Мы сидим в привокзальной кофейне. У меня через двадцать минут рейс до Луганска. У него вечность впереди.
Ростов шумен и деловит. Я растерян. Он сосредоточен. Мы прихлебываем кофе. Я бы предпочел пиво, он бы предпочел водку. У меня ранен желудок, у него ранено все. У меня впереди граница и всякие дела. Я еду инкогнито, он живет инкогнито. Мы одинаковые. Детали разницы не играют.
Нам не о чем говорить.
Но говорить надо. Мне не надо, ему не надо. Нам надо молчать и пить кофе. Или пиво. Или водку. И молчать. Импрессионизм бытия заставляет говорить.
- А потом что?
- Они ему позвонили. Ну, понимаешь, это же еще июнь был четырнадцатого.
Я понимаю. Июнь четырнадцатого, июнь сорок первого. Просто переставить цифры. В остальном разницы нет. Детальки? Кому они нужны, детальки? Когда я хоронил лейтенанта и медсестричку, которых накрыло одной минометкой - какая разница были ли у них тогда мобильники? Это все детальки.
- Ты не понимаешь. Через полгода нас бы засекли и накрыли. Но тогда, ЭТИ еще не умели.
- Сейчас умеют?
Ростов мирно шумит. До войны полтораста километров.
- Сейчас еще и не это умеют. Тогда не умели. Ну, позвонили они ему. С телефона жены. Мы не поняли, шли уже до располаги, тут ему звонок.
- Местный был?
- Да у нас все местные были. И казаки, и шахтеры. После уже с Одессы появились, с Киева, с Житомира, да со всей Украины. Даже с Франика были. Харьков, Винница, Ужгород - мы не смотрели, кто откуда. Позже с России начали приезжать. Потом с Европы. Чехи, сербы, поляки. А какая разница?
- Да никакой, я про того парня.
- А, да... Извини, сбиваюсь. Столько всего. В общем, эти ему позвонили. Он как раз из местных был.
Подходит девочка в белом переднике, приносит пиццу.
- Спасибо, барышня, - улыбаемся мы девочке в накрахмаленном фартуке.
Эх, было бы мне лет на пятнадцать меньше! Похоже, такие же мысли и у собеседника. мы уплетаем пиццу и запиваем горячим кофе. Где-то плавится под солнцем асфальт.
- Они ему звонят и через минуту он кричать начинает.
- Почему?
- Вот и мы не поняли "Почему"? А он телефон бросил, лицо руками закрыл и на землю упал. Начал валяться как оглашенный. За "укорот" было схватился. Еле отобрали. Знаешь, костяшки у него такие белые были. А потом он заорал. Мы его держим, а кто-то из наших телефон на громкую связь включил. Я водки еще выпью, можно?
Я кивнул и отодвинул пиво. Мне стало стыдно.
- А там этот... Он не назвался. Ну он комментировал - что там происходит. И, сука, на чистом русском. Западенцев там не было. Знаешь, как гвара от мовы отличается?
- Знаю.
- Они резали сына для начала. Медленно. Пацану пять лет было. Потом трахали его жену на глазах у сына. Потом убили их. И все это транслировали по телефону. Последним его отец был. Мы сидели и слушали.
- Блядь...
- Да.
Я не знаю, что сказать. Он молчит и смотрит вглубь себя. Потом давит из себя.
- Они смеялись и кричали в трубку: "Клево кричат, да? Скажи, "Героям слава!" И мы кончим все".
- Он сказал?
- Конечно.
- И?
- Там ржали и продолжали.
Пиццу мы доели. Это просто топливо. Вкуса у еды больше нет. Пицца как уголь. Кофе как нефть. И крик в ушах. Крик, которого ты не слышал, но он всегда с тобой. А если ты его слышал - какой кислотой его вытравить?
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
