Господи, обрати к Тебе и сердца врагов наших, если невозможно иже ожесточенным обратиться, то положи преграду зла их и защити от них избранных Твоих. Аминь.
(Молитва за неверующих, гонителей и презрителей веры)
Боже Святый и на всех святых почивающий! Вспоминая святых Твоих и их богоугодное житие, и Тебе Самого в них действовавшаго, прилежно молю Тя: даждь мне, грешному, последовати их учению, вере, долготерпению, любви и их молитвенным пособием, паче Твоею воздействующию благодатию небесныя с ними сподобитися славы и хвалити Пресвятое Имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, во веки. Аминь.
(Молитва по призывании святых)
От автора
Мне сегодня задали вопрос, в очередной раз заставивший о многом задуматься: "Зачем вы пишите всё это?"
И действительно: зачем?
Читатели, увидев мою повесть, отреагируют по-разному. Кто-то, пролистав несколько страниц, скажет: "Вот уже и "афганцы" взялись за перо, стали писать свои мемуары". Кого-то просто заинтригует необычное название, а найдутся и такие люди, кто с брезгливой миной отбросит этот труд, буркнув: "Опять о войне... Крови, насилия, боли в жизни и так хватает!". Что поделаешь, каждому свое.
Нет. Это - не мемуары. Молод я еще для этого, хотя и довелось кое-что испытать.
Слово "Алихейль" для большинства читателей просто красивое, мелодичное сочетание букв, настраивающее на романтический лад. Но кое-кто насторожится или даже вздрогнет, увидев знакомое название. Скорее всего, это будет мужчина средних лет, в глазах которого будет что-то отличающее его от большинства ровесников. Это - мой брат по войне, мой брат-"афганец". Для него Алихейль - воспоминание из молодости, боль и кровь. Его боль, его незаживающая рана.
Прошли годы. Да что там годы - уже более двадцати лет минули описываемым мною событиям, а боль осталась. Только нет больше ее физического ощущения. Осталось что-то ноющее где-то в закоулках памяти. Причем, эта боль уже стала неизменным фоном для возникающих перед глазами картин из прошлой жизни: изумрудных лесистых гор под темно-синим небом, хрустально журчащего ручья среди камней или сосны, притаившейся на вершине скалы...
Время лечит всё. Даже боль. Даже память, отбрасывая в небытие ненужное и оставляя только самое яркое, наподобие вспышек молний, расчеркивающих зигзагами всё вокруг и наполняющее чистый горный воздух запахом озона или алмазную россыпь звёзд по черному бархату небосвода.
Но не в силах всемогущее время стереть воспоминания о тех восемнадцати - двадцатилетних парнях, скрежещущих зубами, тихо стонущих или матерящихся со скупой нечаянной слезой на глазах, что лежали неподалёку от наспех оборудованной площадки в ожидании спасительного санитарного вертолета. Все это до сих пор живо в памяти, даже, несмотря на прошедшие десятилетия.
В своей повести посредством главного героя я старался передать ощущения, переживания, мысли молодого офицера редкой профессии, волею судьбы впервые очутившегося на крупномасштабной войсковой операции, но уже успевшего столкнуться с горькой правдой войны в Афганистане.
Расскажу об увиденном и пережитом, и, может быть, легче станет на душе и стихнет собственная боль. Еще лучше будет, если кто-то прочтет эти строки и вспомнит что-то своё, узнает себя и вернется мыслями в те незабываемые дни своей молодости. Вспомнит своего друга, или просто знакомого, прошедшего через горнило Афганской войны и примерит на себя частицу его жизни.
А может подросток прочтет эту повесть? Буду просто счастлив, если шевельнется и останется в его душе что-то такое, что заставит осознать, что нет для мужчины ничего святее, чем быть воином, защитником своей Родины, своего дома и всего, что любимо. А "косить" от службы в армии стыдно и недопустимо, как бы ни старались убедить его в обратном авторы различных публикаций и телевизионных программ, по сущности скрывая обыкновенную собственную трусость за высокими словами о пацифизме, нерационально потраченном времени и прочем бреде.
Для этого и пишу.
Глава 1. Хата
Бесконечно длинным чудовищем, словно выползшим через пещеру из другого мира в древнюю горную страну под названием Афганистан, где, казалось, навечно поселилось дикое средневековье, по извилистой дороге, петляющей среди нависших неприступных скал, тёмных ущелий и широко раскинувшихся долин медленно ползла колонна военной техники.
Танки, бронетранспортеры, боевые машины пехоты вперемешку с различными грузовиками, тягачами с катящимися за ними пушками - всё это ревело моторами, лязгало гусеницами, изрыгало клубы дыма и нещадно пылило.
Люди, оседлавшие броню и одетые в неизменные бронежилеты, разгрузки-лифчики, каски или панамы, казались совершенно одинаковыми. Вездесущая пыль, осевши на бровях, ресницах, волосах, одежде, уровняла всех. Совершенно невозможно было понять, где сидит офицер, а где солдат. Где сидит воин, прошедший не одни "боевые", а где новичок, только приехавший из Союза "выполнять интернациональный долг по оказании помощи братскому афганскому народу в защите завоеваний Апрельской революции".
Эта картина, что показалась бы здесь лет десять назад несуразной и нелепой, стала уже привычной и для гор, и для местных жителей. Десять лет не затихает тут война, снимающая кровавую дань с афганского народа и с "шурави", как они окрестили всех, кто приехал с севера - и русских, и грузин, и украинцев. Мало кого еще занесло в эту горную страну с необъятных просторов многонационального Советского Союза! Да и в самом Афганистане смешение языков и народов. Кто враг, кто друг трудно разобрать. Как говориться: восток - дело тонкое.
Среди бесконечной вереницы техники, натужно ревя моторами, плелся видавший виды БТР (бронетранспортер) с бортовым номером шестьсот три. Пушки на нем не было. За текстолитовым колпаком, по всей видимости, изображавшим башню, была сооружена палатка, чем-то смахивающая на кибитки переселенцев из американских вестернов. Торчащая веником в корме странного бронетранспортера дискоконусная антенна и едва различимая под слоем пыли авиационная птичка в носовой его части, указывали на принадлежность к военно-воздушным силам. Бесшабашность и дерзость экипажа подчеркивали нарисованные на борту пятьдесят две звездочки - по одной, на каждую пройденную ими операцию, или как здесь принято было говорить "боевые".
У командирского люка, лениво посматривая по сторонам, сидел длинный худой майор. На противоположном борту на седушке, сооруженной из солдатской подушки, уютно устроился старший лейтенант, чья еще не облинявшая на солнце "горняшка" (куртка с капюшоном и штаны из тонкого брезента) и слабее, чем у окружающих загоревшие лицо и руки при близком рассмотрении выдавали новичка. Плавное покачивание брони убаюкивало старлея, но его любопытство усиленно боролось со сном и пока побеждало. От нечего делать в голове мелькали различные мысли и ностальгические воспоминания.
"Как же хочется спать! - подумал Юра, обернувшись и посмотрев как сладко кимарят, спрятавшись от жаркого солнца под пологом палатки, двое его сослуживцев и общий любимец - немецкая овчарка Баграм совсем по-человечески вытянувшийся во всю свою длину. - Третий день мы уже в пути, но эти горы, скала, развалины кишлаков, что проплывают мимо, чередуясь с живописными долинами, разве дадут уснуть? Где еще такое увидишь? Все так необычно..."
С первых дней выхода на "боевые" окружающие пейзажи да изредка попадающиеся по пути кишлаки с дувалами и арыками, живущие своей жизнью, вызывали у него неподдельный интерес, а иногда даже и восторг. Он жадно, хотя и с определенной настороженностью, рассматривал проплывающие мимо скалы и скрывающиеся где-то в бездонной синеве горные вершины, стараясь запомнить наиболее яркое и выразительное из увиденного.
Но монотонность движения в колонне и нестерпимо жаркое солнце постепенно делали свое дело. Накопилась усталость, и Юра стал подумывать о том, чтобы и себе вздремнуть, как это уже сделали его товарищи, которым местная экзотика была безразлична или изрядно надоела почти за полгода или год службы в этих краях.
