Исупов проснулся рано. Он всегда просыпался рано, если вечером пил. А пил он, практически постоянно. И немецкий шнапс, и польский бимбер и родной, отечественный первач. Чаще первач, конечно. Водку-то хрен достанешь в этой глуши.
Хозяйка уже растопила печку и гремела чугунками. Но гремела как-то осторожно, стесняясь разбудить постояльца. Она вообще была тихой и скромной: некрасивая женщина с плоским лицом. И четверо ее детей тоже вели себя как мыши. Может быть порода такая, а может быть потому, что в их доме жил полицейский.
Хильфсполицай.
Исупов протер помятое сном лицо и сел. Кровать натужно заскрипела. Он потрогал металлический шар на изголовье. Шар холодил ладонь. Спал Исупов не раздеваясь. Поэтому надо было только замотать портянки, надеть сапоги и накинуть шинель на красноармейскую форму без петлиц. На левом рукаве шинели белела повязка с двумя буквами: "Н.Р." Подняв воротник он шагнул в общую, где хозяйка уже вытаскивала чугунок с вареной картошкой.
- Яишню сготовь, - буркнул Исупов. - Я ж яйца приволок тебе вчера. И сало. А то картоха да картоха. Смотреть уже не могу.
Хозяйка мелко закивала и вытащила большую сковородку.
- Все жарить-то?
- Все давай, нашто их жалеть? - вяло махнул рукой Исупов. - И на сале жарь, масло так покушаю. И молока давай.
- Так нет молока, - испуганно сказала бабенка. - Откудова молоко-то?
- Откудова, откудова... - проворчал Исупов. - Иди и купи. На вот тебе...
Он достал из кармана шинели толстое портмоне из свиной кожи и вынул оттуда бумажку охряного цвета - пять марок.
- Да само-то не ходи, яишню сожжешь. Старшую вона пошли.
Исупов был коренным ленинградцем, но, заразившись местным диалектом, все больше и больше разговаривал по-местному, по-крестьянски.
Хозяйка метнулась к полатям, на которых дрыхли ее три дочери и сын. Растрясла старшую, зашептала на ухо ей, сунула ей деньгу. Дочь не сказала ни слова. Легко спрыгнула, легко оделась и легко выскочила из избы, по сути так толком и не проснувшись.
Тем временем, потек под потолком тягучий запах жареных шкварок. Баба подскочила к уютно гудящей печи, ловко схватила сковородку, поддернула ей и начала сноровисто разбивать яйца. К запаху сала добавилось шкворчанье.
Через пару минут перед Исуповым стояла большая сковородка с двумя десятками жареных яиц. Он достал из кармана немецкую ложковилку, раскрыл ее и лениво ткнул в желто-белую подрагивающую еще глазунью. Горячий желток лениво растекся по пупырчатому белку. Исупов ткнул в него куском хлеба, зажевал лениво. В этот момент и вернулась старшая дочь с трехлитровой банкой молока. Поверху плавали желтые комочки масла. Хозяйка тут же налила его в глиняную кружку и протянула постояльцу. Исупов жадно припал к кружке. Молоко полилось по усам и бороде. "Жаль, что теплое", - подумал Исупов. Молоко моментально сняло головную боль и утихомирило желудок. Проснулся аппетит. А старшая дочь протянуло две марки сдачи. Исупов отмахнулся:
- Себе оставь, - и закашлялся: молоко не в то горло попало.
Пока кашлял, девочка скрылась на палатах и спряталась под лоскутным стеганым одеялом. Молча, потому что она не разговаривала. Разучилась она разговаривать еще в сентябре сорок первого, когда на ее глазах солдаты вермахта убили корову Зорьку: доброе, милое, безобидное и пугливое существо с красивыми глазами. В те дни Исупов еще был красноармейцем.
А теперь он жевал упругую яичницу на сале и запивал ее молоком.
Хлопнула входная дверь в сенях, а затем распахнулась и дверь в саму избу. На пороге возник непосредственный начальник Исупова. Старшина волости и, по совместительству, начальник волостной полиции Черезов.
Исупов не стал вставать, хотя знал, что начальник любит, когда перед ним тянуться в струнку. Впрочем, и сам Черезов тоже любил стоять по стойке "Смирно" перед немцами любого чина.
- Жрешь? - трезвый Черезов всегда был груб и бесцеремонен.
- Ну и я пожру, - согласился Черезов и сел на соседний "тубарет". Хозяйка торопливо подала ему ложку.
- Вилку давай! - рявкнул начальник полиции. - Я человек образованный, ложкой не могу!
