Интересно жизнь устроена. Одно событие вытекает из другого и, в свою очередь, является отправной точкой для последующего, объединенного с предыдущими общей темой. Получается своеобразная цепь. Цепь событий.
Цепочек коротких и длинных великое множество. Переплетаясь, они образуют то, что мы называем жизнью.
Эти цепочки иногда ведут себя довольно странно. Было что-то или произошло, и образуется звено. К нему добавляется еще одно, затем еще и еще. Цепочка со временем все растет, удлиняется из года в год, но вдруг возьмет и оборвется. Недоумеваешь: почему так вышло? Ведь ничего не предвещало подобного завершения событий! В запасе осталось еще много звеньев. Припаять бы их, но ничего не выходит. В лучшем случае получается совершенно другая цепочка. Она тоже хороша, по-своему красива, но ты жалеешь о прежней - та была лучше...
За давностью лет все реже и реже вспоминаешь свое огорчение или неудачу, сожалея о потере. И вдруг, словно явившись ниоткуда, совершенно случайно находится звено. То самое, о пропаже которого сожалел и грустил. Оно идеально подходит и к той, почти забытой, незавершенной и к новой цепочке, тянущейся через десятилетия. Уже без твоего участия новое или, вернее, вновь найденное звено встает на свое место, соединив прошлое и настоящее в единое целое.
Странно все это и непонятно в своей неопределенности...
Авианосец "Адмирал флота Советского Союза", часто в угоду традициям, рожденным политиками минувшей эпохи, называемый тяжелым авианесущим крейсером, преодолевая сопротивление сердитых волн Атлантики, уверенно продвигался на юг.
Уже стали привычными солнечные дни, сменившие оставшийся за кормой мрак Полярной Ночи. Даже холод Заполярья теперь уже кажется каким-то далеким и нереальным. За бортом плюс семнадцать градусов по Цельсию, и метеослужба корабля прогнозирует дальнейшее ее повышение, а на календаре декабрь месяц. Чудно!
Не в первый раз мы в этих широтах, но происходящие метаморфозы пока еще удивляют и несколько настораживает. Ведь подобная температура в родном Баренцевом море даже летом большая редкость. Память подсказывает: и к этому скоро привыкнешь и даже к предстоящим неделям настоящей жары посреди зимы.
Завтра проходим Гибралтарский пролив. В пятый раз мне предстоит сделать это. Но все равно настроение какое-то необычное, приподнятое, словно в предвкушении своеобразного праздника. Праздник... А почему бы и нет? Ведь не так часто это бывает!
Океанский пейзаж красив. Куда ни глянь всюду волны и небо. Они постоянные и одновременно разные, изменяются медленно, лениво, и поэтому, кажется, что постоянно дремлют. Особенно это заметно перед штормом. Который час вас окружает почти статичный морской пейзаж, своим однообразием нагоняя скуку и приступы лени.Время тянется медленно, словно подражая ритму смены и изменения волн. Кажется, весь мир погружен в дремотное оцепенение и ничего не предвещает метаморфозы, как вдруг происходит что-то незаметное, незримое, и тихая гладь волн сменяется рябью. Бесконечная синь небес постепенно скрывается в дымке тонких невесомых перьев, словно оброненных в полете невидимой сказочной птицей. Из-за горизонта неспеша наползают белоснежные барашки облаков. Усиливающийся ветер поднимает волны, а кажется, что это океан, проснувшись, задышал глубже. Среди курчавых барашек-облаков появляются высокие, растущие прямо на глазах причудливее серые башни почти черные снизу. Но это если смотреть со стороны. Но стоит подойти им поближе, как картина становится еще суровее. Черные тучи низвергают потоки дождя, зигзаги молний больно ранят грудь исполина-океана. И вот уже перекатываются гигантские водяные валы, совершенно не обращая никакого внимания на редкие корабли, идущие куда-то по своей надобности и случайно оказавшиеся в месте очередной битвы стихий. Затем между постоянно враждующими сторонами заключается очередное соглашение и все понемногу затихает.
Если видеть подобное изо дня в день на протяжении нескольких недель, то это надоедает. Хочется какого-то разнообразия. Стихия - очень романтично и красиво, но мы все-таки люди, жители земной тверди. По своей природе нас тянет к себе подобным. Появится на горизонте такой же, как и ты сам морской бродяга, смотришь на него и гадаешь: кто это такой, откуда и куда путь держит?
Недели, проведенные вдали от берегов, превращают любой клочок земли, любую возвышенность, оказавшуюся в поле зрения, чуть ли не в событие. Что же тогда говорить о проходе между двух материков, Европой и Африкой?
На входе в Гибралтар всегда дует сильный ветер. Атлантический океан неизменно провожает волнами с пенными барашками. После однообразия океанского пейзажа пролив кажется оживленным проспектом, где вместо куда-то торопящихся машин идут нам навстречу или попутным курсом сухогрузы, контейнеровозы и прочие суда. Между континентами беспрестанно снуют небольшие скоростные паромы, часто проходят довольно близко от нас на радость их пассажирам и экипажу авианосца. Вспышки фотокамер, приветственные жесты....
Миновав пролив, оказываешься в колыбели нашей цивилизации - Средиземном море, а стоит, подойти к мысу Европа, как все стихает, море становится ласковым, словно говорит: "Добро пожаловать".
