В начале 90-х годов XX века в республиках Северного Кавказа лавинообразным стал процесс роста псевдорелигиозного экстремизма и сепаратизма. Проявление постперестроечного всплеска национализма, а также демографические проблемы русского населения, с одной стороны, и демографический "взрыв" у народов Северного Кавказа, с другой стороны, спровоцировали серьезные изменения в этнической карте региона, и особенно в местах традиционного проживания терских казаков. Повсеместным явлением, особенно в Чечне и Ингушетии, стало тотальное изгнание, а нередко и физическое уничтожение русского населения этих республик.
На фоне происходящих на Северном Кавказе событий, ещё в 1991 году прозвучало требование казачьих организаций в регионе, которое сводилось к следующей формуле и повторялось затем неоднократно: "Дайте нам в руки оружие, и мы защитим себя и свою землю сами".
Казачьи Круги требовали от правительства Российской Федерации создания казачьих территориальных воинских подразделений для противодействия распространению негативных антирусских и антигосударственных тенденций в северокавказском регионе. Аргументом к казачьему заявлению служили и примеры участия казаков в качестве волонтёров в боевых действиях в Северной Осетии, Приднестровье, Абхазии и Югославии. Официальные власти всячески уходили от решения этого вопроса, ссылаясь на отсутствие правовой базы, и лишь в 1994 году, с началом военного конфликта в Чечне, командование Северо-Кавказского военного округа вспомнило о казачьем предложении.
В августе 1995 года в рамках эксперимента по привлечению казаков к комплектованию казачьих подразделений Российской Армии, из 27 казаков Минераловодского отдела Терского казачьего войска, возглавляемых походным атаманом Владимиром Зуевым, был сформирован взвод в составе 503-го мотострелкового полка, подразделения которого дислоцировались на тот момент вблизи города Грозный. Трехмесячный эксперимент был удачным - казаки показали высокую степень дисциплины, и этот результат был не последним аргументом в вопросе необходимости создания уникального явления современной казачьей истории - 694-го ОМСБ (отдельного мотострелкового батальона) имени генерала Ермолова.
Неоднократные встречи атамана Терского казачьего войска генерал-майора Владимира Константиновича Шевцова с представителями командования Северо-Кавказского военного округа, на которых атаман аргументировано отстаивал идею необходимости привлечения казачьих сил к выполнению боевых задач по поддержанию мира и стабильности на левобережье Терека, увенчались успехом. Стоит добавить, что идея создания казачьего подразделения не смогла бы материализоваться в полной мере без всецелой поддержки заместителя начальника штаба СКВО генерал-майора Евгения Скобелева.
694-ый ОМСБ был сформирован в феврале 1996 года на базе 135-й мотострелковой бригады 58-й армии в городе Прохладный численностью около 500 человек, и состоял в основном из терцев. Были среди военнослужащих и несколько казаков с Дона, Урала, Сибири, Санкт-Петербурга, других регионов России, и даже из Болгарии. Почти все казаки батальона являлись солдатами-контрактниками, обмундированными и вооружёнными в соответствии с общеармейскими нормами. Отличительной особенностью являлись разрешённые командованием казачьи знаки различия - кокарды и шевроны, некоторые казаки даже в ходе непосредственных боевых действий носили папахи. В данном подразделении проходили службу и несколько волонтёров, например, в первом взводе второй роты таким бойцом был Владимир Прокопьев из Якутска.
Офицеры батальона, в большинстве своём, казаками не были, в том числе и уважаемый всеми ермоловцами командир батальона майор Владимир Стехов. Связующим звеном между офицерами и казаками являлся заместитель командира батальона по воспитательной работе подполковник Александр Волошин - походный атаман Терского казачьего войска.
Своё имя казачье подразделение получило в результате дискуссии, разгоревшейся на Совете атаманов ТКВ, ещё до начала своего формирования - в январе 1996 года. Было предложено назвать батальон Карауловским - в честь первого выборного терского войскового атамана, расстрелянного в декабре 1917 года революционными солдатами здесь же, на станции Прохладной, но большинством голосов атаманы утвердили второе предложение, высказанное одним из них - быть батальону Ермоловским. Имя знаменитого генерала - покорителя Кавказа, присвоенное создаваемому казачьему подразделению, явилось и проявлением исторической преемственности - ещё в 1904 году по Высочайшему повелению Алексей Петрович Ермолов был определён вечным шефом Терского казачьего войска.
В конце февраля на базе в/ч 01860 в Моздоке началось формирование казачьей усиленной роты (160 человек), приданной Ермоловскому батальону в 20-х числах марта под Ачхой-Мартаном.
При комплектовании батальона применялась упрощенная система - кандидату в военнослужащие для оформления личного дела в военном комиссариате по месту жительства не требовалось даже прохождения медицинской комиссии. Необходимо было только представить справку из милиции, подтверждающую, что данный человек не находится под следствием. Отменялись и возрастные ограничения. Так одному из старейших казаков батальона В.С.Метликину в день первого боя 8 марта 1996 года исполнилось 55 лет.
При комплектовании взводов учитывался старый казачий принцип землячества. Так во 2-ой роте Ермоловского батальона 1-ый взвод состоял в основном из казаков Минераловодского отдела, 2-ой взвод - Прохладненского отдела, 3-й взвод - Павловского отдела. Командирами взводов были не офицеры Российской Армии, но свои "полевые командиры" (походные атаманы). "Земляческая" спайка позволяла подразделениям наиболее эффективно выполнять поставленные командованием боевые задачи.
Нередкими были проявления героизма - 96 бойцов были награждены орденом Мужества. Есть несколько примеров того, как раненые в ходе боя казаки отказывались покидать подразделение, другие же после непродолжительного лечения в госпитале возвращались опять в строй.
Двухмесячное нахождение в зоне военного конфликта (Червленная - Грозный - Ачхой-Мартан - Старый Ачхой - Орехово - Шали - Беной) показало высокие боевые качества батальона, который выполнил все поставленные задачи, но вместе с тем вскрылись и некоторые негативные факторы. Так на общее количество убитых и раненых (около 250 человек) приходилось чуть меньшее количество дезертиров. И явление это было не только следствием трусости, но и нередко ложного чувства казачьей "вольности". Дескать, "нас командование обмануло, и вместо службы на казачьем левобережье Терека бросило на Грозный, и там нас "подставило". Мы, казаки, - народ вольный, хотим - служим, хотим - не служим".
Самой яркой и самой трагичной страницей истории Ермоловского батальона стал штурм селения Орехово Ачхой-Мартановского района 29-30 марта 1996 года. В этой боевой операции батальону отводилась второстепенная роль, а штурм планировался силами двух мотострелковых полков, но задача поменялась в день выхода. Один из полков остался на исходных позициях, второй остановился на подступах к селению, а батальон был брошен в лоб на укрепления противника. Боевая операция, на которую отводилось две недели, была проведена за полтора дня, но выполнение задачи досталось дорогой ценой - двенадцать человек погибших и более пятидесяти раненых.
