Убивать оказалось очень просто: надо было спокойно, как в тире ОСОАВИАХИМА, поймать человеческую фигурку в перекрестье оптического прицела и плавно нажать на спусковой крючок. Далекий серый или черный человечек при этом либо ломался пополам, либо его отбрасывало в траншею, на груду битого кирпича, в воду... да мало ли куда его отбрасывало?
Когда ей приходилось видеть вблизи убитых - своих или чужих, с размозженными лицами, в кровавых ошметках обмундирования, посеченных осколками или пулеметными очередями, она думала о том, что "ее мертвецы" ну никак не могут так страшно выглядеть, что она, Зойка, делает в них аккуратные маленькие дырочки. В общем, не настоящие были они - Зойкины покойники, а вроде бы, как игрушечные. И потом они - фашисты, враги и она, Зойка, не убивает, а просто "ходит на промысел". Промыслом называл снайперскую работу дивизионный инструктор колченогий сержант Паша-якут, потомственный охотник, из шика бьющий немца "только в глаз". Именно Паша и научил ее метко стрелять и еще научил своим многочисленным хитростям. Но работа нравилась Зойке не снайперской романтикой, а тем, что она была в дивизии на особом положении. Мужчины ее не домогались, как связисток или медсестер, а то, что Зойка принимала за уважение, было, скорее всего, совсем иными чувствами. Ее инстинктивно сторонились, как "смерть несущую"...
Фронтовой корреспондент - лысоватый капитан брал у нее интервью в штабном блиндаже: задавал вопросы, что-то писал в блокноте, шумно прихлебывал чай из кружки и опять писал... Перед тем, как сфотографировать Зойку со снайперской винтовкой на плече в зарослях цветущей сирени, журналист скользнул по ее фигуре, облизнулся и утерев рукавом гимнастерки испарину на залысинах, сказал: "Валькирия!.. Ну самая, что ни на есть..." На вопрос Зойки "чего это такое", капитан ответил, что Валькирия - это такая дева-богиня, которая реет над полем битвы на крылатом коне и выбирает в убитые самых красивых мужчин..."
"Чушь, какая!.. - думала Зойка, ворочаясь бессонной ночью на соломенном тюфяке, - Богиня?! Крылатый конь?!.. Козёл этот капитан, плешивый похотливый козёл!.. Небось, живого немца даже в оптику не видел!.. Каких, к черту, красивых?!.."
Зойке почему-то вспомнился сутулый худой немец в шинели, наполняющий котелком большой термос прямо из реки.... Вспомнилось, как он вздрогнул, опрокинулся навзничь и медленно поплыл по течению, постепенно погружаясь в воду... Последними видны были только огромный нос и нелепые круглые очки... Каких, к черту, красивых!?..
В заметке, которая вышла через неделю, о Валькирии не было ни слова: улыбающаяся гвардии сержант Фокина с винтовкой на плече, уничтожившая полсотни фашистских захватчиков - воспитанница ОСОАВИАХИМА, комсомолка, юная народная мстительница, горящая желанием "истребить ненавистных оккупантов всех до единого"...
После публикации Зойку представили к ордену Красной Звезды, а носатый немец с тех пор стал регулярно всплывать в ее сновидениях и скользить по течению, укоризненно поблескивая стеклами очков...
Фронт тяжело дышал и ворочался в новгородской глуши, как великан, покрытый шрамами траншей и оспинами воронок. Судьба страны решалась где-то под Харьковом, потом в донских и приволжских степях, в Сталинграде... Потом заговорили о Курске и Прохоровке. А здесь, на Волхове, было "без перемен", совсем тихо, если б не минометно-артиллерийские дуэли, не рейды разведчиков, не снайпера...
Колченогий Паша-якут раздражал не меньше фашистов. Снайперский гуру добился у начальства разрешения ходить "на промысел" в паре с Зойкой, скабрёзно шутил, а лежа в секрете, постоянно жевал табак с чесноком и так отвратительно портил воздух, что Зойке казалось - немцы вот-вот унюхают и накроют их из минометов. И если бы только это! Выследив очередную цель, Паша неизменно поручал Зойке стрелять, а сам в это время, лежа рядом, клал ладонь на ее ягодицу. Гневно обернувшись в очередной раз, Зойка увидела Пашино лицо...искаженное, как у мальчика Миши в детдоме, припадком эпилепсии.... Но у Паши была явно не эпилепсия, потому что он тут же очнулся и стал, улыбаясь, жевать табак с чесноком.