Исупов вдруг вспомнил, как они ели конину в окружении. Грязные и оборванные ополченцы нашли в лесу еще живую, но раненую лошадь. Правую переднюю ногу обрубило ей осколком, но она еще дышала. Дышала и стонала, а по ее щеке текли крупные слезы. Мухи ползали по ране и пили кровь. Одним выстрелом ее добили, а потом резали ее, уже мертвую, на полоски и жарили на костерке, нанизывая мясо на ивовые прутики. А потом, недожарив, рвали мясо крепкими молодыми зубами, и сок стекал по рукам, щекоча предплечья под гимнастерками. И никаких тебе вилок и ножей. Растеряли они к тому времени свои столовые приборы, а некоторые и оружие.
- Бегом давай жри, - буркнул Черезов. - Через час выезжаем.
- Куда?
- В Алешки, на специальную акцию.
- В Алешки?
- В Алешки.
"Вот оно значит как..." - внутри Исупова вдруг сжалась пружина. В специальных акциях он еще не участвовал.
- Первач есть?
- Есть, - ответил Исупов. - Налить?
- Спрашиваешь, - буркнул Черезов.
Исупов достал фляжку и плеснул в два мутных граненых стакана, услужливо поставленых хозяйкой.
Махнули. Крякнули. "Чистый как слеза" вонял сивухой на всю избу. Закусили подостывшей яишней. Первую они, почему-то, всегда пили без тоста. Исупов тут же налил по второй.
Черезов чуток размяк и глаза его подобрели. Люди делятся на три типа: те, которые злеют от вина, те, которые не меняются, и те, которые добреют. Черезов всегда добрел от спирта. А Исупов же не менялся, только пошатывался.
- Давай, Коля, выпьем за то, чтобы война никогда не кончилась, - неожиданный тост выдал Черезов.
- Чего? - не понял Исупов.
- Чего, чего.... Вот смотри, кончится война, и не важно нам, кто победит, в любом случае от таких как нас избавятся моментально. Кому - в мирное время - такие, как мы, нужны? А? А?
Исупов молчал. А Черезов продолжил:
- Что молчишь? Сказать нечего? Давай по третьей и пойдем. Большевикам мы предатели. Победят большевики - нас вздернут на первой осине. Иудин грех-то. Немцы победят? Так эршиссен у стенки, ибо предавший раз, предаст и второй. Истину тебе глаголю. Думай, Коля, думай.
И в глотках снова забулькало.
Исупов взял свою трехлинейку, Черезов поправил ремень с кобурой "ТТ" и они пошли на октябрьский холодок.
Когда захлопнулась дверь и сквозняк улегся, детвора быстро выскочила из-под одеял, бросилась к столу и, поджимая ноги, расселась вокруг стола. Половина яишни-то осталась. И, почти полная, банка молока.
А полицаи шли в сторону управы, где уже собирались остальные члены команды. За ними прислали потрепанный "Бюссинг "Айнхатс-Дизель".
Расселись в кузове и тронулись.
Натруженный, видать давно не перебирали, двигатель грузовика ревел на подъемах и чихал на переключении передач. Полицаи на это внимания не обращали, они старались дремать, пока есть возможность. Но машину дергало, дремать не получалось. Да, он еще не участвовал в специальных акциях, но знал, что это такое.
Алешки были не далеко, километрах в семи. Потому доехали быстро, минут за двадцать по замерзшей грунтовке. Дорога, в основном, шла между полями - поэтому нападения партизан не боялись.
А в центре деревни уже выгружались из кургузых бронетранспортеров эсэманы зондеркоманды. Они деловито вытаскивали пулеметы, ящики с патронами, канистры с бензином. Их командир в фуражке с высокой тульей лениво покрикивал на солдат. Все шло буднично и обыденно.
Полицейские тоже выгрузились, построились в шеренгу, стали ждать решения начальства. Черезов ускакал к эсэсовскому командиру. Выпятив грудь, он отрапортовал на ломаном немецком, что отряд вспомогательной полиции прибыл и готов оказать помощь и... Что дальше, "и" так никто и не узнал, потому что офицер перебил Черезова. Переводчик сообщил начальнику отряда, что тот должен сделать. Офицер же поморщился, видимо, унюхал запах первача.
Исупов огляделся.
В окнах серых изб торчали любопытные лица крестьянок, детей, стариков.
- Ахтунг! - подбежал запыхавшийся Черезов. - Значит так, ребята. Сейчас идем по хатам и сгоняем всех к клубу. Бегом, бегом! Исупов, ты фляжку взял?
Исупов взял две фляжки, положив их в вещмешок.