После этого боя мы окончательно поняли, что Ермоловский батальон - это реальность на территории Чечни, но фантом, призрак за её пределами. Многим чинам военного руководства было невыгодно вообще упоминание о нём. Так в официальных сводках говорилось, что Орехово взято подразделениями Внутренних Войск 4 апреля. О нас же, фактически выбивших боевиков несколькими днями раньше, ни слова. Такая вот правда...
В середине апреля, незадолго до вывода батальона из Чечни, в палаточном лагере под Шали казакам было вручено знамя с надписью: "1-й казачий полк им. генерала Ермолова". Тогда ещё жива была надежда на то, что батальон будет развёрнут, как задумывалось изначально, до полка. Но, увы...
В конце апреля горстка казаков - остатки батальона - были выведены в Прохладный и распущены по домам. Фактически, батальон был расформирован, но с удивлением, спустя несколько лет, перелистывая в военкоматах свои личные дела, мы оказались ошарашенными откровенной ложью. Все бойцы без исключения, в том числе и орденоносцы, были уволены с формулировкой: "по несоблюдению условий контракта со стороны военнослужащего". Вот так командование нас отблагодарило...
Обращение атамана В.К.Шевцова к казачьим отделам Терского казачьего войска о необходимости сформировать вторую очередь Ермоловского батальона осталось практически без внимания. Желающих набралось немного, всего 117 человек, а политический резонанс довершил процесс разрушения идеи необходимости особенных казачьих частей. Появились оппоненты как среди региональных и федеральных политиков, так и среди военного руководства. Окончательно перечеркнула перспективу дальнейшего существования казачьего подразделения гибель в автокатастрофе генерала Скобелева - на тот момент нашего единственного покровителя.
Время течёт, уходят люди, забывается истинная суть случившихся уже давно событий...
Одна из самых загадочных страниц истории современной армии - казачий батальон имени генерала Ермолова за тринадцать лет подвергся неоднократному накату неправдоподобной информации. Здесь было всё: и ушаты грязи, выливаемые на память людей, отдавших жизнь за Родину, и красивенькие сказочки, делающие из батальона лубочную картинку. Повылазили из тёмных углов личности, которые или же были косвенно причастны к батальону, или же вообще негативно зарекомендовали себя в той ситуации. Теперь же они, расталкивая обывателей локтями, пыжатся своей, якобы, причастностью к батальону, рассказывая фантастические истории о своих геройских подвигах. Появились и самозванцы. Самому неоднократно приходилось наталкиваться на них, и, прикинувшись по началу несведущим, я выслушивал небылицы о выдуманной войне, существующей только в чьём-то больном воображении. Останавливал таких "казачков", но, сколько их ещё бродит по свету?
Встречал солдат и офицеров, которые были в Чечне в одно время с нами, и где-то как-то пересекались с Ермоловским батальоном. Очень часто слышал от них слова благодарности за ту "работу", которую мы делали, но и слышал напыщенные необоснованно нелицеприятные отзывы о казаках-ермоловцах от некоторых людей в погонах с большими звёздами, которые входят или же входили в состав военного командования.
Может быть, всё это и послужило толчком к тому, что бы взяться за работу над "Записками ермоловца".
Повествование попытался построить не на детальном отражении хронологии истории батальона, но на воспоминаниях о тех ярких и незабываемых личностях, событиях и чувствах, с которыми сталкивался во время службы в Чечне.
Писать о войне мне было сложно, поскольку боялся сделать ошибку в тех или иных датах и времени событий, в оценках действий как отдельных бойцов, так и батальона в целом, тем более что ту войну я видел с уровня максимум командира взвода, а фантазировать на заданную тему просто не мог. Но время уходит, и уходят люди - кого-то убили в Первую Чеченскую войну, кого-то во Вторую, кто-то умер от инфаркта или рака, а кто-то уехал в другой регион. Нас остаётся всё меньше...
Из сорока трёх казаков-минераловодцев, служивших в 694-ом ОМСБ, на сегодняшний день погибло или умерло тринадцать:
Белоусов Владимир Валентинович (25.11.1961 - 11.03.1996 гг.)
Перепелицын Валентин Иванович (25.11.1943 - 29.03.1996 гг.)
Юрченко Пётр Васильевич (12.07.1964 - 29.03.1996 гг.)
Николаев Сергей Александрович (31.07.1975 - 18.04.1996 гг.)
Резник Николай Лукьянович (08.09.1956 - 35.01.1998 гг.)
Ворончихин Владимир Александрович (23.04.1960 - 31.08.2000 гг.)
Зуев Владимир Семёнович (04.04.1954 - 16.10.2000 гг.)
Галинский Вадим Николаевич (14.05.1962 - 20.06.2001 гг.)
Губанов Владимир Валентинович (28.11.1946 - 21.06.2002 гг.)
Кейбалов Олег Иванович (20.03.1959 - 09.04.2005 гг.)
Романюк Виктор Семёнович (03.07.1957 - 20.04.2005 гг.)
Катаев Сергей Владимирович (17.12.1948 - 03.03.2006 гг.).
Пусть земля им будет пухом...
Я понял, что просто не имею морального права на молчание, поскольку этим самым развязываю руки "фантазёрам" и проходимцам. С моей стороны это было бы не порядочно по отношению к тем, кто уже не сможет сам защитить своё честное имя.
Вечная память казакам-ермоловцам, погибшим в бою, умершим от болезней и от ран, и всем тем солдатам и офицерам, кто, не задумываясь о чинах и наградах, служил России, и слава которых никогда не померкнет перед людьми и перед Богом...
Апостасия.
Существует много обоснований сущности войны. Человеческий ум на протяжении веков старался вогнать алогизм глобального кровопролития в рамки логики, пытаясь осознать и объяснить необъяснимое. Слова ложились на пергамент и бумагу, красота витиеватой мысли облекала в нарядный "мундир" философских формул то, что неестественно и неприемлемо для человеческой природы. С неизменной настойчивостью возводилась в ранг закономерности вселенская катастрофа - великий конфликт человека с человеком, и человека с Богом.
"Война представляет удивительную троицу, составленную из насилия, как первоначального своего элемента, ненависти и вражды, которые следует рассматривать как слепой природный инстинкт; из игры вероятностей и случая, обращающих её в арену свободной духовной деятельности; из подчинённости её в качестве орудия политики, благодаря которому она подчиняется чистому рассудку..."
Так писал в своей работе "О войне" Карл фон Клаузевиц, с немецкой аккуратностью выстроивший по кирпичикам здание собственной теории, где точность соседствует с поэтикой, и где разум человека, вникающего в суть отчеканенных формул, поневоле соглашается с выработанными автором тезисами. И только скребётся где-то в глубине души "крамольная" мысль, не даёт покоя...
Если бы Каин умел писать, то, что он написал бы, объясняя необходимость убийства Авеля?
Сдаётся мне, попади этот "труд" в руки представителей современной научной общественности, они единогласно возвели бы Каина в ранг основоположника стратегических исследований...
Первую войну спровоцировал любимый ангел Всевышнего - Люцифер, ставший отступником и предателем, а Каин ступил уже на проторённую тропу. История человечества стремительно неслась вперёд, и все те, кто запутались в паутине гордыни, вынашивая планы решения проблем собственного "я" путём конфликта и ввергая в хаос окружающий мир, выстраивались в шеренгу за впередиидущими...
