Okopka.ru Окопная проза
Ивакин Алексей Геннадьевич
Ich hatt' einen Kameraden (У меня был товарищ) Том первый

[Регистрация] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Найти] [Построения] [Рекламодателю] [Контакты]
Оценка: 7.25*21  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Июнь-август 1941
  
  Ich hatt' einen Kameraden
  У меня был товарищ
  
  Отдельная благодарность за советы, критику и подготовку к печати: Николаю Бергу, Андрею Туробову, Олегу Таругину, Олегу Грону, Наталье Курсаниной, Александру Калинину, Юрию Семененко, Михаилу Свирину, Александру Конторовичу, Артему Рыбакову, Алексею Махрову, Сергею Акимову, Александру Кулькину, Михаилу Рагимову, Сергею Васильченко, Сергею Плетневу, Александру Баренбергу, Александру Романову, Зубачевой Татьяне, Семену Соколову, Олегу Геманову, Евгению Попову,Юрию Валину, Александру Прибылову, Алексею Доморацкому.
  Алексей Ивакин. На правах рукописи.
  
  ТОМ ПЕРВЫЙ.
  
  У меня был товарищ,
  Лучшего ты не найдёшь.
  Барабан пробил бой,
  Он шёл рядом со мной
  В одном шаге.
  
  Пуля пролетела:
  Заденет она меня или тебя?
  Она разорвала его,
  Он лежит у моих ног
  Словно часть меня.
  
  Он хочет пожать мне руку,
  Пока я заряжаю ружьё.
  'Не могу протянуть тебе руку,
  Оставайся навечно
  Моим лучшим товарищем!'
  
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ИДУТ ПО УКРАИНЕ СОЛДАТЫ ГРУППЫ 'ЮГ'
  
  
  'Мама, ад - это я'
  Из письма неизвестного немецкого солдата.
  
  ПРОЛОГ
  
  11 февраля 1948 года. Берлин. Шляйзенбанхоф. (Силезский вокзал)
  
  Толпа стояла молча, не двигаясь. Даже дети были неподвижны. Бледные пятна лиц неподвижно смотрели на восток. От этого или неестественной тишины, солдаты оцепления старались не смотреть на женщин.
  Небо было под стать толпе: тяжело беременные тучи задевали шпиль чудом уцелевшей три года назад кирхи.
  Время от времени заряды мокрого снега шрапнелью били по толпе, но она все равно не расходилась.
  - Подстилки немецкие, фрицевки проклятые, - ворчал молоденький солдат, демонстративно поправляя новенький 'ППШ' на груди.
  Стоявший рядом старшина только усмехнулся в усы:
  - Молчи уж, аника-воин.
  - Эх, не успел я на войну... Как бы врезал по ним!
  Старшина кашлянул в кулак, простреленное еще в сорок втором легкое давало о себе знать. Даже курить пришлось бросить. Но ничего... Выдюжил.
  - По бабам, что ли, врезал бы?
  - Ихние мужики моего батьку убили!
  - Так с мужиками ихними и разбирайся. Чего на дитёв-то рыкаешь?
  - И разберусь!
  - Ну да, ну да...
  Вдоль строя пробежал вспотевший от усердия лейтенант с жестяным матюгальником в левой руке. Потом резко остановился и вернулся к старшине:
  - Васильев!
  - Я!
  - Аккуратно, Васильев. Смотри - очень аккуратно. Не дай Бог, толпа прорвется: оба под трибунал попадем. И чтобы не бить никого!
  - Все нормально будет, товарищ лейтенант, - добродушно ответил старшина. - Первый раз, что ли?
  - Ага, - кивнул лейтенант. - Смотри у меня...
  Старшина опять усмехнулся в спину убегающего уже лейтенанта.
  В это время ожил громкоговоритель вокзала:
  - Achtung! Die ankommenden Kriegsgefangenen werden in der sanitären Zone für die Dreitagesquarantäne aufgestellt sein. Wir bitten Sie, sich nach den Häusern zu trennen.
  Старшина вздрогнул. Он так и не научился спокойно слушать немецкую речь.
  Толпа же не шевельнулась.
  - Ждут, - буркнул солдат. - Мать тоже ходила каждый день на станцию.
  Старшина вздохнул. Его никто не ждал. Некому было.
  Толпа вдруг шевельнулась. Многоголосый стон загудел, ударяясь о разбитые войной стены вокзала. Старшина оглянулся. Так и есть - появился пыхтящий паровоз.
  Стон усилился, превращаясь в вой, в крик многоголового чудовища. Толпа подалась вперед, но солдаты оцепления не дали ей прорваться к путям. Женщины завопили, закричали дети:
  - Фатер, фатер!
  - Цурюк, вашу мать в дивизию! Цурюк, я сказал! - старшина отпихивал автоматом настырных немецких баб, тянущих руки через плечи советских солдат к подъезжающему составу.
  Бабы орали что-то нечленораздельное. Толпа давила, но продавить оцепление не могла.
  Тем временем, эшелон подполз к вокзалу и остановился. К теплушкам побежали эмведешники. Открыли дверь первого вагона. Оттуда горохом посыпались прибывшие. Большинство из них были в гражданской одежде. На некоторых - красноармейские шинели и полушубки. Лишь единицы были в чудом сохранившейся немецкой форме. Прибывшие дисциплинированно построились, но глаза их отчаянно смотрели в воющую толпу.
  Когда весь состав был выстроен вдоль вагонов, строй развернули и под конвоем повели в сторону пакгуазов.
  - Тише, гражданочка! Тише! - орал в матюгальник лейтенант на какую-то тетку, сующую ему в лицо бумаги. - Дритте таг карантин! Ферштейн, пля?
  Толпа продолжала безумствовать. Пришлось даже дать пару очередей в воздух.
  В конце концов, когда строй бывших солдат исчез из виду, толпа постепенно стала успокаиваться и даже немного рассасываться.
  В это время, открыли последний вагон, на котором ярко-красно алел крест. Дюжие санитары стали выносить носилки.
  Возле вагона два эмведешных капитана начали орать друг на друга:
  - На кой ты мне больных притащил? Куда я их девать буду?
  - Ни хера не знаю, капитан, у меня по бумагам полторы тысячи и я их всех доставить должен и доставил!
  - Не имею права их принять! Согласно приказу, все больные подлежат лечению на территории Союза!
  - Да мне чихать! Я права не имел их выгрузить! Они в дороге заболели!
  - А это кто такие? - под конвоем в наручниках провели троих немцев.
  - Арестованы за драку в вагоне. Башку своему же проломили.
  - Твою мать, этого еще мне не хватало...
  Последним из вагона вытащили парня с забинтованной головой. Лицо его было землистого цвета, стоял он неуверенно, пошатываясь.
  - Ты?! Ты! Тыыыы! - вдруг закричала пожилая женщина. Она сняла с головы шапочку, замахала ей:
  - Сыночек! - седые волосы упали космами на плечи. - Сыно...
  Парень стоял безучастно глядя перед собой. Санитар осторожно взял его под руку и повел вдоль перрона.
  - ...чек... - крик перешел в сдавленные рыдания.
  - Мамаша, да успокойся ты, - рявкнул на нее старшина. - Опосля завтра приходи, получишь своего сыну, чтоб его черт забрал.
  К вечеру от толпы не осталось и следа. Женщины устроились на ночлег в здании вокзала. Некоторым повезло - у одного зала сохранилась крыша.
  Седая женщина ушла к пакгаузам. Но там ее тоже не пропустили. Там она и сидела три дня, прислонившись к поваленному столбу возле кучи обгорелых кирпичей. Проходившие мимо солдаты качали головой и, иногда, давали ей то хлебушек, то сальца кусок.
  От хлебушка она отщипывала точно воробушек. Остальное прятала в большой мешок.
  Когда парень с забинтованной головой вышел через оцепление, она долго плакала на его груди. А он, так же равнодушно и бессмысленно, смотрел поверх матери на разрушенный Берлин.
  
  21 июля 1940 года. Взгляд сверху.
  
  Бывают дни, которые ничем не отличаются друг от друга.
  День как день, ночь как ночь.
  Кто-то идет на работу, а кто-то отсыпается после ночной смены. Кто-то купается под присмотром строго физрука в теплой летней речке, а кто-то, волнуясь, ждет результаты вступительного экзамена. Кто-то рисует, а кто-то поет.
  А кто-то играет в футбол. Тбилисское 'Динамо' приезжает в Ленинград и в отчаянной борьбе побеждает местный 'Зенит' со счетом 4:3, делая еще один шаг к чемпионству в первенстве СССР по футболу. Увы, но землякам Сталина не повезет. Они займут лишь второе место. А первыми станут подопечные Лаврентия Берии. Совсем скоро московское Динамо выиграет у столичных армейцев 4:2, а потом разорвет в клочья московский же 'Металлург' - 8:2. А тбилисцы проиграют упрямому сталинградскому 'Трактору' 1:2. Проиграют на самом берегу Волги...
  А ровно через месяц ледоруб Меркадера поставит точку в теории перманентной революции, окончательно утвердив победу строительства социализма в отдельно взятой стране.
  И эта отдельно взятая страна в этот же самый день увеличится на три советские республики. Эстонцы, латыши, литовцы, они пару недель назад цветами встречали красноармейцев, а теперь возжелали войти в состав СССР. Цветы победителям - вечная прибалтийская традиция.
  Где-то далеко, за океаном, бородатый певец потерянного поколения выйдет с утра в море - рыбалкой отметить сорок первый свой день рождения. Он чувствует, что стареет и эта мысль его пугает. Ему скучно. Впрочем, ему всю жизнь было скучно. И лишь море и ром помогут спрятать на время этот страх и эту скуку. И когда война придет сюда, в Карибское море, писатель скинет с плеч растерянность двадцатых и отчаяние тридцатых. Он еще будет гоняться за немецкими подводными лодками на своей яхточке. Его еще ждет высадка в Нормандии и освобожденный Париж. Но пока - море, рыба и ром.
  А война... Война то вспыхивает, то затухает. Английские солдаты со страхом глядят через Ла-Манш - там, у Дюнкерка, месяц назад они бросили все, лишь бы удрать с материка. А там ля белль Франсе покорно лежит у ног германского солдата. Лучшая шпага Британской империи напоролась на броню тевтонских панцеров и превратилась в шлюху из 'Мулен Ружа'. Английские солдаты, вздрагивая от вросшего в душу ужаса, выгуливают по Пикадилли бульдогов, похожих на лордов Адмиралтейства. Бульдоги рады вернувшимся хозяевам. А лорды... А лорды тоже вздрагивают: германская машина должна была идти на Восток, но она повернулась на Запад. И только призрак Роял Неви останавливает берлинского дьявола.
  В этот день стальное чудовище Гитлера проходит креновое испытание при чистом (без припасов и прочего) водоизмещении 42500 тонн. Суровые, неразговорчивые мужчины в форме Кригсмарине определяют метацентрическую высоту новейшего линейного корабля 'Бисмарк' в 3,9 метра. Чем она выше - тем выше остойчивость корабля, тем труднее его перевернуть. У линкора своя судьба и она еще не написана. Ее определяют в этот же день...
  В этот день мойры напряженно замерли в ожидании. Они уже устали ткать и обрезать, но впереди гигантская работа. Осталось только решить - с какой стороны брать нити человеческих жизней?
  В этот день все и решилось...
  
  5 декабря 1940 года. Берлин. Имперская Канцелярия.
  
  Прошло почти пять месяцев, после того как фюрер отдал приказ о разработке плана войны с Советской Россией. И этих планов родилось громадье.
  Самым авантюрным был план гросс-адмирала Редера. Тот еще летом предлагал начать войну осенью сорокового года, за пару недель взять Ленинград, где соединиться с финнами. В центре дойти до Смоленска, а на юге добраться до Крыма. И после этого Сталин непременно запросит мира. Вот уже после этого можно разобраться с Англией. Гросс-адмирала можно понять: его больше всего интересовала судьба флота, который категорически не был готов встретиться с британцами.
  Когда записку прочитал адмирал Канарис, то едва заметно улыбнулся. Редер сделал правильные выводы из докладных абвера.
  Впрочем, другие тоже сделали правильные выводы. Особенно фюрер. Очень удобно легло ему на душу преуменьшение количества русских дивизий на тридцать процентов, самолетов в три раза, а танков...
  А вот о русских танках сведений не было дано вообще. Ни по их количеству, ни по их качеству, ни по их типам.
  Специалист по русским, генерал с коммунистической фамилией Маркс предлагал нанести два удара. Один по Москве, а другой по Украине. Север должна была прикрыть крепость 'Восточная Пруссия'.
  Некоторые предлагали повторить путь Наполеона - ударить всей армией на Москву. Совершенно в стиле быстроногого Гейнца Гудериана. Отчаянные танковые фанатики совершенно не задумывались о дорогах, флангах, снабжении и прочей ерунде. Пусть об этом думают тыловые крысы. А бог танкиста - скорость. Но подобный план мог сработать во Франции, хотя даже и там так не поступили. А на русских расстояниях - это невозможно. Там слишком мало дорог, и панцеры просто забьют их. Даже если не учитывать фланговые удары... А как быть пехоте, саперам, грузовикам снабжения, в конце концов? Гудериан взвоет первым, когда его ролики встанут, а ремонтные батальоны окажутся в глубоком тылу.
  В конце концов, за дело взялся, пожалуй, лучший оперативный работник вермахта - генерал Паулюс, оберквартимейстер генерального штаба сухопутных сил...
  Его выступление было кратко и четко. Все как у нормального прусского генерала. Он даже потрудился несколько штабных игр провести. Канариса неприятно удивило, что в оценке РККА Паулюс почти угадал точное количество русских дивизий, ошибившись процентов на десять. Это либо талант, либо у ОКХ свои источники имеются...
  А начальник генштаба Франц Гальдер был и впрямь доволен собой и своими подчиненными.
  Отталкивался Паулюс от того, что Россию захватить невозможно. Слишком велика территория. Слишком мало дорог. Слишком пустынны ее леса и поля. Было бы сумасшествием просто представить себе завоевание Сибири. Следовательно, необходимо сосредоточиться на уничтожении военной силы противника. Первый этап планировался как раз из этого - рассечь и уничтожить у границ Красную Армию. А затем уже практически беспрепятственно двигаться к Москве, Киеву, Ленинграду.
  Взятие этих трех столиц сломит Сталина и он будет вынужден пойти на перемирие. Почему?
  Тут несколько причин. Первая - политическая. Ленинград - колыбель русской революции. Москва - столица. Киев - прародина русской государственности. Вторая причина - экономическая. Ленинград - заводской город, который делает вооружение для РККА. Захват Москвы - это захват гигантского транспортного узла. У русских все завязано на Москву. Она словно гигантский паук своими железнодорожными лапами удерживает гигантскую империю. Уничтожить Москву и Советы развалятся. Украина - главная житница, которая даст Германии продовольствие. А также, при захвате Донецкого промышленного района, Сталин лишится важнейших источников сырья - молибдена, угля, вольфрама. А Германия все это получит. Также необходимо захватить и Кавказ - огромное хранилище крови войны. Нефти. Кто-то из генералов пошутил, что если Москва - сердце России, то Кавказ ее селезенка.
  Паулюс на шутку внимания не обратил. Он вообще юмор не очень понимал. Типичный штабной педант.
  Он обратил внимание, что при развале Советов англичане непременно попробуют прибрать к рукам нефтепромыслы Баку. Поэтому немцам надо успеть первыми.
  Окончательная линия продвижения вермахта - линия Астрахань-Архангельск.
  - А как же Урал? - спросил фюрер, склонившись над картой и постукивая по ней карандашом. Его челка, обычно аккуратно прилизанная, спала на глаза.
  - Думаю, что после разгрома русских ВВС, наше люфтваффе спокойно уничтожит любые цели на Урале.
  Геринг важно кивнул:
  - Мой фюрер! Наши отважные летчики выполнят любую задачу, поставленную перед ними Рейхом и народом!
  Канарис опять усмехнулся про себя.
  Толстяк, блистающий орденами как новогодняя елка, всегда хвастал, когда говорил. А говорил он много. И никогда не говорил: 'Это невозможно!' Хотя только что закончившаяся воздушная битва за Англию доказала обратное. Интересно, как он собирается бомбить Урал, если у него нет стратегической авиации? Люфтваффе заточено на борьбу с армией, а не с промышленностью. 'Штуки' хороши на поле боя, а не в небе над заводами Урала. Они просто туда не долетят. Канарис не понимал, почему Гитлер все еще терпит рядом с собой этого хвастливого борова.
  Но Канарис не знал того, что знал Гитлер, Геринг и еще несколько сугубо приближенных к фюреру лиц.
  'Битва за Англию' была лишь гигантским прикрытием подготовки к войне с Советским Союзом.
  Еще тогда, двадцать первого июля, когда Канарис окончательно убедил Гитлера в невозможности высадки в Британии, было принято окончательное решение о нападении на Советский Союз.
  - Единственная надежда Черчилля - это Сталин! - кричал тогда фюрер, театрально вздымая руки. Когда он увлекался, то вел себя как на митинге. - Уничтожив Советы, мы принудим к покорности и Британию! Американцы - нация торговцев, они будут продавать оружие всем, но сами в войну не полезут никогда!
  В запале фюрер даже приказал было начать войну с Советами осенью сорокового. Под впечатлением блицкрига в Европе он мечтал о гигантских клещах - двух мощных ударов через Прибалтику и через Украину, которые должны сомкнуться в Москве. Содрогнувшийся от ужаса Генеральный штаб тогда еле-еле уговорил фюрера, что это невозможно. Начало военных действий перенесли на апрель 1941 года...
  И воздушные бои над Ла-Маншем, Лондоном, Бристолем должны были лишь убедить англичан, а через них и русских, что Гитлер не собирается поворачиваться на восток.
  Канарис этого не знал и знать не мог.
  Адмирал, волею судьбы вставший во главе разведки, хотел другого. Он хотел союза с Британией против СССР.
  Тем временем, Паулюс свой доклад закончил словами:
  - Таким образом, более слабая группа армий 'Север' обеспечивает правый фланг наступающей группы армий 'Центр', а группа армий 'Юг'...
  Его прервал фюрер:
  - Прекрасно! Прекрасный план, генерал! О! Это будет грандиозная битва! Битва, перед которой померкнет история! Немецкий народ выполнит свою миссию по уничтожению угрозы с Востока. Нет! Это будет не просто война! Это война - смысл всей западной цивилизации. Это... Это крестовый поход всей Европы, Европы, во главе которой немецкий народ несет факел свободы для всего прогрессивного человечества. И долг каждого европейца включится в эту борьбу. Славяне это низшая раса. Весь их смысл в подчинении. Вы знаете, откуда произошло слово 'славянин'? От латинского 'sklave' - раб! Германия - форпост цивилизации на границе этого темного, рабского владычества. Мы - щит и меч свободного мира. Посмотрите на карту! Славяне всегда бежали от нас на восток. Бежали так, что в ужасе перед тевтонами и пруссами завоевали Сибирь. Завоевали? Там жили дикари-монголоиды, что их завоевывать? На запад русские ни разу не продвинулись.
  Канарис не стал напоминать фюреру о Берлине времен Фридриха Великого и Париже Наполеона. Когда фюрер вещает - прерывать его опасно для жизни.
  - А потом жиды стали господами славян. Мы должны уничтожить их и встать на их место. А русские... А русские останутся тем, кем были. Слугами, рабами! И Британия должна понять это. Иначе... Иначе и она поплатится. После разгрома России мои верные солдаты ворвутся в Иран, в Индию, где мы столкнемся с арийцами востока - нашими верными союзниками японцами. Кстати, о союзниках. Дуче обещал нам помощь своими легионами. Адмирал Хорти также готовится к войне. Румынам мы отдадим всю Транснистрию. Маннергейм также получит свою Великую Финляндию от Балтийского до Белого моря. Даже словаки присоединятся к нашему походу на Восток. Риббентроп! Необходимо склонить на нашу сторону Югославию, Грецию, Болгарию... Что там еще осталось? А в дружественных нам странах - Дании, Бельгии, Голландии, Франции, Люксембурге, Норвегии - объявить набор добровольцев в славные войска СС.
  - Мы уже готовим программу подготовки, - блеснул очками Гиммлер. - Отбирать будем лучших из лучших.
  - Я никогда не сомневался в вас, Генрих, - Гитлер подошел к рейхсфюреру СС и похлопал того по плечу. Потом он снова подошел к карте, застилавшей огромный стол. Вытер пот со лба. Наклонился над ней.
  - Дата нападения - пятнадцатое апреля. А этот план мы назовем...
  Название плана понравилось не всем. Уже после совещания многие офицеры и генералы вольно или невольно вспоминали судьбу Барбароссы, ушедшего на восток и сгинувшего там в какой-то маленькой речке.
  
  15 июня 1941 года. Станция Жешув. Краковский округ генерал-губернаторства Рейха.
  
  Запыленный 'кюбельваген' генерал-майора Ганса-Валентина Хубе мчался в штаб. Ну как сказать, мчался? Скорее лавировал по узким улочкам Жешува. Городок был не приспособлен к размещению в нем танковой дивизии. Слишком узкие улочки, слишком мало места. Командирский 'Кюбельваген' то и дело застревал в пробках. Даже водительское искусство верного Майера, его же громкие ругательства и погоны генерал-майора не особо помогали. Шестнадцатая танковая прибывала из Румынии на место новой дислокации. А немецкая танковая дивизия - это почти четырнадцать тысяч человек. И неимоверное количество военного железа .
  Но Хубе отличался особым даром даже для военного. Он считал, что непреодолимых препятствий не бывает.
  Именно эта уверенность помогла ему, потерявшему в боях под Верденом руку, вернуться в строй. Молодой лейтенант был так упрям, что уже через год после ампутации принял роту. А потом был батальон, потом штаб седьмой пехотной дивизии, потом газовая атака в апреле восемнадцатого года...
  Англичане пустили хлор перед своей танковой атакой.
  Пока он лечился - закончилась война. А вместе с ней и Второй Рейх.
  Удивительно, но однорукий, отравленный газами гауптман Хубе остался в рейхсвере. Вернее, в стотысячном огрызке рейсхеера.
  Зимой двадцатого года, он вызвал на дуэль медкомиссию. Оружие - лыжи. Дуэльная дистанция - пять километров. Если он придет вторым - уволится из армии. Он успел выпить чашку горячего чая с лимоном, когда, тяжело задыхаясь, финишировал второй из команды дуэлянтов...
  Потом была обычная карьера военного в мирное время. Менялись должности, росли звания. Был написан учебник в двух томах - 'Пехотинец'.
  А после пришел фюрер и Германия оскалила зубы.
  Увы, но ни в Польшу, ни во Францию Хубе так и не попал. Его дивизия оставалась в резерве Западного фронта.
  Но фортуна улыбается упрямым, а если она поворачивается спиной, то настоящий мужчина нагибает и овладевает ею сзади.
  В августе сорокового года третья пехотная дивизия была переформирована в шестнадцатую танковую.
  Хубе не был танкистом по обучению. Впрочем, кто им тогда был? Германия создавала инструмент, которого еще не было ни у кого. И никто еще не знал - как им пользоваться.
  Но Ганс-Валентин навсегда запомнил тот апрельский день, когда из клубов зеленого, хлорного дыма выползали английские бронированные чудовища. Это было... Это было впечатляюще.
  Словно сухопутные линкоры, словно допотопные драконы они неторопливо ползли по изрытым воронками и траншеями полям, изрыгая огонь во все стороны.
  Танки... Исчадия ада...
  И вот теперь танки в его подчинении.
  Нет, конечно, не только танки.
  Во всей дивизии был только один танковый полк. А еще пехотная бригада, мотоциклетный батальон, батальон самоходных артиллерийских установок 'Штурмпанцер', разведывательный батальон, батальон связи, инженерный батальон и артиллерийский полк. Все они назывались 'Шестнадцатый'. Шестнадцатый батальон, шестнадцатый полк, шестнадцатая бригада.
  Только танковый полк был под номером 'два'. Уж под таким номером его перевели из первой танковой дивизии. Традиции!
  Большая часть офицеров этого полка были аристократами.
  Аристократы... Головная боль любого командира. Вечная фронда и вечно свое мнение. Да, воюют хорошо, не отказать. Но приказы выполняют лишь ворча.
  Интересно, как они отреагируют на приказ о комиссарах?
  Хубе поморщился, погладив кожаную папку, лежащую на коленях:
   '...Политические комиссары инициаторы варварских азиатских методов ведения войны. Поэтому против них следует немедленно и без всяких задержек действовать со всей беспощадностью. Если же они оказывают вооруженное сопротивление, следует немедленно устранять их силой оружия'.
  Впрочем, это еще понятно... Но второй приказ...
  Второй приказ генерал-майору не нравился категорически.
  '...Возбуждение преследования за действия, совершенные военнослужащими и обслуживаюшим персоналом по отношению к враждебным гражданским лицам, не является обязательным даже в тех случаях, когда эти действия одновременно составляют воинское преступление или проступок'
  В приказе совершенно не разъяснялось - кого считать враждебным гражданским лицом. Нет, это понятно, если гражданский будет стрелять из-за угла - его можно убить на месте, защищаясь. А если какая-нибудь русская девчонка влепит пощечину какому-нибудь настырному баварцу? Это враждебное действие? Вполне. Значит...
  Фактически это означает полную свободу действий любому солдату.
  И никаких военных преступлений. Вермахт преступления не совершает. Он исполняет приказы.
  А это плохо, очень плохо...
  Нет ничего хуже озверевшего солдата. В какой-то момент даже немецкий солдат может почувствовать безнаказанность и вседозволенность.
  Хубе чихнул от пыли, огромными клубами вздымавшейся из-под сотен колес и тысяч ног. Проезжали мимо станции...
  Впрочем, приказ есть приказ. Каждый полковой, батальонный, ротный, взводный командир проблему дисциплины будет решать сам со своими солдатами. Пусть сами решают - расстреливать подозреваемых или нет? В конце концов, в приказе так и сказано... Офицер решает сам.
  А солдаты?
  А солдаты...
  Десятки, если не сотни, солдат сновали по перрону, перелезали под вагонами, бежали куда-то. Жаркое польское солнце заливало их суету пыльным светом.
  У одного из опломбированных вагонов стоял солдат. В обычной форме цвета фельдграу, с обычным карабином 'Маузер' на плече, с обычной каской на боку.
  Хубе внимательно смотрел на рядового из машины и думал: 'Что он будет делать, узнав, что его не обвинят ни в чем? Что он будет делать. Если ему дадут полную свободу и полную власть над гражданскими?'
  А солдат в это время думал совершенно о другом. Он рассматривал суету и думал о том, как ему провести два часа увольнительной.
   Солдат попытался прочитать маленькую надпись на здании вокзала - 'Rzeszów'.
   'Какое варварское, невозможное название...' - удивился он, - 'Все-таки фюрер прав. Есть нормальные нации, а есть второсортные. Разве можно так коверкать язык?'
   - Рядовой, смирррна! - рявкнул вдруг голос за спиной.
   Вальтер Бирхофф, рядовой первого класса шестьдесят четвертого мотопехотного полка шестнадцатой мотопехотной бригады шестнадцатой же танковой дивизии, вытянулся в струнку. Фельдфебель Граубе, чтоб его черти забрали, вымуштровал новобранцев - будь здоров! Вальтер вдохнул, замер и постарался не мигать, ожидая только неприятностей от неизвестного офицера.
   Тот почему-то гоготнул и с силой ткнул под ребра.
   От неожиданности Бирхофф подпрыгнул на месте и едва не уронил 'Маузер' с плеча. Обозленный дурацкой шуткой он развернулся, готовя замысловатую фразу в стиле приснопамятного Граубе, однако, осекся на полуслове. Перед ним стоял в черной танкистской форме Макс Штайнер, его одноклассник и друг, и довольно ржал.
   - Макс, чертов дурак, ты?
   - Я, Вальтер, я!
   - Ну, ты и сукин сын!
   И они стали радостно орать друг на друга, обниматься, хлопать по спинам!
   - Ну, надо же! Встретиться в этой польской дыре...
   - Сколько ж мы не виделись?
   - Почти год, сволочь ты такая! Как ты ушел в школу танкистов, так и не виделись!
   - А ты когда призван был?
   - Еще осенью...
   - Ладно, пойдем, последуем твоей фамилии и найдем пивную!
   Бирхофф заволновался:
   - А разве нам можно?
   - Нам можно все! Ведь мы солдаты великого Рейха! - засмеялся Макс.
   - У меня только два часа, Макс, - предупредил осторожный Вальтер. Он и в школе-то не отличался особой смелостью. А тут и вовсе не хотелось получать нагоняй от командира отделения.
   - Вальтер, по какой-то мистической причине у меня тоже два часа. Так что не будем терять ни минуты.
   Через четверть часа они уже сидели в переполненной солдатской пивной, которую нашли в закоулках около станции.
   Польское пиво оказалось кислой гадостью. Из-за чего разговор начался с приятных воспоминаний о домашнем пиве, которое, по давней семейной традиции, варил папаша Вальтера - Карл Бирхофф.
   Как-то с другом, года четыре назад, они забрались вечером в отцовский подвал, натаскали оттуда несколько жбанов пива, потом забрались в кусты на берегу маленького Ампера и, выкурив свои первые сигареты, наклюкались до безобразия. Уснули прямо в кустах.
   Родители нашли их только под утро. За это дело Карл Бирхофф влепил сыну десять горячих за воровство, а потом налил ему кружку холодного светлого, буркнув матери: 'Мальчик растет!' Затем он мощной рукой, закатил подзатыльник сыну и отправил его к отцу Густаву Бремеру, католическому священнику, на исповедь.
   Отец Густав долго смеялся, но епитимию все-таки наложил - десять раз 'Патер ностер', десять раз 'Аве, Мария', десять раз 'Глория патри' и так каждый день в течение недели. И это помимо обычного розария. Вальтеру повезло, отец Густав человеком был жизнерадостным и добрым. Ходили слухи, что его контузило во Фландрии, после чего ему явился ангел и велел стать священником. Слухов этих патер не опровергал, но и не подтверждал.
   А вот Максу, вначале, не повезло. Он был из лютеранской семьи, и вредный пастор Краузе заставил его публично краснеть. Он вытащил мальчика перед церковным собранием и стал метать громы и молнии, рассказывая, как страшен грех воровства и пьянства. Женщины всхлипывали, а мужчины старались не улыбаться.
   После чего Макс стал героем в школе. А заодно героем стал и Вальтер. Но девочки почему-то чаще улыбались Максу. На Вальтера же обращали внимание лишь в отраженном свете всенародной славы. Но он не обижался, он не любил лишнего внимания, предпочитая созерцательное одиночество барабанным маршам 'Гитлерюгенда'.
   Макс, наоборот, наслаждался общением, с восторгом и энтузиазмом принимая участия во всех занятиях и мероприятиях. Будь это торжественные шествия, или пропагандистские марши и парады, или военные игры, или спортивные соревнования, или туристические походы, или молодежные слеты.
   Казалось бы, странно, но их тянуло друг к другу. Две противоположности - маленький и юркий черноволосый Макс, с другой стороны - тощий длинный белобрысый Вальтер. Огонь и лед. Север и юг. Практичность и мистика. Словно две стороны самой Германии.
  Их всегда видели вместе: спортсмена-крепыша Штайнера и меланхолика-художника Бирхоффа. И только призыв на военную службу осенью сорокового года развел. Макс попал в танковую школу в Бергене, а Вальтер в учебный лагерь для новобранцев, в Хёмниц. Как они жалели тогда, что не попали в армию раньше, в тридцать девятом году. Тогда все только начиналось - весь мир напал на Рейх, но вермахт прошел стальным катком по Варшаве, Копенгагену, Осло, Брюсселю, Амстердаму, Парижу, наконец! А они так и учили опостылевшую грамматику.
   И не успели ни в Белград, ни в Афины.
   Но зато впереди была Англия...
   - Я говорю тебе, с Россией у нас договор, - горячился Макс после второй кружки польской кислятины. - Солдаты говорят, что в средине июня фюрер подпишет новый пакт со Сталиным. И мы вместе с большевиками ударим с Кавказа в Индию.
   Вальтер скептически покачал головой:
   - Вряд ли большевики на это пойдут. Я думаю это дезинформация.
   - Какая еще дизи.. дезинформация? - Макс хмельно запнулся, выговаривая хитрое слово.
   - Нас специально сюда пригнали, чтобы англичане подумали, что мы собираемся в Индию. А на самом деле войска готовятся к штурму пролива. Вот увидишь, еще неделя-другая и наши товарищи по оружию будут в Лондоне.
   - То есть мы опять не попадем на войну? - приуныл Макс.
   - Может, оно и к лучшему, патер Густав говорил, что война тяжелая штука...
   - Что эти старики понимают, - отмахнулся Макс. - Война это дело молодых, сильных и отважных, как мы с тобой!
   - Есть тост! - воскликнул захмелевший Вальтер.
   - Ну?
   - За единение танкистов и пехоты!
   - Прозит!
   - Прозит!
  - А все-таки, Макс, здорово, что мы с тобой в одну дивизию попали, да?
  - Здорово, Вальтер!
   Они с чувством стукнули жестяными кружками, так что пиво плеснулось на столешницу.
   Потом Макс, слегка заплетающимся языком затянул:
   - У меня был товарищ, лучшего ты не найдёшь. Барабан призывал к битве, он шел на моей стороне в ногу со мной...
   Сидящий рядом старик лет тридцати с петлицами связиста, мрачно покосился на девятнадцатилетних поющих пацанов. А потом пробурчал:
   - Идиоты!
   Странно, но в гуле пивной Макс Штайнер услышал его слова:
   - Что? Что ты сказал? Повтори!
   - Что сказал, то сказал, - отвернулся связист, не желая устраивать ссору.
   - Может быть, завтра мы падем в неравной битве, - разошелся Макс. - А ты нам запрещаешь петь?
   - В неравной битве с юными полячками! - заметил кто-то с другой стороны. Макс оглянулся, там сидел грузный артиллерист, и усмехался в густые, заляпанные пивной пеной усы.
   - Ах вы... Сговорились? - танкист попытался приподняться.
   - Макс, тише, а то нам наваляют тут... - Вальтер схватил его за рукав. Но горячий характер Макса требовал вражеской крови.
   - Правильно, сынок, успокойся, здесь полно фельджандармов. И вместо поля постельных подвигов ты загремишь под трибунал, - поднял брови связист.
   На слово 'фельджандармы' Макс отреагировал правильно. То есть сел обратно на грубо сколоченный табурет. А потом резко допил пиво и сказал Бирхоффу:
   - Пойдем отсюда. У нас еще минут сорок.
   Они вышли на жару из душной пивной. Вальтер оглянулся. Над дверью, плохо замалеванная белой краской, проступала темная надпись 'Корчма Изи Шмулевича'. Прямо над ней было натянуто полотно с красной, впопыхах сделанной, надписью: 'У пана Зарембы'. Настроение, и так не важное, вконец испортилось. Оказывается, они сидели пусть и в бывшем, но все-таки еврейском кабаке.
   Об этом он не сказал Максу. Какой смысл?
   - Слушай, - вдруг осенила Вальтера мысль. - А давай Урсуле письмо напишем! Половину я, половину ты! Время еще есть.
   Макс с удивлением посмотрел на него. Урсула едва не стала камнем преткновения когда-то. Они даже попробовали подраться. Вальтер разбил Максу нос, а тот губу товарищу. Потом этой же кровью написали торжественный договор о том, что больше никогда не подерутся и закопали бутылку с договором под старой вишней во дворе Макса.
   А насчет Урсулы решили так - решили не обращать на нее внимание. Правда она не очень-то и расстроилась. Двенадцатилетним девочкам не интересны ровесники. Ее кумиром был фюрер. Уже гораздо позже они начали дружить втроем. Дружба их началась восемнадцатого марта тридцать восьмого года, когда они, затаив дыхание, голова к голове слушали маленький американский радиоприемник Урсулы. Адольф Гитлер прямо из венского дворца Хофбург торжественно объявил о воссоединении великого германского народа - 'Один народ, одно государство, один вождь!'
   То ли от этих слов, то ли оттого, что Урсула была так близко, что чувствовался жар ее тела, но парни вспотели так, что волосы прилипли ко лбу.
   Вот с того дня они и стали дружить втроем, как-то деликатно обходя тему влюбленности. Дружили до самого призыва.
   Урсула обещала их ждать. Обоих своих рыцарей.
   И вот такая возможность появилась написать ей письмо от обоих!
   Рыцари долго пыхтели, смеялись, толкались, сидя на скамейке у станции, и писали по очереди письмо своей принцессе. Письменным столиком служили, по очереди же, их спины.
   'Дорогая Урсула! Привет тебе из далекого польского городка Rzeszów. Не пытайся прочитать ЭТО слово вслух. Вывихнешь свою маленькую челюсть (зачеркнуто), свой маленький язычок (зачеркнуто и вымарано). Все равно не получится. Ты не представляешь, какое приключение случилось со мной. Я встретил здесь на станции Вальтера...(косая черта поперек всего листа).
   Это я, Вальтер, тут встретил Макса. Он выпал из вагона на полном ходу! (еще одна черта)
   Урс, Вальтер врет, это я, Макс, нашел его заблудившимся среди путей!
   Какая невероятная удача, все-таки, на дорогах войны встретить друга. Не иначе твоими молитвами...
   Мы служим в очень секретных войсках, хотя и в разных частях. Надеемся, что дороги войны не разлучат нас, мы разгромим англичан и скоро вернемся домой...
   В наш уютный маленький Фюрстенфельдбрук и снова будем гулять по берегу Эмса...
   Мы непременно вернемся героями! Иначе и быть не может!
   Навечно твои - панцершютце Макс Штайнер и шютце Вальтер Бирхофф!'
   А потом занесли письмо в почтовое отделение и распрощались на перроне, пообещав обязательно найти друг друга. Впрочем, чего там искать? В одной же дивизии друзья!
  Вечером же оба получили по три наряда вне очереди.
  
  Вечер 21 июня. Советско-Германская граница. Район Сокаля. Генерал-майор Ганс-Валентин Хубе.
  
  'Кюбельваген' остановился за три километра до Буга. Дальше пришлось идти пешком. Слишком высока цена маскировки перед величайшей в мире атакой. Да, надо забыть о комфорте. Впрочем, разве это не комфортно: прогуляться тихим вечером по проселочной дороге? Соловьи поют... Девиц своих соловьиных зазывают. Всюду жизнь, всюду природа. Комаров бы еще выключить. Впрочем, соловьи как раз комарами питаются. Вот так и мы, немцы. Мы питаемся славянами, несомненно. Всех их уничтожать нет необходимости. Их надо беречь. Столько нам нужно славян, сколько необходимо для Рейха. Аксиома этой войны.
  Около самого реки генерал-майора встретил молоденький сапер:
  - Лейтенант Шлингманн, герр...
  - Никаких козыряний, лейтенант. Русские пограничники наверняка следят за нами. Считайте, что я обычный посыльный из дивизии. Видите, я даже генеральскую форму сменил на обычную полевую?
  - Извините, герр генерал-майор, - рука лейтенанта дернулась к козырьку, но он сдержался. - Меня предупредили о вашем прибытии. Что вы хотите посмотреть?
  - Реку, лейтенант. А где ваш взвод?
  - В тех домах. Там и наше оборудование. Пожарный насос, ведра, багры, огнетушители, надувные лодки.
  - Как русские?
  - Ничего не подозревают. Тишина.
  - Понятно. Пойдемте к реке, Шлингманн.
  Буг... Великая граница между Рейхом и Советами. Завтра Буг войдет в историю. Это, конечно, не Рейн и не Волга. Но такова гримаса военной музы.
  В районе Сокаля ширина реки была около сорока метров. 'И берега заболочены, плохо', - отметил Хубе.
  - Глубина какая?
  - От полутора до трех метров, герр генерал.
  - Характеристики моста?
  - Длина сто один метр. Пролеты по четырнадцать метров.
  - Грузоподъемность?
  - Двадцать тонн.
  - Это не очень хорошо, - поморщился Хубе. - Штурмовые орудия не пройдут.
  - Мы нащупали брод, герр генерал, - довольно улыбнулся лейтенант.
  - Да? Каким же образом?
  - Купались. Мы просто купались. И нашли перекат. Я лично почти добрался до русской территории. Там оставалось метров двадцать...
  - И что?
  - Был остановлен грозными окриками. Таможенники у них начеку.
  - Не таможенники. Пограничная стража, - поправил Хубе. - Какой глубины брод?
  - Максимальная глубина - метр. Но мы сделали его меньше.
  - Каким образом? - заинтересовался однорукий генерал.
  - Мы приготовили фашины толщиной пятьдесят сантиметров. И вчера ночью подвезли их. Грузовики толкали руками до берега, там уже разгружали. Сегодня ночью уложим их на дно.
  - Каким образом?
  - Вручную.
  - Хм... А не всплывут? Фашины из чего?
  - Из дерева, конечно. Но мы их обвязали тросами.
  Хубе оглянулся.
  - А тишина здесь... Как вам это удается?
  - Весь батальон здесь. Уже прибыли наблюдатели от артиллерии, минометчики. Пехота тоже на месте. И, заметьте, никто их не видит. Все как обычно. Хорошо, что у нас есть передвижная электростанция, она немного, но глушит посторонние звуки. Так что, у нас все готово, герр генерал.
  - Это хорошо. А что русские?
  - Все спокойно. Никаких признаков волнения или усиления пограничных постов.
  - Постарайтесь сохранить мост в целости, лейтенант. Нам он очень нужен.
  - Никак нет, герр генерал! - улыбнулся лейтенант.
  - Не понял! - удивился Хубе.
  - Мы, саперы, не стараемся. Мы выполняем приказ.
  Генерал хмыкнул. Он слишком хорошо знал, какими невыполнимыми бывают приказы. Лейтенант это хмыканье истолковал по своему:
  - Можно поднять стул, а можно постараться поднять стул. Когда стараешься - ничего не получается. Поэтому надо просто делать свою задачу.
  Хубе одобрительно улыбнулся:
  - У вас правильное германское мышление, Шлингманн. Теперь я вижу, что у вас все готово для победы. Однако, мне пора. Прощаюсь с вами.
  Генерал широко зашагал обратно. Потом вдруг остановился, снова подошел к лейтенанту:
  - Постарайтесь... Нет, не так. Я приказываю вам остаться в живых. Такие как вы - будущее Рейха.
  Лейтенант Шлингманн широко улыбнулся.
  Через несколько минут Хубе скрылся за холмом. Его ждал ужин. Генерал-майор даже для немца был маниакально педантичен. Прием пищи ровно три раза в день в одно и то же время. Организм должен работать по часам. Ибо этот самый организм есть самое совершенное оружие Германии. Его надо беречь.
  Шлингманн же повернулся к Бугу и поднес к глазам бинокль.
  Скоро, совсем скоро его саперам надо будет захватить небольшие плацдармы возле моста, для того, чтобы обеспечить штурмовикам пространство для атаки.
  Вот они, эти холмы Сокаля... Постепенно, словно замершие волны, они поднимаются к востоку и вздымаются девятым валом Сокальской Горы. Где-то там русские доты 'Линии Молотова'.
  Шлингманн жалел, что не он и не его ребята пойдут в первой волне.
  Может быть, именно поэтому он и выполнит приказ генерал-майора Хубе?
  Вернее, оба приказа. Сохранит мост и останется в живых в первые часы Восточной кампании.
  
  Утро 22 июня. Советско-Германская граница. Район Сокаля. Вальтер Бирхофф.
  
   В этот день светало рано, вот-вот и солнце взойдет на востоке, неожиданно ставшем кровавым. А пока тишина, и только в ушах все еще звучат слова приказа:
   'Немецкие солдаты! Вы вступаете теперь в жестокую борьбу и на вас лежит тяжелая ответственность, ибо судьба Европы, будущее Германского Рейха, бытие нашего народа лежит отныне только в ваших руках. Да поможет вам в этой борьбе Господь Бог!'
   А жаль, что Урс не жена и даже не невеста...
   Впрочем, ей наверняка больше Макс нравится. Настоящий солдат, сильный, мужественный, храбрый. Не то, что я - лежу и трясусь от страха, даже ладони вспотели. Мой Бог, как же страшно. Как умирать-то не хочется...
   А еще больше Вальтер боялся ранения в живот. От одной мысли кишки сворачивало так, что они начинали урчать, да так громко, что фельдфебель Рашке, командир их отделения, рявкнул:
   - Бирхофф! Потише, а то русских разбудишь!
   Отделение тихо заржало. Вальтер тоже вымучено улыбнулся.
   - И сходи посрать! Мне не улыбается нести твое дерьмо, когда какой-нибудь большевик выстрелит на звук этой канонады!
   - Сейчас пройдет, господин фельдфебель!
   Фельдфебель внимательно посмотрел на Вальтера:
   - Конечно, пройдет. Ведь я приказ тебе дал. А за невыполнение приказа в боевой обстановке я тебя сам могу расстрелять, без помощи противника. Хотя я сегодня добрый в честь праздника - подам рапорт о переводе тебя в хозроту, будешь там сортиры копать и чистить.
   - Так точно, господин фельдфебель!
   - Что так точно? Хочешь сортиры чистить? Камрады, вы только представьте, как шютце первого класса Вальтер Бирхофф черпаком наше дерьмо будет по украинскому чернозему разбрасывать. Эй, Бирхофф, у тебя невеста есть?
   - Есть, - неожиданно соврал Вальтер.
   - Ну, вот и напишем ей письмецо всем отделением о твоих подвигах. Дай адресок.
   Внезапно Вальтер разозлился на грубияна Рашке.
   И в этот момент земля содрогнулась от залпа гаубиц, минометов и прочих игрушек бога войны, благословлявшего пехоту на подвиги.
   Рашке радостно оскалился и показал большой палец Вальтеру. Земля на противоположном берегу Буга взлетела черно-красными султанами. Вальтер зачарованно смотрел на пляску смерти.
   Что-то страшно взвыло за спиной, словно сами черти выскочили из ада! Дымные стрелы реактивных минометов прочертили утреннее небо. Если бы Вальтер был бы сейчас русским он бы или сошел с ума, или сдался бы перед такой силой.
   В этот момент фельдфебель ткнул его в плечо и показал наверх - разговаривать в этом грохоте было невозможно.
   Вальтер посмотрел в голубеющее небо. А там ровными рядами шли самолеты, один за другим...
   'Вот это силища!' - восторженно подумал рядовой. - 'А ведь где-то Макс сейчас прогревает свой танк!'
   От мысли о Максе, от осознания того факта, что сейчас миллионы солдат лежат наизготовку, что тысячи самолетов несут возмездие коварным азиатам, что десятки тысяч снарядов уничтожают гигантские, по слухам, укрепления русских, что танкисты сдерживают своих панцеров перед решающим броском, что, наконец, вся Европа сомкнулась в едином строю крестового похода против цитадели зла - от всего этого Вальтер неожиданно успокоился и узнал - впервые в жизни - что такое холодная, трезвая ярость.
   Канонада оборвалась так же внезапно, как и началась.
   И резкий свист командира взвода прорезал ватную тишину. В полном молчании солдаты рванулись с резиновыми лодками к реке. Развороченный восточный берег клубился дымом, казалось, там не было никого живого.
   Вода плескалась под веслами, командиры отделений настороженно вглядывались утренние сумерки. Где-то далеко на востоке раздались глухие разрывы, словно кто-то стучал гигантским молотом по земле.
   - Бомбардировщики работают! - шепнул фельдфебель.
   Берег приближался...
   Еще чуть-чуть и...
   И вот солдаты уже выпрыгивают на землю Советской России. По правде говоря, эти земли должны принадлежать Германии! Лемберг в тридцать девятом вермахт взял силой, но политики уступили его. Как оказалось, временно! Немецкие солдаты всегда берут свое по праву!
   Черт побери! Воронка на воронке! Ни одного живого места!
   А вот и русский секрет пограничников - накрыло миной - кишки по всей земле!
   Вальтер сглотнул - неприятная картина!
   - Вперед, вперед, вперед! - орал фельдфебель. - Наша задача - окопаться в трехстах метрах от реки!
   А позади уже стучали топорами саперы, наводя переправу для грузовиков и танков.
  Бегом, бегом, бегом! Вальтер выхватил лопатку на бегу. Потом, упав на пузо и громыхнув железом - винтовка ударила по шлему - и начал торопливо копать землю.
  - Эй, Бирхофф! - заорал фельдфебель. - Уже сортир нам роешь?
  'Свинская собака...' - зло подумал шютце и еще глубже воткнул складную лопатку. Через полчаса позиция была готова. Взвод был готов охранять переправу от контратаки русских.
  Однако, русских не было. Над головой гудело небо - самолеты возвращались на свои аэродромы, потом снова летели обратно.
  Спать совершенно не хотелось, хотя ночь была бессонной. А вот фельдфебель, проверив отделение, преспокойно уснул в своем окопчике. Рашке вообще ничего и никогда не волновало, кроме выпивки, еды, приказов командира и женщин.
  Где-то на севере слышалась стрельба. Видимо, ребята из соседней роты все же нашли русских. Повезло же им. Интересно, что там происходит?
  А за спиной загрохотали танки.
  Вальтер высунулся из окопа, глядя на дорогу.
  Действительно, танки и бронетранспортеры с пехотой. Где-то там несется Макс. Везет же ему...
  Бирхофф снова посмотрел на небо - голубое-голубое. В черных оспинках самолетов.
  Тоже поспать, что ли?
  Второе отделение пока в карауле, а мы тут...
  Солнце чуть приподнялось и уже начало припекать.
  Вальтер сел на дно траншеи - копать тут было легко, кстати. Хорошая земля, добрая. Как-то новобранцев заставили копать окопы в лесу и рядовой умудрился сломать лопатку, пытаясь перерубить здоровенный корень не то бука, не то вяза. Чертов же фельдфебель наступил ему на каску, заставляя окапываться руками, не поднимая головы. А потом были шесть часов по стойке 'смирно' за порчу снаряжения. Пока стоял - наступил 'Подъем!' и снова бегом на учебу...
  - Подъем! - Вальтер встрепенулся. Оказывается, он задремал незаметно для себя.
  Он высунулся из траншеи. Вдоль нее бежал лейтенант Краузе и старательно орал:
  - Взвод! К бою!
  Бирхоффа судорожно завертел головой. Никакого боя вроде бы и не намечалось - танки, грузовики, бронетранспортеры продолжали переправляться через Буг, бомбардировщики так же продолжали медленно ползти по безоблачному небу.
  Оказалось, что до боя надо пробежать пару километров.
  Русские пограничники на своей заставе сдерживали продвижение второй роты и соседям срочно требовалась помощь.
  Роту Вальтера срочно перекидывали на помощь камрадам.
  - Быстро, быстро, быстро! - подгонял их фельдфебель Рашке, когда они мчались по лесу. Бирхофф едва успевал уворачиваться от ветвей. Раз по лицу все-таки прилетело - щеку обожгло колючей веткой. Стрельба становилась все ближе и ближе.
  Краузе вдруг остановился, поднял руку и упал на землю. Его примеру последовал весь взвод, загремев котелками.
  Потом поползли, переругиваясь полушепотом.
  - Бирхофф! - окликнул парня фельдфебель.
  - Я! - пересохшим от пыли и жары голосом ответил Вальтер.
  - Задницу не отклячивай, демаскируешь, - и хохотнул.
  Вальтер не ответил, прижавшись к земле еще сильнее:
  'Pater noster, qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum tuum...'
  Звуки боя приближались. Стало отчетливы слышны лающие звуки 'MG-34', и ответное татакание русского 'Максима'. В привычные хлопки 'маузеров' время от времени вплетались гулкие щелчки русских винтовок. Хлопали ротные минометы.
  'Словно кнутом...' - машинально подумал Бирхофф.
  Были и еще какие-то странные звуки, которые он распознать не смог.
  Зато старый вояка Рашке догадался:
  - Это что, у русских автоматическое оружие в ходу? Да так много?
  Действительно, короткие очереди густо разрывали июньский день.
  Ползти было трудно. На пути оказывался то куст, то дерево, а то и муравейник. Гадские русские муравьи немедленно залезли под униформу и стали нещадно щекотать и кусать тело Вальтера. Какой-то гад даже между ног забрался.
  Внезапно лес кончился, рядовой поднял голову, опять стер пот со лба и...
  И густая очередь русского пулемета жарко обожгла воздух. Пули противным визгом воткнулись в деревья, скалывая щепу. Одна из таких белых щепочек упала в траву прямо перед носом.
  Немцы немедленно сдали назад, скрывшись в зарослях.
  Вот и вышли к заставе с фланга.
  Русские пограничники оказались не дураками. Прикрыли пулеметами свои бока.
  А до домиков, уютно устроившихся между сосен - метров сто по открытому пространству.
  И забор. Благодаря забору пулеметчик не смог никого зацепить, хоть и сидел на чердаке дома. Если бы выждал несколько минут, стерпев, когда немцы побегут вперед, на средине этого небольшого поля положил бы всех. Не утерпел, слава фюреру.
  Но теперь все просто. Минометчики роты немедленно открыли огонь по домам пограничной заставы. Пятидесятимиллиметровые мины, конечно, смешные, на первый взгляд. И воронки от них - словно карлик лопаткой ковырнул. Как-то в Хёмнице рядом с Вальтером хлопнула такая минка. Оглох потом на полдня и все. Но если правильно попадет...
  Вот под прикрытием минометов и пошли в атаку.
  Одно отделение бежит что есть сил, второе что есть сил лупит из всех стволов в сторону противника. Потом меняются местами.
  Падал Вальтер навзничь, отшибая требуху. Несколько раз пыльные фонтанчики взвизгивали прямо перед носом. Потом он стрелял куда-то, потом снова бежал.
  Кто-то вскрикнул рядом, потом еще раз...
  Оглядываться было некогда. Чертов пулеметчик лупил практически без перерыва.
  Отделение, в конце концов, добежало до канавы, заросшей травой. Дальше был забор, по которому русский немедленно дал очередь. Минометчики никак не могли накрыть его. Они уже засекли дом, с чердака которого вел огонь пограничник, но мины рвались на крыше, а внутрь не пробивали.
  - Гранаты! - хрипло крикнул Рашке.
  Вальтер перевернулся на спину, мельком глянув назад, рота медленными перебежками приближалась к забору. Впрочем, несколько серо-зеленых кучек уже лежали не шевелясь. У некоторых возились санитары.
  Русский бил и по санитарам. Вот упал один, другой, третий...
  - Сволочь! - заорал Рашке. - Лично его придушу! Какого черта он по раненым стреляет?
  Вальтеру вдруг стало страшно.
  - Гранаты!
  Три колотушки практически одновременно полетели в сторону...
  - Есть пролом!
  - Вперед!
  Немцы ворвались на территорию заставы, стараясь как можно быстрее прорваться к дому с пулеметчиком.
  Русский сообразить не успел или не сумел, но отделение Рашке практически моментально ворвалось в дом.
  Двери в комнаты вышибали ногами, стреляя без раздумья.
  В одной из комнат Вальтер наткнулся на труп какого-то русского в одних подштанниках и гимнастерке. У русского не было головы.
  - Первый чисто!
  Сапоги громко забухали по узкой лестнице. Впереди бежал фельдфебель с 'МП-38'.
  А с чердака по-прежнему бил русский пулеметчик по камрадам в поле.
  Минометчики прекратили огонь, боясь попасть по своим.
  На чердак вела узкая и крутая лестница.
  Рашке первый начал карабкаться по ней.
  Не успел он поднять стволом своего автомата крышку люка, раздался выстрел.
  Русский заметил, что немцы уже в доме.
  Выстрел был одиночный.
  - Гранату! - взревел фельдфебель. - Отставить! Живым возьмем!
  Он снял шлем, надел его на ствол пистолета-пулемета и с усилием снова приподнял крышку.
  Еще выстрел, еще. Потом еще один. Что-то гулко упало...
  А потом тишина, если не считать глухой стрельбы за домом..
  Фельдфебель нажал на крышку...
  Ничего.
  Рашке откинул люк.
  Тихо.
  Быстро перекрестившись, он словно моментально вскарабкался по лестнице и исчез в темноте чердака.
  Через несколько секунд вернулся бледным, молча спустился и сел в углу. Трясущимися руками достал сигарету, закурил...
  - Что там? - не выдержал Бирхофф.
  Фельдфебель кивнул на чердак, нервно пыхая сиреневым дымом.
  Сапоги солдат застучали подковками по лестнице.
  На чердаке...
  На чердаке густо пахло порохом.
  В лучах солнца, косо падавших из дыр на крыше, плясали золотистые пылинки.
  Смешно перекосившись, тупым дулом ткнулся в круглое окно пулемет. Рядом валялись коробки с патронными лентами.
  В луже крови лежала женщина. Рядом с ней лежал револьвер, выпавший из руки.
  У женщины не было ног, только красно-черно-белое месиво ниже пояса.
  Вальтер сухо сглотнул.
  Она была в ночнушке, одна бретелька сползла с плеча, обнажив небольшую аккуратную, нежную грудь.
  Бессильные глаза безмолвно смотрели в издырявленную осколками крышу.
  - Дерьмо... - кто-то шепнул. - Вот дерьмо, они баб заставили воевать.
  - Уходим отсюда, - сказал Бирхофф и попятился, едва не упав в люк.
  Фельдфебель уже пришел в себя, и когда солдаты его отделения спустились, зло приказал:
  - Еще раз проверить все комнаты!
  Везде было пусто.
  Перевернутые кровати, россыпи книг, покосившиеся рамки фотографий на стенах, разбросанная одежда - не в счет.
  Только в одной из комнат нашли еще два тела.
  Девочку и мальчика примерно одного возраста. Дошкольники - еще младенческая пухлость в складках рук и на лицах. Вернее, на лице. На одном. У девочки. Лицо это было изрезано осколками оконного стекла. От мальчика осталось только туловище, протягивающее руки к небу...
  С приходом второй роты все было закончено быстро.
  Немцы зашли в тыл обороняющейся заставе и обрушились на пограничников.
  Пленных не было.
  Даже безоружными русские фанатики шли с лопатками на пулеметы. Один, правда, руки поднял. Но когда немецкие солдаты осторожно подошли к нему - выкинул под ноги им гранату.
  После этого обозленные шютцеры добили даже раненых.
  
  22 июня. Полдень. Взгляд сверху.
  
  Одновременно полыхнули сотни километров. Егеря Дитля и финны Маннергейма изготовились атаковать Советский Север. Пехота фон Лееба рванулась через Литву к Ленинграду. Танковые группы Гота и Гудериана нацелились к Минску. Шестая армия Рейхенау ударила в сторону Киева.
  Лишь на самом юге, на границе с Румынией и Венгрией, пока еще была тишина. Тишина временная. Но везде, где начались бои, советские пограничники не отступили ни на шаг. Заставы вели бой и этой бой был безнадёжен. Безнадёжен для непосвященного, умеющего смотреть, но не видеть.
  Отчаянное сопротивление пограничников стало первым камнем на пути парового катка 'Барбароссы'. У них не было шанса выжить. Но зеленые петлицы и фуражки боевого отряда НКВД обязывали драться насмерть. Некоторые заставы гибли в первые же часы или дни. А там, где командиры успели поднять личный состав в ружье, пограничники бились неделями. По плану, немцы должны были их взять за пятнадцать, максимум тридцать минут.
  Так, на пути пехотных 75-ой генерала Хаммера и 111-ой дивизии генерала Стапфа встали пограничники лейтенанта Лопатина. 13-ая застава дралась в полном окружении одиннадцать дней.
  Что такое для войны одиннадцать дней?
  Много это или мало? Какой ущерб могут нанести шесть десятков бойцов-пограничников двум дивизиям? Минимальный?
  Но батальоны сто одиннадцатой ганноверской дивизии застряли. Может быть, именно этих частей не хватило немцам, когда чуть позже ударят в тыл германским танковым дивизиям советские механизированные корпуса.
  На войне все взаимосвязано.
  
  Вечер 22 июня 1941 года. Штаб 2 танкового полка 16 танковой дивизии.
  
  Вопреки всем ожиданиям, дивизия не пошла на прорыв в день начала Великого похода на Восток.
  Вперед пошли друзья-соперники - Одиннадцатая танковая дивизия.
  Аристократы же остались в тылу. Почему аристократы?
  Дивизия Хубе имела славные традиции.
  Второй танковый полк - основа дивизии, ее костяк, ее ударная сила - был сформирован из бывшего, лейб-гвардии кирасирского полка. Практически все офицеры были аристократами. Здесь даже по званию друг другу обращались редко, чаще 'Ваше сиятельство' и 'Ваша светлость'. Настоящий рыцарский орден. Например, вторым танковым батальоном командовал легендарный 'танкист от кавалерии' граф фон Штрахвитц - в Первую Мировую именно его подразделение подошло ближе всего к Парижу, так что граф видел столицу противника невооруженным взглядом.
  Ему уже было сорок девять лет, но усы его были черны и густы, словно у кайзера.
  Они были опытными вояками, и потому совершенно не расстроились, когда узнали, что дивизия аристократов пойдет в бой вторым эшелоном. Дивизия понесла минимальные потери в Польскую и Французскую кампании, что ж... Минимальные потери понесут и в Восточной. Это несомненно.
  Потому они пока весело пили мозельское и закусывали его жареным мясом, ведя весьма либеральные разговоры. Да, да. Жареное мясо не закусывают мозельским в приличных домах. Но ведь война же!
  Аристократы не боялись гестапо. Честь рода превыше. И если не фрондировать - чем заниматься?
  Больше всего обсуждали весьма занятные приказы о поведении войск.
  С одной стороны, генерал Хубе прав - полная безнаказанность по отношению к мирному населению может привести к падению дисциплины в войсках. Привыкший к безнаказанности солдат может повернуть оружие против командира. Офицеры, прошедшие хаос восемнадцатого года, прекрасно это знали.
  С другой стороны, приказ это приказ. И его необходимо выполнять. Фронда хороша за столом, но не на войне.
  И есть еще третья сторона.
  Восток есть традиционная земля для колонизации. Славянин лишь раб, обслуживающий персонал для германского аристократа. И кровь Грюнвальда и Кунесдорфа требует отмщения. Нет ничего более страшного для Европы, нежели объединенные орды славян.
  - Господа! Разрешите тост? - поднялся барон Бернд фон Фрайтаг-Лоригофен, держа в руке хрустальный бокал.
  Разговоры немного утихли.
  - Господа! Я предлагаю выпить за Германию, за победу немецкого оружия! Как бы мы не относились к ефрейтору...
  Раздался легкий смешок, волной прокатившийся вдоль длинного деревянного стола, накрытого белоснежной скатертью.
  Барон слегка повысил голос:
  - Да, господа, к ефрейтору, но, ефрейтору, поднявшему Германию до невиданных высот... Вы знаете меня, я никогда не назову его вождем, но определенное уважение к нему я испытываю. Как никогда мы сильны, благодаря ему. Сегодня мы начали поход против большевиков. И мы закончим его в Берлине, вернувшись с триумфом! Нас будут забрасывать цветами! Выпьем же за это! Дойчланд, дойчланд, юбер аллес!
  - Юбер аллес ин дер вельт! - подхватил гауптмана могучий хор рвущихся к небу голосов.
  Гимн, естественно, пели стоя.
  Германия! Германия превыше всего! Все остальное - пыль на сапогах солдат.
  И бросок бокалов под ноги.
  Большая часть не разбилась - польская земля оказалась слишком мягка.
  Война прекрасна в такие моменты. Синее до белизны небо нежно обнимает июньскую землю. Легкий полог над летним столом. Послушные денщики, вовремя и бесшумно меняющие фарфор.
  Прекрасно!
  Когда спели гимн, встал полковой капеллан, пастор Дитрих Штранц, один из немногих недворян дивизии. Он, стерев пот со лба, поднял свой тост:
  - И сбудется древнее пророчество: 'Иисус же сказал им: видите ли все это? Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне; все будет разрушено'! Мы выступаем на антихристианское, на противоречащее роду людскому сатанинское общество. Помните! Они Христа распяли - распяли жиды и римляне. А кто себя называл Третьим Римом? Москау! Никогда мы, европейцы, не называли себя преемником палачей нашего Господа, нашего Спасителя, - пастор немедленно осенил крестным знамением свое покачивающееся тощее тело. - Благословляю. Благословляю Христово Воинство, Германию, фюрера и нас с вами и... Господи! Покарай руками нашими еретиков!
  - Прозит! - уже нестройно откликнулся хор голосов.
  С каждым тостом солнце все ближе клонилось к горизонту и все больше пьянели от вина и будущих побед офицеры полка.
  В четверть девятого, когда кители уже были небрежно расстегнуты, кому-то из молодых вдруг вспомнилась та самая песенка 'Тру-ля-ля!'. Обычно ее пели на своих выпусках молодые кандидаты в офицеры. Песня была непристойна, но... Но сегодня такой день...
  К чести сказать, старшие офицеры немедленно удалились под благовидными предлогами - кто-то покурить, кто-то по другим неотложным делам. За столом остались лишь гауптманы и ниже.
  Младшие офицеры встали, перешагнув длинные лавки. Один из них. зацепившись сапогом, упал на спину под дружелюбный хохот коллег. Ему немедленно подали руку и он, покачиваясь встал в строй.
  - Тру-ля-ля! - первый шаг на лавку.
  - Тру-ля-ля-ля! - второй шаг на лавку.
  Теперь главное не упасть. Но так же смело:
  - Тру-ля-ля! - первый шаг на стол.
  - Тру-ля-ля-ля! - второй шаг на стол.
  Теперь разворот и расстегнуть штаны.
  Невдалеке от стола стоял седой оберст и с улыбкой смотрел на веселящихся товарищей. К нему осторожно подошел молоденький лейтенант и тронул оберста за локоть:
  - Господин оберст...
  Полковник обернулся и улыбнулся еще шире:
  - Лейтенант фон Везер? А почему вы не веселитесь?
  Лейтенант пожал плечами. Может быть, в силу возраста, а, может быть, в силу непреодолимого и неназываемого чувства, лейтенант фон Везер не мог сказать о странных движениях души, всколыхнувшихся в сердце вчера ночью.
  Не важно - понимаешь или не понимаешь, что с тобой происходит. Важно, можешь ли ты об этом сказать. Слово дано человеку оформлять мир. Нет слова - есть боль.
  - Папа... - на французский манер, с ударением на последний слог, тяжело вымолвил лейтенант.
  - Да? - удивленно повернулся к сыну оберст фон Везер.
  - Тебе не кажется, что...
  - Нет, сын. Это наше, мужское. Зря ты не там.
  - Тру-ля-ля! - младший офицерский состав дружно стянул штаны, повернувшись спинами друг к другу.
  - Тру-ля-ля-ля! - и нагнулись.
  - Я про другое, герр оберст. Сегодня плохой день... Наполеоновский.
  - Я знаю, герр лейтенант! Эй, рядовой! Вина нам с господином лейтенантом!
  Дождавшись, когда один из денщиков услужливо наполнит бокалы, оберст фон Везер, не глядя на сына, сказал в тускнеющее сиреневым небо:
  - Ты просто выполняй приказы, сын. Ты офицер Рейха. А офицер Рейха ничего не боится. Просто верь своим идеалам, сынок.
  Его волосатый кадык дернулся, сглатывая рубиновую жидкость.
  - Отец, мы вернемся?
  И молчание. И только 'Тру-ля-ля-ля!'
  Кто-то не удержал равновесия и упал со стола, содрав кожу со лба о белую скамейку - это было первое ранение в 16 танковой дивизии на Восточной кампании.
  - Выполняйте приказы, герр лейтенант. Как это делаю я.
  Щека полковника дрогнула, а лейтенант фон Везер вдруг резким движением допил бокал, бросил его под ноги и, безжалостно раздавив сапогом, прыгнул на стол, лихорадочно стаскивая брюки.
  - Тру-ля-ля-ля! Господа! Фон Везер с нами! Ваша светлость! Тру-ля-ля!
  Когда же солнце село, пришел папа Хубе и разогнал всех спать.
  А на востоке гремела канонада.
  
  Тот же вечер того же дня. 2 батальон 2 танкового полка 16 танковой дивизии. Макс Штайнер.
  