Прошел всего месяц, как он, повинуясь приказу командования, прилетел в Афганистан для выполнения теперь совершенно непонятного ему интернационального долга. Это был его первый выход в горы на крупномасштабную операцию, и поэтому многое еще было вновь. Да и горы здесь были совсем не такие, как в окрестностях Кабула, или те, что виднелись вокруг широко раскинувшейся долины, где располагалась авиабаза Баграм.
Когда только собирался сюда по срочному предписанию с формулировкой "...для восполнения боевых потерь" о том, что происходит в Афгане, он уже имел кое-какое представление и понимал, что там будет несладко. По телевизору передавали скупые репортажи о посадке каких-то Садов Дружбы и раздаче продовольствия местным жителям. Это успокаивало его семью, но Юра знал гораздо больше, чем они. Несколько человек из технического состава их авиационного полка, в далеком гарнизоне, расположенного в глуши лесов Эстонии, уже успели "отдать долг дружественному афганскому народу". Узнав о предстоящей поездке, они периодически снабжали Юрку всей возможной информацией из собственного опыта, включая, что с собой брать и как себя вести в первую неделю по прибытию, чтобы не подхватить какой-либо заразы.
Оптимизма каждая новая порция информации не добавляла, а их скупые рассказы вызывали жгучий интерес. Ведь еще раньше вернулся с Афгана его двоюродный брат Сашка, проведший полтора года за баранкой бензовоза, постоянно мотаясь с колоннами от Кабула до Хайратона и обратно. Брат столько всего рассказал, что Юрка, в то время еще курсант Ворошиловградского высшего военного авиационного училища штурманов имени Пролетариата Донбасса, смог понять, почему никогда не унывающий Сашка стал таким угрюмым и смолил одну за другой сигареты, когда дело доходило до воспоминаний.
Кое-что из рассказанного братом он уточнил у своего училищного инструктора, майора Горохова, что совсем недавно вернулся с войны кавалером ордена Красная Звезда, добросовестно отбегав выпавшее на его долю по горам и вдоволь наглотавшись пыли в колонах по дорогам, как оказалось, совсем недружественного Афганистана в должности авианаводчика.
Но все, что слышал об Афгане, казалось тогда таким далеким и непостижимым. И если бы кто сказал, что минует каких-то пять лет, и он тоже окажется в этой забытой Богом, или, как здесь говорят, Аллахом стране, и будет ехать на свою первую армейскую операцию в качестве авианаводчика, то Юрка в это, ни за что бы не поверил.
Но так случилось. Прибыв в Кабул, он сразу же был назначен в Баграмскую группу боевого управления авиации, работающей с 108 мотострелковой дивизией и 345 отдельным гвардейским парашютно-десантным полком. В течение дня на него оформили необходимые приказы, переодели в "эксперименталку", выдали целый рюкзак различного обмундирования, автомат с двумя снаряженными магазинами и посоветовали перебраться в "Полтинник", как окрестили местный смешанный авиационный полк, к кабульским наводчикам, чтобы с их помощью добраться до Баграма.
Улететь сразу не удалось. Вечером подул сильный ветер, несущий тучи песка и пыли. Он не стихал почти двое суток, то противно воя на унылой ноте, то оглушая внезапными порывами, заставляя отплевываться от забивающейся везде и скрипевшей на зубах пыли. Это было его первое знакомство с "Афганцем" - оказывается, именно так называется это природное явление.
Наконец, через трое суток, добравшись с различными приключениями до места назначения, Юра обнаружил, что все его будущие коллеги на "боевых" и ему пришлось целую неделю провести в томительном ожидании их возвращения.
Комната, где проживали авианаводчики в редкие перерывы между выходами в горы, на сопровождение колонн или в "зеленку", как на местном жаргоне окрестили поросшие буйной зеленью участки долин или плоскогорий, располагалась в модуле второй эскадрильи местного полка "грачей" (штурмовик СУ-25) была простой и, на удивление, уютной.
Семейные фотографии у коек, полки с книгами, телевизор. На окне шторы из китайского шелка, а на одной из стен висели плакаты. На одном из них был карикатурно изображен авианаводчик в полной экипировке с неразлучным АКС, переходящий пунктирную линию, по всей видимости, изображавшую границу и надпись: "Уйти, чтобы вернуться". На втором, повинуясь полету фантазии, неизвестный художник на черном фоне разбросал россыпи звезд в хороводе бездны компаса и летящие в танце силуэты девушки и юноши. Поверх него на гвоздях, вбитых в стену прямо через плакат, висел настоящий трофейный карабин 1887 года выпуска, неизвестно каким образом попавший сюда и сохранившийся до настоящего времени.
На этой же стене, на самом видном месте располагалась фотография уже известного по рассказам старшего лейтенанта Борисова в черной рамке, кусок карты ущелья Панджшер и пробитая осколком металлическая солдатская фляга. Никаких надписей не было. Только дата тридцатое апреля тысяча девятьсот восемьдесят четвертого года. К чему слова? И так все ясно: мы помним о тебе Игорь....
Тыльная стена комнаты и большая часть потолка были задрапированы куполом парашюта. Входную дверь в спальное помещение украшала "соломка", изготовленная из гильз тепловых ловушек, что отстреливали самолеты и вертолеты, спасаясь от "Стингера" - американского переносного зенитно-ракетного комплекса.
Слева от двери на цепи многозначительным напоминанием висело "Постановление ЦК КПСС о борьбе с пьянством и алкоголизмом". Авианаводчик не может быть трезвенником по определению - уж больно неспокойная работа досталась. Вид Постановления у любого политработника, заглянувшего "на огонек" или для проведения "разъяснительной работы", как правило, вызывал умиление и отбивал всякую охоту портить настроение гостеприимным хозяевам.
Обстановка комнаты лишь напоминала что вокруг идет война, но ее жаркое, зловонное дыхание слышалось все отчетливей и отчетливей. Сначала это было только в скупых рассказах Баграмских летчиков да ни на минуту не смолкающем гуле, доносившемся с аэродрома. Затем в частой, особенно по ночам, автоматной стрельбе, расчеркивающей цепочками огней трассирующих пуль небо, в залпах артиллерии и глухих отзвуках взрывов в совсем близкой Чарикарской "зеленке".
Изнанка войны открылась ему полностью на "боевых", в той же злополучной "зеленке". Сначала это произошло, когда он впервые увидел фонтанчики пыли, взметнувшиеся от пуль у самых его ног, и понял, что это не просто стреляют, а стреляют именно по НЕМУ. Затем, чуть позже, осознал всю ее слепую жажду смерти. Это случилось, когда понял, что сержанта Орлова, с которым Юрий только вчера близко познакомился, и лишь несколько часов назад они оживленно беседовали и вместе радовались простым вещам наподобие чая, приготовленного при помощи закопченного чайника и паяльной лампы, теперь уже нет, и никогда не будет. Когда увидел перед собой чуть не плачущего доктора, который судорожно затягивался сигаретным дымом и шептал в отчаянье, неизвестно к кому обращаясь: "Не пойму! Никогда не пойму: как это - вот он, еще живой, еще говорит, а рана такая, что жить осталось считанные минуты! И сделать никто ничего не в силах! Только Бог..." что-то надломилось в душе молодого офицера.
С первых своих "боевых" Гутин вернулся таким, каким его еще никто не видел: подавленным, разбитым, злым на все и всех, включая самого себя. Спирт, выпитый за столом, накрытым по поводу их возвращения коллегами, которые не участвовали в этом выходе совершенно не "брал". Только письма от жены, найденные под подушкой, помогли ему вернуть интерес к жизни. Они стали своеобразным бальзамом для души. Ведь уже целый месяц прошел, как он ничего не знал о своих родных и близких! А тут - целая пачка писем, полных любви и нежности. Значит, он по-прежнему любим, и в нем нуждаются. Только ради этого стоит жить, пересилив боль в душе.
Юра взглянул на электронные часы - подарок супруги по случаю окончания училища и получения первого офицерского звания.
- Алексеич, а ведь сегодня девятнадцатое мая, и у моей дочки день рождения. Представляешь, целый год человеку стукнуло! - удивляюсь собственной забывчивости, обратился он к своему начальнику.
- Поздравляю! Что же ты раньше ничего не сказал? - майор Церковский с чувством пожал руку и с укоризной взглянул на подчиненного.
- Да как-то закрутился....
- "Закрутился", - передразнил его майор. - Такие вещи нельзя забывать! Мы здесь живем как одна семья. Радость для одного - радость для всех... Эх, ты!