С замиранием сердца смотришь на то, что древние греки называли Геркулесовы Столпы. Почему-то не видать атлантов, держащих небо. Мифы, легенды, тысячелетия истории человечества...
Возвращаясь с ужина, обратил внимание, что народ дружно принялся наводить порядок в каютах. К чему бы это? Неужели "новорусские политрабочие" или как теперь их называют "воспитатели" затеяли очередную проверку кают? Странные времена все-таки наступили. Бывшие политработники - вершители судеб и идейные бойцы в одночасье превратились в психологов, социологов, воспитателей-врачевателей душ. Марксистско-ленинскую подготовку заменили общегосударственной, а суть осталась прежней: знаешь, не знаешь - не важно. Главное, чтобы конспекты были в наличии и стенды красивые. Хорошо, что хоть работу над "первоисточниками" упразднили. И за то спасибо.
Или это нерадивые представители различных штабов, что заполонили надстройку и лучшие каюты второй палубы авианосца, выселив хозяев, решили показать сою "нужность и незаменимость" в очередной раз? Выслуживаются перед начальством, лебезят, распространяют бредовые идеи и донимают экипаж всевозможными проверками. А ведь что-то проверять и улучшать нужно было, когда корабль всю весну и осень находился в Баренцевом море или стоял у причала, а не сейчас, на боевой службе! Но что ты! Отпуска, санатории у них видите ли. Опять же грибочков и ягод заготовить нужно. А тут как снег на голову: в следующем году многие штабные и тыловые структуры подлежат сокращению. Вот и кинулись гурьбой на авианосец, в дальний поход засобирались кабинетные работники, из тех, кто выход в море на срок больше недели считал личной трагедией, а теперь вдруг вспомнив, что хоть и на берегу служат, но военно-морские звания носят. Страшно им стало: а вдруг и на самом деле сократят теплые места? Давно пора!
Пусть проверяют, пишут замечания. Бумага все стерпит. Мне скрывать нечего, да и в каюте всегда порядок. Полтора десятка лет служу на корабле и всегда так. Это не из-за чинопочитания и рвачества. Просто люблю, чтобы дома было хорошо и уютно.
Немного странно называть небольшое помещение с двумя секретерами, койками, шкафами, рукомойником, журнальным столиком, диваном и круглым иллюминатором вместо окна домом. Но так получается. Здесь я провожу большую часть служебного времени, да и личного заодно.
Подошел к каюте, чей номер по странному стечению обстоятельств совпадает с тем, что красуется на борту корабля. Открыл дверь. Придирчиво осмотрелся. Все на своих местах. По-другому никак. Как говорят старые моряки: "Имущество закреплено по-штормовому", хотя шторма в природе никакого нет. И это не нарочно - в условиях "длинных" волн Атлантики так надежнее будет. Особенно если живешь почти в носовой части корабля.
До инструктажа перед заступлением на боевое дежурство еще более двух часов. Дел незавершенных нет. Можно расслабиться, почитать книгу, например. Давно уже собирался заняться серией "Тысячелетие русской историей". Захватил с собой в моря несколько книг. Сегодня решил заняться работой Александра Асова "Славянские боги и рождение Руси". Она лежит в нижнем выдвижном ящике секретера, ждет своего часа.
Корабль задрал нос, замер на гребне волны, словно раздумывая как ответить на подобную наглость и всей своей массой обрушился на нахалку, подняв фонтаны брызг. В этот самый момент я как раз потянул на себя нижний ящик секретера. Он выскочил из направляющих и грохнулся на палубу. Содержимое разлетелось во все стороны...
Выругался. Теперь и мне придется наводить порядок, что явно не входило в планы. Ничего страшного. Это иногда даже полезно. Возможно, найдется что-то ненужное, старые записи, конспекты, например. Глядишь, и место освободится для чего-то более полезного.
Изрядно опустевший нижний ящик никак не хотел становиться на свое место. Определенно ему что-то мешало. Включив фонарик, встал на четвереньки и заглянул вглубь ниши. Немного повозившись, извлек оттуда какой-то небольшой сверток, для надежности завернутый в прозрачный целлофановый пакет. Немного повертел его в руках. Ладно. Потом разберусь что это такое. Ящик занял свое прежнее место.
Послышался стук в дверь. И кто бы это мог быть? Старое, годами проверенное кузнецовское правило гласит: "Если не было предварительной договоренности или звонка по телефону, на стук не реагировать. Открывать только на опознанный голос". Так надежнее, а главное - спокойнее будет.
- Товарищ подполковник, дневальный матрос Мизинцев, - послышался голос из коридора. - У вас есть мусор на выброс?
Этого паренька я немного знаю. Маленький такой, почти мальчишка. Недавно прибыл служить к нам из Вологодской области. Он еще смешно так "окает". Говорят, толковый матрос, смышленый.
Открываю дверь.
- Забирай, - показал на стоящий в углу только что приготовленный к выносу мусорный пакет со старыми, ставшими ненужными исписанными тетрадями, бумагами и прочим хламом, потом спохватился. - Погоди-ка....
Что-то заставило вынуть обратно сверток, ставший причиной незапланированного "расхламления" секретера. Наверное, не стоит так сразу его выбрасывать, не проверив предварительно, что там лежит.
