставляли тем, кто не изменил своим убеждениям...
   - Буерашин, - донеслось из приёмной.
   А может, пришло известие о Звезде Героя? Вроде стыдно об этом думать и мечтать, но раз уж завертелось...
   Уже без напряжения вошёл к "Кап-разу", ответил на рукопожатие. Только вот командир как-то пристально смотрит, ещё не как на Героя...
   - Просят человека в охрану Ельцина. Пойдёшь? Он же для тебя вроде кумира...
   В словах горечь и усмешка. Что Ельцин кумир или что надо отдавать подчинённого?
   - При этом гарантий никаких по твоему обратному возвращению сюда, если окажешься профнепригоден.
   "Кап-раз" взгляд не отвёл, и Егор понял: вопрос с переходом из ГРУ в Службу безопасности Президента России ему решать самому. При этом догадываясь, что разведуправлению желательно иметь своего человека около Тела.
   Вообще-то на Полежаевке у всех глаза на лоб полезли, когда в ГРУ нежданно запросили офицера в растущую, как на дрожжах, охрану Ельцина, в знаменитую "девятку". Если уж и там был некомплект офицеров, то можно представить, как упало в глазах политиков КГБ, откуда всегда пополнялась эта самая "девятка". А скорее, на госбезопасность навесили столько собак, ей приписали такие прегрешения, что от греха решили держать старые чекистские кадры подальше.
   Генштабовскую "разведконтору" подобное миновало лишь потому, что, в отличие от своих извечных конкурентов, они никогда не занимались политикой - по крайней мере, в своей стране. Не имели военные разведчики в пределах Садового кольца и зданий, памятников, которые можно было бы митингующим громить под объективами телекамер, доказывая свою лояльность и приверженность демократии.
   Оказались "грушники" более недоступными и для общественного мнения, которое формировали депутаты вкупе с журналистами, взявшими на себя право оценивать вклад каждого ведомства на алтарь Отечества. Хорошо, что за эталон кристальной чистоты брались "общечеловеческие ценности" и права человека, - понятия настолько расплывчатые, что понимались каждым человеком по своему. Сальвадор Шагал в красном круге Малевича.
   И вот капитана Буерашина спихивали в этот чан, в котором вчерашние глашатаи коммунизма звали народ идти в прямо противоположном направлении.
   - Ты только не раскрывай там рот, - дал моряк самый ценный совет, словно согласие Егора было уже получено. - И не петушись. От тебя ничего не зависит, поэтому...
   - Имею право спросить: за что?
   - Свои люди везде нужны, - наконец произнес "Кап-раз" ключевую фразу, за которой и скрывалась глубинная суть нежданного предложения.
   Взял стоявший у глобуса военно-морской вымпел, подержал его на весу, словно прощаясь, - и в самом деле протянул Егору. Смысл мог быть двоякий: если на флоте вымпел вручают кораблю, который готов к самостоятельному плаванию, то в разведке самый высший пилотаж - это войти в стан противника под чужим флагом.
   Не заговор и не новое ГКЧП, естественно, подразумевались: в этом плане людей в погонах приучили служить "за", а не "против". Скорее всего, Генштаб в самом деле боялся уничтожения разведки как таковой, и потому спешно выставлял глаза и уши в любых местах, откуда могла исходить угроза - рядом с Горбачёвым, Ельциным, где-то в окружении Буша, у самого чёрта на рогах. Геральдисты, определяя в эмблему ГРУ летучую мышь, накрывшую распахнутыми крыльями земной шар, оказались крайне дальновидными. Только вот сам Егор, похоже, подпал под девиз нелегальной разведки: "Без права на славу во славу Отечества". Без права на славу...
   - Когда и куда прибыть? - вздохнул обречённо Егор.
   - В четверг в 9.45. Белый Дом на Красной Пресне. Метро "Баррикадная"... Что улыбаешься?
   - Интересное словосочетание - красные, белые, баррикады, - поймал игру слов Буерашин.
   - Только не революция, - поднял руку "Кап-раз". - И последнее. Тут Олич заскакивал в Москву на минуту, передавал привет и просил по возможности помочь сестре.
   - Я звонил, она уволилась с работы...
   - Держи домашний.
   Заискрило, пошёл ток по крови, воссоздавая образ той, что занимала в последнее время слишком много места в мыслях Егора. Наверное, больше всего удивилась бы возникшему портрету сама виновница, ни сном ни духом не ведавшая, насколько глубоко запала она в душу капитану после встречи у Большого театра. Фамилию можно было не называть, ибо не осталось в Москве магазинов, где бы им не были скуплены все мыслимые и немыслимые образцы точилок. Выстроенные в два ряда на полке в малюсенькой однокомнатной комнатушке офицерского общежития, они теперь категорически не давали забыть точёное личико Иры, детскую чёлку, волосы по плечам. Откуда это?
   Едва выбежав из кабинета начальника, принялся названивать по долгожданному номеру. Получив раз за разом короткие гудки, восстановил старой памяти кагэбэшные телефоны. По записанному Максимом номеру вычислил адрес дома. Помчался на другой конец Москвы в надежде на встречу хотя бы около подъезда. И просидел ведь несколько часов в засаде, пока местные старушки, заприметив незнакомца, не позвонили в милицию. Маленький молоденький участковый, которого без формы ещё можно было бы угощать конфеткой, почти грозно потребовал документы, но после их изучения сам всё и доложил: жильцы Точилкины свою квартиру только-только продали, новое местожительство пока неизвестно - требуется оформлять официальный запрос.
   Вместо сладостей Олег угостил лейтенантика бутылкой пива и отправился готовиться к встрече с новыми сослуживцами.
  
   ...В Белом Доме с капитаном Буерашиным долго не разговаривали. Возможно, доверяли рекомендации ГРУ, и новым командирам требовалось лишь удостовериться, что кандидат жив-здоров.
   Когда его наличие подтвердилось воочию и не вызвало отторжения, встретивший новичка сухощавый подвижный майор прямо в фойе "БиДе" расписал ему ближайшую карьеру:
   - Пойдёшь сначала "под сосну", затем поработаешь "мешком".
   Судя по названиям, таящим в себе профессиональную тайну, должности Егору светили не очень престижные. Но, помятуя наказ "кап-раза", от уточнений воздержался.
   И, кажется, зря, потому что даже рядом с Президентом имелись не просто низшие, а откровенно тупые должности, от которых он мог ещё при собеседовании отказаться. Как бы то ни было, а к Герою представлен. И посмотрим, как все закрутятся вокруг, когда Указ будет подписан...
   - Стоишь на этом повороте, - взявший над Егором кураторство майор самолично привёз в какой-то лес и выставил на обочину.
   - Задача?
   - Просто стоишь. На случай, если здесь поедет президент.
   - Как долго?
   - Неделю, три, месяц, полгода...
   - И всё?
   - Всё.
   Это было даже не мелководье, где рыба чувствует близкую погибель. Здесь Егора целенаправленно выбрасывали на берег. Два-три взмаха жабрами - и останешься навеки с открытым ртом.
   Увидев поникшее лицо подчинённого, "рыбак" снизошёл до объяснений:
   - Пост круглосуточный, поскольку охрана - процесс непрерывный. Если в ней существуют промежутки, её смысл теряется. В 18 часов сменят. А пока стой под сосной, думай о женщинах или пиши стихи.
   О женщинах думать сладко, если предполагаются будущие встречи с ними. Москва оказалась для лирических знакомств у Егора каким-то проходным двором, Таня и Вера из Ключей далеки и не его. Стихи не слагались. Бросил рифмы ещё в суворовском училище, когда занялся рукопашным боем и стрельбой. Скорее всего, последнее сейчас как раз и приглянулось. Но зачем же опускать столь низко? Его, аравийского тарантула? Может быть, даже Героя? И ради чего?
   А после смены и вовсе духом пал. В общаге включил телевизор, а над Кремлём реют уже два флага. Красный, советский - над Горбачёвым, оставшимся сидеть "на уголке", и новый российский "полосатик" - над Ельциным, въехавшим в четырнадцатый корпус Кремля.
   Два президента, люто ненавидящие друг друга, ужиться в одной берлоге не могли ни при каких обстоятельствах, так что времена ждали страну наверняка лихие.
   Однако говорить вслух об охраняемых лицах в охране было не принято. Даже менявший Егора "под сосной" майор Штиблет, получивший прозвище за то, что протопал в Кремлёвском полку от солдата до большой звёздочки, говорил о чём угодно, но только не о нравах нынешних обитателей Кремля. А тем более не затрагивал причину, по которой его самого сослали в лес. Все разговоры Штиблет переводил на своего любимца, бывшего министра обороны Дмитрия Фёдоровича Устинова.
   - С ним начинал. Святой человек для страны.
   Буерашин при Устинове носил ещё курсантские погоны, в училище министра за огромную фуражку и возраст называли "мухомором", а тут, оказывается, святой...
   Штиблет заметил скептицизм сменщика, взвился:
   - В 41-м, в тридцать три года - нарком вооружения. В 42-ом - единственный военный, кто получил звание Героя Социалистического труда. За то, что перевел все заводы на Урал.
   Этих энциклопедических фактов должно было оказаться достаточно, чтобы новичок замер от благоговения.
   - А как он любил скорость! - Штиблет служил у министра водителем, и предстоящему рассказу Егор тоже должен был верить безоговорочно. - У нас же по инструкции скорость - не более ста двадцати. Вырвемся на Кутузовский, Дмитрий Фёдорович начинает молча буравить меня взглядом. Втягиваю голову в плечи, но скорость держу согласно приказу. Терпит, терпит Дмитрий Фёдорович, а потом говорит: "Если мы влетим и покалечимся, тебя вылечит Министерство обороны. Но если я тебя выгоню, тебе не поможет никто".
   - Логично, - оценил Егор больше юмор, чем непослушание маршала.
   - Но ведь не выгонял! - прорвалась у Штиблета уже сегодняшняя боль, когда его убрали с какой-то должности близ "Тела". Скорее всего, по каким-то причинам не оказался рядом с Хозяином в день путча. - Не выгонял. А ежели спешил, сам садился за руль, чтобы не подвести меня. Кстати, тогда и пошло гулять по Москве удивление: если маршал сидит за рулем, то кто же тогда рядом с ним такой маленький и лысый?! Я сидел рядом!
   Штиблет гордо погладил свою гладкую тыковку, улыбнулся далёким воспоминаниям, когда можно было гордиться даже втянутой в плечи головой...
   Несмотря на грызню двух президентов, "девятка" продолжала оставаться общей и, в отличие от хозяев, лодку не раскачивала, ажиотажа не нагоняла. И это при том, что охранники, оказавшиеся в дни путча рядом с Ельциным, вышли в герои, а "горбачёвцев" таскали следователи. Это и понравилось Олегу в "девятке" больше всего - никто не стал бегать от одного хозяина к другому. Единственное, шутки пошли слишком уж прямолинейные:
   - Ну что, стрелять будем друг в друга?
   - Только из-за женщин.
   Хотя все понимали - развязка неминуема. Ельцин мог поделиться последней бутылкой водки, но ни при каких обстоятельствах - завоёванной властью. И что одним четырнадцатым корпусом в Кремле он не удовлетворится. При неумении Горбачёва держать удар исход противостояния определялся заранее.
   Новая должность позволяла Егору иметь сутки отдыха, и он регулярно вырывался на Полежаевку, добросовестно пересказывал новости, касающиеся президента России. Но в какой-то момент вдруг почувствовал, что его слушают вполуха, что жизнь и контакты Ельцина "грушникам" до лампочки. Вывод напрашивался парадоксальный: "кап-раз" засунул его в охрану не в качестве засланного казачка, а чтобы элементарно спасти. Как ни странно, около Ельцина оказалось самое спокойное место: здесь никого не трогали, а власти наваливалось столько, что любое шевеление пальчиком приближённых Ельцина приравнивалось к постановлению ЦК КПСС и подлежало немедленному и безоговорочному исполнению. "Кап-раз", вручая вымпел, предполагал его сохранность, сбережение, а отнюдь не выставление напоказ в бою...
   А тут сбылось и предсказание майора из "БиДе" насчёт выдвижения. Не успел Егор пересчитать все сосны в зоне ответственности, как его выдернули на очередную ступеньку тупости - в "мешки". Отныне его обязанностью становилось сидеть в машине сопровождения президента с единственной обязанностью: выполнять команды старшего экипажа.
   - Что, кровь перелили? - усмехнулся грустно Штиблет, узнав новость.
   Егор вопросительно посмотрел на сменщика: это значит...
   - Ну, ты теперь голубых кровей, белая кость, - пояснил майор новое физиологическое состояние сменщика. - Приближен к Телу.
   Вот оно что! Майор, сам того не понимая, открыл, наконец, Егору тайну его миссии. Конечно же, его готовили в камикадзе, чтобы однажды он мог направить машину сопровождения на...
   Додумывать до конца было страшновато. Вымпел всё же взметался вверх...
   Ельцин, в отличие от Устинова, на скорость и охранные предписания не обращал никакого внимания. Он говорил, где и в какое время ему требовалось быть, и охрана сама выбирала и маршрут, и скорость. Сидеть у президентской машины "на хвосте" или идти перед ней "лидером" - это для охранников роли не играло, заменяемость шла полная. Только теперь старший лейтенант Егор Буерашин перестал быть просто "мешком": он стал тщательно анализировать маршруты движения Хозяина, состояние трассы - кюветы, придорожные столбы, парапеты, повороты. Всё, что могло помочь ему в час "Х". Ну, а потом... Потом, если жив останется, позабудет и имя своё.
  