  Делать было нечего. А когда солдату делать нечего - он от скуки всякие непотребные коленца начинает выделывать. Чтобы такого не случилось, унтерфельдфебель Брандт заставил свой экипаж мыть танк с мылом. Причем, садист такой, сразу после ужина. Впрочем, Макс ни разу на него не обиделся. Командир экипажа вместе со всеми принялся готовить грозный Pz.IV Ausf.E к вступлению в большевистскую Россию.
  Танк Максу нравился.
  Нет, не так.
  От танка он был в восторге. Тяжелый - в двадцать одну тонну - он напоминал Максу боевого коня крестоносцев. Сквозь корпус и башню, словно из глубины веков, проступала тевтонская неумолимая мощь - спокойная, уверенная в себе, без лишних эмоций. Мощь, под которой трещали римские щиты в Тевтобургском лесу, мощь, от которой бежали славянские орды под Танненбергом, мощь, при виде которой галльский петух снес яйца.
  - Макс!
  - Что? - повернулся заряжающий к своему командиру.
  - Поднови эмблему дивизии на борту.
  - А краску где взять?
  - А это, гефрайтер, не мои проблемы, - ответил вечно серьезный Брандт. Зато радист с весьма подходящей фамилией Зингер немедленно растянул улыбку во всю свою веснушчатую рожу. Наводчик Ханс Кёллер и водитель Клаус Мюллер тоже почему-то заулыбались.
  - Не, ну...
  - Парень, - обернулся Брандт. - Время пошло. Считай, что это твое первое боевое задание.
  Макс почесал потную шею, в которую так и норовили впиться комары и огляделся.
  Поле было усеяно танками. Ну как усеяно? Несведущий человек и не понял бы, что бесформенные кусты это танки. Он бы даже не догадался, что это не кусты, а маскировочные сети. Впрочем, за весь первый день войны русская авиация не появилась даже на горизонте.
  Хм... И где достать краску? Идти к тыловикам? Но тогда нужна письменная заявка от командира экипажа, заверенная командиром роты. После чего тыловики отправят заявку на склад и к следующему утру необходимая краска будет доставлена.
   А заявку Брандт писать даже не собирается. И что делать? Выход: попросить у камрадов.
  Однако, весь взвод последовательно послал Штайнера в задницу. А за взводом и вся рота.
  Придется украсть, иначе стыдно возвращаться к своим.
  Макс бродил по полю, приглядываясь к экипажам, но так и не нашел самой завалящейся банки с краской. Такой, чтоб на виду лежала и чтоб экипаж вокруг своего имущества не вертелся. Увы... Хотя... Есть! Возле одной из 'троек' развалился на травке лишь один из танкистов. И ящик со снаряжением был открыт.
  Штайнер осторожно обошел 'тройку', потом подошел к дрыхнущему танкисту и легонько пнул его по подошве сапога:
  - Эй, камрад!
  Лопоухий танкист, возрастом как Макс, немедленно вскочил, словно пружина:
  - А? Что? В бой? Кто? - пилотка слетела в сторону.
  Макс даже хохотнул при виде этого заспанного, мятого лица, к щеке которого прилипла травинка:
  - Никто. Парень, у вашей машинки палец из трака высунулся.
  - Чего?
  - Палец, говорю.
  - Какой палец? - толком еще не проснувшийся лопоухий оторопело посмотрел на ладони.
  - Из трака. Палец.
  - Где?
  - С той стороны. Иди, посмотри. А экипаж твой где?
  - Купаться ушли. Меня оставили на карауле...
  - Да ты что? - деланно удивился Макс. - И как караулится?
  Лопоухий покраснел.
  - Ладно, никому не скажу. Пойдем, покажу палец.
  Они обошли танк и Штайнер ткнул, теперь уже своим пальцем, в первый попавшийся трак:
  - Смотри. Видишь?
  - Что?
  - Вот этот штырь видишь?
  - Ну! И что?
  - Согласно уставу германских панцерваффе пальцы, соединяющие траки должны высовываться не больше, чем на три миллиметра. А у тебя сколько?
  - Ээээ...
  - А у тебя четыре. Где у тебя кувалда?
  - В ящике... - лопоухий присел и стал водить руками по гусенице.
  - Ладно, сиди. Я сам принесу.
  Макс легко прыгнул на гусеничную полку, подошел к ящику, надежно привязанному к броне... Ага! Вот и баночка с белой краской. Хорошо, маленькая, всего на пол-литра. И хорошо, что целая. Он незаметно сунул ее в карман. Заодно и вытащил кувалду.
  Затем он спрыгнул на землю, приземлившись словно кот: мягко и бесшумно. Правда, кувалду едва не выронил. Но ничего, удержал.
  - Смотри и учись! - и со всей силы вдарил по гусенице.
  - Это же не тот трак! - вдруг возопил лопоухий.
  - Этот тоже выставлялся! - авторитетно заявил Штайнер и снова вдарил по гусенице, так что в ушах зазвенело. - Вот теперь нормально.
  - Слушай, а как ты заметил? - почесал бритый затылок лопоухий, сдвинув пилотку на самые брови.
  - Ты уже сколько лет в дивизии? - усмехнулся Макс.
  - Две недели, - потупился незадачливый караульный.
  - Послужи, сынок, с мое и не такое видеть начнешь.
  Штайнер покровительственно похлопал парня по плечу и протянул ему кувалду:
  - Сам свой инструмент убери. И да, не говори командиру, что я тебе помог. Иначе, сам понимаешь, халатное отношение к боевой технике, нарушение устава караульной службы...
  - Спасибо, камрад! - лопоухий полез было обниматься, но Макс отскочил:
  - Сочтемся! Удачи, солдат!
  Когда довольный Макс вернулся к своему танку, Брандт обрушился на него с бранью:
  - Тебя где носит?
  - Ну... Вы же сказали...
  - Что я сделал?
  - Герр унтерфельдфебель, гефрайтер Штайнер ваше приказание выполнил! Почти! Краску нашел, готов прокрасить эмблему заново!
  Командир вытаращил глаза:
  - А в нашем ящике посмотреть не мог?
  - Разве...
  - Где взял?
  - Контрибутировал из соседней роты...
  Брандт помолчал, покачал головой и задумчиво буркнул:
  - Из тебя хороший солдат получится... Молодец...
  И гаркнул:
  - Три наряда вне очереди!
  - Яволь! А банку?
  - Банку в танк. И быстро на построение роты!
  Вот так и выяснилось, что инициатива в армии, даже в панцерваффе, наказуема.
  На построение Макс прибежал с проклятой банкой: так и не успел выложить ее из кармана.
  Построение оказалось достаточно странным.
  Танкисты сидели полукругом, курили, кто-то даже развалился на травке. Прямо перед ними двое тыловиков сноровисто приколачивали прямо к дереву большую карту. Возле карты туда-сюда, мимо раскладного столика, ходил, пожевывая губы, какой-то незнакомый обер-лейтенант. На столике лежали бумажные тяжелые пачки.
  - Это что? - вполголоса спросил Штайнер у радиста, когда приземлился на травку возле своих.
  - Театр приехал. Что у тебя в кармане?
  - Три наряда у меня в кармане. Что за театр?
  - Одного актера. Рота пропаганды приехала.
  - А кино будет?
  - Нет. Но Марика Рёкк обещала сиськи живьем показать.
  - Да иди ты...
  Шутливую их перебранку прервал обер-лейтенант. Он вышел в центр полукруга и начал свою речь. Начал весьма неординарно для офицера:
  - Солдаты! Мои боевые товарищи! Да, мы сегодня все боевые товарищи. Вы уже в курсе того, что Европа, во главе с Германией, начала Великий Освободительный Поход против жидо-большевистской России. Я приехал к вам не для того, чтобы читать проповеди. Я не пастор. Год назад я был ранен во Франции. С тех пор моя левая рука не работает. Но я с вами.
  И точно. Только сейчас Макс заметил, что левая кисть обер-лейтенанта скрыта под черной перчаткой.
  - Мы все сегодня вместе. И не только сегодня. У нас сложный путь впереди. Но мы его пройдем. Как прошли уже многое.
  Одобрительный гул солдат перебил нудное зудение комаров над головами.
  - Вся Европа поднялась в этот утренний час. Я бы хотел вам сообщить, что десятки, сотни тысяч наших вчерашних противников осаждают вербовочные пункты, чтобы идти против большевиков!
  - И французы? - насмешливо выкрикнул кто-то из толпы.
  - И от французов толк бывает! - обер-лейтенант поднял левую руку.
  Солдаты гоготнули. Офицер им понравился. Одно дело штатские крысы, другое дело - раненый на фронте боевой товарищ.
  - Теперь посмотрите на карту.
  Обер-лейтенант взял со стола указку.
  - Вот это - Европа! - он обвел маленькое коричневое пятно, покрытое свастикой, с левой стороны. - Вот это - Россия.
  Он обвел красное огромное пятно и ткнул указкой в звезду с подписью 'Москау'.
  - Смотрите сами. Красная Россия, словно медведь, разинула пасть и готовится сожрать нашу Европу. Они нависают над нами и только мы можем остановить их. Вы сами все помните. Когда мы разгромили кичливых поляков, они отобрали у нас половину добычи. Нашей добычи! Два года назад мы были слишком заняты с лягушатниками. Но сейчас... Под шумок, они отобрали у наших союзников - румынов - их исконные земли. Под шумок, они захватили и наши земли! Туда, куда мы несли свет цивилизации, свет христианства - Литва, Латвия, Эстония. Наши колонии, завоеванные правом крови. Всего лишь двадцать лет назад наши солдаты - ваши отцы! - стояли стальной стеной в Тифлисе!
  Указка торжествующе ткнула куда-то вниз карты. В самую лапу красного медведя.
  - Украина, Крым, Дон! Это были наши земли, самые плодородные земли Европы. Но жиды нашли выход... Вы помните? Помните, что произошло? Когда наши войска готовились к последнему удару на Париж, агенты большевиков подняли восстание и Германия пала, тяжелораненая ударом кинжала в спину. Это не наши отцы проиграли ту войну. Это было предательством. Германия медленно умирала. Поднимите руки, кто помнит из вас проклятые двадцатые, когда разные ротшильды высасывали репарациями всю кровь из наших женщин?
  Несколько десятков рук поднялось:
  - Ты, солдат! Говори ты! - метнулся обер-лейтенант к крепкому мужику лет тридцати.
  - Ну... Я еще молод был. Ребенок совсем, - поднялся багровомордый фельдфебель. - Но я с десяти лет воровал еду. Отец работал в Руре, когда шахты закрылись, мы переехали на Нижнюю Вестфалию. Работы не было. Мы голодали, я... Мы...
  - У кого ты воровал?
  - У крестьян...
  - То есть у тех, кто сейчас рядом с тобой сидит?
  Фельдфебель опустил голову:
  - Ты воровал еду у таких же мальчишек?
  - Да... Но мама и сестренка...
  Рота молчала.
  - Ты не виноват, солдат. А кто виноват? Кто заставил десятилетнего мальчишку идти на воровство у ближнего своего? Кто вверг Германию в пучину ада?
  - Жиды! Большевики! Англичане! - несколько голосов вразнобой.
  - Да! И что случилось, когда фюрер взял власть? У каждого из нас появилась работа. Мы стали нормально есть. Наши женщины округлились. Вот ты!
  - Я? - удивился Макс, когда обер-лейтенант ткнул указкой в него.
  - Да, да. Ты. Сколько тебе лет?
  - Гефрайтер Штайнер! Девятнадцать лет!
  - Не кричи, мы не на параде, - подмигнул пропагандист. - родился в двадцать втором?
  - Так точно! То есть, да...
  - Скажи, как ты жил в двенадцать лет?
  - Ну... Папа купил мне велосипед. А потом, когда у нас появился 'Гитлерюгенд', мы начали ходить в походы, на мотоцикле стали ездить. А один раз мы всей семьей съездили в круиз по Средиземному морю.
  - 'Сила и радость'?
  - Так точно, герр обер-лейтенант!
  - Вольно, я же попросил. Сколько ты там видел русских, в этом круизе?
  - Ни одного!
  - Вот! Вот вам пример - как жил простой рабочий раньше и как сейчас! Как у нас и как в пресловутом рае для рабочих и крестьян! Это ли не настоящий национал-социализм? И когда мы только начали жить нормально, когда мы вернули немцев в лоно Родины, жиды с Запада и Востока снова обрушились на нас. Сегодня ваши товарищи ведут бой с ними там! - офицер ткнул указкой на чернеющий ночью Восток. - Завтра, вслед за ними, пойдете в атаку вы. Вы - надежда просвещенного Запада.
  Указка ткнула в заходящее солнце.
  - И это не просто война. Это война, где ставкой стоит жизнь. Жизнь немецкого народа. Жизнь ваших матерей, ваших жен, ваших возлюбленных. Или вы предпочтете их отдать крючконосым вонючим евреям?
  Рота загудела неодобрительно.
  - Сейчас вы получите памятку немецкого солдата для Восточного фронта. Вы будете неуязвимы и непобедимы, если выучите эти двенадцать заповедей наизусть .
  Офицер кивнул и его солдаты, распотрошив пачку, начали раздавать небольшие листочки каждому из танкистов.
  - Думайте о фюрере. И фюрер думает о вас. От вас требуется лишь действовать. После войны вы обретете ясный ум и чистое сердце. А сейчас у вас нет нервов, нет сердца. Вы - механизм Рейха, способный уничтожить сто русских. Каждый из вас должен убить именно сто русских. Именно такова цена - один немец стоит сотню русских. Уничтожьте в себе жалость и сострадание. Ребенок, женщина, старик - все это лишь цели. Германец не может быть трусом. Убей их - и ты спасешь себя, свою жизнь и жизнь твоих любимых. Думайте о них, о Германии, о фюрере - тогда вы неуязвимы для штыка и пули. Железный принцип - с оружием может быть только немец! Завтра перед нами будет стоять на коленях весь мир! Убей русского - спаси себя. Убей сто русских - спаси Европу! Забудьте размышления, забудьте все немецкое, кроме Германии. Вы - люди действия. Вы - люди дела. Если сомневаешься - стреляй. Если не сомневаешься - стреляй. С нами фюрер и с нами Бог! Зиг Хайль? - полувопросительно крикнул обер-лейтенант.
  - Зиг! Хайль! Зиг! Хайль! Зиг! Хайль! - молодые солдаты восторженно вскочили на ноги. Те, кто постарше, встали медленнее, но с удовольствием: ноги очень затекли.
  Когда Макс засыпал, он грезил о том, как убивает сотого русского. Когда же уснул, ему приснилось, что из багрового тумана вышел сто первый русский...
  Потом он долго сидел на башне, стирая пот со лба и смотря на черный восточный небосклон.
  В этот самый момент обер-лейтенант, сидя в неприметном 'Опеле' трясся по грунтовой польской дороге и ругал фельдфебеля:
  - Юрген, ты сегодня был очень неубедителен. Стоял, мямлил, как первый раз, честное слово.
  Фельдфебель же расчесывал искусанную комарами шею и вяло отругивался:
  - Да ладно тебе, Фридрих. Все нормально прошло.
  Обер-лейтенант стащил черную перчатку с левой руки, размял пальцы:
  - В следующий раз ролями махнемся. Ты будешь ветераном французской кампании. Мне осточертело инвалида изображать.
  - Как скажешь, Фридрих, как скажешь...
  
  
  24 июня 1941 года. Западная Украина. Макс Штайнер.
  
  Судьба...
  Судьба это суд Божий - говорят одни. Другие говорят, что судьба в руках человека. Третьи говорят, что судьбы нет. Четвертые, уверены в том, что судьба предопределена.
  Кто из них прав?
  Люди спорят об этом веками, совершенно не понимая одной простой вещи.
  Судьба это песчинка, проникшая через воздушный фильтр танкового мотора.
  А еще судьба - это недрогнувшая рука безымянного красноармейца, влепившего из дота бронебойно-зажигательную пулю в бочку с бензином. И тылы 11 танковой дивизии, растянувшись на шестьдесят километров, намертво забили единственную дорогу через Крыстонополь.
  Каждый из нас чья-то судьба.
  Малые песчинки ломали немецкий двигатель 'Барбароссы'.
  Макс сидел на своем месте заряжающего и грустил. Вот уже час они тряслись сначала через переправу, потом по пыльным дорогам, а ни выстрела, ни обзора. Только сидеть и ждать. И чего там происходит?
  В смотровую щель видно немного - только пыль от впереди идущего танка. И даже не поговорить ни с кем. Да, вот так. Внутренняя связь в 'Т-4' полагалась лишь командиру, наводчику, водителю и радисту. А заряжающий лишь жестами командира пользовался.
  Не, ну можно было высунуться из бортового люка... Но опять - пыль, пыль, пыль...
   Скучно! Макс даже умудрился задремать под рев 'Майбаха'. Еще бы! Не спать уже сутки...
  - А? - очнулся он от внезапно рухнувшей тишины.
   - А... Приехали! - засмеялся командир. - Господа, следующая станция Лемберг!
   Макс вылез, наконец, из вонючей башни любимого своего Т-4.
   Тихий западноукраинский городок горел. Бой был, похоже, серьезный. Пехота возилась долго - танки пошли в прорыв лишь в час дня. И вот он - первый вражеский город, в который вошел победителем Макс.
   Первый, но не последний!
   - Сладок запах победы? - улыбнулся ему обергефрайтер Клаус Мюллер - механик-водитель высочайшего класса. Он прошел и Польшу, и Западную кампанию, и Югославию. Макс ему отчаянно завидовал. Еще бы!
   - Покурим? - танкисты расселись кружком. Один Макс остался стоять, разглядывая, как пленные русские стаскивали в кучу трупы своих погибших товарищей.
   - Эй, Макс! Еще успеешь наглядеться на них! Вся жизнь впереди! - засмеялись камрады.
   - По машинам! - подбежал командир танка, унтерфельдфебель Вилли Брандт. - Идем на юго-запад.
   - В бой? - Макса почему-то едва затрясло. И хотя он пытался скрыть дрожь, командир все-таки ее заметил.
   - Дыши глубже, парень!
   Все-таки жаль, что ни черта не видно с места заряжающего. Куда, что, как?
   Всего через полчаса танк вдруг как-то странно затарахтел, дернулся, взревел и заглох.
   - Коробка передач, командир!
   - Черт бы ее побрал... - ругнулся командир. И стал вызывать отделение ремонтников. А Макс, мягко говоря, расстроился. Он уже предвкушал бой всем телом, разминая руки, чтобы без передышки и сбоя подавать снаряды.
   - Выходим... - буркнул командир по внутренней связи. - Ремонтники будут неизвестно когда. Танк Пабста тоже встал. И тоже что-то с коробкой. С ним разберутся - к нам поскачут. Пистолеты наготове. Русская деревня рядом.
   По одному они покинули танк. Клаус тут же полез смотреть двигатель.
   - Так и есть! - через непродолжительное время воскликнул он. - Зубцы шестерней полетели к чертовой матери!
  - Шестеренок же! - заругался радист из башни.
  - Вот не по хрену... Все, ждем рембат с краном. И загораем.
   Чумазый как черт, он спрыгнул на землю.
   - Смотрите! Русские!
   От деревни, утопавшей в зелени, шла толпа. Впереди шагал важный мужик, почему-то с цветами.
   Танкисты схватились за свои пистолеты-пулеметы.
   - Нет. Нет! Вы не стрелять нас! Мы вас кушать! - на ломаном немецком произнес мужик.
   Из толпы выбежала девушка с букетом цветов, подбежала к самому высокому из экипажа - наводчику Отто Кёлеру - и чмокнула его в щеку. Рыжий Отто немедленно покраснел, но букет взял.
   А Брандт, вполголоса, сказал:
   - Что значит 'мы вас кушать'? Мы в сказке братьев Гримм?
   - По-моему, он нас хочет пригласить пожрать, командир. Пойдем, а? Смотри, какие тут девушки... - водитель подмигнул одной красавице.
   - Просить, просить! - сказал мужик и призывно замахал рукой.
   - Пошли, командир, а? - Стрелок-радист Ральф Зингер любил поесть. Куда влезала еда в его тощее тело - не знал никто. И он сам. За неделю до начала войны с Россией - в прошлое воскресение - он как-то поспорил на пять бутылок польского бимбера с радиоремонтником, что съест восемь литров супа с хлебом. Из расчета на каждый литр сто грамм. И ведь съел. И бимбер для всего экипажа заработал. Правда, пить его не стал. Потому что ушел в кусты блевать. Там и уснул на четвереньках - лечь не мог.
   Командир секунду подумал и...
   - А пошли! Только ты, Зингер, здесь останешься.
   Тощее лицо радиста вытянулось от изумления.
   - Я?? Почему...
   А в ответ получил холодный взгляд командира и смешок водителя:
   - Потому что ты нас без еды оставишь!
   И пошли, но пистолеты-пулеметы держали наперевес. Все-таки это Россия.
   - А красиво тут... - они шли по зеленой улочке. Белые стенки домов, умопомрачительный запах пышных садов...
   - Да... Я бы тут жил, - сказал Клаус, сам из крестьян Вестфалии, славящейся своей шикарной ветчиной и таким же шикарным пивом.
   - Смотри-ка! - удивленно сказал Макс, когда они вышли на небольшую площадь.
   Длинный ряд столов, укрытый белыми, праздничными скатертями - ломился от блюд и бутылок.
   Тут тебе и копченое сало, и жареные гуси, и свиные окорока, и стеклянные бутыли с вином, и кувшины с молоком. И даже моченые яблоки. За столами никто не сидел. Толпа крестьян, в самых праздничных своих одеждах, почтительно ожидала дорогих гостей.
   - Жаль, что Зингера мы оставили... - пробормотал Кёллер. - Нас тут едой убьют...
   - Положительно! Мне нравится война в России, - улыбнулся Мюллер. - Это тебе не Югославия! Там стреляли из каждого куста!
   - А Франция?
   - Француженки очень капризные. Пока французскую девчонку уломаешь, сойдет столько потов, что больше ничего уже не хочется... Хотя вина неплохие, да...
   - Это еще не Россия. Это еще Польша, - напомнил им командир. - Вернее, уже Германия. Где стоит немецкий солдат - там и есть Германия.
   Важный мужик в старомодном сюртуке, видимо староста, замахал руками, приглашая танкистов к столу:
   - Садитесь кушать, пожалуйста! Битте, битте!
   - Командир...
   Брандт коротко кивнул. Плох тот солдат, который откажется от дармовой еды и выпивки!
   - Нет! Не пить! - пресек командир попытку механика потянуться за стаканом с бимбером. - Черт его знает, этих русских. Что у них на уме?
   Кёллер недовольно взял кувшин с молоком, но подшутить над командиром не забыл:
   - Мы же в Германии, командир, а? Откуда тут русские?
   - Поляки, югославы, русские... Славяне, один черт! Вероломный народ! В глаза улыбаются, а за спиной нож держат. Макс, что там сегодня нам говорили утром, почему началась война?
   - Превентивный удар по предателям, - быстро ответил Макс Штайнер. - У нас был союз, но Сталин изготовил свои дикие орды для удара в спину, пока мы высаживаемся на туманный Альбион.
   - Устами младенца... А потому не стоит верить этим русским...
   Староста сидел рядом и пытался понять, что говорят танкисты. Получалось у него плохо, но слово 'Руссишен' он все же разобрал. И замахал руками, как мельница:
   - Нет. Русские мы нет. Украина. Украинцы. Мы не есть большевик, не поляк. Мы есть Украина!
   - Украина... - словно попробовал на вкус незнакомое слово Макс. - А это еще кто такие?
   - Черт ногу сломит в их родственных связях. Наверное, те же русские, только не хотят русскими называться, - ответил Мюллер. - В Югославии так же - сербы, хорваты, македонцы, чер-но-гор-цы, - с трудом произнес он сложное для немецкого языка слово.
   Староста яростно замотал головой.
   - Украина, мы есть Украина. Мы друг! - он поспешно плеснул вина в большие стаканы.
   Мюллер и Кёлер жалобно посмотрели на командира. Тот сдался. В конце концов, ром - молоко солдат. Кажется, так писал запрещенный ныне Ремарк?
   - По стакану! Мы все-таки на вражеской территории... Прозит!
   Пиршество шло своим ходом. На дальнем конце стола кто-то уже затянул что-то заунывное. Вдруг староста засуетился, выскочил из-за стола и закричал что-то на своем варварском. Шум застолья тут же стих.
   - Сюрприз, сюрприз! - взволнованно зашептал он немцам. - Чудесно! Подарок! Сюрприз!
   - Не люблю я сюрпризы... - заворчал Мюллер и положил руку на кобуру.
   Староста этот жест заметил:
   - Да, да! Стреляйт! Вот. Большевик! Юде!
   К столу подвели крепко связанного высокого парня неопределенного возраста. Неопределенного - потому как его избитое, опухшее лицо было синюшного цвета.
   - Пиф-паф! Стреляйт! Битте! Юде!
   - Командир... Я что-то его плохо понимаю... - насупился рыжий Отто.
   - Он нам предлагает расстрелять этого еврея-большевика.
   - Да, да! Комиссар! - радовался староста.
   - Я сейчас этого урода... - завелся вдруг Отто. - Мы солдаты. Ты, скотина славянская, мы - солдаты, а не палачи! Понимаешь?
   - Да, да! Стреляйт! Юде!
   - Вот урод... - стал вставать наводчик.
   - Кёллер! - рявкнул командир. - Сидеть!
   А потом он встал сам, поправил кобуру и подошел к старосте:
   - Мы - не СС. Мы - танкисты. Мы солдаты. Придет гестапо, оно и будет разбираться. Вы меня поняли?
   Староста разобрал, похоже, только два слова - СС и гестапо. И закивал, схватив Брандта за рукав. Тот высвободил руку резким движением:
   - Чертов сукин сын... Читай по губам - Я СОЛДАТ! Я не стреляю в безоружных. Понятно?
   Внезапно еврей подал голос:
   - Он не хочет вас понимать. Он хочет меня расстрелять. - сказал он на чистом немецком.
   Брандт помолчал. А потом подошел к большевику:
   - За что?
   - За то, что я не такой как они.
   - Коммунист?
   - Нет, комсомолец.
   - Это еще кто?
   - Считайте меня коммунистом. Если нравится.
   - Еврей?
   - Нет. Украинец.
   - Почему староста держит на тебя зло и называет тебя евреем? - Брандту действительно было интересно разговаривать с парнем.
   Тот пожал плечами:
   - Потому что я коммунист. Почему же еще?
   Теперь пожал плечами Брандт:
   - Может, ты обрюхатил его дочку и не желаешь на ней жениться...
   - Если б у этого красавца была дочка, я бы обходил ее стороной...
   Староста и впрямь красотой не отличался. Косорылый какой-то. И косоглазый.
   - Немецкий откуда так хорошо знаешь?
   - Нас хорошо в школе учили.
   - В сельской?
   - Я из Киева.
   - Мы скоро там будем, - уверенно пообещал танкист.
   Парень усмехнулся:
   - Это вряд ли. Сутки не прошли, как вы напали на нашу страну. Завтра Красная Армия вернется за мной. Вот увидите.
   От этих слов Брандту стало жутковато. Таким уверенным тоном они были произнесены. Но танкист себя переборол:
   - А почему ты не в армии?
   - Я - учитель.
   - Немецкого?
   - Нет. Истории.
   - И чему историк учит здесь?
   - Тому, что кто с мечом к нам придет, тот от меча и погибнет.
   - Как тебя зовут?
   - Андрей.
   - Ты смелый парень, Андрей. Передай этому недочеловеку, что мы - солдаты, а не гестапо.
   - Он не 'унтерменш'. Он человек. Просто темный.
   - Этот человек тебя хочет убить! - удивился Брандт.
   - Я же говорю, он темный. Необразованный. Многое не понимает.
   - Удивительно... Так вот передай. Мы не расстреливаем безоружных. Тыловики подтянутся - разберутся с тобой. И с ним.
   Парень переводил, почему-то не отводя взгляда от лица немца. На старосту он даже не смотрел. Староста по-птичьи склонил голову, выслушивая учителя.
   - А тебе совет - беги отсюда.
   Парень улыбнулся разбитым ртом и покачал головой:
   - Нет. Русские - не бегают от врага.
   - Ты же не русский. Ты украинец!
   - Ну и что?
   'Молодой фанатик' - мелькнула мысль у командира танка. - 'Молодой коммунистический фанатик. Как парни из 'Гитлерюгенда' Такие же!'
   - Мюллер, Келлер, Штайнер! - рявкнул Брандт. - Соберите еды для Зингера. И бутыль прихватите. Вино очень уж хорошо... И самогона! Пригодится.
  Староста вдруг опять залопотал, хватая за руки командира танка.
  - Отвяжись, скотина, - поморщился Брандт, брезгливо оттолкнув косоглазого. - Эй! Андрэ!
  Паренек с оплывшим лицом не ответил. Он, почему-то смотрел в небо.
  Танкисты машинально посмотрели туда же.
  А там...
  А там крутилась карусель.
  Четыре стройных немецких истребителя гоняли по голубому небосводу какой-то русский биплан.
  Тот заметно уступал немцам в скорости и наборе высоты, но невероятная маневренность по горизонтали позволяла уходить от росчерков пулеметных трасс. Пулеметы стучали, как швейная машинка, но прошить не успевали. Похоже, русский пилот был весьма опытен. Он успевал отворачивать в последний момент. Иногда скорость 'Мессершмиттов' даже была ему на руку. Он успевал притормаживать невероятным образом и очередной немец проскакивал мимо, не успевая прицелиться. Казалось, что русский даже мог зависать в небе.
  Сам он не стрелял - или патроны кончились, или просто экономил.
  В какой-то момент Штайнер даже поймал себя на сочувствии к русскому. Один против четверых... Но тут же подавил в себе это чувство. Это враг и его надо убить. Иначе он убьет тебя.
  Шея даже стала затекать...
   Вдруг русский дал короткую очередь и один из 'Bf-109' судорожно отвернул в сторону, из его брюха потянулся сначала слабый, а потом все более густой черный дым.
  Он потянулся пологим снижением на запад, а русский, тем временем, буквально развернулся на воздушном пятачке и ударил винтом по хвосту второго 'Мессера'.
  Тот камнем, дико визжа и кувыркаясь, пошел вниз,
  Вспыхнул и русский, вращаясь вокруг своей оси. Через мгновение из немецкого истребителя выпал небольшой комочек, и одуванчик парашюта раскрылся в белом от зноя небе.
  Второй одуванчик выпал из русского истребителя.
  Оставшиеся два 'худых' словно ножницы разошлись в небе, перевернулись в какой-то там фигуре пилотажа и зашли...
  - Что они делают? - шепнул Брандт.
  Шепнул так громко, что Андрей услышал его:
  - Выходят на линию атаки, герр, как вас там.
  - Зачем?
  - Вы, фашисты, всегда убиваете тех, кто слабее. Но этот советский летчик оказался сильнее вас. Вот они и мстят.
  - Заткнись, - взревел Штайнер. - Мы не фашисты! Мы - нацисты!
  - А какая разница? - пожал плечами комсомолец.
  Тем временем, два немецких истребителя, ревя моторами на форсажах, порвали небо очередями. Купол русского вдруг схлопнулся, стух и... Летчик камнем понесся вниз.
  Немец же продолжал спокойно спускаться.
  Его братья барражировали кругами над ним.
  Тут Брандт словно очнулся:
  - Эй! Красный! Быстро переводи этому косоглазому, пусть всей деревней собираются искать нашего пилота.
  - Не буду, - ответил Андрей.
  - Что? - не понял немец.
  - Не хочу переводить. Я вдруг слова все забыл.
  Вместо ответа Брандт ударил русского по лицу:
  - Переводи, я сказал!
  Комсомолец пошатнулся, сплюнул кровью на пыльную землю... Не попал. Кровавая ниточка слюны потекла по подбородку:
  - А я слова забыл, - усмехнулся Андрей.
  - Я тебе сейчас... - Брандт было замахнулся, но вдруг остановился, споткнувшись о взгляд русского учителя. - Штайнер!
  - Я!
  - Бегом к танку, пусть Зингер вызывает подмогу там, сообщи, что немецкий пилот в квадрате 'Аш-17', требуется эвакуация и все такое.
  - А...
  - БЕГОМ!
  Макс понесся к танку, что было сил.
  - Слышь, косоглазый, тебе говорю. Понимаешь? - повернулся Брандт к старосте.
  - Ферштеен, ферштеен, - торопливо закивал старик.
  - Хорошо. Собирай своих идем лес прочесывать. Небо, летчик, упал, лежит, помощь. Понятно?
  - Нихт ферштеен!
  - Богородицу тебе в задницу... - выругался Брандт и потер свой длинный нос.
  Мюллер поморщился, а Кёллер хохотнул.
  Кое-как, буквально на пальцах, Брандт смог пояснить старосте, что от него требуется.
  Через пятнадцать минут западно-украинская деревня в полном составе двинулась в сторону падения немецкого летчика-истребителя.
  Русского комсомольца снова заперли в каком-то подвале.
  Зингер сидел на башне, болтая босыми ногами, и орал песни.
  Макс, тяжело дыша, подбежал к танку:
  - Ральф! Ральф!
  - И что мы так орем? - лениво потянулся голый по пояс радист.
  - Командир приказал срочно вызвать подмогу. Там сбили нашего летчика, ты видел?
  - Ага, - согласился Зингер. - Видел. Русский был великолепен. Будешь?
  И Ральф протянул Штайнеру фляжку:
  - Бимбер, чистый как слеза валькирии.
  - Ральф!
  - А чего Ральф? Сами ушли, а мне тут что делать? Скучно же...
  - РАЛЬФ!
  - Не ори, Макс. Сейчас вызову...
  Неловко карабкаясь и расплескивая самогон по башне, Зингер забрался в башню и начал передачу.
   Штайнер нетерпеливо прыгал вокруг танка.
  Войну он представлял несколько по другому, да...
  Яростные бои. Враг бежит, девушки с цветами наперевес... А тут какие-то крестьяне, сломанная коробка передач да пьяный радист.
  Наконец, Зингер высунулся из танка.
  - Приказано ждать, солдат. По возможности эвакуриро... Тьфу! Э-ва-ку-и-ро-вать, - произнес радист по слогам трудное слово. - Летчика своими силами.
  - Доннерветтер, - ругнулся Штайнер. - Дай фляжку.
  - Лови!
  Фляжка больно стукнула по пальцам. Макс сделал большой глоток и бимбер немедленно обжег горло. Крепка ж ты, польская самогонка.
  - Держи!
  Пьяненький радист фляжку не поймал. Она стукнулась о броню и отлетела в кусты, покрытые серой, придорожной пылью.
  - Свинья ты, Макс, - грустно сказал Зингер.
  - А ты как думал? - зло ответил заряжающий и помчался обратно.
  В деревне никого не было.
  Только пустые дома, гавканье собак да ор петухов и стол, безобразно украшенный объедками и полупустыми бутылками.
   Все куда-то делись...
  Макс потоптался, несколько раз посмотрел по сторонам, поправил пистолет-пулемет. Прямо тайна 'Марии Целесты'. Потом, глянув на жареный бок поросенка, уселся на лавку. Не пропадать же добру, в самом деле?
  Вот она - мечта солдата.
  Много еды и спирта. Сейчас бы еще девку какую, чтобы податливую и мягонькую. Чтобы просто полазать по ней руками и уснуть на мягкой груди под жарким солнцем... И чтобы никого вокруг.
  И 'чтобы никого вокруг' не получилось. Только Макс поднес ко рту ровный кусок мяса, подцепленный ножом, как рядом со столом нарисовался староста.
  Макс моментально схватил автомат и направил его на русского.
  - Нихтс, нихтс! - испуганно поднял руки тот и сделал пару шагов назад. - Ком цу мир, битте, герр фашист!
  - Я не фашист! Я - национал-социалист! - возмутился Штайнер. - Ну еще не формально, но... Где наши?
  Староста что-то залепетал. Из его речи - смеси польского, русского и еще какого-то варварского с вкраплениями немецких слов - стало ясно только одно. Командир экипажа ушли ' туда'. Ага... В лес отправились, не дождавшись Макса. Вместе с деревенскими, летчиков искать. Ну и ладно.
  - Ком цу мир, герр! - схватил танкиста за локоть старикашка.
  - Да отвяжись ты от меня, косоглазый! - отмахнулся Штайнер. - Что пристал-то?
  Но староста оказался прилипчив как навозная муха. Сплюнув от досады, молодой танкист, закинув за спину пистолет-пулемет, пошел за ним. Тот семенил, суетливо оглядываясь и, бормоча что-то под нос, махал рукой.
  Подвел к беленькому дому, оглянулся и извиняюще поклонился:
  - Айн минутен, битее!
  Макс напрягся и взял в руки 'МП', на всякий случай, сняв его с предохранителя. Что-то ему тут не нравилось.
  - Айн минутен! - и старик скрылся во дворе.
  У Макса почему-то пересохло во рту и он сделал шаг назад. Тишина... Только птички свистят, подзывая подруг. И ветер шелестит листвой вишни, густо усыпанной бордовыми ягодами. Где-то лениво брешет собака.
  Добротная калитка снова скрипнула, из двора вышел давешний комсомолец с подбитым глазом. В спину его тыкал древней двустволкой староста, бормоча какие-то ругательства, судя по тону.
  - Шиссен, битте, герр зольдат!
  - Что?
  - Он просит вас расстрелять меня, - усмехнулся Андрей.
  - Я сейчас эту падлу шлепну, - обозлился Штайнер.
  Учитель пожал плечами:
  - Делайте как знаете. Меня все равно убьют они. Темный народ. Не понимают.
  - Что не понимают? - не понял Макс.
  - Мы освободили их от власти панов.
  - Вы их завоевали.
  - Завоеватели не строят школы и больницы. Сколько школ вы построили в Варшаве?
  - Понятия не имею. Я обычный танкист.
  - Нет, не обычный. Ты такой же, как этот старик. Такой же темный. Тебе промыли мозги в твоем гитлерюгенде.
  - А тебе в комсомоле! - крикнул Макс, раздув ноздри.
  - Поэтому я учу детей, а ты их убиваешь.
  - Заткнись!
  - Когда ты поймешь правду, то бросишь оружие и вместе с нашей армией свергнешь гнет Гитлера. Ваш фюрер лишь марионетка в руках империалистов.
  Макс рассвирипел:
  - А ну шаг назад! Быстро!
  - Я, я, шнель! - мелко закивал головой старичонка.
  - Впрочем, правду ты можешь понять слишком поздно. Очнись, солдат.
  Макс передернул затвор. Русский бесил его. Спокойной усмешкой, уверенным взглядом. Почему он ведет себя так, будто в плену Штайнер?
  - Страшно, солдат? Ничего, будет еще стра...
  Договорить русский не успел, староста выпалил из своего ружья, попав учителю в живот. Грохот ударил по ушам и Макс от неожиданности нажал на спусковой крючок, дернув автоматом.
  Очередь разорвала грудь комсомольца, пошла левее и...
  Каким образом одна пуля попала старику в голову, Макс так и не понял. Он вообще ничего не понял. Просто стоял и тупым, бессмысленным взглядом смотрел на два тела, валяющиеся под ногами.
  Из ступора его вывел сильный удар по плечу:
  - Что за хрень, Штайнер?
  - А?
  - За каким чертом ты ухлопал старика с этим евреем?
  - А... Я...
  Штайнера вдруг затрясло.
  - На минуту нельзя оставить... Командир, тут это...
  Бабы, только что притащившие из леса сломавшего ногу при приземлении летчика, увидели лежащего окровавленного старика и дружно завыли. Какая-то старуха с грудастой толстомясой девкой бросились с криком на ошалевшего Макса, и только Мюллер с Келлером кое-как остановили их.
  - Уходим, - отрывисто бросил Брандт. - Быстро, быстро, быстро! Несколько очередей над головами охладили толпу, собравшуюся было растерзать Штайнера: бабы с визгом, зажав уши, побежали в разные стороны, дети заверещали, мужики присели.
  - Я не хотел, я не хотел, - молитвой повторял Макс, когда экипаж бегом тащил носилки, реквизированные в новенькой больнице, с ругавшимся вполголоса летчиком.
  - Да заткнись ты, - огрызнулся Мюллер.
  Но Штайнер все бормотал:
  - Я не хотел...
  Слава Богу, прибыли ремонтники. При звуке выстрелов в селе они разлеглись по кустам, держа на изготовку карабины.
  Протрезвевший Зингер высунулся из люка:
  - Командир, разреши по этой банде из орудия бахнуть?
  - Я тебе бахну, - буркнул Брандт. Носилки положили на траву, летчик зашипел от боли в ноге.
  Толпа же, при виде танка и солдат подалась назад и тихонечко рассосалась по домам.
  К вечеру танк был готов. Можно было догонять полк.
  Перед отправкой Макс подошел к Брандту и тоскливо сказал:
  - Командир это случайно получилось...
  - Да и черт с ними, с этими русскими. Но один так больше не делай.
  
  24 июня. Окрестности Сокальской горы. Шютце Вальтер Бирхофф.
  
  Уже первый день начала войны показал немцам, что прогулка на Востоке оказалась немного другой, чем это представлялось ранее. Русские оказали жесточайшее сопротивление.
  Впрочем, это было понятно - на границе сконцентрирована вся русская армия. По крайней мере, так думал и Гитлер, и Гальдер, и Хубе, и миллионы немецких солдат. Более того, службу по охране границы несли энкаведешники - политическая и военная элита Советской России.
  Пограничники были прекрасно обучены, обладали самым современным стрелковым вооружением и, самое главное, были хорошо подготовлены. Немецкие солдаты с изумлением разглядывали трофеи - особенно автоматическую винтовку СВТ , чей механизм позволял вести невероятно сильный огонь.
  К счастью для немецких войск, пограничники не могли оказывать долгое сопротивление основной ударной силе Германии - ее танкам. Там же, где танков не было, советские пограничники держали оборону по несколько дней. В плен они не сдавались, разве что случайно. Впрочем, согласно приказу о комиссарах, бойцы НКВД подлежали уничтожению на месте.
  Однако, это был не последний рубеж обороны. За спинами бойцов в зеленых фуражках спешно развертывались стрелковые дивизии и механизированные корпуса. А между границей и армией тонкой цепочкой от моря до моря протянулась оборонительная линия дотов - немцы называли ее 'Линия Молотова'. Ее они не боялись - слишком мало времени оставалось у русских, чтобы подготовить нормальную линию обороны. Доты стояли недостроенными, незамаскированными, недостаточно вооруженными...
  Впрочем, что там 'Линия Молотова'?
  Вермахт недавно вскрыл тихой сапой пехоты по болотам неприступную 'Линию Мажино', строившуюся двадцать лет. Впрочем, через нее же прорвались и танки... Кстати, на немецкие же деньги эти громадные ДОТы строили. Деньги, полученные от репараций после Первой Мировой войны. Маневренная война в исполнении Гудериана доказала бессмысленность этих затрат.
  'Линии Молотова' немцы не придавали никакого значения.
  Серые от придорожной пыли колонны немецких солдат змеями ползли по дорогам Украины. В авангарде одной из колонн шагал и Вальтер Бирхофф, обычный шютце 16 танковой дивизии. Бронетранспортеров в дивизии не было.
  На всех техники не хватало: ими оснащали передовые отряды, ту же 11 дивизию. А дети папы Хубе шли пешком. Грузовики нужны были снабженцам. Они и бензовозы время от времени обгоняли одуревшую от жары пехоту, оравшую бесконечные походные марши. Несмотря на усталость, настроение было хорошим. Еще бы, кроме того скоротечного боя на границе русские не оказали никакого сопротивления. Правда, старики говорили, что все еще впереди. Фельдфебель Рашке все время оглядывался на лица солдат своего отделения, словно сторожевой пес, время от времени пересчитывающий своих овечек.
  Солдаты же только улыбались серыми лицами и продолжали хрипло орать:
  
  Wenn die Soldaten durch die Stadt marschieren,
  Öffnen die Mädchen die Fenster und die Türen.
  Ei warum? Ei darum!
  Ei warum? Ei darum!
  Ei bloß wegen dem
  Schingderassa, bumderassasa!
  Ei bloß wegen dem
  Schingderassa, bumderassasa!
  
  Песни помогали держаться. Пехота вышла на марш в шесть утра и к обеду они прошагали уже тридцать километров. Воистину - нет лучшего солдата, чем германский. Тащить на себе двадцать восемь килограммов снаряжения... На поясном ремне два подсумка с патронами для карабина. Справа сзади - сухарная сумка. На сухарной сумке - фляга с водой. Над ней противогаз. К лямке противогаза прикреплена противохимическая накидка. В ранце из телячьей кожи котелок с крышкой-сковородкой, а внутри непременная ложка-вилка. Ну и обязательные предметы гигиены: зубная щетка, бритва, мыло и порошок от паразитов. Под ранцем плащ-палатка. Над левым бедром - саперная лопатка и тесак. А! Паек еще! И шагать, шагать, шагать.
  - Schingderassa!
  В армии Вальтер понял - как же удобно ходить в строю. Нет, в учебном лагере он по первости возмущался бессмысленной, как считали все новобранцы, шагистике. Особенно издевался вахмистр Гомулка - 'трофейный немец' из Богемии. Он словно отыгрывался за годы чешского унижения.
  Но потом Вальтер все понял. В тот день, когда их взвод сделал тридцатикилометровый марш в полной выкладке. Тридцатикилометровый - это в одну сторону. Прибыв на место они отстрелялись по мишеням и ускоренным темпом понеслись обратно. В семь вечера должен был быть ужин. А кто не успел - тот опоздал. Почти теряя сознание, новобранцы ревели марши и шли, положив руку на плечо впереди идущему. И грохот сапог задавал ритм сердцу. Отставших тащили на себе. За пять километров до казарм учебного лагеря Гомулка остановил роту и читал мораль о боевом товариществе. После чего заставил снять оружие и снаряжение с самых слабых и заставил нести военное барахло самых сильных. Бирхоффу досталась каска, винтовка и ранец самого здорового в роте: двухметровый гигант Фриц Штайгер показывал чудеса на силовых гимнастических упражнениях, но был невероятно невынослив на маршах.
  Было темно в глазах.
  Пот стекал, капая на избитую сапогами землю. Вальтер видел перед собой лишь тыльник стального шлема впереди идущего. И не петь, не орать, а именно реветь строевые.
  - Bumderassasa!
  Они опоздали на семь минут. Легли спать голодные. И даже на ворчание сил не хватило, иначе Гомулку просто убили бы.
  Эх, и как, оказывается, был прав вахмистр...
  Фельдфебель Рашке сновал рядом со взводом как овчарка вокруг стада, проверяя своих солдат. Наблюдая за ним, Вальтер подумал, что тот прошел в два раза больше, чем остальные. Вот она - солдатская судьба. Шагать, шагать.
  Дойчен зольдатен ин дер штадт марширен...
  В какой-то момент Рашке и Бирхофф встретились глазами. И - о, Боже, что это? - фельдфебель подмигнул вдруг рядовому.
  Вальтер удивился. А потом удивился еще больше. Голова фельдфебеля лопнула как спелый арбуз, в который воткнули нож. Колонна продолжила шагать. Солдаты успели сделать пару шагов, и только потом донесся хлесткий звук выстрела. А пилотка фельдфебеля, отлетев, слегка зависла в воздухе и упала в придорожную пыль.
  'Фффух!' - это пуля пролетает мимо тебя. Если она свистит - стреляют не по тебе. Если 'ффух' - это твое. Это по тебе. И никому никогда нельзя слышать: 'чмок!' Если ты услышал такое - это навсегда. Это звук пули, воткнувшейся в живое тело. И только потом - 'тудум!'. И все это: доли секунды.
  Очередь русского пулемета ножом взрезала немецкий строй. Сразу никто не понял, и даже умершие еще сделали по паре шагов. Ад начался еще через секунду.
  Русский пулеметчик буквально в упор стал расстреливать немецкую пехоту.
  Вальтер замер, не понимая, потом его кто-то сбил с ног...
  В себя он пришел в придорожной канаве.
  Немцам сильно повезло. Небольшой ДОТ бил пулеметом лишь с одной стороны дороги.
  - Алярм! Санитарен!
  Грузовик, объезжавший пехоту, резко свернул в сторону, ткнулся широкой мордой в чернозем, замер и... И вспыхнул, хлестнув бензином по лежащим на дороге раненым.
  Бирхофф стащил 'Маузер' с плеча, передернул затвор и...
  И что делать?
  Дот не видно из кювета.
  А подняться - страшно.
  Вальтер стащил каску и чуть приподнял ее над дорогой. Тут же винтовочный выстрел выбил ее из рук.
  Пулеметчик и снайпер.
  Плохо.
  Единственное, что хорошо, русские не лупят из минометов. Впрочем, фельдфебелю Рашке уже все равно.
  Немецкие же минометчики сноровисто развернули свои трубы и начали бить по ДОТу.
  И даже попадали, но... Но бетон легко выдерживал разрывы мин калибром пятьдесят миллиметров. Русские ни на минуту не прекратили огонь.
  - Эй ты! - окрикнул кто-то Вальтера сзади. Шютце обернулся. А вот и командир взвода.
  - Где отделение? - заорал, перекрывая треск пулеметных очередей и разрывы минометок, командир взвода лейтенант Фойгель.
  Бирхофф повертел головой...
  - На дороге, герр лейтенант!
  - Шайзе... Ползи за мной!
  Вальтер послушно пополз по кювету, переползая через тела успевших нырнуть в укрытие камрадов. Те только матерились в ответ, прижимаясь к земле.
  - Санитарен, ааа! - с дороги орали раненые. Время от времени крики затихали. Русский снайпер методично отстреливал их.
  - Сволочь! Что он делает? - крикнул кто-то из уцелевших.
  Вальтер полз за лейтенантом.
  - Ты! И ты! За мной!
  Небольшая штурмовая группа постепенно уходила из сектора обстрела.
  - Слушаем меня! Как зовут?
  - Рядовой первого класса Вальтер Бирхофф, герр лейтенант!
  - Отлично! Сдай гранаты.
  - Э...
  - Быстро! Добирайся до штаба батальона. Срочно нужна помощь. Выполнять!
  Дрожащими руками Бирхофф отдал три 'колотушки' одному из солдат. И снова пополз.
  А штурмовая группа короткими перебежками бросилась через дорогу, пытаясь зайти в тыл советскому ДОТу.
  Да, 'Линия Молотова' была оборудована плохо. Очень плохо - ни маскировки, ни нормальных ходов сообщения, ни прикрытых линий снабжения. Так. Коробки посередь поля. Но, сделаны они были на совесть. Если, конечно, совести хватало...
  Когда штурмовая группа, пригнувшись, побежала к ДОТу, внезапно заработала тыловая бойница.
  Это был не пулемет, не обычная винтовка, но и не пистолет-пулемет...
  'Счелк!'
  'Счелк!'
  'Счелк!'
  'Счелк!'
  'Счелк!'
  Свистяще-челкающий хлыст и... Двое убитых, трое раненых на пыльной украинской дороге.
  По ДОТу били все - и минометчики, и стрелки, и автоматчики. Из леса даже выкатили на прямую наводку легкую противотанковую пушку, калибром три и семь десятых сантиметра . Увы. Она смогла только выщербнуть бетон, после чего неутомимый русский пулемет прошелся по расчету орудия.
  По кювету Вальтер дополз до спасительного леса. На всякий случай, он пропахал брюхом еще десяток-другой метров и только после этого встал и побежал. Пробежал, правда, не много. Какой-то саперный лейтенант сбил его подножкой:
  - Дезертируем, рядовой?
  - Никак нет, герр лейтенант, - утирая разбитый нос. - Я послан в штаб батальона командиром взвода.
  - Где приказ? - лейтенант хищно раздул ноздри.
  - Какой приказ? - не понял Бирхофф.
  - Бумажный, ферфлюхте арш !
  - Приказ был отдан устно, герр...
  Договорить Вальтер не успел. Удар кулака свалил его с ног. А сапер, как ни в чем не бывало, развернулся к своей машине:
  - Фельдфебеля ко мне!
  Еще в Хёмнице Вальтер усвоил первую заповедь солдата:
  'Где начальство, там беда'. Поэтому начал быстро делать ноги.
  Да уж, первое ранение и от своих...
  Но сделать ноги не успел.
  Саперный лейтенант заметил его движение и заорал:
  - Эй! А ну стоять! Пристрелю, сукин сын!
  Бирхофф остановился как вкопанный.
  - Так, с нами идешь, топотун пехотный.
  Саперы с шуточками-прибауточками повыскакивали из грузовика.
  - За мной! - заорал лейтенант и взвод саперов, с приданным внезапно Бирхоффом помчались в сторону дота.
  Шютце бежал последним. На ходу, тяжело пыхтя, пожаловался саперному рядовому:
  - Лейтенант у вас суровый...
  - Лейтенант Шлингманн? Не... Молодой просто, - ответил, ухмыльнувшись в усы, сапер. - Ты там это... До твоих добежим, линяй в кусты.
  Этому совету Бирхофф немедленно последовал, когда взвод саперов, тащивших на себе ящики со взрывчаткой, разные инженерные инструменты и, зачем-то, канистры с бензином, рассыпался на штурмовые группы.
  Бирхофф, перевернувшись несколько раз, завалился в небольшие кусты. ДОТ продолжал бить из пулеметов по залегшей в складках местности пехоте.
  Саперы, тем временем, используя мертвые зоны, окружили бетонное строение. Несколько гранат, брошенных к амбразуре, не произвели необходимого воздействия. Пулемет не умолкал. Дверь саперы тоже не смогли подорвать. Взрыв лишь оглушил самих немцев, да выбили несколько сотен бетонных осколков. ДОТ окутался дымом... На мгновение, всего лишь на мгновение, русские успокоились, но, затем, снова открыли огонь.
  Вот тут-то и пригодились канистры с бензином.
  Трое саперов вскарабкались на крышу плюющегося огнем ДОТа, втащив с собой канистру. Открыли крышку и начали заливать горючее в какую-то дырку, вероятно, в вентиляционную шахту.
  В этот момент русский пулеметчик повернул ствол и ударил по кустам, в которых лежал Бирхофф. Пули прошли выше, но одна отвратительным звоном скользнула по стальному шлему. Вальтер ткнулся лицом в пыль и пропустил момент, когда саперы бросили в шахту дымовые гранаты. Он поднял голову, когда саперы спрыгивали с ДОТа на землю.
  Через несколько секунд из бетонного сооружения вырвалось с бешеным ревом пламя. Но пулемет продолжал бить. Его уже не было видно в выплеске огня, треск рвущихся патронов заглушил его, ну пули все еще продолжали взметать пыльные и кровавые фонтанчики. Казалось, это продолжалось вечно.
  Секунды всегда кажутся вечными.
  Потом внутри ДОТа что-то взорвалось. Причем так, что бронированную дверь вынесло наружу.
  И все. Огонь практически моментально погас
  Подождав пару минут, пехота и саперы стали подниматься. Санитары бросились к раненым. Убитых стали оттаскивать в сторону, сразу разламывая солдатские жетоны. Фельдфебеля Рашке положили в сторону, ибо чинопочитание выше смерти.
  Фельдфебелям зазорно лежать в братской могиле с рядовыми. Даже со Штайгером, который словил пулеметную очередь в грудь.
  Лейтенант Фойгель подошел к убитому и накрыл размозженную голову плащ-палаткой. Довольный отсутствием своих потерь, лейтенант Шлингманн собрал саперов.
  Пехота двинулась было по дороге, наверстывая упущенные километры.
  В этот момент и раздались последние выстрелы этого боя.
  Обгорелый, как негр, человек в лохмотьях выполз из ДОТа с винтовкой в руках и выстрелил в командира саперного взвода. Тот, совершенно некстати, собрался сфотографироваться на фоне очередной своей маленькой победы.
  Обгорелого тут же пристрелили.
  Вечером этого же дня похоронная команда выкопала три ямы. Одну для лейтенанта Шлингманна, другую для фельдфебеля Рашке, третью для рядовых. Закопали быстро. Поставили березовые кресты. Повесили три солдатских каски. Запоздавший на похороны дивизионный пастор - дел было много за этот день - отслужил заупокойную службу уже над могилами.
  Русских оттащили и выбросили в лес. Пусть так гниют.
  Нет, а что? Тратить на них силы и время? Нет уж. Пусть удобряют украинскую землю. Ведь на ней расти немецкому урожаю!
  
  25 июня 1941 года. Штаб 16 танковой дивизии. Радзехов.
  
  Жара стояла африканская. Офицеры, включая и генералов дивизии, щеголяли в домашних шортах: не изнывать же в сукне? И сам Хубе давно сменил фуражку на пилотку. Солдаты же, как только встали на привал, разделись до трусов, и только те, кто был вынужден возиться с техникой с неохотой остались в штанах.
  Дивизия стояла на месте, не продвинувшись за день ни на метр. Тылы ушедшей в прорыв Одиннадцатой танковой забили центральную панцерштрассе. Первая танковая группа шла по трем шоссе. Гигантская пробка длиной в шестьдесят километров не давала подтянуть второй эшелон. Солдаты были довольны, а вот аристократы на офицерских должностях ворчали. Шел третий день войны и мелкие стычки на границе не обеспечивали Железных Крестов, желательно с бриллиантами.
  Штабистов же волновали другие проблемы. Самой малой было небо. Русская авиация не тревожила тылы наступающих войск. От нее страдали на передовой. На совещании у Вернера Кемпфа, командующего Тридцать Восьмым моторизованным корпусом, генерал-майор Людвиг Крювель, командир Одиннадцатой, отметил, что дивизия подвергается атакам с воздуха до восьмидесяти раз в день. Даже если он и преувеличивает в два раза, число все равно огромное. Если бы русские нанесли удар по этой огромной пробке, они бы сорвали весь план наступления.
  Десяткам тысяч солдат требовалось продовольствие, тысячам орудий - снаряды, сотням танков и тягачей - бензин.
  Другой проблемой была абсолютная непредсказуемость русских. Хубе никак не мог понять логику их действий. Сначала они, не считаясь с потерями, атаковали какой-нибудь участок, создавая кризис на флангах прорыва, сбивали германские войска с позиции, а потом спокойно уходили куда-то обратно. Уходили, чтобы через несколько часов вернуться и снова атаковать эти же самые позиции. Хубе предполагал, что высшее командование у большевиков просто находится в растерянности и не знает, что делать. По сведениям разведки, здесь, во Львовском выступе, сконцентрированы достаточно мощные бронетанковые силы: три или четыре механизированных корпуса. Если бы русские сконцентрировали их и ударили, по примеру немцев, в одном месте, то вполне могли разгромить Первую танковую группу.
  Однако, вместо мощного нокаута они предпочитали чувствительные, но слабые тычки пальцами в разные стороны.
  Они напоминали Гансу-Валентину сильного, но пьяного, и к тому же, с завязанными глазами боксера без перчаток.
  А сила у русских была. Днем штаб дивизии приехал осматривать поле боя. Здесь, в Радзехове, позавчера столкнулись передовые отряды Одиннадцатой дивизии с русскими танками. Докладывали что-то невероятное, что, мол, немецкие противотанковые орудия и пушки даже 'четверок' не пробивали броню каких-то большевистских монстров.
  Противоядие нашли очень быстро. Коллегам пришлось развернуть в горизонт зенитную артиллерию. И та справились. Под Раздеховым осталось двенадцать новейших русских танков. Как прошляпила разведка новое оружие?
  Потери соседей тоже были велики: только безвозвратно передовой отряд Одиннадцатой потерял сразу семь машин. Еще двенадцать подлежали различному ремонту.
  Согласно отчету, с которым ознакомились во время совещания, русские танкисты вели бой отчаянно. Даже поврежденные и горящие машины продолжали стрелять.
  Приехав на поле боя, Хубе был поражен.
  Такого у панцерваффе не было.
  Средний танк, коих сгорело десять штук, восхищал самим дизайном. Горелые, некоторые без башен, даже в таком состоянии они производили какое-то иррациональное ощущение скорости, мощи, напора. Казалось, что они вот-вот дернутся и, грозно рыча моторами, снова пойдут вперед. Генерал отметил весьма интересный наклон брони. Стало понятно, почему снаряды отскакивали от танков противника. Но и стала понятна тактика борьбы с ними. Большая часть 'Т-34', а именно так называли эти танки пленные, была поражена в ходовую часть противотанкистами. После чего зенитчики уже спокойно расстреливали неподвижную цель. Впрочем, как уверял Крювель, 'ахт-ахты' били русских на расстоянии и в километр. А вот панцерам приходилось сближаться хотя бы на четыреста метров. А это уже пистолетный бой. Танки с танками не воюют, зайцу понятно. Но русские не знают элементарных правил современного боя и с этим придется считаться.
  А вот второй танк просто потряс. Огромный гигант, запрыгнуть на гусеничную полку которого однорукий генерал смог лишь с помощью адъютанта, ужасал своей силищей. 7,6 сантиметровое его орудие могло пробить любой танк вермахта практически на любой дистанции.
  'Клим Ворошилов'...
  Идеальный танк поддержки пехоты или прорыва укрепленных линий обороны. Да, если бы у вермахта были такие танки... Остается надеяться, что в Берлине сделают соответствующие выводы. А еще надеяться, что у русских таких танков мало. И еще надеться на то, что русские ими пользоваться просто не умеют. Надежды, надежды... Одни надежды. Все расчеты летят псу в подхвостье.
  Что, собственно, и показал бой под Радзеховым. Русские пошли в атаку без артиллерийской поддержки, с минимальным пехотным прикрытием, без авиации.
  А современный бой - это умелое и слаженное взаимодействие разных родов войск.
  Танк хорош на оперативном просторе. Он перерезает коммуникации противника, громит тылы, сеет панику. Но хорошо подготовленная противотанковая оборона остановит любой танк, если он движется без поддержки пехоты.
  Танк слеп. Он не видит свою спину. Достаточно обездвижить его - и все. Минуты его жизни сочтены. Танк не может бороться с гаубицами и минометами: они закрыты для него. Танк мишень для пикировщика. Танк надо грамотно использовать.
  Русские использовали бестолково: наткнулись на неразведанную оборону. И поплатились за это. Русскую неопытность необходимо срочно использовать.
  Поэтому, когда на совещании в штабе корпуса шестнадцатой танковой было приказано сформировать кампфгруппу и следующим утром выдвинуться к Дубно, Хубе поступил следующим образом:
  Мотострелковый полк полковника Вагнера был усилен истребительно-противотанковым батальоном, двумя танковыми батальонами, а так же саперами и зенитной артиллерией. Кампфгруппа 'Вагнер', по имени командира, должна была прибыть в Дубно к девяти утра следующего дня.
  Вечером же пришел приказ от фельдмаршала фон Рунштедта:
  'Противник, учитывая его численность, боевой дух, упорство, а также, вероятно, и уровень руководства, является во всех отношениях серьезным врагом. Победа над ним должна достигаться не за счет маневра, а, в отличие от кампании в Польше и на Западе, в первую очередь в ходе боя - огнем. Несомненно, еще предстоит кризис в общем ходе приграничного сражения. Сражение достигнет своей кульминации только с вступлением в бой последних выдвигающихся резервов противника, которое ожидается к 28 июня'
  И немцы жестоко просчитались...
  
  
  26 июня 1941 года. Окрестности Дубно. Панцершютце Макс Штайнер. Шютце Вальтер Бирхофф.
  
  Штайнер никогда не думал, что быть танкистом это такая нудная работа. Постоянное копание в двигателе, возня с бензином, проверка проводки, радио. У самого Макса работы было меньше. За всю кампанию 'четверка' так и не сделала ни одного выстрела. Потому только для вида проверить боезапас, и можно, вроде бы, отдыхать...
  Но нет. Опять пришлось делать самую грязную работу. А именно: снова мыть с мылом гусеницы. Зачем, спрашивается? А ни за чем. Это порядок. Германский порядок.
  - Порядок, это когда ты не обсуждаешь, а выполняешь приказ. Зачем и почему: не твоего ума дело, - еще в учебной части рявкали фельдфебели. - Ты идеальный механизм! И вверенное тебе оружие тоже должно быть идеальным. Лечь! Встать! Лечь! Встать! Лечь...
  От воспоминания Штайнера аж передернуло. Нет, на войне все же легче.
  Вечером же и заправили машину.
  Жрал, кстати, панцер много, канистру за канистрой. А это, между прочим, четыреста семьдесят литров литров. Почти три с половиной центнера, если по весу считать. Только вот хватало не надолго. Максимальная дальность хода по шоссе - двести километров. По грунтовке всего сто тридцать. А по пересеченной местности и того меньше - всего сотня. Поэтому при любой возможности заправлять и заправлять. Триста прожорливых лошадей надо кормить.
  И заправляли. Всем экипажем, естественно: один сгружает канистру с грузовика, другой принимает на земле и несет к танку, третий подает на гусеничную полку, четвертый передает пятому, который уже и заливает в ненасытные горловины баков.
  Макса, как самого молодого, поставили вторым. Уже на десятой ходке руки стали ныть. И Макс забурчал на тему того, что грузовик могли бы подогнать поближе.
  Мюллер ему очень быстро объяснил причину, ткнув пальцем в синее небо.
  - Держи! - протянул вонючую канистру Макс. - Но какая авиация? Русских гоняют только так. Они нас и не бомбили ни разу.
  - Не болтай. Тащи еще пива.
  - Какого пива?
  - Бензинового, твою мать. У нашей малышки большое брюхо.
  Еще и жара... А на жаре бензин быстрее испаряется. И воняет. Так воняет, что чертики пляшут в глазах.
  - Давай, давай... И запомни, Штайнер. Если ты позволишь себе расслабиться один раз, то ты расслабишься и в другой. И в тот другой раз, когда ты будешь несобран, именно в этот раз прилетят железные птички и насерют тебе взрывчаткой на башку. Примерно так, - и задница Мюллера дала залп.
  - Аршлос, Мюллер! Ты так всю дивизию угробишь! - рявкнул Брандт. - Подавай скорее!
  - Я и подаю...
  - И подавай!
  - И подаю...
  А Зингер гоготнул:
  - Мюллер, не серют, а срут! Деревенщина ты вестфальская.
  - Я и есть деревенщина из Вестфалии. И ты тоже. И все мы.
  - Э нет, - покачал головой Зингер. - Я не деревенщина. Я из города.
  - Конечно. На весь город три дома, две улицы и кирха.
  - И гаштет, попрошу!
  - А бордель?
  - Чего нет, того нет!
  - Значит, деревня.
  - Сражен вашей логикой, герр обергефрайтер! Вам надо было поступать в университет Мюнстера.
  - Ты там учился, Зингер? - подал голос Кёллер.
  - Ага. На физическом факультете.
  - Слышь, физик-теоретик, ручками практикуйся!
  - Яволь, ручками!
  К вечеру Штайнер так замотался, что готов был рухнуть спать прямо на землю. Но безжалостный командир заставил его переодеться, после чего всем экипажем танкисты ушли мыться на мелкую безымянную речку.
  Ночь прошла без сновидений. Просто вот проваливаешься в черную яму...
  А утром Макс проснулся под ругань командира.
  Брандт всегда ложился позже всех и вставал раньше всех.
  Но обычно он не ругался. И что же случилось?
  Оказалось, что танки пойдут колонной, прицепив противотанковые орудия. А на самой броне разместят пехоту.
  - Твою мать, я не таксист! У нас что, грузовики для пехоты кончились? Какого черта тут происходит?
  - Командир, ты что разорался как монашенка после первого раза? - зевнул Зингер.
  - С шоссе сворачиваем и идем вдоль него. Тащим на себе все пехотное и артиллерийское барахло.
  - Бордель какой-то... Надо было на бухгалтера учиться. Сейчас сидел бы в тылу и пересчитывал ящики с вином.
  - Хватит зевать!
  - Ладно, ладно, командир. Не ори. Ты как моя бывшая теща.
  - Зингер, ты женат был? - удивился Кёллер.
  - Нет, но ведь женюсь? А потом разведусь. Следовательно, моя будущая теща, одновременно, является и бывшей.
  - Хе, хе... Философ недоделанный, - хихикнул Мюллер.
  - А зачем тебе жениться, если ты собираешься разводиться? - не понял Штайнер.
  - Мужчина должен пройти через все циклы своего развития, - важно сказал Зингер и скрылся в танке. Через минуту высунулся:
  - Вот ты, Макс, только личинка мужчины. Ты не трахался, не женился, не разводился и не заработал кучу рейхсмарок.
  - А ты?
  - Я уже трахался. Остальное все после войны. Поэтому я военная куколка мужчины, которая скоро станет гражданской бабочкой. А ты личинка. Просто личинка.
  - Хватить пи... балаболить, Зингер! - заорал Брандт.
  - А у меня работа такая! - обиделся Зингер и нырнул в нутро танка.
  - А ты, Мюллер, хватит бздеть! В танке дышать нечем будет!
  - А не надо было гороховым супом кормить вчера, - флегматично ответил водитель, жуя травинку.
  - Не нервничай, командир, - Кёллер положил руку на плечо Брандта. - Все нормально, остынь.
  - Не люблю, когда чужие люди мою красавицу трогают, - буркнул Брандт.
  Из люка снова появилась башка радиста:
  - Вот поэтому я и разведусь.
  - А ты женись не на шлюхе из 'Союза немецких девушек', - не поворачиваясь, сказал Мюллер.
  - А что, другие есть в этом нашем рейхе? - от удивления Зингер аж рот раскрыл.
  Брандт сплюнул и походкой вразвалочку удалился в сторону ротного командования. Принимать пехтуру.
  - Чего это он? - тихонечко, почти шепотом спросил Штайнер.
  - Бой сегодня будет, - ответил Мюллер, глядя в небо. По щеке его полз муравей.
  - Как он знает?
  - Чует...
  Командир вернулся быстро.
  За ним тащилось отделение пехотинцев.
  - По местам!
  Мюллер зло сплюнул и забрался в танк. Макс полез было на свое место, через боковой люк башни, уже закинул ногу на полку, как получил ощутимый удар по заднице.
  - Какого! - мгновенно обернулся заряжающий. - Вальтер?
  Вальтер Бирхофф тихо улыбался, глядя на школьного друга:
  - Вот, прикомандировали...
  - Вот здорово!
  - Штайнер, не тормози! - заорал Брандт. - По местам!
  - Я одноклассника встретил, командир! - повернулся Штайнер.
  - Панцершютце! Займите место!
  - Яволь, герр унтерфельдфебель! - когда командир переходил на официальный тон, лучше было не спорить.
  Макс нырнул на свое место, успев подмигнуть Вальтеру. Тот, улыбнувшись, кивнул в ответ: 'Мол, потом поговорим...' .
  Брандт забрался на башню:
  - Так, пехтура, слушаем меня внимательно. Это вам не спальный вагон. Тряска будет будь здоров. Держитесь крепко за любые выступающие места как девки за хрен. Кто свалится - останавливаться не будем. Догоняйте как сможете, если под гусеницы не попадете. Смотреть по сторонам во все глаза. Любое шевеление в кустах - стреляйте сразу. Если начнется бой или, не дай Бог, бомбежка, сразу прыгайте и подальше от меня. Во время боя отсекать пехоту. Понятно?
  - Слышь, фельдфебель...
  - Унтерфельдфебель Брандт, ты кто какой, унтер-офицер?
  - Слышь, фельдфебель, ты на своих парней ори. А на своих я, обершютце Ковальски, орать буду.
  Брандт помолчал, смерив презрительным взглядом младшего по званию, но равного по должности пехотинца:
  - Не зли меня, Ковальски. По местам!
  - Давайте, парни, оседлайте эту каракатицу.
  Штайнер высунулся из бокового люка:
  - Вальтер, давай сюда!
  Загрохотали кованые сапоги по броне:
  - Как ты, Макс?
  - Да нормально, а ты...
  Договорить Бирхофф не успел. Танк взревел мотором, чихнув синим дымом, дернулся и пополз. Разговаривать стало совершенно невозможно.
  Штайнер подмигнул другу и посмотрел вперед: колонна двинулась. Там шла такая же 'четверочка', но она еще тащила на буксире пушку противотанкистов, а на броне расчет.
  'Мюллеру придется внимательно следить за дистанцией...' - подумал заряжающий.
  А Вальтер ничего не думал. Он просто старался держаться и глазел по сторонам. Красиво...
  Правда, красиво.
  Боже, как это было давно... Год назад...
  - Валли, а ты меня нарисуешь?
  - Нарисую, Урс. Обязательно нарисую. Но чуть позже.
  - А почему не сейчас?
  - У меня плохо получаются лица. А твое так прекрасно, что я не могу его испортить своими кривыми руками.
  - Перестань, Вальтер! Ты еще долго здесь?
  - Хочу закончить пейзаж.
  - Меня ждет Макс...
  - У вас свидание?
  - Нет, мы просто пойдем в кафе-мороженое, а потом...
  - А потом?
  - Он обещал мне показать тайный ход в летний кинотеатр! Сегодня будут показывать 'Танцующее сердце'! Представляешь?
  - Я ее вижу перед собой. Зачем мне представлять ее?
  - Вальтер! Я же просила! А почему ты рисуешь углем, а не красками?
  - Урс, понимаешь... Краски это имитация мира. Уголь это аллюзия мира.
  - Я не понимаю... Пойдем с нами?
  - Нет. Я не люблю кино, ты же знаешь.
  - Почему?
  - Потому что кино это краска. А настоящее оно из угля...
   Танк тряхнуло и Вальтер едва не слетел с полки.
  - Спишь, что ли? - заорал, перекрывая грохот мотора, Ковальски. Его назначили новым командиром отделения вместо погибшего фельдфебеля. Назначению Ковальски особо рад не был, а потому отрывался на камрадах.
  Вальтер глянул под ноги: сочно-черные куски земли тряслись, словно желе на жующих их гусеницах танка. Бирхофф густо плюнул на гусеницу. Плевок повис на дергающейся травинке и медленно пополз вперед.
  Стрелок посмотрел вперед. Танки, по очереди, сползали в овражек с пологими берегами, перемешивали грязь ручейка на дне, выползали на другой берег и один за другим скрывались в густом, солнечно-золотом поле пшеницы.
  - Держаться крепче!
  Танк слегка наклонился, медленно пополз вниз...
  Вальтер еще раз плюнул, попав, на этот раз в ручеек. Потянулся было за флягой... И тут танк взревел, дернулся, поднимаясь по склону. Бирхов обеими руками вцепился в какой-то выступ на башне. Из люка опять высунулся Макс и показал ему большой палец.
  От пыли и жары пересохло в горле. Потому, как только танк выполз на пшеничное поле, Вальтер, поправив карабин за плечом, снова схватился за фляжку. Снял черный колпачок... Танк опять дернулся и колпачок вылетел из руки, пропав под гусеницами.
  Вот тебе и порча военного имущества.
  Бирхофф опасливо посмотрел на командира отделения. В учебке за такое отсношали бы весь взвод, если не роту. Ковальски же просто не заметил, вглядываясь в безбрежную золотую даль.
  Вальтер открутил пробку и обхватил губами горлышко. Вот оно, счастье-то...
  Ну и жара. Можно и в обморок упасть. Хорошо, что хоть каски не заставили одеть. Хлоп! И в обморок.
  И впрямь, хлопнуло! Это у кого-то бутылка в ранце перегрелась?
  - Алярм!
  Что-то ударило по затылку и Вальтер полетел вниз, растопырив руки как птица.
  - Какого... - земля приблизилась внезапно и доорать Вальтер не успел, со всей дури ткнувшись лицом в планету. Потом быстро перевернулся.
  Со всех сторон загрохотало.
  Пехота попрыгала с брони, сами же танки, кроме головной 'тройки', резко прибавили в скорости, расходясь 'елочкой'. Головная же задымила.
  Вальтер привстал, но тут же снова упал. Танк, на котором он только что ехал и мечтал, глухо выстрелил куда-то в сторону солнца.
  - Отделение! За мной! - заорал Ковальски.
  - Что происходит?? - крикнул в ответ кто-то невидимый.
  - Русские атакуют!
  - Где? Я ни черта не вижу из-за этой проклятой пшеницы!
  - За танком, перебежками! Пулеметчики, за мной, остальные по левую сторону!
  Нормально, нормально! Все нормально! Все как учили, боевым порядком... Твою мать, где противник? Куда стрелять? Вальтер передернул затвор.
  Краем глаза Бирхофф увидел, как артиллеристы сноровисто отцепили свое орудие и сбросили с кормы танка ящики со снарядами. Затем же, покатили свое орудие за панцерами.
  Мать твою, ни хрена не видно!
  Пригнувшись, Бирхофф побежал за танком со своей стороны, настороженно водя стволом карабина из стороны в сторону.
  Вот сейчас русский выскочит...
  За спиной захлопали минометы батальона. Теплым воздухом обдал пронесшийся над головой снаряд. Кто? Откуда? Где?
  Пшеница кончилась внезапно. Вальтер буквально выскочил из нее и...
  Боже ты мой!
  От горизонта до горизонта прямо на Бирхоффа неслись сотни, нет, тысячи русских танков.
  От неожиданности шютце остановился и замер. Взрыв сбил его с ног, забарабанив сухими комками земли по каске. Еще один, и еще...
  Где-то забил пулемет и тут же поперхнулся близким разрывом. Рявкнуло орудие почти над головой. Вальтер приподнялся. Ага. А вот и наши.
  - Бирхофф! Назад! - Вальтер обернулся. Его за ногу дергал Ковальски. По щеке унтер-офицера стекала кровь.
  - Куда назад?
  - В пшеницу, быстро! Шнель!
  Два пехотинца быстро нырнули в заросли.
  - Ранен, герр унтер-офицер?
  - Нет, расчет к черту накрыло! Где твой фланг?
  - Не знаю, - растерялся Бирхофф.
  - Что?
  - Не знаю!
  - Что-что?
  Грохот очередного разрыва оборвал разговор.
  Два солдата опять ткнулись лицом в землю.
  - Смотри! - Ковальски ткнул Вальтера в плечо.
  Русские танки начали гореть один за другим. Они словно спотыкались на бегу, нелепо сворачивая башни.
  Немецкие противотанкисты просто расстреливали их, прячась в поле пшеницы. Выживших добивали глухими рявками и сами панцеры. Тем не менее, русские продолжали ползти вперед, плюясь огнем. Им оставалось проползти еще полкилометра, чтобы начать давить стрелков. Впрочем, даже горящие русские танки продолжали вести огонь, пока не взрывались боекомплекты...
  - А где пехота? - заорал командир отделения.
  - Что? - заорал в ответ Бирхофф.
  - Где русская пехота?
  Вальтер пожал плечами. Да, русские танки шли одни. Странно...
  Опять рявкнул танк Штайнера: еще один русский вспыхнул. Густой черный столб дыма как палец смерти потянулся к белому от жары небу.
  Постепенно загорались, один за другим, и немцы. Но меньше, гораздо меньше... Да, русские опростоволосились.
  Они атаковали без пехоты, без поддержки артиллерии, да еще выскакивая снизу вверх через речку... Зачем?
  Вальтер приподнялся на локтях. Посмотрел направо - ага, Макс спокойно отстреливает русские танки. Налево - еще один панцер время от времени долбит атакующих русских...
  Взрыв! И медленно-медленно башня танка приподнимается в воздух на огненно-черном столбе.
  Второй!
  На поле боя выползли новые бронированные бойцы.
  Даже издалека было видно, что это не угловатые легкие танки Советов, как их... 'Т-26', что ли? Нет, эти были другими...
  Танк Штайнера, довернув башню, неторопливо выстрелил по новому противнику.
  - Ты это видел? - вытаращил глаза Ковальски.
  Немецкий танк попал в русского. Но тот даже не дрогнул. Болванка просто ударила по округлой башне и, вполне видимая, черной черточкой взлетела в зенит. Рикошет?
  Русский остановился, нащупывая длинным стволом противника. Длинным, по сравнению с окурком 'Четверки', не говоря уже о тонкой писюльке 'Тройки'.
  Панцер выстрелил еще раз. И...
  Опять рикошет??
  Танк Штайнера дернулся назад и вовремя. Большевик выстрелил и промазал.
  Русская болванка с визгом пронеслась над головами пехотинцев.
  Ковальски вытащил свисток и отчаянно дунул в него три раза. Может, кто из отделения еще жив?
  Панцер опять рявкнул, целясь на этот раз ниже, по гусеницам русского. Но бронебойный снаряд пролетел чуть левее приземистого корпуса неуязвимого большевика. Тот неторопливо, словно зная о своей неуязвимости, чуть дернулся вперед.
  Затявкали противотанковые орудия.
  По русским попадали. Отчетливо было видно, как снаряды высекают гроздья искр из советской брони. Иногда монстры даже останавливались. Но это было только в тех случаях, если немецкие снаряды рвали им гусеницы. Тогда, как ни в чем не бывало, большевистские чудища, продолжали вести огонь с места, сметая одно за другим немецкие расчеты ПТО. Пулеметы же их били по залегшей в пшенице пехоте.
  Ковальски свистнул еще раз.
  Наконец, заросли зашевелились. Бирхофф перевернулся на спину, выставив перед собой карабин...
  - Свои, свои... - зачастил ошалевший санитар, тащивший на спине раненого солдата. Забинтованно-окровавленная голова того моталась из стороны в сторону. С другой стороны, подполз не менее ошалевший стрелок из другого отделения. Вроде бы из другого...
  - Отходим к чертям, - скомандовал Ковальски. - Это не наше дело. Пусть тут толстожопые разбираются.
  Пехотинцы, с радостью подчинившись приказу унтер-офицера, поползли в тыл, уже не увидев, как из-за бугра выползли другие русские монстры. Еще больше в размерах. И, слава Иисусу, всего пять штук.
  Зато их увидел наводчик Кёллер:
  - Доннерветтернохайнмаль, командир! Надо отходить!
  - Без паники, Кёллер! Бронебойный!
  Кулак под нос Штайнеру: он без связи. Штайнер и без кулака сообразил какой надо. В этом бою фугасные оказались не нужны. Выстрел! Пороховые газы волной пронеслись по обоим отделениям. Звенит гильза на полу.
  - Командир, я опять попал! Твою мать. Опять рикошет! Командир, они нас крестят! Что за хрень, командир?
  - Назад, Мюллер, назад! Бегом!
  Рывок рычагов. Хитрый, разворотом, прыжок назад. Три земляных фонтана точно на том месте, где только что стоял 'Т-4'.
  Выстрел в ответ. Почти мимо... Потому что один из неведомых гигантов, проехав еще несколько метров, все же остановился и замер, не подавая признаков жизни.
  