Война - это разрушение установленного Богом изначального порядка, это противоестественное проявление воли, данной Создателем человеку. Это апостасия - предательство и отступление от Истины. Это - разрушение гармонии мира, который должен строиться на доброте и любви, на истинных устремлениях и чувствах, потенциальные носители которых порой не успевают потрудиться на строительстве этого великолепного здания и, по велению сердца первыми шагнувшие на тропу войны, первыми и ложатся в землю. И как здесь не согласиться с ещё одним немцем, простым солдатом Клаусом Фритцше, который не пытался, как Клаузевиц, объять войну и сформулировать её сущность умом, но прочувствовал её душою: "Война - бич человечества не только потому, что гибнут люди и уничтожаются материальные богатства. Слишком мало, я думаю, говориться о том, что гибнут преимущественно люди с положительными чертами характера. Гибнут лица преимущественно "первой категории". Вторая и третья категории предпочитают тылы и оттуда, далеко от передовой, защищают свои позиции. Таким образом, война представляет собой процесс отрицательной селекции, измерять которую нельзя только числом погибших и стоимостью уничтоженных ценностей. Мерой тому должны быть объем потерянной человеческой доброты, количество напрасно уничтоженных умов, утрата человечности".
Всё... Точка...
Можно откладывать в сторону лист бумаги и вставать из-за стола...
Только вот в душе снова нет покоя... Уходя в пространство войны, совершаем ли мы апостасию - отступление от Истины жизни? Где та зыбкая граница между насилием и противодействием насилию, которая часто бывает размытой?
Я не могу подвести черту, поставить точку на всём том, что было у меня там, на людях, шагнувших наперекор мнению обывателей через границу здравого смысла, в пространстве которого осталась аксиома бесценности собственной жизни, которой изо всех сил надо дорожить.
Кем были те, кто не вернулись с войны? В какую формулу можно вместить их жизненный путь и их смерть, для многих сторонних наблюдателей бессмысленную?
Для кого-то насилие и ложь - закон жизни, который возводится в абсолютную норму, под которую остальному миру требуется согнуть шею и положить голову на плаху, принося себя в жертву во имя чьих то кровожадных устремлений, очень часто упакованных в обёртку благих намерений. Разрушение чужого мира, попрание чужой жизни - это и есть апостасия одержимых духами злобы. И можем ли мы оставаться безучастными ко всему происходящему беззаконию?
Переступили через черту совести на плоскость беззаконной вседозволенности, и тем самым попали в разряд находящихся вне человеческого и Божественного закона те, кто воровал людей для рабского труда и занимался производством и транзитом героина, кто взрывал дома в мирных городах и снимал на видео отрезанные головы и плачущую девочку, у которой отрубают пальцы. Это апостасия...
А те, кто торговали оружием, из которого убивали наших товарищей, и продавали нас "с потрохами" на марше, предоставляя противнику возможность сделать хорошую засаду? Те, кто сидя в кремлёвских кабинетах, по правительственной связи, или по спутниковому телефону обсуждали с полевыми командирами проблемы совместного бизнеса? И это отступление тоже...
Война обладает не только чёрно-белой контрастностью, пугающей, но понятной. Она очень часто соткана из размытых полутонов. Когда перестал быть своим и стал чужим тот солдат, которого "брали" ФСБэшники на Ханкале в начале 2000-х годов?
Он нёс службу на одном из блок-постов, расположенных на дороге Грозный-Аргун, совместно с представителями местной милиции. "Лихие" ребята, вчера нападавшие на колонны, а сегодня надевшие на себя для прикрытия погоны, легко просчитали этого сельского паренька, который не прочь был побаловаться анашой, и быстренько "переключили" его на героин. Он, в свою очередь, "посадил на иглу" несколько срочников, которые на Ханкале таскали ему оружие в обмен на дозу. При обыске в палатке, под койкой у этого негодяя, был обнаружен схрон, в котором он прикопал целый арсенал. А сколько оружия он уже смог переправить "коллегам" на блок-пост?
Срок в четырнадцать лет, полученный за содеянное, смахивает не на правосудие, а на милосердие...
А "контрактник", бросивший спьяну гранату в соседнюю палатку? Это случайность, или проявление одного из звеньев цепи глобальной апостасии?
А официальная статистика Министерства обороны, по которой в 2007 году покончило жизнь самоубийством 340 военнослужащих, из которых половина - офицеры и солдаты контрактной службы? И причину ведь попытались просчитать теоретики-статисты, сваливая большинство случаев в кучу "нервного срыва, явившегося следствием командировок в Чечню".
Война - отступление от жизни, закрученная лабиринтом алогизмов, запутывает в череде взрывающих сознание проявлений беззакония, и, уткнувшись лбом в стену с осознанием того, что весь мир - дерьмо, человек в ослеплении нередко приходит к фатальному выводу: "Выхода нет".
А куда выход? В мир, который равнодушен и, следовательно, враждебен?
Один знакомый священник рассказывал, как он шёл рано утром на службу 1 января 1995 года. "Ещё продолжается пьяный разгул, народ пребывает в безумии праздника не думая о том, что в этот самый момент совсем рядом, в соседней Чечне, на улицах Грозного гибнут сотни солдат. И нет даже намёка на признак всенародного сопереживания трагедии войны. Это пир во время чумы".
Его кум - терский казак старший лейтенант Олег Миляев погиб при штурме Грозного 28 декабря 1999 года, а спустя несколько дней отец Василий - отец шестерых детей, отодвинув в сторону страх, поехал в недавно освобождённую от боевиков станицу Наурскую, что бы отслужить там Божественную литургию для тех, кто так нуждался в духовном окормлении.
Где был весь остальной мир, когда мы месили грязь чеченских дорог? Почему не шагнули на одну с нами тропу те, кто спорили о продажных политиках на кухнях за "рюмкой чая"?
Господа и товарищи обыватели, не закрадывалось ли вам в душу сомнение, что и вы продали нас, поменяв на тёплый сортир и грелку во всё тело?
И это тоже апостасия - отступление от Истины...
А в чём же тогда обывательская истина? Лежит ли истина нашей войны в плоскости истины их мира? Где объяснение сути происходящего? Мы, оказавшиеся на территории апостасии, сможем ли сделать верный шаг, что бы не провалиться в бездну и обрести под ногами землю спасения?
Сложно разобраться в происходящем, ведь войну придумали не мы, она сама пришла к нам...
Господь попускает проникновению в наш мир бесов не для нашего уничтожения, но для того, что бы увидеть, как мы боремся с ними.
Для Него важно не наше место в девятом вале глобальных процессов конфликта всех со всеми, но то, как каждый из нас держит удар обрушившегося негатива. Для Него важно спасение каждой человеческой души, но возможно ли спасение без испытаний и без подвижничества?
Только духовный подвиг сдерживает мир от проникающей во все сферы жизни ржавчины апостасии, даже если он и был совершён человеком сугубо мирским и даже неверующим. Жертвуя всем возможным, иногда и жизнью, отдавая всё "за други своя", солдат и совершает прорыв из плоскости смерти туда, где властвует вечно живая формула "смертию смерть поправ".