Мизинцев уже стучится к соседям, в который раз машинально вчитываясь в слова на мемориальной табличке: "В этой каюте проживал старший лейтенант Соболь Семен Игоревич, героически погибший тридцать первого декабря тысяча девятьсот девяносто девятого года в республике Чечня". Интересно, какие мысли витают в голове у молодого матроса в это время? Когда погиб Семен, Мизинцеву было лишь десять лет или немногим больше. Что знает он о той войне?
Я сам, проходя по коридору, невольно замедляю шаг возле этой таблички. Иногда перед глазами встает лицо Сени с его неизменной чуть застенчивой улыбкой.... Сколько ему было тогда? Двадцать четыре? Да, как и мне, когда в свое время воевал в Афганистане. Тоже был авианаводчиком. Только я вернулся живым, а он нет. Геройски погиб, дрался до последнего и даже, уже, будучи убитым, упал, но так, что закрыл своим телом проход в полуобвалившийся блиндаж, где лежали несколько тяжелораненых морских пехотинцев. Лишь они одни остались живыми из разведгруппы, с которой работал Семен....
Чтобы отвлечься от грустных мыслей развернул злополучный сверток. Какие-то старые накладные, выписки из приказов, всевозможные справки, ксерокопии. Все датировано тысяча девятьсот девяносто четвертым годом.... Понятно, это - дубликаты периода, когда я только прибыл служить на авианосец "Адмирал Кузнецов" после расформирования нашей части в Прибалтике. Теперь все это и подавно не нужно. Можно было спокойно выбросить. Хотя нет....
Еще раз полистал старые бумаги. Да, очень сложным было то время для меня и моей семьи. Даже вспоминать не хочется. Сколько нервотрепки, переживаний!
Сюда попал служить от безысходности. Очередной процесс сокращения Вооруженных Сил России уже практически завершился. Согласился на перевод в морскую авиацию Северного флота. Покинув ставшую совсем недружественной Эстонию, с великими трудностями добрался до Североморска. Здесь меня, как выяснилось, особо не ждали. Пришлось согласиться на нижестоящую должность, остававшуюся вакантной на нашем единственном авианосце, имея лишь смутное представление о том, чем мне придется заниматься. А что оставалось делать? Ни кола, ни двора. Семья ждет в номере захудалой гостиницы, у входа которой стояла припаркованной легковушка, на которой мы сюда приехали. Вот-вот придет контейнер с нашими нехитрыми пожитками, а получить хоть какое-нибудь жилье можно было лишь в Видяево, где в то время базировался "Адмирал Кузнецов".
Нет, можно было бросить все и уволиться, раз оказалась занятой обещанная еще при переводе с Балтийского флота должность. Имел на это полное право. Но, допустим, уволился. А потом что? Как быть дальше? Во-первых, куда податься? А, во-вторых, на что прикажете потом жить? Служить надо - это однозначно. Отдав армии более шестнадцати лет и не заработав приличной пенсии уходить "на гражданку" не хотелось... Ладно, пережили и это.
Отобрав несколько бумажек чисто на память о том времени, принялся за красный блокнот. Почтовые адреса, номера телефонов... Кажется, это есть и дома. Расписание Таллиннских электричек, пригородных автобусов... Какие-то заметки, несколько пустых страниц... Опять адреса, телефоны. А что там, в конце? ...Стихи. Вернее их жалкое их подобие в собственном исполнении, выражающее сиюминутное настроение, состояние или результат каких-либо раздумий.
Стоп! Да это же тот самый блокнот, о пропаже которого я сокрушался совсем недавно!
Да, это - он. После возвращения с Афгана я перенес сюда самое удачное, на мой взгляд, из того, что я написал "за речкой". Иногда перечитывал, вспоминая былое. После переезда на север еще некоторое время блокнот попадался на глаза, а затем куда-то исчез.
И как же ты здесь очутился, дружище? Быть может, я, уходя в свои первые моря, взял его с собой, рассчитывая перечитать все это, вспоминая былое, а, возможно, и написать что-то новое? Или когда-то машинально захватил на корабль вместе с этими, теперь уже ставшими абсолютно ненужными бумагами за какой-то надобностью? Теперь уже и не вспомнить...
***
Любимых глаз сиянье вижу я
Среди бессонного ночного мрака.
Но, Боже, как ты далека!
Одни воспоминания лишь рядом.
Услышал ласку твоих рук,
Но это - дуновение рассвета.
Пусто, грустно, тишина вокруг.
Лишь сердце гулко: где ты? Где ты?
Хорошо помню, как родились эти строки. Это было на второй или третьей неделе после моего приезда в Афганистан.
Переезд к новому месту службы всегда довольно трудный момент в жизни каждого офицера. А здесь мало того, что пришлось поменять хоть и непростой, но уже ставший привычный образ жизни, где все подчинено великому священнодейству под названием полеты на известный пока лишь только по рассказам друзей совершенно другой, где все подчинено "боевым". Это короткое слово вместило в себя всевозможные боевые действия, в диапазоне от выхода в горы небольшой группы до крупномасштабной операции.
