Но вот как-то так получилось, что мужики с "Окопки" меня приняли за своего.
Да я обычный, гражданский с Ташкентского фронта, но вот за своего и все тут. И ведь не только в интернетах, я ж и у Лешки Сквера дома ночевал и с Владом Исмагиловым курили вдоль ночной Москвы, и полковник Осипенко наливал мне в стакан.
Это...
Это люди, живущие по ту сторону реальности. Они незаметны в толпе возле метро, они курят на лавках и пьют ту же воду. Они работают там же.
У них другой взгляд.
Я помню этот взгляд.
Впервые этот взгляд я увидел в 1989году.
Мне было 15 лет. Я закончил 9 класс. А может это был 1988 и класс 8, я уже и не помню... Но это было.
У нас были военные сборы.
В тот день я зарезал человека.
Ну почти зарезал, если бы не лейтенант.
Впрочем, все по порядку.
Девятый класс. Мы в самом соку полового созревания - прыщи, редкая волосня по бороде, ухи лопастями. И впервые в жизни одетая форма. В нашей - ДЕВЯТОЙ! - школе формой была афганка и голубой берет. Ремень. На ремне подсумки, за спиной ППШ. Вещмешок, в котором мыльно-рыльные и носки. И кирзачи. А лейтенант на пункте сбора такой добрый-добрый. А пункт сбора - та же школа. В этой же школе мы вчера сдавали экзамены. Математику, там, историю всякую.
И девки.
Девки чота ржут, а мы такие гордые, на сборы поехали.
20 км от города. "Скотовоз" чихнул:
- Ребята, выходим!
Цепляясь касками за поручни весело выскакиваем, горланя: Привет Родина!
Пятнадцать-шестнадцать: чистый оптимизм! А вятский июнь: одуванчики еще желтые, но уже белые. И хохот: открой рот? Фух! Тьфу,тьфу! - отплевывается кто-то. Только через тридцать лет я узнаю, что вятский июнь это одесский апрель... А пока мы идем.
У ППШ не диски, а плоские магазины. По спине бьют не особо. Но идти еще далеко, двадцать километров.
Наша база - деревня Петрово. Или Петряево? Не помню. Помню, что дома еще стоят, мы в этих домах, там койки двумя ярусами. Толчок деревенский - очко одна штука. И мухи. Одна школа - один дом. Нет, уже не так. Один взвод - один дом.
Лейтенанта ни разу не ебет, что мы из вечно враждующей параллели. Ашники против Бешников. Одной кровати не хватает. Мы вцепляемся в кровь за эту кровать. Лейтенант стоит, курит, молча смотрит на дележку кроватей.
Проигравший? Наряд на чистку очка.
Только через пять дней до нас дошло - чтобы не драить, надо улечься на одну кровать вдвоем. Улеглись. А на ночь набросали шинели на пол. Лейтенант кивнул и... И ушел, потому как в этот день... Впрочем, все по порядку.
Школ было немного. Наша - девятая - седьмая, четырнадцатая, десятая. Это все были городские. И сборная с сельских школ. И отдельный вахрушевский взвод. Всего шесть взводов, считай рота. Не заморачивайтесь по поводу расчета. Так было на утреннем разводе: седьмая! девятая! десятая! четырнадцатая! село! вахруши!
Наш комвзвода лейтенант. У семерки - подполковник. С Вахрушей - рядовой.
Это сборы, это не армия.
Пятый день... До пятого дня надо было дожить. До пятого дня было.
Было да, до пятого дня.
В первую же ночь нас подняли по тревоге.
А лейтенант зашел и начал орать, свистеть, ебашить сапогами по койкам. А нам так прикольно: Зарница! Хихикаем, но выбегаем. Кто просто босой. а кто босой в сапогах.
И марш-бросок. Нет, еще не в полной... Как выскочили так и побежали.
Ебать сколько мозолей было, кровавых... Сапоги-то дубовые. Вернулись к утру, только легли...