  

Глава 15.

   - В прошлом такого не случалось, - озабоченно мял в руках шапку Фёдор Максимович, склонившись над волчьими следами на первом снегу.
   За свою жизнь, немалой частью прожитую в лесу, подобных отпечатков он, естественно, повидал немало. Но чтобы волки повадились в село, чтобы топтались около огородов - тут он гарантировал свою хорошую память.
   - Может, бешеный? - высказал предположение присевший рядом Васька.
   - Бешеный - это не так страшно, - не разделил тревогу внука дед. Морозец прихватывал, и он вернул шапку на голову. - С него, как с больного человека, что возьмёшь? Он же не охотится, он просто кусает кого ни попадя и бежит дальше. А через полгода сам помрёт. Хуже, если матерый повадился. С таким сладить - танк из ружья легче подбить.
   - Ну, и что там? - попросила известий стоявшая за оградой сваха. Это она услышала рано утром тревожное мычание скотины, а когда Пётр беспомощно развёл руками перед истоптанным снежным настом у штакетника, поспешила к Фёдору, уговорила прийти хотя бы глянуть на ночные следы.
   Тот только разбудил внуков. Пришлось оставлять дом на Анну, тащиться к свахе вместе с Васькой огородами, проверяя снежную целину. Подтвердилось, что серый вышел к дому Петра прямо из леса.
   - А может, всё ж какая-нибудь овчарка? - попробовала усомниться сваха.
   Убеждённый в обратном, Фёдор Максимович выбрал отпечаток поотчётливее, достал из коробка спичку и положил её поперёк следа. Кто охотился на волка, знает: если боковые пальцы не доходят до передних и в это расстояние ложится спичка, то собака исключается.
   Глянул на сваху - понимаешь? Та не понимала, и Фёдор переключился на отпечаток левой передней лапы. На ней отсутствовали два пальца, и это оборачивалось ещё более худшими предположениями: значит, волк уже побывал в капкане, а недобитки в десятки раз злее и осторожнее.
   - Васька приведёт Тузика, привяжешь возле хлева, - единственное, что мог пока предложить Фёдор Максимович. Отмахнулся от приглашения зайти, поесть горячего, хлопнул Ваську по плечу: - Пойдём, пора за уроки браться.
   - А может, всё же пробегусь по следу, - кивнул внук в поле, прилаживая на плече двустволку. Хотя тоже понимал: поход по следу становился бессмысленным ещё и потому, что поднялся ветерок и дым из труб потянулся в сторону леса. Для зверя, живущего запахами и слухом - лучшее подспорье в борьбе с человеком. А вот дней через шесть-семь, когда волк обойдёт по кругу весь свой охотничий предел, свахе надо будет поостеречься...
  
   - Да пусть они с Анечкой у нас хоть зиму переживут, тебе же легче будет, - в который раз попробовала уговорить сваха.
   - Они не бедствуют, - успокоил её Фёдор, направляясь по своим же следам с огорода. Снега начерпал в валенки ещё первый раз, сейчас, как ни осторожничал, добавил. Это волк бежит ровной строчкой, да и стая может пройти след в след, как один. А человеку, прежде чем набить тропку, надо сначала замерзнуть, потом вспотеть...
  
   Вспотел опять ровно через неделю, когда прибежал на крики Мани и увидел в огороде труп растёрзанного Тузика. Обычно волки хватают жертву за брюхо, выпускают кишки и оставляют околевать. Но пёс, привязанный на цепь, не смог убежать, отбивался до последнего и потому оказался изрезан клыками весь.
   - Не оглядывайся, - Фёдор Максимович положил ладонь на голову оказавшейся рядом Анютке, чтобы та не смогла ослушаться приказа.
   Но внучка и без просьбы не осмелилась бы на подобное: слишком страшная картина оставалась у неё за спиной.
   - Беги позови Ваську.
   - Я б-боюсь одна.
   - Ты уже большая девочка.
   - Н-ну и что. Б-большие т-тоже б-боятся.
   "Твоя правда, девка", - согласился Фёдор Максимович, лаская и успокаивая девочку. Васька тоже был не нужен, просто внучке надо чем-то заняться, отвлечься...
   - А ты чего у бабы Мани делала?
   - Ф-ф-фольклор с-собирала.
   - Чего?
   - П-песни с-с-старинные. В-вера С-с-сергеевна п-просила...
   - Брось заикаться.
   - Х-хорошо.
   - И не бойся, беги домой. Ваське можешь ничего не говорить. Сам похороню. Беги-беги, я буду глядеть за тобой до хаты.
   Аня сначала медленно, а потом что есть силы побежала по санной колее на дороге. На повороте около родного дома оглянулась. Фёдор махнул рукой - беги дальше. Но остаться без присмотра даже на малом расстоянии девочка побоялась и свернула к вышедшей подметать крыльцо Оксане.
   "Ну и ладно", - успокоился за внучку дед. Пётр, конечно, хорош, что додумался показать девке собаку. Ума как не было, так и не нажил. А ещё просят, чтобы внуки пожили у них. Загубят ребят и сами не заметят, когда и почему.
   Вернулся во двор сватьёв. Пётр, выбежавший на визг собаки с вилами, так и держал их, словно винтовку. Стрелок хренов. Маня пересчитывала кур в хлеву.
   - Прибрать к земле надо, - кивнул Фёдор в полуоткрытую калитку, через которую виднелся окровавленный Тузик. Зимой калитки на огород не закрываются - откапывать их после каждого снегопада ни резона, ни силы нет. Но теперь, видимо, придётся, раз повадились такие гости. А судя по следу, приходил куцепалый знакомец.
   Сват нырнул в хлев за лопатами. Фёдору подал совковую - разгребать снег, себе оставил штыковую - долбить землю.
   - Ломик захвати, - посоветовал Фёдор Максимович.
   Пётр никогда не отличался говорливостью, после отсидки ещё больше замкнулся, а уж при свате, чувствуя его отношение к себе, и вовсе молчал. Но совету внял. А Маня, как переводчица между немым и нетерпимым, вынесла старенькую клеёнку с кухонного стола:
   - Не на себе же нести.
   Разложили рядом с бездыханным собачьим телом исполосованный ножами цветастый квадрат. Пётр вознамерился перевалить околевшего Тузика на волокушу лопатой, но Фёдор опередил, не побрезговал стать на колени, переложить на подстилку окровавленного пса руками. Но когда уже сват взялся за края подстилки, чтобы нести собаку на весу, Фёдор махнул рукой - потянем волоком.
   Хозяин - барин.
   Некоторое время за стариками тянулась по снегу кровавая строчка, но мороз быстро прихватил потревоженную рану, и дальше по снежному покрову пошла лишь слегка примятая волна: Тузик рос хотя и ласковым, но в хорошую собаку не вымахал. И против полусотни налитых зверством волчьих килограммов, снабжённых клыками, ему изначально было не устоять.
   "Сам привёл, сам привязал, сам тащу хоронить", - корил себя Фёдор. Пётр своей вины в гибели собаки не видел, выбежал на визг Тузика почти сразу, только надел шапку да схватил на крыльце вилы. Но только любое прегрешение на Земле теперь, видать, изначально определялось ему в вину...
   До лога, где обычно закапывали павшую скотину, не дошли, выбились из сил около заброшенных силосных ям.
   - Тут ему тоже будет неплохо, - определился Фёдор. - И приметно.
   Подыскали местечко повыше, оглядели околевшего Тузика, примеряясь к размерам ямы. Снега на возвышенности оказалось не так уж и много, раскидали быстро. Дольше вырубали будылья прошлогодней травы: земля звенела, не пуская в себя лопаты.
   - Без лома не пойдёт, - сменил инструменты Фёдор. С гаканьем ударил несколько раз в одну и ту же лунку, но взял слишком частый темп. Остановился передохнуть. Пока шапкой утирал пот со лба, что-то вспомнил. Хотел промолчать, но не сдержался: - Вот так же в войну по зиме мы хоронили в лесу и своих.
   Сват, подбиравший за Фёдором отколовшиеся земляные комочки, замер. Поднял голову. Наверное, впервые за все послевоенные годы взгляды их встретились, и Фёдор увидел в глазах родственника столько бездонной боли, что пожалел о сказанном. Собственно, он и не намеревался упрекать Петра за прошлое, просто мёрзлая земля сама напомнила ненароком, как вгрызались в неё штыками партизаны по печальным поводам...
   Но то ли смерть собаки взбудоражила Петра, то ли в самом деле когда-то наступает предел человеческому терпению, но он поднял лопату и, оскалившись, пошёл на Фёдора. Тот от неожиданности отшатнулся, оступился, упал.
   - Ну что ты от меня хочешь? - затряс над ним лопатой Пётр. - Всю жизнь ты мне отравил своими попрёками. Все люди вокруг как люди, один ты...
   - Да ладно тебе, - сконфуженно бросил Фёдор, стараясь подняться. Едва удалось, поднял ломик - вроде вооружился. Желания продолжать щекотливую тему не было, но чтобы оставить последнее слово за собой и затушевать страх, возникший от нежданного поступка Петра, поставил свата на причитающееся ему в истории место: - Я тебя в полицию не гнал.
   Ещё вчера Пётр промолчал бы и вновь склонился над собачьей могилой. Но сейчас лопата не опустилась даже перед ломом.
   - Суд определил, что я не сделал ни одного выстрела. Ни одного!!! А за остальное отсидел. Отсидел, понимаешь! - кадык на худой небритой шее Петра задёргался, выдавая близкие слёзы. - И лично тебе я ничего плохого не сделал. Ничего! А вот твой Иван...
   - Что мой Иван? - опешил Фёдор.
   - А на чьей совести смерть моей дочери? Что делаешь круглые глаза? Зачем он потащил её в Чернобыль? Всё героями хотите быть?
   Получилось, что представлением на Звезду Героя Егорке попрекнул. Фёдор встрепенулся, но сват не останавливался, продолжал выворачивать наизнанку душу и себе, и Фёдору:
   - А зачем отваживаешь внуков от нашего дома? Они ж одинаково как твои, так и мои! - Слёзы не удержались в глубоких тёмных впадинах глаз, пролились на длинные отвислые щеки. - Хотя знаю. Все знаю - ты мстишь мне за Маню! Думаешь, секрет, что сам хотел её взять? А она пошла за меня! Да, за меня, потому и... потому...
   Не стал уточнять, швырнул лопату, развернулся и пошёл - сухой, сгорбленный. Увидев, что ступает в следы заклятого врага, перешёл на целину.
   - Да ты что, погоди, - прошептал Фёдор, не ожидавший подобного.
   Но не для того выплескивал наружу боль Пётр, чтобы снова возвращаться к унижениям. В сорок первый год, когда одноклассники Фёдор Буерашин и Пётр Климчук уже расходились в разные стороны. Неужели всё повторяется - у них, проживших жизнь, породнившихся и потерявших самых близких людей, вместе принёсших хоронить безвинного пса, попытавшегося спасти их от общего врага?
   Беззвучно плакал, бредя по снегу, Пётр. Скрежетал оставшимися зубами у могилы собаки Фёдор. И были согласны в том, что война в их судьбах - ерунда позапрошлого снега. Просто Пётр вслух сказал о самой большой тайне, которую Фёдор хранил всю жизнь и ни разу не показал на людях - свою любовь к Мане...
  