  26 июня 1941 года. Взгляд сверху.
  
  Ни пехота, в панике отползавшая назад, ни ошалевшие артиллеристы, бросавшие свои бесполезные орудия, ни удивленные танкисты не знали и знать не могли, что их атаковала лишь часть русских танков восьмого мехкорпуса.
  Лишь часть...
  Остальные стояли вдоль пыльных украинских дорог. Без топлива, без боеприпасов.
  Совершившие четырехдневный марш, советские танки просто ломались. Тылы не поспевали за рвущейся в бой ударной силой РККА. Не было ни рембатов, ни грузовиков с боеприпасами, ни цистерн с горючим. Ничего этого не было. А если и было, то уже догорало под ударами люфтваффе. Корпусная артиллерия... Тягачи 'Комсомолец' и 'Сталинец', со своей скоростью в шесть километров в час, просто не успевали за приказами. А тягачей было так мало...
  Но часть танков все же дошла до шоссе Сокаль-Дубно. Дошла и, пожертвовав в отчаянной атаке легкими танками, перерезала его.
  Рвущаяся к Житомиру Одиннадцатая танковая дивизия Первой танковой группы Эвальда фон Клейста осталась без снабжения.
  Горела пшеница. Горели, вперемешку, советские и немецкие танки, горели грузовики и санитарные автобусы. Черный дым застил небо.
  Назревала катастрофа.
  Но для кого?
  Шел пятый день войны.
  
  26 июня 1941 года. Панцершютце Макс Штайнер.
  
  Блевать, блевать!
  Штайнер буквально выпал на землю и его немедленно вырвало. Впрочем, не только его. Покачивало Мюллера, красноглазый Кёллер схватился за голову, Зингер беспрерывно матерился, зажав уши, Брандт тряс головой, словно пес, вынырнувший из реки.
  - Проклятье, что это было? - захрипел Зингер.
  Макс ответил ему очередным приступом рвоты.
  Пороховые, мать их, газы. Вкусно пахнут только на учениях.
  - Командиров экипажей на совещание! - пробежал, не останавливаясь, адъютант комбата. Лицо его было черно от сажи.
  - Шлюхииии, - простонал Брандт. Но выпрямился и, пошатываясь, пошел куда-то. Потом остановился:
  - А где командир-то?
  Ответа не было. Адъютант уже умчался.
  - Ферфлюхте... Штайнер, собери гильзы, - и Брандт поплелся куда-то. Ну, ему виднее, куда...
  - Нет, ты это видел? - подал голос Кёллер, упав на траву.
  - Ага, - ответил Мюллер.
  Зингер кивнул, а Штайнер промолчал.
  - Я по нему раз пять врезал. Ни хера. Что это было?
  Молчание. Молчание и стоны.
  - Если у русских этих чудовищ будет в два раза больше - нам конец.
  - Нам уже конец, Ханс. Я так думаю. Ты видел, как птошники колотили в русскую бронированную дверь?
  - Клаус... Кажется, я с тобой согласен. У нас есть что выпить?
  - У меня есть, - подал голос Зингер. - Кальвадос кто будет?
  - Я! - в один голос почти крикнул экипаж. - Ты где его взял?
  - Хе! Берег для первого боя. Отметить, так сказать.
  - Да уж... Праздничек... Если таких зверюг у русских много - нам хана, - буркнул наводчик.
  - Не ссы бензином, Кёллер. Помню, во Франции мы на ихние 'Сомуа' наткнулись. Так я тебе вот что скажу. Наши зенитчики развернули свои 'ахт-ахты' в горизонталь и раскурочили лягушатников в железный капут. Думаю, они и здесь не подкачают. Запомни, танки с танками не воюют. Если снова наткнемся на монстров - просто делаем ноги, обходим и рвемся дальше. Понятно?
  - Угу... Это и напрягает...
  - Подъем! - вернувшийся командир дышал как кузнечный мех. - По местам. Вперед идем.
  - Одни? - вытаращил глаза Зингер.
  - Да. Вместе с отделением пехоты.
  - Там что, горшки с дерьмом вместо голов? Какой вперед?
  - Надо вытащить русский подбитый танк. Мюллер, справишься?
  - Кхм... Надо подумать... А посмотреть бы на него еще раз...
  - Зингер, Келлер, остаетесь здесь. Штайнер, Мюллер, за мной, - отрывисто рявкнул Брандт.
  Макс пожал плечами: за мной так за мной. Хотя, честно говоря, возвращаться на поле боя не очень хотелось.
  Немного подняло настроение то, что пехотным отделением оказались знакомцы: Бирхофф тоже пошел в разведку вместе с Ковальски.
  - Слушай, командир, там же русские. Как мы этот танк вытащим? На виду самом? - ворчал мехвод.
  - Русские отошли.
  - Да? - удивились все.
  - Да. Дошли до шоссе, развернулись и ушли обратно.
  - Нахрена? - утер пилоткой лоб Ковальски.
  - У них спроси.
  - Это они что-то затевают. Это они с виду такие простые. А так хитрожопая нация. Азиатская. Все славяне такие. Ковальски, это тебя не касается.
  Пехотинец только фыркнул.
  - Пригнитесь, на всякий случай.
  Небо застилало черным дымом. Казалось, горела сама земля. Время от времени бахали снаряды и раздавалась беспорядочная стрельба. Это рвались боекомплекты в горящих танках.
  - Вот он! - крикнул Мюллер, указывая на гигантскую тушу русского танка, слегка повернувшего башню.
  У Штайнера мурашки по коже побежали от его вида.
  - Да точно... - Брандт снял бинокль и стал разглядывать будущий трофей, время от времени комментируя:
  - Видимых повреждений нет... Гусеницы не сбиты, вроде бы... Не горит... признаков жизни не подает... Скорее всего, большевики его бросили.
  - Почему? - спросил Бирхофф.
  - Что?
  - Почему бросили, если он целый?
  - Пехота... - презрительно сплюнул Мюллер.
  - Может, мотор заглох, может трансмиссия полетела, может орудие заклинило. Это ж танк, а не винтовка! - торопливо пояснил товарищу Штайнер.
  Командир экипажа продолжал размышлять вслух:
  - Хотя, с другой стороны, люки закрыты... Убило их там всех, что ли?
  - Надеюсь, - хмыкнул Мюллер.
  - Ковальски, что думаешь? - коротко бросил Брандт, не отрываясь от бинокля.
  - Дай глянуть, - попросил командир отделения.
  - На...
  Теперь пехотинец стал рассматривать горящее поле. Но его интересовал не столько и не только танк, сколько местность вокруг.
  - Смотри... Мои парни залягут вон в тех воронках, чуть подальше русского танка. Оттуда прикроем. Ты быстро сдавай задом, цепляй его и тащи. Мы тихонечко будем прикрывать. Но если Советы начнут бить артиллерией, мы сделаем ноги.
  - Вряд ли, - задумчиво сказал Брандт.
  - Почему?
  - Они в атаку пошли без поддержки. У них нет артиллерии.
  - Или они с ходу атаковали, не дожидаясь подхода.
  - Или так. Но другого выхода у нас нет.
  - Это точно... Мюллер, осилишь эту скотину на буксире?
  - Должен, - уверенно ответил мехвод. Он верил в свою 'четверочку'.
  - Тогда возвращаемся.
  Через полчаса приготовления были закончены. Заряжающий, радист и наводчик сели за башню, на моторное отделение. Им надо было установить буксировочные троса. Быстро установить. Очень быстро.
  Осторожно двигаясь вперед, время от времени поводя коротким стволом по сторонам, 'Т-4' приближался к русскому брошенному танку.
  По бокам, так же осторожно, пригибаясь, перебежками шла пехота.
  Советы молчали. Ни одного выстрела с их стороны. Ни одного шевеления. Только дымок по кромке леса, на том берегу небольшой речки. Неужели ушли?
  Штайнер напряженно вглядывался вперед, высунувшись из-за башни. На голове Максе красовался стальной шлем, который он позаимствовал у одного из убитых. Наконец, 'четверка' приблизилась к русскому великану. Да, точно и гусеницы на месте, и люки закрыты. Впрочем, может они через нижний люк выбрались?
  'Четверка' остановилась в пяти метрах от русского. Зингер, Кёллер и Штайнер спрыгнули на сухую, взрыхленную войной землю.
  - Давайте, тащите, я барабан крутить буду, - крикнул радист.
  Буксировочные тросы, коих было две штуки, наматывались на барабаны, размещавшиеся по обе стороны от верхней лобовой плиты корпуса.
  Так... Конец на плечо и бежать.
  Приближаться было страшно. Казалось, что курсовой пулемет противника вот-вот оживет и шевельнется. Но нет. Ничего не происходило. Зацепить...
  И Штайнер, спотыкаясь, побежал за вторым тросом.
  - Готово!
  Брандт, высунувшись по пояс из командирского люка, махнул своим танкистам рукой:
  - В сторону! И за буксировкой следите. Нормально закрепил?
  Вместо ответа Кёллер показал большой палец. Брандт кивнул и скрылся в башне.
  'Четверка' дернулась.
  Тросы постепенно натянулись, словно струна на гитаре: едва-едва и зазвенят.
  Русский стоял как вкопанный.
  Оно и понятно - вон какая толстая машина. 'Четверка' выглядела рядом с русским как-то... Как Гретель рядом с людоедом.
  'Четверка' взревела 'Майбахом', выпустив очередной клуб вонючего сизого дыма.
  Есть! Русский танк сдвинулся на сантиметр, другой...
  - Пошел гулять Октоберфест! - заорал Зингер, замахав пилоткой.
  Дело немного осложнялось тем, что большевика приходилось тянуть чуть в горку. Но ничего. Немецкий двигатель явно побеждал советского тяжеловеса.
  Пехотинцы унтер-офицера Ковальски время от времени бросали любопытные взгляды на буксировку трофея, но не забывали следить за лесом, откуда несколько часов назад выскочили в атаку Советы.
  Постепенно 'четверка' набирала скорость, таща за собой большевистский танк, медленно, но верно поднимаясь по уклону поля.
  Внезапно русский ожил.
  Он взревел мотором, и дернулся назад, словно оглушенный дикий зверь, почувствовавший страх несвободы.
  Черный дым его труб смешался в воздухе с синим немецким. Жутко заскрипел металл, натянулись тросы.
  Башню русский не повернул. Видимо, заклинило. А в немецком танке некому было подать снаряд и навести орудие.
  Немец взревел, из-под его гусениц взлетела грязь.
  Русский ответил упрямым рычанием.
  Штайнер замер, глядя на невиданное перетягивание каната.
  Русский оказался сильнее. Гусеницы немецкого танка буквально скользили по земле.
  Рычащий большевик тащил за собой нечаянную добычу.
  Штайнер вскочил и бросился было к танку, но его за ногу схватил пехотинец:
  - Лежи, дурак!
  В этот момент советский танк повернул башню. Его орудие уставилось в лоб немцу.
  - Гранатен! - заорал унтер-офицер Ковальски и первым метнул в гиганта гранату с длинной ручкой.
  Та, неслышно за грохотом моторов, ударилась о башню, отскочила и несильным хлопком взорвалась на земле. Вторая, брошенная уже удачнее, взорвалась на гусеничной полке и... И ничего.
  - По гусеницам! По гусеницам его! - закричал Кёллер.
  Бирхофф отцепил яйцевидную гранату и метнул ее в русского, стараясь попасть на гусеницу. Однако, она лишь ударилась о каток и опять отскочила.
  Русский, тем временем, набирал ход, таща за собой упрямую 'четверку'.
  - Почему Брандт не стреляет? - заорал Зингер.
  Пехотинцы от отчаяния открыли огонь из карабинов и пулемета по русскому. Но что ему были пули, если гранаты его взять не смогли?
  В конце концов, не выдержали нервы у немецкого командира. Он открыл люк и буквально вылетел из танка. Через боковой люк выскочил и Мюллер.
  Набирая скорость, русский потащил опустевшую 'четверку' в сторону леса, откуда так и не донеслось ни одного выстрела.
  Пехота продолжала стрелять по танку, но большевик не обращал никакого внимания на пули, высекающие из брони искры.
  - Ферфлюхте швайне... - пробормотал побледневший Зингер. - Как же с ними воевать?
  
  26 июня вечер. Штаб кампфгруппы 'Вагнер'.
  
  - Мы слушаем вас, унтерфельдфебель Брандт.
  Перед импровизированным, из снарядных ящиков составленным столом, накрытым какой-то простынею, стоял бывший командир танка Вилли Брандт. Бывший, потому как танка у него больше не было. А экипаж стоял в сторонке. Смотрел он себе под ноги:
  - Выполняя приказ, наш экипаж, действуя совместно с отделением унтер-офицера Ковальски, попытался эвакуировать с поля боя тяжелый русский танк неизвестной марки. При попытке буксирования, танк ожил. После чего, использовав превосходство в силе двигателя и массе, начал тащить наш танк в свою сторону. Осознав, что мощности нашего танка не хватит, я приказал экипажу покинуть машину...
  - Почему вы не открыли огонь и не уничтожили русский танк?
  - Нас в танке было двое. Я и водитель, обергефрайтер Клаус Мюллер.
  - Где были остальные?
  - Они занимались подготовкой к буксировке, затем заняли позиции вместе с пехотой.
  - Унтер-офицер Ковальски!
  - Я!
  - Вы подтверждаете это?
  - Яволь! - вытянулся пехотинец во фрунт.
  Трое офицеров за столом переглянулись и зашептались о чем-то.
  - Обергефрайтер Мюллер!
  - Я!
  - У трибунала есть вопросы к вам. Почему вы не пытались маневрировать? Порвать тросы, например?
  - Я пытался, господа офицеры. Я делал рывки, подавая вперед, потом резко сдавая назад. Однако, буксировочные концы отлично держали на разрыв. К тому же, я боялся повредить трансмиссию. Буквально пару дней назад, мы встали у самой границы. Ремонтникам пришлось перебрать коробку передач. 'Т-4' достаточно нежный танк, ежели насчет рывков вы. 'Тройка' надежнее...
  - То есть, для эвакуации русского лучше подошла бы 'тройка'?
  - Не думаю. Если у нас мощи двигателя не хватило, то 'тройке' куда?
  - На сколько, по вашему мнению, сильнее этот русский танк?
  Мюллер задумался, машинально почесал нос, потом резко одернулся:
  - Думаю, на двести-двести пятьдесят лошадей, герр оберст. Уж больно легко он меня потащил. Я ничего не мог сделать.
  - Почему русский не стал стрелять по вам?
  - Хм... Хороший вопрос... Ой! Сначала я предполагал, что у него нет экипажа. Однако, после того, как русский дернулся, я понял, что его экипаж просто временно потерял сознание. Знаете, я его близко разглядел. На нем было более десятка отметин от попаданий снарядов в лобовую броню. Ни один из наших снарядов его не пробил , но, поверьте... Это очень неприятно, когда по башне стучат и стучат снаряды. Обычно я после боя плохо слышу. Иногда бывает, что на секунду в глазах темнеет. Думаю, их оглушило. А когда мы их дергать начали, они постепенно приходить в себя стали. А потом решили к себе наш панцер перетащить. Знали же, сколько у них сил. Думаю, знают сколько и у нас табунов. Ой. Лошадей. Потому и не стреляли.
  - Так, так, так... - задумчиво постучал карандашом по столу председатель трибунала. - Ковальски! Опишите действия своего отделения.
  Ко столу подошел унтер-офицер. Почесав начавшую пробиваться рыжую щетину, пожал плечами:
  - Заняли позиции согласно намеченному совместно с обергефрайтером Брандтом плану. Русские не появлялись. Когда советский танк начал двигаться, мы открыли по нему огонь. Однако гранаты типа М-24 и М-39 не нанесли никакого ущерба. Одна из гранат прямо на гусенице разорвалась. И ничего. Что мы могли сделать?
  - Почему вы не предприняли попытки разорвать тросы?
  - Как? - изумился Ковальски. - Не, мы в этом не понимаем. Наше дело пехоту противника отсечь. У нас и средств противотанковых никаких нет в отделении. А эти в натяг друг другу шли. Как я тросы сниму? Ножом, что ли их резать?
  Офицеры опять зашептались друг с другом.
  Шептались долго.
  Потом, объявив, что суд удаляется на совещание, отошли в кусты покурить.
  Через вечерние сумерки виднелись красные угольки папирос, слышался тихий хохоток и бульканье фляжек.
  Минут через пять трибунал вернулся на место.
  Оберст Вагнер неторопливо докурил, потушил папиросу о каблук и притоптал в землю:
  - Унтерфельдфебель Брандт!
  - Я... - угрюмо ответил командир экипажа.
  - За бегство с поля боя и оставление вверенного вам оружия, а также за невыполнение приказа в боевой обстановке, вы должны заслуженно быть расстрелянным. Однако, учитывая смягчающие обстоятельства, такие как столкновение с неизвестной техникой противника, вы приговариваетесь к пяти годам...
  Из вечерних сумерек послышался приглушенный голос:
  - Ссуки, лучше бы расстреляли...
  Брандт стоял поникший, глядя под ноги.
  - Это кто там такой умный? - рявкнул Вагнер, вглядываясь в дымчатый полумрак. Ответа, естественно, не было. Оберст продолжил:
  - ... вы приговариваетесь к пяти годам с лишением звания и наград. Приговор обжалованию не подлежит. Действие приговора вступает в силу по окончанию войны...
  - Оппа! - обрадовался кто-то.
  Вагнер опять прищурился, помолчал и продолжил.
  - До этого времени подсудимый направляется в исправительный лагерь Заксенхаузен. Заключенный Брандт, вам понятен приговор?
  - Да, - тихо ответил бывший унтерфельдфебель.
  - Сукины дети! Вас бы на фронт!
  - Кто? - заорал судья.
  Солдаты практически моментально рассосались в полумраке.
  Двое фельджандармов сковали Брандта наручниками и увели. Остальные разошлись по ночлегам. Больше судебные репрессии никого не коснулись.
  Когда экипаж...
  Бывший экипаж...
  Когда экипаж улегся у костра, Макс вздохнул:
  - Хорошо, что не расстреляли.
  В ответ буркнул Мюллер:
  - Дурак ты, Штайнер. Но ничего, это скоро пройдет.
  - Почему?
  - На войне или быстро умнеют, или быстро погибают. Естественный отбор.
  - А как же Брандт?
  - Ты его больше никогда не увидишь. Все. Спать.
  
  Ночь с 26 на 27 июня 1941 года. Окрестности Дубно. Шютце Вальтер Бирхофф.
  
  - Вальтер... Вальтер! - позвал его девичий голос.
  - А? - встрепенулся он. - Ты кто?
  - Не узнал? - засмеялась девушка.
  - Урс? Ты? Ты откуда тут? - приподнялся он, прикрыв глаза рукой от ослепительного солнца.
  - Совсем дурачок? Ты же сам меня позвал...
  - Я? - не понял Вальтер.
  - Ты, Валли, ты. Ты обещал меня нарисовать. Привел сюда, усадил и уснул. Тебе не стыдно?
  - За что? - рядовой сел и осторожно положил винтовку на землю.
  - За то, что девушке скучно.
  - Урс, я...
  - Какой ты глупый...
  - Урс, я тебя плохо вижу. Почему?
  - Солнце у меня за спиной, глупый. А еще художник.
  - Я не вижу твоего лица.
  - Хочешь его увидеть?
  - Я хочу поцеловать тебя...
  - Ты сейчас передумаешь, Валли...
  - Урс! Я... Я!
  - Молчи, мой художник. Нарисуй меня такой...
  Темный, на фоне солнца силуэт, нагнулся к юноше в солдатской форме. Девушка откинула темно-русые волосы с лица.
  - Поцелуй меня такой...
  Половины лица не было. Только багровая, обожженная кожа. Кровавые трещинки пузырились по щеке. Слепой, словно вареное яйцо, глаз бессмысленно смотрел сквозь Бирхоффа. Синие червяки вен пульсировали на безволосом черепе.
  - Ты все еще любишь меня, Валли? - улыбалась вторая половина лица.
  Старушечья.
  Седые волосы и печеное морщинами лицо. Уголок бледных губ подрагивал то ли от нетерпения, то ли от горя...
  - Урсула...
  - Это я, милый, это я...
  - УРСАААА!!!!!
  Удар по ребрам.
  - Твою мать, Бирхофф! Ты что орешь?
  - А? - несколько секунд шютце не понимал: что происходит и где он находится.
  - Бирхофф, ты в порядке?
  - А? Да... Кошмар приснился...
  Ковальски хохотнул:
  - Если тебе не снятся кошмары, ты уже убит.
  - Лучше б убило, чем такое... Брр...
  - Выспался?
  - Навсегда, похоже.
  - Тогда смени Штрауса.
  - Ага...
  Бирхофф приподнялся с плащ-палатки: ночи были жаркие. Единственное, что доставало, это комары. Но хорошему солдату комар не помеха. Когда солдат спать хочет - ему вообще ничто не помеха. Кроме кошмаров, конечно. Комары и кошмары, да...
  - Давай, давай, - поторопил его командир отделения. - Эй, Толстый! И тебе доброе утро!
  Толстого так все и звали - Толстый, не заморачиваясь именами и званиями.
  Шли по мокрой от росы траве, не пригибаясь. Большевики как отступили вчера, так и тишина наступила. Впрочем, на северо-восточном направлении горизонт пылал алым и доносились раскаты канонады, похожие на гром. Кто-то с кем-то сражался. Ну как 'кто-то'? Наши с ненашими, понятно же.
  - Ковальски, а ты чего не сразу с нами был? - спросил Бирхофф.
  - В госпитале лежал, - хмыкнул унтер-офицер. - В Варшаве.
  - Раненым? - уважительно покосился шютце.
  - Ага. Причем, знаешь куда?
  - Куда?
  Ковальски остановился и шепнул Бирхофу на ухо место ранения.
  - Да ты что? И как ты сейчас? А...
  - Сынок, люэс лечится на ранних стадиях. Вовремя лечилы заметили, слава Иисусу.
  - Люэс? - не понял Бирхофф.
  - Сифилис, - усмехнулся унтер-офицер.
  - А где ты его подцепил?
  - Польская шлюха подарила на долгую память. Не пренебрегайте маленькими противогазами. Поняли, сынки?
  Бирхофф кивнул. Толстый никак не отреагировал. Похоже, он спал на ходу, то и дело спотыкаясь.
  - Стой! Кто идет? - окликнул их голос из густой темноты.
  - Пятница!
  - Среда!
  Из небольшой ячейки, густо укрытой срубленными ветками, выбрались двое солдат: пулеметчик Ганс, фамилию которого Бирхофф так и не запомнил и его новый второй номер: смешливый пацанчик из небольшой деревушки на берегу моря. По иронии судьбы, тоже Иоганн.
  - Как у вас?
  - Да подозрительно как-то.
  - А что?
  - На два часа все время шуршит что-то. Как будто ходит кто.
  - Далеко?
  - Дьявол не разберет в такой тьме.
  - А ракету?
  - Пускал пару раз. Кусты, за ними лес. И все. Как пущу - затихнет. Прогорит: опять кто-то шуршит.
  - Ветер...
  - И фыркает! - настороженно оглянувшись, сказал второй номер.
  - Дали бы очередь по кустам.
  - Оно мне надо? - удивился пулеметчик. - Шуршит и шуршит. Сюда не лезет. А обнаружу позицию и русские побегут на меня? Не...
  Ковальски почесал подбородок.
  - А ну-ка, пальни еще осветительную. Лежать всем!
  Пулеметчики прыгнули обратно в ячейку, Толстый и Бирхофф послушно шлепнулись на землю. Через несколько секунд ракета взмыла вверх и, осветив ночь мертвенно-бледным светом, повисла на парашютике, словно звезда чьей-то смерти.
  Как все ни вглядывались в кустарник, ничего не заметили.
  - Бредишь, Ганс, - облегченно вздохнул Ковальски.
  - Запросто, - согласился тот. - В ночи всякая жуть мерещится. Ладно мы... Тихо! Опять!
  Все замерли.
  Да. Точно. Где-то с двух часов донесся еле слышный, но вполне различимый шорох кустов. И ветра нет...
  - По моей команде...
  Лязгнули затворы.
  - Огонь!
  Пулемет прорычал очередью, подражая ему захлопали три карабина. Стреляли наугад, стремясь не попасть, но напугать. Похоже, напугали не только источник шума но и соседние посты: то там то тут стали раздаваться одиночные выстрелы и короткие очереди.
  - Прекратить огонь! - рявкнул Ковальски. - Прекратить!
  Но если его отделение немедленно замолчало, то другие посты еще минут пять вели бой с невидимым противником. Даже минометчики проснулись в недалеком тылу, дав куда-то несколько залпов.
  Еще через несколько минут примчался заспанный лейтенант Фойгель: командир взвода.
  - Что у вас тут, происходит, Ковальски?
  - Черт его знает, господин лейтенант, - честно признался унтер-офицер. - Подозрительное шевеление. Вроде бы. А может и нет. Я не знаю.
  - Ну так сходите и посмотрите! Всю кампфгруппу на уши поставили своей пальбой.
  - Туда? - скривился Ковальски.
  - А куда еще? Туда, конечно. Мне что, в роту так и сообщить 'черт его знает, что это было'?
  - Яволь... - недовольно сказал унтер-офицер. - Вы двое...
  Бирхофф и Толстый поднялись с земли.
  - ...за мной.
  Лес надвигался черной массой, выступая из тьмы. Тьма выступает из тьмы, кошмар... Бирхоффу было не по себе. Казалось, что вот-вот и оттуда выскочат большевики или еще что похуже... Что бывает 'похуже' большевиков он не знал, просто так казалось. Шаг, еще шаг... Толстый зашуршал кустами... Негромко матюгнулся Ковальски... Вот же темнота, мушки карабина не видно... Еще шаг в неизвестность.
  Внезапно сапог Бирхоффа зацепился за что-то и он с размаха упал навзничь, не успев даж руки выставить перед собой. И упал на что-то большое, мягкое, теплое и мокрое. Оно задергалось под телом солдата.
  - Вот задница! - заорал он, и перевернувшись, откатился в сторону.
  - Да тихо ты! - Ковальски на мгновение включил фонарик, прикрыв его рукой. - Оппа!
  - Что?
  - Лошадь. Ты вляпался в лошадь.
  Громко пыхтя нарисовался Толстый:
  - Чего орете-то? А? Орете-то чего? А? А?
  - Бирхофф лошадь нашел. Дохлую, - буркнул Ковальски.
  Унтер-офицер снова включил-выключил фонарик и тут же переместился.
  Краткая вспышка, выхватила на секунду картинку, которая тут же стала проявляться в глазах, словно фотография в кювете. Лошадь, да. Почему-то стреноженная и с мешком на морде. И живая, хотя израненая: из строчки дырок по боку била черными родниками кровь.
  - А всадник где?
  - Или рядом лежит, или удрал. А может, она и без всадника была.
  - Эй, Толстый, пристрели ее. Или лучше прирежь.
  - Не, не, не, - испуганно сказал Толстый и шагнул назад.
  - Дай еще посвечу, - Ковальски быстро осветил по окружности. На секунду задержался на куче тряпья в стороне.
  - Вон всадник. Посмотрю. Лошадь прибейте, изверги. Мучается же. Давай, Толстый!
  Толстый же заупрямился. Странно, он всегда был такой покладистый и улыбчивый как дурачок деревенский.
  - Не могу я, герр унтер-офицер!
  Но Ковальски уже отправился в сторону трупа всадника:
  - Фу ты... Ну и вонища. Он вчерашний, как минимум. Или утренний, на такой-то жаре... - донесся его голос.
  Бирхофф тем временем, трясущимися руками пытался стереть лошадиную кровь с мундира. Но получалось только растирать. Он сорвал большой лопух, попробовал им: бесполезно.
  Вернулся Ковальски, снова включил фонарь. Не говоря ни слова, вставил в ухо лошади карабин и выстрелил. Лошадь дернулась, фыркнула, хрипнула и затихла.
  - Вот так, - сам себе сказал Ковальски. - Все. Домой.
  Вернулись бегом. А потом Бирхофф и Толстый, наконец, сменили злых Гансов. Уж очень те хотели спать. Ковальски быстро доложился лейтенанту и командиры утопали в расположение взвода.
  Когда начало светать, Бирхофф, наконец, разглядел себя. Да... Мясник на рынке в субботний день выглядит лучше. А Толстый чего-то шептал и шептал.
  - Ты чего? - спросил Бирхофф.
  - Лошадь...
  - Чего лошадь?
  - Вот думаю, а если мою лошадь кто так убьет?
  - А у тебя лошадь есть?
  - Есть... Я ж из деревни.
  - Ну... Это вряд ли кто ее убьет. Мы тут как раз за тем, чтобы наших лошадей никто не убил. Понимаешь, Толстый?
  - Понимаю. Но все равно жалко.
  - Да, - согласился Вальтер. - Но ничего. Скоро кончится война и никто никого убивать не будет. Ни людей, ни лошадей.
  Дальше сидели молча.
  Где-то в тылу спал Ковальски, причмокивая во сне. А лейтенант Фогель дописал донесение, в котором отметил, что в ночном бою взводом отбита атака кавалерии противника. Враг отступил, понеся большие потери в составе двадцати... Нет, двадцати пяти человек.
  Убитых и раненых во взводе нет.
  
  27 июня 1941 года. Взгляд сверху.
  
  Из журнала боевых действий группы армий 'Юг': 'Противник, учитывая его численность, боевой дух, упорство, а также, вероятно, и уровень руководства, является во всех отношениях серьезным врагом. Победа над ним должна достигаться не за счет маневра, а, в отличие от кампании в Польше и на Западе, в первую очередь в ходе боя - огнем. Несомненно, еще предстоит кризис в общем ходе приграничного сражения. Сражение достигнет своей кульминации только с вступлением в бой последних выдвигающихся резервов противника, которое ожидается к 28 июня'.
  Немцы ошиблись ровно на сутки.
  Впрочем, это было немудрено. В ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое июня Восьмой механизированный корпус генерала Рябышева получил 'Стоп-приказ'. Бойцы и командиры, уже перерезавшие шоссе Радзехов-Дубно вынуждены были отступить. Командование Юго-Западного фронта отказалось от стратегии активных действий. Однако уже под утро, когда об отходе узнала Ставка, штаб ЮЗФ издал полностью противоположные приказы теперь уже о начале нового наступления. В Дубно должны были встретиться танки Рябышева и Рокоссовского.
  В семь утра Рябышев, подписал приказ о наступлении, время которого назначил на девять утра. Однако, раздерганные по частям, потерявшие на маршах от технических неисправностей и налетов немецкой авиации, войска не успели развернуться. Бойцы и командиры не спали всю ночь после тяжелейшего дня. Несмотря на нажим прибывшего в корпус комиссара Вашугина, корпус пошел в атаку лишь в два часа дня.
  В атаку без артиллерийской поддержки, без работы авиации. Летчики в это время атаковали крайнюю точку прорыва немецких танков Одиннадцатой танковой дивизии. Впрочем, активность была низка. Так, пилоты Шестнадцатой авиадивизии в этот день совершили лишь пятьдесят шесть самолетовылетов на тридцати семи исправных самолетах. Полтора вылета в день.
  Тем не менее, удар группы комиссара Попеля едва не привел к катастрофе немецкие войска. Опять едва...
  
  27 июня 1941 года. Около двух часов дня. Окрестности города Дубно. Панцершютце Макс Штайнер.
  
  Настроение было хуже некуда. Командир в исправительном батальоне, танка нет, делать нечего. Хорошо, что личное оружие не про... Не потеряли. Главное, и приказа нет никакого. Вот и ходишь, воздух пинаешь. Один Мюллер был равнодушен. Проснулся, умылся, позавтракал и опять спать. И куда в него сон лезет? Келлер с Зингером играли в карты - офицерский скат .
  Карты Штайнер не любил, считая пустым времяпрепровождением. Настоящий солдат должен заниматься саморазвитием. Воспитанием воли, физкультурой, для поддержания формы, читать учебную литературу, осваивать новые виды оружия. А карты что дают?
  Литературы, правда, не было. Как и нового оружия. После сотни отжиманий, пробежки и силовых упражнений, Штайнер уселся за чистку автомата. Лишний раз не помешает.
  - Штайнер, ты чего такой правильный? - сказал Зингер, внимательно разглядывая карты в руке.
  - Тебе-то, что?
  - Да так...
  Макс вытер руки ветошью:
  - Я, вообще, в СС хотел попасть. Ростом не вышел.
  - В СС? - удивился Зингер. - Зачем?
  - Хочется.
  Келлер хекнул:
  - На хрена тебе с этими древесными лягушками связываться?
  - Почему древесными?
  - А ты их видел? У них форма пятнистая как у облезлых собак. Все в пятнах каких-то.
  - Это камуфляж, Зингер. Между прочим, способствует маскировке.
  - Я знаю. Но свою черную на эсэсовскую не променяю. Да и вообще... Что они умеют? Нас хоть учили, а эти? Фанатики, одно слово. Одни понты .
  - Зингер, заткнись, твой ход.
  - Мой, мой...
  - А мне нравится, - сказал Штайнер. - Это не фанатизм. А готовность умереть во славу Германии.
  - Во славу Германии побеждать надо, а не умирать. Вот вчера бы мы умерли, какой смысл от нас был бы? А сейчас нас в тыл отправят, новый танк дадут. Потом вернемся и войну выиграем. А эсэс пусть мертвыми лежат. Во славу Германии, конечно.
  - И фюрера, - добавил Келлер.
  А Мюллер всхрапнул под пилоткой.
  - Ты не понимаешь, Зингер, - начал горячиться Макс. - Понимаешь, сила арийского духа, она... Она самое главное. Когда ты понимаешь, что дерешься за правое дело, за идеалы Европы, за...
  - За Германию, - подсказал радист.
  - Именно! Именно за Германию. За Вестфалию, за Саксонию, за Бранденбург. За всех нас! Тогда эта сила материализуется и может снести все препятствия на пути к истинной свободе. Как ты не понимаешь?
  - Не понимаю, Штайнер. Я даже не понимаю, что такое истинная свобода. По мне свобода это когда я могу спокойно пожрать, вскарабкаться на бабу и поспать спокойно. Да, я не понимаю, что такое свобода, но я знаю, что такое несвобода.
  - И что, Ральф? - усмехнулся Кёллер.
  - Несвобода это отсутствие выпивки.
  Наводчик хохотнул.
  - Не ржи! У меня большевики украли три бутылки хорошей водки! Я ее на день рождения припас.
  - А когда у тебя?
  - Первого июля, - буркнул Зингер.
  - Не волнуйся так, раздобудем мы тебе спиртного. Какого пожелаешь. Или мы не солдаты?
  Зингер вздохнул, а неугомонный Штайнер продолжил:
  - А как же работа?
  - А работа, мой юный друг, есть необходимый базис для обеспечения свободы, во как!
  - То есть выпивки, - подытожил Кёллер.
  - Болтун ты, Зингер, - разозлился Штайнер. - Свободу необходимо завоевать, а не...
  И запнулся.
  - Не зарабатывать? Что ж. Я согласен. Наиболее свободные люди те, кто вообще не работает. Пусть евреи и славяне работают.
  - А наше призвание - война! Немцы прирожденные воины.
  В это время проснулся Мюллер:
  - Штайнер, может ты заткнешься, а? Умные все стали... Куда ни плюнь, в умного попадешь. Один я дурак, слава Христу.
  Спор прекратил посыльный из батальона:
  - Эй, растеряхи безлошадные. Сейчас колонна в тыл пойдет. Держите приказ.
  Экипаж лениво собрал небольшие свои манатки и отправился в указанном направлении.
  Колонна порожних 'Рено' и 'Опель-Блиц', доставив очередную порцию бензина, боеприпасов и продовольствия, готовилась к обратному пути. Впереди колонны расположились мотоциклисты сопровождения. В центре разместились санитарные автобусы.
  Экипаж подошел к одному из грузовиков:
  - Эй, рулевой, мы к тебе! - крикнул Мюллер лениво курившему водителю.
  - Чего надо, бронелобые?
  - Охамел, что ли? На, читай.
  Мюллер протянул бумажку с приказом водиле. Тот пробежался по ней и так же лениво выпустив дым из ноздрей, кивнул на кузов:
  - Занимайте места, согласно купленным билетам.
  В кузове Мюллер немедленно улегся дрыхнуть, а Келлер с Зингеров продолжили партию в скат. Штайнер уселся у заднего борта.
  Минут через двадцать колонна тронулась.
  - Штайнер!
  - М?
  - На небо поглядывай. Русские появятся, ори что есть мочи.
  - Гут.
  И поехали. Колонна шла медленно, километров двадцать в час, если не меньше.
  Штайнер, как и было приказано, поглядывал на небо, щуря глаза. Но небо было спокойным. Хоть и ни облачка, но самолетов не видать. Это что ж? получается, у русских вся авиация кончилась? Или просто на других участках фронта?
  - Мюллер! Как думаешь, а где у русских самолеты?
  - Не здесь. Остальное меня не волну...
  Договорить водитель не успел.
  Идущая сзади машина вдруг вспыхнула огнем, на секунду позже раздался грохот взрыва.
  - Это еще что...
  Штайнер подскочил.
  С южной стороны дороги, огромной лавиной от горизонта до горизонта, на колонну неслись русские танки. Впереди были тяжеловесы, подобные тому мамонту, который утащил вчера танк Штайнера. За ними мелькали хищные силуэты средних танков. Где-то из пыли рявкали пушки легких. В промежутках между танками вперед бежала советская пехота. Накатывающийся ее рев отзывался мурашками по коже.
  Водитель грузовика резко ударил по тормозам и выскочил из кабины. Вспыхнул еще один грузовик, потом еще один.
  - Уходим! - заорал Мюллер.
  Приказ его был бессмысленен. Зингер уже прыгал на землю, а там уже присел на корточки Кёллер. Штайнер вознамерился было забраться под грузовик, но Мюллер рявкнул на него:
  - Куда? За мной!
  Экипаж залег в канаве с противоположной русским стороне.
  Затявкали орудия со стороны Дубно. Редко, вначале, а потом все чаще в атакующей русской волне начали взрываться снаряды. Время от времени советские танки останавливались и бабахали в ответ.
  Немцы сконцентрировали огонь орудий на тяжелых русских танках. Однако, как и в прошлом бою, снаряды лишь рикошетили от могучей брони.
  - Да что за дверные колотушки у нас! - отчаянно крикнул Мюллер, наблюдая как после очередного выстрела посыпались искры. Русский на мгновение вздрогнул и, как ни в чем не бывало, продолжил движение.
  - А это что за толстожопый? - показал стволом на правофланговый русский танк Кёллер.
  'Этот толстожопый' выделялся даже среди других гигантов. Башня его была квадратной, а орудие поражало калибром. Стрелял он медленнее. Останавливался, доворачивал башню, прицеливался, не обращая внимания на близкие разрывы, и гулко выстреливал очередной чудовищный снаряд. На позициях немецкой противотанковой артиллерии тут же вздымался огромный столб земли. И одно орудие за другим умирало.
  - Да по гусеницам же бейте, - отчаянно крикнул Зингер.
  Словно услышав крик радиста, из глубины обороны подали свой голос зенитчики.
  'Ахт-ахты' густо накрыли разрывами гиганта и после пары попаданий он, наконец, лениво задымил.
  - Да! - крикнул Штайнер и едва не вскочил от радости, немедленно получив подзатыльник от Мюллера.
  Но и дымящий, остановленный русский танк успел еще два раза выстрелить, пока не затих окончательно, скособочив башню. Из него так никто не выбрался.
  Но, пока зенитчики били по тяжелому танку, остальные продвинулись еще ближе к позициям лихорадочно окапывавшейся немецкой пехоты.
  
  27 июня 1941 года. Южная окраина города Дубно. Шютце Вальтер Бирхофф.
  
  Выкопать полноценный окоп времени не было. Скорчившись как зародыш, Вальтер кидал лопаткой сухую землю перед собой. Время от времени, он стрелял из карабина в клубящуюся впереди пыль, не переставая мычать от страха. Краем глаза, он заметил, как несколько человек побежали назад, к прикрываемой пехотой артиллерии. Он едва не вскочил, но огромным усилием воли заставил себя лежать. Лежать, копать и стрелять. Пулеметная очередь, почти не слышная в громе разрывов, вздыбила строчкой пыль перед ним. После нее Бирхофф стал копать еще быстрее.
  Буквально на грани восприятия, он услышал - или догадался? - крик командира взвода лейтенанта Фойгеля:
  - Отсекать пехоту противника! Танки пропускать!
  Да, да, да, да, да! Тебя же учили, Вальтер! Пропустить танк над собой или рядом, а потом метнуть ему гранату на корму. Или закинуть теллер-мину ему под гусеницу. Или...
  Серия близких разрывов заставила прижаться к земле.
  Смахивая пот, струей бегущей из-под стального шлема, Бирхофф заставил себя копать дальше. И все равно, чувствовал себя голым перед надвигающейся лавиной стали и огня.
  - Эй, шютце! - заорал кто-то за спиной.
  Вальтер оглянулся. Так и есть, Ковальски собственной персоной. И лыбится, гад. Зачем он лыбится? Рядом с ним лежали два солдата
  - Держи!
  Один из солдат подтащил канистру.
  - Что это? - заорал в ответ Вальтер.
  - Бензин!!!
  - Зачем???
  - Русский танк подойдет, бросишь ему на моторное отделение, потом подожжешь!!!
  - ЧТО???
  - Что слышал!!!
  И уползли, заразы, дальше.
  Вальтер откинул канистру подальше от ячейки: еще не хватало попадания осколком или пулей в огнеопасный предмет.
  А русские, тем временем, приближались. Уже были видны их лица, их раззявленные криком рты. Уже были видны заклепки на приближающихся танках, плюющихся огнем.
  Один из них, здоровенный как голштинский бык, мчался, коротко останавливаясь время от времени для выстрела, прямо на окопчик Бирхоффа. За ним мелькал в пыли, выскакивая на несколько секунд то с одной, то с другой стороны, маленький его собрат. У того и пушка была короче и на самой башне стояла смешная поручневая радиоантенна.
  Скорее для успокоения, Вальтер выстрелил несколько раз в большой танк. Бесполезно, естественно.
  'Это все!' - наступило вдруг успокоение. Руки перестали дрожать. Мир словно затих. Только танк, его гусеницы с прилипшими комочками земли в траках, травинки в этих комочках... Это все, Вальтер, это все.
  Он медленно оглянулся. Где-то за пределами слуха шипели осколки и свистели пули.
  Вот сейчас дотянуться бы до канистры... Но ведь это надо встать из окопчика! А оно надо? Оно надо... Командир отделения дал приказ. Если приказ не выполнить...
  Серо-зеленой молнией вдруг метнулся солдат из соседней ячейки. Вальтер проводил его взглядом. Скача как заяц, солдат - это Генрих, что ли? - подбежал к русскому танку, прямо в лоб, подпрыгнул, ухватился за ствол орудия одной рукой. Второй отцепил гранату, дернул зубами за запальный шнурок и сунул ее в ствол. Потом отцепился и упал на землю. Солдат попытался перевернуться, уходя от широких русских гусениц, но не успел. Танк взревел, развернувшись на месте, и вдавил парня в землю. Солдат лишь приподнялся на руках: бедра его скрылись под гусеницей. Глаза его расширились от боли. В этот момент и взорвалась граната. Внутри танка что-то бахнуло - башня приподнялась от взрыва и снова опустилась на погон. Затем второй взрыв и башню уже сбросило на бок. Заскрежетав металлом, танк встал, умерев. Из-за его спины выскочил маленький, с поручнями, и открыл бешеный огонь из пулемета и тонкого, как веточка, орудия. Вместе с ним из клубов пыли и дыма появились русские пехотинцы с длинными винтовками в руках.
  Вальтер выстрелил в одного, другого. Снова заработал пулемет. Пехота упала в изломанных позах.
  Кто-то метнул связку 'штильгранат' , удачно попав русскому под гусеницу. Танк развернуло, но он продолжал вести огонь.
  Не помня себя, не ощущая себя, совершенно на рефлексах, Вальтер вдруг оказался за башней танка, держа канистру с бензином в руках. Как он ее схватил - он не понял. Да и не надо понимать. Не обращая внимания на пули, стучащие по броне, шютце вылил бензин на жалюзи моторного отделения. Спрыгнув на землю, поджег спичкой коробок и кинул его на танк. Пламя вспыхнуло в тот момент, когда Вальтер, скрючившись, спрятался за только что подбитым первым танком.
  Через несколько секунд на маленьком открылся люк, оттуда высунулся русский танкист и тут же упал вниз, снятый чьей-то меткой пулей.
  Мимо прогрохотал еще один танк, потом еще и еще.
  Вальтер побежал, вдыхая запах горящего металла и пороховых газов. И не один.
  Советские танки прорвались на позиции немецкой артиллерии, не сумевшей прикрыть атаку. Они давили пушки гусеницами, стреляли по разбегающейся пехоте.
  Вальтер упал, споткнувшись, перевернулся и увидел перед собой русского, замахивающегося винтовкой. Машинально Бирхофф повернулся набок, уходя от удара. Русский штык воткнулся в землю, а самого большевика массой снес Ковальски, прыгнув тому на спину.
  Бой превратился в рукопашную свалку.
  Мелькали ощеренные рты, выпученные глаза, окровавленные лица. Люди рубили друг друга лопатками и били касками. Озверение накрыло поле боя. Кто-то зубами вцепился в чей-то нос. Кто-то орудовал кинжалом, перерезая булькающие кровью горла. Кто-то прикладом смешивал голову, превращая ее в грязь. Мелькали знакомые лица. Живые лица и тут же мертвые. Лейтенант Фойгель, сидя на земле, отрешенно стрелял из пистолета по мелькающим в пыли силуэтам. Потом и он свалился под орущими на двух языках людьми, четырьмя руками вцепившимися друг другу в глотки.
  Бирхофф уже давно потерял винтовку, он рубил лопаткой, стараясь попадать по светло-зеленым силуэтам. Он падал, перекатывался, вставал, снова падал. Схватив чью-то винтовку стрелял, потом ее ронял и снова падал. Мелькали выпученные глаза, окровавленные рты.
  А потом куда-то опять побежал, повинуясь истеричному свистку.
  Куда бежал, он не понимал. Цель его была лишь выбраться из безумной схватки.
  И он выбрался.
  Выбрался, когда заскочил в какой-то дом, хлопнув дверью. Упал на земляной пол, откинулся на стену дома и закрыл глаза. В этот момент его и затрясло.
  И когда дверь открылась, ему уже было все равно - пусть убьют, пусть ранят, лишь бы оставили в покое.
  - А! Бирхофф! Живой?
  В дом вбежал Ковальски, тащивший на себе окровавленного лейтенанта.
  Бирхофф даже кивнуть не смог, дыша как загнанная лошадь.
  - Глянь лейтенанта, Бирхофф!
  Вальтер не отреагировал.
  - Шютце, мать твою! Лейтенанта посмотри!
  Несколько ударов по лицу привели Вальтера в чувство.
  - А?
  - Ага! Лейтенанта посмотри!
  Лейтенант был плох. Пуля, выпущенная с близкого расстояния, разворотила бицепс правой руки, расщепила кость плеча и разорвала мышцы трицепса. Кровь из разорванных вен и артерий плескалась толчками. Белые осколки кости остро торчали из раны.
  Хорошо, что пуля прошла посредине плеча. Можно перетянуть выше. Бирхофф стянул ремень с лейтенанта и начал перетягивать руку.
  - Ампутировать надо, - глянув, сказал Ковальски. - Иначе, не жилец.
  - Как? - не понял Бирхофф.
  - Кровь останови и руби лопаткой.
  - КАК?
  - Об косяк! Руби!
  - А обезболивающее?
  - Вколи!
  - У меня же нет!
  - Тогда так руби!
  Бирхофф затянул ремень. Кровь почти перестала брызгать. Лицо лейтенанта было бледно как мел.
  - Бог ты мой... - выдохнул Вальтер, замахнувшись. Главное, глаза не закрывать, хотя хочется же, хочется. Удар! Еще удар! Лейтенант даже не дернулся. Отрубленная рука чуть повернулась в сторону.
  - Мотай! - не глядя крикнул Ковальски.
  Совершенно машинально, словно автоматическое орудие, Бирхофф зубами разорвал упаковку индивидуального пакета и начал бинтовать культю.
  Лейтенант так и не пришел в себя. Вместе с ним сознание потерял и Бирхофф. Но только после окончания процедуры. А иначе-то как? Учили же...
  
  Ночь с 27 на 28 июня. Окрестности Дубно. Панцершютце Макс Штайнер и шютце Вальтер Бирхофф.
  
  Немецкие части потеряли управление. Хаос, местами паника привели к тому, что солдаты просто потерялись в мешанине городских боев.
  В итоге, Бирхофф и Ковальски, затаившись в брошенном жителями доме, дождались ночи и под покровом тьмы попытались выбраться из горящего города.
  Положение осложнялось тем, что лейтенант Фойгель никак не умирал. И в сознание не приходил. И рядовому, и унтер-офицеру не раз приходила мысль: оставить лейтенанта, надежно припрятав, а потом вернуться за ним с подкреплением. Но... Но как-то это не по-товарищески. Хотя Фойгель не нравился солдатам. Слишком он был высокомерен и как-то отстранен от взвода, полагаясь на командиров отделений. Дворянин, как-никак. Но все равно: как-то неловко получается.
  Ковальски время от времени прислушивался к неровному дыханию лейтенанта, надеясь на героическую смерть от болевого шока и кровопотери. Но морфий и молодое здоровое тело сопротивлялись смерти как могли.
  Тем временем, бой то затихал, то снова вспыхивал. Иногда из окна были видны пробегавшие мимо красноармейцы. То в одну сторону, то в другую. Немцев видно не было.
  Ковальски строго-настрого приказал огонь по русским не открывать:
  - За минуту накроют тут. Оно тебе надо? Ну, положишь ты сейчас русского? И зачем? Нет, сынок, помни главный закон войны. На войне главное не убить врага, а в живых остаться. Поэтому сиди ровно на своей заднице. Пожрать есть чего?
  Бирхофф кивнул. Консервы он сохранил, не сожрал как Толстый в первый же день.
  Быстро подкрепившись, Ковальски сползал на другой конец дома. Быстро вернулся, приняв решение.
  - Как стемнеет, уходим огородами, возьмешь мой карабин, я понесу лейтенанта. Потом махнемся. Сможешь его тащить?
  Бирхофф неуверенно пожал плечами.
  - Да сможешь, сможешь. Он сейчас на руку легче, - хохотнул Ковальски.
  Остаток времени так и просидели, не высовываясь, наблюдая за русскими. Один раз по улочке проскочил советский легкий танк, беспрерывно стрелявший куда-то из пулемета. Такие Бирхофф видал на учебных плакатах, которые солдатам показывали еще днем двадцать второго. Длинный такой, стремительный даже в статичном рисуночном положении. 'БТ' называется. За ним продребезжал бронеавтомобиль. Да... Русские даже на автомобили танковые пушки умудрились запихнуть. В принципе, можно было попробовать обоих гранатами, только вот гранат у солдат остались три штуки на двоих. Плохо. И с патронами не очень. По десятку обойм на брата, если не считать 'Люгер' Фойгеля. Но пистолет тут мало поможет.
  Когда стемнело, начали прорыв к своим.
  Правда, стемнело лишь на небе.
  Город горел и на открытой местности солдат было видно как на ладони. До ближайших деревьев пришлось ползти. Хорошо, что месяц еще молодой. Впрочем, при такой иллюминации 'ночной фонарь' бесполезен.
  В рощице уже встали в полный рост. Ковальски взвалил Фойгеля на спину, Бирхофф зашагал впереди, выставив карабин перед собой.
  Метров через сто унтер-офицер приказал остановиться.
  - Тяжелый, сволочь! - тихо ругнулся Ковальски.
  Мог бы и не тихо. Под грохот близкого боя можно по-тирольски петь и по-баварски плясать, ни один русский не услышит.
  После небольшого отдыха дальше пошли.
  Прошли немного.
  Бирхофф разглядел каким-то чудом, а может просто учуял, большевистских солдат.
  Те лихорадочно окапывались. Их командир что-то нервно говорил вполголоса. Наверное, торопил.
  - А чего это они прямо в лесу окапываются? - шепнул Бирхофф.
  - Дорогу перерезали опять. И отходить, на этот раз, не собираются, - прошептал Ковальски. - Фланги укрепляют. Ползем в обход. Помоги лейтенанта тащить! Вот, сукин сын, сдох бы уже...
  Земля пошла под уклон. Потянуло сыростью. Понятно. Тут, значит, ручеек. И болотинка. Танки тут не пойдут, если что. А от пехоты надо прикрыться.
  Из ручья с наслаждением напились, поползли дальше.
  И когда выбрались на сухой мох, тут на них и навалились. Черные фигуры выскочили из-за деревьев, прыгая на двух солдат. Молча, без крика Ковальски увернулся от удара сапогом по голове, схватил нападавшего за ноги и повалил на землю.
  Бирхофф бросил раненого, схватился за карабин, вскочил на колени и едва не выстрелил, но услышав:
  - Стоять! Руки вверх! - опустил ствол.
  - Вальтер?
  - Макс, собачий ты ублюдок... Кёллер, это наши!
  Унтер-офицер и наводчик продолжали бороться. Танкисты и Бирхофф еле разняли двух тяжело дышащих солдат.
  - Совсем уже обалдели? На честных немцев бросаетесь, - заругался Ковальски. Под глазом его стремительно набухал синяк.
  Кёллер держался за разбитые губы.
  - Ну, извини. Мы думали это русские ползут, - развел руками Мюллер.
  - Русские там, за ручьем, - махнул рукой лежащий унтер-офицер. Через мгновение лежали все, потому как из-за ручья, видимо, услыхав шум, раздался рокот пулемета. Очередь пошла высоко, сбивая ветки и листья на землю.
  - Так, танкисты, молча и очень тихо. По земельке брюхом и задницы не отклячивать, за мной! Раненого прихватите!
  Через полчаса остановились. Скомандовал опять Ковальски. Опытные бойцы из танкового полка беспрекословно подчинились, понимая, что в данном случае пехота главнее. Оглядевшись, впрочем, скорее прислушавшись, унтер-офицер заговорил первым:
  - Вы кто такие?
  - Обергефрайтер Мюллер. Танкисты мы.
  - Оно и понятно. А танк где?
  Мюллер грустно махнул рукой:
  - Долгая история. А ты кто?
  - Унтер-офицер Ковальски. Этот полудохлый мой командир взвода. А этот юноша мое отделение.
  - А остальные?
  - Один Господь знает, - на этот раз махнул рукой Ковальски. - Хаос какой-то. Как русские ударили: все и смешалось.
  - Да уж...
  Лейтенант вдруг застонал, но глаза не открыл.
  - Лихо его, - подал голос Зингер.
  - Да уж. Как у вас с оружием? - спросил пехотинец.
  - Да никак. По полтора-два магазина на человека.
  - Херово. Впрочем, и то радость. Ночью в лесу лучше ваши 'эмпешки', чем наши дубины. А наши где?
  - Понятия не имеем. И вы не в курсе?
  - Никак нет. И что делать будем?
  - Разрешите, господин унтер-офицер? - подал голос Бирхофф.
  - Ты чего такой официальный? - удивился Ковальски.
  - Я думаю, надо на запад прорываться. Русские отрезали нас, это очевидно. Но пока линия окружения нестабильна, можно просочиться. Тем более, нас придали танковому полку, остальная пехота там, - кивком показал в сторону Польши Бирхофф. - Не успела подойти к городу. Думаю, завтра наши нанесут контрудар. Лично я бы предпочел ночью выйти к ним, чем дожидаться здесь.
  - Почему?
  - Во-первых, лейтенанту срочно нужна медицинская помощь. У нас морфия еще на укол. Во-вторых, здесь завтра разгорится бой. И мы окажемся между молотом и наковальней.
  - Пацан прав, - кивнул Мюллер. - Накроют гаубицы, а на десерт люфтваффе добавит. Уходить надо.
  - Согласен, - кивнул Ковальски. - Уходим. Так, гефрайтер, своих дели на пары.
  - Обергефрайтер, - вежливо поправил Мюллер.
  Унтер-офицер потрогал щеку:
  - Да и хрен с ним...
  - Тихо! - сдавленно крикнул Штайнер, упав на брюхо. - Идет кто-то!
  Все замерли, Бирхофф, на всякий случай, зажал Фойгелю рот.
  Действительно, кто-то шел. Причем, не просто шел, а ломился сквозь кусты, треща ветками так, что заглушал бой в Дубно.
  Пожалуй, в первый раз Бирхофф мысленно поблагодарил вахмистров из учебного лагеря в Хемнице. 'Оружие должно быть смазано как хорошая баба!' Прижав карабин телом, одной рукой он мягко взвел затвор.
  На полянку вывалилась большая, неуклюжая фигура.
  - Толстый, мать твою! - облегченно выдохнул Ковальски.
  - Я, - ответил рядовой и рухнул на землю, после чего икнул, густо обдав окружающих перегаром.
  - Да он нажрался! - жалующимся тоном сообщил Зингер.
  Ковальски покачал головой:
  - Сын шлюхи... Ты ходить-то можешь?
  - А что я сейчас делал, ик! - громко возмутился Толстый.
  - Не ори! - вполголоса зашипели на него солдаты.
  - А я и не ору! - на полтона тише ответил Толстый.
  - А еще есть? - поинтересовался Зингер.
  - Немножко, - кивнул пьяный. - Вот...
  Фляжку опустошили моментально.
  - Только раздразнил, - погрустнел Зингер, которому досталось полглотка.
  - Орать будешь, прирежу, - погрозил кулаком Ковальски. - Отстанешь, твои проблемы, понял?
  Толстый развел руками и с грохотом уронил карабин на землю.
  - Тьфу, скотина... Ладно, идем, а то мы тут как на Вильгельмштрассе в пятницу вечером. Только и знай, раскланивайся со знакомыми дамами.
  Через несколько минут солдаты покинули полянку и отправились на запад. Направление определял Штайнер, который, к всеобщему счастью, не потерял походных навыков, полученных еще в 'Гитлерюгенде'. Заодно и другим прочитал лекцию о звездном небе.
  К своим вышли к рассвету. Больше хлопот доставлял не раненный лейтенант, а пьяный в стельку Толстый, который придумал блевать на каждом шагу. Пришлось отобрать у него карабин. Заодно нашли у него еще одну фляжку со спиртом. Хоть в голове и зашумело после очередной порции, но зато ноги зашагали быстрее.
  Как выяснилось, таких групп было много. Солдаты и офицеры шестнадцатой и одиннадцатой танковых дивизий, а также пехотинцы приданных им частей выходили из окружения в течение всей ночи.
  Бои под Дубно продолжались...
  
  28 июня. Утро. Окрестности Дубно. Шютце Вальтер Бирхофф.
  
  - Как меня это все достало! - ругался Вальтер, когда сводная группа пехоты и танков двинулась в путь. В обратный. В смысле, в ту же сторону, откуда вчера отходили. - То туда бежим, то обратно, то опять туда. Сколько можно?
  - Не ной, Бирхофф, - оборвал его Ковальски. - Это называется маневренная война. Немцы в ней лучшие.
  - Ага. Самые быстрые. Вчера так наманеврировались, что у меня ноги отваливаются. Я хочу спать!
  - А я есть, - неожиданно подал голос Толстый.
  - Ха! - крякнул унтер-офицер. - Совершили открытие. Солдат всегда хочет спать и есть.
  - А бабу?
  - И бабу, - легко согласился Ковальски. Унтер-офицера назначили временным командиром взвода, вместо раненого лейтенанта. Повышение он встретил философски: мол, война. А на войне карьера быстро идет в гору. Если, конечно, пулю не встретишь. Лейтенант вот встретил. Не повезло, что делать?
  Вяло переругиваясь, солдаты ехали на восток. Солнце пекло, его лучи били прямо в глаза, пот струился щекотливыми змейками по лицу и телу. Тенты с машин пришлось снять: слишком много русских вокруг. И никто не знает, где они точно. Хотя авиаразведчик и кружил над колонной, но... Разглядеть в этих густых пшеничных полях, в этих рощах и перелесках затаившуюся пехоту противника очень сложно. Поэтому приходилось быть настороже.
  Впереди мчались мотоциклисты - передовой дозор кампфгруппы. Смертники, одно слово. Нарвутся на засаду и ценой своей гибели предупредят основные силы.
  А танки и грузовики чередовались через раз. Сначала танк со штурмовой группой на броне, за ним грузовик с пехотой, к грузовику же прицеплено орудие.
  3,7-сантиметровые пушчонки - 'дверные молотки', как их обозвала беспощадная на язык пехтура - тащили в конце колонны. Толку от них мало, разве что по легким советским танкам бить. А вот пятисантиметровые и ахт-комма-ахты шли в начале. Уж очень все напуганы были тяжелыми танками противника. Вчера до хрипоты Макс со своими танкистами спорил о весе монстра, нагло стырившего штайнеровскую 'четверку'. Пятьдесят тонн или пятьдесят пять?
  - Кстати, Ковальски, - держась за борт, спросил Бирхофф. - Ты знаешь командира танкистов...
  - Каких танкистов? - унтер-офицер быстро и цепко оглядывал кусты и горизонты. Если б из его глаз летели пули, он скосил бы все леса и строения до самого Киева.
  - Да вчерашних. С нами которые выходили. Ну, Макс, мой одноклассник. Не помнишь, что ли?
  - Память на войне дурная штука. Ни к чему запоминать имена будущих мертвецов.
  Толстого передернуло. А два Ганса-пулеметчика заржали в один голос. Они тоже вышли вчера. Или уже сегодня? Да, от взвода осталось десять человек. Остальные или убиты, или шляются где попало. А унтер-офицера назначили временно исполняющим обязанности командира взвода.
  - Ну и что с твоим одноклассником?
  - Не с ним. Он сказал, у них командира танка в исправительный батальон отправили.
  - И что?
  - А там... Там как?
  - Я-то откуда знаю? Но, говорят, хуже чем в учебных лагерях.
  - Да? А хуже разве бывает? А ты был на гауптвахте?
  - Был...
  - И как?
  - Выспался... Только курить не давали. И еда дерьмовая. А друг твой где?
  - Не знаю. Их утром куда-то увели.
  Время от времени вдоль дороги появлялись и пропадали следы недавних боев. Выжженное пятно на лугу. Из обгоревшей травы торчит самолетный хвост со свастикой на киле. 'Хейнкель'? 'Юнкерс'? Пойди, пойми сейчас простому пехотинцу. Сползший с обочины и перевернувшийся вверх гусеницами русский 'БТ'. Немецкая 'двойка' рядом, без башни. Раздавленная в лепешку стальными гусеницами непонятно чья легковушка. Простреленная наискось очередью крупнокалиберного пулемета полевая кухня. И трупы, трупы, трупы. Серо-зеленые, светло-зеленые, черные. Целые, разорванные, расплющенные, сгоревшие: на любой извращенный вкус. Грузовик время от времени потряхивало на выбоинах и небольших воронках. Вот что хорошо в маневренной войне, мины не успевают на дороги класть. Хотя, 'Бюссинг' взвода Штайнера шел в центре. Ему бы мины не досталось.
  Постепенно колонна выползла на берег какой-то речки с низкими, заболоченными берегами, поросшими осокой.
  - Так... Приехали... Теперь копать будем... - грустно заметил Бирхофф и спрыгнул на землю.
  - Точно, - сплюнул Ковальски, попав на колесо 'Бюссинга'. - И поглубже. И побыстрее, пока русские в гости не пожаловали.
  К обеду позиции были готовы. Впереди, перед рекой, сидела в глубоких траншеях пехота. Большая ее часть тут же спряталась от палящего солнца на дне и немедленно задрыхла, ожидая обеда. Неудачникам пришлось уныло идти в боевое охранение.
  Чуть сзади за позициями пехоты расположились 'колотушки'. Зенитки же и 'полтинники' разместили на высоте в тылу, если тут тыл был, конечно. Потому как одну пехотную роту отправили прикрывать пушкарей со стороны Дубно. Хорошо им, солнце в глаза бить не будет. А вот Бирхоффу в самые зрачки лучами попадает. И хоть бы облачко... Рядом с артиллерией замаскировали свои 'ролики' ветками танкисты. Замаскировали... Завалили, буквально! Аккуратные кучки появились.
  Внезапно мирно жужжавший разведчик резко развернулся и, ускорившись, полетел в сторону Польши. То ли керосин к концу подошел, то ли... На чем они там летают?
  - Тревога! Тревога! Воздух! - заорал наблюдатель.
  Бирхофф высунулся из окопа.
  С восточной стороны, медленно увеличиваясь на почти белом от жары небе, приближались черные точки.
  - Раз, два, три, четыре... Девять!
  Может, не по их души? Мало ли какое задание у русских... Может мимо? Помоги, Пречистая Дева Мария!
  Видимо, у святой Богородицы в этот день были другие планы. Слишком много людей на Восточном фронте ее молили о спасении. Может быть, даже атеисты с другой стороны? Хотя...
  Девятка советских бомбардировщиков неторопливо сделала круг над свежими позициями немцев. И с пологого пике начали поочередно сбрасывать на зарывшихся в землю людей фугасную смерть.
  Бирхофф бросился на дно траншеи, успев нацепить каску. И тут же пожалел, что снял китель. Совершенно дурацкая мысль, что китель его спасет, непременно спасет, а как же иначе билась как пойманный заяц. Ведь сукно такое толстое, в нем обязательно застрянет осколок. А где китель? Китель-то где?
  Вальтер приподнял голову: да вот же он, только руку протянуть, лежит на бруствере. Рядовой привстал на четвереньках, потянулся.
  И дикий, разрывающий все грохот бросил его на трясущуюся землю. Сверху посыпались комья земли, больно стуча по голому телу. Еще один разрыв, еще один. Гул, свист, гром мгновенно сгустились в адскую, инфернальную музыку. Вальтер орал, зажав уши, и не слышал собственного крика. Казалось, мир порвался по шву.
  Бомбардировка закончилась так же внезапно, как и началась. Но гул ее все еще преследовал Бирхоффа. Наконец, он приподнялся, стряхивая комья сухой земли. Приподнялся и огляделся. Воронки курились дымком. Откуда-то доносились стоны раненых. Большая часть бомб по траншеям не попала, но три-четыре попадания все же были. А одна совсем рядом с позицией Вальтера.
  А вот артиллеристы, похоже, не пострадали. Чертовы зенитчики, похоже, даже не подумали открыть огонь! Все русские спокойно ушли домой. И хваленых асов люфтваффе нет! Что же творится?
  - Бирхофф! - словно из тумана донесся голос командира.
  - Я! - с трудом ответил рядовой.
  - Толстый, ты жив?
  Ответа от Толстого Вальтер не услышал. Впрочем, он почти ничего не слышал. В уши словно вату напихали.
  Впрочем, как выяснилось позже, из взвода не пострадал никто. Даже легкораненых не было.
  По траншее, отталкивая плечами солдат, бежал обер-лейтенант без фуражки. Из уха его стекала струйка крови.
  - Приготовится к отражению атаки! Приготовиться к отражению атаки!
  Вальтер высунулся над бруствером. Однако, русских не было. Даже признака их выдвижения. Вот речка, вот ровное зеленое поле за ним, вот деревенька по левому флангу. А русских нет. Впрочем, командиру роты виднее.
  Минут через сорок, после напряженного ожидания выяснилось, что обер-лейтенант Мюссе не прав.
  Атака, почему-то, не случилась. Как так? После бомбардировки обязательно должна быть атака. Впрочем, русские не умеют воевать по правилам. Идут в бой одними танками, практически, без пехоты. И артподготовку почему-то не проводят. А еще через сорок минут над позициями немецкого узла обороны - так называемого 'противотанкового ежа' - появились, наконец, немецкие истребители.
  Пехота их тут же обругала всеми известными ругательствами, пообещав пилотам многочисленные половые извращения со всеми родственниками до седьмого колена, не взирая на возраст и пол, а так же с домашними животными, включая канареек.
  Особенно выделялся в этом матерном реве густой бас какого-то сапера, только что вернувшегося с предполья. Сапер вытянул обе руки к небу и, угрожая самолетам огромными кулаками, ревел:
  - Заячья задница, шлюха в штанах, баран кастрированный, чтоб твою мамашу черти в аду жарили со всех сторон раскаленными кочергами, чтоб твое пиво было всегда прокисшим, чтоб ты его пил через задницу, чтоб тебе даже шлюхи не давали, оторви себе яйца и намотай их на винт!
  - Прям записывать можно, - хихикнул Ковальски. - Я заслушался.
  Самолеты же продолжали лениво барражировать парами.
  - Русские танки! - внезапно закричали сразу несколько голосов.
  Вальтер оглянулся.
  Да.
  Русские танки.
  Ситуация вчерашнего дня повторилась. Они снова шли стальной лавиной, практически от горизонта до горизонта, выстроившись в несколько линий. И снова без артподготовки, без десанта пехоты на броне. Впрочем, отдельные фигурки пехотинцев мелькали где-то в пыли.
  И Вальтер опять почувствовал себя бессильным, с одним лишь карабином в руках. Не, ну гранаты есть, конечно...
  Одна надежда на артиллерию. Бирхофф надеялся, что на этот раз она молчать не будет.
  Но она молчала. Молчала, выжидая, когда большевики подойдут ближе, на дистанцию убийства. Танки грохотали. Впереди мчались легкие 'Т-26' и 'БТ', за ними уже более медленные знакомцы тяжелые танки. Где-то в глубине атаки мелькали совсем уж огромные силуэты непонятно чего.
  Быстроходные начали спускаться к речке, поводя стволами в разные стороны. Стреляли они на ходу, не останавливаясь. От этого их снаряды ложились как попало, чаще всего разрываясь на склонах высоты.
  Артиллерия все еще молчала.
  Затряслась правая нога. Вальтер с удивлением посмотрел на нее. Раньше такого не было. Неужели он так боится?
  Уже стали видны красные звезды и белые номера на русских танках. Почему молчит артиллерия? Большевики чуть замедлили ход, перебираясь через речушку. Начали выскакивать на другой берег, один за другим...
  Разрыв! Один из 'БТ' чуть подкинуло, он развернулся, подставившись боком к немецким позициям и замер. Но, тут же развернув башню, выстрелил в сторону вражеской пехоты. Еще один взрыв, еще... Танки начали юлить, пытаясь объехать...
  Мины!
  Матерщинник-сапер басовито захохотал. Артиллерия продолжала молчать.
  Два 'Т-26', пытаясь объехать подорвавшегося собрата, столкнулись. С одного слетела гусеница, второй, похоже, повредил орудие. То на одной, то на другой башне стали открываться люки. Экипажи начали покидать машины.
  'Ну, вот и моя работа!' - облегченно вздохнул Бирхофф и приложился к карабину. Нога перестала трястись, но он этого не заметил. Он увлеченно стрелял по фигуркам в черных комбинезонах, мечущимся между танками. Впрочем, на минной позиции остались не все. Примерно три четверти наступающих прорвались. А вот тяжелые...
  А на зеленом поле за речкой происходило странное. То один, то другой советский тяж постепенно замедляли ход и просто вставали, неуклюже дергаясь взад-вперед. Да это же болото! Заболоченная пойма! Вальтер смотрел и не верил своим глазам: что же получается? Это была русская территория еще шесть дней назад. Неужели русские не знали, что тяжелые танки здесь пройти не могут? Неужели у них нет карт своей местности? А мы знали! Наши офицеры знали, что здесь и устроили ловушку русским!
  В этот момент артиллерия и открыла огонь. Поле и пойма буквально взорвались огнем. Черные, густые клубы дыма моментально поднялись к небу и на траншеи упала благословенная тень. Рукотворная тень. Искусственная. Созданная немецким тринитротолуолом и русской соляркой. Русские открыли бешеный ответный огонь по раскрывшейся немецкой артиллерии.
  Немцы били по заранее расписанным секторам, обрушивая плотный огонь из всех орудий на один лишь танк. Затем огонь переносили. В этом грохоте не было слышно тявканья 3,7-сантиметровок. Они спокойно расстреливали приближавшиеся к окопам легкие советские танки. Впрочем, то одна, то другая 'дверная колотушка' замолкала. Надо было отдать должное Советам: их танкисты вели огонь даже из горящих машин. Фанатики, одно слово. Хотя в такой ситуации им остается только атаковать. Отступление верный расстрел. Отдельные танки, все же, смогли дойти до линии траншей. И тут же были уничтожены гранатометчиками.
  Вальтер долго целился в русского танкиста, высунувшегося по пояс из башни и отчаянно махавшего двумя красными флажками. Лишь с пятого выстрела Бирхофф попал. Тело русского повисло на поручнях.
  А зенитчики били по тяжелым танкам русских, завязших в мягкой почве предательского луга.
  Из черного дыма доносился рев русской пехоты. Несмотря ни на что, она продолжала бежать вперед. Нет уж, сейчас рукопашной не будет.
  Десяток немецких пулеметов скосили ее за несколько минут практически в упор.
  