Низкий поклон тебе, Петя Юрченко, за то, что в бою за Орехово 29 марта 1996 года кинулся под плотным огнём противника на помощь упавшему пулемётчику РПК атаману Перепелицыну, и лёг рядом с ним, получив осколок в сердце...
В этом и есть кредо нашей войны...
"Смерть на войне способна весьма умилостивить Бога, потому что человек, павший смертью храбрых, жертвует собой, чтобы защитить других. Те, кто от чистой любви жертвуют своей жизнью ради того, чтобы защитить сочеловека, своего ближнего, подражают Христу. Эти люди - величайшие герои, их боится, трепещет и самая смерть, потому что от любви они презирают смерть и таким образом приобретают бессмертие, находя под могильной плитой ключ от вечности и без труда входя в вечное блаженство".
"Понаблюдайте и за теми мирскими людьми, которые проявляют такую жертвенность, какой нет даже у монахов... О себе такие люди не думают: они выбрасывают из себя своё "я". И, когда они выбрасывают его вон, в них бросается Христос".
Эти слова сказал наш современник старец Паисий, обретший духовный опыт не только в результате многолетнего молитвенного стояния и чтения священных книг. Когда-то и он был солдатом, и одним из отрезков его жизненного пути являлась война.
Ступая на воинский путь, человек в первую очередь побеждает самого себя, отодвигая на второй план вполне логичное спасение своей шкуры, когда вопрос стоит о спасении ближнего. Монах отказывается от собственной воли во имя Христа, воин отказывается от собственной жизни во имя жизни товарища.
Война соткана из парадоксов: начиная эту борьбу, мы уже обретаем победу... Обретаем в любом случае, даже не взирая на конечный результат...
Аскер.
Мы приехали из Софии в Казанлык поздно вечером. Поезд приткнулся к перрону, и я с разочарованием смотрел в окно на заштатный городок, укутанный темнотой и разительно отличающийся от сияющей огнями столицы Болгарии. На перроне - пустота, станция, казалось, вымерла. Промозглая осень наконец-то брала реванш за те тёплые деньки, в объятьях которых мы блаженствовали ещё несколько дней назад, и загоняла всё живое в пределы тёплых жилищ.
Маленький грязный вокзал был полон ночующих прямо на полу цыган, большинство из которых спали вповалку, укутанные каким-то пёстрым тряпьём; немногие бодрствующие лениво переругивались, делая это, скорее, из понятия какого-то своего особенного порядка, нежели от злобы. Протискиваемся к окошку кассы, и узнаём от заспанного кассира, что добраться до Шипки можно только автобусом, что будет он не раньше шести часов утра, и что место его отправки находится рядом с железнодорожным вокзалом. Человек был явно нерасположен к разговору с нами, и на вопрос о том, где нам отыскать здешнюю гостиницу, ответил что-то неопределённое, всем своим видом показывая, что продолжать с нами разговор не собирается. Ситуация непростая, мы значительно вымотались, выехав ещё вчера из Варны в Плевен, и оттуда - в Софию, проделав эту дорогу практически без отдыха. Хотелось расслабиться и вздремнуть, а неуютный казанлыкский вокзал не оставлял нам шанса на хотя бы сравнительно спокойное ожидание утра в его стенах.
Мы вышли в промозглую моросящую ночь и окунулись в неё в поисках укромного местечка, в котором смогли бы скоротать несколько часов. Мы шли по прилегающим к станции улицам, в темноте которых все дома казались одинаково серыми, уснувшими в осенней ночи и от этого казавшиеся совершенно безразличными к нашей бесприютности. С завистью смотрю на своего спутника, одетого в черкеску, сшитую из плотного сукна, и понимаю, что моё ребячество ещё выйдет для меня боком - свою черкеску я оставил в Варне и отправился в поездку по Болгарии в одном бешмете, в надежде на теплую погоду. Впрочем, скитания наши по ночному Казанлыку были недолгими, и минут через двадцать мы уткнулись в светящуюся вывеску, свидетельствующую о нахождении за волшебной дверью островка уюта и чистоты.
- Ресторан... Работает "денно-ношно", а по-нашему - круглосуточно, - читаю я и с нетерпением толкаю дверь.
Внутри - полумрак, тусклый свет горит только у барной стойки и у одного из столиков, за которым сидят трое полицейских. Перед ними - стаканчики с ракией и маленькие чашечки кофе. Полицейские вполголоса разговаривают друг с другом, и наше появление лишь на мгновение перенацелило их внимание. Спустя мгновение они вернулись в круг своих обсуждаемых вопросов, тем самым подчёркивая, что до незнакомцев, одетых в странную одежду с кинжалами на поясе им совершенно нет дела, и их задача - не портить нервы себе и окружающим ненужными расспросами, а скоротать время до утра, и, сменившись, благополучно забыть о том, кого видели этой ночью и о чём разговаривали с товарищами.
Располагаемся за столиком в другом конце зала, перед нами появляется официант - молодой подтянутый парень. Он, как и полицейские, равнодушен к тому, кто мы такие, или же, по крайней мере, очень хорошо скрывает своё любопытство. Официант подчёркнуто вежлив, на его лице натянутая дежурная улыбка. Пытаемся завести с ним разговор, но он, виновато улыбаясь, пожимает плечами, показывая, что нас не понимает. Беру протянутое официантом меню, передаю своему спутнику, но он отмахивается:
- Выбирай сам...
Читаю, и не вижу ни одного знакомого названия, пока не дохожу до раздела холодных закусок и напитков. С облегчением откидываюсь на спинку стула, ткнув в меню пальцем:
- "Салат русский"... И водки...
Официант исчезает, но мы даже не успеваем как следует оглядеться - он появляется перед нами с подносом, на котором разместились две тарелки с салатом и несколько бутылок с водкой - он принёс все, которые были в баре.
- Вот это сервис! "Столичной" - двести...
Для понятности показываю пальцем на высоком стакане из тонкого стекла границу назначенного уровня. Налив водку, официант замирает, чуть нагнувшись к столику и вытянувшись в струнку, показным вниманием определяя неизменное кредо настоящего служки: "Чего изволите?".
Наугад выбираю из большого перечня неизвестное мне первое блюдо и закрываю меню.
- И ещё что-нибудь на второе, по своему выбору. Мяса побольше.
Официант, кивнув головой, исчезает.
- Всё он понимает, - усмехнулся мой спутник. - Прикидывается...
Валентин Иванович Перепелицын - широкоплечий сибиряк под два метра ростом, получил от меня приглашение на поездку в Болгарию не случайно. Он был намного старше меня - родился в 1943 году, всю свою сознательную жизнь отдал строительству - говорят, в 70-е - 80-е годы был сначала мастером, затем - прорабом, в хитростях этого дела разбирался неплохо, а мне это и было нужно. А главное - он был родом из Канска, земляк, по воле судьбы много лет назад оказавшийся, как и я, на Кавказе.
- Кемеровская область? Кузбасс? - спрашивал он меня, когда мы познакомились. - Это рядом. Для Сибири тыщща вёрст - не расстояние...
