А-др Грог
/серия - характеры/
Про Сашку, про "Второго", говорят - "Левша", про него говорят - тот, кто "конфетку сделает". Редкий стрелок любит "держать" правую сторону. Сашка-Снайпер любит - его сторона. Единственное - выброс патронов. Но Сашка - "Левша" с большой буквы. Надо, так и кусок консервной банки приспособит под отражающий козырек, да хоть бы и собиратель гильз. Выкрасит красочкой "под ланшафт", облепит мусором - заводские так не сделают. Сашка стреляет из чего угодно, но больше всего любит СВД - винтовку Драгунова и старый "Калашников" под патрон 7,62. Еще, после Сашки не остаются раненые. Он никого не ранит, даже специально. Это у него давнишнее...
САШКА (50-е)
Санька примерно в том возрасте справедливости, когда едва ли не каждый ребенок гоняет от кур петуха, чтобы не топтал их - не "наказывал". Сашка не гоняет - петуху виднее, значит, куры того заслужили, да и некогда ему. Санька дружит с инвалидами...
У Владимира Петровича нет ног, у Евгения Александровича обеих рук, у Николая Ивановича рука и нога с одной стороны, Михаил Афанасьевич живет без желудка, а у Алексея Федоровича непонятно что - ходит так, будто нога внутрь его проваливается, в бане он моется отдельно, позже всех - Санька не знает, как он раненый.
Живут в длиннющей избе из бревен, прозванной "Инвалидным Бараком". Если с торца смотреть - изба как изба. А если со стороны дороги, то, Санька замерял, получается... ого-го! на сколько его шагов - очень длинная! Раньше в бараке жили одни только инвалиды, те, что из этих мест и без семей остались - совхоз за них поручился, но потом некоторые поумирали, и комнатухи освободились. Теперь в одной стороне семейные - они себе даже отдельный вход прорубили и стенкой огородились, а с другой по-прежнему - комнаты инвалидов и одна их общая кухня.
Летом много мух. На подоконнике в большой старой миске постоянно настаиваются залитые молоком куски красного мухомора. Кошка ученая - пить не станет, но Санька переживает за котенка, чтобы не подлез. Просит Владимира Петровича, и тот делает поверх миски решетку на четырех дощечках - что-то вроде опрокинутой клетки. Но все равно от мух не избавиться, хотя их и не так много, как на скотном дворе, куда Санька по разнарядке ходит брать коня, окучить картошку инвалидов. Мухи от жары и оттого, что многие в дощатых сараях разводят кроликов, а то и свиней - но этих только до зимы. А вот семейные круглый год в складчину держат корову - самые мухи оттуда.
Михаил Афанасьевич твердого почти не ест, пьет едва ли не одно молоко - на нем живет, но и то, бывают дни, когда организм и его не принимает. Что бы ни делал, очень быстро устает. На впалом животе у него огромный крестообразный шрам. Мало ест, меньше всех. Даже меньше Саньки. Со стола возьмет, укусит и сидит ждет - как оно ему покажется. Говорил, что в госпитале ему вырезали сколько-то метров кишок и еще что-то, а теперь пища перевариться не успевает. Иногда у него с губ выступают мелкие белые шарики...
У Владимира Петровича обеих ног совсем нет. Отрезано так коротко, что некуда крепить протезы. Когда в бане он сидит на лавке, одной рукой мылит, положенную рядом мочалку, другой придерживается, чтобы не опрокинуться, кила свисает едва ли не до пола. (У Саньки в этом году тоже пошла расти мошонка, он переживает, что вырастет такая же большая, тогда мальчишки будут его обзывать - "килун"!).
У Евгения Александровича нет обеих рук. Одной по самое плечо, вторая заканчивается у локтя, но сам локоть цел и от него есть коротенькая культя, которую врачи располовинили, чтобы в разрез, между костей можно было пихать ложку. Евгений Александрович даже ходит за грибами со специально вилочкой. Только проверить их не может и потому приносит много червивых. Грибы перебирает Владимир Петрович, режет их нещадно и беззлобно ругается на Евгения Александровича. Владимир Петрович до войны был заядлым грибником, потому сейчас ему без ног быть очень обидно. Евгению Александровичу обидно без рук, он был столяр, и когда Владимир Петрович что-то столярничает, его это коробит - смотреть не может. Шутят, жалко нельзя пользоваться чужим по очереди - Владимир Петрович занимал бы у Евгения Александровича ноги, а в другой день наоборот - отдавал свои руки и отсыпался. Евгений Александрович как-то дошутился, а не убежит ли кто-то на его ногах, и Владимир Петрович очень-очень обиделся - не разговаривал с ним чуть ли не с месяц.