  28 июня 1941 года. Окрестности Дубно. Взгляд сверху.
  
  Ни рядовой Бирхофф, ни унтер-офицер Ковальски, ни обер-лейтенант Мюссе, ни генерал-майор Хубе и даже начальник Генерального Штаба Гальдер не знали и не могли знать одной простой вещи. Восьмой механизированный корпус генерал-лейтенанта Рябышева оказался разорван на две части.
  И та, вторая часть, которая не успела к городку Дубно, без разведки и без карт выскочила на подготовленную немцами противотанковую оборону.
  Война... Война бывает разной. Иногда она окопная, иногда она маневренная. В маневренной войне порой сами атакующие не знают: где находятся их части? Обстановка меняется за часы, а порой и за минуты. В девять утра здесь противника нет. А в девять тридцать он уже копает траншеи.
  Нет карт... Эту землю РККА защищала лишь полтора года. Они не успели. Они не успели подготовиться, не успели напечатать карты, не успели подвезти снаряды, не успели заправить танки соляркой, не успели воспитать кадры. Сотни боевых машин оказались просто брошены в тылу: не кому и не чем было ремонтировать. Тысячи орудий просто стояли на складах: не на руках же их носить? Бензовозы горели на дорогах: некому было их прикрывать.
  Но они сделали свое дело. Самое главное дело. Перемололи лучших солдат мира. Велика ли была цена? Да. Велика. В такой войне малой крови не бывает.
  
  28 июня 1941 года. Утро. Окрестности Дубно. Панцершютце Макс Штайнер.
  
  Запыхавшийся Штайнер прибежал, сияя улыбкой сильнее украинского солнца:
  - Парни! Парни, у меня хорошие новости!
  Зингер приподнялся на локте. Радист вообще предпочитал лежать, резонно предполагая, что в таком положении он менее заметен для смерти.
  - Мне прислала письмо Ольга Чехова?
  - Нет, еще лучше!
  - Ты хочешь сказать, что она ко мне приехала?
  - Нет же...
  - Дай я угадаю, - перебил заряжающего Мюллер. - Наш мальчик на побегушках несет прекрасные вести о предстоящем обеде. Скажи, мальчик, сегодня гороховый суп на копченых ребрышках или бобовая похлебка с салом?
  - Мюллер, ты опять готов выиграть для нас главный приз? - хихикнул Зингер. - Ты же настоящий дивизионный чемпион по танковому пердежу .
  - Конечно! - важно кивнул Мюллер. - Я мог бы участвовать в армейском соревновании.
  - Нет, же, парни! Нас не отправляют в тыл! - подпрыгивая от нетерпения, выпалил Штайнер.
  - Это ты назвал хорошей новостью? - удивился Кёллер. - Камрады, да он пьян!
  - Вот еще, - обиделся Макс. - Там убило экипаж. Советы бросили бомбу - шмяк! И всех в лепешку, даже хоронить нечего. А танк целехонек. Представляете?
  - А твою голову в лепешку не разбомбило? - буркнул Мюллер.
  Ему, как, впрочем, и остальному экипажу, совершенно не улыбалось лезть в пекло. Шанс вернуться в Германию и хорошенько оттянуться в тылу, ожидая новую машину с завода, стремительно исчезал.
  - Я сообщил командиру батальона, что мы готовы заменить павших товарищей на поле сражений, - продолжил Штайнер.
  - Добровольно? Не верю своим ушам, - Зингер аж потряс головой, словно вытряхивая воду из ушей.
  - Яволь! - продолжал радостно улыбаться Макс.
  - Камрады, в нашем экипаже идиот, - вздохнул Зингер. - Его зовут Штайнер. Он был зачат в пасхальную ночь пьяным папашей. А мамаша, сразу после рождения, хотела выкинуть его в Рейн, но, как известно, оно не тонет. В итоге Штайнера подобрал бродячий табор и там в него метали ножи на цирковых представлениях. Коронным номером было кидание гири в башку этому малолетнему ублюдку. Увы, но гири ломались, то есть, плющились об его бетонную голову. Номер пришлось отменить. По всей Германии нет такого количества гирь. Поэтому этого идиота отправили в танковые войска. Штайнер, мы привяжем тебя в качестве дополнительного экрана на лоб. Советские бронебойные снаряды будут раскалываться о твою безмозглую башку. Так и победим. Их заводы надорвутся, а испуганная тевтонской костью Красная Армия утопится в Тихом океане. Штайнер, когда ты умрешь, тебя похоронят стоя. А голову оставят на поверхности. Ко лбу припаяют табличку, приколотить не получится. На табличке же напишут: 'Об этот лоб разбились Советы'.
  Кёллер и Мюллер зааплодировали проникновенному монологу радиста.
  Штайнер обиделся:
  - Я хотел как лучше! Как мы можем покинуть фронт, когда наши боевые товарищи сражаются с большевиками? Здесь же, прямо сейчас, решается судьба Европы!
  - Макс, тебе надо идти в пропагандисты. Ты обчитался партийных брошюр? На, покури, - Мюллер протянул пачку сигарет 'Юно'.
  - Мальчик не знает, что у богини победы нет головы, - ехидно добавил радист.
  - А давайте его побьем? - меланхолично сказал Кёллер. - И нам весело, и ему полезно.
  Однако, этот метод воспитания применить не успели. Вестовой из роты подтвердил 'радостные' новости Штайнера. Экипаж действительно посадили на оказавшийся бесхозным 'Т-3'.
  Правда, командира им не дали: боевых офицеров не хватало, а сажать в танк командира хлебопеков никто не собирался. Даже боевыми пекарями надо руководить. Функции командира принял на себя Кёллер. Видимость с его места была, конечно, ниже, чем с командирского. Но наводчик может руководить в бою.
  Принципиально 'тройка' не отличалась от 'четверки'. С точки зрения, экипажа, конечно. Даже был ряд преимуществ: 'Дритте' быстрее и маневреннее, нежели 'Фюрен'. Орудие такое же: пятисантиметровый окурок .
  Штайнера за излишнюю инициативность экипаж наказал. Не допустил к трофеям, оставшимся от внезапно погибших камрадов. Шнапс немедленно поделили на троих. Офицерский 'Парабеллум' на белой веревочке, цеплявшейся через плечо, достался Кёллеру. Наводчик немедленно завернул его в промасленные тряпки и сунул в кобуру. Потом залез на свое место, проверить оптику.
  Мюллер же немедленно сунулся проверять мотор, баки, уровень масла, электродвигатели поворота башни и прочую танковую требуху. Зингер уселся за рацию. Унылого Штайнера заставили протирать снаряды. Сначала его хотели заставить выгрузить и снова загрузить боекомплект, но Макса спасло то, что пришел приказ о выступлении. Пришлось отложить воспитание молодого до вечера.
  В довершении всех бед 'Тройку' Кёллера отправили в головной дозор, вместе с десятком мотоциклистов и бронетранспортером, прибившимся к кампфгруппе из одиннадцатой дивизии.
  Перед тем, как забраться в танк, Мюллер недовольно окинул белое от жары небо:
  - Штайнер! За небом следи. Никак запогодить не может...
  - Что сделать? - не понял Макс.
  - Облаков, говорю, нет.
  - Ох уж этот ваш нижнегерманский, - вздохнул Зингер. - Запогаживает, распогаживает...
  Над северным горизонтом медленно ползла на восток эскадрилья 'Хейнкелей'. Больше самолетов видно не было.
  Колонна двинулась.
  Через несколько километров нагнали какие-то русские телеги. Крестьяне, зачем-то, решили уйти из зоны боев. Им не повезло, они оказались на самом пути кампфгруппы. Лучше бы дома сидели.
  Мотоциклисты открыли стрельбу над головами беженцев. Люди побежали в разные стороны, бросая коров и лошадей прямо на 'панцерштрассе'. Времени на расчищение дороги не оставалось. Зингер запросил штаб кампфгруппы, и ответ оказался прост, жесток и неизбежен: устранить препятствие! Снаряды не стали тратить. Просто поехали вперед, давя гусеницами телеги, скотину и замешкавшихся людей. Это война, что тут сделаешь? Треск пулеметных очередей смешался с хрустом костей и дерева. Обозленный на товарищей Штайнер тоже дал несколько очередей в спины убегающих русских. Несколько фигурок в белых одеждах упали. Обдавая синим дымом раздавленные трупы, фырча мотором танк, а за ним полугусеничный бронетранспортер, спешили на восток. За ними ехали мотоциклисты, виляя, чтобы не наткнуться на очередное пузатое тело убитой коровы или лошади.
  В пыльной траве у обочины сидел бесштанный, в серой рубашонке мальчишка лет трех. Он ревел, растирая грязь и слезы по пухленьким щекам. Рядом с ним лежала, лицом вниз, женщина, светлые волосы которой шевелил ветер, подымаемый проезжавшими машинами.
  В конце концов, мальчишку срезал короткой очередью какой-то сердобольный мотоциклист в очках-консервах на пол-лица. Срезал, чтобы пацаненок не мучился. Все равно же умрет, а так быстро хотя бы.
  Макс с досадой посмотрел вниз, на мелькающие траки гусеницы. Опять эти пацифисты заставят танк с мылом мыть. Сволочи!
  А через пару километров, после того, как дозор проскочил через небольшой, но крепкий, мостик, перекинутый над таким же небольшим ручейком, немцев обстреляли. За грохотом мотора Штайнер не расслышал выстрела. Он лишь увидел, как один из мотоциклистов вильнул и, потеряв управление, свалился в придорожную канаву. Откуда и кто стрелял? Это было совершенно неясно. Вначале, Макс даже подумал, что мотоциклист просто не справился со своим двухколесным конем. Однако, другие мотоциклисты моментально спешились, бросив машины на дороге и открыли беспорядочный огонь во все стороны. Открыл огонь и Зингер. В конце концов, куда-то, по видимой ему одному цели, бахнул осколочным и Кёллер.
  Зацепили они стрелка или нет, осталось невыясненным. Однако, больше выстрелов не было. Потому понеслись дальше, когда труп незадачливого мотоциклиста оттащили с дороги, предварительно сломав жетон. Мотоцикл привязали к моторному отделению танка. За потерю исправного имущества сами знаете, что бывает.
  'Тройка' вела себя вполне прилично, погибший экипаж аккуратно ухаживал за ней. Мотор лишь иногда взрёвывал на подъемах. И переключение передач совершенно не ощущалось: машину не дергало. В повороты входил плавно и на ухабах не особо трясло. Хорошая машинка. Надежная. Все же 'четверка' слегка сыровата. Трансмиссию инженеры так до ума и не довели. Мюллер раньше при каждом удобном случае лез проверять КПП. Полноценно ее перебрать не представлялось возможным без ремонтников: требовался полевой подъемный кран, чтобы снять башню.
  Похоже, с 'тройкой' у Мюллера проблем особых не будет. Хотя перевод на этот танк Штайнер воспринял как некое унижение. В первых рядах атаки уже не пойдут. С другой стороны, хоть и унизительное, но доверие от командования. Макс даже и не догадывался, что на чувства панцершютце командиру полка совершенно наплевать. Ему нужны танки и экипажи, а что уже они там думают, дело десятое.
  А вот Мюллер искренне радовался. 'Тройка' ему была очень хорошо знакома. По Франции он именно на ней и гонял. И, слава Богу, гонял пехоту с кавалерией. На французские танки он не нарывался, хотя и слышал разные истории о чудовищной, непробиваемой броне французских 'Шаров'. Хотя, солдатские глаза всегда велики. И байки солдатские надо делить на два и вычитать десять. Тогда будет близко к истине.
  В конце концов, дозор вышел на точку прибытия. Высота, поросшая кустарником и небольшими деревьями. Пологий уклон к очередной русской речушке, берега которой поросли камышами. За речкой зеленый длинный луг, заканчивавшийся лесом. Вдоль леса шла петляющая змеей грунтовка, выходившая к востоку к небольшой деревеньке: белые домики тонули в густой листве садов. Кёллер внимательно осмотрел деревню из бинокля:
  - Бабы ходят. С ведрами. Дети бегают, собаки. Ох ты, сколько черешни-то, а? - командир, он же наводчик, сглотнул слюну. - Поросята есть. Дааа... Сейчас бы на реквизицию...
  Однако, подкрепиться свежатинкой не получилось. Молоденький лейтенант-мотоциклист приказал немедленно занять позицию на высоте и дожидаться основных сил кампфгруппы. И тут случилось страшное. Кёллер приказал Штайнеру вырыть танковый окоп. Одному. Как самому инициативному. И быстро, пока русские не атаковали. Ибо. Невозможно одному? Для немецкого солдата нет ничего невозможного. Ведь он же немецкий солдат, а не какой-то там жидо-большевик.
  Сами немедленно занялись своими делами. Зингер поймал волну колонны и стал передавать доклад, принятый от мотоциклетного лейтенантика. Тот, кстати, отправил двоих своих в деревню. 'Повезло. Свежими яйцами подкрепятся', - мрачно и завистливо подумал Штайнер, лениво ковыряя лопатой сухую землю. Кёллер устроился на вершине холма и продолжил разглядывать горизонт. Мюллер, все же, полез в моторное. Потому как надо. Хорошо работает мотор, плохо: не важно. Важна привычка. Один раз расслабился после марша и не проверил - жди беды.
  - Штайнер! - рявкнул вдруг Кёллер.
  - Я!
  - Слушай, Штайнер, канонада с севера приближается или удаляется?
  - Какая канонада? - не понял заряжающий.
  - Обычная. Не слышишь, что ли?
  И только в этот момент Макс понял, что где-то на севере грохочет бой. Бог мой! Это он уже так привык к войне, что не обращает внимания на ее музыку?
  - Слышу. Вроде на месте стоит.
  - Копай давай, копай, негр. Строй хижину дяди Тома.
  - Какую хижину? - не понял Макс.
  Кёллер махнул рукой, посмотрел на запад:
  - Наши идут!
  Действительно, к высоте, нещадно пыля, выползала медленная колонна кампфгруппы.
  - Отставить копать! - весело скомандовал Кёллер.
  Макс уныло посмотрел под ноги. Ну почему в армии все так... Нелогично? Должно же быть наоборот...
  - А теперь ведра в руки и бегом за водой. Гусеницы мыть, Максимилиан. Кстати, вы в курсе, герр панцершютце, что вы говнюк?
  
  28 июня 1941 года. Окрестности Дубно. Панцершютце Макс Штайнер.
  
  В бой танки не ввязывались, дожидаясь, пока противотанкисты и пехота не выбьют русских на подходах к высоте. И те, и другие справлялись на 'отлично'. Впрочем, большевики сами помогали. Сколько тут их танков? Сто? Сто пятьдесят? После боя посчитаем. А вот такую ораву прикрывало лишь до батальона пехоты.
  Стрелки пропускали русские машины над собой, потом тех, кого не достала 'карманная артиллерия' и теллер-мины, спокойно расстреливали 'паки' и 'флаки'.
  Впрочем, в один момент боя пришлось вмешаться и танкистам. Группа тяжелых русских танков, обошедших болото и переправившихся под огнем через речку, неторопливо обошла высоту с фланга, совершенно не обращая внимания на сумасшедший огонь 'колотушек'. Высота прикрыла их от 'ахт-комма-ахтов' и пехтура из семи танков смогла остановить лишь два.
  Пятерка обходила высоту, пытаясь зайти артиллерии в тыл.
  Одно было странно: русские не стреляли. Совсем. Молчали даже их башенные пулеметы. Время от времени они поворачивали башни, смотрели зрачками стволов на ошалевших немцев и ехали дальше. В этом было что-то жуткое. Немецкие 'тройки' выждали, когда большевики выедут из дыма на дистанцию пистолетного выстрела. А дальше было дело техники. Советские танкисты даже не совершали противоартиллерийского маневра. Просто перли вперед, не останавливаясь. Как на полигоне. Даже упреждение можно высчитать не торопясь и не торопясь же прицелиться...
  Все пять были подожжены двумя залпами немецких танков. У одного сразу сорвало башню, двое других густо задымили черным, у четвертого вырвало люк механика-водителя, пятому влепили несколько снарядов в моторное и бензобаки. Ну, если это моторное и бензобаки, конечно. Инструкций по борьбе с тяжелыми русскими танками еще не поступало. Хотя, чего тут непонятного? У любого танка уязвимые места: борт, корма, гусеницы.
  Из горящих танков начали выбираться танкисты. Обозленные пехотинцы открыли было по ним огонь, но командиры немедленно прекратили это безобразие. Были нужны пленные.
  Взвод резерва перебежками помчался к горящим русским. Оглушенные и обожженные танкисты противника практически не оказали сопротивления. Только один открыл огонь из пистолета. Его пришлось пристрелить.
  Пленных немедленно оттащили в штаб кампфгруппы.
  
  28 июня 1941 года. Вечер. Окрестности Дубно. Штаб кампфгруппы 'Вагнер'.
  
  Шатающегося от усталости и контузии советского танкиста посадили на землю. А где ему тут стулья искать?
  Командир группы майор Вернер немедленно приступил к допросу. Через переводчика, конечно.
  Танкист отвечал нехотя, иногда переспрашивая. Видимо, оглох в ходе боя. Немудрено. Находиться в танке, по которому бьют несколько орудий, все равно, что сидеть внутри пустого железного бака, по которому усердно стучат молотобойцы. Время от времени танкист морщился, потирая руку. Не то ушиб, не то рана. В конце концов, русский потерял сознание. Однако ведро воды и нашатырь под нос быстро привели в чувство пленного. Врач быстро осмотрел танкиста:
  - Ничего страшного, сломана рука. Можете продолжать допрос.
  Постепенно, со слов пленного начала вырисовываться картина боя.
  Из протокола допроса пленного сержанта Иванова:
  'Восьмой русский танковый корпус (почему-то Советы назвали их механизированными), ударной группой подошел к окраинам Дубно и, создав 'шверпункт' закрепился на шоссе Крыстонополь-Дубно, тем самым, нарушил линию снабжения одиннадцатой танковой, ведущей бой под Острогом. Однако, отсутствие моторизованной пехоты, грузовиков снабжения и артиллерии, не позволило Советам создать единую линию фронта. Тем самым, маневр кампфгруппы шестнадцатой танковой и сто одиннадцатой пехотной дивизий привел к окружению русской ударной группы, отрезав ее от основной части советского танкового корпуса. Как утверждает пленный, русскими был получен приказ на прорыв и соединение. На марш полки большевиков выходили по частям. Этому способствовала работа германской авиации. Фактически тылы Советов уничтожены на маршах. Практически нет горючего, нет боеприпасов. В атаку, в результате которой Иванов попал в плен, танки пошли без снарядов. Патроны для пулеметов были расстреляны в самом начале атаки.
  Пленный удивился вопросу: 'Какая марка танков, на которой вы пошли в этот безнадежный бой?' Он подробно рассказал о машине. Это так называемый 'Т-34', с наклонной броней до 4,5-см и 7,5-см орудием. По словам пленного, танки еще весьма сырые и требуют доработки на заводах: проблемы с трансмиссией, топливными фильтрами, приборами наблюдения. (Примечание на полях: в виду невозможности проведения подробного опроса срочно доставить пленного в штаб 1ТГ. Оказать скорейшую медицинскую помощь в целях сохранения ценной информации.)
  Состав корпуса пестрый. От новейших 'Т-34' и 'КВ-1' (это, видимо, те самые более тяжелые танки) до устаревших легких 'Т-26' и 'БТ-2'. В составе советской 34ТД так же имеются т.н. 'Т-35'(прим:???). Пленный сообщил, что если они доедут до поля боя, то нам 'кисло не покажется' (прим.перев. Идиома?). О потерях пленный сообщил, что они велики, еще два-три дня боев и русский корпус перестанет существовать как боевая единица. О немецких потерях у них данных нет. Моральное состояние войск удовлетворительное. Советские солдаты уверены, что скоро из тыла подойдут основные силы РККА и они перейдут в общее контрнаступление. Пленный высказал уверенность, что война закончится в Берлине, не позднее 7 ноября'
  - Что он сказал, повторите? - не понял майор Вагнер.
  Переводчик смущенно потер нос.
  - Он сказал, что германский пролетариат вот-вот восстанет и поддержит молодую страну Советов.
  - Так и сказал?
  - Яволь!
  - Гм... Что он скажет, если узнает, что германский пролетариат уже здесь и поддерживает фюрера.
  Однако, переводчик не успел: русский продолжил что-то горячо говорить:
  - Герр майор, он предлагает нам сдаться, пока не поздно...
  Вагнер изумился. Вот такой наглости он не ожидал. Да... Если бы не ценность знаний в этой тупой русской башке, пленного следовало бы пристрелить. Но Вагнер сдержался. Сейчас жизнь этого большевика может спасти сотни жизней немецких солдат. Пусть с ним штабисты работают.
  - Отправьте его в тыл, - отрубил Вагнер. - И дайте ему укол морфия, доктор. Он нужен живым. Всем нам. Пойдемте осматривать танки.
  Увы, но два мотоциклиста и грузовик, так и не добрались до штаба Эвальда фон Клейста. Просочившаяся группа советских солдат практически моментально уничтожила их. Очередь по пулеметчикам, да пара выстрелов бронебойно-зажигательными по бензобакам грузного 'Рено'.
  А сержант Иванов пропал без вести.
  
  28 июня 1941 года. Вечер. Окрестности Дубно. Шютце Вальтер Бирхофф.
  
  Вместо того, чтобы отойти и перегруппироваться, русские все продолжали и продолжали атаковать. Небольшими группами они то и дело выскакивали из клубов дыма и пыли, пытаясь прорваться к траншеям хотя бы на дистанцию броска гранаты. Иногда им это удавалось. Но только иногда. Русских бойцов тут же уничтожали, а потом санитары ползли на крики раненных немцев.
  Около семи вечера обер-лейтенант Мюссе приказал идти в контратаку. Русские танки были уничтожены. Они догорали, время от времени взрывались их боеукладки. Впрочем, некоторые танки успели отойти, прикрывшись дымовой завесой.
  - Так, ребятки! Осторожно! - заорал Ковальски. - Пленных не брать! Хотя... Готовы? Вперед! Шнель, шнель, шнель!
  - Натюрлих, герр фельдмаршал! - заорал в ответ кто-то из Гансов.
  Пехота пошла вперед.
  Шли, пригнувшись, перебежками. Где-то за спиной время от времени меняли позиции ротные минометчики. Ковальски шел впереди, выставив перед собой карабин. Изредка тыкая штыком в трупы, перешагивал через них.
  Бирхофф, сознательно или нет, пытался копировать походку и повадки унтер-офицера. Правда, штыком не тыкал. За что едва не поплатился. Перешагнув через очередного мертвого русского, услышал выстрел за спиной. Не успев даже подумать, упал мордой в землю. Потом уже обернулся: позади стоял растерянный Толстый, опустив карабин, из дула которого поднимался синий дымок. В ногах его лежал окровавленный советский солдат.
  - Он перевернулся, - торопливо сказал Толстый. - Перевернулся и целиться в тебя начал. Представляешь?
  Бирхофф кивнул.
  - Эй, быстрее двигайтесь! - рявкнул Ковальски.
  - Идем, идем! - Бирхофф кивнул Толстому, мол, спасибо.
  Вот и подошли к линии сгоревших русских танков.
  Страшно, все-таки. Хоть и они и черные и закоптевшие и мертвые... Но страшно.
  Вальтеру все время казалось, что они вот-вот оживут. Через их смерть силуэтом просвечивала жизнь.
  - Тихо! - вдруг заорал Ковальски. - Тихо всем!
  Взвод замер.
  - Вот! В этом танке живой есть. Стучит.
  - У тебя в ухе стучит, командир, - попытался пошутить Бирхофф.
  - Сейчас сам тебе в ухо дам, - погрозил кулаком унтер-офицер. - Тихо, я сказал!
  И впрямь, из подбитого русского танка доносился слабый стук.
  - Толстый! Люк подними!
  Солдат торопливо кивнул и, поправляя вечно сползавшую каску, подбежал к танку.
  Крышка, видимо, закрытая изнутри, не подавалась.
  - Бирхофф! - заорал Ковальски.
  Закинув карабин на плечо, шютце побежал на помощь товарищу. Нет, никак. Тогда Толстый стукнул пару раз прикладом по броне:
  - Русский! Вылазь! Война - капут. Сталин - капут. Спасибо, пожалуйста, где у вас водка?
  - Толстый, ты русский знаешь? - изумился Вальтер.
  - Только несколько фраз, - отмахнулся камрад. - Разговорник штудирую.
  - Ая свой где-то пролюбил...
  В этот момент что-то щелкнуло внутри. Тяжелая крышка стала медленно подниматься. Бирхофф успел увидеть окровавленное лицо советского танкиста и черную дыру ствола. Пистолетный щелчок был почти не слышен на фоне боя. И этого вполне хватило для того, чтобы Толстый медленно сполз на землю.
  Совершенно машинально, даже не думая, Вальтер успел скинуть карабин и даже не выстрелить, а как-то одновременно нажать на спусковой крючок и ударить стволом улыбающуюся рожу русского. Они всегда перед смертью улыбаются?
  А потом солдаты кинулись к Толстому. Тот хрипел пробитым легким, прижав руки к груди. Бирхофф вдруг подумал, что пальцы его похожи на сосиски. Какие же дурацкие мысли приходят в голову...
  - Будет жить, - резюмировал Ковальски, глядя, как Толстого тащат в тыл двое бойцов. - А может и не будет. Но ему повезло.
  - Почему? - спросил Бирхофф.
  - Война закончится, пока он выздоровеет. Хотя...
  И словно чертик из табакерки нарисовался вестовой ротного:
  - Взводам роты приказано выдвигаться к деревне. Как ее... Ивани-Пусто. Очистить от большевиков и занять оборону! - тяжело дыша прохрипел он.
  Ковальски грустно оглядел свое воинство - та еще перспектива впереди. Семь солдат - весь взвод. Если дела обстоят так же по всей роте, то большевики будут в Берлине послезавтра. А там только раненый Толстый. Однако, приказ есть приказ. Ивани-Пусто... Что это означает?
  Рота лейтенанта Мюссе ворвалась на окраины деревни одним броском. Гранат не жалели, бросали в каждый подозрительный дом, на любое шевеление. Однако, это помогло мало.
  Русская пехота в странной черной форме без колебаний пошла в рукопашную. Большевики выскакивали из каждой щели, из-за каждого угла. Как это обычно бывает в таких условиях, бой моментально рассыпался на десятки схваток.
  Вот лейтенант Мюссе кидает нежно-голубое 'яйцо' в открытую дверь и тут же, за мгновение до взрыва, на него буквально падает здоровенный красноармеец.
  Вот Ковальски обрушивает приклад на голову русского, спасая командира и сам падает, сбитый с ног другим русским, но в того уже стреляет сам Вальтер.
  Вот два Ганса ведут огонь из-за поленницы, срезая короткими очередями фигуры, мелькающие в дымном воздухе,
  Деревня горела. Горели дома, сараи, заборы, поленницы. Даже колодец и тот горел. Казалось, горел даже воздух. Через улицу побежала визжащая собака, с тлеющей веревкой на шее. Побежала и тут же исчезла в огненно-черном смерче разрыва.
  На улицу выполз тяжелый русский танк.
  У немецких пехотинцев уже не было теллер-мин. Противотанковые же ружья были утеряны еще вчерашним днем. Впрочем, толку от них было бы мало. Эти хлопалки годны лишь для мух, по ядовитому замечанию Ковальски. Попытки сбить хотя бы гусеницу оказались бесполезны. Русская черная пехота не давала приблизиться к своему танку. Повезло тем, что красноармейцы были вооружены исключительно револьверами. Однако и этого огня хватало, чтобы немцы не могли приблизиться к грозной машине. Танк же неторопливо бабахал по укрытиям немецких стрелков. Странно, но он не использовал пулемет. Интересно, есть разница: в бок тебе осколок прилетит или пуля?
  А еще оказалось интересным, что бил тяжеловес исключительно болванками.
  - Вальтер! - страшно заорал Ковальски. - Обойди за тем длинным домом. Давай, брат! Иначе нам каюк!
  'Кажется, это все', меланхолично подумал Бирхофф. И время вдруг остановилось.
  Словно кадр синематографа: белые, в саже пожаров дома, полыхающие оранжевым желтые крыши, клубы черного дыма, красное на песке, зеленые холмики убитых, синее небо сквозь прорехи смертной ткани.
  Стрелок только приподнялся, как вдруг мощный удар вбок остановил русского. Вальтер оглянулся.
  Прямо на поле, осыпаемые осколками, теряя номера расчетов разворачивали свои орудия артиллеристы. Тяжелое пятнадцатисантиметровое орудие успело сделать свой выстрел прямой наводкой до того, как советский танк увидел его.
  Но в деревню вползали новые и новые бронированные гиганты.
  Немецкая артиллерия открыла буквально бешеный огонь, подбивая то одного, то другого. Пятнадцатисантиметровка успела сделать еще один удачный выстрел и само исчезло в разрыве. Но ему на смену пришли 'ахт-ахты'.
  Кончилось, как всегда, внезапно. В деревне и возле нее жирно чадили двадцать два русских костра. Вальтер, тяжело дыша, смотрел в небо, совершенно не обращая внимания на продолжающуюся рядом стрельбу. Просто очень хотелось пить.
  Бирхофф посмотрел на часы. Двадцать минут восьмого. Уже?
  Живот скрутило от спазмов. Толи жрать хочет, толи на посрать пробило... Пойми этот организм...
  
  29 июня 1941 года. 10 километров южнее Дубно. Шютце Вальтер Бирхофф.
  
  Спали прямо на дней траншей. И спали недолго. Уже в четыре утра свистки взводных и ругань унтер-офицеров подняли ворчащую пехоту. И даже пожрать не дали толком, перекусывали уже на ходу сухим пайком. Кашевары опять куда-то пропали.
  Вальтер ожидал, что они сейчас пойдут в атаку на юг, добивать обескровленных русских. Однако, неисповедимы мозги начальства. Часть пехоты и артиллерии оставили на позициях 'ежа'. БольшАя же часть развернулась на север. Все танки, батарея 'ахт-ахтов', батарея 2-см зениток ну и многострадальный второй батальон широким фронтом пошли сквозь утренний туман.
  - Куда идем на этот раз?
  - В Дубно, - ответил Ковальски. - Ты по сторонам поглядывай.
  'Мда, весьма забавное наступление', - огляделся Бирхофф.
  Впереди медленной цепью шла пехота. Время от времени ее догоняли БТР и грузовики с зенитками. Зенитчики моментально разворачивались, стараясь занять позиции в складках местности. Времени на маскировку и окапывание практически не было. За ними рывками шли танки.
  Догонят пехоту, тормознут, опасливо ворочают башнями: как есть слоны. Слона Бирхофф видел в зоопарке Мюнстера еще ребенком. Тогда зверь так поразил малыша, что Вальтер изрисовал им всю стену около кровати, за что получил нагоняй от матери. А вот отец подивился схожести рисунка с живым элефантом, после чего долго и задумчиво пыхтел трубкой. На следующий день купил несколько банок разных красок, подвел сына к сараю и велел рисовать. Что? А что угодно. Вальтер, широко брызгая синим, красным, желтым, первым делом нарисовал маму, папу и между ними себя. Вышло очень похоже, мама даже не стала ругаться за испачканные волосы... Как там они?
  - Эй! Спишь на ходу? - грубо окликнул Ковальски Бирхоффа.
  - Взводный!
  - Что?
  - Взводный, а тебя как зовут?
  Ковальски аж споткнулся:
  - Тебе зачем?
  - Да как-то все Ковальски, Ковальски, а как твое имя и не знаю.
  - Зови меня просто: 'герр унтер-офицер'. И будет тебе простое солдатское счастье.
  Через несколько минут Ковальски буркнул:
  - Мартин мое имя. Папаша в честь Лютера назвал.
  - О! Твой папа пастор?
  - Нет, мой папа был придурок. Утонул в канаве, представляешь? Нажрался на ярмарке, шел домой и лег поспать. А ночью дождь пошел. Ну и утонул как свинья.
  - Ничего себе! - потрясенно сказал Бирхофф.
  - Это был самый счастливый день в моей жизни.
  - Почему?
  - Видишь ли, когда он был пьян, то бил мать, меня, брата, сестру. Всех бил. А пьян он был всегда. Собаку мою как-то повесил... Повезло ему, что мы с братом не успели вырасти до его смерти.
  - Убил бы? - помолчав, спросил Бирхофф.
  - Нет. Искалечил бы. И сдал бы в приют католический.
  - Почему в католический?
  - Для протестанта это был бы дополнительный круг ада. Ты под ноги смотри!
  Шютце едва не споткнулся о труп какого-то русского. За разговорами даже запах не учуял. Или это он просто привык уже? Перешагнув через вздувшееся на жаре тело, пошел дальше.
  Тем временем, туман постепенно рассеивался под жаркими лучами украинского солнца. Пехотинцы тревожно поглядывали в небо. Того и гляди, русские опять налетят. А без укрытий - это плохо. Еще и местность голая словно выбритая внизу проститутка. Рощицы попадаются, но какие-то жалкие. Впрочем, наличие зенитного прикрытия утешало. А еще утешало то, что если самолеты большевиков появятся, то, несомненно, целью выберут танки.
  А вот на земле русских не было. Живых. Мертвых полным-полно. Вдоль петляющей дороги особенно много. Похоже, немецкая авиация накрыла тут колонну. Грузовики, танки, люди, кони... Мертвая колонна и мертвая тишина над ней.
  - Как бы самим так не попасть, - тревожно сказал Ковальски.
  И как в воду глядел.
  - Алярм! Алярм! Воздух!
  С востока приближались черные точки самолетов. На этот раз это была не девятка. Похоже, русские бросили на кампфгруппу всю мощь своего воздушного флота. По крайней мере того, который располагался на Украине.
  Солдаты забегали в поисках укрытий, кто-то стал лихорадочно окапываться. Зенитчики немедленно остановились и забегали вокруг своих пушек. Наводчики быстро закрутили маховики, поднимая стволы в небо. Танки прыснули в разные стороны.
  Бирхофф вдруг понял, что больше всего на свете боится бомбежки. От всего другого можно спрятаться, перехитрить как-то. А тут гибель лишь статистическая вероятность. Как укрыться от полутонной бомбы, если ты в чистом поле? Только и ждать, что она упадет не на тебя и даже не рядом.
  Вальтер бросился на землю и стал прицеливаться в самолеты, полого снижавшиеся над полем. Его взвод рассредоточился редкой цепью. Приготовились пулеметчики, приготовились стрелки. Прибившегося к взводу огнеметчика из саперного батальона руганью и пинками отогнали подальше: этому хватит малюсенького осколка, чтобы залить огнем свою же пехоту.
  Если бы кто-то смотрел со стороны на солдат, словно кино, то удивился бы их мужеству и храбрости. Бледные лица без тени страха смотрели на планирующую с неба смерть. Без тени страха? У одного щека дергается, другой мгновенно вспотел, у третьего трясутся пальцы - это тень страха или отблеск мужества? Нет, это просто отчаяние, помноженное на понимание бессмысленности любых действий. Это фатализм солдата, не имеющий отношения ни к храбрости, ни к трусости. И пусть потом говорят, что хотят. А солдаты просто хотели жить.
  Бахнула одна зенитка, потом другая, потом затрещали легкие зенитки. В небе появились облака разрывов. Но русские самолеты шли спокойно и ровно, как на параде. Ни один из них не шелохнулся, не сбил строй.
  Бирхофф вдруг подумал: так шли когда-то в атаки медногрудые кирасиры Наполеона , тяжелые катафракты Цимисхия, раскрашенные слоны Ганнибала... Вот она, война, вот он, ее девятый вал.
  - Огонь! - заорал Ковальски.
  Нестройным залпом откликнулся взвод. Бирхофф стрелял и стрелял по приближающемуся головному самолету противника. Солнце отражалось на плексигласе его кабины. Из брюха его вдруг понеслись черные точки бомб, целая струя точек, нет, уже не точек, а продолговатых карандашиков. Самолет чуть подпрыгнул, освобождаясь от тяжелого груза. За ним открыли бомболюки ведомые.
  Земля вздрогнула и вспухла черными кудрявыми пузырями дыма. Грохот ударил по ушам. Жуткая аллея смертоносных фонтанов понеслась к Бирхоффу. Как завороженный, он смотрел на приближающуюся вакханалию ужаса.
  Один из самолетов, наконец, получил осколочным снарядом в бок, неуклюже перевернулся и, загоревшись, рухнул в созданный им же ад.
  Но Вальтер этого даже не заметил. Он лежал и смотрел на падающие в него, уже в него, бомбы. И тут солдат не выдержал. Он вскочил и побежал, заорав что-то нечленораздельное. За ним побежал второй номер пулеметного расчета, а потом кто-то еще из стрелков. Через мгновение взвода и роты превратились в объятую паникой толпу. Они метались сквозь пыльный дым, на лицах их оседала сажа горящей травы. Мелькавшие над головами самолеты, поливали мечущихся солдат пулеметными очередями.
  - Газы! Русские пустили газы! - истеричный тонкий крик превратился в гулкий вой.
  Машинально, совершенно не думая, Вальтер открыл продолговатую коробку и вытащил противогаз. Несколько секунд он, задержав дыхание, пытался надеть его, но никак не мог. Вовремя сообразил, что надо бы снять каску. Ужас перед разорванными легкими пересилил страх металла сверху.
  И тут до него дошло: русские сами наделали укрытий. Воронки! Воронки же! Ямы в земле были неглубоки. Но и это хорошо. Тяжело и хрипло дыша сквозь фильтр, Вальтер плашмя бросился в воронку и, улегшись на дно калачиком, закрыл голову руками. Лучше без руки, но живым. И черт с ним, с рисованием!
  Тем временем пошла вторая волна русских самолетов. Эти накрыли позиции зенитной артиллерии. А потом пошла третья волна, затем четвертая. И не осталось на земле ничего живого...
  29 июня 1941 года. Окрестности Дубно. Панцершютце Макс Штайнер.
  'И, все же, Бог с нами!' - подумал Штайнер, когда русская авиация нанесла мощный бомбовый удар. ' С нами, это с нашим экипажем'. Хитромудрый, словно еврей, Мюллер умудрился вовремя увести танк с линии удара. Мало того, на ровном, как стол, поле еще и нашел небольшую балку, густо заросшую кустарником. Не Бог весть что, но и это хорошо. Буквально за несколько секунд натянули над машиной камуфлированную сеть. Полезная, оказалось, штука.
  Чуть позже в балку еще набились и ошалевшие пехотинцы. Прибежал и обалдевший до изумления полуголый зенитчик. Совершенно целый, только китель на нем сгорел: остались одни рукава. Уселся на дно балки и начал хохотать, пока молоденький лейтенант не вырубил его прикладом по башке.
  Казалось, боезапас у русских неограничен. Однако, даже ад имеет свой конец. Русские, довольно покачивая крыльями, улетели. И только танкисты облегченно вздохнули...
  Вот тут-то Штайнер понял одну и очень простую вещь. Когда заканчивается плохое, начинается ужасное.
  Немецкие солдаты еще не успели прийти в себя, когда вдруг раздались выстрелы орудий и в атаку пошла советская пехота.
  - Тойфель! Откуда они взялись? Осколочный! - заорал Кёллер, запрыгивая в машину. Руки Штайнера уже подавали снаряд.
  На этот раз танков не было. Вернее, они были. Но русские вкопали их в землю, соорудив за сутки прочнейшую оборону.
  'Тройка' сдала назад, выбираясь из балки. Выстрел, еще один. Кёллер вдруг прекратил стрельбу. Пулемет Зингера тоже замолчал. Штайнер приоткрыл свой люк. Да, стрелять было некуда. Светло-зеленая масса русской пехоты смешалась с фельдграу немцев. Началась рукопашная. Стрелять было совершенно невозможно.
  - Бронебойный! - заорал Кёллер. Через несколько секунд пушка рявкнула. Наводчик попытался попасть по одному из закопанных танков. Толку-то... Болванка только взрыхлила землю. Еще один выстрел! Мимо. Еще! Рикошет? Да...
  Кёллер немедленно запросил приказа от командира роты. Тот ответил быстро и коротко. Вести бой, цели выбирать на свое усмотрение.
  Это было плохо, очень плохо. Немцы не привыкли к таким боям, больше походившим на собачью свалку. К боям, в которых нет правил и где каждый сам за себя.
  Кёллер высунулся из командирской башенки, разглядывая поле боя, на котором русский мат смешался с немецкими ругательствами. Рядом шальной снаряд разорвался. Осколки застучали по броне. Кёллер невозмутимо продолжил разглядывать поле в свой бинокль.
  - Не хрен тут нам делать, - буркнул он сам себе под нос. - Разве что по флангу в тыл русским ПТО зайти. А толку?
  Прибившиеся к танку пехотинцы залегли вокруг, совершенно не горя желанием вмешиваться в рукопашный бой. А тот, тем временем, постепенно сдвигался в сторону под мощным давлением русских. Шлюшье отродье... Если сейчас русские ударят крупнокалиберной артиллерией...
  Наконец, командир принял решение:
  - Отходим!
  Пехотный офицер, успокоивший контуженного зенитчика, посмотрел на мрачного Кёллера, возвышавшегося над танком как памятник Фридриху Великому, и согласно кивнул. Оспаривать решение младшего по званию он не собирался. И бежать в самоубийственную атаку без поддержки танка тоже.
  - Эй, пехтура! Раненых на танк, кто ходить не может. Остальные, прикрывайте по бокам.
  На этот раз лейтенант продублировал приказ.
  Через пару минут двинулись в тыл. Не, а что? Начальство приказало самостоятельно действовать, вот и действуем. Танк буквально крался по балке. По краям ее бежали, пригнувшись пехотинцы. Примерно через двести метров дно овражка начало подниматься. Еще через сотню группа вышла на грунтовую дорогу, петлявшую между желтыми пшеничными полями. Дальше двинулись по дороге. Несмотря на яростную ругань Кёллера и пинки лейтенанта, пехотинцы жались к машине, остерегаясь идти по густой пшенице, вымахавшей в человеческий рост.
  Это и подвело немцев. На что не решился Кёллер, на то решились русские.
  После очередного поворота из желтых волн по солдатам ударили пулеметы. Они косили человеческие тела, на которые тут же падали скошенные колосья. Макс едва успел закрыть люк, как по танку прошлись очередью. Он высунул в амбразуру ствол своего 'МП' и открыл ответный огонь. После длинной очереди пистолет-пулемет заклинило. Впопыхах, Штайнер уронил асбестовую перчатку на пол: пришлось держать машинку за магазин. А на него чуть надавишь, и все. Перекос патрона. Как не вовремя...
  Из горящей пшеницы время от времени выскакивали силуэты в круглых касках и вели прицельный винтовочный огонь по пехоте. Мюллер ударил по газам, пытаясь уйти от гранатометчиков врага. От рывка с моторного отделения упало тело тяжелораненого солдата. А, может быть, уже и убитого.
  Мехводу не хватило буквально нескольких секунд, чтобы уйти из опасной зоны. Звонко ударила бутылка, разбившись о броню. Затем еще одна и еще.
  Макс выглянул в амбразуру, лихорадочно пытаясь исправить перекос. В качающейся вверх-вниз пшенице он вдруг увидал злую улыбку усатого русского бойца. Тот держал в руках длинную трубку, с конца которой капало пламя. Макс отпрянул и вовремя. По танку ударил огнемет.
  Пылающая стальная коробка проехала еще несколько метров, затем остановилась. Высунувшегося было из башни Кёллера тут же сняла пуля русского снайпера. Мюллер и Штайнер высочили через люки противоположного борта. Они бросились было в пшеницу, но тут же, переглянувшись, побежали обратно. Зингер! Он висел из своего люка, спина его горела.
  - Быстрее, Макс!
  Цепляясь голыми руками о горящую броню, они вытащили радиста из танка и потащили в сторону, одновременно сбивая с него огонь. И опять вовремя. Упав на землю, услышали мощный взрыв. Макс оглянулся. Все. Танка больше нет. Только густой жирный дым.
  И ползком обратно в стан 'ежа'... Ползком... Осторожно прислушиваясь к победным крикам русских и зажимая рот стонущему Зингеру.
  К своим вышли в восемь вечера. Так и не пришедшего в сознание Зингера сдали санитарам. Сами же молча и бездумно уселись спиной к огромной сосне. Мюллер вдруг хохотнул:
  - Вот и побрился.
  Штайнер молча провел рукой по лицу. Бровей с ресницами нет. Кожа горит... Надо у санитаров противоожоговой мази попросить. Он молча встал и, пошатываясь, пошел к палатке с большим красным крестом. Возле нее увидел Вальтера Бирхоффа.
  - Вечер...
  - Добрый... - машинально ответил пехотинец. Глаза его были тусклы и безжизненны. Подрагивала рука с зажатой сигаретой. Голова забинтована.
  - Ранен?
  - Царапина. Половину уха лопаткой срубили. Ты как?
  - Погорел немного.
  - Курить будешь?
  - Буду.
  Два старых товарища, глядя в закат, молча курили одну сигарету на двоих.
  Начал накрапывать долгожданный дождик.
  Заканчивался еще один день Восточной кампании.
  
  30 июня 1941 года. Взгляд сверху.
  
  На Крещатике есть замечательная кондитерская. Там есть все, что пожелает душа и желудок сладкоежки. Вот, например... Есть такой торт 'Наполеон'. Он слоистый. Крем, воздушное тесто, снова крем.
  В конце июня сорок первого советские и немецкие войска в треугольнике Ровно-Луцк-Дубно перемешались как в этом торте. Впрочем, нет. Скорее, ситуация напоминала печенье 'Шахматное'. Вот здесь шоколадный коричневый кусочек, вот здесь желтый медовый. И между ними клюквенное красное желе.
  Здесь окружена ударная группа бригадного комиссара Николая Попеля. Она, в свою очередь, отрезала боевые группы 11 и 16 танковых групп вермахта.
  Советские танкисты держали шоссе до последнего снаряда. Да, именно танкисты. Стрелковые дивизии РККА разворачивались в тылу и не успевали на Приграничное сражение. Черная пехота... Именно тогда появилось это выражение. Это были бойцы в танкошлёмах и комбинезонах. Они оставались без танков. Их машины горели на поле боя, взрывались от прямых попаданий авиабомб, бросались из-за сломанных двигателей на дорогах. А они шли в бой. Как обычная пехота. У них не было горючки, боеприпасов, медикаментов... По иронии судьбы, в той части Дубно, которую танкисты генерала Рябышева так и не смогли взять, находились огромные запасы всего этого. Если бы они добрались до складов... Если бы... Но в том кровавом году 'если бы' почти всегда оказывалось на стороне немцев. Оставшись без боеприпасов, группа Попеля растворилась в лесах и пошла на выход из окружения. Перед этим танкисты плакали, взрывая последними гранатами свои машины. Зарядить последний снаряд и гранату в ствол. И последние капли диз.топлива превращались в черный дым. Танкисты сделали все, что могли.
  На поля боев, где столкнулись почти четыре тысячи танков, упало небо. Пошли долгожданные ливни, превратившие украинский чернозем в непролазную грязь. Это дало возможность советским армиям отойти к старой границе и занять укрепрайоны под Киевом. Потом, уже далеко потом на генералов 'Грязь' и 'Мороз' будут жаловаться немецкие фельдмаршалы.
  Но генералы бессильны, если нет рядового.
  Рядового по имени Народ.
  
  30 июня 1941 года. Юго-западная окраина города Дубно. Шютце Вальтер Бирхофф.
  
  Прорвавшихся в город русских все-таки выбили, несмотря на потери. Взвод Бирхоффа, наконец, отвели в тыл. Если это можно было назвать тылом. Большевики попрятались в домах и пехоту бросили на выкуривание недобитков. Странно, но советские солдаты практически не сдавались. То там, то здесь вспыхивали яростные перестрелки. Иногда короткие. Иногда долгие. Но везде заканчивалось одним и тем же: немцы брали дом за домом. Шансов у русских не оставалось.
  Вальтера новоиспеченный командир Мартин Ковальски назначил своим ординарцем. Чему, кстати, Бирхофф обрадовался. Все же, на шаг, но дальше от передовой. Вот и сейчас торчал рядом с Ковальски. Впрочем, весь взвод был рядом.
  Дело в том, что из полка пришел грозный приказ о высоких гостях аж из самого Берлина. Военные корреспонденты, мать их. Снимают кинохронику войны на Востоке. Приказано сопроводить, показать интересные, но абсолютно безопасные места, и следить, чтоб волосок не упал с операторских голов.
  - С другой стороны и хорошо! Нас снимут, покажут в кино. Родители посмотрят, - обрадовался Бирхофф.
  Ковальски только покосился на шютце и молча закурил.
  - Едут!
  Точно. Корреспондентов доставили на грузовом 'Опеле'.
  - Гауптман Шульц, - представился старший. Мундир сидел на нем как седло на корове. Очки еще эти нелепые.
  - Обер-лейтенант Хофман.
  Вот почему так? Вроде форма на всех одинаковая. А на одного наденешь - нормальный солдат. А другому хоть лампасы генеральские дай - все равно штафирка штатская. Забавно...
  У обер-лейтенанта была в руках камера. Гауптман таскал какой-то баул. Интересные у них отношения.
  - Унтер-офицер Ковальски. Временно исполняю обязанности командира взвода.
  - А офицер где? - поинтересовался очкастый гауптман.
  - А руку вчера оторвало нахрен, - пожал плечами унтер-офицер. - Другого пока не прислали.
  - Герой войны, - понимающе кивнул обер-лейтенант.
  Ковальски хмыкнул.
  - Какие у вас планы, камрады? - из вежливости поинтересовался Шульц.
  - Вас обслужить по высшему классу, - буркнул Ковальски. Корреспонденты не вызывали никакого пиетета перед чинами.
  - О! Фронтовой юмор? Гут! - улыбнулся гауптман. - Значит так, нам необходимо снять пленных большевиков.
  - У меня их нет! - открестился взводный.
  - Это не важно. У нас есть. На полковом пункте сбора отберем нужных пленных, снимем. Потом ваш взвод разыграет сцену боя.
  - Хм... А по настоящему в бой хотите?
  - Не очень, - честно признался гауптман. - Нам материал надо сдать к вечеру.
  - А когда покажут? - выкрикнул кто-то из солдат.
  Гауптман обернулся на голос:
  - Эээ...На следующей неделе будет новый выпуск 'Ди Дойче Вохеншау'. Там вы себя и увидите. И ваши родные тоже, да.
  Взвод оживился. Еще бы. Не каждый день приходится в кино сниматься.
  - Забавно... - сказал Ковальски. - А что в штабе связистов с интендантами не нашлось для театра?
  - Сейчас объясню, - добродушно сказал гауптман. - Дайте команду солдатам грузиться. Вернер, сними погрузку. Пригодится.
  - Взвод! В 'Опель' грузимся. Быстро!
  Солдаты с ленцой потянулись к грузовику.
  - Видите ли, мон шер. Повара и связисты, конечно, тоже солдаты. Но у них не тот типаж. Зритель не поверит. Нужны мужественные, сильные, арийские лица настоящих бойцов вермахта. К тому же, я, конечно, мог выпросить в дивизии роту хлебопекарни, но тогда вы останетесь без обеда.
  - Ааа, - кивнул Ковальски. - Оно, тогда конечно. Вы давно из Берлина?
  - С двадцать второго на фронте, - гордо ответил Шульц. - А как вы определили, что я берлинец?
  - По говору. Поехали?
  На пункт сбора пленных прибыли минут через двадцать. Грузовик ехал медленно по кривым узким улочкам. Да еще и водитель не туда свернул. Но добрались без приключений.
  Веселой гурьбой посыпались из кузова: впрямь, к чему грустить? Вот оно - маленькое солдатское счастье: в развлекалочке поучаствовать.
  Пленные русские угрюмой толпой сидели на земле. Среди них не было ни одного офицера. Обычные солдаты, которым не повезло попасть в плен. Или, наоборот, повезло? Все же шансов выжить больше, чем на передовой. Многие были ранены.
  Корреспонденты немедленно пошли в толпу, выбирать себе типажей. Раненых пропускали. Пропускали и белобрысых славян. Выбирали ярко выраженных монголоидов и кавказцев. Таких набралось человек десять.
  Их отвели в сторону, построив в ряд. Ремней на них не было, а тех, на ком надеты ботинки, заставили их снять.
  Бирхофф с любопытством разглядывал большевиков. Так близко, если не считать вчерашней рукопашной, он их еще не видел.
  А те, похоже, решили, что их будут расстреливать. Один, вон, на колени упал, забормотал что-то.
  Корреспонденты вернулись не очень довольными.
  - Ни одного семита, - ругался гауптман. - Где еврейские шнобели?
  - Вон тот кавказец похож, - ответил обер-лейтенант. - Сниму крупным планом, делов-то. Нам же не нужны их обрезанные концы?
  - Дело не в этом, Вернер. Понимаешь, это же искусство! Если я знаю, что передо мной не еврей, то эта невидимая сила лжи проникнет через кадр и зритель нам не поверит. Нет, Вернер, я сторонник реализма. Мне нужен еврей. Желательно, не один.
  - Герр гауптман, а нам-то что делать? - крикнул Ковальски.
  - Ждите, - недовольно ответил Шульц. - Сейчас решим проблему. Где здесь телефон?
  Начальник взвода охраны любезно увел корреспондента в свой штаб. Взвод же Ковальски немедленно разлегся на пыльной травке, наслаждаясь освежающим ветерком. Правда, когда ветер менялся и дул со стороны пленных, приходилось зажимать нос.
  - Эй, фельдфебель! - не выдержал Ковальски. - Они что, под себя срут?
  - Ага. Русские свиньи, что поделать, - отозвался фельдфебель из охраны.
  - Вы бы их хоть заставили нужник вырыть.
  - А приказа не было. Да все равно сегодня увезут.
  - Других приведем.
  - Вы их убивайте лучше побольше. Нам возни меньше.
  Бирхофф не выдержал:
  - Сам бы и убивал, умный какой.
  Фельдфебель добродушно усмехнулся:
  - У каждого своя работа. Меня сюда начальство поставило. Я не просился.
  Вернулся довольный гауптман:
  - В штабе сказали, что мы можем евреев поискать среди местного населения. Переоденем их в русскую форму и снимем как красноармейцев. Унтер-офицер, организуйте солдат.
  - Взвод! Подъем!
  Ну, подъем так подъем. С обычным брюзжанием солдаты поднялись и взялись за дело.
  Часть домов были пусты: хозяева, видимо, попрятались от войны. Правда, их быстро обнаруживали в подвалах и погребах. Но все не то. Гауптман нещадно браковал киношный товар. Приходилось искать дальше. Повезло через час: нашли целую семью евреев. Причем таких настоящих евреев, прямо с карикатур. Носатые и пейсатые. Этих Шульц одобрил. Правда, мужчин было только трое. Но и так сойдет.
  Пинками заставили их раздеться до нижнего белья. С троих красноармейцев сняли форму.
  - Хорошо! - одобрил актеров Шульц. - По-немецки говорите?
  - Конечно же да, господин офицер, - торопливо согласился старший из евреев. - Но что мы сделали? Мы тихие, мирные люди...
  - Заткнись. Просто выполняйте мои приказы. И все.
  - Конечно же да, конечно же да...
  Обер-лейтенант Хоффман взялся было за камеру, но гауптман остановил его:
  - Еще один штришок, Вернер. Натяните им пилотки на уши. Да, вот так. Совершенно ублюдочный вид, как считаете, унтер-офицер?
  Ковальски согласился. Евреи смотрелись совершенно нелепо: гимнастерки не по размеру, короткие галифе, ремней нет, пилотки эти, похожие на раздолбанный пирог состарившейся проститутки. Красавцы, одно слово.
  Хоффман снял крупным планом лица евреев, напуганных процедурой до бледноты.
  - Так! Теперь пусть отойдут к огороду тому. Нет! Стоп! В канаву пусть лягут. Так, да! Хорошо. Лежать. Лежать, я сказал! Вернер, готов? Эй, юде! По моей команде, на счет три, медленно встаете и поднимаете руки. Понятно?
  Евреи торопливо закивали.
  - Теперь туда монголов к ним. Евреи, переведите монголам мое пожелание.
  Самый старый из евреев, лет шестидесяти, а может и старше, торопливо забубнил на русском.
  Монголы и кавказцы улеглись рядом с евреями.
  - Внимание! Раз... Два... Три! Стоп! Ты, рыбья задница, я сказал на счет 'три' встать и поднять руки вверх!
  Шульц от души влупил сапогом по ребрам какому-то кавказцу.
  Еврей быстро перевел приказ на русский. Кавказец, кривясь от боли, кивнул.
  - Итак... Раз... Два... Три!
  Застрекотала камера.
  - Снято!
  Гауптман недовольно почесал подбородок:
  - Нет, что-то не то. Эй, Ковальски. Дайте очередь из пулемета над головами. А то у них маловато страха на лицах.
  - Да без проблем. Ганс, слышал? - повернулся унтер-офицер к пулеметчику. - Слышал, - лениво ответил тот. - Будет исполнено.
  'МГ-38' задрал ствол в небо. Басовитая очередь прервала чириканье воробьев. Пленные и евреи попадали в канаву.
  - Вернер, дубль три! Поехали!
  С пятого дубля кино получилось. Хотя, на взгляд Вальтера, ничем эта попытка от предыдущих не отличалась. Впрочем, профессионалу виднее.
  - Ну и хорошо. Так... А если им винтовки в руки дать? - сказал оператор.
  - Нет, - отрезал фельдфебель. - Это строжайше запрещено. Не упрашивайте.
  - Почему? - повернулся Шульц к охраннику.
  - Бросятся. Они звери, герр гауптман. Опасные звери.
  - Хорошо, - внезапно согласился корреспондент. - Так, пленные нам больше не нужны. Забирайте.
  Фельдфебель кивнул и заорал на пленных:
  - Эй, а ну за оцепление. Быстро!
  Пленные поняли - а как не понять, если тебе карабином показывают 'что делать'?
  Трое евреев топтались на месте:
  - Эй, юде. А вы что стоите? Бегом в стадо!
  - Товарищ офицер, но мы гражданские...
  - Ты кого, свинья, товарищем назвал? - рассвирепел фельдфебель. - Я тебе покажу, товарища, тварь большевистская.
  Удар прикладом свалил старика на землю. Пинок сапогом, еще один... Молодые евреи схватили старика под руки и потащили к толпе русских солдат.
  Гауптман совершенно не обратил внимания на происходящее:
  - Ковальски, полейте мне на руки. Я весь в этой грязи, - пожаловался он унтер-офицеру.
  Фельдфебель же, загнав евреев за оцепление, успокоился. Поймав взгляд Бирхоффа, хохотнул, показав на мгновение желтые зубы заядлого курильщика:
  - А форму надели - все. Военнослужащие.
  Вальтер вздохнул. Да, судьба жестока, когда надевает погоны фельдфебеля.
  - Так... - умыв лицо и шею, Шульц посмотрел на небо. Ни облачка. - Теперь снимем прочесывание домов.
  - Опять? - заворчали солдаты. - А сразу нельзя было, когда за евреями ходили?
  - Нет. Все должно идти по плану. Хоффман, пленку смени.
  - Сейчас. У меня в этой коробке еще секунд на десять пленки осталось.
  Камера снова застрекотала. Обер-лейтенант потратил кадры на молчаливых и мрачных пленных.
  Взвод, тем временем, зашагал по улочке украинского городка, следуя за неугомонным корреспондентом. Тот опять выбирал колоритный вид.
  Этот дом ему не нравился, потому как стоял за большим забором, тот слишком бел, а вот тот слишком большой.
  - Надо маленький, унтер-офицер. Я должен показать убогость русского быта.
  Ковальски только кивал в ответ. Ему было все равно.
  - Вот! Вот то, что надо!
  Гауптман торжествующе ткнул пальцем в какую-то развалюху с разбитым окном.
  - Это сарай, герр гауптман.
  - А мне все равно. Как я сниму, так и будет. Вернер, дай камеру, я сам хочу.
  Хоффман пожал плечами и отдал аппарат Шульцу.
  Ковальски же повернулся к Бирхоффу:
  - Вальтер, ты хотел свою рожу увековечить? Иди с отделением. И вернись Максом фон Зюдовым.
  Пулеметчики заняли позицию, после чего на них немедленно наорал гауптман:
  - Нет, не здесь! Вы так в кадр не попадаете. Под какую пулю? Здесь нет большевиков. Да, прямо на дороге ложитесь.
  Бирхофф снял карабин с плеча и отправился в сторону развалюхи.
  - Пригнись! Да, да, вот так! Молодец!
  Этот совет и спас жизнь Бирхоффу. Внезапный выстрел из сарая и пуля свистнула над головой.
  - Алярм!
  Бирхофф шлепнулся на пузо, немедленно отползя за забор. Обернулся. Взвод моментально рассыпался по укрытиям. Расчет пулемета вскочил, схватив коробку и свой машиненгевер, но раздался второй выстрел и второй номер упал, схватившись за бедро. А гауптман, едва не выронив камеру, сделал гигантский скачок, сделавший бы честь любому оленю.
  - Твою мать! Бирхофф, гранату в окно сарая! - заорал Ковальски.
  В принципе, мог бы и не орать. Вальтер вытащил гранату с длинной ручкой, дернул за шнурок и перекинул ее через забор. Через несколько секунд хлопнуло. Мелкие осколки застучали по деревяшкам забора.
  - В окно, идиот!
  Угу, хорошо сказать... Попади еще в это окно...
  Так, теперь вторую.
  Захлопали карабины. Наконец, заработал и пулемет. Второго номера, ползшего по пыльной дороге и оставлявшего густой кровавый след, кто-то подменил. Гауптман, высунувшись из-за поленницы, снимал настоящий бой.
  'Повезло ему...' - мелькнула шальная мысль. Бирхофф осторожно глянул в щель между досками. Ага. Вот оно, окно. Теперь надо встать...
  Русский бил скупо и не точно. Но попасть под его пулю не очень хотелось. И... Вальтер почти подпрыгнул, точно метнув гранату.
  ДУМ!
  - Тихо! Тихо! Прекратить огонь! - заорал Ковальски.
  Взвод постепенно прекратил стрельбу. Только стоны и ругань раненого не умолкали.
  Русский больше не стрелял.
  Взводный санитар бросился к товарищу, на ходу распаковывая бинт. Из окна сарая густо клубилась пыль.
  - Продолжаем, продолжаем, не останавливайтесь! - закричал гауптман с камерой в руках. - Вернер, кинь мне новую коробку!
  Вальтер высунулся из-за забора. Так... Похоже русскому каюк. Шютце бросился к двери и занял позицию слева.
  Рядом как-то оказался сам Ковальски. Он метнулся на правую сторону.
  - Бирхофф, на счет 'три' я открою дверь. Кинь еще одну гранату. Понял?
  Вальтер кивнул.
  - Стоять! Минутку! - гауптман Шульц подбежал к сараю и остановился напротив двери. - По моей команде... Начали!
  Камера опять заработала.
  Стволом карабина Ковальски начал приоткрывать дверь.
  Пуля пробила тонкие доски, выщербнув белые щепки. Шульц недоуменно посмотрел на окровавленную грудь и мешком упал на землю. Камера в его руках продолжала стрекотать.
  И лишь третья граната добила русского.
  
  ЭПИЛОГ
  
  Дождь лил вторые сутки, практически не останавливаясь.
  - Как в тропиках, - откинув полог палатки, сказал рыжий.
  - Я не был в тропиках, ваше сиятельство, - усмехнулся белобрысый.
  - А я, барон, представьте, был. Это еще до Первой войны было. Меня папа возил в Танганьику. Когда она еще была нашей.
  - И как там?
  - Жарко, влажно и много негров. Ничего хорошего.
  - А здесь вместо негров славяне.
  - Белые негры, барон. Это просто белые негры.
  - Однако, надо отдать должное этим белым неграм. Они дерутся как настоящие солдаты. За десять дней кампании во Франции мы прошли восемьсот километров. А здесь только сто.
  - Французы хоть и лягушатники, но народ цивилизованный. Они понимают, что порядок лучше хаоса свободы. Поэтому и предпочли служить арийской стали, а не британскому коварству.
  - А как же равенство, братство и все такое, граф?
  - Оставьте лозунги для толпы, барон. Нет никакого равенства и братства. И тем более свободы. Есть ответственность, иерархия и приказы.
  - Что верно, то верно. Однако, принуждение к покорности этих славян может обойтись нам очень дорого. Вы помните сводку потерь?
  - Да, потери ужасающи.
  - Сто тридцать два убитых, четыреста семь раненых и сто пять пропавших без вести.
  - Пропавших без вести можно смело отнести к убитым.
  - Ну, часть из них попали в плен, несомненно. Они еще вернутся в строй.
  - Несомненно, граф. Но пройдено только сто километров. А до Москвы еще...
  - Меня больше беспокоят потери танков, барон. Шестьдесят четыре машины... Это почти сорок процентов от первоначального состава.
  На горизонте сверкнула молния. Заворчал гром.
  - И это безвозвратные, мон шер. Только безвозвратные. Я буду откровенен, полковник. Мы проиграли эту войну. Еще десять дней таких боев и наша дивизия растает как сахар. На чем идти в бой? На полевых кухнях?
  Граф хмыкнул. Помолчал.
  - Знаете, майор, может быть, вы и правы. Но я не хочу об этом думать. И давайте замнем эту тему.
  Майор кивнул. Плеснул в походные серебряные бокалы вина из бутылки.
  - За победу, мон шер?
  - Прозит, герр майор. И зиг хайль!
  - Несомненно, зиг хайль, несомненно...
  
  КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
  ДОЖДИ НАД УМАНЬЮ
  'Если тебе не снятся кошмары: ты убит'
  Из письма неизвестного немецкого солдата
  
  Пролог
  13 ноября 1954 года. СССР. Владимир. Центральная тюрьма.
  Дни были похожи как куриные яйца. Ничего не менялось на этом островке стабильности. Где-то там что-то происходит. Люди женятся, рождаются, умирают. В промежутках делают открытия, пишут книги, ездят на Олимпиады, воюют.
  И только здесь, в одиночной камере, время замерло. Оно стало таким густым и упругим, что его можно было резать. Было бы чем. Из всех острых предметов лишь ложка. Впрочем, человек, сидевший в камере, не стал бы резать время. Он ждал, как умеет ждать военный начала атаки. Он спокоен, хотя душа трепещет. А, может быть, у него уже нет души?
  Человек иногда сомневался, что он жив. Лишь еженедельные встречи с вежливыми офицерами МГБ убеждали его в реальности собственного существования. Пожалуй, даже он сошел бы с ума, если бы не эти симпатичные майоры и капитаны. Благодаря им он еще жив.
  Они дали ему единственный шанс остаться самим собой. Писать. Писать, возвращаясь в триумфальный тридцать девятый, победный сороковой, ревущий сорок первый, ледяной сорок второй, кровавый сорок третий, отчаянный сорок четвертый, горький сорок пятый.
  Он путешествовал во времени. Его фантастической машиной а-ля Уэллс была стопка белоснежной бумаги и карандаш. А 'Ундервуд' ему не дали. Он старался писать честно, насколько это было возможно. Нет, не потому, что надеялся скостить срок. Хотя, честно говоря, и это тоже. Честность памяти позволяла ему сохранить целостность личности. К большевикам он уже не испытывал ненависти. Все это осталось в прошлом.
  Он просто пытался понять: почему Германия проиграла? Виноват ли в этом фюрер? Или они, генералы вермахта? Или это были объективные причины? Что было бы, если бы Гот и Гудериан прорвались к Москве в сентябре сорок первого? Что было бы, если бы основной удар нанесла группа армий 'Север'? Что было бы, если бы Манштейна перекинули из Крыма на Кавказ? Что было бы, если бы этой кампании вообще не было?
  Думать, думать, думать. Это единственное, что оставалось человеку в одиночной камере. Как только мозг перестает думать, анализировать он тут же начинает деградировать. Человек становится свиньей, если перестает читать.
  Заключенный вздохнул, отложил карандаш. Встал, разминая затекшую спину. Что-то сегодня сердце колотится. Словно пытается выбраться из реберной клетки. Нет, никаких иллюзий он не испытывал. Ему уже семьдесят три года. Сидеть осталось восемнадцать. А в его роду долгожителей не было. И даже если он выйдет на свободу, ему уже будет девяносто один. Какой же это год будет? Тысяча девятьсот семьдесят первый? Но его еще ждут тринадцать лет каторги в Югославии. Нет, он не вернется домой. Так не бывает. Поэтому так колотится сердце?
  Он подошел к стенке с маленьким, под самым потолком, зарешеченным окном. В нем был кусочек неба. Небо... Как же не хватает человеку неба... Такое привычное, такое незамечаемое в обычной жизни. И прогулочные полчаса не могут утолить жажду неба.
  Сердце, сердце! Что ты так бьешься? И темнеет в глазах. Боже, как не хватает воздуха.
  Человек вдруг пошатнулся, опершись старческой рукой на цементную стену. Набухшие синие жилки нервно пульсировали под бледной, сморщенной кожей.
  Человек с удивлением посмотрел на них, видя перед собой бесчисленные карты сотен боев. Вот здесь, на костяном холме, где сходятся увалы сухожилий надо поставить батарею штурмовых орудий...
  Человек хрипло вздохнул и мешком упал на пол камеры. Буквально через мгновение заскрежетали замки, забренчали ключи, внутрь ворвались солдаты охраны, начали делать массаж грудной клетки, искусственное дыхание...
  Поздно.
  Через сутки тюремный врач, осторожно макнув ручку в чернильницу-непроливайку, подпишет акт судебно-медицинской экспертизы.
  'Заключенный Пауль Людвиг Эвальд фон Клейст скончался в результате недостаточности митрального клапана'.
  Место захоронения бывшего генерал-фельдмаршала осталось неизвестным. Мемуаров, по официальной версии, он не оставил.
  7 июля 1941 года. Окрестности Старо-Константинова. Шютце Вальтер Бирхофф.
  Рота выстроилась квадратом с одной открытой стороной. Сапоги были начищены, пряжки надраены, форма выстирана. Еще бы: сегодня самый сладкий день для солдата. Вся война ради таких дней.
  Сердце Вальтера билось как синица в клетке старого еврея-старьевщика. Будет о чем написать сегодня родителям. И Урсуле...
  - Унтер-офицер Ковальски!
  Командир взвода сделал три шага вперед, развернулся, выпятив грудь.
  - Унтер-офицер Ковальски за спасение командира, а так же за героизм и отвагу, проявленные в боях под Дубно награждается от фюрера и Германии Железным Крестом второго класса и суточным увольнением!
  Ковальски поднял брови от удивления. Куда тут в увольнение идти? В ближайшую деревню, что ли?
  У Вальтера голова все еще болела, чертова лопатка проклятого русского едва не отсекла ухо. Поэтому Бирхофф не сразу расслышал свое имя. Его толкнули в спину и только тогда он вышел из строя на ватных ногах.
  - Шютце Бирхофф! За спасение командира, а также за героизм и отвагу, проявленные в боях под Дубно вы награждаетесь Железным Крестом второго класса, а также внеочередным повышением в звании и суточным увольнением!
  На левый бок Бирхоффа лейтенант прицепил драгоценную награду, а гауптман рявкнул над раненым ухом:
  - Обершютце Бирхофф, встать в строй!
  - Яволь! - в ответ рявкнул Бирхофф и шагнул в строй.
  Награждение проходило долго. Дождь наград. Как и дождь из воды, пролился на всех. Некоторым первый класс достался, некоторым просто значки за штурмовые атаки.
  После награждения почтили память павших товарищей минутой молчания, сняв шлемы.
  Когда солдат распустили, новоиспеченный обершютце пристал к унтер-офицеру:
  - Ковальски! А что с увольнением делать будем? А, Ковальски?
  - Бирхофф, иди в задницу. Я лично собираюсь спать, пока эти хляби небесные не закроются.
  - И все?
  - И все.
  - Может сходим куда-нибудь?
  - Куда тут сходишь? - удивился Ковальски.
  - Командир! Тут деревня рядом, - подошли Гансы-пулеметчики. - Там наверняка есть добрые девки и еда.
  - Хм... Логично... - почесал подбородок Ковальски. - Вам тоже выходной дали, близнецы?
  - А как же! - заулыбались пулеметчики. - Мы сегодня все герои.
  - Согласен. Тогда в порядок себя приводим и идем.
  - В какой еще порядок? Даже ты сегодня побрился!
  - Спокойно, парни. Это я по привычке. Сейчас старшего за себя оставлю и в роте доложусь. Гут?
  Через полчаса, путаясь в длинных плащах, четверо солдат шли по лесной дороге в сторону ближайшей деревни. Яйца там, молоко, куры, девки опять же. Оружие, в том числе и пулемет, взяли с собой. Увольнительная увольнительной, но русские все еще бродят по лесам. Мало ли.
  Разговаривать не разговаривали. Лень было говорить. Просто шли. А Вальтер сочинял в уме письмо Урсуле. Надо обязательно написать ей о своих подвигах. Как тащили лейтенанта, например, как он, Вальтер, дрался в рукопашной, как...
  - Дурак!
  - Что? - не понял Бирхофф.
  - Не надо ей об этом писать, - стер с носа каплю Ковальски.
  - Откуда ты...
  - Думаешь слишком громко. На весь лес бубнишь: 'Урсула, мой командир настоящий герой!' - тонким голосом передразнил Вальтера унтер-офицер.
  Гансы захихикали.
  - Парень, девке нужно только одно: знать, как сильно ты ее любишь. Вся твоя война ей неинтересна. Все это дерьмо вокруг не для нее. Пиши, как по ней скучаешь.
  - И все?
  - Как тебе снятся ее глаза. У нее какие глаза?
  - Ультрамариновые, а что?
  - Ё! Голубые, что ли?
  - Не совсем, но...
  - Пиши, что 'васильки, которые я сегодня вдыхал, отражение твоих глаз'.
  - А холмы отражение ее титек, - хохотнул старший из Гансов.
  - Цыц! Пошляк... Такое можно писать лишь жене. Она тебе жена, Вальтер?
  - Нет еще...
  - Тогда пиши про васильки.
  - Но васильки не ультрамариновые!
  - Какая разница? Пиши как любишь ее, как ее помнишь.
  - И как дрочишь ночами на ее фотографию.
  - Заткнитесь, жертвы царя Ирода! Вальтер, ты понял?
  - Я понял, но...
  - Хочется про свой крест написать? Поверь, ей все равно на железные кресты. Если она тебя любит... Кстати, она тебя любит?
  - Я не знаю...
  - Осторожнее, корень. А она знает?
  - Нет...
  - А какого хера ты ей не сказал об этом?
  - Как-то неудобно...
  Ковальски вдруг остановился и развернулся к Вальтеру. Лицо его исказила странная гримаса:
  - Идиёттен... Знаешь, чем отличается солдат от обычного человека?
  - И?
  - Идем. Мы все смертны. Смертны здесь и сейчас. И только солдат об этом знает. Обыватель закрывает глаза на это знание. Да и что ему грозит? Трамвай из-за поворота? Кирпич с крыши? А у тебя пуля над головой. Постоянно. Может быть, прямо сейчас в тебя целится русский снайпер.
  Вальтер машинально пригнулся.
  - И ты упустишь свой шанс, потому как завтра тебя убьют. Пусть она знает, что ты ее любишь.
  - Командир, а ведь ты не прав, - неожиданно серьезно сказал первый номер расчета.
  - Это еще почему? - удивился унтер-офицер.
  - Я своей не сказал. Она ждала, а я не сказал. Понимаешь, ей так легче будет, если меня убьют. А меня убьют. На войне всех убивают. И как она жить после этого будет? Я ей даже не пишу.
  - Значит, тебя уже убили. А я живу. Пусть и одним моментом.
  - А иногда жалею. Может и надо было сказать. Хотя... Хотя она мне и так дала. Как узнала, что завтра уезжаю, так и дала. А до этого ломалась. Дура. Сколько времени потеряли... Вальтер, а ты свою уже того?
  - Заткнись, - буркнул Бирхофф.
  - Не дала, - резюмировал Ганс.
  - Иди в задницу.
  - Не посылай, куда не пустишь.
  - Я сейчас тебя... - Вальтер дернулся было, перехватывая карабин как дубину, но Ковальски остановил его, дернув за плечо.
  - Спокойно всем! Еще не хватало драки! По наряду вне очереди обоим!
  - Беда какая, - буркнул первый номер.
  - По два!
  - Молчу, молчу...
  И опять перестали разговаривать. Каждый думал о своем. Или о своей?
  Деревня появилась неожиданно. Лес, лес и сразу - раз! - деревня. Маленькая. Одна улица восемь домов. Сразу на околице на солдат бросилась с диким гавканьем собачонка. Пулеметчик тут же пристрелил ее, не пожалев десятка патронов на очередь:
  - Не люблю мелких шавок, - пожал Ганс плечами.
  Жителей видно не было. Словно попрятались.
  - Не нравится мне эта увольнительная, - мрачно сказал Ковальски и перехватил карабин. - Эй! Есть кто живой?
  Ответом была тишина. Не совсем тишина... Из-за плетня высунулся котенок и немедленно замявкал.
  - Ути, ути... Кс-кс-кс! Смотри какой окрас дымчатый! Красавец! Или красавица? - второй Ганс осторожно взял котенка и посмотрел под хвост. - Не! Красавец!
  - Вальтер, глянь в окно.
  Бирхофф перемахнул через покосившийся серый палисадник. Стер рукавом капли дождя со стекла. Заглянул. В доме никого.
  - Зайти, командир?
  - Погоди. По улице пройдемся. О! Слышали?
  Коровье мычание услышали все, потому все и кивнули.
  - А ну - за мной!
  Четверо солдат побежали на звук. Это был третий дом от начала улочки. Единственный, у которого дверь не была подперта дрыном.
  - Гансы, с улицы прикройте!
  Пулеметчики немедленно устроились в кусте сирени, нацелившись своим 'МГ' на дом.
  Дверь выбили пинком. И сразу наткнулись на молодую женщину, испуганно глядящую на ворвавшихся солдат. Она теребила углы платочка около рта и что-то там шептала.
  - Эй, мать! Ферштеен?
  Женщина что-то залепетела.
  - Еда есть? Самогон? Курицы? Молоко? Яйца? Хлеб, в конце концов?
  - Ковальски, смотри!
  Вальтер, сглотнув сухую слюну, показал стволом карабина в угол.
  Из-под длинной русской шинели высовывался приклад винтовки Мосина. Ее очертания уже очень хорошо были знакомы немцам.
  - Таааак.., - протянул Ковальски. - Прячем большевиков, фройляйн?
  Из-за ситцевой занавески вдруг выполз малыш. Пухлые его ручки цеплялись за выскобленные добела доски пола. На стене тикали ходики. Младенчик, увидев чужих, немедленно заорал. Мать, суетясь, схватила его на руки.
  - Не фройляйн, а фрау, - подытожил Ковальски. - Фрау! Где твой мужчина?
  Она опять что-то забормотала по-славянски.
  - Смотри, Бирхофф. У нее засосы на шее. Эй, где твой муж?
  Женщина вдруг встрепенулась, посадила орущего младенца на пол и бросилась к большой печи. Сняв заслонку, она вытащила из большого отверстия большой круг еще теплого хлеба и ароматно пахнущий чугунок.
  - О! Топленое молочко! - обрадовался Ковальски. - А сало? Сало есть? Шпик? Ферштеен? Нихт ферштеен... Так, фройляйн. Быстро собираешь нам продукты и мы уйдем. Но винтовочку заберем. Понятно?
  Русская закивала. Поняла ли слова, не ясно. Но интонации точно поняла. И метнулась в сени.
  - А жопа у нее ничего такая, - ухмыльнулся Ковальски. - Я б вдул.
  - Командир...
  - Да шучу я. Ты русским владеешь? А... Точно нет. Надо учить. Всем.
  Тяжелые сапоги Ковальски звякнули подковками по полу. Унтер-офицер подошел к углу над столом. На столе лежал пучок лука, на стенах висели иконы и фотографии.
  - Да не ори ты! - раздраженно прикрикнул унтер-офицер на ревущего младенца. - Вот сучонок!
  Ковальски замахнулся было прикладом карабина но Вальтер, сделав шаг вперед, крикнул:
  - Ты что? Дас ист киндер!
  А потом отдернул ногу, почувствовав под сапогом мягкое. Он сделал шаг назад и недоуменно посмотрел вниз.
  Ребенок заорал еще больше. Нога немецкого солдата раздавила ему кисть.
  - Я не хоте...
  Договорить Вальтер не успел. Вдруг распахнулись темные одежды на противоположной стене и оттуда выскочил мужчина в нижнем белье и с ревом бросился на солдата. Он почти вцепился в горло обер-стрелку, но удар ножом в шею успокоил его.
  - ААААААААА!!!! - дикий крик ударил по ушам. На пол шлепнулся шмат сала и разбилась еще одна крынка, облив белым красное.
  Вальтер бросился бежать с низкого старта и, перепугавшись, боднул женщину головой в живот. Она упала в сени.
  За ним уже побежал и Ковальски, машинально выстрелив в кричащую женщину. Услышав грохот и выстрелы, открыли огонь пулеметчики.
  - Тихо, твою богородицу, тихо! - придя в себя, скомандовал Ковальски.
  - Ну и морда у тебя командир! - хихикнул второй из Гансов. - Ты ж прямо в коровью лепешку носом плюхнулся!
  - Поговори мне еще, - матюгнулся унтер-офицер. - Уходить отсюда надо.
  - Э! А еда?
  - Берем, что найдем и уходим.
  Ранцы набили тушками куриц. Второй Ганс потащил корову на веревке. Вальтеру, как самому молодому, пришлось тащить куриные яйца в двух ведрах, которые нашли в сарае. Орущего младенчика оставили в доме. Наверняка у него какие родственники есть. Русские они размножаются как кролики. А котенка взяли с собой.
  Вечером взвод пировал, отмечая награды. Правда, Ковальски поругивали: бимбера не догадался найти. Или что тут, в Украине, гонят? А корову передали в батальон. Отныне к утреннему кофе всегда будет немножко молока. Солдат много - корова пока одна. Ничего, еще будут.
  Поход на Восток только начинается. Правда, же?
  