Несколько месяцев назад в мои руки попало письмо с удивительным адресатом: "Ставропольский край. Казачество", в котором русская женщина, проживающая в Варне, написала о том, что на окраине этого прекрасного города находится братская могила русских воинов, погибших во время войны за освобождение Болгарии от турок. Надгробный мраморный памятник стал жертвой волны беспамятства, охватившей в начале 90-х годов всё постсоветское пространство: под покровом ночи неизвестные мерзавцы зацепили его тросом, низвергли на землю, пытались расколоть, оставив на мраморе глубокие шрамы, и в итоге пошли на святотатство - отпилили и похитили металлический крест, венчающий памятник.
Письмо попало в правление Минераловодского казачьего отдела случайно - вся международная почта, адресованная Ставрополью, идёт через аэропорт Минеральные Воды. Здесь, на сортировке, прочитав такой недостаточный адрес, по всей видимости, не ломали особо голову, и поступили следующим образом:
- У нас в городе есть казаки?
- Есть.
- Вот им письмо и дошлём.
Оно оказалось в моих руках опять же по воле случая - атаманил у нас в тот год Виктор Мороз, я же был у него одним из помощников, и он решил поручить это дело мне.
Деньги на поездку собрали довольно быстро - дело благородное, люди отозвались помочь охотно. Вот тогда то я и задумался о том, с кем в эту поездку отправляться. Перебрал все возможные кандидатуры, и остановился именно на Перепелицыне. И его возраст, и строительный опыт, и землячество были очень важными аргументами для меня, но и таилось в Валентине Ивановиче качество, которое являлось важнейшим - этот хитроватый умудрённый жизненным опытом казак был способен на поступок.
Я не знал его раньше - наше знакомство продолжалось чуть больше года, а то, что говорилось мне другими людьми, или же было пропитано явной, построенной на зависти ложью, или же являлось изложением анекдотичных случаев.
- Помнится, Валентин Иванович, как лет десять назад читал я заявление, которое на тебя твоя бывшая жена написала, - смеялся Мороз, бывший до недавнего времени сотрудником милиции. - А писала она вот что: "Приехал Перепелицын Валентин Иванович домой ночью, пьяный, в кожаном плаще, доставал из кармана пачки денег, подбрасывал их вверх, они разбивались об потолок, а он пел песню "Листья жёлтые над городом кружатся". Было дело?
- Это она со злости нацарапала, - смеётся Перепелицын, не подтверждая, но и не отрицая сказанного атаманом.
Не эти мифические истории в оценке его личности были для меня главным критерием. Валентина Ивановича не надо было уговаривать идти или ехать куда-либо, где, как ему казалось, вершилась судьба России, или же просто творилась несправедливость.
Он мотался в зону осетино-ингушского конфликта, был непримиримым борцом с напёрсточниками и иными мошенниками, вместе с другими казаками перекрывал железнодорожное сообщение по станции Минеральные Воды в августе 1993 года в знак протеста против бездействия Москвы в отношении изгнания русского населения из Чечни. Когда незадолго до нашей поездки в Болгарию Россия оказалась на грани гражданской войны - Ельцин залил кровью столицу в безумии противостояния с Верховным Советом, Перепелицын мрачно смотрел телевизионные новости, и говорил:
- Хасбулатову не верю. Он - чеченец, и мог бы повлиять на ситуацию с русскими в Чечне, а не повлиял. Если бы не он стоял во главе оппозиции - поехал бы Белый Дом защищать.
Среди казаков это мнение было распространённым: к Советской власти относились многие с противоречивыми чувствами - родовая память о том лихе, что хлебнули деды, была живучей, но к ельцинскому режиму относились не просто отрицательно - его ненавидели.
Когда я предложил Перепелицыну составить мне компанию для поездки в Болгарию, он сразу же согласился:
- Там ведь и Босния недалеко?
Горбоносый, скуластый, с прищуром глаз, в которых затаилась хитринка, широкоплечий при гвардейском росте Перепелицын, казалось, был вытесан из сибирской скалы, взирающей с высоты на поток протекающей у его ног реки жизни.
За многие столетия, предшествующие современной истории, пласты европейской и азиатской породы ползли, сшибались с треском, притирались друг к другу. Перемешивали их с магмой взрывающие поверхность земли извержения великих потрясений, и от процесса этого образовался удивительной прочности казачий гранит, в структуре которого, в душе и характере - Бог весть! - чего больше - Европы или Азии, но по внешности своей гранит этот отличался от других явным колоритом - налётом дикой воинственной азиатчины, проявившейся в глазах, скулах, горбинке носа, отточенных ветром по-восточному.
В феврале 1993 года мы шли с ним через весь Волгоград, участвуя в параде в честь 50-летия Сталинградской битвы. Он тянул ногу в коробке терцев впереди правофланговым, в мохнатой папахе, в широкоплечей бурке-кабардинке. Усы, взгляд...
Женщины, наблюдающие парад, млели:
- Гляди, Чапай...
Любил Валентин Иванович смех, шутку на грани куража, и делал это с такой артистичностью, что попавший в орбиту его хохмы человек не сразу мог понять, что его с серьёзным видом разыгрывают.
Однажды в казачье правление пришла старушка с жалобой на своего сына, её привели к Перепелицыну (на тот момент он был старшим должностным лицом), и она начала излагать свою просьбу:
- Сын пьёт, сейчас нигде не работает... Привёл бабу в дом, такую же, как и он сам... Сделайте с ним что-нибудь...
Вот за это "что-нибудь" Валентин Иванович и зацепился.
- Это мы можем. Идите в бухгалтерию, заплатите шестьдесят семь рублей пятьдесят копеек. Бухгалтер квитанцию выпишет, мне принесёте.
Перепелицын с важным видом, нахмурив брови, протирал носовым платком "Беретту" огромного размера, время от времени бросая взгляд поверх висящих на кончике носа очков на старушку. Она в недоумении смотрит на него:
- Платить-то за что?
- Как за что? За патроны, - Перепелицын серьёзен, ни один мускул на лице не дёргается. - Приедем, расстреляем. Что бы мать не обижал, подлец.
Старушка, охнув, присела:
- А может, по-другому как-нибудь сделаете? Поговорите с ним?
- А что с ним говорить? Расстреляем его, что бы вас больше не мучил.
Просительница сжалась, задумалась на мгновение, и вскоре, опомнившись, заторопилась к выходу:
- Ой, нет, я, наверное, пойду. Да и пьёт сын последнее время поменьше...
Случай этот анекдотичен по своей сути, но в нём очень верно передаётся то состояние дезориентации, которое под воздействием глобальных перемен охватило в начале 90-х годов всё наше общество, когда люди переставали чему-либо удивляться, и откровенный блеф принимали за чистую монету.
Мы отправились в далёкую Варну в последних числах октября 1993 года вместе с минераловодскими дальнобойщиками, идущими на загрузку в Воронеж, а оттуда в Грецию. Но не суждено нам было добраться с ними до конечной точки нашего путешествия - они вынуждены были остаться в Кишинёве, а мы пересели к бесшабашным весёлым парням, везущим на КАМАЗах товар из Тольятти в Болгарию.
Перед нами лежала разделённая многочисленными новоявленными пограничными, таможенными, милицейскими постами, растерзанная на независимые клочья страна, жители которой не могли ещё поверить в то, что ещё вчера ходили друг к другу в гости, а сегодня они уже враги, или же, в лучшем случае, объект коммерческого интереса. Многочисленные проверки документов, ожидания в многокилометровых очередях, и рыночки, рыночки, рыночки...