Старлей виновато отвернулся. И что его дернуло за язык похвастаться? Сидел бы себе, молча, и не получил бы от шефа нагоняя!
- Юр, а представляешь как сейчас там, в Союзе? Твои, небось, сейчас празднуют вовсю.
- Представляю, - Юрка надвинул панаму на самые глаза.- Обидно, конечно, что меня сейчас с ними нет. Но что поделаешь?
Он вдруг вспомнил, как совсем недавней, а теперь такой далекой мирной жизни, когда брал свою Танюшку на руки, то всегда замирал оттого, что она обнимала его шею своими ручонками и трепетно прижималась всем тельцем. Дочкины волосы щекотали лицо, а запах у них был такой родной-родной и такой сладкий...
- Не переживай! Через год ты уже будешь дома, и тогда всей семьей отпразднуете уже по-настоящему, - Владимир Алексеевич по-дружески положил руку ему на плечо, чтобы хоть как-то приободрить подчиненного.
Пехотные офицеры давно обратили внимание на своеобразные отношения среди авианаводчиков. У них было не принято обращаться друг к другу по званию. Существовала традиция называть своего начальника емким словом "командир" или по имени-отчеству.
При первой встрече Юра представился своему новому начальнику по-уставному: "Старший лейтенант Гутин. Представляюсь по случаю прибытия к новому месту службы". Ответ прозвучал тоже довольно сухо: "Майор Церковский. Начальник группы боевого управления".
Познакомились. Владимир Алексеевич добросовестно записал в свою тетрадь анкетные данные нового подчиненного, обращаясь к нему на "вы". Но уже через несколько часов после официального знакомства за наспех накрытым, но богатым по местным меркам столом, они отметили и благополучное возвращение с "боевых", и "влитие в коллектив" вновь прибывших. Тут и стало окончательно понятно, как и к кому следует обращаться.
Поерзав на седушке, чтобы устроиться как можно удобнее, Юра прикрыл глаза и принялся мечтать о том, что будет через год, когда он вернется с войны, и попытался представить, как, возможно, сейчас празднуют такое важное событие в жизни семьи его самые дорогие и близкие люди.
...За красиво сервированным столом в большой комнате родительской квартиры расположились нарядно одетые и веселые мама, папа, тесть с тещей, сестры Юрки и его ненаглядной Светланушки. Она и виновница торжества Танюшка сидят на самом почетном месте - во главе стола. Голубые глазки именинницы так и светятся счастьем. Она еще не совсем понимает, что такое День рождения, но её нарядили в новое платьице, голову украсили огромным бантом, с ней сегодня обращаются особенно ласково и вдобавок ко всему говорят, что Таня теперь "совсем большая". Вот только мама Света с утра почему-то была грустной и даже заплакала, когда поцеловала её.
Но это было утром, а сейчас Танюшке радостно. Всё происходящее вокруг для нее новая игра, где самое замечательное - это красивый торт с единственной горящей свечой, которую ей нужно было задуть. Она немножко боялась, и всем из-за этого было весело...
Интересно, а помнит ли еще его дочка, не забыла ли? Света писала, что первое время Таня очень скучала по нему, а затем стала вспоминать всё реже и реже. Дети быстро забывают все в этом возрасте, тем более, что вокруг столько много нового и интересного.
Юра подумал: а что будет через год, когда он вернется с Афгана? Ведь может получиться и так, что дочка его совсем позабудет и даже не узнает при встрече! И что тогда? Заново знакомиться с собственным отцом? Дикость какая-то! Бред!
При этой мысли он разволновался, сдвинул панаму на затылок, открыл глаза и замер, остолбенев от открывшейся картины. Юра даже потряс головой, проверяя, не спит ли? Нет. Это - не сон и ни какое-то наваждение.
Неподалеку от дороги, по которой медленно ползла их колонна, у подножья горы, поросшей густым лесом, прилепился небольшой кишлак. Вроде бы и ничего особенного, кишлак как кишлак - обыкновенная "духовская" деревня. Но на самой его окраине виднелось такое, чего меньше всего он ожидал увидеть в этих краях - дом европейской постройки. Причем, не просто дом, а самая настоящая украинская хата с небольшими окошками и ставнями на них. Словно иллюстрацию к "Кобзарю" Тараса Шевченко увидел, или картинку из далекого детства, с тех времен, когда он проводил каждое лето у своей бабушки в селе с красивым названием Ярославка. Тогда он жил точно в такой же хате с соломенной крышей, только гор там не было, а вокруг простиралась распаханная бескрайняя степь с редкими рощицами и темно-зелеными лесополосами.
Юру настолько взволновало увиденное, что остатки дремоты мгновенно улетучились, и он впервые по-настоящему пожалел, что отказался получать бинокль, когда его "вооружали" на складе в Кабуле по прибытию из Союза, перед самой отправкой в Баграм. Уж больно хотелось подробнее рассмотреть некогда аккуратно выбеленные стены дома и сам двор, обнесенный покосившимся плетнем.
Он, довольно долго, молча, рассматривал кишлак, хату, перебирая в голове возможные варианты появления в этих краях совершенно чуждого им строения. Но дорога неожиданно повернула за скалу с одиноко растущей на самой вершине елью, и видение исчезло.
"Еще одно чудо", - подумал Юра, и уже открыл, было, рот, чтобы высказаться по этому поводу, но начальник его опередил.
- Ты видел? - не поворачиваясь, недоуменно бросил Церковский. - Я даже представить себе не могу, каким образом могло оказаться здесь подобное и тем более прижиться...
- О чем ты, Алексеевич? Если о дереве, то тут, думаю, всё просто: в расщелину на самой вершине скалы каким-то ветром занесло семена, а там была земля, старые листья, сухая трава. Влаги здесь хватает. Вот и выросло дерево в гордом одиночестве.
- Получилось два одиночества: и дерево, и хата, а главное - оба прижились и выжили каждый сам по себе, но почему-то рядом, - задумчиво проговорил начальник. Судя по всему, его тоже не оставила равнодушным встреча с украинской мазанкой посреди диких гор Афганистана, а одинокое дерево усилило впечатление.
- А я с того самого момента, как увидел эту хату, сначала не поверил своим глазам, и до сих пор пытаюсь представить, что мог пережить хозяин этой частички Украины в стране "духов". Врядли он из тех, кто осел здесь после того, как попал в плен уже на нашей войне. В нынешнее время его бы обязательно вынудили принять ислам, чтобы просто остаться жить, да и даже за семь лет он никак не смог бы достичь такого положения, чтобы безнаказанно построить себе эту мазанку, так сильно отличающуюся от "духовских" домов и жить в ней. Скорее всего, это какой-то служивый, родившийся и выросший где-то на Украине или Кубани еще в царские времена или в годы гражданской войны, а во время войны с басмачами оказался в Средней Азии. Там он каким-то образом сошелся с местными богатеями, воевал на их стороне, а после победы Советской Власти перебрался в Афганистан с остатками какой-то банды, поселился и осел здесь. Вариантов много. Но, думаю, в любом случае, если написать историю его жизни, то получится роман похлеще всяких там мемуаров.
- Куда хватил! - майор с интересом посмотрел на подчиненного. - А ведь и на самом деле любопытно... Но теперь разве узнаешь, как оно было?
- То-то и оно! - Юра бросил прощальный взгляд на скрывающуюся за очередным поворотом грустную скалу с одиноким деревом на вершине. - А ты красиво сказал о двух одиночествах...
- Да, ну тебя! - засмущался Церковский. - Это я специально подкинул тему, зная твою склонность к романтике.
Некоторое время ехали, молча, думая каждый о своем. Колонна постепенно замедляла движение и, наконец, остановилась. Из проема командирского люка их БТР показалась рука со шлемофоном, которые обычно носят танкисты.
- Товарищ майор, послушайте! - раздался глухой голос откуда-то снизу. - В командной сети дивизии такой гвалт стоит! Саперы на дороге какой-то сюрприз обнаружили. Теперь, наверное, будем долго стоять, пока они его не обезвредят.
Владимир Алексеевич нехотя надел шлемофон. Недовольно поморщился.
- И когда ты отремонтируешь порядочную гарнитуру? На дворе жара стоит под пятьдесят градусов, а я вынужден сидеть в этой дурацкой шапке, - ворчал он, вспомнив, как обнаружил перед самым выходом на операцию, что его любимые наушники с микрофоном на дужке, подарок вертолетчиков, не работают, а Кузнецов все никак не удосужится их исправить.