  7 июля 1941 года. Окрестности Старо-Константинова. Панцершютце Макс Штайнер.
  Дождь шел которые сутки. Словно видя очередные человеческие непотребства, верно вспомнил Бог праотца Ноя...
  - Клауус! Клаууус! - Штайнер бежал, спотыкаясь. Из-под ног его летели брызги.
  Перемазанный маслом Мюллер высунулся из моторного отделения:
  - Что ты опять натворил, юноша?
  - Клаус, там началось!
  - Что началось? - не понял механик-водитель.
  - Соревнования же! Утром же говорили, что батальонные соревнования будут по танковому пердежу!
  - О! Чегой-то совсем из башки вылетело. Командир, ты пойдешь?
  - Не хочу, - откликнулся командир экипажа. - Охота мне мокнуть? Да и чего я там не видел?
  Командир был новый. Мюллера и Штайнера перевели в другой взвод. Хотя... Хотя, пожалуй, все экипажи основательно перетасовали. У одних русский снайпер снял командира, у других прямым попаданием убит водитель, у третьих сгорел радист, у четвертых потерял руки заряжающий, у пятых исчез в разрыве наводчик. Потери были огромны.
  А вот танк был старый. Та самая 'четверка', которую экипаж Брандта потерял целую вечность назад. И командира потерял, да. Переведенные в резерв Мюллер и Штайнер тряслись в 'Рено', когда за одним из поворотов наткнулись на очередную колонну разбитой русской техники. И каково же оказалось их удивление, когда среди перевернутых и опрокинутых советских бронемашин, обнаружилась пропажа. Причем, абсолютно целая. Нет, русские, конечно, выгребли все припасы: например, исчез прибереженный Зингером кальвадос. Конечно! Ведь русские те еще пьяницы. Говорят, они завтракают водкой, а ужинают спиртом. Но ни прицелы, ни даже пулемет они не сняли. Экипаж немедленно сформировали из безлошадных танкистов. Узнав историю машины, острословы немедленно и заслуженно обозвали панцера 'Блудным сыном'. Экипаж согласился с этим и Штайнер весь вечер любовно выписывал белой краской на задней стороне башни новое имя 'Четверки'.
  Единственный, кто не обрадовался нежданной находке, так это Зингер. Мюллер и Макс навестили его в дивизионном госпитале, когда выдалось время. Спасибо дождям, кстати. Дороги развезло и дивизия встала, пропустив вперед парней из одиннадцатой танковой генерала Крювеля. Те тоже застряли, но на переход впереди.
  Зингер вообще был самым несчастным на свете. Мало того, что обгорела спина и задница и лежать можно было только на животе. Огонь еще и яйца ему опалил.
  - Нет, ты представляешь? Меня на перевязки возят, значит. Лежу я, а меня по яйцам мужик кисточкой водит!
  - Тампоном, поди? - усмехнулся Мюллер.
  - Да какая разница! Мужик! Вот что главное! - выпучил глаза Зингер. - Мужик меня за яйца хватает! А все почему?
  - Почему?
  - Врач, скотина, решил, что лечения мне достаточно в дивизионном госпитале. А здесь из девок только украинские старухи в санитарках. Ужас!
  - Ужас, - согласился Мюллер. - А почему в Рейх не отправили?
  - Недостаточная площадь ожогов. Надо было еще и член опалить. Но, тогда, зачем мне Германия, если у меня член не работает?
  - Сейчас-то работает? - спросил Штайнер.
  - С трудом. Все опухло, цум тойфель. Ссать только через катетер могу. Во, смотри, краник поставили, открываешь его и оно само бежит. Сейчас покажу...
  - Нет! - в один голос взревели Мюллер и Макс.
  - Да? - удивился Зингер. - А мне понравилось. Удобная штука. Лежишь, а оно само бежит. Значит, кальвадос исчез?
  - Русские выпили.
  - Свиньи! - поднял палец к потолку радист.
  - Несомненно! - согласились товарищи.
  Лежащий рядом артиллерист с полностью забинтованным лицом что-то простонал. Сквозь бинты проступали желтые пятна.
  - Свезло мне, - шепнул Зингер. - Мне только задницу выжгло. А ему лицо.
  - Мы пойдем, Ральф, - грузно поднялся Мюллер. За ним вскочил и Штайнер. - Говорят, завтра снова идем вперед. Ты. Давай, лечись. Мы будем ждать.
  Уже на пороге палаты Зингер их окликнул:
  - Кёллер - всё?
  - Не, Ральф, он там это... На хозяйстве он, - торопливо сказал Штайнер, не смотря радисту в глаза.
  - Кёллер - всё, - вздохнул Зингер и упал лицом на подушку.
  Они тихо прикрыли дверь.
  Дивизия не тронулась на следующий день. И еще через день не двинулась и еще. Дивизия сначала карабкалась через грязь, потом встала. Гусеницы танков и колеса грузовиков вязли в жирном черноземе. Пришлось ждать окончания дождей. И кто знал, чем закончится эта задержка? Впереди бои вели только пехотинцы.
  - Шёнинг, а ты пойдешь?
  Новый молчаливый наводчик покачал головой. Он все еще возился с прицелами. Ему было некогда. Из всего экипажа с Мюллером и Штайнером пошел только стрелок-радист Руди Демке. Тощий и вертлявый рейнландец - ровесник Макса.
  Новый командир экипажа обер-фельдфебель Отто Вейнингер тоже не пошел - много бумажной работы у командира. Акты-хуякты по приемке-сдаче и все такое.
  В соревнованиях по танковому пердежу участвовали исключительно механики-водители. Это была их привилегия. Более того, их почетная обязанность. В мирных условиях соревнования проводили раз в месяц. А раз в полгода проходил дивизионный чемпионат. Победитель получал официальное звание: 'Главный пердун-водитель' и поощрительный приз от офицеров: бутылку шампанского.
  Ныне бутылку заменила фляжка с русской водкой.
  Болельщики расселись большим кругом. Каждый взвод заготовил свои флаги. Ну как флаги... Кто грязными трусами махал, кто березовыми ветками. В центре круга стояли табуреты: для соревнования пришлось разорить ближайшее село. Да ничего, новых наколотят.
  - Мюллер! А ты нормально пожрал? - вдруг забеспокоился Штайнер.
  - Будь спокоен, юноша, - усмехнулся водитель сквозь пробивающиеся усы. После ожога он перестал бриться. Больно... - Горох и сало. Вот наша победа.
  - Внимание! - крикнул обер-лейтенант и трижды дунул в свисток. - Спортсменам занять места!
  Мюллер сел на крайний слева табурет. И подмигнул своим ребятам:
  - Забавно тут, - хмыкнул Демке. - Он справится?
  - Да, - твердо ответил Макс. - Мюллер настоящий победитель.
  - Позиция! - рявкнул обер-лейтенант. - Тишина!
  Солдаты затихли.
  Водители вытянули ноги вперед. Причем так, чтобы ступня полностью опускалась на землю.
  - Первый... Старт!
  Первым был Мюллер. Он сделал вид, что нажимает педаль. Коснулся земли подошвой сапога. Издал короткий пук. И двинул правой рукой, сымитировав переход с нейтралки на первую передачу.
  - Второй!
  Его движения повторил коренастый мехвод из второго взвода.
  - Третий..! Четвертый..!
  С первой передачей справились все.
  Каждый пук солдаты-болельщики встречали одобрительными возгласами.
  На второй передаче спортсмены начали сходить с дистанции. Газа не хватало некоторым. Под свист и недовольное улюлюканье они пристыженно покидали арену матча. До шестой передачи допердели лишь трое. Мюллер и два водителя из третьей роты.
  - Так нечестно! - заорал кто-то из толпы солдат. - Третью роту сегодня тушеной капустой кормили!
  - На войне побеждает тот, у кого снабжение лучше, - меланхолично ответил обер-лейтенант. - Внимание! Финал!
  Финал, собственно говоря, повторял и предварительный этап. Только сейчас передачи выпукивать необходимо все подряд. От первой до шестой. После этого ход переходил к сопернику. Побеждал тот, кто больше передач выпердит.
  Первый из финалистов сошел с дистанции уже на третьей передаче. Как он ни тужился, но даже тихого шептуна пустить не смог. А может и пустил, да шептуны не считаются. Пук должен быть громкий.
  Второй финалист - угрюмый здоровяк - легко выдал три передачи. Четвертая пошла с трудом, как бы затухая. Пятую он тормозил как мог, потом поднатужился так, что лицо покраснело...
  - Давай! Давай! Давай! - начала скандировать третья рота, хлопая в ладоши и стуча касками.
  Судья соревнований даже наклонился к пыхтящему водителю, прислушиваясь...
  И кивнул.
  - Есть! - взревели солдаты. Пятая передача на втором круге - это мощная претензия на победу.
  На шестую здоровяка не хватило. Но его, тем не менее, проводили аплодисментами.
  Настала очередь Мюллера.
  Тот вышел в круг. Рукавом протер табурет. И, как бы сам себе, но громко сказал:
  - Кто-то обосрался от натуги...
  Его незамысловатую шутку встретили хохотом.
  - Ну, папаша, ну дает, - восхищенно сказал Демке. - Он всегда такой?
  - Папаша? Хм... Пожалуй, да, - ухмыльнулся Штайнер.
  Поляна замерла.
  И первую же передачу Мюллер едва не запорол. Пук был такой жалкий, что сразу все стало ясно: не конкурент.
  После еле выдавленной второй зрители засвистели:
  - Да это чириканье воробьиное, а не пердеж! Долой! Вон с поля! На мыло!
  Мюллер встал, сняв пилотку, поклонился...
  - Что, все что ли? - разочарованно сказал Демке.
  - Позор! - заорали танкисты.
  Мюллер усмехнулся, сел на табурет, вытянул ноги... И выдал четыре могучих залпа, сравнимых с выстрелами гаубиц, за пару секунд. После чего повернулся к зрителям лицом, нагнулся и рявкнул, перекрывая восторженные крики:
  - А теперь задняя!
  Треск был такой, что Максу показалось: у Мюллера штаны порвались.
  Фляжка досталась экипажу Штайнера. Мюллера же в расположение первая рота принесла на руках.
  Уже после того, как фляжка была распита по кругу, Демке спросил:
  - Слушай, папаша, а как у тебя так получилось? Вот это же невозможно?
  - Папаша... - ухмыльнулся мехвод. - Сынок, этому меня еще до войны научили. Рассказать? Знаешь, какой круг разворота у нашего 'Блудного сына' на первой передаче?
  - Нет... Я ж другому обучен...
  - Пять метров и девяносто два сантиметра. На второй - тринадцать метров ровно. На третьей - двадцать один и тридцать. Четвертая - тридцать пять с половиной метров. Пятая - без десяти сантиметров шестьдесят. Самая большая - семьдесят два и еще двадцать.
  - Метров?
  - Сантиметров. Так вот. Обервахмистр нас гонял подобным образом. На поле круги разворота нарисовали мелом. Пробегаешь по нему и пердишь. Не пернул - снова бежишь. И так, пока не выполнишь норматив.
  - О как!
  - А то... В нашем деле главное что? В нашем деле главное это контроль сфинктера. Ну и пожрать. Нормально пожрал - нормально посрал. Плохо пожрал... сам понимаешь. К чести сказать, кормили нас для танкового пердежа нормально. Одними овощами и никакого мяса. А с овощей хорошо пердится. По-мужицки. Однако, я спать пойду, сынки...
  8 июля 1941 года. Западнее Старо-Константинова. Обершютце Вальтер Бирхофф.
  - Бирхофф!
  - Чего? - отозвался Вальтер, усердно трахая жену. В смысле, протирая ершиком канал ствола карабина.
  - Со мной пойдешь. Вызывают к командиру полка, - рядом присел Ковальски.
  - Твою мать, а когда я чистить буду? Сам же приказал, приготовить оружие к осмотру.
  - Потом почистишь. Давай собирай свое барахло.
  - Слушай, Ковальски... - вдруг забеспокоился Вальтер. - Это за вчерашнее, что ли?
  - Вряд ли. Хотя все возможно. Собирай свои манатки.
  - Тебя одного вызывали?
  - Одного. Но... Как-то не люблю я штабы. Мне с тобой спокойнее.
  Бирхофф хмыкнул:
  - Понимаю. Лучше уж в атаку сходить. Хорошо. Уболтал, командир. Сейчас соберу барахло.
  - Быстрее только. Нас машина ждет.
  - О! Да ты важная персона!
  Каково же было удивление Бирхоффа и Ковальски, когда обещанная машина оказалась бронеавтомобилем командира полка.
  - Это все очень нехорошо, - заворчал Ковальски, устраиваясь на месте полковника. - Это предвещает очень, очень нехороший день!
  - Ковальски, не ворчи, - ответил Бирхофф. - Тебе чего не нравится? Доедем с ветерком.
  - Сынок, в армии таких солдат как мы с тобой любят только тогда, когда их надо бросить в мясорубку. Понял?
  - Да понял, понял...
  До штаба добрались с ветерком, как говорится. Ну и. как водится, еще два часа прождали у крыльца. Командир полка занял самое большое и новое здание в селе. Похоже, школу, потому как под окнами валялись карты, книги, глобус и портреты каких-то бородатых мужиков.
  - Наверное, это члены их правительства. Или какие-нибудь основатели коммунистического бреда, - разглядывая портреты сказа унтер-офицер.
  - На Маркса никто не похож. Вот этот похож, но он лысый, хоть и бородатый. А Маркс был кучерявый. Вон как тот мулат. Видишь? Только у Маркса шевелюра пышнее и он без бакенбардов.
  - У них что, негры в правительстве заседают? Во дают, большевики! И как его зовут?
  - Я только две знакомые буквы вижу. Игрек и ка. Кстати, ты знаешь, что у русских нет министров?
  - Да? - удивился Ковальски. - Как же они правят своей страной?
  - У них комиссары у власти. Типа, народные.
  - А, ну да. Я и забыл, что у Советов повсюду комиссары.
  - Это не комиссар, - раздался голос за спиной. - Это их великий русский поэт. Что-то типа нашего Гете.
  Солдаты обернулись. Перед ними стоял незнакомый обер-лейтенант:
  - Кто из вас Ковальски? Пройдемте со мной.
  Комвзвода скрылся в длинном здании, с крыши которого свисал солдат и методично долбил топором по большой красной звезде. Получалось у него не очень. Рубить приходилось, свесившись вниз головой, а за ноги его страховал напарник. Почему солдаты не забрался по лестнице, Бирхофф понятия не имел. Дураков хватает везде. Причем в тылу их, почему-то, больше, чем на передовой. Да и черт с ними.
  Вальтер присел на корточки над кучей книг. Смотри-ка, у них даже анатомические атласы есть. И на латыни! Зачем в сельской школе анатомические атласы на латыни? Боже! Учебник немецкой грамматики! Бирхоффа аж передернуло от ненависти. О! А вот и книжка негра-поэта. Стрелок с любопытством раскрыл ее. Не, ну язык не понятный: кто надоумил славян испортить латинский алфавит? Ну, хоть картинки посмотреть. Богатые картинки. Талантливая манера письма у иллюстратора, хотя и немного непривычная. Очень много ярких цветов. Немецкая манера более острая, угловатая и краски более реалистичные. У славян все как-то избыточнее в цветах. И линии округлые, женственные. Да уж. Действительно - германский дух оплодотворитель славянского лона. Ух ты! Вот это фантазия! На поразившем Вальтера рисунке возле огромной бородатой головы, торчащей из земли, стоял всадник, опустивший копье. На следующей иллюстрации по желтого цвета цепи ходил здоровенный толстый кот. Цепь была намотана на большущий дуб, в ветвях которого пряталась обнаженная русалка. Хм... А что русалка на дубе делает? Лорелея, как помнится, из воды не выходила, заманивая к себе своими прелестями. Интересно было бы почитать. Жаль, язык не знаком. О, а вот и книжка бородато-лысого. А здесь у нас что? В этой книге иллюстрации Вальтеру не понравились. Тут наполеоновских солдат рубили и нанизывали на пики казаки. Неправильная книга. Каждый нормальный немец знает, что Наполеона победили черные гусары фельдмаршала Блюхера под Лейпцигом. Русские там, правда, немного помогали вместе с англичанами. Фу! А это что за маньяк? Зачем в школу отправлять книгу, в которой явно написано про убийцу с топором? Вот он, советский милитаризм во всей красе.
  - Бирхофф! Зачитался? - окликнул обершютце знакомый голос.
  Ковальски стоял рядом с давешним обер-лейтенантом. Обер-лейтенант был грузен и толстоморд.
  - Картинки смотрел, - приподнялся Бирхофф.
  - Двигаем в расположение. У нас спецзадание.
  - Обер-лейтенант Оберлендер, - представился офицер.
  - Обершютце Вальтер Бирхофф! - вытянулся во фрунт стрелок.
   Оберлендер кривовато улыбнулся:
  - Спокойнее, рядовой. Меня не интересует ваша строевая подготовка. Меня интересует ваше подразделение. Охарактеризуйте его в двух словах.
  Вальтер вопросительно посмотрел на Ковальски. Тот многозначительно поднял брови.
  - Ну... Обычный взвод. Ничем особенным не отличаемся. Пару дней назад приняли пополнение. Вернулись легкораненые, еще добавили солдат из тыловиков. А что?
  - Насколько выдержаны ваши товарищи?
  - Да нормально выдержаны. Не, ну про тыловиков ничего сказать не могу, они в бою еще не были. А фронтовики все нормальные ребята. Не трусы. Но и...
  - Что 'но и'? Договаривайте.
  Вальтер замялся:
  - Не знаю как правильно выразится, герр обер-лейтенант, чтобы вы меня правильно поняли. Мы готовы выполнить любой приказ. Но с умом. Мы не бежим вперед, сломя голову.
  - Хорошо, хорошо. Вашего командира мне рекомендовали в полку как весьма толкового солдата. Это так?
  Бирхофф хмыкнул. Дурацкий, честно говоря, вопрос. Вернее, вопрос-то нормальный, но когда на тебя пялится рядом стоящий командир взвода, ответить иначе как:
  - Прекрасный командир! - невозможно.
  Так рядовой и ответил.
  - Ну, ну, - неопределенно ответил Оберландер. - Я надеюсь. Унтер-офицер, едем в расположение. На месте отберете солдат, бывших в бою. Тыловиков оставите на месте. Мне нужны обстрелянные бойцы. Без нервов.
  - Мы оставили сердце в Германии, герр обер-лейтенант! - лихо ответил Ковальски.
  А книжку негритянского поэта Вальтер взял с собой. Пригодится еще. Бумага на фронте не менее важна, чем табак.
  А задание и впрямь оказалось странным. По приезду в расположение, обер-лейтенант, пока Ковальски отбирал солдат, переоделся. В советскую форму переоделся. Причем в форму комиссара: у них большая звезда на рукаве. Прямо руки зачесались его пристрелить. В такой форме и повел их Оберлендер в лес. Причем, строго-настрого приказал открывать огонь только по команде, что бы ни происходило.
  В лесу рассыпались цепью, что нервировало. Все время казалось, что ты один. Хотя и кусты трещат, вот и Гансы мелькнули. Но палец пляшет на спусковом крючке. От греха подальше Вальтер поставил 'Маузер' на предохранитель. Это нервировало еще больше.
  Именно это его и спасло от выговоров, разжалований и прочих расстрелов, когда из небольших кустов прямо на Вальтера выскочил здоровенный голубоглазый красноармеец. На спине он тащил тяжелораненого. Несмотря на приказ, Бирхофф автоматически прицелился из карабина. Русский осторожно положил раненого на землю и поднял руки, улыбаясь. А потом, на чисто немецком сказал:
  - Не стреляй, рядовой. Я военнослужащий вермахта.
  Вальтер негромко свистнул три раза, как приказывал Оберлендер, но 'Маузер' не опустил.
  Постепенно полянка заполнилась людьми. С одной стороны в немецкой форме, с другой в красноармейской.
  - Опустите оружие, - скомандовал обер-лейтенант. - Это наши.
  - Фельдфебель Мельник! - отрапортовал красноармеец.
  - Что у вас случилось? - отрывисто бросил офицер в форме комиссара.
  - Ваши же самолеты и обстреляли, Золотько убит, Мокренко язык прострелили.
  - Не ваши, а наши, Вирус. Как язык прострелили?
  - А я знаю? Пуля, видимо, отрикошетила и щеки насквозь. Ну и по ногам еще прошлись.
  - Остальные где?
  - Взвод ждет в указанном месте. Сергиев за старшего остался.
  Один из Гансов тихо шепнул на ухо Бирхоффу:
  - Вальтер, это кто?
  - Понятия не имею, - ответил обершютце.
  Оберлендер оглянулся на разговор:
  - Эти украинские соловьи наши союзники.
  - Почему соловьи? - удивился Ковальски.
   - Не нужна вам эта информация, унтер-офицер.
  Тот пожал плечами. Не нужна так не нужна. Больно надо с абвером связываться. А оттуда и до гестапо недалеко...
  Офицер и 'соловей' Мельник отошли в сторону, тихо переговариваясь. Взводный же санитар бросился к раненому. Вколол ему укол морфия, а бинты трогать не стал. Смысл?
  - Ковальски! - рявкнул вдруг обер-лейтенант. - Ко мне.
  Унтер вразвалочку подошел к двум диверсантам в красноармейской форме. Он вообще никогда не бегал. Разве что в бою.
  - Слушай меня внимательно, Ковальски... Очень внимательно!
  Оберлендер отошел с унтер-офицером в сторону. И долго ему что-то говорил. Ковальски только кивал, почесывая время от времени искусанную комарами шею.
  После чего, 'соловьи' бесшумно растворились в кустарнике.
  Ковальски вернулся к взводу:
  - Это... Камрады. Значит, слушай боевое задание. Сидим тихо, не высовываясь. Ждем красной ракеты над селом. Как только она взлетает, идем в атаку, но не стреляем.
  - Это как? - изумился старший из пулеметного расчета.
  - Вот так. Стрелять можно, но высоко. Прямо в небо. И моли деву Марию, чтобы никого не зацепило.
  - Ну, ё-моё! - удивился Ганс. - Типа, учения, что ли? А зачем?
  - Понятия не имею, сердце мое. Да и еще. Есть среди нас тот, кто речь может сказать? Перед русскими крестьянами?
  - На русском? Не, я только 'хенде хох' могу сказать. Или 'Сталин капут!', - отказался Ганс. Другие солдаты тоже замотали головами.
  - Я могу! - из толпы взвода вдруг высунулся заморыш из новеньких. Форма на нем висела мешком, винтовка едва не волочилась по земле.
  - Ты кто такой? - сверху вниз посмотрел Ковальски.
  - Рядовой Швайнштайгер, - ответил заморыш. - Я был молодежным фюрером в нашем районе. Мы проводили митинги, я там часто выступал.
  - Фюрер? - изумился командир-взвода. - Ребята, теперь у нас есть свой вождь!
   Солдаты заржали.
  - Виннету! Он же вылитый Виннету!
  - Отныне и до гробовой доски назначаю тебя, Швайнштайгер, почетным Виннету, вождем команчей. Или апачей? Забыл. Бирхофф! У кого там вождем был этот перец?
  - У Карла Мая, - Вальтер сидел в сторонке, улыбаясь и пожевывая травинку.
  - Я про племя, дурак.
  - Ааа... Апачи. А почему Виннету, а не Чингачгук?
  - Бирхофф, ты хоть и начитанный, но дурак дураком. Настоящий интеллигент. Чингачгук воевал за англичан. Он же семит какой-то. А Виннету наш индеец, расово верный. Он же друг старины Карла Шаттерхенда .
  - Ну, давай, Виннету, вождь апачей. Толкай свою речугу. Лезь вон на пень. Винтовку не урони, балбес!
  Швайнштайгер забрался на пень, кашлянул и... И вдруг преобразился. Глаза его загорелись, втянулся животик, выпятилась грудь:
  - Крестьяне! Сегодня, в этой знаменательный день, мы пришли освободить вас от жидо-большевистского рабства! Конец колхозам! Конец ярму Сталина! Отныне вы свободны! Крылья германского орла дадут вам убежище от комиссаров и коммунистов! Да здравствует...
  И тут Виннету чихнул и зачем-то топнул ногой. И сделал это зря. С виду крепкий пень оказался трухлявым, а внутри него обнаружился муравейник. В обиталище рыжих тварей и грякнулся задницей вождь краснокожих под грохот солдатского ржача.
  - Нормальный фюрер, я считаю, - одобрил выступление Ковальски и зааплодировал. - Вождь, ты перед сном нам выступления давать будешь.
  - Только пусть эротические речи читает! - выкрикнул кто-то из толпы.
  - Ага. Конечно. Да от его вида можно стать импотентом навечно. Поднимайся уже, растыка.
  Виннету нещадно чесался. Рыжие муравьи не прощают вторжений в свои владения.
  - Сейчас точно краснорожим станет, - меланхолично прокомментировал Бирхофф.
  - Ему по должности положено.
  - Командир! Ракета! - выскочил из кустов дозорный из боевого охранения.
  - Таааак... Вперед, мальчики! Повеселимся!
  Выскочив на границу леса, взвод моментально рассыпался цепью. Стреляя в воздух, как и приказал командир, солдаты быстро приближались к селу. А там... Там происходило что-то странное. Часть домов горела. В низко стелившемся дыму мелькали фигурки крестьян, выгонявших из горящих сараев скотину.
  Увидев немцев, они засуетились еще быстрее и, почему-то, погнали коров и коз в центр горящего села.
  - Испугались, - глубоко дыша, буркнул Ковальски, скорее сам себе. Но Вальтер услышал его и кивнул.
  По улицам бежали, все же осторожно, пригибаясь, хотя обер-лейтенант и предупреждал, что сопротивления не будет. Но привычка - вторая натура. Тем более, если эта привычка полезная.
  Крестьяне, при виде немецких солдат, всплескивали руками и бежали в разные стороны. Некоторые тащили на спинах мешки и баулы, видимо, бежали из горящих домов, заворачивая в скатерти и простыни самое ценное.
  На центральной площади села, возле маленькой церкви, стояла толпа баб, окруженная 'соловьями'.
  Как учил Оберлендер, унтер-офицер заорал во все горло:
  - Хальт! Хенде хох!
  'Красноармейцы' тут же побросали винтовки и автоматы на землю и послушно задрали руки в небо. Распаленные бегом немцы тут же прикладами согнали 'соловьев' в кучу. Били по-настоящему, не жалея абверовцев или кто это тут, на самом деле? Один даже сознание потерял. Обер-лейтенант в форме советского политрука аж зло сверкнул глазами, но тут же слетел с ног, сбитый ударом Бирхоффа. Вальтер радостно улыбнулся: когда еще придется по офицерскому хребту пройтись от души? Оберлендер смолчал и, кряхтя, пополз на четвереньках к своим, сгрудившимся в кучу возле церкви. Пополз, сплевывая кровь: очень уж смачно приложился мордой о какое-то бревно. А еще били на рефлексах: красноармейская форма вызывала острое желание убить противника сразу. Солдаты еле себя сдерживали.
  Диверсанты стояли молча, набычившись.
  - Эй, Виннету! Задвинь им речь!
  Рядовой Швайнштайгер подскочил к командиру:
  - Эта... Герр унтер-офицер... Я русского не знаю.
  - Говори по-немецки.
  - Герр унтер-офицер! Я могу перевести вашу речь! - вдруг склонился в полупоклоне Оберлендер.
  Ковальски важно махнул рукой:
  - Приведите мне этого раба! - командир взвода явно наслаждался спектаклем и, главное, ролью в нем.
  Двое дюжих солдат схватили 'политрука' за руки и потащили его к унтеру.
  - Аккуратнее, - зло зашипел обер-лейтенант, когда его приволокли и бросили к ногам Ковальски. Солдаты почти ржали от удовольствия.
  Унтер же нагнулся к стоящему на коленях Оберлендеру:
  - Извините, но вы сами приказали, чтобы все было по-настоящему. Почти по-настоящему. Иначе, мне пришлось бы вас расстрелять на глазах у этих крестьян согласно приказу.
  Зло пыхтя, побагровевший 'политрук' встал.
  Виннету начал толкать речь. Говорил он тоже самое, что и в лесу, только дольше. Оберлендер же торопливо переводил. А, может, и не переводил, свое чего-то втирал крестьянам. По крайней мере, в его устах ни разу не прозвучало слово 'Руссланд', только какая-то 'Украина'.
  Крестьяне стояли молча, на их угрюмых лицах не отражалось никаких эмоций. А вот когда 'соловьев' повели из села, крестьяне заворчали, а бабы начали плевать в 'красноармейцев' и кидаться грязью. Иногда прилетало и немцам. Попытки солдат наказать наглых русских строго пресекались унтер-офицером.
  До леса шли молча.
  Перед самой кромкой, Оберлендер вдруг сказал:
  - Мальчик, ты крепко меня приложил.
  - Извините, герр обер-лейтенант. Рефлекс.
  - Рефлекс правильный, но больно же!
  Потом помолчал и добавил:
  - Мальчик, ты никогда не попадешь в абвер. Тебе суждено остаться пехотинцем.
  - Не очень-то и хочется, герр обер-лейтенант. А почему, если не секрет?
  - Если бы ты ответил, что твои действия были обусловлены необходимостью поддержать достоверность, я бы обратил на тебя внимание. А так, ты врезал на инстинктах. Инстинкты хороши для пехтуры, для разведчика важен разум.
  - Это у нас разведка такая была? - удивился Ковальски.
  - Унтер-офицер, я считал вас умнее, - фыркнул Оберлендер и вытер рукавом все еще кровоточащую губу. - Дайте платок, Ковальски!
  - Нету, - отозвался командир взвода. - Вы под ноги смотрите. Не ровен час опять упадете.
  - Это ярмарочное село. Скоро весть о том, что красноармейцы сжигают дома, а доблестный вермахт спасает крестьян Украины разнесется сначала по всей округе, затем по всему краю.
  - А зачем это нам? - не понял Ковальски.
  Обер-лейтенант только махнул рукой.
  - А что такое 'Украина', - полюбопытствовал Виннету.
  Оберлендер понизил голос, воровато оглянувшись:
  - Это колония Рейха. Но пока украинцы должны думать по-другому. Стась! Стась Вирус!
  Высокий 'соловей' оглянулся в строю 'пленных'.
  - Товарищи из вермахта спрашивают, что такое 'Украина'? Можешь объяснить?
  - Конечно, - кивнул Стась. - Это наша страна. Это великая, богатая и могучая страна. Бисовы москали...
  - Кто? - не поняли солдаты.
  - Это Вирус и его товарищи так называют чертовых русских.
  - Ааа...
  - Украина это свобода и дух. Здесь живут лучшие люди мира: трудолюбивые, мирные крестьяне. Москали и жиды веками держали нас в плену.
  - Чего ж таких могучих в плену держали? - не понял Ковальски.
  - Потому что мы всегда были один. Москали, жиды, турки, ляхи...
  - Поляки, - уточнил Оберлендер.
  - ...со всех сторон рвали нашу Родину. У нас даже язык украли!
  - Кто? Поляки?
  - И поляки тоже! Украина мать славян, брошенная неблагодарными сынами. Ведь кто такие русские? Это изгои, воры и грабители, которых мы когда-то выгнали на север, но они потом вернулись.
  - Да они такие же наци как мы, - хмыкнул Ковальски.
  Вирус согласился:
  - Германия и Украина братья навек! Вместе мы уничтожим москалей как данность.
  - И ляхов?
  - И ляхов, несомненно. Как они уничтожали нас.
  - И жидов...
  - И жидов, в первую очередь.
  - Скажите, Стась, а почему тогда вы сжигаете свои же русские, простите, украинские села? - вежливо спросил Бирхофф.
  - На войне все средства хороши. И война без жертв не бывает. Вам это должно быть известно не хуже, чем мне.
  Вальтер неопределенно кивнул, а Ковальски так же неопределенно хмыкнул. Швайнштайгер же горячо согласился:
  - Вы абсолютно правы, Вирус, простите, не запомнил вашего имени.
  - Мое имя я и сам уже забыл. Называйте Вирусом или господином фельдфебелем.
  Виннету торопливо подтянулся:
  - Простите, герр фельдфебель!
  Стась покровительственно похлопал рядового по плечу.
  - Ой, а можно вопрос? - сделал наивное лицо Бирхофф. - А почему Вирус?
  - Потому что все, к чему я прикасаюсь, превращается в труп.
  От этого ответа мороз по коже прошел. Стась был абсолютно серьезен и уверен в себе.
  - Кстати, верните оружие моим людям, - приказал Оберлендер, когда два взвода оказались на той же полянке, с которой началось представление.
  Через несколько минут, 'соловьи' и немцы выстроились друг напротив друга.
  Все еще плюющийся кровью обер-лейтенант вышел на средину. Оглядел немцев:
  - Германия вас не забудет. О ваших действиях будет доложено начальству. Спасибо! - совершенно не по уставу закончил он свою речь.
  Через несколько секунд диверсанты исчезли так, что веточка не колыхнулась.
  - Уроды, - внезапно плюнул им вслед Ковальски.
  - Ты чего? - не понял Бирхофф.
  - Ты можешь себе представить, чтобы мы так жгли свои немецкие деревни? Эти в рот возьмут у любого, кто им пообещает свободную Украину. Хоть у Германии, хоть у Англии, хоть у всей Европы хоть у американского черта на рогах. Нет уж, лучше быть честным немцем и честным пехотинцем, чем этими.
  - Но они же за свободу борются? И наши союзники, опять же...
  - Союзники? Это точно, союзники. Думаю, таких союзников надо в расход пустить вовремя. Хрен им конячий, а не свобода. Это наша земля, Вальтер. По праву крови. Понял?
  Вальтер кивнул, уворачиваясь от очередной ветки, едва не ударившей по лицу.
  - Фу, шлюшье отродье, как же помыться хочется...
  28 ноября 1993 года. Берлин. Здание федерального суда. Взгляд издалека.
  Толпа журналистов встретила грузного старика на ступенях суда. Защелкали фотоаппараты, телеоператоры отталкивали друг друга, через головы и плечи тянулись к старику штанги микрофонов.
  - Герр Оберлендер, как вы расцениваете решение суда?
  - А как я его еще могу расценивать? Справедливость восторжествовала. Теперь, когда свободный западный мир победил коммунистическую заразу, на Фемиду более ничего не давит. Она, наконец, прозрела.
  - Вы хотите сказать, она снова надела повязку беспристрастности?
  - Молодой человек, я говорю ровно то, что я говорю. И ни на йоту больше. Фемида прозрела. Она открыла глаза. Происки Коминтерна остались в прошлом. Все обвинения меня, истинного гуманиста, в каких-то воинских преступлениях признаны надуманными и ложными. Я бы хотел заявить...
  Богатые журналисты из печатных изданий еще дальше потянули руки с диктофонами. Бедные же еще усерднее застрочили в блокнотах карандашами.
  - Истинные преступления против человечества происходили уже после войны. Я, как бывший министр по делам беженцев, переселенцев и пострадавших от войны могу это подтвердить сотнями тысяч свидетельств. Немцы наиболее пострадавшая нация. Никто до сих пор не посчитал количество жертв, насильно депортированных из Польши и Богемии, простите, Чехословакии. Сколько нас погибло в рурских концлагерях? Сколько не вернулось из советского плена? Мир этого не знает. Все твердят лишь о вымышленных еврейских жертвах. Все молчат о жертвах немецких. И что же делает современное правительство? Азиатские орды гастарбайтеров заполонили Германию. Турки и арабы повсюду! Они отнимают рабочие места у нас, коренных немцев. Мы на глазах превращаемся в колонию Турции! Об этом мы предупреждали еще в восемьдесят первом году, когда подписали Гейдельбергский Манифест против иммиграции. Германия не должна тратить свои ресурсы на неграмотных азиатов. Корень всех социальных проблем это перенаселенность и мы его только усугубляем.
  - По-вашему, остарбайтеры лучше гастарбайтеров? - выкрикнул ехидный голос из толпы репортеров.
  - Остарбайтеры не уничтожали культуру Великой Германии. Гастарбайтеры ее уничтожат. Мы должны пересмотреть свою политику в традиционном немецком стиле. В стиле, который после неправедных судов Нюрнберга признан преступным! Но сегодняшний берлинский суд открыл новую историю германского народа. В моем лице оправдан весь народ от Рура до Кенигсберга, от Бреслау до Данцига! Это наш порядок! Это наша земля! Да будет так!
  Решительно и уверенно, как тяжелый танк, старик пошел через толпу, освещаемый выстрелами фотовспышек. На груди его блестел орден федеральной земли Бавария 'За заслуги'. Другие награды старик надевать не стал.
  Спустя три года уже российский суд возбудит уголовное дело по убийствам гражданских лиц бывшим обер-лейтенантом Теодором Оберлендером, политическим фюрером диверсионного батальона 'Нахтигаль' в городе Кисловодске летом сорок второго года.
  Бывший абверовец, бывший унтерштурмбаннфюрер СА, участник 'Пивного путча', один из теоретиков и практиков 'Нового порядка' только усмехнется в ответ. Еще через два года он мирно скончается в своей постели за пять дней до Девятого мая. А пока он празднует свою победу...
  8 июля 1941 года. Старо-Константинов. Панцершютце Макс Штайнер.
  Наконец, дивизия пошла вперед. Как обычно, двигались по дороге. Тому было несколько причин. Во-первых, расход топлива у танков по грунтовой даже дороге ниже, чем по полю. Во-вторых, поля еще толком не просохли после проливных дождей. Ну и, в-третьих, дорога была одна.
  Все же русские трусливые твари. Вместо того, что бы развить нормальную дорожную сеть, они, как будто специально, на приграничных территориях уничтожали трассы. Чтобы враг не проехал, что ли?
  Откуда Штайнеру было знать, что эти территории всего полтора года назад были польскими? Вернее, знать-то он знал, но уже забыл. Такова особенность человеческой памяти: она услужливо подтасовывает прошлое, чтобы объяснить настоящее. Польша? Что это? Аааа... Был когда-то давно такой уродец. То, что за полтора года не построить нормальные дороги везде, это Максу в голову не приходило. Поляки за двадцать лет независимости не удосужились заняться Восточными Кресами. Впрочем, этим не занимались и русские цари, чего уж... Но так далеко Макс не думал. Зачем? Земля советская? Советская. Ну и кто виноват, что дорог нет? Большевики, понятное дело...
  А большевики же цеплялись за эту дорогу всеми силами. Поставят, например, в ряд три танка: бортом к борту. Эти танки успевали сделать по одному выстрелу, как их немедленно расстреливали из всех орудий. После чего, ругаясь, разбитый металлолом ремонтники растаскивали по кюветам. Колонна вставала на пару часов. Кто курил, кто бегал фотографироваться на фоне русских гигантов. Один танк Штайнера очень поразил. Невероятно длинный, метров десять, высоченный и аж пять башен! Макс представил, как внутри мечется заряжающий и передернул плечами. Пять наводчиков одновременно обслуживать? Не, ну пусть там двое заряжающих. Все равно же кошмар какой! Тут к одной-то кидаешь болванки: весь вспотеешь. Может там пять заряжающих? И пять наводчиков? Ага. И еще три командира. Один по центру смотрит, двое по бокам. И радистов минимум двое должно быть. И еще повар, на всякий случай. Не танк, а корабль прямо. Дредноут в степях Украины. Впрочем, такой монстр нашелся только один. Остальные были знакомые уже 'Т-34', 'КВ' и прочие 'БТ' да 'Т-26'.
  Немцы никак не могли понять, почему русские так оставляют свои танки, пока не догадались заглянуть в баки. А баки были абсолютно сухими. Это обнадеживало. Значит, у русских нет горючего, раз они не подвозят его своим отступающим. Это очень хорошо. Кстати, дивизионная колонна шла уже на трофейном русском бензине. В Дубно захватили много топлива. В том числе и дизельного. К сожалению, панцерваффе им не пользовалось... Ну да ничего, пригодится где-нибудь. Зря, что ли, воюем?
  А вот танкистов русских Штайнер не понимал. Нет, ну как же можно? Ладно, заблокировали дорогу. Но обученные экипажи-то зачем в них оставлять? Ну что они могут изменить? Один-другой выстрел сделают и все. Какой смысл?
  Во время одной из остановок Штайнер поделился размышлениями с экипажем. На что Мюллер ему, не задумавшись, ответил:
  - Ты себя на месте этих парней представь. Представь, что красные в Германии наступают. Разве ты не возьмешь отцовское охотничье ружье и не пойдешь против них?
  - Мюллер, я фантастику не читаю, - хмыкнул Штайнер. - Но метафору понял.
  - Не знаю, что такое метафора, - буркнул Мюллер и скрылся в люке.
  А иногда русские обстреливали колонну из кустов, перелесков и ржаных полей. Выстрелы были одиночные, реже били очередями. Как правило, бесполезно. Хотя ударивший раз пулемет свалил в кюветы двух мотоциклистов. Ничего. Потом пехота прочешет, а танкам останавливаться нельзя. Оружие танка: скорость, скорость и еще раз скорость. Эх, вырваться бы на оперативный простор...
  Дорога медленно пошла вниз. Колонна приближалась к очередному мосту через очередную речку. Ходили слухи, что вот-вот дивизия выйдет к Днепру и ворвется прямо в Киев - древнейшую русскую столицу. Противоположный склон долины был пуст, только несколько разбросанных одиноких домиков. Мотоциклисты без проблем преодолели мост, встали на другой стороне. Танки замерли. Странно, обычно русские всегда либо удерживали мосты всеми силам, либо подрывали их заранее. Мимо танка Штайнера прогромыхал грузовик с саперами. Возле моста 'кроты' попрыгали из 'Бюссинга' и немедленно поползли под мост. Через несколько минут замахали руками. Чисто!
  Что-то тут не так...
  Грузовик отъехал в сторону, освобождая дорогу тяжелой технике. Первый танк осторожно въехал на мост, затем второй... Краем глаза Штайнер увидел вспышку в одном из домов. Он даже не успел подумать, как возле первого танка поднялся фонтан взрыва, почти одновременно раздался грохот.
  И тут же по мосту и танкам замолотила русская артиллерия. Откуда она бьет? Макс немедленно нырнул в башню, прикрыв створку бокового люка.
  Танки рванули в разные стороны: четные направо, нечетные налево. Откуда бьют? Неужели в избах корректировщики советской артиллерии? Непохоже на гаубицы. Слишком мелок калибр. Явно бьют противотанковые и прямой наводкой. Но где они?
  Штайнера вдруг больно ударили в бок, он отвернулся от смотровой щели. Перед лицом выросла ладонь командира. Фугасный! Работаем!
  Макс не видел, он не мог видеть, ему было некогда. Зато видели другие члены экипажа, как по домам, где, предположительно, сидели русские ударили сразу несколько десятков немецких танков. Кто из них попал: никто никогда не узнает. Но бревна обгорелыми спичками взлетали на воздух, лениво дымя. Германские наводчики зря хлеб не ели.
  Однако, через несколько секунд из клубов огня, пыли и дыма по немцам снова ударили орудия. Развалился один пацеркампфваген, затем вспыхнул другой. По залегшим саперам и мечущимся мотоциклистам ударили пулеметы.
  'Общий отход!': немедленно скомандовал Гиацинт фон Штрахвитц. Его приказ командиры батальонов и рот моментально довели до экипажей.
  Это оказались замаскированные под крестьянские избы ДОТы.
  Шестнадцатая танковая вышла на 'Линию Сталина'.
  9 июля 1941 года. 'Линия Сталина'. Обершютце Вальтер Бирхофф.
  - Давай, давай, давай, Виннету! Вперед!
  Вождь команчей, то есть апачей, был бледен как чахоточная девица. На лбу его выступили крупные капли пота. Он прижался к земле всем телом и никак не мог заставить себя подняться. А в руке его было зажато спасение для всего взвода. Ящик со взрывчаткой. Саперов не хватало, потому штурмовые отряды сформировали из привычной к дерьму пехоты. Только вот как заставить себя бежать под ненасытным пулеметным огнем?
  И огнеметные танки не помогли справиться с этими бетонными вместилищами смерти.
  А, по началу, так понадеялись на них!
  Бронированные черепахи из числа французских трофеев на счастье оказались рядом с дивизией. Отдельный огнеметный батальон, ага. Могучие, толстомясые, с непробиваемой, как считалось, броней, они лениво подползли на дальность прицельного огня.
  Год назад они воевали на другой стороне. Двухпушечные машины могли тогда сломать тонко-синюю стрелу блицкрига у самой ее шее. Могли бы. Если бы оказались в умелых руках. Но у французов было мало умелых рук. А, самое главное, мало было смелых сердец и хладнокровных голов. Если бы все французы были как Пьер Арман Гастон Бийот, то война закончилась бы в Берлине еще в осенью тридцать девятого. И немецкие панцеры горели бы в железнодорожных эшелонах, как сегодня горят советские танки. Но не было в те дни у Франции Наполеона. Был лишь Пьер Бийот, который на своем 'В-1 бис' уверенно и спокойно въехал в деревню Стони, где за один бой уничтожил две немецких 'четверки' и одиннадцать 'троек'. Танк капитана выдержал сто сорок попаданий. И ни одного пробития, ни одного ранения.
  Если бы все французы были такими... Но...
  Но!
  Бой выигрывают герои. Сражение выигрывают таланты. Войну выигрывают мудрецы.
  Практичные немцы оценили потенциал этих танков, так бестолково использованных французами. Немцы вообще все оценивали, если что. Не вписывается в доктрину блицкрига? Что ж, найдется и другое применение. Мало ли на свете укреплений, которые придется прорывать? Еще до принятия плана 'Барбаросса' 'Б1-бис' начали переделывать в огнеметные танки.
  Вместо 7,5 сантиметровой гаубицы немцы воткнули сопло огнемета. Бак для него поставили на корму за толстобронной башней, обшив его трехсантиметровой броней. Фламменпанцерверферы медленно, но верно поползли по советской земле.
  Всего этого Вальтер, естественно, не знал. Откуда он мог знать? В бронированном немецком зверинце не смогут разобраться даже историки будущего, что уж говорить об обычном пехотинце?
  Он просто оглянулся на ровный рокот моторов.
  Оглянулся и удивился: такого он еще не видел. Высотой в полтора человеческих роста, крутогрудые, широкие и длинные, в шесть с половиной метров танки неторопливо подползали к дотам.
  Русская артиллерия немедленно открыла по ним огонь. Этим воспользовались пехотинцы. До того, они и голову поднять не могли. Сейчас же, воспользовавшись передышкой, быстрым броском вперед скатились в противотанковые рвы.
  Тем временем, один из танков был подбит. Его пушчонка рявкала до последнего, хотя ее снаряды только выщербляли прочный бетон. В конце концов, когда на неподвижный танк перенесли русские весь огонь, экипаж успел покинуть машину за секунду до взрыва бака с горючей смесью. Воспользовавшись смертью товарища, другие огнеметчики постепенно подползали на дистанцию смертоносного выстрела. Так, да... Гибель одного это шаг вперед для других.
  Но вот взорвался и второй танк.
  Оставалось еще шесть. Большевики не успевали их остановить. А фламменверферам не нужно было переползать через ров. Да и не смогли бы они.
  Гудящая струя огня ударила по дотам. Немедленно вспыхнули кучи бревен, оставшиеся от развалившихся маскировочных 'домов'. Пламя заревело, брызгая искрами во все стороны. Большевики замолчали. Вот тут-то и заорал Ковальски:
  - Давай, давай, давай, Виннету! Вперед!
  Трусость Швайнштайгера спасла ему жизнь. Вот никогда в бою не поймешь, что лучше: трусость или храбрость?
  Только он собрался с духом, испуганно глядя в черный зрачок пистолета Ковальски, только он начал подниматься с колен, как русский пулемет из ближайшего ДОТа дал очередь над головами пехотинцев. За ним вслед бахнуло орудие. Огнеметчики немедленно выпустили еще одну струю, затем еще. Во время залпа русские замолкали, а потом снова открывали огонь. Неуязвимые? Проклятье...
  А нет! Все же ДОТ номер четыре замолчал. Видимо, горючая смесь проникла внутрь, или нерасторопный боец не успел закрыть бронезаслонку... Содрогнулась земля. Взрыв разметал горящие бревна. Одному аминь. Еще пять осталось...
  Линия ДОТов была продумана грамотно. Мертвых зон практически не было. Один прикрывал другого, другой третьего... Можно было попытаться обойти далеко по флангам, на границе их прицельной стрельбы... Но время, время, время! И кто даст гарантию, что там нет группы ДОТов? Кто даст гарантию, что там нет минных полей или русской пехоты?
  Вальтер едва-едва приподнялся над краем рва, буквально на секунду. Успел нырнуть вовремя. Пулеметная очередь взбила фонтанчики по краю рва. На месте русских он бы сейчас выбил огнеметы и ударил в контратаку. Но большевики медлили, непонятно зачем. А если непонятно, тогда еще страшнее.
  И тут танки начали отползать, продолжая бесполезно бить из орудий.
  Опять все предстоит решать пехоте... 'Ну как же так? Почему мы прикрываем танки, а не они нас?' - с отчаяньем подумал Вальтер.
  - Давай, Виннету! Вперед или пристрелю как свинью!
  Швайнштайгер вдруг дико заорал на Ковальски, схватил ящик со взрывчаткой и, выскочив изо рва, побежал к плюющемуся огнем русскому ДОТу.
  Сидящие там бойцы отвлеклись на отступающие танки и пропустили Виннету. А прикрывавший фланг пулеметчик соседей уже сгорел.
  Бывший молодежный вождь вскрыл ящик, вытащил оттуда трясущимися руками тротиловую шашку. Сунул ее в нагрудный карман. Затем достал вторую, вставил в нее фитиль бикфордового шнура, поджег кое-как, потом вскарабкался на крышу дота, раздвигая всем телом тлеющие обломки и бросил шашку в трубу вентиляционного отверстия. Тут же бросил и вторую.
  Через несколько секунд под землей гулко ухнуло. Бронелист одного из окон выгнуло наружу. ДОТ замолчал. Мертвая зона стала еще больше. А Виннету скрючился на бетонной крыше как младенец.
  - Вперед, - радостно заорал Ковальски. - Вперед, камрады! Вечно жить не запрещено!
  Взвод поднялся и бросился вперед, пользуясь замешательством противника. Но тут же побежал назад, словно морская волна.
  Из густого дыма вдруг показались...
  Это как в замедленном кино.
  Сначала появляются острия штыков. Потом крепкие руки на цевьях винтовок. Потом, почему-то, зеленые каски с красными звездами, потом могучие усы, потом раззявленные щербатые рты, кричащие что-то несуразное.
  'Почему они кричат про карандаши?' - машинально подумал Вальтер. И мысль была медленнее ног. Развернувшись, он прыгнул обратно в ров. Хватит уже рукопашных, хватит. Башка до сих пор болит от той русской лопатки, что едва не срезала ухо под Дубно.
  Взвод Ковальски побежал. За ним побежала и вся немецкая пехота.
  Немецкая атака сходу была отбита. Отбита немногочисленными гарнизонами советских ДОТов и ротой хлебопеков, оказавшейся в нужное время и в нужном месте.
  С того дня немецкое слово 'Бляйштифт', а русское 'Карандаш' стало ругательным во взводе унтер-офицера Ковальски.
  За дело пришлось взяться зенитчикам. 'Ахт-комма-ахты' с предельной дистанции начали долбить по ДОТам 'Линии Сталина'. Помогало мало. В конце концов, пока не подвезли 21-сантиметровые мортиры, сопротивление ДОТов сломлено не было.
  Авиация же так и не появилась. Слишком много было вызовов для люфтваффе. Не справлялись асы Геринга, не справлялись.
  10 июля 1941 года. Село Любары. Панцершютце Макс Штайнер.
  Танковый полк пришлось отвести на север. Пока пехота взламывала 'Линию Сталина', танкисты занялись обычным делом: подгонка, мелкий ремонт и прочая нудная работа. Но одна беда случилась. Охранения не было, пехоты на караулы не хватало. Пришлось мастерам бездорожья и королям дорог всем своим боевым братством распределяться экипажами на охранение.
  Экипажу Штайнера очень не повезло. Ну, по крайней мере, так посчитал сам Макс. Оно и подумать! В четыре утра выходить в караул!
  - Чего не повезло-то? - сказал Мюллер. - Хуже, когда ночь рваная. Только ты спать лег, а часа в два тебя будят и пошел гулять как звезда по кочкам. И, главное, в четыре уже не спится. Уже и смысла нет спать. А тут хоть без рванины...
  - Не, Клаус, - фамильярно зевнул в кулак Макс. - Сам смотри. Вот если сразу с вечера в карауле... Это не обсуждается же. Правда? Это самое самокатное. В разрыв это хуже. А с утра совсем хреново. Я это еще по лагерям 'Гитлерюгенда' помню. Первое время: как и нормально так. А с завтрака рубить начинает на сквозняк.
  - Чего? - не понял радист Демке.
  - Ну... Ну вот ты сейчас бодрячком?
  - Так точно.
  - Спорим, что после завтрака ты уснешь? И пока до двенадцати не продрыхнешь, будешь как вареный рак. Если сквозняка не будет. Спорим?
  - На что?
  - На сигареты. Ставлю три, что ты умрешь после восьми утра.
  - Пять, если не умру.
  - Мюллер, банк принимаешь?
  - Да. Но ставлю на Демке.
  - Чего это? - обиделся Штайнер.
  - Кто рано встает, тому Бог под задницу поддает. Это банальная, но вечная истина, - изрек Мюллер. - Ты коров доил хоть раз?
  - Нет, а причем тут?
  - Не встанешь рано, не подоишь корову, не будет молока, не будет денег. Зато у коровы будет мастит. Мастит - зло. Понял?
  - Неа. А что такое мастит?
  - Когда титьки болят у баб. А когда они болят, то ни молока, ни ебли. Потому и у кого рано встает, тому баба дает.
  - Это банально, папаша!
  - Нет ничего банальнее вечности, - отрезал Мюллер.
  - Тихо всем! - рявкнул командир экипажа Вейнингер. - На месте. Сидеть тихо. Не спать. Не курить. Не разговаривать. Смотреть туда.
  И ткнул указательным пальцем в сиреневый туман, сквозь который торчали верхушки деревьев.
  - Чего? - шепнул Штайнер радисту. - Он всегда такой правильный?
  Демке приложил палец к губам. И уставился в указанную сторону.
  'Да' - подумал Макс. - 'Брандт был как-то человечнее...' . Одновременно вздохнул и. уложив ствол 'МП' на бруствер, уткнулся взглядом в светлеющую восходом мглу.
  Оттуда дул легкий ветерок, освежавший лицо. Тихо звенели комары. Макс натянул пилотку на уши. Хуже нет, когда эти твари в уши лезут. Не, ну пусть руки едят! Чего они в уши-то стараются попасть! Да... На этой войне даже комары за большевиков... А чего они... Ну, вон в руки... Кусайте... Кусайте в руки... Спать нельзя... Спать...
  Хлоп!
  Да заколебали в уши лезть!
  Макс еще туже натянул пилотку. Протер глаза. Помахал руками перед собой, расталкивая кистями полчища комаров. Суки! Через китель лезут! Тойфель, уже и в трусах чешется!
  Или пусть едят? Главное, спать нельзя. А я и не сплю. Не сплю, не сплю, не сплю, несплю, несплюнесплю...
  Цикады какие-то орут...
  - Щирр...
  - Щирр...
  - Щирр...
  - Щирр...
  Не спать. Спать нельзя. Спать, не спать, не спать, не спать... Спать...
  Едва слышно звякнул металл о землю.
  Штайнер уснул. Уснул лопоухий радист Демке. Уснул неразговорчивый наводчик Шёнинг. Уснул и командир Отто Вейнингер. Так нечаянно уснули, совершенно не собираясь этого делать.
  Только бывший крестьянин Клаус Мюллер не спал. Привык он не спать. Или Святой Николаус сидел в это утро рядом?
  Святой Николаус в окопе, вырытом наспех первой сменой караула. И стальная каска поверх огненного нимба... Пламенный меч сквозь окопы...
  Кивать головой, стукаясь подбородком о грудину...
  Не спать...
  В мутном тумане проявились смутные тени.
  Словно в страшной-страшной сказке...
  - Штайнер! - шепотом крикнул Мюллер. - Штайнер, просыпайся!
  И ткнул товарища локтем в бок.
  Тени постепенно приобретали очертания, превращаясь в фигуры.
  - Что это? - протирая глаза, таким же шепотом ответил заряжающий. - Ребята, подъем! Да быстрее же!
  - Алярм! - закричали на правом фланге. - Алярм, Иваны! Иваны!
  Постепенно траншея просыпалась, гремя железом. Щелкали затворы, кто-то нетерпеливый открыл огонь из пистолета-пулемета. Но дистанция была еще слишком велика.
  А русские шли молча, словно призраки неведомых болот. Шли спокойным, ровным шагом, словно на параде. Шли молча. Шли, не открывая огонь. Это пугало. Не выдержал еще один автоматчик, затем еще. В конце концов, вся траншея ощетинилась огнем. Но опять слишком рано. Ни один из призраков не упал.
  И в этот момент русские перешли на быстрый шаг, а потом на бег. И немцы тоже побежали, правда, в другую сторону.
  Танкист - существо не приспособленное к пехотному бою. Ему бы где за броней...
  Штайнера, полезшего было из траншеи вдруг дернул за ногу Мюллер:
  - Сиди, сукин ты сын! Они сейчас из винтовок постреляют наших!
  И как в воду глядел. Русские солдаты в необычных, синего цвета, пилотках спокойно останавливались и - кто с колена, кто стоя - просто расстреливали в спины бегущих к своим машинам немецких танкистов.
  - Нам же крышка! - взволнованно сказал Демке. - Нас же сейчас...
  Но Мюллер был прав. Автоматические, бившие очередями, винтовки русских имели большую дальность, чем 'МП' танкистов. Шансов добежать до замаскированных сеном и ветками панцеров просто не было.
  - Нам в любом случае крышка, - мрачно сказал Вейнингер. - Кто из вас драться умеет?
  - Твою мать, еще рукопашной мне не хватало, - почти застонал Штайнер.
  - Не бзди, сынок. Хотя нет, бзди. Газы нам помогут, - усмехнулся Мюллер.
  - Кто бы говорил, - огрызнулся заряжающий, выжидая, когда русские выйдут на линию огня. Их фигурки все увеличивались в прицеле, и можно было уже разглядеть их лица: молодые, загорелые, сильные. Странно, почему многие из них в пилотских шлемах?
  Война состоит из чудес. Иногда эти чудеса случаются по эту линию фронта, иногда по другую. Боги кидают кости, а потом эти кости гниют в земле. А кто-то скажет: нам повезло. Фортуна, эта старая шлюха, путь к ее сердцу неизведан еще никем. Иногда она дает обоим, если захочет. Иногда одновременно, а иногда и последовательно. Прекрасна ее улыбка, но ужасен ее оскал.
  И в тот момент, когда русские уже готовились ударить в штыки, в немецком тылу появилась, наконец, запоздавшая пехота. С грузовиков, замедлявших свой бег, прыгали стрелки. Минометчики открыли огонь по русской 'голубой' пехоте. Редкие бронетранспортеры понеслись вперед, прикрывая собой бесценных танкистов. Их пулеметы пробивали в советских цепях огромные бреши. Наконец, затрещали и автоматы танкистов. Две волны - цвета фельдграу и цвета неба - схлестнулись девятыми валами.
  Штайнер, лежа на дне траншеи, не успевал прицеливаться. Прямо над ним в мелькали то немецкие сапоги, то русские высокие ботинки. Иногда то немца, то русского сбивали в прыжке через траншею, и тела падали в сырую яму словно с неба. Один из русских свалился едва не на голову Макса. Автоматная пуля аккуратно пробила его голову над переносицей, прямо между удивленных карих глаз.
  'Летчик!' - изумился Штайнер. На петличках убитого золотились крылья. 'Это что же, у русских пехота закончилась? В бой посылают пилотов? Или это аэродромная обслуга?'
  Мысли бежали впереди рук. Пока Штайнер изумлялся, его руки уже обшаривали карманы убитого. Документов никаких не было. Лишь в левом нагрудном кармане нашелся какой-то странный черный цилиндрик. Недолго думая, Штайнер сунул ее в карман. И тут же рядом свалился визжащий от боли немецких стрелок, лицо которого наискось было перерублено чем-то тяжелым. Штайнер отшатнулся. За рукав комбинезона его кто-то дернул. Макс судорожно оглянулся, схватившись за пистолет-пулемет. Но это был Вейнингер:
  - Валим отсюда, Штайнер! Пехота без нас разберется!
  С трудом выбравшись из дикой свалки, отбиваясь кулаками и прикладами, танкисты побежали к своему 'Блудному сыну'. Уже забираясь на свое место, Штайнер бросил взгляд на поле боя и вздрогнул. Немецкий пехотный батальон опрокинул первую волну русских летчиков. Но из редеющего под утренним солнцем тумана выходили новые и новые цепи большевиков. И, надо сказать, что шли они очень профессионально даже для пехоты. Впрочем, и в рукопашном бою эти парни оказались на голову выше германских солдат. И если это летчики, то какие же у них повара?
  Штайнер посмотрел на командира. Тот, нервно кусая губы, приник к смотровой щели. Да, сейчас бы осколочно-фугасным... Но как? По своим же... И если сейчас батальон сомнут, то танки окажутся беззащитны.
  И передовые немецкие части покатились назад...
  10 июля 1941 года. Где-то под Киевым. Обершютце Вальтер Бирхофф.
  - Опять начинается, - бурчал Ковальски. - Ползаем туда-сюда...
  Взвод опять отходил. Впрочем, отступление было тактическим. Какие-то три километра.
  Там закрепились и отбили выдохшуюся атаку русских летчиков. И впрямь, странно - что, у Иванов пехота кончилась? Это радует.
  Однако, командование не спешило контратаковать. Ждали отставшие, как обычно, тылы. Впрочем, и при нормальном снабжении вечно хотелось жрать. Нет, конечно, солдаты давно привыкли к такому распорядку приема пищи. Но какой идиот его придумал? С утра только кофе и кусок хлеба. На обед полтора кило вареной картошки и опять кофе. Горячую же пищу давали только вечером: и та разнообразием не отличалась. Гороховый суп, опять же картошка, теперь уже с мясом, и опять кофе. В дождливую погоду все время с этого напитка ссать хотелось. Впрочем, иногда давали какао. Масло же опытные солдаты предпочитали оставлять на утро. Полукилограммовую буханку сожрать просто так, конечно, можно, но...
  Потому подкармливались древним солдатским способом: за счет местного населения.
  Как только взвод Ковальски проходил через очередную деревню, унтер-офицер немедленно отряжал продовольственную команду на охоту. Особенно удачно работали в паре Гансы-пулеметчики. Нюх у них был что надо. Бирхофф тоже принимал участия в реквизициях. Все приятнее, чем в атаки бегать или русских отбивать. Обычно они и работали втроем. Вальтер стоял в прикрытии, Гансы шерстили по сараям и хатам. Бирхоффу приходилось вечно пристреливать деревенских шавок. Эти беспородные, кудлатые собаки бросались на немцев с таким остервенением, что иначе как 'агентами ГПУ' их не называли. Первую собаку было жалко, а потом как-то Бирхофф втянулся и даже начал получать удовольствие. Гавкает на тебя такой кабыздох, аж слюни летят. Бах! И все. Главное, попасть удачно. Обершютце предпочитал работать с одного выстрела, а то скулят уж очень противно. Ну а что делать? Война и жрать охота.
  Людей не трогали без нужды. Иногда, правда, приходилось прикладом работать, когда хозяева очень уж сопротивлялись. Впрочем, с людьми прекрасно разбирались Гансы. Очередь в воздух, а если крестьяне не успокоились: по окнам. И все.
  Единственного, кого на реквизиции не отправляли так это Швайнштайгера. Вождя апачей очередная собачонка цапнула за икру, после чего Виннету едва не отправили в госпиталь: так он орал и стонал. Но санитар справился сам. Обматерив незадачливого вождя, велел зашить штаны. А царапина сама пройдет. Однако, шнапса плеснул щедро. Себе в глотку, разумеется. На рану Виннету хватило смоченной ватки.
  Сегодня продовольственной команде повезло. Старший Ганс волочил на веревке отчаянно визжащую свинью, а младший нес здоровенный короб на голове. В коробе были яйца: четыреста штук. Свинью привязали к дубу, яйца немедленно поделили. Вышло по двадцать штук на камрада. Некоторые гурманы тут же развели небольшие костерки: кто вкрутую варил, кто собрался яичницу жарить на крышке котелка.
  Ковальски же немедленно принялся пить яйца сырыми:
  - Полезно для мужского здоровья, - облизываясь, довольно сообщил унтер-офицер. - Чем больше куриных яиц, тем крепче мужские. Я гарантирую. Как-то в Бельгии был случай. Наша дивизия тогда вторым эшелоном шла, как и сейчас. Так вот, забрел я на ферму. А там никого. Только девка какая-то. Она по-немецки ни бум-бум, я по-бельгийски тоже.
  - По-валлонски, поди, командир? - подал голос старший Ганс.
  - Одна херня. Ну я ей: девка, яйки, мол, есть? Она не понимает. Ну я между ног себе похлопал. Яйца, говорю. А она, представьте, молча поворачивается и подол задирает.
  - А ты чего?
  - Ну, как может солдат оскорбить даму? Ублажил ее. А потом - яйца, мол, давай. Она туды-сюды забегала и окорок мне принесла. И еще там всякой еды.
  - А причем тут мужское здоровье? - не понял Бирхофф.
  - Сынок, любое упоминание яиц в присутствии женщины делает ее б-более покладистым, а тебя б-более настойчивым.
  Ганс хихикнул:
  - Ковальски, ты чего заикаться стал?
  - Б-баб вспомнил...
  Бирхофф хмыкнул:
  - А у меня батя яйца в темном пиве перемешивал и пил, причем закусывал сметаной. По средам и субботам, почему-то.
  - Следовательно, мамаша твоя по четвергам и воскресеньям довольная была, - кивнул унтер-офицер, выпивая очередное яйцо.
  - Ты это к чему? - покраснел Вальтер.
  Ковальски осекся. Внимательно посмотрел на Бирхоффа. Медленно допил еще одно яйцо. А потом вдруг заорал:
  - Взвод, смирно! В две шеренги!
  Еда была забыта мгновенно. Бросив все, взвод выстроился по команде. Некоторые не успели надеть мундиры: так и стояли в белых, но уже грязных, майках с орлами на груди.
  - Обершютце Бирхофф! Выйти из строя!
  Ничего не понимающий Вальтер сделал три шага и развернулся лицом к взводу. На мелкой щетине его подсыхал желток.
  - Взвод, внимание, от имени великой Германии, от имени, кхм... Эй, вождь, от твоего имени лично...
  У Виннету расширились глаза.
  - Нарекаю обер-шютце Вальтера Бирхоффа последним девственником вермахта!
  Взвод согнулся в хохоте.
  Ковальски же положил тяжелую руку на плечо стрелка:
  - Вальтер, ты, правда, девок не того?
  Покрасневший Бирхофф опустил взгляд. И вот что тут скажешь, когда любой твой ответ встретит новый взрыв хохота?
  - Вольно, разойдись, - смеясь, скомандовал унтер.
  Бирхофф стоял как оплеванный, не смея пошевелиться.
  - Садись, Бирхофф, садись... Ничего, как доберемся до полевого борделя, ты познаешь вкус настоящей жизни.
  Вдруг накатили слезы. Кто-то ударил Вальтера по плечу: мол, не переживай, дело житейское. Дружеский тычок сделал свое дело. Вальтер бросился прочь, не разбирая дороги. Ковальски проводил его взглядом, вздохнул и медленно отправился следом за пареньком в солдатской форме.
  А Вальтер бежал. Напряжение последних недель сделало свое дело. Смерть товарищей, стоны раненых, взрывающаяся земля... И Урсула. Чистый и светлый образ девочки в бликующих весенним солнцем речных волнах... Плакучие ивы, окутавшие нежной, еще прозрачной зеленью ее фигурку в синем платьице...
  И это хамло, по недоразумению, оказавшееся боевыми товарищами. Хамло, ради которого ты живешь.
  - Почему я живу не ради Урсулы? - уткнувшись в локти, пробормотал Вальтер.
  К сидящему в кустах Бирхоффу осторожно подошел Ковальски:
  - Потому что ради нее живу я.
  Бирхофф поднял опухшее от слез лицо:
  - Не понимаю?
  - Ради твоей Урсулы живу я. И ребята. Что тут не понятного?
  Вальтер покачал головой.
  - Я живу, что бы выжил ты. И вернулся к своей невесте. Она твоя невеста?
  - Еще нет...
  - Будет, - уверенно сказал Ковальски, доставая сигарету. - А ты, парень, живешь ради того, чтобы я вернулся к своим девчонкам. Чтобы старший Ганс вернулся к своей жене. Он женат, ты знаешь?
  - Нет...
  - Ты живешь даже ради Виннету. Пусть и он вернется к своему папочке. Мы все живем друг за друга. Мы проживаем тысячи жизней на войне. За тебя, за меня, за весь взвод. Вот за что мы сражаемся. И смерть каждого из нас это конец тысяч жизней. Смерть каждого из нас это твоя смерть. Если погибну я, ты не вернешься к своей... Как ее там?
  - Урсуле...
  - Точно. Урсуле. Тем мы и живы еще.
  - Зачем тогда все это было? - в голосе Бирхоффа все еще дрожала обида.
  - Чтобы не сойти с ума.
  11 июля 1941 года. Взгляд изнутри.
  Русские - волна за волной - продолжали атаковать. А навстречу им бежала немецкая пехота. Первая линия ДОТов переходила из рук в руки каждые полчаса. И каждые полчаса давали то надежду, то отчаяние. Иногда казалось, что Иваны вот-вот сломят сопротивление пехоты и пойдут в наступление, иногда казалось, что немецкие роты прорвутся на плечах большевиков в глубь советской обороны.
  Но все было тщетно. Ни та, ни другая сторона не могла победить. Как и не могла отступить. Бой затих лишь в конце дня. Чистое, зеленое еще сутки назад поле превратилось в грязную мешанину дымящихся воронок и стонущих тел.
  Стонали на разных языках: арийских, славянских, каких-то азиатских. Но все крики раненых были понятны. Все они звали маму.
  И тень покрова святой Марии, Богородицы всемилостивейшей, упала. Но упала точно по расписанию. Сошедшие с ума сыновья большего не заслуживают. И поползли санитары с обоих сторон.
  Они косились друг на друга, перебинтовывая раны своих, вкалывая им обезболивающее. Когда и морфий закончился, вливали водку и шнапс в хрипящие рты. А после закончился и спирт.
  Тяжелых - с развороченными грудинами и порванными животами, с оторванными челюстями и вырванными лопатками - оставляли на потом. Если выживут. В первую очередь надо вытащить тех, кто еще может держать оружие в руках.
  Балласт войны остается на поле боя.
  Так делали немцы.
  Русские делали по-другому. Легкораненые выползали сами, порой помогая другим. Красные фельдшеры, первым делом, бросались к тяжелым. Разные подходы, разные системы. Какая правильнее? Покажет исход войны.
  Уже светила луна, выглядывая сквозь чересполосицу облаков. Звезды подмигивали обугленной Земле.
  У немецкого санитара закончилось все. Бинты, карболка, морфий, спирт. Перед ним лежал, тяжело хрипя, рыжий пацан с рубленной раной поперек лица. Один глаз уже вытек. Второй безумно смотрел в искрящееся ракетами небо.
  К тихо стонущему русскому, самостоятельно перетянувшему предплечье поясным ремнем, подполз фельдшер. Он спокойно стряхнул чернозем с обрубленной кисти, дунул на нее, буркнув:
  - Terpi! - и достал широкий белый пакет.
  Потом встретился взглядом с санитаром. Поколебался и...
  И кинул ему бинт.
  - Dergi, friz!
  - Данке шен, Иван! - кивнул немец.
  - Da poschel ti na huj! - лицо санитара перекосила гримаса и он достал из кармана еще один индивидуальный пакет.
  Больше они никогда не встретятся.
  Впрочем, кто его знает? Война, же!
  Только Дева Мария, Матерь Божия...
  11 июля 1941 года. Где-то под Киевым. Панцершютце Макс Штайнер.
  - Нет, русские, все же, идиоты... - хватался за голову Макс, вышагивая вдоль костра. - Пустить в бой летчиков. Нет, но как они додумались?
  Мюллер хмыкнул:
  - Самолеты, небось, кончились. Бывает. Авиационно-полевые дивизии. Нищему и пфенниг рейхсмарка.
  Демке смахнул муху с плеча:
  - Это же хорошо, Макс. Сейчас перемолем летчиков и все. Прямая дорога на Киев, а оттуда на Москву.
  - Дерутся уж очень хорошо для летчиков, - вздохнул командир Отто Вейнингер. - Впрочем, это понятно.
  - Чем понятно, командир? - сыто рыгнув ужином, сказал обычно молчаливый наводчик Шенинг.
  - Бабы, чо, - пожал плечами Вейнингер.
  - В смысле? - не понял Штайнер.
  - Ди Руссланд. Она! Понял?
  - Ди Дойчланд. И чо?
  - Нет. Дер Фатерлянд. Смотри сам... Стоп. С начала начну, есть у меня одна теория...
  - Командир, ты ученый, что ли? - с подозрением посмотрел на Вейнингера Мюллер. - У нас ученые не очень задерживаются.
  - Это мы еще посмотрим, - меланхолично ответил Отто. - Я изучал русскую литературу. Мне, вообще, Россия интересна. Я из приволжских немцев, если что. Родился в Саратовской губернии, в тринадцатом. Нет, я чистый немец! После начала Великой Войны мы в Америку эмигрировали. Отец рассказывал как наши фольварки жечь начали в пятнадцатом, так и поехали на Восток.
  - Почему на Восток? - не понял Штайнер. - Америка же на Западе.
  - Дурак, не мешай, - резюмировал Мюллер.
  - Доехали до Пенсильвании к шестнадцатому. Как-то там пожили, но не радостно. Там наши - меннониты. А семья у нас лютеранская. И везде ему работу обрубали. Он у меня каменотес, кстати. В двадцать восьмом вернулись в Германию. И как-то осели в Вестфалии в вашей.
  - В нашей! - возмущенно сказал Макс.
  - Ну, я и говорю, в вашей. До тридцать третьего мыкались кое-как. А потом фюрер пришел. Отец сразу нормальную работу нашел. Устроился на рейхсбаны. А мне уже двадцать было и я с ним, естественно. За полгода мы с ним столько заработали, что хватило на дом - до этого мы по съемным квартирам шарахались - и еще я в университет пошел учиться. На факультет русской литературы. Тогда их еще не прикрыли.
  - В смысле? - опять не понял Штайнер.
  - Ну... Потом объединили с факультетом философии...
  - Што Зингер был физиком, што командир философом... Везет нам, Штайнер!
  - Ага! - радостно согласился Макс.
  - Зингер? Кто это? - нахмурился Вейнингер.
  - Радист наш бывший. Погорел немного под Дубно.
  - Ааа... Жаль. Но я к чему рассказываю? Только не перебивайте, хорошо?
  Экипаж согласился.
  - Нации, они делятся на мужские и женские. Германия это нация мужская. Все в самоназвании кроется. Дер Фатерлянд! Страна кого? Отцов, правильно. А у русских как? У них вечно она: родина-мать. Они же бабами себя ощущают. Следовательно, мы, немцы, должны, как нормальные мужчины, взять и оплодотворить русскую равнину. И каждый из нас это сперматозоид будущего.
  - Ну ты загнул... - сдвинув пилотку, почесал затылок Мюллер. - Я просто живчик?
  - Каждый из нас был победившим сперматозоидом когда-то. Теперь мы сперма мужской страны против женской. Иначе бездонная тьма бабьего начала поглотит Европу.
  - Фу! - передернуло Штайнера. - Ей накроет, что ли?
  - Именно!
  - Погоди, - по-крестьянски медленно не понял Мюллер. - А с французами как?
  - А вот тут интересно. Женщины по своему типу делятся на две категории. Женщины-матери и женщины-шлюхи. Россия она мать. А Франция шлюха. За сколько недель нам Франция отдалась?
  - Одиннадцать, вроде, - прищуриваясь от дыма ответил Мюллер. - Точно не помню. Хочешь сказать, что Россия дольше сопротивляться будет?
  - Думаю, да. Примерно... Примерно раза в два дольше. Тьфу!
  - Чего?
  - Да комар в рот попал. К середине октября русские сдохнут.
  - А я думаю раньше, - сказал Штайнер.
  - Стоп! - вдруг воскликнул Демке. - Я ничего не понял, но скажите мне, герр командир, а САСШ они кто по полу?
  - Это оно. Там в каждом штате свой пол. А это 'оно' либо развалится рыхлое тесто, либо сожрет весь мир как амеба, не знающая границ. Но на каждую амебу найдется свой пинцет. Мы их препарируем, не волнуйся.
  - Да че мне волноваться, если я половины слов не понял... Можно я спать пойду?
  - Иди, Демке, иди, - разрешил Вейнингер.
  Радист удалился на боковую, остальные же остались сидеть у костра.
  - Вот я все равно не понял, - потер подбородок Мюллер. - Вот ты говоришь, что Россия это баба-жена...
  - Мать.
  - Ну, я так и сказал. Так чего она дерется-то? Моя так не дралась ни разу.
  - Женатый?
  - Ну. И что?
  - Вот! Шлюха даст каждому. Согласен?
  - Ну...
  - А твоя жена каждому даст?
  - Слышь, командир, ты хоть по званию и старше, но я тебе так в морду сейчас дам...
  Вейнингер поднял руку и вытянул палец:
  - Клаус, шлюху никогда защищать не будут. Никто. Мать - всегда. И вся семья. Она же мать. Вот русские и бросают в пехотные атаки летчиков. Теперь понимаешь?
  - Хм... Охрененная теория. Но мне не очень нравится.
  В глазах Вейнингера плясали багровые язычки тухнущего костра:
  - От шлюх берут только удовольствие и они сдаются на раз. Матерей же надо завоевать. И они дадут нам новую жизнь. Что мы и делаем здесь. Понимаешь?
  - Вполне. Тогда скажи, зачем они собирались напасть на нас, как говорит фюрер?
  - Потому как бабы границ не знают. Ты ж женатый человек...
  - О! - вдруг вспомнил Штайнер. - Я же у русского забрал вот эту херню. А давайте посмотрим?
  Он торопливо достал из кармана брюк маленький черный пенальчик. Открутил крышечку. Из пенальчика торчала бумажка. Макс вытащил ее, а потом, нагнувшись к свету тлеющих углей костерка, проныл:
  - Вот задница, тут все на русском...
  Вейнингер хмыкнул:
  - Если бы они писали на нормальном языке, то были бы по нашу сторону фронта... Стоять! Не кидай в костер. Штайнер, ты дурак, что ли? Ой, дурак...
  Маленькая, сложенная вдвое, бумажка полыхнула на углях, осветив задумчивые лица немецких танкистов.
  - Да ладно тебе, командир. Кому надо, тот уже знает все про этих летчиков.
  Пенальчик еще долго плевался эбонитовой смолой по багровым кубикам углей.
  И жутко вонял на всю роту.
  11 июля 1941 года. Обершютце Вальтер Бирхофф.
  По избитой дороге ковыляли грузовики. Одни ползли в сторону громыхающей линии фронта, другие, с красными крестами на боках, отправлялись в тыл. Санитарные машины постоянно останавливались, пропуская интендантские грузовики. Приоритет у боеприпасов. Что ж, такова логика войны. Раненые - материал отработанный. Восстановлению, конечно, подлежит, но процесс этот длительный и дорогостоящий. А вот снаряды и патроны нужны прямо сейчас.
  Бирхофф, стоя на пригорке, флегматично жевал хлеб, почесывал голый живот и разглядывал ползущие в разные стороны колонны.
  Роту отвели во вторую линию. Отдыхом полноценным не назвать: того и гляди придет приказ сменить измотанных товарищей из боевой линии. Но и так хорошо. Лучше лениво жить, чем героически погибать.
  О! Вдоль дороги пленных ведут. Немного, правда. Около двух взводов всего. Да, досталось русским. Грязные, оборванные, многие босиком ковыляют. Больше половины раненых. Интересно, в охране всего два солдата. Один впереди, другой сзади: отставших пинками подгоняет.
  Вальтер, сытно рыгнув, повернулся и пошлепал в расположение. Не дойдя пары десятков метров до палаток, вдруг услышал крики и выстрелы за спиной.
  Солдаты вскочили, схватив оружие.
  - Бирхофф! - крикнул Ковальски. - Ты к дороге ходил? Что там?
  - Да ничего. Спокойно все было, - пожал плечами обершютце, торопливо надевая шлем.
  - Зуб даю, опять в какое-то дерьмо вляпаемся, - заворчал старший Ганс. Младший согласно кивнул.
  Как в воду глядели. Через несколько минут из штаба роты примчался запыхавшийся посыльный:
  - Ковальски! Поднимай своих!
  - Что случилось-то?
  - Пленный сбежал, тыловые крысы просят помощи.
  - Ха! Мы что, борзые собаки, за зайцем по полям гоняться?
  - Герр унтер-офицер, это приказ! - сдвинул брови адьютант командира роты.
  - Да ладно тебе, Петер. Чего делать-то надо?
  - Поле прочесать. Твой взвод пойдет по южному краю. Третий по северному. Первый по центру. Брать живым, если окажет сопротивление: пристрелить на месте. Впрочем, можете сразу пристрелить. Как хотите.
  - Из-за одного пленного нам по полю бегать? - скривился унтер-офицер. - Не было у солдата горя, так фельдфебеля прислали.
  - Поговори еще, - огрызнулся Петер.
  - Взвод! - рявкнул Ковальски. - Боевую задачу слышали? Сегодня играем в индейцев и ковбоев. Виннету! Веди нас вождь! Смерть бледнолицым!
  Взвод заржал. Что ж, неплохое развлечение нарисовалось.
  - Командуй, Швайнштайгер.
  - Я? - захлопал белесыми ресницами рядовой.
  - Ты, ты.
  - Взвод, слушай мою команду...
  - Отставить! - скомандовал Ковальски. -Ты же вождь. Командуй по-индейски.
  - Ээээ... Племя!
  Солдаты загоготали.
  - Это... Я вырыл томагавк войны.
  - И запихал его себе в задницу, - взвод опять заржал.
  Швайнштайгер не смутился. Все же опыт речей у него был:
  - Седлайте своих мустангов! Нас ждет добрая охота. И наточите свои лассо.
  Бирхофф фыркнул:
  - Дурак, лассо это веревка такая.
  - Все равно наточите.
  Ротный адьютант раздраженно рявкнул:
  - Ковальски! Кончайте балаган! Уйдет ведь!
  Унтер-офицер независимо пожал плечами, показывая всем видом, что ему плевать на сбежавшего пленного.
  Но приказ есть приказ. Что тут поделаешь?
  Через несколько минут, громко улюлюкая, солдаты бежали по ржаному полю. Бежать было тяжело: налитые колосья больно били по голым торсам. Вальтер порадовался, что надел китель. Некоторые падали, спотыкаясь и матерясь. Падения вызывали громкий смех.
  Бирхофф вдруг ощутил, что чувствует удовольствие от бега. Давно забытое, еще детское удовольствие мчаться по полю, когда по тебе не стреляют.
  - Эге-гей! - вдруг закричал он на бегу от полноты чувств.
  Внезапно он споткнулся обо что-то, больно ударившись костями голеней. Земля стремительно понеслась навстречу. Он не успел вытянуть руки перед собой и со всей дури ударился носом о большую каменюку. Рот немедленно наполнился соленым. Вальтер перевернулся и увидел пригнувшегося перед прыжком русского. Бирхофф заорал и вскочил, словно в ногах его оказались пружины. Неуловимым, почти невидимым плавным движением Иван оказался вдруг рядом и броском через бедро снова уложил Вальтера на землю. И так же мгновенно уселся немцу на грудь, сжав мощными как сталь пальцами горло обершютце. Выпучив глаза, задыхаясь Вальтер смотрел в оскаленное лицо большевика. Вот она какая, смерть...
  Удар прикладом свалил русского на землю. Бирхофф хрипло втянул воздух, потом просипел:
  - Гад, чуть кадык не сломал.
  И закашлялся.
  Набежавшие немцы остервенело пинали сапогами сбежавшего пленного. Тот лежал, свернувшись клубком, закрывая руками и ногами живот. Выскочивший из высокой ржи Ковальски заорал:
  - Отставить!
  Разъяренные солдаты не сразу оставили в покое русского.
  - Дайте Бирхоффу воды. Вальтер, умойся. На тебя глядеть страшно.
  Потом унтер повернулся к лежащему пленному:
  - Эй ты! Штейт ауф! Шнель, шнель, швайнехунде!
  Русский кое-как встал. Лицо его опухло, превративший в сплошной синяк. Он сплюнул осколками зубов. Тонкая красная ниточка повисла на подбородке.
  - Я нос сломал, - прогундел Бирхофф. - Дайте я его пристрелю.
  Русский криво усмехнулся и прошепелявил на немецком:
  - Всех не перестреляете, сволочи.
  - О! Ковбой говорит на человеческом языке! - удивился унтер-офицер и шагнул к пленному. Пригляделся к петлицам:
  - Да этот из тех самых летчиков.
  Солдаты загудели. Слухи о загадочных бойцах противника мгновенно распространились по дивизии.
  - Эй, ты летчик!
  - Думкопф, я - десантник, - спокойно ответил большевик.
  - Обана! - опять удивился Ковальски. - Ребята, мы русского десантника поймали. Как тебя зовут, солдат?
  Русский молчал. В его янтарно-карих глазах замерла хладнокровная усмешка.
  - Что, военная тайна? - поднял брови Ковальски и ударил русского под дых. Почти ударил, потому как русский ушел от удара, перехватил руку унтера и взял ее на излом. Сил перебросить через плечо у русского уже не было, он скривился от боли в переломанных ребрах.
  И тут же раздался выстрел. Стрелял Швайнштайгер. Пуля бросила русского на землю. Умер он мгновенно, но руку Ковальски не отпустил. Чертыхаясь, командир взвода кое-как освободился из захвата.
  - Здоровенная скотина, - сел он рядом с телом. - Меня поймать это постараться надо! Виннету, зачем стрелял? Я еще поговорить хотел. Обыщите тело.
  Солдаты сноровисто обыскали карманы мертвого. Пусто. Только в брючном валялась черная капсула.
  - Русский медальон, - буркнул Ковальски. - Отнесем начальству, пусть читают. Вальтер, ты идти можешь?
  Непрерывно кашлявший Бирхофф кивнул.
  - Охота удалась, я считаю. Вождь, ты молодец. Можешь снять скальп на память.
  Швайнштайгер кивнул и вытащил нож.
  - Э! Я пошутил, Виннету. Он же вонять будет на все расположение. Все, ребята, домой.
  - А этот?
  - Да пусть тут валяется. Лос, лос, лос!
  Когда в роте узнали, что это был пленный десантник, то Ковальски немедленно получил выговор. Десантники в плен практически не попадали.
  В штабе полка записали в журнал боевых действий:
  'В зоне ответственности полка был расстрелян при попытке бегства русский военнопленный. Курсанин Леонид (отчество не разборчиво), красноармеец, воздушно-десантные войска. Из допросов других военнопленных было установлено, что против нас действует 211 бригада советских ВДВ, сформированная из коммунистических фанатиков. Бои на первой и второй линиях ДОТов продолжаются с переменным успехом'
  11 июля 1941 года. Там же. Тогда же. Панцершютце Макс Штайнер.
  Демке поставил на колени горячий котелок с кофе и потянулся к баночке с мармеладом. Потом щедро мазнул его на толстый ломоть хлеба и только собрался приступить к трапезе, как земля ощутимо вздрогнула. Почти одновременно раздался гром. От неожиданности радист вздрогнул и... И уронил котелок на колени. Через несколько секунд заорал от неожиданной боли и начал торопливо стаскивать штаны.
  - Везет нам с радистами, - философски заметил Мюллер, наблюдая за прыгающим Демке. - Вечно себе промежности ошпаривают.
  И снова грохот орудийных выстрелов.
  - Это что? - вертя головой, спросил Штайнер.
  - Наши гаубицы по русским лупят.
  - Крупнокалиберная артиллерия, наконец, подтянулась. Двадцатисантиметровки. Сейчас русских вскроют как консервные банки. И завтра вырвемся на оперативный простор. Надоело уже тут сидеть, - сказал Вейнингер.
  - О! Это доброе дело! - обрадовался заряжающий.
  - Эй, сынки! - раздался вдруг голос за спиной. Штайнер оглянулся. На телеге, запряженной здоровенным битюгом, нервно прядающем ушами при каждом залпе гаубиц, сидел странного вида лейтенант. Странного, потому как он был бос, брюки закатаны по колено, а самое главное, седой как старый филин. Сходство с филином добавляли выпученные глаза и, как ни странно, здоровенные усы, спускавшиеся аж до мундира. Лицо старика в мундире лейтенанта было так испещрено морщинами, словно по нему стадо элефантов бегало всю жизнь с плугами наперевес.
  - Кто старшой, сынки? - спросил лейтенант.
  - Я, - от неожиданности забыл представиться Вейнингер.
  - Лейтенант Бетрункен, - кивнул старик. - Я вам подарки от кайзера привез.
  - От фюрера, - машинально поправил лейтенанта Штайнер.
  - Кайзер, фюрер, какая в жопу разница? Принимайте сухие пайки.
  - Точно! Завтра в прорыв пойдем, - кивнул Мюллер.
  - Тихо, Вилли! - рявкнул вдруг Бетрункен на присевшего от очередного залпа битюга. - Это я его в честь императора и назвал. Скучаю, понимаешь, по старым добрым временам. Я же его как вас видел. Перед войной, нет, не перед этой, на смотре подходит ко мне и орет: 'Фанен-юнкер Бетрункен! Чего глаза пучишь? В сортир хочешь?'. А я ору в ответ: 'Согласно уставу жру глазами Ваше Величество!'. Посмеялся он и сказал, что от такого воинственного вида лягушатники наделают в штаны и побегут к Парижу. Так оно и случилось. А как на Марне меня ранило, так французы и уперлись рогом в землю. И вот точная примета была. Пока Бетрункен на фронте: так мы наступаем и враг бежит. Как меня в тыл - так наступление сворачивается.
  - Ну и фамилия у тебя, отец, - хмыкнул Штайнер.
  - Фамилия как фамилия. Но, по правде сказать, выпить я мастак. Хотите на спор бутылку водки выпью, не отрываясь от горлышка? Только, чур, водка ваша.
  - Хитер ты, отец. Значит, нашу водку выхлебаешь и еще добавки потребуешь?
  - Что я, дурак, свою водку пить? - ухмыльнулся в усы лейтенант. - Ну, воля ваша, сынки. Раз старика уважить не хотите...
  - Штайнер, плесни в кружку лейтенанту. - улыбаясь, сказал Вейнингер.
  - Да не жалей, не жалей, - облизнулся Бетрункен.
  Штайнер наполнил половину кружки трофейным самогоном и протянул старому вояке. Тот принюхался сначала:
  - Свекольный.
  А потом жадно приник к емкости. Волосатый кадык три раза дернулся, старик вдруг замер, еще больше выпучив глаза, и побагровел.
  - Сейчас его удар хватит... - буркнул Мюллер.
  В ответ Бетрункен только погрозил пальцем. Потом выдохнул и просипел:
  - Слабоват. А ты мне не мешай, солдат, истину осознавать.
  - И в чем же истина? - хмыкнул Вейнингер.
  - Истина в войне! - важно ответил Бетрункен. - Ну, покедова, сынки. Некогда мне тут с вами. Ннно! Шевели окороками, Вилли!
  Лейтенант хлестанул по спине битюга и телега заскрипела дальше. Сквозь залпы гаубиц донеслось:
  - Лупят ураганным, Боже помоги! Я отдам Иванам шлем и сапоги! И я, пожалуй, сдамся в плен, потом вернусь, Лили Марлен, моя Лили Марлен!
  - Что это было? - ошарашенно сказал Штайнер, раскладывая сухпай.
  - Старый солдат. Дай Бог нам всем такими быть... - вполне серьезно ответил молодому Мюллер.
  12 июля 1941 года. Там же. Тогда же. Обершютце Вальтер Бирхофф.
  Солдаты потрясенно замолчали, когда увидели равнину. Еще позавчера она зеленела под рыжим солнцем. Над ней пели песни жаворонки.
  Сейчас же...
  Словно взбесившийся великан-людоед здесь отпраздновал именины. Ни одного ровного метра земли. Воронки, груды чернозема, дымящиеся угли, вывернутые наизнанку куски металла, расколотые бетонные глыбы, из которых кривыми пальцами торчала арматура. А в смрадном воздухе, вместо жаворонков, давящая на уши тишина.
  - Да... Вот кому-то приборки предстоит... - покачал головой младший Ганс.
  - Ну что стоим, ребятки? Вперед, - скомандовал унтер-офицер.
  Солдаты шли цепью, прочесывая поле боя, в поисках живых. Но живых не было. Здоровенные гаубичные 'чемоданы' перепахали вдоль и поперек все поле, обрушив стенки противотанковых рвов и завалив траншеи прикрытия.
  На флангах, правда, иногда вспыхивали короткие перестрелки, порой слышались одиночные выстрелы. В зоне действия взвода Ковальски пока все было тихо. Если органика и попадалась, то неизвестного происхождения.
  - Как подгоревшие шницели, - хихикнул второй Ганс.
  Бирхофф кивнул. Тошнота отвращения, появлявшаяся в первые дни пребывания на фронте, давно исчезла. Он уже перестал удивляться выдумкам старухи Смерти и сестры ее - Войны.
  - Интересно, - вдруг сказал Ковальски. - Почему русские свое предполье не прикрыли минными полями?
  - Может они и прикрывали. Артиллерия вспахала и все, - пожал плечами Бирхофф.
  - Это вряд ли. Помнишь, мы тут позавчера ползали?
  Вальтер оглянулся. Память художника его не подвела. Хотя пейзаж изменился неузнаваемо, вроде бы, но складки местности не срыть даже гаубицами. Вот, например, тот небольшой пригорок, похожий на женскую грудь. Правда, снаряд страстно отгрыз от него изрядный кусок, но узнаваемо. Вальтер хихикнул, когда, присмотревшись, увидел на вершине пригорка горку не то земли, не то еще чего. Прямо сосок получился!
  - Помню, конечно, - повернулся Бирхофф к унтер-офицеру. - И что с того?
  Вдруг леденящая волна страха накрыла рядового. Кожа на затылке и спине покрылась мурашками. Еще пару недель назад он стал бы раздумывать: а не покажется ли он трусом в глазах боевых товарищей? Сейчас он просто упал на землю. Упал вместе с Ковальски. Унтер-офицер увидел изменившийся взгляд своего ординарца и тоже не стал раздумывать. И только после этого он скомандовал:
  - Ложись!
  Солдаты послушно попадали.
  И...
  И тишина. Ничего. Совсем ничего.
  - Показалось, - смущенно сказал Бирхофф. - Голову лечить пора.
  Вместо ответа, унтер, улыбнувшись, похлопал парня по плечу:
  - У тебя профессиональная паранойя, дружище. Я тебя поздравляю. Ты стал настоящим солдатом. Что разлеглись, свиньи? Вперед!
  Первым поднялся младший Ганс, как всегда улыбаясь:
  - Что, Вальтер? Пора штаны...
  Внезапно он шатнулся, словно кто-то его ударил по затылку, замер на мгновение и упал навзничь. Почти одновременно раздался хлесткий выстрел.
  - Снайпер! - заорал кто-то из солдат. А старший Ганс бросился к напарнику. И в этот момент Вальтер понял, почему его накрыло страхом. Та точка на пригорке оказалась человеком. Уже поворачиваясь к унтер-офицеру, Бирхофф заметил шевеление. Заметил, но не осознал его. Отреагировало только тело.
  - Вот он! - заорал Бирхофф и открыл огонь по пригорку. Вместе с ним открыл огонь и взвод. Кто из них убил Ивана - не важно.
  Старший Ганс стоял на коленях перед телом напарника. Тяжелая пуля пробила стальной шлем и затылочную кость, оставшись внутри черепа. Лицо второго номера не пострадало. Он просто удивленно смотрел в смрадное небо.
  - Идем, Ганс, - положил руку на плечо пулеметчика Ковальски. - Идем работать. Вечером его похороним.
  Тот молча кивнул, встал, стряхивая с колен землю, подхватил пулемет и вопросительно посмотрел на командира взвода.
  - Эй! Вилли! - подозвал унтер-офицер долговязого парня. Как его звали по-настоящему, никто не помнил. А Вилли потому что фамилия такая. Виллибальд. Долговязый поправил круглые очки указательным пальцем и подбежал к командиру.
  - Теперь ты вторым номером будешь.
  - Хорошо, - согласился Вилли.
  Ганс мрачно посмотрел на нового напарника:
  - Не подведи. Не то лично убью.
  Очкарик ничего не ответил, подхватывая коробки с пулеметными лентами.
  - Вперед, парни! И стреляйте на каждый подозрительный звук. Лучше быть живым и обосранным, чем мертвым и храбрым!
  Взвод двинулся вперед.
  Теперь Вальтеру начало казаться, что мертвое поле совсем не мертвое. Что за каждой кучей земли, в каждой воронке прячется русский солдат, держа их на мушке. Следуя советам Ковальски, он без раздумья и промедления стрелял туда, куда хотелось выстрелить.
  Молчал только пулемет. Ганс не видел для себя достойных целей.
  - Что ты там про мины говорил? - подошел Бирхофф к унтеру.
  - Позавчера тут ползали - мин не было. Понимаешь? Вот это и странно. Вообще, тебе русские мины попадались за этот месяц? Что-то тут не так.
  - Это же хорошо, что не попадаются, что ты волнуешься?
  - Это хорошо, - согласился Ковальски. - Это значит, что русские совсем не готовились к войне. И это значит, что мы скоро закончим эту войну.
  - Большевик! - заорали на правом фланге взвода.
  - Так пристрелите его! - рявкнул в ответ Ковальски. Но несколько суматошная пальба началась еще до его приказа.
  Ковальски быстрым шагом пошел на правый фланг, за ним побежал и Бирхофф, перепрыгивая через груды земли.
  - Что тут у вас?
  Командир четвертого отделения, показывая стволом карабина на еще одного убитого русского, сказал, удивленно:
  - Представляешь, командир. Встает из воронки смотрит и молчит. Оружия нет, но и руки не поднимает. Стоит и смотрит.
  - Контуженный, - предположил Вальтер.
  - Может, надо было в плен взять? - спросил отделенный.
  Ковальски махнул рукой:
  - Пристрелили и пристрелили. Не бери в голову, чай не шлюха. Да и шлюхи не все туда берут. Вперед, камрады!
  Но не успели пройти еще несколько метров, как из очередной огромной воронки высунулся еще один русский. Черный как негр, в лохмотьях, он поднял винтовку и хладнокровно прицелился в лицо Бирхоффу. Обершютце замер, глядя в одноглазый лик смерти.
  Большевик выстрелить не успел. Его свалила пуля, выпущенная Виннету:
  - Третий! - похвастался счастливый Швайнштайгер.
  - Не спи, Вальтер! - зло рявкнул Ковальски. - Мне не нужен дохлый адьютант! Взвод, перебежками!
  - Эй, свинтус! - окликнул довольного Виннету Бирхофф.
  - Что?
  - А второго ты когда успел?
  - Вчера. Не помнишь, что ли?
  - Ааа... А первого?
  - Да дома еще. У папы друг работает в исправительном лагере комендантом. Под Бухенвальдом. Слышал про такой городок?
  - Неа, - ответил Вальтер, лежа на пузе и глядя через прицел на перебегающих вперед бойцов из второго отделения.
  - А мы туда в гости ездили. А у папиного друга из лагеря сбежал заключенный. Тогда мы устроили псовую охоту. И я его первым подстрелил. Но это было легко. У него красный треугольник был на груди. Далеко видно.
  - Хватит болтать, Швайнштайгер. Делом займись! За мной!
  Перебежками медленнее передвигаться. Но надежнее, чем идти пригнувшись.
  По мере продвижения сквозь бывшие линии обороны сопротивление Иванов возрастало все больше и больше. То там, то тут они вставали словно из-под земли, делали один, иногда два выстрела: больше не успевали. Но и немцы несли потери. Санитары взводов то и дело оттаскивали раненых в тыл. Убитых оставляли на поле. Работы у похоронной команды прибавится. Русские почти всегда стреляли в голову. Вот только у соседей случилось ЧП. Единственный поднявший руки Иван вдруг разжал кулак и бросил себе под ноги гранату.
  - Так мы никогда не доползем до Москвы, - помрачнел Ковальски, наблюдая как санитары тащат стонущих солдат в тыл. - У нас солдат не хватит.
  - Надеюсь, что русские закончатся быстрее, - вздохнул Бирхофф.
  Ковальски иронично покосился на своего подчиненного:
  - Надежда это все, что есть у тебя?
  Вальтер не успел ответить. Ожили пулеметы ДОТа, располагавшегося в глубине третьей линии обороны.
  Наученные горьким опытом пехотинцы немедленно залегли, а потом стали отползать. Пусть штурмовые группы саперов разбираются с этими вурдалаками.
  13 июля 1941года. Взгляд сверху.
  Наконец-то! Наконец-то скорость! Танки Шестнадцатой дивизии вырвались на оперативный простор. Тяжелая артиллерия просто вскрыла'линию Сталина' как нож консервную банку.
  Пехота и саперы еще трудились, заливая бетонные коробки бензином и выжигая уцелевших, когда танки уже мчались по степи к Киеву.
  Танкисты усмехались, глядя на очередной смрадный костер: словно тараканов морят. Или крыс.
  Скорость... Вот главное оружие панцерваффе. Не броня, не орудия, а именно скорость. Скорость это основа блицкрига, его меч. Много помогли русским орды тяжелых танков? Только без толку сгорели. Красная армия кончилась. Развеялась как дым. Все! Практически победа! Трепещи, Россия, к тебе идут немецкие солдаты. Теперь только взять Киев и дойти до Волги.
  А фюрер все-таки гений. Как он догадался ударить раньше красных?
  Перед танками фон Клейста расстилалась бескрайняя холмистая равнина. Редкие перелески отделяли пшеничные поля от кукурузных, балки причудливо разрезали клеверные луга, на которых паслись черно-белые коровы, удивленно смотревшие на грохочущие танки. Кстати, говядинка бы не помешала... Но приказ папаши Хубе: идти вперед, не останавливаясь. Впереди неслись мотоциклисты. Их задачей была ближняя разведка. При обнаружении русских они разворачивались и предупреждали колонну. Если рубеж обороны был слишком прочен, то немцы искали неприкрытые дороги. Впрочем, сегодня таких заслонов не было. Казалось, еще немного и они ворвутся в Киев.
  Однако, после полудня, колонну нагнал легкий 'Физелер-Шторх'. После недолгого совещания командиров рот и батальонов, колонна вдруг повернула на юг, уходя далеко в сторону от древней славянской столицы.
  И снова начала повторяться битва под Дубно.
  Почти начала. И почти повторяться.
  Опередив германское командование буквально на сутки, Москва отдала приказ Шестой и Двенадцатой армиям отходить к старой границе. В те дни на Украине сложилась странная ситуация. Немецкие войска почти дошли до Киева, развернувшись на юг у Белой Церкви. Там, на юге, сквозила оперативная дыра. И немцы действовали по учебнику. Пустое пространство втягивает в себя армию. Советские же войска все еще держали оборону вдоль Днестра, нависая над прорвавшимся противником. И Сталин и Жуков понимали, что удар этими армиями во фланг танковой группе фон Клейста уничтожит ее. Уничтожит, отрезав снабжение. Но только что закончившаяся Дубнинская бойня показала: советские войска все еще не пришли в себя от внезапного нападения. Все еще не подтянуты тылы. Все еще нет ремонтных бригад, а запасы топлива все еще на Северном Кавказе. А, самое главное, уже не хватает танков. Они остались выбитые 'Штуками' на марше и зенитками в атаках подо Львовом и Ровно. Армии надо отводить. И отводить срочно.
  Но это не так просто, как на бумаге. Приказал - сделали. Нет. Армия... Да что там армия? Батальон это уже громоздкий организм. Нет связи - больная нервная система - и подразделение будет выполнять позавчерашний приказ. Нет карт - страдает голова - и войска уходят в другую сторону. Нет грузовиков - отказали ноги - и бойцы не успевают сменить позиции. Работают только кулаки. Но они промахиваются.
  Срочный отход к старой границе?
  Но как? Как задержать танки противника? И, самое главное, чем?
  13 июля 1941 года. Германия. Заксенхаузен. Заключенный Вильгельм Брандт.
  Поезд притормаживал рывками. Из окон ничего не было видно. Впрочем... Впрочем, какие это окна? Дырки под крышей вагона. Вентиляция, ага. Такая же дырка в полу. Канализация.
  Вентиляция и канализация. И человек между ними. Символ современного мира: арестантский вагон. И молчаливые люди, которых несет потоком железных дорог. Куда нас всех несет? В вентиляцию или в канализацию? А какая разница?
  Наконец поезд остановился, лязгнув сцепками.
  За дощатыми стенками товарного вагона бегали люди. Они кричали друг на друга: кто-то приказывая, кто-то подчиняясь. И все одинаково громко.
  Наконец, громыхнули засовы. Двери распахнулись:
  - Бегом, бегом! - заорали на арестантов охранники, подгоняя прикладами и кулаками замешкавшихся.
  И охранники, и заключенные были в одинаковой форме цвета фельдграу. Странное дело форма. Когда ты утянут ремнем, когда сапоги твои начищены, когда за плечом оружие: ты мужчина. Тебе улыбаются девчонки из окон и стирают слезы с морщинистых щек старики. Быть солдатом это честь.
  Но стоит с тебя снять ремень и лишить оружия... И все. Ты превращаешься в мешковатое пугало без знаков различия.
  - Отныне вы никто! И звать вас по номеру протокола! У вас нет имен, нет Родины, нет прошлого! Есть только настоящее! И в этом настоящем вы засохшее собачье дерьмо! Где я не прав? - орал на арестантов фельджандарм на вокзале в Кёльце. - Ты! Где я не прав?
  Бывший пехотный лейтенант заорал в ответ:
  - Вы правы во всем, герр... - и крепкий удар под дых согнул заключенного пополам.
  - Молчать! Я не прав в том, что у вас есть слабый проблеск будущего. Так вам сказали на суде? Я согласен с судом, но я не прав. Будущего у вас нет!
  Здесь, на перроне какого-то захолустного городка, на них никто не орал. Это показалось Брандту добрым знаком. Заключенных просто выстроили вдоль вагонов, суматошно пересчитывая, словно скот, по головам.
  - Цвайне ваген! Рехтс! Бегом... Марш!
  И все бы ничего. Солдаты привыкли бегать. Но еще перед посадкой в поезд с одежды срезали пуговицы. Бежать пришлось, поддерживая штаны. Некоторые заключенные падали под хохот охранников в дорожную грязь. Замешкавшихся подняться, пинали сапогами. В спину надсадно лаяли рвущиеся с поводков овчарки.
  'Здравствуй, Родина...' - горько подумал Брандт, стараясь не наступить на пятки впереди бегущему.
  Тело еще не отвыкло от нормальных солдатских нагрузок. Проблема была в другом. В штанах и...И в голоде. С момента ареста заключенного практически не кормили. Какая-то непонятного происхождения и цвета баланда раз в день совершенно не поддерживала силы. В один момент Вилли даже подумал о побеге. Но куда?
  Куда может бежать арестованный солдат вермахта? Домой? Но этим самым он, фактически, убьет свою семью. Любой добропорядочный немец тут же донесет в крипо или гестапо, едва заметив Брандта, недавно уехавшего на Восточный фронт, и, вдруг, тайком вернувшегося. А что он будет делать после Победы?
  В генерал-губернаторство? Нет, Брандт был здравомыслящим человеком и понимал разницу между реальностью и 'Ди Дойче Вохеншау'. Польские крестьяне с удовольствием сдали бы его в ближайшую фельджандармерию даже не со зла. А так, награду получить от новых хозяев. Это ж крестьяне. Да еще и польские.
  Ну не к русским же бежать, в самом деле?
  Нет, мысль о побеге Брандт отверг сразу. Глупо это. Необходимо использовать единственный шанс, который у него есть.
  Вернуться на фронт. Каким угодно способом вернуться на фронт и доказать делом, что он достоин Германии. Он может вернуть ей долг. В конце концов, он же квалифицированный специалист. Разве Фатерлянду не нужны командиры танков? Нужны. Вот и...
  - Хальт!
  Бывшие солдаты четко выполнили команду.
  Брандт огляделся. Колонна стояла перед полукруглыми воротами какого-то лагеря. Хм... А тут не только бывшие солдаты. Чуть поодаль русские военнопленные. Это что же, их приравняли к русским свиньям? Обидно... А за спиной, интересно, кто?
  Оглядываться он не стал. Нет команды - себе дороже.
  - Шагом... Марш!
  'Серьезно тут устроились', - подумал Вильгельм. Ряд колючей проволоки метра два высотой. Мертвая полоса. Еще один ряд. Вышки понатыканы. На вышках сидят пулеметчики, провожая вновь прибывших недобрыми взглядами. Абсолютное, ледяное равнодушие государственной машины сквозило в светлых глазах охранников.
  Немцев отделили от общей колонны и направили в сторону. Остановились они перед невзрачным двухэтажным зданием из красного кирпича.
  Там их встретил молодой, но уже в чине гауптмана, то есть гауптштурмфюрера, конечно же, эсэсовец. Он долго и презрительно разглядывал лица заключенных. И, наконец, словно выплюнул:
  - Предатели...
  Строй молчал.
  - Народ столько вложил в вас, а вы его предали. Вы предали свою страну. Как вы могли?
  'Молчать, молчать, не отвечать...'
  - Вы же арийцы... Впрочем, быть арийцем это не только право крови, но и обязанность поступков. И своими поступками вы запятнали германскую расу.
  'Политинформатор чертов...'
  - Впрочем, Германия обойдется и без вас. Наши доблестные войска взяли столицу Белоруссии Минск, штурмуют столицу Украины Киев, вот-вот возьмут и политическую столицу Советов Ленинград.
  'Нет, все же удобно устроились эти русские! Что ни город, то столица'
  - Задайте себе вопрос. Обойдетесь ли вы без Германии? Что скажете вы своим детям, когда они видя парады ветеранов, увешанных железными крестами, спросят вас: 'Папа, а почему ты не среди них'? Вам будет стыдно? Но я спасу вас. Я ваш единственный шанс избежать постыдного вопроса. Я сделаю все, чтобы... Чтобы у такого отребья никогда не было детей.
  Гауптштурмфюрер резко щелкнул по голенищу стеком.
  - Никто из вас не выйдет отсюда живым. Я бы хотел оказаться там, на Востоке, где идет грандиознейшая битва. Битва, которой не знала история. Но фюрер сказал мне: кому-то надо быть мусорщиком. И я им стал. Но лучше быть ассенизатором, чем дерьмом! Понятно?
  - Яволь! - громыхнул строй.
  Эсэсовец поморщился, не ожидав стройного ответа. Но ведь солдаты есть солдаты. Дисциплина, выработанная за долгие армейские годы, никуда не девается.
  - На комиссию их, - кивнул гауптштурмфюрер рядовому эсэсману, развернулся и, не торопясь, ушел.
  Эсесман кивнул и бывших солдат попарно стали запускать в здание. Наконец, дошла очередь и до Брандта.
  Одежду, вместе с нижним бельем, стащил в небольшом закутке и сдал каптерщику. Потом его голого погнали по коридорам:
  - Повернуться!
  Следующий кабинет:
  - Нагнуться!
  Очередная дверь:
  - Раздвинуть!
  Тычок в спину:
  - Наклонить голову!
  Падающие на деревянный пол волосы с чуба.
  - Зажмурить глаза!
   Сухой хлоркой в лицо. Горят щеки.
  - Поднять руки!
  Удар ледяной водой по голому телу.
  Потом его, мокрого и дрожащего, втолкнули в теплую комнату.
  Разлепив полуослепшие от химии глаза, Брандт кое-как разглядел длинный стол. За столом сидели четверо и лениво переговаривались, шелестя бумагами. Никто из них не обращал никакого внимания на прибывшего. Сквозь выступившие от раздражения слезы, Вильгельм не смог разглядеть звания.
  - Господин Симон, как я уже неоднократно говорил, да и писал, особые подразделения предназначены для трудновоспитуемых солдат. Это ленивые, небрежные, неопрятные, протестующие, упрямые, анти- и асоциальные, жестокие, необузданные элементы, лжецы и мошенники, поддающиеся инстинктивным порывам, иначе говоря, психопаты, которых обозначают как гипертимики, одержимые величием, с неустойчивым настроением, безвольные и черствые. Можем ли мы этого заключенного отнести к трудновоспитуемому типу?
  - Думаю, что нет, герр Шнайдер. До последнего инцидента он характеризовался как вполне нормальный солдат. Но ко второй категории он тоже не относится. Он не слабоумен, не душевноболен, депрессией, судя по личному делу, не страдает, к болезненной меланхолии склонности не имеет.
  - Следовательно, он из категории нарушителей, - вступил в диалог третий. - Вопрос закрыт.
  - Не совсем закрыт, герр Юнг. Как я утверждал и утверждать буду, нарушители относятся к левому крылу психопатии. Мы знаем, что это левое крыло психопатов не может использоваться на войне в качестве солдат. Но, с другой стороны, накопление подобных элементов в тылу представляло бы еще большую опасность, нежели их использование на фронте. Мы испытали на войне, особенно в конце войны, во время революции 1918 года, во время спартаковского мятежа, насколько вредной может быть деятельность левого крыла психопатов. Господин Штир предложил направлять самых опасных из них в концентрационные лагеря. Я полагаю, что их можно будет использовать в лагерях, в которых во время военных действий будет много свободных мест для трудовой повинности. Мы способны опознать психопата, мы знаем о существовании левого крыла, мы знаем, какую опасность оно представляет.
  'Ничего не понимаю', - ошарашенно подумал Брандт, пошевелив пальцами босых ног.
  - Заключенный! Вы нас слышите? - вдруг поднял голову старший комиссии.
  - Так точно, герр оберштабсартц! - наконец разглядел знаки различия танкист.
  - Мы с коллегами уверены в том, что спасать нужно то, что может спастись. Все остальное надо разрушать. Безоговорочно. Вас нужно спасать или разрушить?
  - Герр оберштабсартц, я уверен лишь в одном, я еще могу принести пользу Германии!
  Комиссия почему-то засмеялась. Начальник же продолжил:
  - Вы все так говорите. Ну что ж, мы дадим вам шанс...
  13 июля 1941 года. Где-то в степях Украины. Пацершютце Макс Штайнер.
  А к вечеру передовой отряд дивизии догнали...
  Почтальоны.
  Три недели не было почты с Родины. Солдаты привычно бурчали, настроение их портилось. Даже когда пошли дожди, после окончания приграничного сражения под Дубно, почтальоны где-то веселились в глубоком тылу. Видимо, жалобы рядовых дошли до высокого начальства. Штаб грозно рыкнул на тыловиков и те доставили письма на передовую.
  Макс, как вечный мальчик на побегушках - а такова судьба заряжающего! - получил письма на весь экипаж. Самому Штайнеру пришло только одно письмо. И от Урсулы! Урсулы!!
  Пользуясь передышкой, он немедленно вскрыл конверт. А конверт не простой... От бумаги пахло духами. А внутри... Внутри была фотография...
  На песке пляжа, боком к фотографу, сидела крепкая, крутобедрая девчонка, подставившая грудь, туго обтянутую купальником, ласковому северогерманскому солнцу. Прядка черных волос кокетливо прятала веселые глаза. И пухлые губы ее приоткрылись в полуулыбке.
   'Здравствуй, Макс! Я очень рада вашей встрече с Вальтером. И очень рада, что вы, два моих тевтонских рыцаря, друг рядом с другом. Жаль, что война разлучила нас, Макс. Но вы оба в моем сердце. Один как друг, а другой больше чем друг. А кто есть кто, узнаете после войны. Макс, береги себя и приглядывай за Вальтером. Он такой милый, но такой не приспособленный к жизни. Ведь он художник, ты понимаешь меня? Макс, много ли подвигов ты совершил? Сколько уже убил русских? Недавно видела твою маму, она звала меня в гости, но я посчитала, что это неприлично. А вот дурочка Эльза - если помнишь, это такая страшненькая, с лошадиными зубами - она постоянно твою маму достает расспросами о тебе. Ты ведь ей не пишешь, правда? Хотя вы, мужчины, очень ветреные и готовы променять девичью красоту на женскую доступность. Какая у вас погода? Говорят, что в России очень холодно. Я вяжу для тебя шарф. А Вальтеру я связала носки. У него слабые ноги. Береги его. Ты сильный, а он милый, как щенок. У нас тут все хорошо. Я выслала тебе фотографию. Я красивая, Макс?До свидания, вечно твоя Урсула. P.S. Я всё-всё помню, Макс. И жду'
  Макс сунул письмо в нагрудный карман, поцеловал карточку и побежал к танку:
  - Мюллер! Мюллер!
  Вечно грязный водитель высунулся из люка:
  - Чего тебе, мальчик?
  - Смотри, какая фройляйн мне пишет! - Макс протянул фотографию Клаусу. Тот осторожно взял ее, стараясь не запачкать почерневшими от машинного масла пальцами.
  - Добрая ягодка. Созревшая. Пора ножки ей раздвигать, - одобрительно качнул головой Мюллер.
  - Уже! - радостно ответил Штайнер.
  - Что уже? Раздвинула, пока ты тут, в России?
  - Нет, я ей раздвинул еще до войны.
  - Зря, - мрачно сказал подошедший Вейнингер.
  - Это почему это? - не понял Макс.
  - Хе... Поясняю. Как ты только девку чпокнул, она сладенькое расчуяла и остановить ее может только добрый мужской кулак под носом. Или не менее добрый член между ног. Твой. Или другой. У нее же постоянно чешется. А тебя постоянно рядом нет.
  Штайнер помрачнел. Этого еще не хватало...
  - Урш не такая!
  Командир вздохнул под укоризненным взглядом Мюллера.
  - Не слушай этого мизантропа, Штайнер, - покачал головой Мюллер. - Его послушаешь, так непонятно как люди размножаются.
  Вейнингер пожал плечами:
  - Обычно. В нормальной арийской позе 'мужчина сверху'. Мужчина - завоеватель, женщина - добыча. Но добычу же нельзя из рук выпускать.
  - Командир, вот ты прав, но... Но ты не прав, я считаю, - поморщился Мюллер.
  - Поясни.
  Мюллер посмотрел на небо, почесал затылок, сдвинув пилотку на лоб, подумал...
  - Не. Слов нету умных.
  - А ты простыми.
  - Да иди ты в жопу командир со своими пояснениями, - вдруг зло сказал Мюллер и скрылся в танке.
  - Женат,- резюмировал Вейнингер и неспешно удалился, насвистывая.
  Макс длинно сплюнул на грязную, истоптанную траву и полез на свое место. Урсула должна быть рядом. Густо мазнув казеиновым клеем на обратку фотографии, он прилепил ее на броню, рядом с коллекцией светских див, тщательно собранной бывшим радистом Зингером. Тут тебе и Марика Рёкк, и Ольга Чехова, и, даже, запрещенная ныне Марлен Дитрих, и еще какие-то актриски. И все в соблазнительных позах. Урсула тут будет в достойной ее компании. Чем она хуже этих красоток? Макс откинулся на своем кресле, закинув руки за голову и довольно уставился на фотографию. Надо написать Урш, что ее фото отныне украшает броню 'Блудного сына'. Ей понравится, несомненно.
  Черт, как хочется вернуться в те кусты... Нога непроизвольно задрожала. Руки машинально полезли в карманы. Дьявол, зря он ее приклеил. Надо было спрятать и время от времени уединяться вместе с Урш. Хоть на минуточку, только в воображении.
  - Эй, Макс! Дрочишь, что ли? - в боковой люк просунулась веснушчатая голова радиста.
  - Иди в задницу, Демке! - встрепенулся Макс.
  - А на кого на этот раз? О, новенькая? А кто такая? Я эту не знаю.
  - Невеста!
  - Чья? - не понял Руди.
  - Моя! - взревел Штайнер.
  - Если твоя, на хрена на порностенку повесил? - не понял радист.
  Вместо ответа Макс со всей силы ударил локтем в ухмыляющуюся рожу рейнландца. Рожа тут же исчезла с воплем, Штайнер выскочил из бокового люка и яростно прыгнул с гусеничной полки на воющего радиста.
  Через несколько минут их растащили. Макс получил очередной наряд вне очереди и выговор перед строем экипажа. После чего пожал руку Демке. Друзьями они не стали, но и врагами не случились.
  А за Урсулой закрепилось почетное место на внутренней стенке башни, чему экипаж и не противился.
  14 июля 1941 года. Где-то между Уманью и Киевом. Обершютце Вальтер Бирхофф.
  Бой начался неожиданно, как обычно.
  Взвода время от времени менялись местами. То впереди первый, то через час его меняет второй, а первый уходит в тыл. В тыл... В тыл передовой колонны, разумеется.
  Между делом пели песни. Эх, песня для солдата - первое дело, когда отдыхаешь и нет времени поспать или пожрать.
  Солдаты горланили свою любимую:
  По городу солдаты
  Шагают-маршируют
  Их в городе девчата
  Ждут для поцелуев.
  Солдаты, девчата, девчата, солдаты...
  Солдаты идут: Шингдерасса, бумдерасса!
  Девчата их ждут: Шингдерасса, бумдерасса!
  К сожалению, ни города, ни девчат не было. Только поля да перелески. От избытка чувств некоторые начинали в такт песне колошматить шлемами по броне.
  В городе солдаты
  Идут по пивнушкам.
  В пивнушках девчата.
  Подают им кружки.
  Солдаты, девчата, девчата, солдаты...
  Солдаты пьют: Шингдерасса, бумдерасса!
  Им кружки подают: Шингдерасса, бумдерасса!
  Да, и пива не было. Только водой можно было промочить охрипшее горло. Впрочем, ни отсутствие пива, ни грязь, летящая в лица из-под гусениц танков, не делали парней несчастными. К чему быть несчастным, когда все идет хорошо?
  В городе солдаты
  Лежат по кроватям
  Солдат раздевают
  Веселые девчата
  Солдаты, девчата, кровати, солдаты.
  Девчата пищат: Шингдерасса, бумдерасса!
  Кровати скрипят: Шингдерасса, бумдерасса!
  А Вальтер был счастлив и тихо улыбался самому себе. Наконец-то пришло письмо от Урсулы. Ковальски, заметив перемену настроения подчиненного ничего не сказал. Отвернулся, тоже улыбнувшись. Пока все завтракали, Бирхофф ушел в кусты и там долго читал и перечитывал заветное письмо. Потом спрятал его на груди, никому не показывая. Спрятал словно талисман, который должен был уберечь от пули, летящей днем и от врага, ходящего во мраке. И тысячи падут справа и слева, ибо есть та, кто хранит такими письмами . Содержание письма Вальтер выучил наизусть:
  'Мой милый Вальтер! Я очень рада, что от тебя, наконец, пришла весточка. Как ты там, на фронте? Я скучаю по нашим прогулкам. Помнишь, как ты мне рассказывал о цветах заката? Твои глаза сияли. Помнишь, ты рисовал меня? Мой портрет висит над моей постелью. Жаль, что ты не оставил свой портрет. Я бы повесила его над зеркалом. Или нет. Я бы повесила его рядом с подушкой, чтобы засыпать и видеть твои сумасшедшие глаза. И твои руки. У тебя очень красивые руки, Вальтер. Вчера я заходила к твоим и мы пили чай с вишневым вареньем. Твоя мама показала мне твою комнату. Знаешь, ты очень неаккуратный. Везде разбросал тюбики с красками. Я хотела прибраться, но твоя мама мне не разрешила. Так ей кажется, что ты вышел на минутку. А я просто хотела потрогать твои вещи. Ведь после тебя их никто не трогал. Твои кисточки. Я помню твои нежные кисточки. Я хочу, чтобы ты ими меня снова погладил за ушком. Вальтер, ты не обидишься, если я свой портрет пошлю тебе? Пусть он будет рядом с тобой. Я-то себя в зеркале вижу каждый день. А ты меня нет. А еще я связала тебе носки. Соберу всю посылку и вышлю. Как ты там без меня? Мне пора бежать. До свидания, твоя Урсула. P.S. Я всё-всё помню, Вальтер. И жду'
  И надо же было такому случиться, что именно тогда, когда взвод Бирхоффа пошел опять первым, они наткнулись на русских. Не, ну первыми были мотоциклисты, положа руку на сердце. Именно они выскочили на огромную колонну русских грузовиков и автобусов, медленно месивших грязь проселочной дороги, не отмеченной на карте.
  Ковальски, спрыгнув с танка, немедленно определил боевую задачу отделенным командирам:
  - Работаем как в тире, парни!
  Виннету осклабился. Чего-чего, а пострелять он любил. Желательно, издалека.
  Но первыми огонь открыли танки. Били они как на полигоне. Спокойно и не торопясь. Впрочем, на полигоне так не стреляют. Там как раз нервничают: начальство смотрит. А здесь...
  Один за другим вспыхивали грузовики. Из некоторых выскакивали красноармейцы, падая ничком в канавы. Автомобили пытались съезжать с дороги, но тут же утыкались лупофарыми мордами в кюветы. И тут же разваливались от прямых попаданий фугасными снарядами. С расстояния в три сотни метров промахнуться сложно. Это был расстрел. Расстрел, в котором нет пощады никому. Ни санитарным автобусам, ни броневикам.
  Это война, здесь нет места сантиментам.
  'Как в тире...', - меланхолично подумал Вальтер, стреляя по мечущимся вдалеке фигуркам. 'Раз, два, три...'
  Война это просто.
  В жизни бы так, как на войне. Раз! И все. Еще один лежит. Или ползет? Два! Нет, лежит. Тойфель, два патрона потратил на него. Убивать, убивать, убивать!
  Это была феерия наземных войск. В те дни над всей Украиной висел огромный циклон. Летчики с обеих сторон кушали шоколад, запивая его то шнапсом, то водкой и с тоской смотрели в небо. Им хотелось взлететь, но не хотелось взлетать. Там, в небе, жила смерть: своя или чужая, как рассудят мойры. Вечный мужской конфликт между страхом и долгом. И только циклон поможет его разрешить.
  Небо было низко, серо, прыщаво тучами и беременно водой. Пехоте оно, конечно, лучше водой, чем огнем. Хоть и задолбаешься, но жив останешься.
  Впрочем, это не касалось колонны грузовиков. Пасмурь неба дала возможность умереть другим. Тем, кого ждет пуля. А тем, на кого металл должен упасть с неба, дала еще минут пятнадцать.
  Пока не подползли минометчики.
  Грунтовка горела бензином и резиной автомобильных баллонов. В жидкой земле тонули мертвые и живые.
  Так началась битва под Уманью.
  18 июля 1941 года. Между Уманью и Киевым. Генерал-майор Ганс-Валентин Хубе.
  Командир шестнадцатой танковой дивизии нервничал. А когда папаша Хубе нервничал, на глаза ему лучше было не попадаться. А еще у него очень болела рука, оставленная под Седаном.
  Ситуация на фронте сложилась весьма непонятным образом. Пехота Маккензена не смогла ворваться в Киев сходу. Однако, вместо того, чтобы окружать Киев, фон Рунштедт бросил группу Клейста на юг. А фланги? Чем прикрывать фланги? Пехотные части Шестой армии не успевали за танками и бронетранспортерами. Да еще эти дожди, превратившие украинский чернозем в непролазную жижу. В итоге, на фланги пришлось кидать мотопехоту. Наступление же на юг продолжили лишь Одиннадцатая и Шестнадцатая танковые дивизии.
  Русские немедленно воспользовались ситуацией и бросили во фланг наступающим панцерам свои стрелковые и танковые части. Кстати, откуда у русских столько танков? Гудериан говорил о десяти тысячах, но ему в ОКХ не верили: быстроходный Гейнц внезапно оказался перестраховщиком? Ну и ну! Похоже, правильно ему не верили. Но Гудериан ошибся тоже. Танков у русских явно было больше десяти тысяч. Хорошо, что они ими пользоваться не умели. Танки как средство поддержки пехоты... Кто их учил? Англичане? Но Советы с ними все время на ножах были. Едва до драки не дошло в конце двадцатых. Да в сороковом, во время финского кризиса... Впрочем, размышления и воспоминания на потом оставим.
  Еще четыре дня назад Хубе был уверен, что дивизия вышла на оперативный простор. Что теперь только вперед и вперед. Четыре дня назад передовые части выскочили на тыловые колонны отступавших русских и устроили там сущую мясорубку. Хубе здорово отругал фон Штрахвитца за то, что не было пленных. Барон мотивировал тем, что его солдаты очень увлеклись расстрелом практически безоружных русских. Да и толку от пленных? Обычный дивизионный госпиталь. Возись с ними потом...
  Но, в итоге, русские показали себя серьезным противником. Это не какие-то французы и уж, тем более, не поляки. Русские умели учиться. И только стоило первой танковой группе вытянуть свои щупальца на юг, как русские тут же попытались обрубить их.
  Хубе вышел из штабной палатки, откинув тяжелый мокрый полог. Поморщился, посмотрев на пасмурное небо.
  - Герр генерал, прибыла разведка! - подскочил к нему начальник оперативного отдела штаба дивизии.
  - И?
  - В двадцати километрах западнее линии наступления замечено большое скопление противника. У деревни... - оберст замялся, читая по слогам
  - Какой деревни?
  - Погребисче, проклятье русским с их проклятым языком. Простите, герр генерал. Группа Зикениуса выдвигается в сторону Умани. Прикрытие осуществляет шестнадцатый мотоциклетный батальон. Но этого недостаточно! Нам необходимо нормальное пехотное прикрытие. Герр генерал, где шестидесятая мотопехотная дивизия?
  - Если б я знал, - буркнул Хубе. На нос с козырька фуражки упала крупная холодная капля. - Пусть Зикениус продолжает двигаться.
  Он вошел в палатку и наклонился над столом, застеленным картой. Где же пехота, черт бы ее побрал? Вдоль фланга наступления приходится уже хлебопеков ставить. Его размышления перебил появившийся оберст:
  - Герр генерал. Срочное донесение. Наши передовые части ворвались на станцию Рось. Захвачен склад горючего, в том числе и бензина.
  - Пусть удерживают станцию и дальше не рвутся.
  - Они требуют подкрепления. Унтер-офицер...
  - У нас что, уже нет офицеров в передовых частях? - удивился Ганс-Валентин. - Передайте этому унтер-офицеру, что подкрепления будут.
  - Когда?
  - А точный срок не сообщайте. Как только, так сразу. Свободны, полковник.
  - Яволь!
  Вечером того же дня Франц Гальдер напишет в своем дневнике:
  'Операция группы армий 'Юг' все больше теряет свою форму. Участок фронта против Коростеня по-прежнему требует значительных сил для его удержания. Прибытие крупных свежих сил противника с севера в район Киева вынуждает нас подтянуть туда пехотные дивизии, чтобы облегчить положение танковых соединений 3 моторизованного корпуса и в дальнейшем сменить их. В результате этого на северном участке фронта группы армий оказываются скованными значительно большие силы, чем это было бы желательно. Обходящий фланг 1-й танковой группы не может продвинуться на юг. Он все еще топчется в районе Бердичева и Белой Церкви. Между тем ударный клин 17 армии настолько приблизился к войскам танковой группы, что теперь уже вряд ли удастся окружить в этом районе значительные силы противника'.
  Более того, сами немецкие танковые дивизии оказались под угрозой окружения...
  18 июля 1941 года. Станция Рось. Панцершютце Макс Штайнер.
  Макс высунулся из люка и с любопытством огляделся вокруг. Ишь ты, тишина какая. Русские опять попрятались по хатам. Совершенно пустая площадь перед полуразрушенным зданием местного вокзальчика. Брошенный русский грузовик с открытыми дверями. Дымящиеся обугленные доски. И опять дождь. Серость какая, фу.
  - Макс, башку убери, - посоветовал ему Вейнингер. - Не ровен час какой большевик выстрелит из укрытия. Знаешь же этих фанатиков.
  - Да вроде тихо... - обернулся заряжающий.
  - Вроде... Вроде в огороде, - забурчал Мюллер. - Ничему тебя жизнь не учит. На войне чем тише, тем хуже. Сиди ровно, пока пехота дома не проверит.
  Пехота... Слезы этой пехоты. Десять человек на броне и сам танк: вот и весь вермахт на станции Рось. Нет, ну придумали же - 'четверку' бросать в дозор! Вейнингер пояснил это тем, что 'двойки' практически выбили, 'тройки' должны действовать крупными силами, а немногочисленные 'единички'...
  Немецкие танкисты всеми силами пытались от них избавиться, порой доходя до прямого саботажа. Любое, самое незначительное повреждение этого, с позволения сказать, танка, тут же использовалось для того, чтобы по максимуму его разобрать на запчасти. На те запчасти, которые, естественно, подходили нормальной технике. Остальное тут же отправляли в тыл как 'полностью небоеспособное'.
  - Муууууу! - вдруг раздался истошный стон. Макс аж подпрыгнул. А вот Мюллер обрадовался:
  - Корова! Командир! - бывший крестьянин устремил тоскливый взгляд на Вейнингера. - Дойки просит, разреши, а?
  - Подожди! - оборвал его командир.
  В этот момент пехотинцы выскочили из какой-то будки, волоча с собой пожилого усатого дядьку в темной форме.
  Фуражка дядьки свалилась в пыль, когда его пихнули в спину прикладом.
  - Эй, аккуратнее, убьете ненароком!
  - Тебе жалко что ли, танкист? - весело крикнул здоровяк-фельдфебель.
  - Не жалко, но сначала допросите. Русским кто из вас владеет?
  - Никто, но у нас поляк есть. Эй, Кравецки, ты же по-русски шпрехаешь?
  - Нихт безондерс гут , - с ужасным акцентов ответил поляк.
  - Ты и по нашему 'нихт безондерс', - хохотнул фельдфебель. - Спроси его, где красные?
  Железнодорожник, а это был именно он, и поляк заговорили на своих диких языках: помеси польского, русского и украинского. Оба активно жестикулировали. Дядька время от времени утирал нос: славные пехотинцы умудрились пустить ему кровь.
  - Он говорит, что жолнежи красные ушли. То есть, солдаты красные ушли.
  - Понятно. А куда?
  - Не вем. Ой, знаю нет. Ушли часть железная дорога, часть грунтовая дорога на восток. Они так спешили, что не успели взорвать склад с горючим.
  - Какой склад? - заинтересовался Вейнингер.
  Железнодорожник махнул рукой в сторону станции.
  - Эй, фельдфебель, отправь пару солдат проверить.
  Дядька залопотал что-то.
  - Чего ему надо?
  - Он говорит, что там мины. Склад заминирован. Нихт гут.
  - Сам знаю, - оборвал поляка Вейнингер. - Эй, Демке! Свяжись со штабом. Доложи ситуацию. Захвачен склад с горючим. Скажи, срочно нужны саперы, пехота, противотанкисты.
  - Яволь, - отрапортовал радист и прыгнул в свой люк.
  Пехотинцы потащили дядьку в сторону:
  - Эй, куда вы его?
  - Шлепнем. А что? - с легким вызовом ответил фельдфебель.
  - Оставьте его. Он еще пригодится.
  - Он же все сказал? Зачем он нам?
  - Фельдфебель! А на станции ты работать будешь?
  - Как скажешь, танкист. Слушай, а у тебя звание какое?
  - Обервахмистр. Понял?
  - А, ну раз обер... Парни, отпустите большевика. Обер приказал.
  - То-то! - погрозил пальцем командир экипажа.
  Опять замычала корова. Высунулся Демке:
  - Штаб сообщает, что немедленно вышлют подмогу, как только появится возможность. Батарея 'колотушек' уже выслали.
  - Опять эти пушчонки... Кто кого еще прикрывать будет, если что, - вздохнул с огорчением Штайнер.
  - Не каркай, - оборвал его Мюллер. - Командир, давай между избами теми заедем, а? Какое-никакое прикрытие.
  - Действуй, - согласился командир.
  Через несколько минут танк, разворотив плетеный забор, втиснулся между двумя белостенными хатами. У одной Мюллер нечаянно развалил угол. Когда он высунулся, оглядел дело рук своих и поцокал языком:
  - Некрасивая работа. Командир, разреши до коровы сходить?
  - Сиди ровно. А если русская авиация?
  - Опять пехтура все сливки соберет... - проворчал Мюллер.
  И точно, пехотинцы моментально рассыпались по дворам и хатам, пристреливая заливающихся в лае шавок. А вот хозяев не было.
  - Где, интересно, крестьяне? - поинтересовался Штайнер.
  - Комиссары, наверно, угнали, - внезапно подал голос Шенинг.
  - О! Наводчик ожил! - засмеялся Штайнер. - А почему тогда скотину не угнали?
  - Не успели, - ответил Шенинг и опять замолчал.
  Пехота, тем временем, развела костер прямо на площади, предварительно разломав на дрова забор. Один тесаком разделывал курицу, второй волок за ногу визжащую свинью.
  Демке не выдержал и крикнул солдатам:
  - Эй, парни, нам оставьте пожрать!
  - Не боись, бронелобый, оставим! - усмехнулся фельдфебель. - На всех хватит.
  Вейнингер покосился на остроязыкого пехотинца:
  - Ты бы посты расставил, что ли?
  - Не учи, обер. Отправил одного на водокачку. Смотрит в оба глаза.
  Отто спрыгнул с танка, сообщив:
  - Размяться надо. Что-то последнее время поясница ноет. Штайнер, залезь-ка на чердак этой хаты. Посмотри оттуда, как и что.
  Макс с удовольствием подчинился приказу. Надоело сидеть на одном месте. Тело требовало движения и... И еды, да.
  В хате было пусто, прав Шенинг, угнали комиссары местных крестьян. Причем очень быстро, ничего из вещей не взято. А крестьяне люди бережливые, все бы с собой утащили. Вон, Мюллер всякую хрень собирает и бережет как зеницу ока. Вот на кой черт ему подковы в танке? А сказал, что домой отправит.
  На стене тикали часы. Стол был укрыт скатертью, на которой стояли полупустые стаканы с молоком. Макс понюхал молоко: вроде не скисло. Допил остатки, заглянул в глиняный кувшин и сделал еще несколько больших глотков. В комнате за печкой стояла аккуратно застеленная кровать, на которой пирамидой белели подушки. Чистенько тут.
  Люка на чердак не было. Зато был люк в подвал. Макс, естественно, не удержался и, дернув за кольцо, открыл крышку.
  - Ой! - только и успел сказать он от неожиданности. И только после этого схватился за автомат.
  Из темноты подвала на него смотрели белые лица.
  - Вот задница! Эй, что вы тут делаете? - заорал он на людей в подвале.
  - Макс, у тебя все нормально? - крикнул со двора встревоженный Вейнингер.
  - Командир, тут русские!
  Дверь распахнулась и в хату влетели Демке и Вейнингер с автоматами наперевес:
  - Где?
  - Вот! - показал стволом под ноги Штайнер.
  - О! Хозяева нашлись. Спрятались от доблестного вермахта. Эй, большевики! А где цветы и самогон? Шнапс, шнапс, ферштеен? - усмехнулся Вейнингер.
  Лица угрюмо молчали.
  - Черт с ними, пусть сидят в своем погребе, - махнул рукой командир.
  - А если у них оружие есть? - опасливо спросил Демке.
  - Кинь гранату тогда.
  - Не, не, пусть сидят, - слегка напуганно ответил радист. - Да у меня и гранаты-то нет.
  - А ты у пехтуры возьми, - усмехнулся Штайнер. - Ладно, ладно. Шучу.
  И с силой опустил крышку подвала.
  На соломенную крышу пришлось лезть по лестнице, которую нашли на заднем дворе.
  - Командир, дай бинокль!
  - Лови!
  Макс ловко схватил подкинутый бинокль и начал разглядывать горизонт. Пусто.
  - Артиллеристы добрались, - раздался голос снизу.
  Макс высунулся за угол. Точно. Противотанкисты сноровисто отцепляли свои пушчонки, а ездовые отводили лошадей в сторону. Четыре орудия. Мало, но и то хлеб.
  Вейнингер, пехотный фельдфебель и прибывший обер-лейтенант-артиллерист устроили импровизированное совещание. К здоровенным цистернам решили не соваться. Пушкари потащили свои 'колотушки' к околицам домов, за ними поплелись и пехотинцы. Но не все. Двое остались у костра, дожаривать мясо. Ух, блин, как вкусно пахнет...
  Макс устроился поудобнее и снова уперся взглядом в горизонт. Тишина...
  Время от времени он оглядывал и небо. Погода улучшилась чуть-чуть. Огромные черно-черные облака неторопливыми кучами ползли на восток. Между ними были большие просветы неба, в которых иногда появлялось солнце. Когда оно выглядывало, то неплохо так грело. Но когда скрывалось, становилось холодно из-за сырости. Мерзостная погодка. И вот пойми, лётная она или нет? Будем считать, что лётная.
   - Эй, Макс! - из-за края крыши появилась голова Демке. - Держи!
  Он протянул крышку котелка, на которой еще шипели большие куски жареной свинины.
  - Пехота угостила. Правда, соли мало, - сообщил радист.
  - Черт с ним, и так сойдет, - обрадовался еде Штайнер и немедленно схватил самый большой кусок.
  - Ложковилку принести?
  - Не, так вкуснее, - обжигаясь горячим соком, пробурчал Штайнер.
  Мясо вкусное. Интересно, почему фюрер его не ест? Вот чего-чего, а вегетарианцев Штайнер никогда не понимал. Ну что может быть вкуснее жареного свежего куска мяса, и, желательно, с кровью? Только два таких куска. Или три. Или четыре. Пива бы еще...
  Время от времени, вытирая пальцы о солому - чистюля Вейнингер задолбает нравоучениями, если бинокль жиром измазать - поглядывал на горизонт. Тишина... Только какая-то темная полоска появилась вдалеке. Лес, который Макс заметил не сразу?
  Пузу заметно полегчало.
  Ой, а почему полоска увеличилась?
  Через мгновение Штайнер выронил мясо из рук.
  - Русские! - заорал он и едва не упал с крыши, попытавшись вскочить.
  Темная полоса оказалась волной наступающей советской пехоты.
  - Где? - крикнул Вейнингер.
  Танк заурчал мотором.
  - Юго-восток, расстояние примерно два километра.
  - Сколько?
  - Много! Это... Это целая дивизия, командир! И танки! Раз, два, три...
  Штайнер начал лихорадочно считать танки большевиков. Насчитав десяток, он оторвался от бинокля:
  - Не менее танкового полка, командир!
  - Тяжелые есть?
  - Вроде нет, легкие 'Микки-Маусы' и 'Виккерсы'.
  - Хоть это радует! Демке, немедленно связь с полком!
  - Есть!
  - Штайнер, в машину!
  Макс спрыгнул с крыши и побежал к 'Блудному сыну'.
  - Их там от горизонта до горизонта.
  - Бинокль отдай, - приказал Вейнингер. - Штайнер! Ты его в сале измазал!
  На позициях противотанкистов и в окопах пехоты началась суета. Те тоже увидели наступающего противника. 'Колотушки' немедленно затявкали.
  - Дуррак! - обругал артиллерийского обер-лейтенанта Вейнингер. - Зачем он огонь открыл? Три и семь сантиметра на такой дистанции...
  Русские не отвечали. Из-за деревьев и кустов не были видны результаты залпов батареи.
  - Мюллер, сдавай назад к площади!
  Танк фыркнул сизым дымом и, своротив стену дома, на котором только что сидел Штайнер, пополз назад. Захрустели доски, посыпались сверху бревна. Штайнер едва успел закрыть люк.
  - Командир, приказано держать оборону до подхода резервов! - крикнул Демке.
  Кое-как выбравшись из завала бревен, только что бывшего беленькой хатой, танк крутанулся на месте, сбрасывая доски и прочий горючий мусор.
  Вейнингер выбрался из машины и побежал к артиллеристам.
  - Нам конец, - обреченно сказал Штайнер, но его никто не услышал. У заряжающего не было внутренней связи. Особенности конструкции, ферфлюхте швайне.
  Через несколько минут возле танка появился командир:
  - Проклятая пехота даже окопаться не успела.
  - Отходим? - с надеждой крикнул Демке.
  - Обер-лейтенант мудак малолетний. Погибнуть геройски решил во славу Великого Рейха. Еле уговорили его с фельдфебелем. Шенинг!
  - Я!
  - Развали фугасами три-четыре хаты.
  - Яволь!
  Башня медленно повернулась. Глухой выстрел... Загорелся один дом, потом второй...
  - Мюллер! Как только пехота прыгнет на броню - уходим!
  Мимо пронеслись лошади батарейцев. А русские все еще не открывали огонь.
  На околице раздались хлопки карабинов. Но вот появился один расчет, потом второй... Ездовые нещадно лупили кнутами лошадей. Появилась и пехота. Последним бежал фельдфебель с выпученными глазами. Забарабанили подковы сапог по броне.
  Импровизированная кампфгруппа покинула позиции.
  Через час на пустые улицы станции Рось ворвался неполный батальон советской пехоты в сопровождении трех броневиков и пяти танков 'Т-26'.
  В это время отступившие немцы сочиняли доклад о бое. Вернее, сочиняли его трое командиров. Лично Штайнер сидел в кустах, проклиная Красную Армию, жирную свинину и кувшин с молоком. Все-таки прокисшим...
  Вечером того же дня в штаб шестнадцатой танковой дивизии ушел отчет о неравном бое с большевиками, в котором было сожжено не менее десяти советских тяжелых танков и уничтожено до полка пехоты.
  Потерь кампфгруппа не понесла.
  19 июля 1941 года. Германия. Заксенхаузен. Заключенный Вильгельм Брандт.
  - Подъем, - заорал блоковый. - Вставайте, предатели! Фатерлянд не ждет! Подъем!
  Он шел по узкому ряду вдоль трехэтажных нар и бил резиновой дубинкой замешкавшихся.
  Самое противное состояло в том, что капо был... Да, да. На его лагерной куртке желтела шестиконечная звезда Давида.
  Видимо, лагерному начальству это доставляло какое-то садистское удовольствие. Назначить капо немецкого барака еврея...
  - Построение! Бегом, бегом, бегом! - и Лахманн пользовался своей властью на всю катушку, с удовольствием пиная узников концлагеря.
  Концлагерь... Брандт много слышал о них, но реальность оказалась страшнее всех слухов. Бывший танкист представлял себе лагеря как пункты по перевоспитанию политических противников. Да, это правильно: не наказывать, но перевоспитывать. А как иначе? Социал-демократов Брандт ненавидел всей душой. Голодные времена Веймарской республики убедили его: нет ничего хуже демократии. Кому нужна свобода, если нечего есть? Если утром хлеб стоит половину твоей месячной зарплаты, а вечером уже две? Брандт прекрасно помнил, как прикуривал от сотенных купюр, а подтирался тысячными. А зачем они еще нужны, если коробок спичек стоил сто тысяч? Бумага стоила дороже, чем ее номинал. Впрочем, после 'ржаной реформы' стало немного получше, но... Но не было работы. В стотысячный рейхсвер он попасть не смог. Слишком высока была конкуренция: миллионы ветеранов Великой войны не могли туда попасть. Куда там молодому пацану без опыта военной службы? К тридцать третьему году уровень безработицы достиг уже запредельной цифры - двадцать шесть миллионов. Двадцать шесть из восьмидесяти. Люди убивали друг друга не за кусок хлеба, нет. Это уже стало привычным. Люди убивали друг друга за возможность работы. Чертовы либералы...
  В тридцать втором Вилли было пятнадцать лет. В то лето он мотался на велосипеде по окрестным деревням, искал работу. Хотя бы на день. Иногда везло, иногда нет. Крестьяне платили не деньгами, едой. Главное было нормально вернуться. Полицейские время от времени устраивали облавы на дорогах, реквизируя продовольствие у нелегалов. Еще хуже было в пригородных поездах. Могли и выкинуть из окна.
  В один прекрасный день мрачный как Тор крестьянин поручил Вилли перетаскать навоз. Весь день Брандт возился в коровьих говнах, а вечером крестьянин выгнал его ни с чем. Еще и пообещал местному полицейскому сдать как попрошайку. Обозленный Вилли разбил камнем сволочи окно и умотал домой голодный как стая собак.
  И еще выборы эти. Как они тогда заколебали всех. Каждый месяц долбаные агитаторы бегали по улицам и обещали райскую жизнь от нацистов, коммунистов, эсдеков и прочих политиканов.
  Честно говоря, вся Германия вздохнула с облегчением, когда Гинденбург назначил Гитлера канцлером и бардак закончился. Уже через полгода Вилли работал на строительстве автобанов. Там кормили! И еще зарплату давали. И отпуска, и выходные, и культурная программа. За то лето Бранд заработал четыреста рейхсмарок. Куда было девать такие деньги - он даже не знал. Нет, оплатил квартиру на год вперед, купил новый велосипед за двадцать марок и даже скатался в Баварию на лыжный курорт. Одиннадцать марок стоила неделя в Альпах, включая прокат лыж и инструктора.
  Но эти деньги получены не за зря. Брандт гордился своей работой. Немецкие автобаны стали лучшими в мире. Две линии отличного дорожного покрытия шириной в семь с половиной метров. Каждая линия - двухполосная. По правой стороне отдельная полоса для стоянки. Между линиями трехметровая полоса зеленых насаждений. И не только в этом была прелесть новых немецких дорог. Это же самые красивые дороги в мире! Многочисленные мосты не похожи один на другой. Один в виде римского акведука, другой как средневековая крепость, третий в стиле модернизма...
  Брандт гордился собой. Он делал Родину красивой.
  И Родина отвечала тем же. Деньги? Деньги это хорошо, но их недостаточно. Каждую неделю к рабочим приезжал государственный арбитр труда. Каждый предприниматель подчинялся ему, как представителю нации. Отныне все были равны: рабочий и аристократ, купец и крестьянин. Все немцы равны перед Германией. Это был новый закон общества. Немецкого общества. Исключительно немецкого.
  Противники же отправлялись в лагеря для перевоспитания. Их было не жалко. Ни тельмановцев, ни веймарцев, ни евреев, ни поляков. Никого. Хватит. Натерпелись унижений. Германия превыше всего. А Германия это немцы. И никто иной.
  А теперь Брандт враг народного государства с красным треугольником на полосатой груди.
  Красный треугольник - это политический заключенный. Как тельмановцев, так отмечали и 'арестантов Вермахта', сокращенно 'WA'. А за что? Только за то, что не выполнил приказ...
  Одна была разница в треугольниках. У обычных политических он был вершиной вверх. У солдат - вершиной вниз. Типа, смотрите, он стоит на голове. Ерунда, вроде бы? Ан нет. Перевернутый треугольник вызывал насмешки как со стороны охраны, так со стороны и других заключенных даже евреев. Они стоят на голове. Ха. Ха. Ха. Смешно, правда?
  Даже в концлагере их окружал отдельный забор. Бывшие солдаты вермахта находились в исключительном заключении. Вместе с гомосексуалистами и свидетелями Иеговы. Штрафной блок, с которым не контактировали даже санитары. В блоке был поставлен 'медицинский шкаф', из заключенных назначался медбрат. В шкафу хранились лишь бинты и йод.
  Очередной день в Заксенхаузене начался с распределения работ. Бараку солдат - бывших солдат - досталась уже привычная работа на лесоповале.
  Без инструментов. Голыми руками. Валить деревья. Вот оно, перевоспитание по-нацистски.
  Неделю они носили на спинах мешки с песком и засыпали лес, пока насыпь не поднялась до шести метров. Упавшего под тяжестью нещадно били те же капо. За всем этим наблюдали веселые эсэсовцы.
  Деревья валили просто. На самый верх вековой сосны взбирался самый легкий из заключенных. К его поясу была прикреплена веревка. Он привязывал ее к стволу, потом быстро спускался. Затем две сотни исхудавших мужчин натягивали веревку и тянули ее, пока не выворачивали комлем из земли. Брандт словно вернулся во времена египетских рабов.
  Лахманн вырезал из корней дубинку и, время от времени, прохаживался по спинам узников, если они имели наглость замешкаться.
  Однажды один из верхолазов упал, соскользнув со ствола огромного дерева. Пошевелиться он не мог, видимо, сломал позвоночник, только тихо стонал. Лахманн забил его насмерть двумя дубинками: резиновой и сосновой. Потом оглянулся и тихо прошипел сквозь зубы: 'Так вам немцам, так вам...'. Затем он подошел к эсэсовцам и попросил нож. Охранник протянул ему перочинный ножик. На деревянной дубинке капо вырезал еще одну палочку. Потом вернул нож и стрельнул сигаретку. Жид проклятый!
  К нему эсэсовцы относились нормально. Для них это был СВОЙ еврей.
  Сегодня бригада 'особых заключенных' должна была закончить расчистку участка. Брандт никогда бы не подумал, что такое возможно. Но это оказалось возможным.
  Фюреру все возможно.
  И Германии.
  - Взяли! Взяли! Взяли! Раз! Два! Три! Взяли!
  Очередная сосна выворотила землю и песок и с шумом рухнула. Хорошо, что ветки зубами отгрызать не заставляют... А зубы уже крошатся и выпадают от голода. Говорят, хвоя от цинги помогает? Тайком Брандт оторвал веточку и сунул ее в рот, воровато оглянувшись.
  Не заметили? Значит, поживем еще.
  Мыльный вкус хвои смешался с солоноватым...
  22 июля 1941 года. Где-то между Уманью и Киевом. Обершютце Вальтер Бирхофф.
  Атаки русских шли одна за другой. Не успели от одной волны отбиться, пошла вторая, за ней третья.
  Немцам везло: атаковали русские шаблонно.
  - Уж не знаю, кто у них командир, но у нас бы его давно расстреляли, - меланхолично сказал Ковальски, разглядывая поле перед бруствером. На самом бруствере тускло блестели сотни гильз..
  А Вальтер жадно курил, навалившись на стенку неглубокой траншеи. Неглубокой... Хорошо, что хоть так успели отрыть.
  А еще хорошо, что русские атаковали без бронетехники. Ну, почти без нее. Каждую волну сопровождали два-три колесных броневика и еще два-три танка типа 'Виккерс'. Их довольно быстро выщелкивали артиллеристы и бронебойщики, после чего русская пехота залегала и отползала, несмотря на отчаянные крики и свистки советских командиров.
  И так три дня подряд. После очередного заката смертельно уставшие пехотинцы шестнадцатой танковой засыпали прямо на месте, свернувшись клубками в коричневых лужах. Один Ковальски не спал и не давал дрыхнуть стрелкам, заставляя пинками и кулаками ползти в боевые дозоры, вынесенные вперед от основной траншеи на тридцать метров. Хрен его знает, когда он отдыхал.
  Бирхоффу везло, его унтер-офицер не ставил в охранение до самого утра, давая хоть немного поспать. Но вот с четырех утра - будь добр вперед.
  Однако, по ночам русские не беспокоили, видать, зализывали раны.
  А потом повторялось снова и снова.
  Когда-то ровное зеленое поле превратилось в изувеченную снарядами свалку тел большевиков. Одно было плохо - интендантская служба не торопилась с подвозом продуктов. На второй день пришлось сожрать НЗ. На третий...
  - Вальтер!
  - Я, герр командир?
  - Пошути, пошути еще...
  - Все по уставу, Ковальски.
  - В жопу устав. Сбегай до Ганса, пусть прикроет нас. Возьми с собой Виннету и еще кого-нибудь.
  - А зачем?
  - Пошарим по ранцам у мертвых русских. Вдруг жратва найдется?
  - У них не ранцы, а мешки какие-то.
  - Да хоть корзинки, лишь бы еда нашлась.
  - Думаешь, они с мешками в атаку бегали?
  - Ты стрелял с закрытыми глазами, что ли? Не заметил? А еще художник...
  Вальтер встал, пригнулся и пошлепал было по траншее, но тут почти на него свалился адъютант командира роты Петер.
  - Ковальски!
  - Чего тебе?
  - Принимай пополнение . Из роты мясников.
  В траншею спрыгнули четыре здоровяка. Но даже среди них ростом и плечами выделялся черноволосый и рыжеусый гигант. Усы его были столь длинны, что свисали с подбородка.
  - Лучше бы ты мяса притащил, а не мясников. Эй, парни, вы хоть знаете: с какого конца карабин стреляет?
  - С конца я только в бабу стреляю, - басовито ответил рыжеусый. - А карабин с той стороны, которая противоположна моему заду.
  Ковальски хохотнул:
  - Эй, Вальтер, нам еще одного остряка прислали. Тебя как зовут, викинг?
  - Гальс, - ответил, ухмыляясь мясник.
  - Насрать. Отныне ты - Викинг. Со мной сейчас пойдешь. А вы трое...
  - На правом фланге у Фляйшмана нехватка людей.
  - Тогда фляйшманов к Фляйшману . Беги за Виннету через пулеметчиков и пойдем. Да еще... Петер, когда боеприпасы будут?
  - Уже выслали, - ответил адъютант, карабкаясь из траншеи. - Готовь карманы.
  - Вальтер, передай Гансу, чтобы организовал прием.
  - Хорошо, - кивнул Вальтер и ускакал, разбрызгивая сапогами грязь.
  - Куда идем? - деловито поинтересовался Гальс.
  - За мясом.
  Через пару минут нарисовался Бирхофф и Швайнштайгер.
  - Готовы? Викинг, ты со мной в паре. Виннету, Бирхофф смотрите в оба. Там, наверняка, полно раненых. Если что, добивайте.
  - Эти сволочи так и норовят тебе в спину выстрелить, - спокойно ответил Бирхофф.
  - Все, парни, вперед!
  И поползли вперед.
  Русские, действительно, бежали в атаку со своими мешками за плечами. Примитивные такие. Две лямки, притороченные к самому мешку и веревка, которой затягивают горловину. Но удобные же! Честно говоря, Вальтеру показалось, что удобнее родных ранцев. По нескольким причинам. Такой мешок, из-за своей бесформенности, более вместимый. Напихать можно разного, он только раздувается. Во-вторых: его можно использовать как подушку, например. Напихал туда белья и бинтов - спи как хочешь. А у ранца разные пряжки то и дело норовят впиться в щеку. Да и в изготовлении, наверняка, прост и дешев. Прожег? Не жалко. А кожаный ранец, он денег стоит. Да и сам мешок, если что, можно порезать на жгуты или бинты. Да, нестерильные. Но лучше нестерильный бинт, чем полное его отсутствие. Вчера, например, убили Франка из второго отделения. Пуля прошла почти вскользь, но порвала сонную артерию. Фонтан крови был выше бруствера. Рану пытались заткнуть ветошью, которой Франк только что чистил свой карабин. Не успели... Когда тело Франка оттаскивали в тыл, санитар сказал, что тут ничего бы не помогло. Счет шел на секунды. Но умер парень быстро, и то хорошо.
  - Ковальски! Сухари брать? - вполголоса крикнул Швайнштайгер.
  - Бери, дурак! - рявкнул на него Вальтер. - Табак тоже бери.
  Вождь покосился на Бирхоффа:
  - Сам не спи!
  Бирхофф подполз к очередному русскому, с трудом перевернул его на живот. Обрезав лямки, заглянул в мешок. Так... Банка консерв - гут. Пачка папирос... Тоже гут. Бритва, зеркальце, мыльница - хрен с ними. А что во фляжке? Вода? Да тут этой воды кругом... К черту воду.
  Справа кто-то простонал. Вальтер оглянулся на звук.
  Гальс душил раненого русского.
  Так, а что в этом мешке? Опять сухари... О, а это что?
  Бирхофф достал портмоне. Разноцветные денежные бумажки немедленно выбросил. На кой, они, черт? А это что? Фотография?
  Да, фотография.
  С нее, смешно выпучив глаза, на Вальтера смотрели трое. На стуле сидел военный, видимо, офицер. Круглолицый, гладковыбритый, нахмуренный парень одних, похоже, лет с Вальтером. Ну, может чуть постарше.
  Обершютце протер грязным пальцем фотографию, размазав по ней кровь и землю. Да, точно командир. Три квадратика на петлицах.
  На коленях у офицера сидела девочка. Совсем еще маленькая, пухленькая, с полуоткрытым ртом и торчащими вверх хвостиками. В глазах ее замерло изумление.
  Бирхофф усмехнулся. Наверное, ее тоже птичкой обманывали.
  Рядом стояла женщина. Она слегка улыбалась, в глазах задорно светилась молодость, но между бровей время уже вырезало морщинку. Жена военного, понятно... Ее ласковая рука легко лежала на плече мужа.
  Обершютце еще пошарил в мешке. И достал оттуда... Голенькую целлулоидную куколку с голубыми глазами. Впрочем, с одного глаза краска уже облупилась. Чуть помедлив, Вальтер сунул куклу обратно, а фотографию, зачем-то, сунул в карман. Потом перевернул русского на живот. Странно, но он совсем не был похож на того офицера с фотографии. Этот был явно старше и форма рядового... Странно. А, может, он у командира забрал личные вещи, чтобы передать потом семье?
  С левой стороны донесся хрип и бульканье. Кто-то из своих дорезал очередного русского.
  - Эй, Бирхофф! Я водку нашел! - дернул обершютце за ногу Виннету.
  - А? Хорошо, прибереги. Только нашим не говори. Одной фляжки на взвод не хватит.
  - Будешь?
  - Давай.
  - А чего у тебя рука дрожит?
  - Фляжку давай!
  Фуф...
  Вальтер вдруг представил, что приходит домой и протягивает родителям Ковальски его довоенную фотографию. Ой, не Ковальски, у того нет семьи. Ну, Швайнштайгеру, или Максу...
  - Эй, присосался! Мне оставь.
  Виннету сделал несколько больших глотков.
  - Точно водка была? - не поверил Вальтер, с сомнением поглядев на опустевшую фляжку.
  - У тебя что, нюх отбило? - усмехнулся Виннету.
  - Да зашла как вода, - пожаловался Бирхофф. - А нет! Греет! Точно водка! Ладно, ползем дальше.
  Минут через десять они наткнулись на Викинга с Ковальски.
  Унтер-офицер сердито что-то втолковывал бывшему мяснику:
  - Запомни, тупой баран, все просто. Треугольники - это русские унтер-офицеры. Понял? Три угла - мало. Четыре - много.
  - Ну?
  - Квадратики - сколько углов?
  - Четыре...
  - Четыре больше чем три?
  - Ну да.
  - Квадратики - это младший офицерский состав. Два квадратика - лейтенант. Три - обер-лейтенант.
  - А один?
  - Ну... Унтер-лейтенант.
  - Что, у большевиков лейтенанты в унтерах ходят?
  - Не важно. Дальше слушай. Что больше - квадратик или прямоугольник?
  - Прямоугольник, наверное...
  - Прямоугольники - это уже средний офицерский состав. Один прямоугольник - гауптман. Два - майор. Три - оберстлейтенант. А четыре?
  - Герр оберст?
  - Молодец, башка твоя тупая. Как только увидел квадратик или прямоугольник - зови меня. Остальных - сам обыскивай. Ясно?
  - Так точно, герр унтер-офицер.
  - Да, Гальс, - встрял в обучение Бирхофф. - Если увидишь на рукаве большую звезду это комиссар.
  - А если на петлицах?
  - Тебе такие не попадутся.
  По лицу Викинга было понятно, что его мозги шевелятся как ржавые пружины в старых часах:
  - Почему?
  - Это русские генералы. Их на всех мясников не хватит. Давай, давай, работай. Вальтер, как у вас дела?
  - Набили все ранцы и карманы. Понемногу, но хватит на всех.
  - Водку будешь? - протянул унтер-офицер фляжку Бирхоффу и Швайнштайгеру.
  Вальтеру стало стыдно, но фляжку он взял. Водка лишней не бывает.
  После чего поползли обратно к траншеям. Большую часть груза тащил бывший мясник. Он очень старался стать полезным. Уже по возвращении, выкурив очередную сигарету, Вальтер спросил у него:
  - Викинг, а нахрена ты русского задушил?
  Гальс ухмыльнулся:
  - Всегда хотел попробовать человека задушить. Смогу или не смогу? Интересно же. А тут такой случай!
  Обершютце кивнул и откинулся на стенку траншеи, держа карабин перед собой.
  Невдалеке ругались друг на друга солдаты, пытаясь поделить по справедливости сухари, сало и консервы.
  Гальс высунулся из-за бруствера и долго глядел на поле боя. Потом обернулся и спросил у Вальтера:
  - Слушай, я вот что думаю...
  - М? - ответил Вальтер, не открывая глаз.
  - Они или очень глупые или очень храбрые.
  - Кто?
  - Русские. Так переть на пулеметы...
  - Они просто презирают нас, - пробормотал Вальтер, засыпая...
  22 июля 1941 года. Панцершютце Макс Штайнер. Село Монастырище.
  - Это что за дыра? - спрыгнул с танка Штайнер.
  - Очередное село, которое мы освобождаем от большевистской заразы, - зевнув, ответил папаша Мюллер.
  - А зачем мы здесь?
  - Не задавай дурацких вопросов, - ответил Вейнингер тоже отчаянно зевая.
  Впрочем, зевали все.
  Ночью полк подняли по тревоге и - бегом, бегом, сукины дети! - отправили в марш.
  К рассвету танки Хубе ворвались в Монастырище. Сопротивления им никто не оказывал, если не считать какого-то дурного местного милиционера, палившего по танкам из пистолета. Тратить на него патроны посчитали не нужным, один из танков, отвернув башню, просто развалил хату, из которой стрелял безумец. Вот и вся война на сегодня.
  - Сынок, ты бы нашел чего пожрать? Только не кухню. Местной еды раздобудь. Хорошо?
  - Да не вопрос, - согласился Макс и вопросительно посмотрел на командира.
  - Дуй, - милостиво разрешил Вейнингер. - Сала найди. Сало тут замечательное...
  Макс, сдвинув пилотку на затылок и насвистывая 'Эрику', отправился на охоту. Сей процесс был весьма завлекателен, но сложен. Нет, сами-то крестьяне не сопротивлялись - попробуй с 'МП' поспорить, просто орда танкистов и пехоты моментально рассыпалась по хатам, выискивая солености да копчености. Всем уже надоело однообразное солдатское меню. Первым делом пристреливали собак. Куснет еще... Молчаливые крестьяне печальными статуями замерли возле своих домиков.
  А вообще интересно - чем дальше от границы, тем богаче русские живут. Общественные дома везде новые - школа, больница, опять же. Смотри-ка, библиотека двухэтажная... Надо же!
  - Стоять!
  Макс, свернув за угол, едва не напоролся на штык.
  - Запретная зона. Проход запрещен.
  Перед танкистом стоял дюжий эсэсовец в камуфляже.
  - Че это вдруг? - не понял Штайнер.
  - Давай, давай, дуй отсюда! - повелительно сказал пятнистый. - Сказано же, запретная зона.
  Эсэсовец говорил с легким непонятным акцентом.
  - Да ладно тебе, - мирно ответил Штайнер и сделал шаг назад. В этот момент за спиной эсэсмана раздались сухие выстрелы. Стреляли залпами.
  - А чего там?
  - Не твое дело, проваливай.
  - Уж и спросить нельзя, - буркнул Макс и пошел обратно. Однако, разыгралось любопытство. Хоть оно и погубило не одну кошку, но... Но Макс же не кошка!
  Он осторожно перелез через плетеный забор и пополз по грядкам, стараясь, чтобы между ним и часовым была хата. Не удержавшись, выдернул из земли морковку, обтер ее о комбинезон и захрустел. Сладкая!
  За хатой, возле пруда, густо росли кусты, низко склонившие зеленые ветки. Макс раздвинул их, тихо ругнувшись: с листьев душем за воротник упали дождевые капли.
  На пруду плавали туда-сюда гуси. Они громко гоготали, ныряли, расправляли крылья, хлопая по воде.
  Макс облизнулся. Ага, вот она, запретная зона... Ничего, сейчас покажем цвету германской расы, на что способны танкисты. Пусть мы ростом и не вышли, но возьмем хитростью. Хм, а как бы приманить гуся к берегу?
  Макс сунул руку в брючный карман. Немного крошек есть. Сейчас подползем к берегу и...
  Еще один винтовочный залп заставил его замереть. Чего это братья по оружию тут стрельбище устроили? Макс приподнялся на локте, пытаясь разглядеть: что там за прудом?
  В затылок ему ткнулся холодный ствол.
  - Встать!
  Вздохнув, Штайнер встал, подняв руки.
  - Солдат, что ты тут делаешь?
  - Так гуси же! - виновато ответил заряжающий.
  Перед ним стояли двое. Роттенфюрер и оберштурмфюрер, если Макс ничего не напутал в знаках различия СС.
  - Роттенфюрер, отведи его к нашим гусям.
  - Но...
  - Без но. Пока мы чистим нашу землю от жидовской заразы, вермахт жрет гусей.
  - Но там...
  - Геноссе Вирусу скажешь, что я приказал.
  - Зиг хайль!
  Роттенфюрер вскинул руку в партийном приветствии.
  Макс ничего не понял:
  - К какому еще вирусу?
  - Сегодня каждый из нас вирус. Смертоносная бацилла. Идите, танкист. Это приказ...
  - Но...
  - Давай, давай, камрад.
  За плотными кустами...
  За плотными кустами перед глубокой ямой стояли пятеро голых. Двое мужчин, одна женщина и девочка с мальчиком лет одиннадцати-двенадцати. Женщина прикрывала руками груди и пах. Мужчины стояли спокойно, только губы их тряслись. Девочка визжала и норовила сесть, ее за локоть удерживал мальчик. Все они были черноволосы и черноглазы. Из ямы же доносились тихие стоны.
  - Герр фельфеб... Тьфу! Геноссе гауптшарфюрер! Вот...
  - Это еще кто?
  - Доблестный камрад из танкистов. Оберштурмфюрер приказал, чтобы он поучаствовал.
  - Как тебя зовут, сынок? - к Штайнеру подошел высокий сероглазый эсэовец.
  - Панцершютце Макс Штайнер, второй бата...
  - Не надо так официально, Макс. Между нами, арийцами, не должно быть чинопочитания и козыряния. Ваши косные генералы никак этого не могут понять. Согласен?
  - Ну... Не знаю! - Штайнер продолжал стоять вытянувшись по стойке 'смирно'.
  - Дайте ему карабин, - скомандовал гауптшарфюрер. - Давай, Макс, докажи преданность Фатерлянду.
  - А это кто? - кивнул панцершютце на голых людей.
  - Это? Жиды, Макс. Жиды, большевики и партизаны.
  - Все?
  - Все, Макс, все. Помоги нам выжечь эту землю для Германии. Это просто клопы.
  Макс сглотнул ком в горле и облизнул внезапно высохшие губы.
  - Боишься? Как же ты воюешь?
  - Но...
  - Для грязной работы подходят только самые чистые люди. Или ты не чист перед фюрером?
  - Я? Да я...
  - Тогда вставай!
  И Штайнер встал в ряд с пятнистыми.
  - Целься!
  Макс поднял карабин. Но мушка расплывалась. Он никак не мог выбрать: в кого стрелять? В женщину? В девочку? В мужчин?
  Вдруг мальчик отпустил свою подругу или сестру и, подняв кулачок, что-то грозное закричал на своем варварском языке.
  - Огонь!
  Карабин сильно толкнул отдачей в плечо. Мальчик упал как подкошенный, кровь плеснула из его затылка вместе с обломками костей. Мужчины так и упали молча, а вот женщина... Пуля пробила ее руку и грудь. Она упала на колени, потом на четвереньки, ее кровь текла по белым грудям, задевавшим землю. Она попыталась встать, но тут гауптшарфюрер, сделав несколько быстрых шагов, подошел к ней, достал пистолет и одним выстрелом в затылок уронил ее на землю.
  А девочка еще осталась жива и даже не ранена.
  - Красивая жидовочка, - со вздохом сказал стоящий рядом с Максом эсэсман. - Жаль, побаловаться нельзя. Скверна на ней.
  Гауптшарфюрер вдруг заорал на расстрельную команду:
  - Почему в нее никто не стрелял? Пожалели? Пожалели, да? А они? Они жалели ваших жен, ваших матерей, высасывая кровь из немцев? Ты! - ткнул он пистолетом в Макса. - Бегом ко мне.
  Ослушаться Макс не решился.
  - Держи, - протянул офицер 'Вальтер' рукояткой вперед. Рифленая рукоятка легко легла в руку.
  - Убей ее. Убей жидовку! Спаси Германию!
  Девочка вдруг закричала. Закричала страшно, как зверь, в крике ее билась предсмертная тоска.
  Макс зажмурился и...
  И выстрелил.
  И сел рядом.
  Он сидел, пока эсэсовцы, подшучивая друг над другом и, особенно над Штайнером, скидывали тела в яму. Он сидел, когда они добили в этой яме стонавших раненых. Он сидел, когда они посыпали тела хлоркой. Он сидел, когда они начали закапывать яму.
  Потом его резко затошнило.
  - Из тебя выйдет хороший эсэсман, парень, - похлопал его по плечу гауптшарфюрер. - Вставай, мои парни тебе выловили гуся. Если надумаешь о переводе, найди меня. Похлопочу за тебя. Я - Вирус.
  - Я запомню... - не понял Макс, тяжело вставая.
  - Запомни. У меня много имен и званий. А ты помни так. Хорошо?
  - Да.
   - Stas, komanduj! Еhat pora! - вдруг раздался русский крик.
  Макс вздрогнул и схватился за... За гуся.
  Гауптшарфюрер Мельник подмигнул Штайнеру и через несколько мгновений о расстреле не напоминало ничего. Только свежая земля большого могильного холма.
  В этот день Макс так и не стал есть. Даже гуся. Днем тошнило, а вечером...
  А вечером русская 'черная пехота' пошла в атаку на Монастырище.
  И стало уже не до еды.
  