   - Ты что? Что один? - бросив забрасывать в огороде красные пятна чистым снегом, бросилась та к мужу. - А где сват?
   - Жив твой Фёдор, - оттолкнул старик жену. Та прикрыла ладонью рот, сдерживая вскрик, но поспешила вслед за супругом в хату: слишком незнакомы были, а потому пугали вид и состояние мужа. - Чтоб его ноги и близко у нас не ступало, - не оборачиваясь, приказал Пётр. - Санки брала? Сегодня же свези обратно.
   Хлопнул дверью перед носом.
   - Господи, - перекрестилась Маня. - С немцами уже примирились, а меж собой всё лаемся...
   Нашла глазами санки в углу. Просила Анютку привезти их: в руках и одно ведро от колонки несёшь - спотыкаешься, а тут поставила флягу на саночки и за одну поездку управилась с водой на целый день. Сам Пётр не шибкий-то ходок к колонке, по утрам ещё хорохорится, а чуть вихлянётся - и вяжет втихаря шерстяной платок на поясницу. Трудно без санок будет. Но и ослушаться - себе дороже, муж вроде тихий-тихий, а флягу под горячую руку враз опрокинет курам на смех...
   Прислушалась, что творится в хате. Тишина. Пётр всегда отличался спокойным и отходчивым нравом, и чтобы не теребить мужа, вышла с санками наружу, торопливо направилась к внучке, надеясь разминуться с Фёдором. Со свадьбы избегала глядеть в эту сторону улицы. Думала, слюбится с Петром, стерпится, забудется всё остальное. И слюбилось, стерпелось, раз прожили жизнь, не смешили людей. Да ещё и детей нарожали. Она - себе, Фёдор - себе...
   - Б-бабушка, - услышала она голос Ани.
   Внучка махала ей с крыльца родного дома, на который после похорон Марии и зятя Маня не ступала ни разу. Фёдор дал понять через людей, что дом переходит к внукам, которых определил жить у себя. Как будто они с Петром позарились бы на детское. Да и не шли ноги туда, где сомкнулись глаза дочери...
   Остановилась около калитки, поинтересовалась:
   - Домой пойдёшь? Я санки везу.
   - П-пойду. П-подожди меня.
   Внучка воротилась в дом за пальтишком, а вместо неё вышла из хаты новая постоялица. Не погребовала, спустилась со ступенек, подошла к калитке.
   - Может, зайдёте? - предложила на всякий случай. А когда Маня, как и все прошлые разы, отказалась, шёпотом поведала: - У Анюты нервный срыв. Рыдает, как взрослая. Может, надо полечить чем от испуга?
   Обговорить болезнь не успели - выбежала Анна, на ходу вновь разрыдалась и уткнулась Мане в тужурку.
   - Т-тузик... Ба-абушка, к-как он е-е-его...
   - Не плачь, детка, не надо, внуча. У дедушки Феди есть ружьё, и серый своё получит.
   - П-правда?
   - Правда. Пойдём потихоньку домой, а то Васька без завтрака сидит. Ребята - они такие, что без женских рук никак в этой жизни не будут ни сытыми, ни обстиранными, ни умытыми, - махнула при этом Вере Васильевне рукой - до свидания, мы пошли. А сама всё шептала и шептала безостановочно: - Ты тут про праздники давеча спрашивала, так я вспомнила ещё один. Кукушкины слёзки называются, расскажу потом. Хороший праздник, девичий. Как раз под тебя скоро подойдёт, там девочки двенадцати лет хороводятся. И песни вспомню, в нём много песен. А Вера Сергеевна молодец, что собирает приметы и праздники, и вам оглянуться будет на что. Ты, наверное, тоже станешь учительницей, когда вырастешь? Кем хочешь быть?
   - У-учителем.
   - Вот и умничка, вот и ладнушки. На санках хочешь повезу? Ну и правильно, уже большая, это маленьких возят. Васька не обижает? Ох, Анна, глаз да глаз за ним надо держать. Связался, дурак, с такими, которые на кусок хлеба не поторопятся, лучше украдут. Так что ты его без своего догляда не оставляй, приструнивай. Погоди, дай раздышусь, а то за тобой не угнаться. Ты у меня девка легконогая, но надо бы валеночки новые справить. Или уже к весне дело? Покажешь, какие сапожки остались с осени? А пенсию принесут - пойдём вместе в магазин, примерим какую ни есть обновку. Или даже в Суземку на рынок съездим, там выбор богатый. Сядем на автобус, я пенсионерка, ты дитё - вот бесплатно и доедем, в хозяйстве не убудет. Поедем, как потеплеет?
   - Д-да!
   - Значит, договорились. А вон и Васька крыльцо метёт. Уж не заболел ли - веник в руки взял? Теперь добежишь сама? Держи санки, чтобы мне не чекалдыкать с ними обратно. А завтра привезёшь, я как раз тесто на блинчики замесю. А дедушка Федя сейчас придёт. Замёрзнет, а ты поставь ему чай кипятиться. Справишься?
   - Д-да.
   - Беги, а я постою.
   Затирая следы санками, внучка побежала к дому. Правильнее было остаться с девочкой до прихода Фёдора, но с ним и впрямь лучше не встречаться. Что наговорили себе мужики, лучше сначала услышать от мужа. Любимый иль вынужденный, но мать приучала с девок: почитай мужа своего, как крест на церкви. Благодаря этому и жизнь сладилась, и не на её краю менять привычки...
   Добежав до брата, Аня принялась рассказывать ему про Тузика. Конечно, про него, потому что не было для внучки на земле большего горя, чем смерть собаки. Белолобого щенка привёз ей из Брянска отец, когда навсегда выписывался из больницы по безнадёжности...
   - А чего заикаешься? - узнав о гибели собаки, поинтересовался у сестры Василий.
   - Н-не з-знаю. Р-рот не г-г-говорит. Н-надо к б-бабке Ал-лалыхиной, улёк вы-иливать.
   Зойкина бабка жила тем, что лечила от заговоров и заикания. Зажжёт свечу, поводит кружкой с водой вокруг головы, пошепчет чего-то, а затем выливает в посудину растаявший воск. По причудливым формы, принимаемым воском, Алалылиха и разгадывает, от чего пришёл испуг. У Аньки наверняка получится пасть волка. Так это и без шептания ясно, и не обязательно отдавать за это кусок сала или десяток яиц.
   - К бабке, бабке... - пробурчал Василий. Не сало, конечно, жалел, а с Зойкой не хотел встречаться, если заставит дед вести сестру на лечение. - Погоди тут, в дом зайдёшь, когда позову. Домети пока, - вручил сестре веник, стёршийся в дому и потому пониженный до уличных уборок.
   Сам скрылся за дверью. В серванте отыскал фонарик, в шкафу - белую простынь. Укутался в неё. Задёрнул шторы, создавая темноту в хате. Совсем недавно от ребят слышал, что клин надо вышибать клином: тех, кто заикается от испуга, следует напугать ещё раз. И как можно страшнее.
   Приоткрыв дверь, крикнул сестре:
   - Заходи.
   Едва Анна с белоснежной и слепящей улицы шагнула через порог, Васька бросился на неё с включённым фонариком, заорав и замахав балахоном. Сестра от ужаса отшатнулась, ноги у неё подкосились и она рухнула на пол, безмолвно хватая ртом воздух.
   - Ну что, полегчало? - склонился над ней Васька.
   Анька лишь мычала, бессильно отстраняясь от брата.
   - Ну скажи, скажи что-либо, - просил Васька, сам изрядно перепугавшись. Не переборщил ли? Правду говорили ребята или сочинили брехню на ходу? - Ты можешь говорить? Ну хотя бы позаикайся!
   Аня продолжала в ответ мычать, мотая головой. Во дворе послышались шаги деда, и Васька бросился отдёргивать шторы, засовывать в шкаф простынь. Поднял сестру, притащил на диван и показал кулак: молчи.
   - Что тут у вас? - с порога почуяв неладное, спросил дед.
   - Ничего, - пожал плечами Васька. Скосил глаз на сидевшую в оцепенении сестру. Вытер пот на лбу: - Анька про Тузика рассказала...
   - Отнеси сватьям лопаты и ломик, - приказал дед. - И санки наши забери.
   - Баба Маня уже привезла.
   - Ага, сами догадались. Ну и ладно. Иди, что стоишь.
   Васька разрывался надвое: и хотелось из-за Аньки смыться из дома как можно скорее, и страшился, что та без присмотра скажет или покажет деду, почему стала немой. Выходя, попросил сестру взглядом: пока ничего не говори. В смысле, ты, конечно, заговори, но ничего не рассказывай. Я же хотел как лучше.
  
  
  

Глава 16.