Через некоторое время он снял шлемофон. Посмотрел на Гутина.
- Похоже, что мы действительно застряли надолго. Саперы обнаружили на дороге закопанную неразорвавшуюся авиационную бомбу, а сверху "духи" еще пару "итальянок" поставили (здесь: противотранспортная мина итальянского производства в ребристом корпусе. ТС-6.1). Хорошо еще, что "кроты" заподозрили что-то неладное и вовремя остановились, чтобы прощупать все хорошенько. Иначе наехала бы БМРка своим катком на этот сюрприз, и рвануло бы так, что даже страшно подумать о последствиях...
БМР - это боевая машина разминирования, которую часто называли в Афгане "танком с яйцами" из-за катящихся впереди гусениц тяжеленных катков, подвешенных на цепях к специальным балкам.
Сзади послышалась какая-то возня. Юра обернулся, и нос к носу столкнулся с Баграмом. Пес незамедлительно лизнул его несколько раз своим розовым языком.
- Фу! - отшатнулся он, брезгливо вытирая лицо ладонью.
- Сам ты - "фу", - Виталий Спеваков, еще один авианаводчик из их группы, мирно проспавший под пологом почти всю дорогу, наконец, решил "выйти в люди".
Церковский тоже взглянул на Юру и расхохотался.
- Ну, ты просто индеец в боевой раскраске, - проговорил он сквозь смех. - Красиво, однако, Баграм тебя разрисовал своим языком!
Влажный собачий язык оставил на изрядно запыленном лице чистые полосы, а Юрка, вытираясь, размазал по щекам грязь и теперь выглядел довольно комично.
Баграм, царапая когтями колпак, перебрался вперед и уселся, выставив свою морду между двух люков. От внезапно налетевшего порыва ветра он прищурился, его уши смешно зашевелились, и грозный пес всем своим видом стал теперь напоминать безобидную детскую игрушку.
- Ну, ты красивый. Ну, очень красивый, - приласкал питомца Владимир Алексеевич.
Баграм никак на это не отреагировал, даже наоборот - весь насторожился и даже сердито заворчал. Он явно что-то учуял впереди.
- А я вот что подумал: не заточить ли нам по паре "таблеток от голода" пока стоим? - опять послышалось сзади.
Это окончательно проснулся капитан Спеваков. Больше всего на свете Виталий любил выпить под хорошую закусочку, хорошо поесть и поболтать "про жизнь" в приятной компании, а еще после этого хорошенько поспать. Но такую слабость он позволял себе, когда находился на базе, или, в крайнем случае, пока не доберется до района, где проводились "боевые". Там он сразу становился предельно собранным и даже серьезным. Правда, иногда мог не удержаться и отпустить очень меткую шутку.
Вот и в этот раз Спеваков дал довольно меткое определение жестяным банкам, составляющим основную массу горно-летнего пайка, что получали они обычно перед выходом в горы. Банки были гораздо меньше привычных консервных, что украшали полки магазинов в далеком Союзе, но, конечно же, гораздо больше медицинских таблеток, хотя чем-то отдаленно их и напоминали. Особенно в перевернутом положении.
Майору Церковскому это предложение понравилось, и пока его подчиненные мыли руки и умывались, поливая друг другу из фляги, он отдал соответствующие указания бойцам, входившим в состав экипажа их "шестьсот третьего".
Через некоторое время из недр БТР были извлечены коробки с сухим пайком и спиртовой хлеб. Галеты, входящие в суточный рацион сухого пайка среди авианаводчиков считались едой условно съедобной и использовались, в основном, для раздачи местным ребятишкам, или как их называли "бачатам", стайками снующими вдоль обочины, когда путь колонны проходил по кишлакам. Только в Алихейле наблюдалась странная картина: кишлаки иногда встречались, но они были словно вымершими. Подобное обстоятельство ничего хорошего не предвещало. Верный признак - если жители спрятались или покинули свои жилища, то в любой момент жди от "духов" неприятностей.
Вся группа была в сборе. Третий авианаводчик, майор Карасев, тоже решил присоединиться. Он, было, сначала все отказывался, но затем, посмотрев, как дружно трудятся его товарищи, вскрыв коробки с суточными рационами сухого пайка и извлекая из целлофановых пакетов консервные банки, передумал.
Николай Иванович был самым старшим в группе по возрасту. Он приехал из Союза через неделю после Юры, и между ними сразу же установились теплые отношения. Оказалось, что Иваныч четыре года назад служил в том же гарнизоне, что и он, только в соседнем полку. Естественно, у них нашлось много общих знакомых и тем для разговоров. В Сууркюле у Карасева остались бывшая жена и двое детей. Именно из-за развода Николай Иванович был вынужден перевестись в другой гарнизон куда-то под Ригой. Юра по рассказам жены знал, что с ней вместе работала Ольга Карасева. По возрасту и другим совпадениям, она вполне могла быть бывшей женой Иваныча, но Гутин тактично никогда об этом ему не говорил.
Бойцы во главе с командиром БТРа, которые, пользуясь близостью к коробкам, так как ехали внутри брони и уже не раз могли бы успеть подкрепиться, тоже проголодались и теперь колдовали над паяльной лампой, что никак не хотела разжигаться, чтобы вскипятить черный от копоти чайник. Офицеры, молча, наблюдали над этой возней, но к трапезе никто не приступал. На "шестьсот третьем" существовало не писаное правило: никто никогда не ел в одиночку. Наконец, злосчастная лампа разгорелась.
- Так, настоящих буйных мало, - решил прервать затянувшуюся паузу Спеваков. - Беру роль распорядителя банкета на себя. Позвольте огласить меню и предложить вам первые блюда!
Все заулыбались, а Виталий с серьезной миной брал в руки банку, и быстро переводя названия, зашифрованные в цифрах, выдавленных на крышках на нормальный человеческий язык, стал передавать "блюда" желающим.
- Тушенка баранья! Тушенка говяжья! Тушенка свиная! Так, это пока отложим... Тушенка свиная еще раз!
Быстро заработали ключи, или по-простому "открывалки", и в ход пошли ложки.
Баграм, облизываясь, провожал жадным взглядом каждую "таблетку от голода" и, поняв, что в этот раз ему, возможно, ничего не перепадет, жалобно уставился на Спевакова.
- А собакам вообще обедать не положено! - Вместо Виталия объяснил псу Церковский. - У них двухразовое питание. Тем более что некоторые особо прожорливые утром слопали столько каши, что неплохо бы им подумать и о диете. Иначе окончательно раскабанеют и перестанут гавкать.
От таких обидных слов Баграм демонстративно отвернулся и, увидев чужого бойца, по его мнению, слишком близко проходившего мимо "наводческого" БТР, накинулся на него с таким свирепым лаем, что парень от неожиданности шарахнулся в сторону, насколько позволяла колея, и, предварительно отойдя на приличное расстояние, витиевато выругался.
Николай Иванович тайком от Церковского протянул псу кусок хлеба, политого растаявшим жиром из консервной банки. Хлеб мгновенно исчез в бездонной собачьей пасти, и Баграм занял прежнюю позу, говоря всем своим видом: "Какой хлеб? Не было никакого хлеба!", но на всякий случай, исподтишка пару раз взглянул на хозяина. Вроде бы пронесло - не заметил.
С самого первого дня выхода на "боевые" Юра обратил внимание на интересную закономерность: Баграм совершенно игнорировал проходящих мимо людей, одетых в "горняшку" или "мабуту", но стоило показаться в поле его зрения кому-либо в пятнистом комбинезоне, или, не дай Бог, на обочине дороги покажется афганец, удержать и утихомирить Баграма стоило больших трудов. Насчет афганца ясно, а вот почему он так бурно реагировал на пятнистую одежду - было загадкой. Ведь в городке Баграмской авиабазы пес вел себя совершенно спокойно, даже не смотря на то, что летчики поголовно ходили в пятнистых комбинезонах.
- Вторые блюда! - важно произнес Виталий. Он вошел в роль распорядителя пира, и, судя по всему, она ему нравилась. - Фарш сосисочный! Паштет печеночный! Фарш сосисочный еще раз!
Быстро разобрали банки. Баграму в этот раз уже ничего не перепало, даже не смотря на его многозначительные взгляды и заискивающее виляние хвостом.