- Сколько стоит кучка рыбы?
- Один доллар...
- А сколько - бутылка водки?
- Один доллар...
Нас предупреждали быть осторожными в Молдавии и Румынии: после недавней Приднестровской войны казаков там не любили. А в чемоданах у нас - черкески, папахи и кинжалы. Везём большое латунное восьмиконечное распятие для надгробного памятника взамен того, что было спилено.
Опасения были, да и водители, от поста до поста разговорчивые и весёлые, перед каждой условно отчерченной кем-то, или же настоящей границей, замолкали и начинали на нас коситься. Прокручивали в мозгу и они, и мы свои версии отговорок перед ментами, пограничниками и таможней.
На тя бо, Господи, уповах...
Перед каждой такой остановкой мы крестились и читали "Отче наш".
Иногда, и не раз, и не два...
Материалисты сочтут это просто везением, верующие скажут про милость Божию, но одно остаётся бесспорным фактом - на пространстве бывшего СССР, в Румынии и Болгарии кабины машин, в которых мы ехали, ни разу не проверили. Не говоря уже о личных вещах. При этом мы были свидетелями, как "выворачивают наизнанку" другие машины.
Впечатляет...
Мы ехали в Болгарию с чувством ожидания прикосновения к необычайной красоты сказке. Нам, напутствуя перед поездкой, рассказывали о великом радушии болгар, которые души не чают в русских "братушках", предупреждали о том, что нас будут тянуть из дома в дом, угощая вином и ракией. Для Перепелицына, давно уже принципиально не употреблявшего спиртное, эти рассказы вызывали смятение. Казаки, видя его состояние, с серьёзным видом подшучивали:
- Вариантов отказаться нет - нарушать закон гостеприимства нельзя, хозяев обидишь - что о нас, казаках, подумают? Придётся "развязать"...
Лёгкая вуаль сказки упорхнула, унесённая тёплым осенним ветром, и исчезла в дымке над Дунаем.
В большом приграничном городе Русе мы переоделись в казачью форму, попрощались с водителями и ступили на болгарскую землю. Всё казалось нам необычным и ярким, хотелось впитывать в себя мелодичную болгарскую речь, ласковое солнце, улыбки людей (а нам казалось, что улыбаются все встречные люди), но первый же болгарин, с которым мы заговорили в этом городе, привёл нас в смятение. Его слова были для нас ушатом холодной воды.
Мы сидели на лавочке у вокзала, и обсуждали план нашего дальнейшего пути. Билеты до Варны в кармане, есть два часа времени, которые мы могли бы посвятить ознакомлению с местными достопримечательностями.
- Извините, вы первый раз в Болгарии?
К нам обратился мужчина средних лет, сидевший на соседней скамейке. По-русски он говорит очень хорошо, с чуть заметным акцентом.
- Да, только что приехали.
- Не думайте, что вас здесь встретят, как братьев. Болгары - сволочи...
Он говорил зло, с напором, и чувствовалось, что слова его выстраданы и очень искренни.
- Я сам болгарин, а жена у меня украинка. Живём на Украине, а здесь, в Русе, у меня родители, приезжаю к ним в гости. Смотрю, как люди меняются, и мне стыдно становится за мой народ. Сколько Россия сделала для нас хорошего! У всех пропала память... Многие так сейчас говорит: "Лучше бы нас англичане от турок освободили, мы жили бы сейчас намного лучше". Кто бы заставил англичан за нас кровь проливать? По-хорошему к России и русским относятся только в Сербии. Вот там действительно братья.
Сказка исчезла, испарилась, но и реальность, надо отдать должное, не превратилась в сплошную "чернуху". Жизнь дарила нам в дальнейшем удивительные примеры искреннего тепла и расположения, доказывая, что мир действительно соткан из полутонов, и делать обобщения на основе каких-либо частных случаев не представляется возможным. С первым образцом искреннего уважения мы столкнулись через несколько минут после разговора на вокзале.
Кафе, летняя площадка...
Присаживаемся за столик. За соседним - три старика интеллигентного вида пьют кофе. Проходя мимо, здороваемся с ними. Увидев нас, старики оживляются, приглашают за свой столик. Уважительно расспрашивают нас: кто? откуда?
- Казаки... Кавказ...
Они видят в нас единомышленников, в глазах их блестят искорки:
- Казаки! Раньше присягу царю давали... А мы тоже присягали царю...
Старики показывают маленькие значки на лацканах пиджаков - это крохотный символ принадлежности к монархической организации. Они - бывшие офицеры царя Бориса, гордятся своими убеждениями. Расспрашивают нас о России, с интересом рассматривают наши черкески и кинжалы. Извиняемся:
- Нам пора идти.
Они, привстав, раскланиваются на прощание и желают нам всего хорошего.
Уходя из кафе, обсуждаем эту встречу-общение со стариками-болгарами.
- Царю Борису присягали, значит, служили в то время, когда Болгария была союзницей Германии...
- Наверное, и с немцами по службе приходилось общаться, а про Россию с чувством говорят...
На центральной площади возле памятника русским воинам-освободителям мы третий раз вступили в диалог с болгарами - нас окружили представители дотошной прессы. Микрофоны, видеокамера...
Их интерес был обусловлен, скорее, не искренними чувствами любви или ненависти к России, и, в частности, к нам, но исходил от профессиональной логики ухватывать всё необычное. Мы повели себя в общении с ними по правилам их игры, не открывая карты, и "напуская ещё больше тумана".
- Скажите, вы кто?
Поворачиваюсь к памятнику и указываю на барельеф на одной из сторон постамента: кубанцы и терцы в черкесках и лохматых папахах, застывшие в состоянии вечного боя.
- Похожи?
- Да.
- Мы вернулись...
На этой солнечной земле жизнь дарила нам десятки удивительных встреч с людьми, родившимися и проживающими здесь - болгарами и русскими, и любви, тепла, искреннего интереса к происходящим в России событиям было значительно больше, чем негатива, который только однажды явно проявился к нам в одном из болгарских городов со стороны курсантов военного училища, колонной проходивших мимо нас и при явном попустительстве старших выкрикивавших нечто оскорбительное. Бог им судья...
В Варне мы жили у душевных и искренних людей - в семье Ценковых. Мишо - болгарин, Галина - русская (та самая, что написала нам письмо), они окружили нас заботой, помогли привлечь внимание властей, консульства, прессы и общественности к проблеме заброшенной братской могилы, в которой покоилось 54 солдата и офицера Русской армии, освободившей Болгарию от османов.
Надгробный памятник был восстановлен нами и торжественно открыт 7 ноября 1993 года в присутствии консула и прессы. Отслужили панихиду, помянули убиенных по-болгарски: я отламывал от большого хлебного каравая куски, макал в вино и подавал всем присутствующим. Такой здесь интересный обычай, по всей видимости, имеющей отдалённую аналогию с причастием.