Она обратилась к подполковнику из штаба дивизии, курировавшему снайперов, с просьбой избавить ее от работы с Пашей-якутом.
"Вы клевещете на лучшего снайпера дивизии, Фокина!" - отрезал офицер и выгнал ее из блиндажа.
Наверное, это дошло до Паши, потому что он стал еще омерзительнее.
"Я убью его! Если вы его от меня не уберете, я его застрелю! Зарежу!.. Загрызу зубами!.." - в экстазе кричала Зойка, ворвавшись ночью к подполковнику в жилой блиндаж.
Подполковник изумленно воззрился на Зойку, а потом встал, подошел к ней и со словами: "Загрызешь, говоришь!?..", опрокинул ее на постель.... К удивлению для себя самой Зойка не сопротивлялась и вообще почти не запомнила, как это было, если бы не лицо подполковника, искаженное все той же припадочной гримасой.
Глотая немые слезы на своей соломенной постели, Зойка думала о том, что если смысл отношений между мужчиной и женщиной сводится к этой гримасе, то никакой любви на земле не существует, и будь ее воля, она запретила бы браки, а мужчинам приказала бы во время зачатия детей надевать на головы "расстрельные" колпаки... Только бы не видеть их лица в этот миг, только бы не видеть!..
Странно, но уже на следующий день подполковник распорядился перевести Зойку в распоряжение командира соседнего полка. Ей разрешили работать одной или выбирать напарника по своему усмотрению.
Ликуя по поводу свободы, Зоя совершила роковую ошибку: выбранная ей позиция в руинах хуторской мельницы позволяла идеально наблюдать немецкие окопы, но совершенно не предусматривала возможности отхода в случае обнаружения... Три новых зарубки подряд на прикладе винтовки немцы ей не простили: шквальный огонь реактивных "ишаков" сравнял мельницу с землей. Командир полка приказал разведчикам до рассвета собрать и вытащить с нейтралки все, что осталось от снайпера-Зойки, но к его глубокому удивлению разведчики принесли девушку живой...
Она очнулась в госпитале только через неделю, но никого не узнавала, а из всей прошлой жизни помнила лишь уплывающего вниз по реке убитого немецкого солдата. Врачи изумлялись - как можно было, попав под такой сильный огонь отделаться, пускай тяжелой, но единственной контузией.
Словно невидимый реставратор, память постепенно собирала и возвращала ей мозаичные фрагменты прошлого: вот везут на телеге свежеструганный гроб с телом мамы на деревенский погост, вот тарелка с постной детдомовской перловкой, комсомольский билет, значок "Ворошиловский стрелок, Паша-якут, смердящий из всех отверстий чесночно-табачным перегаром, искаженное страстью лицо офицера в блиндаже...
Через пару месяцев она вспомнила все, или почти все, но ежедневно прилетали из немецких окопов реактивные шары "ишаков" и оглушительно-ярко рвались внутри головы, превращая в кирпично-мучную пыль ее прошлое и настоящее...
А потом мозаика восстанавливалась заново и неизменно начиналась с убитого немца, плывущего вниз по реке...
Еще через месяц в госпиталь приехал начальник политотдела дивизии. Полковник вручил Зойке прямо в палате орден Красной Звезды, рассказал о "грядущем сокрушительном наступлении на всех фронтах" и подвиге сержанта Паши-якута, подстрелившего "в глаз" немецкого генерала. И еще рассказал, что фашисты Паше отомстили, срочно выписали откуда-то снайпера - аса, который за две недели Пашу "переиграл"...
Зойка рвалась на фронт, в родную дивизию, в "грядущее сокрушительное наступление", тем более полковник обнадежил, сказав, что винтовка "с зарубками" отремонтирована и ждет ее, и люди ждут, но... выписали Зойку из госпиталя с белым билетом...
*
Все, что было потом, было не с ней.... Вспоминая об этом много лет спустя, Зойка машинально трясла контуженой головой, отрицая, что с ней, Зоей Фокиной, комсомолкой и кавалером ордена Красной Звезды такого, ну никак не могло быть....