Один раз сильно заспорили в июне. Владимир Петрович говорил, что белые уже есть - "колосовики", самое время, а Евгений Александрович уверял, что рановато грибам. Он, когда дорогой с телятника возвращался - смотрел обочины и даже в рощу заглядывал, в обычных местах нет. Рано! Владимир Петрович опять сказал, что будь у него ноги, он бы показал, как надо грибы собирать. На что Евгений Александрович ему ответил, что будь у бабы Мани хер, она бы за деда Филю замуж не вышла...
Тут кто-то и брякни - сходили бы вдвоем! Пусть Владимир Петрович Евгению Александровичу указывает - где гриб сидит. Слово за слово, да и сделали Евгению Александровичу нечто вроде деревянного наспинника с выступающей дощечкой - куда бы культя Владимира Петровича упиралась, а от него на плечи две дуги и один общий широкий ремень, чтобы двоих охватывал. Евгению Александровичу ремень получился на грудь, а Владимиру Петровичу на пояс. Корзинку, как обычно, на шею - дуйте за грибами!
Принесли полную. Евгений Александрович потом охал, отлеживался и говорил, что проклял все на свете - тут Владимира Петровича на себе тащить, а еще и грибы. Но тяжелее всего было не ходить, а за всяким грибом подседать, а потом вставать. Черт ли их Владимиру Петровичу указывает?! Но Владимир Петрович был счастлив и задумчив.
Алексей Федорович держится особняком, ходит в баню отдельно. У него утиная походка с завалом на одну сторону - словно нога, когда он на нее упирался, вдруг, проваливается, утопает в какой-то яме - только не в дороге, а в собственном бедре. Алексей Федорович обычно говорит басом, а иногда, когда не следит за собой, когда нервничает, взвизгивает, вроде пилы-циркулярки. Евгений Александрович как-то проговорился при Саньке, что у Алексея Федоровича постыдное ранение. А Санька удивлялся - как ранение может быть постыдным? Всякое ранение на войне - героическое! Но вопросы задавать стесняется, словно стыдно об этом спрашивать.
Все плавают на камье в магазин. И даже безрукий Евгений Александрович, сам, один, без помощников, зажимает весло плечом и как-то упирается, гребет своим обрубком. От этого у него на шее здоровенный мозоль. Только Николай Иванович, у которого есть одна рука и одна нога, воды побаивается, и в магазин, хотя ему удобнее всех, плавает неохотно. Он говорит, что если бы сохранилась правая рука и нога, чувствовал бы себя уверенней. Но лучше, если бы левая нога и правая рука, а то очень заносит, а еще лучше, чтобы все целое было. Только это и коню понятно!
Сам Санька - левша. В школе его пытаются переучить, но, задумавшись, он перекладывает ручку в другую руку и пишет левой - до окрика.
В школе Сашку ставят в пример, что инвалидам помогает. Но потом, привыкнув, уже не вспоминают. Только, когда начальство приезжает, говорят про взятое шефство. Другие тоже ходили - день-два, иногда с неделю продержатся и заскучают. Им не интересно, а Сашке жутко как интересно. Сашку инвалиды учат стрелять. Тайком учат. Рыба, какая бы не была, а всем давно приелась. Но сначала Саньку учат стрелять в "фашиста"...
Дверь закрыта на щеколду - винтовку (хоть и мелкашка) никто видеть не должен. Ее Николай Иванович откуда-то откопал, должно быть, долго прятали - Санька видел, как освобождали ее от тряпок, отдирая их вместе с засохшим маслом.
