В правой руке Федос Андросович держал коричневый, потрескавшийся от старости портфель. В портфеле у него была смена белья, мешочек сухарей и табак. Табак на всякий случай.
В левой руке он ничего не держал.
Бывший начальник паспортного стола шел сдаваться. Шел и думал, как по разному бывает, когда переходишь дорогу.
Переходишь такой с портфелем дорогу - что той дороги, метров пять, шагов семь - а кажется, что несколько часов идешь. И каждый шаг сквозь липкую паутину.
Ходил здесь тысячи раз. Ходил при царе, потом при большевиках, потом при белополяках, потом при Сталине, потом при немцах. Сейчас при ком?
Когда они уходили, те парни в окровавленных гимнастерках, они закапывали комсомольские и партийные билеты на клумбе возле горкома. Некоторые, не все, срывали зеленые петлицы. Те, которые не срывали, оставались прикрывать уход тех, кто закапывал.
Потом пришли те, с которыми бог и свастика.
А дорогу переходить приходится. Потому что семья. Потому что надо кормить. Дочку надо кормить. И сына, родившегося в конце мая проклятого года. И хатынка на краю города. Жить-то как-то надо.
После пришли те, кто без петлиц, но уже в погонах.
Уходили парни, вернулись мужики.
Три года мухой в варенье. А прошли они и кажется, что это был миг. Дитенку в школе кажется, что три месяца лета - это вечность. Но в сентябре эта вечность превращается в мимолетный день веселья.
Три года оккупации слились в один бесконечный день ужаса. В каникулы страха. Расстрелы. Концлагеря. Сгоревшие дома. Трупы в ямах. Запах трупный. Казалось, этим запахом пропиталась одежда, кожа, кости.
Федос Андронович перешел дорогу, по которой еще вчера ездили немецкие "Опель-Блитцы". Сегодня, рядом с памятником Ленину, стояли две самоходки. У одной, почему-то крыши не было. Федос не знал, почему у нее крыши не было. Нет, самоходки от танков он научился отличать еще в оккупации. Самоходка это такой танк, у которого башни нет. Зачем так сделано, бывший колхозный счетовод не понимал. Ну, военным людям виднее, да.
Когда немцы вошли в городок - первым делом они начали красить. Красили все, что по их мнению, надо было покрасить. В белый. В черный. В черно-бело-полосатый. Иногда в зеленый, не без этого. Местами в красный. Красочная нация, европейская. И везде часовые, и везде "Ферботен" - "Запрещено".
Когда пришли наши...
А когда пришли наши, то в кюветах горела хваленая немецкая техника. К горелому запаху жертв прибавился жженый запах палачей.
- Здравствуйте, - сказал Федос, подойдя к дверям школы. Бывшей школы. После школы тут была немецкая управа, а сейчас опять советская.
- Вы к кому? - спросил часовой у дверей.
- Не знаю, - ответил Федос, - Понятия не имею, как его зовут, какова его должность и прочее звание. Скажите лучше, кто тут старший, чтобы меня расстрелять?
- А? - не понял часовой. Ну или как их там в армии называют, которые возле дверей стоят?
- Арестуйте меня, пожалуйста, для начала.
Вторую букву алфавита часовой выговорить не смог. Он замолчал на несколько секунд, потом выдал тираду, в которой первое же слово было неприличным. Начиналось оно с двадцать третьей буквы русского алфавита. Или с двадцать четвертой белорусского. Или с двадцать шестой украинского.
Все русские языки одинаковы в своей неприличности. Разница только в расположении буквы "Х". Ну еще немного в причастиях. Правда же?
Ядвига умерла весной сорок третьего. Прямо на уроке. Может быть не выдержало сердце. может быть голод. А вы думаете, что в немецкой оккупации кормили сосисками? Там отбирали хлеб.
Даже если ты мелкий чиновник в управе - подумаешь, заместитель начальника паспортного стола - они придут и возьмут свое. То, что посчитают нужным.
Федоса Андроновича отвели в кабинет. Бывший класс. Справа от входа, чуть вглубь, все еще стоял его стол. Правда, чуть сдвинутый к окну. На столе стоял офицер. Наверное, офицер. А может и нет. Он немного отличался формой и общей подтянутостью, но вешал плотные, темные шторы. За немцев это делали денщики.
- Товарищ майор?
- М? - во рту майор держал гвозди. Коленями он зажал молоток.
- Тут полицай сдаваться пришел. Добровольно.
Майор пробормотал что-то внутрь себя.
- Что?
Офицер выплюнул гвозди в ладошку:
- Я понял, говорю. Иди, - и снова застучал молотком по стене. - А вы пока присаживайтесь.
Федос Андронович огляделся. Присесть можно только на стул в центре комнаты - спиной к двери и лицом к окну.
Дверь хлопнула, исчез часовой. Колыхнулся обрывок обоев возле печки. "Так руки и не дошли доклеить" - мелькнула нелепая мысль. Федос Андронович захотел вдруг сказать об этом, но вместо этого промямлил:
- Куда мне сесть?
- Вммыагыан, - нечленораздельно ответил майор, снова сунувший гвозди в рот. Колотил он по стенам долго, настойчиво и с удовольствием. Когда светомаскировочная стена на окне была повешена, майор снова выплюнул гвозди в ладонь. Спрыгнул со стола. Оценил работу. Крякнул от удовольствия:
- Поглядь, как по линеечке сделал, а?