Какая-то другая женщина с головой, раскалывающейся вечерами от рвущихся под сводами черепной коробки оранжевых шаров, работала на кухне в лагере для военнопленных, отстраивающих разрушенный дотла областной город на большой реке. Другая женщина вдруг полюбила, и не просто мужчину, а врага - белокурого, голубоглазого пилота по имени Курт. Другой женщине было суждено узнать, что у мужчины в припадке страсти может быть совсем другое лицо, чем у сержанта-снайпера в сухой траве и у офицера в штабном блиндаже... Другую женщину назовут "подстилкой", арестуют, будут таскать на допросы и выбивать сапогами из живота "ненавистный фашистский плод"... Другой женщине дадут пять лет лагерей, а потом добавят еще пять, и приедет она много лет спустя к больной тетке, маминой сестре и будут они тихо стареть в маленькой однокомнатной хрущевке, на первом этаже, сконцентрировав жизнь на выращивании цветов в палисаднике. Другую женщину вызовут в военкомат, где ей возвратят орден Красной Звезды и извиняющимся тоном скажут, что она ни в чем не виновата... Ей приклеят на дверь красную ветеранскую звездочку и станут настойчиво зазывать в школу на уроки мужества, а она будет отказываться, отвечая что у нее очень болит голова и она "почти ничего" не помнит из своего прошлого. В самом деле, о чем ей, привыкшей говорить людям только правду, рассказывать? О плывущем вниз по реке тощем и жалком носатом очкарике? О Паше-якуте с чесночно-табачным выхлопом? О подполковнике в блиндаже? О любви к немецкому пилоту? Или о лагерной баланде? И вообще, женское ли это дело - учить детей мужеству?!..
*
Разменяв десятый десяток, она перестала выходить из дома и участвовала в старушечьих посиделках только летом, высунув носик из зарослей герани на подоконнике.
За это бабу Зою прозвали Премудрым Пескарем и лишь грузная женщина-соцработник, приносившая ей продукты и лекарства знала о ее прошлом...
И тогда-то к ней снова пришла любовь - поздняя, но всепоглощающая, страстная, как награда за окопную юность и жесткую лагерную шконку в зрелости. Любовь была космической и в полном смысле этого слова светлой, световой... Молодой симпатичный сосед-бизнесмен по имени Виталик, вечерами, паркуя у подъезда джип, светил фарами в окно ее комнаты... Сначала это напоминало бабе Зое вспышки ракет над ничьей землей, потом она поняла, что это не случайно, что Виталик любит ее и каждый вечер подает ей сигналы, что любовь их взаимна и вся состоит из света, и что вся ее жизнь с детдомовским детством, войной и тюрьмой была лишь прелюдией к этому чувству. Теперь она знала, для кого живет на свете, и каждый вечер накрывала в гостиной стол, с двумя чайными чашками, фужерами и бутылкой красного вина... Потом гасила свет и ждала. Тот самый миг, когда ее чистенькая комната озарялась неземным галогеновым сиянием, становился мигом блаженства, подобного которому она никогда не испытывала.... С паническим ужасом она ждала весны, когда на улице допоздна будет светло, и Виталик не сможет озарять ее комнату, но ведь и он знает об этом и наверняка что-то придумает?!
В конце февраля, когда она собиралась поздравить любимого с самым мужским праздником, он впервые за много дней не посветил ей в окно. Она ждала всю ночь, не зажигая свет, за накрытым столом, и когда на рассвете в подъезде раздались голоса и жуткий женский вой, не выдержав, прильнула к сквознячной щелястой двери квартиры.... Мужские возгласы, детский плач и женские причитания, доходя до ее сознания, превращались в знобящую правду о том, что ее Виталька, летящий к ней в эту ночь по ледяной трассе, никогда больше не придет в этот дом и на эту планету вообще не придет...
И тогда она впервые позволила себе почти залпом выпить из "их" бутылки полный фужер вина и, лежала на спине, слушала разносящийся по вентиляции отчаянный вдовий вой молодой соперницы, а потом увидела в перекрестье оптического прицела того самого, худущего нелепого носатого солдата, склонившегося с котелком над рекой. Солдат перестал черпать воду и посмотрел на нее. Их взгляды встретились, и тогда Зойка изо всех сил закричала немцу, чтобы он бежал как можно быстрее от этой реки, и от окопов, и от этой проклятой войны вообще, бежал в свою Германию, к фрау и маленьким киндерам.... Носатый солдат вдруг уронил котелок и побежал по мосткам, нелепо подпрыгивая, путаясь в полах длинной шинели...
Квартиру вскрыли через неделю, после того как женщина-соцработник дважды не дозвонилась и не достучалась до бабы Зои.... Участкового милиционера поначалу озадачило то, что в последний вечер у старушки кто-то был в гостях. А впрочем, вино пили только из одного фужера. Получается, что бабуля ждала кого-то, но так и не дождалась...
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на okopka.ru материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email: okopka.ru@mail.ru
(с)okopka.ru, 2008-2019