Теперь Санька каждый день лежит на полу в длиннющем коридоре - по бокам его двери, здесь у каждого своя собственная комната - маленькая, но своя - а сам коридор выходит в одну большую, общую. Она и кухня одновременно, и изба-читальня, и самый их инвалидный клуб - едва ли не все время там проводят. Санька в коридоре, а там, на кухне, на полу стоит мишень - обыкновенная рамка, куда вправлен, туго натянут лист бумаги - все равно какой, хоть бы и газетной.
Винтовка закреплена, подлажена под лежащего Саньку, чтобы было удобно. Шевелить ее нельзя - собьется начальный прицел, и тогда все упражнение насмарку, можно только целиться осторожно.
Евгений Александрович двигает "фашиста" по листу бумаги, наколотому кнопками на кругляки. У него на обрубок руки надет хомут, от него рейка и расщепленная спица, в спицу вставлен "черный фашист". "Фашист" в каске. Только из картона он вырезан не весь целиком, а от пояса. Саньке нужно попасть ему в голову, но этого мало, попасть нужно точно между глаз. Где сами глаза, Санька с такого расстояния не видит, но знает, что между глаз у "фашиста" прокручена дырка.
Санька лежит на полу, смотрит в прицел (осторожно, чтобы не сдвинуть винтовку) и тихо командует: "выше, правее, чуть влево, на волос вверх..."
Потом говорит:
- Выстрел!
И тогда Владимир Петрович, который тут же на полу читает свою книгу, протыкает "фашиста" иголкой в месте, где дырка. И снова сидит, читает.
Страницы Владимир Петрович переворачивает редко, а иногда и не в ту сторону, словно уже забыл то, что прочитал. Еще он называет "фашиста" - циклопом.
- Сколько сегодня "глаз в глаз"? - спрашивает Николай Иванович. Он хозяин винтовки - ему и определять, когда Саньке можно будет стрельнуть боевым, когда Саньку допустят на его личную войну...
Снимают лист, начинают считать...
- "Выстрелов" было пятьдесят, а дырок получается девять, пусть рядом, но вся равно много.
Саньку не проведешь.
- Больше сорока выстрелов один в один!
- А должно быть все пятьдесят! Каждая лишняя дырка - это в тебя самого попадание - усвоил? Или определим ремнем за каждую?
Санька ремня не боится, у Саньки отца нет. У него каждый из инвалидов едва ли не отец, если один определит - ремня, то другой не даст бить, следующий раз наоборот, а об общем никогда не договорятся. Здесь не сойтись, всегда будет кто-то недовольный, а кто-то довольный.
- Четыре дырки получились в последней десятке, - говорит Владимир Петрович. - Я, когда тыркал, почувствовал.
- Глаз замылился, - говорит Евгений Александрович. - Как ни есть, замылился!
И рассказывает про "замыленный" глаз, как и отчего он бывает.
- Давай так: сериями по десять.
- За каждого из нас десять, и посмотрим, кого ты больше не уважаешь!
Санька старается как никогда. Но результат хуже.
- Слишком старается, - говорит Владимир Петрович. - Боец напряжен. Напугали! Выходной ему надо... Увольнительную! У кого есть копейки?
Санька ходит в церковь, Инвалиды просят свечки ставить на поминовение "своих": чтобы обязательно помянули того и другого... Переживают, чтобы не упустил. У каждого имени, должно быть, своя история. Санька не понимает, зачем беспокоятся - у Саньки хорошая память, если они сами забудут сказать - он помнит и потом говорит их шепотом доброй женщине у разложенных картонных иконок и свеч, а она терпеливо переписывает на свою бумажку. Имен много - один раз Санька слышит, как выговариваются и с его списка - тем попом, который то и дело ходит с кадилом. Зачитывает он их скороговоркой, и только последнее слово растягивает певуче, должно быть, на остатках воздуха. После этого заново его набирает, чтобы выстрелить длиннющую очередь имен.
Санька, когда возвращается, тоже так пробует. Набирает побольше воздуха и потом бежит быстро, выпуская воздух именами под шаги. Каждое имя - шаг, а последнее, когда на самом пределе, под несколько шагов. В центральную усадьбу бежать далеко - несколько часов. Но это же воскресенье - весь день его.