   - И как служба?
   "Кап-раз", даже если и хотел выразить сочувствие Егору, добился обратного. Уж кто-кто, а он прекрасно знал настроение бывшего подчинённого, и потому вопрос можно было отнести к разряду издевательских. Но раз командир отыскал его в выходной день, предложил погулять в Сокольниках и поинтересовался службой - пора потирать руки? Курок, надолго оставленный во взведённом состоянии, или заклинивает, или у него происходит самопроизвольный спуск...
   - Руки-то чешутся по настоящему делу? - считал, как с листа, мысли Егора "Кап-раз".
   Ладони вообще-то хотелось потереть от мороза, потому что ноябрь не баловал погодой, а от прошлой зимы осталась одна перчатка - вторые народ теряет так же часто, как и зонтики. А вот командир внимания на холод не обращал, хрустел себе промерзшими с краёв лужицами на дорожках да покуривал. В какие-то мгновения он забывался в своих думах настолько, что Егор чувствовал себя рядом с ним лишним. Но едва делал неосторожное движение, выпадавшее из ритма, "Кап-раз" встряхивался, оглядывался вокруг и закуривал новую сигарету. Вне сомнения, всё шло к тому, что прозвучит приказ. На что?
   - В Белоруссии бывал? - вдруг поинтересовался командир.
   - Пролётом, проездом.
   - В начале декабря планируется встреча Ельцина и Шушкевича. В Минске.
   Егор слышал о её подготовке, но мало ли с кем встречается президент России. Имеет право. Но только и командир спецназа ГРУ о лишнем, второстепенном заводить разговор не станет. Пришло время "Х"? И что ещё не сделано в этой жизни? Кому чего и сколько должен? Эх, Героя так и не успел получить. С Татьяной так и не встретился. Пионервожатая так ничего и не узнает о чувствах к ней. Зато встретится с Ирой...
   По телу пошла мелкая дрожь, и Егор, согреваясь, глубоко засунул руки в карманы полупальто. Сжал там кулаки. Но плечи всё же передернуло от озноба, и "Кап-раз" внимательно посмотрел на него сбоку. А что смотреть? Чай, не каждый день выходишь на остриё копья, которое.... Которое - что?
   - Мне напрашиваться на мероприятие? - достаточно определённо Егор дал понять о своей готовности действовать. Но при этом хотя бы чуть-чуть заранее знать, что от него потребуется...
   Командир остался доволен реакцией бывшего подчинённого, продолжил:
   - Встреча планируется в Минске, но прошла команда готовить резиденцию в Вискулях, это небольшой охотничий домик в Беловежской Пуще. И не на двоих - Кравчук с Украины ожидается тоже.
   Пока из всего сказанного Егор вычленил для себя роль информатора. Слово для гражданских из разряда крайне пренебрежительных, тянет на "стукача", зато для разведки первичные сведения - это ключ для дальнейших действий. Правильных действий.
   - И что они могут нашептать друг другу? - осторожно начал выуживать уже для себя информацию старший лейтенант.
   "Грушник" растёр уши, то ли согревая их теплом ладоней, то ли невольно намекая, что о разговоре не должен прослышать ни один человек. Ответил, словно зачитал справку:
   - Анализируй. В августе Ельцин издаёт Указ и переподчиняет себе всю исполнительную власть СССР, включая Министерство обороны, МВД, ГКБ, печать, правительственную связь. Бред, но Совету Министров РСФСР предоставляется право приостанавливать любое распоряжение кабинета министров СССР. В октябре под юрисдикцию России переходят вся наука и высшая школа СССР. Ноябрь. К России переходит Госбанк, вся прокуратура, включая военную. Продолжать?
   - Скоро от СССР останется только должность Горбачёва, - согласился спецназовец.
   - В состав российской делегации вкупе с Ельциным включены Бурбулис, Гайдар, Шахрай. Все ненавидят советскую власть. Ориентирован на Запад Шушкевич. Референдум на Украине вообще прошёл в пользу отделения от СССР, и Кравчук с этого конька теперь не слезет. Так что желательно знать обстановку на встрече из первых уст.
   - А Горбачёв что?
   Усмешки командира в прокуренные усы хватило, чтобы Егору самому согласиться: с президентом страны каши не сваришь. Если не пересолит, то сожжёт.
   - Против Горбачёва и играют. А он сопли жуёт. Поработай.
   Что ж, приказы иногда отдаются и вот так обыденно, без стойки "смирно" и металла в голосе. Тем более, "кап-раз" уже и не командир Буерашину, и вообще - не дело Главного разведуправления Генерального штаба расшифровывать словоблудие политиков. Спецназ - он там, где война, где реальный противник...
   - Сам ничего и ни при каких обстоятельствах не предпринимай. Но когда вернёшься - встретимся.
   "Грушник" остановился, протянул руку для прощания. В конце аллеи показались мужчина и женщина, и, увидев их, "Кап-раз" поспешил к ним, на новую встречу.
   Егор в задумчивости присел на краешек стылой скамейки. Значит, никаким наконечником никакого копья ему не нужно становиться. И ни к чему особенному можно не готовиться. Радоваться или огорчаться? Солдат на войну не напрашивается, но и отказываться от неё погоны не позволяют.
   Вздрогнул, торопливо посмотрел время. Его же ждёт Ира! Она позвонила утром, сама.
   - Я обещала появиться, здравствуйте, - проговорила она и замерла, ожидая ответной реакции. Одно дело - ею восхитились при первой встрече, и совсем другое - возобновить отношения, которые, собственно, и не начинались...
   - Вы где? Мне куда бежать? - заторопился Егор, не веря в удачу.
   - Давайте вечером на "Маяковке".
   Он не забывал о предстоящем свидании весь день, торопил каждую минуту, и когда казалось, что время застыло, спасительно позвонил "Кап-раз" и попросил срочно приехать в Сокольники. Время убилось, а командир, как всегда, оказался предельно конкретен, оставив приличный зазор по времени до начала свидания. Не мешкая, Егор принялся шерстить магазины в надежде что-то купить в подарок. Однако на полках красовались лишь выложенные кремлевскими стенами банки килек в томате, для разнообразия прерываемые батареями из бутылок с уксусом. Хотя лучший и беспроигрышный вариант - это, конечно же, цветы.
   Попавшаяся по пути станция метро "Баррикадная" утопала в мусоре: город, погрязший в политике, неизбежно погрязнет и в грязи. Теснясь поближе к теплу и свету, старушки выставляли на кусках картона банки с нехитрой засолкой, старые вещи, самодельные лепёшки и булочки. Мелькали бутылки со спиртным. Попрошайничали дети и "синяки", как прозвали бомжей. Москва пыталась выжить, дотянуть до весны, до тепла и подножного корма. Днём она ещё водила по улицам миллионные толпы митингующих, а вечерами обнаруживала, что жить лучше не стало, зарплаты не прибавилось, а в витринах магазинов появлялись всё новые и новые образцы блекло-зелёных талонов, по которым, предъявив столичную прописку, только и можно было получить масло, колбасу, крупы, табак, спиртное. И потому потрошились людьми собственные кладовки, перебирались вещи и летние заготовки - перепродать, чтобы перекупить. Но утром вновь слушали, где и чей митинг. И бежали поднять флаг, транспарант, написанный от руки лозунг. Или влиться в общий хор голосов - "Долой!". Тем более, что это слово оказалось главным как у демократов, так и у коммунистов.
   Но к вечеру круг замыкался: картонки с призывами отправить Ленина на свалку, Ельцина на помойку, а Горбачёва отдать под суд вновь ложились в месиво около входов в метро. На них становился размокшей обувкой митинговый "электорат" и вновь выгадывал копейки на прокорм.
   Чтобы народ взревел в яростной натуге, не хватало только спички, лозунга, призыва. Однако ни у Горбачёва, ни у Ельцина, ни у Зюганова, сцепившихся в мёртвой хватке за власть, не хватало сил на решительный рывок к финишной ленточке. Словно сам Всевышний оберегал Россию от безусловного лидера, готового повести народ на баррикады. Но и подобное противостояние без результата бесконечно продолжаться не могло, поэтому победа гарантировалась тому, у кого окажется больше коварства.
   А Егору нужен был всего лишь букет цветов. Хотя бы одна гвоздичка - за всё царство-богатство, что скопилось в портмоне.
   Но, видать, слишком неходовой товар потребовался ему. Баловство среди всеобщего безденежья. Потому что среди ломаных, плотных рядов торговцев цветами не промышляли. Бросился по скользкой улице вниз, к зоопарку, и там, наконец, увидел желаемое: около пельменной стояла девушка с хиленьким, привёрнутым в газету букетиком розовых гвоздик. Скорее всего, ей самой кто-то подарил их, но Егор набрался наглости:
   - Извините, вы не могли бы мне продать цветы?
   Губы девушки скривились в такой презрительной усмешке, что Егор сложил в мольбе руки:
   - Извините, просто очень нужно было.
   - Я без цветов. Но хотел, - признался Ире, вбежав минута в минуту в центр зала "Маяковской".
   Она сама выбрала это место, даже уточнила - "под самолётом", и благодаря этому Олег впервые поднял голову и увидел мозаику под сводами станции. Как нам порой не хватает времени, чтобы остановиться, оглядеться, задать себе вопрос: куда бегу и зачем это делаю? Что вокруг?
   - Зато такой точилки у вас точно нет, - он протянул ей обыкновенное лезвие, легендарную "Неву", способную пилить брёвна, но предназначенную почему-то для мужского бритья.
   - Такой нету, - согласилась Ира. Но улыбнулась лишь на мгновение.
   - Что-то случилось? - передалось её волнение и Егору. Как всё же мало он знает Иру! Настолько мало, что не может предположить, в чём она нуждается. Да совсем он её не знает!
   - Не смертельно, но малешко есть, - Ира взяла его под руку, развернула в направлении эскалатора, вывозящего пассажиров из подземного людского круговорота. Впрочем, наверху и народу, и проблем ещё больше...
   Что удобно при свидании на "Маяковке" - очень много крутых ступенек для выхода на улицу. И тот не джентльмен, кто не поддержит спутницу под руку. Которую можно не выпустить и на тротуаре, потому что их давно никто не скоблил от наледи.
   - Мы прогуляемся немного? - попросила Ира, чуть прижавшись к Егору. И не успел он перевести дыхание от такой нежданной близости, попросила: - Я могу с тобой посоветоваться? - неожиданно перешла она на "ты", выказывая тем самым высшую степень доверия.
   Остановилась, чтобы посмотреть в глаза попутчику. Егор неуверенно улыбнулся, заправил Ире под берет выбившийся завиток волос. Так ухаживают за детьми, для которых пропажа любимой игрушки становится вселенском горем. Какое горе заставило её позвать практически незнакомого мужчину? Но он готов свернуть горы, остановить движение на Тверской...
   - Знаешь, меня познакомили с одним шведом...
   Швед? При чем здесь швед? Били их под Полтавой...
   - Что швед? - встрепенулся, боясь, что Ира неправильно расценит его молчание. А он готов говорить хоть о шведах, хоть о Петре Первом, лишь бы оказаться полезным ей.
   - Он... предложил мне выйти за него замуж.
   - Но ведь вы... ты замужем! - ничего не понял Егор. - Разводишься?
   - Нет. То есть... да. Я и хочу с кем-то посоветоваться. Проговорить ситуацию. Подруги поддержат безоговорочно, а из мужчин... Из мужчин выбрала тебя, раз Максим опять на какой-то войнушке бегает. Куда пойдём? - оглядела перекрёсток.
   Удобнее было идти по Тверской, ветер в таком случае дул в спину. Но название улицы, приютившей "ночных бабочек", в сочетании со шведским замужеством Иры заставило отвернуться от неё и пойти вниз по Садовой. Около Военно-политической академии негр в советской морской форме скороговоркой объяснял туристам, как лучше пройти к Патриаршим прудам.
   - А кде вы так хорошо научились коворить по-русски? - судя по акценту, туристы приехали из Прибалтики, и до них вообще никак не могло дойти, как можно встретить в Москве прекрасно знающего городские закоулки негра с великолепным разговорным языком. Который они сами не смогли выучить и за пятьдесят лет пребывания в Союзе.
   - А у нас в Рязани все так хорошо говорят, - удивился в свою очередь вопросу негр-моряк. Отдал честь застывшим прибалтам и направился в академию.
   - Мне бы выучиться так по-шведски, - вновь начала о своём Ира.
   - Зачем? - подвиг её к продолжению разговора Буерашин.
   - Я хочу ребёнка.
   У некоторых людей есть удивительная способность - после "а" не говорить "б". И заставлять тем самым собеседника задавать всё новые и новые вопросы, которые, конечно же, предполагаются, лежат на поверхности и будут всё равно заданы. Только вот тема слишком интимная, семейная...
   - А... здесь? А муж?..
   - У меня, к сожалению, не может быть детей. Пока... пока не пройду курс лечения. Мы поменяли с мужем трёхкомнатную квартиру на однушку в "хрущёвке"...
   - Я тебя искал по старому адресу...
   - Ну вот, видишь. Пустили все деньги на врачей, но... у нас в стране пока нет той методики, какая существует в Швеции.
   - И... тебе надо попасть за границу?
   - Но что там делать без денег? А если я выйду за господина Оберга, то, как подданная Швеции, буду лечиться практически бесплатно. В этом суть.
   - А потом?
   - Потом мы снова разойдёмся, и я вернусь к мужу.
   - А он знает об этом?
   - Пока нет. Этот вариант предложил сам господин Оберг, и... я не знаю, что делать...
   Помолчали. Слишком, слишком деликатная тема. А ведь Ира ждет помощи...
   - А ему, шведу, какая при этом выгода?
   - Ему нужна фиктивная русская жена, чтобы начать бизнес в России.
   - Но он... не обманет?
   - Не знаю.
   - Думаю, что своей жене я бы разрешил подобное, - совсем не уверенный в этом, сказал Егор то, что хотела услышать Ира. Да никому бы он её не отдал! Ни шведам, ни самому Петру Первому!
   - Плохо, что я не твоя жена, - искренне ответила Ира.
   Егор застыл на месте, взял её за плечи, повернул к себе. Поняв, что может сейчас услышать от него, Ира замотала головой, умоляя молчать - слишком много на неё навалилось, слишком многое ей придётся решать самой. Попросила лишь:
   - Ты только никуда не пропади, как Максим.
   - Только на чуть-чуть. Туда и обратно.
   - Не в Швецию, случаем? - свет клином сошёлся Ире на этой Скандинавии...
   - Нет, конечно же. В какие-то Богом забытые Вискули.
  
   Господи, а Вискулей-то этих оказалось - три запорошенных снегом деревянных коттеджа, банька, хозблок да сам охотничий домик, построенный в 1957 году по указанию Никиты Хрущёва. И двигала им не блажь, но зависть. Однажды во время визита в Югославию его вывезли на охоту, организация отдыха превзошла все ожидания, и Хрущёв, не сделавший ни одного порожнего выстрела, возжелал заиметь что-либо подобное и у себя в СССР.
   Для высокосветских утех и охотничьих забав выбрали урочище Вискули - самое высокое, под 200 метров над уровнем моря, местечко в центре Беловежской пущи. Оригинальными не оказались: в этих местах бродили в своё время с ружьишком и литовские князья, и польские паны. Заезжал сюда и Александр II.
   За строительство отвечал лично председатель правительства СССР Алексей Николаевич Косыгин, посему резиденцию соорудили всего за пять месяцев. Косыгина редко кто видел улыбающимся и довольным, и когда он прибыл на приёмку объекта, тоже недовольно пробурчал:
   - Могли бы сделать и пониже.
   Два этажа, не приносившие экономической выгоды стране, у Косыгина считались роскошью.
   Кто-то из строителей, замотанных сроками и проверками качества, шепнул:
   - Если взорвать, станет ниже.
   Охрана председателя правительства не успела повернуть головы, как шутник растворился. Ах, если бы тогда его всё же послушались! История СССР в любом случае оказалась бы несколько иной...
   Павильон Никите Сергеевичу не понравился. Проведя в нём всего одну ночь, он буркнул:
   - В этой комнате только спьяну можно выспаться.
   Имел в виду сырость - комнату из-за спешки попросу не успели просушить. Но слова Первого секретаря ЦК КПСС не забылись, и ко второму его приезду на охоту в Вискулях уже стояли два деревянных коттеджа.
   Поохотился в Беловежье и Леонид Ильич Брежнев. Стрелял он всегда метко и, надо отдать должное, кабанов к деревьям перед выстрелом ему не привязывали. Однажды кто-то предложил на базе Вискулей создать элитный клуб "Одного выстрела" - это когда на охоту, даже на кабана, стрелок идёт с одним патроном. В полной гарантии, что выстрел окажется точным. В крайнем случае, в карман предполагалось положить ещё один - застрелиться от стыда самому, если промажешь.
   Юмор оценили, но до создания клуба дело не дошло - не все имели меткий глаз, а жить хотелось бесконечно долго. Так что в Пущу продолжали выходить, имея на поясах увесистые патронташи.
   Ценил эти места и любимец народа, многолетний руководитель Белоруссии Пётр Машеров, для которого построили ещё один деревянный коттедж. Но что могло потянуть в заснеженные белорусские леса Бориса Николаевича? Какая охота? Вся страна знала, что Ельцин увлекается теннисом, а отдыху предпочитает хорошее застолье.
   Впрочем, эти проблемы - не для охраны, её дело - зачистка. Проехать от военного аэродрома "Засимовичи", где сядет самолёт с российским Президентом, до Вискулей: осмотреть качество дороги, оценить безопасность поворотов. Деревья, которые теоретически могут упасть на кортеж - спилить. Это сажать в Беловежской Пуще ничего нельзя, лес должен оставаться девственным, самовоспроизводящимся, иначе исключат из списка ЮНЕСКО как заповедный. А пилить потихоньку - можно.
   У съездов на лесные тропы, если оттуда возможно появление лыжников или даже зайца, выставить "гаишников" - конечно же, переодетых в милицейскую форму сотрудников КГБ. Вынюхать все углы в здании, где будет находиться Дед. Вычертить схему ходов-выходов, окон, дымоходов и печных труб. Перекрыть, замуровать, опечатать, зачистить лишние. Проверить всех живущих в округе. А в первую голову тех, кто окажется приближён к Телу - егерей, истопника в бане, поваров. Впрочем, кухню обязался прислать Минск, что значительно облегчало задачу.
   В российской охранной команде набралось человек двадцать, так что свою зачистку провели за полдня. К вечеру 6 декабря подкатил присланный из Москвы персональный ельцинский ЗИЛ. Поскольку мороз крепчал, машину от греха подальше загнали в тёплый гараж, выдворив на холод белорусские "Волги".
   Шушкевич прислал пятерых охранников, которые не посмели что-либо возразить россиянам. Кравчук оказался чуть "подороже" - от Украины прибыло с десяток парней, но они держались особняком, словно подчёркивая: всё, ребята, отныне табачок и сало врозь. С тем и разошлись переспать ночь по закоулкам резиденции.
  