- Интересно, а как быстро надоест питаться этими "деликатесами"? - Иваныч задумчиво отправил в рот очередную порцию сосисочного фарша.
- Если питаться одним сухим пайком, то уже через неделю-другую захочется какого-то разнообразия... Но лучше не зацикливаться на этом. Относиться как к просто еде, не задумываясь об её вкусе. А вообще-то нужно отдать должное продовольственникам - они делают все возможное, чтобы разнообразить меню: то спецназовский сухпай подкинут, то обыкновенный пехотный, то десантный. Хотя это - тоже консервы, но друг от друга все-таки отличаются...
- Алексеич, - нетактично перебил начальника Спеваков. - Что-то мы уже подозрительно долго стоим....
Юра настороженно глянул на начальника. Непредвиденная остановка действительно затягивалась.
- Наверное, "духи" много сюрпризов подкинули. Ты ведь должен помнить по рассказам саперов, что приезжали к нам недавно, что "душары" здесь хорошо поднаторели в минном деле. Очень часто ставят на "неизвлекаемость". И вообще Алихейль славится минами и эрэсами (от РС - реактивный снаряд) в равной степени..., - Церковский говорил, задумчиво глядя вперед, туда, где лишь угадывалась голова колонны.
Третью смену блюд Виталий уже не объявлял. Кто пил сок, а кто и сладковатую жидкость фруктового супа, предварительно выловив из жестянки, плававшие там сливы или половинки персика с крупицами риса. В рационе было ещё и сгущенное молоко, закатанное в такие же маленькие баночки, но его почему-то никто есть всухомятку не захотел. Вероятно, ждали, когда поспеет чай.
Юрке тоже не хотелось сгущенки. Он достал сигарету из привезенной еще с Эстонии пачки с надписью "Leek".
"А ведь это - предпоследняя пачка, - промелькнула у него мысль. - В Афгане таких мне точно не найти. Теперь и сигареты уже не будут напоминать о доме, а только письма да фотографии. Правда, остаются ещё воспоминания и мечты. Они хоть и при мне всегда, но, ни потрогать, ни понюхать их никак нельзя..."
Он снова вспомнил, что его Танюшке сегодня исполнился ровно год. Перед глазами промелькнули картинки из пережитого за этот срок. Вот она спокойно так спит в детской коляске. Вот уже самостоятельно сидит в своей кроватке, а вот уже стоит там же, держась за перильца, и если ей на голову надеть свою фуражку, то дочка счастливо улыбнется и потянется к ней ручкой. Со стороны вполне могло показаться, что она "отдает честь" в воинском приветствии.
Снова стало грустно. Почему-то выплыли из памяти образы недавно увиденной украинской хаты, каким-то чудом очутившейся в этой горной стране и дерева, одиноко растущего на скале. Правильно Владимир Алексеевич сказал: "Получилось два одиночества: и дерево, и хата, а главное - оба прижились и выжили каждый сам по себе, но почему-то рядом".
Колонна тронулась. Сердито рыкнув моторами, поехал и "наводческий" шестьсот третий.
Юра глубоко затянулся, наслаждаясь ароматным дымом любимых сигарет. В голове как-то само собой сложились строки:
Там, где горный поток
Пробивает веками ущелье
На вершине скалы
Притаилась красавица ель...
Захотелось сочинить дальше, но в голову ничего больше не приходило. Может, это оттого, что, вдруг нестерпимо захотелось приоткрыть завесу будущего и узнать, что ждет его через час, через день, через неделю, месяц? Увидит ли, переживет ли он такое, что захочется продолжить эти четыре строчки, или вновь заполнит душу чернота, как это было тогда, когда он вернулся с Чарикарской "зеленки"?
Не приподнять, не заглянуть... Что будет дальше, покажет всемогущее время. Пока родились лишь эти четыре строчки.
Глава 2. Прицельное бомбометание
Наручные часы показывали, что полночь уже давно наступила, а Юрка все никак не мог уснуть. Сначала он долго ворочался в своем "спальнике" (спальном мешке), стараясь устроиться как можно удобнее, чтобы не впивались в бока небольшие камни, выступавшие из земли. Потом рассматривал ночное небо, удивляясь тому, что звезды здесь совсем другие, не такие, какие он привык видеть дома или даже в Баграме, а очень яркие и даже разноцветные. Знакомые с детства созвездия располагались в непривычных и, порой неожиданных местах, а Млечный Путь был настолько ослепительным, что казался россыпью драгоценных камней, сверкающих и переливающихся на черном бархате ночи.
Затем его внимание привлекла появившаяся на горизонте тускло мерцающая точка, что медленно продвигалась по небосводу. Вначале он решил, что это проблесковые огни самолета, летящего очень высоко, но спустя некоторое время понял, что это никакой не самолет, а самый настоящий спутник. В это было трудно поверить, но в горах Афганистана воздух настолько чист, что в безлунные ночи, особенно такие как сейчас, при отсутствии облаков можно и спутник без всякой оптики разглядеть.
Некоторое время, пытаясь уснуть, он перебирал в памяти события последних дней, начиная с поездки в Кабул на постановку задачи на эти "боевые". Больше всего его тогда поразило, насколько тщательно и даже скрупулезно была разработана предстоящая операция. Под маскировочной сетью, где собрались командиры частей и подразделений, как говорится военным языком "от командира батальона и выше", которым предстояло идти в горы и многочисленные офицеры штаба армии, также находился огромный макет местности, где предстояло выполнять поставленную задачу. Горы, долины, ущелья, редкие речушки выглядели довольно реалистично, и поэтому сразу стал ясен не только замысел Командующего, но и то, насколько трудно будет трудно физически и при выдвижении, и при восхождении, и в самих горах, часто поросших не густым, но все-таки лесом. Что такое "зеленка" Юра уже узнал на собственной шкуре. Поэтому понял, что им придется очень несладко, особенно если и здесь, как и в тот злополучный выход, дело дойдет до ближнего стрелкового боя.
Он был горд тем, что полку, с которым предстояло идти в горы, а, значит, и ему самому, во всей предстоящей операции отводится далеко не последняя роль, но было немного страшно. Юра неоднократно задавал себе вопрос: "Хватит ли у него сил, чтобы выдержать всё и не допустить по неопытности или незнанию какую-либо ошибку, из-за которой кто-то может пострадать?".
Не давало покоя и недавнее происшествие. Поддавшись общему порыву после знакомства со знаменитым майором Русланом Аушевым, героем Советского Союза, когда какой-то политработник предложил сфотографироваться всем вместе, помня не писанную, но свято исполняемую в авиации традицию - никогда не фотографироваться перед вылетом или другим серьёзным делом, Гутин все же стал перед объективом фотоаппарата. Юра не был суеверным, да и прошло уже с того момента три дня - вроде бы всё обошлось, но предчувствие чего-то нехорошего так и не покидало его.
Рядом вовсю храпели во сне сладко спящие в своих спальниках совершенно незнакомые люди, с которыми на рассвете ему нужно будет идти в горы. Храп некоторых из них был настолько громок, что частые артиллеристские залпы и выстрелы реактивных установок "Град" по сравнению с раздающимися справа и слева руладами казались сладкой музыкой.
Слушая этот своеобразный концерт уснуть, было трудно. Но именно это обстоятельство отвлекало от всяческих мыслей, и, наконец, усталость взяла свое...
- Авиация! Хватит дрыхнуть! - тихо проговорил среднего роста усатый офицер, одетый в спецназовскую "песчанку", быстро и аккуратно сворачивая американский трофейный спальный мешок неподалеку от сладко спящего нашего героя.
Мгновенно проснувшись Юрка быстро выбрался из спального мешка и принялся торопливо обувать солдатские ботинки с высокими берцами. Туго затягивая шнурки, он бросал по сторонам недоуменные взгляды.
- Да, да, не удивляйся. Мы с тобой одни тут нежимся. Остальные уже часа два, как приступили к "защите дальних рубежей нашей Родины, находясь на территории сопредельного государства", - пояснил сосед по ночевке.
- А почему нас не разбудили? - немного обиженно пробормотал наш наводчик, торопливо, но довольно аккуратно сворачивая свой видавший виды штопанный - перештопанный трофейный пакистанский спальник и заталкивая его в рюкзак.