- Поминаются рабы божьи! - нашептывает себе Санька басисто, и дальше частит под каждый шаг: Иван-Петр-Василий-Павел-Федор-Андрей-Захар-Борис-Афанасий-Фрол-Егор-Тимофей-Анисим-Ефим-Емельян-Игнатий-Евсей... Некоторые имена повторяются по нескольку раз, но они, хоть и одинаковые, принадлежат разным людям, и потому Санька их повторяет, не пропуская. Иван - аж четыре раза!
Но это в воскресенье, а в остальные дни Санька помогает инвалидам с приварком: ставит и проверяет ихние сетки. Только вот прошлой осенью оплошал...
Завклубом попросил Саньку перегнать сырую, только что выдолбленную камью-однобортку, под которую он между озерами завалил здоровенную осину и потом едва ли не месяц тайком долбил. Только "крылья" он к ней приладил близко - не рассчитал, и тоже сырого дерева. Чуть наклонишься на сторону, и она на сторону. Санька тогда плавал еще неуверенно, потому натерпелся страху. Весло с борта на борт переносил едва дыша. Сколько раз думал, что кувыркнется. А кувыркнулся, когда обрадовался, что доплыл-таки.
Санька попал в больницу, а сетки так и сгнили. Инвалиды их найти не смогли. Жалко - хорошие сетки - ловкие. Вообще-то сетями ловить нельзя - только на удочку. Но зимой их тайком плетут едва ли не все. Чтобы жить на таких озерах и сидеть без рыбы? Сколько на ту удочку поймаешь - баловство одно! И где время взять на удочку?
Санька, когда вышел из больницы, за сетки расстраивался недолго. Одну сетку своровал в Петрешах, другую в Воробьево, третью в Копнино. Но эта уже плохая - неловкая, хотел им обратно поставить, чтобы снять другую. Санька подобное за воровство не считает - если бы для себя, а то для инвалидов. Но могут сильно побить.
Один раз, когда проверял чужие - уже летом (в тот день в свои ничего не попалось), на камье драпал от Петрешанских. Только-только успел до берега - дальше через кусты и в кукурузу - попробуй найди! Покидали от края камнями - на собственную удачу, на Санькину неудачу - здоровенными булыганами! Верно, очень рассердились... Но это Санькин день был. Один булыжник упал рядом, но Санька, как сидел тишком, не шевельнулся, и вида не подал, и даже если бы попали, стерпел - тут лишь бы не в голову. Потом с берега смотрел, как его камью уводят. Искал ее два дня - шпана Петрешанская загнала-таки ее в трасту с обратной стороны Ничьих нив и там притопили - думали, не найдет.
Пять озер, соединенные межу собой протоками. Первое озеро Воробьиное, оно самое малое, затем Вороньковское (их приезжие путают), потом идут Платичное и Рунное, и, последнее, Конечное. В самом деле "Конечное" - там же магазин! Конечное озеро как бы завершает цепочку из всех пяти, и оно самое большое. Когда ветер южный, да под грозу, то возле магазина бьет волна, на камье к нему не поплывешь - захлестнет, да и на плоскодонке накуляешься вволю. На этом озере есть даже остров, улегшийся на нем вроде кривого бублика. От концов он как бы завивается ступенями, пластами, постепенно нарастая к середке, где кроме черной ольхи растут еще и дубы.
Если попасть в магазин к завозу, да занять очередь заранее, можно купить "Тройной одеколон". Раз в неделю привозят только одну коробку, мужики дежурят. Цена флакону 28 копеек, а шибает на все рубль двадцать, и запах приятный. Магазин на горке, и порожние флаконы летят в озеро. В том месте не купаются, купальня дальше, там скамьи, костер и вечерние посиделки, но если нырнуть у магазина в солнечный полдень, все дно блестит - как сокровищница! В остальное время товар скучный. Соль, сахар, мука, селедка, гвозди, керосин... Еще привозят конфеты в бумажках и без бумажек. Можно попасть к хлебному завозу. Хлеб привозят еще теплый. Хорошо тогда отломить у буханки верхнюю корку, густо посыпать солью и тут же умять.