   ...Утром первыми поскакали прогревать заиндевевшие машины сябры. Официальный протокол неизменен: первым на объект прибывает хозяин резиденции, чтобы самолично потом встречать гостей у трапа самолёта или у крыльца.
   Несмотря на то, что белорусская делегация во главе с Шушкевичем и премьер-министром Кебичем оказалась достаточно многочисленной, больше всего мельтешили в ней корреспонденты и официантки. Это чуть успокоило Буерашина: на тайную вечерю свидетелей обычно не приглашают. Да и с чего "кап-раз" взял, что встреча может таить опасность? И какую? Для кого? Сработало профессиональное недоверие к тем, кто исподтишка тявкает на хозяев? Но достаточно взять хлыст, и любая моська подожмёт хвост, заюлит и, если не примется лизать руку, то заползёт под диван. Или командир боится, что Горбачёв хлыст взять как раз и не способен?
   Вторыми схватились за рации украинцы - на подлётном времени находился самолёт Кравчука.
   - Берите наши машины, - кивнул им Шушкевич. А когда украинская десятка выбежала на улицу, обернулся к стоявшему за спиной премьер-министру:
   - Всё же прибыл Макарыч. Никуда не делся.
   - Не в Москву же. Это туда он ни ногой, - ответил Кебич известное обоим. И вздохнул в предчувствии проблем: - Но надо ждать, что будет настаивать на чем-нибудь более серьёзном, чем просто разговоры.
   За плечами президента Украины был референдум, где 60 процентов населения проголосовало за самостийность. Этому откровенно завидовал Шушкевич, уважая политическую силу соседа. У Кравчука - сила, у Бориса Николаевича - дурь... Вздохнув, пошёл на второй этаж глядеть помещения для гостей.
   В резиденции имелось четыре комнаты, пригодные для жилья. Ельцину отводились самые комфортабельные апартаменты, предназначавшиеся некогда для Хрущёва. Для самого Шушкевича усиленно протапливали деревянный, "машеровский" коттедж, оставшиеся два других держали "под парами" на непредвиденный случай.
   Егор Буерашин, памятуя разговор с командиром, старался вникать во все детали, отлавливал обрывки любых фраз. Но они пока ничего не проясняли. Или политические реверансы намного хитроумнее армейских тактических уловок? В бою уже знал бы, куда вызывать огонь артиллерии, где самому поднимать людей в атаку. Как ни крути, а войны выглядят более честным занятием, чем реверансы политиков. Наверное, прав Рузвельт, когда умолял не идти в политику тех, у кого кожа тоньше, чем у носорога...
   В любом случае оставалось ждать с аэродрома Кравчука, а по большому счёту - Деда. Как бы ни старались президенты Украины и Белоруссии строить из себя равных братьев, именно от состояния и настроения Ельцина начнут крутиться дела.
   - Только бы держался на ногах, - переговаривались меж собой телевизионщики. - Из минской встречи так и не смогли выбрать ни одного трезвого кадра.
   Приметив Егора, прикусили языки, уткнулись в камеры. Уткнулся в пол взглядом и тот. Парадокс: политика страны определяется тем, насколько пьян её правитель...
   Кравчук оказался значительно ниже ростом, чем виделся по телевизору. Этот зрительный обман, несомненно, играл для политиков исключительно положительную роль, подкрашивая и лакируя их образы, превращая едва ли не в недосягаемых божков. А на деле, оказывается, они такие же, как все - чихающие, сморкающиеся, мерзнущие человечки. Отведи от них телекамеры, пусти по улице без охраны - ни одна собака не гавкнет, потому что не обратит внимания.
   Подобное открытие не то что порадовало Егора, а позволило стряхнуть оцепенение пред сильными мира сего, ухмыльнуться их потугам играть роль ежесекундной заботы о подданных. Лучше заходил бы быстрее в резиденцию, не выстужали её.
   - У кого-нибудь случайно нет казахстанского флажка? - метался по резиденции шеф белорусского протокола. - Может, кто-нибудь помнит, хоть как он выглядит?
   Значит, на встрече ждали и Назарбаева. Егор невольно пожалел об этом: казахстанский президент казался мужиком рассудительным, без националистических вывертов. А может, это к лучшему: возьмёт нагайку и по-азиатски прочистит славянские мозги?
   Мороз крепчал, снег за высокими окнами резиденции продолжал медленно падать, сооружая для каждого пня персональную шапку Мономаха. Время клонилось к вечеру, а из аэропорта по их, российскому борту N1, по-прежнему не поступало никаких известий. Зато нашли зелёный флажок с восходящим казахстанским солнцем. Всё же не зря, видимо, "кап-раз" положил на белорусскую встречу глаз: в послепутчевское время сход подобного формата, да ещё без приглашения Горбачёва, ожидался впервые. Ясное дело, в Пуще на каждом суку должны сидеть ребята из КГБ. А может, и сидят.
   Когда наружная охрана закоченела, а внутри резиденции - измаялась, пришло наконец время напрячься и российской "девятке": самолёт с Первым на подлёте.
   - Кравчука займите, дайте ему поохотиться, что ли, - торопясь к машине, бросил на ходу Шушкевич указание своему сопровождению.
   От длинного хвоста свиты отстали нужные люди, подозвали директора заповедника Сергея Сергеевича Балюка. Тот спокойно пожал плечами: проблема, что ли, с лишним кабанчиком? Выгоним... А что у президента Украины не оказалось своей машины, Шушкевичу вышло на пользу: Кравчук и Ельцин терпеть не могли друг друга, и вместе их свела только ещё большая ненависть к Горбачёву. Так что чем дольше гости не будут видеться, тем спокойнее Беларуси.
   Ельцин, к сожалению, оказался верен себе. Даже Шушкевич отвёл взгляд, когда в проёме самолёта обозначилась покачивающаяся фигура его российского коллеги. Дело усугубилось тем, что на военном аэродроме не оказалось нормального трапа, и к борту лайнера приставили техническую стремянку. Её со всех сторон придерживала аэродромная обслуга, но под неустойчивой тяжестью гостя она всё же заскользила вдоль самолётного борта. А тут ещё прибывшие машины подсветили фарами трап, и ослеплённый, теряющий устойчивость российский президент кувыркнулся вниз.
   Но "личка", великое дело - телохранители рядом с охраняемым лицом! Вот кто не даёт небожителям прилюдно падать лицом в салат или на бетонку аэродрома! Не позволяет им оставаться самими собой, проявить истинную суть. Вот кто надёжнее телеэкрана лакирует и выставляет на обозрение свой объект в наиболее выгодном свете.
   Успела охрана ухватить, удержать своё непутёвое "дитя". Замахали руками - уберите свет, как будто это он стал причиной конфуза. Уж на что Егор, никогда не уважавший "всенародно избранного", - и тот вслед за Шушкевичем отвёл взгляд, стараясь не замечать усмешек белорусов.
   Не спасли ситуацию и полтора часа, отведённые Ельцину для отдыха в резиденции. По крайней мере, на ступеньках маршевой лестницы он появился со сбитым набок галстуком и вылезшей из брюк рубашкой. Один из фотокорреспондентов вскинул камеру, но тут же получил по рукам от собственной, белорусской охраны. Пишущая братия, поняв рамки дозволенного, на всякий случай поспешила убрать в карманы даже блокноты.
   Самого Бориса Николаевича публика внизу чем-то не устроила. Ни слова не сказав и даже не кивнув для приличия, он прямым ходом направился в зал, где мелькали в белых передничках официантки. За ним вынужденно тронулись остальные, выталкивая вперёд Шушкевича: хозяин отвечает не только за стол и кров, но и за поведение приглашённых.
   - Часа на два ужин, потом баня, - кто-то за спиной у Буерашина шёпотом расписал распорядок предстоящего вечера. "Кап-разу" потребовался очередной компромат по пьянке? Что-то дёшево... - А тут бы минут по шестьсот на каждый глаз,- не унимались за правым плечом.
   - И грамм по триста на них же, - добавили уже из-за левого. Может, впервые сатана и ангел нашли точки соприкосновения.
   Кто кого в итоге услышал, роли уже не играло: президентская троица гуськом пропетляла меж сугробов в баньку, всех остальных отправили отдыхать в гостиницу.
   В ней оказалось холоднее, чем на улице, и корреспонденты, народ более ушлый и коммуникабельный, набились в одну комнату. Принялись группироваться и охранники. Егор в своей группе близко никого не знал, пить не хотелось, и потому ушёл в свой номер. Поначалу даже привычно разделся, однако через несколько минут облачился обратно в свитер, а затем и в полупальто. Это не спасло, и спать улёгся в подвязанной под подбородком шапке, укрывшись сдёрнутым со второй кровати матрацем. Знала бы охрана того же Буша, в каком виде пребывает "личка" президента России - посинела бы от зависти.
   К утру посинел сам Буерашин. Вкупе с корреспондентами и "личкой" сразу трёх президентов, хотя они и спали вповалку там, где грелись. Небритые, покормленные в дымном буфетике тёплой коричневой водичкой, названной чаем, и яичницей с зелёным горошком, они выдвинулись к переполненному огнями, запахом кофе и тепла охотничьему домику, - пусть как к мачехе, но в надежде получить хоть немного обогрева и пищи.
   Внутри здания лунатиками бродили с листочками бумаг такие же невыспавшиеся, небритые Козырев, Гайдар, Шахрай и Бурбулис - молодая поросль российской политики. Они вычитывали какие-то тексты, морщились от их корявости, чёркали слова, согласовывали друг с другом варианты и уносились на второй этаж. Создавалось впечатление, что текст документа нужен был только российской делегации. Или, в крайнем случае, его написание удачно спихнули более сообразительные украинские и белорусские коллеги, которые продолжали нежиться в постелях.
   - А что, телефон не работает? - вдруг поинтересовался вечно любопытный фотокорреспондент, заставив всех озадаченно переглянуться: чтобы в резиденции главы республики не имелось связи?.. Впрочем, пример с Горбачёвым в Форосе во время ГКЧП был слишком свеж.
   - Буерашин! - позвал со второго этажа старший группы, всю ночь продежуривший у дверей Ельцина.
   Егор поднялся по ступеням, отрапортовал и перевёл взгляд на худощавого мужчину, стоявшего рядом с полковником. Лишних в домике быть не могло, и начальник, подтверждая это, кивнул:
   - Это здешний лесничий, Георгий Константинович. Поедете с ним в деревню Каменюки, привезёте машинистку. И не забудьте захватить бумагу и копирку. Естественно, машинку тоже. Чего дрожим?
   - Северный полюс, - дал характеристику гостинице Егор.
   - А что, не знаем, как согреваться? - удивился полковник.
   - Я на службе, - напомнил командиру своё место старший лейтенант.
   Тот едва не сорвался: "А мы?", но в это время из комнаты напротив вышел Кравчук.
   - Как Борис Николаевич? - с ехидной усмешечкой поинтересовался он у российского охранника.
   - Выспался, бодр, уже работает, - заученно отчеканил тот.
   Кравчук снова усмехнулся, предупредил:
   - Если вдруг поинтересуется мной, я на прогулке.
   Вместе с украинским президентом Егор стал спускаться вниз. На последних ступеньках отстал, чтобы не открывать дверь Кравчуку: в швейцары не нанимались. Тем более к таким, как Леонид Макарович. Хочется самостийности - отныне и толкайте сами свои двери.
   Уазик из местного гаража уже ждал у крыльца, и, объехав заваленные сугробами клумбы, посыльные нырнули в узкую лесную дорожку. Снег здесь расчистили под одну колею, и приходилось надеяться, что навстречу никто не попадётся.
   - Далеко ехать? - спросил Егор у лесничего. Уазик, хотя и обтянутый внутри утеплителем, напомнил комнату в гостинице и хотелось побыстрее вернуться в тепло.
   - По птичьему полёту - километров десять, напетляем все двадцать, - завидно кутался на заднём сиденье в полушубок лесничий. В таком одеянии хоть сотню накручивай на колеса...
   - Что тут у вас интересного, помимо зубров? - попробовал отвлечься от холода старший лейтенант.
   - Обитают ещё 55 видов млекопитающих, 214 - птиц, 7 - пресмыкающихся...
   "И ещё три вида поселились сегодня ночью", - отметил про себя Егор, особо не вникая в пространный ответ лесничего.
   Утренний снежок прекратился и стало видно, как под его тяжестью шлагбаумами нависали над дорогой березки. Сейчас, зимой, было особенно видно, что они так и не смогли загореть за лето; впрочем, женская белизна всегда привлекала сильнее, чем загар. Зато удручающий вид представляли собой участки со старыми соснами, потерявшими хвою - словно высветились у леса рёбра, обглоданные зверьём. Спасала картину мельтешившая среди просветов легкая серебристая изморозь - так летом при заходе солнца вьётся столбиками мошкара.
   На скорости проскочили центральное здание заповедника. Лесничий лишь успел показать в замерзшее окошко памятник, на гранитном постаменте которого застыл за "максимом" пулемётчик:
   - В сорок первом трое солдат в соседнём квартале в полном окружении положили роту эсэсовцев.
   "И теперь трое собрались, да ещё ровно через 50 лет", - вновь машинально и без какой-либо связи отметил Егор. Командировка не нравилась ему ни по каким параметрам, а уж если исходить из бытовых условий, то лучше добывать воду в песках Аравийского полуострова, чем хранить остатки тепла в родном советском уазике посреди Европы.
   Каменюки оказались селом небольшим, но основательно вытянутым вдоль центральной улицы. И, конечно же, по закону подлости секретарша директора жила на самом дальнем краю. Видать, собирались "беловежские зубры" в Вискули всё же спешно или, скорее всего, не намечали ничего подписывать, ежели не захватили собственных машинисток. А вот после ночной баньки, видать, спохватились: если не появится пусть и дежурного, но письменного сообщения о встрече, у Москвы и народа возникнет вопрос: о чём шептались? Это в разведке молчание означает жизнь, а для политиков закрытый рот - смертельный приговор...
   - Все, Юра, тормози, - попросил водителя лесничий, когда поравнялись с раскрытой калиткой в одном из палисадников. В доме, выкрашенном в голубой цвет, из трубы валил густой дым, во дворе слышались голоса. Вроде рановато для села хозяйничать всей семьей.
   - У-у, пенёк, - стукнул себя по лбу лесничий. - Какой сегодня день?
   - Восьмое декабря. Суббота. Выходной, - перечислил водитель все параметры наступившего дня.
   - У её мужа сегодня юбилей, 60 лет! - сконфузился Георгий Константинович, захлопывая обратно дверцу кабины. - Хуже татар будем.
   Он посмотрел на старшего лейтенанта, признавая его за старшего и испрашивая совета. Егор пожал плечами: если есть замена, давай возьмём другую машинистку. Хотя приказали везти именно секретаршу директора, с собственной машинкой...
   "Ничем не могу помочь", - развёл руками Егор, торопя Константиныча. Знобило всё сильнее, и Егор испугался: не хватало ещё заболеть!
  