РРРОТА ПОДЪЕМ!
Блять, навсегда запомню этот рык.
Ноги в кровь, стоишь кривой, удар под ремень:
- БЛЯХАНЕНАЧИЩЕНАПОДВОРОТНИЧОКГРЯЗНЫЙ!
И вот хоть усрись, но через полчаса должно быть все в норме. А, и еще койка же!
А мы же домашние мальчики...
Какой пиздюль я получил от лейтенанта под ребро за портянку... Головой не помню, а руки помнят до сих пор: как надо.
Мы чистили деревенское очко зубными щетками. Каждый, кто потом промазывал и не убирал, получал пиздюль уже от нас. Мы бежали марш-бросок в ОЗК и противогазах и пели:
Зеленый цвет у наших трав некошеных,
И у лесов, шумящих сотни лет.
Солдат молоденький, в пилотке новенькой,
У гимнастерки тот же цвет.
Прям в противогаз ее орешь.
Если кто-то упал: возвращаемся и...
И снова десять километров. И тащишь на себе товарища, а потом он тебя на себе...
Зеленый цвет...
В тот день мы не завтракали. Подъем был в четыре: должны были к завтраку вернуться. В тот день мы не обедали: на обед мы опоздали. В тот день мы не ужинали: не смогли. Единственное, что я смог в тот день сожрать - это пот, вылившийся на ладонь из снятого противогаза. Я им сухпаек запил.
Больше всего мы боялись двух вещей. Именно вещей.
Одна вещь была наш лейтенант. Эта вещь была предсказуема. Где лейтенант - там пиздец. Вторая вещь - диверсанты.
Еще с первого дня нас предупредили: ваши старшие товарищи из десятого класса играют роль диверсантов. Их задача: снять флаг с флагштока. Та школа, в чей караул будет снят флаг, получает "неуд" и автоматически остается на второй год.
На четвертый день наш девятый взвод вышел на караул. Мне, вначале, повезло. Я был часовым у штаба.
Ночь. Темно. Открывается дверь. Оттуда табачный перегар.
Рука на плечо:
- Что, Леха, тяжело быть военным?
На груди лейтенанта "Красная Звезда".
А мне ссыкотно, очко-то никак драить не хочется...
- НИКАКНЕТТАЩСТАРЛЕЙНАН!
С испугу прибавил звание.
Комвзвода усмехнулся и ушел допивать самогон.
Сменили. Меня. Потом я. Стою уже утром. Подкатывают машины. Вроде как "Волга" и пара "Уазиков". За спиной храпят. Ладно, разводящий рядом... А за спиной АК. Не поверите, настоящий. Только патроны холостые. А на поясе штык-нож. И мы, пацаны, всю ночь возле штаба и флагштока с этим. Диверсы же! А тут машины. И командиры спят.
Двери открываются. Оттуда выходят...
Моя мама вышла. Она тогда была вторым секретарем Слободского ГК КПСС. А приехал весь состав городского начальства. Военком. первый секретарь, начальник горотдела милиции... Все.
Мама ко мне:
- Сыночек!
Я ж на посту! Это вот я сколько-то там дней назад сыночком был. А сейчас часовой!
А она обниматься и с пирожками. И мне по уставу...
Ну срывать АК надо, орать и огонь открывать... По маме????
А в этот момент я лейтената боялся больше, чем мамы. И тут меня спас первый секретарь горкома. Он маму с пирожками отодвинул и на меня:
- Я первый секретарь горкома партии Кощеев! - и в грудь меня толкает.
Да мне хоть Бармалеев, честно говоря, я лейтенанта боюсь уже больше.
Разводящий рядом стоит и ссыт сказать по Уставу.
- Мама, - шепчу, - отойди!
Снимаю АК и херачу в воздух холостым. И ору еще:
- Нападение на караул! Тревога!
Разводящий из ракетницы - еблысь! - в крышу!