Все, полностью все вокруг было необычным: и окружающая природа, и распорядок дня, и отношения между людьми, и даже сама форма, в которой ходили. Настораживало особое, уважительное отношение летчиков к нашему брату, авианаводчику. Угнетало долгое отсутствие писем из дому. Пугал неизвестностью предстоящий первый мой выход на замаячившую впереди армейскую операцию в районе с красивым названием Алихейль. Понюхать пороху в Чарикарской "зеленке" уже довелось по самые ноздри. Какие-то двое суток на "боевых" и все стало на свои места. Садов Дружбы, как убеждал комментатор Лещинский с экранов телевизоров здесь никто не сажал, а шла самая настоящая война с кровью, болью и смертью. Откуда-то из глубин сознания периодически всплывал вопрос: "А вдруг...?". Лучше об этом не думать.... Только идиот ничего не боится. Спрятал свой страх поглубже, и вперед, в горы, раз выпала такая работа.
Но сон все-таки был беспокойным. Я часто просыпался по ночам. Думал, вспоминал, мечтал. Очень скучал по жене, дочери которой вскоре должен исполниться годик.
Повертел в руках блокнот. Что там дальше? Вверху следующей страницы стояло короткое слово "Алихейль".
Алихейль.
Там, где шумный поток прорезает веками ущелье
На вершине скалы притаилась красавица ель.
А средь этой красы эрэсы летят словно шмели,
Всюду мины лежат. Это все - Алихейль.
Алихейль - чудный край золотого заката,
Где когда-то пролег древний Шелковый Путь.
Изнуряющий зной и журчанье ручья как награда.
Взрыв фугаса! Война здесь идет, не забудь!
Алихейль - это пот, застилающий очи,
Когда нужно, порою, на брюхе ползти,
А внутри все кричит: "Отдохни! Уже нет больше мочи!",
Но бредешь, чтобы ночь на Тридцать Ноль Семь провести.
Как красив Алихейль на рассвете, на утренней зорьке!
Но готов ты проклясть этих гор красоту,
Когда видишь ребят, что лежат у тебя на площадке,
В двадцать жизнь потеряв, иль о счастье в грядущем мечту.
Прочел и задумался невольно. Вспомнилось то, что считал уже давно забытым. Стихотворение это писал около месяца. Начал сочинять его на той самой операции в провинции Пактия, что была первой в списке крупномасштабных из тех, в которых довелось мне участвовать за время службы в Афганистане. Только по счастливой случайности она не стала последней в моей жизни. Заключительное четверостишье родилось уже на базе, в Баграме, когда остались позади километры, пройденные по щедро засеянными противопехотными минами горам, частые обстрелы "духовскими" реактивными снарядами, нечеловеческая усталость, горе от потерь, гардезская медрота и кабульский госпиталь.
Я достал из пачки сигарету и жадно закурил. Вообще-то стараюсь отучиться от пагубной привычки, но сейчас можно курить, даже нужно. Это стихотворение, одно из немногих, написанных мною в Афгане, помнил и без блокнота. Уж больно много оно значит для меня.
Часто задаю себе вопрос: как бы сложилась дальнейшая судьба, не получи я в Алихейле две контузии в один день, легкую а потом и тяжелую? В Афганистане особых проблем со здоровьем не было. За теми "боевыми", закончившимися для меня так плачевно, последовали следующие, уже в высокогорном Пагмане. Потом еще и еще. Некогда было обращать внимание на состояние здоровья, а в Союзе началось....
Сначала был один приступ, затем другой, третий и все одно и тоже: ни с того ни с сего дикий озноб, температура поднимается под сорок. Лежишь, трясешься, ни слова выдавить из себя не можешь, а на глазах слезы от бессилия и жалости. Жалости не к себе. Нет. Жаль было супругу, как терпеливая нянька возившуюся со мной словно с маленьким ребенком, поднимавшую на ноги после очередного выматывающего все силы приступа.
Врачи ставили диагноз - это последствия перенесенной на ногах малярии, все пичкали какой-то дрянью, что до сих пор комары не кусают, а шарахаются как от прокаженного. Ну, не нравлюсь я им! Хотя, чего врачей винить, ведь и малярия была на самом деле.
Лишь спустя пару лет наконец-то определились с диагнозом: последствия закрытой черепно-мозговой травмы с какой-то там "симптоматикой". Опять госпиталь, амбулаторное лечение, снова госпиталь. Стало полегче. Выкарабкался. Задумался о дальнейшей службе. Опыта и знаний хоть отбавляй. Но куда подашься с такими проблемами со здоровьем? В академию? Ага, сейчас! Нужно сначала набраться сил, вылечиться. Так годы и прошли....
Не будь всего этого, то жизнь, вероятно, сложилась бы иначе. Как многие мои однокашники, прошедшие или не прошедшие горнило Афганской мясорубки, скорее всего, давно окончил бы Военно-воздушную академию имени Гагарина. Был бы сейчас каким-то начальником. А так....
А что, собственно говоря, жаловаться на судьбу? Как и хотел, вся служба связана с авиацией, полетами. Освоение новой техники, боевая работа, инструкторская. В детстве мечтал стать моряком, но первые десять лет отдал службе в ВВС, лишь после очередных "организационно-штатных мероприятий" попал в палубную авиацию. Очень редкая, кстати, профессия. Статьи в Федеральных документах посвящены, порой, одному-двум специалистам. Как у меня, например. На авианосце нас с Ромкой двое, а авианосец в России всего один. Молодежь в таких случаях говорит: "Круто!".