- Давай! - и высадил не менее четверти фляжки одним залпом. Исупов тоже потом приложился.
Следующий час сплелся в какую-то бешеную картину, состоящую из одинаковых фигур и движений.
Пинок в дверь. Кричащие дети. Хромающий старик. Падает на мерзлую, подернутую изморозью землю старуха. Инвалид, машущий костылем, получает прикладом в лицо. Собачонка, неведомым образом уцелевшая в первые месяцы оккупации, вертится и лает, кашляет кровью от полученной пули. И руки, руки. Руки бьют по лицам, защищая нажитое добро, руки бьют кулаками, вытаскивая хозяев на улицу. Руки шарят по сундукам и за иконами, воруя нехитрые пожитки. Коты выскакивают из-под столов и с печек, распушив хвосты, они несутся по кричащим улицам и дворам. Коты бегут сами, в ужасе раскрыв круглые глаза. Людей приходится пинать и тащить.
Алешки стояли вдалеке от большака. Немцы тут бывали редко. Может быть поэтому здесь уцелело колхозное добро, растащенное крестьянами по дворам. В одном, двухэтажном, кстати, доме - а первый этаж еще и кирпичный - обнаружился даже выводок поросят со свиноматкой. Ее немедленно пристрелили и два дюжих полицая потащили подарок немецкому офицеру. Молочных же поросят, в количестве двенадцати штук, по-быстрому прирезали и припрятали. Золотишко тоже попадалось. Исупов лично содрал кольцо и серьги с молоденькой девицы из того поросячьего двухэтажного дома. Содрал под одобрительные возгласы двух сотоварищей, резавших в это время визжащих поросят.
Вскрывали подвалы и чердаки. Заглядывали в широкие зевы русских печей, там порой прятались дети.
"Танец", в одну из долгих минут подумал вдруг Исупов. "Я это уже видел. Мы - "Танец".
Картину Матисса он впервые увидел в тридцать восьмом. Ему было шестнадцать и он пригласил Наташу в Эрмитаж. Родители его водили туда еще в детстве, но до зала французских импрессионистов они никогда не добирались, потому что Колько на многие часы "зависал" перед статуями греческих богов. "Колько" - так шутливо его звал отец. Папа был ученым, изучал языки. Папа очень жалел, что исчез звательный падеж. Папо, Мамо, Колько, Наташко...
Наташка. Кошка-Наташка. Они увидели "Танец" и замерли. Дикая, вакхическая, языческая энергия огня будто рвалась, плескала из картины, изгибая собой, своей силой стены комнаты, окна, Неву за окном. Казалось, это буйство вот-вот захватит Николая и Наташу, они схватятся за руки, скинут ненужную одежду и ринутся в этот круг безумных красных людей и будут плясать, бить пятками в землю, и земля будет содрогаться под ударами молодых, любящих тел. Кошка-Наташка, глажка-утюжка.
Сколько они перед картиной просидели? Час? Два? А потом долго бродили по летним набережным Ленинграда и над ними сияла белая ночь. А в крови бурлил "Танец".
И этот "Танец" вернулся.
Один танцевал вокруг избы с канистрой, другой плясал с факелом из соломы, третий нетерпеливо подпрыгивал в ожидании огня. Загорелся один дом, затем другой, третий. Завыл на центральной площади народ, увидав столбы дыма, подымавшиеся с разных концов деревни.
А затем они вернулись.
Народа было немного, человек сто набралось со всей деревни.
Флегматичные эсэманы лениво поводили стволами пулеметов. Изредка кто-то из них давал короткую очередь над головами. Толпа издавала глухой звук, сквозь этот вздох прорезали тонкими нитями женские визги. Толпа приседала на корточки, а через несколько минут снова вставала. И снова пулеметная очередь. И все повторялось заново.
Офицер приказал загнать людей в деревянное здание клуба. Исупов, вместе с другими полицаями, начал работать прикладом. Старались не усердствовать. Потому что неохота было поднимать и тащить на руках искалеченных. Так, подталкивали. Но вот и выстрел. Это Черезов не выдержал и выстрелил из своего "ТТ" в бабу. Баба упала на колени и попыталась обнять за ноги начальника полиции. Он выстрелил ей в лицо. Толпа ринулась прочь, натыкаясь на штыки и приклады.
Немецкий офицер рявкнул и эсэсманы бросились на помощь полицейским. Дело осложнялось тем, что вход в клуб был узок. Зазвучали еще выстрелы, еще несколько тел упало на землю. Исупов старался не думать, а просто фиксировать происходящее. Как отстраненный глаз фотоаппарата "ФЭД". Наконец, люди утрамбовались в деревенский клуб. Зазвенели стекла, то редкие мужики повыбивали окна, чтобы было чем дышать. Один и пулеметчиков ударил очередью по сетнам. Изнутри опять раздался глухой вой.