- А зачем? После подъёма стало окончательно ясно, что выдвигаться мы будем на два часа позже запланированного времени. Народ потопал к "любимому" личному составу, а нам, кажется, это без надобности за полным отсутствием такового.
Новый знакомый подхватил свой РД (ранец десантный - примечание автора) с притороченным спальником, забросил на плечо автомат и выжидательно посмотрел на Юру.
Тот, управившись с рюкзаком, нацепил его на одно плечо, на другое - радиостанцию, сладко зевнул и взял в руки свой АКС.
- Готов? Тогда пошли паёк получать и завтракать. Умоемся и всё остальное сделаем где-нибудь по дороге... Кстати, давай знакомиться. Неофициально я - Валера, а по-уставному - начальник разведки полка майор Стрельников Валерий Алексеевич.
- Авианаводчик старший лейтенант Гутин, - Юра пожал протянутую руку и, немного подумав, добавил: - Юрий, Юрий Станиславович. Можно просто - Юра.
- Что-то я раньше тебя не встречал у нас... Ты с какой группы боевого управления? - Стрельников внимательно посмотрел на нового товарища и, не дожидаясь ответа, зашагал в сторону полковой брони.
- С Баграмской. В Гардезе я уже представился вашему командиру, его заместителям и начальнику штаба, а сюда ехал вместе с остальными авианаводчиками, приданными дивизии, на БТРе нашей ГБУ (группы боевого управления - примечание автора) в колонне штаба дивизии, - поспешил за майором наш авианаводчик.
- Понятно. Погоди... Но штаб дивизии раньше нас до места добрался. Мы ведь в замыкании шли, - начальник разведки остановился, обернулся и подозрительно, как тому показалось, посмотрел на Юру. - Что ж ты вечером к нам не пришел?
- Километров за десять до этой стоянки наш БТР сломался, - стал объяснять тот. - Сначала пытались починиться своими силами, затем долго торчали на обочине, пока дождались техническое замыкание...
- Ага, вспомнил! - перебил его Стрельников. - Это не ваш ли "шестьсот третий" тащили танком случайно? Небось, пылюки наглотались на год вперед? Плестись за танком - мало удовольствия. Особенно по такой дороге, как вчера была...
- Так точно, - Гутин смущенно потупился, но тут же в его глазах блеснула озорная искра. - Зато я на собственном опыте убедился в правильности наблюдения, что пыль, если её слой толще сантиметра - сама отваливается от лица.
- Это ты хорошо заметил, - заулыбался майор. - Дальше можешь не рассказывать: пока отчистился, умылся, натрескался тушенки, то, как говорится у классиков: "наступила черная южная ночь".
- Примерно так оно и было. Вот только с тушенкой неувязка получилась - уж больно поздно нас притащили...
Юрке стало неудобно, что проболтался. Но ведь и на самом деле так оно и было! После вчерашнего пира, где распорядителем был Виталий Спеваков, поесть еще раз так и не удалось. Сначала они долго с частыми остановками ехали в колонне. Потом вдруг заглохли, тщетно пытались найти причину поломки и отремонтироваться, жарясь на солнцепеке у самой дороги, по которой медленно тянулась дивизионная колонна, нещадно пыля и обдавая клубами солярного дыма представителей доблестных военно-воздушных сил пока их не взял на буксир какой-то танк. Из-за туч пыли, поднимаемой танком о том, чтобы поесть даже мысли не возникало. Юра пару раз залазил вовнутрь брони, но тут же выскакивал обратно - из-за жары и духоты там находиться было просто невозможно. Да и красные треугольники с белой буквой "М", все чаще встречающиеся по обочинам дороги отбивали всякую охоту прятаться в броне. Не дай Бог наскочить на мину, и шансов выжить тогда будет почти никаких.
Когда майор Церковский вместе со своим четвероногим воспитанником провели Гутина до "чайки" командира полка, с которым ему предстояло на рассвете выходить в горы, было уже темно, и личный состав давно спал, набираясь сил перед предстоящим восхождением. Владимир Алексеевич немного поговорил о чем-то с начальником штаба, который возмущался, что на весь их полк КП ВВС армии выделил всего одного авианаводчика. Затем Церковский как-то обыденно попрощался с ним и Юркой и пошел обратно к своему "шестьсот третьему", как всегда, громко ругая Баграма за то, что тот сильно натягивает поводок.
Задав несколько вопросов, задерганный и ужасно усталый начштаба записал куда-то данные приписанного к их полку авианаводчика, уточнил, есть ли у него карта с кодировкой, сигнальные ракеты, огни, дымы и, приказав втихаря дремавшему посыльному проводить вновь прибывшего к месту, где устроились на ночлег офицеры штаба полка, вновь уткнулся в карту.
Так что знакомиться и разговаривать с кем-либо вчера, действительно было просто некогда. Юра понимал, что это совершенно не правильно, но что случилось - то случилось.
Стрельников и Гутин умывшись на скорую руку, подошли к палатке, где была оборудована столовая. Утро было зябкое, и обоим хотелось поскорее напиться горячего чая, а Юра мечтал еще и чего-нибудь пожевать, так как в животе у него уже предательски урчало.
- Умаров! - окликнул начальник разведки проходящего мимо бойца. - Хватай наши рюкзаки и тащи их к командирской "чайке". Да, еще: сгоняй к тыловикам и получи на меня и нового нашего авианаводчика причитающийся нам сухой паек и волоки туда же. Понял?
- Так точно, товарищ майор! Все сделаю!- солдат с любопытством рассматривал незнакомого офицера.
Умаров еще никогда не встречался с авианаводчиками, но от "дедов" достаточно наслушался рассказов о храбрости и бесшабашности представителей этой загадочной профессии, по чьей воле не только на головы "духов" летят бомбы и ракеты, но и приходят попавшим в беду нашим войска самолеты и вертолеты. Ну, а если случится беда, не дай Бог, конечно, то во многом зависит от умения этого офицера как быстро можно оказаться на операционном столе. Воображение рисовало их этакими громилами. А тут - стоит рядом с майором Стрельниковым среднего роста офицер, одетый в еще не затертую "горняшку" и с матерчатой кепкой на голове, которую почему-то называют пилоткой. Вроде бы ничего особенного. Таких как он много вокруг, только у этого на плече какая-то странная радиостанция без антенны висит.
Стрельников проводил глазами бойца, наблюдая как тот, обвешанный рюкзаками ловко протискивается между бронетранспортеров, стоявших ровными рядами.
- Толковый боец. Лишь больно шустрый. Нужно будет за ним присматривать, чтобы не влез куда-нибудь по своей горячности. Он из молодого пополнения. Недавно только из "учебки" прибыл, - Валерий гостеприимным жестом предложил войти в палатку. - Проходи, не стесняйся. Сейчас отведаешь нашей кашки-парашки!
В столовой кроме их двоих больше и тихонько кимарившего у раздачи бойца никого не было. Уплетая за обе щеки нехитрый завтрак, Юра обратил внимание, что лицо у его нового знакомого не многим сильнее загорело, чем у него самого. Это как-то не вязалось с уверенным поведением майора, явно привыкшего к подобной обстановке.
- Товарищ майор, разрешите спросить: а вы давно уже здесь служите? - поинтересовался он.
- Да как тебе сказать..., - Стрельников сделал большой глоток из кружки с обжигающе горячим чаем и поморщился. - Меньше месяца прошло, как прилетел. А вообще-то в этих краях я уже раньше бывал... Давай об этом как-то в другой раз поговорим? Вместе "пахать" нам еще ой как долго! Все друг о друге будем знать.
Юрка согласно кивнул. Он попытался представить себе каково это - отвоевать в Афгане два года, послужить немного в Союзе и снова вернуться на войну. Получалась довольно грустная картина...
- А у тебя это первые "боевые"? - Спросил в свою очередь майор, прервав его размышления.
- Нет. Неделю назад ходил в Чарикарскую "зеленку" вместе с разведбатом нашей дивизии...
- Так это, значит, ты с Дроздовым тогда ходил! Наслышан, наслышан о ваших делах, да и о вас с капитаном Больбатовым тоже, - Стрельников хитро прищурился.
- Откуда? - удивился Юра. - Ведь ваш полк в тех "боевых" не участвовал.
- Солдатское радио работает быстрее всякой почты, а ваш брат - авианаводчик всегда на виду у командования. Учти это.