Будильник заиграл мелодию Свиридова. Ею раньше открывалась телевизионная программа "Время". Кажется, "Время, вперед!" называется. Пора собираться на инструктаж и развод. Но это - по-простому, а так предстоящее мероприятие на корабле громко называется "Ритуал заступления на боевое дежурство".
Что-то больно часто в моей служебной деятельности встречается слово "бой" и производные от него. Может это оттого, что в свое время окончил высшее военное училище по специальности боевое управление авиацией? Возможно. Первая офицерская должность называлась "Офицер боевого управления командного пункта". В Афгане работал авианаводчиком. Так проще сказать. Уж больно длинное официальное название - "офицер боевого управления группы боевого управления". Особенно, если добавлять то, что написано в скобках. Там длинный перечень тех, с кем работают авианаводчики. И про пехоту, и про десант, и про разведку со спецназом сказано. Должность авианаводчика подразумевает очень частое нахождение на "боевых". Через несколько лет оказался в плавсоставе военно-морского флота. И здесь редко кто говорит: "Пошел в дальний морской поход". Чаще слышится: "Ушел на боевую службу". И вот сейчас я нахожусь на боевой службе и половину своего времени провожу на боевом дежурстве. Интересная закономерность.
Манит блокнот, зовет в каюту. Заглянув в прошлое трудно остановиться. Двадцать лет прошло. Многое осталось в памяти, но забываются детали, имена, как блекнут краски как на старой цветной фотографии.
Коллеги удивленно проводили взглядом мою фигуру, отделившуюся от общей массы. По распорядку дня сейчас вечерний чай в столовой летного и технического состава авианосца. В конце рабочего дня там особенно уютно. Играет музыка, на столах в вазочках вкусные, только из пекарни булочки, напоминающие о доме и традиционное флотское угощение к чаю - сгущенное молоко. Полакомившись, не хочется уходить сразу в каюту. Кто-то ведет неторопливую беседу, кто-то просто сидит, слушая музыку или думая о чем-то своем....
Мне сегодня ничего этого не нужно.
***
Вот пройдет этот день,
На землю ляжет тень
Несбывшихся снов
И несказанных слов.
Забудутся тревоги
Как трудные дороги.
Наступит мир мечты,
В котором только ты,
Где робко, трепеща
Вновь запоет душа
О ласке глаз твоих,
Прекрасных, словно стих.
О солнце в волосах,
Улыбке на устах.
Твой нежный голосок
О счастье мне споет.
Затем придет рассвет.
Проснешься - песни нет.
Тускнеет мир мечты,
В котором только ты.
В тяжелый период моей афганской эпопеи родились эти строки. Теперь уже и сам не пойму, почему я удрал из госпиталя толком не долечившись. Возможно, подтолкнуло то, что снова вернулась способность нормально говорить, а не повторять вслух уже мысленно составленную желательно короткую фразу, стал лучше видеть и слышать. Судя по последствиям, досталось моему организму крепко. Хорошо еще, что прежде чем окончательно "отрубиться", успел навести "грачей" на "духовскую" пусковую установку реактивных снарядов и завести санитарный вертолет Ми-8 на площадку, где уже ждали раненые и убитые....
Частые головные боли в первые дни после госпиталя мешали нормальному восстановлению. Иногда доходило до того, что уже был готов сдаться на милость врачей. Но как вспомню госпитальный кошмар Королевских Конюшен, где на прогулках между периодами тупого полусна в душной палате встречались изувеченные, искалеченные войной люди, то сердце рвется на части! Некоторые из находящихся на излечении здороваются с тобой, заботливо предлагают сигарету или уступают место на скамейке. Они знают кто ты такой. По их мнению, или на самом деле, именно ты тогда стоял с радиостанцией на плече у вертолетной площадки, когда требовалась срочная эвакуация, а они лежали на плащ-палатках или в лучшем случае носилках и смотрели на тебя, как на Бога. Так снова в госпиталь? Ни за что! Насмотрелся, натерпелся.... Уж лучше в горы.
Замаячили очередные "боевые". На этот раз в Пагмане. А там сплошные "четырехтысячники". Бывало, закрадывалось сомнение: смогу ли? Выдержу ли? Не стану ли из-за своей поспешности и нетерпеливости обузой для товарищей? Ближе к ночи обычно успокаивался. Утренние пробежки, отжимания, приседания, "качания" пресса до изнеможения вселяли уверенность. Только уж больно хотелось домой, к семье...
Восхождение
Вот опять я в горах.
Плечи давит РД
И "разгрузка" стесняет дыханье,
Тело ноет: "Постой!",
Ну а ты продолжаешь идти...
Самому не понять,
Как сумел взойти на вершину,
Этих тридцать кило
На себе донести.
Осыпь, скальник,
Над пропастью тропка.
Где порою нельзя
Альпинистам умелым пройти,
Ты бредешь, взгляд на землю утупив,
Ставя ноги в следы
Тех, кто шел впереди.
Все. Привал.
Воды бы глоточек!
Но нельзя.
Это - смерть через сотню шагов.
Жарит солнце,
Испепелить тебя словно бы хочет,
А в долинах манит
Отблеск рек и ручьев...
Вот "задача"
И рядом площадка.