Офицер махнул рукой.
Полицейские бросились к зданию с канистрами. Исупов, не видя перед собой ничего, тоже плескал бензином по стенам. Остропахнущая жидкость стекала по планкам, пропитывала собой мох меж бревен. А вот плеснуть в разбитое окно, откуда смотрели бледные лица женщин он не смог.
- Фойер! - крикнул офицер. - Фойер!
Черезов кивнул Исупову:
- Давай!
Исупов осмотрелся. Увидел пучок сухой травы, торчащей из коричневой земли. Сорвал рукой в перчатке. Стянул пучок потуже. Вылил из канистры несколько последних капель бензина. Поджег. Бросил горящий факел в клуб.
Здание вспыхнуло моментально. Огонь, словно танцуя, пробежал по стенам, загудел, зарычал. Люди закричали. Слов было не разобрать, да и не кричали они словами. Вопили, стонали на пределе голоса, на пределе боли. Кто-то попытался выскочить, на голове пацана дымились волосы, дымилась телогрейка, дыра на штанах искрила обугленными краями. Исупов резко подкинул трехлинейку и снял парня с одно выстрела. А после - девчонку с горящим платком на плечах. А потом женщину с пылающими волосами. Пламя свирепело. Вой усиливался. Запахло горящей человечиной. Горящие люди выпрыгивали из окон: смерть от пули им казалась милосердием.
В какой-то момент Исупов оглянулся.
Немецкий офицер стоял бесстрастен и холоден. В его оловянных глазах плясал "Танец" Матисса.
Вечером Черезов и Исупов в очередной раз напились. Каждый пил по-своему. Черезов плакал, молился и проклинал "Всякую власть от Бога", особенно Советскую, почему-то. Исупов больше молчал и думал, почему до партизан не дошло его донесение. Закусывали они жареным молочным поросенком. Хотя от запаха воротило обоих. Но надо было преодолеть себя, как же без мяса-то жить?
Уснули прямо за столом.
Некрасивая плосколицая хозяйка стащила с обоих сапоги, кое-как оттащила их в отдельную комнату. На кровать уложила Исупова, осторожно погладив того по щеке. Черезова оставила на полу. Остатками ужина покормила детей.
А Исупов спал и ему снился Витёк.
Вчера вечером он отправил связника к партизанам. Связник должен был передать одно слово. Никаких записок, ничего. Просто одно слово: "Алешки". Сержант госбезопасности Николай Исупов, сдавшийся в плен как красноармеец Николай Исупов, а затем ставший полицейским вспомогательной полиции Николаем Исуповым долго искал выход на партизан. И, когда нашел, начал предупреждать их о готовящихся акциях. Помимо, конечно, сведений о размещении гарнизонов и прочих военных сведений, передаваемых Дядей Ваней на Большую Землю. Шифровки были подписаны позывным "Князь". А вчера днем в волостном штабе он несколько раз услышал, что деревню Алешки собираются сжечь. За помощь партизанам. Связной Витёк ушел в лес вечером. Сегодня он должен был бы вернуться, но, наверняка, еще не вернулся. Зачем шляться по ночам, когда любой нервный немец или полицай стрелял на любую тень?
Даже в ежей стреляли. Ежи еще не уснули на зиму. Они топотали и шелестели октябрьской сухой травой будто люди. И по ежам открывали суматошный огонь. Ни одного ежа не убили, но каждое утро писали отчеты, что отразили атаку партизан. По документам выходило так, что партизан этих уничтожено никак не меньше полнокровной дивизии. Партизаны же об этом не знали и продолжали совершать налеты на небольшие колонны тыловиков вермахта. А неделю назад обнаглели и атаковали эсэсовский гарнизон в соседней с Алешками деревне Коровьино. Эсесов побили. Мирных там давно не было: угнали и выселили. Вот Алешки и попали под специальную акцию.
Вернулся Витёк или нет?
А Витёк лежал в поле и смотрел в небо остекленевшими глазами, на которых не таяли первые снежинки наступающей зимы. Пуля толкнула его в спину и перевернула тело. Пацану было всего тринадцать, он не умел лежать там, где хотелось бежать.
Связь с партизанами сержант Исупов установит лишь через два месяца. Несколько деревень он сумеет спасти. Весной же сорок третьего он не выдержит и сам уйдет в лес, застрелив Черезова.
Дальнейшая его судьба неизвестна.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