Чаще всего к завозу посылают Евгения Александровича. Продавщица сама лезет к нему в нагрудной карман, достает деньги, при всех показывает и громко считает, сдачу кладет обратно, заворачивая мелочь в бумажку и просит кого-нибудь застегнуть карман. У тети Зины деньги к рукам не липнут - она честная. Поменяла того продавца, у которого обнаружилась недостача.
Считает она всегда вслух и громко, одновременно стучит костяшками. На всякий случай считает два раза, краснеет, когда ошибается, и снова пересчитывает.
Событий не много. Бабе Насте зять привез на лето двух своих белоногих девчонок - городские, с красивыми бантами и сандалями. Через неделю банты не одеваются, сандали больше не красивые, а ноги расчесаны в кровь от укусов и крапивы.
Санька спит в тех же трусах, которых бегает весь день. Вечером в них купаться, значит, спать мокрым. Санькины трусы лежат на кладках - сразу понятно, что купается голый. Эти повадились в то же время приходить на кладки - будто специально караулят. Саньке сразу к кладкам, локти на них положит, так можно беседовать сколько угодно - вечерняя вода теплая, его не видно, кладки загораживают, и вода не слишком прозрачная - уже цветет. Но, если что, можно и забузить. А девчонок кусают комары, рано или поздно крикнут спать или ужинать.
Кладки длинные, уходят за трасту, а за трастой ни их, ни Саньки не видно.
- Достань кувшинку! Лилию!
Санька их хитрости наперечет знает. Какие могут быть лилии, если вечер! Они уже час или два назад позакрывались.
- Достань! Мы в воду опустим. Только, чтобы внутри розовая была!
Это понятно, что невызревшая нужна, Саньке самому такие больше нравятся, они и пахнут по-другому.
- И длинная! Мы бусы будем делать!
Длинная - это, значит, подныривать, шуровать ногами со всех сил, легонько перебирая в руках длиннющий зеленый стебель до самого дна, до лежащего в илу корня - там рвать. Санька под водой может сидеть дольше всех - многие его дыхалке удивляются.
Когда подныриваешь, хочешь не хочешь, а голой попой светишься. Санька знает - все так ныряют, это же не с лодки, камьи или кладок, а с воды, тут по-другому не получится. Знает, что именно этого от него и ждут, но тут Саньке плевать. Задом от них не отличается, а передом... передом он пока еще не интересовался, других забот полно.
- Мы с тобой хотим то же, чем взрослые занимаются. То Самое!
А вторая сказала некрасивое слово, но понятное. Вернее, непонятное, если разобраться.
- Сейчас?
- Сейчас!
- Тогда идите! - говорит Санька делово - новая игра намечается, правил которой он не знает, но признаваться не хочет.
- Куда?
- А хоть бы на крольчатник...
В крольчатнике, на самом его верху под крышей, полумрак. Санька хоть и не знает, как это делается, но вид держит уверенный - тут позволить девчонкам командовать нельзя.
Одна начинает бояться.
- Я не буду!
- Тогда не смотри!
Зажимает глаза ладонями.
Санька спускает трусы. Та, которая "слово" говорила, свои роняет до самых ступней. Жадно разглядывают... Ничего особенного, Санька чуточку разочарован, только чувствует в себе какие-то изменения, его личный стручок вытянулся, напрягся и стал некрасивым, кривым. Никогда таким не видел.
- Теперь я тоже буду, - говорит вторая.
- Я вам буду!
Это Михаил Афанасьевич.
Мимо не прошмыгнуть. С силой, которой от него никак ожидать нельзя, он перехватывает Саньку, просовывает его наполовину сквозь ступеньки приставленной к сеннику лестницы - дальше стена, снизу клетка - попробуй смойся! - и, спустив трусы, порет ремнем. Саньке никуда не деться, но он не орет - не хватало, чтобы другие узнали. Это первый раз, когда ему достается так лихо. Другие не в счёт. Следующие две недели Санька купается только в трусах. Еще он волком поглядывает на девчонок, а те делают вид, что ничего не произошло.
Михаил Афанасьевич же опять болен, лежит и харкает кровью, что-то внутри открылось.
- Утку стрелять надо только в голову - понимай так, что это не голова вовсе - фашист в каске!
- А нос? - спрашивает Санька.
- Что нос?
- Мне так думать утиный нос мешает.