Майор немного помолчал, разглядывая нового товарища. Улыбнулся про себя. Незачем молодому офицеру знать, что вчера они с командиром разведывательного батальона успели переброситься парой фраз насчет того, что удалось тому узнать о новом авианаводчике на крайнем выходе. Идти на "боевые", да еще в Алихейль с неизвестным человеком, который по слухам только прибыл по замене из Союза, было бы очень рискованно.
- Ты вот что, Юра. Наедине не "майоркай" мне и не "выкай". Не люблю я этого. Ладно? - Неожиданно попросил новый знакомый.
Юрка согласно кивнул, немного смутившись. Стрельников был старше по званию и по возрасту. На вид ему было лет тридцать-тридцать пять. Обращение на "ты" со старшим по званию подразумевало и большое доверие, и, естественно, большую ответственность.
- Можно, я задам тебе несколько деликатный вопрос? - майор пристально смотрел ему прямо в глаза. - Я знаю, "мартышку" в той "зеленке" вам начистили изрядно... Скажи честно: было страшно?
Юра тоже не отводил глаз. Вопрос был довольно неожиданным и себе он его как-то не задавал. Конечно, Гутин не считал себя полным кретином, чтобы, бравируя своей храбростью, лезть под "духовские" пули для завоевания авторитета, но и среди трусов себя никогда не числил. Он относился к происходящему как к выполнению опасной, но нужной работы и поэтому, не задумываясь, брякнул первое, что пришло в голову, не особо переживая, ни о впечатлении, которое произведет своим ответом, ни даже о возможных последствиях, если ответ окажется не таким, какой ждет Стрельников. Юра инстинктивно чувствовал, что, побывав в той страшной переделке, он теперь имеет полное право резать правду-матку. Потому, что это была уже не чья-то, а ЕГО правда.
- Если честно, то да. Но это только в самом начале было, когда лишь въехали в "зеленку" и по нам "накатили" из гранатомета. Потом уже не до страха было... Ведь нужно было работать... Но, когда вернулись на базу, то штаны у меня были сухие, и запахов неприятных за мной не замечалось! - бросил он зло и с вызовом.
- Не кипятись! Я не о том, - криво усмехнулся разведчик. - Если честно, то другого ответа и не ожидал. ...Извини, если обидел.
- Да ладно, Валера! Я все понимаю: новый человек пришел, незнакомый, а с ним, возможно, нужно будет в самую жо...у лезть через несколько часов. И кто его знает, как он поведет себя в бою? Прости и ты, если считаешь мой ответ дерзким. Просто врасплох застал ты меня этим вопросом...
- Вот это - уже правильно. А то: "товарищ майор, товарищ майор". Дай пять! - Они крепко пожали друг другу руки и рассмеялись.- Юра, будь проще, и народ к тебе потянется!
Вышли со столовой. Стало совсем светло и даже потеплело. По крайней мере, так казалось после выпитого горячего чая. Вокруг сновали бойцы, офицеры. Откуда-то раздавались удары молотка по чему-то металлическому. Кто-то вполголоса витиевато ругался, строя фразы так, что не матерные слова вставлялись для выразительности, а обычные слова служили лишь для связки. Голос молодой, но уже чувствовалось "мастерство" настоящего воина.
- Валера, а откуда ты Игоря Больбатова знаешь? - поинтересовался Гутин, проведя языком по кончикам усов. Раньше он их никогда не носил, но, приехав в Афган, решил отпустить. Усы получились, как говорили друзья, "хохляцкие" - кончики их были ниже уголков рта. Правда, цвет немного подкачал. Росли они пепельного цвета, как и волосы на голове, но от жаркого афганского солнца постепенно превращались в светло-русые.
- Не знаю я его. И, если честно, то даже ни разу не видел. Но уже наслышан, что за ним недобрая слава идет: с кем, ни пойдет он на "боевые", так это подразделение или на засаду напорется, или ещё в какую ж...у попадет. Это уже около трех месяцев длится. В общем, полоса невезения у парня какая-то наступила. Нужно ему пока на базе посидеть, или в отпуск смотаться... А с кем он, кстати, в этот раз пошел?
- Как обычно, с разведротой 345 полка. Он с ними всегда старается на "боевые" ходить, - вздохнул Юра. - Только не всегда это ему удается.
- Ну, тогда остается ребятам только удачи пожелать... А, может, прошла уже у Игоря черная полоса, и дальше пойдет сплошное везение? - Валера вопросительно взглянул на собеседника, но тот только неопределенно пожал плечами.
Перебрасываясь малозначащими фразами, офицеры дошли до "чайки" командира полка. Там их уже поджидал рядовой Умаров с целой коробкой горно-летнего сухого пайка. Юра снова почувствовал на себе его любопытный взгляд.
- Товарищ майор, давайте свои фляги. Я знаю, где можно набрать порядочной воды, - предложил свои услуги боец.
Юра, следуя примеру Стрельникова, протянул бойцу и свою флягу. Затем, немного выждав, извлек из большой коробки с сухим пайком остававшиеся там три поменьше, раскрыл их, и стал быстро укладывать "хитрым способом" консервные банки, извлеченные из суточных рационов в свой рюкзак. Основам этой премудрости он научился у небезызвестного капитана Больбатова, что был у него инструктором на первых "боевых", но, будучи человеком творческим, внес кое-какие собственные коррективы.
Валерий Алексеевич, поглядывая на возню своего нового знакомого, довольно хмыкнул и тоже принялся паковать свой сухой паек. Он чувствовал определенную симпатию к молодому офицеру и уже решил для себя, что возьмет над ним шефство на этом выходе. Почему он так решил - трудно сказать. Скорее всего, он увидел в нем что-то знакомое, вспомнив свой первый выход в горы.
"Пожалуй, этот "летун" далеко не так прост, каким кажется при беглом знакомстве. И с оружием обращается умело, словно служил раньше или в десанте, или в пехоте, и радиостанцию бережет, - подумал он, вспомнив, как утром обратил внимание на то, что, вылезши из спальника, Юрка первым делом достал из-за пазухи запасной аккумулятор к своей радиостанции и спрятал его в карман рюкзака. - А сейчас вон как лихо раскладывает консервы, грамотно распределяет вес, вставляя, куда нужно ракеты и прикрепляя к ремням сигнальные дымы и огни... Некоторым старым воякам есть чему поучиться".
Старлей, оставив в покое свой рюкзак, проверил правильность настройки частоты на радиостанции. Достал откуда-то карту - "километровку", сложенную так, что видны были только район с их задачей и задачи соседей на этом этапе операции, засунул её в целлофановый пакет от сухого пайка, спрятал все это под чехол радиостанции и направился к начальнику штаба, заметив, что тот в данный момент ничем не занят.
- Товарищ майор, разрешите обратиться? - Ответа не последовало, и Юра решил продолжить. - Мой начальник, майор Церковский, доводил до нас вчера, что сегодня в восемь ноль, ноль "грачи" будут работать по окраине кишлака в начале ущелья, за которым мы должны начать подниматься на свою задачу. Нам время выхода перенесли. А время удара авиации изменили или, может, вообще никакого бомбоштурмового удара в нашем районе не будет?
Начальник штаба сидел у водительского люка командирской "чайки", свесив ноги снаружи, сложив руки на антенну зенитного излучения, очень похожую на перила, и упершись в них подбородком. Лицо его выглядело усталым и глаза, неподвижно уставившиеся в одну точку, ничего кроме апатии и полнейшего равнодушия к происходящему вокруг не выражали.
Посидев неподвижно в этой позе некоторое время, словно испытывая Юркино терпение и поняв, что тот просто так не отвяжется, он перевел свой взгляд куда-то поверх его головы.
- Старлей, не умничай. Наверху, - майор лениво ткнул пальцем в небо, подразумевая армейское командование, - лучше знают где, когда и что делать. Раз не доводят ничего насчет бомбоштурмового удара, значит, его отменили или перенацелили авиацию в другое место, и нас это абсолютно не касается.
Юрку не устраивал такой неопределенный ответ. Конечно, можно по своей радиостанции запросить начальника ГБУ или ПКП армии и уточнить у них. Но сейчас это сделать уже невозможно - с трех часов ночи на канале боевого управления авиации действовал режим радиомолчания, и выходить на связь можно было только в экстренном случае или в строго определенное время.