Ты "Самбо" устало
В эфир говоришь.
"Тридцать пятый район, ноль семь,
По "улитке" четверка -
Мое место, "поляны".
И с надеждой на небо глядишь.
Вот и все.
И таскаем мы камни с друзьями,
От осколков шальных
Чтоб себя защитить.
Предстоит нам две полных недели
Здесь на "блоке" сидеть.
"Духов" ждать, а понадобится - бить.
Четкими картинками всплыло в памяти то восхождение. Первый этап операции в Пагмане. Если не изменяет память, это было в июне-июле тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. До места добрался, как говорится, "на последнем издыхании". Сколько не тренировался перед "боевыми", а силенки еще были явно не те, что раньше....
Много жаргонных слов, сокращений, принятых среди наших солдат и офицеров в Афганистане. Трудно назвать написанное мною двадцать лет назад стихотворением, но как замирает сердце, когда спустя годы вновь читаешь РД (ранец десантный), "разгрузка" (чаще "лифчик" - нагрудный подсумок для магазинов, гранат, сигнальных ракет, дымов, огней; как правило, самодельный или в лучшем случае трофейный). Идти след в след - самый надежный способ остаться целым в случае, если идущий впереди всех сапер не обнаружил вовремя противопехотную мину. Воду пить, особенно много, при длительных больших физических нагрузках в условиях жары, тем более высокогорья равносильно смерти из-за большой вероятности теплового удара. "Поляна" - вертолетная площадка. Район, квадрат, улитка - слова из одного из способов определения и передачи координат при наличии нанесенной кодировки. Ну, а камни понятно для чего нужно таскать - на скалах окоп не вырыть.
Так высоко в горы я еще не забирался. Вернее, ходить ходил, но жить не доводилось. А здесь три тысячи шестьсот метров над уровнем моря на первом этапе "боевых". На втором этапе пришлось забраться еще выше. Днем жарко, а ночью холод собачий. Физически было очень тяжело, но первый этап "боевых" прошел довольно мирно, то есть без потерь. Кажется, недели полторы провели на той горке. Полк сидел на "блоках" на вершинах, прикрывал работу "спецов" в долине. Как всегда, что ни день, то событие....
Ко мне в полку относились с повышенной чуткостью. Майор Стрельников, начальник полковой разведки, с которым у нас еще в Алихейле сложились дружеские отношения, как-то вдруг заметил, что многие после возвращения с тех "боевых" интересовались моим здоровьем, так как по опыту знали, что "загремел" я в госпиталь надолго. Были обескуражены, узнав о моем побеге оттуда явно не долечившимся, но обрадовались, увидав в расположении части, по всем признакам собирающегося идти в горы вместе с ними. Но почему-то кажется, что Валерий Алексеевич больше всех обрадовался моему возвращению. Они с майором Борисовым даже устроили для меня по этому поводу пир в домике "особых" товарищей, скрывшись от любопытных глаз всяческих замполитов и прочих почитателей Закона "О борьбе с пьянством и алкоголизмом". Помню, песни даже пели под гитару, а утром кое-как загрузились на броню и поехали воевать.
Дорога предстояла долгая, новый командир хоть зыркал сурово в нашу с Канарисом сторону (Борисов укрылся где-то на соседнем БТР), но ничего нам не сказал, только посмеивался, глядя как мы попиваем водичку украдкой. С пониманием отнесся, да и от пешего выхода в горы нас отделяло еще более двух суток.
Наедине со Стрельниковым мы всегда были на "ты", он почему-то категорически возражал против "выканья" и даже приветствовал обращение по имени. Немного странно, особенно если учесть, что разница в возрасте у нас составляла около шести лет - для двадцатипятилетнего старлея срок почти необозримый.
Валере
В далеком Афгане,
В высоком Пагмане
На горке с биноклем
Дружок мой сидит
И на беспечное стадо баранов
В кочевье пуштунов
С надеждой глядит.
"Вот, завтра на зорьке
Сойду я с пригорка,
Чтоб РПД внизу проводить,
И не забыть бы к этим пуштунам
На кружечку чая нам заскочить.
Эх, жаль, у ханумки
Не будет успеха -
Рекс, паразит, мне штаны разорвал.
Вернусь и устрою ему я потеху.
Ишь ты, нахал - за коленку кусал!
И все же ягненок мне будет в подарок....
Зачем мне ягненок?
Уж лучше баран,
Чтоб ночью кричал он дико и грозно
Начальнику штаба: "Иван! Эй, Иван!".
Мечтает дружок мой,
Все смотрит, считает,
Какой же нам лучше будет баран?
А рядом за картой, зевая устало,
В линялой "горняшке" грустит капитан.
P.S.
Валера, прости ты друга-писаку,
Что мысли твои он тогда разгадал.
Я рад бесконечно, что планы свершились
И стих потому я тебе написал.
Да, кажется, эти строчки родились именно на "боевых" в Пагмане.... Точно! Помню, как по-детски радовался Валерий Алексеевич, перечитывая их вновь и вновь. Правда, затем, несколько дней спустя, сокрушался, что ветер унес в пропасть дорогой ему листок, просил снова записать. Более-менее приличной бумаги под рукой не оказалось, а друга было жаль. Почему-то больно полюбились ему мои корявые вирши.