- Да... незадача, - чешет затылок своей культей Евгений Александрович.
- А можно я буду думать, что это самоходка быстрая, с пушкой такой?
- Какая самоходка? - не понимает Евгений Александрович.
Санька недавно был с классом в городе, где показывали документальный фильм про "Огненную дугу" - знаменитое танковое сражение.
- Можно я буду думать, что утки вовсе нет, а ее голова - это танк такой очень быстрый?
- Можно! - серьезно говорит Евгений Александрович. - Только, если танк, то его в борт надо или сзади, понял?
- Понял!
- Владимир Петрович, будьте добры, перерисуйте мальцу фрица на утиный танк!
Теперь нет фрицевского циклопа с дыркой, а есть утка... то есть - самоходная установка, и целить ее лучше даже не в смотрило боковое, а под башню - чтобы переклинило или в боезапас попало и враз снесло! Остальное с Санькиного "противотанкового ружья (как он теперь мелкашку называет) не взять - может запросто отрикошетить, поскольку броня.
В один из дней Санька бьет "сто из ста" - дырка в дырку получается! Николай Иванович уезжает в город и торжественно привозит пять коробок патронов - говорит, остались знакомства, не все еще померли.
Теперь Санька стреляет по-настоящему - на воздухе!
- Замри, слейся, - своим скрипучим голосом говорит Алексей Федорович. - Дыши глубоко, спокойно, теперь останови дыхание и целься. Если не успел - ушла цель, снова дыши спокойно. Вернется - никуда не денется. Потом будешь успевать... - Алексей Федорович учит растягивать секунды...
Евгений Александрович играет с Санькой в "хитрые прятки". Не такие, как все погодки, то и дело, играют промеж сараев. А надо, чтобы Санька не только хорошо прятался, но и видел - "держал сектор обстрела". Евгению Александровичу много проще Саньку отыскивать, чем грибы - Санька крупнее и еще неопытный.
Санька лежит "в секрете" - винтовкой не шевелит, старается дышать мелко. Это для него самое сложное - чтобы не шевелиться, слишком живой характер. Знает, что Евгений Александрович смотрит на него в "окуляр" - половинку от черного немецкого бинокля, что прикручен проволокой к "хомуту" на культе. Откуда смотрит, Санька не видит, но знает, что тот где-то есть...
- Два раза шевельнулся! Первый раз на двадцать восьмой минуте, после того, как позицию занял, второй - на сороковой.
Санька даже знает когда: первый - это земляной муравей укусил - "стекляха", тут любой не вытерпит и чесаться начнет, а второй - бабочка перед глазами пролетела, по лбу хлопнула, откуда-то сбоку поднырнула, зараза - голову вслед повернул.
- Иди - доложись!
Санька идет к Владимиру Петровичу.
- Сколько? - спрашивает тот.
- Два.
- Поворотись-ка, сынку!
Получает прутом два раза. Евгений Александрович учит только так - считай, два раза пуля ожгла, но "дураку", Саньке, то есть, повезло - вскользь зацепила.
- Шагай, раненый!..
Николай Иванович учит дистанции.
- Свою постоянную стрелковую дистанцию ты знаешь. Мысленно порежь ее на четыре одинаковых куска. Теперь смотри и указывай, сколько таких отрезков вон до того пенька со щепой - сосны, что скрутило и сломало так, что на человека стало походить?
- Восемь!
- Иди - считай.
Санька сам удивляется - как так получилось - на сколько, вдруг, соврал.
- Видал, как ошибся? Вот теперь тебе это будет первое наиглавнейшее задание - свою дистанцию определять, а ошибешься - по загривку, а еще раз - то и ремня. Время тебе - одна неделя. Потом буду проверять.
За порку Санька не переживает - нечто его не пороли? - а за такое и не тронут, тут самому стыдно, если на такой простой вопрос не сумел ответить точно. Получается, что у него глаз корявый...
Оказалось, что не так уж и просто. Никак не складывается, чтобы точный пригляд получался. Санька всю неделю смотрел на всякое, загадывал - сколько будет, потом стопами считал - носок к пятке... Додумался, что можно с вытянутым пальцем смотреть. Цель постоянная - одного размера с ноготь, если руку вытянуть на всю длину, а если меньше, то надо смотреть - сколько условных кругляшов в ногте поместится, и опять считать. А человека тоже можно смотреть по разметке пальца - если он далеко, такой маленький, что на одном фаланге умещается - будет столько метров, на двух - уже столько-то", и так до самой ближней...