  22 июля 1941 года. Взгляд сверху.
  Когда закончится война...
  Когда она закончится? Пока этого никто не знает, но все надеются, что вот-вот, буквально на следующей неделе. Одни думают, что Сталин запросит мира, другие мечтают о восстании германского пролетариата. Но ни того, ни другого никак не происходит.
  А когда она закончится... Когда закончится война - она обрастет мифами и легендами. Одним из таких мифов будет 'черная пехота'.
  Потом историки начнут изощряться в определениях и терминах - для кого-то 'черная пехота' это легионы зэков из ГУЛАГа в черных телогрейках с номерами на спине. Для кого-то это наспех мобилизованные крестьяне и рабочие из прифронтовых районах, пошедшие в бой с 'одной винтовкой на троих' и в черных пальто.
  Правдой станут рассказы о 'черной пехоте' морских десантов. Именно их крик 'полундра!' и черные бушлаты будут наводить страх на немцев, румын, венгров под Одессой и Севастополем, в Мурманске и Ораниенбауме. Они, шедшие в полный рост на пулеметы, с кортиками в зубах заслуживают этого гордого звания 'черная пехота'.
  Это правда. Но правда не вся.
  Тогда, в дождливом июльском июле Украины сорок первого, 'черная пехота' впервые пойдет в атаку. И это будут не мифические зэки, не призывники в пальто и даже не морская пехота.
  В атаку пойдут безлошадные танкисты 24 механизированного корпуса генерала Чистякова.
  Их танки стояли без горючего, им не хватало боеприпасов, они не умели идти в штыковой бой. Но они пошли, стесывая как рубанком немецкие панцерваффе.
  Удар их оказался страшен. У них не было минометов и саперных лопаток, батальонных и полковых орудий. У них в руках лишь револьверы и пулеметы, снятые с брошенных, требующих ремонта танков.
  Но у них была Родина.
  22 июля 1941 года. Село Оратов. Обершютце Вальтер Бирхофф.
  - Поздравляю, Вальтер! - пнул в бок Бирхоффа Ковальски.
  - Письмо? - сел тот.
  - Хрен тебе в задницу. Я только что поговорил с командиром роты. Тебя назначили командиром отделения.
  - Меня? - не понял Вальтер.
  - Тебя, тебя.
  - Но я же...
  - Представление на гефрайтера уже отправлено наверх.
  - Оппа...
  - Жопа! - Ковальски сел рядом. - Курить будешь?
  - Давай.
  Задымили. Мимо неслись мотоциклисты.
  - Слушай, Ковальски...
  - М?
  - А я уже и не помню, когда закурил. Вроде бы до войны не баловался. Или дымил? Не помню...
  - Какая разница?
  - Так всего месяц прошел, Мартин.
  - Прошел месяц, и ты уже ветеран.
  - Черт...
  - В отделении у тебя Ганс и Вилли расчетом, Викинг из мясников, Виннету.
  - И все?
  - Ты еще. А больше никого нет. Остальные или в лазарете, или в земле.
  - Черт... Всего месяц прошел. А до Москвы еще...
  - Не думай о Москве. Думай о том, как выжить здесь и сейчас. Все остальное лишнее. Да, кстати, еще новость хочешь?
  - Хорошую?
  - Сегодня день хороших новостей, сынок. Нам на взвод выделили радиста.
   - Да ладно? - удивился Вальтер.
  - Будет в твоем отделении. А ты - рядом со мной. Все как обычно.
  - Типа, отделение управления? - хмыкнул Бирхофф.
  - Все мы с Богом ходим, - похлопал себя по пряжке ремня Ковальски и встал. - Да, и еще... Собирай парней, выдвигаемся.
  - Куда? Нас в усиление к разведбату и мотоциклистам направили.
  - Опять... - простонал новоявленный командир отделения.
  - Всегда! - ухмыльнулся Ковальски и отправился по другим отделениям.
  - Взводный! - остановил его Бирхофф.
  - А? - обернулся Ковальски.
  - На хрена это все надо? - спросил Бирхофф.
  - Вернешься, спроси у фюрера. А мое дело маленькое как еврейский член.
  Через полчаса взвод грузился в 'Ганомаги' разведчиков. Те несли не меньшие потери, чем обычные стрелки. Вообще, на войне все перемешалось. Разведка порой сидела в окопах, а пехота шастала по русским тылам. Пекари таскали ящики с боеприпасами, а мясники становились пополнением. Одни штабные плотно сидели на своих каменных задницах.
  Однако, лучше ехать в 'Ганомаге', чем ползти по украинской грязи. И все мысли оставим на 'после войны'. Если это 'после войны' когда-нибудь настанет.
  В полугусеничном бронетранспортере Вальтер умудрился даже вздремнуть. А смысл сидеть просто так? Камрады уже все обтесанные, сами знают свою работу.
  Возле села Оратово их и выгрузили. По привычке Вальтер посмотрел на небо. С одной стороны, дождь - это хорошо. Авиация не беспокоит. Ни своя, ни чужая. Рассказывали случай, что немецкие 'Штуки' еще под Дубно как-то накрыли свою же пехоту. Там в атаке убили командира роты и пока сообразили обозначить ракетами свой передний край... Говорят, роту буквально перемешало с землей. Хоронить было нечего, да и не зачем. Достаточно поставить большой крест - один на всех. Красивый такой, березовый...
  Попрыгав с БТРа, отделение Бирхоффа немедленно устроилось возле небольших кустов на краю леса. Мотоциклисты умчались в сторону села, разведчики и пехота ждали приказа.
  - Ганс!
  - Чо? - откликнулся пулеметчик.
  - Когда закончится война?
  - Вот дерьмо! - удивился Ганс. - Я тебе фюрер, что ли? У нас только один вождь - Виннету.
  - Швайнштайгер! - спросил пацана Вальтер. - Что скажут тотемы?
  Виннету вполне серьезно ответил:
  - Думаю, к осени. Русские оказали очень серьезное сопротивление, герр командир.
  Ганс хмыкнул.
  - Вилли!
  - А мне все равно, - неожиданно спокойно ответил Виллибальд.
  - Почему?
  - Мне здесь нравится. Дома бы я ходил бы на учебу, потом на работу, женился бы, настрогал детей... Скучно!
  - Скучно ему... - хмыкнул Викинг. - Женишься - скучно не будет. Поверь мне. Я вот не знаю, когда закончится война. Но я точно знаю, что буду делать, когда война закончится.
  - И что? - заинтересованно сказал Ганс.
  - Залезу в постель, прижмусь к жене и, пока член не упадет с двенадцати на шесть, не вылезу.
  - Ты жене мозоли кровавые натрешь! - захохотало отделение.
   - Знаешь, чем баба лучше пидора? - погладил усы Викинг.
  - Чем же?
  - У нее дырок больше.
  Отделение заржало еще сильнее. Но тут их прервал грозный оклик унтер-офицера:
  - Подъем! Чешем через лес, Бирхофф, давай карту... Смотри, идем вдоль ручья цепью. На южной окраине окапываемся, и ждем дальнейших распоряжений.
  - Как скажете, герр генерал! - отрапортовал Бирхофф, не поднимаясь.
  - Заткнись. И глядите в оба. Русские могут быть везде. Там, - ткнул пальцем вверх Ковальски. - Там говорят, что они отступают на восток. Могут и здесь оказаться. А русские они все в лесах выращены. Так что осторожнее. Мне потери не нужны. Надоело.
  Рядом собирался на прочесывание разведбат. Пехотинцы с любопытством посматривали на разведчиков. Хотя... Ничем особенным они не отличались от стрелков. Только автоматического оружия больше. Ну и гордости: разведчики, ага...
  Впрочем, на 'Железный крест', пусть и второго класса они тоже смотрели с любопытством. Впрочем, если война продолжится до осени, то у каждого из зольдат будет свой шанс получить награду. Лишь бы не свинцовую.
  По лесу шли не спеша и не переговариваясь. Лишь изредка доносились свистки офицеров. Тихий шелест дождя по листве умиротворял и лился за воротник.
  Дождь хорош, когда сидишь дома, у камина, и пьешь горячий глинтвейн. А вот в лесу...
  Первым убили Вилли. Веснушчатый лопоухий парень остановился, чтобы стереть пот со лба и тяжелая пуля швырнула его в небольшие кусты. После чего лес взорвался огнем.
  Близкий разрыв снаряда заставил Вальтера броситься на землю.
  А потом еще и еще один. Русские били из каких-то незнакомых еще орудий.
  Сначала разрыв, и только после него доносился звук выстрела. Сначала 'Ррратш!' и только потом 'Бум!'. И даже свиста не слышно.
  - Ну и понеслась душа в рай, - хрипло крикнул Ковальски. - Командуй, гефрайтер!
  - По местам! - тонко крикнул Вальтер. Первая команда в роли отделенного прозвучала...
  'Ррраттш!'
  Комья сырой земли ударили по шлему и ранцу. Вальтер ткнулся лицом в прелую траву.
  - Твою мать, - заорал Ганс. - Опять второго номера... Гальс! Гальс!
  Викинг торопливо бросился к пулемету:
  - Забери патроны у Вилли!
  Ррратш! Бум...
  Хорошо, что русские били не прицельно, по площадям. Вальтер вытащилд лопатку. Потом вдруг вспомнил, что он отвечает не только за себя.
  - Окопаться! Окопаться всем! Сидеть на жопе ровно, - рявкнул Вальтер.
  - Ой, ой, командир. Не резви. Я свое дело знаю, - усмехнулся Ганс. - Мясник, где ты там?
  Бирхофф сплюнул. Да уж... И как тут командовать?
  - Черт, - вернулся бледный Викинг. - Вилли все лицо выворотило. Чисто бык на бойне...
  - Русские! - заорал кто-то.
  Из леса, один за другим, начала выскакивать русская пехота.
  'Какие-то странные': подумал Вальтер и открыл огонь. Потом вдруг вспомнил о новых обязанностях и крикнул:
  - Огонь!
  Но пулемет Ганса уже работал без команды.
  Русские шли цепью. И, действительно, странные. Все в черном. Какая-то черная пехота, честное слово. А впереди шли, ломая деревья, легкие танки, стрелявшие, практически без перерыва, на ходу. Может быть, именно поэтому их снаряды летели куда угодно, но только не по залегшей немецкой пехоте. Зато чертовы 'ратш-бумы' били рядом. То один их снаряд, то другой поджигал очередное дерево или попадал в стрелка. Где-то в тылу захлопали пушки бронетранспортеров.
  А русских было много. Чертовски много. Они выскакивали со всех сторон, открывая огонь практически в упор.
  Но как странно они вооружены! Пятая часть 'черной пехоты' была вооружена ручными пулеметами. Остальные... В их руках были револьверы!
  Они бежали в атаку вооруженные лишь револьверами и пулеметами. Опять десантники? А почему тогда черная форма? Комбинезоны и шлемы какие-то...
  На Вальтера свалился Ковальски вместе с каким-то лопоухим парнем с рацией за спиной.
  - Трындец нам, Бирхофф! - радостно крикнул Ковальски. - Это русские!
  - Я вижу, что не папуасы! - Бирхофф лихорадочно менял обойму. Он все никак не мог попасть в одного большевика. Тот был низок и широкоплеч, словно гном, но скакал по полю боя быстро, все время уходя с линии огня. Словно чувствовал... Мимо? Да что же это! Русский работал без оружия, держа в руках какой-то железный дрын. Но этого дрына ему хватило, чтобы разбить голову еще одному немцу.
  Вальтер выглянул из-за дерева. Черная русская пехота приближалась. Они падали под бешеным огнем немцев, но все шли и шли вперед, словно средневековые берсерки.
  Бирхофф моментально понял: чем грозит лично ему и его отделению этот контрудар.
  - Отходим, камрады!
  Ковальски усмехнулся и, шлепнув Вальтера по шлему, крикнул:
  - Юпи береги! - ткнул он пальцем на радиста. - Теперь это твой пацан!
  - Юпи!
  Ушастый торопливо кивнул.
  - Держись меня, - посоветовал Вальтер.
  Тем временем, отделение, услышав приказ, немедленно рвануло назад, не забывая, впрочем, отстреливаться от наседавших русских.
  Время... Время как бетон. Иногда оно жидкое, и несешься сквозь него, как по волнам водопада. А иногда оно густеет и через него продираешься, словно через жидку стену. Лишь бы оно не схватилось в точке небытия. Счастье это густота времени. Чем оно гуще, тем ты ближе к смерти.
  Пули басовито жужжат майскими жуками. Подними руку - и схватишь. Земля вздыбилась фонтаном, замерла, а внутри фонтана адский огонь небытия.
  И чьи-то брызги крови висят в воздухе. Последнее Причастие.
  Вот оно - тело и кровь. Ты жил Телом и Кровью, и время пришло смыть кровью тело...
  Тупой удар швырнул Вальтера на землю. Он попытался подняться, но правая нога вдруг онемела. По штанине потекло горячее.
  'Обосрался', - мелькнула стыдная мысль.
  Бирхофф кое-как перевернулся на спину и увидел перед собой русоволосового большевика, медленно бежавшего на него. В вытянутой руке его плевался огнем револьвер. Русский прыгал через поваленные деревья огромными шагами. На лице его свежели царапины от бритвы, из-под комбинезона белела чистая рубашка. А подошвы ботинок готовились раздавить его, Бирхоффа, жизнь. Его жизнь. И жизнь Урсулы.
  Вот эти вот налипшие травинки на подошвы - это и есть смерть? Боже, какая ерунда лезет в голову...
  Мама!
  Гефрайтер тяжело вдохнул загустевший до кирпичности воздух и закрыл глаза.
  Поэтому Вальтер и не увидел, как Ганс сбил русского короткой очередью.
  Командира отделения схватили за подмышки и потащили по мокрой траве. Зацепившись за очередной сучок, свалился с головы стальной шлем.
  Ррратш! Бум!
  - Парни, я обделался! - простонал Вальтер, не открывая глаз.
  - Херня, командир, я вот обоссался, - признался Викинг и выстрелил куда-то.
  - Эй, лопоухий, - заорал Виннету радисту. - Прикрой нас.
  Бирхоффа перевернули.
  - Не, командир, ты не обделался, - хмыкнул вождь. - Тебя в жопу ранили. Кровищи-то...
  Двести двадцать девять мотоциклов и сто девяносто шесть машин стали трофеями советских войск в этот день. И два батальона, сгоревших за пару часов в топке войны, которую русские уже назвали Великой и Отечественной. Оба батальона на следующий день начали формироваться заново. Но не здесь, между Уманью и Киевом. А в далеком силезском городе Бреслау. Впрочем, не они одни. Помимо мотоциклистов и разведчиков бойцы двадцать четвертого мехкорпуса уничтожили еще и батарею 8,8-сантиметровых зениток и батарею легких полевых гаубиц .
  Ррратш!
  Бум!
  23 июля 1941 года. Между селами Монастырище и Оратово. Панцершютце Макс Штайнер.
  Странно, но русская 'черная пехота' выбила немецкие танки из Монастырища. Гибельные удары советских артиллеристов один за другим поджигали 'панцеров'. И те попятились.
  А за ними побежала и пехота.
  После того, как была отбита железнодорожная насыпь, прямо под огнем немецких танков подходили к полю боя русские эшелоны. Из вагонов выпрыгивали те же 'черные' и сразу, не останавливаясь, шли в атаку.
  Благодаря хитрости папаши Мюллера, 'Блудный сын' вовремя отполз с передней линии. Главное выжить. Об остальном будем думать потом.
  Штайнер подавал и подавал снаряды наводчику. Ныли руки, болела спина. Покидай-ка по шесть, почти, килограммов в полусогнутом положении... Вентиляция едва справлялась с пороховыми газами: слезились глаза. Голова гудела от бесконечного грохота орудия. Время от времени рядом с танком взрывались русские снаряды. Град барабанящих по броне осколков добавлял 'радости' от боя.
  Мюллер ни секунды не останавливался. Он вертел машиной, стараясь предугадать падение очередного советского снаряда. Вейнингер ругался сквозь зубы. Он никак не мог сосредоточиться на какой-то определенной цели. Танков у русских было мало, а пехота стремилась войти в плотный контакт с немецкими стрелками. Зато радист неутомимо поливал свинцом по видимым ему целям. Попадал? А Марс его знает...
  Зато Шёнинг вовсю пел. Флегматичный, словно тюлень, в бою он превращался в настоящего дьявола. Он орал песни, радовался каждому выстрелу: удачному или неудачному, ругался на каждый близкий разрыв. Каждый во время боя сходит с ума по-своему.
  В конце концов, очередной русский снаряд ударил так близко, что танк развернуло на одной гусенице. Вторая же длинной змеей распласталась по земле.
  - КУРВАААА! - заорал, почему-то по-польски, Мюллер. - Демке! Штайнер!
  Те уже открывали люки и прыгали на дымящуюся землю.
  Штайнер ползком, а Демке на четвереньках подобрались к разбитому концу гусеницы.
  - Трак придется менять, - заорал сквозь грохот боя радист заряжающему.
  Штайнер кивнул. Потом они схватили с обеих сторон трак и потащили к танку. Тот продолжал вести огонь с места. Рявкали оба пулемета, бухало орудие. На счастье, у русских было немного орудий. Они продолжали бить по площадям, не обращая внимания на вставший немецкий танк.
  Да, если бы у них...
  Выскочил и Мюллер. Оценив повреждение, тут же метнулся к запасному траку. Молча, только гэкая, выбил кувалдой разбитый палец, затем второй.
  - Куда, нахер. Другой стороной! - дал он подзатыльник Демке, положившему на гусеницу новый трак.
  - Раз, два... Три! Раз, два... Три! - продергивали они гусеницу по каткам. Слава богу, их не разбило...
  В конце концов, гусеница встала на место.
  Штайнер уже забирался на полку, когда из-под низких облаков вдруг выскочила тройка русских бипланов. Верткие самолеты поливали огнем поле боя. Ведущий заметил стоящий танк и понесся прямо на него. Демке, тем временем, обегал 'Блудного сына' к своему люку. Макс как завороженный уставился на две строчки фонтанчиков, бегущих к их машине.
  Правая строчка сбила Демке с ног. Он упал, заорал, пополз куда-то в сторону, приподнимаясь на локтях. Пулеметы хлестанули по броне. Мюллер едва успел закрыть люк. Радист перевернулся на спину и схватился за колени.
  Макс прыгнул с брони дернувшегося назад танка.
  - Демке! - и посмотрел на небо.
  'Крыса' заходила на вираж.
  - Демке, куда тебя...
  Три пули пробили правую голень, две вторую. Из рваных дыр торчали белые как сахар кости.
  Штайнер с хрипом взвалил радиста на плечи и побежал к медленно ползущему танку. Со стороны кормы заходил в атаку русский истребитель.
  - Мюллер! Мюллер стой, сволочь! - орал Штайнер, догоняя танк.
  'Крыса' открыла огонь, и в этот момент Мюллер резко остановил машину и чуть дернул ее вперед, прикрывая бронированной тушей бегущего Макса. Демке продолжал орать. Просто орать, на одной ноте и беспрерывно. Пули русского высекли искры из брони, биплан мелькнул тенью над Штайнером.
  Пока он разворачивался, радиста кое-как запихнули в башню. Вслед за ним забрался и Штайнер и вовремя, потому как еще одна очередь прошлась по танку.
  Вейнингер приказал немедленно отступать.
  Демке сдали на перевязочный пункт, где санитары в окровавленных халатах, сновали между ранеными. Глянув на радиста, все еще не потерявшего сознание, санитар что-то черкнул на бумажке и приколол ее к грязному комбинезону, после чего побежал было. Но тут его остановила железная рука Мюллера:
  - Куда? На операцию парня! Укол ему дай, сделай что-нибудь.
  Санитар бессмысленным взглядом окинул водителя, похлопал белесоватыми ресницами:
  - Оглянись, танкист...
  Вокруг хрипели, стонали, кричали, ругались десятки раненых. Самые везучие лежали на носилках, остальные просто валялись на земле. От распоротых животов несло вонью, от обгорелых лиц жареным мясом. Кровь стекалась в багровые лужи. Еще один санитар вышел из палатки с ведром. Из ведра торчали аккуратно отпиленные конечности.
  'Скотобойня...' - вдруг отрешенно подумал Макс.
  - Он же кровью истечет! - продолжал орать Мюллер.
  Санитар обернулся и молча кинул водителю бинт. Шёнинг, тем временем, хлопнул себя по лбу, и побежал к танку.
  Мюллер, грязно ругаясь, начал бинтовать раздробленные ноги Демке прямо поверх штанин. Бинты стремительно набухали кровью. Радист заорал еще громче, но его крик тонул в ругани и стонах других раненых.
  Вернулся наводчик и тут же вкололол в бедро морфий. Через несколько минут Демке успокоился, только дышал тяжело.
  - Парень, парень... - склонился над ним Мюллер. - Нормально все у тебя. Царапина, кости не задело. Отлежишься в госпитале, там медсестрички, вино, говорят, дают. Слышишь, Демке?
  К танкистам подбежали двое санитаров. Оттолкнув Мюллера, быстро перекинули на носилки раненого.
  - Э! - возмутился Мюллер. - Аккуратнее с ним, коновалы.
  Когда они скрылись в хирургической палатке, экипаж зашагал к танку.
  - Отвоевался парень, - хмуро сказал Вейнингер.
  - Почему? - не понял Макс.
  - Ампутация, - пояснил Мюллер. - Кости в хлам. Ты же видел.
  - А... Да? А чего ты тогда ему?
  - Тебя я тоже успокою, когда время придет.
  - Спасибо, - саркастично сказал Штайнер. - Дай лучше сигарету.
  - Держи.
  Шли не оглядываясь.
  Ночь с 23 на 24 июля 1941 года. Леса возле Оратова. Гефрайтер Вальтер Бирхофф
  Тихо шелестел дождь по листьям. Словно братья Гримм накрыли тишиной сказочный свой лес.
  Вальтер старался не стонать. Он никогда бы не подумал, что ранение в ягодицу такое болезненное. Нет, терпеть можно. Боль тупая, но такая нудная, что лежать неподвижно - невозможно.
  И ползти невозможно, не говоря уж о том, чтобы идти. Нога онемела.
  - Может, нерв какой задело? - шепотом предположил Викинг.
  - Чтоб тебе язык оторвало, бляйштифт, - сквозь зубы прошипел Вальтер.
  - Почему я карандаш? - не понял Викинг.
  - Тебе не понять.
  Викинг обиделся и замолчал. А вообще, лежали молча, стараясь не шевелиться. Еще бы. Лес полон русских. Их голоса слышны издалека. И редкие выстрелы.
  Ганс и Виннету еще час назад уползли на разведку. Юпи тихонечко спрятался в кустах. Он хотел было развернуть рацию, но получил в морду от Ганса. После чего больше не шевелился. А что? Еще чего не хватало, на весь лес взывать о помощи, ага... Первыми точно русские прибегут.
  Жаль, Ковальски куда-то исчез. С ним Бирхофф чувствовал себя как-то спокойнее. И очень надеялся, что командира взвода не убили. Хотя... Такого просто так не убьешь.
  - А ногу-то дергает? - поинтересовался Гальс.
  - Кто? - не понял Бирхофф.
  - Ну боль... Не дергает?
  - Нет, вроде. Ноет только, сука.
  - А когда поворачиваешься?
  - Нет, не дергает. Ноет, говорю же.
  - Хорошо. Что не дергает - хорошо. А согнуть можешь?
  - Кое-как, но могу, - Вальтер медленно подогнул ногу. - Ой!
  - Тогда точно не нерв, - заявил Викинг.
  - Тихо вы там, - заругался из кустов ушастый Юпи.
  Заткнулись. А Ганс и Швайнштайгер все не возвращались. Бирхофф беспокойно посмотрел на фосфоресцирующие стрелки часов. Двадцать минут второго. Скоро же рассвет. Где они ползают, свиньи проклятые?
  Наконец, кусты зашевелились. Солдаты схватились за карабины.
  - Свои! - прошептал Ганс. - Русские везде. Но они...
  - Чего они?
  - Дозоры они выставили, но редко. И они не ходят. Можно проползти между.
  - Наших видел?
  - Нет, только убитых. Жетоны не стал ломать. Некогда.
  Вождь команчей шумно дышал. Ганс, пригнувшись, побежал к пруду. Долго пил из него.
  - Идти надо. Рассветет, нас тут как куриц пощелкают. А так есть хоть шанс выжить, - решил Бирхофф.
  - Может, в плен? - осторожно предположил Викинг.
  - У тебя не голова, а мешок с дерьмом, - саркастично сказал вернувшийся Ганс. - Какой плен? Нас жиды-комиссары тут же на ремни располосуют.
  - Думаешь? Я вот думаю, что наши завтра перейдут в наступление и...
  - И... И тебя русские тут оставят? Нет. Выпотрошат на раз-два и кончат.
  - Откуда ты знаешь, Ганс?
  - Я бы так же сделал. Думаешь, кто-то из пропавших без вести нашелся? Ха, как бы не так. Большевики точно всех режут. Я тебе говорю. Где мой пулемет?
  - Где оставил. Карабин мой отдай, - схватился за свой ствол Гальс.
  - Нет, будем выходить, - резко сказал Бирхофф и прикусил губу. - Ммм...
  - Что?
  - Нога...
  - Жопа, а не нога, - хмыкнул Гальс.
  - Ганс и ты, Швайнштайгер... Пойдете первыми. Мы за вами с Юпи. Викинг - прикрываешь с тыла. Ганс, дай ему пулемет.
  - Чего? - не понял пулеметчик.
  - Того, - огрызнулся гефрайтер. - Ты и Вождь дорогу знаете. А мясник бесшумно ходить не может. Если русские навалятся, он прикроет.
  - Чего это я крайний? - надулся бывший мясник.
  - Ты не крайний, ты здоровый. Ты пулемет утащишь. Я ранен, у Юпи рация. Ножи приготовьте. Вопросы есть?
  - Ладно, ладно, - пробурчал Гальс. - Я нашинкую вам русского мяска.
  Ганс со вздохом отдал родной 'МГ' Викингу. Потом повертел в руках карабин. После 'Машиненгевера' 'Маузер' казался ему пушинкой.
  Поползли. Медленно поползли. Вальтер тормозил всех со своей раненой задницей. Но и бросить его не могли. Не то, что не могли... Даже и не думали. Не потому, что командир, нет. Потому как ты бросишь товарища сегодня, а завтра товарищи бросят тебя. Кому это надо? Все практично и понятно. Именно поэтому немцы выиграют эту войну. Эту и любые другие. Если, конечно, опять никто не предаст, как в восемнадцатом.
  Вальтер в очередной раз зашипел, когда перетаскивал свое тело через поваленное дерево. Тойфель, как больно же! Юпи время от времени порывался ему помочь, но жестами гефрайтер тут же его посылал. В смысле, посылал смотреть в свою сторону. Командира терпеливо ждали.
  Сзади сопел и кряхтел Викинг.
  К счастью, русские тоже устали и угомонились, потому не обращали внимания на шум, производимый Гальсом.
  'Вернемся, буду гонять его как...' - Вальтер не успел додумать: как кого будет гонять бывшего мясника. Ганс и Швайнштайгер неожиданно замерли. От раскидистой березы вдруг отделилась тень.
  Русский часовой в плащ-палатке сделал несколько шагов, хрустнув сучками, постоял. Попрыгал на месте. Достал фляжку, отпил. Вернулся обратно.
  Замер даже Гальс.
  Русский вернулся к дереву. Опять навалился на ствол и замер. Прошло несколько томительных минут. Не шевелится. Дремлет? Дунул ветерок, с листьев осыпалась вода. Под шум ветра встал на четвереньки Ганс. В зубах его был зажат нож. Шаг за шагом, нащупывая рукой землю, он двигался вперед как черепаха.
  Еще шажок, еще... И еще...
  Русский зевнул.
  Ганс бесшумно приподнялся... Поднял одну ногу... Замер как журавль... Чуть сдвинул ногу вперед.
  Русский опять зевнул. На этот раз громко. Потом наклонился.
  В этот момент Ганс и прыгнул ему на спину, обхватив левой ладонью лицо часового, а ножом в правой полоснул по горлу. Русский моментально осел и забулькал. Пулеметчик прижал дергающееся тело к земле, махнув ножом: мол, проползайте!
  А небо серело. Начинался новый день и кончилась очередная ночь. И очередная жизнь.
  Когда переползли первую гряду холмов, когда лес скрылся за склоном... Долго и тяжело дышали, молчали, подставляя небритые лица под мелкий дождь. Потом меланхолично жевали галеты, запивая их водой, набранной в пруду.
  К пяти утра выползли к своим и тут же оттащили Вальтера к медикам. Потом собрались было вздремнуть, но случилось непредвиденное. Около семи всех пробило на понос. Кто же знал, что в пруду плавали мертвые люди и лошади? В темноте оно и не видно.
  Благодаря этим мертвым отделение гефрайтера Бирхоффа и не пошло в атаку днем. Отсиделись в сортирах.
  К полудню нарисовался и сам хромающий гефрайтер. Ему повезло, пуля застряла в мышцах. Вырезали без наркоза. Ни к чему на такие ранения морфий тратить.
  А Ковальски? А Ковальски умудрился вернуться в расположение еще предыдущим вечером, вместе с остатками взвода. Потому и сидел, и писал, и переписывал отчет, яростно ругаясь на военную бюрократию.
  23 июля 1941 года. Взгляд сверху.
  Немецкие танковые дивизии...
  Нет, не рвались. Они ползли, пытаясь выйти в тыл медленно отходящим советским армиям Музыченко и Понеделина.
  Немцы ползли, пытаясь прорвать северный фас Уманской дуги. В это же время с юга, навстречу танкистам, шла пехота генерала Штюльпнагеля. Еще 17 июля четвертый армейский корпус взял Жмеринку. Между Хубе и Штюльпнагелем оставалось каких-то девяносто километров. Группа армий 'Центр' проходила такие расстояния за пару дней. Но! Но месяц назад и в совершенно других условиях.
  Старый вояка Буденный вовремя заметит угрозу окружения и даст приказ на отход своим Шестой и Двенадцатой армиям. Был дан приказ на срочный отход. Линия: Белая Церковь - Гайсин.
  И армии - в полном порядке! - начали отходить. На западном фасе немцы будут лишь бессильно плеваться, глядя в бинокли на бурые от грязи колонны, неспешно отползающие к 'Линии Сталина'.
  Да, его, Буденного, будут долго ругать, называя бездарью, закоснелым героем Гражданской войны, но... Но что делать, когда над двумя твоими армиями нависает угроза окружения? Оставлять на месте? Или выводить из-под удара? Буденный выбрал второй вариант. И это было единственно верное решение.
  А железные дороги были забиты. С востока шли эшелоны с подкреплением и запчастями для танков. С запада эшелоны с ранеными и беженцами. И грунтовки. И дожди.
  Да, то лето сорок первого было разнообразным. Белоруссию и Прибалтику накрыл жаркий антициклон. Над Украиной шли бесконечные дожди. Дороги размыло. Встали танки и бронетранспортеры вермахта. Но встали и полуторки 6 и 12 армий Юго-Западного фронта.
  А, тем временем, лавиной саранчи в фельдграу, наползала немецкая пехота. Она заливала серо-зеленой волной островки сопротивления и упрямо ползла, ползла вперед.
  Это была гонка скоростей. И ее выигрывали немцы, освобождая дороги для пехоты от госпитальных машин. Немецкие раненые умирали, не дожидаясь помощи, а на смену им шли все новые и новые полки, ревя строевые песни. И они успели выйти во фланг отходящим советским солдатам.
  Через месяц катастрофа под Уманью ударит по Киеву. Ударит косвенно, как это часто бывает на войне. Не желая подводить войска под фланговый удар на марше, Ставка Верховного Главнокомандования до последнего не будет давать разрешения на отход. А когда даст... Тогда уже будет поздно.
  Но эти дни, вырванные у немцев по минутам и метрам, дадут возможность эвакуировать промышленность и подготовить страну к настоящей войне. К Великой войне. К Отечественной войне.
  А тогда, в конце июля сорок первого, Советский Союз все еще готовился к ней.
  30 июля 1941 года. Линия обороны Монастырище-Оратово. Панцершютце Макс Штайнер.
  - Пиво привезли! - Макс спал под танком, поэтому от крика ударился головой о дно. Больно ударился. Шишка будет.
  Последнюю неделю танкисты провели в тылу. Пехота сидела в окопах, отбивая достаточно вялые русские атаки. Иногда, конечно, приходилось выползать на передний край... Но, в основном, танкисты сидели в тылу, берегли технику. Вернее, не сидели. Как сказал Вейнингер, лучше идти, чем бежать, лучше стоять, чем идти, лучше сидеть, чем стоять, лучше лежать, чем сидеть. А когда есть возможность спать, то спать. Вдруг Сталин капитулирует, пока ты спишь?
  Сон - святое дело. Пожрать можно оставить. А поспать - нет.
  А Мюллер добавлял, хмыкая, что лучше ехать, чем бегать там и прыгать.
  - Пиво привезли! - опять заорал кто-то.
  Макс окончательно проснулся и выполз из-под танка. Погода стояла на удивление хорошая, что плохо. Если с неба не мочит, то с неба бомбит.
  Протерев заспанные глаза, Штайнер увидел, что стоит 'Бюссинг', возле которого беснуется толпа солдат. С грузовика тыловики раздавали темные бутылки.
  - По две! По две в руки!
  - Штайнер! Очередь займи! - высунулся из люка Вейнингер.
  Макс с низкого старта дернул к толпе жаждущих. Пользуясь своим мелким телосложением, тут же боком скользнул между тел, боднул в бок одного, толкнул локтем другого. Навстречу прорывались счастливчики с бутылками в руках. Пихаясь и толкаясь, он постепенно прорывался к грузовику.
  - Всем хватит, сукины вы дети! - орал из кузова седоусый лейтенант.
  - Герр Бетрункен! - узнал ветерана Штайнер. - Герр Бетрункен, это же я! Мы вас шнапсом поили!
  При слове 'шнапс' волосатый кадык Бетрункена непроизвольно дернулся. Лейтенант посмотрел на Макса.
  - У меня там... Экипаж! Мне на всех!
  - У всех экипаж, - взревел над ухом голос какого-то блондина. Макс нырнул под удар. Блондин попал локтем в ухо длинноусому соседу.
  - Ах ты, скотина! - заорал длинноусый и попытался замахнуться.
  Макс, пользуясь стычкой, протиснулся чуть дальше.
  - Сколько вас? - подмигнул Бетрункен Штайнеру.
  - Как обычно, пятеро!
  - Держи! Тут чуть больше...
  Ветеран протянул Максу ополовиненый ящик с пятнадцатью бутылками :
  - Бетрункен своих помнит! Все остальным по две в руки! Не толпиться!
  На Штайнера кидали завистливые взгляды, тянули руки к ящику, пытались толкнуть. Но на взгляды он рычал, пару рук умудрился укусить, а толкающие... А где тут падать-то?
  Он уже выбрался из толпы, когда его окликнули:
  - Штайнер, сукин ты сын!
  Макс оглянулся:
  - Зингер! Зингер, Иисус тебя раздери!
  Улыбающийся Зингер обхватил Макса руками:
  - Давай помогу, у тебя тут связи, что ли?
  - Есть немного. Ты как?
  - Нормально! А ты?
  - И я! - радостно закричал Штайнер.
  Бутылки в ящике тихо позвякивали в такт шагам.
  - Отто! Отто! Я Зингера привел! Мюллер! Смотри кто...
  В последние дни они начали называть друг друга по имени. Но только при своих. Поэтому Вейнингер резко оборвал Штайнера:
  - Смирно!
  Штайнер резко вытянулся, но ящик из руки не выпустил.
  - Представьтесь, - резко скомандовал командир Зингеру.
  Тот повел бровями, посмотрел на замершего Штайнера, присвистнул заряжающему. Они опустили ящик с пивом и только после этого Зингер лениво приложил руку к пилотке:
  - Гефрайтер Зингер, ваше высокопревосходительство, герр обер-фельдфебель.
  Вейнингер шевельнул тонкими синеватыми губами:
  - Шутник?
  - Радист. Я работал на таком танке, - кивнул в сторону 'Блудного сына' Зингер.
  - Ральф, сукин ты сын, - не выдержал Мюллер. - Это и есть ТОТ танк.
  - Да ладно? - удивился Зингер. - Он же...
  - Спасся, в отличие от командира.
  - Брандт?
  - Арестовали. За проёб казенного имущества.
  - Вот шлюхи...
  Вейнингер внимательно наблюдал за диалогом:
  - Вы воевали вместе с Штайнером и Мюллером?
  - Так точно, - сунул руки в карман Зингер.
  - Я команды 'Вольно' не давал.
  - Хе! Если меня пошлете под арест, то я буду не против. Только пиво свое выпью...
  - Герр командир, - открыл было рот Штайнер, но Вейнингер перебил его:
  - Наглый. Наглый, значит живучий. Нам нужен радист. Ты где сейчас?
  - Да нигде. Утром из госпиталя прибыл.
  - Был ранен? Куда?
  - Русские пытались мои яйца сжечь. Не получилось.
  Штайнер фыркнул.
  - Черт с тобой, открывай пиво.
  А потом завязался долгий разговор: что, кто, где да как. Зингер заодно похвастался шрамами на заднице. Потом пожалели Брандта и выпили за его здоровье. Больше всех трепался, естественно, Зингер. Шёнинг, как обычно, сидел в сторонке. Мюллер наслаждался пивом и время от времени вставлял свои крестьянские поговорки в беседу. Когда пиво кончилось, Вейнингер отправился в батальон, выпрашивать себе радиста. Без него и впрямь, не очень удобно воевать. Говорят, русские совсем без радиосвязи работают. Как? Да флажками. Прошлый век какой-то. Впрочем, надо отдать должное, воевали русские храбро. Порой даже за гранью безумия.
  - Со мной лежал парень. Тоже заряжающий, как ты Макс. Обгорелый был, что негр. Как жив остался, непонятно. Глаза и те обгорели. Думали, помрет вот-вот. Но нет, дышал. Хотя в сознание так и не пришел. Отправили потом в тыл. Ну, сгорел и сгорел. У нас, танкистов дело привычное. А потом санитар рассказал о нем историю. Представьте, на 'тройке' парень работал, ага. Шли маршем, и тут русские атаковали. Наши развернулись, естественно. А у большевиков одни танки типа 'Виккерс'. Штук пять. Пехоты нет. И не стреляют. Только маневрируют. Один подожгли, другой, третий. А двое добрались до колонны. Четвертый застрял в канаве придорожной. А пятый, последний, тараном в нашего. Как долбануло... Там, думали никого живого нету. Пока там русских из танков повытаскивали, пока то, да се... У них снарядов не было. Вообще. И патронов не было. Просто перли на таран, понимаешь? Пятеро в атаку пошли без снарядов. И ведь знали, что не дойдут все. Лишь один доберется. И вот зачем они так? Какой смысл, менять пятерых на одного? Сдались бы, как французы. Ну ладно, варвары они, в плен не хотят. Но рассудок-то надо иметь? Бросили бы эти танки, пробрались бы к своим. Новые бы танки получили. А и не получили бы, можно же по-другому воевать?
  - Азиаты, - пожал плечами вернувшийся Вейнингер. - Зингер, остаешься у нас, песни петь.
  - Хорошо, - согласился Ральф. - Но что, у азиатов нет головы на плечах?
  - Знаешь, чем отличаются арийцы от азиатов?
  - Разрезом глаз?
  Вейнингер по-турецки сел рядом с новым-старым радистом.
  - Нет, не разрезом. Дело совершенно не в этом. Ариец - это рассудок, разум, мудрость. Азиат - это чувство, порыв, страсть. Поэтому мы и победим. Потому как разум всегда обуздывает страсти, - Вейнингер взялся за любимую тему.
  - Не согласен! - хмыкнул Зингер. - Вот я, например... Азиат или ариец? Как пример, нам в дивизионный госпиталь местных баб пригнали. Некоторые молоденькие. Ну там, кальсоны постирать, утки выносить. А некоторые - ничего такие. Жопки на месте, сисечки. Мордашки опять же. А я уже ходил. Ну и к одной так по-французски: лямур, тужур, все дела. Она ни бе, ни ме в ответ. Ну я руками. Руки-то они интернационалисты. Вобщем, угладил я ее в темном углу прачечной. Прижал к стенке ягодку... Эх!
  - Это ты к чему?
  - Член-то у меня еще от ожогов отходил! Больно, же! Вот, понимаешь, трахаю и плачу, трахаю и плачу. А нет бы мозгами раскинуть, подожди, мол, Ральф, до полного выздоровления.
  - Мозгами ты раскинешь, когда тебя русский снайпер в прицел поймает, - хмыкнул Мюллер.
  - Цыц, папаша! Это мы всегда успеем! Так вот, командир, я кто? Азиат, который головкой чувствует, или ариец, который головой думает?
  - Ты? Ты - радист, который должен проверить состояние своей рации, потому что через два часа выступаем маршем, - приподнял бутылку с пивом Вейнингер. - Пехота, наконец, пробила брешь в русской обороне.
  - Да без проблем, - отмахнулся Зингер. - Так все же?
  - Ариец. Потому как, невзирая на трудности, внес семя разума на чувственную почву. Девке-то понравилось?
  - Забыл спросить, - хохотнул Зингер. - А у меня еще спирт есть...
  - Спирт перед сном. По местам!
  30 июля 1941 года. Село Монастырище. Гефрайтер Вальтер Бирхофф.
  Над головами противно свистели минометные мины. Они шлепались где-то там, за высокими мокрыми кустами, видны были только густые всплески грязи. Да водяной пар поднимался к тусклому небу.
  Вальтер все еще прихрамывал. Стыдно ему было с таким ранением валяться, когда камрады сражаются.
  Уже неделю шли бои с переменным успехом за эти проклятые села. То немцы вышибут русских, то русские немцев. Горело все, что могло гореть. Но, до сих пор, не сгорало.
  'Masanka' - так назывались эти глинобитные дома у русских. Они и горели. Вроде бы, чему там гореть... Глина да побелка. Ан нет. Продолжали полыхать.
  Черный дым застил небо, и без того пасмурное. Иногда тучи сгущались и начиналась гроза. Гром смешивался с грохотом разрывов, молнии сверкали словно трассеры, ливень смешивался с потоком крови.
  Но даже у русских кончаются силы. Истощенная 'черная пехота' начала отходить от железнодорожной насыпи, отбиваясь от наседавших немецких стрелков.
  Взвод Ковальски отправили на зачистку территории.
  А далеко из тыла била по отходящим русским дальнобойная артиллерия.
  Пехота открывала огонь на любое шевеление, на любой подозрительный звук.
  А улицы... Улицы были усеяны телами. И русских, и немцев. Большинство - убитые. Часть раненые. Русских раненых добивали. Немцев оттаскивали в тыл.
  Противно дымили какие-то доски. Хуже нет запаха, чем мокрый дым горелого дерева. Нет, горелые тела еще хуже, но их чуть меньше. Чуть, да.
  Вальтер работал в паре с Виннету. А больше было не с кем. Викинг таскал ящики с лентами за Гансом, а Юпи забрал к себе Ковальски.
  - Слишком большая честь для гефрайтера - иметь у себя личного радиста.
  Оно и понятно. На всех раций не напасешься.
  Да уж... Все отделение - четыре солдата. Роскошно... И пополнений не предвидится. Ну что ж... Перемелем русские армии здесь, под Уманью, и облегченно вздохнем. Дальше только прямой путь на Москву. Впрочем, Вальтер догадывался, что в Москву он попадет только после победы, туристом. Пока придется вдоль Черного моря путешествовать. Бирхофф очень надеялся, что побывает в Крыму. Говорят, там очень красиво. А еще говорят, что в Крыму поселят наиболее отличившихся на войне солдат. Конечно, Вальтер не привык к жаре. Северная Вестфалия - страна туманов и дождей. И люди там суровые. Не чета баварским неженкам. Недаром футбол Вестфалии считался лучшим по всему Рейху. Гельзенкирхен - вот настоящий чемпион!
  Не сказать, чтобы Бирхофф был заядлым болельщиком, он предпочитал уединенное созерцание ору трибун. Но Макс при любой возможности вытаскивал Вальтера на матчи вестфальской команды 'Шальке-04'. Команда Гельзенкирхена рвала всех подряд в гаулиге и Штайнер не мог пропустить очередной разгром какой-нибудь 'Баварии'. 'Кобальтовые горняки' выдавали такие матчи, что даже Бирхофф заразился футболом. 'Волчок Шальке' - так звали этот быстрый футбол с короткими, резкими пасами сквозь оборону соперника. Настоящий блицкриг. Нет, все-таки есть в спорте какая-то красота. Одно время Вальтер даже пытался написать портреты игроков. Причем, не обычные, а чтобы в динамике. Как вратарь отражает пенальти, как через себя бьет центрфорвард... Но получалось очень плохо. Он не мог поймать движение. Эти рисунки Бирхофф сжег в печке. Как-то упомянул о них Максу, так Штайнер долго ругался на Вальтера.
  - Стой! - поднял руку Швайнштайгер.
  Бирхофф замер.
  - Слышишь?
  Над головой прошелестел очередной снаряд.
  - Что? - машинально пригнулся Вальтер, хотя снаряд был 'не их'.
  - Голоса, вроде.
  - Где?
  Швайнштайгер показал карабином на полуразваленную мазанку, окна которой были завалены ломаными бревнами крыши.
  Гефрайтер прислушался.
  - Страхуй, проверю...
  Он осторожно обошел небольшой домик, переступая кучи мусора и обгоревшие доски. Под ногами что-то похрустывало.
  Дверь болталась на одной петле, слегка поскрипывая на ветру.
  Бирхофф долго всматривался в темноту. Вроде бы никого. Или?
  Из хаты донесся тихий стон, а сквозь него писк.
  - Что там, - не выдержал нетерпеливый Виннету.
  Бирхофф не ответил, осторожно шагнув в дом.
  Постепенно глаза привыкли к темноте.
  По углам лежали тела. Из-за груды кирпичей, бывших когда-то печкой, опять послышался стон. И писк.
  Под сапогом хрустнуло стекло. Машинально Бирхофф посмотрел вниз. Фотография. В центре старый дед с крестами на груди. Возле него строгая бабка. По бокам стоят сыновья. Тоже серьезные. Не улыбаются.
  Гефрайтер пнул разбитую рамку, сделал еще шаг. Потом поднырнул под рухнувшую одним концом балку. Оперся на нее рукой. Еще щагнул.
  Вторым концом балка упала на молодую женщину, почти девочку. Лицо ее было белым, без кровинки. Губы слегка шевелились. На губах надувался тонкий красный пузырь.
  Глаза ее приоткрылись.
  Бирхофф шагнул еще ближе, выставив перед собой карабин.
  Взгляды встретились.
  Она тихо приподняла трясущуюся руку и взялась за ствол. Потом чуть сдвинула его в сторону. Что-то шепнула и застонала. Пузырь на ее губах лопнул. Посмотрела вниз. Вальтер проследил за ее взглядом.
  Под кучей кирпичей лежал ребенок. Виднелась только его голова. Остальное было завалено обломками. Голова время от времени поворачивалась в разные стороны и тихо пищала. Иногда открывала глаза, взгляд был синий и бессмысленный. Женщина направила ствол на голову ребенка.
  - Что там, командир?
  Вальтер зажмурился и нажал на спусковой крючок. Выстрел бахнул так, что посыпалась штукатурка с разбитых стен. И еще один выстрел.
  - Что там? - встревоженно крикнул Швайнштайгер, входя в дом.
  - Мизерикорд, - прошептал Бирхофф.
  - Чего? - не понял Виннету.
  - Ничего.
  Стон и писк прекратились. Вальтер развернулся и пошел на выход, волоча карабин за ремень так, что тот громыхал по дощатому полу.
  - Все нормально? - забеспокоился Швайнштайгер, увидев бледное лицо командира. - Вальтер...
  Бирхофф вышел на воздух и сел на крыльцо. Дышать было нечем, он расстегнул верхнюю пуговицу кителя, оттянул вниз ворот легкого свитера. Все равно было нечем дышать.
  - О! Русские! - обрадовался из хаты Виннету. - Ты зубы им смотрел, Вальтер? Золотые есть?
  Или некуда дышать?
  - Викинг говорил, что русские любят золото в рот вставлять, - крикнул Швайнштайгер. - Не, а что? Я считаю, он прав. Они все равно уже дохлые. А я маме ожерелье закажу.
  Вдоль плетня пробежали огнеметчики.
  - Эй, обершютце! - Вальтер еще не успел поменять знаки различия. - У вас все чисто?
  Бирхофф медленно поднял голову.
  - А, - махнул рукой старший из огнеметчиков и побежал дальше.
  Гефрайтер не смог разглядеть ни его лицо, ни звание. Он смотрел внутрь. Внутри было пусто и темно.
  Взревел фламменверфер. Загудело пламя, сжигающее очередную хату.
  - Не, эти нищие. Нет золота, - вышел разочарованный Виннету.
  Вдалеке коротко отработал пулемет. Опять закапал дождь.
  - Эй! Идем! - толкнул в плечо Швайнштайгер.
  Бирхофф медленно повернул голову.
  Виннету испугался его взгляда:
  - Эй, командир, ты тут?
  Бирхофф молчал, не мигая. В черных зрачках, отражаясь, плясало фламме.
  Рядовой шагнул назад и едва не упал, споткнувшись о доску:
  - Санитар...
  - Не надо санитара, - хрипло ответил Бирхофф и приподнялся. - Не надо санитара.
  Сделал пару шагов, пошатываясь и повторяя:
  - Не надо санитара, не надо...
  Потом передернул затвор и побежал, закричав:
  - Не надо санитара!
  Но сделал только несколько шагов, как сообразивший Швайнштайгер догнал его в одном прыжке и сбил с ног. Вальтера затрясло, лицо исказила гримаса, по пепельным щекам белыми разводами побежали слезы:
  - Не надо санитара!
  - Да не надо, не надо, - уговаривал его Швайнштайгер, одной рукой обхватив голову командира и прижимая ее к себе, второй торопливо отстегивая фляжку. - Глотни, глотни, Вальтер!
  Обжигающая жидкость потекла по подбородку, шее, отчасти и в рот. Он не чувствовал вкуса, он просто глотал и глотал спирт. И чем больше спирта попадало в желудок, тем быстрее возвращалось сознание. На всякий случай, Виннету пару раз ударил командира по щекам.
  Взгляд слегка прояснился.
  - Живой? - спросил рядовой.
  - Да, да... Слезь с меня...
  Швайнштайгер отполз в сторону.
  Бирхофф сел, скинул шлем, схватился за виски, нагнулся. Посидев чуть-чуть, блеванул себе на ноги. После чего закашлялся, упал на бок, съежился как зародыш, опять перевернулся, разогнулся, выпрямился, затих.
  Где-то взорвался очередной снаряд.
  Швайнштайгер молчал.
  Бирхофф встал. Посмотрел на ноги. Вдруг захихикал. Хихикнул и Виннету.
  - Что, вождь, - продолжая смеяться, сказал Вальтер. - Время собирать скальпы, да?
  Потом встал, поднял каску, долго смотрел внутрь ее, надел, не прекращая хихикать. Вдруг осекся, посмотрел темным взглядом на Швайнштайгера:
  - Слушай, у нас же котенок был. Куда он делся?
  - Какой котенок? - не понял вождь.
  - Ну такой... Дымчатый. Мы его подобрали. Помнишь?
  - Где подобрали?
  - Не помню... Ай, не важно.
  Бирхофф взял карабин и, пнув калитку, вышел на дорогу.
  - Раз, два, три, четыре, пять: мы выходим убивать! Десять, девять восемь, семь: смерть несем сегодня всем. Ой, я шесть пропустил. Шесть... Шесть? А дьявол с ними, с шестерками. Кто не спрятался - я не виноват!
  И выстрелил в воздух.
  Виннету вскочил и побежал за командиром.
  В этот день Вальтер стрелял, пока не кончились патроны. На любой звук, на любое шевеление. И шептал:
  - Я твой мизерикорд, Господь мой!
  1 августа 1941 года. Где-то в украинских степях. Панцершютце Макс Штайнер.
  К утру остановились в каком-то хуторе. Весь день неслись так, что не было возможности перекурить. Был дан четкий и грозный приказ: не останавливаться ни при каких обстоятельствах. Вперед! Только вперед!
  Пехоту рассадили по танкам, где-то позади на повозках ползли снабженцы и ремонтники. Грузовики же стояли, неспособные пробраться по черной украинской грязи.
  Если кто-то падал, уснув с брони: дальше добирался сам, на свой страх и риск. Если, конечно, не ломал себе шею при падении. Сломавшиеся танки просто сталкивали в сторону. Может быть, дождутся помощи. Скорость, скорость, скорость - залог победы! Остальное - потом.
  Перерезать пути снабжения русских - и все. Дальше открытая дорога на восток. Офицеры говорят, что это последние русские армии. Уничтожим их - Советский Союз сдастся. Аксиома войны. Не надо захватывать территории, надо уничтожать живую силу. Эта стратегия не подвела в Польше, Франции, Югославии. Почему она должна подвести здесь? Впрочем, пусть над этим генералы думают, у них головы большие. Вон какие фуражки носят.
  Мрачный старик выдал танкистам соломенные тюфяки и молча удалился спать в сарай. Больше никого на хуторе не было. Мюллер рухнул, не раздеваясь. Зингер попытался было потрындеть, но ответом ему был общий храп. Он не обиделся, достав из сапога плоскую стеклянную фляжку, обильно глотнул из нее и тут же сам упал. Спали без приключений и без сновидений. Охрану несла пехота.
  А утром командир батальона распорядился вместо завтрака выдать танкистам панцершоколад: по плитке на брата.
  Пехотинцы только злобно пооблизывались на лакомство.
  Штайнер сначала не понял, что это. А вот Зингер обрадовался:
  - Макс! Это же вещество в веществе!
  - Кант? - поинтересовался Вейнингер, разворачивая обертку.
  - Найн. Их! - гордо ответил Зингер. - Макс, если жрать не будешь, отдай мне. Я тебе за нее свой коньяк отдам.
  Штайнер сильно удивился словам радиста. Тот был готов бабу на алкоголь променять, а не наоборот. Он даже завтракал исключительно бухлом, не закусывая. Еще Брандт пытался с этим бороться, но... Но никто еще не видел Зингера пьяным. Так, чтобы падать, шататься, драться или беспорядки наводить. Не, этот был лишь в приподнятом настроении. Мрачнел он лишь тогда, когда запасы подходили к концу. А когда они у него заканчивались, один черт знал. По крайней мере, он всегда был готов достать из кармана очередную бутылочку. Надо отдать должное, Зингер никогда не жадничал. Есть - поделится, нет... Что ж, достанет и поделится. Вейнингеру же свое пристрастие новый-старый радист объяснил просто: объективная реальность, есть психическое расстройство, вызванное отсутствием этанола в крови. Вейнингер хмыкнул, но согласился с Зингером. Вернее, не согласился, а разрешил потреблять алкоголь. Лишь бы работал нормально парень. А как он расслабляется, не Вейнингера дело. И тут Ральф предложил махнуть шоколад на коньяк? Мир перевернется же!
  - Ага. Как же! - Макс по примеру командира и водителя зашуршал оберткой. Один Шёнинг флегматично сунул плитку в нагрудный карман и полез на свое место. Этого вообще ничего не интересовало, кроме возможности пострелять.
  - Давай, давай, парень, - подмигнул Штайнеру Зингер. - Только все сразу не жри. Две трети оставь, а то с непривычки по башке шарахнуть может.
  Вейнингер положил кусочек на язык и закрыл глаза. Мюллер по-крестьянски откусил полплитки и яростно зажевал полным ртом. Зингер нюхал, наслаждаясь запахом.
  Макс откусил небольшой кусок. Пожевал. Хм... Шоколад как шоколад. Привкус странноватый, правда. Такой... Как будто... Еще кусочек. И еще. Вдруг мир вздрогнул. Привычно размытые грани пасмурного утра неожиданно обострились, словно невидимый киномеханик прибавил резкости на экране. Забилось сердце. Шевельнулось мужское. Мир начал пульсировать, наливаясь яркостью. А еще кусочек? Тело словно развернулось, питая собой окружающее. Максу вдруг показалось, что он источник жизни этого мира. И что он давно знал это, но забыл и только сейчас вспомнил. И он вдруг осознал, что может шевелением пальца этот мир изменить. Что именно от него, от панцершютце Штайнера, зависит все. Вот стоит ему захотеть... Вдруг развернулась пружина силы, которая дремала до определенного часа. Он понял, что ему лишь надо захотеть. А он хотел. Он ощущал себя мужчиной, раздвигающим податливую плоть Вселенной.
  - Ну как тебе первитинчик? - сквозь плоть донесся голос Зингера.
  Штайнер выдохнул:
  - Мощная штука...
  - Не жри все. Когда отходняк начнется, пригодится.
  - Что начнется?
  - Узнаешь.
  - Что это? - вдруг напрягся Вейнингер.
  Сквозь пелену первитинового опьянения Макс услышал звук мотора. Он даже не успел сообразить, как тело само запрыгнуло на броню танка. И вовремя, так как из-за небольшого пригорка к хутору выскочил русский броневик.
  Размешивая колесами грязь, он поливал из пулеметов расслабившуюся немецкую пехоту.
  Макс встал было на полке, собираясь кулаком снести броневик с дороги, но тут его самого кулаком сбил Вейнингер:
  - На место, д'Артаньян!
  Очухавшись, Штайнер прыгнул на свое место.
  Пехота тоже очухалась и открыла огонь по наглому броневику. Но пули лишь цвиркали по броне, высекая искры. Два пулемета били без остановки. Кто-то прыгнул через плетень и кулем повис на нем, кто-то завертелся юлой, крича от острой боли в животе. Танки же разворачивали башни, пытаясь поймать в прицел наглеца.
  Очередь сбила с ног пехотного гауптмана, откинув того на окровавленную стену мазанки.
  Выстрелил один танк, потом другой - оба мимо, поторопились. Броневик нырнул в лужу, обдав уцелевших пехотинцев волной грязи. Выскочил, надсадно рыча. Взвизгнул электромотор башни 'Блудного сына'.
  - Бронебойный! - заорал Вейнингер и поднял кулак. Макс схватил снаряд и сунул Шёнингу.
  - Выстрел!
  Бамм! В упор, с двадцати метров...
  Удар был такой, что броневик опрокинулся, продолжая реветь двигателем и вертеть колесами с надетыми на них цепями.
  - Почти в упор, - усмехнулся Штайнер. Он все еще чувствовал себя властелином мира.
  Вместо ответа Вейнингер, нагнувшись, посмотрел на заряжающего:
  - Я тебя чего просил?
  - Бронебойный...
  - А ты чего дал?
  Макс посмотрел под ноги... Цум тойфель! Как он попутал боеукладки? Макс высунулся из люка. Так и есть. Осколочно-фугасный попал точно в башню русскому броневику, но... Но зацепил и пехоту.
  - Потом разберемся, идиот - свирепо рявкнул Вейнингер, высунувшись из командирской башенки.
  Убитых похоронили за хутором. Раненых оставили на попечение мрачному старику. Заправили из своих канистр танки. И помчались дальше на юг. Время от времени, чтобы уберечься от волн депрессии, Макс жевал первитиновый шоколад.
  2 августа 1941 года. Первомайск. Гефрайтер Вальтер Бирхофф.
  В конце концов, мотопехоту бросили вслед за танками. Мото...
  Больше толкали и шли, чем ехали. Проливные дожди окончательно превратили дороги в непролазную кашу из чернозема.
  Но шли, шли, шли, поскальзываясь и падая в жирную грязь. С криками, стонами, руганью - шли. Что ни говори, но немецкая пехота - лучшая в мире. Кто еще так сможет? За ночь девяносто километров? Так не бывает: скажет любой из историков. Но так - есть. С ходу, не раздумывая об отдыхе, их снова бросили в атаку на городок Первомайск. Бирхофф понятия не имел, зачем этот городок был ему нужен.
  Вот лично ему, Вальтеру - зачем этот город, названный в честь праздника весны? На это ответить могут только...
  ...В ту предмайскую ночь тридцать девятого года он долго пыхтел, пока волок березу, выкопанную около отцовского сада. Честно говоря, отец сам ему помогал выкопать. Первое мая - праздник молодежи. Парню пора посадить дерево, чтобы девица утром набросила на него венок. Если она бросит, значит... Значит, парень ей симпатичен. А если выставит пустую корзину перед воротами - все. Никаких надежд. А еще... А еще дерево перед воротами избранницы может быть только одно.
  А мама долго стояла, скрестив руки на груди, наблюдая, как ее мужчины выкапывают деревце. Потом сын скрылся за забором, а муж усмехался, докуривая трубку. Она же ворчала, пока муж не обнял ее так крепко, что она только смогла пискнуть. Потом отец потащил мать в спальню, а сын потащил березку к известному домику на берегу реки.
  А там уже стоял Макс со своей березкой.
  - Ты?
  - Я, - твердо ответил Вальтер.
  Два друга стояли лицом к лицу перед закрытыми воротами. В руках у каждого было по березке и лопате.
  - Вальтер...
  - Макс, я не уйду.
  - Я не хочу тебя бить!
  - Это я не хочу тебя бить!
  - Мальчики! - дверца приоткрылась и на пороге появилась Урсула. В руках она держала две корзины. И обе пустые. А отец Урсулы, довольно ухмыляясь, выкатил за двери бочонок пива:
  - Хорошей ночи, мальчики! - и утащил Урсулу домой, жестко схватив ее за локоть. Та попробовала было дернуться, но ворота закрылись, громко хлопнув.
  - Вальтер! Спишь, что ли? - хлопнул по каске Ковальски. - Видишь мост?
  - А? Да, командир! Вижу! - заорал Бирхофф, придя в себя. - Что за река?
  - Южный Буг. Сливается с какой-то Синюхой. Там русские заминировали мост. Задача ясна?
  Бирхофф вздохнул:
  - Почему опять мы? А саперы?
  - Пионеры в тылу застряли. Все сладости только для пехоты, - засмеялся Ковальски. - Давай, Бирхофф, вперед. Мы тебя прикроем.
  - Яволь, - зло сплюнул гефрайтер. - Отделение! За мной!
  Низкие и поросшие густым кустарником берега Южного Буга давали возможность тихо подойти к мосту. Но что толку от этого 'тихо', когда танки дивизии начали атаку на окраины Первомайска? Того и гляди выскочат навстречу красноармейцы.
  Однако, шаг за шагом, отделение постепенно приближалось к деревянному мосту.
  - Интересно, зачем командованию этот мост? - заворчал Викинг. - Мы же на восточном берегу.
  - И? - буркнул Вальтер.
  - Чего и? Выбить из города русских, а мост потом восстановить. Делов-то?
  - Приказ есть приказ, Викинг.
  Впереди, пригнувшись, шел Швайнштайгер. Он вдруг остановился и поднял левую руку.
  Отделение замерло. Вальтер сделал осторожный шаг, второй... Виннету стоял как статуя в Сан-Суси. Рядом ухнул снаряд, обдав кусты комками земли. Осколки просвистели поверху.
  - Чего там, Вождь?
  Подбородком Швайнштайгер показал на мост. Мда... И подберись к нему...
  На высоком деревянном мосту орала суматошная толпа. Несколько грузовиков и легковых автомобилей пытались двигаться на восток. Навстречу им, в сторону Румынии, перла толпа пеших гражданских и военных. Впрочем, были и телеги. Лошади ржали, люди орали друг на друга, стреляли в воздух, взрёвывали моторами грузовики. Отчаянно сигналил санитарный, судя по красным крестам, автобус. С восточной стороны моста сидели растерянные зенитчики: ствол их орудия уткнулся в низкое серое небо. Рядом с ними бегал офицер, сдвинув фуражку на затылок. Он тонко кричал и стрелял из пистолета или револьвера: не разглядеть. На него никто не обращал внимания. 'Восточные' бежали на запад, 'западные' на восток.
  'Отличная цель', - решился Бирхофф.
  - Ганс! Ко мне! Занимай позицию!
  Пулеметчик мгновенно оценил позицию. За считанные секунды пулемет был установлен, лента заряжена.
  Ганс дал короткую очередь над головами.
  - Ты чего? - повернулся к нему Викинг, держащий ленту.
  - Разогрелся, - хищно улыбнулся Ганс и, ткнувшись плечом в приклад, нажал на гашетку.
  'Как в тире', - ошеломленно подумал Вальтер, наблюдая, как пулеметная очередь буквально рвет толпу на мосту.
  Люди кувыркались через перила и шумно падали в воду. Многие падали на деревянный настил и по ним, еще живым, топтались ногами. Толпа взревела и попыталась снова побежать, но бежала она с двух сторон через центр моста. Под ее напором не выдержали перила, люди горохом посыпались в воду, дико крича. Многие всплывали, махая руками. Сосредоточенный Виннету тут же поднял карабин и начал методично стрелять по черным горошинам голов на блестящей поверхности реки. Русские офицеры пытались навести порядок, но их сбивали с ног. Из грузовиков посыпались солдаты, прыгая с другой стороны моста. Многие бросали винтовки, лишь бы уйти из-под убийственного огня. Одна из очередей прошлась по борту первого застрявшего грузовика, выщербнув белые щепки из досок. Этой же очередью убило шофёра, он упал на руль. Грузовик тоскливо загудел.
  - Ленту! - бешено заорал Ганс. Викинг тут же подал вторую.
  У санитарного автобуса открылась дверца, высунулся человек в белом халате и тут же согнулся от пули в живот.
  - Слева! Крикнул Вальтер и сам начал стрелять. Русская зенитка начала срочно опускать ствол и разворачиваться. Но не успела. Убийственный огонь отделенного пулемета и двух карабинов мгновенно уложил расчет ничем не прикрытого орудия.
  Из стоящей около моста черной легковой машины выскочили четверо в фуражках и с портфелями. Ганс без команды перенес огонь на них. Со ста метров... Трое легли сразу, четвертый побежал от моста прочь. Но по дороге. Выстрел Швайнштайгера бросил беглеца лицом вперед.
  - Ствол! - Викинг сноровисто надел асбестовую перчатку и сменил раскаленный ствол пулемета.
  С восточной стороны моста рванул снаряд. Толпа, наконец, побежала. Те, кто еще мог бежать. Побежали на запад, потому как с востока неторопливо выезжали, ломая белостенные хаты, немецкие танки. Первый из них дернулся вперед, ускорив движение. Он беспрерывно стрелял из пулемета. На борту его белела закопченная надпись 'Блудный сын'. Танк куда-то гулко ухнул из короткого орудия. Потом он въехал на мост, сминая горящие грузовики и сбрасывая их в воду. Санитарный автобус попытался развернуться, но застрял поперек моста, чуть накренясь.
  - Справа! - заорал Ганс и немедленно перевел огонь на западный берег.
  Двое красноармейцев спрыгнули с насыпи. Один из них, нагнувшись, поднял какой-то провод, второй побежал вперед. Первого очередь сбила сразу. Второй скакнул как олень и скрылся в кустах.
  - Огонь! - заорал Бирхофф, меняя обойму одну за другой. Но русского уже не было видно. - Вождь, за мной!
  Вальтер и Виннету бросились в холодную воду. Течение неумолимо сносило их к мосту. Сапоги, карабины, амуниция и намокшая одежда тянула вниз.
  'Это мы уже проходили!' - мстительно подумал Вальтер и вспомнил учебный лагерь. Швайнштайгер же скинул каску.
  В этот момент танк наехал на советский санитарный автобус, пытаясь снести его с моста. Из автобуса дико кричали. Кричали и люди, ползающие по мосту, попадающие под гусеницы танка. Тот застрял, громко фыркнул синим, сдал назад, опять ударил широким лбом автобус, сминая его как гармошку. Машина застряла, задней частью упершись в постепенно кренящийся телеграфный столб. Красный крест на борту медленно превращался в красный кол.
  - Вальтер, я тону!
  - За мной, швайнехунд!
  - Ууууппп, блблбллл...
  Очередь русского автомата выплеснула длинные фонтанчики воды. Совсем рядом, совсем...
  В какой-то момент Вальтер почувствовал, что и его покидают силы, но как раз в этот момент появилась земля под ногами. На западном берегу они упали, тяжело дыша. Потом подняли ноги вверх, выливая воду из коротких голенищ.
  - За мной, - прохрипел гефрайтер. - За мной!
  Швайнштайгер, стоя на четвереньках и тяжело кашляя, смахнул трясущейся рукой мокрые волосы со лба.
  Русский лежал недалеко. Ему перебило ноги. Штаны были темны от крови. Но дрожащими руками он держался за провод и пытался ползти вдоль него.
  Виннету нагнулся, опершись на винтовку и, тяжело дыша, высморкался длинной соплей. Сопля низко повисла и никак не могла оторваться от носа. Он несколько раз провел по носу, потом стряхнул соплю с руки, разогнулся.
  - Ферфлюхте... Я из-за тебя чуть не утонул. Ннна!
  Двумя руками он схватился за ствол карабина и резко ударил прикладом по голове русского. Потом еще раз. Потом еще. Потом сел рядом с еще гребущей землю рукой мертвого большевика.
  Вальтер сел рядом, покосился на затихшую руку, зажавшую в кулак горсть песка.
  С моста, наконец, упал автобус.
  2 августа 1941 года. Первомайск. Панцершютце Макс Штайнер.
  Первитин, все же, оказался полезной штукой. Не хотелось есть, не хотелось спать. Организм работал как идеальная машина. И танк, благодаря Мюллеру, тоже работал как часы. Знай, топлива из канистр подливай.
  При подходе к Первомайску колонна развернулась с ходу. Все ожидали нового жестокого боя. Но скорость сделала свое дело. Русские не ждали немцев. Их орудия даже не были укрыты. Так и стояли на голой земле. Да и было-то тех орудий... Три выбили сразу, русские даже очухаться не успели. Четвертое было живучим, успело сделать целых три выстрела. Двумя промазало, третьим подожгло грузовик, но уже пустой. На четвертое снарядов не тратили. Подкравшаяся с фланга 'тройка' просто раздавила расчет вместе пушкой. Потом было чуть сложнее: движение танков в городе всегда опасно.
  Но русские просто побежали. Макс даже удивился этому. Обычно они дрались до последнего бойца. А тут... Даже скучно. В основном, работал из своего пулемета Зингер, да Мюллер давил гусеницами зазевавшихся.
  Макс же время от времени лишь подавал осколочно-фугасные Шёнингу. В один момент Штайнер захотел было высунуться из башни, но кулак Вейнингера под носом остановил его. Да и пули иногда цвиркали по броне, царапая краску. Впереди танка бежала пехота, прикрывая машины от бешеных русских гранатометчиков. Вернее, бутылкометчиков. Русские, от бедности, видимо, предпочитали водочные бутылки с бензином, нежели нормальные гранаты. Особенно волновался по этому поводу Зингер, тщательно выцеливая бегающих советских пехотинцев. Жалел свою жареную задницу.
  А бронетехники тут и не было. Поэтому, когда танк вставал, Макс, не дожидаясь команды, подавал очередной фугас. Пороховые газы заполоняли башню, но вентиляторы работали на 'единицу', а интенсивность стрельбы и рядом не стояла с боями под Дубно. Там как-то Штайнер аж сознание потерял от выхлопа орудия. Ненадолго, правда. Брандт тогда быстро его в сознание привел. Кулаком в морду, потом под ребра. Да, там некогда дышать было...
  Остановка!
  Фугасный!
  Бах!
  Близкий разрыв. Макс сунул в смотровую щель 'МП' и дал короткую очередь по скользнувшей тени. Собака? Кошка? Русский? А вот не насрать...
  Потом вдруг танк замер. Только Зингер продолжал и продолжал поливать свинцом ему одному видимое. Макс было схватился за очередной снаряд, но тут танк снова дернулся. На этот раз поехал медленнее.
  Макс приник к смотровой щели. Ага. Мост. Виднелись поручни, больше ничего. О! Две головы на реке. Наши или русские? Очень уж торопятся. Один вроде в каске? В какой? Не разглядеть, глаза слезятся от пороховых газов. Да...
  Штайнер снова высунул ствол в щель и дал очередь в сторону пловцов. Господь разберется. Потом панцершютце снова выглянул, но тут танк тряхнуло, заряжающий больно ударился головой о броню.
  - Мюллер! Шишка же будет! - взвыл Штайнер, но никто его не услышал.
  Танк вдруг сдал назад, потом снова резко дернул вперед. И снова ударился о препятствие, скрежеща гусеницами по металлу.
  Кто-то где-то тонко кричал. Где? Кто?
  Еще удар, двигатель взревел, заскрипело дерево. Сквозь грохот донесся гулкий всплеск и танк, яростно заревев, помчался вперед.
  И, как всегда это бывает в бою, упала тишина.
  - Отбой алярму, - довольно скомандовал Вейнингер.
  Штайнер открыл люк и высунулся из башни, сделав глубокий вдох. Потом выкарабкался на гусеничную полку. Посмотрел вниз:
  - Ну, Мюллер!
  - Что?
  - Опять мне кишки смывать... - заныл заряжающий, разглядывая гусеницы.
  Вейнингер, высунувшись по пояс из башни, достал бинокль и принялся разглядывать горизонты.
  - Командир, ну, дай отдохнуть сегодня, а? Я завтра все сделаю.
  - Завтра, завтра, не сегодня. Так говорят все ленивые люди, - меланхолично ответил Вейнингер, не отнимая бинокль от лица.
  - Вот задница, а? Зачем я на заряжающего учился?
  - Гусеницы мыть, а чего? Ух ты! Макс, ты посмотри! - Зингер ткнул в сторону кормы.
  Штайнер оглянулся.
  Лучше бы и не оглядывался. Мост шевелился. Шевелился людьми, часть из которых все еще была жива, и кричала, и стонала. Один с лицом, замотанным пятнистыми желтыми бинтами, бесконечно садился и падал, опираясь забинтованными же руками о трупы. Он... Сидел? Можно сидеть без ног? А несколько минут ноги еще были, пока Мюллер не проехал по ним. Внезапный выстрел успокоил раненого, сбив с его бело-желтой головы танкистский шлем.
  Штайнер резко дернулся.
  Прямо к их танку карабкались по невысокой насыпи два немецких пехотинца. Один был без каски, второй, опуская карабин, посмотрел на Макса.
  - Вальтер, сукин ты сын!
  Второй посмотрел пустым взглядом на Штайнера:
  - А... Макс...
  - Хо! Ты уже гефрайтер?
  Вместо ответа Бирхофф похлопал себя по карманам. Вытащил нечто бумажное, сочащееся водой и выкинул это в сторону.
  Есть сигареты?
  - Не, я ж не...
  Громко свистнул Зингер:
  - Держи, пехота! - и кинул пачку.
  Вальтер распечатал мокрыми трясущимися руками пачку, губами вытащил сигарету.
  - Огонь?
  Штайнер машинально дернулся к башне, но, вдруг, сообразил, что не ТОТ огонь нужен другу.
  А вот Зингер сообразил:
  - Что, гефрайтер, промок? - поднеся огонек зажигалки ко рту Бирхоффа, сказал радист
  Тот кивнул в ответ и повернулся ко второму пехотинцу. Тот, кашляя, двумя пальцами вытащил сигарету изо рта Бирхоффа и сам жадно затянулся. И опять закашлял, согнувшись в приступе.
  - Что с ним? - спросил Зингер.
  - Нахлебался, - все еще тяжело дыша, ответил Бирхофф и достал губами вторую сигарету.
  - Натерпелись ребятки... - вздохнул Мюллер. - Командир, ну что?
  - Тихо пока.
  Бирхофф упал спиной в грязь и уставился в небо, продолжая дымить сигаретой, не выпуская ее изо рта. Пачка лежала на земле. Штайнер взял ее и повертел в руках.
  - Зингер! - вдруг заорал Вейнингер. - Рацию на прием!
  Радист вскочил, взялся руками за борт.
  - Э! Пачку! - оглянулся Штайнер.
  - Оставь ребятам.
  - Ага. Вальтер, ты ранен?
  - Отвали, Макс, - флегматично ответил Бирхофф и прикрыл глаза. Его потрясывало от холода.
  - Слушай, у меня есть такой шоколад...
  - А шнапс?
  - Ну... Найдем. Но...
  - Дай.
  - Зингер!
  Из люка высунулся Ральф в наушниках натянутых на пилотку. Впрочем, одно ухо у него было свободно. А в руках он держал фляжку:
  - Дай парням. Тут хорошая штука.
  - Зингер! - рявкнул Вейнингер с башни.
  - Приказано занять оборону, герр командир! - заорал радист, прячась в танке. - До подхода основных сил.
  - По местам!
  Бирхофф, тем временем, глотал, как воду, спирт из фляжки. Струйки сбегали по его щетинистым щекам.
  Штайнер легко запрыгнул на полку, затем в люк. Танк дернулся в сторону, потом вперед. Макс кинул взгляд на друга. Тот оторвался от фляжки и протянул ее второму пехотинцу.
  А после стало некогда. Пока укрытие для машины найдешь, пока ее окопаешь. Одно было в радость: мыть гусеницы в этот день не пришлось.
  2 августа 1941 года. Взгляд сверху.
  А еще в этот день не пришлось воевать. Просто все сидели и ждали русской атаки. А ее не было. Ее и не могло быть в этот день и в этом месте.
  Русские атаковали - волна за волной - в другом месте. В селе Подвысокое, что недалеко от городка Умань. Они атаковали и в этот день, и еще две недели кряду. Там начиналась трагедия Зеленой Брамы и Уманской Ямы. Для кого трагедия, для кого и триумф. Но это будет чуть позже.
  А сегодня...
  А сегодня передовые части Шестнадцатой танковой дивизии генерал-майора Хубе встретятся с передовыми же частями горных стрелков Одиннадцатой армии Шуберта.
  Кольцо замкнулось.
  Еще будут бои. Бои жестокие, на смерть, не на жизнь будут ставки.
  Волны русской пехоты разобьются о немецкие позиции. И немцы напишут хвалебные отчеты об этих волнах, уничтоженных кинжальным огнем пулеметов.
  Но мало кто знает о том, что волны эти состояли из одних и тех же бойцов Красной армии. Они, пытаясь прорваться из окружения, нащупывали выход. Натыкаясь на прочную немецкую оборону, он откатывались и искали слабое место снова и снова. Но слабых мест в обороне немцев - в том дождливом августе сорок первого - не было. Гитлеровцы все еще сильны...
  Немцы еще сильны настолько, что позволяли себе менять дивизии на фронтах окружения.
  На следующий день Шестнадцатую танковую сменила пехота. А танкисты? Они надеялись, что впереди их ждет Одесса - очередная столица Советской империи. И на теплом море! Черном, да? Но солдат надеется, а генералы распоряжаются. И танки Хубе бросились в сторону какого-то Николаева. Ну, а что? Тоже недалеко от моря. Там и отдохнем. Там и двигатели переберем. Танк - штука нежная, несмотря на габариты.
  Хотя... Да.
  Чем больше габариты, тем больше ухода.
  Моторесурс не бесконечен. Срочно нужна остановка. Срочно! И пополнения!
  Но пополнений пока не поступали, приходилось обходиться внутренними резервами.
  Победа должна быть нанесена одним ударом. Без отвлечения ресурсов. Это приказ.
  Танки и рванули в оперативную пустоту, оставляя за собой Уманскую Яму и Одессу.
  Зачем нам Одесса? Одессу и румыны возьмут.
  Если смогут, конечно.
  Но ведь фюрер не ошибается, да?
  Союзники Рейха - лучшие союзники в мире.
  13 августа 1941 года. Взгляд сверху. Умань.
  Дождь лил как из ведра. Словно Один и Юпитер решили устроить пир на всю Украину.
  Тот, который с усиками, завершил совещание. Да, все шло хорошо. Да, гигантские цифры военнопленных и уничтоженной техники Советов внушают уважение всему миру. Нет, уважение не перед Сталиным. Перед Объединенной Европой.
  - Мы смогли! Мы сломали хребет большевикам. Осталось нажать еще чуть-чуть и этот колосс на глиняных ногах рухнет. Рухнет! И нам, наследникам Священной Римской империи, останется лишь пройти по этим хрустящим обломкам.
  Бритый, с волевым подбородком, согласно кивнул: мол, мы такие.
  Когда совещание закончилось, бритый подхватил усатого за локоть:
  - Фюрер...
  Усатый дернул руку. Он не любил, когда его трогали.
  - Мой фюрер. Я бы хотел обсудить с вами кое-что. С глазу на глаз. Без референтов и секретарей. Только переводчики.
  Фюрер посмотрел на бритого:
  - Мой дуче, между нашими народами не может быть секретов!
  Бритый улыбнулся:
  - Пойдемте. Я кое-что вам покажу...
  Малозаметные в общей толпе офицеры охраны переглянулись. Два вождя удалялись через рощицу к дороге. Двое офицеров шагнули за ними. Остальные... Остальные побрели к дороге.
  Да, лес вычищен. И не только тут. И не только от мин. Никому - даже вождям! - невидимая охрана мгновенно взяла фюрера и дуче в кольцо.
  - Бенито! Что вы хотели мне сказать?
  - Адольф, мы на 'ты', когда нет лишних ушей? Нет ли у тебя мыслей, что Михай и Антонеску не слишком... Не слишком надежные союзники.
  - Бенито? Давайте без ваших южных экивоков. Я человек Севера. Я не люблю намеков. Мне нужно прямо.
  - Мне нужен порт на Черном море, - хмыкнул Бенито. - Крым вы мне не отдадите, я знаю.
  Усатый вздохнул. Устало вздохнул:
  - Вам Африки мало, дорогой дуче?
  - Достаточно! Но! Когда мы победим... Когда это все закончится.... Я думаю о будущем, Адольф! Когда мы победим, куда я буду везти товары? Мне нужен порт для торговли с Восточной Германией. В Западной вы и так все можете. Ну, кроме вина, конечно. А сюда? Здесь будет нужда во всем. Вы сами видели эти негостеприимные земли. Мне нужна Одесса. Или любой другой порт.
  - Готланд я не отдам.
  - Ради чего тогда мои батальоны сражаются вместе с германцами на Востоке? А эти потомки римлян так нужны на Юге!
  - Кончайте. Мы не на митинге.
  - Тогда я отзову свои войска с Украины.
  - Дуче, дорогой... Чем вас не устраивает Кавказ? Батуми? Туапсе? Что там пока еще есть у русских?
  - Одессу. Отдайте мне Одессу. Или этот... Как его? Новороссийск?
  - Одессу я обещал Антонеску и Михаю. А ваши альпийские стрелки мне будут нужны на Кавказе.
  - Что они могут? - театрально закрыл руками лицо бритый.
  - Альпийские стрелки?
  - Нет, румыны! Они себя римлянами зовут, но римляне это мы!
  Усатый подумал было про румынскую нефть, но промолчал. Потому как дуче и фюрер вышли к дороге. Там их уже ждали с зонтиками офицеры охраны.
  - Смотрите, мой фюрер!
  - Смотрю...
  По размытой бесконечными дождями дороге полз мотоцикл. Водитель, заляпанный грязью по макушку, вилял по глине, стараясь держать равновесие. Изредка он протирал пальцем огромные стрекозиные очки. Впрочем, это помогало ему мало. На очередном повороте, не удержавшись, он упал в жижу. Но поднялся. Мотор взревел, чихнув бензином, мотоцикл дернуло. Водитель удержался, широко расставив ноги. Заметив сквозь грязь стоящих людей, отдал честь, попытался дать газу, но снова упал.
  А за ним, карабкаясь по рытвинам, ползли автобусы. Дождь оставлял потеки на их бортах. Из-под маскировочной тусклой краски выплывали странные яркие крикливые надписи:
  - Лянча! Только итальянское качество!
  - Чинечитта! Косметика для кинозвезд. Ты кинозвезда?
  - Траттория Джованни. Лучшая паста Неаполя.
  Стрекотала камера. За автобусами шли солдаты, скользя ботинками с высокими обмотками по грязи. Уныло, но настойчиво они пели 'Джовинеццу'. Личный гимн Муссолини и гимн его партии:
  Юность, юность,
  Весна красоты
  Время превратностей жизни
  Твоя песня звучит и идёт!
  Это все ради Бенито Муссолини,
  И ради нашей славной родины,
  Эйя Эйя Алала
  Эйя Эйя Алала
  