После приема и разгрузки очередного вертолета, пополнившего наши запасы боеприпасов, пищи и воды, я вдруг вспомнил, что в каждой коробке с сухим пайком есть опись вложений, и, кажется, она напечатана лишь с одной стороны листа. Пошел к "комендачам" - доблестным представителям полкового комендантского взвода, то есть тех кто не остается в расположении части со всякими писарями, а ходят в горы наравне со всеми. На этих "боевых" прибывший по замене новый командир полка подполковник Верещак решил продолжить традицию: не набивать сухим пайком желудки, разбившись на небольшие группы, а питаться за общим столом тем, что удастся приготовить из содержимого консервных банок, и предварительно сваренной крупы. Всем продовольствием, кроме имевшегося у каждого НЗ (неприкосновенного запаса - примечание автора) на нашем блоке заведовали именно "комендачи".
Бойцы вскрыли коробку, и у меня появилась нужная бумага. Немного повозившись, я постарался, как можно красивее вывести на ней свое "творение". Попыхтеть пришлось изрядно. Ведь почерк мой каллиграфическим назвать трудно. Радости Стрельникова не было предела. Несколько раз перечитав, он спрятал мой стишок в нагрудный карман.
Сейчас, читая эти неумелые, наивные строки перед глазами встает картина:
Валерий Алексеевич пристроился на большем камне над самой пропастью, рассматривает в бинокль и пересчитывает баранов и верблюдов, пасущихся далеко внизу, у самой стоянки кочевников пуштунов. Рекс, немецкая овчарка, лежит чуть поодаль, пристроив свою голову на лапах, и виновато поглядывает на разорванные его клыками штаны спецназовской "песчанки". Ему, по всей видимости, стыдно. Несмотря на солидный свой по собачьим меркам возраст, утром разыгрался с майором как самый обыкновенный щенок, не рассчитал сил, и теперь из прорехи брюк начальника разведки выглядывает голая коленка.
Иван Михайлович (фамилию, увы, запамятовал), исполнявший обязанности начальника штаба, с тоской смотрит на карту, пытаясь разгадать загадку: как это так вышло, что мы сидим в седловине между двух вершин одной и той же горы, а на карте гора одна и вершина тоже одна, да еще и обозначена 4270. Обе вершины совершенно одинаковые по высоте. Правда, карта немного старовата - тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года выпуска, но другой, увы, нет.
Все сыты, довольны. Только что закончилась трапеза. Валерий Алексеевич все-таки смог вчера убедить командира полка в необходимости спуститься к пуштунам и провести там РПД - разведывательно-поисковые действия.
Разведгруппа была встречена с максимально возможным радушием. Пока Стрельников и все кто был с ним, спускались с горы, "гостеприимный" хозяин верблюдов, лошадей, баранов и прочей живности успел при помощи своих жен подготовиться очень основательно. Наших разведчиков ждал самый настоящий пир. Отказаться от угощения, показавшегося сказочным после долгого питания сухим пайком и производными из него, по местным обычаям было невозможно. Василий Васильевич, начальник медицинской службы полка стал жертвой радушия кочевника. Голубоглазого невысокого роста блондина кочевник выделил из всех "долгожданных" гостей, оказывал ему всевозможные знаки внимания и подносил самые лучшие блюда. Некоторое время Дядя Вася артачился, но Стрельников, улучив момент, объяснил, что если тот откажется от угощения, то нанесет хозяину кровную обиду со всеми вытекающими последствиями. Пришлось Полковому Доктору смириться со своей участью. Со счастливым лицом он принимал из рук пуштуна самые лучшие, а, значит, жирные куски мяса, благодарил и ел, правда, сыпал при этом всевозможным медицинскими терминами и перечислял все известные ему инфекционные заболевания.
На прощание пуштун, хозяин кочевья, неоднократно клятвенно заверял, что он самый надежный и преданный друг "шурави", то есть русских, и даже подарил барана. Наверное, кочевнику было невдомек, что этим самым "шурави" хорошо известна древняя восточная мудрость: "Ты сказал один раз - я поверил, ты повторил - я усомнился. Ты сказал это еще раз, и я понял, что ты лжешь".
При возвращении разведгруппы в одной из близлежащих пещер был обнаружен и взят в плен самый настоящий "дух". На допросе он дал настолько ценную информацию, что мне пришлось немного поработать при помощи дежуривших в воздухе пары "Грачей" с таким ошеломляющим результатом, что за нашим "ценным "духом" вскоре прислали вертолет.
Всю ночь бедное животное, то есть баран, с невероятными трудностями поднятое на такую высоту, что у парящих в небе орлов были видны лишь спины, блеяло или даже орало дурным голосом, мешая спать. Не знаю, чуял ли баран свою неминуемую участь или просто хотел пить, но с подъема его судьба была решена.
Кстати, чтобы приготовить суп и шашлык пришлось сжечь все ветки и щепки, что, только, удалось найти среди скал и даже все, что могло гореть из найденного на блоке и его окрестностях. В конечном итоге съели очень вкусное мясо полусырым.
На той высоте, куда мы забрались, вода начинает кипеть уже при шестидесяти градусах по Цельсию...