Бля, аут, ор, голожопые школьники с автоматами наперевес, весь горком мордами в землю, маму я в сторону оттер, пирожки быстрее хаваю в одно рыло, офицеры выскакивают, я за штык-нож и в грудь первому секретарю ГК КПСС...
Лейтенант вовремя отбил мою руку.
Когда проверка уехала, мне объявили перед строем благодарность, а мудакам, что стояли на шлагбауме...
В общем, бегал наш взвод пол-ночи в ОЗК и противогазах, не взирая на мою благодарность. Не, меня-т от марш-броска освободили. Да что, я? Хуже всех, что ли?
На тактику пригнали трактор из колхоза. Дали трактористу водки- где взяли командиры, не знаю, сухой закон же - и он поехал по нам кататься.
Ну да, копали окопы, по нам тракторист ездил. А мы ему в тыл болванками гранат...
Я обоссался под гусеничным трактором. Высохло пятно быстро, никто не заметил. Вечером галифе стирал весь взвод, не я один.
И. сука, какое же горячее масло на всех нас капало... Шрамы на левой руке до сих пор видны. Я ей лицо прикрывал.
Потом мы стреляли по мишеням: три одиночных, три коротких. Девятому взводу опять повезло, мы сидели на сборе гильз, когда все закончили...
Нам дали по рожку. И, блять, это было весело! Но за все надо платить - остальные уехали машинами "Урал", а мы своим ходом, строевой...
- ЗЕЛЕНЫЙ ЦВЕТ!
И мы уже шли! Не ползли, не стонали!
Мы - шли, выбивая пыль из-под сапог!
- У НАШИХ ТРАВ НЕКОШЕНЫХ!
- РАЗ-ДВА!
Сосны дрожжали!
- И У ЛЕСОВ ШУМЯЩИХ СОТНИ ЛЕТ!
И такой хрустящий удар сапогов:
- ФХРР! ФХРР!
- СОЛДАТ МОЛОДЕНЬКИЙ
Да какие мы были солдаты?
Так, пацаны пятнадцати-шестнадцати лет, с учебными ППШ или АК, с деревянными гранатами в подсумках, настоящими противогазами в сумке...
- В ПИЛОТКЕ НОВЕНЬКОЙ!
Да, и голубые у нас были береты, зачем-то. Зачем? А других в школе не было.
Вернулись мы с нашей базы пешком: какие-то двадцать километров от города? Херня! - и через мост идем, а тут лейтенант нам: Вольно! Вразнобой!
А мы и команды такой не знали...
Оказалось, что по мосту в ногу идти нельзя. Резонанс.
На перекрестке улицы Грина и улицы Советской нас...
Нас распустили...
И это было очень, очень внезапное чувство потери, растерянности и одиночества.
Рядом были только что твои боевые товарищи, и их больше нет, это просто пацаны-"ашники" с того двора... Да какие пацаны? Все куда-то исчезли, больше нет никого. Толик, я и Димка Зянчурин. Стоим, а нам идти вперед, от стадиона "Труд", по улице Грина. Тольке свернуть на Красноармейской, Димке на Полевой, а у меня дом напротив сорок шестого магазина. Ну это рядом С ТУСМом, там еще нефтебаза, но это вам не понять, мы до сборов бились там, за гаражами, с пацанами с седьмой...
А форма белая-белая от соли. И "ППШ" такой тяжелый, и синяк от него под лопатками, а на бедре тоже синяк, но уже от лопатки саперной, и берет так небрежно на бровь...
И девки уже не ржут. Они уже смотрят:
"Мальчики! Вы вернулись!"
А мы такие гордые, расходимся мимо девок, приходим домой, снимаем...
И именно в этот момент, о котором ты мечтал все эти три недели, ты вдруг понимаешь:
Снимая гимнастерку, ты снимаешь душу.
И диверсантов так и не было. Это было так, пугало, для новобранцев.
Спасибо, товарищ лейтенант Олег Николаевич, научивший меня тогда играть на гитаре.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