  Под 'эйяэйяалалу' легионеры медленнои неумолимо падали в грязь. И также поднимались.
  Потом опять автобусы, потом пара грузовиков, толкаемых солдатами, потом какие-то быки с какими-то пушчонками за хвостом.
  - С начала войны идут. Автотранспортируемая дивизия 'Торррино' между прочим! - раскатисто пронеслось картавое итальянское 'р' над мокрыми полями Умани.
  - Почему автотранспортируемая?
  - Что найдут, на том и едут. Шутка! - расхохотался дуче.
  Фюрер промолчал и отвернулся.
  Два оберста переглянулись. Один криво улыбнулся:
  - С такими войсками и врагов не надо, да, Герберт?
  Второй шепнул одними губами:
  - Тише, Джованни, тише...
  Щека фюрера задергалась. Как тогда, в госпитале...
  - Дуче, давайте мы войну закончим, хорошо?
  - Все войны заканчиваются, фюрер.
  - Когда закончим, тогда и поговорим.
  Усатый резко отвернулся и побрел к машинам, изредка оскальзываясь.
  За ним стремительно зашагал бритый. Едва не упал в грязь.
  За двумя диктаторами, тоже поскальзываясь, бежала свита с зонтиками.
  Один из грузовиков, все же, занесло. С борта его посыпались ящики с красным вином. Часть бутылок разбилась.
  Рубиновое медленно перемешивалось с коричневым.
  ЭПИЛОГ
  Горели танки. Дома горели. Горели поля подсолнухов, горела старая церковь и новый клуб. Черный дым штопором вонзался в серое небо.
  Тяжелой поступью кованых сапог по Украине шел мокрый июль сорок первого. Мокрый от крови, мокрый от слез, мокрый от стального дождя.
  Вывороченную землю рвало снарядами.
  А похоронную бумагу заполнять было некогда, да, порой, и некому. Пока просто прочерки, прочерки...
  Прочерк - неразборчивый почерк войны. Свистнуло - и ты прочерк. Это она спьяну. Война всегда пьет. Она всегда пьяна.
  И пьет из фляжки солдатской, не из бокала. И напиток ее солен.
  Люди кричат.
  Рты их выщерблены и раззявлены. Они замерли в движении. Шевельнуться равно умереть. Замереть равно умереть. Жизнь здесь плещет.
  Ползи, пехота к почтальонам. Ползи, отправляй письма девочкам Вестфалии и Вятки.
  И в письмах пулеметными строчками:
  ... Ihr Mann fiel Tod tapferen...
  ...ваш муж пал смертью храбрых...
   Готические буквы, буквы кириллицы.
  За буквами судьбы, которые мы выбираем. Даже тогда, когда выбора нет, мы ее выбираем. Даже тогда, когда мы этого не знаем, мы выбираем свою судьбу.
  И выбор этот... Он...
  Он честный, этот выбор. Стоит сделать лишь шаг в сторону, и ты становишься Каином рода человеческого. А звезда на тебе или свастика...
  Дома горят на полях, дома горят. Весь твой выбор: поджигать их или тушить. Кто ты, Каин или Авель? Тебе решать. Но решив... Стоит ли? Стоит ли потом плакать кровью на колючей соломе? Ты выбрал судьбу, что теперь?
  И 'мы' клином. 'Они' - фалангой.
  Еще дышишь? Не спеши. Каждый вздох - последний, насладись вонью тринитротолуола.
  Танки горят. Разбитые орудия тянут к небу кривые стволы.
  Ты - не пехота, не танкист, не санитар, не летчик.
  Ты - похоронная команда.
  Ты идешь и убиваешь.
  Ты хоронишь, когда нажимаешь на спусковой крючок.
  Он еще не упал, он еще жив, он еще удивляется.
  А ты его уже похоронил.
  'Здравствуй, моя хорошая, у меня все прекрасно, кормят отлично...'
  Ты был еще жив, а твой гроб был уже готов, и топор похоронщика вбил в него последний гвоздь, когда ты просыпался.
  'Ауфвидерзеен, майне кляйне, айуфидерзеен...'
  Вот 'они' клином, а мы уже 'фалангой'.
  Хрустят. Боже, как хрустят кости под прикладом.
  Страшно. Нет, не как хрустят.
  Страшно это сделать в первый раз. И во второй раз. И в третий. Да вообще - страшно.
  Но ты не помнишь. Нельзя помнить, нельзя понимать. Иначе...
  Блядь, как же страшно убивать! Вряд ли стоит это объяснять, да?
  Легче самому умереть. Легче?
  Руки в небо, штык в землю и все же, все.
  И это был не ты.
  Отец потом плюнет в лицо, мать заплачет, невеста обнимет другого. Но ты-то жив? Или нет?
  Оглянись, ты уже давно убит. Тело твое еще дышит и жрет. А ты уже давно убит.
  Давно нет того мальчика, читавшего Жюля Верна.
  Есть лишь волк, пытающийся выжить. Все остальное от...
  От лукавого? От ангела?
  От лишнего.
  Я - волк. Я - немец. Я - живу. Все остальное - лишнее.
  Все - лишнее. Всем умереть, не думать, не думать.
  Конец сеанса? Нет, это были лишь новости...
  А перед основным сеансом наш оркестр представит вам новую песню. Фрау Тод, ваш выход!
  'Ауфвидерзеен, майне кляйне, айуфидерзеен...'
  А танки все горят, горят люди, горят дома, горит небо.
  И только в сердце лед.
  Я - убит.
  Я - убиваю.
  ПРИЛОЖЕНИЯ
  Приложение ? 1.
  Приказ о военной подсудности в районе операции 'Барбаросса,
  Совершенно секретно
  
  13 мая 1941г.
  Подсудность военным судам служит в первую очередь сохранению воинской дисциплины.
  Расширение района военных действий на Востоке, формы, которые вследствие этого примут боевые действия, а также особенности противника делают необходимым, чтобы военные суды ставили перед собой только те задачи, которые при их незначительном штате для них посильны во время хода боевых действий и до замирения покоренных областей, то есть ограничили бы свою подсудность рамками, необходимыми для выполнения своей основной задачи.
  Это, однако, будет возможно лишь в том случае, если войска сами беспощадно будут себя ограждать от всякого рода угроз со стороны гражданского населения. Соответственно этому для района "Барбаросса" (район военных действий, тыл армии и район политического управления) устанавливаются следующие правила:
   I
  1. Преступления враждебных гражданских лиц впредь до дальнейших распоряжений изымаются из подсудности военных и военно-полевых судов.
  2. Партизаны должны беспощадно уничтожаться войсками в бою и при преследовании.
  3. Всякие иные нападения враждебных гражданских лиц на вооруженные силы, входящих в их состав лиц и обслуживающий войска персонал также должны подавляться войсками на месте с применением самых крайних мер для уничтожения нападающего.
  4. Там, где будет пропущено время для подобных мероприятий или они сразу были невозможны, заподозренные элементы должны быть немедленно доставлены к офицеру. Последний решает, должны ли они быть расстреляны.
  В отношении населенных пунктов, в которых вооруженные силы подверглись коварному или предательскому нападению, должны быть немедленно применены распоряжением офицера, занимающего должность не ниже командира батальона, массовые насильственные меры, если обстоятельства не позволяют быстро установить конкретных виновников.
  5. Категорически воспрещается сохранять заподозренных для предания их суду после введения этих судов для местного населения.
  6. В местностях, достаточно усмиренных, командующие группами армий вправе по согласованию с соответствующими командующими военно-морскими и военно-воздушными силами устанавливать подсудность гражданских лиц военным судам. Для районов политического управления распоряжение об этом отдается начальником штаба верховного главнокомандования вооруженных сил.
   II
  Отношение к преступлениям, совершенным военнослужащими и обслуживающим персоналом по отношению к местному населению
  1. Возбуждение преследования за действия, совершенные военнослужащими и обслуживающим персоналом по отношению к враждебным гражданским лицам, не является обязательным даже в тех случаях, когда эти действия одновременно составляют воинское преступление или проступок.
  2. При обсуждении подобных действий необходимо в каждой стадии процесса учитывать, что поражение Германии в 1918 г., последовавший за ним период страданий германского народа, а также борьба против национал-социализма, потребовавшая бесчисленных кровавых жертв, являлись результатом большевистского влияния, чего ни один немец не забыл.
  3. Поэтому судебный начальник должен тщательно разобраться, необходимо ли в подобных случаях возбуждение дисциплинарного или судебного преследования. Судебный начальник предписывает судебное рассмотрение дела лишь в том случае, если это требуется по соображениям поддержания воинской дисциплины и обеспечения безопасности войск. Это относится к тяжелым проступкам, связанным с половой распущенностью, с проявлением преступных наклонностей, или к проступкам, могущим привести к разложению войск. Не подлежат, как правило, смягчению приговоры за бессмысленное уничтожение помещений и запасов или друугих трофеев во вред собственным войскам.
  Предложение о привлечении к уголовной ответственности в каждом случае должно исходить за подписью судебного начальника.
  4.При осуждении предлагается чрезвычайно критически относиться к показаниям враждебных гражданских лиц.
  
   III
  Ответственность войсковых начальников
  Войсковые начальники в пределах своей компетенции ответственны за то:
  1.чтобы все офицеры подчиненных им частей своевременно и тщательно были проинструктированы об основах настоящего распоряжения;
  2. чтобы их советники по правовым вопросам своевременно были бы оставлены в известность как о настоящем распоряжении, так и об устных указаниях, с помощью которых войсковым начальникам были разъяснены политические намерения руководства;
  3. чтобы утверждать только такие приговоры, которые соответствуют политическим намерениям руководства.
   СТЕПЕНЬ СЕКРЕТНОСТИ
  С окончанием периода маскировки настоящее распоряжение сохраняет гриф "совершенно секретно".
  По поручению Начальник штаба Верховного Командования
  Вооруженных Сил
  Кейтель
  
  
  Приложение 2. Выдержки из дневника Франца Гальдера
  22 июля 1940 года
  5. Сталин заигрывает с Англией с целью заставить ее продолжать войну и тем самым сковать нас, чтобы иметь время захватить то, что он хочет захватить, но не сможет, если наступит мир. Он стремится к тому, чтобы Германия не стала слишком сильной. Однако никаких признаков активного выступления России против нас нет.
  6. Русская проблема будет разрешена наступлением. Следует продумать план предстоящей операции.
  а. Развертывание продлится четыре - шесть недель. Фюреру было доложено.
  б. Разбить русскую сухопутную армию или по крайней мере занять такую территорию, чтобы можно было обеспечить Берлин и Силезский промышленный район от налетов русской авиации. Желательно такое продвижение в глубь России, чтобы наша авиация могла разгромить ее важнейшие центры.
  в. Политические цели : Украинское государство, федерация Прибалтийских государств, Белоруссия, Финляндия. Прибалтика - заноза в теле.
  г. Необходимо 80-100 дивизий. Россия имеет 50-75 хороших дивизий.
  Если мы нападем на Россию этой осенью, Англия получит облегчение (авиация). Америка будет снабжать Англию и Россию
  д. Операция: Какую оперативную цель мы можем поставить перед собой? Какие нужны силы? Сроки и район стратегического развертывания? Операционные направления: Прибалтика, Финляндия, Украина. Защитить Берлин и Силезию, а также румынские нефтяные источники. Оперативный отдел.
  5.12.1940
  Опыт прежних военных кампаний показывает, что наступление должно начинаться в соответствующий благоприятный момент. Выбор благоприятного времени зависит не только от погоды, но и от соотношения сил сторон, вооружения и т.д. Русские уступают нам в вооружении в той же мере, что и французы. Русские располагают небольшим количеством современных полевых артиллерийских батарей. Все остальное - модернизированная старая материальная часть; наш танк T-III с 50-мм пушкой (весной их будет 1500 шт.), как нам представляется, явно превосходит русский танк. Основная масса русских танков имеет плохую броню.
  Русский человек - неполноценен. Армия не имеет настоящих командиров. Смогли ли они за последнее время серьезно внедрить правильные принципы военного руководства в армии, более чем сомнительно. Начатая реорганизация русской армии к весне еще не сделает ее лучше.
  Весной мы будем иметь явное превосходство в командном составе, материальной части, войсках. У русских все это будет, несомненно, более низкого качества. Если по такой армии нанести мощный удар, ее разгром неминуем.
  Ведя наступление против русской армии, не следует теснить ее перед собой, так как это опасно. С самого начала наше наступление должно быть таким, чтобы раздробить русскую армию на отдельные группы и задушить их в 'мешках'. Группировка наших войск в исходном положении должна быть такой, чтобы они смогли осуществить широкие охватывающие операции.
  Если русские понесут поражения в результате ряда наших ударов, то начиная с определенного момента, как это было в Польше, из строя выйдут транспорт, связь и тому подобное и наступит полная дезорганизация.
  5 мая 1941 года.
  Полковник Кребс возвратился из Москвы, где замещал Кестринга. По отношению к нему там была проявлена большая предупредительность. Россия сделает все, чтобы избежать войны. Можно ожидать любой уступки, кроме отказа от территориальных претензий.
  Русский офицерский корпус исключительно плох (производит жалкое впечатление), гораздо хуже, чем в 1933 году. России потребуется 20 лет, чтобы офицерский корпус достиг прежнего уровня [впечатление Кребса]. Осуществляется перевооружение. Новый истребитель. Новый дальний бомбардировщик. Однако летная подготовка и возможности недостаточные. Дальние бомбардировщики, кажется, сосредоточены вблизи западной границы.
  Эшелоны с материалами для строительства укреплений направляются к границе. Вообще же крупных сосредоточений войск [во время поездки по железной дороге] незаметно.
  26 июня 1941 года.
  Вечерние итоговые сводки за 25.6 и утренние донесения от 26.6 сообщают:
  Группа армий 'Юг' медленно продвигается вперед, к сожалению неся значительные потери. У противника, действующего против группы армий 'Юг', отмечается твердое и энергичное руководство. Противник все время подтягивает из глубины новые свежие силы против нашего танкового клина. Резервы подходят как на центральный участок фронта, что наблюдалось и прежде, так и к южному флангу группы армий. Очевидно, они перебрасываются также и по железной дороге на Ковель против нашего северного фланга, хотя этот участок вряд ли приобретет серьезное значение{. Зато южный фланг в настоящее время все еще остается чувствительным местом, ввиду того что переброска пехотных дивизий для прикрытия этого фланга невозможна из-за отсутствия свободных сил. (Будем уповать на Бога).
  Находящийся еще в резерве танковый корпус фон Виттерсгейма нельзя двинуть на фронт вследствие крайне плохих дорог, которые и без того перегружены обозом и не могут быть использованы для переброски танков. Организация подтягивания новых подкреплений в группу армий 'Юг' будет важнейшей проблемой, стоящей перед главным командованием сухопутных сил.
  29 июня 1941 года.
  Итоги оперативных сводок за 28.6 и утренних донесений 29.6:
  На фронте группы армий 'Юг' все еще продолжаются сильные бои. На правом фланге 1-й танковой группы 8-й русский танковый корпус глубоко вклинился в наше расположение и зашел в тыл 11-й танковой дивизии. Это вклинение противника, очевидно, вызвало большой беспорядок в нашем тылу в районе между Бродами и Дубно. Противник угрожает Дубно с юго-запада, что при учете больших запасов вооружения и имущества в Дубно крайне нежелательно.
  В тылу 1-й танковой группы также действуют отдельные группы противника с танками, которые даже продвигаются на значительные расстояния.
  Необходимо глубоко продумать вопрос о своевременном создании соответствующей группировки в группе армий 'Юг' для ведения ею дальнейших операций. Существующая группировка не соответствует предстоящим задачам группы армий 'Юг'.
  На фронте группы армий 'Юг' развернулось своеобразное сражение в районе южнее Дубно. 16-я танковая дивизия, оставив высоты в районе Кременца, атакует противника с юга, в районе Кременца 75-я пехотная дивизия наступает с запада, 16-я моторизованная дивизия - с северо-запада, 44-я пехотная дивизия - с севера и 111-я пехотная дивизия - с востока. На стороне противника действует 8-й механизированный корпус. Обстановка в районе Дубно весьма напряженная.
  1 июля 1941 года
  Положение с горючим. Ориентировочный суточный расход горючего был определен в 9000 куб. метров, или 250000 куб. метров в месяц, что означает доставку горючего в размере 22 эшелонов в день. Фактический же расход горючего составляет 11500 куб. метров в день, или 330000 куб. метров в месяц, то есть оказался значительно больше, чем мы предполагали.
  12 июля 1941 года
  В результате сильных контратак противника с юга и востока 11-я танковая и 60-я моторизованная дивизии были вынуждены перейти к обороне. 16-я танковая, и 16-я моторизованная дивизии продвигаются очень медленно. На основании данных воздушной разведки и трофейных карт установлено, что в районе между Бердичевом и Житомиром есть асфальтированное шоссе на Сквиру. Командование 1-й танковой группы надеется, что к вечеру 13.7 ему удастся успешно закончить танковое сражение в районе Бердичева. Наряду с контратаками противника наблюдается обратное движение его эшелонов и походных колонн на Киев.
  19 июля 1941 года
  Группа армий 'Юг': Очень большой расход горючего. За последнее время захвачены лишь небольшие запасы горючего у противника. Из-за крайне плохих дорог количество грузов, перебрасываемых транспортными колоннами большой грузоподъемности, уменьшилось на 50%. Несмотря на это, снабжение войск осуществляется бесперебойно.
  20 июля 1941 года. Из совещания в штабе группы армий 'Юг'
  Начальник оперативного отдела подполковник Винтер сделал доклад об обстановке. Общая картина соответствует имеющимся у нас данным. Новое - описание огромных трудностей передвижения, которые встречает на своем пути танковая группа Клейста. Например, 11-я танковая дивизия движется на Умань тремя подвижными эшелонами: 1) гусеничные машины с посаженной на них пехотой; 2) конные повозки с пехотой, которые следуют за гусеничными машинами; 3) колесные машины, которые не могут двигаться по разбитым и покрытым грязью дорогам и поэтому вынуждены оставаться на месте.
  Основной вопрос - продвижение вперед танковой группы Клейста. Ее главные силы и переброшенные сюда с севера части 3-го моторизованного корпуса, смененные пехотными дивизиями, ведут бои с 26-й русской армией, которая наступает, имея на своем северном фланге (непосредственно южнее Киева) и на южном фланге (в районе Тараща) по одной свежей дивизии, а на остальном фронте - дивизии, уже потрепанные в предыдущих боях.
  Все атаки противника отражены, однако эти атаки сковывают танковую группу Клейста и задерживают ее дальнейшее наступление, так как фактически охват противника осуществляется лишь слабой танковой группировкой в составе 11-й и 16-й танковых дивизий, которая заходит в тыл противнику, отходящему перед фронтом группы Шведлера.
  <...>
  Моменты, беспокоящие командование группы армии 'Юг':
  а. Вопрос о пополнении конским составом. Этот вопрос является весьма актуальным. В Польше еще должно быть много лошадей.
  б. Командование группы армий учитывает возможность того, что противник будет упорно оборонять промышленный район Днепропетровска, Кривого Рога и окажет сопротивление на западной границе этого района, то есть западнее Днепра.
  в. Боевой состав танковых соединений: 16-я танковая дивизия имеет менее 40% штатного состава, 11-я танковая дивизия - около 40%, состояние 13-й и 14-й танковых дивизий несколько лучше.
  26 июля 1941 года.
  Группа армий 'Юг': Противник снова нашел способ вывести свои войска из-под угрозы наметившегося окружения. Это, с одной стороны, - яростные контратаки против наших передовых отрядов 17-й армии, а с другой - большое искусство, с каким он выводит свои войска из угрожаемых районов и быстро перебрасывает их по железной дороге и на автомашинах. Наши войска энергично теснят 26-ю армию противника. 5-я армия противника производит перегруппировку главных сил на восток.
  30 июля 1941 года.
  Обстановка на фронте:
  На фронте группы армий 'Юг' постепенно начинают сказываться результаты длительного перемалывания русских войск, действующих на Украине. Противник отходит. Несмотря на это, ввиду малой активности румын и учитывая наличие нескольких хорошо сохранившихся дивизий в составе русского Южного фронта, следует ожидать попытки противника удержать район Одессы и прилегающее к ней побережье. Одесса может стать русским Тобруком. Единственным средством против этого является прорыв 1-й танковой группы через Первомайск на юг.
  30 июля 1941 года. Вечером.
  Очень успешный прорыв 1-й танковой группы на юг в направлении Первомайска. Наконец-то! На восточном участке фронта (группы армий 'Юг' у Киева) отражены многократные атаки противника. На отдельных участках противник предпринимал до 11 атак, одну за другой!
  1 августа 1941 года.
  Группа армий 'Юг': База снабжения в Ровно (развернута). На базе имеются следующие запасы:
  - для группы армий: 0,1 боекомплекта, 0 - заправок горючего (?) и 6-дневный запас продовольствия;
  - для 6-й армии: 1,2 боекомплекта, 2,3 заправки горючего и запас продовольствия на 3,5 суток;
  - для 17-й армии: 0,17 боекомплекта, 1 заправка горючего, однодневный запас продовольствия;
  - для 1-й танковой группы: 0,14 боекомплекта, 0,5 заправки горючего, запас продовольствия (в Бердичеве) на 3,5 суток.
  - для 11-й армии: 0,75 боекомплекта, 2,5 заправки горючего, трехдневный запас продовольствия.
  В полосе группы армий 'Юг' для перевозки снабженческих грузов наряду с автотранспортом используется железная дорога. Ежедневно в Белую Церковь поступает от 600 до 650 тонн грузов.
  2 августа 1941 года
  Генерал Буле докладывает о своей поездке в штаб группы Гудериана. Заслуживают внимания отчаянные просьбы войск о пополнении танковых и пехотных дивизий.
  1. Положение с пополнением: Группа армий 'Юг' потеряла 63 тыс. человек, получила пополнение 10 тыс. человек. Группа армий 'Центр' потеряла 74,5 тыс. человек, получила пополнение 23 тыс. человек. Группа армий 'Север' потеряла 42 тыс. человек, получила пополнение 14 тыс. человек.
  Командование группы армий 'Центр' требует направить ему в течение 8-10 дней еще 10 тыс. человек пополнения. После этого положение с личным составом в группе армий будет выглядеть так: 2-я армия - некомплект 30,5 тыс. человек, 9-я армия - некомплект 15 тыс. человек, 2-я танковая группа - некомплект 5 тыс. человек, 3-я танковая группа - некомплект 4 тыс. человек.
  До настоящего момента из резерва, имеющегося на родине и насчитывающего 300 тыс. человек, отправлено на фронт 47 тыс. человек.
  3 августа 1941 года
  Группа армий 'Юг'. Паршивая погода!
  <...>
  В Умани трофеев не захвачено.
  Приложение 3. Клаус Штикельмайер. Пердящие водители танков
  Чтобы заслужить уважение братства механиков-водителей, солдату нужно было практиковаться в водительском пердеже. Где бы водители ни собирались, они рано или поздно устраивали особое состязание - состязание пердунов.
  Подготовка к доброму пуку требовала еды и питья, провоцирующих пускание ветров. Хорошо подготовившись, каждый конкурсант должен был сесть на табурет - в танковой школе это был стандартный четырехногий табурет - и вытянуть ноги, опустив пятки на пол далеко перед собой.
  Когда наступала его очередь, каждый солдат делал вид, что нажимает левой ногой педаль сцепления, и, издав короткий пук, двигал правой рукой, имитируя переход с нейтральной передачи на первую, освободив педаль сцепления. Без паузы - и это было одним из обязательных условий - он, пустив в ход правую ногу, чтобы нажать на педаль газа воображаемого Pzla, повторял цикл - снять со сцепления - пукнуть - перейти на другую передачу - включить сцепление, переходя с первой передачи на вторую, и так далее, с целью дойти до пятой передачи, не пропустив - и это тоже входило в условие - ни пука, ни движения.
  Традиционный танковый пердеж требовал точной визуализации шести передних передач, как на старом добром PzIV, который, кстати, имел одну заднюю передачу. 'Панцер-V' ('пантера') имел уже семь передних передач и четыре задние. Знатоки назначали дополнительные очки конкурсантам, чьи движения руками повторяли ход переключения передних передач PzIV в форме двойного Н.
  Обычно танковый пердеж происходил скорее спонтанно, чем в связи с состязанием. Импульсивный участник, стоя на правой ноге, поднимает левую и, делая вид, что выключает сцепление левой ногой, издает короткий пук и пускает в ход правую руку, повышая передачу. Затем он поднимает левую ногу, делая вид, что включает сцепление. Конечно, он не мог пустить в ход правую ногу на воображаемой педали газа, чтобы ехать быстрее; так что ему приходилось пропускать повышение скорости до предела, допускаемого данной передачей, перед тем как переключиться на более высокую, - важное требование в реальном вождении тяжелого транспорта, особенно танков.
  Механики-водители, способные допердеть до шестой передачи, демонстрировали адекватность принятой пищи - и, наверное, даже лучше - и что они не очень голодали. Солдатская мудрость 'Нечего пожрать - нечего посрать' могла, относительно пердежа, быть перефразирована как: 'Много пожрать - много посрать'.
  Правильное исполнение водительского пердежа требовало значительных умственных и физических усилий. То, что могло бы стать одним долгим пердежом на всю комнату, было разделено на шесть мини-пердежей, каждый из которых - еще одно условие - был четко слышен.
  Все упражнение было также известно как танковый срач, хотя это скорее относилось к случаям непроизвольного подбрызгивания кала.
  Любой механик-водитель, который часто обдумывал и практиковал танковый пердеж, был более компетентен за рычагами своего 'панцера'.
  Список использованной литературы
  1. Lanz H. Gebirgsjager. Der 1. Gebirgsdivision 1935-1945. Bad Nauheim. Podzun, 1954
  2. Werthen W. Geschichte der 16. Panzer-Division 1939-1945. Verlag Hans-Henning Podzun. Bad Nauheim. 1958.
  3. Штикельмайер Клаус. Танковый стрелок. М. Яуза. 2011
  4. Брюннер Михаэль. На танке через ад. М. Яуза. 2011
  5. Митчем Самюель. Танковые легионы Гитлера. М. Яуза. 2011
  6. Танки и бронетехника Вермахта Второй мировой войны 1939-1945. Полная энциклопедия. Минск. Харвест. 2011
  7. Гальдер Франц. Военный дневник. М. Воениздат. 1968
  8. Исаев Алексей. От Дубно до Ростова. М. АСТ. 2005
  9. Исаев Алексей. Дубно 1941. Величайшее танковое сражение Второй мировой. М. Яуза. 2009
  10. Мощанский Илья. Вторжение. Операции Юго-Западного фронта. М. Вече. 2010
  11. Былинин Сергей. Танковое сражение под Бродами-Ровно. М. Издательский центр Экспринт. 2006
  12. Рунов Валерий. Победный парад Гитлера. М. Яуза. 2010
  13. Попель Николай. В тяжкую пору. М. АСТ. 2002
  14. Свирин Михаил. Броневой щит Сталина. История советского танка 1937-1943. М. Яуза. 2007
  
  2011-2013. Вятка-Москва-Санкт-Петербург-Киев-Одесса-Умань-Дубно
  
  
  
Оценка: 7.25*21  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019