  

Глава 17.

  
   Евгения Андреевна Потейчук разглаживала ладонями скатерть, примеряя её к будущему праздничному столу, когда в сенцах завозились с дверной ручкой. Не справившись с ней, постучали в дверь кулаком.
   - Андреевна, ты дома? - раздался голос главного лесничего заповедника. - Здравствуйте вам в хату.
   - Заходи быстрей, не студи дом, - впустила внутрь хозяйка неожиданного утреннего визитёра. Муж хотя и не работает в дирекции, а вот начальство приехало поздравить. Приятно...
   - Павел Григорьевич, с юбилеем, - протянул гость в знак особого расположения к хозяину обе руки для пожатия. - Извини, что без подарка - всю ночь на работе. И супружницу твою на часок-другой велено привезти.
   - Кому там неймётся в выходной, что за срочность? - удивилась Евгения Андреевна.
   - Да директору позарез потребовалось отпечатать какой-то документ. Думаю, ненадолго. Назад, не волновайся, привезём.
   Хозяйка обернулась на невестку, протиравшую фужеры. Та махнула краем переброшенного через плечо полотенца: езжайте, справимся, до прихода гостей ещё половина дня.
   Евгения Андреевна набросила шубу, надела шапку и теперь уже сама подтолкнула бусурманина к двери - только быстрее. По привычке намерилась сесть впереди, но рядом с водителем располагался сумрачный незнакомый парень, она здравсткнулась с ним и поглядела на коллегу: кто? Лесничий постарался незаметно махнуть рукой - всё потом.
   В кабинете директора, Сергея Сергеевича Балюка, их никто не ждал, но хотя сопровождающий незнакомец остался в машине, Константиныч продолжал играть роль простачка:
   - Нам тут взять лишь машинку и листы с копиркой. Балюк в Вискулях.
   - Так что сразу не сказал! Это же не ближний свет, - расстроилась Евгения Андреевна. Выйдешь из себя, когда говорят полуправду. Вроде и не обманули, а рассчитать время возврата к гостям не можешь.
   Лесничий молча взял со стола синюю "Оптиму". Вилка в разболтанной розетке подгорела и шнур не желал выдергиваться, отпускать машинку с исконно рабочего места. Уметь бы хоть кому-то из них расшифровывать предсказания...
   - Темнишь что-то, Константиныч, - собрав папку с бумагами, пожурила коллегу секретарша. Помогла справиться с розеткой.
   - Сама всё увидишь, - не стал отрицать тот важности вызова, но и язык проглотил ещё глубже. История научила: его не вырывали только немым.
   А увидела Евгения Андреевна в Вискулях тех, кто не сходил с экрана телевизора. Слушок по дирекции ходил, что могут приехать высокие гости, но их перевидали в Беловежье столько, что если всех запоминать, места для таблицы умножения не останется. Но тут оказались такие чины и такие персоны, что щипай себя за руку - синяки останутся. Потому что не во сне...
   - Машинистка? - подошёл к ней незнакомый полный мужчина. - Сюда.
   Провёл в небольшую комнатку сбочь центрального входа. За ними боком, боясь наступить на волочившийся по полу шнур, внёс "Оптиму" Константиныч. Не успели разложиться, влетел с исписанными листами в длинных пальцах Бурбулис - уж его-то острое лицо с коротко посаженными глазами нельзя было спутать ни с каким другим. Как и тонкий, нудный с первой фразы голосок.
   - Вам как лучше - диктовать или сами разберётесь? - шныряя глазками сразу по нескольким листочкам и всем углам комнаты, спросил он.
   С сомнением, но дал Евгении Андреевне возможность заглянуть в бумаги. На всех листках почерк оказался разный, но одинаково неряшливый, с множеством вставок и зачёркиваний, и она осмелилась:
   - Лучше диктовать.
   Бурбулис намерился сразу начать работу, но вошёл молчаливый парень, который сопровождал её в машине. Помог снять шубу. Протянул руку и за шапкой, но Евгения Андреевна вспомнила, что не успела причесаться, и трогать головной убор не осмелилась. Подвигала машинку, устраивая её поудобнее. Вот теперь готова. Однако Бурбулиса позвали со второго этажа, он взглядом настоятельно попросил охранника выйти, и Евгения Андреевна, оставшись в одиночестве, уже спокойно заглянула в оставленные листки. Сначала выхватила несколько фраз, но потом они сложились в текст, и руки, зависшие над клавиатурой, задрожали. Испуганно оглянулась: знают ли другие, какие бумаги ей дали печатать? А Союз ССР - это СССР? "Союз ССР как субъект международного политического права и геополитическая реальность прекращает своё существование..."
   Как прекращает? Когда? В честь чего? Глупость какая-то.
   Рядом вырос очередной незнакомец в строгом тёмном костюме. А раз в пиджаке и при галстуке, то либо высоко партийный, либо из КГБ.
   - Ну что, теперь по всем Каменюкам будешь рассказывать, что печатаешь?
   Она ещё ничего не печатала. Но потому, что назвали пренебрежительно на "ты", что испортили юбилей мужа, что ничего не сказали заранее, что в шапке становилось жарко, что документы государственные, а не для заповедника, а подошедший даже по телевизору незнаком, - огрызнулась:
   - Будь слишком разговорчивая, не работала бы тут.
   - Извините, - понял свою ошибку надсмотрщик и сам огляделся по сторонам: не заметил ли кто из начальства нервозность машинистки? Нервничают нынче все, но при каком-либо срыве нагоняй получит крайний...
   Вместо Бурбулиса в комнатку бочком протиснулся министр иностранных дел России Козырев. Бочком же, как сова, посмотрел на бумаги. Она отметила его крючковатый и словно бы прищемленный нос - будто однажды просунул его куда не надо, а дверь взяли и прихлопнули.
   Но то были личные проблемы министра, а ей требовалось печатать. Только вот руки продолжали дрожать.
   - Соглашение, - немного гнусаво начал диктовать Козырев.
   Терпеливо подождал, пока Евгения Андреевна сменит листы - в первом же слове от волнения сделала ошибку. Чувствовала, что российский министр торопится, но подгонять, слава Богу, не стал, и она осталась ему благодарна.
   - Соглашение, - повторил Козырев, хотя увидел, что Евгения Андреевна уже перепечатала заглавие. Тоже волнуется? - Принимая во внимание...
   Заглянул мимоходом знакомый охранник. Его лицо с красными воспалёнными глазами выражало озабоченность, по обстановке в комнатке он хотел понять, какой важности документ печатает его попутчица, но Евгения Андреевна постаралась никак не проявить свои эмоции. Уткнулась в машинку со стёртыми до металлического блеска краями у клавиатуры. Кто тут чего удумал - её дело маленькое, она из Каменюк, ей не тягаться с верхушкой из Москвы, Минска и Киева. Чай, не дурнее её. А охранничка жалко - похоже, заболевает. Чаю бы с медом ему и поспать в тепле...
   Пожалела и своих, домашних - как там без неё соберут стол? И сколько времени ей придётся здесь пробыть? Надо выкроить минутку позвонить домой, предупредить о задержке...
   Козырева вновь сменил Бурбулис. Не успев начать диктовку, вернулся на чей-то возглас обратно. Нервозность гостей передалась и ей, стало доходить, что документ, который она печатает - это серьёзно, очень серьёзно, то есть по-настоящему. А люди, её окружающие, то же самое ГКЧП, за который потом всех посадили... Нет, не может быть! Прямо вот не нашлось во всём Советском Союзе на такой документ машинистки, кроме как в Каменюках!? Скорее всего, она распарилась в тепле и недопонимает мудрёных фраз...
   - Печатаем дальше, - раздалось за спиной, и Евгения Андреевна вздрогнула: в комнатке незаметно обосновался небольшой человечек с чёрными усами. По телевизору тоже не раз его видела, но фамилия сразу не вспомнилась, потому что даром была не нужна.
   Незнакомец прочёл из-за её плеча уже отпечатанное и безошибочно продолжил текст, который она ждала с наибольшим страхом:
   - "...констатируем, что Союз ССР как субъект международного политического права и геополитическая реальность прекращает своё существование..."
   Далее перечислялись ещё более многозначительные и непонятные пункты, статьи, ссылки и уверения всех в вечной дружбе. После последнего, четырнадцатого пункта, в котором столицу нового государства переносили в Минск, диктовщик крикнул в дверной проём:
   - Ну что, оставлять подпись под Назарбаева?
   - Оставляй. Он уже в Москве.
   - Надо заканчивать, - скорее для себя, чем невидимого собеседника, проговорил усач и так резко вырвал отпечатанные листки из каретки, что валик взвизгнул.
   Наэлектризованная копирка не хотела отлипать от бумаги, и Шахрай - да-да, точно Шахрай, она вспомнила, по-украински это ещё означает "мошенник", смеялись над фамилией, - нетерпеливо стал сдирать её с документа ногтями. Та взамен притянулась к его волосатой руке, и "мошенник" принялся отмахиваться от чёрных листков, как от дьявольских меток.
   - Вам принести кофе? - на этот раз в комнатку заглянула официантка с подносом, и Евгения Андреевна торопливо кивнула - да-да, дайте попить. А ещё лучше - отпустили бы домой. Там гости, там семья, там всё понятное и родное и соседи по ночам топоры и косы друг на друга не точат...
   - Машинистку отпускать? - вновь кто-то "позаботился" о ней.
   - Пусть посидит. Ждём до последнего, вдруг Назарбаев всё же решится...
  