Братская могила находится рядом с небольшой церквушкой. Светская, мирская часть присутствовавших на панихиде людей давно ушла, остались одни прихожане - маленький духовный мир, пропитанный любовью и верой, которые и определяют то состояние истинного славянского братства, в котором мы - единокровные братья и сестры во Христе находимся и за которое изо всех сил держимся. Некоторые люди подходили к нам и целовали руки, и для меня это было шоком, потрясением.
- Мы каждый день за Россию молимся. Не будет её - не будет и нас...
Мы видели и чувствовали искреннее отношение к нам ещё не раз. В один из дней мы поздно возвращались из центра Варны, ехали на рейсовом автобусе, и когда по ошибке чуть было не вышли на другой остановке, совершенно незнакомые люди остановили нас:
- Нет, нет, вам ещё не скоро. Мы вам скажем, когда будет Владиславово (микрорайон, где мы жили).
Откуда они знали, что нам надо именно туда - загадка...
В селе Казашко недалеко от Варны здешние старообрядцы казаки-некрасовцы разрешили нам, "никонианцам", зайти в церковь и находиться там всю службу. Казачья солидарность, вопреки нашей обрядовой разности, взяла верх.
Были удивлены мы и замешанной на явной ностальгии по недавним годам советско-болгарской дружбы уважительностью, с которой к нам отнеслись во время нашего посещения знаменитой панорамы в городе Плевен.
Музей был закрыт. Как выяснилось позже, он не отапливался, но женщины - работники музея, увидев нас, открыли залы. Казалось, они извинялись перед нами - потомками освободителей, за чьё то беспамятство:
- Сейчас сюда почти никто не ходит. Ещё несколько лет назад каждый день много экскурсий было. Теперь уже не то. Забывают историю.
Подобное отношение мы почувствовали и в Габрово в дешёвой столовой, куда зашли перекусить. Это заведение было как две капли воды похоже на наши рабочие столовые и оформлением, и прилавком-раздаткой, и характерным знакомым запахом, исходившим от вина с характерным родным названием "Плодово-ягодное". И лица посетителей были такими же, как и в любой рабочей столовой России.
Сомообслужиться нам не дали. Женщина на раздатке, увидев казаков, изучающих прилепленное к стене меню, что-то быстро прокричала в сторону кухни, откуда выпорхнули две фигуристые молодухи, которые усадили нас за стол, накрыли его белой скатертью и накормили нас от души. И ведь "от души" - это по сути...
Многие люди, встречаемые мною на болгарской земле, своим добрым искренним отношением к нам, кто-то осознанно, а кто-то и не задумываясь о высоком смысле, отдавали долг памяти тем, кто пришёл на эту землю и лёг в неё, отдав жизнь свою за свободу братьев по крови и по духу. Мы были для них не символом новой России, но сохранённой частичкой героической старины, на которую смотрели с надеждой.
Узнав, что мы приехала с Кавказа, болгары сочувственно кивали головами. Далёкая Чечня, зависшая в кураже вседозволенности и без оглядки приходящая в состояние войны, вселяла в людей тревогу даже здесь, за тысячи километров от неё. Попав в одну компанию с варненскими полицейскими, сидя за столом со стаканчиком ракии, я узнаю, что в соседний Бургас приехало двое чеченцев с неясной целью визита. По тревоге были подняты значительные силы полиции не только там, но и в Варне.
"Береженого Бог бережёт"...
Мы уехали далеко от Чечни, а она догоняла нас в виде тревоги и слухов, которые лишали покоя местных обывателей, да и нам ещё раз напоминали о наших нерешённых проблемах.
Валентин Иванович старался всегда во всех ситуациях быть невозмутимым, отшучивался, и лишь при очень сильном волнении у него дёргалась бровь. Но то, что происходило на Кавказе, да и в России в целом, ему не давало покоя даже здесь, и я видел его душевное смятение, и понимал его. Уже в Софии он довольно жёстко обрубил мои (да и свои тоже) фантазии в отношении поездки в Югославию:
- Я в Боснию не поеду... И тебе не советую. Надо домой возвращаться, скоро и у нас весело будет.
Мог ли догадываться тогда Перепелицын, что через год начнётся война, которая затянет нас в свою воронку, захлестнёт мутной волной, перевернёт мою жизнь и оборвёт его?
...Мы молча сидели в казанлыкском ресторане, я пил водку, он, поужинав, пил кофе. Каждый думал о своём. Время тянулось медленно, да мы и не торопили его - за окном в предутренней серости сеял осенний моросящий дождь. Мы ждали автобус, на котором сможем доехать до перевала, где хотели отдать долг памяти героям, павшим на болгарской земле, поклониться могилам тех, кто пролил кровь в боях на Шипке.
Смотрю на часы - пора. Расплачиваемся с официантом, и, втянув голову в плечи, окунаемся в осеннюю неуютность. Билеты куплены, мы усаживаемся в холодный автобус, сжавшись, ждём отправки. Немного теплее становится только минут через двадцать, когда автобус, заурчав двигателем, потянулся вверх по асфальтированной дороге на перевал, прощупывая фарами густой туман.
Я находился в некоем отрешённом состоянии, которое невозможно отнести к разряду настоящего. За спиной - сияющий огнями витрин, погрязший в клокочущих страстях мир, к которому принадлежу и я. Это не назовёшь прошлым, это и есть для меня настоящее. Впереди - шаг не в будущее, не в логичное неизведанное состояние ожидающей меня за горизонтом новой реальности. Впереди - шаг в прошлое, туда, где в подсознании хранится спрятанная за семью печатями информация о том, чего со мною не было, но что является родовой памятью, сотканной из дел, поступков, чувств и переживаний предков. Миг, в котором я нахожусь сейчас, это промежуточное шлюз-состояние, ожидание того, что поднявшаяся до уровня вода втянет меня в новое временное пространство.
И вода времени меня втянула...
Мы вышли из автобуса и начали подниматься по широкой лестнице, от дороги устремлённой вверх к мемориалу. Я растворялся в тумане, который мгновенно поглотил нас, оторвал от реальности современного мира, потянул вверх по лестнице в пространство давно минувшего прошлого.
Там, наверху, вынырнул из водянистой завесы знаменитый шипкинский монумент. Сверху сыпал дождь со снегом. Мой тонкий бешмет давно уже не спасал меня, и я с завистью смотрел на Валентина Ивановича, плотная черкеска которого только-только начинала впитывать влагу. Поднявшись по лестницы к монументу, я оказался вымокшим до последней нитки. "А ведь всё было тогда, в ту войну, примерно так", - подумал я, а озноб всё больше начинал пробивать меня. Уловил мою мысль и Перепелицын:
- Так понятнее, что наши солдаты здесь перенесли...
Мы шли в тумане и натыкались на пушки и надгробные кресты. Останавливаемся, читаем надписи, крестимся...
Велика сила русского солдата, когда он, взявший в руки оружие, защищает свою Отчизну, свой родной дом. Вдвойне велик его подвиг, когда он, не взирая на трудности, вдалеке от границ России выполняет миссию освободителя, не жалея своей жизни во имя жизни ближнего. Сложновато примерить их рубашку на свои плечи, душа была у тех людей пошире, веры побольше, оттого и натура их необъятна, не окинуть её современным взором, не понять всей глубины. Но мы помним, и из этого "помним" черпаем свои силы, поддерживая свою жизнь живительной водой неиссякаемого источника памяти...