Черным пятном на белом фоне свежее выкрашенного борта между приоткрытых штор через открытый иллюминатор заглядывает в каюту чужая ночь. Далеко внизу сердито шумят волны Атлантического океана, разрезаемые носом авианосца. Зеленоватые искры планктона также редки, как лишь иногда выглядывающие из-за туч кое-где мерцающие звезды. Сколько раз уже видел эту картину, но все смотрел бы, смотрел... Море всегда разное и любит поразить разнообразием.
Закурил. Какая это уже по счету сигарета за вечер? Не важно... Прочитанные страницы старого блокнота разбудили память. Теперь уже не остановиться, не успокоиться...
Все курил, поглядывая на блокнот. Словно что-то держало меня, не позволяло открыть следующую страницу, хотя уже и вспомнил, что меня там ждет. То стихотворение я тоже написал в Пагмане, на третий или четвертый день второго этапа операции. Вернее, сочинил его бессонной ночью, вспоминая недавнее прошлое.
Как-то странно получается: вспоминаешь то, что вспоминал когда-то раньше...
Июль тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. Афганистан. Пагман.
...Короткая передышка между этапами операции позволила немного отдохнуть и набраться сил. Отдыхать всегда хорошо, но настроение было прямо-таки паршивое. Удручало осознание того, что одна из задач этих "боевых" - поиск летчика-оператора со сбитого советского вертолета огневой поддержки Ми-24, так и не увенчалась успехом. Правда моим товарищам, майорам Борисову и Стрельникову удалось достичь в этом деле определенного результата.
Во время очередной реализации разведданных их группа обнаружила тщательно замаскированный склад боеприпасов, принадлежащий одной из многочисленных местных банд, а в соседней пещере двух "духов". "Бородатых" взяли в плен, склад взорвали. При допросе пленные сообщили очень ценную информацию: вертолетчик тяжелораненым захвачен одной крупной бандой и он, самое главное, еще жив. Моджахеды его тщательно скрывают, чуть ли не каждую ночь переводят с одного места на другое.
Утром нашему полку предстояло выходить на новую задачу. Отбой произвели раньше обычного. Мне же почему-то совершенно не хотелось спать. Усевшись на обломок скалы, торчащий из земли чуть поодаль от нашей палатки, я вслушивался в звуки ночного лагеря и рассматривал ночное небо.
Яркая луна освещала окружающие пики гор мертвенным светом, делала их пугающими и одновременно притягивающими взгляд. Блеклые звезды устало подмигивали не в силах пробиться во всем великолепии своего сияния в царство ночи, и от этого сама ночь казалась уже не ночью, а лунным днем.
"Чтож, пожалуй, первый этап "боевых" показал, что не ошибся, решившись выйти наравне со всеми в горы всего через полторы недели после возвращения из госпиталя, - рассуждал я, анализируя состояние своего здоровья. - Конечно, до хорошей формы мне еще далеко, но обузой для товарищей, по крайней мере, не стал. Руки, ноги работают исправно, головные боли не донимают и проблем с речью, слава Богу, нет. Остальное - дело наживное...".
- Ты чего тут расселся? Не спится? - Игорь Разумовский, начальник связи полка присел рядом. - Кстати, я тебя искал.
- А что случилось?
- Ничего особенного, - блеснули в темноте очки капитана. - С завтрашнего дня работаем на новых частотах и новыми позывными.
- Это, какими, запасными что ли?
- Ага. У тебя такой странный позывной.... Опять на спортивную тему.
- "Спринт-3".... Хм, точно! - я удивленно взглянул на связиста.
И как это сам не заметил? Был "Самбо", стал "Спринтом". Действительно, спортивная тема.
- Игорь, слушай, а что их специально подбирают по одной тематике?
- Нет, конечно. Случайное совпадение, - Разумовский был подозрительно серьезен. - Я вот что подумал: может с новым позывным тебе больше повезет?
Настала очередь и мне погрустнеть. Игорь явно намекал на мою неудачу на прошлых "боевых". Действительно, старый позывной счастливым не назовешь....
Перед глазами возникли госпитальная палата, боец с аппаратом Елизарова на ноге в парке у хирургического отделения. Он встретил меня, как родного, все благодарил, называл по имени и отчеству, а я... не помнил его совершенно! Более того, слова по-прежнему застревали где-то внутри, и от охватившего волнения ничего не мог с этим поделать. На его вопросы отвечал односложно, понимая, что, вероятно, обижаю солдата подобным отношением. Раненый, вернее, уже выздоравливающий, согласно госпитальной терминологии, как-то по-особенному взглянул на меня и сказал грустно: "Видать вам тоже крепко досталось.... Ничего. Это пройдет. Обязательно пройдет! Я в свое время думал, что потеряю ногу. А вы посадили вертолет, и через час я вместе с другими раненными был уже на операционном столе.... Помните, какая страшная у меня была рана?". Что ему тогда ответил, совсем не помню. Совершенно стерлось из памяти, когда эвакуировал его в госпиталь. "Санрейсы" отправлял. Что было, то было. Но конкретно, где и кого грузили в вертолеты на плащ-палатках или носилках запомнить невозможно. Разве что отдельные лица. Много горя повидать пришлось в Алихейле.
Лежа в палате, часто мысленно возвращался к нашему разговору. Возможно, именно эта встреча и послужила для меня стимулом к выздоровлению и преодолению последствий контузий....