"Да, это тебе не капитан Петр Дроздов, - подумал он, возвращаясь к своим вещам, по-доброму вспомнив командира разведывательного батальона, с которым был на прошлых "боевых". - Тот как по нотам расписывал все действия и замыслы, а уж если дело касалось авиации, то тем более".
Вскоре прозвучала команда на построение личного состава. Рядовой Умаров принес запотевшие фляги с ледяной водой. Юра засунул свою в рюкзак, надел его, попрыгал немного, прислушиваясь к чему-то. С недовольным выражением лица снял его, немного поковырялся среди вещей, подтянул лямки, снова попрыгал с рюкзаком за плечами. Затем удовлетворенно хмыкнул и вопросительно посмотрел на начальника разведки.
- Эта команда не для нас, - пояснил Валерий Алексеевич, окинув взглядом фигуру наводчика.
"Да, этот парень не прост. Он явно не "рисуется" - я бы заметил это. Действует "на автомате". Вон и шнурки затянул туго, и носки шерстяные одел, хотя скоро жара наступит. За "рюмкой чая" такому не научишь и сомневаюсь, что в летных училищах подобному обучают... Ладно, разберемся", - подумал он, а вслух добавил:
- Юр, а что, подсумок для магазинов тебе больше нравится, чем лифчик?
Лифчиком в Афгане называли разгрузку, которую носили на груди или чуть ниже, вставив в кармашки, снаряженные автоматные магазины, сигнальные или осветительные ракеты, несколько гранат, а на лямках закрепляли сигнальные огни и дымы. Обыкновенные подсумки были неудобны - оттягивали поясной ремень и мешали при ходьбе. Особенно при подъеме в гору. Стандартных советских лифчиков-разгрузок никто еще ни разу и в глаза не видел, а только слышал, что они поступают на вооружение. Поэтому народ всеми правдами и неправдами старался раздобыть трофейный "духовский", в основном, китайского или пакистанского производства или, на худой конец, сшить его из брезента, скроив по своему разумению.
- Как любит повторять мой шеф: "Наводчика, как и волка, ноги кормят", - старлей передвинул подсумок на бок. - Не разжился ещё. Хожу с тем, что удалось найти.
- Дело наживное. Пришел бы вчера к нам вечером, то я раздобыл бы тебе порядочный лифчик. Теперь заниматься этим уже некогда..., - Стрельников чуть заметно мотнул головой, - Видишь, вон возле медиков офицер в панаме идет?
- Вижу.
- Это - майор Борисов. Мы должны всегда стараться быть вместе - ты, я и он, если не поступит другой команды. Мы в одной "боевой тройке". Потом поймешь что это такое и зачем это надо.
- Понятно. А кто он по должности? - поинтересовался Юра.
- Как она называется правильно, не помню, но Борисова многие офицеры у нас побаиваются..., - Стрельников забросил на "чайку" свой РД и жестом предложил сделать тоже самое старлею с его рюкзаком. - Пошли, перекурим - скоро уже тронемся...
Они отошли немного, наблюдая из-за кузова машины, как командиры подразделений проверяют своих бойцов. Угостили друг друга сигаретами. Валера похвалил качество эстонского табака и задумался о чем-то своем. А Юра все силился вспомнить, где он уже мог видеть того здоровяка-майора, которого начальник разведки назвал Борисовым и всё никак не мог этого сделать.
Наконец, построение закончилось. Раздалась команда: "По машинам!", и наши друзья, вернулись к "чайке". Там приняли из рук связистов свои рюкзаки с объяснениями, что командир решил их машину не брать, а поедет на БМП
- Ну, тогда и нам туда идти, - как-то по-особенному проговорил Валерий и направился в сторону отдельно стоящей колонны боевых машин пехоты.
Юра пошел следом за ним.
"Вот и ещё одни "боевые" начались. Мои девчата сейчас еще спят и даже представить себе не могут, что со мной происходит... Но это, пожалуй, и к лучшему", - подумал он.
Солнце, совершая свой вечный круг по небосводу, уже встало, но его лучи еще не заглянули в глубокое ущелье, где по широкой тропе, которую только с большой натяжкой можно было назвать дорогой, уже добрый час размеренным шагом продвигались подразделения мотострелкового полка, один из батальонов которого был горнострелковым.
Поездка на броне оказалась не такой долгой, как представлялось раньше. Недавний камнепад сделал дорогу совершенно непроходимой для боевых машин пехоты. Поэтому пришлось спешиться раньше, чем планировали военноначальники из штаба армии и продолжить путь уже самым надежным, но не столь удобным способом - "на своих двоих".
Шли довольно быстро, ставя ноги, след в след и соблюдая безопасный интервал из-за противопехотных мин, обилием которых так славился Алихейль. Эту премудрость Юра освоил довольно быстро. Рюкзак плотно прилегал к спине, ремни автомата и радиостанции он подогнал таким образом, что последние ходьбе почти не мешали. Поэтому он не чувствовал усталости, и дыхание его было ровным.
Продвигаться приходилось по ровным участкам, но Гутин все чаще и чаще посматривал на прилегающие скалы. Его беспокоило то, что уже довольно длительное время он, бросая взгляд то вправо, то влево не мог найти площадку, хоть мало-мальски подходящую для посадки вертолета.
Сейчас она была не нужна, но Юра помнил инструкции майора Церковского: "У вас на примете площадка должна быть всегда. Не дай Бог подрыв или бой завяжется - от того, как быстро вы подберете и оборудуете вертолетную площадку, может зависеть чья-то жизнь".
Но как быть в такой ситуации, как сейчас? Скалы нависали так близко друг от друга, что посадка вертолета в этих условиях была совершенно невозможной. Назад возвращаться - далеко и долго, а на плоскогорье, которое, если верить карте, начиналось сразу за скалами, что были слева не забраться. Они стояли неприступной стеной.
"Ладно, нечего паниковать! - успокаивал сам себя наш герой. - До выхода из ущелья еще около километра, а там оно расширяется, да и склоны не такие крутые".
Перед операцией он долго сидел над картой и теперь четко представлял себе, на каком участке маршрута они находятся.
Справа от дороги, или, если точнее, караванного пути, по которому планировалось дальнейшее продвижение наших и афганских правительственных войск в сторону границы с Пакистаном, змеилась, бурлила и шумела неширокая горная речка. На карте местами она обозначалась прерывистой голубой линией как пересыхающая и никак не называлась. Ближайший берег её был обрывистым, и расстояние до воды составляло около трех-четырех метров.
"Интересно, а каким образом мы будем переправляться? - возникла в голове у Юрки мысль. - Здесь этот поток еще довольно широк, но еще вполне можно найти участок, где, прыгая по камням, есть возможность перебраться на противоположный берег. Впереди долина. Река, скорее всего, там станет шире, но это еще не значит, что течение будет не таким бурным".
Карта не обманула. Через некоторое время дорога с рекой круто повернули вправо, и глазам открылся довольно красивый пейзаж.
Ущелье расширилось, образуя небольшую долину. Дорога ушла влево и, рисуя плавную дугу вдоль подножья невысокой горы, снова встречалась со своей спутницей-рекой у небольшого кишлака, приютившегося на скале у самого входа в новое ущелье.
Склон горы, у которой проходила дорога, был довольно покатым и весь порос деревьями вперемешку с кустарником. Иногда встречались небольшие террасы, на которых при желании можно было залечь и вести огонь по проходящей внизу караванной тропе. Взгляд невольно фиксировал подобные участки.
Река же яростно кидалась на неприступные скалы у подножья горы, что была справа, ревела, бурлила, осыпая берега целым фонтаном сверкающих брызг, но в средней части долины внезапно успокаивалась и лениво, словно набиралась сил для новой схватки, текла дальше. Три дерева, что росли возле ее излучины, образовали тенистый шатер, приглашая усталых путников отдохнуть в густой траве, слушая тихое журчание воды.
Юра невольно залюбовался открывшимся пейзажам и необычными красками. Лесистые горы в лучах утреннего солнца казались темно-зелеными, скалы шоколадными, а сама долина изумрудной. Над всем этим по голубой бездне неба плыли белоснежные шапки облаков...
Внезапно тишину нарушили звуки далеких артиллерийских залпов и фырчаще-гудящий шелест пролетающих над головой снарядов. На вершине горы, что была справа, взметнулись грязные букеты разрывов и клубы серого белесого дыма. Послышался грохот. Эхо многократно повторило звук, нарушая утреннюю тишину.