Рассказал Николаю Ивановичу, тот удивился и спросил:
- Сам додумался?
- Сам!
- Молодец! А если размер столба знаешь? Если расстояние между столбами знаешь? Ну-ка, подумай, как можно использовать? Особенно, если человек тоже свой средний рост имеет...
Теперь Санька новую игру себе нашел. Садится на краю дороги, в том месте, где она горку переваливает, и смотрит на ту и другую стороны. Вот человек, капля еще, вот видно, ноги у прохожего стали переставляться - сколько столбов до того места? Умножаем... Глаза на лице различимы и нос - теперь не одно сплошное пятно. Сколько там получается? Оказывается, если запомнить, то и столбы не нужны...
Арифметику полюбил очень. И всякую задачку решить торопился прежде, чем дыхалка откажет, наберет воздуха и решает в уме. Выстрел! Успел! Не ушла мишень...
Санька думает, что уже выучился. Оказывается - нет. Оказывается, ветер на пулю влияет.
- Смотри, ветер сбоку. Сколько возьмешь поправку влево?
- Зачем? Близко ведь!
- Пуля легкая, даже здесь отклонение будет. Теперь представь на двух дистанциях? Тут уже вовсе надо не в мишень целиться, а едва ли на две фигуры в сторону.
Саньке не верится, что так много, все-таки, пуля, хоть и маленькая, так летит, что глаз не видит. Какой-такой ветер может успеть ее отклонить?
А Николай Иванович набелил чурок и заставил расставить их на вспаханном поле, какие торчком, какие положить поверх. Все на разном расстоянии - стреляй Санька, пока ветер.
- Отстрелялся? Иди, неси первое полено! Как стояло? Куда целился? Почему пуля не в центре, а сдвинулась к краю?
Санька уже давно, когда ему говорят, ходит стрелять уток. Санька знает, что больше двух уток ему в день бить запрещено, но всегда дают три патрона.
Что удивительно, другие утки вовсе не замечают, если утка убита, так и плавают рядом с ней. Это потому, что Санька их не калечит - сразу насмерть. Нельзя, чтобы утка инвалидом осталась. Санька обычно дожидается, пока остальные сами уплывут, прячет винтовку, раздевается в стороне и голяком плывет за утками... Редко бывает, чтобы третий патрон понадобился.
Этот третий, если не истратишь, принесешь, отложат в отдельную коробочку - для хитрой стрельбы. Настолько хитрой, что про нее рассказывать нельзя.
Еще и Михаил Афанасьевич, когда не отлеживается, учит стрелять навскидку - бесприцельной стрельбе. Здесь вовсе не математика, а геометрия получается!
Когда пенсия - ее почтальон разносит, кто-то из инвалидов собирается в город - покупать по списку и обязательно патроны. Как же без Саньки? Без Саньки такое невозможно!
Где бы ни был, а учеба. В городе тоже обучение.
- Вот смотри, где заляжешь, чтобы площадь держать?
- С того чердака, конечно, - говорит Санька.
- Ну, и дурак! На том чердаке, даже не с выстрела, а первого движения - выгляни только - быть верным покойником или как Алексей Федорович!
Саньке как Алексей Федорович быть не хочется, потому слушает внимательно.
- А где?
- Во-он там!
- Оттуда обзор плохой!
- Зато отход хороший и даже два. А ты хочешь, как на ладони? Никогда не жадничай, снимай сколько можешь переварить без собственного заворота, да и сваливай.
Теперь Санька понимает - учат, чтобы не повторял их ошибок и ошибок тех немцев, что инвалидами их сделали. Инвалидов за собой оставлять нельзя - это главное, что Санька освоил. Еще и то, что будет у него, Саньки, собственная война. Не было на Руси еще так, чтобы какое-то поколение без войны...
Осенью часто болеют и ссорятся.
- Умру и этим всех вас надую! - иногда говорит Евгений Александрович...