   До последнего ничего не сообщали и журналистам, которых захватил по личной инициативе в Вискули премьер Белоруссии Вячеслав Кебич. Отправив их ночевать в гостиницу, обратно, в отличие от охранников, не привозили до тех пор, пока не расставили все запятые в тексте Соглашения: чтобы не путались под ногами, не задавали лишних вопросов и раньше времени не проговорились. Хотя кому проговариваться? Связь в резиденции оставили только внутреннюю, из посторонних - директор заповедника, лесничий да машинистка.
   Вообще-то подписывать на встрече ничего не планировалось. Поговорить узким кругом о том, как урезать права доставшего всех Горбачёва - да, тут желание у всех совпало: хватит ставить жизнь миллионов людей в зависимость от одного, невнятного, невразумительного человека. Собравшиеся наивными не были, под "миллионами" понимался в первую очередь сам Ельцин, который не мог простить президенту СССР свои предыдущие унижения.
   А уж тут подсуетились те, кто ходил под Борисом Николаевичем - в этом плане тот мог погордиться своим окружением. Шахрай выдвинул саму идею - Советский Союз как бы легально существует, но уже ничем не управляет. Бурбулис пошёл дальше и осторожненько, испытывая реакцию окружающих, выстроил фразу про то, что СССР как субъект международного политического права и геополитическая реальность прекращает своё существование.
   Едва фраза была произнесена, во всех трёх делегациях онемели - даже Кравчук, ратовавший за наибольшую самостийность. Посмотрели на Ельцина, ожидая от него громы и молнии на голову зарвавшегося Госсекретаря. Но президент России ни ухом, ни глазом не повёл: или вообще не слушал, или просто не дошёл после ночной бани смысл произнесённого. Тут даже белорусы возмутились: раз русским ничего не надо, то им - тем более. Заварили москали кашу, так и готовьте её до конца. За обед спрашивают с повара, а не с тех, кто предоставил плиту. Соглашение - так Соглашение!
   Замешкались на другом - очень хотелось подтянуть на подпись хотя бы ещё одного президента из республик. Более всего подходил Назарбаев, авторитету которого в стране отдавал должное даже Ельцин. Ради этого даже изменили заглавную формулировку Соглашения: вместо первоначально одобренной фразы "Союз славянских государств" записали - "независимых".
   Однако время шло, а вестей от казахстанского президента, которого все втроём попросили срочно прилететь, не поступало. Приходилось соглашаться с очевидным фактом: Нурсултан Абишевич или по-восточному хитро решил выждать на стороне, или его самолет просто не выпускают из Москвы, где он приземлился на дозаправку. Так что машинистку можно отпускать: под документом, к сожалению, останутся лишь три подписи. Точнее, шесть - для большей его легитимности решили присовокупить к главам государств и премьеров.
   Где-то к четырнадцати часам в фойе стали заносить столы. В центре установили бело-красно-белый флажок Белоруссии, по правую руку - российский полосатик, по левую - жовто-блакитный Украины.
   - Авторучки, надо положить на стол авторучки. Вдруг у них не окажется.
   - Попросите на всякий случай у журналистов.
   - Куда подевали папки?
   - Кто отвечает за журналистов? Никаких вопросов Ельцину! Никаких!
   Милая бестолковщина, если не знать уровень встречи.
   Ельцин как раз спускался по лестнице с левого крыла анфилады, нависавшей над фойе. Как ни хорохорились, ни старались держать независимый вид Кравчук и Шушкевич, главным действующим лицом оставался Борис Николаевич. Подними он сейчас на смех ночное эпистолярное наследие своих помощников, выгони их взашей на мороз прочистить мозги, и все дружно закивали бы - возможно, даже с облегчением, что затея сорвалась. На то и утро, чтобы быть мудрее себя вчерашних...
   Но Борис Николаевич молча направился к своему флажку. К столам торопливо шагнули и Кравчук с Шушкевичем: у Ельцина что с правилами протокола, что с нормами приличия всегда было туговато. Плюхнется хозяином на стул первым, а ты потом мельтеши, двигай своими табуретами...
   Успели, порадовав телевизионщиков синхронностью. Шефы протоколов подсунули папки с документами. Ни речей, ни гимнов, ни благодарности, ни сожаления. Шесть размашистых подписей - и всё! Оказалось, чтобы прекратить существование империи, не нужны ни войны, ни миллиарды, - надо просто вырастить амбициозных политиков, столкнуть их лбами, заставить их грызть друг друга. Стареющее Политбюро не захотело делиться властью с выросшим подлеском, и молодая поросль сама рванула вверх так, что затрещали суставы-сучья у вековых дубов. Хотя какая молодая! И Ельцин, и Кравчук, и Шушкевич десятилетиями подвязались на ниве политпросвещения и пропаганды КПСС. Амбиции, всё же неуемные амбиции и месть двигали ими в тот день...
   Заместитель главного редактора белорусской "Народной газеты" Валерий Дроздов по журналистской привычке зафиксировал время подписания документов, а по сути, распада СССР - 14 часов 17 минут. По иронии судьбы на циферблате его часов были прорисованы контуры Советского Союза...
   - Ну, а что же никто ничего не спрашивает? - удивился, явно красуясь перед журналистами, Ельцин.
   Зная непредсказуемость российского президента, Кравчук и Шушкевич тоже вышли вперёд. Вопросов, согласно предварительной установки, не возникло, и тогда Ельцин сграбастал врагов-единомышленников к себе, позируя перед телеобъективами: вот так мы всегда будем вместе.
   Из столовой выплыли официантки с подносами, на которых стояли фужеры с шампанским. Раздался хрустальный звон, приглушённые здравицы. Веселья тем не менее не получалось, торжественности тоже. Вольно иль невольно, но делегации стали группироваться вокруг своих лидеров, магнитами отталкивающихся друг от друга. Премьер Беларуси даже вышел на улицу, несмотря на тридцатиградусный мороз. За ним увязался минский фотокорреспондент АПН Юрий Иванов. Кебич глядел в сумрачное небо.
   - Не летят? - поинтересовался он у корреспондента, не доверяя своему слуху и зрению.
   - Кто?
   - Бомбить.
   Удивиться или уточнить слова премьера Иванов не успел - из здания вышли директор заповедника Сергей Сергеевич Балюк и наконец-то освободившаяся машинистка.
   Медленно, боясь поскользнуться, они сошли на вычищенный к приезду гостей тротуар, направились к воротам, за которыми их ждал заиндевевший уазик. Осознание того, что они оказались первыми, кто узнал о ликвидации Советского Союза, что своими глазами и ушами всё видели и слышали, а более того, и печатали основной документ, повергло их в глубокое смятение. Но молчать оказалось ещё тягостнее, и Евгения Андреевна, распахнув от удушья шубу, по-бабьи взяла вину на себя:
   - Развалили мы с вами Советский Союз, Сергей Сергеевич.
   Оглянулись назад, на светящийся огнями домик, где продолжалось настороженное веселье. Балюк только развёл руками: а что мы могли сделать?
   - Если бы знала, оделась бы в траурное, - хоть так попыталась оправдаться Евгения Андреевна.
   Похоже, она оказалась единственной, кто пожалел в тот вечер о случившемся.
   А у противоположных ворот, которые вели к аэродрому, мёрз, подкашливая, Егор Буерашин. Едва поняв суть беловежской встречи, он выскользнул из резиденции и перекрыл отход заговорщиков к самолётам. Не сомневался: раз о встрече знали в Москве и, скорее всего, догадывались о возможных решениях, то с минуты на минуту в Вискулях должны появиться десантники или обыкновенная зековозка. И прекратить цирк.
   Но время шло, гул в доме нарастал, а никто не летел и не ехал. Опять Горбачёв надеется, что всё рассосётся само собой? Тогда где КГБ? Под каким кустом, на какой ветке сидят и прячутся? В крайнем случае, что молчит "кап-раз" со спецназом ГРУ? А если изначально был политически бессилен, зачем послал его сюда? Констатировать факт? Завтра в газетах обо всём можно прочесть, не влезая в тапочки.
   А пока... пока он готов, как те три советских солдата, бившихся с эсэсовцами, стоять здесь до последнего. Лишь бы подошли главные силы. Или заговорщиков будут брать на аэродроме? Или каждого в отдельности по прибытию в Москву, Минск и Киев? И неужели ещё кто-то будет носить им сухари в Лефортово? А уж памятника, как солдатам у въезда в заповедник, им точно никогда не поставят...
  
   Ельцина, Кравчука и Шушкевича занимало несколько иное: кому и как сообщить о свершившемся? А иначе Соглашение как бы не фиксировалось, не обретало силу. Какие ноги ему приделать, какие крылья прицепить и в какую сторону запускать гонцов? Ельцин показал рукой на второй этаж, и Кравчук с Шушкевичем пошли, как на Голгофу, вверх по ступенькам в номер российского президента.
   Дождавшись, когда закроется дверь, Ельцин не без удовлетворения назвал первого адресата:
   - Я думаю, теперь надо и Михаилу Сергеевичу сообщить.
   При этом усмешкой дал понять: лично я этого делать не стану. Кравчук стоял с каменным выражением лица: основное для меня сделано, больше я ни в чём не участвую. Ельцин, прекрасно поняв Леонида Макаровича, запустил бильярдный шар в белорусскую сторону:
   - Станислав Станиславович, ты с ним больше всех разговариваешь, позвони. Ну, и мировую общественность, наверное, надо проинформировать. Кому сообщим ещё?
   - Ты его лучший друг, - не называя имени и страны, вернул шар российскому президенту Шушкевич.
   Так и стали созваниваться: о неприятном - Шушкевич в Москву, Ельцин о радостном - американскому президенту Бушу. Козырев, владевший английским в совершенстве, подсел рядом за переводчика. Первыми зацепились они и за абонента.
   - Джордж, привет.
   Ельцин мог себе позволить подобную фамильярность в общении с Бушем хотя бы потому, что в российском правительстве к этому времени работало около двухсот американских советников, перелопачивавших законы, политику и экономику России на американский лад.
   В это время отозвался и Горбачёв. Узнав голос белорусского председателя Верховного Совета, вдруг неожиданно и заискивающе обратился к нему на "вы", чего никогда не делал:
   - Что там у вас?
   Ельцин отвернулся, чтобы разговор Шушкевича с Кремлём не перебивал его беседу с Вашингтоном. Собственно, Горбачёв улетал, как олимпийский Мишка, в небытие, и уже ни на что не влиял, ничего не озарял и ни к чему не вёл. Был тот редкий случай, когда медали, призовые места, звания распределялись не между победителями, а среди побеждённых, хотя никто из троицы себя таковым не считал. Зато Горбачёв, у которого уже отобрали судейский свисток и отстранили от игры, продолжал кричать Шушкевичу от кромки поля:
   - Да вы понимаете, что вы сделали?! Вы понимаете, что мировая общественность вас осудит? Гневно!
   Шушкевич отстранил от уха трубку - и чтобы дать остальным послушать, и поберечь собственный слух.
   - Что будет, когда об этом узнает Буш? - не унимался Горбачёв.
   Ельцин уже прощался с американским президентом, и Шушкевич пожал плечами:
   - Да Борис Николаевич уже сказал ему обо всём. Нормально он воспринял.
   В трубке, наконец, установилась тишина, и Шушкевич, используя момент, положил её на аппарат. Не глядя в глаза друг другу, а ещё больше боясь, что телефоны зазвонят и придётся вновь объясняться, заговорщики поспешили выйти из апартаментов Ельцина. Когда-то именно в них провёл свою единственную бессонную ночь Хрущёв. Потом уверял всех, что находиться в таком номере можно лишь беспамятно пьяным...
  
   Первыми Вискули покинула украинская делегация - едва начало темнеть. Под покровом уже сплошной темноты увёз на аэродром Ельцина его персональный "ЗИЛ". Проводив гостей, дал команду на отлёт и Шушкевич. Все трое клятвенно договорились лететь в Минск и дать совместную пресс-конференцию, но в небе самолёты взяли курсы в разные стороны. Лидеры трёх государств разлетелись, чтобы больше никогда за свою политическую карьеру не встречаться вместе. И ни разу не посетить Беловежскую Пущу.
   Только через пять дней после прибытия из Вискулей Ельцин заволнуется и испугается по-настоящему. 13 декабря в Ашхабаде соберутся лидеры бывших Республик Средней Азии и в противовес славянскому Союзу предложат создать тюркский Союз, так называемую Центрально-азиатскую конфедерацию, которая бы раскалывала бывший СССР по оси Европа - Азия. Ельцин в лучшем случае мог остаться губернатором Московского края, и потому каждые полчаса звонил Назарбаеву, умоляя вразумить собравшихся. Чаша Горбачёва не была испита им до дна только благодаря Нурсултану Абишевичу, уговорившему ашхабадских гостей повременить с созданием Конфедерации: мы же все из Советского Союза, были партийными руководителями...
   Всё верно, Борис Николаевич Ельцин тоже был секретарём ЦК КПСС. И Шушкевич Станислав Станиславович более двадцати лет состоял в рядах партии. Кравчук Леонид Макарович партийной работой занялся едва ли не раньше всех - в 1960 году, и не простым клерком, а на самых острых направлениях: возглавлял отдел пропаганды и агитации, заведовал идеологическим отделом ЦК Компартии Украины. Бурбулис Геннадий Эдуардович преподавал в Уральском политехническом институте марксистско-ленинскую философию. Кебич Вячеслав Францевич заканчивал Высшую партийную школу. Премьер Украины Фокин Витольд Павлович являлся членом КПСС с 1957 года...
   Во времена, когда на охоту в Беловежье ездил царь Александр II, самым зрелищным моментом считался так называемый царский штрек, когда добытые за день звери свозились ко дворцу и укладывались в определённом порядке перед парадным входом. В первом ряду клали по видам дичь, составляющую результат охоты Государя Императора, затем - других участников охоты. Туши украшались гирляндами дубовых веток. Здесь же выстраивалась вся охотничья команда. По краям стояли дворцовые работники в красных рубахах и с факелами в руках, освещая счастливые лица участников празднества. Начинался подсчёт туш и их взвешивание, после чего устраивался грандиозный ужин. В обязательном порядке на площади собирались и жители Беловежи, которым раздавалась часть добычи.
   Как, в какой последовательности выстроятся в истории участники охоты на СССР? Захотят ли они, чтобы ярко горели факела, освещая их лица? Кто будет взвешивать и оценивать трофеи? И неужели им служить дальше?
   Эти мысли не давали покоя Егору Буерашину, пока летел вторым бортом до Москвы и добирался до дома. Кого обманывала всю жизнь беловежская троица - себя или других? Зачем десятилетиями призывали и вели за собой коллег, подчинённых, студентов, целые народы, если ни во что не верили? Или это и составляло основу их истинной натуры - ломать жизнь другим, мешать другим, надзирать над другими и поучать их? Предавать и бросать! И вновь тащить, звать и увлекать за собой. Кто же они?
   Милые Августины. А по оперативной терминологии - "кроты", выгрызающие все изнутри...
  
  

Глава 18.