Федос Андронович глянул. Гвоздики были вбиты на равном расстоянии и на равную глубину.
- Раз в три дня колочу, понимаешь? После войны в сапожники пойду. Настропалился, понимаешь. ночь, другую, переночуем. Опять переезд. А шторы - это свято.
Дверь скрипнула. Федос Андронович оглянулся. Вошел еще один. Звездочек на погонах у этого было больше, но меньших размеров.
- А это кто? - сказал вошедший?
- А хер его знает, лейтенант. Пришел и сидит, - ответил майор. - Дочитал?
- Дочитал, - и лейтенант положил на стол книгу без обложки. Края книги были обожжены.
- Чем дело кончилось?
- Умер он.
- Кто? Художник?
- Да.
- А с другом что?
- Жену друга соблазнил. Она потом умерла. А он о ней забыл.
- Друг?
- Нет, художник.
- Урод.
- Себя искал. Вернее, не так. Выбирал между собой и обществом. Что важнее личное или общественное? Как найти свое место в жизни и не потерять себя?
Скрипел дощатый пол. Скрипели блестящие сапоги. Лейтенант обошел Федоса и сел за стол.
- Муть какая-то, - сказал майор. - Поставила тебя жизнь часовым, стой и не трынди.
Лейтенант пожал плечами:
- Луна это мы. Шестипенсовик - это мелкая личность, даже если она Ван Гог. И сложно понять, что важнее: быть для себя или быть для тебя?
- Важнее - светомаскировка, - поднял указательный палец майор, придирчиво разглядывая свою работу. - Второе окно за тобой. Я пока этого поспрашаю, чего пришел то.
Лейтенант взял из рук майора молоток и зашел за спину Федосу. Федос испугался. Почти так же, когда в городок въехали первые немецкие мотоциклисты. Пыли от них было много, как сейчас помню...
-...около десяти они в город вошли. А товарищ Кузнецов ушел в лес со всем обкомом около шести. Разминулись.
- Значит, вы утверждаете, что второй секретарь обкома товарищ Кузнецов оставил вас на нелегальной работе?
- Именно так.
- Какая вам была поставлена задача?
- Устроиться на работу, желательно в паспортный отдел.
- Цель?
- Обеспечение отряда немецкими документами для нелегальной работы. Так мне сказал товарищ Кузнецов.
- И вы устроились?
- Да, на второй день я пришел и предложил свои услуги.
- И взяли без проверки?
- А что им? Я хотя бы техникум за плечами имею. Правда, давно и педагогический. А тут народ темный, всю жизнь под поляками прожил. Что тут советской власти-то было? И двух лет нет. Крестьяне счет кое-как знают, расписываются крестиками.
- А родом вы?
- Со Смоленщины.
- Продолжайте.
- Меня взяли...
- Без проверки?
-Так я ж в партию не вступал.
- А в партизанский отряд зачем записались?
- Ну... Я ж за Родину хотел...
- Документов от обкома у вас, конечно, нет?
- Откуда? Это ж смерть сразу.
- Понимаем. Как должны были выйти на связь?
- Пароль: "Бабушку параличом разбило", отзыв: "А я тут причем?"
- И что?
За спиной лейтенант тщательно лупил молотком по стене.
- Никто не пришел.
- Почему?
- Вы знаете, в августе сорок первого отряд был уничтожен. Они напали на колонну топливную, а через несколько дней их загнали в болота и там все.
- Кто? Эсэс?
- Да нет, тогда еще просто вермахт.
- На карте можете показать место?
- Я карты не умею читать, но я могу так показать, извините...
- И что вы делали на работе?
- Аусвайсы выдавал, справки по рождению, о смерти. Вы не подумайте, все по закону.
- По немецкому?
- А у нас тут другого не было...
- Сволочь, - не сдержался лейтенант, перестав стучать.
- Вы меня простите, конечно, - обернулся Федос. - Но мне товарищ Кузнецов строго приказал без его команды не предпринимать ничего.
- Сюда смотреть! Но вы же знали, что отряд уничтожен? - рявкнул майор.
- Я...
- Принимали участие в массовых казнях?
- Да...
Он не стрелял. Не подносил факелы. Он сидел за столом и оформлял документы, глядя как горят дома. Глухой стук печати переплетался со звонкими пулеметными очередями. Крики людей перемешивались с хохотом немцев. Кто-то фотографировался. Кто-то держал за волосы. Кто-то стрелял. Он ставил печати и смотрел.
Как сизый дым полз над землей. По колено в сизом дыму стояли шуцманы и эсэс. Под ними лежали трупы. Он ставил печати и смотрел. Плакали кошки и дети. Трещали горящие хаты. Умирали аисты. Кончалась Белая Русь. Последний часовой ждал приказа.
- И ты, сука, ничего не делал три года?
- Я ждал приказа...
Когда его увели, майор задумчиво спросил лейтенанта:
- Как того художника звали?
- Ван Гог, а что? - лейтенант сунул обгорелый томик в печку-голландку.
- Ничего.
Майор подошел к третьему, еще не зашторенному окну.
- Вот я думаю, чего? А ничего. Личное, общественное... Свое место говоришь? Гвозди дай.
Майор вешал светомаскировочную штору. Во дворе пыхтел "Студебеккер". Урчали самоходки. За лесом стучали пулеметные очереди.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