Но умер он четвертым, а первым тихий Алексей Федорович, потом утонул Николай Иванович - завяз ногой у берега, да так и замерз с вытянутой рукой. Третьим заснул, не проснулся Михаил Афанасьевич. За два года все ушли, словно война добрала-таки.
А Владимир Петрович попал под машину. Шофер говорил, что он нарочно бросился, а не голосовал у дороги. Специально сидел за столбиком, чтобы его видно не было. Но шоферу дали срок на химию - так и не убедил никого. Не может безногий броситься - на чем ему бросаться? И далеко получается от столбика - это первое замерили. А Санька знает, что мог. Владимир Петрович на своих двоих руках далеко выпрыгивает. Но Саньку никто не спрашивал. И судили шофера не выездным судом, не в сельском клубе, как пьянчугу какого-нибудь или хулигана из своих, а прямо в районе, потому как суд был не образцово-показательный.
Санька винтовку смазал густо-густо и спрятал, а последние патроны перед тем расстрелял девятого мая на кладбище - салют делал, хотя инвалиды его бы не одобрили, что все пули в воздух...
Санька по-прежнему ходит в церковь, хотя в школе за это его стыдят, а один раз даже выводили на линейке - позорили. Но Саньке на это плевать. Он не за себя молится. Это инвалиды "просят" свечки ставить. И даже не за себя - как они могут за себя просить? - а за тех, кто в списке, которых Санька не знает. Саня помнит все имена наизусть. На бумажке, которую подает в церкви, они записаны у него красивым подчерком. Имен много - Санька терпеливо дожидается, когда будут и с его списка выговариваться тем самым попом, который ходит с кадилом. Теперь еще быстрее, так быстро, что кажется, между ними ножа не воткнешь.
- Должно быть, на том свете так же тесно, - думает как-то Санька. - Во-он сколько с последнего раза напихали!
Поминаются рабы божьи: Владимир-Евгений-Николай-Михаил... А-ле-кси-и-и-и-й!..
ПРИЛОЖЕНИЕ:
--------
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
Цена победы СССР над фашистской Германией и ее сателлитами:
Вторая мировая война унесла около 27 млн. жизней граждан СССР.
В числе жертв войны:
11 230 000 военнослужащих,
13 700 000 -- гражданское население страны.
Из числа гражданского населения:
преднамеренно истреблено оккупантами -- 7,4 млн.
погибло на работах в Германии -- 2,2 млн.
вымерло от голода в оккупации -- 4,1 млн.
Около миллиона человек не может быть в полной мере отнесено к какой либо категории жертв СССР в войне (например, дезертиры, предатели и добровольцы, бывшие советские граждане, воевавшие на стороне Германии).
Из общего количества уничтоженного населения около 30-35% женщин, в том числе 10-15% "репродуктивного возраста". Вследствие этого косвенные потери по этому показателю в двух материнских поколениях могут оцениваться не менее чем в 15-20 миллионов.
Таким образом, потери от войны 1941-1945 гг. в целом могут оцениваться как минимум в 40-45 миллионов человек...
Общие (безвозвратные и санитарные) потери Красной Армии и Военно-Морского Флота за всю войну с 1941-1945 гг. составляют:
29 592 749 человек.
В том числе:
убито и умерло на этапе эвакуации - 5 177 410 человек,
умерло от ран в госпиталях - 1 100 327 чел.
Небоевые безвозвратные потери составили 540 580 человек.
Пропало без вести, попало в плен и неучтенные потери - 4 454 709 человек.
Итого безвозвратные потери армии (убитыми, пропавшими без вести, пленными и умершими от ран в госпиталях) составили -11 273 026 человек.
Санитарные потери составили - 18 319 723 засвидетельствованных ранений. Военные медики поставили в строй более 10 млн. человек, из них не менее трети с повторными ранениями. Всего число раненых, контуженных и обожженных солдат и офицеров за четыре года войны составило 15 200 000...
Более 2 600 000 человек стали полными инвалидами.
Среднемесячные потери войск и флотов составляли -- около 10,5% от численности действующей армии (более 20,5 тысяч человек в день, в том числе -- более 8 тысяч убитыми)...
(конец вводных)
--------