  
   Егор появился в хате настолько неожиданно, что Фёдор Максимович выронил из рук пакет с макаронами. Трубочки покатилось по полу, прямо под ноги сыну, и тот, чтобы ненароком не наступить на них, отступил к порогу, оставляя на половике капельки растаявшего снега.
   - Ты... как?
   - Автобусом, - Егор наклонился, стал собирать макаронины. И по той разнице, как шумно привозили сына в прошлый раз, и как втихомолку оказался он дома сейчас, - в том крылась для Фёдора Максимовича какая-то плохая тайна.
   - А...
   - Не стал никого тревожить, зачем нам лишний шум, - всё прочитал в недоумении отца Егор и, наконец, обнял его. И впервые почувствовал, какая худая у него спина...
   Объяснение успокоило Фёдора Максимовича, и он затоптался по дому, хватаясь за сто дел сразу. В итоге, не одевшись, поспешил в огород. Там, разметав ногой снег, подступился к соломенной копне, притулившейся к стенке сарая. Поставленная для подстилки скотине, солома служила ещё и незаменимой кладовой для яблок. Фёдор Максимович полез рукой вглубь стожка, отыскивая на ощупь антоновки. Закладывал по осени яблоки далеко, детской рукой не долезть, потому и сохранялись до самой весны. А Егору будет подарок из детства, давненько он зимой не наведывался домой.
   Угодил. Сын, уже награждавший подарками проснувшихся племянников, сразу ухватил яблоко, впился в него зубами. Оставив от огрызка только хвостик, поинтересовался, словно отсутствовал в селе только день:
   - Как живёте-можете тут без меня? Какие новости?
   - Какие у нас могут быть новости! Волки вон на село пошли, крутятся под свахиным забором.
   Про Тузика пока промолчал, ребята тоже опустили головы.
   - Отстреливать пора.
   - Кому? Зверя не обманешь, он слабину чует за три версты. А новости - они у вас в Москве, хоть телевизор не включай. Васька, воткни шнур в розетку, последние известия начинаются.
   Внук поднял с пола шнур с привязанной верёвочкой - перед сном, чтобы не вставать с постели, можно дернуть за неё и выключить телевизор. По экрану шла рябь, и хотя Васька попытался покрутить ручку настройки, выбирать пришлось что-то одно - либо звук, либо резкость.
   - Послушаем, - остановил внука Фёдор. Сам незаметно попробовал ноги - вроде работают, можно лезть за салом в погреб. Там и грибков баночка должна где-то затесаться, сваха пырнула по осени. - А вы чего портфели не собираете? - прикрикнул на внуков.
   - Дед, так мы же с третьего урока, - глянул Васька на ходики. Егор вспомнил - зимой и они учились днём, когда не так холодно и больше света в классах. А главное, можно подольше поспать...
   На крыльце затопали, сбивая снег с обуви, и в дверях появился военком, вновь зацепившись раненой ногой за слишком высокий для него порожек.
   - Непорядок! - с ходу напал он на Егора. - Мне говорят - точно видели вас и точно поехал на автобусе. А я не поверил, потому как нельзя так. Думал, догоню, высажу и заставлю пешком идти. С приездом.
   Вновь первое внимание оказал Егору, потом хозяину. А Фёдору Максимовичу это только в тайную радость - гордость за детей и внуков сияет ярче, чем за самого себя. И, опять же, спокойствия больше: раз военком рядом, значит, и впрямь волноваться не за что.
   - Анна, стол пустой, - приказал внучке готовить еду.
   Пока всем гуртом занялись столом, по телевизору прорезался голос Ельцина. Егор и военком вслед за хозяином прошли во вторую половину хаты, в которой на круглом столе доживал свой век под вышитой салфеткой старенький белорусский "Витязь". Егор по памяти безошибочно покрутил нужные ручки, и вместо звука появилось изображение, заставившее Фёдора Максимовича вздрогнуть: протянутая вперёд левая рука Ельцина с отрубленными пальцами напомнила перебитую лапу недобитка, растерзавшего Тузика.
   Егор постучал по крышке "Витязя", и вместо Ельцина проявилось искажённое полосами лицо президента СССР.
   - Оставь, оставь, - попросил отец.
   Горбачёв собирался зачитывать какое-то сообщение, бумажка дрожала в его руках, и Егор торопливо принялся ловить звук. Из мутного экрана донеслось:
   - В силу сложившейся ситуации с образованием СНГ прекращаю деятельность на посту Президента СССР. Только что мной подписан Указ о сложении Президентом СССР полномочий Верховного Главнокомандующего Вооруженных Сил СССР и о передаче права на применение ядерного оружия Президенту Российской Федерации...
   Звук хрипел, угасал, и стало слышно, как погнал под окнами короткохвосток петух. Чего они делают в полисаднике зимой? Опять Степан пожадничал чулан открыть. Но не лето же на дворе, где живности прокорм в снегу найти? Самого бы вот так же... Но как же теперь награда Егору?
   - А как же теперь... награда? - глянул растерянно на сына.
   Тот закусил губу, но совладал с собой, усмехнулся как над чем-то мелким, несущественным:
   - Значит, не успели. Значит, пойдём в этой жизни как нелегалы.
   - Какие нелегалы? - не понял отец.
   - Разведка. У них девиз хороший... - Егор замялся, глянул на поникшего и растерянного отца и произнёс лишь вторую часть: - "...во славу Отечества".
   - Но заработанное-то отдай, - по-крестьянски не понимая несправедливости, поднял взгляд на сына Фёдор Максимович.
   - Ничего. И это я... Надо было мне действовать самому, а не ждать приказов...
   Его не поняли, уставились вопросительно - каких приказов надо было ждать? Егор отмахнулся:
   - Закрыли тему.
   Однако пальцы его выбивали на дверном косяке чечётку, и увидев свою нервозность, отдёрнул руку. И первым же не выполнил собственный приказ насчёт молчания, не удержал внутри себя боль:
   - И кому сделали лучше?
   Телевизионный диктор охотно объяснил:
   - Как подчеркнул в своём заявлении Президент США Джордж Буш, "Соединённые Штаты приветствуют исторический выбор в пользу свободы, сделанный новыми государствами Содружества. Несмотря на потенциальную возможность нестабильности и хаоса, эти события явно отвечают нашим интересам", - подчеркнул Буш.
   - А вот теперь всё ясно. Цинично, зато откровенно, - усмехнулся Егор. Приложил ладони к печи, и хотя нагретые кирпичи жгли руки, не отстранял их, словно через боль наказывая себя за один ему ведомый проступок.
   - Так можно нам не пойти сегодня в школу? - поймала нужный момент Анна.
   - Можно, - разрешил Егор. - Налей нам, отец.
   Фёдор Максимович, присевший послушать новости на табурет, не вставал, растирал ноги, и Егор сам прошёл к серванту с посудой. Заграничные бутылки, оставшиеся с прошлого приезда, отодвинул, взял бутылку водки. Сдёрнул за ленточку алюминиевую бескозырку-пробку. Опрокинул поллитровку и провёл ею полумесяцем по стаканам. Протянул один растерянному военкому, разрывающемуся между необходимостью мчаться к служебным телефонам и страхом остаться одному перед рухнувшим миром. А тут хоть Герой, человек из Москвы, из самой охраны Ельцина...
   Подошёл, задевая половики, вслед за Егором к Фёдору Максимовичу. Тот, не дождавшись объяснений от сына, глянул на военкома как на должностное лицо:
   - Что же они творят...
   - Пьём! - прервал стенания Егор.
   И пили русские мужики посреди брянских лесов водку. И столь тяжко было у них на душе, что не смотрели даже друг на друга. Испугавшись хмурого веселья взрослых, Васька сам увёл в школу Аньку, на ходу набивавшую портфель гостинцами.
   - Дядя Егор приехал, - закричала она по пути в закрытую дверь родного дома.
   Не ошиблась адресом: на крыльцо тут же вышла Вера Сергеевна, вопросительно подняла голову - ты звала? Хотя по счастливому лицу девочки и полному портфелю подарков поняла причину её радостного настроения. Торопливо скрылась обратно в сенцах, прислонилась к дверному косяку. Закрыла глаза. Если бы Егор в августе пришёл, как обещал, вечером в их лагерь! Если бы он, а не Борис...
   - Ты чего, Вер? - выглянула из избы Оксанка.
   - Ничего. Собирайся в школу, Анька с Васькой уже пошли.
   - Там по радио какие-то новости про Советский Союз говорят...
   Вера отмахнулась: при чём здесь Советский Союз, тут бы зиму прожить в заметённых сугробами Чистых Ключах, обложенных волчьими следами.
   Зато недалеко по улице, в деревянной избе брянского лесника продолжали держать за страну гранёные стаканы три её воина - старый партизан, прошедший Афганистан военком и бросивший начальству вместе с погонами рапорт на увольнение спецназовец, не успевший стать Героем Советского Союза. Пили коренники, рабочие лошадки, которых ни о чём не спросили, о которых скорее всего политики и не вспомнили при своих играх с Союзом.
   Эх, по третьей!
   Угнетённые стенами, вырвав за шнур изображения кривляющихся друг перед другом президентов, мужчины убито вышли из дома на улицу. Вышел морской диверсант, три месяца вырывавшийся из колумбийской сельвы на родину, которая теперь осталась только на картах. Уже привычно зацепившийся раненой ногой за порожек артиллерийский корректировщик огня, оставивший здоровье на афганских склонах. И старый партизанский разведчик, пускавший под откос фашистские поезда, идущие на Москву. Вроде все бились насмерть за правое дело, а вот когда пропустили врага в столицу? Почему не разглядели на дальних подступах - ни в горах, ни на море, ни в лесах? И теперь, 26 декабря 1991 года, им оставалось черпать ладонями колкий морозный снег и растирать им лица.
   Не помогало.
   Не трезвели.
   И только, давая надежду, тянулись из деревенских труб к застывшему от мороза небу белые, извивающиеся под собственной тяжестью, столбцы дыма...
  
  
  
   _______________________________________________________________________________
   ПРИМЕЧАНИЯ
  
   Реальный обычай чибча-муисков, когда нового правителя этого колумбийского племени натирали смолой и покрывали золотым порошком. На восходе солнца, сверкая в лучах, он плыл на плоту на середину озера и бросался в воду, смывая с себя золото в дар Гуатавита.
   По-испански - завоеватель. Как правило, европеёц, которого гнала в Южную Америку жажда наживы, романтика золота. Именно конкистадоры первыми начали искать сказочную страну Эльдорадо, прослышав о ритуале прихода к власти вождя племени чибча-муисков.
   Разведчикам, находящимся в тюрьмах иностранных государств, день засчитывается за шесть.
   Группу Е.Буерашина вскрыло РУМО - военная разведка США, после того, как советские боевые пловцы, обеспечивая скрытый заход наших субмарин в Карибское море, "заглушили" американские контрольные буи, установленные на морском дне. К сожалению, более подробно о действиях советских боевых пловцов за пределами страны говорить ещё рано.
  
  
  
   В Колумбии так называют саванну.
   Из листьев коки добывают кокаин.
   После назначения в 1985 году Э.Шеварднадзе министром иностранных дел улицу Арбат, соединявшую МИД и здание Генерального штаба, стали называть Военно-грузинской дорогой.
  
  
   Это была последняя услуга Ф.Дзержинского своeму ведомству: когда демонстранты направились громить здание КГБ, переодетые комитетчики перенаправили гнев толпы именно на памятник. И тем самым спасли Лубянку.
   Так называют комплекс зданий госбезопасности сами комитетчики по магазину-соседу.
   Понятие "сексот" поначалу имело более благородную окраску, так как происходило от оперативного термина "секретный сотрудник".
   Опасение было не лишним. К этому времени перешел на сторону Б.Ельцина с боевой техникой начальник штаба танкового батальона Таманской дивизии майор С.Евдокимов. (Впоследствии уволен из армии, до пенсии работал на базе Вторсырья).
   В свое время Б.Н.Ельцин именно за партийное руководство строительством социализма был удостоен орденов Ленина, "Знак Почета", двух - Трудового Красного Знамени. Впоследствии США удостоили его и медалей "Щит свободы" и "За самоотверженность и отвагу"...
   "Тело, Дед, Хозяин" - Б.Н.Ельцин в разговоре между охранниками.
   9-е Управление КГБ, отвечавшеё за охрану важных государственных персон. При этом, как известно, 1-е Управление занималось внешней разведкой, 2-е - контрразведкой (борьба со шпионажем, разработка агентов и т.п.), 3-е - военная контрразведка (особисты), 4-е - безопасность на транспорте, 5-е - борьба с идеологическими диверсиями противника, 6-е - безопасность на промышленных объектах (в т.ч. "оборонка"), 7-е - негласное наружное наблюдение, 8-е - шифровальщики (самые закрытые люди в стране) 16-е - дешифровальщики (ещё более закрытые и самые уважаемые), 15-е - безопасность подземных коммуникаций (бункера, "второе" метро), - 10-е - архив, где служил Юрка Черёмухин, и т.д. Сам принцип обозначения охраны шел от количества первых охранников Сталина - девяти человек.
  
   Не путать с 9-ой статьей расходов, предназначенной для оплаты агентов.
  
   При этом в каждом подразделении ГРУ эмблемы имеют свои отличия. У боевых пловцов место летучей мыши занимает лягушка.
   На жаргоне охраны - резиденция Президента СССР.
   Этот, советский флаг, последним развевавшийся над Кремлём и тайно снятый ночью 25 декабря 1991 года, выкупят потом немцы и вывесят над одним из зданий в Берлине. Для истории. Или насмешки, ведь по мирному договору с Германией красный флаг вечно должен был развеваться над рейхстагом. Чтобы этого не было, все послевоенные годы купол рейхстага находился на реконструкции. Впоследствии немцы выкупят и мемориальную доску с дома Л. И. Брежнева.
   Ира и Олег, скорее всего, встретили Джона Петерса, героя фильма "Цирк" - он в самом деле родился в Рязани в семье оставшихся в СССР артистов цирка, закончил военно-морское училище, стал поэтом.
  
   Бориса Николаевича, приезжавшего в 1995 году на празднование 50-летия Победы в Брестскую крепость, пригласят посетить и Беловежье. Ради такого случая там даже обновили теннисный корт, завезя для него из Чехии песок. Но президент России уклонится от приглашения: он слишком любил себя, чтобы заставлять волноваться совесть.
  
   Весной 1992 года брестские коммунисты приедут в Вискули, чтобы забить у входа в резиденцию кривой осиновый кол. Директору заповедника С.С. Балюку обзвонятся из Минска: если допустите подобное, будете тут же уволены.
   Балюк честно рассказал приезжим о звонках. Чтобы не подводить человека, коммунисты вернутся к центральному корпусу заповедника и вобьют три осиновых кола неподалеку от въезда в Беловежскую Пущу. Однако утром их на месте не окажется. Среди жителей пройдёт слух, что их ночью вытащил бывший секретарь партийной организации заповедника.
   Последним Героем Советского Союза стал военный акванавт, водолаз-глубоководник капитан III ранга Леонид Михайлович Солодков - Указ о присвоении звания подписан 24 декабря 1991 года.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   5
  
  
  
  
Оценка: 6.56*24  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019