Мы пробыли наверху около получаса, и когда наши глаза встретились, мы поняли друг друга без слов. Вода уже не впитывалась в одежду, она стекала по ней ледяными струйками, и зубы у меня начинали непроизвольно выстукивать морзянку.
По лестнице мы бежали вниз наперегонки, но это только немного согрело меня. Переведя дух уже на дороге, я спросил:
- В какую сторону идём?
Перепелицын махнул в сторону Габрово:
- В Казанлыке мы уже были.
Понять перспективу нашего движения было невозможно, густой туман не давал разглядеть окружающую местность более чем на десять шагов. Дорога была пуста, движения в связи со столь ранним временем не было, и когда перед нами начал вырисовываться силуэт придорожной харчевни, мы испытали необычайный прилив счастья, похожего на тот, что испытывали матросы, привязанные к мачте и увидевшие на горизонте землю обетованную.
Харчевня была пуста, за стойкой - заспанный бармен, но наше счастье удвоилось - здесь было жарко! Мы застыли посреди заведения подобно истуканам, не зная, что нам предпринять дальше, и уже через несколько секунд вокруг нас образовалась большая лужа от стекающей воды. Бармен вывел нас из транса, вытянул на середину харчевни "козёл" - самодельный электрический обогреватель, и жестом показал нам, что мы можем возле него сушиться.
Это было истинное счастье! Мы сдвинули вокруг "козла" стулья и развесили на спинках наши вещи - черкеску, папахи и бешметы. Сапоги, после недолгого раздумья, были сняты и поставлены рядом с прибором, оскалившимся раскалённой докрасна спиралью.
Каждый из нас представлял собой живописное зрелище: босой, в мокрых штанах с лампасами, в тельняшке, поверх которой повязан наборный кавказский пояс с кинжалом.
Спрашиваю у Перепелицына:
- Тебе заказать что-нибудь?
- Я ещё не проголодался. Попроси у него кипятка, я кофе попью.
Вещи начали паровать, наполнив харчевню специфическим запахом казармы. Мы располагаемся за столиком, я взял двести граммов водки и гамбургер, Валентин Иванович развязал солдатский вещмешок, с которым он никогда не расставался в дороге, достал НЗ - банку с кофе, банку с сахаром, ложку и большую алюминиевую кружку ёмкостью не менее литра. Бармен принёс кипяток, и наш маленький мирок стал так уютен и мил, что хотелось петь от радости.
На дороге послышался приближающийся шум работающего двигателя, на стоянку у харчевни "пришвартовалась" фура. Выглядываю в окно:
- Турки...
Дверь открылась, в заведение вошли два водителя. Один из них направился сразу к стойке, другой же, небольшого роста чернявый большеглазый мужичок лет сорока, присел за столик, стоявший рядом с нашим.
Покосившись на него, я выпил свою порцию водки, Валентин Иванович для чего-то надел на кончик носа очки и, размешав в кружке сахар, начал подносить это гигантское алюминиевое изделие к губам, шумно отхлёбывая содержимое.
Глаза у турка округлились ещё больше, нижняя челюсть отвисла, и он то и дело переводил взгляд то на кружку, то на кинжал, который у Валентина Ивановича был величиною с римский меч. Я про себя усмехнулся, представив, что если бы этого водителя поставить рядом с сидящим Перепелицыным, то он, пожалуй, достал бы ему только до плеча.
Не сводя глаз с пожилого казака, турок вполголоса, как будто боясь нарушить покой великана, спросил у меня:
- Аскер?
- Аскер, аскер, - ответил я ему.
Перепелицын встрепенулся, нахмурив брови:
- Что он там говорит?
- Спрашивает у меня, кто ты: воин?
- А-а-а...
А турок с восхищением причмокнул:
- Ох-ох-ох, аскер!!!
Тот, кто стоял у стойки, тоже с интересом смотрел на наш живописный бивуак, то и дело оценивающе оглядывая то меня, то Валентина Ивановича.
Водители наскоро перекусили, и уже минут через двадцать встали из-за стола. Маленький турок ещё раз на прощание глянул в нашу сторону, вздохнул и, покачав головой, сказал:
- Ох, аскер...
Наше настоящее и будущее действительно пересеклось с далёким прошлым. Мы приехали на Шипкинский перевал, отхлебнули мизерную толику того, что предкам нашим пришлось перенести на протяжении всей той далёкой зимы, и встретили здесь тех, чьи предки этот перевал штурмовали. Бьюсь об заклад, что и у этих турок открылись в подсознании некие шлюзы, через которые хлынула на них информация памяти о том, как здесь, в этих самых местах рубили чернявые головы их дедов такие же чернявые, горбоносые и скуластые, отточенные восточными ветрами казаки - аскеры Белого Царя.
Мы благополучно просушились, попрощались с радушным хозяином и к вечеру этого же дня добрались до Варны.
Дорога домой, сотканная из многочисленных больших и маленьких приключений, была не менее авантюрной, чем дорога из дома. Впрочем, такой была жизнь не только наша с Валентином Ивановичем, не только наша судьба, но и всех тех, кто жил в ту страшную эпоху, когда кучка реформаторов начала разрушать крепкие стены, возведённые на подгнившем фундаменте недавнего прошлого. Вместо того чтобы фундамент укреплять, они на нём же, подмытом вдобавок ко всему ещё и дождями перемен, начали строить кичливую постмодернистскую конструкцию, которая вскоре обрушилась, а они отмывали деньги на строительстве новой конструкции, судьба которой была прогнозируема, и так до бесконечности...
Жизнь пыталась переломить нас через колено, а мы упиралось руками и ногами, и старались не просто выжить, но и выйти из оцепенения пересмутья духовно невредимыми. Не всегда это получалось, но мы всё равно хотели выжить и цеплялись за жизнь, бьющую нас по рукам, изо всех сил.
Валентин Иванович затянул меня на работу в охрану одного из автопредприятий, но я не смог протянуть там и полугода. Хотелось уйти в себя, создать свой мир, и я попытался выстроить собственную жизненную конструкцию, которая, как мне думалось, спасёт от разрушения.
"Асфальтовый казак - не совсем казак. Именоваться казаком может только хозяин", - вывел я сам для себя формулу, в которую попытался себя вогнать.
Все имеющиеся сбережения были потрачены мной весною 1994 года на обустройство хозяйства. Лошади, коровы, навоз и сенокос втянули меня в созданный собственными силами жёсткий суточный и годичный цикл. Они спасли меня, я благодарен Богу за то, что он подарил мне чувство хозяина и радость оставаться самим собой, но со временем увидел я и прощупал и обратную сторону этой медали: пришлось мне изведать страх того, что я уже не могу быть вольным в своих действиях и решениях, жёстко привязанный к придуманному мной миру.
Чувство это проклюнулось в ясные дни запоздалой осени 1994 года, когда, выходя из дома, я наблюдал длинные вереницы машин и боевой техники, ползущие в сторону Георгиевска, понимая, что от него они двигаются через Прохладный и Моздок - на Грозный. Щемило сердце от невыразимой тоски и от собственной беспомощности.
